УДК 004.946; 141.1; 116; 165.8+004.946

Бурова Мария Леонидовна – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения», кафедра истории и философии, доцент, кандидат философских наук, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: marburova@yandex.ru

196135, Россия, Санкт-Петербург, ул. Гастелло, д.15,

тел: +7 (812) 708-42-13.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Исследование виртуальной реальности требует поиска адекватного онтологического и гносеологического категориального аппарата. Появившийся в последние годы интерес к философским системам начала XX века, в том числе к разновидностям философского реализма, позволяет сравнить эти системы с традицией русской философии всеединства, которую можно использовать при анализе виртуальной реальности.

Результаты: При анализе ряда сложившихся в исследовании виртуальной реальности философских парадигм (полионтичной, логической, субстанциональной, трактовки виртуального как недостаточного бытия и становления) выявляются их слабые стороны. Полионтичная парадигма тяготеет к эмпиризму и релятивизму, логическая – к конструктивизму, субстанциональная, предлагая в качестве всеобщей сущности материю, практически оставляет в стороне вопрос об идеальном. Социобиологическое истолкование дополненной реальности ведет к энактивизму; постмодернистское истолкование виртуального как становления подчеркивает его различие и несводимость к актуальному. В онтологии Н. О. Лосского подчеркиваются такие свойства мира, как иерархичность, системность, органическая целостность; способность к развитию, всеобщая связь и взаимодействие деятелей, событий, процессов. Сравнение реальности и действительности у С. Л. Франка позволяет сопоставить возможность, необходимость, становление и действительность для определения статуса виртуальной реальности.

Область применения результатов: Использование онтологии и гносеологии всеединства для исследования виртуальной реальности.

Выводы: Исходя из представления Н. О. Лосского о мире как органическом единстве субстанциональных деятелей и процессов, можно утверждать, что виртуальная реальность как таковая и в своих конкретных формах есть деятельность. В системе С. Л. Франка виртуальное соединяет в себе моменты чистой возможности и необходимости, становления и неосуществления, присутствие виртуального непосредственно переживается, но принадлежит к области непостижимого. Виртуальное есть реальность.

Философские системы всеединства с их разнообразной онтологией и разработанной диалектикой сохраняют свое теоретическое и общеметодологическое значение для исследования проблем современной науки и техники не менее, чем другие близкие им по времени западноевропейские философские концепции.

Ключевые слова: виртуальная реальность; философия всеединства; субстанциальный деятель; процесс; становление; виртуальный мир; возможность; действительность; реальность; деятельность.

Virtual Reality and the Philosophy of Unity

Burova Maria Leonidovna – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of History and Philosophy, Associate Professor, Ph. D. (Philosophy), Saint Petersburg, Russia.

E-mail: marburova@yandex.ru

15, Gastello st., Saint Petersburg, 196135, Russia,

tel: +7 (812) 708-42-13.

Abstract

Background: The study of virtual reality requires an adequate ontological and epistemological categorical apparatus. In recent years interest in the philosophical systems of the early XX century, including some species of philosophical realism, allows of comparing these systems with the tradition of Russian philosophy of unity for the possibility of its use in the analysis of virtual reality.

Results: The analysis of a number of existing in a study of virtual reality philosophical paradigms (polyontic, logic, substantial, the interpretation of the virtual as a lack of being and becoming) has revealed their weaknesses. The polyontic paradigm tends towards empiricism and relativism, the logical – towards constructivism, the substantial, as the universal essence of matter, practically leaves aside the issue of the ideal. Sociobiological interpretation of augmented reality leads to enactivism; the postmodern interpretation of the virtual as becoming emphasizes its difference and irreducibility to the actual. The ontology of N. O. Lossky emphasizes such characteristics of the world as hierarchy, consistency, organic integrity, ability to develop, universal interrelation and interaction of figures, events, processes. The comparison of different kinds of reality in S. L. Frank’s works allows you to consider possibility, necessity, becoming and reality for determining the status of virtual reality.

Applications: The use of ontology and gnoseology of unity for the study of virtual reality.

Conclusion: According to Lossky’s concept of the world as an organic unity of the substantial figures and processes, virtual reality as such and its specific forms is activity. In the system of S. L. Frank, the virtual combines in itself moments of pure possibility and necessity, becoming and non-realization; the presence of the virtual is directly experienced, but belongs to the realm of the incomprehensible. The virtual is a reality.

Philosophical systems of unity with their diverse ontology and developed dialectics retain their theoretical and general methodological relevance to the study of modern science and technology issues no less than similar Western philosophical concepts.

Keywords: virtual reality; philosophy of unity; substantial figure; process; becoming; virtual world; possibility; reality; activity.

В дискуссиях, проходивших недавно на страницах журнала «Вопросы философии», были поставлены две интересные проблемы, касающиеся реалистического поворота в философии науки и в философии сознания, а также актуальности русской философии в современном мире. Русская философия всегда тяготела к реализму, к синтезу науки, философии и жизни. Но это стремление делалось сильнее в период смены научных картин мира, борьбы гносеологических концепций, что особенно заметно в трудах представителей философии всеединства начала ХХ века С. Н. Булгакова, В. Ф. Эрна, Н. О. Лосского. Русскими мыслителями был внесен достойный вклад в философию науки, но значит ли это, что их взгляды остались частью истории философии и не могут использоваться для анализа современной нам реальности? Реальности, которая, как отметил В. А. Лекторский, «гораздо сложнее и запутаннее той, о которой шла речь ранее. Это и реальность (или не реальность?) квантовой физики, это виртуальная реальность, в которую так или иначе вовлечены современные люди, это техническая реальность, которая вторгается в жизненный мир человека и ставит под вопрос его существование в прежнем виде. Иными словами, вопросы философского реализма сегодня – это вопросы о том, как понимать познание и знание, как понимать возможности и границы науки, как осмысливать место человека в мире, возможности его трансформации или уничтожения» [см.: 10]. Эти важнейшие вопросы ставились в философии всеединства, и ответы на них, как мы полагаем, могут помочь при исследовании той новой составляющей нашей современной жизни, которую принято называть виртуальной реальностью. Обратим внимание и на то, что обращение к работам западных мыслителей начала XX века, похоже, становится модной тенденцией. Жаль только, что отечественные мыслители остаются незамеченными.

Безусловно, исследование виртуальной реальности и анализ данного понятия уже имеет свою историю. Сложились разные философские парадигмы в исследовании этого типа реальности, неоднозначность понятия, отмечаемая многими авторами, породила различные определения. Так, Т. М. Соснина насчитала их более двадцати [см.: 11]. Философский анализ понятия виртуальной реальности требует уточнения ее онтологического статуса и, прежде всего, связи с такими базовыми философскими категориями, как бытие, реальность, субстанция, а также с научными понятиями энергии, информации. Не менее важна и проблема познания виртуальной реальности. Воспользовавшись классификацией философских парадигм, предложенной К. В. Грязновой [1], попробуем выявить их слабые и сильные стороны.

Пожалуй, более всего заслуживает критики полионтичная парадигма, которая предполагает не просто множество разных реальностей, но и множество виртуальных реальностей, имеющих различную природу. Поскольку онтология всегда связана с гносеологией, указанный подход, продолжающий традиции номинализма и эмпиризма, затрудняет сравнение и иерархизацию, ибо сложно утверждать, какая из виртуальных реальностей (физическая, техническая, компьютерная и т. д.) является более реальной или более виртуальной. Также остается неясным, одинаковы ли они в своей степени виртуальности, или каждая представляет собой нечто иное (например, цифровая, электронная, киберреальность, гиперреальность). Какая из них несет в себе больше истины и блага, а какая – пользы, или они все равноценны. В любом случае акцент на множественности и взаимной несводимости виртуальных реальностей делает проблематичным поиск существенных, устойчивых свойств, которые имели бы как общий, так и специфический характер, и их обнаружение. То есть предлагается релятивистский подход. Выходом может быть либо признание множественности, разнообразия одной виртуальной реальности (как некой целостности), т. е. уход от полионтичности, либо полагание множества виртуальных миров. Последнее отсылает нас к традиции системы возможных миров, что позволяет соотнести виртуальность и возможность.

Сама идея множества миров заключает в себе именно признание отдельных форм бытия со своей историей и логикой существования, структурностью и размерностью. И в то же время мир – это нечто единое и целостное в себе самом, имеющее единые начала. С точки зрения онтологии можно рассматривать различные варианты, так или иначе связанные с монадологией Г. Лейбница. А с позиции гносеологии обратимся к понятию картины мира. Нет сомнения, что сложившаяся научная картина мега-, макро- и микромира постоянно расширяется, обогащается и может быть дополнена виртуальным миром, который следует понимать не только как воображаемый, созданный фантазией; с применением технических устройств или как внутренний мир человека, но и как имманентный, скрытно существующий на всех уровнях физического мира. Тем самым для познания виртуальной реальности можно применить различные методологические подходы: феноменологический, герменевтический, логический, эмпирический, но на основе определенной онтологии.

Систему виртуальных миров можно рассматривать иерархически, обнаруживая воплощение высшего в низшем, зависимость, но и несводимость. Или же, напротив, как в модальном реализме Давида Льюиса, где все возможные миры реальны и существуют изолированно.

Примером логического исследования виртуальных объектов с позиции возможных миров является работа Е. Д. Смирновой. На основе учения австрийского философа конца XIX – начала XX в. Алексиуса Мёйнонга о типологии бытия объектов рассмотрения (существующих и наличествующих) она определяет виртуальные объекты как наличествующие, но не существующие и принципиально невозможные ни в каком возможном мире. Это особые идеальные объекты, фикции, за которыми не стоят конкретные или абстрактные предметы, вне-бытийные объекты теорий [12]. Таким образом, виртуальные объекты ничего не репрезентируют.

Данная онтологическая система, безусловно, представляет историко-философский интерес, но виртуальные объекты становятся просто символической конструкцией, наподобие математических, а невозможность виртуальных объектов превращается в их нереальность. Такое рассмотрение соответствует дискуссиям начала XX века о положении математических объектов, но недостаточно для трактовки виртуальных миров или виртуальной реальности, которые не могут считаться простой совокупностью виртуальных объектов. На наш взгляд, предпочтительнее следовать принципу полноты реализации возможного, который А. С. Карпенко трактует как действие рекомбинации, когда соединение вместе частей различных возможных миров дает другой возможный мир, и происходит заполнение логического пространства [см.: 10]. Тогда виртуальный мир может состоять из объектов разной степени реальности, находящихся в различном взаимодействии. Еще один вопрос, который может возникнуть – а возможны ли виртуальные субъекты как элементы виртуального мира или виртуальной реальности? Можно ли их рассматривать как трансцендентальные, логические субъекты или трансцендентальное, переживающее сознание? Или мы имеем дело только с отдельными реальными субъектами, представляющими и конструирующими различные миры?

Более продуктивным в теоретическом плане представляется сопоставление виртуальной реальности и бытия. Основными здесь являются субстратный, энергетический и информационный подходы. Они предлагают рассматривать виртуальную реальность как особую репрезентацию материальных, энергетических и информационных (как естественных, так и искусственных) процессов. Если учесть, что энергия и информация связаны с материей, то, в конечном счете, виртуальная реальность в ее различных проявлениях оказывается одной из форм материи. Данная концепция развивается С. В. Орловым [см.: 9]. Это, безусловно, классический способ философствования, ибо предполагает поиск всеобщей сущности – субстанции, иерархию и внутреннюю связь форм виртуальной реальности. Но энергия и информация связаны и с духовной природой, и с деятельностью сознания, что требует возвращения к старому вопросу об идеальном в его отношении к материальному. При этом желательно не впадать в субъективистское, психологическое истолкование, отвечая на вопрос о статусе мира идеальных образований, и не сводить его к сконструированному миру и к деятельности отдельного сознания.

Представляет интерес и рассмотрение виртуальной реальности как недостаточного бытия или дополненной реальности. Такой подход находится на стыке философии техники и философской антропологии, так как имеет отношение к «ущербности» природы человека и желанию выйти за пределы имеющихся возможностей. Техническую виртуальную реальность (например, создаваемую при использовании различных тренажеров) можно рассматривать как симуляцию, имитацию реальности, подойдет и ее истолкование в духе Каппа как органопроекции человека или как совокупности технологий. Но возможно и толкование в биологическом духе как симбиоза человека и среды. Последнее опирается на понятие умвельта Я. фон Икскюля, предложенное в начале XX века. Как отмечает В. В. Чеклецов, «виртуальная, дополненная реальность – это не чуждый мир, а наш органический жизненный мир, умвельт, точнее – киберумвельт» [14, с. 145]. Такая реальность, безусловно, порождена человеком. В аспекте же гносеологии заново утверждается конструктивизм в более современной форме энактивизма, когда человек (как субъект или когнитивный агент) не в состоянии различать реальности, выйти за пределы собственного переживания, и процесс познания совпадает с жизнью [см.: 3, с. 70]. Последнее напоминает эмпириосимволизм и гносеологическую координацию второго позитивизма, а также творческую эволюцию и интуитивизм А. Бергсона.

Помимо рассмотрения виртуального как образа или модели стоит отметить и трактовку виртуального не как субстанции или сущности, а как становления (предложенную Ж. Делёзом под явным влиянием А. Бергсона). Триада «виртуальное – становление – актуализация» показывает развитие иначе, чем переход из возможного в действительное (отметим, что в классической диалектике происходит изменение возможности: формальная возможность – абстрактная – реальная – действительность). Согласно подходу Делёза, отношение между возможным и действительным является отношением подобия, когда осуществляется только одна возможность, а остальные откладываются. Виртуальное рассматривается как до-актуальный горизонт событий. Материальный мир – это актуализация виртуального, конкретное сущее. Виртуальное, в отличие от возможного, определяется различием и дифференциальными отношениями, и саморазличается в процессе актуализации, в актуализации всегда происходит новое различие. Виртуальное «быть» способно разрушать и создавать актуальности. Актуальное, полностью порожденное виртуальным, отличатся от него. Виртуальное образует аспект действительного, одну сторону объекта, актуальность образует другую сторону. Между ними есть переход, но нет отношения подобия и тождества, модели и копии. Повторение одного другим есть только в различии. Как отмечает Т. Х. Керимов, различие между виртуальным и актуальным не столько даются, сколько порождаются [см.: 2, с. 148–151].

Бытие оказывается избыточным, ускользает от репрезентации. Трансцендентальное не выносится за пределы, не копируется с эмпирического, а означает имманентный план реальности [см.: 2, с. 251–252]. Как видим, постмодернистская трактовка виртуального, перенесенная на саму виртуальную реальность, подчеркивает ее двойственность: она и порожденная, и рождающая, ее можно рассматривать и как множественность, дающую различное индивидуальное, и как сторону единой реальности. Но акцентируемое различие, отказ от сходства не позволяет провести сравнение виртуальной реальности с действительным миром, они несводимы во времени и в пространстве. Мы можем только утверждать ее непознаваемость.

Отказ от иерархической структурности бытия, которая является онтологическим основанием не только тождества, но и различия и различения, не дает увидеть взаимную сопричастность и сближение виртуального и действительного. Две стороны объекта могут слиться до неразличимости. Виртуальное вторгается в действительное. Как отмечает Х. Э. Мариносян, к середине XXI в. то, что в настоящее время мы называем виртуальной реальностью, и то, что называем действительностью (реальным миром), будут переплетены в такой степени, что невозможно будет обозначить разделяющую их грань. Виртуальное как то, что находится за пределами представляемой нами реальности, ирреальное (что можно понимать в аспекте предыдущей позиции как до-актуальное, трансцендентальное), пока еще является синонимом иллюзорного, химеричного, эфемерного. Но уже сейчас многое переходит в реальный мир, происходит реализация ирреального [см.: 8, с. 26].

Безусловно, для прояснения виртуального и виртуальной реальности можно обращаться к различным трактовкам бытия, как к ранним классическим (античным, средневековым), так и к современным. На наш взгляд, философия всеединства, особенно онтогносеологические системы Н. О. Лосского и С. Л. Франка, может оказаться достаточной основой для объяснения виртуальной реальности, к тому же лишенной указанных недостатков.

В своей гносеологии, первоначально названной интуитивизмом, Лосский постепенно переходит к конкретному идеал-реализму, что связано с его онтологией. Сам Лосский указывал на близость своих идей с неореалистами С. Александером (по вопросу единства пространства и времени) и У. Монтепо (множественность форм предмета) [см.: 6]. Также можно увидеть сходство системы Лосского с космологическим реализмом А. Уайтхеда.

Мир трактуется Лосским как органическое целое, где все имманентно всему. Нет необходимости дробить мир на отдельные элементы и приписывать им самостоятельное существование. Изначально существует внутренняя присущность, взаимовлияние, взаимодействие, взаимосвязь всех возможных элементов мира, указывающая на его единство. Таким образом, любая реальность в скрытой или проявленной форме не просто существует, присутствует, но находится в сложном взаимодействии с другой реальностью не только в возможном, но и в нашем действительном мире.

Мир у Лосского бытиен и событиен, поскольку состоит из бесчисленного множества субстанциальных деятелей, сверхвременных и сверхпространственных, и творимых ими событий. Как отмечает философ: «События, имеющие временную форму и не имеющие пространственной формы являются психическими или психодидными состояниями субстанциальных деятелей, а события, имеющие пространственно-временную форму, суть материальные процессы, производимые теми же деятелями» [см.: 6]. В качестве этих деятелей может выступать и мельчайший электрон, а значит, и виртуальная частица, и человек, и более высокие существа. Деятель может быть тварным ограниченным существом, а может быть потенциальной или актуальной личностью [7, с. 54–55]. Следуя философу, логично предположить, что для интернет-пространства таким деятелем может быть и робот.

Лосский отказывается от особых субстанций в виде материи, души или духа, ибо существуют только материальные, душевные и духовные процессы, творимые субстанциальными деятелями. Взгляд на мир как процесс согласуется с близкими Лосскому по времени концепцией А. Бергсона и философией процесса А. Уайтхеда. Для Уайтхеда мировой процесс есть становление актуальных сущностей или случаев, которые постоянно схватываются, соединяются, рождаются и гибнут, обладают свободой и творчеством. Становление-актуализация Уайтхеда напоминает позицию Делёза. У Лосского же любой процесс уже выступает как актуализация имманентного.

Деятельность, о которой пишет Лосский, может быть не только материальной, но познавательной, психической, творческой и духовной, следовательно, продолжая этот ряд, можно свести виртуальную реальность к деятельности. Психическая деятельность, утверждает философ, неразрывно связана с материальными процессами, придает им смысл, при этом образуется целое, в котором есть душевная (как внутренняя жизнь субстанциального деятеля) и телесная сторона (внешняя деятельность) [5, с. 418]. Это единство внешнего и внутреннего, объективного и субъективного, скрытого и проявленного представляется нам характерным для виртуальной реальности различных уровней. Виртуальное не может быть только противоположным актуальному, оставаясь скрытым и абстрактно возможным, тогда оно сравнимо с ничто, или с не сущим. Виртуальное ближе к действительности, чем реальная возможность, поскольку уже несет в себе условия актуализации, а не ожидает их извне.

Реальное бытие, по Лосскому, существует в пространственных и временных формах, которые сами по себе пассивны; время и пространство существуют как формы процессов. Каждый деятель есть нечто единственное, незаменимое, самобытное и в то же время нечто сверхиндивидуальное, поскольку является носителем принципов формальной стороны мира, необходимых для его деятельности. Это одинаковые для всех деятелей принципы строения времени, пространства, математических идей, что подчеркивает единство мира. Не менее важна иерархия деятелей и возможность их развития. Субстанциальные деятели, проявляющиеся только во внешней деятельности и не обладающие психической жизнью, составляют область неодушевленной материи. Но за счет сочетания, слияния они способны увеличить свою творческую активность и подняться на ступень одушевленной материи [5, с. 420].

Таким образом, реальность как таковая и как любая «эта» реальность (материальная, духовная, виртуальная) есть взаимодействие и деятельность. Во взаимодействии реальных частиц возникают и поглощаются виртуальные частицы. В творческой деятельности автора происходит становление художественной реальности, виртуального мира. В сложном техническом взаимодействии под воздействием технологий (деятельности) существует компьютерная виртуальная реальность. Однако виртуальная реальность не является продуктом, результатом, порождением деятелей. Она существует как материальные (естественный, технический) и идеальные (духовный, психический) процессы. Это наложение процессов особенно заметно в сетевом взаимодействии.

Интернет как неотъемлемая часть информационного общества представляет собой не только глобальную взаимосвязь субъектов, но это еще и интернет вещей, где люди общаются с окружающей средой, субъект коммуницирует с объектом, где соединяются при помощи различных программ физические и виртуальные объекты [см.: 4, с. 108]. И то, что эти объекты становятся все «умнее», активнее, говорит о возможности их развития, подъема на более высокие ступени иерархии деятелей. Органическая целостность мира не статична, она усложняется, прирастает новыми деятелями, новыми взаимодействиями.

Обратимся к другому представителю философии всеединства – С. Л. Франку. Для понимания статуса виртуальной реальности важно гносеологическое и онтологическое различие реальности и действительности, предложенное Франком. Используемый философом метод, антиномистический монодуализм, позволяет видеть в любом логически раздельном внутреннюю слитость, трансрациональное единство тождества и различия.

Реальность не может противопоставляться действительности как недействительное. Все, что дано нам в опыте, переживании, в какой-то степени есть. Реальность полнее, шире действительности. Переживание, непосредственный опыт, субъективное представляет собой реальность, а не действительность. В этом смысле то, что переживается в сознании отдельного субъекта как виртуальное, иллюзорное, есть реальность (не имеет значения, художественная она или техническая). Действительность же есть отрезок рационального и рационализированного в составе реальности. Непостижимое, переживаемое, иррациональное выходит за пределы действительности.

Под действительностью может пониматься предмет суждения, имеющий определенное содержание (о чем напоминает связка «есть» суждения). Но, по Франку, действительность не имеет объективных определенных очертаний, поскольку она может рассматриваться не только как настоящее, но как прошлое и будущее. Действительность не есть нечто конкретно-чувственное, данное здесь и теперь, она всегда есть мыслимое. Мы мыслим прошлое, и оно для нас действительно, а отношение действительности настоящего к будущей действительности похоже на отношение пространственного измерения бытия между «ближайшим, окружающим нас миром» и «всем миром» во всей его полноте [13, с. 263].

Действительность, по Франку, расплывчата. Ее как законченного в себе целого вообще не существует, она всегда неопределенна, являясь незамкнутой частью реальности. «“Действительное” есть – неопределенный по своему объему и границам – отрезок реальности, который на основании опыта предносится нам как качественно-определенный в себе комплекс и как таковой частично нами познается» [13, с. 265]. Даже при рассмотрении действительности в самом широком смысле как всеобъемлющей космической действительности, она как сфера объективно сущего не имеет однозначного содержания [13, с. 264].

Таким образом, действительность противоречива, создается мышлением, причем диалектически мыслящим разумом, а не рассудком. Рассудку дан мир предметный. Через мышление мы рационализируем, актуализируем, вырываем из реальности ее фрагменты. И если мы способны не только переживать, но и мыслить виртуальное как объект, мы делаем его действительным. Но это действительное подвижно и незаконченно, познаваемо частично и неполно. Так, виртуальные частицы (физическая виртуальность) могут мыслиться как существующие в прошлом или будущем. При этом важно, что для Франка нет субъекта как «я», это отношение «я – ты», или «мы-единство». Таким образом, виртуальное выходит за рамки отдельного мышления.

Онтологическое различение реальности и действительности опирается на отношение возможности и действительности. По Франку, все определенное, все действительное, в собственном и строгом смысле, возникает не из чего-либо другого определенного и действительного, а лишь из неопределенности потенциального, как некоего первобытия [см.: 13, с. 266]. Бытие есть потенциальность («сущая мочь»), и становление (все сущее есть и то, что оно еще не есть), и необходимость, поскольку оно уже есть. Возможность не является оппозицией действительности, но не является и подобием. Как считает Франк, «возможность» означает возможность (хотя и не необходимость) осуществиться, вступить в сферу действительности. Понятие возможности содержит в себе отношение к действительности и немыслимо вне его; и даже неосуществившаяся возможность конституируется этим отношением к действительности как бы как тенденция к последней, задержанная на полпути [см.: 13, с. 273]. И виртуальную реальность можно понимать именно как пока еще неосуществившуюся, задержавшуюся в становлении.

В самом различии возможного и действительного Франк вскрывает их связь с необходимостью. Мыслимое как логически необходимое не совпадает с действительным как реально необходимым, но логическая необходимость (как необходимость возможного) может быть понята лишь как частичный момент безусловной или абсолютной необходимости, вне которой она совершенно немыслима в полновесном онтологическом смысле [см.: 13, с. 273–274]. Она есть частный момент конкретного всеединства как безусловного сверхвременного бытия. Таким образом, в действительности может осуществиться не только возможность, но и необходимость. Необходимость присутствует и в действительности, и в возможности. И тогда виртуальная реальность заключает в себе не только тенденцию к действительности, но и моменты необходимости.

Конкретное всеединство как единство всего представляет собой единство всяческого «что» и его бытия, антиномистическое совпадение противоположностей [см.: 13, с. 280]. Это бытие не является независимым от нас, оно всегда в нас, при нас и для нас, а мы всегда в нем, и присутствует в каждом акте самосознания. В единстве с истиной оно и составляет реальность в подлинном смысле как всеобъемлющую, всепронизывающую конкретную полноту и органическое единство. Эта реальность непостижима, но переживается нами, о ней ничего нельзя высказать, ее нельзя осознать. Она не репрезентируется в действительности. Она подобна темному глубокому океану, из которого всплывает действительность [см.: 13, с. 285–286]. Но она всегда присутствует в действительности. Непостижимое есть в предметном мире, в мире идеального, в нашем внутреннем бытии, или душе, в «бытии-мы» – социальности. Поэтому можно утверждать, что виртуальное как реальность, как возможное и непостижимое, как момент и часть всеединства всегда присутствует в нас и для нас и сопутствует нам.

Итак, мир как органическое целое представляет собой постоянно трансформирующуюся динамическую систему. На уровне образа-представления она может быть сравнима со сложнейшей, свернутой в некий клубок нейронной сетью, где каждый узел (субстанциональный деятель) подвижен, находится в развитии, постоянно порождает все новые связи-нити (процессы), создает новые ячейки-взаимодействия (структуры). Эти процессы – материальные, энергетические, информационные, духовные – могут быть как реальными, так и виртуальными. Виртуальность имманентна и самим деятелям, которые несут в себе и скрытую возможность, и активную силу. Исходя из концепции Лосского, можно утверждать, что мир как целое, а также присущая ему и содержащаяся в его каждой части и элементе виртуальная реальность есть не что иное, как деятельность.

В мире как конкретном всеединстве бытия – реальности – действительности виртуальное в принципе непостижимо, соединяет в себе моменты чистой возможности и необходимости, становления и неосуществления, и присутствие виртуального непосредственно переживается нами. Виртуальное есть реальность.

Философские системы всеединства с их разнообразной онтологией и разработанной диалектикой сохраняют свое теоретическое и общеметодологическое значение для исследования проблем современной науки и техники не менее, чем другие близкие им по времени западноевропейские философские концепции.

Список литературы

1. Грязнова Е. В. Философский анализ концепций виртуальной реальности // Философская мысль. – 2013. – № 4. – С. 53–82. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://e-notabene.ru/fr/article_278.html (дата обращения 08.01.2018).

2. Керимов Т. Х. Бытие и различие. Генеалогия и гетерология. – М.: Академический проект. Фонд «Мир», 2011. – 256 с.

3. Князева Е. Н. Понятие Umwelt Я. фон Искюля и перспективы экологической мысли // Вестник Международной академии наук. Русская секция. – 2014. – № 1. – С. 68–74.

4. Лещев С. В. Интерфейсы социальной экологии от технологической конвергенции к интернету вещей // Философские науки. – 2014. – № 11. – C. 103–111.

5. Лосский Н. О. Мир как органическое целое // Избранное. – М.: Правда, 1990. – 622 с.

6. Лосский Н. О. Пространство, время и теории Эйнштейна / Сердюкова Е. В. Материалы из архивов Н. О. Лосского и А. Эйнштейна: Дискуссия о пространстве и времени (1950-е гг.) // Вопросы философии. – 2017. – № 1. – С. 81–90.

7. Лосский Н. О. Условия абсолютного добра. – М.: Политиздат, 1991. – 368 с.

8. Мариносян Х. Э. Электронная цивилизация как глобальная перспектива // Философские науки. – 2016. – № 6. – С. 7–31.

9. Орлов С. В. Виртуальная реальность как искусственно созданная форма материи: структура и основные закономерности развития // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2016. – № 1. – С. 12–25. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://fikio.ru/?p=2056 (дата обращения 08.01.2018).

10. «Реалистический поворот» в современной эпистемологии, философии сознания и философии науки? Материалы «круглого стола» // Вопросы философии. – 2017. – № 1. – С. 5–38.

11. Соснина Т. М. Определение понятия «виртуальность». Анализ терминологического статуса // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2017. – № 2. – С. 11–19. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://fikio.ru/?p=2566 (дата обращения 08.01.2018).

12. Смирнова Е. Д. Возможные миры и понятие «картин мира» // Вопросы философии. – 2017. – № 1. – С. 39–49.

13. Франк С. Л. Непостижимое // Сочинения. – М.: Правда, 1990. – С. 181–559.

14. Чеклецов В. В. Блокчейн, покемоны и промышленный интернет // Философские науки. – 2016. – № 10. – С. 140–147.

References

1. Gryaznova E. V. Philosophical Analysis of the Concepts of Virtual Reality [Filosofskiy analiz kontseptsiy virtualnoy realnosti]. Filosofskaya mysl (Philosophical Thought), 2013, № 4. p. 53–82. Available at: http://e-notabene.ru/fr/article_278.html (accessed: 08 January 2018).

2. Kerimov T. Kh., Being and Difference. Genealogy and Heterology [Bytie i razlichie. Genealogiya i geterologiya]. Moscow, Akademicheskiy proekt. Fond “Mir”, 2011, 256 p.

3. Knyazeva E. N. J. von Uexküll’s Concept of Umwelt and the Prospects of the Ecological Thought [Ponyatie Umwelt Ya. fon Iskyulya i perspektivy ekologicheskoy mysli]. Vestnik Mezhdunarodnoy akademii nauk. Russkaya sektsiya (Herald of the International Academy of Sciences. Russian section), 2014, № 1, pp. 68–74.

4. Leschev S. V. Interfaces of Social Ecology from Technological Convergence to the Internet of Things [Interfeysy sotsialnoy ekologii ot tekhnologicheskoy konvergentsii k internetu veschey]. Filosofskiye nauki (Russian Journal of Philosophical Sciences), 2014, № 11, pp. 103–111.

5. Lossky N. О. The World as an Organic Whole [Mir kak organicheskoe tseloe]. Izbrannoe (Selected). Moscow, Pravda, 1990, 622 p.

6. Lossky N. О. Space, Time and Einstein’s Theory. In: Serdyukova E. V. Materials from the Archives of N. O. Lossky and A. Einstein: A Discussion of Space and Time (the 1950s) [Prostranstvo, vremya i teorii Eynshteyna. In: Serdyukova E. V. Materialy iz arkhivov N. O. Losskogo i A. Eynshteyna: Diskussiya o prostranstve i vremeni (1950-e gg.)]. Voprosy filosofii (Problems of Philosophy), 2017, № 1, pp. 81–90.

7. Lossky N. О. The Conditions of the Absolute Good [Usloviya absolyutnogo dobra]. Moscow, Politizdat, 1991, 368 p.

8. Marinosyan H. E. Electronic Civilization as a Global Perspective [Elektronnaya tsivilizatsiya kak globalnaya perspektiva]. Filosofskiye nauki (Russian Journal of Philosophical Sciences), 2016, № 6, pp. 7–31.

9. Orlov S. V. Virtual Reality as an Artificial Form of Matter: Structure and Basic Trends of Development [Virtualnaya realnost kak iskusstvenno sozdannaya forma materii: struktura i osnovnye zakonomernosti razvitiya]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2016, № 1, pp. 12–25. Available at: http://fikio.ru/?p=2056 (accessed: 08 January 2018).

10. “Realist Turn” in Contemporary Epistemology, Philosophy of Mind and Philosophy of Science? The Materials of the “Round Table” [“Realisticheskiy povorot” v sovremennoy epistemologii, filosofii soznaniya i filosofii nauki? Materialy “kruglogo stola”]. Voprosy filosofii (Problems of Philosophy), 2017, № 1, pр. 5–38.

11. Sosnina T. M. Definition of the Concept “Virtuality”. Analysis of the Terminological Status [Opredelenie ponyatiya “virtualnost”. Analiz terminologicheskogo statusa]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2017, № 2, pp. 11–19. Available at: http://fikio.ru/?p=2566 (accessed: 08 January 2018).

12. Smirnova E. D. Possible Worlds and the Notion of “World Images” [Vozmozhnye miry i ponyatie “kartin mira”]. Voprosy filosofii (Problems of Philosophy), 2017, № 1, pp. 39– 49.

13. Frank S. L. The Unfathomable [Nepostizhimoe]. Sochineniya (Works). Moscow, Pravda, 1990, pp. 181–559.

14. Chekmezov V. V. Blockchain, Pokemons and the Industrial Internet [Blokcheyn, pokemony i promyshlennyy internet]. Filosofskiye nauki (Russian Journal of Philosophical Sciences), 2016, № 10, pp. 140–147.

© М. Л. Бурова, 2018

УДК 325.111

Трубицын Олег Константинович – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования «Новосибирский национальный исследовательский государственный университет», кафедра философии, доцент, кандидат философских наук, доцент, Новосибирск, Россия.

E-mail: trubitsyn.ol@yandex.ru

630090, Россия, Новосибирск, ул. Пирогова, 2,

 тел: 8-913-720-85-99.

Авторское резюме

Состояние вопроса: До сих пор процесс социального развития был связан с устойчивым ростом значения городов в общественной жизни и увеличением доли горожан в структуре населения. К настоящему моменту горожане составляют абсолютное большинство в населении развитых стран. Соответственно возникает вопрос: продолжится ли урбанизация далее и будет ли возрастать социальное значение городов?

Результаты: Реальности сегодняшнего времени не подтверждают в ближайшей перспективе прогноз Э. Тоффлера о дезурбанизации («электронные коттеджи», «коттеджная цивилизация» и т. п.). Как в России, так и во многих других странах преобладает противоположная тенденция – повышение притягательной силы мегаполисов и гиперурбанизация, подразумевающая концентрацию более значительной доли населения в немногих крупнейших городах. Люди живут не в виртуальном, а в реальном мире и в очень большой степени нуждаются в услугах, предоставляемых им местными сообществами. В конкуренции за влияние между городом и государством усиление роли городов проявляется в формировании так называемых космополисов – элитарной сети городов, оказавшихся в узловых точках различных транснациональных сетей и теснее связанных между собой, чем с собственными национальными провинциями. Глобализация при этом будет способствовать росту значимости и автономии сети крупнейших космополисов по отношению к национальному государству по мере их интеграции в транснациональные сети.

Выводы: В информационном обществе город остается фундаментальной структурой социальной стратификации и объектом философского исследования – независимо от того, выйдет ли он на первое место по сравнению с государством в качестве основной формы пространственной организации социума или нет.

Ключевые слова: город; мегаполис; космополис; урбанизация; дезурбанизация; поселенческая политика; глобализация.

Cities’ Future

Trubitsyn Oleg Konstantinovich – Novosibirsk National Research University, Department of Philosophy, Associate Professor, Ph. D. (Philosophy), Novosibirsk, Russia.

E-mail: trubitsyn.ol@yandex.ru

2, Pirogova st., Novosibirsk, 630090, Russia.

tel: 8-913-720-85-99.

Abstract

Background: The process of social development has been associated with the steady growth of cities’ importance in public life and the increase in the fraction of townspeople in the population structure. The townspeople have constituted an absolute majority in the population of developed countries by now. Accordingly, the question arises: will urbanization continue further and will the social significance of cities increase?

Results: Today’s reality does not confirm E. Toffler’s forecast of de-urbanization (“electronic cottages”, “cottage civilization”, etc.) in the near future. Both in Russia and in many other countries, the opposite trend prevails: an increase in the attractive force of megacities and hyper-urbanization which implies the concentration of the larger part of the population in a few largest cities. People do not live in the virtual, but in the real world, and to a great extent they need the services provided to them by local communities. In the competition for influence between the city and the state, the strengthening of the city’s role is manifested in the formation of the so-called “cosmopolis” – the elite network of cities that are caught in the hubs of various transnational networks and are more closely connected with one another than with their own national provinces. Simultaneously globalization will promote the growth of the importance and autonomy of the largest cosmopolises network in the ratio of the national state as they integrate into transnational networks.

Conclusion: In information society, the city remains the fundamental structure of social stratification and the object of philosophical research – regardless of whether it will come first in comparison with the state as the main form of spatial organization of the society or not.

Keywords: city; metropolis; cosmopolis; urbanization; de-urbanization; settlement policy; globalization.

Одним из атрибутов цивилизации является наличие у общества такой формы территориальной организации как город. Так было в эпоху древних и средневековых цивилизаций, в индустриальную эпоху и так остается в наши дни. Масштабная урбанизация считается важнейшей составляющей процесса модернизации – перехода от традиционного общества к современному. Полвека тому назад ученые констатировали необходимость изучения урбанистической тематики, связывая ее актуальность с «интенсивным развитием городов и непрерывным увеличением их роли в жизни человечества, что делает города исключительно важным объектом исследования… Наше время – это эпоха бурной урбанизации, которая приобрела глобальный характер» [6, с. 303]. Нужно заметить, что с тех пор указанное основание актуальности темы не исчезло, но стало еще более значимым: именно в наши дни впервые в мировой истории городское население превысило половину от всего населения мира.

Возникает, однако, вопрос: каковы будут дальнейшие тенденции процесса урбанизации, продолжится ли возрастание масштабности и социальной значимости городов? Существуют разные прогностические модели будущего городов. В частности, споры идут по поводу того, будут ли в дальнейшем продолжаться тенденции урбанизации, и по поводу того, как изменится относительная значимость города по сравнению с другой формой территориальной организации социума – национальным государством. Соответственно необходимо сначала оценить предпосылки продолжения или изменения тенденций урбанизации, а затем предпосылки изменения относительной значимости города по сравнению с государством. Причем сделаем здесь уточнение: нас будет интересовать скорее ситуация в рамках отдельных, причем развитых, т. е. уже высоко урбанизированных стран, а не мира в целом или стран, где процесс урбанизации только начинается.

Что касается урбанизации, то основные варианты здесь следующие:

а) стабилизация – сохранение примерно нынешних пропорций между численностью сельского и городского населения, между долей жителей малых и больших городов;

б) гиперурбанизация – концентрация подавляющей доли населения в немногих крупнейших городах;

в) дезурбанизация – более равномерное рассредоточение населения по территории страны.

Дезурбанизация при этом потенциально может быть следствием общего регресса, социальной катастрофы, ведущей к невозможности обеспечения больших масс городского населения. Такой сценарий возможен, если цивилизация не справится с какими-либо экзистенциальными вызовами, например, экологическим. Подобное уже случалось во всемирной истории: крушение античной цивилизации после распада Западной Римской империи сопровождалось упадком и обезлюдиванием городов. Но нас здесь будет интересовать только другой, прогрессивный вариант дезурбанизации как следствия успешного технологического развития.

Каким образом технологический прогресс может привести к дезурбанизации, если до сих пор он ассоциировался с прогрессирующей урбанизацией? К. Маркс и Ф. Энгельс, признавая важное значение урбанизации для социального развития на всех прошлых этапах истории человечества, утверждали, что целью коммунистической партии должно быть не доведение предшествующих тенденций урбанизации до предела, а «соединение земледелия с промышленностью, содействие постепенному устранению различия между городом и деревней» [4, с. 160]. Видный теоретик постиндустриального подхода Э. Тоффлер [см.: 9] доказывает, что современные развитые капиталистические страны вплотную подошли к реализации этого марксистского прогноза. Он утверждает, что развитие новых технологий коммуникации, а также наличие потребности современного общества в обеспечении экологически чистой среды и условий для успешной социализации людей вызовут переход к такой форме расселения, которая совместит достоинства деревенского и городского образа жизни. Так называемые «электронные коттеджи» восстановят средневековую практику совмещения жилища и места работы и избавят нас от необходимости обитать в перенаселенных городах с их неблагоприятной для человека средой.

На практике мы пока не видим массового расселения людей из крупных городов, но определенные сдвиги в указанном направлении наблюдаются. Имеется в виду процесс субурбанизации – переселения среднего класса в пригороды с частной малоэтажной застройкой, который был зафиксирован американскими урбанистами еще в 60–70-е годы XX века [см.: 6]. Поскольку мы имеем в наличии бурное развитие коммуникационных технологий, а также указанные Э. Тоффлером потребности, то возникает предположение о верности его прогноза.

Чтобы оценить вероятность такого сценария, сначала понадобится ответить на вопрос, зачем нужны города? Говоря более строго, в качестве основного вопроса теории урбанистики можно поставить следующий вопрос: что побуждает людей (а также жилье, различные виды деятельности и т. д.) концентрироваться в определенном месте и каковы последствия такой кластеризации [16, р. 177]?

Многие экономисты и социологи, начиная с А. Смита, связывают развитие городов с тем, что обеспечиваемая ими концентрация населения является предпосылкой развития разделения труда (но также и его следствием, с другой стороны). В соответствии с этой традицией современный урбанист Э. Соджа [см.: 16] связывает появление и развитие городов с тем синергетическим эффектом (synekism, по его терминологии), который обеспечивает скопление большого числа людей на ограниченной площади. Эффективное несельскохозяйственное производство требует наличия высокоразвитой инфраструктуры, которая не может быть равномерно распределена по всей площади страны. Близкое расположение предприятий различного профиля обеспечивает их успешное взаимодействие, углубление их специализации, снижение транзакционных издержек.

Но в наше время более значимым основанием для концентрации населения в городах является не производственная, а потребительская необходимость. То есть теперь уже не столько люди стекаются в места концентрации производств, сколько производства стремятся в места скопления людей. Игнорировать производственную сторону, конечно, нельзя: по-прежнему для большинства видов трудовой деятельности необходимы личные непосредственные контакты людей, а не только дистанционное взаимодействие по сети. Также продолжает действовать положительная обратная связь: больше населения – следовательно, предприятие сможет легче найти необходимых работников с требуемой квалификацией, поэтому высокотехнологичные предприятия стремятся к размещению в крупных городах; а с другой стороны, чем больше предприятий на территории поселения, тем шире у человека выбор потенциального места работы.

Однако еще раз подчеркнем, что в современном обществе люди чаще оценивают потенциальное место жительства с точки зрения потребителя, а не работника. Соответственно, основным становится вопрос: почему люди выбирают жизнь в больших городах? При всех своих недостатках города обеспечивают некоторые ключевые потребности современного человека. Советские урбанисты утверждали, что городская среда более благоприятна для жизни и развития человека, чем сельская, поскольку здесь иной, более социальный характер труда и имеется развитый сектор услуг, дающий больше свободного времени для саморазвития. «Если в сельской местности преобладает общение по территориальному “соседскому” принципу, то в городе господствует общение по производственному принципу, по общности трудовых и (или) досуговых интересов» [3, с. 81]. Причем в наше время ключевое значение приобретают именно развитость сектора услуг и возможность общения по досуговым интересам.

Указанные факторы продолжают действовать, способствуя перетоку людей уже не только из сельской местности в города, но и из относительно небольших городов в более крупные. При этом субурбанизация выступает не формой дезурбанизации, а формой гиперурбанизации, способствуя агломерированию городов. Развитие этого процесса ведет к тому, что агломерации срастаются в урбанизированные районы, а те – в мегалополисы. По мнению Ю. Л. Пивоварова, «концентрация населения в крупнейших агломерациях и мегалополисах – закономерное следствие развития современной цивилизации, а значит, и эволюции человека. И глубоко заблуждаются те, кто видит в сверхкрупных урбанистических системах несчастье, притом временное, надеясь, что следующие поколения будут жить в основном в коттеджах и экологически чистых деревнях, что прогресс неизбежно приведет к исчезновению крупногородских форм расселения» [7, с. 140]. Дальнейшее укрупнение городских агломераций является, по его мнению, естественным процессом, обусловленным тем, что «в сверхкрупных городских системах эффективнее развивать производство, бизнес, торговлю, имеются лучшие условия для получения информации, образования, здравоохранения, формирования культурной среды. А в целом все это определяет и более высокую по сравнению с небольшими городами общественную производительность труда…» [7, с. 140]. Таким образом, с точки зрения апологетов гиперурбанизации данный процесс выгоден и обществу в целом, за счет роста производительности труда, и отдельным людям. Переселенцы, покинув свои родные малые поселения, приобретают в мегаполисах, «во-первых, большой выбор места работы в соответствии со своими наклонностями и профессией; во-вторых, большой выбор места учебы; в-третьих, большой выбор места развлечений; в-четвертых, лучшие возможности для формирования семьи; в-пятых, … более высокий уровень комфорта» [12, с. 258].

Позиция ученых, выступающих сторонниками гиперурбанистического сценария для России, получает поддержку в высших эшелонах власти. Так, 25 ноября 2017 года на конференции Общероссийского гражданского форума под названием «Будущее экономики страны: роль агломераций» С. Собянин заявил, что производительность труда среднестатистического москвича в 2,5 раза выше среднероссийского показателя и в 5–7 раз выше показателя по сельской местности, в которой проживает 15 миллионов условно «лишних» людей. С ним согласился и устроитель конференции А. Кудрин [см.: 2]. Стоит заметить, что приведенный С. Собяниным факт можно интерпретировать и иным образом: производительность труда в Москве потому намного выше, чем на селе или в промышленных моногородах, что собственники агрохолдингов и промышленных предприятий, как и их менеджерская обслуга, находятся в мегаполисе, извлекающем прибавочный продукт из провинции. Так что если жители этих самых сёл и малых городов массово переселятся в Москву, то в результате скорее производительность труда в Москве резко снизится, чем среднероссийская вырастет.

Сторонники концентрации населения России в крупнейших мегаполисах критикуют прежнюю, советскую поселенческую политику, которая предполагала максимально равномерное распределение населения по территории страны с приоритетом развития множества малых городов. В частности, Ю. Л. Пивоваров [7, с. 193] критикует как волюнтаристскую, т. е. противоречащую объективным закономерностям, советскую концепцию территориально-экономического развития, исходящую из принципа сдвига производительных сил на восток и освоения огромных территорий с суровым климатом. Эта советская политика строилась отчасти на идеологических требованиях марксизма о необходимости преодоления различия между городом и деревней. Причем, как указывал Ф. Энгельс, «условием его является возможно более равномерное распределение крупной промышленности по всей стране» [5, с. 275]. Но, помимо этих идеологических мотивов, советское руководство было озабочено и прагматическими соображениями – необходимостью освоения ресурсной базы, а также геополитическими и военными требованиями контроля над территорией и уменьшения ущерба от возможного военного конфликта. Можно заметить, что данные цели значимы и сейчас, как и сдвиг производительных сил на восток – поскольку Азиатско-Тихоокеанский регион становится в наши дни экономическим центром мира.

Имеются и другие соображения по поводу негативных моментов от принятия гиперурбанистической стратегии поселенческой политики. Например, можно указать на экологические проблемы, связанные с концентрацией слишком большого числа людей на очень ограниченной территории. Так, проблема загрязнения воздуха характерна сейчас для большинства городов-миллионников. Если, допустим, население Москвы вырастет вдвое из-за массового переселения сюда жителей малых городов, то концентрация вредных веществ в атмосфере станет крайне опасной для здоровья жителей. В большинстве крупнейших городов острой остается транспортная проблема, которая при резком росте числа горожан может привести к транспортному коллапсу. Можно также привести несколько основных аргументов с консервативной позиции. В подавляющем большинстве стран мира рождаемость в городах существенно ниже, чем в сельской местности. С учетом уже и так имеющихся демографических проблем, углубление урбанизации может стать одним из факторов демографического кризиса. Жители крупных городов гораздо активнее участвуют в транснациональных контактах, что нередко приводит к формированию космополитического мировоззрения. Хотя большие проблемы в морально-психологическом плане связаны не столько с фактом проживания в городе, сколько с фактом переезда человека из села или малого города в мегаполис. В первом случае возникает проблема адаптации, усвоения положительных сторон городского образа жизни, не всегда успешно разрешаемая, что приводит к маргинализации части переселенцев и росту девиаций. И в любом случае отрыв от своей малой родины чреват утратой склонности испытывать привязанность к своей земле, т. е. может привести и к утрате чувства патриотизма по отношению к стране в целом.

Итак, по вопросу о наиболее вероятных тенденциях урбанистических процессов мы можем отметить следующее. Последствия дальнейшего революционного развития информационно-коммуникационных технологий еще не вполне ясны. Так что нельзя исключать правоты ряда футурологов, в частности Э. Тоффлера, который предполагает, что следствием этой революции станет дезурбанизация, когда основная часть квалифицированных работников будет работать дистанционно через Интернет, что позволит им переселиться в так называемые «электронные» коттеджи, своего рода постиндустриальные хутора. Однако тенденции текущего времени не подтверждают пока подобных прогнозов. Напротив, мы наблюдаем процесс гиперурбанизации – переселения людей из небольших городов в крупнейшие мегаполисы. Возможно, в дальнейшем эта тенденция будет обращена вспять новыми информационными технологиями или какими-нибудь еще факторами, как этого ожидают Э. Тоффлер и прочие сторонники равномерного и редкого расселения. «Однако пристальный взгляд на развитие глобальных городов, на экономические социальные сети убеждает в обратном: информационные технологии особенно активно используются для усиления центрального положения лидирующих экономических узлов» [10, с. 498], т. е. способствуют дальнейшей концентрации населения. Так что, по всей видимости, «урбанизация будет развиваться и впредь, но ее содержание, формы и пространственные структуры и системы и дальше будут заметно меняться по мере эволюции самого процесса в странах разного типа» [7, с. 54].

Впрочем, процесс расселения жителей по территории страны и его концентрации в отдельных поселениях не является полностью естественным и неуправляемым процессом – многое будет зависеть от политики государства. При составлении государственной стратегии необходимо учитывать аргументы ученых и мнение общественности. В целом указанные сторонниками крупногородской стратегии расселения аргументы представляются значимыми, так что факторы гиперурбанизации, видимо, продолжат действовать и далее, способствуя концентрации основной массы населения России в немногих крупнейших городах. Это соответствует желаниям значительной части населения, особенно молодежи, которая традиционно стремится перебраться в большие города. Однако нельзя также игнорировать и определенную односторонность такой сверхоптимистичной оценки процесса гиперурбанизации, не учитывающей негативных побочных последствий этого развития событий. Поселенческая политика не должна исходить из критериев исключительно экономической эффективности. Поддержка села и малых городов может иметь большое геополитическое, демографическое, культурное и моральное значение.

Теперь перейдем к выявлению предпосылок изменения относительной значимости города по сравнению с государством. Традиционно основные обществоведческие дисциплины отдают приоритет временному, а не пространственному аспекту социальности. А из всех форм территориальной организации социума их почти исключительно интересует государство. При этом получается, что в пренебрежении остается другая важнейшая форма территориальной организации социума – город. Тем не менее, это оправдано, если принять во внимание значение института государства, а также учесть то, что именно государства являются субъектами геополитических отношений. Однако государство не всегда доминировало над городом, и возникает предположение, что их относительная значимость опять может измениться. Основания для такого предположения и будут рассмотрены далее.

Итак, наша эпоха видится как период, когда из всех форм территориальной организации социума абсолютно доминирует национальное государство, вытеснив все прочие типы государственности и негосударственные формы политической организации. «Даже если некоторые государства и напоминают сегодня древние империи (Китай), города-государства (Сингапур), теократии (Иран) или племенные организации (Кения)… то члены Организации Объединенных Наций все равно образуют объединение национальных государств. Этот тип государства, возникший в результате Французской и Американской революций, распространился по всему миру» [13, с. 274]. Национальное государство выступает по отношению к городу как система, определяющая свойства ее элемента. Отдельные города, соответственно, выступают лишь как относительно автономные элементы этой системы, чьё функционирование подчинено ее логике и целям, а свойства определяются особенностями политического устройства и экономического развития государства.

Тем не менее, исторически соотношение государства и города не всегда было таким, к какому мы привыкли. Э. Соджа [16] выделяет во всемирной истории четыре городских революции. Первая из них связана с появлением городов как таковых, т. е. формированием ранних цивилизаций, еще до появления государственности. Вторую городскую революцию связывают с развитием ирригационного хозяйства и формированием городов-государств, на основе которых впоследствии возникают обширные империи. Это был качественный скачок в росте масштабности, сложности и иерархичности организации общества. Третья революция связана с развитием индустриального капитализма и вызванным им процессом ускоренной урбанизации. Продуктом урбанизации становится институт национального государства, когда вся страна оказалась под централизованным контролем столицы, а культура унифицировалась по столичному образцу. Последняя из городских революций разворачивается на наших глазах, и ее последствия еще не вполне ясны. И поскольку, как можно заметить, вторая революция означает не только трансформацию городской организации, но и формирование государственности, а третья – переход к национальной форме государства, то можно предположить, что и четвертая городская революция окажется связанной с изменением формы политической организации общества.

Обращает на себя внимание противоречивость взаимодействия города и государства: государство порождается городом и усиливается за счет него, в свою очередь, способствуя урбанизации и, парадоксальным образом, снижению статуса города. В частности, то, что современный город утратил некоторые из специфических черт средневекового города, обеспечивавших ему и его жителям некоторые юридические привилегии и широкую политическую автономию, побуждает некоторых исследователей утверждать, что процесс капиталистической урбанизации способствовал не развитию городов, а их относительному упадку. Так, М. Кастельс заявляет, что «развитие индустриального капитализма вопреки всем распространенным наивным взглядам, принесло не усиление города, но его реальное исчезновение как институциализированной и относительно автономной социальной системы, организованной вокруг специфических целей» [16, р. 101]. Возможно, это слишком сильное утверждение, но все же оно отражает факт относительной утраты значимости города по сравнению с национальным государством.

Можно, однако, предположить, что те обстоятельства, которые привели к снижению «веса» города в эпоху индустриализации, сменились другими, характерными для нынешней позднеиндустриальной (или, может быть, постиндустриальной) эпохи. Специфику современной ситуации определяет целый ряд факторов, среди которых можно назвать переход от фордистско-кейнсианской модели капитализма к новой, основанной на принципах постфордизма и неолиберального «вашингтонского консенсуса», информационно-коммуникационную революцию, развитие сетевых организационных форм и глобализацию как совокупное выражение действия всех этих факторов. Все они оказывают влияние на состояние общества и его ключевых институтов и, в частности, на формы пространственной организации – государство и город.

Наиболее интересная гипотеза об изменении роли и статуса городов в наступающую эпоху связывает его с глобализацией и развитием постиндустриальной экономики. В индустриальную эпоху города «оказались подчиненными одной функции – способствовать централизации капитала… промышленные города воплощали прежде всего место для воспроизводства рабочего класса» [10, с. 271]. При этом задачи социального воспроизводства рабочей силы выполняло главным образом государство. Теперь же государство снимает с себя ответственность за социальные функции, а города превращаются скорее в центры извлечения прибыли и потребления. В связи с этим, по мнению Дж. Фридмана, города и их сети заменяют государства в качестве основной территориальной инфраструктуры капиталистического развития [10, с. 277]. С. Сассен, еще одна сторонница гиперглобалистского взгляда на современный мир, сформулировала гипотезу о формировании транснациональной сети глобальных городов, связанных сетями экономических, культурных и даже политических связей (чего-то наподобие средневекового Ганзейского союза). По ее мнению, в результате глобализации «происходит частичное ослабление национальных территориальных единиц и возникают условия для роста значимости пространственных единиц других масштабов. Среди них – субнациональные единицы (преимущественно города и регионы), приграничные территории, включающие две и более субнациональные единицы, и наднациональные единицы (глобальные рынки и зоны свободной торговли)» [8, с. 9]. Таким образом, она связывает с глобализацией обращение вспять предшествующей исторической тенденции, когда усиление государства оборачивалось ослаблением города.

Но действительно ли глобализация способствует ослаблению национального государства и (или) усилению города? Об ослаблении государства, вызванном глобализацией и прочими факторами, характерными для нашей эпохи, говорят многие исследователи. Так, А. Негри и М. Хард решительно заявляют об ослаблении национального суверенитета, причем, по их мнению, это относится даже к США. Они констатируют возникновение тотальной наднациональной конструкции – Империи, которая поглощает государства-нации и отменяет традиционную форму империализма. Государство-нация «теряет три существеннейших характерных признака суверенитета: полномочия в области обороны, политики и культуры, которые поглощаются и заменяются центральной властью “Империи”» [14, с. 61]. Причем это не американская империя, а сетевая капиталистическая, мировой порядок «коллективного капитала». Будучи марксистами, А. Негри и М. Хард ищут причины происходящих перемен в динамике капитализма, в противоречиях экономической сферы. Первоначальный импульс глобализации исходит именно отсюда и проявляется в глобализации рынка. В свою очередь, «не может быть глобального рынка… без соответствующей формы юридического правопорядка… [который] не может существовать без власти, которая гарантировала бы его дееспособность, действенность, эффективность» [14, с. 60].

Для либералов ослабление национального государства выступает, по сути, планом-прогнозом, когда утверждения об объективном характере этого процесса сочетаются с требованиями обеспечить ему политическую поддержку. Так, К. Омаэ [15] утверждает, что национальных экономик больше не существует, поскольку глобализация рынков означает их растворение в единой мировой экономике. Следовательно, государство не может выполнять регулятивные и какие-либо еще полезные функции. Превратившись в рудиментарный институт, оно будет постепенно отмирать по мере того, как корпорации будут брать на себя все новые функции. И чем меньше государство будет сопротивляться этому процессу, тем лучше для общества.

Указанные выше прогнозы об ослаблении института национального государства, как и большинство им подобных, акцентируют возрастание роли транснациональных корпораций, не затрагивая вопроса о статусе городов. Глобализация и развитие транснациональных сетей означает для них, в конечном счете, детерриториализацию – утрату значения географии, пространственного фактора. Снижение значимости пространственного аспекта социальных отношений означает соответствующее снижение значимости любой формы пространственной организации социума – не только государства, но и города. Такое предположение не учитывает, однако, то, что люди все еще живут в физическом, а не виртуальном мире и все еще нуждаются в социальных услугах, предоставляемых местными сообществами. Действительно, либеральная глобализация означает деполитизацию – высвобождение рыночного хозяйства из-под контроля государства. Как указывает У. Бек, «приведение в действие механизма глобализации позволяет предпринимателям и их объединениям отвоевать у демократически организованного капитализма свободу действий, сдерживаемую политикой социального государства» [1, с. 10]. Таким образом, ТНК получают преимущества в политическом торге с государствами о своих правах и обязанностях, подрывая ресурсную базу и полномочия государственной власти.

Тем не менее, ТНК по-прежнему располагаются не в безвоздушном пространстве, а в конкретных поселениях. В важнейших мировых центрах экономики находятся их штаб-квартиры, а в городах второго ранга – региональные отделения. ТНК заинтересованы в сохранении дееспособности муниципальных властей, без чего возникнут проблемы с поддержанием порядка в местах их расположения и обеспечением социальных услуг для корпоративных менеджеров среднего звена. На этом, собственно, строится предположение о том, что глобализация, ослабляя национальное государство, будет способствовать усилению позиций городов – может быть не всех, а тех, что найдут свое место на глобальном рынке. В связи с этим выглядит достаточно обоснованным утверждение Е. Трубиной, что «представление о глобализации как о процессе детерриториализации, который конкретные места делает все менее значимыми, не выдерживает критики. Происходит, наоборот, ретерриториализация, т. е. усиление роли территориальных предпосылок для циркуляции глобального капитала… Как показывают американский географ Нил Гроннер и британский политический теоретик Боб Джессоп, в мировой экономике города и государства диалектически объединены: это государства продвигают свои города как привлекательные узлы транснациональных инвестиций, и это города остаются точками координат территориальной организации государства и местным уровнем управления» [10, с. 292]. Тем не менее, при сохранении тенденций либеральной глобализации именно города – по крайней мере, важнейшие из них – будут становиться более сильной, доминирующей стороной этого диалектического единства.

Если данный план-прогноз реализуется, то следует ожидать развития транснациональной сети мегаполисов. Такие, как правило, крупные города, оказавшиеся в узловых точках различных транснациональных сетей, с определенным основанием можно назвать космополисами. Космополисы образуют элитарную сеть городов, теснее связанных между собой, чем с собственными национальными провинциями. Ввиду особенностей развития транспортной и коммуникационной инфраструктуры, уже сейчас нередко бывает, что из космополиса одной страны быстрее и дешевле попасть в космополис другой, чем в глубинку своей собственной страны. В космополисах локализована глобальная сеть постиндустриальных производств и сервисов, основная часть экономики и культуры. Производимая здесь культура, как и образ жизни местных обитателей во все увеличивающейся степени становятся космополитическими. Тесная связь космополисов друг с другом контрастирует с увеличивающимся их разрывом – экономическим, культурным и моральным – с собственной периферией. Обитатели космополисов – новые кочевники, освобождаются от национальной привязанности, постепенно заменяя ее новой формой идентичности «передовых современных людей» [см.: 11]. В итоге социальная карта мира будет выглядеть не как современная политическая карта, где поверхность планеты разделена между разными странами, а как архипелаг мировых городов, поскольку это будет отражать более существенные социальные отношения.

Впрочем, существуют и противодействующие реализации данного сценария факторы. Подобное развитие событий угрожает не только интересам национальной бюрократии, но и интересам значительных слоев населения, в частности жителей провинции, а также традиционным ценностям, защищаемым консерваторами. Уже сейчас можно видеть усиление противодействия либеральной глобализации, причем даже и со стороны администрации Д. Трампа, в то время как прежнее правительство США выступало одним из наиболее активных агентов глобализации.

Так что, возможно, прогнозная модель Фридмана–Сассен – это слишком смелое предположение, поспешная интерпретация или несбыточный план-прогноз сторонников либерального глобализма, но, тем не менее, стоит согласиться, что значение городов как формы территориальной организации социума возрастает на практике, и это должно быть отражено в теории. Впрочем, по мнению М. Сторпера, город на протяжении всей человеческой истории является «фундаментальной единицей социальной жизни», сравнимой с рынком, государством и семьей, а также «фундаментальным мотором процессов социальной жизни» [16, р. 179], сходным по значимости с такими факторами, как технологии и социальная стратификация. Это говорит нам о значимости города в качестве объекта философского исследования, независимо от того, выйдет ли он на первое место по сравнению с государством в качестве основной формы пространственной организации социума или нет.

Список литературы

1. Бек У. Что такое глобализация? – М.: Прогресс-Традиция, 2001. – 304 с.

2. Володин А. Сергей Собянин и «15 млн. условно лишних людей». Что это было? // Новости сегодня – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://news24today.info/sergey-sobyanin-i-15-mln-uslovno-lishnikh-lyudey-chto-eto-bylo.html (дата обращения 18.01.2018)

3. Город: проблемы социального развития / Под ред. А. В. Дмитриева и М. Н. Межевича. – Ленинград: Наука, 1982. – 174 с.

4. Маркс К., Энгельс Ф. Избранные сочинения. В 9-ти т. Т. 3. – М.: Политиздат, 1985. – 637 с.

5. Маркс К., Энгельс Ф. Избранные сочинения. В 9-ти т. Т. 5. – М.: Политиздат, 1986. – 779 с.

6. Мерфи Р. Американский город. – М.: Прогресс, 1972. – 316 с.

7. Пивоваров Ю. Л. Основы геоурбанистики: Урбанизация и городские системы. – М.: ВЛАДОС, 1999. – 232 с.

8. Сассен С. Глобальный город: введение понятия // Глобальный город: теория и реальность. – М.: Аванглион, 2007. – С. 9–27.

9. Тоффлер Э. Третья волна. – М.: АСТ, 2004. – 261 с.

10. Трубина Е. Г. Город в теории: опыты осмысления пространства. – М.: Новое литературное обозрение, 2013. – 520 с.

11. Трубицын О. К. Общество и государство в сетевую эпоху. – Новосибирск: Издательский дом «Манускрипт», 2013. – 304 с.

12. Урланис Б. Ц. Проблемы динамики населения СССР. – М.: Наука, 1974. – 336 с.

13. Хабермас Ю. Политические работы. – М.: Праксис, 2005. – 369 с.

14. Хардт М., Негри А. Империя. – М.: Праксис, 2004. – 440 с.

15. Ohmae K. The Borderless World: Power and Strategy in the Interlinked Economy. – London: HarperCollins, 1990. – 223 p.

16. Soja E. W. Postmetropolis: Critical Studies of Cities and Regions. – Bodmin (Cornwall, GB): Wiley-Blackwell, 2000. – 462 p.

References

1. Bek U. What Is Globalization? [Chto takoe globalizatsiya?]. Moscow, Progress-Traditsiya, 2001, 304 p.

2. Volodin A. Sergey Sobyanin and “15 million of Relatively Unnecessary People”. What It Was? [Sergey Sobyanin i “15 mln uslovno lishnikh lyudey”. Chto eto bylo?]. Available at: http://news24today.info/sergey-sobyanin-i-15-mln-uslovno-lishnikh-lyudey-chto-eto-bylo.html (accessed 18 January 2018).

3. Dmitriev A. V., Mezhevich M. N. (Eds.) City: Problems of Social Development [Gorod: problemy sotsialnogo razvitiya]. Leningrad, Nauka, 1982, 174 p.

4. Marx K., Engels F. Selected Works. In 9 Vol. Vol. 3 [Izbrannye sochineniya. V 9 tomakh. Tom 3]. Moscow, Politizdat, 1985, 637 p.

5. Marx K., Engels F. Selected Works. In 9 Vol. Vol. 5 [Izbrannye sochineniya. V 9 tomakh. Tom 5]. Moscow, Politizdat, 1986, 779 p.

6. Murphy R. The AmericanCity [Amerikanskiy gorod]. Moscow, Progress, 1972, 316 p.

7. Pivovarov Yu. L. The Foundations of Geourbanistics. Urbanization and City Systems [Osnovy geourbanistiki: Urbanizatsiya i gorodskie sistemy]. Moscow, VLADOS, 1999, 232 p.

8. Sassen S. The GlobalCity: Introducing a Concept [Globalnyy gorod: vvedenie ponyatiya]. Globalnyy gorod: teoriya i realnost (The Global City: Theory and Reality). Moscow, Avanglion, 2007, 243 p.

9. Toffler A. The Third Wave [Tretya volna]. Moscow, AST, 2004, 261 p.

10. Trubina E. G. City in Theory: The Comprehension of Space [Gorod v teorii: opyty osmysleniya prostranstva]. Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie, 2013, 520 p.

11. Trubitsyn O. K. Society and State in the Network Epoch [Obschestvo i gosudarstvo v setevuyu epokhu]. Novosibirsk, Izdatelskiy dom “Manuskript”, 2013, 304 p.

12. Urlanis B. Ts. Problems of the Dynamics of Population of the USSR [Problemy dinamiki naseleniya SSSR]. Moscow, Nauka, 1974, 336 p.

13. Habermas J. Political Works [Politicheskie raboty]. Moscow, Praksis, 2005, 369 p.

14. Hardt M., Negri A. Empire [Imperiya]. Moscow, Praksis, 2004, 440 p.

15. Ohmae K. The Borderless World: Power and Strategy in the Interlinked Economy. London, HarperCollins, 1990, 223 p.

16. Soja E. W. Postmetropolis: Critical Studies of Cities and Regions. Bodmin (Cornwall, GB), Wiley-Blackwell, 2000, 462 p.

© О. К. Трубицын, 2018