Новый номер!

УДК 111 + 100,7 + 008,2

Выжлецов Геннадий Павлович – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет», институт философии, кафедра онтологии и теории познания, профессор, доктор философских наук, профессор.

E-mail: vygletcov@mail.ru

199034, Россия, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 7–9,

тел.: 8-950-021-71-35.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Онтологическая аксиология, созданная и развитая трудами Г. Риккерта, М. Хайдеггера, М. Шелера, Н. Гартмана, Н. О. Лосского в классический период её истории (1890-е – 1930-е гг.), выводит специфику ценности как реализации духа в человеческой жизни и культуре из самого бытия, а не из какой-либо его составляющей.

Результаты: Ценности являются посредниками между бытием, из которого они происходят, и сущим, в котором они только проявляются. Такой подход отличается от большинства концепций современной постнеклассической аксиологии, выводящих содержание ценностей из сферы их проявления, в конечном счете, из самого человека, его желаний, потребностей и интересов. Это приводит к аксиологическому плюрализму и релятивизму, лишая ценности их главного сущностного свойства – объективности и императивности воздействия на человека. Основные принципы онтологической аксиологии, переосмысленные с позиций современной науки и философии, могут стать теоретико-методологическим основанием преодоления негативных последствий постмодернистского развития аксиосферы информационного общества.

Выводы: Во-первых, именно трансцендентность бытия как предельного основания и непосредственного источника ценностей обеспечивает их объективность и императивную обязательность для человека и общества. Во-вторых, сложность и многослойность идеально-реальной структуры бытия лежит в основе иерархии духовных, социальных и материальных ценностей как значимостей их материальных носителей. В-третьих, данная иерархия определяет и способы взаимосвязи трансцендентных по своей природе ценностей непосредственно с человеком. Эти принципы, в-четвертых, позволяют обосновать единство онтологии и аксиологии в их влиянии на глубинные процессы развития всех разделов философии и философского знания в целом. И, в-пятых, они могут послужить теоретико-методологической основой для разработки соответствующих исследовательских программ и методик в социокультурной практике.

Ключевые слова: онтология; аксиология; бытие; ценность; дух; человек; культура; информационное общество; аксиологический релятивизм.

The Ontological Axiology in Information Society

Vyzhletsov Gennadij Pavlovich – Saint-Petersburg State University, Institute of Philosophy, Department of Ontology and Theory of Knowledge, professor, Doctor of Philosophy, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: vygletcov@mail.ru

7–9, Universitetskaya nab. Saint Petersburg, 199034, Russia,

tel: 8(812) 950-021-71-35.

Abstract

Background: Ontological axiology, created and developed in the writings of G. Rickert, M. Heidegger, M. Scheler, N. Gartman, N. Lossky in the classical period of its history (1890s – 1930s), shows the value specifics as the realization of the spirit in human life and culture from the being itself, and not from any of its components.

Results: Values are intermediaries between the being from which they originate and the existence in which they only manifest themselves. This approach differs from most concepts of modern post-non-classical axiology, which deduce the content of values from the sphere of their manifestation, ultimately, from humans themselves, their desires, needs and interests. This leads to axiological pluralism and relativism, depriving values of their main essential property – the objectivity and imperativeness of the impact on the person. The main principles of ontological axiology, reinterpreted from the standpoint of modern science and philosophy, can become a theoretical and methodological basis for overcoming the negative consequences of postmodern development of the axiosphere in information society.

Conclusion: Firstly, it is the transcendence of being as the ultimate cause and the direct source of values that ensures their objectivity and imperative compulsion for humans and society. Secondly, the complexity and versatility of the ideal-real structure of being serves as the basis of the hierarchy of spiritual, social and material values as the significances of their material carriers. Thirdly, this hierarchy also determines the ways of interrelation of transcendental by their nature values directly with people. These principles, fourthly, allow us to substantiate the ontology and axiology unity in their influence on the deep development processes of all spheres of philosophy and philosophical knowledge in general. Finally, they can serve as a theoretical and methodological basis for the development of appropriate research programs and techniques in sociocultural practice.

Keywords: ontology; axiology; being; value; spirit; humans; culture; information society; axiological relativism.

Мы являемся и очевидцами, и участниками

«родовых мук» некой новой реальности,

новой формы человеческого существования.

Р. Тарнас

Важнейшая задача аксиологии состоит… в

преодолении аксиологического релятивизма.

Н. О. Лосский

Аксиологическая составляющая была изначально присуща античной философии, как минимум, с Парменида, не говоря уже о Сократе, Платоне или Аристотеле, с которых начинается предыстория аксиологии (VI в. до н. э. – 60-е гг. XIX в.), где рассматривались конкретные ценности сами по себе (благо, прекрасное, справедливость и т. д.), а не природа ценности как таковой. Началом истории аксиологии принято считать выход в свет в 1856–1864 гг. трехтомной работы Г. Лотце «Микрокосм. Мысли о естественной и общественной истории человечества. Опыт антропологии». В ней он впервые ввел понятие «значимость» (Geltung) в качестве самостоятельной философской категории, которая наряду с «должным» (Sollen), является исходным признаком всех ценностных явлений. Они, по Лотце, недоступны научно-теоретическому познанию и воспринимаются человеком лишь чувствами удовольствия и неудовольствия.

История европейской аксиологии (1860-е – 2010-е гг.) включает четыре периода её развития:

1) предклассический (1860-е – 1890-е гг.), – от Р. Г. Лотце до Ф. Ницше;

2) классический (1890-е – 1930-е гг.), – от Г. Риккерта до Н. О. Лосского, включая русскую религиозную аксиологию [см.: 1];

3) постклассический (1930-е – 1970-е гг.) – аксиологический плюрализм в отечественной и зарубежной философия ценности;

4) постнеклассический (1970-е – 2010-е гг.) периоды, включая отечественную марксистскую и постмарксистскую аксиологию [см.: 2, с. 34–38].

Предметом рассмотрения данной статьи является специфика онтологической аксиологии классического периода 1890-х – 1930-х гг. и возможность развития и применения ее исходных положений для преодоления аксиологического релятивизма в современном информационном обществе. Первый шаг в становлении классической аксиологии и её онтологической концепции был сделан неокантианцами Баденской (Фрейбургской) школы В. Виндельбандом и, в особенности, систематизатором этой философии Г. Риккертом в его работах «Философия истории» (1905 г.) и «Науки о природе и науки о культуре» (1910 г.). По их мнению, именно ценности определяют предмет и метод философии, а то, что не относится к ценностям, вообще не имеет никакого смысла. Однако, по Риккерту, понятие философии все же не исчерпывается чистой теорией ценности, поскольку сама она не может решить проблему единства бытия и ценностей, которые реально не существуют, находятся вне действительности, по ту сторону и объекта, и субъекта, представляя для него лишь общеобязательную значимость и долженствование. Именно в них, а не в фактическом существовании и состоит сущность ценности. Поэтому «задача философии… – найти то третье царство, которое объединяло бы обе области, до сих пор умышленно рассматривавшиеся раздельно. Иначе философия не сможет дать нам мировоззрения, т. е. истолкования смысла жизни. Одного только понимания ценностей для этого еще недостаточно» [3, с. 29]. Ибо, по мнению Риккерта, разрыв между ценностями и реальным миром наиболее глубок в современной ему нравственной культуре начала ХХ в. Реализуя свой замысел, он вводит понятия трех разнокачественных «царств»:

а) действительности, подлежащей объяснению (Erkaren) в частных объективирующих науках;

б) ценности, доступной пониманию (Verstehen) в философии

в) смысла, проявляющегося в истолковании (Deuten).

Философия, основываясь на понимании ценностей, объединяет их с действительностью «путем истолкования смысла, присущего действительной жизни» [3, с. 35–36]. Иными словами, бытие и ценности объединяются и взаимодействуют лишь в мировоззрении, придавая тем самым смысл человеческой жизни. Проблема состоит в том, что к действительности, всецело подлежащей объективирующим наукам, «относятся также блага и оценки субъекта (подчеркнуто мною – В. Г.)» [3, с. 41], уже не подчиняющиеся законам этих наук! При этом субъект связан с ценностью в оценке, а объект – в благе, как основе культуры. Понятие «благо» и введено для того, чтобы отличить объекты культуры как от самих ценностей, которые реально не существуют, а лишь обладают значимостью, так и от явлений реальной действительности, прежде всего природной. Это и послужило основой для различения им наук о природе и наук о культуре с их методом «отнесения к ценности». К ним Риккерт отнес все, по тогдашней терминологии, «науки о духе», то есть социогуманитарные дисциплины «за исключением психологии» [3, с. 56], ибо «духовное» принципиально отличается от «психического» и содержательно связано с ценностями, обозначая «высшую» душевную жизнь. Поэтому, по Риккерту, выражение «науки о духе», только вносящее путаницу, устарело, и «то, что раньше называлось духом, теперь называется исторической культурой» [3, с. 101–102], основанной на ценностях, связанных, в свою очередь, с бытием в мировоззрении. В результате «универсальные проблемы бытия превращаются в теоретические вопросы о ценностях» [3, с. 339]. Так Риккерт формулирует некую «обратную» зависимость бытия от ценностей в философии, которую можно обозначить как своего рода «аксиологический онтологизм». Однако, установив зависимость трактовки «бытия» от разрешения проблемы ценностей, неокантианцы оставили без ответа вопросы о сущности и специфике не только бытия, но и самих ценностей, поскольку ответы на них были в принципе недоступны их методологии.

Эти ответы были получены в выросшей из неокантианства феноменологической философии, которая поначалу перевела данный комплекс проблем с объективно-трансцендентного на субъективно-психологический уровень. Её основоположник Э. Гуссерль, сменивший в 1916 г. Г. Риккерта на философской кафедре Фрейбургского университета, ещё в своих «Логических исследованиях» (1900–1901 гг.) создает модель сознания, ориентированного на ценности культуры. Они впоследствии конкретизируются им в понятиях «аксиологических и практических объективностей», «эстетических предметов», «культурных образований» как проявлений «ценностной ноэмы», «ценностных объектов» и особого «ценностного мира», порожденного интенциональными актами сознания в процессе феноменологической редукции [4, с. 24–25; 85, 98–99].

Ученик Г. Риккерта и ассистент Э. Гуссерля, сменивший его на той же кафедре в 1929 г., М. Хайдеггер, пытается уйти от его явного субъективизма в своей «фундаментальной онтологии», которая, в отличие от традиционного учения о бытии, должна не подменять его познанием сущего, а выражать смысл бытия как такового. От него и зависит решение вопроса о «существе ценности», поскольку вообще «мир» взвешивается по «ценностям», под влиянием которых изменяется само «существо истины». Она, в свою очередь, «соукоренена судьбе человеческого присутствия (Dasein)», ибо человек обладает высшим даром возможности «включаться… в судьбу мира вообще» [5, с. 71, 136–137, 355–361]. Данные положения М. Хайдеггера трудно переоценить, тем более, что, будучи противником аксиологии как таковой, он не просто связывает свою принципиально новую онтологию с миром ценностей, но и объявляет само бытие их источником. Хайдеггер, тем самым, уходит от неокантианского «аксиологического онтологизма», сделав следующий шаг в развитии классической аксиологии как аксиологии онтологической, выводящей специфику и содержание ценностей из самого бытия как их предельного основания, а не из какой-либо его составляющей, например, абсолюта, природы или человека.

Конкретизацию понятия бытия как источника ценностей и механизм их порождения этим бытием впервые осуществляет последователь Э .Гуссерля, создатель феноменологической аксиологии и философской антропологии на ее основе М. Шелер в своих работах «Формализм в этике и материальная этика ценностей» (1913, 1916 гг.) и «Положение человека в космосе» (1927 г.). Его аксиология, реализованная через «отношение бытия к позитивным и негативным ценностям» [6, с. 300], раскрывает, в первую очередь, ценностный мир человека и построена на этическом и философско-антропологическом материале. При этом онтологическая природа ценностей как трансцендентных сущностей проявляется в их полной независимости как от своих предметов-носителей, так и от интересов и потребностей человека. Феномен ценности невозможно получить путем абстрагирования из эмпирических свойств реального мира и выразить формально-логически, он является продуктом самообнаружения в интенциональных актах эмоционально-интуитивного видения. «Для нас, – пишет Шелер, – основное отношение человека к мировой основе состоит в том, что… первосущее постигает себя самого в человеке, причем в том же самом акте, в котором человек видит себя укорененным в нем» [7, с. 190]. Дело в том, что, по Шелеру, один из двух атрибутов бытия, – вечно становящийся дух (Deitas), не имеет собственной творческой энергии и силы, которую он получает от второго атрибута – всемогущего «жизненного порыва». Поэтому бытие «осуществляет вечную Deitas в человеке и через человека в порыве мировой истории» [7, с. 174], становясь подлинным источником ценностей человеческой жизни и культуры.

Последователь М. Шелера и создатель «новой критической онтологии» Н. Гартман стал последним немецким философом, выстроившим целостную философскую систему, которая включает все традиционные разделы философии: онтологию, гносеологию, натурфилософию, социальную философию, этику и эстетику. Ведущей среди них является онтология, определяющая единство и целостность всей системы и представленная практически во всех его работах, начиная с «Этики» (1925 г.), «Проблемы духовного бытия» (1933 г.) и «К основоположению онтологии» (1935 г.). Именно в учении о бытии, этике и эстетике Гартман разрабатывает ценностную проблематику, ибо без ответа на вопросы об источнике и специфике ценностей, занимающих в бытии особое место, невозможно завершение онтологии и, как следствие, самой философии. Ценности не только обеспечивают содержательное единство всех философских дисциплин, но и реально воздействуют на внутренние, глубинные изменения их содержания и структуры.

Бытие, по Гартману, едино и целостно, но при этом разделено внутри себя на разные виды, уровни и слои, в зависимости от различия родов «сущего», включенного им, в отличие от Хайдеггера, в состав бытия. Более того, подразделив все бытие на реальный и идеальный его виды, Гартман отнес к реальному способу бытия, наряду с неживой и живой материей, также психику, мышление и дух, вопреки традиционному философскому противопоставлению материи и сознания, материи и духа. Это духовное содержание, существующее, по Гартману, только в чувственно воспринимаемой материальной форме, «всегда нуждается в ответном действии живого духа – как персонального, так и объективного» [8, с. 110] в виде творящего, воспринимающего и понимающего его сознания. Объективирующий дух, таким образом, становится содержательным посредником, связующим звеном между реальным и идеальным бытием. Идеальное бытие, по Гартману, в отличие от реального, находится вне пространства и времени, оно вечно, неизменно, объективно, существует «само в себе» и в этом качестве недоступно человеческому познанию, поскольку человек может лишь фиксировать косвенные признаки его проявлений в этом мире, которые не дают никаких гарантий того, что оно вообще существует. Основные идеальные объекты принадлежат миру сущностей, которые «автоматически» реализованы, можно сказать, «растворены» в реальном мире сами по себе помимо человека, без всякого его участия. Их присутствие человек может лишь обнаруживать для себя в виде логических форм, математических предметов и отношений, внутренних принципов, законов, категорий и, конечно, ценностей.

В отличие от остальных идеальных объектов-сущностей, ценности занимают в бытии особое место, поскольку они, существуя как платоновские идеи по ту сторону объективной и субъективной реальности, могут проявляться и функционировать только в человеке, но будучи «недоступны мышлению», оказываются «доступными лишь некоему внутреннему “видению”» или «ценностному чувствованию», которое «есть манифестация бытия ценностей в субъекте» [9, с. 178]. Субъект для Гартмана – это живой человек как проводник и носитель ценностей, которые, не существуя реально, выражают для него лишь значимое и должное в форме внутреннего предписания, исполняемого им на основе свободного волевого решения, ставшего его личной целью. Сами же ценности никак не зависят от способа их данности человеку и осуществления или не осуществления их в реальном бытии.

Поэтому Гартману важно показать не просто способ данности трансцендентных ценностей человеку в его «ценностном чувстве», а их содержательную реализацию через сознание и деятельную активность человека («объективирующий дух») как связующего звена между идеальным и реальным видами бытия. Решив в онтологии общие проблемы бытия и места в нем ценностей, Гартман обращается к содержательному анализу процессов их осуществления на материале этики и эстетики. Речь здесь идет о конкретных формах и способах реализации этих ценностей человеком и актах их функционирования в реальном мире – следующий содержательный шаг в развитии онтологической аксиологии как органичного аспекта всего философского знания.

Завершая классический период развития аксиологии в своей работе «Ценность и бытие. Бог и Царство Божие как основа ценностей» (Париж, 1931 г.), Н. О. Лосский прямо назвал свое учение о ценностях онтологической или идеал-реалистической аксиологией, которая противостоит крайностям аксиологического абсолютизма и субъективизма. Ибо если, по Лосскому, «ценное бытие есть бытие реальное, то соответствующая ценность идеально-реальна: такова, например, исполняемая певцом ария…, построенный храм, совершаемый поступок» [10, с. 287]. Эта идеально-реальная объективно функционирующая «ценность есть бытие в его самопереживаемом или переживаемом другими существами значении для осуществления абсолютной полноты жизни или удалении от нее (подчеркнуто мною – В. Г.)» [10, с. 287]. Понятием «жизнь» Лосский обозначает «целестремительную активность» всякого существа по отношению к Абсолютной полноте бытия, которая и является предельным основанием и источником ценности, но не самой ценностью, как в концепциях «абсолютистов». Переживание также не есть ценность, вопреки мнению «субъективистов», а лишь способ ее данности человеку, значение же представляет собой идеальный аспект ценности [10, с. 286–287].

Концепция Н. О. Лосского, завершающая классический период развития аксиологии, является результатом критического анализа и обобщения наиболее значимых субъективистских, объективистских и абсолютистских учений о ценности, будучи несводимой ни к одному из них. Она учитывает и развивает онтологические концепции ценности, как западные, прежде всего М. Шелера и Н. Гартмана, так и отечественные – от В. С. Соловьева до С. Л. Франка [подробнее см.: 11]. Поэтому из множества учений классического периода аксиологии 1890-х – 1930-х гг. лишь онтологические концепции ценности могут послужить методологическим основанием для развития аксиология в XXI в., поскольку они имеют для этого необходимые исходные принципы:

во-первых, выводят специфику и содержание ценностей из бытия как их трансцендентного источника и предельного основания;

во-вторых, объясняют объективность и императивность воздействия функционирующих в человеческой жизни и культуре ценностей из трансцендентности их источника;

в-третьих, рассматривают сложность и многослойность идеально-реальной структуры самого бытия как основу иерархии духовных, социальных и материальных ценностей;

в-четвертых, проясняют возможности и способы непосредственной взаимосвязи трансцендентных по своей природе ценностей с человеком;

в-пятых, утверждают единство онтологии и аксиологии в их влиянии на глубинные процессы развития всех разделов философии и философского знания в целом.

Однако эти принципы оказались невостребованными уже в постклассический период 1930-х – 1970-х гг., когда процессы теоретического плюрализма и аксиологического релятивизма, о которых предупреждал Н. О. Лосский, ускорились настолько, что буквально взорвались в постмодернистской реальности современного информационного общества, породив постнеклассическую философию, аксиологию, науку, искусство, да и культуру в целом уже в период 1970-х – 2010-х гг. Бесспорным, но не единственным фактором стал, конечно, революционный скачок в развитии масс-медийной сферы – в первую очередь интернета и средств межличностной коммуникации, влияющий на все стороны развития человека и социума. Неизбежным следствием при этом стал новый всплеск всестороннего интереса к ценностной проблематике, вновь подтвердивший, что действительно «мир взвешивается по ценностям» (Ф. Ницше), как всякий раз «новым аспектам мира» (Н. О. Лосский).

Естественно, что авторы десятков монографий и сотен статей по ценностной проблематике, появившихся в одной только России в XXI веке, не могли не поставить «три кардинальных вопроса аксиологии: Что такое ценности? Каким образом они существуют? Откуда возникают ценности?» [12, с. 16]. И если отвлечься от частностей, то общим для многочисленных концепций в ответах на эти вопросы является, во-первых, определение ценности как значимости явлений действительности для удовлетворения потребностей человека или даже только их положительной значимости, разрывая ценностные противоположности, тогда как добро, например, имеет смысл лишь как антипод зла и оба они являются равнозначными этическими категориями, в этом-то и вся проблема.

Эти определения, во-вторых, весьма произвольно связаны со спецификой предмета и статуса самой аксиологии. Так, по М. В. Бронскому, например, «ценность – это объективная позитивная значимость явления для человека», и тогда аксиология как учение о ценностях есть раздел не общей, а лишь социальной философии в качестве «теоретической культурологии», поскольку, по его мнению, «культура – это совокупность ценностей» [12, с. 63]. В свою очередь А. А. Макейчик, также относя к ценностям «все то, что благотворно значимо для людей…, а сами ценности антропны по своей сущности», на этом же основании считает, напротив, что предмет аксиологии имеет «философскую всеобщность её содержания (подчеркнуто мною – В. Г.)» [13, с. 21; 15]. Более того, Н. С. Розов, например, понимая, что в рамках аксиологического позитивизма и релятивизма, выводящего специфику ценности из реалий «вещного, психического или социокультурного мира…, ценностные проблемы нельзя даже поставить», определяет ценность как «предельное нормативное основание актов сознания и поведения людей» [14, с. 113–114]. Однако, в конечном итоге, сводит эти «предельные основания» к общезначимости ценностей, подтвержденных «высоким… авторитетом Всеобщей декларации прав человека, принятой ООН в 1948 г. (!? – В. Г.)», современное переосмысление и расширение списка которых и призвана осуществлять создаваемая автором «конструктивная аксиология» [14, с. 127–129].

В-третьих, как видим, они не только никак не коррелируют друг с другом, но не используют и богатейшее содержание предшествующей и прежде всего классической аксиологии, начиная каждый раз как будто с чистого листа.

Это неудивительно, в-четвертых, поскольку фактически в этих концепциях речь идет лишь о частных способах проявленности конкретных ценностей, которые и принимаются за основу определения их общей специфики, снимая тем самым ключевой для аксиологии вопрос об источнике и предельном основании этих ценностей, функционирующих в социуме.

В-пятых, не обращаются эти концепции и к общефилософской проблематике, кардинальные изменения в которой, как и в социокультурной реальности, практически не влияют на их содержание. Показательно в этом плане признание В. К. Шохина, одного из авторов субъективистских концепций ценности, о том, что сегодня «фундаментальная аксиология… переживает глубокий кризис» [15, с. 11].

Поэтому рациональное зерно, которое, несомненно, имеется в каждой из упомянутых концепций, являясь частным случаем, не может стать органичным звеном в создании ценностной картины наступающей новой реальности, описанной Д. Беллом в книге «Грядущее постиндустриальное общество» (1973 г.) как общество знаний, в котором основным ресурсом становится производство, хранение, обработка, распространение и использование информации. Спустя десятилетие Е. Масуда формулирует главные принципы общественного развития на этой основе в своей работе «Информационное общество как постиндустриальное общество» (1983 г.), где информация является новой производительной силой и, будучи по сути своей идеальным феноменом, в корне меняет традиционный вектор развития человека и общества. Его ведущим направлением «становится не материальная, а духовная творческая деятельность человека», новым звеном в которой является виртуальная реальность. Она «вызывает значительные, возможно – революционные сдвиги в общественном сознании, которые ещё не завершились… Это качественно более высокий уровень информированности и доступность информации, изменяющие психологию общения, новые каналы взаимосвязи между людьми, а также новые технологии манипулирования их сознанием» [16, с. 13; 21]. Это состояние общества характеризует не столько развитие социальной реальности, сколько сознания (З. Бауман), которое осмысливает себя как «постмодерн», концепцией которого является «постмодернизм» (В. Вельш) в качестве «всемирно-исторического» понятия (Г. Кюнг), введенного ещё Р. Ранвицем в работе «Кризис европейской культуры» (1917 г.). При этом Ж. Лиотар возвел «постмодернизм» на уровень философской категории в своей книге «Постмодернистское состояние: доклад о знании» (1979 г.), выражающей ментальную специфику современной эпохи в целом.

Радикальный плюрализм и аксиологический релятивизм постмодернистской реальности проявляется прежде всего в её аксиосфере. Ибо, как утверждает, например, Л. В. Баева: «Ценностное основание – явное или неявное», оформленное в понятиях или стихийно проявляющееся, «является духовной основой формирования картины мира, убеждений, верований, норм жизнедеятельности, директивных действий», типов поведения [17, с. 66]. Не случайно содержательный анализ специфики ценностей в классический период производился, в основном, на материале этики и эстетики, а в постнеклассический – в культурологии и философии науки [см.: 18]. Однако сегодня уже нет опоры на современные аксиологические концепции, которые, как мы видели, выводят специфику и содержание ценностей из самого человека, из его желаний, потребностей и интересов, замыкаясь на себя самого и тогда, конечно, все наши ценности становятся иллюзиями (А. Комт-Спонвилль), утрачивая, тем самым, неотвратимую силу объективно-императивного воздействия. Более того, очевидное ещё в начале 2000-х гг. положение о том, что в обществе функционируют не сами по себе ценности или их антиподы, а ценностные противоположности (добро – зло, истина – ложь), и культура есть процесс и результат преодоления ценностями своих антиподов [см.: 19, с. 60], сегодня становится уже не столь однозначным. Ибо происходит повсеместное размывание ценностных противоположностей, их взаимоподмена, когда зло выступает под видом добра, а ложь претендует на истину, отвергая факты и доказательства. Другим вариантом аксиологического релятивизма является постепенное и, как правило, необратимое движение ценностно-ориентационных установок индивида или общности от ценности к её антиподу, своего рода «сползание» по шкале ценностных предпочтений, например, «альтруизм – бескорыстие – щедрость – бережливость – скупость – жадность – алчность», или «милосердие – жалость – сочувствие – безразличие – неприязнь – враждебность – агрессия», которые при этом еще и содержательно переплетаются между собой. Здесь критическую роль играют именно нейтральные установки («бережливость», «безразличие») при переходе к негативным. Для характеристики этих процессов в индивидуальном и общественном сознании автор этих строк ввел понятие «диссолют» (от англ. dissolution – растворение) [20, с. 23]. Их конкретное изучение является делом социологии и социальной психологии, прикладной этики и аксиологии и, конечно, конфликтологии, ибо любые конфликты начинаются в сфере ценностных ориентаций. Для разработки соответствующих исследовательских программ и методик как раз и требуется философско-теоретическое осмысление этих тенденций на методологической основе классической – онтологической аксиологии, естественно, с учетом данных современной философии и науки.

Итак, онтологическая аксиология выводит специфику и содержание ценностей из самого бытия. Раскрывая сегодня этот её исходный принцип, необходимо ответить на вопросы о том, во-первых, что именно в бытии является предельным основанием ценностей, показывающим принципиальную возможность их появления в этом мире? И, во-вторых, каков их непосредственный источник, определяющий сущность понятия ценности? Естественно, что до появления человека вряд ли можно говорить о каких-либо ценностях, поэтому их предельным основанием можно считать лишь жизнь человека разумного, возникшего в процессе эволюции живой материи, результатом которой является человеческий мозг – субстрат сознания, сложнейшее из известных нам материальное образование, своего рода «мыслящая материя», способная порождать идеальное и не только «свет разума», но и «логику сердца» (Б. Паскаль). Современная теория «самоорганизации материи» (И. Пригожин, И. Стенгерс, 1977 г.) и «антропный космологический принцип» (Дж. Барроу и Ф. Типлер, 1986 г.), рассматривающие эволюцию материи во Вселенной как единый синтетический процесс, подтверждают, в частности, идею русской космической философии рубежа XIX–XX вв. о вечности жизни во Вселенной [21, с. 319]. При этом, по мнению Н. И. Пирогова, человеческий разум есть проявление «мирового жизненного начала, которое… проявляется во всей вселенной» [цит. по: 22, с. 188]. Это жизненное начало в процессах бесконечной космической эволюции создает и постоянно воспроизводит свой духовно-энергетический потенциал, кратко называемый Дух, который, проявляясь в виде духовных и социокультурных ценностей, и становится их непосредственным источником. Именно ценности как реализация духа в человеческой жизни и культуре являются посредниками между бытием, из которого они происходят и сущим, где они только проявляются. Имея свои трансцендентные корни в бытии, ценности невыводимы из условий и средств человеческого существования и только поэтому имеют объективную, ни от чего не зависящую императивность своего воздействия наперекор всем внешним обстоятельствам. Меняются лишь конкретные условия их реализации. Несокрушимая сила человеческого духа, определяющая его свободу воли, – это и есть неотвратимое воздействие ценностных императивов, за которыми в конечном итоге стоит, говоря словами Н. Гартмана, «таинственная целесообразность живого» [8, с. 188]. Иными словами, человек в единстве тела, души и духа создан бесконечной космической эволюцией вместе с миром ценностей, отсюда, по Н. О. Лосскому, «вездесущие ценностного момента», а «ценность есть нечто всепроникающее, определяющее смысл и всего мира в целом, и каждой личности, и каждого события, и каждого поступка» [10, с. 250]. Эта онтологическая природа ценности определяет ее общефилософский статус наряду с бытием и истиной, обеспечивая триединство онтологии, гносеологии и аксиологии как основу единства и целостности философии и методологическое обоснование всего социокультурного развития современного человека и общества.

Список литературы

1. Лукьянов В. Г. Русская религиозная аксиология. – СПб.: Алетейя, 2015. – 224 с.

2. Выжлецов Г. П. Аксиология в системе философского знания // Вестник Санкт-Петербургского университета. – 2010. – Серия 6. – Выпуск 4. – С. 34–39.

3. Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре: Пер с нем. / Общ. ред. и предисл. А. Ф. Зотова. – М.: Республика, 1998. – 413 с.

4. Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. – М.: Лабиринт, 1994. – 110 с.

5. Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. – М.: Республика, 1993. – 447 с.

6. Шелер М. Формализм в этике и материальная этика ценностей // Избранные произведения: Пер. с нем. / Под ред. А. В. Денежкина. – М.: Гнозис, 1994. – 490 с.

7. Шелер М. Положение человека в космосе // Избранные произведения: Пер. с нем. / Под ред. А. В. Денежкина. – М.: Гнозис, 1994. – С. 129–193.

8. Гартман Н. Эстетика: Пер. с нем. / Под ред. А. С. Васильева. – Киев: Ника-Центр, 2004. – 639 с.

9. Гартман Н. Этика: Пер. с нем. / Под ред. Ю. С. Медведева и Д. В. Скляднева. – СПб.: «Владимир Даль», 2002. – 707 с.

10. Лосский Н. О. Ценность и бытие. Бог и Царство Божие как основа ценностей // Бог и мировое зло. – М.: Республика, 1994. – 432 с.

11. Выжлецов Г. П. Онтологическая аксиология Н. О. Лосского в XXI веке // Вече. Журнал русской философии и культуры. – СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2011. – № 22. – С. 68–78.

12. Бронский М. В. Философский анализ научного статуса аксиологии. – Нижний Новгород: б. и., 2001. – 140 с.

13. Макейчик А. А. Аксиология. – СПб.: РГПУ им. А. И. Герцена, 2004. – 130 с.

14. Розов Н. С. Ценности в проблемном мире: философские основания и социальные приложения конструктивной аксиологии. – Новосибирск: Издательство Новосибирского университета, 1998. – 292 с.

15. Шохин В. К. Философия ценностей и ранняя аксиологическая мысль. – М.: РУДН, 2006. – 457 с.

16. Орлов С. В. Философия информационного общества: новые идеи и проблемы // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2013. – № 1. – С. 11–25. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://fikio.ru/?p=159 (дата обращения: 01.05.2018).

17. Баева Л. В. Ценности изменяющегося мира: экзистенциальная аксиология истории. – Астрахань: Изд-во АГУ, 2004. – 275 с.

18. Выжлецов Г. П. Научная рациональность в эпоху аксиологического релятивизма // Вестник Санкт-Петербургского университета. – 2015. – Серия 17. – Вып. 4. – С. 21–26.

19. Выжлецов Г. П. Аксиология культуры // Парадигма: философско-культурологический альманах. – СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2008. – Вып. 11. – С. 47–61.

20. Выжлецов Г. П. Аксиология культуры на рубежах веков // Международный журнал исследований культуры. – 2016. – № 2 (23). – С.15–27.

21. Вернадский В. И. Живое вещество. – М.: Наука, 1978. – 363 с.

22. Зеньковский В. В. История русской философии. Т. 1. Ч. 2. – Л.: Эго, 1991. – 280 с.

References

1. Lukyanov V. G. Russian Religious Axiology [Russkaya religioznaya aksiologiya]. Saint Petersburg, Aleteyya, 2015, 224 p.

2. Vyzhletsov G. P. Axiology in the System of Philosophical Knowledge [Аksiologiya v sisteme filosofskogo znaniya]. Vestnik Sankt-Peterburgskogo universiteta (Bulletin of St. PetersburgUniversity), 2010, Episode 6, Issue 4, pp. 34–39.

3. Rickert G. Science about Nature and Sciences about Culture [Nauki o prirode i nauki o kulture]. Moscow, Respublika, 1998, 413 p.

4. Husserl E. Ideas to Pure Phenomenology and Phenomenological Philosophy [Idei k chistoy fenomenologii i fenomenologicheskoy filosofii]. Moscow, Labirint, 1994, 110 p.

5. Heidegger M. Time and Being: Articles and Speeches [Vremya i bytie: Stati i vystupleniya]. Moscow, Respublika, 1993, 447 p.

6. Scheler M. Formalism in Ethics and Material Ethics of Values [Formalizm v etike i materialnaya etika tsennostey]. Izbrannye proizvedeniya (Selected works). Moscow, Gnozis, 1994, 490 p.

7. Scheler M. The Position of Man in Space [Polozhenie cheloveka v kosmose]. Izbrannye proizvedeniya (Selected works). Moscow, Gnozis, 1994, pp. 129–193.

8. Hartmann N. Aesthetics [Estetika]. Kyiv, Nika-Centr, 2004, 639 p.

9. Hartmann N. Ethics [Etika]. Saint Petersburg, “Vladimir Dal”, 2002, 707 p.

10. Lossky N. O. Value and Being. God and the Kingdom of God as the Basis of Values [Tsennost i bytie. Bog i Tsarstvo Bozhie kak osnova tsennostey]. Bog i mirovoe zlo (God and World Evil). Moscow, Respublika, 1994, 432 p.

11. Vyzhletsov G. P. Ontological Axiology of N. O. Lossky in the XXI Century [Ontologicheskaya aksiologiya N. O. Losskogo v XXI veke]. Veche. Zhurnal russkoy filosofii i kultury (Veche. Journal of Russian Philosophy and Culture). Saint Petersburg, Izdatelstvo Sankt-Peterburgskogo universiteta, 2011, № 22, pp. 68–78.

12. Bronsky M. V. Philosophical Analysis of Scientific Status of Axiology [Filosofskiy analiz nauchnogo statusa aksiologii]. Nizhny Novgorod, 2001, 140 p.

13. Makeychyk A. A. Axiology [Аksiologiya]. Saint Petersburg, RGPU im. А. I. Gertsena, 2004, 130 p.

14. Rozov N. S. Values in the Problem World: Philosophical Foundations and Social Applications of Constructive Axiology [Tsennosti v problemnom mire: filosofskie osnovaniya i sotsialnye prilozheniya konstruktivnoy aksiologii]. Novosibirsk, Izdatelstvo Novosibirskogo universiteta, 1998, 292 p.

15. Shokhin V. K. The Philosophy of Values and Axiological Early Thought [Filosofiya tsennostey i rannyaya aksiologicheskaya mysl]. Moscow, RUDN, 2006, 457 p.

16. Orlov S. V. Philosophy of Information Society: New Ideas and Problems [Filosofiya informatsionnogo obschestva: novye idei i problemy]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2013, № 1, pp. 11–25. Available at: http://fikio.ru/?p=159 (accessed: 01 May 2018).

17. Baeva L. V. Values of the Changing World: Existential Axiology of History [Tsennosti izmenyayuschegosya mira: ehkzistentsialnaya aksiologiya istorii]. Astrakhan, AGU, 2004, 275 p.

18. Vyzhletsov G. P. Scientific Rationality in the Era of Axiological Relativism [Nauchnaya ratsionalnost v epokhu aksiologicheskogo relyativizma]. Vestnik Sankt-Peterburgskogo universiteta (Bulletin of St. PetersburgUniversity), 2015, Series 17, Issue 4, pp. 21–26.

19. Vyzhletsov G. P. Axiology of Culture [Аksiologiya kultury]. Paradigma: filosofsko-kulturologicheskiy almanakh (Paradigm: Philosophical and Cultural Almanac). Saint Petersburg, Izdatelstvo Sankt-Peterburgskogo universiteta, 2008, Issue. 11, pp. 47–61.

20. Vyzhletsov G. P. Axiology of Culture on the Border of Centuries [Аksiologiya kultury na rubezhakh vekov]. Mezhdunarodnyy zhurnal issledovaniy kultury (International Journal of Cultural Research), 2016, № 2 (23), pp. 15–27.

21. Vernadskiy V. I. Living Matter [Zhivoe veschestvo]. Moscow, Nauka, 1978, 363 p.

22. Zenkovsky V. V. History of Russian Philosophy. Vol. 1. Part 2 [Istoriya russkoy filosofii. T. 1. Ch. 2]. Leningrad, Ego, 1991, 280 p.

© Г. П. Выжлецов, 2018

Новый номер!

УДК 130. 2

Выжлецов Павел Геннадиевич – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения», кафедра истории и философии, доцент, кандидат философских наук, доцент, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: vyzhletsov@mail. ru

196135, Россия, Санкт-Петербург, ул. Гастелло, д. 15,

тел.: +7 (812) 708-42-13.

Выжлецова Наталья Викторовна – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения», кафедра рекламы и современных коммуникаций, доцент, кандидат культурологии, доцент, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: maus72@mail.ru

196135, Россия, Санкт-Петербург, ул. Гастелло, д. 15,

тел.: +7 (812) 708-43-45.

Авторское резюме

Состояние вопроса: А. Р. Рэдклифф-Браун является одним из основателей структурного функционализма и современной социальной антропологии. В настоящее время структурно-функциональный анализ широко применяется в научном исследовании феномена общества. Под влиянием Малиновского и Рэдклифф-Брауна в структурном функционализме, прежде всего в британской социальной антропологии, полевые исследования стали сочетать с функционалистским теоретизированием.

Результаты: Основной вклад А. Р. Рэдклифф-Брауна в развитие антропологии связывают с применением «системного подхода» к изучению примитивных обществ и с «поворотом» социальной антропологии к сравнительному исследованию общественных структур. Он переосмыслил понятие, предмет и методы социальной антропологии. Основой теоретического подхода Рэдклифф-Брауна стало выделение системных характеристик общественной реальности. Сама же теория выстраивалась с помощью ряда понятий (социальная система, социальная структура, социальная функция, социальная эволюция), в разработку которых он также внес свой вклад. Рэдклифф-Браун определил предмет своих исследований как изучение социальной структуры и социальных отношений. Вследствие этого на месте человека-мастера оказалась группа людей, рассматриваемая с точки зрения различных форм коммуникации, выступающих в качестве основополагающего условия общественной жизни.

Область применения научных результатов: Учет различных аспектов интерпретации концепта общества и культуры расширяет познавательные возможности социальной и культурной антропологии, этнографии, этнологии, социологии, культурологии, теории культуры.

Выводы: Утверждение функционализма как направления в антропологии связано с переносом исследовательского интереса с проблем истории культуры на изучение культурных и социальных институтов. Указанные институты рассматривались в качестве структурных элементов культуры, и задача состояла в исследовании способов их функционирования, в изучении функций культуры. Сама же культура выступала как нечто производное от структуры общественных отношений и связей, как форма социальной жизни. Б. Малиновский и А. Р. Рэдклифф-Браун полагали, что явления культуры следует изучать по тем характеристикам, которые доступны наблюдению, т. е. с учетом их функции и формы. Поэтому функционализм выступил в качестве методологии полевых исследований и «сравнительного анализа культур». В поздних работах Рэдклифф-Браун воздерживался от употребления понятия «культура» самого по себе. Он осмысливал содержательную область культуры, как с точки зрения психологии, так и социологии. В области психологии Рэдклифф-Браун понимал ее как «процесс» (теорию «научения»). В сфере социологии и социальной антропологии он охарактеризовал культуру через «процесс культурной традиции» (то есть «передачи» языка, знаний, навыков и др.). Последователи Б. Малиновского и А. Р. Рэдклифф-Брауна подвергли критике некоторые особенности структурного функционализма – как чрезмерное подчеркивание равновесия и порядка в социокультурных системах, так и почти полное отсутствие историзма, т. е. исторического ракурса в их исследованиях. Результатом этой критики стали различные уточнения и преобразования функционального подхода.

Ключевые слова: А. Р. Рэдклифф-Браун; функционализм; структурный функционализм; антропология; социальная антропология; культурная антропология; природа; культура; общество; социальная структура; социальная функция; социальная эволюция; личность.

Structural and Functional Analysis of A. R. Radcliffe-Brown’s Society and Culture

Vyzhletsov Pavel Gennadievich – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of History and Philosophy, Associate Professor, Ph. D. (Philosophy), Saint Petersburg, Russia.

E-mail: vyzhletsov@mail. ru

15, Gastello st., Saint Petersburg, 196135, Russia,

tel: +7 (812) 708-42-13.

Vyzhletsova Natalia Viktorovna – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of Advertising and Modern communications, Associate Professor, Ph. D. (Theory of Culture), Saint Petersburg, Russia.

E-mail: maus72@mail.ru

15, Gastello st., Saint Petersburg, 196135, Russia,

tel: +7 (812) 708-43-45.

Abstract

Background: A. R. Radcliffe-Brown is one of the founders of structural functionalism and modern social anthropology. At present, structural and functional analysis is widely used in scientific research of the phenomenon of society. Malinowski and Radcliffe-Brown’s structural functionalism, primarily in British social anthropology, strongly influenced the fact that fieldwork was combined with functional theory.

Results: A. R. Radcliffe-Brown’s main contribution to the development of anthropology is associated with the use of a “systematic approach” to the study of primitive societies and “turning” social anthropology to a comparative study of social structures. He reinterpreted the concept, subject and methods of social anthropology. The basis of Radcliffe-Brown’ theoretical approach was the identification of system characteristics of social reality. The theory itself was formulated with the help of a number of concepts (social system, social structure, social function, social evolution), to the development of which he also contributed. Radcliffe-Brown determined the subject of his research as a study of social structure and social relations. In consequence, the homo faber turned out to be a group of people, considered in terms of various forms of communication, acting as the fundamental condition of public life.

Implications: The integration of various aspects of the interpretation of society and culture concepts expands the cognitive capabilities of social and cultural anthropology, ethnography, ethnology, sociology, culturology, culture theory.

Conclusion: The adoption of functionalism as a trend in anthropology is associated with transferring research interest from the problems of culture history to the study of cultural and social institutions. These institutions were considered to be structural elements of culture, and the task was to learn the ways of their functioning, in the study of culture. Culture itself acted as something derived from the structure of social relations and links, as a form of social life. B. Malinowski and A. R. Radcliffe-Brown believed that the phenomena of culture should be studied according to those characteristics that are available to monitoring, i. e. taking into account their function and form. Therefore, functionalism became a methodology for fieldwork research and a “comparative analysis of cultures”. In his later works, Radcliffe-Brown refrained from using the notion of “culture” itself. He comprehended the content domain of culture, both from the point of view of psychology and sociology. In the field of psychology, Radcliffe-Brown understood it as a “process” (the theory of “learning”). In the field of sociology and social anthropology, he characterized culture as the “process of cultural tradition” (i. e. “translation” of the language, knowledge, skills, etc.). The followers of B. Malinowski and A. R. Radcliffe-Brown criticized certain peculiarities of structural functionalism, such as great emphasis on balance and order in sociocultural systems, and the almost complete absence of historicism, i. e. the historical perspective in their research. The result of this criticism was the various refinements and transformations of the functional approach.

Keywords: A. R. Radcliffe-Brown; functionalism; structural functionalism; anthropology; social anthropology; cultural anthropology; nature; culture; society; social structure; social function; social evolution; personality.

1. Характеристика функционализма

Утверждение функционализма как направления в антропологии связано с переносом исследовательского интереса с проблем истории культуры на изучение культурных и социальных институтов. Указанные институты рассматривались в качестве структурных элементов культуры, и задача состояла в исследовании способов их функционирования, иначе говоря, в изучении функций культуры. Сама же культура выступала как нечто производное от структуры общественных отношений и связей. Такое понимание культуры сложилось не без влияния социологии Э. Дюркгейма [10, с. 18].

Родоначальники функционализма в области британской социальной антропологии Б. Малиновский и А. Рэдклифф-Браун полагали, что явления культуры следует изучать по тем характеристикам, которые доступны наблюдению, т. е. с учетом их функции и формы. Поэтому функционализм выступил в качестве методологии полевых исследований и «сравнительного анализа культур» [10, с. 19]. Вместе с тем представители данного направления не считали, что оно противоречит как эволюционизму, так и диффузионизму.

В функционализме акцент делается на изучении элементов культуры либо как частей культурной системы (структуры), либо как их функций [3, с. 37].

Само название направления происходит от термина «функция». Развернутые теории, разрабатывавшие варианты функционального подхода, появились в социальных науках лишь в XIX в. Причем, они создавались преимущественно в русле становящегося социологического знания такими авторами, как О. Конт, Г. Спенсер, Э. Дюркгейм.

В частности, именно Г. Спенсер заложил основания функционалистского терминологического аппарата (термины «структура», «функция» и др.) и оказал принципиальное влияние на развитие функционального подхода.

Э. Дюркгейм, в свою очередь, попытался избавиться как от биологизированной модели, связанной с уподоблением общества организму, так и от приписывания обществу некоторой заранее заданной цели развития, т. е. телеологизма [9, с. 177]. Так, в частности, у О. Конта конечной целью развития общества выступало удовлетворение потребности в достижении согласия [3, с. 38].

Э. Дюркгейм, пытаясь преодолеть подобное представление, настаивал на том, что для постижения «корней» явлений, нужно их изучать с точки зрения «функций». При этом у него имело место антипсихологическое понимание функции: «Функция социального факта может быть только социальной, т. е. она заключается в создании социально полезных результатов» [9, с. 178]. Исследователи утверждают, что именно в связи с этим положением возникли принципиальные разногласия между Б. Малиновским и А. Рэдклифф-Брауном – первый от него отказался, а второй его воспринял [9, с. 178].

В контексте сопоставления идей родоначальников функционализма следует обозначить принципиальные идеи и значение концепции Б. Малиновского. Сам Малиновский представлял свою функциональную теорию как теорию культуры [3, с. 48]. Функциональный анализ должен был послужить строгому научному рассмотрению культуры как основному объекту антропологии и этнологии. При этом даже в таком систематизирующем исследовании как «Культура: критический обзор понятий и определений» А. Кребера и К. Клакхона (1952) не учтены все аспекты концепта культуры у Б. Малиновского [17, p. 815].

Прежде всего, в своих определениях культуры Малиновский опирался на предшествующую научную традицию, в первую очередь на идеи Э. Тайлора. Поэтому культура выступала у него как совокупность взаимосвязанных элементов («целостное образование»): институтов, продуктов, идей, привычек, ценностей, технических процессов и т. д. При этом Малиновский не отделял друг от друга культуру и социальную структуру так четко, как это проделал Рэдклифф-Браун. У первого из названных социальную организацию следует понимать фактически только как часть культуры [17, p. 815].

Кроме того, культура, по Малиновскому, есть вторичная искусственная среда («инструментальный аппарат»), позволяющая удовлетворять базовые потребности. Наконец, идея Малиновского, что «факт становится фактом культуры тогда, когда индивидуальный интерес перерастает в систему организованных действий, принятых в том или ином обществе» [15, с. 38], вызвала резкую критику Л. Уайта. По мнению последнего, в основе культуры лежит не организованность действий, а исключительно человеческая способность создавать и воспринимать символы [2, с. 83].

В итоге, Малиновский дополнил и конкретизировал функциональный анализ культуры институциональным подходом. Институты как единицы организации складываются вокруг некоторых потребностей и осуществляют определенные функции в культуре. Они не связаны с какой-то одной потребностью и осуществляют их интегральное удовлетворение.

Таким образом, Малиновский сформулировал несколько дефиниций культуры – функциональную (инструментальную) и институциональную, которые следует рассматривать во взаимосвязи [3, с. 49].

Подчеркнем, что в поздних работах Рэдклифф-Браун воздерживался от употребления понятия «культура» самого по себе, и обратимся к основным положениям его концепции. При этом отметим, что в отличие от Б. Малиновского в соотношении понятий «структура – функция» он сконцентрировал внимание на первом термине. Более того, в противовес воззрениям Малиновского Рэдклифф-Браун назвал себя «антифункционалистом», хотя значение функционализма в его работах велико и он относится к родоначальникам этого направления в антропологии.

2. Интеллектуальная биография

Альфред Реджинальд Рэдклифф-Браун (1881–1955), по мнению Э. Эванс-Причарда, стал «выдающейся фигурой в мире антропологии» [16, с. 244], одним из основателей современной британской социальной антропологии и функционализма.

К его основным работам относят две монографии, – «Жители Андаманских островов» (1922) и «Социальная организация австралийских племен» (1948), а также многочисленные статьи и очерки. Часть очерков вошла в сборник «Метод социальной антропологии» (1958). Известность получил и сборник «Структура и функция в примитивном обществе» (1952), а ученики Рэдклифф-Брауна опубликовали его лекции, которые составили книгу «Естественная наука об обществе» (1957).

По свидетельству Эванс-Причарда, «Альфред Рэдклифф-Браун получил образование в бирмингемской школе имени короля Эдуарда, а затем в кембриджском Тринити-колледже, где он защитился по курсу психологии и этики. В Кембридже он познакомился с Риверсом и Хэддоном, направившими его интересы в сторону социальной антропологии. Позже на него оказала большое влияние французская социология, особенно сочинения Дюркгейма» [16, с. 244].

Исследователи отмечают, что У. Риверс и А. Хэддон считаются важными фигурами в истории английской социальной антропологии. Они внесли вклад в ее формирование в качестве профессиональной дисциплины. Так, благодаря усилиям А. Хэддона антропология была впервые введена как предмет преподавания в Кембриджском университете. В свою очередь, У. Риверс разработал генеалогический метод изучения родства, определив одно из основных направлений развития антропологии до 1970-х годов. Кроме того, У. Риверс и А. Хэддон вовлекли в антропологию многих ученых, среди которых были А. Рэдклифф-Браун, Г. Бейтсон, У. Перри [4, с. 316].

После окончания университета Рэдклифф-Браун занялся полевыми исследованиями на Андаманских островах (1906-1908) и в Западной Австралии (1910-1912). Эти исследования принесли ему известность, благодаря чему он стал сотрудником Тринити-колледжа и членом-корреспондентом Королевского антропологического института [7, с. 327].

Согласно Эванс-Причарду, Рэдклифф-Браун впоследствии «…работал в университетах Кейптауна, Сиднея, Чикаго, Оксфорда, Александрии, Сан-Паулу, Грейамстауна и Манчестера. Он также недолго преподавал в Йоханнесбурге, а в Лондоне читал лекции в ЛШЭПН и Университетском колледже. Его учение, таким образом, распространилось весьма широко» [16, с. 244]. В частности, с 1931 по 1937 гг. Рэдклифф-Браун руководил кафедрой социальной антропологии в Чикагском университете и активно способствовал ознакомлению американских антропологов со «структурно-функциональными идеями» французской социологической школы (Дюркгейм, Юбер, Мосс и др.) [7, с. 327].

Научные заслуги А. Р. Рэдклифф-Брауна были высоко оценены: он был избран первым президентом Британской ассоциации социальных антропологов и президентом Королевского антропологического института.

Современные исследователи связывают основной вклад А. Рэдклифф-Брауна в развитие антропологии с «системным подходом» к изучению примитивных обществ, а также с «поворотом» социальной антропологии к сравнительному исследованию общественных структур [7, с. 327].

3. Социальная антропология

Обращаясь, в частности, к идеям Дж. Фрэзера, он переосмыслял понятие, предмет и методы социальной антропологии. Сам Дж. Фрэзер делал акцент на изучении лишь примитивных обществ.

Согласно Рэдклифф-Брауну, «социальную антропологию можно определить как исследование природы человеческого общества путем систематического сравнения обществ разных типов, уделяющее… внимание более простым формам общества, существующим у примитивных, туземных, или бесписьменных народов» [12, с. 205] (из незаконченного учебника по социальной антропологии, 1950–1955 гг.).

Есть основания считать, что для него исследование «природы» общественного явления предполагало выяснение структуры и функций последнего. Так, согласно Рэдклифф-Брауну, «несомненно, одна из целей социальной антропологии состояла в том, чтобы понять природу человеческих институтов… узнать, как они работают» [12, с. 78] («Нынешнее состояние антропологических исследований», президентское обращение к секции «Н» Британской ассоциации развития науки, прочитанное по случаю 100-летия ее основания в Лондоне в 1931 г.). То есть, изучение специфики общества предполагало ответ на вопрос: «Как они “работают”?» [12, с. 78].

Вместе с тем, он выделял предмет исследования социальной антропологии: «Это общая теоретическая наука о социальных институтах: праве, религии, политической и экономической организации и т. д.» [12, с. 158] («Предмет и границы социальной антропологии», 1944). Рэдклифф-Браун считал ее «естественной наукой об обществе», а программа создания последней оформилась в лекциях, прочитанных в Чикаго в 1937 г. [7, с. 328].

В связи с этим особо выделяют чикагский период его научной деятельности, датируемый 1931-1937 гг. Свидетельством этого периода стали, в частности, лекции Рэдклифф-Брауна, собранные его учениками и составившие затем книгу «Естественная наука об обществе» (1957).

В это время Рэдклифф-Браун разработал теоретические и методологические основания новой социальной антропологии и в духе Э. Тайлора и Дж. Фрэзера определил ее цель: изучение всеобщих общественных законов [6, с. 277]. То есть, если до 1930-х гг. он считал культуру объектом исследования социальной антропологии, то впоследствии в качестве такового выступило общество. Причем в 1937 г. на семинаре Рэдклифф-Браун заявил, что культура не обладает самостоятельной реальностью, а является лишь одной из характеристик общественной жизни [6, с. 277].

Основу естественной науки об обществе составило представление о «естественной системе». Исследователи отмечают, что, согласно Рэдклифф-Брауну, каждая наука изучает определенный класс систем, которые являются ее специфическим предметом исследования. Предметом социальной антропологии выступают «социальные системы», которые рассматриваются как часть природы. Поэтому социальная антропология относится к естественным наукам. Вместе с тем общественные системы самостоятельны, имеют особую природу, поэтому законы, в соответствии с которыми они существуют, не сводятся ни к биологии, ни к психологии.

В процессе познания социальная антропология должна пользоваться методом, сходным с методами естественных наук. Для Рэдклифф-Брауна это «опытно-индуктивный» метод, свободный от оценочных суждений, и включающий в себя такие процедуры общенаучного характера, как наблюдение, классификация, генерализация (обобщение) [7, с. 328].

Прежде чем охарактеризовать указанный метод, необходимо учесть обстоятельство, связанное с переосмыслением подхода и задач социальной антропологии. Так, Рэдклифф-Браун указал на принципиальное различие между методами, «историческим» и «генерализирующим», а также между науками – этнологией и социальной антропологией. Он подверг критике распространенный в антропологии метод исторической реконструкции, направленный на изучение происхождения и развития социальных и культурных явлений. Рэдклифф-Браун считал этот метод ненадежным из-за того, что в бесписьменных обществах отсутствуют документы, необходимые для объективного исследования, а также потому, что историческая реконструкция не позволяет выработать то знание, которое можно применить на практике [7, с. 328].

Поэтому Рэдклифф-Браун полагал целью этнологии реконструкцию социальной и культурной истории и назвал ее «идиографической» наукой. Признавая значение предшествующих исследований, он оценивал главную задачу социальной антропологии как теоретическое понимание общественных явлений, называя ее «номотетической» наукой [7, с. 328].

А. Р. Рэдклифф-Браун, в частности, охарактеризовал «новейшую» социальную антропологию так: «Она рассматривает любую культуру как интегрированную систему и изучает функции… социальных институтов, обычаев и верований как составных частей такой системы. Она применяет к человеческой жизни в обществе генерализирующий метод естественных наук, пытаясь сформулировать лежащие в ее основе общие законы и объяснить… феномен… изучаемой культуры как частный случай какого-то общего или универсального принципа. Новейшая антропология… наука функциональная, генерализирующая и социологическая» [12, с. 104] («Нынешнее состояние антропологических исследований», 1931 г.).

Под «общими законами» он понимал обобщения, касающиеся «фактов или событий» [7, с. 328], а сам процесс познания общественных и культурных явлений осмыслялся им как подведение под такое обобщение.

Социальная антропология должна формулировать обобщения двух типов: во-первых, относящиеся к условиям существования обществ, социальных систем или форм общественной жизни – это законы «социальной статики»; во-вторых, касающиеся устойчивых характеристик общественных изменений, т. е. законы «социальной динамики» [13, с. 14–15]. Для того чтобы прийти к формулировке указанных законов, антропология должна использовать «опытно-индуктивный» метод получения знаний. При этом Рэдклифф-Браун основывался на понимании индукции Уэвеллом, согласно которому она предполагает применение ясных понятий к фактам, сочетая в себе как процедуру обобщения, так и уточнения терминов [7, с. 328].

Этот метод включал в себя:

— наблюдение, направленное на получение фактов;

— формулировку гипотезы для объяснения последних;

— проверку гипотезы с помощью повторного обращения к полевым исследованиям;

— проверку, продолжающуюся до тех пор, пока на основе гипотезы не будет сформулирована теория.

Иначе говоря, указанный метод предполагал использование процедур наблюдения, классификации и обобщения [7, с. 328].

Вместе с тем создание «общих законов» невозможно без метода сравнения, т. е. исследования сходства и различий между социальными и культурными явлениями. Рэдклифф-Браун связывал с этим методом существо социальной антропологии и считал его универсальным. В частности, он утверждал: «Итак, для новой антропологии сравнительный метод является методом получения обобщений. В вариациях какого-либо института и обычая в одном регионе мы стремимся отыскать, что является общим для всего этого региона или типа. Сравнив достаточное число разных типов, мы открываем еще более общие единообразия, и таким путем мы можем прийти к открытию принципов или законов, универсальных для всего человеческого общества» [12, с. 128] («Нынешнее состояние антропологических исследований», 1931 г.). Иными словами, открытие «универсальных» законов является последней целью метода сравнения.

Следует также отметить, что Рэдклифф-Браун считал социальную антропологию отраслью социологии как общей науки об обществе и называл ее также «сравнительной социологией». Развитие антропологии он связывал как с разработкой теории, так и с данной в опыте реальностью. Так, исследователи отмечают, что для Рэдклифф-Брауна теория представала как «связная и логически согласованная система технических терминов», а под эмпирической реальностью Рэдклифф-Браун понимал «процесс социальной жизни» [7, с. 329]. Именно взаимосвязь с реальностью благодаря эмпирическим исследованиям позволит социальной антропологии избежать ошибки реификации, то есть «утраты конкретности» [7, с. 329].

Исследователи отмечают, что основой теоретического подхода Рэдклифф-Брауна стало выделение системных характеристик общественной реальности. Сама же теория выстраивалась с помощью ряда понятий, в разработку которых он внес свой вклад. К последним, в частности, относят такие термины как «социальная система», «социальная структура», «социальная функция», «социальная эволюция» и др. [7, с. 329].

4. Социальная структура и личность

А. Р. Рэдклифф-Браун рассматривал «социальную систему» как своего рода сеть отношений между людьми. Эти отношения проявляются в их поведении друг с другом и поэтому доступны наблюдению. Любое общественное явление необходимо изучать как часть соответствующей системы, в соотнесении с ней.

Те свойства общественной системы, которые регулярно проявляются в ней, Рэдклифф-Браун называл «социальными структурами». Это понятие стало центральным в его теории, особенно в поздних работах.

Он считал, что «конечными… элементами социальной структуры являются индивидуальные человеческие существа, фигурирующие в социальной жизни как действующие лица, или персоны. Сама же структура представляет собой расстановку лиц по отношению друг к другу. <…> В конечном счете, социальная структура проявляется либо во взаимодействиях между группами (например, когда одна нация идет войной на другую), либо во взаимодействиях между лицами» [12, с. 261–262] (из незаконченного учебника по социальной антропологии).

Согласно Рэдклифф-Брауну, исследование «социальных структур» принципиально, так как все общественные и культурные события либо оказываются ее проявлениями, либо находятся с ней в причинно-следственных отношениях: «Итак, социальную структуру необходимо определять как преемственную во времени упорядоченную расстановку лиц в отношениях, определяемых или контролируемых институтами, т. е. социально установленными нормами или образцами поведения» [12, с. 275] (из незаконченного учебника по социальной антропологии).

«Социальные структуры» состояли из индивидов, групп распределения индивидов по классам, например, вожди и простолюдины, отношений между двумя лицами («диадических»), например, господин и слуга.

В различных обществах «социальные структуры» организованы по-разному, что требует особых исследований. Одной из основных задач социальной антропологии Рэдклифф-Браун считал «классификацию типов структурных систем» [7, с. 329].

Неотъемлемым свойством «социальной структуры» он считал ее устойчивость во времени, называя совокупность таких свойств «структурной формой». В отличие, например, от Э. Дюркгейма, Рэдклифф-Браун связывал представление о «социальной функции» не с потребностями, а с необходимыми условиями существования общества, в частности, с институтами. Так, ожидание того, что индивид будет следовать в своем поведении принятым в обществе обычаям, правилам, нормам, он охарактеризовал термином «институт», например, институт семьи. При этом он считал, что в общественной жизни каждый человек одновременно выступает как в качестве индивида, так и личности, т. е. «персоны».

Под «индивидом» Рэдклифф-Браун понимал человека как «биологический организм». Термином «персона» обозначалась совокупность общественных связей человека, а вся совокупность отношений и связей характеризовалась понятием «социальная личность». Если биологически человек остается тождественным самому себе, то, как «социальная личность» он может значительно изменяться [7, с. 330].

В ранних работах Рэдклифф-Браун относил культуру к «форме социальной жизни», включая в ее содержание совокупность правил, основывающихся на доверии, общие символы, например, мифы и произведения искусства, общие особенности чувствования и мышления, в частности, связанные с верой [7, с. 330].

Принципиальной чертой культуры он считал также культурные традиции, обеспечивающие передачу знаний, умений, верований от поколения к поколению. В определенном обществе таких традиций может быть множество. Поэтому, согласно Рэдклифф-Брауну, культура присуща исключительно человеку. Социальные же явления, предполагающие сходство между организмами, могут быть и у животных [7, с. 330].

Вместе с тем он сравнивал функцию культуры в общественной жизни с той, которую осуществляет инстинкт в жизни биологической. Рэдклифф-Браун считал, что культура есть лишь черта, проявление социума, которую можно наблюдать через человеческое поведение. В поздний период своей деятельности он пришел к мысли, что культура не имеет самостоятельного существования и, как следствие, что наука о культуре не может быть создана [7, с. 330].

5. Дискуссия между А. Рэдклифф-Брауном и Л. Уайтом

В данном контексте примечательна критика А. Рэдклифф-Брауном идей Л. Уайта, в том числе с точки зрения спора между выдающимся представителем британской социальной антропологии, с одной стороны, и американской культурной антропологии, с другой.

Например, Л. Уайт критиковал социологов в целом: «…социологи думают о культуре как о поведении, как о социальном процессе или взаимодействии… Однако они редко когда (если вообще когда-либо) поднимаются до уровня рассмотрения культуры как отличного от других и отдельного класса супрапсихологических, супрасоциальных явлений, как процесса sui generis со своими собственными законами. Короче говоря, они не могут подняться над наукой об обществе и увидеть науку о культуре. <…> Будучи социологами, они и по определению, и по традиции посвящают себя изучению общества, социального взаимодействия» [14, с. 98].

Обращаясь к критике идей Рэдклифф-Брауна, Уайт отмечал, что тот не смог «оценить понятие науки о культуре» [14, с. 109]. Однако, по Уайту, Рэдклифф-Браун все же применял культурологический подход в книге «Социальная организация австралийских племен» и в «Методах этнологии и социальной антропологии», проводя различие «между “социальной антропологией” и психологией» [14, с. 111].

Отметим также, что в качестве своих предшественников культурологов Уайт часто называл: Тайлора, Дюркгейма, Крёбера, Лоуи, Уисслера [14, с. 112].

Далее, Уайт критиковал социологический характер антропологии Рэдклифф-Брауна, в частности, следующее высказывание: «Он спрашивает: “Возможна ли наука о культуре? Боас говорит, что нет. Я с ним согласен. Науки о культуре быть не может”. Однако говорит он, наука об обществах возможна, и именно такова подлинная цель социального антрополога. Радклифф-Браун очень ловко вносит путаницу, называя культуру абстракцией» [14, с. 109].

В качестве примера Уайт подчеркивал, что «слова» представляют собой не абстракции, а «культурные черты», которые наделены «символическим значением» [14, с. 109–110]. Ниже он уточнял: «Культурные черты – это очень реальные вещи: это те объекты, акты, формы, чувства и идеи, которые и могут восприниматься в качестве реальных вещей, и являются таковыми» [14, с. 110].

В свою очередь, Рэдклифф-Браун критиковал классификацию наук, представленную Уайтом («психология, социология, наука о культуре» [11, с. 83]) и предлагал разграничить их предметные области, исходя из социологического подхода. По Рэдклифф-Брауну, Уайт, по сути, свел социологию к психологии и критиковал первую за то, что она не способна «стать наукой о культуре» [11, с. 84].

Рэдклифф-Браун утверждал: «Лучший способ разграничить разные отрасли науки – это соотнести их с классами эмпирических систем, которыми они… занимаются, имея в виду, что задача каждой отрасли науки состоит в открытии общих характеристик соответствующего класса эмпирических систем» [11, с. 84].

Отсюда следовало, что психология изучает психические системы, а социология пытается «выявить общие характеристики социальных систем» [11, с. 84].

Также Рэдклифф-Браун подчеркивал, что составляющими общественных «систем» выступают «персоны» («англичанин, отец, каменщик, член профсоюза, методист») [11, с. 84], а, например, не формы поведения. Он утверждал: «Социальная система есть система ассоциации персон в социальной структуре. Социолог изучает обнаруживающиеся у людей формы ассоциации» [11, с. 84].

Обращаясь к проблеме культуры в поздний период, Рэдклифф-Браун стремился избежать использования термина «культура» самого по себе. Например, он определял ее с точки зрения психологии как «процесс», вследствие чего эта наука исследует «процесс культуры», что есть, «фактически, теория научения» [11, с. 84].

В свою очередь в центре внимания социолога находится «процесс культурной традиции»: «Реальностью, к которой я считаю применимым слово “культура” как социолог, является процесс культурной традиции, т. е. процесс, посредством которого в… социальной группе или социальном классе передаются от персоны к персоне и из поколения в поколение язык, верования, идеи, эстетические вкусы, знания, навыки и разного рода обыкновения (“традиция” означает “передачу”). Социолог… обязан изучать всевозможного рода культурные традиции, находимые в обществе… Культурная традиция – это социальный процесс взаимодействия персон в рамках социальной структуры. Уайт, похоже, не признает ни одно из этих понятий культуры» [11, с. 84].

В результате Рэдклифф-Браун ставил вопрос о том, не должно ли признать существование лишь двух наук, социологии и психологии, причем первой, как не сводимой к социальной психологии, и психологии в целом. Отсюда следовало: «Если мы допускаем существование социологии, то Уайт не прояснил различие между исследованиями, методами, проблемами и теориями сравнительной социологии, с одной стороны, и отдельной науки о культуре, с другой» [11, с. 86].

В целом представления Рэдклифф-Брауна о культуре в поздний период носили производный и функциональный характер.

Лаконичный итог спора между А. Р. Рэдклифф-Брауном и Л. Уайтом подводит современный исследователь В. Г. Николаев, подчеркивая, что из дискуссии «оба вышли, не изменив ни на йоту своих точек зрения» [8, с. 64].

Далее следует наметить последующую перспективу разработки проблематики общества и культуры, соотношения между социальной и культурной антропологией.

6. Проблема соотношения между социальной и культурной антропологией

Отметим, что в сборнике «Структурная антропология» К. Леви-Стросс поместил обзор существующего состояния и наметил перспективы развития антропологии к концу 1950-х годов. Здесь же он обозначил проблему различия, в частности, между культурной и социальной антропологией. Например, данное различие носит не только понятийный характер, но также соответствует «определенным теоретическим устремлениям» [5, с. 371]. Хотя выбор термина, например, при названии университетской кафедры, мог носить и случайный характер, как это, весьма возможно, произошло в Англии [5, с. 371].

Далее Леви-Стросс, характеризуя идеи некоторых своих предшественников, обратил внимание на сходство между культурной и социальной антропологией. Он подчеркивал, что само различие между смыслом слов «культурный» и «социальный» не столь уж значительно.

Первым, кто предложил научно-антропологическое определение термина «культура», был английский исследователь Э. Тайлор. Он определял культуру как такое «сложное целое», которое включает в себя знания, верования, нравственность, обычаи, а шире – другие «способности и привычки» [5, с. 371], усвоенные человеком как представителем общества. Следует отметить, что данное определение было дано в форме перечисления элементов, а не посредством обнаружения некоторой общности – например, общего свойства, специфики.

Вместе с тем в указанном определении было проведено принципиальное различие между человеком и животными. С точки зрения Леви-Стросса, отсюда произошла «классическая оппозиция между природой (nature) и культурой (culture)» [5, с. 371], а человек здесь понимался как человек-мастер. Таким образом, обобщает он, «обычаи, верования и установления… это технические средства, находящиеся на службе социальной жизни и делающие ее возможной…» [5, с. 371].

Задачей социальной антропологии у него выступало изучение общественной организации. Для ранних периодов развития американской традиции социальная антропология в целом была существенной главой, но только главой культурной антропологии.

По прошествии времени, глубокое теоретическое обоснование термина «социальная антропология» осуществил А. Рэдклифф-Браун: «…он определил предмет своих… исследований как изучение социальных отношений и социальной структуры» [5, с. 372]. Вследствие этого на месте человека-мастера оказалась группа людей, рассматриваемая с точки зрения различных форм коммуникации, выступающих в качестве основополагающего условия общественной жизни.

Следуя французской традиции, М. Мосс высказал мысль, что изготовленные изделия (орудия труда, предметы культа) относятся к общественным явлениям, что соответствует и представлениям, сложившимся в культурной антропологии. Таким образом, согласно Леви-Строссу, сходство культурной и социальной антропологии заключается в одинаковой программе исследования [5, с. 372]. Однако наряду со сходством существуют и различия между ними, в частности, относящиеся к их происхождению.

Так, социальная антропология изучала общественную группу как систему в статическом состоянии, а культурная антропология, в первую очередь, исследовала проблемы, относящиеся к «динамике развития». Леви-Стросс формулирует ее основной вопрос в период формирования так: «Каким образом культура передается от поколения к поколению?» [5, с. 373]. Применительно к культурной антропологии был предложен следующий вывод: «…система отношений, связывающая между собой все аспекты социальной жизни, играет более важную роль в передаче культуры, чем каждый из этих аспектов, взятый в отдельности» [5, с. 373]. Этот вывод сходен с заключением, сделанным в области социальной антропологии. Указанное сходство, в частности, объясняется влиянием учения о социальной структуре Рэдклифф-Брауна на традицию культурной антропологии [5, с. 373].

В итоге, согласно Леви-Строссу, «провозглашает ли себя антропология “социальной” или “культурной”, она всегда стремится к познанию человека в целом, но в одном случае отправной точкой в его изучении служат его изделия, а в другом — его представления. Таким образом… “культурологическое” направление сближает антропологию с географией, технологией и историей первобытного общества, в то время как “социологическое” направление устанавливает… сродство с археологией, историей и психологией. В обоих случаях существует… связь с лингвистикой, поскольку язык представляет собой преимущественно культурное явление (отличающее человека от животного) и одновременно явление, посредством которого устанавливаются… все формы социальной жизни» [5, с. 373–374].

В 1990-е годы Р. Борофски представляет обзор состояния антропологической науки и приводит значимую точку зрения: «…как отмечает Блох, нынешнее различие между британской социальной антропологией и американской культурной антропологией “не является абсолютным”, эти две ветви одной дисциплины традиционно делали… акцент на разные области исследования: в первом случае это “социальная структура”, а во втором – “культурные модели” …» [1, с. 6].

В 2000-е годы четко обозначилась тенденция к расширению предметного поля антропологии и объединения ее «ветвей» под знаком термина «социокультурная антропология». Это можно понять так: социальный аспект антропологии предполагает изучение, в частности, семьи и способов взаимодействия между ее представителями, а культурная составляющая обозначает исследование знаково-символических форм общения между ними.

Заключение

Подводя итоги, вначале необходимо отметить, что в ранний период Рэдклифф-Браун обосновывал властную (управленческую и просветительскую) функцию антропологии по отношению к туземным народам.

В поздний период научной деятельности Рэдклифф-Браун воздерживался от использования понятия «культура» как значимого самого по себе. Он осмысливал содержательную область культуры, как с точки зрения психологии, так и социологии. В области психологии Рэдклифф-Браун понимал ее как «процесс» (теорию «научения») [11, с. 84]. В сфере социологии и социальной антропологии он охарактеризовал культуру через «процесс культурной традиции» (то есть «передачи» языка, знаний, навыков и др.) [11, с. 84]. Содержание культуры в целом оказывалось производным от процессов общественных взаимодействий между людьми. На этом основании культура отрицалась в качестве особого предмета социальной антропологии, а также отвергалась и возможность существования самостоятельной науки о культуре, то есть культурологии.

Рэдклифф-Браун характеризовал общество посредством представлений о системе и структуре: «Социальная система есть система ассоциации персон в социальной структуре» [11, с. 84].

Говоря о значении его идей в истории мысли, следует привести высказывание Эванс-Причарда: «Главный вклад Рэдклифф-Брауна в антропологическую науку состоял в привнесенных им ясных теоретических определениях и заключался в его счастливом умении всегда отобрать нужный термин – он был истинным закройщиком концептуальных средств» [16, с. 244].

Российские исследователи отмечают, что идейное влияние Рэдклифф-Брауна было очень велико с 1930-х по 1950-е годы. Он повлиял на становление ряда выдающихся антропологов, к которым, в частности, относятся Глакмен, Фортес, Эванс-Причард, Тэрнер. Идеи Рэдклифф-Брауна способствовали формированию такого направления в социологии, как структурный функционализм (Мертон, Парсонс). С 1960-х годов его влияние стало в большей степени косвенным, хотя ряд высказанных Рэдклифф-Брауном «новшеств» [7, с. 332] вошли в антропологическую научную традицию.

При рассмотрении функционализма как направления, прежде всего в британской социальной антропологии, следует подчеркнуть, что в ней полевые исследования стали сочетать с функционалистским теоретизированием [9, с. 183]. Это произошло под влиянием Малиновского и Рэдклифф-Брауна и продолжалось около пятидесяти лет. Вместе с тем последователи этих исследователей в антропологии подвергли критике некоторые особенности функционализма. А именно, критиковалось как чрезмерное подчеркивание равновесия и порядка в социокультурных системах, так и почти полное отсутствие историзма, т. е. исторического ракурса в их исследованиях. Результатом этой критики стали различные уточнения и преобразования функционального подхода [9, с. 183].

Список литературы

1. Борофски Р. Введение к книге: «Осмысливая культурную антропологию» // Этнографическое обозрение. – 1995. – № 1. – С. 3–18.

2. Выжлецов П. Г. Основные положения культурного эволюционизма Л. Уайта // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2014. – № 3(5). – С. 79–93. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://fikio.ru/?p=1160 (дата обращения 01.05.2018).

3. Выжлецов П. Г., Выжлецова Н. В. Функциональная теория культуры Б. Малиновского // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2017. – № 2(16). – С. 35–50. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://fikio.ru/?p=2559 (дата обращения 01.05.2018).

4. Елфимов А. Л. Комментарии // Эванс-Причард Э. История антропологической мысли / Пер. с англ. А. Л. Елфимова; ст. А. А. Никишенкова. – М.: Восточная литература, 2003. – С. 292-322.

5. Леви-Стросс К. Структурная антропология / Пер. с фр. Вяч. Вс. Иванова. – М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001. – 512 с.

6. Никишенков А. А. Структурно-функциональные методы А. Р. Рэдклифф-Брауна в истории британской социальной антропологии // Рэдклифф-Браун А. Р. Структура и функция в примитивном обществе. Очерки и лекции / Пер. с англ. – М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2001. – С. 258–303.

7. Николаев В. Г. Рэдклифф-Браун Альфред Реджинальд // Культурология: Энциклопедия. В 2 т. / Гл. ред. и авт. проекта С. Я. Левит. – М., 2007. Т. 2. – С. 327-332.

8. Николаев В. Г. Социологизм А. Р. Рэдклифф-Брауна versus культурологизм Л. Уайта: к истории одного принципиального научного разногласия // Личность. Культура. Общество. – 2008. – Том X. – Вып. 3–4 (42–43). – С. 64–75.

9. Николаев В. Г. Функционализм // Социокультурная антропология: История, теория и методология: Энциклопедический словарь / Под ред. Ю. М. Резника. – М.: Академический Проект, Культура; Киров: Константа, 2012. – С. 176–191

10. Орлова Э. А. Культурная (социальная) антропология: Состояние и динамика развития // Социокультурная антропология: История, теория и методология: Энциклопедический словарь / Под ред. Ю. М. Резника. – М.: Академический Проект, Культура; Киров: Константа, 2012. – С. 11–28.

11. Рэдклифф-Браун А. Р. Взгляд Уайта на науку о культуре // Личность. Культура. Общество. – Том X. – Вып. 3–4 (42–43). – С. 75–86.

12. Рэдклифф-Браун А. Р. Метод в социальной антропологии / Пер. с англ. и заключит. ст. В. Николаева. – М.: «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2001. – 416 с.

13. Рэдклифф-Браун А. Р. Структура и функция в примитивном обществе. Очерки и лекции / Пер. с англ. – М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2001. – 304 с.

14. Уайт Л. Избранное: Наука о культуре / Пер. с англ. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. – 960 с.

15. Уайт Л. А. Понятие культуры // Антология исследований культуры. Интерпретации культуры. 2-е изд. – СПб.: СПбГУ, 2006. – С. 17–48.

16. Эванс-Причард Э. История антропологической мысли / Пер. с англ. А. Л. Елфимова; ст. А. А. Никишенкова. – М.: Восточная литература, 2003. – 358 с.

17. Sterly J. Das Kulturkonzept Bronislaw Malinowskis. Eine kritische Prüfung // Anthropos. – Bd. 62. – H. 5/6. – 1967. – S. 815–822.

References

1. Borofsky R. (Ed.) Assessing Cultural Anthropology [Vvedenie k knige: “Osmyslivaya kulturnuyu antropologiyu“]. Etnograficheskoe obozrenie (Ethnographic Review), 1995, № 1, pp. 3–18.

2. Vyzhletsov P. G. Basic Ideas of L. White’s Cultural Evolutionism [Osnovnye polozhenya kulturnogo evolutsonizma L. Uayta]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2014, № 3, pp. 79–93. Available at: http://fikio.ru/?p=1160 (accessed: 01 May 2017).

3. Vyzhletsov P. G., Vyzhletsova N. V. Functional Theory of the Culture of B. Malinowski [Funkcionalnaya teoriya kultury B. Malinowskogo]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2017, № 2, pp. 35–50. Available at: http://fikio.ru/?p=2559 (accessed: 01 May 2017).

4. Elfimov A. L. Comments [Kommentarii]. In: Evans-Pritchard E. A History of Anthropological Thought [Istoriya antropologicheskoy mysly]. Moscow, Vostochnaya literatura, 2003, pp. 292-322.

5. Levi-Strauss C. Structural Anthropology [Strukturnaya antropologiya]. Moscow, Izdatelstvo EKSMO-Press, 2001, 512 p.

6. Nikishenkov A. A. Structural-Functional Methods of A. R. Radcliffe-Brown in the History of British Social Anthropology [Strukturno-funkcionalnye metody A. R. Redkliff-Brauna v istorii britanskoy antropologii]. In: Radcliffe-Brown A. R. Structure and Function in Primitive Society. Essays and Addresses. [Struktura i funkciya v primitivnom obschestve]. Moscow, Izdatelskaya firma Vostochnaya literatura, RAN, 2001, pp. 258–303.

7. Nikolaev V. G., Levit S. Y. (Ed.) Radcliffe-Brown Alfred Reginald [Redkliff-Braun Alfred Redzhinald]. Kulturologiya: Entsiklopediya. V 2 t, T. 2. (Culturology: Encyclopedia). Moscow, Rossiyskaya politicheskaya entsiklopediya (ROSSPEN), 2007, V. 2, pp. 327-332.

8. Nikolaev V. G. Sociologizm of A. R. Radcliffe-Brown versus Culturologizm of L. White: the History of One Fundamental Scientific Difference [Sotsiologism A. R. Redkliff-Brauna versus kulturologism L. Uayta: k istorii odnogo printsipialnogo nauchnogo raznoglasiya]. Lichnost. Kultura. Obschestvo (Personality. Culture. Society), 2008, Vol. X, № 3–4 (42–43), pp. 64-75.

9. Nikolaev V. G., Reznik Y. M. (Ed.) Functionalism [Funkcionalism]. Sotsiokulturnaya antropologiya: istoriya, teoriya i metodologiya: Entsiklopedicheskiy slovar (Sociocultural Anthropology: History, Theory and Methodology: Encyclopedic Dictionary). Moscow, Akademicheskiy Proekt, Kultura; Kirov, Konstanta, 2012, pp. 176–191.

10. Orlova E. A., Reznik Y. M. (Ed.) Cultural (Social) Anthropology: State and Dynamics of Development [Kulturnaya (sotsialnaya) antropologiya: sostoyanie i dinamika razvitiya]. Sotsiokulturnaya antropologiya: Istoriya, teoriya i metodologiya: Entsiklopedicheskiy slovar (Sociocultural Anthropology: History, Theory and Methodology: Encyclopedic Dictionary). Moscow, Akademicheskiy Proekt, Kultura; Kirov, Konstanta, 2012, pp. 11–28.

11. Radcliffe-Brown A. R. White’s View of a Science of Culture [Vzglyad Uayta na nauku o kulture]. Lichnost. Kultura. Obschestvo (Personality. Culture. Society), 2008, Vol. X, № 3–4 (42–43), pp. 75–86.

12. Radcliffe-Brown A. R. Method in Social Anthropology [Metod v sotsialnoy antropologii]. Moscow, KANON-press-Ts, Kuchkovo pole, 2001, 416 p.

13. Radcliffe-Brown A. R. Structure and Function in Primitive Society. Essays and Addresses [Struktura i funkciya v primitivnom obschestve]. Moscow, Izdatelskaya firma Vostochnaya literatura RAN, 2001, 304 p.

14. White L. The Science of Culture [Izbrannoe: Nauka o kulture]. Moscow, Rossiyskaya politicheskaya entsiklopediya (ROSSPEN), 2004, Moscow, 960 p.

15. White L. A. The Concept of Culture [Ponyatie kultury]. Antologiya issledovaniy kultury. Interpretatsii kultury (Anthology of Culture Research. Interpretations of Culture). Saint Petersburg, SPbGU, 2006, pp. 17–48.

16. Evans-Pritchard E. A History of Anthropological Thought [Istoriya antropologicheskoy mysly]. Moscow, Vostochnaya literatura, 2003, 358 p.

17. Sterly J. Das Kulturkonzept Bronislaw Malinowskis. Eine kritische Prüfung. Anthropos, Bd. 62, H. 5/6, 1967, S. 815–822.

© П. Г. Выжлецов, Н. В. Выжлецова, 2018

Новый номер!
УДК I (091)

Игнатьев Михаил Борисович – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения», доктор технических наук, профессор, директор Международного института кибернетики и артоники, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: ignatmb@mail.ru

190000, Санкт-Петербург, ул. Большая Морская, д. 67,

тел: 8(812)494-70-44.

Караваев Эдуард Федорович – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет», доктор философских наук, профессор, профессор кафедры логики, Институт философии Санкт-Петербургского государственного университета, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: EK1549@ek1549.spb.edu

199034, С.-Петербург, Менделеевская линия, 5,

тел: +7-812-328-94-21, доб. 1844.

Авторское резюме

Задача исследования: Поначалу на земном шаре сложились цивилизации, которые были мало связаны друг с другом. В эпоху великих географических открытий их взаимодействия расширились, и в настоящее время современные средства транспорта и связи тесно объединили все страны мира, но возникли противоречия между самими странами. Глобализация стала разрушать сложившиеся культуры народов. Возникло мощное движение за многополярный мир. Президент России В. В. Путин неоднократно заявлял, что «если мы хотим, чтобы мир был безопасным, он должен быть многополярным».

Состояние вопроса: Практика международной политической жизни дает многообразный материал для анализа и осмысления. Но вполне очевидно, что без мощного информационного моделирования в этой области не обойтись. Использование компьютеров предполагает разработку языков различного уровня, позволяющих перейти с естественного языка разных научных дисциплин к языкам программирования. Весьма осложняющим фактором является всегда и всюду присутствующая в объективном мире и в сознании людей случайность.

Результаты: Для анализа и прогнозирования сложных ситуаций, возникающих в международных отношениях, достаточно эффективен метод лингво-комбинаторного моделирования, применяемый совместно со средствами современной символической логики (модальной, деонтической, временнóй) и теории вероятностей.

Ключевые слова: глобализация; социокультурный цикл; свойства сложных систем; национальные культуры; многополярный мир; проблемы устойчивого развития; лингво-комбинаторное моделирование; символическая логика; теория вероятности.

Problems of Sustainable Development of a Multipolar World in the Context of Globalization

Ignatyev Mikhail Borisovich – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, professor, International Institute of Cybernetics and Artonics, director, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: ignatmb@mail.ru

67, Bolshaya Morskaya st., Saint Petersburg, Russia, 190000,

tel: +7(812)494-70-44.

Karavaev Eduard Fedorovich – Saint Petersburg State University, Doctor of Philosophy, Professor, Department of Logic, Institute of Philosophy of Saint Petersburg State University, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: EK1549@ek1549.spb.edu

5, Mendeleevskaya line, Saint Petersburg, 199034, Russia,

tel: + 7-812-328-94-21, ext. 1844.

Abstract

Research problem: At first on the globe, there appeared civilizations that had little to do with each other. In the era of great geographical discoveries, these interactions expanded, and now modern means of transport and communications have closely linked all the countries of the world, but there exist some contradictions between these countries themselves. The globalization began to destroy the existing cultures of peoples. A powerful movement for a multipolar world has emerged. Russian President Vladimir Putin has repeatedly stated: “If we want the world to be safe, it must be multipolar”.

The state of the question: The practice of international political life provides a variety of material for analysis and reflection. Nevertheless, it is obvious that we cannot do without a powerful information modeling in this area. The use of computers involves the development of languages at various levels, allowing the transition from the natural language of various scientific disciplines to programming languages. Chance, which is always and everywhere present in the objective world and in the consciousness of people, represents a very complicating factor.

Results: The authors suggest using the method of linguo-combinatorial modeling, together with the means of modern symbolic logic (modal, deontic, temporal) and of probability theory.

Keywords: globalization; socio-cultural cycle; properties of complex systems; national cultures; multipolar world; problems of sustainable development; linguo-combinatorial modeling; symbolic logic; probability theory.

Введение

Миллион лет назад медленно развивались первобытные общества, которые были очень устойчивыми образованиями. По мере развития технологий эти общества трансформировались, становились классовыми. В науке обозначилась тенденция, в которой постепенно отметалось как бы все ненужное из накопленного опыта человечества. Вновь возникающие общества становились все более неустойчивыми. По мнению К. Шмитта [см.: 1], в наше время сформировалась группа стран «цивилизации суши» и группа стран «цивилизации моря», которые имеют во многом противоположные интересы. Еще раньше Шмитт выдвинул идею «плюриверсума» – многополярного мира на планете [см.: 2; 7]. Сейчас существование многополярного мира стало общепризнанном фактом. По мере развития многополярного мира возродилось понятие устойчивого развития, которое в средние века понималось почти метафорически и обозначало возможность пройти как бы по тонкой грани между раем и адом. В настоящее время в рамках Организации Объединенных Наций сформировано уже две программы по устойчивому развитию [см.: 4; 5], и актуальным является системный анализ многополярного мира с точки зрения устойчивого развития, чему и посвящена настоящая статья.

1. Глобальный социокультурный цикл и глобализация

Экономика со времен Адама Смита существенно изменилась и представляет собой сложную самоорганизующуюся систему. После великих географических открытий XV–XVI веков в мире сложился глобальный социокультурный цикл [см.: 3; 6]. В наше время этот цикл охватывает все страны и регионы. Каждый человек может быть творцом в отдельный момент времени, творцы производят множество инноваций – проектов, патентов, песен и т. д. Эти инновации после апробации в микросредах, после прохождения цензуры попадают в средства массовой информации и обрушиваются на людей через телевидение, прессу, Интернет и вызывают по ассоциации у некоторых людей рождение новых идей, новых инноваций, и таким образом цикл повторяется многократно. Часть инноваций, проходя через конструкторские бюро (КБ) и различные производства, превращается в вещи – одежду, машины и т. п. – и опять-таки обрушивается потоком на людей и т. д. (см.: рис. 1). Этот социокультурный цикл является основой процессов глобализации, в которые погружено все человечество. Непрерывный поток инноваций в самых разных областях человеческой деятельности – неотъемлемый элемент современной картины мира и основа существования потребительского общества. Вместе с тем безудержное развитие потребительского общества ведет к исчерпанию природных ресурсов и росту социальных противоречий в обществе. Растет разница в доходах самых богатых и самых бедных слоев общества, самых богатых и самых бедных стран мира, что ведет к росту напряженности и терроризму. Необходимость международного регулирования этих проблем становится все очевиднее, что привело к рождению концепции устойчивого развития. Устойчивое развитие в русской транскрипции – это неточный перевод с английского слов «sustainable development», что означает поддерживающее развитие [см.: 4]. Этому термину много веков, в средневековой религиозной литературе он означал возможность пройти по тонкой грани между раем и адом.

Рисунок 1. Глобальный социокультурный цикл

В современном обществе большую роль играют деньги. Финансовый цикл оказывает большое влияние на экономику. Именно в финансовом цикле имело место массированное применение вычислительных систем и сетей. Если в 1950 году в торгах на биржах мира участвовали тысячи людей, то в 2000 году в торгах на биржах принимало участие свыше 100 миллионов человек через компьютерные сети. Изобретение кредитной карточки и развитие компьютерных сетей, которые связали магазины и банки, позволило ускорить оборот наличности в 10 раз. В настоящее время в виртуальном финансовом мире оборачивается гигантское количество денег, во много раз превосходящее валовой национальный продукт, что послужило источником многочисленных афер и спекуляций и вызвало в конце 2008 года мировой финансовый кризис. Создана международная информационно-вычислительная система расчетов SWIFT, с помощью которой США контролируют все расчеты во многих странах мира. Существует множество моделей социально-экономических процессов. Ниже рассматривается возможность их лингво-комбинаторного моделирования.

2. Лингво-комбинаторное моделирование слабо формализованных систем

Лишь для небольшого числа реальных систем имеются математические модели. Прежде всего, системы описываются с помощью естественного языка. Предлагается способ перехода от описания на естественном языке к математическим уравнениям. Например, пусть имеется фраза:

WORD1+WORD2+WORD3                             (1)

В этой фразе мы обозначаем слова и только подразумеваем смысл слов. Смысл в представленной структуре естественного языка не отображен. Предлагается ввести понятие смысла в следующей форме:

(WORD1)*(SENSE1)+(WORD2)*(SENSE2)+(WORD3)*(SENSE3)=0 (2)

Будем обозначать слова как Аi от английского Appearance, а смыслы – как Еi от английского Essence, звездочка * означает операцию умножения. Тогда уравнение (2) может быть представлено как:

A1*E1+A2*E2+A3*E3=0                                 (3)

Уравнения (2) и (3) являются моделями фразы (1). Образование этих уравнений, приравнивание их к нулю есть операция поляризации.

Лингво-комбинаторная модель является алгебраическим кольцом (операторным кольцом), где используются три операции – сложение, вычитание и умножение – в соответствии с аксиомами алгебры, и мы можем разрешить уравнение (3) либо относительно Аi, либо относительно Еi путем введения третьей группы переменных – произвольных коэффициентов Us:

A1=U1*E2+U2*E3

A2=–U1*E1+U3*E3                                            (4)

A3=–U2*E1–U3*E2

или

E1=U1*A2+U2*A3

E2=–U1*A1+U3*A3                                            (5)

E3=–U2*A1–U3*A2,

где U1, U2, U3 – произвольные коэффициенты, которые можно использовать для решения различных задач на многоообразии (3). Если уравнения (4) или (5) подставить в уравнение (3), то оно тождественно обратится в нуль при любых Us_. Впервые неопределенность была конструктивно введена в квантовой механике.

В общем случае, если имеем n переменных и m многообразий, ограничений, то число произвольных коэффициентов S будет равно числу сочетаний из n по m+1 [1]:

(6)

Это основной закон кибернетики. Число произвольных коэффициентов является мерой неопределенности и адаптивности (см.: таблица 1).

Таблица 1. Мера неопределенности и адаптивности

Лингво-комбинаторное моделирование заключается в том, что в конкретной предметной области выделяются ключевые слова, которые объединяются во фразы типа (1), на основе которых строятся эквивалентные системы уравнений с произвольными коэффициентами. Лингво-комбинаторное моделирование включает все комбинации и все варианты решений и является полезным эвристическим приемом при изучении сложных систем. Таблица 1 иллюстрирует сдвинутый треугольник Паскаля, который связан с числами Фиббоначчи и Золотым сечением. Лингво-комбинаторный подход может быть распространен на моделирование многополярного мира.

3. Моделирование многополярного мира

Кризис капиталистического производства, свидетелями и участниками которого мы стали, заставляет задуматься о законах развития экономики. В учении Адама Смита о богатстве народов сказано: «Человек постоянно нуждается в помощи своих ближних, и тщетно было бы ожидать ее только от их благоволения. Он скорее достигнет своей цели, если призовет себе в помощь их эгоизм… Дай мне то, что мне нужно, и ты получишь то, что необходимо тебе…», ибо человек «…преследует собственную выгоду, причем в этом случае невидимой рукой направляется к цели, которая совсем не входила в его намерения». Все это хорошо, пока равнодействующая частных эгоизмов – она же невидимая рука рынка – выводит «в плюс». Сапожник тачает сапоги, пирожник печет пироги, сапоги и пироги обмениваются (скажем, на 1 сюртук и 20 аршин холста), богатство народов, направляемое «невидимой рукой», растет.

Во время кризиса, когда богатство народов рушится, сапожник и пирожник, а в еще большей степени кузнец и слесарь остаются без работы, ибо некому сбывать плоды своих трудов, гораздо реже слышны похвалы невидимой руке, хотя она никуда не делась. Равнодействующая частных эгоизмов действует – куда сложились векторы, туда и сложились, и случаются времена, когда все указанные Адамом Смитом предпосылки остаются в силе, богатство же народов не умножается, но идет в распыл. Невидимость руки рынка сохраняется – без войны, без чумы или землетрясения заводы, дороги, стройки обращаются в мерзость запустения, невидимая рука рынка превращается в когтистую лапу, и вся надежда – на человеческую солидарность и коллективизм. В рамках национальной солидарности от чистоты рыночных отношений остается немного. Например, протекционизм делается неизбежным в силу солидарности и осознания «свой своему поневоле брат». Заграница может поставить ряд товаров более дешевых и лучшего качества, но заграница не обещает кормить наших безработных и поддерживать нашу внутреннюю покупательную способность. Государство вынуждено вводить пошлины и поддерживать своего производителя. И еще острее стоит вопрос о законах развития социально-экономических систем, которые со времен Адама Смита существенно изменились.

Для примера проведем лингво-комбинаторное моделирование жизни города. Если в качестве ключевых слов взять «население», «пассионарность», «территория», «производство», «экология и безопасность», «финансы», «внешние связи», то в соответствии с вышеизложенной методикой уравнение города будет иметь вид:

А1*Е1+А2*Е2+…+А7*Е7=0,                                    (7)

а эквивалентные уравнения будут иметь вид:

E1=U1*A2+U2*A3+U3*A4+U4*A5+U5*A6+U6*A7;

E2=–U1*A1+U7*A3+U8*A4+U9*A5+U10*A6+U11*A7;

E3=–U2*A1–U7*A2+U12*A4+U13*A5+U14*A6+U15*A7;

E4=–U3*A1–U8*A2–U12*A3+U16*A5+U17*A6+U18*A7;                   (8)

E5=–U4*A1–U9*A2–U13*A3–U16*A4+U19*A6+U20*A7;

E6=–U5*A1–U10*A2–U14*A3–U17*A4–U19*A5+U21*A7;

E7=–U6*A1–U11*A2–U15*A3–U18*A4–U20*A5–U21*A6,

где А1 – характеристика населения, которая включает в себя характеристики здоровья, образования, занятости; А2 – характеристика пассионарности; устремлений групп населения, люди обладают свободой выбора при принятии решений, и этот выбор является важным, что оценивается путем социологического анализа; А3 – характеристика территории, включая наземные и подземные постройки, этот блок может быть геоинформационной системой; А4 – характеристика производства, включая оценку различных видов деятельности – научной, производственной, транспортной, торговой и др.; А5 – характеристика экологии и безопасности; А6 – характеристика финансов, финансовых потоков и запасов в городе; А7 – характеристика внешних связей города, включая оценку входящих и выходящих потоков людей, энергии, материалов, информации, финансов; Е1, …, Е7 – изменения этих характеристик соответственно; U1, U2, …, U21 – произвольные коэффициенты, которые могут быть использованы для управления и решения различных задач на многообразии (7). Наличие аналитической модели открывает возможность нахождения аттрактора каждого из городов или стран.

Рис. 2. Моделирование города для поддержки управленческих решений

Эта модель (рис. 2) используется в системах для поддержки принятия решений властями. Число блоков в лингво-комбинаторной модели города или страны может быть различным. С точки зрения точности моделирования, чем больше блоков используется, тем лучше, но при этом ухудшается наглядность модели, ее восприятие людьми, принимающими решение. Например, если население поделить на три блока – «дети и подростки», «взрослые» и «пенсионеры», то число переменных возрастет до девяти, уравнение города будет содержать девять переменных.

При моделировании города или страны важно рассматривать всю иерархию систем, из которых этот город или страна состоит. Главная ячейка – семья, для моделирования которой тоже можно использовать семиблочную модель, при этом будет изменяться содержание отдельных блоков. Любая семья имеет свое домашнее хозяйство, минимальный размер семьи – один человек, но и такая семья имеет все семь атрибутов. Аналогичным образом можно рассматривать другие семейные объединения – род, тейп, домен. Семиблочная модель может быть использована при моделировании различных предприятий, на которых работают люди, при этом структура блоков для каждого из типов предприятий будет разной. Однотипность модели, которая положена в основу моделирования и семьи, и предприятий, и районов, и города, и страны в целом, позволяет проще производить анализ и синтез сложных систем такого рода.

Развитие информационно-вычислительной техники позволяет поставить вопрос об обязательном предварительном моделировании последствий принимаемых решений, что позволит избежать многих ошибок.

С древнейших времен складывались способы управления коллективными работами и сообществами людей. Они базировались на введении правил взаимоотношения между людьми (правил этики, морали, заповедей, законов религии, в последующем – светских правил и правовых норм) и на создании иерархической системы управления с помощью административного аппарата. Но как отдельный человек, так и коллектив людей – это самоорганизующиеся системы, и различные способы управления – это различные методы внутреннего и внешнего управления самоорганизующейся системой. На уровне человека и социальных коллективов действуют факторы целеполагания и целеобразования.

4. Средства детализации и совершенствования лингво-комбинаторного моделирования с помощью инструментов современной символической логики

Способности системы к самоорганизации зависят от способности к целеполаганию, которая у различных людей разная. Бывают конформисты, которые готовы делать то, что делают другие, и даже готовы подчиняться целям других людей, особенно если эти цели выработал коллектив. Бывают личности с большой самостоятельностью мышления и сопротивляемостью навязываемым им мнениям. В зависимости от типа личности, менталитета народа люди могут стремиться формулировать цели единолично либо вырабатывать цели коллективно, что характерно для России.

У российского народа сложилось стремление к соборности, к коллективному принятию решений на сходах всех жителей деревни, на собраниях трудового коллектива предприятий, на советах различного рода. Способ управления, основанный на участии в целеобразовании активных элементов (человека, предприятия, региона и др.), является перспективным, несмотря на свою сложность. Не все люди способны к целеобразованию и стремятся участвовать в формулировании целей. Некоторые исследователи утверждают, что активных личностей в странах около 10 %, а большинство готово выполнять цели, поставленные руководством.

Различают следующие уровни целеобразования применительно к людям:

1) материальный, определяемый врожденными потребностями и программами человека (самосохранение, обеспечение питанием, минимумом одежды);

2) эмоциональный (доступные развлечения, эстетическое восприятие мира, проявление и реализация чувств любви, ненависти и др);

3) семейно-общественный (реализация программы продолжения рода, создания условий для воспитания потомства);

4) социально-общественный, определяемый правилами сообществ, закрепленных в законодательстве, этических нормах, традициях и т. п.;

5) интеллектуальный, для которого характерна система ценностей, ориентированная главным образом на развитие творческих способностей личности (примером может служить атмосфера академгородков в начальный период их развития).

В связи с развитием информационных технологий и виртуальных миров начинают выделяться два уровня: удовлетворения минимальных жизненных потребностей в реальном мире и в виртуальном мире, где человек сможет реализовать свои самые различные фантазии. Реализация этих уровней позволит смягчить гнет социального неравенства.

В материалах статистических бюро по городам и регионам и по странам в целом имеются почти все данные, необходимые для запуска модели. Другие данные, для оценки пассионарности, можно почерпнуть из социологических опросов.

К сожалению, для большинства задач имеется только формулировка на естественном языке, большинство задач плохо формализованы. Поэтому актуальным является переход от описания на естественном языке на язык основных соотношений, лингво-комбинаторное моделирование является одним из способов такой формализации.

Лингво-комбинаторное моделирование обеспечивает первоначальный переход с уровня языка той или иной научной дисциплины на языки различных уровней, связанные с составлением необходимых программ для обработки информации и перехода к информационному моделированию. Язык научной дисциплины можно, следуя выдающемуся специалисту в области теоретического и системного программирования, академику А. П. Ершову, назвать «языком научной прозы». Это, как мы знаем, – не то же самое, что естественный язык «в обычном понимании». С одной стороны, «язык научной прозы» «меньше» естественного языка в отношении использования риторических фигур, тропов и т. д. С другой стороны, он «больше» естественного языка на всякого рода символические конструкции (специальные термины, формулы и т. д.). Между уровнем собственно составления компьютерных программ, прохождение которых как раз и автоматизирует наши рассуждения, и «языком научной прозы» располагаются язык лингво-комбинаторного моделирования и его детализации. В них, в частности, уточняются представления о реальных людях и группах людей (малых и больших), которые действуют в реальном мире.

Названная детализация может быть осуществлена – в достаточно серьезном объеме – с помощью инструментов современной символической логики, на что авторы указывали уже достаточно давно [см.: 8–11].

Когда мы конкретизируем описания реальных процессов, действующими лицами которых являются люди, группы (малые и большие) людей, страны и государства и, наконец, народонаселение Земли в целом, мы используем соответствующие разделы современной символической логики. Это – алетическая модальная логика, которая позволяет уточнить отношение между необходимостью и случайностью; деонтическая логика, позволяющая уточнить ценностные аспекты сравниваемых альтернатив; временна́я логика, которая вводит временную квалификацию всех высказываемых суждений, и др. Следует также сказать о целесообразности использования в историческом исследовании и в прогнозировании и планировании инструментов теории вероятностей.

М. Блок, ещё один представитель школы «Анналы», пишет об этом так: «Историк, спрашивающий себя о вероятности минувшего события, по существу лишь пытается смелым броском мысли перенестись во время, предшествующее событию, чтобы оценить его шансы, какими они представлялись накануне его осуществления. Так что вероятность – все равно в будущем» [12] (см.: рис. 3).

Рис. 3. Схема рассуждений историка по М. Блоку

Не касаясь собственно логических выкладок, ограничимся пояснениями схемы хода рассуждений историка (и философа истории), каждая точка которой представляет собой то, что в семантике символической логики называется «возможным миром» (это – текущее, актуальное или возможное состояние мира). Если слева от точки ветвления используется выражение алетической модальной логики ╞□A, т. е. «необходимо, что A», то на всех ветвях справа выполняется ╞A, т. е. имеет место положение дел, описываемое высказыванием A. Если слева от точки ветвления используется выражение алетической модальной логики ╞◊A, т. е. «возможно, что A», то на некоторых ветвях справа выполняется ╞A, т. е. имеет место положение дел, описываемое высказыванием A. Если слева от точки ветвления используется выражение деонтической логики ╞OA, т. е. «обязательно, что A», то на всех ветвях справа выполняется ╞A, т. е. имеет место положение дел, описываемое высказыванием A. Если слева от точки ветвления используется выражение деонтической логики ╞PA, т. е. «разрешено (допустимо в нормативном смысле), что A», то на некоторых ветвях справа выполняется ╞A, т. е. имеет место, что положение дел, описываемое высказыванием A. Если слева от точки ветвления используется выражение временнóй ╞GA, т. е. «всегда будет так, что A», то на всех ветвях справа выполняется ╞A, т. е. имеет место положение дел, описываемое высказыванием A. И т. д. и т. п.

Покажем, какие возможности более адекватного и полного описания истории может обеспечить комбинирование средств модальной, деонтической и временнóй логики [13].

Вводим следующие определения.

Определение 1: положение дел, которое может быть создано или расстроено, предотвращено от наступления или от уничтожения (если оно уже имеет место), называется выполнимым состоянием.

Определение 2: положение дел называется выполнимым в прагматическом смысле, если его выполнение или невыполнение в заданных условиях может быть результатом человеческих действий.

Определение 3.1: подлинной нормой называется такая обязывающая норма, O-норма или разрешающая норма, P-норма, содержание которых является выполнимым в прагматическом смысле.

Определение 3.2: норма, содержание которой является необходимым или невозможным положением дел, называется неподлинной, или ложной.

Определение 4.1: множество O-норм является деонтически непротворечивым, если конъюнкция их содержаний, выражающая выполнимое состояние дел, является выполнимой в логическом смысле формулой.

Определение 4.2: каждое множество P-норм является деонтически непротворечивым.

В семантических исследованиях деонтической логики обычно используется “стандартная модель”: μ= 〈W, R, V〉. W является (непустым) множеством возможных миров, R – бинарное отношение деонтической альтернативности, а V – отображение из множества пропозициональных букв Var = {p₀, p₁, p₂, …} в подмножества множества W.

Высказывание p_i является истинным в возможном мире α, если и только α входит в подмножество w_i, гдеw_i есть результат отображения.

Естественным образом оценивание распространяется на применение деонтических операторов. Например, пусть OA обозначает «Обязательно, чтобы имело место состояние дел A»; тогда:

V(OA) = {α ∈ W: ∀β ∈ W(αRβ ⇒ β∈ V(A))}.

Учесть зависимость норм от времени позволяет временна́я логика. В нашем примере используем систему, в которой можно сравнивать времена событий, находящихся на различных «ветвях» множества возможных вариантов течения событий.

Базисное отношение предшествования определяется как степень элементарного отношения <’, которому присущи:

(i) иррефлексивность: ∀x¬(x <′ x)

(ii) единственность временного кванта: ∀x∀y(x <′ y → ¬∃z(x <′ z & z <′ y))

(iii) бесконечность: ∀x∃∀y(x <′ y) & ∀x∃y(y <’ x)

(iv) древовидность: ∀x∀y∀z(y <′ x & z <′ x → y = z)

(v) связность: ∀x∀y{x ≠ y → ∃z[∃v₁∃v₂ … ∃v_n–1 (z <′ v₁ & v₁ <′ v₂ &… & v_n–1 <′ x) & ∃w₁∃w₂ … ∃w_m–1 (z <′ w₁ & w₁ <′ w₂ & … & w_m–1 <′ y)]}.

Определение степени отношения <′ является таким:

(1) x <¹ y, если и только если (еие) x <′ y

(2) x <ⁿ y, еие ∃v₁∃v₂ … ∃v_n–1 (x <′ v₁ & v₁ <′ v₂ & … & v_n–1 <′ y).

Вводим также два условия:

(n+): между элементами базисного множества существует отношение только конечной (хотя и не ограниченной каким-либо конкретным числом);

(n++): Отсутствуют «петли»: ∀n(x <ⁿ y → x ≠ y).

Теперь вводим определение полного отношения на базисном множестве:
x < y iff ∃n (x <ⁿ y).

Ему присущи следующие свойства:

(i) иррефлексивность: ∀x ¬(x < x)

(ii) транзитивность: ∀x∀y∀z(x < y & y < z → x < z)

(iii) бесконечность: ∀x∃y(x < y) & ∀x∃y(y < x)

(iv) древовидность: ∀x∀y∀z(y < x & z < x → (y < z) ∨ (y = z) ∨ (z < y))

(v) связность: ∀x∀y(x ≠ y → ∃z(z < x & z < y))

(vi) дискретность:∀x[∃y(y < x) → ∃y(y < x & ¬∃z(y < z & z < x))] & ∀x[∃y(x < y) → ∃y(x < y & ¬∃z(x < z & z < y))].

Таким образом, мы используем модель времени ℑ b = 〈T, <〉, в которой базисное множество «моментов времени» T = {x, y, z, …} упорядочено бинарным отношением < «раньше-позже».

Мы используем следующие временные операторы:

F‘A для «Необходимо, что будет так, что A»;

F”A для «Необходимо, что в определённое время будет так, что A»;

G‘A для «Необходимо, что всегда будет так, что A»;

PA для «(Уже) было так, что A».

Теперь для возможных миров вводим отношение «исторического тождества»:

α ≅_t β, если и только если α(t‘) = β(t‘) для каждого t‘< t

и отношение деонтической альтернативности релятивизируется по отношению ко времени:

R_t: если α R_t β, то α ≅_t β.

Означивание является теперь таким:

V_t: если α(t) = β(t), то α ∈ w_i (t), если и только если β∈ w_i(t).

Мы получили овремененную модель μ_t = 〈W_t, R_t, V_t〉, где W_t есть декартово произведение множеств W и T, высказывания означиваются по отношению к парам 〈α, t〉, а выражение μ_t╞ A(α, t) обозначает «A является истинным в мире α во время t».

Условия истинности других формул релятивизируются по отношению к мирам и временам обычным образом. Например, для логических союзов:

μ_t╞ ¬A(α, t) еие не имеет места μ_t╞ A(α, t),

μ_t╞ (A → B) (α, t) еие не имеет места μ_t╞ A(α, t) или μ_t╞ B (α, t).

Для деонтических операторов:

μ_t╞ OA(α, t) еие ∀β ∈ Wt(α Rtβ ⇒ μtB A(β, t)).

Для временных операторов:

μ_t╞ HA(α, t) еие ∀t’∈ T(t’< t ⇒ μ_t╞ A(α, t’)),

μ_t╞ PA(α, t) еие ∃t’∈ T(t’< t & μ_t╞ A(α, t’)).

Можно ввести в язык два модально-временных оператора:

(1) «исторической необходимости» □_t:

μ_t╞ □_tA(α, t) еие ∀β ∈ Wt(α ≅_t β ⇒ μ_t╞ A(α, t))

(2) и «исторической возможности» ◊_t:

μ_t╞ ◊_t A(α, t) еие ∃β ∈ Wt(α ≅_t β & μ_t╞ A(β, t)).

Далее определим деонтически-временнóй оператор O_t:

O_t A = □_t A ∨ □_t ¬A.

Это – выражение исторической предопределенности: независимо от действий и усилий человека положение дел, описываемое с помощью данного высказывания A, выполняется или не выполняется в каждом мире из какого-то множества миров, которые имеют одну и ту же историю.

5. Совершенствование лингво-комбинаторного моделирования в отношении учета случайности во всем происходящем

Напомним, что в настоящее время вполне обосновано «избирательное сродство» теории вероятности и логики, т. е. возможность их совместного использования в составе единого исчисления с соблюдением всех необходимых синтаксических, семантических и прагматических стандартов [см.: 14].

Особенно важными в изучении случайности и адекватности её представления в современном научном познании являются результаты, полученные совместно работавшими на протяжении двух с лишним десятилетий (1972–1995) Д. Канеманом и А. Тверски [см.: 15], и результаты Н. Н. Талеба [см.: 16–18] (первое десятилетие текущего столетия).

Названными учеными на основе многочисленных эмпирических и теоретических исследований показаны удивительные ограничения нашего разума: чрезмерная уверенность в том, что́ мы будто бы знаем, и явная неспособность адекватно оценить «объем» нашего невежества. Осознавая время от времени неопределённость окружающего мира, мы, тем не менее, склонны переоценивать своё понимание мира и недооценивать роль случая в событиях. Чрезмерная уверенность «подпитывается» иллюзорной достоверностью оглядки на прошлое. Мы склонны переоценивать возможности наших инструментальных средств обращения со случайностью (скажем, марковские процессы или метод Монте-Карло), сами себя «одурачиваем» (выражение Талеба), полагая, что представленное в них понимание случайности адекватно охватывает объективную случайность. Талеб, – на наш взгляд, удачно – обратился к подзабытой метафоре «чёрного лебедя». Это – неожиданное (даже для эксперта в соответствующей области) событие со значительными последствиями; при этом, – в ретроспективе, – событие может быть вполне рационально объяснено, как если бы оно было ожидаемым. Заметим ещё, что есть не только «плохие» «чёрные лебеди», но и «хорошие» (неожиданная удача). Признавая всеобщность причинно-следственных связей, мы, естественно, и в статистическом материале ищем её проявления. Однако здесь мы сталкиваемся с серьёзными затруднениями. Канеман приводит следующий весьма типичный пример ошибочного умозаключения, связанного с оценкой случайности действительно случайных событий [15].

Последовательность появления на свет в больнице шести младенцев – мальчиков и девочек – является случайной: единичные события, составляющие событие – «шестёрку», являются независимыми, и число мальчиков и девочек, родившихся за последние часы, не влияет на пол следующего младенца. Теперь рассмотрим три возможные «шестёрки»: МММДДД, ДДДДДД, МДММДМ, где М обозначает рождение мальчика, а Д – девочки. Одинаковая ли у «шестёрок» вероятность? Поскольку события независимы, а варианты исхода Д и М примерно равновероятны, любая возможная последовательность полов шести новорожденных так же вероятна, как остальные. Обнаружив нечто, похожее на закономерность, мы отказываемся от мысли о случайности такого процесса. Канеман полагает – и нетрудно с ним согласиться, – что поиск причинно-следственных закономерностей унаследован нами от наших предков. Но это, очевидно, означает, что в нашем мышлении представления о случайности и причинно-следственной связи необходимо развивать дальше.

Кроме того, как отмечает Талеб, наш разум иногда «поворачивает стрелу причинности назад» [16]. Ведь из того, что каждый умный, трудолюбивый, настойчивый человек достигает успеха, не следует, что каждый успешный человек является умным, трудолюбивым и настойчивым! В приведённом примере имеет место элементарное логическое заблуждение и перемена местами антецедента и консеквента.

Возьмём пример несколько иного рода. М. Рейнор в книге «Парадокс стратегии» на основе аналитического обзора более чем тридцати эмпирических исследований и конкретного эмпирического материала, касающегося деятельности двух десятков с лишним ведущих компаний на протяжении двадцати лет, сформулировал достаточно неожиданное обобщение: «Стратегии, имеющие наибольшую вероятность успеха, имеют и наибольшую вероятность неудачи» [19]. Рейнор – на наш взгляд, справедливо, – указывает на то, что его вывод вовсе не оправдывает «ничего-неделание»: ведь это – тоже стратегия. Напротив, он напоминает мысль Луи Пастера: «Удача благоволит подготовленному уму, который её ищет».

Будущее является «открытым», неопределённым, непредсказуемым. Так что, формируя стратегию будущих действий, мы оцениваем их обстоятельства такими, какими они видятся нам сегодня.

Важнейшим метрическим средством в оценке роли случайности во всяком историческом процессе в настоящее время, несомненно, является гипотетико-дедуктивный метод в соединении с методом диагноза по Т. Байесу.

Предполагается, что у нас есть ряд гипотез: Н₁, Н₂, … , Н_n. Известны априорные вероятности их наступления: Р(Н₁), Р(Н₂), … , Р(Н_n). После некоторого количества опытов Е, мы меняем их на апостериорные вероятности: Р(Н₁/Е), Р(Н₂/Е), … , Р(Н_n/Е).

Формула Байеса может рассматриваться как оптимальная модель для формулирования диагноза:

P(H_i/E) = P(H_i)۰ P(E /H_i)/ΣP(H_i)۰P(E/H_i), где P(E/H_i) = P(E۰H_i)/P(H_i);

P(H_i) ≠ 0, поскольку иначе H_i была бы невозможной; знак Σ указывает на суммирование от i = 1 до i= n.

Рассмотрим стандартный пример. Пусть у нас есть две непрозрачные урны. В одной (назовём её «красной») 70% красных шаров и 30% белых, в другой наоборот 30% красных шаров и 70% белых (её назовём «белой»). Посредством бросания монеты испытуемый выбирает одну из урн. Опыт состоит в том, что испытуемый посредством последовательности вытаскивания шаров из урны, установлением их цвета с возвратом в урну определяет, какая урна ему досталась.

Очевидно, в начале опыта: P₀ (H_к) = P₀(H_б) = 0,5. Воспользуемся приёмом Р. Джеффри [20]: будем использовать понятие «шансы» Ω, т. е. отношение вероятности благоприятных для данной гипотезы исходов опыта к вероятности неблагоприятных. Тогда:

P₀(H_к) = P₀(H_б) = 0,5 и

Ω₀(H_к) = P₀(H_к) / P₀(H_б) = 1

P(H_к /E) = P₀(H_к)∙P(E/H_к) / (P₀(H_к)∙P(E/H_к) + P₀(H_б)∙P(E/H_б))

P(H_б/E) = P₀(H_б)∙P(E/H_б) / (P₀(H_к)∙P(E/H_к) + P₀(H_б)∙P(E/H_б))

Ω(H_к/E) = (P₀(H_к) / P₀(H_б))∙(P(E/H_к) / P(E/H_б)) = Ω₀(H_к)∙ (P(E/H_к) /P(E/H_б)) = P(E/H_к) /P(E/H_б).

Исходом опыта E может быть либо вытаскивание «красного шара», либо «белого шара». Если E := красный шар, мы получаем; P(E/H_к) = 0,7; P(E/H_б) = 0,3 и Ω(H_к/E) = 7/3.

Если E := белый шар, получаем: P (E/H_к) = 0,3; P(E/H_б) = 0,7 и Ω(H_к/E) = 3/7.

Таким образом, если суммарный исход опыта E_Σ есть, например, 12 вытащенных шаров, из которых 8 красных и 4 белых, мы получаем:

Ω(H_к/E_Σ) = (7/3)⁸∙(3/7)⁴ = (7/3)^8-4 = (7/3)⁴ ≈ 30.

Следовательно, шансы того, что испытуемому досталась «красная урна», в 30 раз больше того, что ему досталась «белая урна». А вероятность этого равна, соответственно, P(H_к/E_Σ) = 30 / (1+30) ≈ 0,97.

Однако, возвращаясь к тому, что бывают «чёрные лебеди» и что не стоит самих себя «одурачивать», мы удерживаемся от абсолютизации метода Байеса: ведь всё равно и сейчас мы имеем дело не с объективной неопределённостью, а с нашими представлениями о ней.

6. Пример из современной ситуации

Сейчас «на слуху» кризис Европейского Союза. Почему разваливается Европейский Союз?

Любой союз накладывает дополнительные обязательства, ограничения. Как было показано выше, число произвольных коэффициентов в многомерных системах сначала растет, достигает максимума, а потом начинает убывать, это явление называется феноменом адаптационного максимума. История знает множество союзов, государств и империй, которые по разным причинам распадались, в том числе и потому, что правящие элиты не сумели удержать системы в зоне адаптационного максимума в потоке перемен. Такую ситуацию переживает в настоящий момент и Европейский Союз. Действительно, если число переменных союза n, а число ограничений m, то число произвольных коэффициентов в структуре эквивалентных уравнений будет вычисляться по формуле (6), и если каждый из 28 членов союза обладает адаптационными возможностями mi и ni, i = 1, 2,…,28 , то возможны два варианта: либо S больше суммы S_i – и тогда союз возможен; либо S меньше суммы S_i – и тогда союз может распасться, что мы и наблюдаем, то есть правящая элита союза не справилась с назначением необходимого число ограничений m и mi при заданном n. Таковы законы кибернетики, которые надо учитывать. Один из способов сохранить союз – это уменьшить или увеличить n. Будем наблюдать за перипетиями Европейского Союза.

Когда-то президент Франции Шарль де Голль предлагал создать объединение от Лиссабона до Владивостока. Президент Российской Федерации В. В. Путин в мае 2016 года развил это предложение, заявив о необходимости «…приступить к созданию на обширном пространстве от Атлантики до Тихого океана зоны экономического и гуманитарного сотрудничества, опирающегося на архитектуру равной и неделимой безопасности». Представляется интересным исследовать возможности этой зоны.

Заключение

Древнейшая книга – это «Китайская классическая книга перемен» [см.: 21], в которой утверждается, что мир непрерывно меняется. В нашу эпоху это видно отчетливо для каждого человека за время его жизни – с осознаваемого детства до взрослости и пенсионного возраста перемены отражаются в памяти конкретного человека и в памяти стран. Во многом стабильность многополярного мира определяется исторической памятью стран.

Список литературы

1. Schmitt C. Land und Meer. Eine Weltgeschichtliche Betrachtun. – Leipzig, 1942.

2. Schmitt C. Der Begriff des Plitisches. – Berlin, Duncker und Humbolt, 1932.

3. Моль А. Социодинамика культуры. – М.: Мысль, 1973. – 496 с.

4. Программа действий: «Повестка дня на XXI век» и другие документы конференции в Рио-де-жанейро / Сост. М. Китинг. – Женева: Центр «За наше общее будущее», 1993. – 69 с.

5. Преобразование нашего мира: повестка дня в области устойчивого развития до 2030 года // Резолюция Генеральной ассамблеи ООН 70/1, принятая 25.09.2015. – 2015. – 44 с.

6. Игнатьев М. Б. Кибернетическая картина мира. Сложные киберфизические системы. – СПб.: ГУАП, 2014. – 472 с.

7. Дугин А. Г. Теория многополярного мира.: – М.: Академический проект, 2015. – 358 с.

8. Игнатьев М. Б., Караваев Э. Ф. Моделирование физических структур и средства неклассической логики // Вычислительные процессы и структуры. Межвузовский сборник. Вып. 154. / Науч. ред. М. Б. Игнатьев. – Л.: ЛИАП, 1982. – С. 3–12.

9. Аристова М. В., Игнатьев М. Б., Караваев Э. Ф. Логика – необходимая часть инструментария искусственного интеллекта // Известия АН СССР. Техническая кибернетика. – 1983. – № 3. – С. 122–133.

10. Игнатьев М. Б., Караваев Э. Ф., Мясников В. А. Логика и формализованные аспекты искусственного интеллекта // ISAI. Международный симпозиум по искусственному интеллекту (Препринт). – Л.: АН СССР. Ленинградский институт ядерной физики им. Б. П. Константинова, 1983. – С. 1–13.

11. Ignatiev M. B., Karavaev E. F., Myasnikov V. A. Logic and Formalized Aspects of Artificial Intelligence // Artificial intelligence: Proceedings of International Federation of Automatic Control Symposium. – Oxford: Pergamon Press, 1984. – pp. 99–104.

12. Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. – М.: Наука, 1973. – 232 с.

13. Karavaev E. F. (Ed. by Fr. Stadler, M. Stöltzner) A Deontic Logic with Temporal Qualification // Time and History. Proceedings of the 28 International Ludwig Wittgenstein Symposium. Kirchberg am Wechsel, Austria 2005. – Frankfurt et el.: Ontos Verlag, 2006. – pp. 459–467.

14. Караваев Э. Ф. «Избирательное сродство» теории вероятности и логики // Логика, язык и формальные модели. Сборник статей и тезисов участников Открытого Российско-Финского коллоквиума по логике – ORFIC-2012. – СПб.: СПбГУ, 2012. – С. 96–104.

15. Kahneman D. Thinking, Fast and Slow. – New York: Farrar, Straus and Giroux, 2011. – 500 p.

16. Taleb N. N. Fooled by Randomness: The Hidden Role of Chance in Life and in the Markets. – New York: Random House, 2004. – xlviii + 320 p.

17. Taleb N. N. The Black Swan: The Impact of the Highly Improbable. – New York: Random House, 2007. – xxxiii + 445 p.

18. Taleb N. N. Antifragile: Things That Gain from Disorder. – New York: Random House, 2012. – xxi + 521 p.

19. Raynor M. E. The Strategy Paradox: Why Committing to Success Leads to Failure (And What to Do About It). – New York: Doubleday Books, 2007. – 320 p.

20. Jeffrey R. C. The Logic of Decision. – Chicago; London: University of Chicago Press, 1983. – pp. 164–183.

21. Китайская классическая книга перемен. ИЦЗИН / Сост. Ю. К. Шуцкий. – М.: Русское книгоиздательское товарищество, 1993. – 384 с.

References

1. Schmitt C. Land und Meer. Eine Weltgeschichtliche Betrachtun. Leipzig, 1942.

2. Schmitt C. Der Begriff des Plitisches. Berlin, Duncker und Humbolt, 1932.

3. Mol A. Social Dynamics of Culture [Sociodinamika kultury]. Moscow, Mysl, 1973, 496 p.

4. Keating M. (Comp.) The Programme of Action: “Agenda for the XXI Century” and other Documents of the Conference in Rio de Janeiro [Programma deystviy: “Povestka dnya na XXI vek” i drugie dokumenty konferentsii v Rio-de-zhaneyro]. Zheneva, Tsentr “Za nashe obschee buduschee”, 1993, 69 p.

5. Transforming our World: the 2030 Agenda for Sustainable Development. United Nations General Assembly Resolution A/RES/70/1 of 25 September 2015, 2015, 44 p.

6. Ignatyev M. B. Cybernetic Picture of the World. Complex Cyber-Physical Systems [Kiberneticheskaya kartina mira. Slozhnye kiberfizicheskie sistemy]. Saint Petersburg, GUAP, 2014, 472 p.

7. Dugin А. G. The Theory of a Multipolar World [Teoriya mnogopolyarnogo mira]. Moscow, Аkademicheskiy proekt, 2015, 358 p.

8. Ignatyev M. B., Karavaev E. F. Modeling of Physical Structures and the Means of Non-Classical Logic [Modelirovanie fizicheskikh struktur i sredstva neklassicheskoy logiki]. Vychislitelnye protsessy i struktury. Mezhvuzovskiy sbornik. Vypusk 154 (Computational Processes and Structures. Vol. 154), Leningrad, LIАP, 1982, pp. 3–12.

9. Аristova M. V., Ignatyev M. B., Karavaev E. F. Logic – Is a Necessary Tool of Artificial Intelligence [Logika – neobkhodimaya chast instrumentariya iskusstvennogo intellekta]. Izvestiya АN SSSR. Tekhnicheskaya kibernetika (Herald of the USSRAcademy of Sciences. Technical Cybernetics), 1983, № 3, pp. 122–133.

10. Ignatyev M. B., Karavaev E. F., Myasnikov V. А. Logic and Formalized Aspects of Artificial Intelligence [Logika i formalizovannye aspekty iskusstvennogo intellekta]. ISAI. Mezhdunarodnyy simpozium po iskusstvennomu intellektu (ISAI. International Symposium on Artificial Intelligence). Leningrad, АN SSSR; Leningradskiy institut yadernoy fiziki imeni B. P. Konstantinova, 1983, pp. 1–13.

11. Ignatiev M. B., Karavaev E. F., Myasnikov V. A. Logic and Formalized Aspects of Artificial Intelligence. Artificial intelligence: Proceedings of International Federation of Automatic Control Symposium, Oxford, Pergamon Press, 1984, pp. 99–104.

12. Block M. Apology of History or the Craft of the Historian [Apologiya istorii, ili remeslo istorika]. Moscow, Nauka, 1973, 232 p.

13. Karavaev E. F. (Ed. by Fr. Stadler, M. Stöltzner) A Deontic Logic with Temporal Qualification. Time and History. Proceedings of the 28 International Ludwig Wittgenstein Symposium, Kirchberg am Wechsel, Austria 2005. Frankfurt et el, Ontos Verlag, 2006, pp. 459–467.

14. Karavaev E. F. The “Elective Affinity” of Probability Theory and Logic [“Izbiratelnoye srodstvo” teorii veroyatnosti i logiki]. Logika, yazyk i formalnye modeli. Sbornik Otkrytogo Rossiysko-Finskogo kollokviuma po logike. ORFiC-2012 (Logic, Language and Computation. Collected Works and Theses of Participants of Open Russian Finnish Colloquium in Logic – ORFiC-2012). Saint Petersburg, SPbGU, 2012, pp. 96–104.

15. Kahneman D. Thinking, Fast and Slow. New York, Farrar, Straus and Giroux, 2011, 500 p.

16. Taleb N. N. Fooled by Randomness: The Hidden Role of Chance in Life and in the Markets. New York, Random House, 2004, xlviii + 320 p.

17. Taleb N. N. The Black Swan: The Impact of the Highly Improbable. New York, Random House, 2007, xxxiii + 445 p.

18. Taleb N. N. Antifragile: Things That Gain from Disorder. New York, Random House, 2012, xxi + 521 p.

19. Raynor M. E. The Strategy Paradox: Why Committing to Success Leads to Failure (And What to Do About It). New York, Doubleday Books, 2007, 320 p.

20. Jeffrey R. C. The Logic of Decision. Chicago; London, University of Chicago Press, 1983, pp. 164–183.

21. Shutskiy Yu. K. (Comp.) Chinese Classical Book of Changes. I Ching [Kitajskaya klassicheskaya kniga peremen. ITSZIN]. Moscow, Russkoe knigoizdatelskoe tovarishhestvo, 1993, 384 p.

© М. Б. Игнатьев, Э. Ф. Караваев, 2018

Новый номер!

УДК 32.019.51

Маклакова Анастасия Юрьевна – бакалавр политологии, независимый исследователь, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: anastasiiamak@gmail.com

Авторское резюме

Состояние вопроса: В современном мире практически каждый человек, вне зависимости от своего положения в обществе, уровня занятости и территориальной принадлежности, имеет возможность узнавать необходимую ему информацию через Интернет. В этих условиях невозможно избежать широкого влияния друг на друга событий реальной жизни и медиаиндустрии. В широком смысле под информационными источниками понимают как интернет-ресурсы, так и печатные издания, среди которых можно выделить комикс-индустрию как особый феномен массовой культуры. Как один из популярнейших жанров современной культуры, комикс играет далеко не последнюю роль в формировании политического сознания, отражая реалии и тенденции мировой действительности. Специфика его воздействия на общество определяется тем, что в его структуре присутствуют элементы двух разнородных систем – вербальной и пиктографической.

Результаты: Особенно ярко можно проследить отражение существующих реалий в комиксах в специфические периоды мировой истории, отмеченные следующими событиями:

1) адаптация еврейских мигрантов в США;

2) вступление США во Вторую мировую войну;

3) развитие движения феминизма;

4) борьба с расовой дискриминацией.

В различные периоды авторы комиксов освещали возникающие политические веяния, все больше вовлекая граждан в освоение политических тенденций и оказывая влияние на их восприятие действительности.

Выводы: Комикс-индустрия в США развивалась непосредственно под влиянием политических волнений. Она способствовала лучшей адаптации граждан к существующим реалиям благодаря отражению острых вопросов, а также простой форме воспроизведения информации, популярной как среди детей, так и у взрослой части населения.

Ключевые слова: комикс; комикс-индустрия; США; феминизм; миграция; супергерой; патриотизм; расовая дискриминация.

Comics as a Reflection of American Reality

Maklakova Anastasiia Yurievna – B. Sc., independent researcher, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: anastasiiamak@gmail.com

Abstract

Background: Today, people from different socioeconomic, geographic, and cultural backgrounds have an access to the abundance of information freely available through the Internet, social media, TV and newspapers. Consequently, events in real life and in the media industry have a significant impact on each other. Among the variety of information sources and forms, one can highlight the comics industry as a special phenomenon of mass culture. Being one of the most popular genres of modern culture, comics play an important role in the formation of political consciousness and awareness. Through comics’ simple structural elements, both verbal and pictographic, the reality of the world is accurately portrayed.

Results: Several periods of American history are easily traced in comics:

1) the adaptation of Jewish migrants in the United States;

2) the US accession to World War II;

3) the development of the feminist movement;

4) the fight against racial injustice and discrimination.

Throughout different times, the comic book authors covered emerging political trends involving more and more citizens in the development of political waves and influencing their perception of reality.

Conclusion: Comic books industry in the United States has developed directly under the influence of political unrests. Through an accurate reflection of critical issues, the comics aided people with the adaptation to existing realities. Comics surged in popularity due to their simple structural form, thus becoming a huge success among children and adults alike.

Keywords: comics; comics industry; USA; feminism; migration; superhero; patriotism; racial discrimination.

С древнейших времён люди использовали рисунок как способ передачи информации. Пещера Альтамира в Испании, а также петроглифы Онежского озера и «Газетный камень» штата Юта, США являются ярким доказательством стремления людей передавать свои знания и истории через графические изображения. Постепенно инструменты передачи информации через рисунок эволюционировали от натуральных минеральных красок к фломастерам и гелевым ручкам, а затем и вовсе перешли на уровень компьютерной графики. С расширением базы возможностей сами виды творчества также приняли иные формы. На сегодняшний день самым популярным проводником информации в мире иллюстраций является комикс.

Слово «комикс» (от англ. comics) у русскоязычного читателя вызывает ассоциацию с таким содержательным признаком жанра, как комичность. Однако он характеризует жанр комикса лишь в ранний период его развития. После двадцатых годов двадцатого века разнообразие сюжетов комиксов значительно расширилось, в связи с чем внутренняя форма слова перестала являться определяющей. Наиболее полное определение комиксу дал один из первых французских исследователей данного жанра П. Фрэно-Дерюэль: «Форма образного повествования, комикс, представляет собой произведение, неотъемлемой частью которого является последовательность картинок, сопровождаемых текстом или без него и дополненных различными идеографическими знаками» [6, с. 51–77].

Несмотря на то, что формальные черты комикса зарождались и проявлялись в истории развития визуального искусства как такового в европейских странах, комикс в том виде, в котором он нам знаком сегодня, возник в США в конце девятнадцатого века и стал медиа именно в Америке [1]. В конце девятнадцатого века законченные черты, такие как панели, кадры, структура, комиксам придали газетные издания. Газеты в этот период времени, когда практически все население США уже умело читать, были важнейшим источником информации, распространяемым повсеместно. К тому же американская культура – это культура мигрантов, и веселые картинки на последней полосе помогали людям социализироваться, лучше понимать язык, осваивать культуру страны, в которой они оказались [1]. Таким образом, комикс постепенно становился международным средством общения.

В собственном смысле слова комиксы получили свое развитие во многом благодаря крупным нью-йоркским газетам, в которых они печатались в девяностых годах двадцатого века. Два главных источника комиксов – книга и газета – разделили читателей на две группы. Как преемник книги с картинками, комикс-буки адресовались в основном юным читателям, в то время как комикс, который являлся неотъемлемой частью ежедневной газеты, был более взрослой формой повествования. Со временем, когда комикс-буки окончательно заменили газетные комиксы, возрастная грань между читателями стерлась, что позволило комикс-индустрии объединить аудиторию самых разных возрастов.

Одним из самых важных моментов в истории американской поп-культуры считается появление супермена, придуманного еврейскими подростками из Кливленда, штат Огайо, Джерри Сигелом и Джо Шустером, в «Action Comics» в июне 1938 года.

Наделенный удивительными способностями причудливый герой с другой планеты, который выдает себя за человека и совершает подвиги на благо людей, Супермен стал одним из главных вымышленных героев Америки всех времен. Популярность Супермена была мгновенной, потому что люди, пережившие Великую депрессию, увидели в нем своего выдуманного спасителя. Чтобы использовать свою невероятную силу в борьбе за правду и справедливость, супермен притворяется Кларком Кентом – невзрачным журналистом городской газеты. Это не могучий герой в духе Геракла, супермен ведет себя как идеальный американец. Супермен пришелец, инопланетянин, прилетевший с другой планеты. Он бежал на землю, бросил все, что у него было. Весьма значимым было то, что способности Супермена проявлялись лишь на Земле, в то время как в космосе, под солнцем своего родного Криптона, он был не сильнее обычного землянина. Поэтому он был воплощением «американской мечты» – грезы о том, что в США каждый мигрант может стать сильнее, богаче и важнее, чем был на родине [12].

В его фантастической биографии была зашифрована судьба многих мигрантов, сбежавших в США из других стран и ставших украшением своей новой родины. Тимоти Аарон Певи полагал, что Сигел и Шустер «создали персонажа-иммигранта, который желал соответствовать американской культуре, как американец», что, по его мнению, является весьма важным аспектом американской личности [11].

Супермен превращается в культовый образ американского образа жизни. Супермен как иммигрант в стране равных возможностей и американской мечты – одна из популярных метафор, прослеживающихся в истории супергероя с другой планеты. Если убрать все детали, остается чужак в чужой земле, который хочет быть частью мира, а не просто одиноким пришельцем. И это основа Америки.

Необходимость супергероев в сознании людей особенно сильно начала выражаться в конце 1930-х годов. В это время комиксы в основном рисовали дети мигрантов, евреи, которые особенно переживали за происходящее на международной арене. И, поскольку война тревожила все население США, а звездно-полосатый флаг всегда был мощным символом американского духа, вскоре должен был появиться значимый патриотический персонаж.

За 9 месяцев до того, как США официально вступили во Вторую мировую войну, два еврея, Джо Саймон и Джек Керби, создали персонаж, который был к ней готов. Капитан Америка – супергерой издательства Marvel, целенаправленно созданный патриотический персонаж. Он стал важным инструментом пропаганды силы американского духа и готовности бороться.

В первом выпуске комиксов о Капитане Америке была рассказана история его появления: слабый, но храбрый молодой человек Стив Роджерс становится волонтёром в правительственном эксперименте — и получает суперсилу с помощью чудесной сыворотки. Ученого, придумавшего сыворотку, убивает немецкий шпион — так что Роджерс остаётся единственным в своем роде. В самих комиксах обращение «Капитан Америка» применяется к любому, кто выбран правительством США носить костюм и щит. Почти всю историю публикаций персонажа Стив Роджерс одет в костюм, раскрашенный на мотив американского флага, и вооружен неразрушимым щитом, который можно использовать в качестве оружия.

В то время, когда Америка официально воевала, батальон супергероев также был готов защитить страну. Во время Второй мировой войны 70 миллионов американцев читали комиксы. Комиксы были в каждом четвертом журнале, отправленном заграницу во время войны, их продавали в 10 раз больше, чем журналы и газеты. За эти годы, по разным оценкам, экземпляров комиксов про Капитана Америку было продано около 210 миллионов в 75 разных странах.

Солдаты и офицеры обожали комиксы, где участвовал Капитан Америка. Супергерой-военный, который борется с фашизмом, создал определенные проблемы репутации супермена, ведь он бы за один день мог закончить войну, если бы захотел это сделать. Поэтому создатели супермена Сигел и Шустер отправили своего героя в военкомат. Супергерой с суперсилой и рентгеновским зрением так страстно хотел помочь своей стране, что стал читать таблицу для проверки зрения в соседнем кабинете. В итоге его признали негодным для службы. Именно в этот момент в комиксах появляется фраза, призывавшая к силе простого американского военного «Америке не нужен супермен, чтобы выиграть войну!» [4].

Благодаря сильному патриотическому контексту, который несет в себе Капитан Америка, казалось, что он стал супергероем на все времена, подняв планку для всей индустрии [8]. Однако, когда война закончилась, популярность персонажа уменьшилась, и к 1950 годам его перестали использовать, за исключением неудачного возрождения в 1953 году.

После войны все супергерои постепенно теряли свою прелесть. Солдаты, вернувшиеся с войны, принялись дальше читать комиксы, однако им не очень хотелось читать про ребят в трико, которые носят маски и разъезжают на автомобилях. Они искали что-то более серьезное и взрослое. Герои, как Капитан Америка, потеряли смысл существования. Он послужил своей стране, сделал то, что должен был сделать, осуществил свою миссию, но его время прошло.

Хотя истории о супергероях DC Comics и Marvel поднимали актуальные проблемы, авторский коллектив из одних мужчин был плохо подготовлен к новому движению, возникшем в 1970 годах.

Женские группы активно проявили себя в Нью-Йорке, где Коалиция работников искусства среди своих «13 требований», выдвинутых перед музеями, назвала необходимость «преодолеть несправедливость, веками проявляемую по отношению к художницам, установив при организации выставок, приобретении новых экспонатов и формировании отборочных комитетов, равную представительную квоту для художников обоих полов». Вскоре возникла «группа влияния» под названием «Художницы бунтуют», протестующая против дискриминации женщин на ежегодных экспозициях в Музее Уитни. Члены группы ратовали за то, чтобы процент участниц был повышен с 7 до 50 процентов [10, с. 98–112].

Феминистское движение повлекло за собой различные изменения в западном обществе, в том числе предоставление женщинам права голоса в выборах; право подавать заявление на развод; право на владение имуществом; право женщин на контроль над собственным телом и право решать, какое медицинское вмешательство для них допустимо, в том числе выбор противозачаточных средств, аборты и другое [3, с. 3–11].

Интенсивное и яркое развитие движения за права женщин не могло обойти стороной индустрию комиксов. В большинстве комиксов 1940 годов женщины играли роль подружек, которые либо мешали, либо постоянно попадали в ситуации, когда их нужно было спасать.

До войны были супергероини комиксов, включая Ольгу Мессмар, девушку с рентгеновским зрением, невидимую Скарлет Онил и мисс скорость. Но супергероиней, которую ждала Америка, стала Чудо-женщина. Чудо-женщина – это Диана, принцесса амазонок райского острова, острова анклава бессмертных женщин, которые жили в изоляции в Бермудском треугольнике последние тысячи лет. Самую знаменитую женщину-супергероя на самом деле создал мужчина.

Уильям Марстон был психологом, создателем аппаратуры, измеряющей систолическое давление крови, что было важным для создания детектора лжи. Опыт работы Марстона убедил его, что женщины честнее и надежнее мужчин, и могут работать более эффективно. Он также считал, что женщины эмоционально намного сильнее, и что однажды Америка станет страной матриархата: «Чудо-женщина является психологической пропагандой для нового типа женщин, который должен, я считаю, править миром» [7].

Большое влияние на создание и дальнейший образ Чудо-женщины оказали любимые женщины Марстона, с которыми он жил в полигамном браке. Его жена была кузиной одной из самых влиятельных фигур в движении за права женщин. Интересным фактом является то, что после смерти Уильяма женщины продолжали жить вместе, то есть Марстон выглядит не как мужчина, который свел двух женщин, ревновавших его друг к другу, а, скорее, как катализатор их союза, что только подчеркивает черты феминизма в данном треугольнике.

Внушительное использование бондажа, по задумке, олицетворяет подвиг суфражисток, приковывающих себя в знак протеста к перилам, воротам и заборам, что неоднократно подвергалось критике со стороны феминисток, которые считали связывания Дианы унизительным [5, с. 28–30].

Чудо-женщина создавалась не только как персонаж с интересным прошлым, сильным характером и выдающимися способностями, но и в первую очередь как ролевая модель, способная донести идеалы феминизма как до робких девочек, так и до мальчиков. Мужчины супергерои работали мощными кулаками и оружием, а Чудо-женщине Марстон дал более совершенное оружие. Ее лучшим оружием, кроме мозгов, было лассо правды. Те, кто в него попадал, не просто говорили правду, они должны были делать все, что она им скажет. Эти истории были наполнены сексуальностью, гендерными вопросами и проблемами политической иерархии [7].

Чудо-женщина была создана, чтобы продвинуть идеи демократии, научить людей бороться с силами международной тирании. И все эти идеи Марстон сумел воплотить в жизнь, ведь уже не первое десятилетие, смотря на Чудо-женщину, мы буквально видим икону феминизма и американский флаг.

Помимо вопроса о правах женщин, в США существовала не менее острая проблема восприятия людей в контексте расовых различий. В ряде южных штатов США века рабства и десятилетия сегрегации создали правовую и политическую систему, которая характеризовалась господством белых. Официально расовая сегрегация не существовала с момента принятия в 1865 году 13-й поправки к американской конституции, которая запрещает рабство. К первыми признакам расовой дискриминации можно отнести отдельные школы для детей с разным цветов кожи, запреты на совместное размещение в отелях, разделение сферы услуг на кафе и рестораны для «белых» и «цветных». В штате Монтгомери существовал закон, запрещающий чернокожим занимать первые четыре ряда в общественном транспорте, которые были определены как «места для белых», и обязующий их освобождать места заднего ряда для белых пассажиров [2].

С 1951 года по 1964 год в США прошло несколько волн протестов и забастовок против расовой дискриминации, которую начал чернокожий житель штата Канзас Оливер Браун, подав иск против городского школьного совета от имени своей восьмилетней дочери. В иске Браун указал, что его дочь должна учиться в школе для белых, которая находится в 5 кварталах от дома, в отличие от «черной школы», которая располагалась фактически на окраине города. После отклонения иска Брауна другие чернокожие родители подали аналогичные иски как в Канзасе, так и в других штатах. 1 декабря 1955 года чернокожая женщина Роза Паркс не уступила место белому мужчине в Монтгомери, тем самым начав бойкот представителей движения по защите гражданских прав в США, который принял новые обороты после убийства водителем чернокожего пассажира. Чернокожие владельцы машин перевозили «братьев по коже» своими силами, без какой-либо платы. Афроамериканцы 381 день поддерживали бойкот, который был назван «Ходьбой во имя свободы». Бойкот был отмечен агрессивными методами борьбы городских властей с активистами. Однако в декабре 1956 года сегрегацию городских автобусов в Монтгомери отменили законодательно. На это решение расисты ответили террором: расстрелом автобусов, взрывом самодельной бомбы в квартале с чернокожими жителями и избиением чернокожих [2].

2 июля 1964 года президентом США Джонсоном был подписан принятый Конгрессом Закон о гражданских правах 1964 года, который запретил расовую дискриминацию в сфере торговли, услуг и приеме на работу. Но, несмотря на законодательное равенство людей с разным цветом кожи, в одночасье от расовой дискриминации избавиться было невозможно (собственно, проблема расизма актуальна и по сей день). Для того чтобы принять чернокожих граждан как полноценную часть общества, обществу был нужен некий катализатор этого процесса. Таким своеобразным катализатором стала культура комиксов.

В 1970 году DC представили обновленную версию Зеленого фонаря, решив, что несправедливо обходить стороной защиту афроамериканцев. В этой версии Зеленый фонарь помогал всем героям независимо от цвета их кожи.

Даже супермен столкнулся с проблемой расовых отношений, когда журналистка Лойс Лейн, в которую по истории комиксов был влюблен Кларк Кент, стала черной, чтобы написать сюжет о гетто в Метрополисе [9].

В 1964–1965 гг. можно было увидеть сцены на улицах, где не все второстепенные персонажи комиксов Marvel были белыми. Такие мелочи, как участие в истории чернокожего полицейского или врача, подчеркивали то, за что боролись Marvel Comics – разнообразие культуры. В начале 1960-х годов это имело весомое значение и впоследствии принесло свои плоды.

В 1966 году главные художники издательства Стен Ли и Джек Кирби представили зрителям первого черного супергероя – Черную Пантеру. Т’Чалла – преемник многовековой династии правителей африканского королевства Ваканда и лидер Клана Пантеры. Он является непререкаемым авторитетом. Кстати, Черная Пантера – самый богатый супергерой во всех вселенных комиксов. Его состояние приблизительно оценивается в 500 млрд. долларов, куда уж до него белым Брюсу Уэйну или Тони Старку.

Сразу после черной пантеры в Marvel появился еще один чернокожий персонаж – Люк Кейдж. По легенде Кейдж был сложным подростком, так как вырос в самом опасном и преступном районе Нью-Йорка – в Гарлеме. В комиксах про невероятно сильного супергероя с черным цветом кожи присутствует тема расизма, из-за которой во многом он и был наделен суперспособностями. В связи с ложными обвинениями Люк попал в тюрьму, где ему предложили смягчить наказание, если он согласится на участие в эксперименте «Сверхчеловек». Люк согласился, но охранник сразу невзлюбил Люка, будучи расистом, и во время опыта он вывел из строя приборы и сорвал эксперимент. Эксперимент окончился неудачно, и в лаборатории прогремел взрыв. Однако Люк Кейдж не погиб, а стал обладателем огромной силы и непробиваемой кожи. [9]

Новые персонажи Marvel вдохнули в комиксы новую жизнь. Они были сильны, неуязвимы и могущественны, но главное – они были главными героями новых выпусков комиксов, имея черный цвет кожи. Разумеется, это не могло не дать свои плоды – резко уменьшилось количество противоречий между белым и цветным населением, стало меньше локальных конфликтов, чернокожих людей более охотно стали принимать на работу, зачастую на руководящие должности, да и полиции стало дышать попроще. С этого момента начинается новая эра в индустрии комиксов, где нет расовых стереотипов и дискриминации.

На протяжении долгих лет печатные комиксы помогали людям адаптироваться к ситуации на политической арене, давали возможность разделить радость побед и общее горе путем чтения рассказов с картинками. Они меняли и продолжают менять представление о возможностях человека и о его месте в мире. Благодаря компьютерной графике и спецэффектам, индустрия кино помогла возродить актуальность таких супергероев, как супермен, бетмен через телеэкраны. Постепенная модернизация и приближение старых и знакомых всем супергероев к современному миру вернули гражданам США желание покупать и читать комиксы, следить за развитием историй любимых героев через фильмы и Интернет. Вернули тему «Американской мечты» и надежды на светлое настоящее и будущее.

На страницах изданий печатных изданий имеется множество подтверждений того, насколько актуально отражение событий реального мира в комикс-индустрии. Так, 11 сентября 2001 значение слов «смотри в небо» навсегда изменилось, а фантастический мир комиксов смешался с реальностью. Любой, кто в детстве читал комиксы, видел многочисленные разрушения Нью-йоркских зданий, но к такой реальности никто готов не был. Во вселенной Marvel человек-паук постоянно крутится вокруг высотных зданий, и издатели решили, что необходимо высказаться о разрушении башен-близнецов. «Только безумец мог придумать и захватить самолеты. Мир нормальных людей всегда уязвим для безумцев. Нам не понять, что они придумают. Мы не можем это понять. Не можем предотвратить. Не можем остановить. Но теперь мы тут. Вы нас не видите, но мы тут» [9]. Персонажи Marvel стали теми, кто духом был рядом со спасателями, разбирающими завалы, помогали врачам, полиции и всем, кто там был. Суть этого комикса и причина его появления была в том, что все персонажи комиксов после такой трагедии могли только собраться вместе и начать плакать. Они были бесполезны. Они ничего не могли. Америка объявила войну терроризму. И поэтому новый фильм о Бетмене стали позиционировать как главный инструмент в этой войне. Фильмы Кристофера Нолана о темном рыцаре стали ответом на панику после 11 сентября. Они о войне, в которой нет государств. Есть человек, есть враг, которого не видно, он повсюду.

Комиксы отражали в себе не только политическую действительность, но и моральные ценности, которые тоже менялись с изменением общества. Новым этапом для Marvel стала популяризация персонажей людей Х, которые в отличие от всех героев издательства уже родились мутантами. Эти истории были направлены на борьбу с нетерпимостью окружающих, к принятию человека таким, какой он есть на самом деле. Интересно, что дети и молодежь заметили этот подтекст моментально. Они осознали, что мир намного сложнее, чем кажется с первого взгляда. Все герои люди Х абсолютно разные, но борются за единую цель. Успех людей Х основан на том, что в них можно найти все, что угодно: это история про то, что нужно любить различия, каким бы ты не родился, это лучшая метафора про молодых геев, история про единение. Ранее в комиксах не откровенничали об ориентации героев. Все изменилось с приходом людей Х. Именно в их вселенной появился первый супергерой гей, который впоследствии даже выходит замуж. В 2013 году культура дошла до той точки, когда такое стало возможно даже в комиксах.

Многие годы все говорили, что комиксы – это для детей, но время показало, что это вовсе не так. Да, действительно, комиксы с самого детства воспитывают в детях чувство ответственности, показывают, что хорошо, а что плохо, как поступать правильно, а чего делать не стоит. Однако во время великой депрессии создатели супермена и подумать не могли, какое влияние обретет их персонаж. Супергерои не просто повсюду, их качества важны как никогда. Все знают этих персонажей: от Лос-Анджелеса до Тайвани, и в душе они знают, что сила супергероя в том, чтобы поступать правильно, жертвовать собой, чтобы помочь людям. Где есть борьба, где есть беда, есть люди в костюме супермена. Это символ надежды. Если кто-то борется за права в другой стране, если кого-то преследуют, он надевает эту футболку, он становится неуязвимым. Супергерои процветали во времена величайших трудностей: во время депрессии люди боялись, что не смогут выжить, они боялись, что втянутся в мировую войну и потеряют свободу, в атомный век они боялись радиации, сегодня мы боимся террористов. И от всех этих наших страхов нас спасают супергерои, которые всегда побеждают.

Благодаря развитию комикс-индустрии в соответствии с политическими реалиями комиксы становились своего рода зеркалом американской действительности, дававшим возможность американцам вне зависимости от возрастной и гендерной принадлежности познавать окружающие события и лучше адаптироваться к новым веяниям на политической арене.

Литература

1. Дмитриева Д. Лекция, посвященная американскому комиксу в книжном магазине «Фаланстер». – Москва. – 14.03.2015.

2. Киселев В. Ненасильственный опыт движения за гражданские права в США // Институт философии российской академии наук. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://iphras.ru/uplfile/ethics/biblio/N/3.html (дата обращения 11.04.2016).

3. Beasley C. What is Feminism? – New York: Sage. – 1999. – pp. 3–11.

4. Chabom M. Интервью для «National Endowment for the Humanities». – New York, USA. – 2013.

5. Daniels L. Wonder Woman: The Completely History // Chronicle Book. – 2004. – pp. 28–30.

6. Fresnault-Deruelle P. Aspects de la bande dessinée en France // Comics and

Visual Culture. La bande dessinée et la culture visuelle. – München. – 1986. – pp. 51–77.

7. Hendrix G. Out of Justice // The New York Sun. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://www.nysun.com/arts/out-for-justice/67866/ (дата обращения 25.04.2016)

8. Kirby J., Simon J. Captain America Comics, #1 // Marvel. – USA. – 1945.

9. Lee S. Интервью для «National Endowment for the Humanities». – New York, USA. – 2013.

10. Mills S. Postcolonial Feminist Theory. // S. Jackson and J. Jones. Contemporary Feminist Theories // Edinburgh: EdinburghUniversity Press. – Edinburgh. – 1998.

11. Pevey T. A. From Superman to Superbland: The Man of Steel’s Popular Decline Among Postmodern Youth // GeorgiaStateUniversity – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://scholarworks.gsu.edu/cgi/viewcontent.cgi?referer=https://www.google.ru/&httpsredir=1&article=1018&context=english_theses (Дата обращения 16.03.2016)

12. Shuster J., Sheldon M. Action Comics, #1 // DC. – USA. –1938.

References

1. Dmitrieva D. Lecture “American Comics” [Amerikanskiy komiks] in the bookstore “Falanster”. Moscow, 14.03.2015.

2. Kiselev V. Non-Violent Experience of the Civil Rights Movement in the US [Nenasilstvenniy opit dvizheniya za grazhdanskie prava]. Available at: https://iphras.ru/uplfile/ethics/biblio/N/3.html (accessed 11.04.2016).

3. Beasley C. What is Feminism?New York, Sage, 1999, pp. 3–11.

4. Chabom M. Interview for “National Endowment for the Humanities”. New York, USA, 2013.

5. Daniels L. Wonder Woman: The Completely History. Chronicle Book, 2004, pp. 28–30.

6. Fresnault-Deruelle P. Aspects de la bande dessinée en France. Comics and

Visual Culture. La bande dessinée et la culture visuelle. München, 1986, pp. 51–77.

7. Hendrix G. Out of Justice. Available at https://www.nysun.com/arts/out-for-justice/67866/ (accessed 25.04.2016)

8. Kirby J., Simon J. Captain America Comics, #1.Marvel, USA, 1945.

9. Lee S. Interview for “National Endowment for the Humanities”. New York, USA, 2013.

10. Mills S. Postcolonial Feminist Theory. Contemporary Feminist Theories. Edinburgh, EdinburghUniversity Press. 1998.

11. Pevey T. A. From Superman to Superbland: The Man of Steel’s Popular Decline Among Postmodern Youth. Available at https://scholarworks.gsu.edu/cgi/viewcontent.cgi?referer=https://www.google.ru/&httpsredir=1&article=1018&context=english_theses (accessed 16.03.2016)

12. Shuster J., Sheldon M. Action Comics, #1. DC, USA, 1938.

© А. Ю. Маклакова, 2018

Новый номер!

УДК 159.9; 530.1

Гарипова Элина Эльдаровна – бакалавр лингвистики, переводчик, независимый исследователь.

E-mail: linagaripova@bk.ru

Авторское резюме

Состояние вопроса: Разгадка феномена сознания – одна из основных проблем для целого ряда сфер научной деятельности. Ученые предпринимают попытки воссоздания работы мозга с помощью компьютерного моделирования, но ответа на вопрос, «что есть наше сознание и каким образом оно функционирует?» пока еще нет. Специалисты в области искусственного интеллекта занимаются моделированием мозговой деятельности и демонстрируют определенные успехи, однако споры о природе сознания не утихают. Создание квантового компьютера сулит новые возможности для машинного обучения благодаря мгновенному манипулированию колоссальным объемом данных и, как предполагается, сможет пролить свет на понимание работы сознания.

Результаты: В научных кругах существуют различные мнения и теории относительно природы сознания. Одним из новых направлений в изучении этого феномена является квантовая теория, согласно которой в работе сознания и в квантовой механике существуют общие закономерности. Исходя из концепции Эверетта, сознание играет основную роль в разделении «параллельных вселенных», а различные состояния мира проявляются как компоненты суперпозиции. Данная интерпретация находит отражение в исследованиях по разработке квантового компьютера, основой работы которого является квантовый параллелизм, позволяющий производить множество вычислений одновременно, а также принцип суперпозиции. Квантовая теория дает возможности для экспериментальных исследований в области нейробиологии – в частности, в изучении работы внутриклеточных структур и поиске спинов атомов, отвечающих за долговременное хранение информации в мозгу.

Выводы: Развитие интеллектуальных систем и мощной технологической базы играет значительную роль в изучении работы сознания. Важнейшей задачей современных исследований является доказательство или опровержение причастности квантовых процессов к формированию сознания.

Ключевые слова: сознание; искусственный интеллект; компьютерное моделирование; квантовый компьютер; квантовый параллелизм; суперпозиция; квантовое туннелирование.

The Role of Quantum Mechanics in the Study of the Phenomenon of Consciousness and the Modeling of the Mind

Garipova Elina Eldarovna – B. A., translator, independent researcher.

E-mail: linagaripova@bk.ru

Abstract

Background: The solution of the consciousness phenomenon is one of the main issues in various fields of scientific activity. Scientists make attempt to recreate the work of the brain by means of computer modelling, but there is still no answer to the question: “What is consciousness and how does it work?”. Artificial Intelligence experts are engaged in modeling brain activity and demonstrate significant progress, but the nature of consciousness is in dispute. The quantum computer creation gives new opportunities for machine learning by instantly manipulating an enormous data amount, and is supposed to provide insight into the work of consciousness.

Results: There are different opinions and theories on the nature of consciousness in academic circles. One of the new trends in the study of this phenomenon is the quantum theory. According to this theory, there are common patterns between the work of consciousness and the quantum mechanics. The Everett concept presupposes that consciousness plays a major role in the separation of “parallel universes”, and various states of the world manifest themselves as components of superposition. This interpretation is reflected in studies on the development of a quantum computer, based on superposition principle and quantum parallelism, which allows a large number of calculations simultaneously. Quantum theory provides the opportunity for experimental research in the field of neuroscience, in particular, in the study of the work of intracellular structures and the search for spins of atoms responsible for the long-term storage of information in the brain.

Conclusion: The development of intelligent systems and a powerful technological base plays a major role in the study of the work of consciousness. Experts conduct experiments that focus on important aspects of this problem.

Keywords: consciousness; Artificial Intelligence; computer modelling; quantum computer; quantum parallelism; superposition; quantum tunneling.

Исследования в области искусственного интеллекта в последнее время привлекают чрезвычайно большой интерес. Наряду с этими исследованиями в крупнейших лабораториях мира ведутся «поиски» локализации сознания и его механизмов, поскольку этот феномен в основополагающей мере связан с интеллектом. В связи с тем, что большинство успешных экспериментов в этой области оказались возможными только при достаточно большой компьютерной мощности, квантовые компьютеры стали основной целью передовых исследовательских центров. И, возможно, именно такие системы прольют свет на процессы, связанные с ментальной деятельностью мозга. Основной упор в области искусственного интеллекта делается на обучение роботов автономному функционированию, но смогут ли компьютеры демонстрировать сознательную деятельность в полной мере и почему феномен сознания остается неразгаданным? Проблема постижения природы сознания является одной из наиболее актуальных в психологии, философии, медицине и теперь уже физике. Точного определения этого феномена пока не существует, но есть некоторые его описания, одно из которых гласит, что под «сознанием» понимается последовательность сознательных или бессознательных мыслей, чувств, эмоций, из которых состоит ментальная жизнь. Спенсер рассматривает сознание как известную внутреннюю перемену: «Все согласно принимают, что без перемены сознание невозможно: когда перемена в сознании прекращается, – прекращается и сознание. Но если непрерывная перемена – есть то условие, при котором одном только возможно продолжение сознания, то отсюда следовало бы вывести, что все разнообразные явления сознания должны сводиться на перемены» [1, c. 1]. Между этим Спенсер также утверждает, что «сознание есть не просто последовательность перемен, но правильная последовательность перемен – последовательность перемен, комбинированных и расположенных особенным образом. Перемены образуют сырой материал сознания, а развитие сознания есть организация их» [1, с. 1]. Последнее описание можно соотнести с примером вычислительных машин, о которых речь пойдет дальше.

Основной функциональной единицей мозговой активности является нейрон. Определенные нейронные возбуждения порождают наши действия, чувства, эмоции и составляют картину окружающего мира, за которые отвечают различные участки мозга. Не все психические процессы связаны с сознанием, в частности явления, не воспринимаемые субъективно, относятся к бессознательным. «Благодаря этой субъективной окраске мы можем различать наши психические процессы по их сложности и тем или другим присущим им особенностям» [1, с. 2]. Сознательные процессы различаются по присутствию их в сознательной сфере и по степени сложности характера представлений, наивысшей из которых является состояние внутреннего мира, при котором человек обладает способностью произвольно вводить в сферу сознания представления, существовавшие в этой сфере ранее, и анализировать собственные психические процессы. Согласно Сёрлю, «ментальные феномены причинно обусловлены процессами, происходящими в мозге, и являются свойствами мозга и, вероятно, всей остальной нервной системы» [8, с. 10]. Соответственно, мозг обусловливает сознание, а сознание – лишь свойство, присущее мозгу. Однако в то же время Сёрль высказывает и такую точку зрения: «Если ментальные и физические феномены находятся в отношении причины и действия, то как одно может быть свойством другого и не значит ли это, что сознание причинно обусловило само себя?» [8, с. 11], сравнивая причинную обусловленность некоторого свойства предмета поведением элементов на микроуровне с причинно обусловленными ментальными феноменами, происходящими в мозге на нейронном или модульном уровне.

Сторонники сильного искусственного интеллекта утверждают, что мозг и есть компьютер, тогда как сознание – одна из программ, которые выполняет мозг. То есть сознание существует тогда, когда программы, заложенные в компьютер, являются правильными. На сегодняшний день алгоритма, демонстрирующего работу сознания, пока нет, однако Герберт Саймон, ученый из университета Карнеги-Меллона, заявляет, что мыслящие машины уже существуют: «интеллект есть всего лишь манипуляция физическими символами и не связан существенным образом с какой-либо биологической или физической аппаратурой» [8, с. 19]. Согласно его мнению, интеллект присущ любой системе, способной правильно управлять физическими символами. К примеру, шахматные машины, воспринимаемые как «разумные», основываются на книжных знаниях и выполняют быстрые вычисления, тогда как живой игрок производит суждения, базирующиеся на более медленной сознательной реакции. Сёрль предлагает задать следующий вопрос и сам на него отвечает: «Достаточно ли для мышления выполнения правильной компьютерной программы с правильными данными на входе и выходе, конструирует ли это мышление? Нет». [8, с. 22] Он аргументирует это тем, что для того, чтобы обладать сознанием, цифровому компьютеру недостаточно одного только синтаксиса, важнейшим свойством в данном случае будет являться семантическое содержание, посредством которого компьютер сможет осмыслить себя и свои действия, основываясь не на одних символах, но и на их значениях.

Исходя из того, что сознание представляет собой формальные процессы, в компьютерах они будут происходить на таких уровнях, при которых у машин будет значительно больше шансов на выживание, чем у людей. Марвин Мински – ученый в области искусственного интеллекта из Массачусетского технологического института заявляет, что «следующее поколение компьютеров будет настолько разумным, что нам “повезет”, если они захотят оставить нас при себе в качестве домашних животных» [8, с. 18]. Однако это не столь правдоподобно, поскольку компьютер может лишь имитировать поведение человека согласно заданным задачам, тогда как для того, чтобы обладать сознанием, машина должна мыслить самостоятельно, без вмешательства человека. Следовательно, компьютер будет функционировать и развиваться под контролем человека и согласно его мотивам по крайней мере до тех пор, пока человек не откроет, что наш мозг является не единственной структурой для функционирования сознания.

В контексте философии создание более мощных компьютеров позволит открыть новые грани для понимания природы и функционирования сознания, и, возможно, даст человеку ответы на волнующие вопросы о бытие и его смысле. Но существуют и противоположные мнения. По Марксу, сознание является атрибутом социальной сферы жизни, и процесс мышления – это производное от системы социальной деятельности, и восполнить существующие в сознании каждого индивида пробелы невозможно лишь посредством интеллекта, для развития мышления и становления личности необходимо быть вовлеченным во все экзистенциональные сферы жизни – физиологические, психические, социальные [5]. Сёрль не исключает идею о существовании в других солнечных системах существ, обладающих сознанием, с иными биохимическими процессами. Другими словами, компьютерной системы недостаточно для воспроизведения этих процессов, поскольку сознание «должно обладать каузальной силой, эквивалентной по крайней мере силе мозга» [8, с. 25]. Вейценбаум утверждает, что успех реализации поставленных задач в области искусственного интеллекта будет заключаться в том, относится ли человек к так называемым системам обработки информации, или же является чем-то большим. Он придерживается взгляда, что «живой организм в значительной степени определяется теми задачами, с которыми он сталкивается. Перед человеком возникают задачи, с которыми никакая машина никогда не сможет встретиться. Люди и вычислительные машины не являются разными видами одного и того же рода» [2, с. 261]. Согласно его мнению, человек не является машиной и даже если в мозгу происходят вычислительные процессы, то механизмы вычисления отличаются от машинных.

Квантовая концепция сознания

В начале XX века в науке появилось новое направление, изменившее представления о реальности и давшее предпосылки для изучения и интерпретации концепции сознания с точки зрения квантовой механики. Сторонники теории квантового сознания полагают, что между квантовой теорией и феноменом сознания существует тесная взаимосвязь. М. Б. Менский, профессор отделения теоретической физики Физического института им. Лебедева РАН, в 2000 году впервые предложил квантовую концепцию сознания, за основу которой была взята многомировая интерпретация Эверетта, предполагающая существование «параллельных вселенных», в каждой из которых действуют одни и те же законы. Менский подчеркивает, что для того, чтобы квантовая механика стала логически полной, ее необходимо дополнить теорией сознания. Анализ квантовой механики и измерение квантовой системы приводит к некоторым парадоксам, для решения которых требуется включение сознания наблюдателя. Состояние квантового мира описывается как суперпозиция альтернатив и сознание их разделяет, то есть каждая составляющая суперпозиции характеризует картину одного из них в нашем сознании [4, с. 30]. В квантовой механике под суперпозицией понимается сумма двух и более состояний системы. Главной особенностью законов природы является их случайный характер, также и за основу теории квантового сознания взят принцип неопределенности: итог всегда зависит от наблюдения – в момент измерения нельзя однозначно предсказать точный исход, можно лишь предположить множество вероятных исходов. В модели квантового сознания отдельные компоненты суперпозиции могут моделировать классические альтернативы, на которые сознание разделяет состояние квантового мира. Информация, содержащаяся в каждой компоненте, представляет тогда одно из альтернативных «классических» состояний живого существа и его окружения». Согласно многомировой интерпретации Эверетта, любые состояния нашего мира могут сосуществовать как компоненты суперпозиции, эти сосуществующие состояния могут быть макроскопически различимыми. Иначе говоря, единственный объективно существующий квантовый мир – это суперпозиция различных классических миров. Эта особенность квантовой механики была экспериментально доказана для микроскопических систем – элементарных частиц и атомов, однако проверить это свойство на макроскопических системах не представляется возможным, но несмотря на это, причины, доказывающие неспособность макроскопических систем обладать этим свойством, отсутствуют.

Квантовый компьютер

Квантовый компьютер представляет собой устройство обработки информации со скоростью, в 100 миллионов раз превосходящей скорость работы обычного компьютера. Основной особенностью квантового компьютера является квантовый параллелизм, позволяющий мгновенно обрабатывать множество задач одновременно. В 1982 году было введено понятия квантовой машины Тьюринга – модели компьютера, способной описать любые квантовые вычисления. Дэвид Дойч, британский физик-теоретик, доказал, что вычислительная мощность компьютеров, использующих манипулирования атомами и молекулами, может превзойти возможности классических компьютеров. В 1994 году был открыт важнейший алгоритм, позволяющий квантовым компьютерам мгновенно производить факторизацию больших чисел. Принцип работы квантового компьютера заключается в объединении квантовых битов информации – кубитов – и приведение их в состояние запутанности. Поскольку кубиты чувствительны к шуму, необходимо создать когеренцию – изолировать их для того, чтобы сохранить их квантовые свойства. Научившись проводить квантовые вычисления с помощью кубитов, ученые смогут создать многозадачные квантовые компьютеры, способные проводить огромное число операций одновременно. Способность кубитов производить множество вычислений одновременно делает квантовый компьютер самым мощным из всех когда-либо существовавших. Пока такие устройства занимают большое пространство и выполняют лишь базовые вычисления, однако с их развитием ученые предвещают существенные перемены, в том числе способность компьютеров этого типа решить сложнейшее уравнение с колоссальным количеством переменных, описывающее большой взрыв. Согласно Дойчу, «квантовые компьютеры не предназначены для выполнения неалгоритмических операций, т. е. действий, выходящих за пределы возможностей машины Тьюринга, но в специфических случаях способны достигать более высокого быстродействия, чем обычная машина Тьюринга» [7, с. 364]. В таком компьютере эволюционируют квантовые состояния, являющиеся суперпозициями с большим числом компонентов. Каждый компонент суперпозиции несет некоторую информацию – к примеру, двоичное число. Эволюция всей суперпозиции обеспечивает одновременное преобразование всех этих вариантов классической информации. Но в реализации таких систем есть существенные трудности. Основной из них является декогеренция. Квантовые системы требуют абсолютного изолирования и необходимой температуры, поскольку они работают с квантовыми состояниями, предполагающими определенные условия для сохранения своих квантовых свойств и проведения квантовых вычислений. Любое колебание может нарушить эти процессы и изменить результаты вычисления. Вторая проблема заключается в сложности квантового программирования. Для моделирования квантовых явлений необходимы новые языки программирования. На данный момент используются промежуточные средства преобразования в языки квантовых компьютеров. Именно проблема ввода и вывода данных тормозит использование квантовых процессов.

Роджер Пенроуз – математик, физик-теоретик Оксфордского университета, придерживается мнения, что наш мозг представляет собой механизм более сложный и многогранный, в отличие от систем, оснащенных нейросетями и работающих на базе многочисленных программ и алгоритмов, и сознание нельзя описать с точки зрения современной физической теории. Пенроуз приводит небезосновательные доводы против устоявшегося научного подхода, из которого следует, что умственная деятельность – всего лишь результат сложнейших вычислений, включая сознательную деятельность, и описать процессы, происходящие в мозге, возможно с помощью логических алгоритмов и мощных программ. Этой теории придерживаются сторонники сильного искусственного интеллекта, ставящие своей целью создание модели разума. Пенроуз утверждает, что проявления сознательной деятельности мозга невозможно выразить в вычислительных терминах, и феномен сознания с точки зрения физики возможно будет описать только с появлением теории, суть которой выходит за рамки только лишь вычислений. Он показывает, что квантовая механика может иметь отношение к работе мозга, и что в мозге должны существовать процессы, определяющиеся квантово-механическими эффектами, тогда как вычислительными процессами можно описать бессознательную деятельность. Если предположение о том, что в мозге должны быть нейроны, чувствительные к одиночным квантам, верно, то квантовая механика играет важнейшую роль в функционировании мозга. Совместно со Стюартом Хамероффом – нейробиологом из Аризонского университета, Пенроуз выдвинул идею о возможной причастности микротрубочек нейронов к функционированию сознания, позволившую сделать предположение о том, что квантовая когерентность, необходимая для квантовой запутанности кубитов, может быть реализована именно в этих структурах клетки.

В области нейробиологии проводятся и другие исследования. С помощью новейших технологий в медицинских учреждениях предпринимают попытки «измерить сознание». Измерения проводятся с учетом внутренней динамики психических процессов в мозге, с помощью электроэнцефалограммы записывают колебания мозговых сигналов, которые, как известно, имеют электрический характер. Кристоф Кох описал метод измерения: «когда человек находился в сознательном или бессознательном состоянии, на мозг воздействовали с помощью транскраниальной магнитной стимуляции, активность мозга стимулировали с помощью ЭЭГ и подсчитывали индекс сложности пертурбации (внезапного изменения)». Индекс человека, находящего в сознании, был выше 0,31 [3, с. 111]. Многие нейробиологи выяснили, что «структура мыслей человека отражает потребность в теле, так же материализуются и системы машинного обучения» [6].

Физико-химический подход в изучении феномена сознания носит название редукционизм, и, несмотря на многочисленные открытия в этой исследовательской области, данное направление пока не дало существенных результатов. Однако Мэтью Фишер, физик из Калифорнийского университета в Санта-Барбаре, предположил, что «ядерные спины атомов фосфора могут служить рудиментарными кубитами мозга – из-за чего он способен работать по принципу квантового компьютера» [10]. Эту теорию относят к области квантовой нейробиологии, и она объясняет, как чувствительные квантовые состояния имеют свойство сохраняться в мозге длительное время. Основной задачей Фишера на данный момент является эксперимент по поиску спина ядра атома. По его мнению, квантовое свойство может влиять на продолжительность пребывания атома в когерентном состоянии. Когерентность теряется медленнее в зависимости от размера спина: «Чем меньше спин, тем меньше ядро взаимодействует с электрическими и магнитными полями, и тем медленнее теряется когерентность» [10]. На данный момент Фишеру удалось определить лишь фосфат кальция в качестве возможного соединения, который теоретически мог бы отвечать за хранение квантовой информации в нашем мозге на длительное время, но эксперименты продолжаются и, возможно, их результаты докажут или опровергнут причастность квантовой механики к сознанию.

Вопрос о том, является ли наш мозг подобием квантового компьютера, остается достаточно спорным, однако все же есть существенные аналогии. Поведение человека в весомой мере привязано к контексту; наши желания формируются через предоставляемые нам варианты выбора и не согласуются с логикой. В этом мы похожи на квантовые частицы. Попытки ученых исследовать пространство меньше атома безуспешны во многом из-за слабой технологической базы человечества. Чтобы рассмотреть объект детально, необходимо больше энергии. Увидеть невероятно маленькие частицы можно с помощью невероятно мощных приборов. Специалисты изучают элементарные частицы, которые образуются при столкновении других элементарных частиц с различными видами энергии. Возможность исследовать более быстрые процессы и более мелкие частицы появится при увеличении энергетического снабжения коллайдеров.

Единственность сознания может иметь что-то общее с квантовым параллелизмом. Вследствие того, что на квантовом уровне различные альтернативы могут существовать в линейной суперпозиции, одиночное квантовое состояние может состоять из большого числа различных событий, происходящих одновременно. Несмотря на схожие закономерности функционирования, квантовый компьютер не может обладать сверхсознанием (единство всех альтернатив как компонент суперпозиции), то есть получать информацию из других классических реальностей, поскольку «способностью прямого видения истины обладают только живые существа, а для того, чтобы осознать что-либо, необходимо получить информацию, способствующую изменению состояния сознания, из внешних источников». Но физики уверены: что-то существует за гранью нашего восприятия.

Таким образом, важнейшей задачей современных исследований является доказательство или опровержение причастности квантовых процессов к формированию сознания. Квантовое машинное обучение предполагает изучение методов машинного обучения, которые задействуют параллелизм квантовых компьютеров. К настоящему времени ясно лишь, что разработка квантовых компьютеров зависит от решения стоящих на пути к этому проблем, смогут ли специалисты воплотить все идеи в реальность – остается основным вопросом нашего века. И ответ на этот вопрос, возможно, откроет совершенно новые возможности для человечества.

Список литературы:

1. Бехтерев В. М. Сознание и его границы. – Казань: Типография Императорского университета, 1888. – 32 с.

2. Вейценбаум Дж. Возможности вычислительных машин и человеческий разум. От суждений к вычислениям. – М.: Радио и связь, 1982. – 368 с.

3. Кох К. Как зафиксировать сознание // В мире науки / Scientific American. – 2018. – № 1–2. – С. 110–114.

4. Менский М. Б. Сознание и квантовая механика. Жизнь в параллельных мирах. Чудеса сознания – из квантовой реальности. – Фрязино: Век 2. – 2011. – 320 с.

5. Мамардашвили М. К. Анализ сознания в работах Маркса. // Вопросы философии. – 1968. – № 6. – С. 14–25.

6. Массер Дж. Первостепенная задача квантовых компьютеров – усиление искусственного интеллекта // Geektimes – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://geektimes.ru/post/298709/ (дата обращения 15.03.2018).

7. Пенроуз Р. Новый ум короля: О компьютерах, мышлении и законах физики. М.: Едиториал УРСС, ЛКИ, 2015. – 402 с.

8. Сёрль Дж. Сознание, мозг и наука // Путь. Международный философский журнал. – 1993. – № 4. – С. 3–66.

9. Сёрль Дж. Сознание, мозг и программы // Аналитическая философия: становление и развитие / сост. А. Ф. Грязнов. – М.: Дом интеллектуальной книги, Прогресс-Традиция, 1998. – С. 376–400.

10. Уэллетт Дж. Новый поворот в квантовой теории мозга // Хабр – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://habr.com/post/372875/ (дата обращения 15.03.2018).

References

1. Bekhterev V. M. Consciousness And its Boundaries [Soznanie i ego granitsy]. Kazan, Tipografiya Imperatorskogo universiteta, 1888, 32 p.

2. Weizenbaum J. Computer Power and Human Reason. From Judgment to Calculation [Vozmozhnosti vychislitelnykh mashin i chelovecheskiy razum. Ot suzhdeniy k vychisleniyam]. Moscow, Radio I svyaz, 1982, 368 p.

3. Koch Ch. How to Fix Consciousness [Kak zafiksirovat soznanie]. V mire nauki. Scientific American (In the World of Science. American Scientific), 2018, № 1–2, pp.110–114.

4. Mensky M. B. Consciousness and Quantum Mechanics: Life in Parallel Worlds, Miracles of Consciousness from Quantum Reality [Soznanie i kvantovaya mekhanika. Zhizn v parallelnykh mirakh. Chudesa soznaniya – iz kvantovoy realnosti]. Fryazino, Vek 2. 2011, 320 p.

5. Mamardashvili M. K. Analysis of Consciousness in the Works of Marx [Analiz soznaniya v rabotakh Marksa]. Voprosy filosofii (Questions of Philosophy), 1968, № 6, pp. 14–25.

6. Musser G. Job One for Quantum Computers: Boost Artificial Intelligence [Pervostepennaya zadacha kvantovykh kompyuterov – usilenie iskusstvennogo intellekta]. Available at: https://geektimes.ru/post/298709/ (accessed 15 March 2018).

7. Penrose R. The Emperor’s New Mind: Concerning Computers, Minds and The Laws of Physics [Novyy um korolya: O kompyuterakh, myshlenii i zakonakh fiziki]. Moscow, Editorial URSS, LKI, 2015, 402 p.

8. Searle J. Minds, Brains, and Science [Soznanie, mozg i nauka]. Put. Mezhdunarodnyy filosofskiy zhurnal (Way. International Philosophical Journal), 1993, №4, pp. 3–66.

9. Searle J. Minds, Brains, and Programs [Soznanie, mozg i programmy]. Analiticheskaya filosofiya: stanovlenie i razvitie (Analytical Philosophy: Formation and Development). Moscow, Dom intellektualnoy knigi, Progress-Traditsiya, 1998, pp. 376–400.

10. Ouellette J. A New Spin on the Quantum Brain [Novyy povorot v teorii kvantovogo soznaniya]. Available at: https://habr.com/post/372875/ (accessed 15 March 2018).

© Э. Э. Гарипова, 2018