Новый номер!

УДК 1 (091)

Караваев Эдуард Федорович – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет», доктор философских наук, профессор, профессор кафедры логики, Институт философии Санкт-Петербургского государственного университета, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: EK1549@ek1549.spb.edu

199034, С.-Петербург, Менделеевская линия, 5,

тел: +7-812-328-94-21, доб. 1844.

Никитин Владимир Евгеньевич – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет», кандидат философских наук, доцент, доцент кафедры онтологии и теории познания, Институт философии Санкт-Петербургского государственного университета, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: vladislav.nik@gmail.com

199034, С.-Петербург, Менделеевская линия, 5,

тел: +7-812-328-94-21, доб. 1845.

Авторское резюме

Задача исследования: Показать, что процессы иерархизации и деиерархизации в концепции синергетической философии истории можно рассмотреть более адекватно, если для описания «всепроникающей», повсюду и всегда присутствующей случайности использовать те средства, которые имеются в современной символической логике и теории вероятностей.

Состояние вопроса: Наиболее важны в этом отношении результаты, полученные Д. Канеманом и А. Тверски, а также результаты, полученные Н. Н. Талебом. В их работах убедительно показано, как мы, «одурачивая самих себя», подменяем нашими средствами репрезентации случайности (так сказать, «рандомизации в широком смысле слова») саму объективную случайность.

Результаты: Существует некоторый набор топологических и метрических средств, позволяющих уточнить «каналы», по которым случайность влияет на воображение историка и историографа: использование понятия «многообразие», введённого Б. Риманом; концепция «многомерного интеллекта» Г. Гарднера; принципы «димензиональной онтологии» В. Э. Франкла, которые позволяют проследить отображение одного многообразия в другом; метод Р. Дж. Коллингвуда, состоящий в различении «внешней» и «внутренней» стороны события (считая его тоже «многообразием»). Важнейшим метрическим средством в оценке роли случайности в историческом процессе является гипотетико-дедуктивный метод в соединении с методом диагноза по Т. Байесу.

Выводы: В синергетической философии истории мы в любой момент времени имеем дело в конечном счете не с объективной неопределенностью как таковой, а только с нашими представлениями о ней.

Ключевые слова: иерархизация; деиерархизация; случайность; многообразие; измерения разума; димензиональная онтология; формула Байеса.

Synergetic Philosophy of History, Randomness, Logic, Time

Karavaev Eduard Fedorovich – Saint Petersburg State University, Doctor of Philosophy, Professor, Department of Logic, Institute of Philosophy of Saint Petersburg State University, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: EK1549@ek1549.spb.edu

5, Mendeleevskaya line, Saint Petersburg, 199034, Russia,

tel: + 7-812-328-94-21, ext. 1844.

Nikitin Vladimir Evgenievich – Saint Petersburg State University, Ph. D. (Philosophy), Associate Professor, Department of Ontology and Theory of Knowledge, Institute of Philosophy of Saint Petersburg State University, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: vladislav.nik@gmail.com

5, Mendeleevskaya line, Saint Petersburg, 199034, Russia,

tel: + 7-812-328-94-21, ext. 1845.

Abstract

Research task: To show that the processes of hierarchization and de-hierarchization in the concept of the synergetic philosophy of history can be considered more adequately if for the description of “pervasive”, everywhere and always present randomness, we use the means that are available in modern symbolic logic and probability theory.

Background: The most important in this respect are the results obtained by D. Kahneman and A. Tversky, as well as the results obtained by N. N. Taleb. Their studies convincingly show how we, by “fooling ourselves”, substitute objective randomness by our means of representing randomness (that is, “randomization in the broad meaning of the word”).

Results: There is a set of topological and metric tools which allows us to specify the “channels” by which randomness affects the imagination of the historian and historiographer. These are the use of the concept of “manifold” introduced by B. Riemann; G. Gardner’s concept of “multidimensional mind”; V. E. Frankl’s principles of the “dimensional ontology”, which allow us to trace the mapping of one manifold in the other; R. J. Collingwood’s method consisting in distinguishing the “external” and “internal” sides of the event (considering it also as “manifold”). The most important instrument in assessing the role of randomness in the historical process is the hypothetical-deductive method in conjunction with the method of diagnosis according to T. Bayes.

Conclusion: In the synergetic philosophy of history, at any given time, we are not dealing with objective uncertainty, but only with our ideas about it.

Keywords: hierarchization; de-hierarchization; randomness; manifold; measuring the mind; dimensional ontology; Bayes formula.

Введение

Напомним, что определение термина «синергетика», сейчас являющееся фактически общепринятым, обосновал в 1977 году Герман Хакен в своей книге «Синергетика» [16, c. 381–382; 21, p. 308]. Слово «Synergetics» – греческого происхождения и означает «совместное действие», то есть подчеркивается согласованность функционирования частей, отражающаяся в поведении системы как целого. Хакен отмечает, что этот термин есть результат осмысления того факта, что кооперация многих подсистем какой-либо системы подчиняется одним и тем же принципам независимо от того, идёт ли речь о физике (с которой он начал), химии или биологии. А затем коллеги обратили его внимание на то, что в социологии и в экономике уже достаточно давно употребляется понятие «synergy» («совместное действие») при рассмотрении взаимодействия подгрупп социальной группы или подразделений компании с целью повышения эффективности совместной деятельности. Хакен образно подытоживает общенаучную ситуацию так: «… в настоящее время мы пробиваем туннель в большой горе, которая так долго разделяла различные научные дисциплины – в частности, “нестрогие” (“soft”) и “строгие” (“hard”)».

«Большая гора» представляет собой – как это можно увидеть из содержания книги Хакена – множество понятийных, методологических и инструментальных различий между разными научными дисциплинами (естественнонаучными, гуманитарными, социально-экономическими, техническими). Он, далее, подмечает черты сходства между ними в представлении того, как взаимосвязаны «порядок» и «беспорядок». Под «порядком» обычно подразумевается множество элементов любой природы, между которыми существуют устойчивые («регулярные») отношения, повторяющиеся в пространстве или во времени, или в том и другом. Соответственно «беспорядком»[1] обычно называют множество элементов, между которыми нет устойчивых (повторяющихся) отношений. Хакен отмечает, что порядок и беспорядок имеются и в объектах и явлениях, находящихся на границе между естественными и искусственными явлениями. Так, прибор лазер, созданный руками человека, демонстрирует ту же генерацию, которая была обнаружена в межзвёздном пространстве.

Он приводит пример «ячеек Бенара» из термодинамики жидкостей [16, c. 286; 21, p. 244]. Это – цилиндрические или гексагональные устойчивые образования, возникающие в слоях жидкости, подогреваемой снизу, в то время как сверху температура поддерживается постоянной (рис. 1).

Рис. 1. Ячейки Бенара

 
Другой пример – из химии. В так называемой реакции Белоусова-Жаботинского (рис. 2) в смеси нескольких веществ, включая ферроин (окислительно-восстановительный индикатор) возникают временные осцилляции: раствор периодически меняет цвет – с красного на синий и наоборот [16, c. 117–118; 21, p. 276].

Рис. 2. Реакция Белоусова – Жаботинского («химические часы»)

 
Далее Хакен обращается к примерам из наук о жизни [16, c. 335–340; 21, p. 293–298]. В теоретической биологии вопрос о кооперативных эффектах тоже занимает важнейшее место. Хакен приводит примеры из экологии (динамика популяций), учения об эволюции и теории морфогенеза. Заметим, что в примечаниях к этому разделу [16, c. 395; 21, p. 318] он даёт интереснейшую историко-научную сноску на работу А. М. Тьюринга 1952 года [28]. Исследование моделей химических реакций, порождающих пространственные или временные структуры, было инициировано именно в этой фундаментальной, по оценке Хакена, работе.

Из исследований в области социальных наук Хакен выделяет – с точки зрения синергетического подхода – изучение общественного мнения [16, c. 359; 21, p. 303]. В самом деле, процессы формирования общественного мнения содержат существенное синергетическое измерение. Он даже даёт набросок простейшей модели, в которой имеются только два мнения «плюс» и «минус» и взаимодействуют две группы индивидуумов «n₊»и «n_-». На наш взгляд, это – именно набросок. Но этого в данном случае достаточно.

Синергетическая философия истории. Эвристический пример

Целью рассмотрения авторов данной статьи является возможность дальнейшей разработки концепции синергетической философии истории, которую построили В. П. Бранский и его ближайшие сотрудники [9].

Начнём с анализа исходной методологической схемы, представляющей чередование процессов иерархизации и деиерархизации (рис. 3).

Рис. 3. Основная методологическая схема

 
Как это ни банально звучит, отметим, что и тот, и другой из названных процессов протекают во времени и занимают определённое время. Кроме того, количество стрелок, изображающих компоненты процессов, является конечным, а каждая стрелка, соответствующая каком-то варианту процесса иерархизации или деиерархизации, имеет определённую величину вероятности. Эти величины могут быть разными в диапозоне [0 ± 1], где 0 соответствует невозможному событию, а 1 – достоверному.

Преставляется, что к примерам, приведённым выше, целесообразно добавить пример «процессуальный». А именно, этот пример – в отличие от «ячеек Бенара» и «химических часов» в реакции Белоусова-Жаботинского – принадлежит не к эмпирическому уровню исследования, а тому уровню, который В. П. Бранский, следуя идеям А. Эйнштейна [18, с. 62] назвал «умозрительным» [2, c. 229–232]. Итак, «проводим» умозрительный теоретический экспермент, заимствованный у Р. Фейнмана [14, c. 117–121; 19, p. 110–112]. Пусть у нас есть вода, подсинённая чернилами, и «обычная» вода без чернил (прозрачная). Пусть они налиты в прозрачную банку из двух половин, разделённых очень тонкой перегородкой. Осторожно вынимаем перегородку. В самом начале вода разделена: синяя справа, чистая, прозрачная, слева (рис. 4).
 

Рис.4. Пример Р. Фейнмана

Стрелка на рисунке указывает направление времени. Предполагается, что процесс мы снимаем на киноплёнку. Мало-помалу синяя вода начинает перемешиваться с обычной, и через некоторое время вся вода оказывается голубой, причём интенсивность голубого цвета вдвое меньше прежнего синего. Так что в конце «фильма» мы видим сосуд, заполненный жидкостью, интенсивность цвета которого вдвое меньше интенсивности цвета правой окрашенной половины жидкости в начале процесса. Теперь, сколько бы мы, наблюдая воду, ни ждали, мы не дождёмся того, чтобы она разделилась, и состояние целого объёма стало бы как раньше: правая половина – синяя, а левая – голубая.

Если показать «фильм» в обратном направлении, то мы увидим нечто странное. В начале будет равномерно окрашенная голубая вода, а потом постепенно начнётся её разделение на обычную и синюю. Это кино не слишком правдоподобно.

Сразу же отметим, что частичек жидкости в сосуде – конечное количество. Если мы выделим на полученной киноплёнке кадр, соответствующий некоторому промежуточному состоянию наблюдаемого процесса, то увидим, как частички сталкиваются беспорядочно друг с другом и разлетаются; при этом угол, под которым они разлетаются, равен углу, под которым они сближались (рис. 5).

Рис. 5. Столкновение частиц в сосуде

Но стрелок, указывающих направление движения, мы, очевидно, не видим. Поэтому нам не отличить только что описанное «событие» от другого, взятого из снимка этого же процесса, но при обратном «прокручивании» плёнки (рис. 6).

Рис. 6. Столкновение частиц при обратном направлении

Физик, пристально наблюдавший за происходящим, заверит нас: «Да, здесь всё – правильно, всё согласуется с законами физики. Если молекулы сходились по этим траекториям, то они должны были разлетаться так, как они разлетались». Законы молекулярных столкновений являются обратимыми.

Иными словами, конечное количество обратимых «событий» элементарного масштаба составляет суммарный процесс, являющийся «практически необратимым»: вероятность процесса обратного направления не равна нулю, но крайне мала. Законам физики не будет противоречить содержание фильма, прокрученного в обратном направлении. Такое может произойти один раз в миллион лет.

Теперь выделим из нашего эксперимента очень маленький объём, так что в новый сосуд попадёт всего по четыре-пять молекул каждого типа. Будем наблюдать за тем, как они перемешиваются. Нетрудно поверить в то, что когда-нибудь и вовсе необязательно через миллион лет, а может быть и в течение года, в процессе многочисленных хаотических столкновений этих молекул окажется, что ситуация вернулась в состояние, похожее на исходное. И если в этот момент опустить перегородку, то все белые молекулы окажутся в правой половине сосуда, а все синие – в левой. В этом нет ничего невозможного. Однако реальные объекты, с которыми мы имеем дело, состоят не из четырёх-пяти белых и синих молекул. В них четыре или пять миллионов миллионов миллионов миллионов молекул, и нужно, чтобы все они разделились таким образом.

В связи с этим возникает следующий вопрос: а чем объяснить существование исходного порядка? Иными словами, почему удаётся начать с упорядоченной системы? Трудность здесь заключается в том, что мы, начиная с упорядоченного состояния, никогда не приходим к такому же состоянию. Один из законов природы состоит в том, что всё меняется от порядка к беспорядочности. Пусть мы смотрим на сосуд с водой и видим, что справа она – синяя, слева – бледно голубая, а где-то посередине светлого синего цвета. Нам известно, что к сосуду в течение последних 20 или 30 минут никто не прикасался. Наверное, мы догадаемся, что такая расцветка возникла потому, что раньше разделение было гораздо более значительным. Если ещё подождать, то прозрачная и синяя вода перемешаются ещё больше. Если известно, что в течение достаточно долгого времени с водой ничего не делали, то можно сделать некоторые заключения о её первоначальном состоянии. Тот факт, что по бокам сосуда цвет воды «ровный», указывает на то, что в прошлом эти цвета были разделены резче. Иначе за прошедшее время они перемешались бы в гораздо бóльшей степени. Таким образом, наблюдая настоящее, мы можем кое-что узнать о прошлом.

Современные исследования «вездесущей» случайности

Синергетическая философия истории как применение синергетического подхода к истории, естественно, продолжает разработку темы методологических аспектов синергетики, актуальность которой подчёркнута в новаторской работе Д. С. Чернавского «Синергетика и информация» [17, c. 209–237].

Наше рассмотрение ориентируется на вполне определившийся интерес современной методологии социально-гуманитарных наук вообще и истории, в частности, более адекватно и полно (в том числе и в строго логическом смысле) учитывать роль «всепроникающей», повсюду и всегда присутствующей случайности.

Мы снова обращаемся к хакеновской метафоре, в которой подытоживается общенаучная ситуация как «пробивание туннеля в большой горе, которая так долго разделяла различные научные дисциплины» [16, c. 381–382; 21, p. 308]. Напомним, что эта «большая гора» представляет собой множество понятийных, методологических и инструментальных различий между разными научными дисциплинами (естественнонаучными, гуманитарными, социально-экономическими, техническими).

Обратимся снова к основной методологической схеме социальной самоорганизации (рис. 3).

Социальная самоорганизация выступает как чередование двух исключающих друг друга процессов – иерархизации и деиерархизации. Иерархизация представляет собой последовательное объединение элементарных диссипативных структур в диссипативные структуры более высокого порядка; деиерархизация – последовательный распад диссипативных структур на более простые. Практически это проявляется, например, в периодическом образовании грандиозных империй и их последующем катастрофическом распаде. Однако подобная картина наблюдается в сфере не только политических, но и любых других социальных институтов.

Более углублённый анализ процессов иерархизации и деиерархизации становится возможным, когда мы обращаемся к достижениям гуманитарных дисциплин, логики и математики, касающимся того, как люди – участники событий реальной истории и авторы текстов писанной истории, а также и историографии – воспринимают случайность и необходимость и оценивают инструментальные средства обращения с ними.

Особенно важными в изучении случайности и адекватности её представления в современном научном познании являются результаты, полученные совместно работавшими на протяжении двух с лишним десятилетий (1972–1995) Д. Канеманом и А. Тверски [5; 23], и результаты Н. Н. Талеба [10; 11; 12; 25; 26; 27] (первое десятилетие текущего столетия).

Названными учеными на основе многочисленных эмпирических и теоретических исследований показаны удивительные ограничения нашего разума: чрезмерная уверенность в том, чтò мы будто бы знаем, и явная неспособность адекватно оценить «объем» нашего невежества. Осознавая время от времени неопределённость окружающего мира, мы, тем не менее, склонны переоценивать своё понимание мира и недооценивать роль случая в событиях. Чрезмерная уверенность «подпитывается» иллюзорной достоверностью оглядки на прошлое. Мы склонны переоценивать возможности наших инструментальных средств обращения со случайностью (скажем, марковские процессы или метод Монте-Карло), сами себя «одурачиваем» (выражение Талеба), полагая, что представленное в них понимание случайности адекватно охватывает объективную случайность. Талеб – на наш взгляд, удачно – обратился к подзабытой метафоре «чёрного лебедя». Это – неожиданное (даже для эксперта в соответствующей области) событие со значительными последствиями; причем в ретроспективе событие может быть вполне рационально объяснено, как если бы оно было ожидаемым. Заметим ещё, что есть не только «плохие» «чёрные лебеди», но и «хорошие» (неожиданная удача). Признавая всеобщность причинно-следственных связей, мы, естественно, и в статистическом материале ищем их проявления. Однако здесь мы сталкиваемся с серьёзными затруднениями. Канеман приводит следующий весьма типичный пример ошибочного умозаключения, связанного с оценкой случайности действительно случайных событий [5, c. 153; 23, p. 115].

Последовательность появления на свет в больнице шести младенцев – мальчиков и девочек – является случайной: единичные события, составляющие событие – «шестёрку», являются независимыми, и число мальчиков и девочек, родившихся за последние часы, не влияет на пол следующего младенца. Теперь рассмотрим три возможные «шестёрки»: МММДДД, ДДДДДД, МДММДМ, где М обозначает рождение мальчика, а Д – девочки. Одинаковая ли у «шестёрок» вероятность? Поскольку события независимы, а варианты исхода Д и М примерно равновероятны, любая возможная последовательность полов шести новорожденных так же вероятна, как остальные. Обнаружив нечто, похожее на закономерность, мы отказываемся от мысли о случайности такого процесса. Канеман полагает – и нетрудно с ним согласиться – что поиск причинно-следственных закономерностей унаследован нами от наших предков. Но это, очевидно, означает, что в нашем мышлении представления о случайности и причинно-следственной связи необходимо развивать дальше.

Кроме того, как отмечает Талеб, наш разум иногда «поворачивает стрелу причинности назад» [10, c. 225–226; 25, p. 214–215]. Ведь из того, что каждый умный, трудолюбивый, настойчивый человек достигает успеха, не следует, что каждый успешный человек является умным, трудолюбивым и настойчивым! В приведённом примере имеет место элементарное логическое заблуждение и перемена местами антецедента и консеквента.

Возьмём пример несколько иного рода. М. Рейнор в книге «Парадокс стратегии» на основе аналитического обзора более чем тридцати эмпирических исследований и конкретного эмпирического материала, касающегося деятельности двух с лишним десятков ведущих компаний на протяжении двадцати лет, сформулировал своё достаточно неожиданное обобщение: «Стратегии, имеющие наибольшую вероятность успеха, имеют и наибольшую вероятность неудачи» [24]. Рейнор – на наш взгляд, справедливо – указывает на то, что его вывод вовсе не оправдывает «ничего-не-делание»: ведь это тоже – стратегия. Напротив, он напоминает мысль Луи Пастера: «Удача благоволит подготовленному уму, который её ищет». Можно дополнить эту мысль русской поговоркой: «На грех мастера нет». С каждым может случиться беда.[2]

Будущее является «открытым», неопределённым, непредсказуемым. Так что формируя стратегию будущих действий, мы оцениваем их обстоятельства такими, какими они видятся нам сегодня.

Топологические средства для учета случайности

Для уточнения «каналов», по которым случайность влияет на воображение историка и историографа, целесообразно обратиться к топологическому понятию «многообразие». В 1854 г. Б. Риман в Университете г. Гёттингена прочитал лекцию на тему: «О гипотезах, лежащих в основании геометрии», которая была опубликована в 1867 г. [8]. В ней он сформулировал общую идею «многообразия», т. е. математического пространства, включая функциональные и топологические пространства.[3]

Ему наследовали многие; в том числе и Э. Гуссерль, который ввёл термин «жизненный мир» (Lebenswelt). В 1883 г. он на философском факультете Венского университета защитил диссертацию (первую) на математическую тему по вариационному исчислению. Думается, что это «волшебное слово» (по выражению Г.-Г. Гадамера) генетически связано с этим этапом биографии Гуссерля[4], а оно – из той же парадигмы, что и «многообразие».[5]

Мы снова возвращаемся к хакеновской метафоре, в которой подытоживается общенаучная ситуация как «пробивание туннеля в большой горе, которая так долго разделяла различные научные дисциплины». В данном случае это – предложение использовать понятие «многообразие» для более систематического и полного учёта случайности в представлении процессов иерархизации и деиерархизации. Любой объект – как материальной, так и идеальной природы – можно рассматривать как «многообразие». Соответственно, взаимодействие объектов (скажем, познание мира людьми) можно рассматривать как отображение одного «многообразия» в другое многообразие. При этом, поскольку мы рассматриваем историю, не будем забывать методологическое указание Дж. Вико на «два самых важных в Истории обстоятельства: во-первых – время, и во-вторых – место» [3, с. 363]. В нашем случае это означает, что все входящие в наше рассмотрение «многообразия» (и их отображения одного в другое) имеют среди своих измерений временнóе измерение и три пространственных.

Далее, представим ещё одно методологическое средство для «пробивания туннеля в хакеновской большой горе», разделяющей различные научные дисциплины. Согласно концепции Г. Гарднера [4], наш разум является «многомерным» (“multiple”), т. е. представляет собой риманово «многообразие» (“manifold”). Следуя Гарднеру, можно выделить, прежде всего, семь основных измерений разума:

(1) языковое измерение; это способность к порождению речи, включающая механизмы, ответственные за фонетическую (звуки речи), синтаксическую (грамматику), семантическую (смысл) и прагматическую составляющие речи (использование речи в различных ситуациях); сюда относится владение родным языком и способность к изучению иностранных языков; это измерение разума особенно развито у литераторов, ораторов, спикеров, юристов;

(2) логико-математическое измерение; это способность оперировать числами, количественными понятиями и проводить логические (дедуктивные и индуктивные) рассуждения;

(3) визуальное измерение (способность пространственного видения и воображения); это способность воспринимать зрительную пространственную информацию, модифицировать ее и воссоздавать зрительные образы без обращения к исходным стимулам; включает в себя способность конструировать образы в трех измерениях, а также мысленно перемещать и вращать эти образы;

(4) звукомузыкальное измерение; это способность к порождению, передаче и пониманию смыслов, связанных со звуками, включая механизмы, ответственные за восприятие высоты, ритма и тембра (качественных характеристик) звука;

(5) телесно-кинестетическое измерение; это способность использовать все части тела при решении задач или создании продуктов; включает контроль над своими – как грубыми, так и тонкими – моторными движениями, ощущение своего положения в пространстве и способность манипулировать внешними объектами; это измерение разума особенно развито у танцоров, гимнастов, ремесленников и нейрохирургов;

(6) внутриличностное измерение; это способность распознавать свои собственные чувства, намерения и мотивы, т. е. интроспекция и саморефлексия; в развитой форме последняя может достигать степени самокритичности, т. е. способности объективно, не предвзято смотреть на себя «со стороны», оценивать свои положительные и отрицательные стороны, намечать «точки роста»;

(7) межличностное измерение; это способность распознавать и проводить различия между чувствами, взглядами, нуждами и намерениями других людей; следить за их настроением с целью предугадывания их дальнейшего поведения; можно заметить это качество у хороших современных менеджеров по персоналу.

Названные измерения являются характеристиками единого целого – многомерного разума. При этом они являются ортогональными, т. е. такими, что никакое измерение не сводится к какому-либо другому измерению или к нескольким другим.

Хотя все нормальные здоровые люди в той или иной степени способны проявлять все разновидности интеллекта, каждый человек характеризуется уникальным сочетанием более и менее развитых различных интеллектуальных способностей («измерений разума»), чем и объясняются индивидуальные различия между людьми. А имея в виду случайность, мы можем отметить значительное множество «типов разума»: используя двоичную оценку «сильное развитие / слабое развитие», получаем, по крайней мере, 2⁷.

Очевидно, это обстоятельство тоже влияет как на содержание исторических событий, так и на философское осмысление их в рамках синергетической философии истории в представлении процессов иерархизации и деиерархизации.

В. Э. Франкл, выдающийся психолог ХХ века, сформулировал концепцию «димензиональной онтологии» и следующие два принципа, на которые можно опираться, когда мы, уточняя «каналы», по которым случайность влияет на воображение, рассматриваем наши познавательные и практические действия как отображение одного многообразия в другом [15, c. 45–53; 20]^[6].

Первый принцип: Один и тот же объект (цилиндр), проецируемый из его «жизненного пространства» с бόльшим числом измерений (=3) в «познавательное пространство» субъекта с меньшим (чем у него) числом измерений (=2), может продуцировать различные предметы (круг, прямоугольник; рис. 7).

Рис. 7. Первый принцип В. Франкла

Второй принцип: Различные объекты, проецируемые из их (общего) «жизненного пространства» с бόльшим числом измерений (=3) в «познавательное пространство» субъекта с меньшим (чем у них) числом измерений (=2), могут продуцировать одинаковые предметы (круг, круг, круг; рис. 8).

Рис. 8. Второй принцип В. Франкла

Так что, анализируя содержание процессов воображения как участников некоторого события, так и историка, их описывающего, следует считаться с принципами Франкла, – в частности, с точки зрения присутствия в процессе и его результатах «вездесущей» случайности. Это методологическое соображение опять-таки способствует прокладыванию «туннеля» в хакеновской «большой горе», разделяющей научные дисциплины.

В дополнение к ранее введённым методологическим соображениям, обратимся к идеям выдающегося философа истории (и притом работавшего и как собственно историк) Р. Дж. Коллингвуда [7, c. 203–204]. Он различает «внешнюю» и «внутреннюю» стороны исторического события (считая его тоже «многообразием»). Под внешней стороной понимается всё то, что можно описать в терминах, относящихся к материальным телам и их движениям, – например, переход Цезаря (с группой людей) через реку Рубикон в определённое время. Внешней стороной другого события являются капли крови на полу здания сената в другое время. Внутренней стороной события является всё то, что может быть описано только с помощью категорий мысли. Например, вызов, брошенный Цезарем законам Республики, или же столкновение его конституционной политики с политикой его убийц.

Работа историка может начинаться с выявления внешней стороны события, но она никогда этим не завершается; он всегда должен помнить, что событие складывалось из человеческих действий и что его главная задача – мысленное проникновение в эти действия, проникновение, ставящее своей целью познание мыслей тех, кто их предпринял.

Для естествоиспытателя событие открывается через его восприятие, а последующий поиск его причин осуществляется путем отнесения его к какому-то классу. Для истории объектом, подлежащим открытию, оказывается не просто событие, но мысль, им выражаемая. Открыть эту мысль – значит понять её. После того, как историк установил факты, он не включается в дальнейший процесс исследования их причин. Если он знает, что произошло, то он уже знает, почему это произошло.

Конечно, пишет далее Коллингвуд, это не означает, что понятие «причина», неуместно при описании исторических событий. Когда историк спрашивает: «Почему Брут убил Цезаря?», – то его вопрос сводится к тому: «Каковы были мысли Брута, заставившие его принять решение об убийстве Цезаря?» Причина данного события для него тождественна мыслям в сознании того человека, действия которого и вызвали это событие, а они есть не что иное, как само событие – точнее, его внутренняя сторона.

Природные процессы, поэтому, с полным правом могут быть описаны как последовательность простых событий. Исторический процесс не есть последовательность простых событий. Он есть последовательность действий, имеющих внутреннюю сторону, состоящую из процессов мысли. Историк ищет именно эти процессы мысли. Вся история – история мысли.

Итак, под «объективной историей» мы понимаем хронологическую последовательность «событий», образуемых сменяющими друг друга состояниями материальной среды, в которой обитают люди и которую они изменяют, вместе с состояниями их «внутренней жизни» (психики и сознания) и их взаимодействиями в рамках социальных институтов экономического, социально-политического и идеологического характера. И хотя «объективная история» никем не написана, можно предполагать, что историки рассматривают её как нечто, «в какой-то мере достижимое».

Случайность и бифуркации

Опыт всемирной истории убедительно свидетельствует в пользу того, что роль побудительной силы, ответственной за самоорганизацию, играет социальный отбор. Чтобы уяснить, каким образом это достигается, надо исследовать основные факторы отбора: тезаурус, детектор и селектор.

Тезаурус, т. е. множество возможных диссипативных структур, которые возникают в недрах данной актуально существующей структуры в результате соответствующей бифуркации, пронизан случайностями.

В роли детектора, который выбирает определённую бифуркационную структуру из тезауруса и тем самым превращает её из возможности в действительность, выступает внутреннее взаимодействие элементов социальной системы, различных социальных групп. Важно иметь в виду двойственный («противоречивый») характер детектора: это не просто конкуренция (соперничество, «борьба») противодействующих друг другу элементов, но и их кооперация (сотрудничество), содействующая друг другу в этой «борьбе» (рис. 9).

Рис. 9. Взаимодействие элементов в бифуркационной структуре

Таким образом, роль детектора играет противоречивое единство конкуренции (соперничества) и кооперации (сотрудничества).

Динамика его трудно предсказуема из-за вездесущей случайности. Она связана с принципиальной особенности социально-гуманитарного познания вообще и исторического познания, в частности. Субъект познания и действия (историк или историограф) и объект познания (индивид, малая или большая группа людей) часто в значительной степени совпадают друг с другом, и в обоих присутствует отчётливо выраженный идеальный компонент, связанный с разумом, волей, целеполаганием, потребностями и ценностями. В социально-гуманитарном познании не только эмпирический, но также и теоретический уровень исследования связан с непосредственным взаимодействием субъекта и объекта. В результате свои собственные мысли об изучаемых явлениях и чувства, вызываемые ими у него, субъект вполне может принять за содержание этих явлений. Л. Февр, крупнейший представитель французской исторической школы «Анналы», называет это явление «психологическим анахронизмом» [13, с. 104–106]: «Склонность к неосознанному анахронизму, свойственная людям, которые проецируют в прошлое самих себя, со всеми своими чувствами, мыслями, интеллектуальными и моральными предрассудками». И заметим, это не является обязательно ошибкой. Но может таковой оказаться. Это – один из «каналов» вездесущей случайности.

Как это показано схематически на рис. 9, сочетание конкурирующих и кооперирующихся друг с другом факторов может быть чрезвычайно многозначным. В результате малые воздействия на самоорганизующуюся систему могут приводить к очень большим последствиям («мышь родит гору»)[7], а большие, наоборот, к незначительным последствиям.

Синергетическая философия истории и логика

Теперь вернёмся к высказанному Д. С. Чернавским методологическому соображению о том, что синергетика требует перехода к новой логике, которую, как он выражается, «можно условно назвать целесообразной» [17, с. 219]. Представляется, что правильнее говорить о целесообразном использовании современной символической логики. Когда мы конкретизируем описания процессов иерархизации и деиерархизации, целесообразно использовать соответствующие разделы современной символической логики (алетической модальной логики, которая позволяет уточнить отношение между необходимостью и случайностью; деонтической логики, позволяющей уточнить ценностные аспекты сравниваемых альтернатив; временнóй логики, которая вводит временную квалификацию всех высказываемых суждений и др.). Следует также сказать о целесообразности использования в историческом исследовании инструментов теории вероятностей. М. Блок, ещё один представитель школы «Анналы», пишет об этом так: «Историк, спрашивающий себя о вероятности минувшего события, по существу лишь пытается смелым броском мысли перенестись во время, предшествующее событию, чтобы оценить его шансы, какими они представлялись накануне его осуществления. Так что вероятность – все равно в будущем» [1, с. 68–69].
 

Рис. 10. Схема рассуждений историка по М. Блоку

Не касаясь собственно логических выкладок, ограничимся пояснениями схемы хода рассуждений историка (и философа истории), представленными на рис. 10. Каждая точка которой представляет собой то, что в семантике символической логики называется «возможным миром» (это – текущее, актуальное или возможное состояние мира). Если слева от точки ветвления используется выражение алетической модальной логики ╞□A, т. е. «необходимо, что A», то на всех ветвях справа выполняется ╞A, т. е. имеет место положение дел, описываемое высказыванием A. Если слева от точки ветвления используется выражение алетической модальной логики ╞◊A, т. е. «возможно, что A», то на некоторых ветвях справа выполняется ╞A, т. е. имеет место положение дел, описываемое высказыванием A. Если слева от точки ветвления используется выражение деонтической логики ╞OA, т. е. «обязательно, что A», то на всех ветвях справа выполняется ╞A, т. е. имеет место положение дел, описываемое высказыванием A. Если слева от точки ветвления используется выражение деонтической логики ╞PA, т. е. «разрешено (допустимо в нормативном смысле), что A», то на некоторых ветвях справа выполняется ╞A, имеет место, что положение дел, описываемое высказыванием A. Если слева от точки ветвления используется выражение временнóй ╞GA, т. е. «всегда будет так, что A», то на всех ветвях справа выполняется ╞A, т. е. имеет место положение дел, описываемое высказыванием A. И т. д. и т. п.

Синергетическая философия истории и теория вероятности

Напомним, что в настоящее время вполне обосновано «избирательное сродство» теории вероятности и логики, т. е. возможность их совместного использования в составе единого исчисления с соблюдением всех необходимых синтаксических, семантических и прагматических стандартов [6].

Важнейшим метрическим средством в оценке роли случайности во всяком историческом процессе в настоящее время, несомненно, является гипотетико-дедуктивный метод в соединении с методом диагноза по Т. Байесу.

Предполагается, что у нас есть ряд гипотез: Н₁, Н₂, … , Н_n. Известны априорные вероятности их наступления: Р(Н₁), Р(Н₂), … , Р(Н_n). После некоторого количества опытов Е, мы меняем их на апостериорные вероятности: Р(Н₁/Е), Р(Н₂/Е), … , Р(Н_n/Е).

Формула Байеса может рассматриваться как оптимальная модель для формулирования диагноза:

P(H_i/E) = P(H_i)۰ P(E /H_i)/ΣP(H_i)۰P(E/H_i), где P(E/H_i) = P(E۰H_i)/P(H_i);

P(H_i) ≠ 0, поскольку иначе H_i была бы невозможной; знак Σ указывает на суммирование от i = 1 до i= n.

Рассмотрим стандартный пример. Пусть у нас есть две непрозрачные урны. В одной (назовём её «красной») 70 % красных шаров и 30 % белых, в другой наоборот 30 % красных шаров и 70 % белых (её назовём «белой»). Посредством бросания монеты испытуемый выбирает одну из урн. Опыт состоит в том, что он посредством последовательности вытаскивания шаров из урны, установлением их цвета с возвратом в урну, определяет, какая урна ему досталась.

Очевидно, в начале опыта: P₀ (H_к) = P₀(H_б) = 0,5. Воспользуемся приёмом Р. Джеффри [22, p. 164–183] – будем использовать понятие «шансы» Ω, т. е. отношение вероятности благоприятных для данной гипотезы исходов опыта к вероятности неблагоприятных. Тогда:

P₀(H_к) = P₀(H_б) = 0,5 и

Ω₀(H_к) = P₀(H_к) / P₀(H_б) = 1

P(H_к /E) = P₀(H_к)∙P(E/H_к) / (P₀(H_к)∙P(E/H_к) + P₀(H_б)∙P(E/H_б))

P(H_б/E) = P₀(H_б)∙P(E/H_б) / (P₀(H_к)∙P(E/H_к) + P₀(H_б)∙P(E/H_б))

Ω(H_к/E) = (P₀(H_к) / P₀(H_б))∙(P(E/H_к) / P(E/H_б)) = Ω₀(H_к)∙ (P(E/H_к) /P(E/H_б)) = P(E/H_к) /P(E/H_б).

Исходом опыта E может быть либо вытаскивание «красного шара», либо «белого шара».

Если E := красный шар, мы получаем; P(E/H_к) = 0,7; P(E/H_б) = 0,3 и Ω(H_к/E) = 7/3.

Если E := белый шар, получаем: P (E/H_к) = 0,3; P(E/H_б) = 0,7 и Ω(H_к/E) = 3/7.

Таким образом, если суммарный исход опыта E_Σ есть, например, 12 вытащенных шаров, из которых 8 красных и 4 белых, мы получаем:

Ω(H_к/E_Σ) = (7/3)⁸∙(3/7)⁴ = (7/3)^8-4 = (7/3)⁴ ≈ 30.

Следовательно, шансы того, что испытуемому досталась «красная урна», в 30 раз больше того, что ему досталась «белая урна». А вероятность этого равна, соответственно, P(H_к/E_Σ) = 30 / (1+30) ≈ 0,97.

Однако, возвращаясь к началу рассмотрения и к тому, что бывают «чёрные лебеди» и что не стоит самих себя «одурачивать», мы удерживаемся от абсолютизации метода Байеса: ведь всё равно и сейчас мы имеем дело не с объективной неопределённостью, а с нашими представлениями о ней.

Вместо заключения

И продолжая только что высказанную мысль о формуле Байеса, в качестве общего заключения представляется подходящим высказывание Ксенофана:

«Истины точной никто не узрел и никто не узнает

Из людей о богах и о всем, что я только толкую:

Если кому и удастся вполне сказать то, что сбылось,

Сам все равно не знает, во всем лишь догадка бывает»[8].

Список литературы

1. Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. – М.: Наука, 1973. – 232 с.

2. Бранский В. П. Теория элементарных частиц как объект методологического исследования. Изд. 2-е, испр. – М.: КомКнига, 2005. – 256 с.

3. Вико Дж. Основания новой науки об общей природе наций // Перевод и комментарии А. А. Губера. Под общ. ред. и со вступит. статьей В. Н. Максимовского. – М.–Л.: Academia, 1937. – XXXVI + 620 с.

4. Гарднер Г. Структура разума: теория множественного интеллекта. – М.: ООО «И. Д. Вильям», 2007. – 512 с.

5. Канеман Д. Думай медленно … решай быстро. – М.: АСТ, 2014. – 654 с.

6. Караваев Э. Ф. «Избирательное сродство» теории вероятности и логики // Логика, язык и формальные модели. Сборник статей и тезисов участников Открытого Российско-Финского коллоквиума по логике – ORFiC-2012. – СПб.: СПбГУ, 2012. – С. 96–104.

7. Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. – М.: Наука, 1980. – 486 с.

8. Риман Б. О гипотезах, лежащих в основании геометрии // Сочинения. – М.–Л.: ОГИЗ, Государственное издательство технико-теоретической литературы, 1948. – С. 279–293.

9. Синергетическая философия история / под ред. В. П. Бранского, С. Д. Пожарского. – Рязань: «Копи-Принт», 2009. – 314 с.

10. Талеб Н. Одураченные случайностью. Скрытая роль шанса в бизнесе и жизни. – М.: Манн, Иванов и Фербер. 2011. – 320 с.

11. Талеб Н. Н. Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости. – М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2011. – 528 с.

12. Талеб Н. Н. Антихрупкость. Как извлечь выгоду из хаоса. – М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2014. – 768 с.

13. Февр Л. Бои за историю. – М: Наука, 1991. – 631 с.

14. Фейнман Р. Характер физических законов. – М.: Мир, 1968. – 232 с.

15. Франкл В. Плюрализм науки и единство человека // Человек в поисках смысла: Сборник. – М.: Прогресс, 1990. – С. 45–53.

16. Хакен Г. Синергетика. – М.: Мир, 1980. – 405 с.

17. Чернавский Д. С. Синергетика и информация (динамическая теория информации) / Послесловие Г. Г. Малинецкого. Изд. 2-е, испр. и доп. – М.: Едиториал УРСС, 2004. – 289 с.

18. Эйнштейн А. О методе теоретической физики // Физика и реальность. Сборник статей. – М.: Наука, 1965. – С. 61–66.

19. Feynman R. The Character of Physical Law. – Cambridge, Massachusetts, and London, England: The M. I. T. Press, 1985. – 174 p.

20. Frankl V. E. The Will to Meaning: Foundations and Applications of Logotherapy. – New York: Meridian, 1988. – 208 p.

21. Haken H. Synergetics, an Introduction: Nonequilibrium Phase Transitions and Self-Organization in Physics, Chemistry, and Biology. – New York: Springer-Verlag, 1977. – XII + 320 p.

22. Jeffrey R. C. The Logic of Decision. – Chicago; London: University of Chicago Press, 1983. – pp. 164–183.

23. Kahneman D. Thinking, Fast and Slow. – New York: Farrar, Straus and Giroux, 2011. – 500 p.

24. Raynor M. E. The Strategy Paradox: Why Committing to Success Leads to Failure (And What to Do about It). – New York: Doubleday Books, 2007. – 320 p.

25. Taleb N. N. Fooled by Randomness: The Hidden Role of Chance in Life and in the Markets. – New York: Random House, 2004. – XLVIII + 320 p.

26. Taleb N. N. The Black Swan: The Impact of the Highly Improbable. – New York: Random House, 2007. – XXXIII + 445 p.

27. Taleb N. N. Antifragile: Things That Gain from Disorder. – New York: Random House, 2012. – XXI + 521 p.

28. Turing A. M. The Chemical Basis of Morphogenesis // Philosophical Transactions of the Royal Society of London / Series B. Biological Sciences. – Vol. 237. – № 641 (Aug. 14, 1952). – pp. 37–72.

References

1. Block M. Apology of History or the Craft of the Historian [Apologiya istorii, ili remeslo istorika]. Moscow, Nauka, 1973. – 232 p.

2. Bransky V. P. Theory of Elementary Particles as the Object of Methodological Research [Teoriya elementarnykh chastits kak obekt metodologicheskogo issledovaniya]. Moscow, KomKniga, 2005. – 256 p.

3. Viko J. The Foundations of the New Science about the Common Nature of Nations [Osnovaniya novoi nauki ob obschey prirode natsiy]. Moscow, Leningrad, Academia, 1937, XXXVI + 620 p.

4. Gardner H. The Structure of Mind: The Theory of Multiple Intelligence [Structura razuma, teoria mnozhestvennogo intellekta]. Moscow, OOO “I. D. Williams”, 2007, 512 p.

5. Kahneman D. Think Slowly … Solve Quickly [Dumai medlenno … reshay bystro]. Moscow, AST, 2014, 654 p.

6. Karavaev E. F. The “Elective Affinity” of Probability Theory and Logic [“Izbiratelnoye srodstvo” teorii veroyatnosti i logiki]. Logika, yazyk i formalnye modeli. Sbornik Otkrytogo Rossiysko-Finskogo kollokviuma po logike. ORFiC-2012 (Logic, Language and Computation. Collected Works and Theses of Participants of Open Russian Finnish Colloquium in Logic – ORFic-2012). Saint Petersburg, SPbGU, 2012, pp. 96–104.

7. Collingwood R. G. The Idea of History [Ideya istorii]. Moscow, Nauka, 1980, pp. 203–204.

8. Riemann B. On the Hypothesis Which Lie at the Base of the Geometry [O gipotezakh, lezhaschikh v osnovanii geometrii]. Sochineniya (Works). Moscow, Leningrad, OGIZ, Gosudarstvennoe izdatelstvo tekhniko-teoreticheskoy literatury, 1948, pp. 279–293.

9. Bransky V. P., Pozharsky S. D. (Eds.) The Synergistic Philosophy of History [Sinergeticheskaya filosofiya istorii]. Ryazan, “Copy-Print”, 2009. – 314 p.

10. Taleb N. Fooled by Randomness. The Hidden Role of Chance in Business and Life [Odurachennye sluchainostyu. Skrytaya rol shansa v biznese i zhizni]. Moscow, Mann, Ivanov i Ferber, 2011, 320 p.

11. Taleb N. N. Black Swan. Under the Sign of Unpredictability [Chernyi lebed. Pod znakom nepredskazuemosti]. Moscow. Kolibri, Azbuka-Attikus, 2011, 528 p.

12. Taleb N. N. Antifragile: Things that Gain from Disorder [Antikhrupkost. Kak izvlech vygodu iz khaosa]. Moscow. Kolibri, Azbuka-Attikus, 2014, 768 p.

13. Febvre L. Fights for History [Boi za istoriyu]. Moscow, Nauka, 1991, 631 p.

14. Feynman R. The Character of Physical Laws. [Kharakter fizicheskikh zakonov]. Moscow, Mir, 1968, 232 p.

15. Frankl V. The Pluralism of Science and Unity of Man [Plyuralizm nauki i edinstvo cheloveka]. Chelovek v poiskakh smysla. Sbornik (Man in Search of Meaning. Collected Works). Moscow, Progress, 1990. pp. 45–53.

16. Haken H. Synergetics [Sinergetika]. Moscow, Mir, 1980, 405 p.

17. Chernavskiy D. S. Synergetics and Information (Dynamic Information Theory) [Sinergetika i informatsiya. Dinamicheskaya teoria informatsii]. Moscow, Editorial URSS, 2004, 289 p.

18. Einstein A. On the Method of Theoretical Physics [O metode teoreticheskoy fiziki]. Fizika i realnost, Sbornik statey (Physics and reality. Collected Works). Moscow, Nauka, 1965, p. 61–66.

19. Feynman R. The Character of Physical Law. Cambridge, Massachusetts, and London, England, The M. I. T. Press, 1985, 174 p.

20. Frankl V. E. The Will to Meaning: Foundations and Applications of Logotherapy. New Yorkm Meridian, 1988, 208 p.

21. Haken H. Synergetics, an Introduction: Nonequilibrium Phase Transitions and Self-Organization in Physics, Chemistry, and Biology. New York, Springer-Verlag, 1977, XII + 320 p.

22. Jeffrey R. C. The Logic of Decision. Chicago, London; University of Chicago Press, 1983, pp.164–183.

23. Kahneman D. Thinking, Fast and Slow. New York; Farrar, Straus and Giroux, 2011, 500 p.

24. Raynor M. E. The Strategy Paradox: Why Committing to Success Leads to Failure (And What to Do about It). New York, Doubleday Books, 2007, 320 p.

25. Taleb N. N. Fooled by Randomness: The Hidden Role of Chance in Life and in the Markets. New York, Random House, 2004, XLVIII + 320 p.

26. Taleb N. N. The Black Swan: The Impact of the Highly Improbable. New York, Random House, 2007, XXXIII + 445 p.

27. Taleb N. N. Antifragile: Things That Gain from Disorder. New York, Random House, 2012, XXI + 521 p.

28. Turing A. M. The Chemical Basis of Morphogenesis. Philosophical Transactions of the Royal Society of London. Series B. Biological Sciences, Vol. 237, № 641 (Aug. 14, 1952), pp. 37–72.

Новый номер!

УДК 123.1; 130.121

Бусов Сергей Васильевич – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский национальный исследовательский университет информационных технологий, механики и оптики», кандидат философских наук, доцент кафедры социальных и гуманитарных наук, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: swbusoff@mail.ru

Кронверкский проспект, 49, Санкт-Петербург, 197101, Россия,

тел: +7 904 640 29 34.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Петербургская школа социальной синергетики, у истоков которой стоял В. П. Бранский, разрабатывает новую концепцию соотношения свободы и ответственности. В этой концепции свобода рассматривается как познанная случайность в рамках закономерности.

Результаты: Речь идет о возникновении нового, более сложного уровня свободы как познанной случайности, который предполагает и новый уровень ответственности – не только за выбор, но и за отбор. В этой связи становится актуальным синергетическое требование к субъекту выбора, который получает потребный результат, лишь совершая «определенный укол среды в надлежащих местах и в определенное время». Ответственность за отбор предполагает создание такой организации общества, которая позволяет предвидеть и исключать опасные случайности (тяжелые кризисы, войны и катастрофы). Можно показать, что ответственность за выбор (свобода как познанная необходимость) сводится к ответственности за отбор (свобода как познанная случайность). В синергетическом смысле свобода определяется как фактор, меняющий соотношение вероятностей, эволюционных возможностей социальной системы.

Выводы: Свобода возникает лишь в условиях суперотбора, в условиях контроля со стороны субъекта за многообразием форм отбора, в конечном счете, за ходом социальной эволюции в ее движении к суператтрактору. Синергетический анализ «парадокса И. Пригожина о свободе» привел к тому, что мы обнаружили особую ценность высшей свободы и проистекающей из нее ответственности.

Ключевые слова: свобода; ответственность; экзистенция; необходимость; случайность; «парадокс И. Пригожина о свободе»; выбор; социальный отбор; суперотбор; суператтрактор.

The Problem of Freedom and Liability in the Light of Social Synergetics

Busov Sergey Vasilievich – Saint Petersburg National Research University of Information Technologies, Mechanics and Optics, Department of Social and Human Sciences, Ph. D. (Philosophy), Associate Professor, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: swbusoff@mail.ru

49, Kronverkskii prospekt, 197101, Saint Petersburg, 197101, Russia,

tel: +7 904 640 29 34.

Abstract

Background: The Saint Petersburg School of Social Synergetics, at the origins of which stood V. P. Bransky, is developing a new concept of the relationship between freedom and responsibility. In this concept, freedom is seen as a known randomness within the framework of the law.

Results: It is about the emergence of a new, more complex level of freedom as a known accident, which implies a new level of responsibility – not only for choice, but also for selection. In this connection, the synergistic demand for the subject of choice becomes urgent, which receives the required result, only by performing “a definite injection of the environment in the proper places and at a certain time”. Responsibility for selection presupposes the creation of such an organization of a society that allows foreseeing and eliminating dangerous accidents (severe crises, wars and catastrophes). It can be shown that the responsibility for choice (freedom as a perceived necessity) is reduced to responsibility for selection (freedom as a known chance). In a synergetic sense, freedom is defined as a factor that changes the ratio of probabilities, evolutionary possibilities of the social system.

Conclusion: Freedom arises only in conditions of superselection, under conditions of control on the part of the subject behind the variety of forms of selection, ultimately, over the course of social evolution in its movement toward the superattractor. The synergetic analysis of the paradox of I. Prigogine about freedom led to the fact that we discovered the special value of higher freedom and the resulting responsibility.

Keywords: freedom; responsibility; existence; necessity; randomness; “Paradox of I. Prigogine about freedom”; choice; social selection; superselection; superattractor.

Какова перспектива свободы в новом, становящемся мире, в мире «сетей» и глобализации? К чему движется человечество: к большему порядку или большей свободе (беспорядку, хаосу)? Эти вопросы были сформулированы И. Пригожиным в интервью журналу «Эксперт» в декабре 2000 г. «Я убежден, что мы приближаемся сейчас к такой точке бифуркации, после прохождения которой человечество окажется на одной из нескольких вероятных траекторий. Главный фактор – информационно-технологический бум. Мы подходим к созданию “сетевого общества”, в котором люди будут связаны между собой так, как никогда ранее. Хорошо это или плохо? С точки зрения долгосрочной биологической эволюции вопрос можно поставить следующим образом: на что будет больше походить сетевое общество – на большой иерархически организованный муравейник или на общество свободных людей? С ростом народонаселения планеты повышается вероятность нелинейных микрофлуктуаций, связанных с индивидуальной свободой выбора, поскольку увеличивается численность игроков. С другой стороны, поскольку люди становятся все более объединены сетями, может появиться и обратный эффект: императивы объединенного коллектива подавят индивидуальную свободу выбора» [7]. Проблема в том, что обе противоположные тенденции проявляются одновременно; это фиксируется нами как парадокс. Пригожин далее говорит: «Конечно, потеря свободы человечеством кажется нам не лучшим выходом из новой бифуркации, правда, и мир, в котором “все решает случай”, вряд ли кого устроит. Где лежит компромисс, возможна ли иная траектория? Точного ответа дать не может никто, но, глядя на сегодняшнее человечество с позиций теории неравновесных процессов, вот что можно сказать наверняка: глобализация и сетевая революция ведут не только к большей связанности людей друг с другом, но и к повышению роли отдельного индивида в историческом процессе. Точно так же, как в точке бифуркации поведение одной частицы может сильно изменить конфигурацию системы на макроскопическом уровне, творческая личность, а не безликие восставшие массы будет все сильнее влиять на исторические события на новом этапе эволюции общества» [7]. Рост порядка (унификация, тоталитаризм) и возрастание свободы (индивидуализация, анархизм) взаимно исключают друг друга, потому И. Пригожин и ставит вопрос о преодолении противоречия между этими тенденциями. Решением проблемы может служить не простой идеологический или политический компромисс, а синергетический синтез порядка и хаоса. Речь, по сути, идет о смысле (пределе культурного развития человечества) и сущности (смысле индивидуальной жизни и индивидуальной смерти) человеческого бытия. «Очевидно, что, обсуждая указанное противоречие, Пригожин вплотную подходит к понятию суператтрактора. Но он не формулирует его по той, по-видимому, причине, что его физическая синергетика не требует этого понятия. А не требует она его потому, что ограничивается только отбором и не затрагивает механизм суперотбора. Этот механизм специфичен, видимо, именно для социальной синергетики» [3, c. 332], – считает В. П. Бранский. Отметим, что в «парадоксе И. Пригожина о свободе» фиксируется тот факт, что глобализация ведет, с одной стороны, к большей взаимной связанности людей (усиление порядка и ответственности на макроуровне), а с другой – к повышению роли отдельного индивида в историческом процессе (расширение индивидуализации и свободы на микроуровне), т. е. речь идет, прежде всего, об уровневом балансе функционирования общества.

Определим свободу того или иного субъекта как выбор возможностей его существования. Таково феноменологическое определение, включающее наблюдаемый спектр условий – набор возможностей и сам акт выбора. В этой связи относительная несвобода может пониматься как несамостоятельность (принуждение) или неосознанность выбора (произвол), тогда как относительная свобода – как самостоятельный (автономный) и осознанный выбор возможности. Ключевым аспектом рассмотрения проблемы свободы становится соотношение выбора и отбора. Выбор осуществляется субъектом не только на основе известных альтернатив, но, прежде всего, на основе подвластных ему возможностей. В этой связи требуется обоснование и конкретизация системы субъект-объектных отношений (субъект и объект – универсалии культурно-исторического ряда), которую назовем «системой свободы». Уровни анализа «системы свободы» предполагают исследование сущности, где рассматривается процесс отбора и исследование явления, где присутствует акт выбора. Отбор включает соответствующий механизм, предполагающий действие факторов социального отбора, которые, следуя В. П. Бранскому, обозначим как тезаурус, детектор и селектор [9, c. 18–19]. Тезаурус наполняется возможностями посредством бифуркаций, детектор – тот, кто осуществляет их отбор, выражающийся через соотношение сил в обществе, а точнее, через набор условий, полнота которого и определяет собой отбор одной из множества возможностей. Наконец, селектор – руководящее правило, принцип или закон, на основании которого этот отбор осуществляется, что также входит в реестр полноты условий для функционирования детектора.

Соотношение свободы и ответственности предполагает анализ отношений отбора и выбора. Уровень явлений (феноменология) выражает процесс выбора как непосредственной социально-исторической деятельности субъекта, детерминируемого сущностными факторами отбора, с одной стороны, а с другой – действием воли субъекта и борьбой мотивов. Выбор, таким образом, есть последнее в ряду условий, или повод, запускающий определенный социальный механизм в лице детектора, который, собственно, и производит отбор той или иной возможности. Таким образом, выбор ответственен за место и время. Получается, что благодаря своему выбору человек становится ответственным также, а может быть, прежде всего, за отбор. Романтическая традиция зафиксировала стремление поэтов определиться со статусом человека в этом мире и решить, наконец, столь мучительный вопрос об ответственности. «Тем я несчастлив, добрые люди, что звезды и небо – звезды и небо! – а я человек!..», – так писал М. Ю. Лермонтов в юные годы. Но мы родились людьми, а не звездами, не волнами, не черепахами, а это значит, что соответствие высокому статусу человека предполагает ответственность не только за частный выбор, но и за отбор в целом, не только за себя, но и за других.

Проясним этот тезис. Объективно, а не только субъективно, мы ответственны за отбор (за его результат). Как показывают исследования в нейропсихиатрии, наш мозг, как правило, принимает решения за 30 миллисекунд до того, как мы осознали, что надо делать (в экстренных ситуациях), иначе говоря, сознание включается постфактум. Этот факт говорит о том, что выбор производится в условиях, далеких от идеала, т. е. в большей мере бессознательно. Отсюда следует, что свобода является более, так сказать, относительной, чем мы могли бы желать. Ответственность так же относительна, как и свобода. Наиболее ответственен тот, кому присуща большая свобода. С этим тезисом не стоит спорить хотя бы потому, что социальная жизнь приучила нас доверять тем, кто умеет самостоятельно принимать решения, а, следовательно, с кого можно и спросить за результаты их выбора. Градация степени свободы, исходя из классических ее определений, идет от свободы как познанной необходимости к свободе как познанной случайности. Первое определение известно нам из истории философии, в частности, из традиций рационализма (Спиноза, Гегель, Маркс, Энгельс и др.). Что касается второго определения, то его можно отыскать в работах В. П. Бранского. Это определение, а именно, «свобода есть познанная случайность в рамках данной закономерности» [2, c. 569], дает нам некоторое представление о детекторе, поскольку отбор детектором той или иной возможности представляет собой флуктуацию, определяющую дальнейший ход эволюции системы. Такой подход развивает философский взгляд на проблему свободы, углубляет его до эссенциального уровня.

Рассмотрим крайние случаи, где можно по-разному интерпретировать как выбор, так и отбор. Выберем сначала подход Ж.-П. Сартра, у которого в анализе проблемы свободы конфигурации выбора и отбора совпадают. Мотивы и движущие силы имеют значимость только в качестве «моего проекта», полагает Сартр, то есть свободного формирования цели и действия, реализующего ее. Человеческая реальность – это бытие, которое является проектом, то есть определяется своей целью. Мы выбираем мир не в его связи с собой, а в его значении, выбранном нами самими. Выбор может быть сделан в безропотности перед судьбой или в тревоге; он может быть бегством, может реализоваться в самообмане. Каким бы ни было наше бытие, оно есть наш выбор; от нас зависит – выбрать себя в качестве великого и благородного или низменного и смиренного. Фундаментальность проекта, по Сартру, заключается в том, что экзистенция становится у него «дырой в бытии», точнее, в «материальном единстве мира» научных материалистов. Бунтарские мотивы сартровской философии здесь налицо – отсюда, кстати, множество противоречий в его концепции. Человек, отрицая мир, становится, по Сартру, бытием, которое может реализовать «ничтожащий разрыв», как он пишет, с миром и самим собой; то есть человек становится «дырой в бытии». Постоянная возможность такого разрыва реализуется только в свободе и более нигде. Человек навсегда осужден существовать вне своей сущности, вне движущих сил и мотивов своего действия, поскольку они суть «внешнее». Человек осужден на свободу. «Для человеческой реальности быть – это значит выбирать себя… Человек не может быть то свободным, то рабом – он полностью и всегда свободен или его нет» [8, c. 452]. Если у М. Хайдеггера подлинное бытие есть выход к сущности, то у Сартра свобода есть бегство от сущности человека. Марксова концепция отчуждения (разрыв сущности и существования) в устах Сартра приобретает прямо противоположный смысл: человек отчужден «в свободу», а не «в рабство», как у Маркса. Итак, свобода, согласно Сартру, не является случайностью, так как она обращается к своему бытию, чтобы прояснить его в свете своей цели, она есть постоянный уход от случайности. Поскольку Маркс и Энгельс были эволюционистами, то свобода для них есть, отчасти, следствие случайностей. Что касается Сартра, то вывод напрашивается сам собой: Сартру чужда эволюционистская точка зрения на мир. Подчеркнем важный момент, определяющий наше отношение к позиции Сартра, а именно, к его попытке соединить выбор и отбор (в нашей терминологии). Преодолевая, с его точки зрения, ограниченность кантовской, шопенгауэровской и марксистской позиций, Сартр, по нашему мнению, как, впрочем, и многие экзистенциалисты, пытается объяснить свободу как особого качества бытие, как экзистенцию, в которой выбор человека является решающим фактором, определяющим его судьбу. Кажущаяся очевидность этого положения (выбор определяет судьбу) ставила в тупик многих философов на протяжении веков. Позиция Сартра сводится к тому, что отбор и выбор (в нашей терминологии) суть одно и то же. Такая позиция если и нова, то все же не ведет к существенному прояснению проблемы свободы. По Сартру получается: что выбрал, то всегда и случится (свобода абсолютна). Но поскольку выбор приравнен им к необходимости существования, к экзистенции, то категория случайности теряет онтологический статус. В нашей интерпретации проблема выбора выглядит совершенно иначе: не выбрать что-либо из множества возможностей нельзя – это есть необходимость существования, а направить выбор на какую-то конкретную возможность и получить определенный результат – это случайность существования. Сартр не намерен утверждать относительность свободы (через наличие случайности). По Сартру, человек ответственен в своем выборе, поскольку ничего, кроме выбора, у него нет. Но тогда смысл познавать необходимость или случайность нашего существования теряется, нет смысла «наращивать» свободу, ибо человек и так свободен в выборе (куда больше?).

Бремя свободы, по Сартру, равно бремени ответственности. Этот тезис он пытается развить. Через свободу реализуется поставленная в проекте цель и связность явлений мира. «Экзистенциальное» единство мира, по Сартру, означает, что между не включенными в проект объектами нет никакой связи. Свобода (или экзистенция) основывает связи, группируя существующие объекты в инструментальные комплексы, и лишь она проектирует основание связей, то есть свою цель. Но как раз потому, что я, говорит Сартр, проектирую (проецирую) себя к цели через мир связей, я встречаю теперь последовательности, связанные серии, комплексы и должен стремиться действовать в соответствии с законами. То есть, по Сартру, именно посредством свободы закономерные отношения приходят в мир, становясь бременем ответственности и необходимости. Еще раз приходится убеждаться, что сведение отбора к выбору, а необходимости к свободе, понимаемой как основа, спонтанность, внутренняя активность человеческой субъективности, не ведет к рациональному решению (по крайней мере!) проблемы свободы, заявленной самим Сартром, а, напротив, затаскивает ее вглубь субъекта, где рациональные критерии не работают. Свобода предстает как «беззаконная комета среди расчисленных светил» (Пушкин). Впрочем, к рациональным выводам Сартр и не стремится (всегда действуя, по сути, как идеологический провокатор). Само понятие свободы, как и понятие экзистенции, у него сугубо иррационально, то есть логически не дедуцируемо.

Другой крайностью является выбор в условиях абсолютной несвободы, что мы находим у А. Шопенгауэра, а еще раньше – в античной драме. Здесь выбор и отбор либо полностью не совпадают, либо совпадают, но субъект действует сугубо по принуждению. Рассмотрим отбор посредством метафоры «воли богов». Герой древнегреческой трагедии своей активностью запускает в действие механизм божественного, независимого от людей, порядка. В итоге получается результат, который не совпадает с желанием героя, но парадоксальным образом устраивает всех, ибо «так должно быть». Соотношение (столкновение) «воли героя» и «воли богов» убедительно представлено в известной трагедии Еврипида, где несчастия и гибель Медеи озвучены как следствия ее характера и ошибок, противоречивших божественному порядку, законам, высшей норме. Хор в концовке «Медеи» говорит:

На Олимпе готовит нам многое Зевс;

Против чаянья, многое боги дают:

Не сбывается то, что ты верным считал,

И нежданному боги находят пути;

Таково пережитое нами.

Так, киники (Антисфен, Диоген из Синопа) в своей этике пытаются разрешить вышеназванную дилемму сведением общего блага к частному и разделением свободы на внешнюю и внутреннюю. Их этика – это этика ответственности. Правда, желание киников выйти из-под «воли богов», сводится к тому, чтобы отвечать только «за себя», но не «за других». Отказ от внешней свободы в пользу внутренней есть, по сути, софизм. Проблема ответственности здесь не решается, поскольку происходит умножение сущностей (внутренняя и внешняя свобода), а частное (благо) выдается за общее. С точки зрения общественного блага поведение киников безответственно (они отвечают только за свой выбор, но не за отбор). Благо для киников есть собственное благо каждого – это не вещи, не здоровье, не внешняя свобода и даже не сама жизнь, так как все это могут в любую минуту у него отнять боги или люди, это воздержание от наслаждений и нечувствительность к страданию. Так формируется их аскесис (ἀσκησις), способность к самоотречению и перенесению трудностей. Подлинно же собственное для них – это внутренняя свобода человека, или апедевсия (ἀπαιδευσία), как способность освобождаться от норм культуры (религии). Так, письменность, считали они, делает знание мертвым, а потому добродетельны необразованность, невоспитанность, неграмотность. Природа определяет тот минимум, в котором нуждается человек, она тем самым служит, согласно киникам, достаточным критерием нравственного поведения. «Живи согласно природе, живи согласно разуму», – таков их главный тезис, ставший основным и в философии стоиков. Этика ответственности влекла к ограничению свободы (отказ от внешней свободы), но неясным оставалось само понятие свободы, его онтологическая сущность.

Трансформация свободы предполагала и трансформацию ответственности, что прямым образом относится к пониманию этих терминов. В эпоху Возрождения происходит определенный возврат к античной мировоззренческой установке, когда ориентировались на героя (традиционно за реальным героем античности всегда стоял мифологический герой, за которым, в свою очередь, «стоял» особый «космический» порядок, тогда как новый ренессансный норматив, в лучшем случае, предполагал славного родственника). Л. М. Баткин пишет: «Содержание категории “индивидуальность”, обнимающее все сферы жизни, от государства до бытового разнообразия, оплодотворяется пафосом единственности и оригинальности каждого индивида, прямо сопряжено с утверждающимся в это время принципом индивидуальной свободы» [1, c. 218–219]. Соотношение выбора и отбора – а за этими понятиями стоят исторически определенные представления – видится нам во времена античности как борьба индивида с Судьбой (волей богов) и апелляция к прототипу (мифологическому герою); в Cредневековье как отказ или принятие Божественной благодати; в эпоху Возрождения как деятельность «на свой страх и риск» без постоянного контроля со стороны высших сил.

Решительный шаг в сторону сущностного понимания свободы сделал Н. Макиавелли, введя категорию случайности. «Судьба… являет свое всесилие там, где препятствием ей не служит доблесть, и устремляет свой напор туда, где не встречает возведенных против нее заграждений» [6, c. 74]. Судьба действует у него в образе Фортуны, случая, случайных обстоятельств. Судьбе противостоит воля человека (государя, сильной личности, целого народа). Шансы влияния на конечный результат со стороны судьбы и воли человека Макиавелли расценивает в идеале как равные. Наполеон в «Мемориале Святой Елены» высказался по адресу Макиавелли грубо, назвав его «болтуном», однако сам неоднократно подчеркивал мысль, что случай правит миром. Разница между Наполеоном и Макиавелли, видимо, в том, что первый проявлял свою волю на значительно большем историческом и геополитическом пространстве. Недаром Г. Гегель отнесся к императору французов с величайшей почтительностью, полагая, что рукой Наполеона движет сам мировой дух.

Свободу Г. Гегель понимал как меру познанной необходимости. Осознание мировым духом своей свободы является его единственной целью и конечной целью мира. При этом, согласно Гегелю, вся история потенциально уже содержится в духе, но реализуется только через волю и действия людей, побуждаемых своими соб­ственными потребностями, интересами и страстями. Люди познают необходимость в виде постижения тайны мирового духа, его «хитрости». Веками недоступные для людей, в силу их неразвитости, «хитрость» духа и «ирония» мировой истории, наконец, раскрываются в гегелевской Науке Логики, в его диалектической схеме. Свободе, как процессу, присущи противоречия, главным из которых является противоречие между ответственностью и произволом. Недаром он говорил, что ничем не ограниченная свобода есть произвол. Гегель критически отнесся к просветительской идее «естественного человека», прирожденную свободу которого, согласно Ж.-Ж. Руссо, ограничивает государство. Свобода, по мнению Гегеля, не дается, а приобретается посредством бесконечного воспитания, дисциплинирующего знание и волю. Приобретенная или завоеванная таким образом свобода становится ответственной. Ответственность – это та же самая свобода, но в отсутствие произвола. Гегель не был бы диалектиком, если б не учитывал процессуальность каждого понятия. Ответственность, как и произвол, не есть нечто застывшее, а суть противоположные моменты свободы. Прогресс свободы заключается в том, чтобы степень ответственности росла, а степень произвола снижалась. Гегель даже указал на цикличность этого процесса, но немецкий гений смог лишь представить спекулятивную схему, где подлинный прогресс обнаруживался, прежде всего, в понятиях мирового разума, этой «альфе и омеге» мировой истории, т. е. на небе, а не на земле.

Ответственность до сих пор часто понимают в емкой гегелевской схеме как противоположность произволу, как подлинную свободу, ограниченную определенными рамками, прежде всего, рамками морали. А потому ответственность часто выступает сугубо этической категорией, что является снижением ее статуса. Онтологическую сущность ответственности следует выводить не спекулятивно, а опираясь на опыт науки и общественной практики.

Новый этап философско-научного взгляда на мир и общество ознаменовался появлением неравновесной термодинамики и формированием нелинейного мышления (середина ХХ в.). Именно в отборе проявляется нелинейность, которую можно рассматривать как: 1) неоднозначность (нелинейность, связанная с разветвлением старого качества на ряд потенциально новых в точке бифуркации); 2) диспропорциональность следствия и причины (в отличие от «линейных» процессов, для которых характерна пропорциональность следствия причине). Малые воздействия на самоорганизующуюся систему могут приводить к очень большим последствиям («мышь родит гору»), а большие – к совершенно незначительным («гора родит мышь»); 3) реактивность – наличие обратной связи (как воздействуют результаты социального отбора на факторы этого отбора, т. е. существует обратная связь между результатами отбора и его факторами).

Действительно, кроме отбора существует еще суперотбор, или отбор самих факторов отбора. Чтобы сделать отбор более конструктивным, надо сделать его более радикальным (смелым), а для этого необходимо создать существенно новый тезаурус [9, c. 22]. Свобода возникает лишь в условиях суперотбора, т. е. в условиях контроля за социальным отбором со стороны субъекта, а это уже – метавозможность. Но создать метауровень самоорганизации и метавозможности можно, лишь всякий раз подвергая систему новому распаду, создавая новый хаос. Здесь становится заметно, почему в социальных самоорганизующихся системах возникает потребность в хаосе: ведь хаос, как считает В. П. Бранский, – это «кипящий котел», в котором вызревают новые диссипативные структуры. Новый тезаурус влечет за собой также новый детектор и новый селектор. Нетрудно догадаться, что суперотбор приводит к качественному углублению и количественному ускорению простого отбора [9, c. 23].

Свободный человек творит гораздо успешнее, ведь творчество всегда связывали со свободой. Творчество включает не только упорядочение (переход от хаоса к порядку), но и хаотизацию, когда наблюдается игра случайностей. Чтобы подняться над гегелевским спекулятивным творчеством мирового духа (упорядочение, прогресс, иерархизация), которое находит у него определение свободы как познанной необходимости, надо погрузиться в творчество, целью которого становится также хаотизация (деиерархизация), но контролируемая (детерминированный хаос), когда свобода определяется как познанная случайность. Из сказанного ясно, что сущность развития социальной реальности не сводится ни к одностороннему увеличению порядка, ни к одностороннему росту степени хаоса. Развитие (эволюция) диссипативной структуры, по словам В. П. Бранского, есть рост степени синтеза порядка и хаоса, обусловленный стремлением к максимальной устойчивости [9, c. 23]. Диалектика свободы предстает уже не как противоречие между произволом и ответственностью, а как противоречие между познанной необходимостью и познанной случайностью, что, впрочем, также соответствует гегелевской трактовке диалектики мирового духа, а именно, как противоречию между сущим и должным.

Итак, подлинную, творческую свободу можно определить как «познанную случайность». Ответственной свободой, просто ответственностью, становится «познанная случайность в рамках данной закономерности». Что же коррелирует с ответственностью как «познанной случайностью»? Метауровень самоорганизации и возникающие в нем метавозможности. Это и есть уровень ответственности. Лишь с этого уровня можно предполагать, что произойдет, какова может быть случайность в тех или иных повторяющихся условиях (в условиях закономерности). Задача, стоявшая перед нами, а именно, показать, что ответственность за выбор менее значима, чем ответственность за отбор, привела к тому, что мы противопоставили два определения свободы и обнаружили особую глубину второго определения. Вместе с тем, история философии, литературы и искусства не раз подтверждала значение случайности и ее роли в осуществлении свободы и миссии (ответственности) человека. Стоит опять же вспомнить основной мотив экзистенциализма, скажем, в лице М. Хайдеггера, который гласит, что человек появляется в этом мире не по своей воле (поскольку не выбирал), тогда как отвечать за то, что он был отобран в качестве живущего, ему приходится полностью, и не только своей жизнью, но и своей смертью.

Свобода как познанная необходимость, включающая только ответственность за выбор, насыщена рисками кризисов, обострения конфликтов и противоречий, что характерно для любого современного экономического строя. Представить новый, более сложный уровень свободы – свободы как познанной случайности – позволяет понятие «ответственности за отбор» [4, с. 264]. В этом случае, очевидно, следует принять синергетическое требование к субъекту выбора, сформулированное С. П. Курдюмовым и Е. Н. Князевой, а именно, чтобы получить потребный результат в процессе социального отбора, «необходима определенная топология воздействия» <…> (где нам следует совершить. – С. Б.) «определенный укол среды в надлежащих местах и в определенное время» [5, с. 304]. Человеческий разум свободен и «хитер», сталкивая между собой разные природные и социальные законы и тенденции. Ответственность за отбор, или свобода как познанная случайность, предполагает создание такой организации общественного жизни и производства, которая бы позволила исключить нежелательные (фатальные) случайности, социальные конфликты и антагонизмы, как это имело и имеет место, в частности, в истории экономики и политики. Происходит изменение или даже переворот общеизвестной тривиальной формы ответственности, ярко выраженной в пословице: «хотели, как лучше, а получилось как всегда», где предвидение необходимости ограничивается покорностью людей перед судьбой, поскольку ни человек, ни общество не способны бороться с «повелевающей силой Рока», где «от судеб защиты нет» (А. С. Пушкин). Этот переворот концептуально выражен в новой формулировке свободы и ответственности, заявленной петербургской школой социальной синергетики.

Список литературы

1. Баткин Л. М. Человек: Мыслители прошлого и настоящего о его жизни, смерти и бессмертии. Древний мир – эпоха Просвещения. – М.: Политиздат, 1991. – 659 с.

2. Бранский В. П. Искусство и философия: Роль философии в формировании и восприятии художественного произведения на примере истории живописи. – Калининград: Янтарный сказ, 1999. – 704 с.

3. Бранский В. П., Пожарский С. Д. Глобализация и синергетический историзм. Синергетическая теория глобализации. – СПб.: Политехника, 2004. – 400 с.

4. Бусов С. В. Проблема свободы как познанной случайности в рамках закономерности: синергетический анализ // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия «Философия. Психология. Педагогика». – 2017. – Вып. 3. – Т. 17. – С. 258–265.

5. Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Основания синергетики. Режимы с обострением, самоорганизация, темпомиры. – СПб.: Алетейя, 2002. – 414 с.

6. Макиавелли Н. Государь. – М.: Планета, 1990. – 80 с.

7. Пригожин И. Творящая натура. Детерминизма нет ни в обществе, ни в природе // Эксперт. – № 48 (260). – 18 декабря 2000 – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.innovations2005.narod.ru/Seminars/13.htm (дата обращения 10.03.2018).

8. Сартр Ж.-П. Бытие и ничто. Опыт феноменологической онтологии. – М.: Республика, 2000. – 639 с.

9. Синергетическая философия истории // под ред. В. П. Бранского и С. Д. Пожарского. – Рязань: Копи-Принт, 2009. – 314 с.

References

1. Batkin L. M. Human Being: Thinkers of the Past and the Present about His Life, Death and Immortality. From the Ancient World till the Enlightenment Epoch [Chelovek: Mysliteli proshlogo i nastoyaschego o ego zhizni, smerti i bessmertii. Drevniy mir – epokha Prosvescheniya]. Moscow, Politizdat, 1991, 659 p.

2. Branskiy V. P. Art and Philosophy: The Role of Philosophy in the Creation and Perception of Art on the Example of the History of Painting [Iskusstvo i filosofiya: Rol filosofii v formirovanii i vospriyatii khudozhestvennogo proizvedeniya na primere istorii zhivopisi]. Kaliningrad, Yantarnyy skaz, 1999, 704 p.

3. Branskiy V. P., Pozharskiy. S. D. Globalization and Synergistic Historicism. Synergetic Theory of Globalization [Globalizatsiya i sinergeticheskiy istorizm. Sinergeticheskaya teoriya globalizatsii]. St. Petersburg, Politekhnika, 2004, 400 p.

4. Busov S. V. The Problem of Freedom as a Cognized Chance within the Framework of the Law: Synergetic Aspect [Problema svobody kak poznannoy sluchaynosti v ramkakh zakonomernosti: sinergeticheskiy aspect]. Izvestiya Saratovskogo universiteta. Novaya seriya. Seriya “Filosofiya. Psikhologiya. Pedagogika” (Izvestiya of SaratovUniversity. New Series. Series “Philosophy. Psychology. Pedagogy”), Saratov, 2017, Vol. 17, Is. 3, pp. 258–265.

5. Knyazeva E. N, Kurdyumov S. P. The Foundations of Synergetics. The Regimes with Sharpening, Self-Organization, Tempo-Worlds [Osnovaniya sinergetiki. Rezhimy s obostreniem, samoorganizatsiya, tempomiry]. St. Petersburg, Aleteyya, 2002, 414 p.

6. Machiavelli N. The Prince [Gosudar]. Moscow, Planeta, 1990, 80 p.

7. Prigogine I. The Nature which Creates. There Is no Determinism neither in Society nor in Nature [Tvoryashchaya natura. Determinizma net ni v obshchestve, ni v prirode]. Ekspert (Expert), № 48 (260), December 18, 2000. Available at: http://www.innovations2005.narod.ru/Seminars/13.htm (accessed 10 March 2018).

8. Sartre J.-P. Being and Nothingness: An Essay on Phenomenological Ontology [Bytie i nichto. Opyt fenomenologicheskoy ontologii]. Moscow, Respublika, 2000, 639 p.

9. Bransky V. P., Pozharsky S. D. (Eds.) Synergetic Philosophy of History [Sinergeticheskaya filosifiya istorii]. Ryazan, Kopi-Print, 2009. 314 p.

© С. В. Бусов, 2018

Новый номер!

УДК 930.1

Зобова Мария Романовна – Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет телекоммуникаций им. проф. М. А. Бонч-Бруевича», кандидат философских наук, доцент кафедры социально-политических наук, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: swbusoff@mail.ru

Проспект Большевиков, д. 22, кор. 1, Санкт-Петербург, 193232, Россия,

тел: +7(812) 326-31-54.

Авторское резюме

Состояние вопроса: В результате разработки концепции синергетической философии истории, одним из создателей которой являлся В. П. Бранский, были получены новые интересные результаты в таких областях, как философия искусства, философия религии, научная теория идеологии, философия человека, философское осмысление антропного принципа, философское понимание акмеологии и катабологии и др. Синергетическая интерпретация традиционных философских проблем позволяет увидеть новые подходы к их решению.

Результаты: Методология синергетического историзма направлена на решение трех главных проблем: 1) проблемы эссенциологии самоорганизации, где на первом месте стоит соотношение отбора и суперотбора; 2) проблемы феноменологии самоорганизации, где на первом месте стоит интерпретация самоорганизованной критичности (процессы иерархизации, деиерархизации, бифуркации); 3) эсхатологической проблемы, где на первом месте стоит проблема суператтрактора. В процессе эволюционного развития общества происходит повышение степени синтеза хаоса и порядка, свободы и ответственности, обусловленное наличием суперотбора (творческое извлечение человечеством уроков из истории). Процесс социальной самоорганизации при всей его сложности подчиняется влиянию суператтрактора.

Антропный принцип коррелирует с идеей суператтрактора, он сводится к вариациям «тонкой подстройки», предполагающей попадание эволюции Вселенной на определенном этапе в «зону влияния» суператтрактора. Антропный принцип связывает эволюцию Вселенной с развитием человека и его сознания.

Выводы: Структура Вселенной обладает устойчивым набором физических констант, метастабильность присуща также биосфере Земли, человечеству и разуму. Исследование космоса, биосферы и сознания показывает, что подобные системы обладают открытостью, сложностью самоорганизации и направленностью развития.

Ключевые слова: порядок; хаос; самоорганизация; социальный отбор; суперотбор; суператтрактор; антропный принцип; метастабильность; сверхчеловечество;

The role of the Synergetic Philosophy of History in the Understanding of Contemporary Scientific Problems

Zobova Maria Romanovna – Federal State Budget Financed Educational Institution of Higher Education The Bonch-Bruevich Saint Petersburg State University of Telecommunications, Ph. D. (Philosophy), Associate Professor, the Department of Social and Political Sciences, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: swbusoff@mail.ru

22, Prospekt Bolshevikov, building 1, Saint Petersburg, 193232, Russia,

tel: +7(812) 326-31-54.

Abstract

Background: As a result of the development of the concept of the synergetic philosophy of history, one of the founders of which was V. P. Bransky, new interesting results were obtained in such fields as art philosophy, philosophy of religion, scientific theory of ideology, the philosophy of humans, philosophical understanding of the anthropic principle, philosophical understanding of acmeology and catabology, etc. Synergetic interpretation of traditional philosophical problems allows us to use new approaches to their solution.

Results: The methodology of synergistic historicism is aimed at solving three main problems: 1) the problem of self-organization essence, where the correlation between selection and super-selection comes first; 2) the problem of the phenomenology of self-organization, where the interpretation of self-organized criticism (processes of hierarchization, de-hierarchization, bifurcation) takes the first place; 3) an eschatological problem, where the problem of the super-attractor is the first one. In the process of society evolutionary development, there is an increase in the degree of synthesis of chaos and order, freedom and responsibility due to the presence of super-selection (learning lessons of history by humankind). The process of social self-organization despite its complexity is subject to the influence of the super-attractor.

The anthropic principle correlates with the idea of the super-attractor, it reduces to variations of the “adaptive tuning”, suggesting that the super-attractor influences the evolution in the universe at a certain stage. The anthropic principle connects the evolution in the universe with the development of humans and their consciousness.

Conclusion: The structure of the universe has a stable set of physical constants. Metastability is also inherent in the Earth’s biosphere, humanity and mind. The study of the cosmos, the biosphere and consciousness shows that such systems have openness, complexity of self-organization and the trend of development.

Keywords: order; chaos; self-organization; social selection; super-selection; super-attractor; anthropic principle; metastability; super-humanity.

Синергетическая философия истории (СФИ), созданная выдающимися петербургскими учеными (В. П. Бранским, М. С. Каганом, А. С. Карминым и др.), не есть синергетический физикализм или синергетическая публицистика, а является обобщением теории самоорганизации до уровня исследования проблем социальной эволюции и истории человечества. Обоснованием истинности концепции синергетического историзма являются ее объяснительные и предсказательные функции. В результате применения СФИ были получены новые интересные результаты в таких областях как философия искусства, философия религии, научная теория идеологии, философия человека, философское осмысление антропного принципа, философское понимание акмеологии и катабологии и др. Синергетическая интерпретация традиционных философских проблем позволяет увидеть новые подходы к их решению.

Рассмотрение и анализ проблем проводится на трех уровнях: онтологическом, гносеологическом и аксиологическом. В аспекте онтологии социальная синергетика является теорией развития. Развитие общества есть результат самоорганизации, то есть взаимоотношения, чередования социального порядка и социального хаоса. «Под “порядком” обычно подразумевается множество элементов любой природы, между которыми существуют устойчивые (регулярные) отношения, повторяющиеся в пространстве или во времени или в том и другом (например, строй солдат, марширующих на военном параде – М. З.). Соответственно “хаосом” обычно называют множество элементов, между которыми нет устойчивых (повторяющихся) отношений (например, охваченная паникой толпа – М. З.)» [9, c. 13].

Социальная синергетика не абсолютизирует хаос, подобно деконструктивизму, но полагает, что хаос обладает творческой силой и способен порождать новый порядок. Циклы переходов от порядка к хаосу и, наоборот, в социуме обладают своей спецификой и направленностью, где имеет место рост степени синтеза порядка и хаоса. В этой связи обратимся к притче, изложенной Г. Саймоном. Когда-то жили два часовых дел мастера, Хора и Темпус, мастерившие прекрасные часы. Часы, которые выпускали эти мастера, состояли каждые из тысячи деталей. Темпус собирал свои часы так, что если ему приходилось оставить их на время незаконченными из-за того, что все новые клиенты отвлекали его от работы, часы немедленно разваливались, и их приходилось заново собирать с самого начала. Чем чаще Темпуса отвлекали от его работы, тем труднее становилось ему выкроить время для того, чтобы закончить хотя бы одни часы. Часы, которые мастерил Хора, он собирал из блоков. В каждом блоке содержалось около десяти деталей. Десяток таких блоков составлял более крупную подсистему, а из десяти подсистем получались часы. Когда Хора вынужден был прерывать сборку часов из-за заказов новых клиентов, только очень малую часть работы приходилось начинать снова. Поэтому он собирал свои часы во много раз быстрее, чем Темпус [8, c. 110]. Процесс отвлечения клиентами от работы Темпуса и Хоры можно сравнить с периодом хаотизации (недособранные часы разваливались совсем или на отдельные блоки), а также со странным аттрактором. Процесс сборки можно сравнить с периодом упорядочения или с простым аттрактором. О том же писал Н. Н. Моисеев, давая определение самоорганизации как «механизму сборки» в процессе развития [4]. Из примера видно, что самоорганизация есть единство «эволюции порядка» и «эволюции хаоса». Отметим, что рождение нового порядка из хаоса не вынуждается какой-либо внешней силой, а имеет спонтанный характер (этим собственно и отличается самоорганизация от организации).

Когда мы говорим о социальной самоорганизации, то речь идет об открытых самоорганизующихся системах – диссипативных структурах, которые обмениваются с окружающей средой веществом, энергией и информацией. За счет такого обмена система становится неравновесной; достигнув точки бифуркации, система делает в ней своего рода выбор, в результате которого выстраивается новая структура. Процесс сопровождается обменом, то есть система импортирует энергию, вещество, одновременно экспортируя энтропию. Посредством такого обмена система поддерживает свое устойчивое существование в изменяющихся условиях окружающей среды, то есть поддерживает низкую энтропию, обеспечивающую стационарность.

Синтез хаоса и порядка имеет два аспекта: порядок существует за счет хаотизации внешней среды, благодаря порядку система приобретает способность адекватно реагировать на хаотизирующее воздействие внешней среды, воспроизводя устойчивую структуру.

Самоорганизация подчиняется следующим нелинейным закономерностям:

1) неоднозначность (связанная с «ветвлением» эволюции системы в точке бифуркации на ряд возможных путей ее дальнейшего развития);

2) диспропорциональность следствия и причины (в отличие от «линейных» процессов, для которых характерна пропорциональность следствия причине). Малые воздействия на самоорганизующуюся систему могут приводить к очень большим последствиям («мышь родит гору»), а большие – к совершенно незначительным («гора родит мышь»);

3) реактивность – наличие обратной связи (как воздействуют результаты социального отбора на факторы этого отбора, т. е. существует обратная связь между результатами отбора и его факторами) [9, c. 22].

Социальная синергетика ставит три важных вопроса и последовательно на них отвечает.

1) Как совершается социальная самоорганизация (каков ее механизм)?

2) Почему она происходит (что заставляет диссипативные структуры специфически усложняться и упрощаться)?

3) Каков конечный итог социальной самоорганизации (существует ли предел культурного развития человечества)?

Первый вопрос представляет феноменологический уровень, то есть самоорганизацию как явление. Внешне самоорганизация выступает как чередование иерархизации и деиерархизации. Иерархизация – это объединение элементарных диссипативных структур в диссипативные структуры более высокого порядка. Деиерархизация – это распад диссипативных структур на более простые. Отметим, что объединяться структуры могут в разной последовательности, по разным правилам, как и распадаться на более простые они могут разными способами и до разного уровня – в зависимости от условий.

Спектр направлений, в которых может протекать иерархизация и деиерархизация, определяется природой самой системы и характером внешней среды. При максимуме неравновесности системы в ней появляется зона бифуркации, то есть разветвление старого качества на множество потенциальных новых возможностей (новых качеств). Переход из одного состояния социальной системы в другое требует выбора одной из этих возможностей. Проблема отбора представляет собой особый интерес, о чем будет сказано далее. Отметим, что в природных системах такой отбор осуществляется флуктуацией, то есть случайностью, как фактором, меняющим соотношение вероятностей. Для конкретной системы при ее взаимодействии с конкретной средой в ситуации фазового перехода (хаос/порядок) возникает спектр квазиконечных состояний – аттракторов. Отбор определяет, в зону какого аттрактора эволюционирует система. Если она попадает в зону влияния простых аттракторов, то перестроится так, что достигнет определенной устойчивости в условиях данной среды. Такая перестройка характеризуется процессом иерархизации (процесс «сборки», по Н. Н. Моисееву), который, достигнув некоторого предельного состояния (простой аттрактор), останавливается. Система не может совершенствоваться до бесконечности, существовать вечно, поскольку все течет, все меняется (Гераклит). Неизбежно начнется обратный процесс – деиерархизация. Распад или деиерархизация системы также достигает некоторого предельного состояния (странный аттрактор). В процессе эволюции сложная диссипативная структура проходит множество бифуркаций, то есть как бы балансирует между простыми и странными аттракторами. Такое «балансирование» обеспечивает системе устойчивое существование относительно изменяющихся условий окружающей среды, которое описывается принципом роста степени синтеза хаоса и порядка, сформулированным В. П. Бранским. В соответствии с этим принципом диссипативная структура может достичь исключительно точного (оптимального) баланса противоположных состояний, где она как бы «проходит по лезвию бритвы», когда любое малейшее отклонение было бы губительно для нее или могло бы кардинально изменить ход ее эволюции. В идеале такая система способна сохранять устойчивость по отношению к абсолютно любым модификациям внешней среды. Такое идеальное конечное состояние диссипативной структуры В. П. Бранский определил как суператтрактор.

Существует, согласно В. П. Бранскому, предел сложности социокультурных систем, который получает в его концепции название суператтрактора (глобального аттрактора). Суператтрактор представляет собой предел художественного и технического развития человечества. Существование суператтрактора придает объективный смысл социокультурной эволюции, который заключается в формировании сверхчеловека и сверхчеловечества: «Подобный синтез предполагает превращение человека с его относительной свободой и относительной моралью в сверхчеловека с его абсолютной свободой и абсолютной моралью соответственно, человечества – в сверхчеловечество, обладающее чудовищной технической и художественной мощью» [1, c. 122]. Движение к суператтрактору социокультурных систем осуществляется посредством социального отбора – механизма самоорганизации. Каждая актуально существующая структура содержит в себе набор «возможных диссипативных структур». В точке бифуркации происходит отбор одной возможности из тезауруса возможностей, сформированного бифуркацией. Роль детектора, осуществляющего такой выбор, играет «внутреннее взаимодействие элементов социальной системы». Детектор, в свою очередь, руководствуется селектором, или принципом максимальной устойчивости. Автор добавляет, что «кроме отбора, существует еще суперотбор, т. е. отбор самих факторов отбора» [1, c. 121]. Благодаря действию суперотбора (извлечению уроков из истории, т. е. иерархическому обучению на собственных ошибках), социальная самоорганизация в своем движении к суператтрактору приобретает асимптотический характер, при этом возникает возможность обогнать обострение глобальных проблем. Возможность всегда, хотя бы «на шаг», опережать нарастание глобальных проблем и цивилизационных кризисов оказывается главным содержанием глобального социального прогресса. В этой формулировке понятие глобального прогресса содержательно коррелирует с понятием суператтрактора – и это принципиальное положение петербургской школы. Все это превращает идею суператтрактора из гипотезы в хорошо обоснованную теорию.

Ответом на второй вопрос (что заставляет диссипативные структуры специфически усложняться или упрощаться?), как уже отмечалось, является наличие «механизма самоорганизации», роль которого выполняет социальный отбор. Факторами отбора являются тезаурус, детектор и селектор. Тезаурус (лат. – сокровищница) – это множество потенциально возможных структур, которые могут реализоваться в данной актуально существующей структуре в результате бифуркации. Тезаурус – это то, из чего производится выбор. Детектор выбирает из тезауруса определенную бифуркационную структуру и переводит ее из возможности в действительный путь развития. Детектор не сводится лишь к «стечению обстоятельств», поскольку его основные составляющие – это люди, субъекты, наделенные волей и разумом. Он представляет собой внутреннее взаимодействие элементов социальной системы (взаимодействие социальных групп, борьба политических сил, региональная и глобальная кооперация и пр.), то есть противоречивое единство конкуренции и кооперации, взаимодействие которых трудно предсказуемо. Селектор – это руководящее правило, которым руководствуется детектор, реализуя отбор. Суть этого правила состоит в том, что сделанный выбор должен быть обусловлен стремлением к достижению системой максимальной устойчивости по отношению к возможным последствиям и воздействию со стороны окружающей среды (принцип устойчивости). Поэтому один и тот же детектор при разных внешних условиях может пользоваться разными селекторами, а разные детекторы при одинаковых внешних условиях могут пользоваться одним и тем же селектором. Максимальная устойчивость системы относительно данных условий внешней среды объясняет высокую степень приспособленности к этой среде. Столь высокая адаптация также создает иллюзию целесообразности, «целевой причинности» Аристотеля и т. п. Детектор должен, совершая выбор, отдавать себе отчет, что процесс самоорганизации необратим. Отбор может сделать систему совершеннее, а может подвигнуть ее к деградации. Также детектор должен учитывать и количество жертв, принесенных на алтарь своего выбора. Таким образом, хотя выбор селектора и свободен (у него есть из чего выбирать), он с необходимостью должен быть и ответственным. В процессе самоорганизации, как мы можем видеть, проявляется нелинейность, необратимость, диспропорциональность (воздействие на самоорганизующуюся систему должно быть точно рассчитано в пространстве и времени, и тогда слабое, но резонансное воздействие приведет к максимальному результату). Существует также обратная связь между результатами отбора и его факторами – это отбор самих факторов отбора или суперотбор. В результате суперотбора всякий раз в точках бифуркации создается новый тезаурус (набор возможностей), который влечет за собой новый детектор и новый селектор. Суперотбор приводит не только к качественному углублению и количественному ускорению простого отбора, но и формирует устойчивый вектор направленности.

Жизнь социума может быть представлена как цепочка или каскад бифуркаций. В каждой точке он должен делать выбор из множества возможных сценариев какого-то одного. Независимость выбора возможных сценариев в точке бифуркации от желаний и вкусов отдельных индивидов еще не означает, что этот выбор не может влиять на выбор сценариев в точках последующим (будущих) бифуркаций. Так, «выбирая сценарий а₁, творческая личность выбирает тем самым в будущем новый набор из двух сценариев в₁ и в₂; выбирая же а₃, она выбирает новый набор из четырех сценариев в₃, в₄, в₅, в₆. Тем самым, выбор, который индивидуум осуществляет в точке А, влияет на характер будущих возможностей для новых актов выбора. Здесь наглядно проявляется то “единство свободы и необходимости”, которое дает синергетическая теория социального отбора» [9, c. 119–120].

Третий вопрос касался предела социальной самоорганизации (существует ли предел сложности культурного развития человечества?). Вспомним, что самоорганизация есть балансирование между простыми и странными аттракторами. Сведение в перспективе простых аттракторов к единому аттрактору есть тенденция движения к глобальному простому аттрактору. Впрочем, логично предположить, что существует не только глобальный простой аттрактор, обеспечивающий абсолютную устойчивость социальной системы относительно абсолютного хаоса, но и глобальный странный аттрактор, чреватый глобальной катастрофой. В соответствии с принципом роста степени синтеза хаоса и порядка сверхпростой и сверхстранный аттракторы могут существовать лишь в сложном единстве, определяющем устойчивость и независимость сложной системы относительно абсолютного порядка и абсолютного хаоса.

Существование единого суператтрактора становится не только возможностью, но и необходимостью благодаря суперотбору, который совершенствует тезаурус, создавая сверхвозможности, совершенствует детектор и селектор, или принцип устойчивости, формируя глобальный тезаурус, глобальный детектор и глобальный селектор.

Чтобы приблизиться к глобальному пределу сложности социокультурных систем, нужно преодолеть все существующие социальные противоречия. Однако очевидно, что система, преодолев одни противоречия, неизбежно порождает другие противоречия. Благодаря суперотбору, острота последующих противоречий будет все меньше и меньше.

Возможны три сценария движения к суператтрактору:

Первый сценарий – окружность, траектория застоя (бесконечное повторение одних и тех же состояний космической материи, человека как естественно-исторического продукта ее самоорганизации, человечества и культуры как самоорганизующейся системы ценностей). Это своего рода модель «белки в колесе».

Второй сценарий – расширяющаяся спираль, траектория абсурда, движение в бездну. Этот сценарий допускает безответственное разрушение предыдущих ценностей, отказ от всякой преемственности в развитии мировой культуры; ему присуща утрата чувства меры в новациях, и он является теоретическим базисом деконструктивизма, «клипового» мышления. Первый и второй сценарий есть дорога в никуда.

Третий сценарий – сужающаяся логарифмическая спираль («золотая спираль»), траектория триумфа, ведущая в особое состояние, называемое сингулярностью. Этот сценарий предполагает появление суператтрактора, который с точки зрения традиционной философии означает реализацию смысла человеческой истории, а также «обретение смысла жизни и смерти» [2, c. 23].

Если посмотреть на движение к суператтрактору с позиций феноменологии, как это и делают многие, то суператтрактор и движение к нему предстанут перед мысленным взором подобно «раю» «Шамбале», «точке Омега» и т. п. Сам суператтрактор будет выглядеть как некая «суперсила», «мировой дух», «универсальная воля», «жизненный порыв» и пр. При чисто феноменологическом подходе суператтрактор будет напоминать аристотелевскую целевую причину и истолковывается как некая глобальная «цель», к которой стремится в своем развитии человечество. Однако рациональный анализ на эссенциальном уровне показывает следующее.

Во-первых, стремление системы к суператтрактору обусловлено ее стремлением к максимальной устойчивости. Такое стремление может проявиться в форме стремления к цели, а может быть вообще не связано с целью, а подчиняться определенным закономерностям.

Во-вторых, цель есть результат сознательной деятельности субъектов. В то время как суператтрактор – предельно устойчивое состояние материальной системы, которое есть результат взаимодействия разных целенаправленных действий, подчас мешающих друг другу осуществлений целей. Поэтому движение к суператтрактору бесцельно.

В-третьих, аристотелевское понятие целевой причины предполагает ее независимость от действующих причин. Суператтрактор не обладает такой независимостью, так как «является продуктом тонкого и сложного взаимодействия между внутренним взаимодействием элементов в системе и внешним взаимодействием системы как целого с окружающей средой» [9, c. 27–28].

Таким образом, характерными чертами суператтрактора являются следующие.

1) Полный синтез порядка и хаоса, то есть такой порядок, который устойчив относительно абсолютного хаоса.

2) Суператтрактор не может быть простым или странным, так как он преодолел саму противоположность между этими типами аттракторов.

3) Суператтрактор должен быть конечным результатом взаимодействий двух противоположных тенденций – всеобщей технизации человеческого общества и его всеобщей эстетизации. В итоге такой технизации вся доступная человечеству часть космоса превращается в абсолютное техническое произведение – «ноосферу». В результате всеобщей эстетизации вся доступная человечеству часть космоса превращается в абсолютное художественное произведение – «эстетосферу». Очевидно, что специфика суператтрактора состоит в синтезе ноосферы и эстетосферы. Вспоминаются слова К. Маркса, что человек не просто что-либо творит, а «творит по законам красоты». Условием такого синтеза будет являться формирование и реализация общечеловеческого идеала, где стираются различия между утилитарным и духовным, пользой и красотой.

4) Движение к суператтрактору должно быть бесконечным, так как преодоление старых социальных противоречий порождает новые противоречия, которые дают новый импульс к развитию. Обе эти исключающие тенденции могут быть совмещены лишь при условии минимизации возникающих противоречий, тенденции к их постепенному «смягчению» и «затуханию».

Против суператтрактора выступают многие именитые ученые-синергетики, к примеру, А. П. Назаретян. Так, А. П. Назаретян считает: «Если мир асимптотически приближается к конечной цели (суператтрактор Бранского), никогда ее не достигая, то миллиард лет назад и миллиард лет спустя он одинаково близок к бесконечно далекому конечному состоянию» [5, c. 221]. Подобные дискуссии ведутся и на уровне космологического знания, например, по поводу теории Большого взрыва (Big Bang). Никто не может на основе физической теории объяснить, что это такое, но без такой отправной точки сингулярности в прошлом невозможно объяснение современного состояния Вселенной. Сейчас введена еще одна точка сингулярности в будущем – Большое сжатие (Big Crunch) которая дает возможность прогнозировать будущее Вселенной. Взятые вместе эти точки представляют переход от хаоса к порядку (Большой взрыв) и переход от порядка к хаосу (Большое сжатие). Их балансирование «на лезвии бритвы» представляет собой самоорганизацию Вселенной. Некоторые космологи считают, что, если бы Большого Взрыва как теории не было, ее следовало бы придумать.

Изложив вкратце учение социальной синергетики, разработанное В. П. Бранским, его соавторами и последователями, составляющими школу СФИ, хотим продемонстрировать продуктивность данного учения в решении такой космологической проблемы как антропный принцип (АП).

Антропный принцип (АП), используемый в современной космологии, утверждает, что человек является на данный момент высшей точкой эволюции Вселенной. При этом наша Вселенная имеет такие свойства, которые позволили человеку появиться в определенной части и на определенной стадии ее истории. Человека можно рассматривать как ключ к эволюции Универсума. Следствием этих посылок является следующий вывод: если бы человека не было или бы он был другим, то и мир был бы другим и развивался по-другому [3; 13, с. 348; 15].

Мы придерживаемся методологии синергетического историзма, позволяющей обосновать наличие тенденции самоорганизации Вселенной, в рамках которой могут сформироваться необходимые условия для возникновения наблюдателя. Отметим, что имеются различные подходы и интерпретации АП, в частности таких авторов как В. В. Казютинский, Ю. В. Балашов и др. [10]. Обычно выделяют четыре модификации АП: сильный и слабый антропный принцип (Б. Картер), антропный принцип участия (Дж. Уиллер) и финальный антропный принцип (Ф. Типлер) [12]. Рассмотрим одну из модификаций АП – слабый АП. Согласно ей, то, что мы ожидаем увидеть, должно быть ограничено условиями нашего существования как наблюдателей. Слабый АП представляет собой своего рода принцип наблюдаемости. Очевидно, что мы способны видеть лишь такой мир и такие его свойства, которые не противоречат нашему существованию (наличие воды, температурный, радиационный режимы, давление и пр.) То есть эволюция нашего сознания основана на особом селекционном эффекте – нашем присутствии во Вселенной и нашем существовании как наблюдателей. Именно эти условия и выделяют нашу Вселенную среди множества других, в которых возникновение жизни и, соответственно, эволюция сознания невозможны. Анализируя формулировку Картера, мы находим в АП два аспекта: субъективный и объективный. К первому отнесем «ожидаем наблюдать», а ко второму – «ограничено условиями нашего существования». Нашей задачей, следовательно, становится, во-первых, познание закономерностей, ограничивающих условия нашего существования как наблюдателей, а во-вторых, если мы определимся с закономерностями, то сможем связать АП с эволюцией сознания. Иначе говоря, если бы условия нашего существования отличались от наличных, то в таком мире не состоялось бы и становления сознания.

Согласно теории социальной самоорганизации, эволюция человека представляет собой не только и не столько процесс, основанный на адаптации к изменениям условий окружающей среды, сколько эволюцию сознания в контексте истории становления сущности человека как социально-культурного существа. При рассмотрении систем, аналогичных нашей Вселенной, следует учитывать их общие черты. Метастабильность Вселенной – свойство, не вызывающее особых разночтений – сформировалась на ранних этапах ее эволюции. Структура Вселенной обладает устойчивым набором констант, принципов и фундаментальных законов. Такого рода метастабильность присуща также биосфере Земли, человечеству и, что нас интересует, разуму. Исследование биосферных явлений и жизни в целом показывает, что подобные системы обладают открытостью, сложностью самоорганизации с присущим ей циклом переходов от хаоса к порядку (и наоборот), а также направленностью. Еще более сложная картина предстает, когда мы вторгаемся в сферу исследования социальной жизни и истории человечества.

В сфере человеческих отношений ось порядок-хаос трансформируется в дополнительную пару добро–зло, и историческое (циклическое) движение совершается в этих координатах. Цикл смены хаоса и порядка может быть представлен другой системой, например, выполнение кармического долга и освобождение от него в ходе эволюции, что также трансформируется в соотношение добра и зла. Выберем из набора архетипов наиболее известный из них и, по-видимому, главный – архетип «героя», который призван осуществить (воспроизвести) посредством жертвы связь родовой сущности общины, которую герой представляет, с космическим целым (с духами Природы, Космоса), тем самым мифологизировать жизнь общины, т. е. определить место общины в мифе о возникновении и конце мира. Таковы сказания о Гильгамеше, Пуруше. Известны варианты индусского мифа о творении. Речь идёт о создании Вселенной из членов тела первочеловека Пуруши – как природной, так и социальной организации. Когда разделили Пурушу, … брахманом стали его уста, руки – кшатрией, бёдра его – вайшьей, из ног возник шудра. Луна родилась из мысли, из глаз возникло солнце, … из головы возникло небо… [7, X 90]. То, что в древности осуществляли в виде человеческих жертвоприношений, позднее – в виде их символики, скажем, преломления хлеба, по-прежнему актуально и для современных жизненных практик. Человеческая психика как самоорганизующаяся система имеет особую направленность. Так, присущая всем аналогичным системам черта, которая может быть онтологически выражена как проблема структурной устойчивости, в рамках психологии человека специфицируется в проблему свободы. Свобода приобретает разные аспекты в жизни общества и человека – это может быть форма игры, риска, но что особенно актуально, так это творчество. По-прежнему важны поиски единства, гармонии, когерентности, целостности, сложности, будь то «единство многообразного», структурная устойчивость или свобода и счастье. Все эти поиски объединяет понятие творчества, имеющее фундаментальное значение для эволюции сознания, для формирования его устойчивости.

Две опасности угрожают миру – порядок и беспорядок, так говорил поэт Поль Валери. Индивид может играть роль флуктуации в малых группах, в свою очередь, группы могут создавать флуктуацию в глобальном сообществе. Феномен метастабильности здесь играет существенную роль. Возникает вопрос о пределах сложности. Там, где кончается стабильность, сложность становится эволюционно неустойчивой. Стабильность ограничена особенностями связей с окружающей средой (таковы «управляющие параметры» системы). При вероятностно-статистическом взгляде на вещи слишком высокая сложность приводит к потере стабильности. Самоорганизация неравновесных (т. е. удаленных от равновесия, хаоса, максимума энтропии) систем может быть нестабильной и существовать развиваясь. Важным здесь является то, что процессы внутри системы идут достаточно быстро, позволяя нивелировать мелкие и даже средней величины флуктуации, сохраняя систему в рамках устойчивой метастабильности. При этом переход к новой структуре откладывается на неопределенное время. Метастабильность есть отложенная эволюция (или отложенная революция). Если мы говорим о метастабильности сознания, то должны определиться с началом этого периода. Всем известно высказывание К. Ясперса об «осевом времени» в истории человечества. Значение этого термина велико, поскольку, если отвлечься от конкретных сроков, оно говорит о том, что в рамках метастабильности сознания мы сможем понять тех, кто жил в аналогичных условиях, даже если минули десятки тысяч лет. Если спустя 100 или 200 лет структура сознания потеряет метастабильность, то нас не поймут уже ближайшие наши потомки. Это, по сути, и есть «конец света». И здесь следует задуматься о так называемых «параметрах порядка», определяющих метастабильность сознания. К ним относятся язык, орудийная деятельность, т. е. то, что характеризует основные способы общественного производства и жизнедеятельности, а также средняя продолжительность жизни людей как один из основных управляющих параметров системы воспроизводства жизни индивидов и общества в целом.

«Параметры порядка играют доминирующую роль в концепции синергетики. Они “подчиняют” отдельные части, т. е. определяют поведение этих частей. Связь между параметрами порядка и отдельными частями системы называется принципом подчинения. С определением параметров порядка практически описывается поведение системы. Вместо того чтобы описывать поведение системы посредством описания отдельных ее частей, нам нужно иметь дело или описывать поведение только параметров порядка. Другими словами, мы получаем здесь огромное информационное сжатие» [11, c. 8]. Язык (речь) живет намного дольше, чем любой человек, потому это – параметр порядка. Когда рождается человек, он, скорее всего, будет расти в среде языка своих родителей. Младенец подчиняется языку как параметру порядка. Приведем пример из области науки: парадигма есть ни что иное как параметр порядка. Победившая парадигма принимается учеными и студентами; они определенное время находятся в ее подчинении. То же самое происходит с функционированием в обществе идеалов, вкусов, моды и т. п. Потребности людей удовлетворяются по мере подчинения параметрам порядка – так устанавливается социальная норма. Из-за недостатка образования, понимания, владения истинными знаниями, люди подчиняются параметрам порядка в принятии решений, в выборе того или иного варианта действий – архетипам, нормам, традициям, государственной власти. С проблемой принятия решений мы сталкиваемся в личной жизни, на экзистенциальном уровне, однако подчиняемся параметрам порядка, установленным на макроуровне – в экономике, политике или духовной сфере жизни общества. Подчиняемся мы потому, что информация для решения проблемы, как правило, крайне неполна. Часто требуется принимать решение в конфликтной ситуации, где каждый шаг сопряжен с риском. В идеальном случае известные данные совпадают с требуемыми данными для решения проблемы. Однако жизнь далека от идеала.

Система может потерять устойчивость при изменении управляющих параметров. Так, существенное (и резкое) увеличение продолжительности жизни людей может вызвать серьезный конфликт «отцов и детей». Непонимание между теми, кто «мало знает» и теми, кто «много знает» может стать непреодолимым. Образуется четкий водораздел между селектором (руководящим правилом) «свобода оправдывает зло», что входит в определение свободы как критерия прогресса и селектором, запрещающим оправдание цели любыми средствами. В этих условиях возникнут новые языки и способы коммуникации, существенно разделяющие людей. Новое соотношение параметров порядка приведет к неравенству, которое станет непреодолимым, а враждебность противоположных группировок стремительно возрастет. Воспроизведется древняя ситуация «варвары/эллины», но в гораздо более опасной для сохранения мира форме.

Современные языки в большей или меньшей степени выражают отношение людей к объектам, главным из которых является сам человек. Основой взаимопонимания является сходное отношение друг к другу, сходное значение таких понятий как добро, справедливость, вера, любовь, честь, долг и т. д. Так, вера как моральное переживание по поводу поиска единомышленников становится излишней в условиях существенного (и резкого) изменения в структуре социальных коммуникаций: если знания начнут передаваться помимо воспитательной и образовательной процедуры, т. е. будут непосредственно «сбрасываться» на сайт индивида, а поиск единоверцев переведется в разряд поиска удобного «контента». Язык полностью сведется к передаче констатирующей информации. Более пристальный взгляд на возможную эволюцию сознания неизбежно зафиксирует изменения в «архетипике» поведения. Так, перерождение или даже исчезновение «религиозного сознания» станет первым признаком существенных изменений в структуре сознания, утраты им метастабильности. Впрочем, речь не идет обо всем человечестве. Если человечество перестанет быть единым целым, а неравенство (в результате нарастания глобальных проблем) достигнет необратимых размеров, то какая-то его часть останется «несовершенными» людьми, тогда как другая часть достигнет «совершенства». Во всяком случае, нет ничего невозможного в том, что человечество в будущем разделится на эти неравные части. Разрыв единства способен привести к появлению «сверхчеловечества». В этом смысле нельзя говорить о сохранении сознания в привычной для нас форме, его метастабильность разрушится, что коррелирует с четвертой модификацией АП – финальным АП (Ф. Типлер): если появление сознания (разумного информационного процесса) предполагается всем ходом развития Вселенной, то невозможно смириться с перспективой его уничтожения, которая кажется вероятной в ряде космологий. Природа обеспечит вечное существование сознания, но вовсе не обязательно в имеющихся сейчас (белковых) формах. Возможно, в будущем будет существовать уже не homo sapiens, a homo computeras [12]. Прежние смыслы жизни потеряют свою ценность, выстроится новая иерархия ценностей. Так, воспроизводимый веками смысл жизни отдельного индивида сводился к бессмертию рода, а смысл жизни человечества неизменно упирался в смертность индивида, обеспечивавшую сменяемость поколений. Значительное удлинение жизни отдельного индивида создаст условия для преобразования модели ротации поколений.

Известно, что эволюции подвержен не только порядок (его формы), но эволюционируют и формы хаоса, эволюционирует сама смерть. Познание и овладение тайнами Вселенной позволяют человеку изменять не только окружающий мир, но и самого себя, свое сознание. Так, при исследовании галактических «черных дыр» ученые все больше приходят к выводу о том, что структура «черной дыры» является обратной моделью возникновения Вселенной: процедура «свертывания» пространства-времени коррелирует с процессом «развертывания» пространства-времени. Аналогично построено сознание человека (и психика животного), а именно, на процессах кодирования и декодирования знаков, сворачивания и разворачивания их значений [14].

Согласно модификации сильного АП, Вселенная должна была иметь такие свойства, чтобы наблюдатель мог возникнуть в ней на некоторой стадии ее эволюции. Отсюда следует, что если мы возникли, то свойства Вселенной (фундаментальные физические константы) должны быть такими, а не иными (иначе нас бы просто не было). Другими словами, Вселенная была как бы «подогнана» под наше существование [16]. На языке синергетики такая «подгонка» может означать образование открытых когерентных структур, взаимодействующих с окружающей средой, наращивающих степень сложности и обладающих на определенных этапах аутопоэзисом (самовоспроизводством). С появлением сознания выбор сложных взаимодействующих между собой структур ориентируется не только на объективный отбор, но и на субъективный выбор. Спустя время эволюцию Вселенной будет определять человек, только это будет уже сверхчеловек (сверхчеловечество), обладающий максимальной полнотой информации, колоссальными источниками энергии и вещества, и нынешняя глобализация – условно первый шаг к этому.

Литература

1. Бранский В. П. Социальная синергетика как постмодернистская философия истории // Общественные науки и современность. – 1999. – № 6. – C. 117–127.

2. Бранский В. П., Микайлова И. Г., Зобова М. Р. Проблема «смысла жизни»: общефилософское и общенаучное значение. – СПб.: Изд-во СПбГЭУ, 2017. – 83 с.

3. Картер Б. Совпадения больших чисел и антропологический принцип в космологии // Космология: Теории и наблюдения. – М.: Мир, 1978. – С. 369–379.

4. Моисеев Н. Н. Судьба цивилизации. Путь Разума. – М.: Изд-во МНЭПУ, 1998. – 228 с.

5. Назаретян А. П. Цивилизационные кризисы в контексте Универсальной истории: синергетика, психология и футурология. – М.: ПЕР СЭ, 2001. – 239 с.

6. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой. – М.: Наука, 1986. – 432 с.

7. Ригведа. Мандалы IX–X. – М.: Наука, 1999. – 560 с.

8. Саймон Г. Науки об искусственном: Пер. с англ. Изд. 2-е. – М.: Едиториал УРСС, 2004. – 144 с.

9. Синергетическая философия истории // под ред. В. П. Бранского и С. Д. Пожарского. – Рязань: «Копи-Принт», 2009. – 314 с.

10. Современная космология. Философские горизонты. Антология / под ред. В. В. Казютинского. – М.: Канон + РООИ «Реабилитация», 2012. – 432 c.

11. Хакен Г. Синергетика. Иерархии неустойчивостей в самоорганизующихся системах и устройствах. – М.: Мир, 1985. – 424 с.

12. Barrow J. D., Tipler F. J. The Anthropic Cosmological Principle. – Oxford: Clarendon Press, 1992. – 738 с.

13. Carter B. The Anthropic Principle and Its Implications for Biological Evolution // Philosophical Transactions of the Royal Society of London. – London. – 1983. – V. A310. – No. 1512. – С. 348.

14. Sagan C. Pale Blue Dot: A Vision of the Human Future in Space. – New York: Ballantine Books, 1994. – 429 с.

15. Stenger V. J. “The Anthropic Principle”. The Encyclopedia of Nonbelief – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.colorado.edu/philosophy/vstenger/Cosmo/ant_encyc.pdf (дата обращения: 28.10.2015).

16. Zeeya M. Was Our Universe Made for Us or Not? // New Scientist. – May 13, 2006. – № 2551.

References

1. Bransky V. P. Social Synergetics as a Postmodern Philosophy of History [Sotsialnaya sinergetika kak postmodernistskaya filosofiya istorii]. Obschestvennye nauki i sovremennost (Social Sciences and Modernity), 1999, № 6, pp. 117–127.

2. Bransky V. P., Mikaylova I. G., Zobova M. R. The Problem of the Meaning of Life: General Philosophical and General Scientific Significance [Problema smysla zhizni: obschefilosofskoe i obschenauchnoe znachenie]. Saint Petersburg, SPbGEU, 2017. 83 p.

3. Carter B. Large Number Coincidences and the Anthropic Principle in Cosmology [Sovpadeniya bolshikh chisel i antropologicheskiy printsip v kosmologii]. Kosmologiya: Teorii i nablyudeniya (Cosmology: Theories and Observations). Moscow, Mir, 1978, pp. 369–379.

4. Moiseyev N. N. The Fate of Civilization. The Way of Reason [Sudba tsivilizatsii. Put razuma]. Moscow, MNEPU, 1998, 228 p.

5. Nazaretyan A. P. Civilization Crises in the Context of Universal History: Synergetics, Psychology and Futurology [Tsivilizatsionnye krisisy v kontekste mirovoy istorii: sinergetika, psikhologiya i futurologiya]. Moscow, PER SE, 2001, 239 p.

6. Prigogine I., Stengers I. Order Out of Chaos: Man’s New Dialogue with Nature [Poryadok iz khaosa. Novyy dialog cheloveka s prirodoy]. Moscow, Nauka, 1986, 432 p.

7. Rigveda. Mandalas IX–X. Moscow, Nauka, 1999, 560 p.

8. Simon H. A. The Science of the Artificial [Nauki ob iskusstvennom]. Moscow, Editorial URSS, 2004, 144 p.

9. Bransky V. P., Pozharsky S. D. (Eds.) Synergetic Philosophy of History [Sinergeticheskaya filosifiya istorii]. Ryazan, Kopi-Print, 2009. 314 p.

10. Kazyutinsky V. V. (Ed.) Modern Cosmology. Philosophical Horizons. Anthology [Sovremennaya kosmologiya. Filosofskie gorizonty. Antologiya]. Moscow, Kanon + ROOI “Reabilitatsiya”, 2012, 432 p.

11. Haken H. Advanced Synergetics. Instability Hierarchies of Self-Organizing Systems and Devices [Sinergetika. Ierarkhii neustoychivostey v samoorganizuyuschikhsya sistemakh i ustroystvakh]. Moscow, Mir, 1985, 424 p.

12. Barrow J. D., Tipler F. J. The Anthropic Cosmological Principle. Oxford, Clarendon Press, 1992, 738 p.

13. Carter B. The Anthropic Principle and Its Implications for Biological Evolution. Philosophical Transactions of the Royal Society of London. London, 1983, V. A310, No. 1512, P. 348.

14. Sagan C. Pale Blue Dot: A Vision of the Human Future in Space. New York, Ballantine Books, 1994, 429 p.

15. Stenger V. J. “The Anthropic Principle”. The Encyclopedia of Nonbelief. Available at: http://www.colorado.edu/philosophy/vstenger/Cosmo/ant_encyc.pdf (accessed 28 October 2015).

16. Zeeya M. Was Our Universe Made for Us or Not? New Scientist, May 13, 2006, № 2551.

© М. Р. Зобова, 2018

УДК 141.82

Комаров Виктор Дмитриевич – федеральное государственное казённое военное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Михайловская военная артиллерийская академия», кафедра гуманитарных и социально-экономических дисциплин, доктор философских наук, профессор, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: vdkomarov@mail.ru

195009 Санкт-Петербург, ул. Комсомола, 22,

тел: (812) 292-14-74.

Авторское резюме

Состояние вопроса: В советской литературе по диалектическому и историческому материализму марксизм-ленинизм рассматривался как всесильное учение, но без акцентирования внимания на его объективной научности, закономерности. Объективная основа исторического материализма сводилась в основном к экономическим факторам. Коммунистическая идеология отрывалась от научно-материалистического понимания исторического процесса.

Результаты: Классический, аутентичный марксизм базируется на великих научных открытиях К. Маркса (закон определяющей роли способа производства материальной жизни в формационном развитии цивилизованного общества; закономерность присвоения прибавочной стоимости в росте капиталистической экономики). Уровень реального гуманизма общественной жизни любой формации объективно обусловлен производительностью общественного труда и выражается в богатстве услуг по воспроизводству народной жизни. Наиболее обоснованным и плодотворным способом применения теории и методологии К. Маркса к решению проблем современной России в эпоху информационного общества можно считать подход, развиваемый теоретиками и идеологами КПРФ, в частности – в работах лидера партии Г. А. Зюганова.

Область применения результатов: Современный вариант марксистской теории общества является наиболее адекватной теоретической основой его дальнейшего преобразования. Бескризисный прогресс производительных сил, гармонизация производственно-экономических и социально-производственных отношений, непосредственное народовластие и торжество коммунистической духовности – системная цель социалистического преобразования экономической, социальной и культурной политики народно-демократического государства.

Выводы: Сознательное использование открытого марксизмом основного закона общественного развития цивилизации обеспечивает партии научного коммунизма успехи в руководстве борьбой рабочего класса, всех трудящихся за общественный прогресс любой страны в информационную эпоху. Марксизм-ленинизм есть современная наука о реально-гуманистическом прогрессе постиндустриального общества. Научная обоснованность коммунистической идеологии – гарантия её творческих успехов и нарастающих практических побед в развитии мировой цивилизации.

Ключевые слова: классический марксизм; аутентичный марксизм; марксизм-ленинизм; способ производства материальной жизни; основной закон общественного развития; общественная формация; производственно-экономические отношения; социально-производственные отношения; экономический материализм; коммунистическая идеология.

On the Effect of the Basic Law of Social Development in the Information Society

Komarov Viktor Dmitrievich – Mikhailovskaya Military Artillery Academy, Department of Humanitarian and Socio-Economic Disciplines, Professor, Doctor of Philosophy, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: vdkomarov@mail.ru

22, Komsomol st., Saint Petersburg, 195009, Russia,

tel.: (812) 292-14-74.

Abstract

Background: In Soviet literature on dialectical and historical materialism, Marxism-Leninism was viewed as an all-powerful teaching, but without accentuating attention to its objective scientific character, laws. The objective basis of historical materialism was reduced mainly to economic factors. Communist ideology broke away from the scientific-materialist understanding of the historical process.

Results: Classical, authentic Marxism is based on the great scientific discoveries of K. Marx (the law of the determining role of the mode of production of material life in the formative development of civilized society, the regularity in appropriating surplus value in the growth of the capitalist economy). The level of real humanism in the social life of any formation is objectively conditioned by the productivity of universal labor and is expressed in the wealth of services for the reproduction of people’s lives. The most substantiated and fruitful way of applying Marx’s theory and methodology to solving the problems of modern Russia in the era of the information society can be considered an approach developed by theorists and ideologists of the Communist Party, in particular, in the works of the party leader G. A. Zyuganov.

Research implications: The modern version of the Marxist theory of society is the most adequate theoretical basis for its further transformation. The crisis-free progress of the productive forces, the harmonization of production-economic and social-production relations, direct democracy and the triumph of communist spirituality are the systemic goal of the socialist transformation of the economic, social and cultural policies of the people’s democratic state.

Conclusion: The conscious use of the basic law of social development of civilization, open by Marxism, provides the party of scientific communism with success in directing the struggle of the working class, all working people for the social progress of any country in the information age. Marxism-Leninism is a modern science about the real-humanistic progress of post-industrial society. The scientific thoroughness of communist ideology is a guarantee of its creative successes and growing practical victories in the development of world civilization.

Keywords: classical Marxism; authentic Marxism; Marxism-Leninism; the mode of production of material life; the basic law of social development; social formation; industrial and economic relations; social and industrial relations; economic materialism; communist spirituality; communist ideology.

Судьба марксизма как научной основы коммунистической идеологии осложнилась в послесталинское время существования Советского Союза. С 50-х годов ХХ в. начался постепенный отход от ленинизма как марксизма эпохи империализма, пролетарских и национально-освободительных революций. Идеологическая эволюция времён хрущёвской «слякоти» и горбачёвской «катастройки» (выражение А. А. Зиновьева) привели к предательскому развалу СССР и к либерально-демократическому возрождению антикоммунистических идеологических концепций и выхолащиванию революционного марксизма до уровня гегелевской диалектики, экономического материализма и идеологии «гражданского общества».

В этот период многие российские философы стали переходить на позиции феноменологической эклектики и социальной психологии (вместо научной социологии). Исследователи проблем марксизма-ленинизма ударились в догматизацию его основополагающих принципов, начиная с материалистической диалектики, и начали постепенно «забывать» о научных открытиях аутентичного марксизма, игнорировать научно-революционные достижения ленинизма.

Антикоммунистические гонения оживили ревизионистские и социал-демократические тенденции в исследованиях отечественных катедер-марксистов. Однако на развалинах КПСС в этот же период последователями творческого марксизма-ленинизма закладывается научно-идеологическая основа новой партии трудового народа – Коммунистической партии Российской Федерации. В процессе своего становления КПРФ как партия ленинского типа очищает аутентичный марксизм-ленинизм от чуждых идеологических наслоений и ныне переходит к использованию в своей борьбе за социализм его научных достижений. Идеологи КПРФ ныне, в информационную эпоху практической борьбы за социализм, стремятся разрабатывать классические положения марксизма-ленинизма в свете принципа единства теории и практики.

1. Сущность открытого К. Марксом основного закона общественной жизни

Ярчайшим выражением основательности марксизма как науки об общественном развитии человечества предстают открытые и изучаемые им объективные законы строения, функционирования и развития общественной жизни людей. Наряду с законами естествознания и человековедения эти законы составляют базу эффективного управления цивилизационным процессом взаимодействия человечества с природой Земли и ближнего Космоса.

Настало время рельефно показать, что основным законом марксизма-ленинизма как науки об историческом процессе выступает закон определяющей роли способа производства материальной жизни общества.

Гений Карла Маркса выразился прежде всего в создании научно-философского метода исследования динамично взаимосвязанных явлений природы, общества, человека и мирового духа. В особенности это касается раскрытия в марксизме закономерности саморазвития самой сложной сферы бытия – общественной жизни человеческого рода. Фридрих Энгельс и самые талантливые ученики немецкого гения во главе с В. И. Лениным отмечали, что научно-философское творчество Маркса породило два его великих открытия – материалистическое понимание истории человечества и открытие прибавочной стоимости как «тайны» самовозрождения могущества капитала.

Однако во всех канонических изложениях структуры марксова учения оставался в стороне тот факт, что методологическим ключом ко всем социально-философским, экономическим и социологическим открытиям Маркса было открытие основного закона развития общественной жизни человечества. В учебниках и монографиях по теории марксизма как науки о закономерности общественного развития странным образом обходилась классическая авторская формулировка основного закона.

В условиях первого в истории капитализма мирового экономического кризиса 1853–1858 гг. К. Маркс, усиленно занимаясь вопросами политической экономии, приступил к разработке большого труда по пролетарской политической экономии. В экономических рукописях 1857–1858 годов он сформулировал ряд важных положений, составивших методологическую основу «Капитала». Именно в это время были в общих чертах разработаны основы теории прибавочной стоимости – краеугольного камня марксистской политэкономии.

Первый выпуск большого научного труда был завершён в январе 1859 г. и издан в виде книги «К критике политической экономии» (июнь 1859 г., Берлин, 1000 экз.). В этом выдающемся экономическом произведении марксизма началась, по мысли В. И. Ленина, революционизация политической экономии. Научно-философскую основу этой революционности пролетарской политической экономии составило знаменитое предисловие Маркса к вышедшей книге, которое имеет самостоятельное научное значение. «Это предисловие, – как отметили сотрудники Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, – содержит гениальную характеристику сущности открытого Марксом единственно научного материалистического понимания истории, классическое определение самого существа исторического материализма. В нём, по словам В. И. Ленина, Маркс дал «цельную характеристику основных положений материализма, распространённого на человеческое общество и его историю» [5, с. 39].

Ядром «единственно научного материалистического понимания истории» в марксовом изложении выступает классическая формулировка основного закона общественного развития человечества: «Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще» [7, с. 7]. И после этого, как бы подчёркивая общесоциологический характер указанного закона, Маркс формулирует основной социально-философский принцип материалистического понимания единого, закономерного, противоречивого исторического процесса: «Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание» [там же].

В логической связи с узловыми положениями научной социальной философии К. Маркс формулирует другие базовые законы движения исторического процесса: закон определяющей роли производственных общественных отношений, соответствия этих отношений материальным производительным силам, фундаментальности реального базиса в отношении надстройки, объективной конфликтности эпохи социальной революции, определяющей роли системы производительных сил в судьбе общественной формации, объективной реальности узловых проблем развития человечества, прогрессивной ступенчатости его формационного развития, антагонистического характера общественного прогресса в предистории человеческого общества [см.: 7, с. 6–8]. В нашу информационную эпоху приходится констатировать, что за 160 лет существования марксизма далеко не все из этих открытых К. Марксом законов общественного развития получили научно-философскую разработку.

Когда идёт речь о догматизации социальной философии марксизма, то имеются в виду, на мой взгляд, упрощение, схематизация, порой выхолащивание жизненного содержания марксова понимания закономерности противоречивого исторического процесса. Попробую это уточнить на нескольких типичных примерах.

В коллективной монографии «Материалистическая диалектика» [см.: 8] при анализе категории «общественно-экономическая формация» произвольно, вопреки терминологии Маркса, в одно понятие сливаются употребляемые автором «Предисловия» врозь понятия «общественная формация» и «экономическая общественная формация» [см.: 7, с. 7–8]. Такое неадекватное прилагательное к введённому Марксом понятию «формация» (из биологии XIX в.?) породило термин, ставший «обычным» словосочетанием в марксистской литературе ХХ века.

Далее у авторов указанной академической монографии столь же странным образом появляется усечённый термин «способ производства», в содержании которого остаётся только производство материальных благ, а не производство материальной жизни общества определённой формации, как у Маркса. Такое лукавое «усечение» содержания марксовых категорий продолжается и далее: производственные отношения сужаются до уровня экономических отношений: «реальный базис» становится только экономической структурой общества, а надстройка (опять же вопреки аутентичному Марксу), отожествляется с формами общественного сознания. Далее у авторов монографии получается, что именно экономическая структура общества «выражает социальную функцию производственных отношений как экономической основы общества, складывающейся между людьми независимо от их сознания в процессе производства материальных благ» [8, с. 41].

При такой «формализованной» логике социально-философского мышления начинается балансировка на грани диалектико-материалистического и буржуазно-экономического пониманий роли «материального производства» в историческом развитии человечества. Буржуазная вульгаризация производства материальной жизни общества рождает различные концепции «экономического детерминизма», в России рубежа XIX–XX вв. появляется «легальный марксизм» (С. Булгаков), на почве которого формируется эсеровская идеология, а в конце ХХ в. – либерально-демократический экономизм. В Западной Европе послевоенного периода рецидивы легального марксизма породили идеологию еврокоммунизма, а в философии – либеральные метания постмодернизма на почве феноменологической псевдонаучности.

Мне представляется, что кризис диалектико-материалистического понимания в послесталинский период, особенно в ходе «перестройки», отход партийного руководства СССР и других стран народной демократии от ленинизма как творческого марксизма информационной эпохи привели к трагическому разрушению социалистической надстройки в указанных странах и к искусственному возрождению экономической структуры досоциалистического базиса.

Однако даже после целенаправленного развала Советского Союза и Восточноевропейского социалистического блока сохранившиеся в жизни народов этих стран элементы социалистического образа жизни могут стать основой для возрождения в условиях постиндустриального общества обновлённого социалистического способа производства материальной жизни народов указанных стран. Глобальной поддержкой этого процесса в условиях системного кризиса мировой капиталистической системы хозяйства становится революционный процесс создания социалистического способа производства материальной жизни народов Китая, Кубы, Вьетнама, Лаоса, КНДР и Латинской Америки. Современное развитие социалистической надстройки в этих странах с помощью достижений информационной эпохи способствует прогрессивному росту там традиционного некапиталистического способа производства материальной жизни субъектов национально-освободительного движения.

Ф. Энгельс в своё время указал, что социализм стал наукой о создании справедливого общества трудящихся благодаря марксизму как науке о закономерном развитии общества. К этому следует добавить, что в этих условиях идеология утопического коммунизма в виде первоначального христианства, а затем романтических проектов выдающихся гуманистов XVI – XIX веков стала превращаться в марксистскую науку о законах общественного развития человечества, которая стала использоваться рабочим классом и трудовой интеллигенцией для революционного преобразования капиталистической формации на принципах научного коммунизма.

Странно, что марксисты ХХ века, анализируя сущность материалистического понимания истории, не обратили серьёзного внимания на генезис марксовой формулировки основного закона общественного развития, который охарактеризовал Фридрих Энгельс в свежей рецензии (август 1859 г.) на первую публикацию первого выпуска «К критике политической экономии». Он указывает, что именно в период, когда буржуазные круги Германии старательно заучивали догмы англо-французской политической экономии, «…появилась немецкая пролетарская партия. Всё содержание её теории возникло на основе изучения политической экономии. С момента её выступления берёт своё начало также и научная, самостоятельная немецкая политическая экономия. Эта немецкая политическая экономия базируется в сущности на материалистическом понимании истории, основные черты которого кратко изложены в предисловии к разбираемому произведению» [10, с. 440–491].

И далее великий соратник Маркса выдвигает фундаментальное положение научной социальной философии: «Не для одной только политической экономии, а для всех исторических наук (а исторические науки суть те, которые не являются науками о природе) явилось революционизирующим открытием то положение, что “способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще”, что все общественные и государственные отношения, все религиозные и правовые системы, все теоретические воззрения, появляющиеся в истории, могут быть поняты только тогда, когда поняты материальные условия жизни каждой соответствующей эпохи и когда из этих материальных условий выводится всё остальное. “Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание”» [10, с. 491].

Далее Энгельс разъясняет великое методологическое значение этого гениального открытия Маркса. Оно выражает настолько простую истину жизни человечества, что «… должно было бы быть само собой разумеющимся для всякого, кто не завяз в идеалистическом обмане. Из него, – указывает Энгельс, – вытекают, однако, в высшей степени революционные выводы не только для теории, но и для практики» [10, с. 491]. Раскрывая дальше в своей рецензии содержание основного закона исторического процесса, Энгельс уже в прогностическом плане заявляет: «Таким образом, при дальнейшем развитии нашего материалистического тезиса и при его применении к современности нам сразу открывается перспектива великой, величайшей революции всех времён» [10, с. 491].

И действительно, ныне, в эпоху развития «информационального общества» (М. Кастельс) многие марксисты-ленинцы до сих пор догматически твердят о выхолощенном «историческом материализме», не замечая животрепещущей сердцевины научного понимания исторического процесса, поневоле возвращаясь на философские позиции буржуазной политической экономии. Из всего духа воинствующего научного материализма энгельсовской рецензии следует, что не только нынешние экономисты, но и многие современные социологи, политологи, культурологи весьма далеки от той гуманистической научности, которая присуща творческому марксизму-ленинизму.

2. Содержание основного закона общественного развития

Если сущность закона науки фиксируется обычно в его названии (формулировке), то содержание раскрывается путём выявления его связи с другими элементами и законами данной науки, указанием на специфику его практического использования. Касательно основного закона общественного развития такое методологическое действие связано с теоретической характеристикой его действия в социальной, политической и духовно-культурной сферах жизни цивилизованного общества, а также взаимосвязи с остальными элементами материалистического понимания истории. Такой анализ можно провести с помощью представительных трудов советского марксизма 80-х годов [2; 8].

В монографических, научно-популярных и учебных публикациях советского периода на разные лады часто вкривь и вкось материальное производство характеризовалось только как диалектическое единство производительных сил и производственных отношений. При этом учёные-экономисты обычно сводили категорию производительных сил к логическому единству рабочей силы и средств производства, включая мимоходом и предмет труда. Лишь в этом аспекте провозглашалось, что человек есть главная производительная сила общества, а остальное содержание производственной жизни – применение техники. Столь же схематично «экономизировались» производственные отношения: это – отношения между людьми и их группами в процессе производства материальных благ (специфика товарного производства материальных услуг оставлялась в стороне).

Ныне надо с научной строгостью отметить, что согласно аутентичному марксизму производственные отношения в любом способе производства материальной жизни объективно «раздвоены» на производственно-экономические и социально-производственные отношения.

Производственно-экономические отношения характеризуют взаимодействия производителей и торговцев при создании и перемещении (обмене) товаров в виде предметов и услуг (невещественных материальных благ) в рамках известной формулы Т–Д–Т. Именно деньги выступают здесь в качестве всеобщего эквивалента. В условиях рыночной экономики этот вид производственных отношений обезличен, имеет отчуждённый характер и чаще всего выступает внешне как собственно экономические отношения. Ортодоксальные марксисты именуют их «производственными отношениями» и в совокупности считают «экономической структурой общества».

Однако с позиции аутентичного марксизма производственные отношения практически имеют и другую ипостась. Фактические материальные отношения по поводу непосредственного производства и воспроизводства индивидуальной человеческой жизни следует обозначать как социально-производственные отношения. Сферой проявления сущности этих отношений в общественном бытии выступает не экономика, а социальная структура общества: семья + подсистема здравоохранения + подсистема образования + подсистема национальной безопасности (включая её оборонную, продовольственную и экологическую области). Высший уровень прогресса социально-производственных отношений в цивилизованном обществе обеспечивает формирование всесторонне развитой личности в долгожителях этого общества. Отвечая на известный социологический вопрос: «С чего начинается личность?», аутентичный марксист убеждённо заявляет: с развития социально-производственных отношений на прочном и динамичном фундаменте реальной экономики.[1]

Солидным изданием по марксистско-ленинской философии была монография перестроечного периода, подготовленная коллективом учёных СССР при участии авторов из ГДР [см.: 2]. В этой хорошо продуманной и тщательно отредактированной книге привлекают внимание XII глава об исходных положениях материалистического понимания истории [2, с. 246–257] и глава XIV с несколько «штампованным» заголовком: «Материальное производство – основа общественного развития» [2, с. 270–279].

В первой из этих глав авторы стараются оттенить сущность материалистического понимания истории на фоне преодолеваемого марксизмом идеалистического истолкования истории в буржуазной литературе XVII – первой половины XIX веков. Рисуя картину выработки Марксом и Энгельсом основных идей материалистического понимания истории, они, однако, не влезают вглубь этого творческого процесса, ограничиваясь общими рассуждениями об известных категориях схематизированного исторического материализма. Приводя известное указание В. И. Ленина о том, что «со времени появления “Капитала” … материалистическое понимание истории уже не гипотеза, а научно доказанное положение…» (5, с. 139–140), московские учёные не раскрывают содержание законов исторического процесса, которые являются ядром марксистско-ленинской науки об общественном развитии. Далее говорится об объективном характере законов общественного развития, но ни слова об их предметном использовании в ходе перестроечных преобразований в социалистическом обществе.

В начале главы XIV цитируется мимоходом марксова формулировка «способа производства материальной жизни», но прямая речь идёт об особой роли в развитии общества «способа производства материальных благ» [2, с. 270]. Производственные отношения трактуются как «экономическая структура общества» [2, с. 271]. Далее идут обычные рассуждения о взаимосвязи производительных сил и производственных отношений и выдвигается странное для марксистов положение: «Производительная сила организации и руководства производством тем значительнее, чем сильнее выявляется общественный характер производства» [2, с. 275].

Рассматривая «производственные, экономические отношения», авторы главы о материальном производстве делают ответственное заявление: «Производственные отношения включают в себя отношения по поводу производства, распределения, обмена и потребления материальных благ. Будучи системой, они имеют собственную структуру. Основой, главным определяющим элементом этой системы является собственность на средства производства» [2, с. 276]. Собственность трактуется как «основной элемент экономических отношений» и далее рассматривается в полном отрыве от человека как главной производительной силы. При этом именно экономические (а не производственные!) отношения рассматриваются «по фазам общественного воспроизводства: производство, распределение, обмен, потребление» [там же]. Проблема производства человека выпадает из анализа, и аутентичный марксизм «теряется вдали».

Получается, таким образом, что в классическом советском изложении основ диалектического и исторического материализма парадигмой материального производства как основы общественного развития человечества выступает экономический способ производства, который Маркс считал заключительным – капиталистическим способом производства материальной жизни именно классово-антагонистического общества.

Авторы от марксизма перестроечного периода осмысливают в такой псевдомарксистской парадигме лишь один из открытых Марксом законов общественного развития – закон соответствия производственных отношений характеру и уровню развития производительных сил [см.: 2, с. 277–279]. В отрыве от основного закона общественного развития, сформулированного К. Марксом в предисловии к первому выпуску «К критике политической экономии», авторы коллективной монографии считают, что именно закон соответствия «…выражает наиболее существенное, глубинное, устойчивое» во взаимодействии производительных сил и производственных отношений любой формации. «Во всех классово-антагонистических формациях, – пишут авторы, – это соответствие по своему существу является антагонистическим» [2, с. 278].

В позднем капиталистическом обществе разрешение этого антагонизма приводит к государственно-монополистическому капитализму. При социализме действие указанного закона означает «постоянное совершенствование, развитие всей системы производственных отношений». В конце ХХ века примером этого, как считают авторы, «является совершенствование системы управления народным хозяйством, осуществляемое в последнее время во всех социалистических странах, которое в значительной степени вызвано современной научно-технической революцией. Решение задач органического соединения достижений НТР с преимуществами социалистической системы хозяйства включает в себя в качестве важнейшего элемента совершенствование производственных отношений, в том числе управления» [2, с. 278].

По существу, марксисты перестроечного периода, не уяснив универсального смысла основного закона общественного развития, подменили его лукаво истолкованным законом соответствия производственных отношений характеру и уровню развития производительных сил. Своеобразно подводя «марксистскую базу» под известный принцип нового мышления – «Больше демократии, больше социализма!», академические учёные-философы вышли за пределы аутентичного марксизма-ленинизма и опрометчиво заявили: «Использование закона соответствия даёт возможность более полно удовлетворить потребности трудящихся на основе динамичного развития материального производства» [2, с. 279].

В капитальном советском труде о материалистической диалектике основной закон марксизма специально не рассматривается. Он как бы «скрыт» за анализом категории «общественно-экономическая формация» [см.: 8, с. 36–45]. Однако дальше один из авторов (В. С. Барулин) раскрывает содержание этого закона, анализируя основные сферы общественной жизни. Развивая учение видных советских философов о соотношении этих сфер, автор справедливо указывает, что понятие «сфера общественной жизни» в марксизме-ленинизме «выступает как важная и самостоятельная категория исторического материализма» и напрямую связывает её с марксовой формулировкой основного закона строения, функционирования и развития общественной жизни [8, с. 47–48]. Правда, он скромно считает это «известное положение К. Маркса» всего лишь «основной материалистической идеей» [8, c. 48–49].

Следуя общей традиции марксистов ХХ в., В. С. Барулин сводит богатое содержание категории «производство материальной жизни» к метафизическому понятию «материальное производство» и в духе экономического материализма пишет: «Область общественной жизни, связанная с производством материальных благ, и образует экономическую сферу общества …». При таком повороте социального философствования предмет материального производства «обесчеловечивается», а природа, к примеру, новорожденного человеческого существа сводится к качеству «материального блага».

Упоминая об «общесоциологических законах развития экономической сферы общества», В. С. Барулин рассуждает затем об «основных элементах экономической сферы», к коим относит производительные силы общества и производственные отношения, причём странным образом в состав производительных сил включаются предметы труда и духовно-идеальные компоненты человеческой деятельности [см.: 8, с. 50]. Естественно, из экономической сферы при таком подходе исключаются такие уникальные элементы производства человека, как тело индивида, его личность, психофизиологические свойства. Тем самым не схватывается диалектическое единство процесса производства материальной жизни общества как производства и воспроизводства человека – общественного существа, а также производства, воспроизводства необходимых для этого материальных благ и условий.

При указанной метафизической, экономической схематизации процесса производства материальной жизни неадекватным становится последующий анализ остальных трёх сфер общественной жизни. В. С. Барулин пишет: «Важной сферой общественной жизни, возникающей на основе экономической и непосредственно связанной с ней, является социальная» [8, с. 52]. Социальная сфера реально образована исторически сложившимися общностями людей, связанных непосредственно жизненными отношениями. К таким социальным общностям относятся общины, народности, классы, народ, нации.

Справедливо считая, что «…способ производства, материальная жизнь выступает в качестве ведущего, главного фактора формирования социальной сферы…», В. С. Барулин пишет: «Социальные общности объективны по своей природе… Именно материально-производственная жизнь общества с её различными сторонами, гранями структуры и т. д. выступает той основой, которая вызывает к жизни, обеспечивает существование и функционирование социальных общностей, делает их стабильными и постоянно воспроизводящимися, несмотря на неизбежную смену поколений» [8, с. 52–53].

Надо только уточнить, что непосредственное обусловливание существования и движения социальной сферы определённым способом производства материальной жизни выражается в практическом единстве процессов производства и потребления материальных благ людьми, входящими в конкретную социальную общность. Иначе говоря, именно такое единство составляет материальную основу определённого образа жизни данной общности. Всем известны сложившиеся в каждой общности традиции и повседневные обычаи потребления материальных благ. Это объективное поле фактов.

По моему убеждению, пространственно-временной континуум производства и потребления определённых, чаще всего традиционных для эпохи материальных благ есть система непосредственно-жизненных отношений людей всякой социальной общности. Я также считаю, что именно совокупное бытие социальных общностей составляет предмет научной социологии.

Системный подход к пониманию структуры уклада жизни определённой социальной общности открывает путь к научному познанию динамичной связи укладов жизни народности, класса, нации, супернациональной общности людей с исторической эволюцией способа производства материальной жизни цивилизованного общества. Знание механизма действия основного закона общественного развития человечества позволяет понять объективные причины зигзагов цивилизационного процесса в ходе великой смены капиталистической глобализации на социалистический путь развития человечества в XXI веке.

Некоторая методологическая ущербность анализа В. С. Барулиным сущности и структуры развития политической и духовной сфер общественной жизни также связаны с неадекватностью его трактовки открытого Марксом основного закона развития цивилизации.

В. С. Барулин отмечает: «Важную роль в жизни общества играет политическая сфера. Она включает в себя политическое сознание, политические организации и учреждения, политические отношения и действия. Сущностный признак этой сферы заключается в том, что в ней обобщённо, концентрированно отражаются экономические интересы, потребности социальных общностей и общества в целом» [8, с. 58].

Во-первых, здесь снова на место марксовой категории «способ производства материальной жизни» подставляется более узкое, тощее понятие экономического способа производства (материальных благ). Получается, что всё богатство материальной жизни народов древнейших цивилизаций (России, Индии, Китая, Азии) сводится к размеренной эволюции их разнотипных экономик при весьма неравномерном течении их общественной жизни в ходе формационного развития.

Во-вторых, при таком подходе к характеристике содержания политической сферы общественной жизни преувеличивается роль сознательного элемента и недооценивается аспект властного управления делами общества. Тем самым невольно преувеличивается роль экономической политики государства и приуменьшается роль его социальной политики, что особенно методологически не состоятельно в современную эпоху.

В-третьих, при таком подходе в стороне оказывается материально-экзистенциальная генетика военной деятельности не только государства, но и гражданского общества. Система социального насилия в классовом обществе напрямую связана с духовно-идеологической сферой, а опосредованно (через социальную) со сферой производства и воспроизводства материальной жизни общества.

Не стоит полностью соглашаться со следующим заявлением В. С. Барулина: «Если экономика играет определяющую роль в жизни общества, то политика – главенствующую. В экономической сфере формируется совокупность самых разнообразных, внутренне противоречивых возможностей развивающегося общества, выбор и реализация этих возможностей решающим образом зависит от политики» [8, с. 61–62]. В действительности жизнь уродливого буржуазного общества в современной России давно уже демонстрирует обратное: экономическая сфера его бытия движется в зигзагообразной амплитуде, а уровень материального благополучия большинства народа при либерально-демократической политике неуклонно понижается.

Касаясь категории «духовная сфера общественной жизни», В. С. Барулин справедливо отклоняет её отождествление с совокупностью форм общественного сознания, хотя сначала странным образом относит к ним науку, образование и воспитание. В конечном счёте он отмечает, что специфическими элементами духовной сферы жизни выступают виды и типы духовного производства, формы общественного сознания и определённые подсистемы общества – наука, образование, воспитание [8, с. 63–65].

Весьма туманны рассуждения нашего автора относительно детерминации духовной сферы общественной жизни. Из марксовой формулировки основного закона строения общественной жизни следует, что базовый детерминант духовных процессов общественной жизни – способ производства материальной жизни. В. С. Барулин видит эту линию детерминации, но считает, что в каждом из названных им элементов духовной сферы «проявляется совокупное действие многих детерминант», хотя для каждого элемента можно также «установить преимущественное значение какой-то одной или нескольких детерминант» [8, с. 65]. Такая методологическая софистика рождает далее целый ряд спорных суждений этого автора. Весьма поверхностно он освещает соответственно детерминирующую роль социальной и политической сфер жизни общества. Фиксируются разные каналы общекультурной детерминации духовной сферы общественной жизни.

В итоге систематизации указанных детерминантов духовной сферы общественной жизни «… самым общим синтезирующим показателем всех названных элементов, – как пишет автор, – является сознание» [8, с. 68]. Ещё более важен следующий вывод: «В классовом обществе в духовной сфере главную роль играет идеология, именно идеология господствующего класса». Идеология «оказывает наиболее сильное воздействие на развитие науки, образования, искусства … Поэтому ведущая роль идеологии в духовной сфере классового общества является своего рода отражением ведущей роли классов, государства в соответствующих сферах общественной жизни» [8, с. 68–69].

Со своей стороны, считаю необходимым подчеркнуть, что с возникновением и развитием марксизма как науки о законах общественного развития человечества только коммунистическая идеология трудящихся обрела научный характер. Именно научный коммунизм стал идеологией пролетариата капиталистических и рабочего класса социалистических стран.

В современной России только КПРФ имеет научно выверенную программу вывода великой страны из затяжного системного кризиса. В отличие от псевдомарксистской идеологии КПСС, именно эта партия сильна коммунистической идеологией, опирающейся на фундамент творческого марксизма-ленинизма как науки об объективных законах общественного развития. Выступая на Международной теоретической конференции РУСО, заместитель председателя ЦК КПРФ Д. Г. Новиков отметил, что миссия КПРФ как партии трудового народа «требует постоянного научного поиска, исследования важнейших экономических, социальных, политических и духовно-культурных процессов, которые происходят в современном обществе» [9, с. 4].

В связи с предпринятым в советском марксизме освещением научного содержания основного закона общественного развития ныне становится актуальной еще одна тема. В условиях развития информационного общества методологическое значение имеет критический анализ концепции перспективной научной идеологии партии трудящихся, разработанной нашим известным философом и социологом Александром Александровичем Зиновьевым [см.: 3].

Возвратившись из диссидентской эмиграции уже в постсоветскую Россию, А. А. Зиновьев выступил весьма своеобразным оппонентом советского марксизма. В начале XXI века он выпустил в серии дискуссионного клуба КПРФ монографию, где написал: «Марксизм имел высокий интеллектуальный уровень в качестве массовой и государственной идеологии. Но … он идеологами-марксистами превозносился именно как наука… Я педантичным образом проанализировал марксистское учение именно в этом аспекте и установил, что все его основные понятия и утверждения не соответствуют критериям логики и методологии науки» [3, с. 84].

Далее Зиновьев в указанном сочинении с позиции логического позитивизма, отвергая факт существования диалектической логики, характеризует марксистскую диалектику как схоластическую теорию «общих законов всего на свете». Отрицая всеобщность объективного единства и борьбы противоположностей, он распространяет это положение на другие законы диалектики и делает вывод: «Диалектика как учение есть языковая конструкция, и как таковая она должна строиться в соответствии с правилами логики. И прежде всего она должна быть логически непротиворечивой. Пренебрежение к логическому аспекту было и остаётся характерным для всех сочинений на тему о диалектике» [3, с. 88].

С постпозитивистской позиции фальсификационизма наш автор рассматривает «самую фундаментальную идею марксистского учения об обществе – материалистическое понимание истории». Объявляя затем «всеобщей банальностью» для всех материалистов «рассмотрение человеческого общества и истории человечества как объективной реальности», он утверждает, что сверх того марксизм «явление самой человеческой истории разделил на материальное и идеальное, что ровным счётом ничего общего не имеет с философским материализмом» [3, с. 89].

Расправившись такими способами с логическими основами диалектического материализма, А. А. Зиновьев анализирует интересующее нас общее понятие диалектики общественного развития. Он пишет: «В основе марксистской социальной доктрины лежит понятие способа производства. В этом, собственно говоря, и усматривается материализм: способ производства считается базисом общества, на котором возвышаются все “надстройки”, включая государственные учреждения. При этом начисто игнорируется тот факт, что ничего идеального в государственных учреждениях (армия, полиция, тюрьмы) нет и что в способе производства “идеальных” явлений не меньше, чем в надстроечных». Духом формально-логического эклектизма проникнуто и следующее утверждение автора: «В способе производства различаются производительные силы (средства производства и приводящие их в действие люди) и производственные отношения (отношения между людьми в процессе производства). Примат при этом отдаётся первым. А между тем были и есть общества, в понимании которых этот принцип просто ошибочен фактически» [3, с. 89–90].

Признавая факт, что в марксистском учении «общественные отношения делятся на материальные и идеологические», А. А. Зиновьев рассуждает дальше с формально-логической позиции о содержании этого факта: «Первые суть производственные отношения, экономическая структура общества. Вторые суть государство и право, такие формы общественного сознания как мораль, религия, философия, искусство, а также политическая и правовая форма сознания. Идеологические отношения суть лишь надстройка над материальными» [3, с. 91]. Оставляя в стороне всё многообразие материальных отношений при производстве материальной жизни общества, формально-логический критик советского марксизма приходит к столь же упрощённому, формально-логическому выводу о тождестве производственных отношений с экономическими: «Остаётся лишь одно: экономические отношения общества определяют собою все прочие, являются базисом для них» [3, с. 91]. И этот вывод, как видим, совпадает с позициями догматизированного марксизма, которые были вскрыты в предыдущем нашем анализе.

Очевидно, что неправомерное отождествление А. А. Зиновьевым догматического марксизма с научно-коммунистической идеологией и отрицание им методологической ценности диалектической логики привели его к отходу от диалектического материализма как философской основы аутентичного марксизма. Историческая практика ХХ века, в которую был объективно вовлечён А. А. Зиновьев вместе с советскими людьми, показывает, что социализм постепенно побеждает капиталистическую систему хозяйства именно потому, что марксизм-ленинизм стал научной основой социалистической идеологии.

Как мы уже видели, логик Зиновьев софистически подменяет понятие марксистской науки об общественном развитии человечества («человейника», по его выражению) термином «марксистская идеология». В этом смысле он пишет в своей книге, что важнейшую часть «марксистской идеологии образует учение об идеальном социальном строе… – учение о коммунистическом социальном строе» [3, с. 228]. Он считает, что именно марксисты назвали «его выражением “научный коммунизм”». Исповедуя эту, по Зиновьеву, утопическую догму, советские марксисты после социалистической реализации указанного идеала в СССР посчитали якобы, что в действительности реализован «неправильный коммунизм», но остались верны марксистской догме XIX века.

Игнорируя ленинскую теорию построения социализма в СССР и дальнейшего научного обоснования его перерастания в коммунизм, А. А. Зиновьев со своим пониманием социального идеала приходит к своеобразному «кунктаторскому» заключению. Коммунистический идеал, по его мнению, возможен лишь как результат «объективного научного исследования». Запутавшись далее в тенетах негативной диалектики и софистики, он пишет, что «принципиальное отличие его (социального идеала – В. К.) от марксовского и домарксовского коммунизма заключается в том, что он должен быть не плодом воображения и субъективных желаний угнетаемых масс людей, а лишь результатом научного исследования колоссального практического опыта реальных коммунистических стран (Советского Союза в первую очередь) в течение десятков лет» [там же, с. 232].

В ходе «научного изучения фактического опыта Советского Союза и других коммунистических (часто их называли социалистическими) стран» нужно будет, верно отмечает философ Зиновьев, «в индивидуальном (неповторимом) историческом потоке событий выделить то, что является непреходящим, универсальным, закономерным». На этой основе удастся, по Зиновьеву, «вылепить сам тип социальной организации, законы которой суть одни и те же для всех времён и народов, где появляются соответствующие объекты и условия для их бытия» [3, с. 232–233].

Ну, наконец-то: став на позиции отрицаемой им марксистско-ленинской диалектической логики, русский философ, социолог, логик А. А. Зиновьев прибыл в поле решения реально-гуманистических задач современной эпохи. Он справедливо считает, что «интеллектуальными источниками новой (альтернативной) идеологии» могут стать «изучение советского опыта» и «научное исследование самого западнизма, в котором в силу объективных социальных законов развиваются антизападнистские тенденции …» [3, с. 233]. Именно такими законами, открытыми марксизмом-ленинизмом, и являются основной закон и другие указанные в начале статьи законы общественного развития.

И мы видим, что уход Зиновьева с постпозитивистских позиций под влиянием диалектико-логического осмысления процессов капиталистической и социалистической глобализации приводит его к верному выводу о том, что в партию коммунистического будущего должны войти люди, выработавшие новое, научно-идеологическое учение о реальных перспективах общественного развития цивилизации.

Имея в виду постсоветскую Россию и другие страны либерального капитализма, А. А. Зиновьев верно отмечает: «Государству, отбросившему светскую идеологию и вставшему на путь возрождения религиозного мракобесия, новая светская идеология враждебна. Деловые круги в лучшем случае к ней равнодушны. Интеллигенция возглавляет процесс идеологической деградации страны (выделено мною – В. К.) Так что новая идеология… должна создаваться как явление интернациональное, а не узконациональное» [3, с. 235].

Как видим, доктор философских наук, профессор МГУ А. А. Зиновьев, будучи специалистом по логике с мировым именем, на заключительном этапе своей творческой деятельности отошёл от методологических принципов классического марксизма-ленинизма. Он считает, что во второй половине ХХ в. в общественном развитии человечества произошёл переломный переход от эпохи обществ к эпохе описанных им сверхобществ. Поэтому для него естественным стал переход от марксистской теории общественных формаций к концепции цивилизационного развития мирового «человейника». Великие открытия К. Маркса при исследовании закономерности общественного развития и марксистские новации В. И. Ленина в этих условиях якобы утратили свою актуальность. Отсюда следовал логический вывод о необходимости разработки некой новой идеологии для партии трудящихся в «глобальном сверхобществе». Тут основной закон общественного развития, открытый Марксом, был методологически не нужен [см.: 1, с. 348–349].

3. Марксизм-ленинизм как научная основа современной коммунистической идеологии

Классический марксизм базировался на признании объективной истинности нескольких открытых им общесоциологических законов общественного развития. Их практическое использование в руководстве революционно-освободительным движением народных масс во главе с пролетариатом побуждало социал-демократические партии развивать коммунистическую идеологию и научно рационализировать классовую борьбу рабочих и крестьян в экономической и политической формах.

В эпоху империализма в России революционный марксизм приобрёл научную форму ленинизма и был разработан реалистический проект социалистического преобразования традиционного классового общества. Великая Октябрьская социалистическая революция, победившая в России (1917–1922 гг.), открыла политический путь для практической реализации этого грандиозного марксистско-ленинского проекта в евразийском масштабе. Трудами коммунистических идеологов ряда стран Европы и Азии марксизм, диалектико-материалистически осмысливая достижения всей неклассической науки ХХ в., приобрёл качество неклассического марксизма и закономерно выступил в мировой культуре как марксизм-ленинизм. В разработках ряда советских и зарубежных идеологов научного коммунизма он понимался обычно как творческий марксизм.

Послесталинский период характеризовался отходом ряда прогрессивных и революционных мыслителей от коммунистической идеологии и игнорированием научного значения марксизма-ленинизма. Такая капитулянтская позиция свойственна бывшим «заслуженным адептам» научного коммунизма в России и европейских странах.

Иначе рассуждали выдержавшие ельцинский погром российские коммунисты. Созданная на развалинах КПСС Коммунистическая партия Российской Федерации, пережив период мучительного становления и острых идеологических дискуссий, взяла за научную основу своей программы аутентичный марксизм-ленинизм. Её лидером стал высокообразованный ленинец марксистской закалки Геннадий Андреевич Зюганов, успешно разработавший в советское время такие важные проблемы творческого марксизма-ленинизма, как «Основные направления развития социалистического городского образа жизни» (кандидатская диссертация) и «Основные тенденции и механизм социально-политических изменений в современной России» (1995 – докторская диссертация).

В отличие от профессора А. А. Зиновьева, который издалека наблюдал за трагическим разрушением социалистического лагеря извне и изнутри, обласканного многими зарубежными академиями и премиями, – доктор философских наук Г. А. Зюганов, используя неклассический марксизм как «оружие, огнестрельный метод» (Маяковский), самоотверженно и со знанием дела боролся с догматиками и предателями дела Ленина на постсоветском пространстве [см.: 1, с. 356]. При поддержке советских учёных социалистической ориентации, оставшихся верными защитниками идеологии научного коммунизма на позициях творческого марксизма-ленинизма, Г. А. Зюганов с соратниками из стойких коммунистов воссоздал и возглавил ленинскую партию в новом облике.

Анализируя обобщающую книгу Г. А. Зюганова об идейно-теоретической основе КПРФ [см.: 4], мы не находим в ней прямых ссылок на открытые марксизмом и развиваемые в ленинизме объективные законы человечества на пути к глобальному коммунизму. В духе принципа единства теории и практики (как основного в научной философии) автор указывает на многие элементы научности идеологического облика коммунистической партии XXI века. Делается это на основе марксистско-ленинского анализа советского опыта построения, защиты и развития социалистического общества.

Элементы творческого марксизма-ленинизма в диалектико-материалистическом понимании строительства обновлённого социализма на постсоветском пространстве Евразии фиксируются в представленной книге лидера КПРФ следующим образом.

1) Сначала о лидерах научного коммунизма как идеологии трудящихся ХХ века: «Ленин и Сталин … находятся вместе с нами на переднем крае борьбы за торжество исторической правды» [4, с. 4]. «Опираясь на труды основоположников марксизма, Ленин впервые научно обосновал систему идей, взглядов и ценностей, выражающую интересы трудового народа… Ленинизм остаётся источником нашей силы, ленинская методология помогает нам понять сущность политической борьбы в современных условиях, выработать верную стратегическую линию. Это наше главное преимущество в тяжёлом противостоянии силам реакции, пытающимся повернуть историю вспять» [4, с. 5–6].

2) Представители фрондирующей российской интеллектуальной «элиты» зря ломают головы в поисках национальной идеи. «Во-первых, национальная идея нынешнему режиму не нужна. А во-вторых, она давно уже есть у нашего народа. Это сильное государство, высокая духовность, справедливость и коллективизм» [4, с. 6].

3) Буржуазная идеология как в виде «западнизма» (А. А. Зиновьев), так и в форме обоснования «криминального, компрадорского капитализма в нашей стране» не имеет под собой какой-либо серьёзной научной основы. «Поэтому, проводя политику антикоммунизма и антисоветизма, новоявленная российская буржуазия выставляет убогие и заезженные аргументы, задача которых сводится к одному – опорочить советский строй, извратить нашу историю, вывернуть её наизнанку» [см.: 4, с. 7].[2]

4) Для развития современной России нужна не лозунговая «модернизация», а речь должна идти «о непрерывном процессе научно-технического развития» в форме модернизации реальной экономики на основе развёртывания научно-технологической революции [см.: 4, с. 8–13].

5) На основе опыта Советского Союза государственность в России сильна народовластием в форме советов, народностью своих вождей, планомерным разрешением противоречий между народом и властью, систематическим обучением трудящихся делам управления государством [см.: 4, с. 14–19].

6) Материальное благосостояние народа при социализме может укрепляться и развиваться путём «обеспечения максимального удовлетворения растущих материальных и культурных потребностей всего общества путём непрерывного роста и совершенствования социалистического производства на базе высшей техники» [см.: 4, с. 21–26].

7) Только коммунистическая партия на основе модернизации и использования достижений марксистско-ленинской теории может обеспечить успешное начало, укрепление и завершение социалистического строительства государственными усилиями трудящихся во главе с рабочим классом [см.: 4, с. 27–88].

8) По существу в свете основного закона общественного развития любой страны Г. А. Зюганов написал: «Модернизация общества предполагает его духовное и интеллектуальное совершенствование, повышение качества жизни. В обновлении производства, в политических преобразованиях нет смысла, если они не ведут к улучшению жизни человека, его культурного и духовного облика» [4, с. 105]. Однако ныне «российская верхушка хочет провести модернизацию на принципиально иной основе. Она пытается осуществить её в интересах тончайшей правящей прослойки, отказываясь от главных особенностей российской цивилизации, составляющих её силу – коллективизм, справедливость, верховенство духовного над материальным» [4, с. 109].

9) «КПРФ подчёркивает, что стране нужна … модернизация социалистическая, которая обеспечит благосостояние всех граждан России и возрождение её державной мощи» [4, с. 111]. И далее Г. А. Зюганов как её научный лидер указывает, что для развёртывания этой модернизации реальны «…такие основные направления, как: 1) реконструкция всего государственного аппарата; 2) изменение отношений собственности на стратегические отрасли экономики и природные ресурсы; 3) поддержка науки и ускоренное развитие наукоёмкого производства; 4) новая культурная революция, стержень которой – создание прогрессивной и широкодоступной образовательной системы» [4, с. 118–119].

10) Имея в виду решающую роль развития производительных сил в прогрессе способа производства материальной жизни, Г. А. Зюганов отмечает: «Не отвечает потребностям развития страны нынешняя структура её производительных сил. Она пришла в полный упадок и совершенно недееспособна. Из 140 миллионов граждан России лишь 25 миллионов человек работают в реальном производстве». Деградация села и агропромышленного комплекса России привела к утрате ею продовольственной безопасности. Нуждается в технологической модернизации её промышленность. Разрушена единая транспортная система России. Строительная отрасль погрязла в откровенном жульничестве при наличии затяжного кризиса ЖКХ [см.: 4, с. 123–128].

11) Г. А. Зюганов показывает, что только реальный гуманизм марксистско-ленинского толка обеспечивает историческое воплощение коммунистического идеала всесторонне развитой личности в каждом гражданине цивилизованного общества. Он пишет: «Российский капитализм с его пещерными нравами отвергает основополагающие идеи гуманизма, рассматривающие человека как мерило всех ценностей… С реставрацией в России индивидуалистических отношений, люди оказались погружёнными в чуждую им общественную атмосферу, в которой деньги превращены из средства в цель существования человека» [4, с. 144–145].

12) Указывая марксистско-ленинский, социально-патриотический «путь спасения и возрождения России», Г. А. Зюганов пишет: «Только смена общественных отношений, возрождение твёрдых социальных гарантий и нравственных устоев способно поднять людей на большое дело. Две главные идеи всегда вдохновляли граждан России на подвиги и победы. Это – идеи патриотизма и социальной справедливости, которые соединяются под знаменем социализма» [4, с. 157].

13) Раскрывая источник таких угроз национальной безопасности России, как демографическая катастрофа, подрыв экономической безопасности, разрушение российской науки, энергетический коллапс, ликвидация продовольственной безопасности, подрыв экономического и культурного единства страны, система социального апартеида, деградация оборонной безопасности, Г. А. Зюганов делает вывод: «Депопуляция и бедность населения, соединённые с разрушением промышленности и сельского хозяйства, помноженные на падение духовно-культурного уровня населения, сформировали самую значимую и опасную угрозу каждому гражданину России, угрозу нашей национальной безопасности. Это угроза полной потери независимости и окончательного разрушения страны» [4, с. 170].

14) «Методологической основой идейно-теоретической и практической деятельности КПРФ всегда была и есть теория марксизма-ленинизма», – заявляет лидер коммунистов России [4, с. 265]. И далее он справедливо указывает на стержневое значение классового подхода к марксову положению о решающей роли трудящихся в производстве материальной жизни любого общества: «Применительно к общественной жизни метод материалистической диалектики выражает себя в классовом подходе к анализу и оценке социальных фактов и явлений» [4, с. 267].

15) Как квалифицированный представитель научной социальной философии, Г. А. Зюганов показывает, что реально-гуманистические достижения советского социализма могут стать в современной России «основой того образа будущего», который вполне может «представить убедительную альтернативу нынешнему порядку вещей» [4, с. 289]. Имея в виду современный способ производства материальной жизни в странах народной демократии информационной эпохи, Г. А. Зюганов делает важное с точки зрения марксистско-ленинской теории заявление: «Слагаемыми этой альтернативы станут также успехи стран и народов, реализующих свой социальный идеал сегодня. Китай, Вьетнам, Белоруссия доказывают, что социально ориентированное государство с регулируемой им экономической жизнью и независимым политическим курсом – предпочтительнее моделей, навязываемых империализмом» [там же].

16) Регрессивный характер российского капитализма проявился за последние 30 лет постсоветской истории в отходе от социалистического способа производства материальной жизни народа. Несмотря на прикрытие этой экономической инволюции конституционным лозунгом «социального государства», за последнее десятилетие усилились организованные и стихийные протесты трудящихся России против деградации реальной экономики державы и прогрессирующего понижения жизненного уровня. Лишь у 200 богатейших семейств нашей страны непрерывно растут доходы и материальное благополучие. Менее заметны протесты нового пролетариата России и стран СНГ в сфере бытия производственно-экономических отношений. «Но социальный протест всё сильнее проявляет себя там, где сосредоточена трудовая интеллигенция, – в здравоохранении, образовании, культуре» [4, с. 291]. Далее Г. А. Зюганов приводит факты нарастания этого протеста в сфере социально-производственных отношений, что особенно характерно для информационного общества. «Пробуждение трудовых интеллигентов ещё не стало устойчивой тенденцией, – пишет лидер народно-патриотического движения России, – но сам его факт обнадёживает. Для нас, КПРФ, он имеет принципиальное значение: без лучших представителей интеллигенции, без людей просвещённых, мыслящих и честных, невозможно привнести социалистическое сознание в пролетарские массы» [4, с. 291–292].

17) Идеологи КПРФ как марксистско-ленинской партии нового типа обращают внимание и на тот факт, что именно в ходе революционного превращения российской цивилизации в советскую цивилизацию на базе социалистического способа производства материальной жизни началась культурная революция в духовных процессах жизни нового общества. «Безусловным достоянием социализма, – указывает Г. А. Зюганов, – стала идея приоритета духовных ценностей в сознании большинства советского общества … В деяниях творцов советской духовности социалистическая цивилизация обрела свою вечность. В них живёт она, и никому не дано её уничтожить» [4, с. 300–301].

18) Далее лидер КПРФ решительно обосновывает смелый тезис аутентичного марксизма (см. труды Ф. Энгельса о первоначальном христианстве): «Наша партия считает свободу атеизма – гарантией уважения религиозных и атеистических чувств людей. КПРФ – партия научного коммунизма, а стало быть, научного, но не воинствующего атеизма» [4, с. 307]. Ленинский подход при приёме верующих в коммунистическую партию прост: никакой пропаганды религиозных взглядов внутри партии. С точки зрения аутентичного марксизма, именно социалистический способ производства материальной жизни обусловливает динамичное единство светской и религиозной духовности на основе принципов гуманизма, справедливости и нравственности. В среде коммунистов России, выстрадавшей марксизм в форме ленинизма, «…вызрело убеждение, что в советской цивилизации будущего относительно государства трудящихся и Церкви будут построены по принципу уважительного мирного сосуществования» [4, с. 308].

Размеры статьи заставляют ограничиться цитированием узловых положений зюгановской книги об основах коммунистической идеологии. Тем не менее ясно одно: российские коммунисты вполне научно считают центральной магистралью перехода кризисной страны к достойной жизни народа эффективную социальную политику государственного народовластия. Тем самым они методологическими установками своего лидера доказывают творческий подход к использованию основного закона общественного развития ради построения обновлённого социализма в информационном обществе. В этом обществе народовластие обеспечивает такую организацию «всеобщего труда» (Маркс), при которой духовная культура народа органично связана с прогрессом его социального благосостояния.

В информационную эпоху интенсивно растёт научно-идеологический потенциал КПРФ. Творчески разрабатываются проблемы, отодвинутые в сторону идеологами КПСС вопреки потребностям жизни в послесталинский период. «Среди теоретических позиций, которые КПРФ отстаивала в период между XV и XVII съездами, были, – как отметил на Международной конференции зам. председателя ЦК КПРФ, кандидат исторических наук Д. Г. Новиков, – характеристики рабочего класса и пролетариата современной эпохи. Мы подчеркнули, что марксистско-ленинское положение о диктатуре пролетариата сохраняет своё значение, что диктатура пролетариата является диктатурой трудящегося большинства, направленной против диктатуры буржуазного меньшинства. С социально-классовых позиций мы рассмотрели национальный вопрос, показали классовое содержание русофобии, тесно связанной с антисоветизмом» [9].

Как видим, всё это – острые социальные вопросы, обусловленные ходом современного производства материальной жизни и тесно связанные с политической и духовной сферами общественной жизни современной России.

Список литературы

1. Алексеев П. В. Философы России XIX–XX столетий. Биографии, идеи, труды. – 4-е изд., перераб. и доп. – М.: Академический проект, 2002. – 1152 с.

2. Диалектический и исторический материализм / Под общ. ред. А. Г. Мысливченко, А. П. Шептулина. – 2-е изд., перераб. и доп. – М.: Политиздат, 1988. – 446 с.

3. Зиновьев А. А. Идеология партии будущего. – М.: Алгоритм, 2003. – 240 с.

4. Зюганов Г. А. Идейно-теоретическая основа партии. – М.: Издательство ИТРК, 2013. – 352 с.

5. Ленин В. И. Что такое «Друзья народа» и как они воюют против социал-демократов? // Полное собрание сочинений. Изд. 5. – М.: Издательство политической литературы, 1967. – С. 125–346.

6. Ленин В. И. Карл Маркс. Сочинения. Изд. 4. – М.: Госполитиздат, 1955. – С. 27–74.

7. Маркс К. К критике политической экономии // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. – Т. 13. – М.: Госполитиздат, 1959. – С. 1–167.

8. Материалистическая диалектика. В 5 т. Т. 4. Диалектика общественного развития / Под общ. ред. Ф. В. Константинова, В. Г. Марахова; отв. ред. В. Г. Марахов. – М.: Мысль, 1984. – 320 с.

9. Прорыв в новую эпоху // Газета «Правда». – 2017. – 9–14 июня. – С. 4.

10. Энгельс Ф. Карл Маркс. «К критике политической экономии» // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 13. – М.: Госполитиздат, 1959. – С. 489–499.

References

1. Alekseev P. V. Philosophers of XIX–XX Centuries. Biographies, Ideas, Works [Filosofy Rossii XIX–XX stoletiy. Biografii, idei, trudy]. Moscow, Akademicheskiy proekt, 2002, 1152 p.

2. Myslivchenko A. G., Sheptulin A. P. (Eds.) Dialectical and Historical Materialism [Dialekticheskiy i istoricheskiy materialism]. Moscow, Politizdat, 1988, 446 p.

3. Zinovev A. A. The Ideology of the Party of the Future [Ideologiya partii buduschego]. Moscow, Algoritm, 2003, 240 p.

4. Zyuganov G. A. Ideological and Theoretical Basis of the Party [Ideyno-teoreticheskaya osnova partii]. Moscow, Izdatelstvo ITRK, 2013, 352 p.

5. Lenin V. I. What the “Friends of the People” Are and How They Fight the Social-Democrats [Chto takoe “Druzya naroda” i kak oni voyuyut protiv sotsial-demokratov?] Polnoe sobranie sochineniy. Izd. 5 (Complete Works. Issue 5). Moscow, Izdatelstvo politicheskoy literatury, 1967, pp. 125–346.

6. Lenin V. I. Karl Marx [Karl Marks]. Sochineniya. Izd. 4 (Works. Issue 4). Moscow, Gospolitizdat, 1955, pp. 27–74.

7. Marx K. A Contribution to the Critique of Political Economy [K kritike politicheskoy ekonomii]. Sochineniya. Izd. 2. T. 13 (Works. Issue 2. Vol. 13). Moscow, Gospolitizdat, 1959, pp. 1–167.

8. Konstantinov F. V., Marakhov V. G. (Eds.) Dialectics of Social Development [Dialektika obschestvennogo razvitiya]. Materialisticheskaya dialektika. V 5 t. T. 4 (Materialistic Dialectics. In 5 vol. Vol. 4). Moscow, Mysl, 1984, 320 p.

9. A Breakthrough to the New Epoch [Proryv v novuyu epokhu]. Pravda (Truth), 2017, June 9–14, p. 4.

10. Engels F. Karl Marx. Outline of a Critique of Political Economy [Karl Marks. “K kritike politicheskoy ekonomii”]. Sochineniya. 2-e izd. T. 13 (Works. Issue 2. Vol. 13).Moscow, Gospolitizdat, 1959, pp. 489–499.