Monthly Archives: декабря 2017

 

Десятого декабря 2017 года ушел из жизни известный петербургский философ, замечательный человек и глубокий мыслитель Владимир Павлович Бранский. Наш журнал вместе с другими научными и учебными организациями, вместе с коллегами, знавшими Владимира Павловича много лет, примет участие в мероприятиях, посвященных его памяти и обсуждению его научного наследия. Сообщаем информацию о двух таких мероприятиях.

 

Круглый стол в Доме ученых имени М. Горького РАН

Секция кибернетики Дома ученых имени М. Горького РАН, Институт философии Санкт-Петербургского государственного университета и Санкт-Петербургское отделение Научного совета РАН по методологии искусственного интеллекта приглашают на круглый стол, посвященный научному творчеству доктора философских наук, Почетного профессора Санкт-Петербургского государственного университета Владимира Павловича Бранского в понедельник, 5 февраля 2018 г., в 16:00 в Доме ученых имени М. Горького РАН по адресу: Дворцовая набережная, д. 28.

 

Публикация статей о научном творчестве В. П. Бранского

Наш журнал «Философия и гуманитарные науки в информационном обществе» предполагает подготовить специальный выпуск, посвященный личности и научному творчеству В. П. Бранского (ориентировочно № 1 за 2018 год). Будут использованы, в частности, и материалы круглого стола в Доме ученых РАН 5 февраля 2018 г. Приглашаем всех поделиться воспоминаниями о замечательном ученом, подготовить статьи о его философских трудах и о тех направлениях философских исследований, в которые он внес свой вклад.

 

По всем вопросам, связанным с публикацией статей в специальном выпуске, можно обращаться к главному редактору Орлову Сергею Владимировичу по электронному адресу: orlov5508@rambler.ru.

УДК 81-11

 

Скребцова Татьяна Георгиевна – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет», кафедра математической лингвистики, кандидат филологических наук, доцент, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: t.skrebtsova@spbu.ru

199034, Россия, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 11,

тел.: +7 (921) 310-33-19.

Авторское резюме

Состояние вопроса: На протяжении двух столетий существования лингвистики как самостоятельной науки ученые прибегали к разнообразным метафорам, с тем чтобы осмыслять и описывать различные аспекты языка, связанные с его внутренним устройством и функционированием. Заметное место среди них занимают органистические метафоры, уподобляющие язык живому организму.

Цель: Исследование направлено на изучение использования органистических метафор в языкознании, начиная от периода его формирования как отдельной области знания в начале XIX века вплоть до наших дней. Большое внимание уделяется общенаучному контексту, в котором происходит обращение к метафоре языка-как-организма в тот или иной исторический период.

Результаты: Использование органистических метафор в дискурсе о языке не всегда концептуально обусловлено. Так, в работах ранних компаративистов биологические метафоры являются скорее данью риторике, нежели попыткой выявить связи между лингвистикой и биологией. Нечто подобное можно наблюдать и в современной публицистике, где нередко высказывается озабоченность по поводу активных изменений (прежде всего, массовых заимствований из английского), наблюдаемых в русском языке в последние десятилетия. Однако собственно в лингвистике широкое использование органистических метафор обычно обусловлено возрастанием роли биологии в соответствующий период. Так было в середине XIX века, когда под влиянием эволюционной теории Ч. Дарвина возникла концепция лингвистического натурализма А. Шлейхера, известная своими масштабными проекциями мира живой природы на область естественного языка. Острая борьба между сторонниками и противниками теории Дарвина на рубеже XIX и XX веков отразилась и на языкознании: ключевая идея Шлейхера о том, что языки могут только распадаться и расходиться, но не сближаться и не сходиться, была подвергнута критике.

Выводы: Современный всплеск органистических метафор в языкознании происходит на фоне важных достижений в биологии. Успехи в области расшифровки генома человека оживляют интерес к проблеме происхождения языка и вопросу о врожденности языковой способности. Антропный принцип диктует необходимость холистического подхода к анализу и описанию языка, что находит отражение в таких современных направлениях, как когнитивная лингвистика и эколингвистика. Мы являемся свидетелями новой эпохи сближения языкознания и биологии.

 

Ключевые слова: органистическая метафора; лингвистический натурализм; биолингвистика; когнитивная лингвистика; эколингвистика; биологическая теория познания; проблема происхождения языка

 

Organistic Metaphors in Modern Linguistics

 

Skrebtsova Tatyana Georgievna – Saint Petersburg State University, Department of Mathematical Linguistics, Ph. D. (Philology), Associate Professor, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: t.skrebtsova@spbu.ru

11, Universitetskaya emb., Saint Petersburg, 199034, Russia,

tel.: +7 (921) 310-33-19.

Abstract

Background: Over the past two centuries, linguists have tried to account for different aspects of language structure and use by recourse to metaphor. Particularly conspicuous are organistic metaphors comparing languages to living things.

Aim: The study traces the use of organistic metaphors in discourse on language from the early days of linguistics as a discipline in its own right up to the present day. Attention is drawn to the overall intellectual climate stimulating metaphorical mappings from biology onto linguistics in different periods of time.

Results: The use of organistic metaphors in discourse on language does not necessarily have a conceptual background. Thus, in the early XIX century, comparative philologists tended to employ them as rhetorical devices, for pure ornamentation. Such usage was not intended to detect conceptual relations between the newly-born linguistics and biology. Something similar can be found in the present-day mass media when they are addressing changes that the Russian language has undergone over the past decades (in particular, numerous borrowings from English). Here, the language-as-organism metaphor is bound to be activated, but the analogy never reaches beneath the surface. However, the increasing use of organistic metaphors in linguistic discourse more often than not has been provoked by ground-breaking research in biology. This was the case with the impact of Charles Darwin’s evolution theory on August Schleicher’s views in the mid-nineteenth century. Schleicher became known as the father of the so-called linguistic naturalism. His whole theory rested on extensive parallels between the domain of living things and that of natural languages. At the turn of the 20th century, a bitter struggle between advocates and critics of Darwin’s theory (the so-called eclipse of Darwinism) had a major effect on linguistics. Schleicher’s key idea of divergence as the only way of the language evolution was challenged. Scholars argued for the mixed nature of languages and put forward an idea of language convergence, quite opposite to what Schleicher espoused.

Conclusion: The present-day boom of organistic metaphors in linguistics also seems to have been triggered by recent biological achievements. Progress in sequencing human genome brings to light an old problem of the origin of language and spurs the discussion about the innateness of human ability for language acquisition. The anthropic principle dictates the need for a holistic approach to the study of language, undertaken by modern cognitive linguistics and ecolinguistics. We are currently witnessing a new era of rapprochement between linguistics and biology.

 

Keywords: organistic metaphor; linguistic naturalism; biolinguistics; cognitive linguistics; biology of cognition; origin of language.

 

Крупнейший американский лингвист Э. Сепир почти сто лет назад писал, что языкознание принадлежит к числу самых сложных и одновременно самых фундаментальных наук [см.: 9, с. 263]. Этот факт обусловливает его связи с широким кругом других дисциплин. В разные периоды своего развития языкознание сближалось c историей, психологией, эстетикой, логикой и т. д. За исключением, пожалуй, лишь структуралистов, сознательно стремившихся оградить лингвистику от посторонних влияний и исследовать язык «в самом себе и для себя» [12, с. 232], ученые всегда осознавали, что изучение такого сложного объекта, каким является естественный язык, неизбежно выходит за рамки их дисциплины и требует привлечения сведений из других наук. Наиболее прозорливые из них еще в начале XX века предсказывали, что эта тенденция с годами будет нарастать [см., напр.: 2, с. 18; 5, с. 17; 9], и их прогнозы сбылись: достаточно вспомнить большое число возникших в 1960–1970-е гг. пограничных с языкознанием областей исследования (психолингвистика, социолингвистика, этнолингвистика и пр.).

 

Однако это «умножение сущностей», как кажется, только заостряет вопрос, сформулированный Г. Паулем [см.: 7, с. 25–31] в конце XIX века и впоследствии акцентированный Э. Сепиром [см.: 9], а именно: является ли лингвистика естественной или гуманитарной наукой? Можно в этой связи вспомнить также патетическое высказывание Г. Шухардта: «За языкознание, подобно тому как в средневековой легенде за душу человеческую вели борьбу дьявол и ангелы, боролись, как известно, науки о природе и науки о духе (или исторические науки)» [13, с. 71]. (Остается неясным, впрочем, какие науки, по мнению Шухардта, представляют силы добра, а какие – силы зла.) Едва ли поставленный вопрос может быть решен однозначно: в истории языкознания можно найти суждения в поддержку как той, так и другой позиции. Нас в этой связи интересует сближение лингвистики с естественными дисциплинами и в частности с биологией.

 

Считается, что первым из языковедов, кто провел параллели между этими областями знания, был А. Шлейхер, хотя еще у Я. Гримма можно встретить сравнение языка с природным организмом [см.: 3, с. 60–61]. Но то, что у Гримма было фигурой речи, у Шлейхера – основателя так называемого «лингвистического натурализма» – стало результатом осознанной и последовательной проекции основных положений теории Ч. Дарвина на язык. Показательно название одной из его книг: «Теория Дарвина в применении к науке о языке» (1863).

 

Уподобляя язык естественному, или природному, организму (Naturorganismus), Шлейхер проводил параллели между тремя структурными типами языков и тремя царствами природы, именовал языковую историю «жизнью языка» и рассматривал ее в терминах родословного древа. Применяя понятие организма к описанию истории индоевропейских языков и их генетической классификации, ученый утверждал, что развитие языков, как и развитие растительного и животного мира, идет только одним способом: языковые группы и отдельные языки могут многократно дробиться, отдельные ветви могут «отсыхать», но ни при каких условиях языки не могут скрещиваться между собой.

 

Позднее, на рубеже XIX и XX веков, популярными стали противоположные идеи о гибридизации, смешении языков, распространенных в смежных ареалах, причем обсуждение темы «дивергенция vs. конвергенция» активно продолжалось и далее, в период между мировыми войнами. Анализируя тогдашние воззрения русских представителей Пражского лингвистического кружка – Р. О. Якобсона и Н. С. Трубецкого – по данному вопросу, П. Серио [см.: 10] показывает, что дискуссии в языкознании шли на фоне острой борьбы сторонников и противников дарвиновской теории в биологии. И Якобсон, и Трубецкой отрицали концепцию Шлейхера и в том числе случайный характер языковых изменений, имеющих, по их мнению, лишь причину (борьба за существование, естественный отбор), но не цель. В то же время, как утверждает Серио, в своих рассуждениях они тоже опирались на биологическую метафору, хотя и явно антидарвиновскую: «…отнюдь не проводя аналогии между объектами исследования, как это делал Шлейхер, для которого языки суть живые организмы, Якобсон проводит аналогию между исследовательскими методами: эволюцию языков можно исследовать подобно тому, как исследуется эволюция живых организмов» [10, с. 328].

 

В наши дни вопрос о происхождении биологических видов остается спорным, позволяя сосуществовать неодарвиновским и антидарвиновским концепциям. Это имеет очевидные последствия для проблемы происхождения языка – отнюдь не новой, но сформулированной по-новому современной биолингвистикой. Является ли наша языковая способность следствием генетических изменений (ср. открытие «отвечающего за речь» гена FOXP2 у людей и шимпанзе) или результатом длительной эволюционной адаптации? Существуют ли у человека специальные нейронные механизмы, предназначенные для обработки языка, или имеющиеся у современных приматов модули на каком-то этапе эволюции были приспособлены для новой задачи и иного типа данных?

 

Гипотезе врожденности, полстолетия назад выдвинутой Н. Хомским, противостоят эволюционные теории происхождения языка, которые, как правило, исходят из традиционного представления о формировании вербальной коммуникации на основе невербальной – жестовой. Впрочем, спектр эволюционных теорий достаточно широк. Например, видный американский лингвист Т. Гивон исходит из того, что сущность человеческого языка постижима исключительно в контексте его эволюции [см.: 16, с. 123], и отстаивает функционально-адаптивную точку зрения на проблему происхождения языка. С его точки зрения, нейронные цепи, обеспечивающие обработку языка, первоначально развились на основе различных компонентов системы обработки визуальных данных. Автор намечает возможный путь формирования естественного языка, подкрепляя свои выводы имеющимися в науке данными об архитектуре человеческого мозга, исследованиями в области детской речи, усвоения иностранного языка, коммуникации в животном мире [см.: 16, с. 123–161].

 

Последние десятилетия ознаменовались серьезными успехами молекулярной биологии в области расшифровки генома человека. Любопытно, что при решении этой задачи ученые опирались на типологические аналогии со структурой естественного языка: лучшие на сегодняшний день технологии аннотации генома используют формальные грамматики и статистические модели, основанные на параллелях между последовательностями ДНК и человеческим языком. Однако определение молекулярных структур само по себе не обеспечивает понимание того, каким образом гены взаимодействуют и сотрудничают между собой в ходе развития организма. Вновь используя аналогию с языком, можно сказать, что на сегодняшний день ученые знают алфавит генетического кода, но не имеют понятия о его синтаксисе.

 

В связи с этим все чаще звучат призывы отбросить механистические модели и делать акцент не на структуре, но на организации живых организмов, описание которой не сводимо к описанию их составных частей. Так, широкую известность получила биологическая теория познания (авторы – чилийские ученые У. Матурана и Ф. Варела), базирующаяся на принципе холизма: «Живая организация должна быть понята как единство» и «…хотя наблюдатель может расчленить живую систему на части, которые он сам определяет, описание этих частей не является репрезентацией живой системы и не может быть ею» [6, с. 96; 130]. (Отметим, что и в современном языкознании идеология модулярности заметно сдает позиции под натиском эмпирических данных, свидетельствующих в пользу холистической организации языковой способности.)

 

В основу своей концепции Матурана и Варела положили идею автопоэзиса (греч. auto – ‘сам’ и poiesis – ‘создание, производство’), согласно которой человеческое познание детерминируется биологией. «Жизнь длится как процесс познания. Мир не существует до познания как готовый набор сущностей, расположенных для познания. Мир творится в процессе его узнавания-проживания самой автопоэзной системой. Действительность конструируется наблюдателем. Конструктор опыта запрятан в наблюдающем теле. Биология наблюдателя вырезает слой действительности из бесконечного разнообразия непознаваемой реальности: реальность, согласная с биологией наблюдателя, им познается; реальность, не нашедшая опор в биологии наблюдателя, для него не существует. Наблюдающее тело – автопоэзная система, способная познавать, – живет в мире, созданном ею самой по лекалам, заготовленным ее биологией» [1, с. 89].

 

Применительно к языку особенно важным является следующий тезис: «Все сказанное сказано наблюдателем. Речь наблюдателя обращена к другому наблюдателю, в качестве которого может выступать он сам» [6, с. 97]. Отсюда следует, что язык не существует отдельно от его носителя и не может изучаться в отрыве от человека как живой системы. Впрочем, во второй половине XX века лингвистика подошла к этому выводу подошла вполне самостоятельно. Распространенная в наши дни «широкая концепция семантики» [4, с. 13–16] исходит из того, что лингвистические исследования должны принимать во внимание особенности человеческого восприятия, его фоновые знания и опыт, характер физической и социальной среды.

 

В частности, эту позицию последовательно отстаивает когнитивная лингвистика, формирование которой обусловлено как ходом развития зарубежного языкознания в XX веке, так и становлением когнитивной науки, или когнитологии [подробнее см.: 11, с. 8–22]. Сторонники данного направления своим главным лозунгом провозглашают связь языка и когниции и заявляют, что лингвистику следует сближать не с логикой и математикой (как это практикуется в генеративной грамматике и других формальных теориях языка), а с биологией. По мнению видного представителя когнитивной лингвистики Р. Лангакера, «биология дает более адекватную метафору для лингвистических исследований, чем формальные дисциплины», и в целом «было бы более правильно уподоблять язык живому организму» [22, с. 4].

 

При такой установке кардинальным образом меняются сами принципы построения теории языка. В новой системе ценностей отстаивается холистический подход к интерпретации языковой способности и процессов восприятия и порождения текстов, подчеркивается органическая связь языка с психической организацией человека, выдвигается тезис о «воплощенности» мышления, которая проявляется, в том числе, в языковых механизмах образности [см.: 17; 18; 19]. Язык рассматривается в качестве важного источника сведений о ментальной «инфраструктуре» человека, окна в его mind [15, с. 102]. Лингвистический анализ не ограничивается описанием языковых структур, но претендует на создание единой модели, объясняющей, как устроено языковое знание человека и как он его использует в повседневной речевой деятельности.

 

Примером подобной модели может служить когнитивная грамматика Р. Лангакера. Центральным принципам генеративной теории (экономия, порождаемость, редукционизм) автор противопоставляет собственный взгляд, согласно которому языковая система представляет собой обширный и в значительной степени избыточный массив единиц, не поддающийся алгоритмическому исчислению. При этом под «единицей» понимается некая в совершенстве освоенная структура – «когнитивный шаблон» (cognitive routine), которым говорящий может оперировать как единым целым, не задумываясь о его композиционных особенностях. Единицы могут быть сколь угодно сложными, а степень их регулярности варьирует в широком диапазоне от весьма общих до частных и даже единичных случаев. Ведь язык, как подчеркивает Лангакер, не является абсолютно логичной, экономной, сбалансированной системой – подобно живому организму, в нем есть место нерегулярности, непоследовательности, избыточности. Основной пафос когнитивной грамматики – построение психологически достоверной теории, «органически» (по выражению автора) вырастающей на прочном фундаменте языковых фактов [см.: 21].

 

Современное продолжение метафоры языка-организма можно видеть и в другой сравнительно новой области знания – эколингвистике. Ее основателем считается американский лингвист Э. Хауген, хотя следует заметить, что еще в 1912 г. его знаменитый соотечественник Э. Сепир опубликовал статью под характерным названием «Язык и окружающая среда» (“Language and Environment”). Более чем полстолетия спустя (в августе 1970 г.), на конгрессе, посвященном описанию языков мира, Хауген выступил с докладом «Об экологии языков» (“On the Ecology of Languages”). Именно с этим событием связывают введение в научный оборот соответствующего понятия. Сам автор определял экологию языка как исследование взаимодействий между любым данным языком и его окружающей средой, в качестве которой выступает общество, использующее этот язык как один из своих кодов. Очерчивая границы новой области исследований, Хауген обозначил ее связи с другими дисциплинами, прежде всего лингвистической антропологией, социолингвистикой и социологией языка, психолингвистикой, лингвистической типологией, диалектологией.

 

Согласно Хаугену, язык формируется в результате взаимодействия людей, живущих в определенной окружающей среде. В своем докладе ученый выступал против попыток рассмотрения структурных типов языков и их генеалогического родства без учета внешнего контекста их существования. Основной пафос его доклада и последующих работ связан с неравными условиями, в которых находятся разные языки, и необходимостью сохранения языкового многообразия; отсюда – внимание к вопросам языковой политики и планирования.

 

На первый взгляд может показаться, что налицо прямые параллели между областями лингвистики и биологии. Между тем, исследователь «эколингвистического» наследия Хаугена утверждает, что автор был далек от лингвистического натурализма [см.: 23, c. 158]. И действительно, если взять, например, понятие окружающей среды у Хаугена, то оно имеет мало общего с понятием географической территории или экологического ареала. Автор включил в него два аспекта – психологический (взаимодействие языка с другими языками в сознании билингвов и плюролингвов) и социологический – взаимодействие языка с обществом, в котором он функционирует как средство коммуникации [см.: 14, c. 325].

 

Современные последователи американского ученого, помимо предложенного им термина экология языка, употребляют также выражения эколингвистика, экологическая лингвистика, языковая экология, причем не во вполне тождественном смысле. Биологические метафоры в наши дни стали более многочисленными, так что можно говорить о широкомасштабном отображении понятийной области экологии на область социолингвистики [см.: 20]. К выражениям живой язык и мертвый язык в последние десятилетия добавилось понятие языков, находящихся в опасности (endangered languages), – по аналогии с исчезающими биологическими видами. Это так называемые языки-жертвы, которые под давлением более сильных и агрессивных соперников (языков-хищников) вымирают, т. е. утрачивают востребованность у следующих поколений. Если Шлейхер в свое время апеллировал к дарвиновским законам борьбы за выживание и естественного отбора, то последователи Хаугена широко пользуются понятийным арсеналом экологии, говоря об экосистемах, экологических нишах, экологическом разнообразии и равновесии, устойчивом развитии и пр. – все это применительно к языкам мира.

 

В более широкой перспективе, можно предположить, что своим закреплением в современном языкознании органистическая метафора обязана введению в науку в 1970-е гг. антропного принципа и – как следствие – вниманию к «человеческому фактору» в языке [о разных направлениях соответствующих исследований см.: 8].

 

Что же касается частого сравнения языка с живым организмом в отечественной публицистике, оно имеет совсем иной источник, а именно озабоченность широкой публики по поводу изменений, которые происходят в русском языке на протяжении последних десятилетий под влиянием серьезных преобразований в общественной жизни. Чаще всего речь идет о массовых заимствованиях из английского языка, из-за которых язык болеет, деградирует, умирает, его надо спасать и т. п. (все примеры здесь и далее собраны по материалам СМИ).

 

Широко представлена и альтернативная точка зрения, согласно которой языковые изменения являются нормальным явлением. Аргументация здесь также построена на использовании органистической метафоры: язык живет, пульсирует, растет, мутирует, развивается по своим законам. Периоды интенсивного развития чередуются у него с периодами стабильности. У каждого языка – своя воля и судьба, своя плоть, свое дыхание. В нем все время что-то зарождается, что-то отмирает, что-то новое привносится извне (оно может прижиться или не прижиться). Легко заметить, что та же метафора «языка-как-организма» используется здесь для обоснования неизбежности языковых изменений, а также для выражения уверенности в устойчивости языковой системы, ее способности дифференцировать целесообразные и нецелесообразные новации. Как бы то ни было, использование органистической метафоры в публицистике является привычной фигурой речи и не предполагает выявления глубинных аналогий между живой природой и естественным языком.

 

Список литературы

1. Аредаков А. А. Концепт сознания в онтологическом каркасе антропного принципа // Известия высших учебных заведений. Поволжский регион. Гуманитарные науки. – 2007. – № 2. – С. 86–92.

2. Бодуэн де Куртене И. А. Языкознание, или лингвистика, XIX века // Избранные труды по общему языкознанию. Т. 2. – М.: Издательство АН СССР, 1963. – С. 3–18.

3. Гримм Я. О происхождении языка (Извлечения) // История языкознания XIX–XX веков в очерках и извлечениях. 3-е изд. – Т. 1. – М.: Просвещение, 1964. – С. 57–68.

4. Кобозева И. М. Лингвистическая семантика. 2-е изд. – М.: Едиториал УРСС, 2004. – 352 с.

5. Малиновский Б. Научная теория культуры. – М.: ОГИ, 1999. – 206 с.

6. Матурана У. Биология познания // Язык и интеллект. – М.: Прогресс, 1995. – С. 95–142.

7. Пауль Г. Принципы истории языка. – М.: Издательство иностранной литературы, 1960. – 500 с.

8. Постовалова В. И. Наука о языке в свете идеала цельного знания // Язык и наука конца XX века. – М.: РГГУ, 1995. – С. 342–420.

9. Сепир Э. Статус лингвистики как науки // Избранные труды по языкознанию и культурологии. – М.: Прогресс, 1993. – С. 259–265.

10. Серио П. Лингвистика и биология. У истоков структурализма: биологическая дискуссия в России // Язык и наука конца XX века. – М.: РГГУ, 1995. – С. 321–341.

11. Скребцова Т. Г. Когнитивная лингвистика: Курс лекций. – СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2011. – 256 с.

12. Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. – Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 1999. – 432 с.

13. Шухардт Г. Изучение фонетических изменений // Избранные статьи по языкознанию. – М.: Издательство иностранной литературы, 1950. – С. 56–72.

14. Haugen E. The Ecology of Language: Essays. – Stanford: StanfordUniversity Press, 1972. – 366 p.

15. Fauconnier G. Methods and Generalizations // Cognitive Linguistics: Foundations, Scope, and Methodology. – Berlin; New York: Mouton de Gruyter, 1999. – pp. 95–127.

16. Givón T. Bio-Linguistics: The Santa Barbara Lectures. – Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 2002. – 383 p.

17. Johnson M. The Body in the Mind: The Bodily Basis of Meaning, Imagination, and Reason. – Chicago: University of Chicago Press, 1987. – 272 p.

18. Johnson M. Philosophical Implications of Cognitive Semantics // Cognitive Linguistics. – 1992. – Vol. 3, № 4. – pp. 345–366.

19. Lakoff G. Women, Fire, and Dangerous Things: What Categories Reveal about the Mind. – Chicago: University of Chicago Press, 1987. – 614 p.

20. Lakoff G., Johnson M. Metaphors We Live By. – Chicago: University of Chicago Press, 1980. – 256 p.

21. Langacker R. W. A Usage-Based Model // Topics in Cognitive Linguistics. – Amsterdam; Philadelphia, 1988. - pp. 127–161.

22. Langacker R. W. An Overview of Cognitive Grammar // Topics in Cognitive Linguistics. – Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 1988. – pp. 3–48.

23. Lechevrel N. L’écologie du langage d’Einar Haugen // Histoire. Épistémologie. Langage. – 2010. – Tome XXXII, fascicule 2. – pp. 151–166.

 

References

1. Aredakov A. A. The Concept of Mind in the Ontological Framework of the Anthropic Principle [Kontsept soznaniya v ontologicheskom karkase antropnogo printsipa]. Izvestiya vysshikh uchebnykh zavedeniy. Povolzhskiy region. Gumanitarnye nauki (Russian Higher Education Bulletin. Volga Region. The Humanities). 2007, № 2, pp. 86–92.

2. Baudouin de Courtenay I. A. The XIX Century Linguistics [Yazykoznanie, ili lingvistika, XIX veka]. Izbrannye trudy po obschemu yazykoznaniyu. T. 2 (Selected Papers in General Linguistics. Vol. 2). Moscow, Izdatelstvo AN SSSR, 1963, pp. 3–18.

3. Grimm J. On the Origin of Language (Excerpts) [O proiskhozhdenii yazyka (Izvlecheniya)]. Istoriya yazykoznaniya XIX–XX vekov v ocherkakh i izvlecheniyakh. 3-e izd. T. 1 (The History of Linguistics in XIX-XX Centuries in Overviews and Excerpts. 3-rd ed. Vol. 1). Moscow, Prosveschenie, 1964, pp. 57–68.

4. Kobozeva I. M. Linguistic Semantics [Lingvisticheskaya semantika]. Moscow, Editorial URSS, 2004, 352 p.

5. Malinowski B. A Scientific Theory of Culture [Nauchnaya teoriya kultury]. Moscow, OGI, 1999, 206 p.

6. Maturana U. Biology of Cognition [Biologiya poznaniya]. Yazyk i intellekt (Language and Intellect). Moscow, Progress, 1995, pp. 95–142.

7. Paul H. Principles of the History of Language [Printsipy istorii yazyka]. Moscow, Izdatelstvo inostrannoy literatury, 1960, 500 p.

8. Postovalova V. I. Linguistics in the Light of the Holistic Knowledge Ideal [Nauka o yazyke v svete ideala tselnogo znaniya]. Yazyk i nauka kontsa XX veka (Language and Science in the Late XX Century). Moscow, RGGU, 1995, pp. 342–420.

9. Sapir E. The Status of Linguistics as a Science [Status lingvistiki kak nauki]. Izbrannye trudy po yazykoznaniyu i kulturologii (Selected Papers in Linguistics and Cultural Studies). Moscow, Progress, 1993, pp. 259–265.

10. Sériot P. Linguistics and Biology. At the Source of Structuralism: A Biological Discussion in Russia [Lingvistika i biologiya. U istokov strukturalizma: biologicheskaya diskussiya v Rossii]. Yazyk i nauka kontsa XX veka (Language and Science in the Late XX Century). Moscow, RGGU, 1995, pp. 321–341.

11. Skrebtsova T. G. Cognitive Linguistics: A Course of Lectures [Kognitivnaya lingvistika: Kurs lektsiy]. St. Petersburg, Filologicheskiy fakultet SPbGU, 2011, 256 p.

12. Saussure F. de. A Course in General Linguistics [Kurs obschey lingvistiki]. Ekaterinburg, Izdatelstvo Uralskogo universiteta, 1999, 432 p.

13. Schuchardt H. A Study of Phonetic Change [Izuchenie foneticheskikh izmeneniy]. Izbrannye stati po yazykoznaniyu (Selected Papers in Linguistics). Moscow, Izdatelstvo inostrannoy literatury, 1950, pp. 56–72.

14. Haugen E. The Ecology of Language: Essays. Stanford, StanfordUniversity Press, 1972, 366 p.

15. Fauconnier G. Methods and Generalizations. Cognitive Linguistics: Foundations, Scope, and Methodology. Berlin, New York, Mouton de Gruyter, 1999, pp. 95–127.

16. Givón T. Bio-Linguistics: The Santa Barbara Lectures. Amsterdam, Philadelphia, John Benjamins, 2002, 383 p.

17. Johnson M. The Body in the Mind: The Bodily Basis of Meaning, Imagination, and Reason. Chicago, University of Chicago Press, 1987, 272 p.

18. Johnson M. Philosophical Implications of Cognitive Semantics. Cognitive Linguistics, 1992, Vol. 3, № 4, pp. 345–366.

19. Lakoff G. Women, Fire, and Dangerous Things: What Categories Reveal about the Mind. Chicago, University of Chicago Press, 1987, 614 p.

20. Lakoff G., Johnson M. Metaphors We Live By. Chicago, University of Chicago Press, 1980, 256 p.

21. Langacker R. W. A Usage-Based Model. Topics in Cognitive Linguistics. Amsterdam, Philadelphia, 1988, pp. 127–161.

22. Langacker R. W. An Overview of Cognitive Grammar. Topics in Cognitive Linguistics. Amsterdam, Philadelphia, John Benjamins, 1988, pp. 3–48.

23. Lechevrel N. L’écologie du langage d’Einar Haugen. Histoire. Épistémologie. Langage, 2010, Tome XXXII, fascicule 2, pp. 151–166.

 
Ссылка на статью:
Скребцова Т. Г. Органистические метафоры в современном языкознании // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2017. – № 4. – С. 82–92. URL: http://fikio.ru/?p=2939.

 
©  Т. Г. Скребцова, 2017

УДК 130.2

 

Нагорнов Евгений Александрович – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Нижегородская государственная медицинская академия», кафедра социально-гуманитарных наук, кандидат культурологии, старший преподаватель, Нижний Новгород, Россия.

E-mail: evnagor@mail.ru

603028, Россия, Нижний Новгород, ул. Тихорецкая, д. 5-а, кв. 43,

тел.: +7 (8312) 279-38-78.

Авторское резюме

Состояние вопроса: В научной литературе культурологические аспекты взаимосвязи религии и технологии в универсуме культуры изучены мало, хотя работ, исследующих их по отдельности, вне всякой компаративистики, к настоящему моменту опубликовано значительное количество.

Результаты: В современной теории культуры исследуется культурологическое взаимоотношение религии и технологии, дается сравнительный анализ культурных установок религиозного и технологического субъектов, анализ самой картины мира в культурных мирах религии и технологии, религия рассматривается, в частности, в технологическом срезе. Анализ этого круга проблем позволяет утверждать: религия и технология взаимосвязаны в процессе культурной жизнедеятельности человека и диалектически взаимодействуют между собой в универсуме культуры. Преобразовательский, активистский элемент религиозной культуры, направленный на творение «нового мира» и проясняемый через идею изобретения, через трудовую активность исторического субъекта имеет место как в первобытной, так и в современной культуре. Мистические операции Л. Леви-Брюля и технологические расширения М. Маклюэна являются примером технологического мироотношения.

Область применения результатов: Учет различных аспектов взаимодействия религии и технологии в культуре расширяет возможности исследований в области антропологии, этнологии, культурологи, теории культуры.

Выводы: Есть много общего в динамике диалектического взаимоотношения религии и технологии в рамках первобытной и электронной культуры, в их отношении к миропониманию человека, к культурной практике исторического субъекта. Генезис религиозных представлений в контексте технологического изобретательского процесса будет логично рассматривать через призму исследований Л. Леви-Брюля и М. Маклюэна. Можно утверждать, что на современном этапе развития технология способна выполнять и свойственные религии функции объединения человечества, создавая пространство «глобальной деревни».

 

Ключевые слова: религия; технология; магия; миф; партиципация; электронная эра; активизм; первобытная культура; радио; телевидение.

 

Religion as a Technological Extension of Primitive Man

 

Nagornov Evgeny Alexandrovich – Nizhny Novgorod State Medical Academy, Department of Social and Human Sciences, Ph. D. (Cultural studies), Assistant Professor, Nizhny Novgorod, Russia.

E-mail: evnagor@mail.ru

5-a, Tikhoretskaya st., apt. 43, Nizhny Novgorod, 603028, Russia,

tel: +7 (8312) 279-38-78.

Abstract

Background: In academic literature, the cultural study aspects of the relationship between religion and technology in the universe of culture have not been studied thoroughly. Nevertheless, there are many papers which investigate these issues separately, without any comparative analysis.

Results: The modern theory of culture studies the cultural relationship of religion and technology. A comparative analysis of the cultural attitudes of religious and technological subjects is made. The world outlook in the cultural framework of religion and technology is examined. Religion is considered, in particular, in connection with technology. The analysis of this range of problems makes it possible to say that religion and technology are interrelated in human cultural life, and they interact dialectically in the universe of culture. The transformative, active element of religious culture aimed at creating a “new world” and explained with the help of the idea of ​​invention, the labor activity of the historical subject exists both in primitive and modern culture. The mystical operations of L. Levy-Bruhl and M. McLuhan’s technological extensions are an example of a technological world relation.

Research implication: The consideration of various aspects of the religion and technology interaction in culture extends the possibilities of research in the field of anthropology, ethnology, cultural studies, and culture theory.

Conclusion: There is much in common in the dynamics of the dialectical relationship between religion and technology in the framework of primitive and electronic culture, in their relation to the human world outlook, to the cultural practice of the historical subject. The genesis of religious notions in the context of the technological inventive process should be logically considered on the basis of the studies of L. Levy-Bruhl and M. McLuhan. At the present stage of development, technology is capable of performing quite religious functions of uniting humankind, creating the space of the “global village”.

 

Keywords: religion; technology; magic; myth; participation; electronic era; activism; primitive culture; radio; television.

 

В статье развиваются основные идеи нашего диссертационного исследования о взаимоотношении религии и технологии в культуре как технологических типов мироотношения. Целью является прояснение религиозных представлений в контексте технологического изобретательства через взаимосвязь религии и технологии в культурной жизнедеятельности первобытного человека. Кроме этого исследуется онтологическая близость мировоззрения первобытного человека, опирающегося на магию, мировоззрению современного человека информационной эпохи, опирающегося на электронные технологии.

 

Маркс отмечал: «Технология вскрывает активное отношение человека к природе, непосредственный процесс производства его жизни, а вместе с тем и его общественных условий жизни и проистекающих из них духовных представлений» [6, с. 383]. Отсюда цель исследователя – «из данных отношений реальной жизни вывести соответствующие им религиозные формы» [6, с. 383]. Здесь следует искать причины, вызвавшие к жизни веру в потусторонний мир, в сверхчувственные существа, во вмешательство духов, в магическую силу определенных действий.

 

Религия проистекает из самой преображающей деятельности человека, из его жизненных потребностей.

 

Каким образом вполне реальное деятельностное и изобретательное начало превращается в «сверхъестественное», а потом как это «сверхъестественное» начало, уже на современном витке развития, снова возвращается в технологию? Какова основа «коллективных представлений» первобытного человека? И как выделить из первобытной религиозной мистики, где «всякая действительность мистична, как мистично всякое действие и всякое восприятие» [1, с. 10], реальную технологическую основу?

 

С этой целью следует обратиться к мифу, к структурам первобытного мышления, к механизму архаичных партиципаций. В них мы можем увидеть, как уже существующие виды человеческой деятельности и изобретательства начинают «освящаться», приобретают соответствующее символическое выражение и артикулируются в особое священное пространство. Через пространство мифа раскрывается и онтологическая близость первобытного и современного человека электронной эпохи. Это и получает обоснование в философии М. Маклюэна.

 

Ключевыми понятиями для сближения религии и технологии внутри мифа для нас будут понятия силы, действия, мистических операций, информационного поля и «технологического расширения» М. Маклюэна.

 

1. Технологическое основание первобытной религии

Согласно взглядам Х. Ортеги-и-Гассета, верования – это «не более чем придуманные человеком интерпретации того, что в процессе своей жизни он обнаруживает в себе самом и вокруг себя», «образы бытия», «способы поведения», имеющие объективное выражение в социальном бытии. Религия является у Ортеги внутренним воображаемым «миром» потому, что она «имеет образ и содержит в себе некий порядок, некий план», позволяя субъекту уходить от хаоса первичной реальности. Как говорит Ортега: «…мир – это прежде всего орудие, изготовленное человеком, а процесс изготовления и есть сама человеческая жизнь, бытие. Человек рожден создавать миры» [7, с. 255]. И продолжает: «Событие не принадлежит истории, если его нельзя возвести к извечному истоку, где берет начало и становится реальностью все, что образует жизнь человека» [7, с. 282]. Т. е. социально значимое событие должно получить дополнительную легитимацию и «сакрализацию» «священного пространства», что и демонстрирует история человечества на всем её протяжении. Событие должно стать органической частью некоего «организованного мира», установить некую «территоризацию», замкнуть на себе «синтагматические цепочки» (Леви-Стросс), войти в соответствующую систему кодирования.

 

М. Элиаде также утверждает: «Желание религиозного человека жить в священном равноценно его стремлению очутиться в объективной реальности, не дать парализовать себя бесконечной относительностью чисто субъективных опытов, жить в реальности, в действительном, а не иллюзорном мире» [10, с. 27].

 

В первобытной культуре значимо только то, что получает санкцию из рук богов, создавших человека и важные для него технологии, а заодно и впервые открывших ритуалы почитания. Отсюда – важность погружения в «первичную ситуацию», в «золотое» время, в котором еще «присутствовали боги и мифические Предки, когда они занимались сотворением Мира или его устройством, либо когда они открывали человеку основы цивилизации». «Человек желает обнаружить активное присутствие богов, он стремится также жить в свежем, чистом и “сильном” Мире, в таком, каким он вышел из рук Создателя» [10, с. 61].

 

Станислав Лем также отмечает: «Каждая религия – это застывшая кодификация определенных, как бы интенциональных актов, которые дали начало миру и подготовили его к появлению человека» [2, с. 215].

 

С точки зрения В. К. Никольского, «во всякой вещи первобытное сознание интересуется не объективными признаками и свойствами, а мистической силой, проводником которой является данная вещь, так как эта мистическая сила является не исключительным свойством данной вещи, а чем-то общим для целого ряда вещей… – первобытное сознание в сочетании, ассоциировании представлений считается не с реальными свойствами вещей, а с мистическими силами, которые в них, якобы заключены, которые действуют в них в качестве причин» [1, с. 11]. Леви-Брюль отмечает: «Наиболее важными для них свойствами этих существ и предметов являются таинственные силы последних, их мистические способности» [1, с. 79]. Этот закон Леви-Брюль называет законом партиципации (сопричастия). По мнению антрополога, «пра-логическое мышление не объективирует, таким образом, природу. Оно, скорее, воспринимает ее в конкретном переживании, чувствуя свою сопричастность с ней, ощущая повсюду партиципации; эти комплексы сопричастности оно выражает в социальных формах» [1, с. 142]. Технологическое орудие само по себе не является ценным для коллективных представлений первобытного сознания, но оно становится крайне важным, будучи сопричастным таинственной сверхъестественной силе. Только так орудие приобретает необходимое активистское начало, могущее изменять реальность. Только так оно погружается в особое сакральное пространство силы действия.

 

То есть, чтобы действовать, технология должна покрыться пленкой сверхъестественного начала, артикулироваться в нем. Леви-Брюль отмечает: «Эти средства и приемы должны, на взгляд первобытного человека, обладать магической силой, быть облечены, так сказать, в результате особых операций мистической мощью, совершенно так же, как в восприятии первобытного человека объективные элементы включены в мистический комплекс» [1, с. 214]. С точки зрения первобытного мышления, «без совершения магических операций самый опытный охотник и рыболов не встретит ни дичи, ни рыбы. Они ускользнут из его сетей, с его крючков, его лук или ружье дадут осечку, добыча, даже настигнутая метательным снарядом, останется невредимой, наконец, уже будучи раненой, она затеряется так, что охотник ее не найдет» [1, с. 214]. Мистические операции выступают некоей сверхъестественной технологией для дикаря: «Без этих операций не стоит даже и приниматься за дело» [1, с. 214].

 

Данные операции сопровождаются формированием партиципаций. Оружие и охотничье снаряжение в ходе партиципаций должны «подвергнуться магическим операциям, которые наделяют их особой силой» [2, с. 218]. Во всех первобытных обществах есть особая социальная роль – «проводника магической связи», особого человека (шамана, знахаря, колдуна), «восстанавливающего нормальные отношения между общественной группой охотника и группой убитого зверя» [1, с. 222]. Именно он формирует через партиципацию «магическую силу успеха» для племени в его предприятиях. Без него, без его заклинаний и магических обрядов технология не будет работать. Так естественное «отзеркаливается» в сверхъестественном, в этом идеальном отражении материальных процессов. Религиозные церемонии и сам естественный процесс у дикаря не различается: «Пра-логическое мышление характеризуется тем, что (а это и делает столь затруднительным его воспроизведение для нас) для него совершенно не существует подобного различения: операции того и другого рода образуют единый, не поддающийся разложению образ действия. С одной стороны, все действия, даже наиболее положительные, имеют мистический характер. Лук, ружье, сеть, конь охотника и воина – все это сопричастно таинственным силам, приводимым в действие церемониями» [1, с. 228]. То есть формируется некое особое пространство, своего рода электрическое поле, фон, благодаря которому технологии приводят к успеху. Малейшее нарушение разрушает фон, а, следовательно, разрушает все партиципации и обрекает племя на гибель. Причем фон магических операций для первобытного мышления представляется гораздо более важным, чем даже непосредственный естественный технологический процесс. И вот почему: «Для первобытных людей слова, особенно те, которые выражают коллективные представления, воспроизведенные в мифах, – мистические реальности, из которых каждая определяет некое силовое поле» [1, с. 403].

 

Здесь нет визуальных, линейных представлений, присущих цивилизованному письменному человеку в его прогнозах и взглядах на природу. Как пишет Леви-Брюль: «Поведение в нашем обществе основано всегда на представлении о порядке и системе явлений, подчиненных законам и свободных от всякого произвольного вмешательства» [1, с. 229]. А первобытный человек имеет перед собой совершенно другую реальность, реальность не прогнозируемой статики, но внезапного действия, не упорядоченности, но хаоса: «Реальность, которой окружена социальная группа, ощущается ею как мистическая: все в этой реальности сводится не к законам, а к мистическим связям и сопричастностям» [1, с. 229]. И к этому он себя и готовит. Отчасти это напоминает современную реальность информационной эры, где субъект утопает в волнах информации и молниеносных событий. Леви-Брюль отмечает: «Сила, влияние, более могущественный дух, побеждающий это влияние, – вот кто устанавливает или разрывает связи, партиципации, от которых зависит жизнь и смерть» [1, с. 255]. От которых зависит и работа технологии: «Для данного мышления не существует случайных отношений» [1, с. 263]. Леви-Брюль утверждает: «Так как таинственные силы всегда ощущаются как присутствующие везде и всюду, то чем более случайным кажется для нас событие, тем более знаменательно оно в глазах первобытного человека» [1, с. 336]. По мнению ученого, «предассоциации, которые имеют не меньше силы, чем наша потребность связывать всякое явление с его причинами, устанавливают для первобытного мышления, не оставляя места для колебаний, непосредственный переход от данного чувственного восприятия к данной невидимой силе» [1, с. 348]. Только технология, сопричастная невидимой силе, способна изменять окружающий мир и выстоять под давлением природного хаоса.

 

Леви-Брюль приводит высказывание мисс А. Флетчер, изучавшей быт североамериканских индейцев: «Они рассматривали все одушевленные или неодушевленные формы, все явления как проникнутые общей жизнью, непрерывной и похожей на волевую силу, которую они сознавали в себе самих. Таинственную силу, наличную во всех вещах, они назвали вакачда, этим путем все вещи оказывались связанными с человеком и между собой» [1, с. 144]. Все жизненно важные общественные практики: сбор урожая, собирательство, рыбная ловля, охота – являются актом, «религиозным по своей сущности»: «Благополучие гуичолов зависит от числа оленей, убитых в этот момент, точно так же, как зависит оно от количества собранного гикули; охота сопровождается теми же церемониальными обрядами, ей сопутствуют те же коллективные эмоции, с которыми связан сбор священного растения» [1, с. 136]. Леви-Брюль отмечает: «Член первобытного общества живет и действует среди существ и предметов, которые все, кроме свойств, которые за ними признаем и мы, обладают еще и мистическими способностями: к их чувственной реальности примешивается еще и некая иная» [1, с. 81]. Складывается ситуация, когда «весь мир он мыслит под знаком духов, все происходит вследствие воздействия одного духа на другого» [1, с. 82]. Мисс Кингсли, изучавшая народы африканского континента, отмечает: «Во всех поступках своей повседневной жизни африканский негр показывает, что он живет среди целого мира могущественных духов… Перед тем как отправиться на охоту или войну, он натирает свое оружие магическим веществом, для того чтобы укрепить заключенных в оружии духов» [1, с. 82]. Другими словами, технология становится эффективной, только если ей удается «подключиться» (партиципироваться) к процессу «циркуляции между этими существами и предметами крайне важной для племени мистической силы» [1, с. 140].

 

Религиозная технология сверхъестественного в данной культуре позволяет «осмыслить» то или иное действие, «расколдовать» его, а значит и управлять им. Она становится необходимой для человека везде, где реальная технология «не справляется». Это, согласно советскому историку Ю. П. Францеву, характерно уже для самых ранних этапов человеческого развития: «Они (первобытные люди – Е. Н.) в бессильном вожделении наделяют сами предметы или явления природы сверхъестественными свойствами, надеясь, что эти предметы удовлетворят их желания. Например, какой-нибудь камень принесет удачу на охоте или обильный улов рыбы и т. д.» [9, с. 73].

 

Таким образом, корни религии – в реальных практических нуждах исторического субъекта, она возникла как технология сверхъестественного, как «технологическое расширение» первобытного человека. Согласно Леви-Брюлю, «мифы, погребальные обряды, аграрные обычаи, симпатическая магия не кажутся порожденными потребностью в рациональном объяснении: они являются ответом на потребности, на коллективные чувства, гораздо более властные, могущественные и глубокие в первобытных обществах, чем указанная выше потребность рационального объяснения» [1, с. 48].

 

Вовсе не любознательность, не жажда рационального объяснения двигала первобытным человеком, но страх перед необъяснимым, технологический контроль над миром, потребность в его преобразовании и подчинении. Это и делает магию сверхъестественной технологией древности. Контроль над пространством и решение практических жизненных задач являются, на наш взгляд, источником коллективных представлений древности. Говоря о сознании первобытного человека, Леви-Брюль утверждает: «Совокупность коллективных представлений, которыми он одержим и которые вызывают в нем аффекты такой силы, что мы ее и представить не можем, малосовместима с бескорыстным созерцанием объектов, какое предполагается чисто интеллектуальным желанием знать их причину» [1, с. 48]. То есть вера первобытного человека изначально технологична, направлена на преобразование окружающего мира и управление им. Любой технологический акт – это одновременно и акт религиозный. Технология для дикаря не существует без «мистического элемента».

 

Леви-Брюль пишет: «Мышление первобытных людей неизбежно истолковывает совершенно по-другому, нежели мы, то, что мы называем природой и опытом. Оно всюду видит самые разнообразные формы передачи свойств путем переноса, соприкосновения, трансляции на расстояние, путем заражения, осквернения, овладения» [1, с. 113]. Вот почему технологическое орудие ценно не само по себе, но в качестве «проводника сопричастности». Это позволяет нам сказать, что уже первобытный человек обладал реляционной картиной мира, где действие приравнивалось к реальности: «Если эти обычаи обязательны и почитаемы, следовательно, коллективные представления, которые с ними связаны, носят императивный, повелительный характер и оказываются не чисто интеллектуальными фактами, а чем-то совершенно иным» [1, с. 57]. То есть являются формами активистского технологического мироотношения, где религия дополняет технику, и наоборот. Коллективные представления предполагают, что «первобытный человек в данный момент не только имеет образ объекта и считает его реальным, но и надеется на что-нибудь или боится чего-нибудь, что связано с каким-нибудь действием, исходящим от него или воздействующим на него» [1, с. 57]. Согласно Леви-Брюлю, «действие это становится то влиянием, то силой, то таинственной мощью, в зависимости от объекта и обстановки, но само действие неизменно признается реальностью и составляет один из элементов представления о предмете» [1, с. 57].

 

В итоге мистическая вера в силы, влияния и действия имеет в первобытном мышлении, по-нашему мнению, технологическое прочтение. Так же, как и вера в мистические свойства предметов, связанные с их формой. Леви-Брюль утверждает: «Первобытному человеку вовсе нет нужды искать объяснения, ибо оно уже содержится в мистических элементах его коллективных представлений» [1, с. 64]. Первобытная религия позволяет тут же немедленно объяснить произошедшее событие, исходя из него же самого. Явление a priori предполагает в себе все свое содержание, и может быть незамедлительно прочитано первобытным человеком. Явление – это послание.

 

Леви-Брюль, рассуждая о восприятии явлений первобытными людьми, отмечает: «Наиболее важными для них свойствами этих существ и предметов являются таинственные силы последних, их мистические способности» [1, с. 79]. То есть опять главным в их мистике оказывается силовой технологический аспект восприятия, главной целью которого является в свою очередь подчинение пространства и явлений. По мысли Леви-Брюля, «когда лекарь применяет какое-нибудь лекарство, то это дух снадобья воздействует на духа болезни» [1, с. 82]. Технология дополняется религией: «Собственно физическое действие не мыслится без мистического» [1, с. 82]. Это позволяет рассматривать технологию и религию как «фазы человеческой эволюции» (Ж. Симондон), говорить об их «магическом единстве». Согласно Ж. Симондону, «техничность появляется как один из двух аспектов решения проблемы связи человека с миром; другим одновременным и соотносящимся аспектом является возникновение определенных религий» [8, с. 97].

 

Таким образом, можно сказать, что религиозная мистика первобытного человека является, говоря языком М. Маклюэна, его «технологическим расширением», его информационным полем. Точно так же как телеграф, телевидение или радио являются расширениями человека современного.

 

2. Близость первобытного человека и человека электронной эпохи

С точки зрения М. Маклюэна, «электронный век неизбежно ведет нас обратно в мир мифических видений» [3, с. 215]. Начинается «история электрической обратной трайбализации Запада…, который осознал, что все социальные перемены суть последствия внедрения новых технологий (этих самоампутаций нашего бытия) и их проникновения в нашу чувственную, сенсорную жизнь» [3, с. 342]. Начинается «новый век племенной вовлеченности». Согласно М. Маклюэну, «цивилизация – продукт фонетической грамотности, и когда она начинает растворяться в электронной революции, мы снова открываем для себя родовую и комплексную осведомленность, которая проявляется в полном сдвиге нашей чувственной жизни» [3, с. 28]. Современный субъект вновь оказывается в племенном хоре архаичных волеизъявлений. Вот почему «все отсталые страны в глобальной деревне столь же включены в электрическую среду, как и американский негр или тинэйджеры западного мира» [3, с. 91]. Интегральный и органический характер электрической технологии разворачивает европейскую цивилизацию в сторону первобытного общества с его идеей «племенного единства и силы»: «Радиофаза электроники пробудила племенные энергии европейских народов» [3, с. 148]. Это приводит к восстановлению прежней первобытной модели жизни как действия и погони за силой.

 

М. Маклюэн ссылается на Х. Ортегу-и-Гассета, заявившего, что «важнейшее свойство человеческой жизни состоит в том, что нельзя существовать, не делая чего-либо». Ортега утверждает: «Жизнь уже дана нам – мы лишь внезапно обнаруживаем себя в ней, – но дана не “готовой”: мы должны “сделать ее”. Итак, жизнь – это действие» [3, с. 201]. Именно в электронную эпоху человек всячески стремится стать из отдельного индивида «участником общественных процессов», участником общественных энергий. Как некогда первобытный человек стремился стать органической частью коллективных представлений и партиципаций своего племени: «Современная электронная связь строит мир по образцу “глобальной деревни”» [3, с. 64]. М. Маклюэн отмечает, что в наши дни «мы сосредоточены на “выдумке вечности” и раскидываем свою нервную систему по всему земному шару» [3, с. 204]. В итоге современная наука занимает место первобытной мифологии, СМИ – место племенных собраний, а гонка вооружений – место племенных войн: «Для дописьменных обществ цельное видение и миф – именно то, что мы называем великой научной истиной; самый масштаб новой среды как макроскопического увеличения наших собственных самоампутаций может сегодня положить начало новой науке о человеке и технологиях» [3, с. 216]. Положить начало новому электронному мифу. По Маклюэну, «сегодня “одновременное поле” электрических информационных структур скорее воспроизводит или возрождает условия и потребность в диалоге и соучастии, нежели стремится к специализации или частной инициативе на всех уровнях социального опыта» [3, с. 221].

 

По мнению М. Маклюэна, «подпороговые глубины радио заряжены резонирующими отзвуками племенных горнов и древних барабанов» [5, с. 342]. «Это заложено в самой природе данного средства, обладающего способностью превращать душу и общество в единую эхокамеру» [5, с. 342]. Радио вернуло к жизни «древний опыт родовых паутин глубокого племенного вовлечения» [5, с. 344]. М. Маклюэн утверждает: «Для племенных народов, все социальное существование которых есть расширение семейной жизни, радио будет оставаться агрессивным опытом» [5, с. 342]. «Для них радио является в высшей степени взрывным» [5, с. 342]. Достаточно вспомнить роль радио в борьбе за независимость африканских колоний. Племенное прошлое и архаика синкретизма парадоксальным образом воскресают в ХХ веке: «Оно (радио – Е. Н.) определенно сжимает мир до размеров деревни и создает ненасытную деревенскую тягу к сплетням, слухам и личной злобе» [5, с. 349]. В результате радио как «воскреситель архаизма и древних воспоминаний» возвращает нас к коллективным представлениям первобытного человека.

 

Все это приводит к тому, что в настоящее время снова возможен интерес к первобытному искусству, которое, по мнению М. Маклюэна, сейчас активно возрождается «в результате интериоризации унифицированного поля электрической одновременности эрой электроники» [5, с. 111]. Как считает философ, «необходимо осознать тесную взаимосвязь, существующую между миром и искусством пещерного человека и интенсивной органической взаимозависимостью людей, живущих в эпоху электричества» [5, с. 113]. М. Маклюэн утверждает: «Вновь проснувшаяся в нас страсть к контурам и очертаниям неотделима от навязанной нам технологией электромагнитных волн тенденции признания органическими четкой взаимозависимости, функций и всех форм. Иными словами, восстановление в искусстве и архитектуре первобытных (примитивных) органических ценностей является последствием технологического влияния современности» [5, с. 116]. Поскольку, по мнению мыслителя, «телеграф, радио и телевидение не склонны демонстрировать гомогенность, свойственную печатной культуре, располагая нас к осознанию непечатных культур» [5, с. 258].

 

М. Маклюэн цитирует Э. Монтегю: «Неграмотный человек охватывает мышлением весь мир. Возможно, мифология и религия тесно связаны между собой, однако, если первая вырастает из повседневной жизни человека, то вторая – из его интереса к сверхъестественному… Таким образом, неотъемлемой частью бытия неграмотного человека является принуждение окружающей реальности к подчинению его воле посредством манипулирования этой реальностью заранее определенным и установленным образом» [6, с. 130]. Э. Монтегю заключает: «Неграмотные народы – гораздо больше, чем те, кто владеет письмом – отождествляют себя с миром, в котором живут… Для человека неграмотного реальностью является все то, что происходит вокруг него. Если обряды, проводимые с целью увеличения поголовья скота или повышения урожая, приводят к желаемому, они не только связываются с полученным результатом, но и становятся его частью; ибо, полагает неграмотный человек, без их проведения вряд ли стоит рассчитывать на нечто подобное» [6, с. 130]. То же самое происходит и с человеком электронной эры. Только для принуждения окружающей реальности к подчинению его воле современный человек вместо обрядов использует электронные технологии, ставшие уже неотъемлемой частью современной мифологии. Ведь согласно маклюэновской концепции, «все технологии суть расширения наших физических и нервных систем, нацеленные на увеличение энергии и повышение скорости» [5, с. 101].

 

По мнению М. Маклюэна, «действуя как орган самого космоса, племенной человек воспринимал функции своего тела как способы участия в божественных энергиях» [5, с. 140]. То есть воспринимал вполне активистским образом. Вот почему в своей религии и технологии он стремится к «ритуальному расширению своего тела». Важнейшие культурные изменения происходят «с расширением тела в новые социальные технологии и изобретения»: «Новое расширение устанавливает новое равновесие между всеми чувствами и способностями, ведущее, как мы говорим, к “новому мировоззрению”, то есть к новым установкам и предпочтениям в самых разных сферах» [5, с. 142]. Это было характерно для древнего первобытного образа жизни, когда в него внедрялся новый технологический образец. Но это характерно и для современной электронной эры: «Так и в нашей сложной жизни интенсификация какого-то единичного фактора естественным образом ведет к установлению нового равновесия между нашими технологически расширенными способностями, создавая в итоге новый взгляд на вещи и новое “мировоззрение” с новыми мотивациями и изобретениями» [5, с. 143]. Согласно М. Маклюэну, «трансформации технологии имеют характер органической эволюции, поскольку все технологии – расширения нашего физического бытия» [5, с. 207]. Современный человек подобно первобытному дикарю ради достижения дальнейшего развития должен использовать все свои способности, а не только визуальную линейность галактики Гуттенберга. Мыслитель утверждает: «Наша реакция на возрастающую мощь и скорость наших расширенных тел рождает новые их расширения. Каждая технология создает в сотворивших ее людях новые стрессы и потребности. Новая потребность и новая технологическая реакция рождаются из тех объятий, в которые заключает нас уже существующая технология; и этот процесс не прекращается» [5, с. 207]. Идея мифологического вечного возвращения вновь оказалась востребованной.

 

По М. Маклюэну, благодаря развитию электрических средств коммуникации мир сегодня является «единым целым»: «Сегодня мы живем в Эпоху Информации и Коммуникации, поскольку электрические средства коммуникации мгновенно и непрерывно создают тотальное поле взаимодействующих событий, в котором участвуют все люди» [5, с. 282]. Философ утверждает: «Электричество, как и мозг, дает средство вхождения в контакт со всеми гранями бытия сразу» [5, с. 283]. Так появление телеграфа сформировало «мгновенность “всего-сразу” и тотальное вовлечение, присущие телеграфной форме» [5, с. 289]. Телефон, радио и телевидение еще более усилили данный процесс, как «участные» формы технологии: «Телевидение не может работать в качестве фона. Оно вас захватывает. Вы должны быть вместе с ним» [5, с. 356]. Все это приводит к размыванию «великой визуальной структуры абстрактного Индивидуального человека» Запада и появлению нового коллективного электрического человека наших дней, чье мировоззрение напоминает все больше «коллективные представления» древних, их племенную вовлеченность. Отсюда происхождение многочисленных современных мифов о человечестве как едином глобальном организме: «Ибо миф представляет собой форму одновременного восприятия сложного переплетения причин и следствий» [5, с. 402]. Как и первобытный человек прошлых культур, современные люди хотят жить здесь и сейчас, действовать здесь и сейчас: «Именно тотальное вовлечение во всепоглощающую сейчасность появляется в жизни молодежи благодаря мозаичному образу телевидения» [5, с. 385].

 

По мнению М. Маклюэна, «дитя телевидения ждет вовлечения и не желает специалистского рабочего места в будущем. Он жаждет роли и глубокой привязанности к своему обществу» [5, с. 386]. Как отмечает Маклюэн, «главная особенность электрической эпохи состоит в том, что она создает глобальную сеть, во многом похожую по своему характеру на нашу центральную нервную систему. Наша центральная нервная система не просто представляет собой электрическую сеть, но и конституирует единое поле опыта» [5, с. 130]. По сути, электричество заменяет роль древних партиципаций, также формировавших единство первобытного мировоззрения и позволяющих взглянуть на мир как единое целое. Автоматизация привела к тому, что «теперь нам нужно лишь назвать и спроектировать процесс или продукт, чтобы они осуществились» [5, с. 404]. Это позволяет сблизить автоматизацию с первобытными ритуалами и мистическими операциями, которые также по-своему «проектировали» процесс, дабы он осуществился. Естественные электромагнитные волны заменяют собою сверхъестественные волны мистических партиципаций, некогда скреплявших архаичные племенные союзы. Ойкумена становится электрической, но принцип связи остается прежним. По словам М. Маклюэна, «люди вдруг превратились в кочевых собирателей знания, кочевых, как никогда раньше, информированных, как никогда раньше, – и вместе с тем, как никогда раньше, вовлеченных в социальный процесс» [10, с. 412].

 

Заключение

В результате проведенного исследования можно сказать следующее.

 

1) Религия в ее ранней магической форме действительно является своеобразным «технологическим расширением первобытного человека». Особенно это проявляется в понятиях «мистического элемента», партиципации и невидимой силы, характерных для первобытного мышления.

 

2) В ходе сравнительного анализа структур первобытного мышления и современного сознания человека электронной эры (в контексте философии М. Маклюэна) действительно подтвердилась их близость. Визуальная линейность печатного человека все более отходит на второй план в эпоху электронного века. А современный мир все более напоминает «глобальную деревню». Для прогресса же требуется не только выделение визуальности, но, прежде всего, первобытной вовлеченности всех чувств.

 

Таким образом, можно рассматривать религию и технологию как активистские типы мироотношения, вступающие в сложные диалектические взаимоотношения в рамках культуры.

 

Список литературы

1. Леви-Брюль Л. Первобытное мышление. – М.: Академический проект, 2015. – 430 с.

2. Лем Ст. Фантастика и футурология. В 2-х тт. Т. 1. – М.: АСТ: Хранитель, 2005. – 380 с.

3. Маклюэн М., Фиоре К. Война и мир в глобальной деревне. – М.: АСТ: Астрель, 2012. – 219 с.

4. Маклюэн М. Галактика Гуттенберга. Становление человека печатающего. – М.: Академический проект, 2015. – 443 с.

5. Маклюэн М. Понимание медиа: внешние расширения человека. – М.: Кучково поле, 2014. – 464 с.

6. Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. 1. Кн. 1. Процесс производства капитала. – М.: Политиздат, 1978. – 598 с.

7. Ортега-и-Гассет Х. Вокруг Галилея (схема кризисов) // Избранные труды. – М.: Издательство «Весь Мир», 1997. – С. 233–403.

8. Симондон Ж. Суть техничности // Синий диван. Философско-теоретический журнал / под ред. Е. Петровской. – Вып. 18. – М.: Три квадрата, 2013.

9. Францев Ю. П. Материалисты прошлого о происхождении религии // Ежегодник музея истории религии и атеизма. Т. 1. М.–Л.: АН СССР, 1957. – 524 c.

10. Элиаде М. Священное и мирское. – М.: МГУ, 1994. – 144 с.

 

References

1. Levy-Bruhl L. Primitive Thinking [Pervobytnoe myshlenie]. Moscow, Akademicheskiy Proekt, 2015, 430 p.

2. Lem St. Science Fiction and Futurology. In 2 vol. Vol. 1. [Fantastika i futurologiya. V 2 tomakh. Tom 1]. Moscow, AST: Khranitel, 2005, 380 p.

3. McLuhan M., Fiore K. War and Peace in the Global Village [Voyna i mir v globalnoy derevne]. Moscow, AST: Astrel, 2012, 219 p.

4. McLuhan M. The Gutenberg Galaxy: The Making of Typographic Man. [Galaktika Guttenberga. Stanovlenie cheloveka pechatayuschego]. Moscow, Akademicheskiy Proekt, 2015, 443 p.

5. McLuhan M. Understanding Media: The Extensions of Man [Ponimanie media: vneshnie rasshireniya cheloveka]. Moscow, Kuchkovo Pole, 2014, 464 p.

6. Marx K. Capital: Critique of Political Economy. Vol. 1. The Production Process of Capital. [Kapital. Kritika politicheskoy ekonomii. T. 1. Kn. 1. Protsess proizvodstva kapitala]. Moscow, Politizdat, 1978, 598 p.

7. Ortega y Gasset J. About Galileo [Vokrug Galileya]. Izbrannye trudy (Selected Works). Moscow, Ves Mir, 1997, 704 p.

8. Simondon G. The Essence of Technicity [Sut tekhnichnosti]. Siniy divan. Filosofsko-teoreticheskiy zhurnal (Blue Sofa. Philosophical and Theoretical Journal), 2013. Issue 18.

9. Frantsev Yu. P. Materialists of the Past about the Origin of Religion [Materialisty proshlogo o proiskhozhdenii religii] Ezhegodnik muzeya istorii religii i ateizma. T. 1 (Year-Book of the Museum of the History Religion and Atheism). Moscow–Leningrad, AN SSSR, 1957. 524 p.

10. Eliade M. The Sacred and the Profane. [Svyaschennoe i mirskoe]. Moscow, MGU, 1994. 144 p.

 
Ссылка на статью:
Нагорнов Е. А. Религия как технологическое расширение первобытного человека // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2017. – № 4. – С. 55–68. URL: http://fikio.ru/?p=2934.

 
©  Е. А. Нагорнов, 2017

Министерство образования и науки РФ

Пермский государственный национальный исследовательский университет

Российская академия естествознания

Философское общество РФ

Кафедра философии ПГНИУ

 

Общероссийская теоретическая конференция 17–18 мая 2018

 АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ НАУЧНОЙ ФИЛОСОФИИ: К 200-ЛЕТИЮ К. МАРКСА

 

Цель конференции, организуемой в год 200-летия основателя научной философии К. Маркса, – обсуждение современного состояния материализма и диалектики, их отношений с другими направлениями развития мировой философии, дальнейшая разработка предложенной ранее конкретно-всеобщей формы научной философии. Обсуждение эвристического потенциала научной философии в решении фундаментальных проблем естественных, технических, социально-гуманитарных наук, ее возможностей в исследовании современного общества, глобального кризиса цивилизации, научно-технической революции, ее социальных последствий, современного состояния России. Конференции предполагает прямое соотнесение и оценку наследия К. Маркса в решении названных и подобных им проблем.

 

Приглашаем к участию в конференции. К ее началу будет издан 5-й выпуск журнала «Новые идеи в философии» (ISSN 2076-0590, включен в РИНЦ). Срок представления статей (по e-mail) – до 31 января 2018. Объем статьи – до 0,5 п. л. Оплата публикации – 300 руб. за книжную страницу текста – банковской картой, онлайн после формирования выпуска и сообщения о приеме к публикации и окончательном объеме статьи. Командировочные расходы – за счет направляющей стороны. Организационный взнос за участие не предусмотрен.

 

Заявки и тексты направлять по e-mail: philosophy-psu@mail.ru. А. А. Костаревой. Тел.: +7 (342) 239-63-92. Почтовый адрес ПГНИУ: 614990, Пермь, ул. Букирева, 15.

 

С подробностями и правилами оформления статей можно ознакомиться в информационном письме.

УДК 783; 789.5; 004.942

 

Иванов Олег Игоревич – «Центр Специальной Системотехники» (Москва), учредитель; Китайское подворье при храме святителя Николая в Голутвине, звонарь, Москва, Россия.

E-mail: ivanov.ru.su@yandex.ru

Россия, 115583, Москва, ул. Воронежская 11/4,

тел: +7 925 077 4361.

Авторское резюме

Состояние вопроса: В своей повседневной деятельности православный звонарь сталкивается с рядом проблем по расширению репертуара для различных звонниц, уникальных по своим наборам колоколов и звучаниям, обучению звонарскому мастерству других звонарей и подбору гармонических согласованных наборов колоколов. Традиционно в этой деятельности редко применяются компьютерные технологии, а нотная грамота используется в ограниченном объёме отчасти из-за распространённого мнения, что колокольный звон не может быть записан нотами.

Результаты: При записи колокольного звона посредством нот нет необходимости пытаться выразить все изменения звука, которые происходят во время звучания колокола. В применении к колокольным звонам целесообразно использовать нотную запись как указания на то, какие колокола и в какой последовательности должны использоваться во время звона. Такой подход позволяет разработать методы записи партитур колокольного звона и реализовать воспроизведение партитуры на компьютере, максимально приближенное к реальности.

Область применения результатов: Предложены методы использования данной технологии для моделирования православных колокольных звонов, обучения колокольному звону и подбору гармонически согласованных комплектов колоколов.

Выводы: Использование предлагаемых технологий позволяет существенно оптимизировать рабочий процесс православного звонаря, повысив эффективность работ по моделированию православных колокольных звонов, обучению звонарскому мастерству и подбору гармонически согласованных комплектов колоколов.

 

Ключевые слова: автоматизация; моделирование; колокольный звон; обучение; редактор партитур; партитура; библиотека звуков; набор колоколов.

 

Use of Computer Technologies for Modeling Orthodox Bell Tolling, Training to Ring the Bells and Selecting Harmonically Coordinated Sets of Bells

 

Ivanov Oleg Igorevich – “Center for Special System Engineering” (Moscow), founder; Church of St. Nicholas in Golutvin (Moscow), bell ringer, Moscow, Russia.

E-mail: ivanov.ru.su@yandex.ru

11/4, Voronezh ul., Moscow, 115583, Russia,

tel: +7 925 077 4361.

Abstract

Background: In their daily activities, the Orthodox bell ringers face a number of challenges to expand the repertoire for various belfries, unique in their sets of bells and sounds, train other bell ringers to ring the bells and select harmonically coordinated sets of bells. Traditionally, in this activity, computer technologies are rarely used, and in this case, the musical notation has its limitation because of the widespread opinion that notes cannot record bell ringing.

Results: Recording bell ringing by means of notes is quite possible. In this case, there is no need to try to express all the sound changes that occur during the bell tolling. When applying the musical notation to bell ringing, it is advisable to use the latter simply as an indication of the sequence of bell tolls carried out by the bell ringer. This approach makes it possible to develop methods for recording scores of bell tolling and to ensure sounding as close to the belfry real sounding as expected.

Implications: Methods of using this technology for modeling Orthodox bell tolling, training to ring the bells and selecting harmonically coordinated sets of bells.

Conclusion: The use of the proposed technologies makes it possible to optimize significantly the work of the orthodox bell ringer, increasing the efficiency of modeling Orthodox bell ringing, gaining bell ringer skills and selecting harmonically coordinated sets of bells.

 

Keywords: automation; modeling; bell ringing; training; editor of scores; score; library of sounds; set of bells.

 

Введение

В своей работе звонарь или группа звонарей управляют определённым набором колоколов. На колокольнях – сооружениях с выраженной вертикальной структурой – звонарь, как правило, в состоянии одновременно управлять всеми имеющимися колоколами (группами колоколов): в правой руке связка тросов управления зазвонными колоколами (наименьшими и с наиболее высоким основным тоном), под левой рукой тросы управления подзвонными колоколами средней величины и в ногах педали управления благовестниками – наибольшими колоколами с низким основным тоном. На звонницах с большим количеством колоколов или с несколькими ярусами основному звонарю помогают (дополняют звон) другие – как правило, на благовестниках.

 

Помимо звона как такового звонарь участвует в обучении менее опытных звонарей – на колокольне или в специальном учебном классе, а также на этапе формирования набора колоколов – в ответственной работе по подбору гармонически согласованного набора колоколов.

 

Данная работа посвящена решению следующих проблем, стоящих перед звонарём.

 

1. Звонницы предназначены для сопровождения служб в храмах, а не для светских концертов и учебных занятий. Поэтому при отсутствии специально оборудованной учебной звонницы в закрытом помещении звонарю сложно репетировать и расширять свой репертуар, а также заниматься обучением других звонарей.

 

2. Звонарям приходится звонить на разных звонницах. Каждая православная звонница уникальна по своему звучанию и составу колоколов. И даже при одинаковом количестве колоколов с идентичной системой управления один и тот же звон при переходе на другую звонницу будет звучать по-другому, что значительно затрудняет работу звонаря. Таким образом, перед звонарём возникает задача адаптации своего репертуара к различным звонницам и колокольным наборам.

 

3. В отличие от католических колоколов православный колокол, имея так называемый основной тон, звучит аккордом, состоящим из явно выраженных обертонов первого порядка (гармоник), в котором в зависимости от силы удара, его резкости и от времени, прошедшего с момента удара, доминирование того или иного тона аккорда меняется. Меняется и воспринимаемая на слух высота звучания колокола. Например, после удара в колокол буквально через секунду основной тон его звучания может понижаться на октаву и ниже. Данная специфика является причиной распространённого мнения, что запись колокольных звонов нотами невозможна, и, следовательно, инструмент нотной грамоты непригоден для работы звонаря. При этом имеется в виду невозможность передачи нотами адекватного звучания колокола – назовём такую запись «звуковысотной».

 

4. Подбор гармонически согласованного набора колоколов является весьма непростой задачей, связанной с длительным натурным тестированием совместного звучания колоколов в месте их отливки/хранения и рядом других организационных сложностей.

 

Задача данной работы – помочь звонарю такого уникального музыкального инструмента, как русская православная звонница, в повышении эффективности его повседневной деятельности.

 

Рассмотрим примеры спектров звучаний колоколов в звуковысотном представлении, так называемом spectral pitch display, но сначала в качестве примера посмотрим на спектр сыгранной на фортепиано гаммы (рис. 1): тонкая синяя линия означает основной тон, а красные и оранжевые – обертоны. Чем насыщеннее и светлее цвет, тем чище звучание.

 

Рис 1 Спектр ф-но

Рис. 1. Звуковысотный спектр фортепиано

 

Теперь рассмотрим спектр лёгкого колокола[1] (рис. 2): после удара основной тон резко понижается, но при этом обертоны сохраняют чёткое звучание аккорда.

 

Рис 2. 10_899

Рис. 2. Звуковысотный спектр лёгкого колокола

 

Далее рассмотрим спектр колокола весом около двух тонн (рис. 3). Обратите внимание, что чистота звучания обертонов периодически пропадает и восстанавливается, причём для разных обертонов периоды разные, и они не совпадают с периодом колебания силы звука, представленной спектром светло-зелёного цвета.

 

Рис 3. NMG_04-01_893ge

Рис. 3. Звуковысотный спектр тяжёлого колокола

 

Возможно ли такое записать нотами?! И уж тем более записать звучание одновременно звонящих полутора десятков колоколов?! И даже если мы предельно упростим задачу и представим колокола только в виде одного неизменного основного тона, то разбирать такие партитуры будет всё равно очень непросто. Казалось бы, правы те, кто утверждает: нотная запись колокольного звона невозможна.

 

Однако попробуем проанализировать: много ли существует людей знакомых с нотной грамотой, которые, глядя в ноты, слышат записанную там музыку? Их абсолютное меньшинство. Тогда что же для остальных людей написано, скажем, в фортепианной партитуре? Правильно! – когда какую клавишу нажать. Трансформируем это утверждение для звонницы – если мы придумаем систему обозначений нотами звона так, чтобы партитура показывала нам, за какой трос дёрнуть/ударить и на какую педаль нажать, мы приблизимся к решению задачи нотной записи колокольного звона.

 

1. Моделирование звонов

Современная компьютеризация всех сфер жизни коснулась и творчества музыкантов. Существуют достаточное количество музыкальных редакторов партитур с возможностью их проигрывания с помощью библиотек звуков. И сейчас мы реализуем высказанную выше идею об автоматизации труда звонаря, рассматривая возможные решения и последовательно их улучшая до наилучшего пригодного на практике. Для этого используем бесплатный редактор с открытым кодом MuseScore [1].

 

Как было показано выше, звуковысотная система записи звучания звона практически нереализуема. Поэтому давайте рассмотрим возможности записи, которую назовём «линейной». Принципы записи:

– каждому колоколу отводится своя линейка на нотном стане, которая фактически символизирует трос/педаль управления, ноты располагаются только на линейках, иное расположение является ошибкой;

– знаки аллитерации и понятие тональности отсутствуют;

– количество нотоносцев равно количеству групп колоколов звонницы;

– количество линеек в нотоносце равно количеству колоколов в группе.

 

1.1. Моделирование, шаг первый

На рисунке 4 приведён пример такой линейной записи набора колоколов храма святителя Николая в Голутвине г. Москвы из трёх групп: три зазвонных колокола, 6 подзвонных и три благовестника. На втором нотоносце семь линеек, потому что третий благовестник управляется как с педали, так и ручным тросом, ему тут отведена нижняя линейка. Назовём приведённую ниже партитуру, где последовательно записаны все колокола снизу-вверх, и ноты колоколов располагаются на отдельных линиях нотного стана, линейным шаблоном.

 

Рис 4 (Линейный шаблон)

Рис. 4. Линейный шаблон

 

На звоннице 12 колоколов, но в данной партитуре третий благовестник представлен дважды – ноты 3 и 4, поскольку управляется как педалью, так и тросом. Коль скоро нам необходимо озвучить партитуру и, следовательно, назначить нотоносцам конкретный инструмент из библиотеки звуков, необходимо распределить колокола так, чтобы их звучание хотя бы грубо соответствовало их основным тонам. Из имеющихся инструментов MuseScore выберем Tubular Bells из группы «ударные инструменты с определённой высотой звучания».

 

При проигрывании данная партитура прозвучит присущим MIDI-инструментам синтетическим звуком, чрезвычайно слабо соответствующим реальному звучанию колоколов как по звуковысотным характеристикам, так и по тембральной окраске [3].

 

Аналогично прозвучит и простейший звон [4], записанный по таким же правилам, который нам потребуется в дальнейшем (рисунок 5).

 

Рис 5 (Звон в линейной нотации)

Рис. 5. Звон в линейной нотации

 

Полученное звучание нельзя признать удовлетворительным, поэтому перейдём к шагу 2.

 

1.2. Моделирование, шаг второй

Давайте взглянем на пример записи основных тонов колоколов (рис. 6). Такую запись мы ранее назвали звуковысотной. Сразу становится понятно, что любая раскладка колоколов в линейном шаблоне окажется чрезвычайно грубой, а записанный и воспроизводимый звон будет напоминать оригинальное звучание в основном лишь ритмическим рисунком.

 

Рис 6 (Звуковысотный шаблон)

Рис. 6. Звуковысотный шаблон

 

Чтобы преодолеть подобное препятствие, нам нужно заставить наш линейный шаблон зазвучать максимально близко к значениям экспериментально установленных основных тонов колоколов. Для этого необходимо выполнить подстройку партитуры линейного шаблона таким образом, чтобы ноты звона в линейной записи звучали как соответствующие ноты шаблона звуковысотного. И редактор MuseScore предоставляет такую возможность. Для этого нам надо написать плагин соответствующей функциональности, задав ему соответствующие параметры, а именно:

– линейная запись последовательности колоколов (линейный шаблон);

– соответствующая запись последовательности основных тонов колоколов от нижних (больших) к верхним (малым) в стандартной форме (звуковысотный шаблон);

– партитура звона, записанная в линейной форме, звучание которой мы хотим приблизить к оригиналу.

 

1.3. Правило подготовки шаблонов для настройки по основному тону

Звуковысотный шаблон записывается так, чтобы:

– последовательно от самого большого и низко звучащего колокола были записаны основные тона звучания всех колоколов звонницы в той последовательности, как принято нумеровать колокола на данной звоннице с учётом дополнительных тросов управления;

– первая нота считается первым колоколом, вторая – вторым и т. д.;

– запрещается использование знаков повышения/понижения тона на октаву, но можно использовать любые доступные в редакторе ключи;

– допустимо использование микрохроматических знаков аллитерации в соответствии с описанием редактора партитур.

 

Линейный шаблон записывается подобно звуковысотному – от первого (самого нижнего) колокола до последнего. Правила записи:

– количество нотоносцев равно количеству групп колоколов, как их принято делить/классифицировать на конкретной звоннице;

– нота-колокол записывается на линейке, общее количество линеек всех нотоносцев равно количеству колоколов звонницы с учётом дополнительных тросов управления;

– использование знаков альтерации не допускается и считается ошибкой;

– запись двух различных колоколов на одной линейке или запись колокола между линеек считается ошибкой;

– запрещается использование знаков повышения/понижения тона на октаву, но можно использовать любые доступные в редакторе ключи.

 

Фраза «с учётом дополнительных тросов управления» означает, что если один колокол управляется разными способами, как, например, третий благовестник в примере на рис. 4, то он представляется как разные колокола с одинаковым основным тоном.

 

Логика работы плагина чрезвычайно проста: вычисляется разница высот в центах[2] аналогичных нот линейного и звуковысотного шаблона и на это значение осуществляется подстройка соответствующих нот линейной записи звона. На рис. 7 в сокращённом виде представлен протокол работы плагина, в котором, в частности, отражается, сколько и каких нот было обработано, на какую величину выполнена подстройка и по какой формуле эта величина рассчитывалась.

 

Рис 7. Результат обработки_crop

Рис. 7. Протокол работы плагина

 

После обработки партитуры примера, приведённого на рисунке 5, она будет звучать в соответствии с основными тонами колоколов [5], что гораздо ближе реальности, чем без подстройки [6]. Однако это всё же очень далеко от того, как звучит звон в реальности [4]. Поэтому перейдём к следующим шагам.

 

1.4. Моделирование, шаг третий

Ещё мы можем повысить качество звучания, разработав собственные инструменты для использования в редакторе.

 

В редакторе партитур для обеспечения воспроизведения используются библиотеки звуков SoundFonts, содержащие в себе пресеты, привязанные к инструментам. Инструменты же формируются на основе библиотеки сэмплов: один сэмпл на определённый диапазон MIDI-тонов (нот). Поэтому дополнительно для обеспечения наилучшего звучания можно подготовить библиотеки сэмплов на основе записей реально звучащих колоколов конкретной звонницы и на основе этих записей сформировать SoundFont с новым инструментом, например, «Колокола звонницы св. Николая», который затем использовать в партитурах.

 

То есть теперь мы сможем подключить не стандартный midi-инструмент (в нашем случае Tubular Bells), а инструмент, сгенерированный на основе записей реальных звучаний колоколов.

 

Процесс генерирования таких инструментов и включения их в библиотеку – чисто техническая задача и специфичен для конкретного редактора, поэтому мы не будем на этом останавливаться и пойдём дальше. Но сначала остановимся на методических рекомендациях по использованию полученных результатов. Итак, для использования полученных нами результатов звонарь для каждой звонницы, где он звонит или собирается звонить, должен:

– иметь значения основных тонов колоколов;

– подготовить две партитуры-шаблона: линейную и звуковысотную;

– в линейных партитурах звонов использовать либо стандартные инструменты-колокола, либо изготовленные на основе записей реальных колоколов;

– каждую партитуру, которую он использует в работе, подстраивать с помощью плагина.

 

Всё перечисленное даёт звонарю возможность моделировать звоны и репетировать их без колоколов, например, в домашних условиях посредством дирижирования под звук проигрываемых в различных темпах партитур.

 

И, тем не менее, мы всё ещё имеем возможность улучшить нашу технологию!

 

1.5. Моделирование, шаг четвёртый

Всё-таки моделирование звонов, адаптация их к различным звонницам и сочинение новых на данном этапе затруднительно, потому что midi-инструменты не дадут нам адекватного воспроизведения звучания колоколов. К тому же звонарю может оказаться затруднительно специализироваться в области midi-технологий. Значит нужно найти более простое и эффективное решение, и оно лежит на поверхности! Нужно просто использовать оригинальные записи колоколов! Для этого существует SoundFont формата sfz [2], а выбранный нами редактор MuseScore поддерживает использование такого формата. Для создания библиотеки инструментов sfz достаточно простого текстового редактора. Вот упрощённый пример записи звучания одного колокола:

<region>

sample=samples\bell-01.wav

lokey=38 hikey=38

pitch_keycenter=38

offset=0

end=719999

loop_start=0

loop_end=719998

 

Для озвучивания ноты № 38 используется запись «sample» и т. д. Настройка параметров звучания, равно как и особенности звукозаписи и обработки записей, выходит за рамки данной работы, к тому же набор обрабатываемых параметров sfz для различных редакторов партитур может сильно отличаться.

 

И теперь нам уже не нужны плагин-настройщик и звуковысотный шаблон! Мы просто пишем наши партитуры в соответствии с правилом, зафиксированным в линейном шаблоне, под который подстроена наша библиотека оригинальных звуков колоколов. Теперь после подключения библиотеки оригинальных звучаний наши звоны будут максимально близко соответствовать реальному звучанию звонницы [6]!

 

Итак, при использовании технологии, предложенной на этом шаге, рабочий процесс звонаря значительно упростился. Теперь он:

– записывает примеры звучаний всех колоколов звонницы (звонниц);

– для каждой звонницы подготавливает линейный шаблон, в соответствии с которым записывает свои звоны;

– в соответствии с шаблоном делает soundFont формата sfz, который подключает к редактору партитур и партитурам.

 

Следует признать, что технология, описанная на шаге 4, при максимальной простоте даёт наилучший результат по записи и озвучиванию партитур, и именно её и следует рекомендовать для повседневной деятельности звонаря. На этом работу по обеспечению моделирования православных колокольных звонов на компьютере можно считать завершённой.

 

В заключение рассмотрим, как данная технология может помочь в обучении звонам и подбору гармонически согласованных наборов колоколов.

 

2. Обучение

Одним из основных приёмов обучения звонам является демонстрация преподавателем на учебной звоннице базовых приёмов звона и учебных или традиционных (в зависимости от уровня обучения) звонов, при этом для иллюстраций часто применяется запись – схематичная или с использованием нотной грамоты – базовых ритмических рисунков в различных группах колоколов. После чего учащиеся выполняют задания на учебной звоннице, а также специфические упражнения в домашних условиях.

 

Если мы в соответствии с предлагаемыми технологиями создадим библиотеку звуков колоколов учебной звонницы, то сможем усовершенствовать учебный процесс, для чего следует рекомендовать:

– разработать для всех изучаемых приёмов и звонов партитуры для учебной звонницы, которые выдаются учащимся по мере продвижения в учебном процессе, как в формате редактора партитур, так и в виде документа;

– для каждого звона, кроме простейших, в партитуру добавлять «упражнения для разучивания», которые необходимо отрабатывать прежде, чем приступать к разучиванию звона в целом;

– для сложных разнообразных звонов, для целей облегчения разучивания и запоминания, в базовом варианте партитуры важно чётко фиксировать музыкальную форму, а на втором этапе разучивания насыщать его украшениями и вариациями, используя в нотации, например, Ossia-варианты (импровизационный вариант).

 

Расширение набора методических материалов партитурами звонов и упражнений даёт следующие преимущества:

– время занятий как самостоятельных, так и с преподавателем используется более эффективно, в результате чего значительно сокращается время начального разучивания звона;

– значительно повышается эффективность домашних занятий: в партитуре можно установить любой удобный темп и, проигрывая звон в редакторе партитур, выполнять необходимые упражнения;

– тем, кто в состоянии запоминать/визуализировать ноты, а не движения, это поможет запоминанию звона наизусть;

– те, кто не обучались музыке и испытывают трудности с использованием музыкальной нотации, эффективней осваивают музыкальную грамоту;

– за счёт повышения эффективности/скорости обучения появляется дополнительная возможность развивать искусство импровизации в рамках учебных шаблонов и традиций звона, а также расширить учебные задания, включив в них сочинение собственного звона или вариации к уже существующим;

– стимулируется дополнительный интерес к обучению и творчеству: учащиеся могут создавать свои версии звонов и обмениваться ими и обсуждать их, не только находясь на звоннице.

 

3. Подбор колоколов

Рассмотрим взаимодействие Заказчика и Исполнителя по подбору гармонически согласованного комплекта колоколов[3]. Возможны следующие ситуации:

– новая колокольня в новом месте, колоколов нет;

– восстановленная колокольня, колоколов нет;

– новая/восстановленная колокольня с несколькими колоколами, требуется ещё несколько.

 

При подборе учитываются пожелания заказчика по количеству / весам / основным тонам колоколов и финансовым возможностям, но при этом производится анализ по следующим направлениям.

 

1. Исторический и религиозный подход:

– какому святому посвящён храм, какие церковные песнопения (мажорные и/или минорные гармонии) связаны с этим святым?

– анализ исторических особенностей: какие колокола были раньше (веса, основные тоны)? возможно ли (и нужно ли заказчику) восстановить исторический набор?

 

2. Расположение храма. Например, кладбище или место торжественных шествий (минор или мажор)?

 

3. Архитектурный подход. Размеры и высота звонницы, размеры пролётов, значительно влияющих на распространение звуков, максимальная нагрузка, которую могут выдержать стены.

 

4. Учёт имеющихся колоколов. К анализам 1–3 добавляется анализ звучания уже имеющихся колоколов (спектры звучаний, основные тона и гармоники, звуковое восприятие).

 

После проведения анализа в соответствии с пп. 1–4 и утверждения конкретных характеристик заказываемых колоколов Исполнитель отливает колокола и проводит их доработку для соответствия основным тонам (до четырёх основных гармоник). Нормой допустимой погрешности является 1 %, что обусловлено возможностями восприятия человеческого слуха.

 

На этапе утверждения заказа Заказчику немаловажно представлять конечный результат, и в этом ему может помочь предлагаемая технология. Как правило, Исполнитель уже имеет отлитые колокола, близкие по звучанию к заказываемым. Заказчик может предварительно взять образцы записей, создать из них библиотеку звуков и промоделировать звучание сочетаний колоколов. Если не существует записей с точным соответствием основному тону и основным гармоникам, то изменение тона можно обеспечить с помощью современных технологий редактирования исходных записей. Соответствие конечному результату будет не точное, однако гораздо лучшее, чем моделирование, скажем, с помощью фортепиано.

 

Аналогичная ситуация имеет место и при покупке колоколов без предварительного заказа из числа уже отлитых. Заказчик вынужден проверять звучание сочетаний колоколов в реальности на месте их отливки или хранения. Однако в данном случае возможно создание библиотеки звуков, точно соответствующих звучанию колоколов, а компьютерное моделирование не имеет специфических ограничений натурного моделирования и организационных проблем.

 

Таким образом, во всех возможных ситуациях подбора гармонически согласованного набора колоколов предлагаемая технология обеспечивает максимальное удобство и точность для достижения желаемого результата. При этом важно отметить, что производитель может максимально облегчить задачу заказчика, заранее подготовив записи образцов звучаний всех отлитых колоколов.

 

Заключение

В данной работе изложены методы записи партитур колокольного звона и озвучивания этих партитур для обеспечения звучания, максимально приближенного к реальному звучанию звонницы. Предложены рекомендации по использованию данной технологии для моделирования православных колокольных звонов, обучения колокольному звону и подбору гармонически согласованных комплектов колоколов. Продемонстрирована эффективность данных рекомендаций.

 

Список источников

1. MuseScore Handbook // Free Music Composition and Notation Software – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://musescore.org/en/handbook (дата обращения 07.06.2017).

2. Cann S. Cakewalk Synthesizers: From Presets to Power User. – Boston: Cengage Learning PTR. – 2006, 480 c.

3. Звучание линейного шаблона (tubular bells) // Vimeo – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://vimeo.com/220701761 (дата обращения 07.06.2017).

4. Звучание звона в линейной записи (tubular bells) // Vimeo – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://vimeo.com/220703960 (дата обращения 07.06.2017).

5. Звучание звона в линейной записи с программной подстройкой (tubular bells) // Vimeo – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://vimeo.com/220703967 (дата обращения 07.06.2017).

6. Звучание звона в линейной записи с библиотекой оригинальных звучаний колоколов // Vimeo – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://vimeo.com/220704828 (дата обращения 07.06.2017).

7. Видеозапись реального исполнения звона // Vimeo – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://vimeo.com/220448999 (дата обращения 07.06.2017).

 

References

1. MuseScore Handbook. Available at: https://musescore.org/en/handbook (accessed 07 June 2017).

2. Cann S. Cakewalk Synthesizers: From Presets to Power User. Boston, Cengage Learning PTR, 2006, 480 p.

3. Sound of a Linear Pattern (Tubular Bells) [Zvuchanie lineynogo shablona (tubular bells)]. Available at: https://vimeo.com/220701761 (accessed 07 June 2017).

4. Sound of Bell Ringing in Linear Notation (Tubular Bells) [Zvuchanie zvona v lineynoy zapisi (tubular bells)]. Available at: https://vimeo.com/220703960 (accessed 07 June 2017).

5. Sound of Bell Ringing in Linear Notation with Software Adjustment (Tubular Bells) [Zvuchanie zvona v lineynoy zapisi s programmnoy podstroykoy (tubular bells)]. Available at: https://vimeo.com/220703967 (accessed 07 June 2017).

6. Sound of Bell Ringing in Linear Notation with a Library of Original Sounds of Bells [Zvuchanie zvona v lineynoy zapisi s bibliotekoy originalnykh zvuchaniy kolokolov]. Available at: https://vimeo.com/220704828 (accessed 07 June 2017).

7. Video Recording of Real Bell-Ringing Performance [Videozapis realnogo ispolneniya zvona]. Available at: https://vimeo.com/220448999 (accessed 07 June 2017).



[1] Здесь и далее используются колокола храма святителя Николая в Голутвине производства АМО ЗиЛ, г. Москва.

[2] цент равен 1/100 полутона равномерно темперированного строя.

[3] На примере технологического процесса колокололитейного производства АМО ЗиЛ

 
Ссылка на статью:
Иванов О. И. Использование компьютерных технологий для моделирования православных колокольных звонов, обучения колокольному звону и подбору гармонически согласованных комплектов колоколов // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2017. – № 3. – С. 101–114. URL: http://fikio.ru/?p=2853.

 
©  О. И. Иванов, 2017

УДК 159.942; 612.78; 81-13; 801; 53.8; 5309

 

Зиновьева Елена Иннокентьевна – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет», филологический факультет, кафедра русского языка как иностранного и методики его преподавания, профессор, доктор филологических наук, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: e.i.zinovieva@spbu.ru

199134, Россия, Санкт-Петербург, Университетская наб., 11,

тел: +7 (921) 995-46-40.

Кузнецов Юрий Александрович – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет», филологический факультет, кафедра русского языка как иностранного и методики его преподавания, доцент, кандидат филологических наук, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: rki1@yandex.ru

199134, Россия, Санкт-Петербург, Университетская наб., 11,

тел: +7 (911) 722-91-90.

Шахматова Марина Алексеевна – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет», филологический факультет, кафедра русского языка как иностранного и методики его преподавания, доцент, кандидат филологических наук, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: shahmarina@mail.ru

199134, Россия, Санкт-Петербург, Университетская наб., 11,

тел: +7 (911) 973-09-92.

Бакшеева Юлия Витальевна – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения», кафедра радиотехнических систем, доцент, кандидат технических наук, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: baksheyeva@rambler.ru

190000, Россия, Санкт-Петербург, ул. Большая Морская, 67,

тел: +7 (921) 935-29-18.

Данилова Ирина Михайловна – Федеральное государственное предприятие «Всероссийский научно-исследовательский институт метрологии им. Д. И. Менделеева», лаборатория метрологического обеспечения компьютеризированных датчиков и измерительных систем, инженер 1-ой категории, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: danilova@vniim.ru.

190005, Россия, Санкт-Петербург, Московский пр., д. 19,

тел: +7 (911) 991-22-85.

Сапожникова Ксения Всеволодовна – Федеральное государственное предприятие «Всероссийский научно-исследовательский институт метрологии им. Д. И. Менделеева», лаборатория метрологического обеспечения компьютеризированных датчиков и измерительных систем, заместитель руководителя лаборатории, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: k.v.s@vniim.ru

190005, Россия, Санкт-Петербург, Московский пр., д. 19,

тел: +7 (921) 306-61-26.

Тайманов Роальд Евгеньевич – Федеральное государственное предприятие «Всероссийский научно-исследовательский институт метрологии им. Д. И. Менделеева», лаборатория метрологического обеспечения компьютеризированных датчиков и измерительных систем, руководитель лаборатории, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: taymanov@vniim.ru

190005, Россия, Санкт-Петербург, Московский пр., д. 19,

тел: +7 (812) 948-54-61.

Авторское резюме

Задача исследования: Рассмотрена возможность использования разработанной ранее модели измерения эмоций в музыке для автоматического распознавания эмоций в речи.

Состояние вопроса: В плане просодических (интонационных и связанных с акцентами) аспектов проявления и восприятия эмоций, лингвистами ведутся исследования как в области синтеза речи по технологиям преобразования текста в речь, так и в области разработки методов распознавания эмоций в звучащей речи. Подавляющее большинство известных работ использует экспертные оценки, причем используемые модели не опираются на «механизм» формирования эмоций. Результаты этих работ не позволяют учитывать интонации при автоматическом переводе речи с одного языка на другой и облегчить обучение иностранным языкам.

Цель исследования: Целью данной работы является обоснование метода распознавания эмоций, передаваемых при произнесении отдельных слов русского языка, с использованием модели измерений, отражающей «механизм» возникновения эмоций при прослушивании музыки.

Результаты: С использованием модели измерения эмоций, предложенной ранее, проведены эксперименты по распознаванию положительной и отрицательной эмоциональной окраски при произнесении слова в различных фразах. Выявлены маркеры, позволяющие автоматически распознавать эмоции в речи по результатам анализа инфранизкочастотного спектра нелинейно преобразованных звучаний ее фрагментов.

Область применения результатов: Возможность измерения эмоций в звучащей речи на основе их объективной количественной оценки и распознавания открывает в лингвистике новые перспективы учета интонаций при автоматическом переводе речи с одного языка на другой, а также способствует облегчению процесса обучения иностранным языкам, ораторскому искусству, актерскому мастерству и культуре речи.

Выводы: Модель измерения эмоций, отражающая «механизм» их формирования, может быть эффективно использована в области лингвистики.

 

Ключевые слова: измерение; лингвистика; распознавание эмоций в звучащей речи; модель измерений; нелинейное преобразование звучаний.

 

Metrological Approach to Emotion Recognition in Sounding Speech

 

Zinovieva Elena Innokentievna – Saint Petersburg State University, Faculty of Philology, Department of Russian as a Foreign Language and Methodology of its Teaching, Professor, Doctor of Letters, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: e.i.zinovieva@spbu.ru

11, Universitetskaya emb., Saint Petersburg, 199134, Russia,

tel: +7 (921) 995-46-40.

Kuznetsov Yuri Aleksandrovich – Saint Petersburg State University, Faculty of Philology, Department of Russian as a Foreign Language and Methodology of its Teaching, Associate Professor, Ph. D. (Philology), Saint Petersburg, Russia.

E-mail: rki1@yandex.ru

11, Universitetskaya emb., Saint Petersburg, 199134, Russia,

tel: +7 (911) 722-91-90.

Shakhmatova Marina Alekseyevna – Saint Petersburg State University, Faculty of Philology, Department of Russian as a Foreign Language and Methodology of its Teaching, Associate Professor, Ph. D. (Philology), Saint Petersburg, Russia.

E-mail: shahmarina@mail.ru

11, Universitetskaya emb., Saint Petersburg, 199134, Russia,

tel: +7 (911) 973-09-92.

Baksheeva Yuliya Vitalievna – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of Radio Engineering Systems, Associate Professor, PhD (technical sciences), Saint Petersburg, Russia.

E-mail: baksheyeva@rambler.ru

67, Bolshaya Morskaya st., Saint Petersburg, 190000, Russia,

tel: +7 (921) 935-29-18.

Danilova Irina Mikhailovna – D. I. Mendeleyev Institute for Metrology, Laboratory for Metrological Assurance of Computerized Sensors and Measuring Systems, 1st category engineer, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: danilova@vniim.ru

 19, Moskovsky pr., Saint Petersburg, 190005, Russia,

tel: +7 (911) 991-22-856.

Sapozhnikova Kseniya Vsevolodovna – D. I. Mendeleyev Institute for Metrology, Laboratory for Metrological Assurance of Computerized Sensors and Measuring Systems, Deputy head of laboratory, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: k.v.s@vniim.ru

19, Moskovsky pr., Saint Petersburg, 190005, Russia,

tel: +7 (812) 306-61-26.

Taymanov Roald Evgenievich – D. I. Mendeleyev Institute for Metrology, Laboratory for Metrological Assurance of Computerized Sensors and Measuring Systems, Head of laboratory, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: taymanov@vniim.ru

19, Moskovsky pr., Saint Petersburg, 190005, Russia,

tel: +7 (812) 948-54-61.

Abstract

Problem: The authors of the paper consider the possibility of using the emotion measurement model developed earlier with regard to music for automatic recognizing emotions in speech.

Background: In terms of prosodic (referred to intonations and accents) aspects of manifestation and perception of emotions, linguists conduct studies both in the field of speech synthesis based on text-to-speech technologies and in that of developing methods for recognizing emotions in sounding speech. The great majority of publications apply expert estimations, but the models used do not rely upon the “mechanism” for emotion formation. The results of these studies are not helpful in considering the intonations of speech being automatically interpreted to another language and do not lead to facilitating foreign languages learning.

Purpose: The purpose of this study is to justify the method of recognizing emotions transmitted when pronouncing certain words of the Russian language, using the measurement model that reflects the “mechanism” of emotion generation when listening to music.

Results: Applying the emotion measurement model proposed earlier, several experiments have been conducted to produce positive and negative emotional effect when pronouncing a word in various phrases. Revealed speech fragment markers enable automatic recognition of speech emotions using the results of the infra-low-frequency spectrum analysis of nonlinearly converted sounds.

Research implications: The possibility to measure emotions in sounding speech based on their objective quantification and recognition leads to new prospects in linguistics for taking into account intonations in the automatic interpretation of speech, as well as for contributing to foreign languages, oratory, acting skills, and culture of speech learning.

Conclusion: The emotions measurement model reflecting the “mechanism” of their formation can be efficiently used in the linguistics sphere.

 

Keywords: measurement; music perception; emotions; measurement model; nonlinear conversion of sound ensembles.

 

Введение

Анализ происхождения эмоций и их развития в процессе эволюции живых существ привел к представлению об эмоции как о многопараметрической величине, определяемой частотами и амплитудами одной или нескольких нейрофизиологических реакций, именуемых эмоциогенными. Именно эти реакции вызывают переход к состоянию, которое позволяет идентифицировать характер эмоции по ощущению или поведению субъекта [27] – крику от ужаса, удивленному взгляду, смеху и т. д.

 

Внешние проявления эмоций сформировались в процессе эволюции в качестве древнейшего языка, с помощью которого другим членам популяции рефлекторно, например, посредством движения тела или его части, передавалась информация о появлении опасности, необычного явления, пищи и т. д., что способствовало выживанию популяции. Естественно, что ценность этой информации тем выше, чем меньше интервал времени между восприятием стимула, рождающего эмоцию, и ее внешним проявлением. По оценкам [6], для человека этот интервал составляет не менее 2,5–3,0 с. Однако длительность формирования нейрофизиологических реакций, вызывающих эмоцию, должна быть намного короче длительности последующей мышечной реакции, т. е. составлять не более 1,0–1,5 с. Поскольку при распознавании эмоций в музыке и в звучащей речи внешние проявления их восприятия слушателем для целей проводимого исследования несущественны, далее эмоцией именуется вызывающая ее эмоциогенная реакция или сформированная на соответствующем интервале их совокупность, а последовательность нескольких таких «эмоций» именуется «эмоциональным образом».

 

Приведенное выше представление об эмоциях дало возможность перейти к объективной количественной оценке и распознаванию ожидаемых эмоций, рождаемых музыкой, т. е. к их измерению [1; 2; 23; 26; 28–30], а полученные результаты открыли новые области исследований, связанные с анализом, воспроизведением и воздействием звуков.

 

К числу этих областей относятся: медицина (педиатрия, гериатрия, психиатрия и т. д.), психология (нейропсихология, педагогическая психология), музыкальная акустика и ряд других.

 

В педиатрии измерение эмоций (в процессе развития ребенка с первых дней после рождения) по его вокализациям, например, по звучанию плача, должно позволить на ранних стадиях диагностировать отклонения в развитии, причем как негативные, в частности, связанные с родовыми травмами, так и позитивные, позволяющие в перспективе разработать методы усиления врожденных творческих способностей.

 

С помощью средства измерений эмоций станет возможным объективно оценивать выразительность звучания музыкального инструмента, что в недалеком будущем откроет перспективу серийного производства инструментов, не уступающих изделиям Страдивари и Амати.

 

Лингвистика также нуждается в подобных методах и средствах.

 

Измерение эмоций, выраженных в звучании слова или фразы, создаст основу для учета интонаций при автоматическом переводе речи с одного языка на другой, а также облегчит обучение иностранным языкам.

 

Целью данной работы является обоснование метода распознавания эмоций, передаваемых при произнесении отдельных слов русского языка, с использованием модели измерений, отражающей «механизм» возникновения эмоций при прослушивании музыки [2; 27].

 

1. Основные направления исследований в области воспроизведения и распознавания эмоций в речи

Обзор зарубежных и отечественных источников показывает, что большинство исследований, связанных с эмоциями применительно к задачам лингвистики, опирается на анализ текстов. В этих исследованиях рассматриваются проблемы эмоциональной языковой картины мира, коммуникации эмоций, корреляции лексиконов эмоций различных языков мира, национально-культурная специфика выражения эмоций, сокрытие, имитация, симуляция эмоций, проблемы эмоциональности в семантике слова и т. д. [4; 8–11; 15; 16; 18–20; 22; 24] (здесь и далее ссылки носят иллюстративный, а не исчерпывающий характер).

 

В плане просодических (интонационных и связанных с акцентами) аспектов проявления эмоций, ведутся исследования в области:

– синтеза речи по технологиям преобразования текста в речь;

– методов распознавания эмоций в звучащей речи.

 

В частности, авторы [31] представляют метод преобразования текста, содержащего туристическую информацию на китайском и отчасти английском языках, в речь. Для этого предлагается в общем случае применять трехмерную модель экспертного оценивания с осями:

– ось У – «удовольствие – неудовольствие», характеризующая отличие позитивного и негативного эмоциональных состояний;

– ось В – «возбуждение – отсутствие возбуждения», которая относится к «комбинации физической активности и ментальной осторожности»;

– ось Д – «доминирование – подчинение», относящаяся к «степени управляемости» в описании экспрессивности.

 

Значения по каждой оси могут меняться от «1» до «-1». В конкретных текстах туристической тематики значения У и В менялись от «0» до «1». Ось Д, необходимая, согласно [31], при синтезе речи интерактивного характера, оказалась незначимой для использованного типа текстов.

 

В каждом предложении были выбраны эмоционально окрашенные слова. Их значения по осям У и В определялись с помощью трех экспертов.

 

Текст был прочитан диктором и записан. Для анализа акустических особенностей, которые ассоциируются с просодией, авторы использовали следующие характеристики:

– интонации: среднее значение, диапазон, изменение уровня (повышение – понижение);

– интенсивность: среднее значение и диапазон среднего квадратического значения энергии;

– плавность: продолжительность пауз между эмоционально окрашенными словами;

– скорость речи: количество слогов в минуту.

 

Были найдены отличия между выразительной и невыразительной речью по этим параметрам, а также корреляции между значениями У и В.

 

В результате создан алгоритм, который предназначен для преобразования нейтральной речи в выразительную согласно параметрам и значениям входного текста. (Следует заметить, что выразительность речи должна способствовать усилению ее логической аргументации. Однако при использовании предложенного в [31] алгоритма эта связь не очевидна. С этой позиции обоснование алгоритма вызывает серьезные возражения).

 

Авторы [21] изучают различия между 4 стилями речи, адресованной детям (диктовка и чтение сказок) и взрослым (чтение романов и политических речей) на французском языке. Рассматривались такие просодические особенности, как количество слогов на одну акцентированную и интонационную фразу, распределение ударных слогов, высота регистра, скорость артикуляции, продолжительность пауз и т. д. Найденные закономерности предназначены для адаптации синтезируемой речи к определенной группе слушателей.

 

Исследователи [25] рассматривают процессы восприятия речи, акустических образов и произношения посредством нейрофизиологических методов, показывая, что фонемы (минимальные смыслоразличительные единицы языка, не имеющие самостоятельного лексического или грамматического значения) обрабатываются как дискретные единицы, являющиеся уникальными продуктами их акустических и артикуляционных особенностей, несмотря на неразделенный поток речевого сигнала. При этом чувствительность к звучащей речи характерна для широкой области коры головного мозга. Чувствительность зависит как от базовых процессов, так и от процессов высокого порядка и является результатом совместной активности различных областей головного мозга.

 

В русле нейрофизиологического подхода в исследовании интонации работают и авторы [17]. Они исследовали межполушарные взаимоотношения при восприятии человеком различных типов интонаций русского языка. Результаты статистического анализа задержек в восприятии и ошибок испытуемых подтвердили преимущество правого полушария в восприятии эмоциональных интонаций. Восприятие предложений с различным логическим ударением осуществлялось, в большей степени, левым полушарием. Полученные данные также свидетельствуют о разной степени вовлеченности полушарий мозга человека при восприятии и анализе просодических характеристик речи у мужчин и у женщин.

 

Для создания алгоритмов распознавания эмоций в звучащей речи в основном используются спектрально-временные, кепстральные, амплитудно-частотные методы, методы на основе нелинейной динамики, вейвлет-анализа речевого сигнала и опорных векторов [3; 5; 13; 14].

 

Однако, как убедительно показано в [14], невозможно правильно распознавать и идентифицировать различные эмоции, основываясь только на одних простых спектральных характеристиках звукового сигнала.

 

В [12] рассматривается связь эффективности передачи эмоций в речи с акустическими и лингвистическими характеристиками. Автор, поддерживая идеи В. П. Морозова и И. А. Алдошиной, считает, что «способы выражения эмоций являются общечеловеческими, т. е. можно предположить, что существует некий единый код». При этом, поскольку «при речевом общении основной задачей является передача смыслового содержания, то эмоциональный аккомпанемент является как бы вторым планом, воспринимаемым подсознанием. Это связано с тем, что невербальные способы общения имеют более древнее эволюционное происхождение».

 

В [12] предлагается следующий алгоритм определения эмоционального состояния человека по речи:

– квантование и фильтрация звучания речи гребенкой из 24 фильтров;

– представление речевого сигнала в виде последовательности значений кратковременных энергетических спектров;

– определение параметров, характеризующих речевой поток;

– определение эмоции по предложенной функциональной зависимости.

 

К сожалению, и в этой работе обоснование эффективности предложенного алгоритма не приведено.

 

Созданию алгоритма распознавания эмоций в звучащей речи посвящена и статья [3]. В ней высказана мысль, что формальные критерии хотя и позволяют успешно дифференцировать отдельные эмоции по речевым образцам, не могут дать общей картины изменения текущего эмоционального состояния человека. Необходима система, достаточно полно моделирующая процесс восприятия эмоций человеком, которая учитывает совокупность разных аспектов их проявления, в том числе, в речи.

 

«Аппарат анализа речевого сигнала должен, хотя бы в некоторой степени, воспроизводить процессы, позволяющие нервной системе человека правильно распознавать всю гамму эмоций, т. е. необходима антропоморфная модель эмоций» (антропоморфной, по-видимому, именуется модель, отображающая реальные процессы рождения эмоций у человека). Автор предлагает 4-х-мерную структуру (вариант модели экспертного оценивания), связывает ее с результатами работ П. В. Симонова и называет антропоморфной.

 

Первые две ее оси определяют оценку ситуации: ось 1 – по знаку (хорошо, полезно, приятно или плохо, вредно, неприятно), ось 2 – по степени информационной определенности (уверенность – удивление), 3-я и 4-ая оси связаны с побуждением: ось 3 – притяжение, ось 4 – отвержение (оборонительная реакция), активное (агрессия) или пассивное избегание (страх).

 

В экспериментах [3] по распознаванию эмоций в качестве стимулов использовались слова «да» и «нет», произносимые с различной эмоциональной окраской. Даже такие короткие одноударные слова, как свидетельствует практика актерского мастерства, вполне могут адекватно и полно отражать весь спектр эмоциональных проявлений. Согласно [3], эти слова, по сравнению с другими, несут более определенное и не зависящее от контекста значение, но, в то же время, они более нейтральны и допускают больше вариантов эмоциональной окраски при их произнесении.

 

Для звукового фрагмента с помощью быстрого преобразования Фурье в скользящем окне со сглаживанием вычислялась последовательность мгновенных спектров мощности сигнала, показатель микро-вариативности (стандартное отклонение) амплитуды на каждой частоте, а затем определялась интегральная оценка путем усреднения последнего показателя по частоте.

 

Алгоритм, использованный в [3], напоминает описанный в [31].

 

В [3] показано, что параметры речевого сигнала хорошо согласуются с психофизиологической моделью эмоций, но отмечено, что необходимо дополнительное исследование универсальности выделенных параметров речевого сигнала по отношению к специфике голоса диктора и различным речевым высказываниям.

 

Согласно [3], предложенная модель антропоморфна, поскольку отражает субъективное отношение человека, и нейротропна, поскольку отражает нейронные механизмы, что позволяет количественно описать и наглядно представить изменения текущего эмоционального состояния человека.

 

К сожалению, из [3] неясно, что понимается в этой работе под эмоцией, какие эмоции были заложены в используемые стимулы, как происходит формирование эмоций, правомерно ли утверждение об антропоморфности предложенного алгоритма. Более поздних работ автора [3], касающихся развития этой темы, найти не удалось.

 

При этом нельзя не согласиться с позицией, выраженной в [3], что эффективная модель распознавания эмоций должна быть «антропоморфной» и, соответственно, отражать реальные процессы формирования эмоций.

 

2. Обоснование модели измерений

В основе первой ступени модели измерений (рис. 1), используемой при проведении исследований, лежит гипотеза авторов [2; 29] о том, что эволюционно эмоции произошли от простейших реакций первых живых существ на Земле в ответ на воздействие окружающей среды. При этом, поскольку жизнь зародилась в воде, первыми органами «общения» с внешним миром были органы осязания, а первыми воздействиями окружающего мира на организм – инфранизкочастотные (ИНЧ) колебания – в силу плотности воды как среды распространения сигнала.

 

image001

Рис. 1. – Первая ступень модели измерения [2]

 

Древнейшим (базовым) эмоциям соответствовали рефлекторные проявления, разнообразие которых было резко ограничено временем формирования соответствующих нейрофизиологических реакций.

 

Выход земноводных и рептилий из воды на сушу, где плотность среды резко меньше, привел к падению чувствительности к колебаниям, важным для выживания. Однако ИНЧ колебания водной и земной поверхностей модулируют колебания воздуха в звуковом диапазоне.

 

Согласно предложенной гипотезе, возможность приема жизненно важных колебаний живыми существами на суше в процессе эволюции была реализована с помощью органов слуха, позволивших принимать модулированные колебания звукового диапазона, а также последующей их демодуляции в центральной нервной системе путем нелинейного преобразования. Из преобразованных колебаний стали выделяться ИНЧ комбинационные колебания, стимулирующие возникновение базовых эмоций. У млекопитающих частоты этих реакций сохранены генетически в форме частот биоритмов мозга. В процессе эволюции число базовых эмоций и связанных с ними биоритмов возросло, диапазон воспринимаемых частот колебаний, влияющих на формирование эмоций, расширился до 30–50 Гц.

 

Используемая в исследовании модель измерений отражает механизм возникновения эмоций и поэтому является инструментом, позволяющим не только объяснять имеющиеся феномены, но и генерировать новое научное знание.

 

3. Методика проведения измерительного эксперимента

Для проведения эксперимента была отобрана группа студентов филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета. Для всех испытуемых русский язык являлся родным.

 

Был подготовлен список фраз (таблица 1), характеризующихся эмоциональной окраской (положительной или отрицательной), которую нужно было передать интонационно. Участники эксперимента читали эти фразы; при этом осуществлялась запись на диктофон [7].

 

Таблица 1. Фразы с эмоциональной окраской, предложенные для озвучивания

Положительная

эмоциональная окраска

Отрицательная

эмоциональная окраска

Удовольствие! Удовольствие…
Вот это удовольствие! Удовольствие?
Это же удовольствие! Ну и удовольствие…
Это же настоящее удовольствие! Это ж разве удовольствие?
Вот так удовольствие! Какое же это удовольствие?….
Какое это удовольствие! Ну нет, это не удовольствие.
Это прямо удовольствие! Не получил никакого удовольствия.
Получил огромное удовольствие! Сомнительное удовольствие.
От театра я получаю огромное удовольствие. От бесед с ним я не получаю никакого удовольствия.
Без сомнения, это удовольствие. Не надейтесь, не получите от этого никакого удовольствия.
Не сомневайтесь: вы получите от этого большое удовольствие. Я ем это без всякого удовольствия.
Я ем это с большим удовольствием. Не возьму – это для меня сомнительное удовольствие.
Мне бы хотелось доставить вам удовольствие.  
Бери – это такое удовольствие!  

 

4. Методика обработки данных и обсуждение результатов

Обработка данных включала этапы, соответствующие модели измерений (рис. 1). Нелинейное преобразование проводилось путем возведения исходного аудиосигнала в степень. Полученный сигнал переводился в частотную область с помощью преобразования Фурье. При проведении исследования было принято решение отказаться от прямого анализа спектров сигналов после нелинейного преобразования. Был предложен более простой и информативный подход, предполагающий вычисление доли Р мощности, приходящейся на каждый из поддиапазонов биоритмов, в процентах относительно рассматриваемого диапазона биоритмов (от 0,6 до 40 Гц):

image004,

где f1 и f2 – границы поддиапазона биоритмов.

 

Первый этап анализа записей привел к выводу, что многие фразы произнесены интонационно нейтрально, а в ряде случаев, в длинных фразах с правильно выдержанной эмоциональной окраской на исследуемое слово не сделано эмоциональное ударение.

 

Невыразительное озвучивание нивелирует различия фраз с полярной эмоциональной окраской. Поэтому для дальнейшего анализа было отобрано около 150 фраз, произнесенных эмоционально.

 

Второй этап анализа ставил целью определить, как разбивать частотную зону биоритмов на отдельные поддиапазоны, в которых следует вычислять мощность. Было проанализировано два варианта разбиения (рис. 2) при усреднении результатов по всем участникам:

– стандартное разбиение на 5 поддиапазонов: Дельта (0,6–4 Гц), Тета (4–8 Гц), Альфа (8–12 Гц), Бета-1 (12–20 Гц) и Бета-2 (20–40 Гц);

– разбиение на 11 поддиапазонов: Дельта-1 (0,6–2 Гц), Дельта-2 (2–4 Гц), Тета-1 (4–6 Гц), Тета-2 (6–8 Гц), Альфа-1 (8–10 Гц), Альфа-2 (10–12 Гц), Бета‑1_1 (12–16 Гц), Бета-1_2 (16–20 Гц), Бета-2_1 (20–25 Гц), Бета-2_2 (25–30 Гц) и Бета-2_3 (30–40 Гц).

 

image006

Рис. 2. – Разбиение диапазона биоритмов на поддиапазоны

 

Как показал анализ, использование стандартного разбиения скрывает часть информации. Поэтому на следующих этапах исследования использовалось разбиение диапазона биоритмов на одиннадцать поддиапазонов.

 

Третий этап был посвящен ответу на вопрос, какими статистическими характеристиками предпочтительнее пользоваться – средним арифметическим или медианой. Такой вопрос возник из прошлого опыта работы, когда при обработке ЭЭГ испытуемых оказалось, что более адекватно экспериментальные данные можно оценивать с помощью медианы, а не среднего арифметического [28].


Анализ показал, что в данном случае существенной разницы нет. В дальнейшем в качестве статистической характеристики была использована общепринятая – среднее арифметическое.

 

Четвертый этап должен был дать ответ на основной вопрос: есть ли разница в полученных результатах между положительной и отрицательной эмоцией в голосе при произнесении одного и того же слова «удовольствие» (рис. 3).

 

image015

Рис. 3. – Спектр средней относительной мощности ИНЧ колебаний нелинейно преобразованного звучания слова «удовольствие», произнесенного с «положительной и «отрицательной» эмоциональной окраской

 

Отмечено, что для звучаний с положительной эмоциональной окраской мощность в поддиапазоне Тета-1 превышает мощность в поддиапазонах Дельта-2, Тета-2 и Альфа-1, в то время как для звучаний с отрицательной эмоциональной окраской все наоборот. Поэтому отношения мощностей

image008,image010,image012могут служить так называемыми «маркерами» – признаками, позволяющими определить знак эмоции: граничные значения маркеров больше 1 показывают, что эмоция положительна, а значения меньше 1 говорят об отрицательной эмоции.

 

В ходе дальнейшего исследования были проанализированы также «сложные маркеры» – произведения указанных отношений – для выявления сочетаний, наиболее устойчиво характеризующих «знак» эмоции. При этом для повышения достоверности оценок граничные значения маркеров были выбраны следующими: для отрицательной эмоции – меньше 1, для положительной эмоции – больше 2. Расчеты показали, что в этом случае наилучший результат, представленный в таблице 2, достигается при использовании сложного маркера

image024.

 

Таблица 2. Сравнительный анализ эффективности маркеров эмоций

Маркер

Вероятность правильного распознавания отрицательной эмоции, %

Вероятность правильного распознавания положительной эмоции, %

 image018

78

60

 image020

80

76

 image022

44

92

 image024

100

100

 image026

57

97

 image028

62

100

 

Естественно, что при выборе других граничных значений маркеров соответствующие вероятности изменятся.

 

Заключение

Модель измерения эмоций, отражающая «механизм» их формирования, может быть использована для исследований в области лингвистики эмоций.

 

Выявлены маркеры, позволяющие автоматически распознавать эмоции в речи (по результатам анализа инфранизкочастотного спектра нелинейно преобразованных звучаний ее фрагментов).

 

Проведенное исследование является первым шагом в направлении, имеющем значительные научные и практические перспективы. Полученные результаты открывают возможности усовершенствования методов:

– автоматического перевода – оценка эмоциональной окраски речи позволяет более точно осуществлять перевод;

– обучения иностранным языкам – становится доступной интонационная коррекция и отработка адекватной интонационной окраски речи;

– обучения ораторскому искусству, актерскому мастерству и даже культуре речи – может быть реализована система с обратной связью (аналогичная биологической обратной связи) для отработки правильной интонации с мгновенным анализом эмоциональной окраски произносимых слов и фраз.

 

Возможно применение рассмотренного выше подхода и в ряде других направлений, связанных с лингвистикой.

 

Работа выполнена при поддержке гранта РГНФ 15-04-00565.

 

Список литературы

1. Бакшеева Ю. В., Данилова И. М., Сапожникова К. В., Тайманов Р. Е. Метрологический подход к обоснованию нелинейного характера процесса формирования эмоций // XVIII международная научно-техническая конференция «НЕЙРОИНФОРМАТИКА-2016». − Москва. − 2016. − С. 222–231.

2. Бакшеева Ю. В, Сапожникова К. В, Тайманов Р. Е. Измерения как способ понимания языка музыки. Особенности экспериментального исследования // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2015. – № 4. – С. 39–53. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://fikio.ru/?p=1949 (дата обращения 01.09.2017).

3. Вартанов А. В. Антропоморфный метод распознавания эмоций в звучащей речи // Национальный психологический журнал. − 2013. − № 2(10). – С. 69–79.

4. Голованевский А. Л. Оценочность и ее отражение в политическом и лексикографическом дискурсах (на материале русского языка) // Филологические науки. – 2002. − № 3.− С. 78–87.

5. Горшков Ю. Г. Обработка речевых сигналов на основе вейвлетов // T-Comm: Телекоммуникации и транспорт. – 2015 .– № 2. – С. 46–53.

6. Гузиков Б. М., Альтман Я. А. Алянчикова Ю. О., Громыко Д. И., Голубев А. А. Восприятие коротких музыкальных отрывков человеком // Сенсорные системы. – 2004. − № 3. − С. 239–250.

7. Зиновьева Е. И., Кузнецов Ю. А., Шахматова М. А., Бакшеева Ю. В., Данилова И. М., Сапожникова К. В., Тайманов Р. Е. Эмоциональность языковых единиц как измеряемая величина // Международный научный семинар «Язык, музыка и компьютерные технологии». − Санкт-Петербург. − 2017. − С. 44–47.

8. Карасик В. И. Языковой круг: Личность, концепты, дискурс. – М.: Гнозис, 2004. – 390 с.

9. Маклакова Е. А. Типы семантических компонентов и аспектно-структурный подход к описанию семантики слова. – Воронеж: «Истоки», 2013. – 32 с.

10. Маклакова Е. А., Стернин И. А. Теоретические проблемы семной семасиологии. – Воронеж: «Истоки», 2013. – 277 с.

11. Попова З. Д., Стернин И. А. Семемный и семный анализ как методы семасиологии // Язык и национальное сознание. – № 12. – Воронеж: «Истоки», 2009. – С. 4–9.

12. Розалиев В. Л. Построение модели эмоций по речи человека // Известия Волгоградского государственного технического университета. – 2007. −Том: 3. − № 9 (35). – С. 65–68.

13. Романенко Р. Ю. Вейвлет-анализ речевых сигналов. Успехи современной радиоэлектроники // Зарубежная радиоэлектроника. – 2010. – № 12. – С. 51–54.

14. Сидоров К. В., Филатов Н. Н. Анализ признаков эмоционально окрашенной речи // Вестник Тверского государственного технического университета. – 2012. – № 20. – С. 26–31.

15. Тарасова О. Д. Основные направления исследования эмоций в лингвистике // Вестник МГОУ. Серия: Лингвистика. – 2015. – № 3. – С. 38–45.

16. Телия В. Н. Коннотативный аспект семантики номинативных единиц. – М.: Наука, 1986. – 143 с.

17. Черниговская Т. В., Светозарова Н. Д., Токарева Т. И., Третьяков Д. А., Озерский П. В., Стрельников К. Н. Специализация полушарий мозга в восприятии интонаций русского языка // Физиология человека. – 2000. − № 2.− С. 24–29. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.genlingnw.ru/Staff/Chernigo/publicat/FelixFIN.pdf (дата обращения 01.09.2017).

18. Шаховский В. И. Категоризация эмоций в лексико-семантической системе языка. – Воронеж: Изд-во ВГУ, 1987. – 192 с.

19. Шаховский В. И. О лингвистике эмоций // Язык и эмоции: Сборник научных трудов / Волгоградский государственный педагогический университет. – Волгоград: Перемена, 1995. – С. 3–15.

20. Шаховский В. И. Эмоциональная / эмотивная компетенция в межкультурной коммуникации // Аксиологическая лингвистика: проблемы изучения культурных концептов и этносознания / Отв. ред. Н. А. Красавский. – Волгоград, 2002. – С. 3–10.

21. Avanzi M., Christodoulides G., Lolive D., Delais-Roussarie E., Barbot N. Towards the Adaptation of Prosodic Models for Expressive Text-To-Speech Synthesis // ISCA 2014. – Singapore. – 14–18 September 2014. DOI: 10.13140/2.1.4640.3848.

22. Avetisyan H., Bruna O., Holub J. Overview of Existing Algorithms for Emotion Classification. Uncertainties in Evaluations of Accuracies // IMEKO 2016 TC1-TC7-TC13. – IOP Publishing Journal of Physics, Conference Series 772. – 2016. DOI:10.1088/1742-6596/772/1/012039.

23. Baksheeva Yu., Bazanova O., Kostromina S., Nikolenko E., Sapozhnikova K., Taymanov R. Neurophysiological Markers of Tonalities // Ninth Triennial Conference of the European Society for the Cognitive Sciences of Music. – Manchester, UK. – 2015. – pp. 202–203.

24. Bruna O., Avetisyan H., Holub J. Emotion Models for Textual Emotion Classification // IMEKO 2016. – IOP Publishing. – Journal of Physics. – Conference Series 772. – 2016. DOI:10.1088/1742-6596/772/1/012063.

25. Rampinini A., Ricciardi E. In Favor of the Phonemic Principle: a Review of Neurophysiological and Neuroimaging Explorations // Studi & Saggi Linguistici. – 2017. – № 55 (1). – pp. 95–123. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://www.researchgate.net/publication/315657311_In_Favor_of_the_Phonemic_Principle_a_Review_of_Neurophysiological_and_Neuroimaging_Explorations_In_Studi_Saggi_Linguistici_55_1_95-123 (дата обращения 01.09.2017).

26. Sapozhnikova K., Taymanov R. About a Measuring Model of Emotional Perception of Music // Proceedings of the XVII IMEKO World Congress. – Dubrovnik, Croatia. – 2003. – рр. 2049–2053.

27. Sapozhnikova K., Taymanov R., Baksheeva Iu., Kostromina S., Gnedykh D., Danilova I., Cosimi Corleto (Ed.) Metrological Approach to Measurements of Emotions Being Expected in Response to Acoustic Impacts // Proceedings of the 18th International Congress of Metrology, EDP sciences, Web of Conferences. – Paris, France. – September 19–21. – 2017. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://cfmetrologie.edpsciences.org/articles/metrology/abs/2017/01/metrology_metr2017_10006/metrology_metr2017_10006.html (дата обращения 01.09.2017). DOI: 10.1051/metrology/201710006.

28. Taymanov R., Baksheeva Yu., Sapozhnikova K., Chunovkina A. Measurement Model as a Means for Studying the Process of Emotion Origination // Journal of Physics: Conference Series (JPCS). − 2016. − 772. − Art. 012036. − 6 p. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://iopscience.iop.org/article/10.1088/1742-6596/772/1/012036 (дата обращения 01.09.2017). DOI: 10.1088/1742-6596/772/1/012036.

29. Taymanov R, Sapozhnikova K. Improvement of Traceability of Widely-Defined Measurements in the Field of Humanities // Measurement Science Review. – 2010. – Vol. 10. – № 3. – pp. 78–88.

30. Taymanov R., Sapozhnikova K. Measurement of Multiparametric Quantities at Perception of Sensory Information by Living Creatures // EPJ Web of Conferences. – 2014. – Vol. 77. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.epj-conferences.org/articles/epjconf/pdf/2014/14/epjconf_icm2014_00016.pdf (дата обращения 01.09.2017). DOI: 10.1051/epjconf/20147700016.

31. Yang H., Meng H. M., Cai L. Modeling the Acoustic Correlates of Expressive Elements in Text Genres for Expressive Text-to-Speech Synthesis // INTERSPEECH 2006 and 9th International Conference on Spoken Language Processing. INTERSPEECH 2006. – ICSLP. – Vol. 4. – 2006. – pp. 1806–1809.

 

References

1. Baksheeva Yu. V., Danilova I. M., Sapozhnikova K. V., Taymanov R. E. Metrological Approach to the Justification of the Nonlinear Nature of the Process of Emotions’ Formation [Metrologicheskiy podhod k obosnovaniyu nelineynogo haraktera protsessa formirovaniya emotsiy]. XVIII mezhdunarodnaya nauchno-tekhnicheskaya konferentsiya “NEYROINFORMATIKA-2016” (XVIII International Scientific-Technical Conference “NEUROINFORMATICS-2016”). Moscow, 2016, pp. 222–231.

2. Baksheeva Yu. V., Sapozhnikova K. V., Taymanov R. E. Measurement as a Way of Understanding the Language of Music. Features of Experimental Studies [Izmereniya kak sposob ponimaniya yazyka muzyki. Osobennosti eksperimentalnogo issledovaniya]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in the Information Society), 2015, № 4, pp. 39–53. Available at: http://fikio.ru/?p=1949 (accessed 01 September 2017).

3. Vartanov A. V. Anthropomorphic Method of Emotion Recognition in the Speech [Antropomorfnyy metod raspoznavaniya emotsiy v zvuchaschey rechi]. Natsionalnyy psikhologicheskiy zhurnal (National Psychological Journal), 2013, No 2(10), pp. 69–79.

4. Golovanevskiy A. L. Evaluation and Its Reflection in Political and Lexicographical Discourses (in the Russian Language) [Otsenochnost i ee otrazhenie v politicheskom i leksikograficheskom diskursakh (na materiale russkogo yazyka)]. Filologicheskie nauki (Philological Sciences), 2002, № 3, pp. 78–87.

5. Gorshkov Yu. G. Processing of Speech Signals Based on Wavelet [Obrabotka rechevykh signalov na osnove veyvletov]. Telekommunikacii i transport (Telecommunications and Transport), 2015, № 2, pp. 46–53.

6. Guzikov B. M., Altman J. A., Alyanchikova Yu. O., Gromyko D. I., Goloubev A. A. Perception of Short Musical Fragments in Humans [Vospriyatie korotkikh muzykalnykh otryvkov chelovekom]. Sensornye sistemy (Sensor Systems), 2004, № 3, pp. 239–250.

7. Zinovyeva E. I., Kuznetsov Yu.  A., Shahmatova M. A., Baksheeva Yu. V., Danilova I. M., Sapozhnikova K. V., Taymanov R. E. Emotionality of Language Units as the Measured Value [Emotsionalnost yazykovykh edinits kak izmeryaemaya velichina]. Mezhdunarodnyy nauchnyy seminar “Yazyk, muzyka i kompyuternye tekhnologii” (International Workshop “Language, Music and Computer Technologies”). Saint Petersburg, 2017, pp. 44–47.

8. Karasik V. I. The Language Circle: Personality, Concepts, Discourse [Yazykovoy krug: Lichnost, kontsepty, diskurs]. Moscow, Gnozis, 2004, 390 p.

9. Maklakova E. A. Types of Semantic Components and an Aspect-Structural Approach to the Description of Word Semantics. [Tipy semanticheskikh komponentov i aspektno-strukturnyy podkhod k opisaniyu semantiki slova]. Voronezh, Istoki, 2013, 32 p.

10. Maklakova E. A., Sternin I. A. Theoretical Problems of Component Semasiology [Teoreticheskie problemy semnoy semasiologii]. Voronezh, Istoki, 2013, 277 p.

11. Popova Z. D., Sternin I. A. Sememe and Component Analysis as Methods of Semasiology [Sememnyy i semnyy analiz kak metody semasiologii]. Yazyk i natsionalnoe soznanie (Language and National Consciousness), № 12, Voronezh, Istoki, 2009, pp. 4–9.

12. Rozaliev V. L. The Construction of a Model of Emotion by Human Speech [Postroenie modeli emotsiy po rechi cheloveka]. Izvestiya Volgogradskogo gosudarstvennogo tekhnicheskogo universiteta (IzvestiyaVolgogradStateTechnicalUniversity), 2007, Vol. 3, No 9 (35), pp. 65–68.

13. Romanenko R. Yu. Wavelet Analysis of Speech Signals. The Successes of Modern Radioelectronics [Veyvlet-analiz rechevykh signalov. Uspekhi sovremennoy radioelektroniki]. Zarubezhnaya radioelektronika (Foreign Radioelectronics), 2010, № 12, pp. 51–54.

14. Sidorov K. V., Filatov N. N. Analysis of the Signs of Emotionally Colored Speech [Analiz priznakov emotsionalno okrashennoy rechi]. Vestnik Tverskogo gosudarstvennogo tekhnicheskogo universiteta (Bulletin of the TverStateTechnicalUniversity), 2012, № 20, pp. 26–31.

15. Tarasova O. D. Main Trends in the Study of Emotions in Linguistics [Osnovnye napravleniya issledovaniya emotsiy v lingvistike]. Vestnik MGOU. Seriya: Lingvistika (Bulletin MGOU. Series: Linguistics), 2015, № 3, pp. 38–45.

16. Teliya V. N. Connotative Aspect of Semantics of Nominative Units [Konnotativnyy aspekt semantiki nominativnykh edinits]. Moscow, Nauka, 1986, 143 p.

17. Chernigovskaya T. V., Svetozarova N. D., Tokareva T. I., Tretyakov D. A., Ozerskiy P. V., Strelnikov K. N. Specialization of the Cerebral Hemispheres in the Perception of Intonation of the Russian Language [Spetsializatsiya polushariy mozga v vospriyatii intonatsiy russkogo yazyka]. Fiziologiya Cheloveka (Human Physiology), 2000, № 2, pp. 24–29. Available at: http://www.genlingnw.ru/Staff/Chernigo/publicat/FelixFIN.pdf (accessed 01 September 2017).

18. Shakhovskiy V. I. Categorization of Emotions in the Language Lexico-semantic System [Kategorizatsiya emotsiy v leksiko-semanticheskoy sisteme yazyka]. Voronezh, VGU, 1987, 192 p.

19. Shakhovskiy V. I. About Linguistics of Emotions [O lingvistike emotsiy]. Yazyk i emotsii: Sbornik nauchnykh trudov. Volgogradskiy gosudarstvennyy pedagogicheskiy universitet (Language and Emotions: a Collection of Scientific Works. State Pedagogic University). Volgograd, Peremena, 1995, pp. 3–15.

20. Shakhovskiy V. I., Krasavskiy N. A. (Ed.) Emotional / Emotive Competence in Intercultural Communication [Emotsionalnaya / emotivnaya kompetentsiya v mezhkulturnoy kommunikatsii]. Aksiologicheskaya lingvistika: problemy izucheniya kulturnykh kontseptov i etnosoznaniya (Axiological Linguistics: Problems of Study of Cultural Concepts and Ethno-consciousness). Volgograd, 2002, pp. 3–10.

21. Avanzi M., Christodoulides G., Lolive D., Delais-Roussarie E., Barbot N. Towards the Adaptation of Prosodic Models for Expressive Text-To-Speech Synthesis. ISCA 2014, 14–18 September 2014, Singapore. DOI: 10.13140/2.1.4640.3848.

22. Avetisyan H., Bruna O., Holub J. Overview of Existing Algorithms for Emotion Classification. Uncertainties in Evaluations of Accuracies. IMEKO 2016 TC1-TC7-TC13, IOP Publishing, Journal of Physics, Conference Series, 772, 2016. DOI:10.1088/1742-6596/772/1/012039.

23. Baksheeva Yu., Bazanova O., Kostromina S., Nikolenko E., Sapozhnikova K., Taymanov R. Neurophysiological Markers of Tonalities. Ninth Triennial Conference of the European Society for the Cognitive Sciences of Music. Manchester, UK, 2015, pp. 202–203.

24. Bruna O., Avetisyan H., Holub J. Emotion Models for Textual Emotion Classification. IMEKO 2016. TC1-TC7-TC13, IOP Publishing, Journal of Physics, Conference Series, 772, 2016. DOI:10.1088/1742-6596/772/1/012063

25. Rampinini A., Ricciardi E. In Favor of the Phonemic Principle: a Review of Neurophysiological and Neuroimaging Explorations. Studi & Saggi Linguistici, 2017, Vol. 55 (1), pp. 95–123. Available at: https://www.researchgate.net/publication/315657311_In_Favor_of_the_Phonemic_Principle_a_Review_of_Neurophysiological_and_Neuroimaging_Explorations_In_Studi_Saggi_Linguistici_55_1_95-123 (accessed 01 September 2017).

26. Sapozhnikova K., Taymanov R. About a Measuring Model of Emotional Perception of Music. Proceedings of the XVII IMEKO World Congress. Dubrovnik, Croatia, 2003, рр. 2049–2053.

27. Sapozhnikova K., Taymanov R., Baksheeva Yu., Kostromina S., Gnedykh D., Danilova I., Cosimi Corleto (Ed.) Metrological Approach to Measurements of Emotions Being Expected in Response to Acoustic Impacts, Proceedings of the 18th International Congress of Metrology, EDP sciences, Web of Conferences, Paris, France, September 19–21, 2017. Available at: https://cfmetrologie.edpsciences.org/articles/metrology/abs/2017/01/metrology_metr2017_10006/metrology_metr2017_10006.html (accessed 01 September 2017). DOI: https://doi.org/10.1051/metrology/201710006.

28. Taymanov R., Baksheeva Yu., Sapozhnikova K., Chunovkina A. Measurement Model as a Means for Studying the Process of Emotion Origination. Journal of Physics: Conference Series (JPCS). 2016, 6 p. Available at: http://iopscience.iop.org/article/10.1088/1742-6596/772/1/012036 (accessed 01 September 2017). DOI: 10.1088/1742-6596/772/1/012036.

29. Taymanov R, Sapozhnikova K. Improvement of Traceability of Widely-Defined Measurements in the Field of Humanities. Measurement Science Review, 2010, Vol. 10, No 3, pp. 78–88.

30. Taymanov R., Sapozhnikova K. Measurement of Multiparametric Quantities at Perception of Sensory Information by Living Creatures. EPJ Web of Conferences. 2014, Vol. 77. Available at: http://www.epj-conferences.org/articles/epjconf/pdf/2014/14/epjconf_icm2014_00016.pdf. (accessed 01 September 2017). DOI: 10.1051/epjconf/20147700016.

31. Yang H., Meng H. M., Cai L. Modeling the Acoustic Correlates of Expressive Elements in Text Genres for Expressive Text-to-Speech Synthesis. INTERSPEECH 2006 and 9th International Conference on Spoken Language Processing. INTERSPEECH 2006, ICSLP, 4, 2006, pp. 1806–1809.

 
Ссылка на статью:
Зиновьева Е. И., Кузнецов Ю. А., Шахматова М. А., Бакшеева Ю. В., Данилова И. М., Сапожникова К. В., Тайманов Р. Е. Метрологический подход к распознаванию эмоций в звучащей речи // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2017. – № 3. – С. 63–82. URL: http://fikio.ru/?p=2810.

 
© Е. И. Зиновьева, Ю. А. Кузнецов, М. А. Шахматова, Ю. В. Бакшеева, И. М. Данилова, К. В. Сапожникова, Р. Е. Тайманов, 2017

УДК 316.324.8

 

Плющ Александр Николаевич – институт социальной и политической психологии НАПН Украины, старший научный сотрудник, кандидат психологических наук, Киев, Украина.

E-mail: plyushch11@mail.ru

04070, Украина, г. Киев, ул. Андреевская, д. 15,

тел: +38(044)425-24-08.

Авторское резюме

Состояние вопроса: В информационном обществе на первый план выходят коммуникативные методы управления, подразумевающие переход к самоорганизации субъектов общества на основе совместно конструируемого общественного мнения. Это означает замену социального контроля социальным управлением путем предварительного формирования общественного мнения, в рамках которого выдвигаются необходимые цели.

Методология: Использован синергетический подход, в рамках которого общество одновременно рассмотрено как целостность, система, текст (текст жизнедеятельности, её коллективный автор, модель самоорганизации). Предложенный подход, в котором общество анализируется в трех измерениях – как состояние социума, как структура организации субъектов, как процесс (ре)конструирования замысла социокультурного проекта – позволил совместить статичные модели, модели динамического равновесия и рекурсивные модели общества.

Результаты: Социальное управление в сложноорганизованном обществе представляет собой одновременное обеспечение функционирования жизнедеятельности общества, организации коммуникаций коллективного субъекта и (ре)конструирования модели самоорганизации общества.

Выводы: В информационном обществе его субъекты в ходе жизнедеятельности путем коммуникации на основе учета общественного мнения совершенствуют (согласуют с изменяющимися условиями) социокультурный проект самоорганизации социальной системы. Управление создателями общественного мнения предоставляет возможность управления и (ре)конструированием модели самоорганизации общества, обеспечивая её развитие в правильном направлении.

 

Ключевые слова: социальное управление; синергетический подход; общество; текст; коллективный автор; модель самоорганизации; общественное мнение.

 

Social Management in Information Society

 

Plyushch Aleksandr Nikolaevich – Institute of Social and Political Psychology of the NationalAcademy of Sciences of Ukraine, Senior Researcher, Ph. D. (Psychology), Kiev, Ukraine.

E-mail: plyushch11@mail.ru

15, Andreevskaya ul., Kiev, 04070, Ukraine,

tel: +38 (044) 425-24-08.

Abstract

Background: In information society, communicative management methods come to the fore, which implies the transition to the self-organization of the subjects of society based on a jointly constructed public opinion. This means replacing social control with social management by preliminarily forming public opinion, within which the necessary goals are set.

Methodology: A synergetic approach is used, within the framework of which society is simultaneously considered as integrity, system, text (text of vital activities, collective author and model of self-organization). The proposed approach, in which society is analyzed in three dimensions, as the state of a social system, the structure of the subjects’ organization and the process of (re)constructing the concept of a sociocultural project, made it possible to combine static models, models of dynamic equilibrium and recursive models of society.

Results: Social management in a complex society is a simultaneous provision of the vital activities of society, the organization of communications of the collective subject (entity) and (re)constructing a model of society’s self-organization.

Conclusion: The subjects in information society improve (agree upon the changing conditions) by means of communication, their sociocultural project of self-organization of the vital activities of society. The management of public opinion creators provides the opportunity to manage and (re) construct a model of society’s self-organization, ensuring its development in the right direction.

 

Keywords: social management; synergetic approach; society; text; collective author; model of self-organization; public opinion.

 

Постановка проблемы. Социальное управление обычно рассматривается как упорядочение социальной системы, как деятельность по сохранению и совершенствованию организации ее целостности [см.: 5; 10]. В традиционных обществах система управления поддерживает устоявшийся порядок, как правило, силовыми методами. Способы социального управления, опиравшиеся на силовое, экономическое или административное давление, могут оказаться неэффективными, если субъекты общества не будут активно поддерживать существующий порядок. Вместе с тем технологии, основанные на давлении, принуждении, вызывают энергию социального протеста, напряженности, сопротивления управленческому прессингу, что в свою очередь требует все новых и новых ресурсов для наращивания энергетики управления. Рано или поздно такие технологии ведут к социальным конфликтам и кризисам, истощению ресурсов, социальной нестабильности и т. п. В индустриальном обществе управление базируется на взаимодействиях легитимных политических субъектов (за рамками которых скрываются взаимоотношения политических элит), когда существующее устройство социальной системы обусловлено соотношением сил этих субъектов и их желанием следовать этому порядку.

 

В условиях информационного общества становится все больше субъектов социального управления, стремящихся отстаивать свои интересы. На первый план выходят коммуникативные методы управления, подразумевающие переход к самоорганизации субъектов общества на основе совместно конструируемого общественного мнения. Это означает замену социального контроля социальным управлением путем предварительного формирования общественного мнения, в рамках которого выдвигаются необходимые цели [см.: 2].

 

Информационная сфера общества как совокупность медийных ресурсов, коммуникативных технологий и культурного потенциала общества не имеет абсолютной защиты от прямого воздействия. Современные информационные технологии, благодаря которым практически каждый может разместить в Интернете произвольную информацию, позволяют любой социальной группе генерировать и трансформировать информацию в каналах коммуникации под свои цели, эффективно подготавливая и развивая общественное мнение в нужном русле. Осуществление управления процессами конструирования общественного мнения позволяет реализовывать желательные социальные изменения. В связи с этим целью статьи является рассмотрение специфики социального управления в информационном обществе.

 

Методологический подход. Начнем наш анализ с обоснования теоретического инструмента исследования. В соответствии с типами научной рациональности (классический, неклассический, постнеклассический) [см.: 9] выделим следующие подходы (их названия условные, для облегчения понимания), отличающихся чувствительностью «оптики» рассмотрения общества как целостности.

 

В рамках философского подхода общество рассматривается как целостность, и анализ происходящих процессов осуществляется по отношению к социуму как единому целостному организму. Социологи анализируют общество как множество социальных групп (и/или субъектов), объединенных в единое целое (в систему, или с нарастанием сложности – в «систему систем») [см.: 4; 11]. Общество как система находится в состоянии динамического равновесия, когда взаимодействия субъектов воспроизводят ее структуру. В рамках социально-психологического (конструктивистского) подхода общество рассматривается как «воображаемое сообщество» [см.: 1], как (ре)конструируемый текст (текст, автор, замысел) [см.: 7]. Общество воспроизводит свое предназначение во времени, следуя историческому замыслу, путем непрерывного обновления (преобразования) текста жизнедеятельности, коллективного автора, модели самоорганизации (социокультурного проекта общества).

 

В нашем исследовании будем использовать синергетический подход, в рамках которого интегрируются все вышеперечисленные подходы [см.: 8]. Для исследователя сложноорганизованное общество одновременно развертывается как целостность, система, текст, что позволяет анализировать это общество в трех измерениях как состояние, структуру, процесс, совмещая статичные модели, модели динамического равновесия и рекурсивные модели общества.

 

Исследование проблемы. В соответствии с предложенным подходом рассмотрим особенности социального управления в зависимости от сложности организации общества. Рассмотрим субъектов социального управления и их функции.

 

В обществе, рассмотренном как единый социальный организм, в качестве субъекта управления выступает государство, которое осуществляет управление жизнедеятельностью общества. В связи с тем, что государство – единственный институт управления, оно может становиться аппаратом насилия и принуждения для других субъектов.

 

В обществе, организованном как система, в качестве субъекта, управляющего жизнедеятельностью общества, выступает коллективный (системный) субъект, в состав которого входит государство и другие влиятельные политические субъекты (партии, финансово-промышленные группы и др.). Социальное управление, помимо обеспечения функционирования жизнедеятельности общества, включает и организацию коммуникаций коллективного субъекта. В таком обществе государство делится монополией на управление. В буквальном смысле делится своими полномочиями, когда оно становится одним из субъектов управления, и в переносном, когда разделяется на законодательную, исполнительную, судебную ветви власти. Государство задает контекст функционирования общества, его имплицитный порядок, выполняя функцию согласования интересов влиятельных политических субъектов. С одной стороны, наблюдается уменьшение роли государства как структуры управления жизнедеятельностью общества, но с другой – отмечается возрастание его неявной роли как организатора коллективного субъекта, который осуществляет функцию управления обществом.

 

В обществе, рассмотренном как (ре)конструируемый текст, в качестве субъекта управления выступает его коллективный автор, который включает различных субъектов общества, в том числе и государство. В таком обществе наблюдается дальнейшее растворение роли государства как структуры, непосредственно управляющей жизнедеятельностью социума. Оно делегирует полномочия субъектам общества, проводя собственную политику через задание правил конструирования и функционирования структур управления, и предлагает способы самоорганизации сообщества, позволяющие конструировать коллективного автора его социокультурного проекта. Социальное управление дополняется функцией (ре)конструирования моделей самоорганизации общества, базирующихся на различных парадигмах управления (субъект-объектной, субъект-субъектной, метасубъекта), обусловливающих состав лиц, принимающих решения, и степень их участия [см.: 3]. Процесс управления осуществляется двухступенчато: вначале задается модель самоорганизации коллективного автора, который впоследствии (ре)конструирует замысел социокультурного проекта и осуществляет управление жизнедеятельностью социума. Отметим, что в информационном обществе индивидуальные субъекты могут быть авторами социокультурного проекта общества, если это обусловлено моделью самоорганизации общества.

 

В рамках синергетического подхода социальное управление в различных измерениях общества представляет собой обеспечение функционирования его жизнедеятельности, организации коммуникаций коллективного субъекта, (ре)конструирования модели самоорганизации общества. Любой социальный проект всегда обусловлен качеством предлагаемой теоретической модели. Неудачно построенная логическая конструкция, ведущая к сомнительным или разрушительным следствиям, сохранит свои свойства в любом и каждом воплощении, что не позволяет надеяться на разрешение ни одной из актуальных проблем социального строительства. В условиях возрастающей сложности, открытости и неопределенности мира осуществление социального управления предполагает коррекцию социокультурного проекта социума, которая осуществляется в ходе согласования общественного мнения субъектов общества. Совместное моделирование социального проекта обеспечивает непрерывность коммуникации субъектов общества и, как следствие, управляемость системы.

 

Расширение числа субъектов, стремящихся участвовать в управлении жизнедеятельностью социума в информационном обществе, предполагает их самоорганизацию в социальные структуры, отстаивающие их интересы. Основным инструментом достижения целей этих структур становится предварительное формирование общественного мнения, которое дает возможность влиять на официальные институты власти.

 

Общественное мнение рассматривается как артикуляция субъектами общества фрагмента текста социокультурного проекта социума, имеющегося у них. Оно проявляется в трех формах (идеи, действия, слова), когда замысел (социального проекта), на основе которого осуществляются социокультурные практики, артикулируется в коммуникациях с другими субъектами. Примером проявлений общественного мнения может служить известная сказка про «новое платье короля». Приближенные короля действуют (несут шлейф платья), подданные – демонстрируют на словах свое восхищение новым платьем, а ребенок высказывает потаенные мысли, которые в данной ситуации не могут высказать взрослые.

 

Как и в случае социального управления, нарастание сложности организации общества приводит к расширению функций общественного мнения. В обществе, организованном как система, взаимодействия субъектов воспроизводят организацию общества, а общественное мнение является инструментом коммуникации субъектов, что позволяет организовать их понимание, которое служит основой для принятия решений о конструировании совместного социокультурного проекта. В обществе, рассмотренном как (ре)конструируемый текст, социальное управление предполагает коррекцию социокультурного проекта социума, а общественное мнение выполняет функцию обратной связи, предоставляя возможность в ходе согласования мнений субъектов внести коррективы в совместный проект.

 

В соответствии с тем, что общественное мнение определено как текст, у общественного мнения имеется свой (коллективный) автор. Подобно тому, как социальное управление в текстовой модели общества осуществляется двухступенчато, конструирование общественного мнения проходит в два этапа: вначале конструируется (коллективный) автор, который создает артикулированный текст общественного мнения. В связи с этим общественное мнение выступает средством самоорганизации общества, когда задание (коллективного) автора общественного мнения, артикулирующего фрагменты социокультурного проекта, позволяет организовать конструирование (коллективного) автора социокультурного проекта этого общества. Управление процессом конструирования (коллективного) автора общественного мнения предоставляет возможность осуществлять социальный контроль над процессами конструирования общественного мнения, что, в свою очередь, позволяет управлять процессами конструирования (коллективного) автора социокультурного проекта общества, реализующего этот проект.

 

Подведем некоторые итоги. В информационном обществе понимание социального управления расширяется на сферу (ре)конструирования модели социокультурного проекта общества, что позволяет привлечь к управлению большее количество субъектов. Обратной стороной этого процесса будет нарастание сложности систем управления. Множественность игроков, получивших возможность информационных воздействий, привела к поиску новых форм управления социумом. Легитимность общественных порядков и институтов становится все более зависимой от процедур обоснования и аргументации, связанных с коммуникативными практиками. Сложноорганизованные системы становятся чувствительными к форме управленческих воздействий, позволяющих (или не предусматривающих такой возможности) субъектам общества участвовать в принятии управленческих решений.

 

Инновационные процессы общества связаны с непрерывностью обновления его социокультурного проекта, поэтому социальное управление в информационном обществе может быть методологически рассмотрено как задача управления когнитивными процессами социума, его смыслопорождающей деятельностью и рефлексией [см.: 6]. Успешность внедрения инноваций будет обусловлена тем, будут ли участвующие в их осуществлении относить себя к соавторам этих преобразований. Принятие управленческих решений в духе жесткой иерархии и безоглядного следования инструкциям не вписывается в логику сложноорганизованного мира. Административное воздействие может только запустить процесс внутренних преобразований общества, тогда как конечный результат является следствием внутренних рекурсивных процессов и не предопределен однозначно.

 

Заключение. Спецификой социального управления в информационном обществе становится организация процесса (ре)конструкции, обновления модели социокультурного проекта социума. Первоначально конструируется (коллективный) автор модели (ре)конструкции. В дальнейшем этот автор на основе использования общественного мнения, которое в ходе согласования мнений субъектов общества выполняет функцию обратной связи, вносит коррективы в совместный проект. Для успешного внедрения социальных инноваций индивидуальные субъекты общества должны стать соавторами этих инноваций. Это позволяет вовлечь этих субъектов в осуществление проекта (ре)конструкции не только как исполнителей чужой воли, а как реализующих собственные идеи.

 

В информационном обществе его субъекты в ходе жизнедеятельности путем коммуникации на основе учета общественного мнения совершенствуют (согласуют с изменяющимися условиями) социокультурный проект самоорганизации жизнедеятельности общества. Управление авторами общественного мнения предоставляет возможность управления (ре)конструированием модели самоорганизации общества, направляя развитие общества в желательном направлении.

 

Список литературы

1. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. – М.: Кучково поле, 2001. – 288 с.

2. Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства, или Конец социального. – Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2000. – 96 с.

3. Лепский В. Е. Эволюция представлений об управлении (методологический и философский анализ). – М.: Когито-Центр, 2015. – 107 с.

4. Луман Н. Общество как социальная система. – М.: Логос, 2004. – 232 с.

5. Макарейко Н. В. Административное право. – М.: Издательство Юрайт, 2014. – 212 с.

6. Москалев И. Е. Методология и методика государственного управления инновационными социальными процессами // Образование и общество. – 2007. – № 5. – С. 62–69.

7. Плющ А. Н. Синергетическая модель организации общества // Социологические исследования. – 2014. – № 10. – С. 14–22.

8. Плющ А. Н. Социально-психологические механизмы информационного влияния. – Нежин: Видавництво «Аспект-Поліграф», 2017. – 240 с.

9. Стёпин В. С. Теоретическое знание. – М.: Прогресс-Традиция, 2000. – 744 с.

10. Франчук В. И. Основы общей теории социального управления. – М.: Институт организационных систем, 2000. – 180 с.

11. Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. – М.: Весь Мир, 2003. – 416 с.

 

References

1. Anderson B. Imagined Communities. Reflections on the Origin and Spread of Nationalism [Voobrazhaemye soobschestva. Razmyshleniya ob istokakh i rasprostranenii natsionalizma]. Moscow, Kuchkovo pole, 2001, 288 p.

2. Baudrillard J. In the Shadow of the Silent Majorities, or the End of the Social [V teni molchalivogo bolshinstva, ili Konets sotsialnogo]. Ekaterinburg, Izdatelstvo Uralskogo universiteta, 2000, 96 p.

3. Lepskiy V. E. Evolution of Ideas about Governance (Methodological and Philosophical Analysis) [Evolyutsiya predstavleniy ob upravlenii (metodologicheskiy i filosofskiy analiz)]. Moscow, Kogito-Tsentr, 2015, 107 p.

4. Luhmann N. Theory of Society [Obschestvo kak sotsialnaya sistema]. Moscow, Logos, 2004, 232 p.

5. Makareyko N. V. Administrative Law [Administrativnoe pravo]. Moscow, Izdatelstvo Yurayt, 2014, 212 p.

6. Moskalev I. E. Methodology and Methods of State Management of Innovative Social Processes [Metodologiya i metodika gosudarstvennogo upravleniya innovatsionnymi sotsialnymi protsessami]. Obrazovanie i obschestvo (Education and Society), 2007, № 5, pp. 62–69.

7. Plyusch A. N. Synergetic Model of Society Organization [Sinergeticheskaya model organizatsii obschestva]. Sotsiologicheskie issledovaniya (Sociological Studies), 2014, № 10, pp. 14–22.

8. Plyusch A. N. Socio-Psychological Mechanisms of Information Influence [Sotsialno-psikhologicheskie mekhanizmy informatsionnogo vliyaniya]. Nezhin, Vidavnitstvo “Aspekt-Polіgraf”, 2017, 240 p.

9. Stepin V. S. Theoretical Knowledge [Teoreticheskoe znanie]. Moscow, Progress-Traditsiya, 2000, 744 p.

10. Franchuk V. I. The Fundamentals of the General Theory of Social Governance [Osnovy obschey teorii sotsialnogo upravleniya]. Moscow, Institut organizatsionnykh sistem, 2000, 180 p.

11. Habermas J. The Philosophical Discourse of Modernity [Filosofskiy diskurs o moderne]. Moscow, Ves Mir, 2003, 416 p.

 
Ссылка на статью:
Плющ А. Н. Социальное управление в информационном обществе // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2017. – № 3. – С. 12–19. URL: http://fikio.ru/?p=2807.

 
© А. Н. Плющ, 2017