УДК 7.011.2

Константинова Мария Алексеевна – Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения, кафедра рекламы и современных коммуникаций, бакалавр, Санкт-Петербург, Россия.

Email: 98mk@mail.ru

Авторское резюме

Состояние вопроса: Современное представление о сущности граффити и стрит-арт в настоящее время до конца не сформировалось. Принято рассматривать граффити и стрит-арт как художественные практики, при этом их относят либо к акту вандализма и проявлению девиантного поведения, либо к современному уличному искусству. Однако и граффити, и стрит-арт – это действие, запрещенное в рамках закона, но существенное в рамках городской культуры.

Результаты: Граффити и стрит-арт – это социальное действие, которое представляет собой систему, состоящую из различных элементов: субъекты или акторы действия (они же действующие лица), объекты, средства, методы, нормы. Оценивать действия райтеров/художников можно в контексте их целей, мотивов и ценностных ориентиров, но важнее определить действия райтеров/художников как важный инструмент коммуникации и средство привлечения внимания к явлениям культуры, а также к социальным, культурным, экономическим проблемам и переживаниям общества.

Область применения результатов: Материалы данной работы могут найти свое применение в исследовании различных форм современного искусства, требующих междисциплинарного подхода: использование данных и методов культурологи, социальной психологии, социологии и искусствоведения. Предметом исследований, к примеру, могут стать перформанс, арт-интервенции, паблик-арт, сайт-специфичные скульптуры.

Выводы: Создание граффити и стрит-арта является социальным действием, так как действия райтера/художника соотносятся с действиями других людей, поскольку работы располагаются в общедоступном месте, где осознанно или неосознанно затрагивают других пользователей городского пространства.

Ключевые слова: граффити; стрит-арт; уличное искусство; вандализм; социальное действие.

Graffiti and Street Art: from Artistic Practice to Social Action

Konstantinova Mariya Alekseevna – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of Advertising and Modern Communications, bachelor, Saint Petersburg, Russia.

Email: 98mk@mail.ru

Abstract

Background: The current understanding of graffiti and street art is not developed in detail. It is customary to consider graffiti and street art as artistic practices, where they are classified either as an act of vandalism and manifestation of deviant behavior, or as modern street art. However, both graffiti and street art are an action that is prohibited by law, but essential within the framework of urban culture.

Results: Graffiti and street art is a social action, which is a system consisting of various elements: subjects or actors of action, objects, means, methods, norms. It is possible to evaluate the actions of writers/artists in the context of their goals, motives and values, but it is more important to define the actions of writers/artists as an important communication tool and a means of drawing attention to cultural phenomena, as well as to social, cultural and economic problems and experiences of society.

Research implications: The materials of this work can be used in the study of various forms of contemporary art that require an interdisciplinary approach: the use of data and methods of cultural studies, social psychology, sociology and art history. The subject of research, for example, can be performance art, art interventions, public art, site-specific sculptures.

Conclusion: The creation of graffiti and street art is a social action, since the actions of the writer/artist correlate with the actions of other people, because the works are located in a public place, where they consciously or unconsciously affect other users of the urban space.

Keywords: graffiti; street art; vandalism; social action.

Одними из самых провокационных, постоянно вызывающих споры, «долгоиграющих» и ныне процветающих направлений в искусстве являются граффити и стрит-арт. В основном эти художественные практики изучаются в рамках таких научных дисциплин, как искусствоведение, социология и психология. Однако в данной статье, ориентированной на культурологическую междисциплинарность, речь пойдет о граффити и стрит-арте как о социокультурном феномене. Нашей задачей будет показать, что граффити и стрит-арт – это в первую очередь социальное действие, совершающееся в городской среде и являющееся неотъемлемой частью городской культуры.

Прежде всего стоит указать, что граффити и стрит-арт – это два разных течения, две разные формы художественного самовыражения. Граффити обращены и понятны узкому кругу лиц, а стрит-арт публичен и рассчитан в том числе на неподготовленного зрителя. Граффити выглядит как писание собственного тега/знака/эмблемы, то есть как индивидуальная подпись или название команды райтеров, в таких работах нет сюжета. В стрит-арт работах, наоборот, заложен посыл, вызов и прямая ориентированность на публику. Эти два течения схожи лишь в том, что райтеры и художники используют одни и те же инструменты и средства при создании работ, а также общим можно назвать место расположения их работ – это улицы, стены зданий и плоские поверхности строений. Дополнительно стоит разграничить субкультурное направление граффити и графический вандализм, который содержит оскорбления и непристойности в виде рисунков и грубых слов, что является нарушением социального порядка [см.: 1, c. 50]. Для простоты понимания введем следующие обозначения: граффити создает райтер, стрит-арт работы создает художник. Под вандалом, райтером или художником мы будем подразумевать актора или субъекта.

Обратим внимание на то, что в мире уличного искусства не всё так однозначно и данные теоретические обозначения не являются очевидными и общепринятыми. Существует масса известных примеров, когда граффити-райтеры ночью рисуют теги на заброшенных зданиях, а днем оформляют стены креативных пространств, участвуют в выставках и получают премии за вклад в развитие искусства. Например, английский уличный художник Бэнкси, чьи работы в зависимости от принятия ситуации либо застекляют для сохранности сами местные жители или власти города, либо части стен с его стрит-артом выпиливают и продают на аукционах, отдают в музеи, либо же эти работы перекрывают и закрашивают. Этот пример иллюстрирует характерную для граффити и стрит-арт течений социальную направленность, неопределенность и многозначность форм и мотивов.

Невозможно четко категоризировать и обозначить границы понятий граффити и стрит-арта, так как есть влияние, которое исходит со стороны окружающей среды и социального пространства. «Если в социальном пространстве как таковом заложена структурная двойственность (дуальные свойства), то не может быть противоречий пространства: двойственность не означает конфликта, наоборот» [2, с. 342]. То есть стрит-арт и граффити не спорят с городским пространством, а взаимодействуют с ним на социальном и визуальном уровне. Поэтому работы в стиле граффити и стрит-арта одновременно являются и вандализмом (нелегальны), и искусством (формы художественного самовыражения). Дуальность, свойственная уличным работам, где она проявляется либо как искусство, либо как вандализм, выступает фактически в форме двух свойств одного и того же действия.

Как известно, практически в любой городской среде можно обнаружить следы графического вандализма. Прежде всего такая форма активности исходит от молодежи. Как показывают исследования, около 22 % юношей и 29 % подростков (две разные возрастные группы) из нормативной выборки имеют сформированную готовность к вандальным действиям и открыто в этом признаются [см.: 1, с. 244]. В случае с молодежным вандализмом социологи советуют в первую очередь учитывать эту группу населения, именно данному возрасту свойственно проявление специфичных графических практик, сопровождаемых интенсивной коммуникацией друг с другом [см.: 1, с. 245]. Вандальная практика молодежи должна быть принята как практика «обживания» пространства, его присвоения, его деконструкции и реконструкции [см.: 1, с. 248]. Когда же мы говорим про граффити и стрит-арт в более зрелом возрасте, то в большинстве случаев мы имеем дело с профессиональными художниками, чьи работы имеют концепт, передают смысл или сюжет и органично вписываются в городскую среду и в контекст зданий.

Британский социальный психолог Д. Кантер описал классификацию целевых установок человека, побуждающих его к совершению деструктивных действий. Так, мотивами вандального поведения могут быть: месть, гнев, скука, приобретение, исследование, эстетическое переживание, экзистенциональное исследование. Месть выражается в переживании социальной несправедливости и в несогласии с нормативными средствами восстановления справедливости, которое толкает человека к совершению вандального акта, а гнев является результатом выплеска эмоционального напряжения и попыткой преодолеть фрустрацию или стресс [см.: 1, с. 149–151]. Если мы говорим об осознанном граффити-райтере, то его мотивами не является месть, гнев и скука, так как это никак не соотносится с тем, что райтеры – это, как правило, работающие, занятые люди, и с тем фактом, что существует негласный «кодекс чести райтера». Этот «кодекс» придумали сами райтеры, в нем содержатся негласные правила, которых они должны придерживаться. Так, например, нельзя исполнять граффити на памятниках культуры, на домах, представляющих культурную ценность, а также на мемориальных памятниках. Также мотивом создания граффити не является «исследование» с точки зрения разрушения и по «испытанию» прочности и устойчивости системы [см.: 1, с. 149–151], но является исследованием окружающей среды при поиске места для будущего граффити или стрит-арт работы. По Д. Кантеру, мотивом вандализма является эстетическое переживание, которое выражается как стремление создать, найти прекрасное (с точки зрения вандала), в том числе в акте разрушения или порчи уже существующего физического предмета [см.: 1, с. 149–151]. Так мы рассмотрели один из немногих мотивов, который относится к граффити/стрит-арту. Еще к мотивам вандального поведения относят получение удовольствия и ощущение «драйва», связанные с незаконностью поведения субъекта [см.: 1, с. 149]. В данном случае нарушение правил, риск быть наказанными добавляют эмоций и переживаний индивиду, что также соотносится с мотивами райтера.

Таким образом, создание граффити/стрит-арт и акты вандализма имеют разные целевые установки, мотивы, ценностные ориентиры. Мы не отрицаем, что действия граффити-райтера могут приобретать вандальный характер, но и не забываем, что оценка и определение действий, практик, мотивов и целей графического вандализма, граффити и стрит-арта не объективна. Поэтому мы склонны называть подобные практики социальными действиями и очерчивать границы значений, где пограничное состояние феноменов не так важно, как сам факт их неизбежного наличия в городской среде.

Стрит-арт и граффити как социальное действие является инструментом повышения интереса у горожан и пользователей пространства к месту. Например, к зданию, к новому креативному пространству, к жилым комплексам на окраине города, то есть к тем местам, где стрит-арт или граффити являются дополнением к дизайну пространства. Также стрит-арт и граффити как социальное действие являются инструментом привлечения внимания к проблемам общества, связанным с социальными, экономическими, политическими и культурными аспектами. Существует мнение о том, что чем больше политических и социальных проблем в обществе, тем больше количество стрит-арта в городе и тем выше качество исполнения работ. Этому есть объяснение: больше насущных вопросов в обществе и новостей, наполняющих информационное и городское пространство, соответственно больше сюжетов и идей для художника, а вовремя исполненная работа на актуальную тему привлекает внимание СМИ к ее автору. Чтобы работу заметили среди других, она должна быть качественно и концептуально исполнена. Граффити и стрит-арт, являясь социальным действием, выступают неким маркером выделения проблемных зон и мест в городе. Отметим, что райтеры рисуют граффити не с целью нанести ущерб, как многие считают, а с целью, например, указать, что здание аварийное, то есть показать службам, на что нужно обратить внимание. Так, в центре Петербурга можно заметить, что райтеры оставляют теги на зданиях, которые покрыты долгое время строительными лесами и нуждаются в реконструкции. В 2020 году вышел фильм «Трещины», где райтер, известный уличный художник, куратор многих выставок в Санкт-Петербурге М. Има, рассказывая о граффити как о важном социальном явлении в городском пространстве, говорит, что «граффити появляются там, где город даёт трещину, и если трещина пошла, то можно рисовать». Граффити скорее появится на старом, аварийном, неиспользуемом здании/строении, чем на здании в хорошем стоянии. Для райтера/художника важна не только сама работа, но и место ее расположения. Поэтому поиск места предполагает особое взаимодействие райтера/художника с окружающей средой.

Таким образом, рассматривая граффити и стрит-арт как социальное действие мы обнаруживаем важные черты взаимодействия граффити и стрит-арта с городским пространством, которые иллюстрируют необходимость существования этих художественных форм как инструмента коммуникации.

Чтобы понять сложность и многозначность феноменов граффити и стрит-арта, надо рассмотреть характерные особенности, отличающие их от других художественных практик. Это эфемерность, нелегальность, свобода высказывания и мимикричность.

1. Эфемерность заключается в том, что уличные работы могут быть закрашены в любой момент, даже сразу после появления. Чем недоступнее и интереснее место, тем больше шанс, что работа продержится и ее увидят. Но стены на улицах – это не стены музея, и нет никакой уверенности, что увиденную работу можно будет увидеть еще раз. От этого ценность работ только повышается, и работы подтверждают своеобразную дзеновскую идею о том, что красота мимолетна [см.: 3, с. 188].

2. Нелегальность проявляется в том, что уличные художники/райтеры за любое свое творчество, которое создается незаконно, то есть без согласия владельцев недвижимости или администрации города, могут быть привлечены к административной или уголовной ответственности.

3. Свобода высказывания и расположения выражается в том, что работы располагаются на улице, то есть в общественном месте, в бесплатном для зрителя пространстве. Стрит-арт в основном украшает стены креативных кластеров и заведений популярных среди молодежи, но работы стрит-арт художников имеют также социальный и политический подтекст. В этом случае высказывание приобретает в какой-то мере бунтарский посыл, например, для привлечения СМИ к проблемам общества. Писатель и исследователь культуры уличных художников С. Армстронг описывает в своей книге группы ситуационистов Парижа 1968 года, которые занимались провокационными интервенциями, рисовали граффити на стенах с целью преобразить повседневность художественными средствами и выступали в союзе с оппозицией с целью протеста и критики капитализма и буржуазного общества [см.: 3, с. 53–54]. Данный пример иллюстрирует, что граффити может перейти в форму вандализма и быть инструментом для выстраивания диалога с властью. Граффити и стрит-арт – это бесцензурное и свободное во всех смыслах искусство. Стоит вспомнить, что в Екатеринбурге ежегодно проходит международный фестиваль уличного искусства «Стенограффия», где художники законно рисуют на стенах зданий и площадках, предоставленных им организаторами фестиваля и администрацией города. Но на фоне официального фестиваля в это же время в городе проходит независимый, самоорганизованный уличными художниками фестиваль «Карт-бланш», в котором принимают участие известные художники и райтеры со всей страны, и работы создаются нелегально и без согласования с властями. Данный пример показывает то, как художники борются за идею независимости уличного искусства от институций и их правил.

4. Мимикричность заключается в том, что райтер/художник должен быстро, незаметно и не привлекая к себе внимание правоохранительных органов нарисовать граффити/стрит-арт. При этом своей работой райтер/художник хочет выделиться и заявить о себе. Речь идет не о процессе мимикрии, а лишь о её характерных особенностях, когда происходит приспособление к среде. Райтер, визуально сливаясь с городом, становясь незаметным, умело преображает своими работами социальное пространство серых стен и заброшенных конструкций.

Таким образом, в совокупности все эти четыре признака являются важными специфическими характеристиками, отличающими стрит-арт и граффити от других художественных практик. Еще одна особенность заключена в уникальных условиях создания граффити и стрит-арт работ, где важное место занимает окружающая материальная среда. В отличие от классического представления о процессе создания работ, при котором художник работает один на один с полотном, райтер или уличный художник работает один на один с поверхностью, но в общей для всех среде. Выше уже был затронут вопрос о важности места расположения работы райтером/художником в городской среде. Поэтому отметим только, что поиск места предполагает особое взаимодействие райтера/художника с окружающей средой.

По мнению американских исследователей социальных отношений И. Альтмана и А. Вестин и отечественного автора работ по социологии и психологии А. В. Бурмистровой, человек устанавливает определенные типы ценностных отношений с окружающей средой: уединение, интимность, анонимность, творчество и сдержанность [см.: 1, с. 249]. Данные типы интересны для нашего исследования в аспекте взаимоотношения райтера/художника с городским пространством.

1. Уединение подразумевает полный отказ от взаимодействия с социальным окружением, поиск пространства, где человек может остаться наедине со средой [см.: 1, с. 249]. Данный тип иллюстрирует тот факт, что много граффити и стрит-арта располагается на заброшенных территориях, зданиях, в труднодоступных местах, в локациях, где малолюдно или нет посторонних лиц.

2. Интимность наблюдается как стремление к приватному общению с небольшой группой людей, то есть «своей компанией», когда взаимодействие со средой регулируется группой [см.: 1, с. 249]. В граффити под «своей компанией» подразумевают объединение райтеров, которые общаются между собой, зачастую совместно занимаются поиском «спота», то есть поиском места под граффити. Существуют и объединения райтеров в команду, которой принадлежит определенный тег. В таком случае работы выполняются всегда командой. Граффити – это язык, который понятен далеко не всем. Райтеры легко «считывают» и понимают теги других райтеров. В граффити есть такая практика, когда райтеры договариваются между собой о месте, где будут создавать граффити и о стилистических элементах – например, об оформлении своих работ в одной цветовой гамме, используя несколько основных цветов. Если мы говорим про стрит-арт, то такие работы, как правило, выполняются в одиночку, но бывает, что художники объединяются и создают совместные работы и муралы. Мурал – большая уличная композиция, выполненная красками или баллончиками. В целом в граффити больше внутренних коммуникаций, поэтому это течение более закрытое, чем стрит-арт.

3. Анонимность создается при большом скоплении людей в общественных местах, при котором личность самого субъекта остается неузнанной, а его действия остаются неидентифицированными. В данном типе взаимодействия со средой человек воспринимает ее как «зону маскировки своих действий» [1, с. 249]. Так райтер при помощи надписи маркером или стикера с небывалой легкостью и быстротой может оставить свой тег в любом месте, где есть социальное окружение, и будет неузнанным в силу скорости и маскировки своих действий.

4. Творчество проявляется в созидательной позиции по отношению к окружающей среде, когда человек готов ее преобразовывать как в плане изменения характера и круга социального взаимодействия, так и в материальном отношении [см.: 1, с. 249]. Данный тип не нуждается в иллюстрации, так как является одной из первостепенных ценностных ориентаций и мотивом создания уличных работ райтерами/художниками.

5. Сдержанность предполагает создание психологического барьера между личностью и окружающей ее средой. В данном случае личность положительно настроена на взаимодействие со средой, но может резко или агрессивно отреагировать на вторжение со стороны среды в регуляцию ее поведения (на предписания, запреты) [см.: 1, с. 249]. Данный тип сложно соотнести со стрит-артом, поскольку поведение художника не предполагает сдержанности или агрессии. Графический вандализм предполагает подобную мотивацию совершения вандальных актов – например, мстительный вандализм или идеологический вандализм, где целевые установки актора – это месть и гнев [см.: 1, с. 146–149].

Если мы посмотрим на эти типы в контексте взаимодействия райтера/художника с окружающей средой, то становится понятно, что все они схожи с отличительными особенностями стрит-арта и граффити, которые были ранее приведены нами в тексте статьи. Мимикричность райтера/художника связана с тремя типами ценностных отношений: уединением и интимностью, где субъект стремится к личному общению в среде с небольшой группой людей, или к полному отказу от взаимодействия с окружением. Мимикричность связана также с анонимностью и проявляется в действиях субъекта, когда при большом скоплении людей он остается неидентифицированным. Эфемерность и свобода расположения работ соотносится с творчеством, где проявляется преобразующая функция действий субъекта.

Все эти примеры иллюстрируют социальную сущность граффити и стрит-арта. Граффити и стрит-арт – это диалог, диалог с городской средой, с городскими службами, с жителями города. Граффити-райтеры, представители субкультур ставят своей целью коммуникацию: внутреннюю – между собой и внутри сообщества, и внешнюю – с общественным и городским пространством. Работы, совершенные в общественных местах, всегда подразумевают изменения, которые затронут других пользователей общественного пространства. Графический вандализм у молодого поколения является одновременно и нормой, и девиацией. В целом графические практики, маркируемые вандализмом или искусством, граффити или стрит-артом – это осознанные практики, направленные на разрушение или преобразование, которые указывают на несогласие с чем-либо или, наоборот, констатацию чего-либо в общественной жизни.

Итак, рассмотрев понятийное значение феноменов граффити и стрит-арта и их особенности, перейдем к главному объяснению и ответу на вопрос: почему граффити и стрит-арт являются социальным действием? По мнению немецкого социолога и философа М. Вебера, социальное действие – это «действие, которое по предполагаемому действующим лицом или действующими лицами смыслу соотносится с действием других людей и ориентируется на него» [4, с. 602–603]. Соответственно, социальное действие отличается некоторыми признаками, делающими его социальным и отличным от просто действия. Оно ориентировано на других людей и обладает смыслом для того, кто его совершает, где смысл – это определенное представление о том, для чего или почему это действие совершается, его осознанность и направленность. Когда райтер/художник создает работу в общественном пространстве, где есть другие пользователи этого пространства, то его действия так или иначе коснутся других пользователей этим пространством, даже если сам художник/райтер ориентируется только на свои цели и мотивации. Поэтому действия по созданию граффити/стрит-арта заведомо соотносятся с действиями других людей. Если принять во внимание последующее объяснение М. Вебера, где социальным действие будет лишь при взаимодействии двух и более субъектов, то в этом случае существуют примеры, иллюстрирующие такие условия.

Для этого обратимся к концепции немецкого социолога Ю. Хабермаса, который занимался разработкой собственной теории социального действия, где описывает четыре типа социального действия: стратегическое, нормативное, драматургическое, коммуникативное. Посмотрим, как граффити и стрит-арт соотносится со всеми четырьмя типами социального действия, и проиллюстрируем взаимодействия райтера/художника с другими пользователями городского пространства.

За основу драматургического действия Ю. Хабермас берет понятие американского социолога И. Гофмана, где под драматургическим действием понимается самовыражение и самопрезентация человека, то есть некая игра и действие по представлению самого себя окружающим [см.: 5, с. 45–46]. Если рассмотреть тег райтера, где нет никакого сюжета, все сфокусировано на индивидуальном имени, то становится понятно, что в мотивационной зависимости райтера есть фокусирование на драматическом действии, где тег – это и есть самопрезентация.

Коммуникативное действие относится к взаимодействию как минимум двух субъектов, которые стремятся к взаимопониманию и согласию по поводу самой ситуации действия [см.: 6, с. 200–202]. В граффити, как и в стрит-арте, есть множество различных практик, когда два и более субъекта взаимодействуют между собой – например, когда райтеры/художники оформляют совместную работу, которая выполняется по договоренности, выбирается конкретное время, место и цвет оформления работ. Если заказчик нанимает художника выполнить работу, происходит согласование условий между двумя субъектами взаимодействия. Примером коммуникации райтера с городским пространством, где есть два и более субъекта взаимодействия, будет «диалог» райтеров с городскими службами. В субкультуре граффити существует такой термин, как «бафф» – это стирание, соскребание или закрашивание граффити городскими службами [см.: 3, с. 95]. Баффить – это значит закрашивать работы райтеров, нанося материальной поверхности ничуть не меньший визуальный ущерб. На месте закрашенных граффити спустя некоторое время появляются новые работы, которые снова закрашивают, и так может происходить многократно. Закраска граффити не останавливает райтера, а еще больше провоцирует использовать работу бафферов (коммунальных служб) как фон для новых тегов. Например, есть так называемые «злачные» места у райтеров, где поверхность стен ровная, а место является видовым. Так как райтеру в виду «кодекса райтера» нежелательно рисовать свою работу поверх чужой, то он может дождаться действия коммунальных служб, которые закрасят чужую работу, и уже поверх баффа исполнить свою. Эти и другие примеры, которые были описаны нами выше, где помимо субъекта художника/райтера имеются другие субъекты в общем поле их взаимодействия (например, когда выполняются совместные работы), подтверждают идею о социальном действии.

Третий тип социального действия, по Ю. Хабермасу, – это нормативное. Данное действие заключается в том, что участники предполагают объективные последствия своих действий с точки зрения принятых норм [см.: 6, с. 170–176]. Участники действия ожидают определённого поведения, основанного на нормах и ценностях [см.: 5, с. 38]. Как уже было отмечено, райтеру известно, какое наказание ему последует в случае задержания в зависимости от выбора места создания работы. И если райтер не раз имел дело с полицией, то заведомо знает, какое поведение будет у органов власти. Также под нормативностью мы можем рассмотреть негласный «кодекс чести райтера», который должен соблюдаться уважающими себя райтерами и теми, кто создает графические работы в городской среде. Помимо того, что нельзя рисовать на памятниках культуры, райтеру не следует навязывать людям собственные художественные пристрастия, в частности, исполнять граффити на стенах жилых домов и машинах. Не стоит «перекрывать куски», то есть писать теги на чужих работах и именах других райтеров, если рядом есть свободное место. Следует заботиться о природе, и после завершения работы убирать за собой. Следовательно, действия райтера или уличного художника, с одной стороны, регулируются неосознанно, а с другой – осознанно нормами и ценностями, принятыми в обществе – в частности, в уличной культуре.

Стратегическое действие, по Ю. Хабермасу, – это действие, направленное на достижение целей с учётом поведения, средств, целей и ожиданий одного или более индивидов, где человек выбирает наиболее эффективный способ достижения собственной цели [см.: 6, с. 225–230]. Один участник действия может воздействовать на другого эмпирически, угрожая применением санкций или описывая перспективы вознаграждения. Райтер ставит перед собой цели и достигает их, но он при этом крайне независим от других людей и общества, ему не важно, что о нем подумают и в достижении цели ему не нужны другие люди. Исключение составляет ситуация, в которой может оказаться райтер, если будет иметь какие-либо отношения с полицией. В стрит-арт среде существует такая практика, когда художников нанимают для росписи стен различных городских заведений, креативных кластеров, отелей и т. д. Такие работы художников среди райтеров называются «оформиловкой», то есть оформленные под заказ. Следовательно, если мы рассматриваем в качестве субъекта заказчика, например, администрацию города, то в данном случае достижение цели происходит с учетом целей субъекта (художника). Они должны прийти к какому-то согласию по поводу оформления.

Таким образом, на основе теории Ю. Хабермаса, выделившего четыре типа социального действия, которые были нами проиллюстрированы примерами и практиками райтеров и уличных художников, мы можем утверждать, что граффити и стрит-арт в зависимости от условий определения ситуации их создания – это разные типы социальных действий.

Любое действие художников/райтеров представляет собой систему. Так, американский социолог Т. Парсонс считает, что действие, которое представляет собой систему, имеет элементы: субъект действия, объект действия, средства и методы действия, цели и мотивы, результат действия. Субъектом действия является актор, то есть воздействующий индивид или коллектив (какая-то общность людей). Объектом действия может быть другой актор – это индивид или коллектив, на который направлено действие. Ситуации действий могут быть дифференцированы по классам социальных объектов (индивидов или коллективов) и несоциальных (физических или культурных) объектов [см.: 7, с. 208]. Так, например, стрит-арт художник – это субъект, а объект – это будущий зритель, который увидит работу, или прохожий, который во время создания работы взаимодействует с художником, ведет с ним диалог или как-то критикует его работу.

Каждое действие есть действие актора, и оно будет иметь место в ситуации, состоящей из объектов. У каждого актора есть система его отношений к объектам, то есть «система его ориентаций», где объектами могут быть целевые объекты, запасы, средства, условия, препятствия или символы. Так, у каждого уличного художника помимо главного целевого объекта есть ряд других объектов, которые составляют его систему ориентаций.

Т. Парсонс разделяет ориентации актора на ряд элементов – это мотивационные ориентации (представления, желания, планы) и категория элементов ценностной ориентации (когнитивные, эстетические и моральные стандарты) [см.: 7, с. 209]. Следовательно, всякий раз, когда художник будет выбирать что-то из категорий – в частности, место работы или ее сюжет – его ценностные ориентации могут обеспечить ему определенные нормы, которые будут руководить им в этом выборе. Так, например, в отличие от граффити, такие формы современного искусства, как стрит-арт, перформативные практики, паблик-арт изначально рассчитаны на коммуникацию со зрителем. Стрит-арт ориентирован на взаимоотношение и диалог с публикой, а в работах заложено высказывание, посыл и вызов, где вызов нуждается в ответной реакции зрителя. Тут важным становится то, как интерпретируется социальное действие (стрит-арт) людьми, сообществами и социальными институтами. Например, через СМИ люди получают уже готовую оценку уличных работ. Стрит-арт работы концептуальны. Зачастую работы художников критикуют окружающую действительность, подчеркивают проблемы общества, то есть исполняются на актуальные темы, что провоцирует их публикацию в СМИ. СМИ являются одними из популяризаторов мнений об уличном искусстве, но они не всегда объективны и точны в употреблении терминологии уличного искусства, что приводит к негативному восприятию графических работ публикой. Иначе говоря, стрит-арт вызывает больше реакций и интерпретаций в публичном поле новостей, чем граффити, поскольку стрит-арт изначально – социально ориентированное искусство.

У Т. Парсонса проблематика социального действия связана с нормативностью, когда действие зависит от общепринятых ценностей и норм, и с волей субъекта, обеспечивающей некую независимость от окружающей среды [см.: 7, с. 15]. М. Вебер считает, что действующее лицо соотносит свои действия с действиями других людей. Ю. Хабермас выделял нормативное действие, где участники предполагают объективные последствия своих действий с точки зрения принятых норм. Поскольку за свои действия в зависимости от места работы райтер может понести наказание от административного штрафа до уголовной ответственности. Следовательно, в тот период, когда райтер продумывает, где расположить работу, он соотносит свои действия с нормами. К тому же нами ранее уже был приведен пример, иллюстрирующий нормативность в субкультуре райтеров – это негласный «кодекс чести», где есть нормы, которые корректируют действия райтера/художника, если он их соблюдает.

В социальном действии человека всегда присутствует субъективное осознание его элементов, а именно понимание целей, средств и мотивов и ориентация на других людей, которую М. Вебер называет «ожиданием» [см.: 4, с. 13]. Нужно принять во внимание, что оценка и определение ситуации, в которой приходится действовать, у участников акта может быть разная, а определение ситуации может включать в действие совершенно разные мотивы. Отметим, что после создания граффити или стрит-арта субъекту свойственно публиковать фотографии своих работ в социальных сетях, где они интерпретируются, обсуждаются, пересылаются, ими делятся другие пользователи. Так, выставление фотографий в публичное информационное поле подразумевает акт социальной направленности и ориентированность на публику. Стоит уточнить, что трудность при определении действия заключается в том, что у райтеров и художников исследования городских сообществ могут иметь разные, отличные друг от друга определения мотивов, целей и т. д.

Таким образом, взятое за основу представление о социальном действии М. Вебера позволяет продемонстрировать, что создание граффити и стрит-арта является социальным действием. Если принять во внимание объяснение М. Вебера, что социальным действие будет лишь во взаимодействии двух и более субъектов, то в этом случае граффити или стрит-арт также будет социальным действием, но в большей или меньшей степени в зависимости от периода создания работы, факторов, условий и вовлеченности других участников и пользователей пространства. Из работы Т. Парсонса «О структуре социального действия» можно понять, что действия уличного художника/райтера представляет собой систему, которую можно разложить на элементы, где есть субъекты и (или) акторы действия, объекты, средства и методы действия и нормы. Благодаря теории Ю. Хабермаса, в которой он выделяет четыре типа социального действия, нами было обнаружено, что практики по созданию граффити и стрит-арта являются разными типами социальных действий.

Исследование этой темы заставляет по-новому взглянуть на столь многозначащие и заметные визуальные формы самовыражения, как граффити и стрит-арт, которые затрагивают важные культурологические и социологические аспекты, проблемы и переживания общества. Граффити и стрит-арт – отличные друг от друга течения, но, будучи созданными в одних и тех же условиях, то есть в городской окружающей среде, где есть множество маркеров и установок, и то, и другое является социальным действием. Эти действия являются социальными, так как они соотносятся с действиями других людей, поскольку работы располагаются в общедоступном месте, и осознанно или неосознанно затрагивают других пользователей городского пространства. Исследование проблематики граффити и стрит-арта делает понятным, что важно рассматривать действие райтера или художника как инструмент коммуникации и средство привлечения внимания к социальным, культурным и экономическим проблемам общества и явлениям культуры.

Список литературы

1. Армстронг С. Стрит-арт. – М: Ад Маргинем Пресс; ABSdesign, 2019. – 176 c.

2. Лефевр А. Производство пространства. – М.: Strelka Press, 2015. – 432 с.

3. Воробьева И. В., Кружкова О. В. Психология вандального поведения: монография. – Екатеринбург, 2014. – 322 с.

4. Вебер М. Основные социологические понятия // Избранные произведения. – М.: Прогресс, 1990. – С. 602–643.

5. Вербилович О. Теория коммуникативного действия: ключевые категории и познавательный потенциал // Публичная сфера: теория, методология, кейс стади: коллективная монография / под ред. Е. Р. Ярской-Смирновой и П. В. Романова. – М.: Вариант, 2013. – С. 35–52.

6. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. – СПб.: Наука, 2000. – 380 с.

7. Парсонс Т. О структуре социального действия. – М.: Академический Проект, 2000. – 880 с.

References

1. Armstrong S. Street Art [Strit-art]. Moscow: Ad Marginem Press; ABSdesign, 2019, 176 p.

2. Lefebvre H. The Production of Space [Proizvodstvo prostranstva]. Moscow: Strelka Press, 2015, 432 p.

3. Vorobyeva I. V., Kruzhkova O. V. Psychology of Vandal Behavior [Psihologiya vandalnogo povedeniya]. Yekaterinburg, 2014, 322 p.

4. Weber M. Basic Concepts in Sociology [Osnovnye sotsiologicheskie ponyatiya]. Izbrannye proizvedeniya (Selected Works). Moscow: Progress, 1990, pp. 602–643.

5. Verbilovich O. The Theory of Communicative Action: Key Categories and Cognitive Potential [Teoriya kommunikativnogo deystviya: klyuchevye kategorii i poznavatelnyy potentsial]. Publichnaya sfera: teoriya, metodologiya, keis stadi [Public Sphere: Theory, Methodology, Case Study]. Moscow: Variant, 2013, pp. 35–52.

6. Habermas J. Moral Consciousness and Communicative Action [Moralnoe soznanie i kommunikativnoe dejstvie]. Saint Petersburg: Nauka, 2000, 380 p.

7. Parsons T. The Structure of Social Action [O strukture sotsialnogo deystviya]. Moscow: Akademicheskiy Proekt, 2000, 880 p.

Ссылка на статью:
Константинова М. А. Граффити и стрит-арт: от художественной практики к социальному действию // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2021. – № 2. – С. 94–107. URL: http://fikio.ru/?p=4726.

© Константинова М. А., 2021

УДК 94(47.23-25):323.15+654.195

Смирнова Тамара Михайловна – Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения, кафедра истории и философии, профессор, доктор исторических наук, профессор, Санкт-Петербург, Россия.

Email: mokva@inbox.ru

SPIN: 7691-2890

Аннотация

Состояние вопроса: Радио как средство массовой информации на родном языке для национальных меньшинств Ленинграда и Ленинградской области практически не изучено. Становление радиовещания для названных групп населения в 1920–1930-е гг. представляет научный интерес и актуально в современных условиях, поскольку регион сохраняет, а в чем-то и усиливает свою полиэтничность и поликультурность.

Результаты: Радио как новый вид СМИ входило в обиход с середины 1920-х гг., а с 1929 г. в регионе начинается радиовещание на нескольких языках национальных меньшинств. Первыми в эфир вышли передачи на финском языке, которые заняли постоянное место в сетке радиовещания в форме радиожурнала «Советская Карелия», а впоследствии – и в разных других тематических передачах. В 1933 г. последовали передачи на латышском и эстонском языках, с 1936 г. – на латгальском языке. Для временного контингента – татар, занятых на различных стройках области – изредка звучали передачи на татарском языке. Значительное место в сетке вещания занимали передачи на немецком языке и искусственном языке эсперанто, рассчитанные на заграничную аудиторию и частично – на иностранных специалистов в Ленинграде. В 1932 г. по радио шли также передачи на английском языке.

В 1934 г. иноязычное вещание на Ленинградском радио было выделено в отдельный сектор вещания на иностранных языках (Иносектор), программа национальных редакций включалась в общую программу передач ленинградского Радиокомитета. Длительность иновещания в месяц выросла с 7,5 часов в 1929 г. (только на финском языке) до 45 часов (8 % от всего объема собственного вещания) на финском, латышском, эстонском, латгальском и немецком языках – к осени 1937 г. Но осенью 1937 г. национальное радиовещание в Ленинграде было прекращено, а многие работники национальных редакций репрессированы.

Исследование основано преимущественно на архивных материалах, вводимых в научный оборот впервые.

Выводы: Радиовещание на иностранных/национальных языках в Ленинграде и Ленинградской области в 1920–1930-ее гг. было эффективным средством информации, пропаганды и агитации, рассчитанным в первую очередь на постоянное население национальных меньшинств региона (финнов, латышей, латгальцев, эстонцев) и способствовавшим сохранению и в определенной мере развитию их культуры. Прекращение деятельности национальных радиоредакций находилось в общем русле кардинально изменившейся советской национальной политики.

Ключевые слова: радио; радиовещание; Ленинград; Ленинградская область; национальные меньшинства; радиокомитет; сектор вещания на иностранных языках (иносектор); национальные радиоредакции.

Radio for National Minorities in Leningrad and the Leningrad Region (1920s – 1930s)

Smirnova Tamara Mikhailovna – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of History and Philosophy, Professor, Doctor of Letters, Professor, Saint Petersburg, Russia.

Email: mokva@inbox.ru

Abstract

Background: Radio as mass media in the native language for the national minorities in Leningrad and the Leningrad Region has not been studied in detail. The advent of radio broadcasting for these groups of the population in the 1920s – 1930s is of scientific interest and is relevant in contemporary conditions, since the region retains, and in some ways strengthens its polyethnicity and multiculturalism.

Results: Radio as a new type of mass media came into use in the mid-1920s, and in 1929 radio broadcasting in several languages of national minorities began in the region. Finnish programs aired first. They took a permanent place in the radio broadcasting network in the form of the radio magazine “Sovetskaya Karelia”, and subsequently in various other thematic programs. In 1933, broadcasts in Latvian and Estonian followed, and in 1936 in Latgalian. For the temporary contingent, for example, Tatars employed at various construction sites in the region, programs in the Tatar language were occasionally transmitted. Programs in German and the artificial Esperanto language intended for a foreign audience and foreign specialists in Leningrad, in particular, occupied a significant place in the broadcasting network. In 1932, there was radio broadcasting in English.

In 1934, foreign language broadcasting on the Leningrad radio became a separate foreign languages broadcasting sector (Inosektor), the program of the national editorial offices was included in the general program of the Leningrad Radio Committee. The duration of foreign broadcasting per month increased from 7.5 hours in 1929 (only in Finnish) to 45 hours (8 % of the total volume of broadcasting) in Finnish, Latvian, Estonian, Latgalian and German by the fall of 1937. In the fall of 1937, national radio broadcasting in Leningrad was discontinued, and many employees of the national editorial offices were repressed.

The research is mainly based on archival materials introduced into scientific circulation for the first time.

Conclusion: Radio broadcasting in foreign/national languages in Leningrad and the Leningrad region in the 1920s – 1930s was an effective means of information, propaganda and agitation, intended primarily for the permanent population of the region’s national minorities (Finns, Latvians, Latgalians, Estonians) and contributed to the preservation and, to a certain extent, the development of their culture. The termination of the activities of national radio editorial offices was in the mainstream of the radically changed Soviet nationality policy.

Keywords: radio; broadcasting; Leningrad; Leningrad region; national minorities; radio committee; sector of broadcasting in foreign languages (foreign sector); national radio editorial offices.

Радио входит в жизнь

В октябре 1924 г. начало работать Всесоюзное акционерное общество «Радиопередача». Оно имело право «осуществлять при посредстве радиостанций передачу и прием публичных лекций, докладов, информаций, концертов, разного рода сведений, рекламы и коммерческих объявлений» [1]. 23 ноября 1924 г. прозвучал первый выпуск радиогазеты, подготовленной обществом «Радиопередача» совместно с РОСТА.

Новое средство массовой информации было по достоинству оценено руководством страны. «Газета без бумаги и “без расстояний”», как еще в 1920 г. назвал радио В. И. Ленин [2, с. 130], была включена в сферу деятельности агитпропотдела ЦК РКП(б). 13 февраля 1925 г. ЦК РКП(б) принял постановление «О радиоагитации», в котором признал организацию радиоагитации «делом крайне необходимым и важным в качестве нового орудия массовой агитации и пропаганды». Акционерному обществу «Радиопередача» была выдана ссуда для «правильного и быстрейшего развития и удешевления продукции советской радиопромышленности» и для распространения среди широких масс трудящихся радиоприемников на льготных условиях. АО «Радиопередача» ставилась ближайшая задача: установка радиоприемников для массового слушателя, в первую очередь громкоговорителей в рабочих клубах, домах крестьянина и избах-читальнях. Выработка программ докладов, лекций и концертов, а также общее руководство радиогазетой (новостными программами) возлагалось на агитпроп ЦК [см.: 3, с. 9].

В июне того же года новым постановлением ЦК ВКП(б) была создана специальная радиокомиссия ЦК, на которую возлагались уже не только вопросы содержания радиопрограмм, но и все организационные и технические вопросы развития радиовещания [см.: 4, с. 8]. С января 1927 г. непосредственное руководство работой радиостанций было поручено территориальным партийным комитетам, которые должны были выделять ответственного руководителя радиовещания, отвечающего за «содержание всех передающихся по радио материалов». Планы и программы всех радиопередач подлежали обязательному и предварительному просмотру [см.: 5, с. 523–524].

В июле 1928 г. радиовещание в СССР становится государственным и переходит из ведения АО «Радиопередача» в Народный комиссариат почт и телеграфов, при котором создается Всесоюзный комитет радиовещания. В 1933 г. этот комитет был преобразован во Всесоюзный комитет по радиофикации и радиовещанию при СНК СССР [см.: 6, с. 610].

Массовое радиовещание в Ленинграде начинается уже с декабря 1924 г., когда было создано Северо-Западное отделение АО «Радиопередача». В 1928 г. в Ленинграде вступил в действие государственный широковещательный радиоузел – радиостанция РВ-3. Через два года был создан Ленинградский радиоцентр Северо-Западного управления связи, преобразованный в 1931 г. в Ленинградский областной комитет по радиофикации и радиовещанию (Ленрадиокомитет) при Леноблисполкоме, а технические средства городской радиотрансляционной сети с 1933 г. находились в ведении образованной в 1933 г. Ленинградской радиодирекции [см.: 7, с. 83].

На кого же вещали радиоцентр и радиокомитет? В 1928 г. в Ленинграде и области насчитывалось 62 530 радиоустановок, из них 2,2 % в деревне, а всего через год количество радиоустановок выросло почти в два раза и достигло 132 814 единиц, из которых 6,5 % было в деревне. На 1 января 1930 г. в Ленинградской области было уже 214 200 радиоприемников, абсолютное большинство которых – 179 200 штук (89 %) – было, естественно, в Ленинграде. Таким образом, на тысячу жителей в Ленинградской области приходилось в среднем 20 радиоприемников, а в Ленинграде – 88 [см.: 8, с. 94].

В 1931 г. в области работало уже более 60 радиоузлов, а в Ленинграде – около 40 [см.: 9, с. 1]. В 1932 г. вступает в строй новая радиостанция, и Ленинград начинает вести передачи с двух станций – РВ-53 им. Кирова (длина волны 1107 м) и РВ-70 им. Ленсовета (длина волны 288,6 м). Действовала также городская радиотрансляционная сеть, оборудовались трансляционные узлы и в области.

Однако радиофикация области тормозилась нехваткой материалов и нестыковками в снабжении ими со стороны Ленснаба, отсутствием необходимых специалистов, сложностями в финансировании из средств кооперативного Облколхозсоюза и районных исполкомов – факты такого рода приводятся в 1932 г. в представленной в обком ВКП(б) справке о радиофикации национальных районов и сельских местностей Ленинградской области [см.: ЦГАИПД СПб, Ф. 24, Оп. 10, Д. 16, Л. 122–122 об., 125–126]. К 1933 г. в национальных и национально-смешанных районах Ленинградской области (их насчитывалось соответственно 4 и 25) было оборудовано 9 трансляционных узлов, 1984 трансляционные точки и 105 – эфирных [см.: там же, Л. 93]. Трансляционная сеть превалировала, поскольку значительная часть национальных меньшинств проживала в погранполосе, вблизи государственной границы с Финляндией и Эстонией, но эфирные радиоточки были значительно дешевле, они устанавливались в основном в колхозах [см.: там же, Л. 135]. В данном случае речь идет о приемниках общественного пользования, находившихся в красных уголках, избах-читальнях, клубах, правлениях колхозов, передачи по которым контролировались.

Уже в 1929 г. в 18 % эстонских красных уголков в Ленинградской области имелись радиоприемники [см.: 10, с. 44]. В Куйвозовском национальном районе в 1932 г. насчитывалось 60 радиоприемников общественного пользования [см.: ЦГАИПД СПб, Ф. 24, Оп. 10, Д. 85, Л. 26]. К сожалению, далеко не все точки работали – функционировала едва половина. Так, в отчете о работе финского радиожурнала «Советская Карелия» приводилась пессимистическая оценка доступности национального радиовещания на местах: «Не меньше как 50 % из радиоприемников в нацмен коммунах и колхозах бездействуют из-за неумения пользоваться приемником и из-за трудностей в доставке радиоматериалов» [там же, Д. 16, Л. 135]. В отчете о политпросветработе среди национальных меньшинств Ленинградской области в 1932 г. отмечалось, что радио работает «крайне неудовлетворительно», в частности, из 19 обследованных изб-читален (всего в области их насчитывалось 113 для разных национальностей) громкоговорители имелись в 13-ти, но «9 найдено в неисправном состоянии» [там же, Л. 17]. Даже в 1937 г. в финском Пудостском сельсовете Красногвардейского (Гатчинского) района на 20 колхозов приходилось всего 7 детекторных радиоустановок, а громкоговорителей не было вовсе [см.: там же, Оп. 8, Д. 451, Л. 23].

У части населения были личные радиоприемники, что являлось предметом тревоги для советских и партийных органов, так как по этим, хотя и учтенным, приемникам можно было «поймать» «чужие» передачи – из Финляндии, Эстонии, Латвии. В 1933 г. обком ВКП(б) утвердил «Схему вопросов проверки культурно-политической работы среди нацменов», п. 7-й которой касался радиовещания и кинофикации: «Случаи использования радио для антисоветской агитации и борьба с приемом богослужений и других антисоветских передач заграничных станций» [там же, Оп. 10, Д. 85, Л. 4]. И нередко выявлялась неблагоприятная для властей картина: так, во Мгинском национально-смешанном районе (с большим количеством финского населения) на март 1933 г., по сведениям Радиокомитета, имелось 752 радиоточки и 3 радиоузла, но проверка обкома ВКП(б) показала, что работал из них только один узел, причем транслируя лишь ленинградские передачи, а в Марковском финском сельсовете вообще ни одна трансляционная точка не действовала. В то же время в этом сельсовете работало много приемников, находившихся «в руках сектантов» (в данном случае речь идет о христианах неправославного толка – протестантах разных деноминаций): в дер. Кимгази на 43 двора «сектанты» имели один ламповый и 8 детекторных приемников, в дер. Пуштока (22 двора) – по одному ламповому и детекторному приемникам, и жители могли слушать «богослужения и контрреволюционную агитацию из Финляндии», в то время как «ни один наш приемник не работает» [там же, Д. 16, Л. 93].

Во второй половине 1930-х гг. радиоприемники у «социально чуждых элементов» изымались, а населенные пункты радиофицировались в основном «по проводам». Всего к 1938 г. по Ленинградской области было 315 тысяч радиотрансляционных и 152 тысячи эфирных точек, но сельские районы были все же слабо радиофицированы [см.: там же, Оп. 2-2, Д. 2135, Л. 16].

Техническая база Ленинградского радио позволяла уже с конца 1920-х гг. вести регулярное многочасовое вещание: 1929 г. – 392 часа ежемесячного вещания, 1930 г. – 595, 1932 г. – 613, 1937 г. – почти 1270 часов, из них 500 часов – собственное вещание радиокомитета, 100 часов – трансляция (в основном из Москвы), а остальное – фабрично-заводское и районное (по области) вещание [см.: 11, с. 83, 89].

Тематика и адресная аудитория, 1929–1931

С ноября 1929 г. начинается регулярная публикация радиопрограмм Ленинградского радио. В сетке передач к этому времени нашли свое постоянное место передачи на искусственном языке эсперанто. Вещание на эсперанто было связано с надеждами на мировую революцию, и характер передач им соответствовал: кроме курсов эсперанто, звучали пропагандистские обозрения и подборки «Труд и жизненный уровень трудящихся СССР в 1929–30 году», «Народное хозяйство СССР 1929–30 г.», «Наше знамя – ленинизм», празднование 12-й годовщины Октябрьской революции, контрольные цифры развития хозяйства Ленинграда и области и т. п. В дальнейшем передачи на эсперанто, в основном «Бюллетень эсперанто», шли только в ночные часы (обычное время передач 00:05–00:30), в среднем 2–3 раза в неделю.

Еще в августе 1927 г. на Первой сессии Центросовнацмена [Центрального Совета по просвещению национальностей нерусского языка] констатировалось «отсутствие радиовещания на языках нацменьшинств (в центре и на местах)» [12, с. 219]. На ленинградском радио начало такому вещанию положили передачи на финском языке – они транслировались с ноября 1929 г. вплоть до осени 1937 г. По воскресеньям, в первой половине дня, выходил радиожурнал «Советская Карелия» с постоянными рубриками – для крестьян и для рабочих. С 1930 г. к радиожурналу прибавились «Час пионера и школьника», «Час работницы и крестьянки», с 1931 г. – антирелигиозные беседы (все перечисленные передачи продолжительностью от получаса до одного часа выходили в среднем по два раза в месяц).

Продолжительность радиожурнала «Советская Карелия» выросла с 1 часа 50 минут в 1929 г. до 2-х часов 30 минут в 1932 г. (9:30–13:00 с часовым перерывом на концерт). Один – два раза в месяц передавались радиопостановки на финском языке, гораздо чаще – каждую неделю – звучали рассказы, очерки, повести. Для этого «художественного оформления» на общественно-политическую и историко-революционную тематику на радио постоянно работали обе бригады (два состава) Ленинградского финского театра – 16 человек. В 1933 г. уже 20–30 % всего вещания на финском языке шло в «художественном виде», поэтому штат артистов значительно пополнился: выступали также финский хор (13 человек), два солиста, 6 чтецов [см.: ЦГАИПД СПб. Ф. 24, Оп. 10, Д. 16, Л. 135].

Пример «художественного оформления» радиожурнала «Советская Карелия» приводится в отчете редакции финских передач за первый квартал 1933 г. 19 марта в передаче, посвященной дню Парижской коммуны, хор финского театра исполнял красногвардейскую и МОПРовскую [от МОПР – Международная организация помощи рабочим] песни, актеры сыграли радиопостановку «В день Парижской коммуны в 1933 году», солист из Петрозаводского радиокомитета спел две песни, посвященные Парижской коммуне, и несколько песен о социалистическом строительстве, а также прозвучала сатира на социал-демократов Финляндии и граммофонные записи музыки о Парижской коммуне [см.: там же, Л. 134].

Содержание радиожурнала «Советская Карелия» находилось под пристальным вниманием культурно-пропагандистского отдела Ленинградского обкома ВКП(б). Радиожурнал в 1932–1933 гг. состоял из следующих страниц.

9:30–10:00. Передача для крестьян Ленинградской области и Карельской АССР.

10:00–10:15. Два раза в месяц – «Страница молодежи», два раза – «Страница работницы и колхозницы».

10:15–10:45. Антирелигиозная беседа.

10:45–11:00. Страница пионера и школьника.

12:00–13:00. Передача для рабочих [см.: там же. Л. 123].

В часовом промежутке с 11-ти до 12-ти часов транслировался концерт.

В передачах для крестьян велись агротехнические беседы – курс из 25 лекций в год, по 15 минут каждая; звучали информация и разъяснения по поводу постановлений партийных и советских органов, оперативная информация о ходе сельскохозяйственных работ и политических кампаний, беседы к датам «красного календаря», очерки о передовиках-колхозниках, рапорты сельхозкоммун и колхозов и т. п. Антирелигиозные беседы разделялись на научные (мировоззренческие) и контрпропагандистские, приуроченные к религиозным праздникам и политическим событиям. Передачи для рабочих включали международный обзор, анализ экономического положения пролетариата за рубежом, особенно в Финляндии, пропагандистские сравнения «двух миров», передачи к датам «красного календаря», в том числе по истории рабочего и революционного движения в Финляндии, о развитии Советской Карелии и т. п. [см.: там же, Л. 128–130].

Журнал «Советская Карелия» был не единственной передачей на финском языке на Ленинградском радио. С 1930 г. регулярно, 3–4 раза в неделю, до полуночи или после, выходили «Курсы ленинизма», продолжительность каждого занятия составляла 30 минут. В 1932 г. в сетке радиопередач предусматривалось, что первый антракт всех трансляций (7:45–8:00) по вторым и шестым дням декады отводится для финских передач. В 1933 г. передачи на финском языке выходили 11–13 раз в месяц, общий объем трансляции составлял 13,5–16 часов, а по воскресеньям (4–5 раз в месяц) дополнительно шли концерты продолжительностью по одному часу [см.: там же, Л. 132–134].

В начале 1930-х гг. много иностранных рабочих и специалистов – более 1400 человек с семьями, преимущественно немцы и американцы – проживали и работали в Ленинграде. Для обслуживания этих специфических групп населения на ленинградском радио велись передачи на немецком (1931–1932 гг.) и английском (1932 г.) языках. Четыре раза в неделю по вечерам, в том числе и в субботу или воскресенье, выходили «Рабочая газета» и «Листок для иностранных трудящихся» на немецком языке, транслировались концерты революционной музыки («Молодая немецкая музыка», «Пути развития новой музыки в Германии» и т. д.), а также «лито-музо-монтажи» (на русском языке) «Страна должна знать своих героев» – об иностранных рабочих и специалистах – «ударниках социалистической стройки». В 1932 г. передачи «СССР на стройке» – литературные страницы с музыкальным антрактом – выходили на немецком языке раз в декаду, а на английском – раз в месяц. Звучали тематические подборки, например, «Красная Армия в художественной литературе» (на английском языке), интернациональные рабочие митинги, концерты, специальные передачи для членов семей иностранных трудящихся, в том числе и для детей («Как живут дети СССР и дети в капиталистических странах») и т. п. В 1931 г. были организованы радиокурсы русского языка для иностранных рабочих в Ленинграде, а в 1930–1932 гг. регулярно шли радио-занятия по английскому и немецкому языкам [см.: 13].

Местное радиовещание

В 1932 г. было положено начало местному радиовещанию на языках национальных меньшинств Ленинградской области. Летом – осенью прозвучали 4 передачи из финских колхозов «Рай-Раатая» и «Осоавиахим» Куйвозовского (финского) района, «Ленинградский Совет» Красногвардейского (Гатчинского) и коммуны «Ууртая» Мгинского районов. В каждой передаче продолжительностью от 30 минут до одного часа непосредственно участвовали 10–12 человек, при численности слушателей, присутствовавших на местах во время передачи, от 50 до 130 человек. В передаче из коммуны «Ууртая» 11 сентября 1932 г. выступили финский ингерманландский писатель Г. Саволайнен с очерком об истории коммуны, а председатель коммуны, бригадир полевой бригады, работницы молочной фермы и столовой, учитель с 36-летним стажем рассказали о своей работе. Передовую финскую коммуну приветствовали представитель колхоза «Искура» из Мги и редактор центральной партийно-советской финской газеты «Вапаус», выходившей в Ленинграде. Художественное оформление передачи, шедшей под лозунгом «Большевистскими темпами в уборочной кампании дадим удар поджигателям интервенции» [не очень удачный перевод с финского – Т. С.], обеспечивала вторая бригада Ленинградского финского театра [см.: ЦГАИПД СПб., Ф. 24, Оп. 10, Д. 16, Л. 124].

Выездные радиопередачи на финском языке практиковались и позднее. В феврале 1935 г. была организована передача из Талликовского Дома культуры (Ленинградский Пригородный район) с выступлениями знатных людей финских колхозов, а в июне того же года – передача из передового животноводческого финского колхоза «Алку» («Начало») в Красногвардейском (Гатчинском) районе [см.: 14, с. 81].

С октября 1932 г. началось районное радиовещание на финском языке в Куйвозовском национальном районе, но передачи не были регулярными: так, в январе – марте 1933 г. в эфир не вышло ни одной [см.: ЦГАИПД СПб, Ф. 24, Оп. 10, Д. 16, Л. 136]. Нерегулярно выходил также «Нацлисток» на финском языке в Мурманске [см.: там же, Л. 125], который в то время относился к Ленинградской области.

Редакция радиожурнала «Советская Карелия» практиковала также внеэфирные виды массовой работы. В 1932 г. в Куйвозовском и Мгинском районах после радиопередач были проведены «агитмассовые вечера», на которых присутствовали 300 и 250 человек соответственно, а на базе финского Дома просвещения в Ленинграде прошли два «вечера радиослушателей» с общим числом участников 450 человек и организована конференция селькоров (120 чел.) [см.: там же].

В июне 1932 г. в Кингисеппе был организован выпуск двух эстонских радио-страничек, а с 30 ноября их выход стал систематическим. До конца года эстонская страничка кингисеппской газеты «Колхозник по радио» выходила регулярно, раз в пятидневку, всего вышло 7 выпусков. В рецензии на эти передачи, сделанной для обкома ВКП(б), отмечалось, что политический материал странички недостаточно выдержан, местного материала мало, особенно для городского слушателя. Антирелигиозная передача была выдержана в таком фельетонном тоне, что совершенно искажала «установки антирелигиозной пропаганды». В то же время эстонская страничка вызвала живой интерес слушателей, общественные радиокорреспонденты присылали заметки с мест, и для координации их деятельности в радиопередачу был введен «Блокнот радиокора», в котором предлагались желательные темы и звучали присланные корреспонденции. Было высказано пожелание привлечь к работе радио-странички еще одного диктора, лучше женщину, чтобы избежать монотонности звучания, а также ввести художественное чтение на эстонском языке [см.: там же, Л. 137–140].

Тем же летом 1932 г. в Кингисеппе во время колхозного базара была организована передача двух радиоконцертов художественной самодеятельности с участием масс – на эстонском и татарском языках [см.: там же, Л. 125]. Использовали радио в своей массовой и политико-воспитательной работе и профсоюзы: так, в 1932 г. в торговом порту, где работали 2768 человек татар и башкир, 2400 украинцев, 1,5 тыс. белорусов, 800 евреев, 21 раз звучали радиогазеты «на национальных языках» (количество передач на отдельных языках не конкретизировалось) [см.: там же, Д. 85, Л. 9]. Радиокомитет отчитался также о выходе радио-странички на татарском языке в Назиестрое (торфоразработки в тогдашнем Мгинском районе), где работало много татар, но это был, видимо, единичный случай – по крайней мере, в марте 1933 г. этой странички уже не было [см.: там же, Д. 16, Л. 97].

Ленинградский радиокомитет неоднократно поднимал вопрос об организации регулярного областного вещания не только на финском, но также на эстонском и латышском языках. Однако вплоть до 1933 г. от партийных и советских органов на это предложение звучал отказ – прежде всего из-за отсутствия необходимой технической базы в области, особенно в сельских районах, где были сосредоточены значительные массы национального населения, а также из-за крайнего дефицита подготовленных сотрудников – «выдержанных работников партийцев». Таких работников Ленрадиокомитет в марте 1933 г. просил у культурно-пропагандистского отдела обкома ВКП(б) («хотя бы человек 5–6»), чтобы направить их редакторами районного нацменвещания, пополнить штат радиожурнала «Советская Карелия», а также выделить инструктора по радионацменработе в области [см.: там же, Л. 131–131 об.].

В практических рекомендациях докладной записки в Ленинградский обком ВКП(б) о состоянии художественной работы среди нацмен Ленинградской области (март 1933 г.) есть предложения, касающиеся радио. М. Ж. Стириусу, заместителю председателя Ленрадиокомитета, предлагалось провести в марте – апреле полный капитальный ремонт всей радиоаппаратуры в национальных районах, «изъяв это средство из рук сектантов», а также организовать «систематическую областную и районную передачу на национальных языках, обеспечив вещание проверенными кадрами нацменов коммунистов и поставив бдительный политический контроль». Радиосеть надлежало расширить с таким расчетом, чтобы организовать «коллективное радиослушание во всех нацменсельсоветах и колхозах области» [там же, Л. 98–99].

Иносектор Ленрадиокомитета

К 1934 году поставленная задача была выполнена – на Ленинградском радио был организован сектор вещания на иностранных языках (Иносектор), куда вошли редакции финского вещания и бюллетеня эсперанто (редактор М. Урбан), а также новые редакции передач на эстонском (редактор А. К. Радик) и латышском (редактор Я. Э. Гайлис) языках и преобразованная из передач для иностранных рабочих редакция немецкого вещания (редактор Э. Бауэр) [см.: 15]. Первым заведующим (главным редактором) сектором вещания на иностранных языках стал А. К. Радик [см.: 16, с. 458]. Финская, эстонская и латышская редакции были рассчитаны преимущественно на местное население национальных меньшинств, редакция эсперанто – на заграничных слушателей, а немецкая редакция – на иностранных специалистов и значительно выросшее число политэмигрантов из Германии и Австрии, а также слушателей за границей. Кроме того, по центральному радио из Москвы шли специальные передачи для иностранных трудящихся в СССР, и уже в 1935 году эта аудитория обслуживалась только из центра.

Ленинградская «Deutsche Sendung» («Немецкая редакция») выходила в эфир ежедневно, с 0:30 до 1:30 по московскому времени (то есть 22:30–23:30 по среднеевропейскому, что специально оговаривалось в программах). Ее передачи содержали постоянные рубрики: «Репортажи и интервью», «Ежедневные события», «Стратегия и тактика пролетарской революции», «Из советской науки», «Воспоминания о Ленине», «Советы». Радиобюллетень эсперанто («Esperanta radja bulteno») был включен в программу немецкой редакции и выходил два – три раза в декаду по полчаса, в самом начале вещания редакции. На немецком языке звучали и другие политические и пропагандистские передачи, например, «Октябрьская революция и средние слои», «Меньшевики и контрреволюция», «17-й партсъезд», «90 миллионов избирателей выбирают» и т. п. В публикуемых программах передач помещались обращения редактора Эрнста Бауэра к слушателям сотрудничать с редакцией, присылая вопросы и пожелания [см.: 15].

По сравнению с немецкой редакцией, вещание других национальных редакций было намного короче. Финские передачи («Suomenkielinen radio-ohjelma») звучали три раза в декаду, при этом по воскресеньям традиционно выходил радиожурнал «Советская Карелия», хотя время передачи сократилось на полчаса и было перенесено на послеобеденные часы (16:00–18:00). В другие дни декады на финском языке транслировались новости, политические обозрения (19:00–19:25), а по утрам – передачи для пионеров и школьников. Выпуски эстонской («Eestikeelse bülleaani radio») и латышской («Latveesu radio biletens») редакций шли всего по 25 минут, два раза в десятидневку каждый, в то же вечернее время. Передачи носили информационный характер (о жизни эстонской и латышской диаспор в СССР и Ленинградской области), а также приурочивались к политическим кампаниям, праздникам «красного календаря», знаменательным датам. Некоторые передачи были адресованы отдельным категориям национальных слушателей – работницам и крестьянкам, школьникам [см.: 15].

Радио выполняло важные пропагандистские задачи, что особенно ценилось в период массовых политических кампаний. В плане проведения отчетно-выборной кампании в областной, городской и местные Советы осенью 1934 г. имеются специальные пункты о радио-докладах на национальных языках, в Ленинграде с 15 по 30 октября, а в области – с 15 октября по 15 ноября. В областном плане эта задача конкретизируется: «14. Провести по радио на финском, эстонском и латышском языках отчетный доклад о деятельности Облисполкома в целом и работе Отдела Нацмен, одну беседу о значении перевыборов» [ЦГАИПД СПб. Ф. 24, Оп. 10, Д. 112, Л. 7, 9].

Сетка вещания для национальных меньшинств Ленинграда и области в 1936 году была изменена и расширена. По центральному радиовещанию с 1 января 1936 г. были предусмотрены «окна» для передач на национальных (языках многих народов СССР) и иностранных (европейских государств, преимущественно немецком) языках. Передачи на национальных языках части населения Ленинградской области – эстонском, латышском и (впервые) латгальском – поочередно транслировались с радиостанции им. Кирова (Ленинград) ежедневно с 19:30 до 19:55, а по воскресеньям, не совпадающим с выходными днями (вместо недели была пятидневка с шестым выходным), с 12:15 до 13:10. Таким образом, продолжительность вещания на эстонском и латышском языках выросла в три раза. Передачи на финском языке выделялись отдельно, они шли ежедневно с 17:00 до 17:55 и каждое воскресенье по утрам (10:25–10:45, это были специальные выпуски для пионеров и школьников). Также отдельной строкой значились ежедневные (0:10–1:20) передачи из Ленинграда на иностранных языках, что относилось к вещанию немецкой редакции. На других иностранных языках (в частности, отдельно выделены передачи на шведском языке) транслировались передачи из Москвы [17, с. 7].

На состоявшемся в апреле 1936 г. заседании Секретариата Ленинградского обкома ВКП(б), посвященном работе Радиокомитета, было предложено «увеличить объем национального радиовещания примерно на полчаса ежедневно в первую очередь на финском, латышском и эстонском языках, за счет сокращения других видов иностранного вещания» [ЦГАИПД СПб. Ф. 24, Оп. 2–1, Д. 913, Л. 23–24]. Таким образом, увеличивалась продолжительность вещания не в целом на иностранных языках, а именно для населения национальных меньшинств Ленинграда и области. Во время крупных хозяйственных кампаний продолжительность таких передач увеличивалась еще больше, менялось и время трансляции. Так, в апреле – мае 1937 г., во время посевной кампании, эти передачи шли 6 дней в неделю, в ночное время – с 0 часов до 2 часов ночи, а по воскресеньям – с 00:15 до 2:00 [см.: там же, Оп. 8, Д. 498, Л. 42].

В целом к осени 1937 г. иностранное вещание Ленинградского радио составляло 45 часов в месяц (8 % от всего объема собственного вещания) [см.: там же, Л. 56]. Руководство радио предлагало реорганизовать иностранный отдел, ликвидировав в нем редакцию немецких передач (полностью перейти на трансляцию на немецком языке из Москвы), а передачи на финском, латышском и латгальском языках (эстонский не указан, возможно, по ошибке) сохранить и расширить [см.: там же, Л. 61].

Популяризация художественного творчества народов СССР

Ленинградское радио широко популяризировало также художественное творчество разных народов и национальных меньшинств СССР. Первая такая передача прозвучала в программе «Радиотеатр» 8 ноября 1929 года – это был концерт национальных детских домов Ленинграда. В 1931 г. по радио выступили хор удмуртского землячества (4 февраля, передача была приурочена к 10-летию Вотской национальной области, от старого названия удмуртов – вотяки), татарский и чувашский самодеятельные ансамбли (6 февраля), а 24 и 25 апреля, в течение полутора и двух часов соответственно, – музыкальные кружки Домов просвещения национальных меньшинств. В мае 1932 г. прошел цикл таких передач: 2 мая полтора часа транслировалась олимпиада школ национальных меньшинств Ленинграда (хор и струнный оркестр эстонских школ, хоры татарской, польской и немецкой школ, затейники Интерклуба), 6 мая – олимпиада нацменкружков Домов просвещения (30 мин.), 7 мая – «Затейники нацмендомов у микрофона» (30 мин.). 27 октября 1932 г. национальные Дома просвещения снова показали свои достижения: прозвучали немецкие народные песни и произведения украинских композиторов.

С декабря 1930 г. по Ленинградскому радио транслировались этнографические концерты. Звучали народные еврейские, армянские, грузинские, осетинские, азербайджанские, татарские, чувашские, удмуртские, марийские мелодии, песни немецких колонистов Поволжья и народов Северной области. С мая 1931 г. этнографические концерты стали передаваться и в виде фонограмм из этнографического отдела Академии наук, вскоре преобразованного в Институт по изучению народов СССР. Все эти передачи шли в удобное вечернее время – с 17–18 часов, в течение 30 минут – одного часа.

Радио готовило тематические передачи о положении национальных меньшинств «прежде и теперь», подборки из произведений писателей и композиторов разных национальностей, передавало музыку русских композиторов, созданную на украинские, армянские, кавказские, «восточные» темы, песни и танцы народов СССР. Эти передачи часто шли в рубриках «Рабочий полдень», «Колхозное художественное вешание», «Утренний концерт», в трансляциях оркестра народных инструментов под управлением Кацмана. Программы радио 1930-х гг. просто пестрят такими передачами.

Однако в разгар политических репрессий, в сентябре 1937 г., партийное руководство Ленинграда пришло к выводу, что «музыкально-художественное вещание оторвано от задач коммунистического воспитания… В концертах по радио большое место занимает музыка западноевропейских композиторов [в] ущерб произведениям русских композиторов и народному творчеству» [там же, Л. 86]. В это же время начальник спецсектора Радиокомитета предложил сократить редактора музыкального вещания Иносектора (в августе 1937 г. этим редактором была Евгения Владимировна Шнеерсон, работавшая на Ленинградском радио с 1932 г.) [там же, Л. 59, 75].

Ликвидация

С середины 1930-х гг. нарастает идеологический контроль ВКП(б) во всех сферах социально-политической и культурной жизни страны. Средства массовой информации, в том числе радио, как важнейшие инструменты влияния на широкие массы, оказываются под особенно тяжелым прессом. Проверки работы Ленрадиокомитета и его редакции иностранного вещания следуют одна за другой, выводы проверяющих приобретают обвинительный характер, и накал этих обвинений растет.

22 апреля 1936 г. состоялось заседание Секретариата Ленинградского обкома ВКП(б), на котором среди других стоял вопрос «О работе радиокомитета». В постановлении по этому вопросу большое внимание уделено национальному радиовещанию. Отмечалось, что «отсутствует необходимый контроль за передачей на иностранных языках и перепиской со слушателями из других стран». Кадры работников ряда отделов радиокомитета, среди которых назван и отдел национального вещания, «требуют пересмотра и замены более квалифицированными и проверенными». В документах, подготовленных для этого заседания, уточняется, о каких конкретно недостатках идет речь. Прежде всего, «нет ясных установок о характере передач на каждом из национальных языков», председатель Радиокомитета не руководит национальным вещанием, «близорукость» руководителей привела к подбору неподходящих кадров, например, редактора немецких передач Голланда, «германского подданного», которого уже уволили. Национальному радиовещанию посвящен специальный пункт постановления (п. 4), где отмечается, что его основным содержанием должна быть «пропаганда в популярной форме успехов социалистического строительства в СССР (рост материального и культурного уровня трудящихся СССР, рост экономической мощи и политики Советского Союза в борьбе за мир), показ расцвета творчества народов СССР». Учитывая отмеченные ранее недостатки, постановление обязывает заведующего национальным вещанием (им был в это время А. К. Радик) визировать передачи на всех языках. А ответы на письма радиослушателей из других стран должен лично визировать уже председатель Радиокомитета (Р. П. Баузе). Все редакторы национального радиовещания подлежали утверждению в отделах культпросветработы городского и областного комитетов ВКП(б), а состав политредакторов Облгорлита, то есть цензоров, должен быть «укреплен» [там же, Оп. 2–1, Д. 913, Л. 21–24, 29].

Одним из последствий решения обкома ВКП(б) от 22 апреля 1936 г. стало освобождение от должности директора Ленрадиокомитета Р. П. Баузе в мае того же года. Временно исполняющим обязанности директора был назначен бывший заместитель Баузе – М. Ж. Стириус, проработавший руководителем Радиокомитета до сентября 1936 г. Его сменил И. Л. Кацман, возглавлявший Ленрадиокомитет до конца 1937 г. После него новым руководителем Радиокомитета стал Я. У. Нусимович [см.: 7, с. 87].

В 1936–1937 гг. большие кадровые изменения произошли в секторе иностранных передач. В начале 1936 г. ответственный редактор немецкого вещания Голланд был снят с работы как германский подданный [см.: ЦГАИПД СПб. Ф. 24, Оп. 2–1, Д. 913, Л. 29]. На 1 августа 1937 г. сектор иностранных передач состоял всего из семи сотрудников, пятеро из которых были новичками – приняты на работу уже в 1937 г. Представленный в обком ВКП(б) список содержал фамилию, имя, отчество сотрудника, должность и дату приема на работу, а также рукописные приписки красным карандашом у некоторых фамилий – о проживании заграницей самого сотрудника и его родственников. В списке значились: Иоганн Айнович Меликов – помощник ответственного редактора немецких передач, принят на работу 22 марта 1937 г.; Вольфрид Васильевич Виртанен – ответственный редактор финских передач, работал с 15 января 1937 г. («Брат в Финляндии. Выговор за хр.[анение] ор.[ужия]. Жил до 18 г. в Ф.[инляндии]»; Лидия Семеновна Гренлунд – редактор финских передач с 16 января 1932 г.; Ян Эрнестович Гайлис – ответственный редактор латышских передач с 20 января 1937 г. («Жил в Финляндии 16–17 г.»); Евгения Владимировна Шнеерсон – редактор музыкального вещания с 20 февраля 1932 г. («Отец в Америке»); Валентина Георгиевна Васильева – секретарь, работает с 1 февраля 1937 г; Лидия Оллиевна Энрут – машинистка, работает с 1 апреля 1937 г. («До 26 г. в Финляндии. Родств.[енники] в Америке») [там же, Оп. 8, Д. 498, Л. 75].

Первый заведующий сектором вещания на иностранных языках А. К. Радик проработал в этой должности более двух лет, с января 1935, и был уволен в апреле 1937 г. [см.: там же, Л. 1]. Сменивший его В. В. Виртанен числился временно исполняющим обязанности заместителя заведующего отделом, он проработал только до сентября 1937 г. [см.: там же, Л. 67].

В сентябре 1937 г. бюро обкома и горкома ВКП(б) заслушало вопрос «О кадрах и работе Ленинградского радиокомитета». В принятом постановлении отмечалось: «1. Значительная засоренность кадров Радиокомитета людьми не внушающими политического доверия и случайными в радиовещании. <…> Нет заведующих: иностранного [отдела], <…> заместителя Радиокомитета по вещанию…» [там же, Л. 85–86]. Постановление предписывало отделам культурно-просветительной работы обкома и горкома ВКП(б) «в двухдекадный срок» подобрать и послать на работу в радиокомитет заместителя председателя и заведующих некоторыми отделами, в том числе иностранным и политического вещания [там же, Л. 88].

Кандидатура на должность заведующего иносектором подбиралась еще до этого решения: 23 августа 1937 г. к списку руководящего состава Ленрадиокомитета было приписано от руки: «Меликов, Гренлунд, Гайлис – иностр.» [там же, Л. 67]. Начальник спецсектора Радиокомитета Недошивин рекомендовал выдвинуть на должность заведующего иносектором Л. С. Гренлунд, члена ВКП(б), на которую «компрометирующего не имеется. Финка, заграницей не была и родственников [там] по анкетным данным не имеет» [там же, Л. 61].

Однако нового заведующего иносектором уже не назначали – осенью 1937 г. сектор был расформирован, а в Радиокомитете начались массовые аресты. В проекте постановления бюро обкома ВКП(б) от 20 декабря 1937 г. «О национальных школах и других культурно-просветительных учреждениях», предписывающем ликвидировать все национальные организации, учреждения и печать, о радиопередачах на языках национальных меньшинств уже не упоминается [см.: там же, Оп. 2–2, Д. 2092, Л. 62–63]. К весне 1938 г. «большой террор» на ленинградском радио закончился, о чем свидетельствует название постановления бюро обкома ВКП(б) от 5 мая 1938 г. «О ликвидации последствий вредительства в радиовещании и радиофикации» (вопрос передавался на обсуждение президиума Ленинградского облисполкома) [см.: там же, Д. 2135, Л. 8].

Люди и судьбы

Первым руководителем Ленинградского областного комитета по радиофикации и радиовещанию при Леноблисполкоме был Роберт Петрович Баузе, 1895 года рождения, латыш, член ВКП(б) с 1910 г., участник Гражданской войны. В 1921–1926 гг. он был ответственным редактором газеты на латышском языке «Krievijas Cina» («Борьба России») и научным сотрудником Коммунистического университета национальных меньшинств Запада (КУНМЗ) им. Ю. Ю. Мархлевского, а с 1926 по 1928 гг. – заведующим подотделом нацменьшинств Ленинградского обкома ВКП(б). В 1928–1929 гг. работал ответственным секретарем Псковского окружкома ВКП(б), затем до осени 1931 г. – ответственным редактором «Красной газеты» (Ленинград).

Возглавляя с 1 ноября 1931 г. по 13 мая 1936 г. Ленинградский радиокомитет, Р. П. Баузе одновременно был директором Института красной профессуры (1932–1933), а также председателем Президиума Оргкомитета Ленинградского Союза советских писателей (1932–1934). После освобождения от должности директора Радиокомитета Р. П. Баузе недолго руководил Ленинградским Институтом искусствознания, затем был корреспондентом немецкой коммунистической газеты «Deutsche Zentral-Zeitung» (Москва).

5 ноября 1937 г. был арестован, 19 декабря 1937 г. исключен из ВКП(б). Обвинен по ст. ст. 58-6-8-9-11 УК РСФСР и приговорен к высшей мере наказания. Расстрелян 27 января 1937 г. в Ленинграде.

7 апреля 1956 г. Баузе Р. П. реабилитирован [см.: 7, с. 97–98; 18].

* * *

С мая по сентябрь 1936 г. обязанности председателя Радиокомитета исполнял Макс Жанович Стириус (1902 г. р.), еврей, уроженец гор. Страсбурга (Франция), член ВКП(б) с 1921 г. В 1928 г. был инструктором Обкома ВКП(б), а в 1928 г. возглавил Ленинградский радиоцентр. После образования Радиокомитета работал заместителем председателя, выпустил книгу «Большевики завоевывают эфир» (Л., 1931) [см.: 7, с. 105].

С сентября 1936 г. по август 1937 г. М. Ж. Стириус был директором Ленинградской Радиодирекции областного управления связи. Решением бюро горкома ВКП(б) от 14 августа 1937 г. был отстранен от этой должности, «как не вызывающий политического доверия» – ему вменялись «троцкистские колебания» во время учебы в Военно-политической академии им. Толмачева в 1924–1925 гг., связи с «активной участницей контрреволюционной троцкистской оппозиции» Зеликсон, высланной из Ленинграда в 1935 г., после убийства С. М. Кирова, а также с заместителем председателя Совнаркома Рыкова – Шестаковичем, арестованным как «враг народа». Кроме этих «порочащих сведений», еще более серьезным обвинением было «явно антипартийное» выступление М. Ж. Стириуса на активе наркомата связи в мае 1937 г. по вопросу о ликвидации последствий вредительства в Радиокомитете: «… я их [врагов] не видел и не вижу, не боролся с ними и не знаю, как бороться» [ЦГАИПД СПб. Ф. 25, Оп. 2, Д. 864, Л. 2, 4–5].

М. Ж. Стириус был арестован 10 октября 1937 г. По ст. ст. 58-6-9-11 УК РСФСР приговорен к высшей мере наказания. Расстрелян в Ленинграде 10 ноября 1937 г. Реабилитирован 27 октября 1956 г. [см.: 18].

* * *

Последним руководителем Ленрадиокомитета в период существования вещания на национальных языках был Иосиф Лазаревич Кацман, 1902 г. р., еврей, уроженец г. Межеречье Седлецкой губ. (Польша), в 1917–1920 гг. член Всеобщего еврейского рабочего союза в Литве, Польше и России (Бунд), рабочий-обувщик. В Советскую Россию прибыл из Польши в 1920 г., по партийной линии был перерегистрирован в РКП(б). С 1922 г. – секретарь еврейской секции Гомельского губкома комсомола, откуда направлен на учебу в Петроград, в Коммунистический университет нацменьшинств Запада им. Ю. Ю. Мархлевского, который окончил в 1925 г. по специальности лектора политэкономии. Работал преподавателем политэкономии, затем до 1929 г. заведующим совпартшколой в Одессе. В 1930–1931 гг. – директор Государственного еврейского театра Украины в Харькове. В 1931–1932 гг. учился в аспирантуре, с 1932 г. работал лектором Ленинградского отделения КУНМЗ, затем возглавил Ленинградское Областное управление театрами (ЛОУТ). С 5 сентября 1936 г. был назначен председателем Радиокомитета [см.: 7, с. 102].

Арестован 26 декабря 1937 г., обвинялся по ст. ст. 58-6-8-11 УК РСФСР. Постановлением бюро Куйбышевского райкома партии г. Ленинграда от 31 октября 1937 г. исключен из рядов ВКП(б). 10 января 1938 г. определена высшая мера наказания. Расстрелян 15 января 1938 г. Реабилитирован 12 ноября 1958 г. [см.: 18].

* * *

Первым заведующим сектором вещания на иностранных языках (Иносектор) в январе 1935 г. стал редактор эстонской радиоредакции А. К. Радик. Назначен он был временно, должность заведующего Иносектором была еще в основном административной, с небольшим кругом обязанностей, и с ней можно было справляться «по совместительству». Но обещанной горкомом ВКП(б) присылки постоянного работника не произошло, а с 1936 г. на заведующего Иносектором были возложены также обязанности главного редактора, он должен был визировать передачи на всех языках [см.: ЦГАИПД СПб. Ф. 24, Оп. 2, Д. 913, Л. 24], что требовало владения этими языками, и намного увеличивало объем работы руководителя. В сентябре 1936 г. А. Радик обратился к руководству Радиокомитета с просьбой освободить его от должности главного редактора национального вещания и перевести на прежнюю работу – редактором эстонских передач. Поскольку просьба эта удовлетворена не была, в декабре 1936 г. А. Радик обратился за содействием к заведующему отделом культуры и пропаганды обкома ВКП(б) Б. П. Позерну. Вопрос был решен «с избытком»: в конце апреля 1937 г. А. Радик был уволен из Радиокомитета [см.: там же, Оп. 8, Д. 498, Л. 1].

В списках репрессированных ленинградцев числится Радик Адольф Матисович, 1886 г. р., уроженец г. Ревель, эстонец, перебежчик, член КП Эстонии, прибыл нелегально как политэмигрант в СССР в 1925 г., член ВКП(б) в 1929–1938 гг., член Кировского райсовета, последнее место работы – формовщик на заводе «Красный треугольник». Арестован 10 марта 1938 г. Особой тройкой УНКВД Ленинградской области приговорен по ст. 58-6 УК РСФСР к расстрелу. Приговор не исполнен. Военным трибуналом ЛВО 20 марта 1939 г. осужден по ст. 58-6 ч. 1 на 15 лет ИТЛ. Отбывал срок в Карлаге. Умер в заключении 23 июня 1940 г. [см.: 18].

Можно предположить, что несмотря на несовпадение второго инициала (отчества), речь идет именно о заведующем Иносектором Ленрадиокомитета А. Радике, так как в документах «тройки» часто указывалось лишь последнее место работы арестованного, а другие приведенные данные свидетельствуют о его весьма высоком партийно-советском статусе.

* * *

После увольнения А. Радика исполняющим обязанности редактора иностранного вещания стал Вольфрид Васильевич Виртанен, 1905 г. р., уроженец д. Кархула Выборгской губернии, финн, член ВКП(б) с 1926 г., бывший проректор по учебной части Ленинградского отделения Коммунистического университета нацменьшинств Запада (ЛОКУНМЗ), с 15 января 1937 г. постоянно работающий в качестве ответственного редактора финских передач Ленинградского радиокомитета. В справке начальника спецсектора Радиокомитета о состоянии работы на ленинградском радио (август 1937 г.) имеется характеристика В. В. Виртанена: «с работой не справляется» [там же, Оп. 8, Д. 498, Л. 61].

Уже 20 октября 1937 г. он был арестован. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 12 января 1938 г. приговорен по ст. ст. 58-6-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в Ленинграде 18 января 1938 г. [см.: 8].

* * *

С 1936 г. диктором передач на латышском языке Радиокомитета был Ян Фрицевич Витоль, 1891 г. р., уроженец усадьбы Целе Газенпотского уезда Курляндской губернии, латыш, член ВКП(б) с 1917 г. В 1918–1920 гг. в советской Латвии был агитпропом, белыми дважды был арестован, приговорен к расстрелу, но обменен в качестве заложника и выслан в РСФСР. В 1921–1922 гг. работал заведующим подотделом записи беженцев и иностранцев Петроградского районного управления по эвакуации населения («Петроэвак»); в 1922–1927 гг. возглавлял латышскую секцию подотдела национальных меньшинств Петроградского–Ленинградского губкома ВКП(б). Дальнейшая деятельность Я. Ф. Витоля связана в основном с экономикой: в 1927–1931 гг. – председатель правления инвалидной кооперации «Ленторгин», в 1928 г. окончил торговый факультет Ленинградского института народного хозяйства им. Энгельса; в 1931–1932 гг. – заместитель управляющего по кадрам Ленинградской областной конторы Всесоюзного лесоэкспортного акционерного общества «Экспортлес»; в 1932–1937 гг. работал управляющим производственными предприятиями Ленинградского отделения Латышского культурно-просветительного общества «Прометей», некоторое время – управляющий Новгородским промкомбинатом; по совместительству в 1932–1936 гг. преподавал политэкономию в Институте советской торговли им. Энгельса, а в 1936 г. был задействован и на радио. Член Ленинградского Совета XIII созыва и Куйбышевского районного Совета.

Арестован 26 ноября 1937 г. Обвинялся по ст. 58-6-8-9-11 УК РСФСР. Постановлением бюро Новгородского райкома партии от 11 января 1938 г. исключен из рядов ВКП(б). 26 января 1938 г. постановлением Комиссии НКВД и прокурора СССР приговорен к высшей мере наказания. Расстрелян 4 февраля 1938 г.

Определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 7 апреля 1956 г. постановление Комиссии НКВД и прокурора СССР отменено, и дело за отсутствием в его действиях состава преступления прекращено. Реабилитирован. Постановлением бюро Ленинградского обкома КПСС от 5 марта 1957 г. восстановлен в рядах партии [см.: 7, с. 99–100; 8].

* * *

Редактором передач на латышском языке Радиокомитета и одновременно инструктором Ленобгорлита с 1936 г. работал Ян Эрнестович Гайлис – псевдоним Сарканайс Гайлис (в переводе «Красный Гайлис»), латыш, 1889 года рождения, уроженец Кабиленской волости Тальцинского уезда Курляндской губернии, член РСДРП – ВКП(б) с 1905 г. В 1905 г. был исключен с третьего курса Прибалтийской учительской семинарии (г. Гольдинген); в 1905 и 1917 гг. арестовывался за участие в революционном движении. Во время Гражданской войны (1919–1921 гг.) служил в Латышской стрелковой дивизии РККА. В 1921–1923 гг. по направлению центрального комитета партии работал в латышской секции Коммунистического Интернационала; в 1924–1925 гг. заведовал Областной совпартшколой нацменьшинств. С 1925 по 1934 гг. – сотрудник ОГПУ Ленинградского военного округа. В этот же период активно учился, получил сразу два высших образования – окончил экономический и историко-филологический (по специальности «источниковедение») факультеты Ленинградского университета. В 1934–1936 гг. был редактором и переводчиком в латышском культурно-просветительном обществе и издательстве «Прометей», откуда пришел на радио.

Я. Э. Гайлис был арестован 4 ноября 1937 г. В графе «профессия» указано: уполномоченный латышской секции Коминтерна. Обвинялся по ст. ст. 58-6-8-9-11 УК РСФСР. Постановлением бюро Куйбышевского райкома партии г. Ленинграда от 13 ноября 1937 г. исключен из рядов ВКП(б). 17 января 1938 г. определена высшая мера наказания. Расстрелян 25 января 1938 г.

Определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 7 апреля 1956 г. постановление Комиссии НКВД и прокурора СССР отменено, и дело за отсутствием в его действиях состава преступления прекращено. Реабилитирован. Постановлением бюро Ленинградского обкома КПСС от 11 апреля 1989 г. восстановлен в рядах партии [см.: 7, с. 100–101; 8].

Заключение

Радиовещание на национальных языках в Ленинграде и Ленинградской области преследовало цели агитационно-пропагандистские, но объективно способствовало сохранению и развитию культуры национальных меньшинств: по радио звучали и родная литературная речь, народные песни и произведения национальных композиторов, рассказы и повести классиков национальных литератур и современных советских писателей. Передачи областного и местного радио знакомили национальные группы региона с важными и интересными событиями и достижениями разбросанных по области колоний, с мероприятиями центров организованной культурной жизни национальных меньшинств (дома просвещения, национальные театры), то есть осуществляли постоянную социальную коммуникацию в среде носителей той или иной национальной культуры.

Массовая работа редакций национальных передач (организация рабкоровского и селькоровского движения, вечера и конференции радиослушателей, поездки инструкторов по национальным районам и сельсоветам, переписка с радиослушателями) позволяла наладить обратную связь с адресатом их деятельности, по возможности удовлетворять, а также формировать запросы аудитории.

Радио популяризировало самодеятельное творчество национальных меньшинств, транслируя выступления народных ансамблей, детских коллективов, знакомя таким образом не только соответствующую национальную, но всю разноязыкую аудиторию радиослушателей города и области с культурной жизнью разных национальных групп, что способствовало взаимодействию культур и лучшему взаимопониманию носителей этих культур.

Радио в 1930-е гг. было более регулярным средством массовой информации, чем национальная газета, что повышало его роль, особенно в отдаленных районах. Проводимая на родном языке радио-агитация и пропаганда также скорее достигала цели и была более действенной. Национальное радиовещание на родных языках наглядно свидетельствовало о возможности и правомерности существования культуры национальных меньшинств в иноязычном окружении.

Ликвидация в конце 1937 г. радиовещания на языках национальных меньшинств региона находилась в русле новой советской национальной политики – унификации национальных культур на великорусской основе, осуществляемой административными методами и сопряженной с массовыми репрессиями.

Список литературы

1. Собрание законов и распоряжений рабоче-крестьянского правительства СССР. – М. – 1925. – № 26. – Ст. 69.

2. Ленин В. И. Полное собрание сочинений. – 5- изд. – М.: Госполитиздат, 1958–1965. – Т. 51: Письма. Июль 1919 – ноябрь 1920. – 1965. – 573 с.

3. Известия ЦК ВКП(б). – 1925. – № 9.

4. Известия ЦК ВКП(б). – 1925. – № 22–23.

5. О руководстве радиовещанием: Постановление ЦК ВКП(б) от 10 янв. 1927 г. // КПСС о средствах массовой информации и пропаганды. – М.: Политиздат, 1987. – 607 с.

6. О партийной и советской печати, радиовещании и телевидении: Сборник документов и материалов. – М.: Мысль, 1972. – 635 с.

7. Деревянко С. С. Документы по личному составу Ленинградского радиокомитета (1930–1940-е гг.) // Вспомогательные исторические дисциплины. – Т. XXIV. – СПб.: Наука, 1993. – С. 83–106.

8. В борьбе за культурную революцию: Культурное строительство в Ленинградской области в 1930–1931 году. – Л.: Огиз – Прибой, 1931. – 96 с.

9. Программа радиопередач Ленинградского радио. – 1931. – Февраль.

10. Янсон П. М. Национальные меньшинства Ленинградской области (сборник материалов). – Л.: Издание орготдела Ленинградского облисполкома, 1929. – 103 с.

11. Материалы по вопросам второй культурной пятилетки 1933–1937 по г. Ленинграду. – Л.: Издание Ленплана, 1932. – 166 с.

12. Просвещение национальных меньшинств РСФСР. – М.: Центральное издательство народов СССР, 1928. – 264 с.

13. Программы Ленинградского радио. – Л., 1931–1932.

14. Янсон П. М. От угнетения и бесправия – к счастливой жизни. – Л.: Издательство Леноблисполкома и Ленсовета, 1936. – 86 с.

15. Программа радиопередач. – Л., 1934.

16. Весь Ленинград: Адресная и справочная книга: 1935. – Л.: Леноблисполком и Ленсовет, 1935. – 1254 с.

17. Сетка передач центрального радиовещания с 1 января 1936 г. – Л., 1936.

18. Ленинградский мартиролог // Возвращённые имена Книги памяти России. URL: http://visz.nlr.ru/person (дата обращения 01.04.2021)

Архивные материалы

Центральный государственный архив историко-политических документов Санкт-Петербурга (ЦГАИПД СПб.)

1. Фонд 24. Ленинградский областной комитет КПСС. 1927–1991.

1.1. Опись 2. Общее делопроизводство. 1937–1941.

1.1.1. Опись 2–1. Дело 913. Материалы к протоколу секретариата Обкома ВКП(б) №59 от 22.04.1936 г. (п. п. 1–6 – вопросы, решенные на заседании – 3-й неполный экземпляр) / Особый сектор. 01.04.1936–30.04.1936. – 45 л.

1.1.2. Опись 2-2. Дело 2092. Материалы к протоколу бюро Обкома ВКП(б) № 14 от 19.03.1938 г. (п. п. 2–5 – вопросы, решенные на заседании). 30.12.1937–07.04.1938. – 79 л.

1.1.3. Опись 2-2. Дело 2135. Материалы к протоколу бюро Обкома ВКП(б) № 19 от 08.06.1938 г. (п. п. 11–20 – вопросы, решенные опросом). 16.04.1938–08.05.1938. – 107 л.

1.2. Опись 8. Общее делопроизводство. 1927–1939.

1.2.1. Дело 498. Проект постановления обкома и горкома партии, доклады Областного Радиокомитета о кадрах и работе Ленинградского Радиокомитета / Отдел культурно-просветительной работы. 07.01.1937–13.11.1937. – 126 л.

1.3. Опись 10. Общее делопроизводство. 1930–1942.

1.3.1. Дело 16. Докладные записки бригад Обкома ВКП(б) по обследованию политпросветработы и художественной работы среди нацменьшинств области / Культпропотдел. 13.09.1932–20.03.1933. – 148 л.

1.3.2. Дело 85. Стенограмма совещания в отделе о национально-меньшинской печати, докладные записки о состоянии и задачах советского, хозяйственного и культурного строительства среди нацменьшинств Ленинградской области, о состоянии политпросветработы среди национальных меньшинств и материалы к ним / Культпропотдел. 02.02.1933–13.07.1933. – 181 л.

1.3.3. Дело 112. Доклады, сводки и переписка по работе среди нацменьшинств в Ленинградской области. Отдел культуры и пропаганды Ленинизма. 01.07.1934–30.11.1934. – 28 л.

2. Фонд 25. Ленинградский городской комитет КПСС. 1931–1991.

2.1. Опись 2–1. Общее делопроизводство. 1934–1938.

2.1.1. Дело 864. Материалы к протоколу бюро Горкома ВКП(б) № 2 от 29.08.1937 года (п. п. 37–65 – вопросы, решенные опросом) / Особый сектор. 01.05.1937–17.09.1939. – 135 л.

References

1. Collection of Laws and Orders of the Workers’ and Peasants’ Government of the USSR [Sobranie zakonov i rasporyazheniy raboche-krestyanskogo pravitelstva SSSR]. Moscow, 1925, no. 26, art. 69.

2. Lenin V. I. Complete Works. Vol. 51: Letters. July 1919 – November 1920 [Polnoe sobranie sochineniy. Tom 51: Pisma. Iyul 1919 – Noyabr 1920]. 1965, 573 p.

3. Bulletin of the CC CPSU [Izvestiya TsK VKP(b)], 1925, no. 9.

4. Bulletin of the CC CPSU [Izvestiya TsK VKP(b)], 1925, no. 22–23.

5. About Radio Broadcasting Management. Resolution of CC CPSU from 10 January 1927 [O rukovodstve radioveschaniem: Postanovlenie TsK VKP(b) ot 10 yanvarya 1927 g.]. KPSS o sredstvakh massovoy informatsii i propagandy (KPSS on the Media and Propaganda). Moscow: Politizdat, 1987, 607 p.

6. On the Party and Soviet Press, Radio Broadcasting and Television: Collected Documents and Materials [O partiynoy i sovetskoy pechati, radioveschanii i televidenii: Sbornik dokumentov i materialov]. Moscow: Mysl, 1972, 635 p.

7. Derevyanko S. S. Dokumenty po lichnomu sostavu Leningradskogo radiokomiteta (1930–1940-e gg.) [Documents on the Personnel of the Leningrad Radio Committee (1930–1940s)]. Vspomogatelnye istoricheskie distsipliny (Ancillary History Disciplines). Vol. XXIV. Saint Petersburg: Nauka, 1993 pp. 83–106.

8. In the Struggle for the Cultural Revolution: Cultural Construction in the Leningrad Region in 1930–1931 [In the Struggle for the Cultural Revolution: Cultural Construction in the Leningrad Region in 1930–1931]. Leningrad: Ogiz – Priboy, 1931, 96 p.

9. Radio Program of the Leningrad Radio [Programma radioperedach Leningradskogo radio], 1931, February.

10. Yanson P. M. National Minorities of the Leningrad Region (Collected Materials) [Natsionalnye menshinstva Leningradskoy oblasti (sbornik materialov)]. Leningrad: Izdanie orgotdela Leningradskogo oblispolkoma, 1929, 103 p.

11. Materials on the Issues of the Second Cultural Five-Year Plan 1933–1937 in Leningrad [Materialy po voprosam vtoroy kulturnoy pyatiletki 1933–1937 po gorodu Leningradu]. Leningrad: Izdanie Lenplana, 1932, 166 p.

12. Education of National Minorities of the RSFSR [Prosveschenie natsionalnykh menshinstv RSFSR]. Moscow: Tsentralnoe izdatelstvo narodov SSSR, 1928, 264 p.

13. Leningrad Radio Programs [Programmy Leningradskogo radio]. Leningrad, 1931–1932.

14. Yanson P. From Oppression and Lawlessness – to a Happy Life [Ot ugneteniya i bespraviya – k schastlivoy zhizni]. Leningrad: Izdatelstvo Lenoblispolkoma i Lensoveta, 1936, 86 p.

15. Radio Program [Programma radioperedach]. Leningrad, 1934.

16. All Leningrad: Address and Reference Book [Ves Leningrad: Adresnaya i spravochnaya kniga]. Leningrad: Lenoblispolkom i Lensovet, 1935, 1254 p.

17. Program Schedule of Central Broadcasting since January 1, 1936 [Setka peredach tsentralnogo radioveschaniya s 1 yanvarya 1936 g.]. Leningrad, 1936.

18. Leningrad Martyrology [Leningradskiy martirolog]. Available at: http://visz.nlr.ru/person (accessed 01 April 2021).

Archival Materials

Central State Archives of Historical and Political Documents of St. Petersburg [Tsentralnyy gosudarstvennyy arkhiv istoriko-politicheskikh dokumentov Sankt-Peterburga].

1. Fond 24 – Leningrad Regional Committee VKP(b) 1927–1991 [Leningradskiy oblastnoy komitet KPSS. 1927–1991].

1.1. Opis 2. General Office Work 1927–1941 [Obschee deloproizvodstvo 1927–1941].

1.1.1. Opis 2–1. Delo 913. Materials to the Minutes of the Secretariat of the Regional Committee of the CPSU no. 59 dated April 22, 1936 (items 1–6 – Issues Resolved at the Meeting – 3rd Incomplete Copy) [Materialy k protokolu sekretariata Obkoma VKP(b) №59 ot 22.04.1936 g. (pp. 1–6 – voprosy, reshennye na zasedanii – 3-y nepolnyy ekzemplyar)]. Osobyy sektor. 01.04.1936–30.04.1936 (Special Sector. 04.01.1936–04.30.1936), 45 p.

1.1.2. Opis 2–2. Delo 2092. Materials to the Report of the Bureau of the Regional Committee of the CPSU no. 14 dated 03.19.1938 (points 2–5 – Issues Resolved at the Meeting). 12.30.1937 – 04.07.1938 [Materialy k protokolu byuro Obkoma VKP(b) № 14 ot 19.03.1938 g. (p. p. 2–5 – voprosy, reshennye na zasedanii). 30.12.1937–07.04.1938], 79 p.

1.1.3. Opis 2–2. Delo 2135. Materials to the Reports of the Bureau of the Regional Committee of the All-Union Communist Party of Bolsheviks no. 19 dated 06.08.1938 (points 11–20 – Issues Resolved by the Survey). 04.16.1938–05.08.1938 [Materialy k protokolu byuro Obkoma VKP(b) № 19 ot 08.06.1938 g. (p. p. 11–20 – voprosy, reshennye oprosom). 16.04.1938–08.05.1938], 107 p.

1.2. Opis 8. General Office Work. 1927–1939 [Obschee deloproizvodstvo. 1927–1939]

1.2.1. Delo 498. Draft Resolution of the Regional Committee and City Party Committee, Reports of the Regional Radio Committee on the Personnel and Work of the Leningrad Radio Committee [Proekt postanovleniya obkoma i gorkoma partii, doklady Oblastnogo Radiokomiteta o kadrakh i rabote Leningradskogo Radiokomiteta]. Otdel kulturno-prosvetitelnoy raboty. 07.01.1937–13.11.1937 (Department of Cultural and Educational Work. 07.01.1937–13.11.1937), 126 p.

1.3. Opis 10. General Office Work. 1930–1942 [Obschee deloproizvodstvo. 1930–1942]

1.3.1. Delo 16. Memoirs of the Brigades of the Regional Committee of the CPSU on the Survey of Political Education and Art Work Among the National Minorities of the Region [Dokladnye zapiski brigad Obkoma VKP(b) po obsledovaniyu politprosvetraboty i khudozhestvennoy raboty sredi natsmenshinstv oblasti]. Kultpropotdel. 13.09.1932–20.03.1933 (Cultural Department. 09.13.1932–03.20.1933), 148 p.

1.3.2. Delo 85. Transcript of the Meeting in the Department on the National Minority Press, Reports on the State and Tasks of Soviet, Economic and Cultural Development among the National Minorities of the Leningrad Region, on the State of Political Education among National Minorities and Materials to Them [Stenogramma soveschaniya v otdele o natsionalno-menshinskoy pechati, dokladnye zapiski o sostoyanii i zadachakh sovetskogo, khozyaystvennogo i kulturnogo stroitelstva sredi natsmenshinstv Leningradskoy oblasti, o sostoyanii politprosvetraboty sredi natsionalnykh menshinstv i materialy k nim]. Kultpropotdel. 02.02.1933–13.07.1933 (Cultural Department. 03.02.1933–13.07.1933), 181 p.

1.3.3. Delo 112. Reports, Summaries and Correspondence on Work among National Minorities in the Leningrad Region. Department of Culture and Propaganda of Leninism. 07.01.1934–11.30.1934 [Doklady, svodki i perepiska po rabote sredi natsmenshinstv v Leningradskoy oblasti. Otdel kultury i propagandy Leninizma. 01.07.1934–30.11.1934], 28 p.

2. Fond 25. LeningradCity Committee of the CPSU. 1931–1991 [Leningradskiy gorodskoy komitet KPSS. 1931–1991].

2.1. Opis 2–1. General Office Work. 1934–1938 [Obschee deloproizvodstvo. 1934–1938].

2.1.1. Delo 864. Materials to the Reports of the Bureau of the City CPSU no. 2 of 08.29.1937 (points 37–65 – Issues Resolved by Poll) [Materialy k protokolu byuro Gorkoma VKP(b) № 2 ot 29.08.1937 goda (p. p. 37–65 – voprosy, reshennye oprosom)]. Osobyy sector. 01.05.1937–17.09.1939 (Special Sector. 01.05.1937–17.09.1939), 135 p.

Приложение

Статья 58-6 УК РСФСР: шпионаж, то есть передача, похищение или собирание с целью передачи сведений, являющихся по своему содержанию специально охраняемой государственной тайной, иностранным государствам, контрреволюционным организациям или частным лицам; 58-7 подрыв государственной промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения или кредитной системы, а также кооперации, совершаемый в контрреволюционных целях, использование государственных учреждений и предприятий или противодействие их деятельности в интересах бывших собственников или заинтересованных капиталистических организаций; 58-8 совершение террористических актов, направленных против представителей Советской власти или деятелей революционных рабочих и крестьянских организаций; 58-9 разрушение или повреждение с контрреволюционной целью взрывом, поджогом или другими способами железнодорожных или иных путей и средств сообщения и народной связи, водопровода, общественных складов и иных сооружений, государственного или общественного имущества; 58-10 антисоветская пропаганда и агитация; 58-11 всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению контрреволюционных преступлений.

Ссылка на статью:
Смирнова Т. М. Радио для национальных меньшинств Ленинграда и Ленинградской области (1920–1930-е гг.) // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2021. – № 2. – С. 69–93. URL: http://fikio.ru/?p=4720.

© Смирнова Т. М., 2021