УДК 1 (091)

Караваев Эдуард Федорович – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет», доктор философских наук, профессор, профессор кафедры логики, Институт философии Санкт-Петербургского государственного университета, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: EK1549@ek1549.spb.edu

199034, С.-Петербург, Менделеевская линия, 5,

тел: +7-812-328-94-21, доб. 1844.

Никитин Владимир Евгеньевич – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет», кандидат философских наук, доцент, доцент кафедры онтологии и теории познания, Институт философии Санкт-Петербургского государственного университета, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: vladislav.nik@gmail.com

199034, С.-Петербург, Менделеевская линия, 5,

тел: +7-812-328-94-21, доб. 1845.

Авторское резюме

Задача исследования: Показать, что процессы иерархизации и деиерархизации в концепции синергетической философии истории можно рассмотреть более адекватно, если для описания «всепроникающей», повсюду и всегда присутствующей случайности использовать те средства, которые имеются в современной символической логике и теории вероятностей.

Состояние вопроса: Наиболее важны в этом отношении результаты, полученные Д. Канеманом и А. Тверски, а также результаты, полученные Н. Н. Талебом. В их работах убедительно показано, как мы, «одурачивая самих себя», подменяем нашими средствами репрезентации случайности (так сказать, «рандомизации в широком смысле слова») саму объективную случайность.

Результаты: Существует некоторый набор топологических и метрических средств, позволяющих уточнить «каналы», по которым случайность влияет на воображение историка и историографа: использование понятия «многообразие», введённого Б. Риманом; концепция «многомерного интеллекта» Г. Гарднера; принципы «димензиональной онтологии» В. Э. Франкла, которые позволяют проследить отображение одного многообразия в другом; метод Р. Дж. Коллингвуда, состоящий в различении «внешней» и «внутренней» стороны события (считая его тоже «многообразием»). Важнейшим метрическим средством в оценке роли случайности в историческом процессе является гипотетико-дедуктивный метод в соединении с методом диагноза по Т. Байесу.

Выводы: В синергетической философии истории мы в любой момент времени имеем дело в конечном счете не с объективной неопределенностью как таковой, а только с нашими представлениями о ней.

Ключевые слова: иерархизация; деиерархизация; случайность; многообразие; измерения разума; димензиональная онтология; формула Байеса.

Synergetic Philosophy of History, Randomness, Logic, Time

Karavaev Eduard Fedorovich – Saint Petersburg State University, Doctor of Philosophy, Professor, Department of Logic, Institute of Philosophy of Saint Petersburg State University, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: EK1549@ek1549.spb.edu

5, Mendeleevskaya line, Saint Petersburg, 199034, Russia,

tel: + 7-812-328-94-21, ext. 1844.

Nikitin Vladimir Evgenievich – Saint Petersburg State University, Ph. D. (Philosophy), Associate Professor, Department of Ontology and Theory of Knowledge, Institute of Philosophy of Saint Petersburg State University, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: vladislav.nik@gmail.com

5, Mendeleevskaya line, Saint Petersburg, 199034, Russia,

tel: + 7-812-328-94-21, ext. 1845.

Abstract

Research task: To show that the processes of hierarchization and de-hierarchization in the concept of the synergetic philosophy of history can be considered more adequately if for the description of “pervasive”, everywhere and always present randomness, we use the means that are available in modern symbolic logic and probability theory.

Background: The most important in this respect are the results obtained by D. Kahneman and A. Tversky, as well as the results obtained by N. N. Taleb. Their studies convincingly show how we, by “fooling ourselves”, substitute objective randomness by our means of representing randomness (that is, “randomization in the broad meaning of the word”).

Results: There is a set of topological and metric tools which allows us to specify the “channels” by which randomness affects the imagination of the historian and historiographer. These are the use of the concept of “manifold” introduced by B. Riemann; G. Gardner’s concept of “multidimensional mind”; V. E. Frankl’s principles of the “dimensional ontology”, which allow us to trace the mapping of one manifold in the other; R. J. Collingwood’s method consisting in distinguishing the “external” and “internal” sides of the event (considering it also as “manifold”). The most important instrument in assessing the role of randomness in the historical process is the hypothetical-deductive method in conjunction with the method of diagnosis according to T. Bayes.

Conclusion: In the synergetic philosophy of history, at any given time, we are not dealing with objective uncertainty, but only with our ideas about it.

Keywords: hierarchization; de-hierarchization; randomness; manifold; measuring the mind; dimensional ontology; Bayes formula.

Введение

Напомним, что определение термина «синергетика», сейчас являющееся фактически общепринятым, обосновал в 1977 году Герман Хакен в своей книге «Синергетика» [16, c. 381–382; 21, p. 308]. Слово «Synergetics» – греческого происхождения и означает «совместное действие», то есть подчеркивается согласованность функционирования частей, отражающаяся в поведении системы как целого. Хакен отмечает, что этот термин есть результат осмысления того факта, что кооперация многих подсистем какой-либо системы подчиняется одним и тем же принципам независимо от того, идёт ли речь о физике (с которой он начал), химии или биологии. А затем коллеги обратили его внимание на то, что в социологии и в экономике уже достаточно давно употребляется понятие «synergy» («совместное действие») при рассмотрении взаимодействия подгрупп социальной группы или подразделений компании с целью повышения эффективности совместной деятельности. Хакен образно подытоживает общенаучную ситуацию так: «… в настоящее время мы пробиваем туннель в большой горе, которая так долго разделяла различные научные дисциплины – в частности, “нестрогие” (“soft”) и “строгие” (“hard”)».

«Большая гора» представляет собой – как это можно увидеть из содержания книги Хакена – множество понятийных, методологических и инструментальных различий между разными научными дисциплинами (естественнонаучными, гуманитарными, социально-экономическими, техническими). Он, далее, подмечает черты сходства между ними в представлении того, как взаимосвязаны «порядок» и «беспорядок». Под «порядком» обычно подразумевается множество элементов любой природы, между которыми существуют устойчивые («регулярные») отношения, повторяющиеся в пространстве или во времени, или в том и другом. Соответственно «беспорядком»[1] обычно называют множество элементов, между которыми нет устойчивых (повторяющихся) отношений. Хакен отмечает, что порядок и беспорядок имеются и в объектах и явлениях, находящихся на границе между естественными и искусственными явлениями. Так, прибор лазер, созданный руками человека, демонстрирует ту же генерацию, которая была обнаружена в межзвёздном пространстве.

Он приводит пример «ячеек Бенара» из термодинамики жидкостей [16, c. 286; 21, p. 244]. Это – цилиндрические или гексагональные устойчивые образования, возникающие в слоях жидкости, подогреваемой снизу, в то время как сверху температура поддерживается постоянной (рис. 1).

Рис. 1. Ячейки Бенара

 
Другой пример – из химии. В так называемой реакции Белоусова – Жаботинского (рис. 2) в смеси нескольких веществ, включая ферроин (окислительно-восстановительный индикатор) возникают временные осцилляции: раствор периодически меняет цвет – с красного на синий и наоборот [16, c. 117–118; 21, p. 276].

Рис. 2. Реакция Белоусова – Жаботинского («химические часы»)

 
Далее Хакен обращается к примерам из наук о жизни [16, c. 335–340; 21, p. 293–298]. В теоретической биологии вопрос о кооперативных эффектах тоже занимает важнейшее место. Хакен приводит примеры из экологии (динамика популяций), учения об эволюции и теории морфогенеза. Заметим, что в примечаниях к этому разделу [16, c. 395; 21, p. 318] он даёт интереснейшую историко-научную сноску на работу А. М. Тьюринга 1952 года [28]. Исследование моделей химических реакций, порождающих пространственные или временные структуры, было инициировано именно в этой фундаментальной, по оценке Хакена, работе.

Из исследований в области социальных наук Хакен выделяет – с точки зрения синергетического подхода – изучение общественного мнения [16, c. 359; 21, p. 303]. В самом деле, процессы формирования общественного мнения содержат существенное синергетическое измерение. Он даже даёт набросок простейшей модели, в которой имеются только два мнения – «плюс» и «минус» – и взаимодействуют две группы индивидуумов «n₊»и «n_-». На наш взгляд, это – именно набросок. Но этого в данном случае достаточно.

Синергетическая философия истории. Эвристический пример

Целью рассмотрения авторов данной статьи является возможность дальнейшей разработки концепции синергетической философии истории, которую построили В. П. Бранский и его ближайшие сотрудники [9].

Начнём с анализа исходной методологической схемы, представляющей чередование процессов иерархизации и деиерархизации (рис. 3).

Рис. 3. Основная методологическая схема

 
Как это ни банально звучит, отметим, что и тот, и другой из названных процессов протекают во времени и занимают определённое время. Кроме того, количество стрелок, изображающих компоненты процессов, является конечным, а каждая стрелка, соответствующая каком-то варианту процесса иерархизации или деиерархизации, имеет определённую величину вероятности. Эти величины могут быть разными в диапозоне [0 ± 1], где 0 соответствует невозможному событию, а 1 – достоверному.

Представляется, что к примерам, приведённым выше, целесообразно добавить пример «процессуальный». А именно, этот пример – в отличие от «ячеек Бенара» и «химических часов» в реакции Белоусова-Жаботинского – принадлежит не к эмпирическому уровню исследования, а к тому уровню, который В. П. Бранский, следуя идеям А. Эйнштейна [18, с. 62] назвал «умозрительным» [2, c. 229–232]. Итак, «проводим» умозрительный теоретический экспермент, заимствованный у Р. Фейнмана [14, c. 117–121; 19, p. 110–112]. Пусть у нас есть вода, подсинённая чернилами, и «обычная» вода без чернил (прозрачная). Пусть они налиты в прозрачную банку из двух половин, разделённых очень тонкой перегородкой. Осторожно вынимаем перегородку. В самом начале вода разделена: синяя справа, чистая, прозрачная, слева (рис. 4).
 

Рис.4. Пример Р. Фейнмана

Стрелка на рисунке указывает направление времени. Предполагается, что процесс мы снимаем на киноплёнку. Мало-помалу синяя вода начинает перемешиваться с обычной, и через некоторое время вся вода оказывается голубой, причём интенсивность голубого цвета вдвое меньше прежнего синего. Так что в конце «фильма» мы видим сосуд, заполненный жидкостью, интенсивность цвета которого вдвое меньше интенсивности цвета правой окрашенной половины жидкости в начале процесса. Теперь, сколько бы мы, наблюдая воду, ни ждали, мы не дождёмся того, чтобы она разделилась, и состояние целого объёма стало бы как раньше: правая половина – синяя, а левая – голубая.

Если показать «фильм» в обратном направлении, то мы увидим нечто странное. В начале будет равномерно окрашенная голубая вода, а потом постепенно начнётся её разделение на обычную и синюю. Это кино не слишком правдоподобно.

Сразу же отметим, что частичек жидкости в сосуде – конечное количество. Если мы выделим на полученной киноплёнке кадр, соответствующий некоторому промежуточному состоянию наблюдаемого процесса, то увидим, как частички сталкиваются беспорядочно друг с другом и разлетаются; при этом угол, под которым они разлетаются, равен углу, под которым они сближались (рис. 5).

Рис. 5. Столкновение частиц в сосуде

Но стрелок, указывающих направление движения, мы, очевидно, не видим. Поэтому нам не отличить только что описанное «событие» от другого, взятого из снимка этого же процесса, но при обратном «прокручивании» плёнки (рис. 6).

Рис. 6. Столкновение частиц при обратном направлении

Физик, пристально наблюдавший за происходящим, заверит нас: «Да, здесь всё – правильно, всё согласуется с законами физики. Если молекулы сходились по этим траекториям, то они должны были разлетаться так, как они разлетались». Законы молекулярных столкновений являются обратимыми.

Иными словами, конечное количество обратимых «событий» элементарного масштаба составляет суммарный процесс, являющийся «практически необратимым»: вероятность процесса обратного направления не равна нулю, но крайне мала. Законам физики не будет противоречить содержание фильма, прокрученного в обратном направлении. Такое может произойти один раз в миллион лет.

Теперь выделим из нашего эксперимента очень маленький объём, так что в новый сосуд попадёт всего по четыре-пять молекул каждого типа. Будем наблюдать за тем, как они перемешиваются. Нетрудно поверить в то, что когда-нибудь и вовсе необязательно через миллион лет, а может быть и в течение года, в процессе многочисленных хаотических столкновений этих молекул окажется, что ситуация вернулась в состояние, похожее на исходное. И если в этот момент опустить перегородку, то все белые молекулы окажутся в правой половине сосуда, а все синие – в левой. В этом нет ничего невозможного. Однако реальные объекты, с которыми мы имеем дело, состоят не из четырёх-пяти белых и синих молекул. В них четыре или пять миллионов миллионов миллионов миллионов молекул, и нужно, чтобы все они разделились таким образом.

В связи с этим возникает следующий вопрос: а чем объяснить существование исходного порядка? Иными словами, почему удаётся начать с упорядоченной системы? Трудность здесь заключается в том, что мы, начиная с упорядоченного состояния, никогда не приходим к такому же состоянию. Один из законов природы состоит в том, что всё меняется от порядка к беспорядочности. Пусть мы смотрим на сосуд с водой и видим, что справа она – синяя, слева – бледно голубая, а где-то посередине светлого синего цвета. Нам известно, что к сосуду в течение последних 20 или 30 минут никто не прикасался. Наверное, мы догадаемся, что такая расцветка возникла потому, что раньше разделение было гораздо более значительным. Если ещё подождать, то прозрачная и синяя вода перемешаются ещё больше. Если известно, что в течение достаточно долгого времени с водой ничего не делали, то можно сделать некоторые заключения о её первоначальном состоянии. Тот факт, что по бокам сосуда цвет воды «ровный», указывает на то, что в прошлом эти цвета были разделены резче. Иначе за прошедшее время они перемешались бы в гораздо бóльшей степени. Таким образом, наблюдая настоящее, мы можем кое-что узнать о прошлом.

Современные исследования «вездесущей» случайности

Синергетическая философия истории как применение синергетического подхода к истории, естественно, продолжает разработку темы методологических аспектов синергетики, актуальность которой подчёркнута в новаторской работе Д. С. Чернавского «Синергетика и информация» [17, c. 209–237].

Наше рассмотрение ориентируется на вполне определившийся интерес современной методологии социально-гуманитарных наук вообще и истории, в частности, более адекватно и полно (в том числе и в строго логическом смысле) учитывать роль «всепроникающей», повсюду и всегда присутствующей случайности.

Мы снова обращаемся к хакеновской метафоре, в которой подытоживается общенаучная ситуация как «пробивание туннеля в большой горе, которая так долго разделяла различные научные дисциплины» [16, c. 381–382; 21, p. 308]. Напомним, что эта «большая гора» представляет собой множество понятийных, методологических и инструментальных различий между разными научными дисциплинами (естественнонаучными, гуманитарными, социально-экономическими, техническими).

Обратимся снова к основной методологической схеме социальной самоорганизации (рис. 3).

Социальная самоорганизация выступает как чередование двух исключающих друг друга процессов – иерархизации и деиерархизации. Иерархизация представляет собой последовательное объединение элементарных диссипативных структур в диссипативные структуры более высокого порядка; деиерархизация – последовательный распад диссипативных структур на более простые. Практически это проявляется, например, в периодическом образовании грандиозных империй и их последующем катастрофическом распаде. Однако подобная картина наблюдается в сфере не только политических, но и любых других социальных институтов.

Более углублённый анализ процессов иерархизации и деиерархизации становится возможным, когда мы обращаемся к достижениям гуманитарных дисциплин, логики и математики, касающимся того, как люди – участники событий реальной истории и авторы текстов писанной истории, а также и историографии – воспринимают случайность и необходимость и оценивают инструментальные средства обращения с ними.

Особенно важными в изучении случайности и адекватности её представления в современном научном познании являются результаты, полученные совместно работавшими на протяжении двух с лишним десятилетий (1972–1995) Д. Канеманом и А. Тверски [5; 23], и результаты Н. Н. Талеба [10; 11; 12; 25; 26; 27] (первое десятилетие текущего столетия).

Названными учеными на основе многочисленных эмпирических и теоретических исследований показаны удивительные ограничения нашего разума: чрезмерная уверенность в том, чтò мы будто бы знаем, и явная неспособность адекватно оценить «объем» нашего невежества. Осознавая время от времени неопределённость окружающего мира, мы, тем не менее, склонны переоценивать своё понимание мира и недооценивать роль случая в событиях. Чрезмерная уверенность «подпитывается» иллюзорной достоверностью оглядки на прошлое. Мы склонны переоценивать возможности наших инструментальных средств обращения со случайностью (скажем, марковские процессы или метод Монте-Карло), сами себя «одурачиваем» (выражение Талеба), полагая, что представленное в них понимание случайности адекватно охватывает объективную случайность. Талеб – на наш взгляд, удачно – обратился к подзабытой метафоре «чёрного лебедя». Это – неожиданное (даже для эксперта в соответствующей области) событие со значительными последствиями; причем в ретроспективе событие может быть вполне рационально объяснено, как если бы оно было ожидаемым. Заметим ещё, что есть не только «плохие» «чёрные лебеди», но и «хорошие» (неожиданная удача). Признавая всеобщность причинно-следственных связей, мы, естественно, и в статистическом материале ищем их проявления. Однако здесь мы сталкиваемся с серьёзными затруднениями. Канеман приводит следующий весьма типичный пример ошибочного умозаключения, связанного с оценкой случайности действительно случайных событий [5, c. 153; 23, p. 115].

Последовательность появления на свет в больнице шести младенцев – мальчиков и девочек – является случайной: единичные события, составляющие событие – «шестёрку», являются независимыми, и число мальчиков и девочек, родившихся за последние часы, не влияет на пол следующего младенца. Теперь рассмотрим три возможные «шестёрки»: МММДДД, ДДДДДД, МДММДМ, где М обозначает рождение мальчика, а Д – девочки. Одинаковая ли у «шестёрок» вероятность? Поскольку события независимы, а варианты исхода Д и М примерно равновероятны, любая возможная последовательность полов шести новорожденных так же вероятна, как остальные. Обнаружив нечто, похожее на закономерность, мы отказываемся от мысли о случайности такого процесса. Канеман полагает – и нетрудно с ним согласиться – что поиск причинно-следственных закономерностей унаследован нами от наших предков. Но это, очевидно, означает, что в нашем мышлении представления о случайности и причинно-следственной связи необходимо развивать дальше.

Кроме того, как отмечает Талеб, наш разум иногда «поворачивает стрелу причинности назад» [10, c. 225–226; 25, p. 214–215]. Ведь из того, что каждый умный, трудолюбивый, настойчивый человек достигает успеха, не следует, что каждый успешный человек является умным, трудолюбивым и настойчивым! В приведённом примере имеет место элементарное логическое заблуждение и перемена местами антецедента и консеквента.

Возьмём пример несколько иного рода. М. Рейнор в книге «Парадокс стратегии» на основе аналитического обзора более чем тридцати эмпирических исследований и конкретного эмпирического материала, касающегося деятельности двух с лишним десятков ведущих компаний на протяжении двадцати лет, сформулировал своё достаточно неожиданное обобщение: «Стратегии, имеющие наибольшую вероятность успеха, имеют и наибольшую вероятность неудачи» [24]. Рейнор – на наш взгляд, справедливо – указывает на то, что его вывод вовсе не оправдывает «ничего-не-делание»: ведь это тоже – стратегия. Напротив, он напоминает мысль Луи Пастера: «Удача благоволит подготовленному уму, который её ищет». Можно дополнить эту мысль русской поговоркой: «На грех мастера нет». С каждым может случиться беда.[2]

Будущее является «открытым», неопределённым, непредсказуемым. Так что формируя стратегию будущих действий, мы оцениваем их обстоятельства такими, какими они видятся нам сегодня.

Топологические средства для учета случайности

Для уточнения «каналов», по которым случайность влияет на воображение историка и историографа, целесообразно обратиться к топологическому понятию «многообразие». В 1854 г. Б. Риман в Университете г. Гёттингена прочитал лекцию на тему: «О гипотезах, лежащих в основании геометрии», которая была опубликована в 1867 г. [8]. В ней он сформулировал общую идею «многообразия», т. е. математического пространства, включая функциональные и топологические пространства.[3]

Ему наследовали многие; в том числе и Э. Гуссерль, который ввёл термин «жизненный мир» (Lebenswelt). В 1883 г. он на философском факультете Венского университета защитил диссертацию (первую) на математическую тему по вариационному исчислению. Думается, что это «волшебное слово» (по выражению Г.-Г. Гадамера) генетически связано с этим этапом биографии Гуссерля[4], а оно – из той же парадигмы, что и «многообразие».[5]

Мы снова возвращаемся к хакеновской метафоре, в которой подытоживается общенаучная ситуация как «пробивание туннеля в большой горе, которая так долго разделяла различные научные дисциплины». В данном случае это – предложение использовать понятие «многообразие» для более систематического и полного учёта случайности в представлении процессов иерархизации и деиерархизации. Любой объект – как материальной, так и идеальной природы – можно рассматривать как «многообразие». Соответственно, взаимодействие объектов (скажем, познание мира людьми) можно рассматривать как отображение одного «многообразия» в другое многообразие. При этом, поскольку мы рассматриваем историю, не будем забывать методологическое указание Дж. Вико на «два самых важных в Истории обстоятельства: во-первых – время, и во-вторых – место» [3, с. 363]. В нашем случае это означает, что все входящие в наше рассмотрение «многообразия» (и их отображения одного в другое) имеют среди своих измерений временнóе измерение и три пространственных.

Далее, представим ещё одно методологическое средство для «пробивания туннеля в хакеновской большой горе», разделяющей различные научные дисциплины. Согласно концепции Г. Гарднера [4], наш разум является «многомерным» (“multiple”), т. е. представляет собой риманово «многообразие» (“manifold”). Следуя Гарднеру, можно выделить, прежде всего, семь основных измерений разума:

(1) языковое измерение; это способность к порождению речи, включающая механизмы, ответственные за фонетическую (звуки речи), синтаксическую (грамматику), семантическую (смысл) и прагматическую составляющие речи (использование речи в различных ситуациях); сюда относится владение родным языком и способность к изучению иностранных языков; это измерение разума особенно развито у литераторов, ораторов, спикеров, юристов;

(2) логико-математическое измерение; это способность оперировать числами, количественными понятиями и проводить логические (дедуктивные и индуктивные) рассуждения;

(3) визуальное измерение (способность пространственного видения и воображения); это способность воспринимать зрительную пространственную информацию, модифицировать ее и воссоздавать зрительные образы без обращения к исходным стимулам; включает в себя способность конструировать образы в трех измерениях, а также мысленно перемещать и вращать эти образы;

(4) звукомузыкальное измерение; это способность к порождению, передаче и пониманию смыслов, связанных со звуками, включая механизмы, ответственные за восприятие высоты, ритма и тембра (качественных характеристик) звука;

(5) телесно-кинестетическое измерение; это способность использовать все части тела при решении задач или создании продуктов; включает контроль над своими – как грубыми, так и тонкими – моторными движениями, ощущение своего положения в пространстве и способность манипулировать внешними объектами; это измерение разума особенно развито у танцоров, гимнастов, ремесленников и нейрохирургов;

(6) внутриличностное измерение; это способность распознавать свои собственные чувства, намерения и мотивы, т. е. интроспекция и саморефлексия; в развитой форме последняя может достигать степени самокритичности, т. е. способности объективно, не предвзято смотреть на себя «со стороны», оценивать свои положительные и отрицательные стороны, намечать «точки роста»;

(7) межличностное измерение; это способность распознавать и проводить различия между чувствами, взглядами, нуждами и намерениями других людей; следить за их настроением с целью предугадывания их дальнейшего поведения; можно заметить это качество у хороших современных менеджеров по персоналу.

Названные измерения являются характеристиками единого целого – многомерного разума. При этом они являются ортогональными, т. е. такими, что никакое измерение не сводится к какому-либо другому измерению или к нескольким другим.

Хотя все нормальные здоровые люди в той или иной степени способны проявлять все разновидности интеллекта, каждый человек характеризуется уникальным сочетанием более и менее развитых различных интеллектуальных способностей («измерений разума»), чем и объясняются индивидуальные различия между людьми. А имея в виду случайность, мы можем отметить значительное множество «типов разума»: используя двоичную оценку «сильное развитие / слабое развитие», получаем, по крайней мере, 2⁷.

Очевидно, это обстоятельство тоже влияет как на содержание исторических событий, так и на философское осмысление их в рамках синергетической философии истории в представлении процессов иерархизации и деиерархизации.

В. Э. Франкл, выдающийся психолог ХХ века, сформулировал концепцию «димензиональной онтологии» и следующие два принципа, на которые можно опираться, когда мы, уточняя «каналы», по которым случайность влияет на воображение, рассматриваем наши познавательные и практические действия как отображение одного многообразия в другом [15, c. 45–53; 20]^[6].

Первый принцип: Один и тот же объект (цилиндр), проецируемый из его «жизненного пространства» с бόльшим числом измерений (=3) в «познавательное пространство» субъекта с меньшим (чем у него) числом измерений (=2), может продуцировать различные предметы (круг, прямоугольник; рис. 7).

Рис. 7. Первый принцип В. Франкла

Второй принцип: Различные объекты, проецируемые из их (общего) «жизненного пространства» с бόльшим числом измерений (=3) в «познавательное пространство» субъекта с меньшим (чем у них) числом измерений (=2), могут продуцировать одинаковые предметы (круг, круг, круг; рис. 8).

Рис. 8. Второй принцип В. Франкла

Так что, анализируя содержание процессов воображения как участников некоторого события, так и историка, их описывающего, следует считаться с принципами Франкла, – в частности, с точки зрения присутствия в процессе и его результатах «вездесущей» случайности. Это методологическое соображение опять-таки способствует прокладыванию «туннеля» в хакеновской «большой горе», разделяющей научные дисциплины.

В дополнение к ранее введённым методологическим соображениям, обратимся к идеям выдающегося философа истории (и притом работавшего и как собственно историк) Р. Дж. Коллингвуда [7, c. 203–204]. Он различает «внешнюю» и «внутреннюю» стороны исторического события (считая его тоже «многообразием»). Под внешней стороной понимается всё то, что можно описать в терминах, относящихся к материальным телам и их движениям, – например, переход Цезаря (с группой людей) через реку Рубикон в определённое время. Внешней стороной другого события являются капли крови на полу здания сената в другое время. Внутренней стороной события является всё то, что может быть описано только с помощью категорий мысли. Например, вызов, брошенный Цезарем законам Республики, или же столкновение его конституционной политики с политикой его убийц.

Работа историка может начинаться с выявления внешней стороны события, но она никогда этим не завершается; он всегда должен помнить, что событие складывалось из человеческих действий и что его главная задача – мысленное проникновение в эти действия, проникновение, ставящее своей целью познание мыслей тех, кто их предпринял.

Для естествоиспытателя событие открывается через его восприятие, а последующий поиск его причин осуществляется путем отнесения его к какому-то классу. Для истории объектом, подлежащим открытию, оказывается не просто событие, но мысль, им выражаемая. Открыть эту мысль – значит понять её. После того, как историк установил факты, он не включается в дальнейший процесс исследования их причин. Если он знает, что произошло, то он уже знает, почему это произошло.

Конечно, пишет далее Коллингвуд, это не означает, что понятие «причина», неуместно при описании исторических событий. Когда историк спрашивает: «Почему Брут убил Цезаря?», – то его вопрос сводится к тому: «Каковы были мысли Брута, заставившие его принять решение об убийстве Цезаря?» Причина данного события для него тождественна мыслям в сознании того человека, действия которого и вызвали это событие, а они есть не что иное, как само событие – точнее, его внутренняя сторона.

Природные процессы, поэтому, с полным правом могут быть описаны как последовательность простых событий. Исторический процесс не есть последовательность простых событий. Он есть последовательность действий, имеющих внутреннюю сторону, состоящую из процессов мысли. Историк ищет именно эти процессы мысли. Вся история – история мысли.

Итак, под «объективной историей» мы понимаем хронологическую последовательность «событий», образуемых сменяющими друг друга состояниями материальной среды, в которой обитают люди и которую они изменяют, вместе с состояниями их «внутренней жизни» (психики и сознания) и их взаимодействиями в рамках социальных институтов экономического, социально-политического и идеологического характера. И хотя «объективная история» никем не написана, можно предполагать, что историки рассматривают её как нечто, «в какой-то мере достижимое».

Случайность и бифуркации

Опыт всемирной истории убедительно свидетельствует в пользу того, что роль побудительной силы, ответственной за самоорганизацию, играет социальный отбор. Чтобы уяснить, каким образом это достигается, надо исследовать основные факторы отбора: тезаурус, детектор и селектор.

Тезаурус, т. е. множество возможных диссипативных структур, которые возникают в недрах данной актуально существующей структуры в результате соответствующей бифуркации, пронизан случайностями.

В роли детектора, который выбирает определённую бифуркационную структуру из тезауруса и тем самым превращает её из возможности в действительность, выступает внутреннее взаимодействие элементов социальной системы, различных социальных групп. Важно иметь в виду двойственный («противоречивый») характер детектора: это не просто конкуренция (соперничество, «борьба») противодействующих друг другу элементов, но и их кооперация (сотрудничество), содействующая друг другу в этой «борьбе» (рис. 9).

Рис. 9. Взаимодействие элементов в бифуркационной структуре

Таким образом, роль детектора играет противоречивое единство конкуренции (соперничества) и кооперации (сотрудничества).

Динамика его трудно предсказуема из-за вездесущей случайности. Она связана с принципиальной особенностью социально-гуманитарного познания вообще и исторического познания, в частности. Субъект познания и действия (историк или историограф) и объект познания (индивид, малая или большая группа людей) часто в значительной степени совпадают друг с другом, и в обоих присутствует отчётливо выраженный идеальный компонент, связанный с разумом, волей, целеполаганием, потребностями и ценностями. В социально-гуманитарном познании не только эмпирический, но также и теоретический уровень исследования связан с непосредственным взаимодействием субъекта и объекта. В результате свои собственные мысли об изучаемых явлениях и чувства, вызываемые ими у него, субъект вполне может принять за содержание этих явлений. Л. Февр, крупнейший представитель французской исторической школы «Анналы», называет это явление «психологическим анахронизмом» [13, с. 104–106]: «Склонность к неосознанному анахронизму, свойственная людям, которые проецируют в прошлое самих себя, со всеми своими чувствами, мыслями, интеллектуальными и моральными предрассудками». И заметим, это не является обязательно ошибкой. Но может таковой оказаться. Это – один из «каналов» вездесущей случайности.

Как это показано схематически на рис. 9, сочетание конкурирующих и кооперирующихся друг с другом факторов может быть чрезвычайно многозначным. В результате малые воздействия на самоорганизующуюся систему могут приводить к очень большим последствиям («мышь родит гору»)[7], а большие, наоборот, к незначительным последствиям.

Синергетическая философия истории и логика

Теперь вернёмся к высказанному Д. С. Чернавским методологическому соображению о том, что синергетика требует перехода к новой логике, которую, как он выражается, «можно условно назвать целесообразной» [17, с. 219]. Представляется, что правильнее говорить о целесообразном использовании современной символической логики. Когда мы конкретизируем описания процессов иерархизации и деиерархизации, целесообразно использовать соответствующие разделы современной символической логики (алетической модальной логики, которая позволяет уточнить отношение между необходимостью и случайностью; деонтической логики, позволяющей уточнить ценностные аспекты сравниваемых альтернатив; временнóй логики, которая вводит временную квалификацию всех высказываемых суждений и др.). Следует также сказать о целесообразности использования в историческом исследовании инструментов теории вероятностей. М. Блок, ещё один представитель школы «Анналы», пишет об этом так: «Историк, спрашивающий себя о вероятности минувшего события, по существу лишь пытается смелым броском мысли перенестись во время, предшествующее событию, чтобы оценить его шансы, какими они представлялись накануне его осуществления. Так что вероятность – все равно в будущем» [1, с. 68–69].
 

Рис. 10. Схема рассуждений историка по М. Блоку

Не касаясь собственно логических выкладок, ограничимся пояснениями схемы хода рассуждений историка (и философа истории), представленными на рис. 10. Каждая точка которой представляет собой то, что в семантике символической логики называется «возможным миром» (это – текущее, актуальное или возможное состояние мира). Если слева от точки ветвления используется выражение алетической модальной логики ╞□A, т. е. «необходимо, что A», то на всех ветвях справа выполняется ╞A, т. е. имеет место положение дел, описываемое высказыванием A. Если слева от точки ветвления используется выражение алетической модальной логики ╞◊A, т. е. «возможно, что A», то на некоторых ветвях справа выполняется ╞A, т. е. имеет место положение дел, описываемое высказыванием A. Если слева от точки ветвления используется выражение деонтической логики ╞OA, т. е. «обязательно, что A», то на всех ветвях справа выполняется ╞A, т. е. имеет место положение дел, описываемое высказыванием A. Если слева от точки ветвления используется выражение деонтической логики ╞PA, т. е. «разрешено (допустимо в нормативном смысле), что A», то на некоторых ветвях справа выполняется ╞A, имеет место, что положение дел, описываемое высказыванием A. Если слева от точки ветвления используется выражение временнóй ╞GA, т. е. «всегда будет так, что A», то на всех ветвях справа выполняется ╞A, т. е. имеет место положение дел, описываемое высказыванием A. И т. д. и т. п.

Синергетическая философия истории и теория вероятности

Напомним, что в настоящее время вполне обосновано «избирательное сродство» теории вероятности и логики, т. е. возможность их совместного использования в составе единого исчисления с соблюдением всех необходимых синтаксических, семантических и прагматических стандартов [6].

Важнейшим метрическим средством в оценке роли случайности во всяком историческом процессе в настоящее время, несомненно, является гипотетико-дедуктивный метод в соединении с методом диагноза по Т. Байесу.

Предполагается, что у нас есть ряд гипотез: Н₁, Н₂, … , Н_n. Известны априорные вероятности их наступления: Р(Н₁), Р(Н₂), … , Р(Н_n). После некоторого количества опытов Е, мы меняем их на апостериорные вероятности: Р(Н₁/Е), Р(Н₂/Е), … , Р(Н_n/Е).

Формула Байеса может рассматриваться как оптимальная модель для формулирования диагноза:

P(H_i/E) = P(H_i)۰ P(E /H_i)/ΣP(H_i)۰P(E/H_i), где P(E/H_i) = P(E۰H_i)/P(H_i);

P(H_i) ≠ 0, поскольку иначе H_i была бы невозможной; знак Σ указывает на суммирование от i = 1 до i= n.

Рассмотрим стандартный пример. Пусть у нас есть две непрозрачные урны. В одной (назовём её «красной») 70 % красных шаров и 30 % белых, в другой наоборот 30 % красных шаров и 70 % белых (её назовём «белой»). Посредством бросания монеты испытуемый выбирает одну из урн. Опыт состоит в том, что он посредством последовательности вытаскивания шаров из урны, установлением их цвета с возвратом в урну, определяет, какая урна ему досталась.

Очевидно, в начале опыта: P₀ (H_к) = P₀(H_б) = 0,5. Воспользуемся приёмом Р. Джеффри [22, p. 164–183] – будем использовать понятие «шансы» Ω, т. е. отношение вероятности благоприятных для данной гипотезы исходов опыта к вероятности неблагоприятных. Тогда:

P₀(H_к) = P₀(H_б) = 0,5 и

Ω₀(H_к) = P₀(H_к) / P₀(H_б) = 1

P(H_к /E) = P₀(H_к)∙P(E/H_к) / (P₀(H_к)∙P(E/H_к) + P₀(H_б)∙P(E/H_б))

P(H_б/E) = P₀(H_б)∙P(E/H_б) / (P₀(H_к)∙P(E/H_к) + P₀(H_б)∙P(E/H_б))

Ω(H_к/E) = (P₀(H_к) / P₀(H_б))∙(P(E/H_к) / P(E/H_б)) = Ω₀(H_к)∙ (P(E/H_к) /P(E/H_б)) = P(E/H_к) /P(E/H_б).

Исходом опыта E может быть либо вытаскивание «красного шара», либо «белого шара».

Если E := красный шар, мы получаем; P(E/H_к) = 0,7; P(E/H_б) = 0,3 и Ω(H_к/E) = 7/3.

Если E := белый шар, получаем: P (E/H_к) = 0,3; P(E/H_б) = 0,7 и Ω(H_к/E) = 3/7.

Таким образом, если суммарный исход опыта E_Σ есть, например, 12 вытащенных шаров, из которых 8 красных и 4 белых, мы получаем:

Ω(H_к/E_Σ) = (7/3)⁸∙(3/7)⁴ = (7/3)^8-4 = (7/3)⁴ ≈ 30.

Следовательно, шансы того, что испытуемому досталась «красная урна», в 30 раз больше того, что ему досталась «белая урна». А вероятность этого равна, соответственно, P(H_к/E_Σ) = 30 / (1+30) ≈ 0,97.

Однако, возвращаясь к началу рассмотрения и к тому, что бывают «чёрные лебеди» и что не стоит самих себя «одурачивать», мы удерживаемся от абсолютизации метода Байеса: ведь всё равно и сейчас мы имеем дело не с объективной неопределённостью, а с нашими представлениями о ней.

Вместо заключения

И продолжая только что высказанную мысль о формуле Байеса, в качестве общего заключения представляется подходящим высказывание Ксенофана:

«Истины точной никто не узрел и никто не узнает

Из людей о богах и о всем, что я только толкую:

Если кому и удастся вполне сказать то, что сбылось,

Сам все равно не знает, во всем лишь догадка бывает»[8].

Список литературы

1. Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. – М.: Наука, 1973. – 232 с.

2. Бранский В. П. Теория элементарных частиц как объект методологического исследования. Изд. 2-е, испр. – М.: КомКнига, 2005. – 256 с.

3. Вико Дж. Основания новой науки об общей природе наций // Перевод и комментарии А. А. Губера. Под общ. ред. и со вступит. статьей В. Н. Максимовского. – М.–Л.: Academia, 1937. – XXXVI + 620 с.

4. Гарднер Г. Структура разума: теория множественного интеллекта. – М.: ООО «И. Д. Вильям», 2007. – 512 с.

5. Канеман Д. Думай медленно … решай быстро. – М.: АСТ, 2014. – 654 с.

6. Караваев Э. Ф. «Избирательное сродство» теории вероятности и логики // Логика, язык и формальные модели. Сборник статей и тезисов участников Открытого Российско-Финского коллоквиума по логике – ORFiC-2012. – СПб.: СПбГУ, 2012. – С. 96–104.

7. Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. – М.: Наука, 1980. – 486 с.

8. Риман Б. О гипотезах, лежащих в основании геометрии // Сочинения. – М.–Л.: ОГИЗ, Государственное издательство технико-теоретической литературы, 1948. – С. 279–293.

9. Синергетическая философия история / под ред. В. П. Бранского, С. Д. Пожарского. – Рязань: «Копи-Принт», 2009. – 314 с.

10. Талеб Н. Одураченные случайностью. Скрытая роль шанса в бизнесе и жизни. – М.: Манн, Иванов и Фербер. 2011. – 320 с.

11. Талеб Н. Н. Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости. – М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2011. – 528 с.

12. Талеб Н. Н. Антихрупкость. Как извлечь выгоду из хаоса. – М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2014. – 768 с.

13. Февр Л. Бои за историю. – М: Наука, 1991. – 631 с.

14. Фейнман Р. Характер физических законов. – М.: Мир, 1968. – 232 с.

15. Франкл В. Плюрализм науки и единство человека // Человек в поисках смысла: Сборник. – М.: Прогресс, 1990. – С. 45–53.

16. Хакен Г. Синергетика. – М.: Мир, 1980. – 405 с.

17. Чернавский Д. С. Синергетика и информация (динамическая теория информации) / Послесловие Г. Г. Малинецкого. Изд. 2-е, испр. и доп. – М.: Едиториал УРСС, 2004. – 289 с.

18. Эйнштейн А. О методе теоретической физики // Физика и реальность. Сборник статей. – М.: Наука, 1965. – С. 61–66.

19. Feynman R. The Character of Physical Law. – Cambridge, Massachusetts, and London, England: The M. I. T. Press, 1985. – 174 p.

20. Frankl V. E. The Will to Meaning: Foundations and Applications of Logotherapy. – New York: Meridian, 1988. – 208 p.

21. Haken H. Synergetics, an Introduction: Nonequilibrium Phase Transitions and Self-Organization in Physics, Chemistry, and Biology. – New York: Springer-Verlag, 1977. – XII + 320 p.

22. Jeffrey R. C. The Logic of Decision. – Chicago; London: University of Chicago Press, 1983. – pp. 164–183.

23. Kahneman D. Thinking, Fast and Slow. – New York: Farrar, Straus and Giroux, 2011. – 500 p.

24. Raynor M. E. The Strategy Paradox: Why Committing to Success Leads to Failure (And What to Do about It). – New York: Doubleday Books, 2007. – 320 p.

25. Taleb N. N. Fooled by Randomness: The Hidden Role of Chance in Life and in the Markets. – New York: Random House, 2004. – XLVIII + 320 p.

26. Taleb N. N. The Black Swan: The Impact of the Highly Improbable. – New York: Random House, 2007. – XXXIII + 445 p.

27. Taleb N. N. Antifragile: Things That Gain from Disorder. – New York: Random House, 2012. – XXI + 521 p.

28. Turing A. M. The Chemical Basis of Morphogenesis // Philosophical Transactions of the Royal Society of London / Series B. Biological Sciences. – Vol. 237. – № 641 (Aug. 14, 1952). – pp. 37–72.

References

1. Block M. Apology of History or the Craft of the Historian [Apologiya istorii, ili remeslo istorika]. Moscow, Nauka, 1973. – 232 p.

2. Bransky V. P. Theory of Elementary Particles as the Object of Methodological Research [Teoriya elementarnykh chastits kak obekt metodologicheskogo issledovaniya]. Moscow, KomKniga, 2005. – 256 p.

3. Viko J. The Foundations of the New Science about the Common Nature of Nations [Osnovaniya novoi nauki ob obschey prirode natsiy]. Moscow, Leningrad, Academia, 1937, XXXVI + 620 p.

4. Gardner H. The Structure of Mind: The Theory of Multiple Intelligence [Structura razuma, teoria mnozhestvennogo intellekta]. Moscow, OOO “I. D. Williams”, 2007, 512 p.

5. Kahneman D. Think Slowly … Solve Quickly [Dumai medlenno … reshay bystro]. Moscow, AST, 2014, 654 p.

6. Karavaev E. F. The “Elective Affinity” of Probability Theory and Logic [“Izbiratelnoye srodstvo” teorii veroyatnosti i logiki]. Logika, yazyk i formalnye modeli. Sbornik Otkrytogo Rossiysko-Finskogo kollokviuma po logike. ORFiC-2012 (Logic, Language and Computation. Collected Works and Theses of Participants of Open Russian Finnish Colloquium in Logic – ORFic-2012). Saint Petersburg, SPbGU, 2012, pp. 96–104.

7. Collingwood R. G. The Idea of History [Ideya istorii]. Moscow, Nauka, 1980, pp. 203–204.

8. Riemann B. On the Hypothesis Which Lie at the Base of the Geometry [O gipotezakh, lezhaschikh v osnovanii geometrii]. Sochineniya (Works). Moscow, Leningrad, OGIZ, Gosudarstvennoe izdatelstvo tekhniko-teoreticheskoy literatury, 1948, pp. 279–293.

9. Bransky V. P., Pozharsky S. D. (Eds.) The Synergistic Philosophy of History [Sinergeticheskaya filosofiya istorii]. Ryazan, “Copy-Print”, 2009. – 314 p.

10. Taleb N. Fooled by Randomness. The Hidden Role of Chance in Business and Life [Odurachennye sluchainostyu. Skrytaya rol shansa v biznese i zhizni]. Moscow, Mann, Ivanov i Ferber, 2011, 320 p.

11. Taleb N. N. Black Swan. Under the Sign of Unpredictability [Chernyi lebed. Pod znakom nepredskazuemosti]. Moscow. Kolibri, Azbuka-Attikus, 2011, 528 p.

12. Taleb N. N. Antifragile: Things that Gain from Disorder [Antikhrupkost. Kak izvlech vygodu iz khaosa]. Moscow. Kolibri, Azbuka-Attikus, 2014, 768 p.

13. Febvre L. Fights for History [Boi za istoriyu]. Moscow, Nauka, 1991, 631 p.

14. Feynman R. The Character of Physical Laws. [Kharakter fizicheskikh zakonov]. Moscow, Mir, 1968, 232 p.

15. Frankl V. The Pluralism of Science and Unity of Man [Plyuralizm nauki i edinstvo cheloveka]. Chelovek v poiskakh smysla. Sbornik (Man in Search of Meaning. Collected Works). Moscow, Progress, 1990. pp. 45–53.

16. Haken H. Synergetics [Sinergetika]. Moscow, Mir, 1980, 405 p.

17. Chernavskiy D. S. Synergetics and Information (Dynamic Information Theory) [Sinergetika i informatsiya. Dinamicheskaya teoria informatsii]. Moscow, Editorial URSS, 2004, 289 p.

18. Einstein A. On the Method of Theoretical Physics [O metode teoreticheskoy fiziki]. Fizika i realnost, Sbornik statey (Physics and reality. Collected Works). Moscow, Nauka, 1965, p. 61–66.

19. Feynman R. The Character of Physical Law. Cambridge, Massachusetts, and London, England, The M. I. T. Press, 1985, 174 p.

20. Frankl V. E. The Will to Meaning: Foundations and Applications of Logotherapy. New Yorkm Meridian, 1988, 208 p.

21. Haken H. Synergetics, an Introduction: Nonequilibrium Phase Transitions and Self-Organization in Physics, Chemistry, and Biology. New York, Springer-Verlag, 1977, XII + 320 p.

22. Jeffrey R. C. The Logic of Decision. Chicago, London; University of Chicago Press, 1983, pp.164–183.

23. Kahneman D. Thinking, Fast and Slow. New York; Farrar, Straus and Giroux, 2011, 500 p.

24. Raynor M. E. The Strategy Paradox: Why Committing to Success Leads to Failure (And What to Do about It). New York, Doubleday Books, 2007, 320 p.

25. Taleb N. N. Fooled by Randomness: The Hidden Role of Chance in Life and in the Markets. New York, Random House, 2004, XLVIII + 320 p.

26. Taleb N. N. The Black Swan: The Impact of the Highly Improbable. New York, Random House, 2007, XXXIII + 445 p.

27. Taleb N. N. Antifragile: Things That Gain from Disorder. New York, Random House, 2012, XXI + 521 p.

28. Turing A. M. The Chemical Basis of Morphogenesis. Philosophical Transactions of the Royal Society of London. Series B. Biological Sciences, Vol. 237, № 641 (Aug. 14, 1952), pp. 37–72.

УДК 123.1; 130.121

Бусов Сергей Васильевич – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский национальный исследовательский университет информационных технологий, механики и оптики», кандидат философских наук, доцент кафедры социальных и гуманитарных наук, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: swbusoff@mail.ru

Кронверкский проспект, 49, Санкт-Петербург, 197101, Россия,

тел: +7 904 640 29 34.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Петербургская школа социальной синергетики, у истоков которой стоял В. П. Бранский, разрабатывает новую концепцию соотношения свободы и ответственности. В этой концепции свобода рассматривается как познанная случайность в рамках закономерности.

Результаты: Речь идет о возникновении нового, более сложного уровня свободы как познанной случайности, который предполагает и новый уровень ответственности – не только за выбор, но и за отбор. В этой связи становится актуальным синергетическое требование к субъекту выбора, который получает потребный результат, лишь совершая «определенный укол среды в надлежащих местах и в определенное время». Ответственность за отбор предполагает создание такой организации общества, которая позволяет предвидеть и исключать опасные случайности (тяжелые кризисы, войны и катастрофы). Можно показать, что ответственность за выбор (свобода как познанная необходимость) сводится к ответственности за отбор (свобода как познанная случайность). В синергетическом смысле свобода определяется как фактор, меняющий соотношение вероятностей, эволюционных возможностей социальной системы.

Выводы: Свобода возникает лишь в условиях суперотбора, в условиях контроля со стороны субъекта за многообразием форм отбора, в конечном счете, за ходом социальной эволюции в ее движении к суператтрактору. Синергетический анализ «парадокса И. Пригожина о свободе» привел к тому, что мы обнаружили особую ценность высшей свободы и проистекающей из нее ответственности.

Ключевые слова: свобода; ответственность; экзистенция; необходимость; случайность; «парадокс И. Пригожина о свободе»; выбор; социальный отбор; суперотбор; суператтрактор.

The Problem of Freedom and Liability in the Light of Social Synergetics

Busov Sergey Vasilievich – Saint Petersburg National Research University of Information Technologies, Mechanics and Optics, Department of Social and Human Sciences, Ph. D. (Philosophy), Associate Professor, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: swbusoff@mail.ru

49, Kronverkskii prospekt, 197101, Saint Petersburg, 197101, Russia,

tel: +7 904 640 29 34.

Abstract

Background: The Saint Petersburg School of Social Synergetics, at the origins of which stood V. P. Bransky, is developing a new concept of the relationship between freedom and responsibility. In this concept, freedom is seen as a known randomness within the framework of the law.

Results: It is about the emergence of a new, more complex level of freedom as a known accident, which implies a new level of responsibility – not only for choice, but also for selection. In this connection, the synergistic demand for the subject of choice becomes urgent, which receives the required result, only by performing “a definite injection of the environment in the proper places and at a certain time”. Responsibility for selection presupposes the creation of such an organization of a society that allows foreseeing and eliminating dangerous accidents (severe crises, wars and catastrophes). The responsibility for choice (freedom as a perceived necessity) is reduced to responsibility for selection (freedom as a known chance). In a synergetic sense, freedom is defined as a factor that changes the ratio of probabilities, evolutionary possibilities of the social system.

Conclusion: Freedom arises only in conditions of superselection, under conditions of control on the part of the subject behind the variety of forms of selection, ultimately, over the course of social evolution in its movement toward the superattractor. The synergetic analysis of the paradox of I. Prigogine about freedom led to the fact that we have discovered the special value of higher freedom and the resulting responsibility.

Keywords: freedom; responsibility; existence; necessity; randomness; “Paradox of I. Prigogine about freedom”; choice; social selection; superselection; superattractor.

Какова перспектива свободы в новом, становящемся мире, в мире «сетей» и глобализации? К чему движется человечество: к большему порядку или большей свободе (беспорядку, хаосу)? Эти вопросы были сформулированы И. Пригожиным в интервью журналу «Эксперт» в декабре 2000 г. «Я убежден, что мы приближаемся сейчас к такой точке бифуркации, после прохождения которой человечество окажется на одной из нескольких вероятных траекторий. Главный фактор – информационно-технологический бум. Мы подходим к созданию “сетевого общества”, в котором люди будут связаны между собой так, как никогда ранее. Хорошо это или плохо? С точки зрения долгосрочной биологической эволюции вопрос можно поставить следующим образом: на что будет больше походить сетевое общество – на большой иерархически организованный муравейник или на общество свободных людей? С ростом народонаселения планеты повышается вероятность нелинейных микрофлуктуаций, связанных с индивидуальной свободой выбора, поскольку увеличивается численность игроков. С другой стороны, поскольку люди становятся все более объединены сетями, может появиться и обратный эффект: императивы объединенного коллектива подавят индивидуальную свободу выбора» [7]. Проблема в том, что обе противоположные тенденции проявляются одновременно; это фиксируется нами как парадокс. Пригожин далее говорит: «Конечно, потеря свободы человечеством кажется нам не лучшим выходом из новой бифуркации, правда, и мир, в котором “все решает случай”, вряд ли кого устроит. Где лежит компромисс, возможна ли иная траектория? Точного ответа дать не может никто, но, глядя на сегодняшнее человечество с позиций теории неравновесных процессов, вот что можно сказать наверняка: глобализация и сетевая революция ведут не только к большей связанности людей друг с другом, но и к повышению роли отдельного индивида в историческом процессе. Точно так же, как в точке бифуркации поведение одной частицы может сильно изменить конфигурацию системы на макроскопическом уровне, творческая личность, а не безликие восставшие массы будет все сильнее влиять на исторические события на новом этапе эволюции общества» [7]. Рост порядка (унификация, тоталитаризм) и возрастание свободы (индивидуализация, анархизм) взаимно исключают друг друга, потому И. Пригожин и ставит вопрос о преодолении противоречия между этими тенденциями. Решением проблемы может служить не простой идеологический или политический компромисс, а синергетический синтез порядка и хаоса. Речь, по сути, идет о смысле (пределе культурного развития человечества) и сущности (смысле индивидуальной жизни и индивидуальной смерти) человеческого бытия. «Очевидно, что, обсуждая указанное противоречие, Пригожин вплотную подходит к понятию суператтрактора. Но он не формулирует его по той, по-видимому, причине, что его физическая синергетика не требует этого понятия. А не требует она его потому, что ограничивается только отбором и не затрагивает механизм суперотбора. Этот механизм специфичен, видимо, именно для социальной синергетики» [3, c. 332], – считает В. П. Бранский. Отметим, что в «парадоксе И. Пригожина о свободе» фиксируется тот факт, что глобализация ведет, с одной стороны, к большей взаимной связанности людей (усиление порядка и ответственности на макроуровне), а с другой – к повышению роли отдельного индивида в историческом процессе (расширение индивидуализации и свободы на микроуровне), т. е. речь идет, прежде всего, об уровневом балансе функционирования общества.

Определим свободу того или иного субъекта как выбор возможностей его существования. Таково феноменологическое определение, включающее наблюдаемый спектр условий – набор возможностей и сам акт выбора. В этой связи относительная несвобода может пониматься как несамостоятельность (принуждение) или неосознанность выбора (произвол), тогда как относительная свобода – как самостоятельный (автономный) и осознанный выбор возможности. Ключевым аспектом рассмотрения проблемы свободы становится соотношение выбора и отбора. Выбор осуществляется субъектом не только на основе известных альтернатив, но, прежде всего, на основе подвластных ему возможностей. В этой связи требуется обоснование и конкретизация системы субъект-объектных отношений (субъект и объект – универсалии культурно-исторического ряда), которую назовем «системой свободы». Уровни анализа «системы свободы» предполагают исследование сущности, где рассматривается процесс отбора и исследование явления, где присутствует акт выбора. Отбор включает соответствующий механизм, предполагающий действие факторов социального отбора, которые, следуя В. П. Бранскому, обозначим как тезаурус, детектор и селектор [9, c. 18–19]. Тезаурус наполняется возможностями посредством бифуркаций, детектор – тот, кто осуществляет их отбор, выражающийся через соотношение сил в обществе, а точнее, через набор условий, полнота которого и определяет собой отбор одной из множества возможностей. Наконец, селектор – руководящее правило, принцип или закон, на основании которого этот отбор осуществляется, что также входит в реестр полноты условий для функционирования детектора.

Соотношение свободы и ответственности предполагает анализ отношений отбора и выбора. Уровень явлений (феноменология) выражает процесс выбора как непосредственной социально-исторической деятельности субъекта, детерминируемого сущностными факторами отбора, с одной стороны, а с другой – действием воли субъекта и борьбой мотивов. Выбор, таким образом, есть последнее в ряду условий, или повод, запускающий определенный социальный механизм в лице детектора, который, собственно, и производит отбор той или иной возможности. Таким образом, выбор ответственен за место и время. Получается, что благодаря своему выбору человек становится ответственным также, а может быть, прежде всего, за отбор. Романтическая традиция зафиксировала стремление поэтов определиться со статусом человека в этом мире и решить, наконец, столь мучительный вопрос об ответственности. «Тем я несчастлив, добрые люди, что звезды и небо – звезды и небо! – а я человек!..», – так писал М. Ю. Лермонтов в юные годы. Но мы родились людьми, а не звездами, не волнами, не черепахами, а это значит, что соответствие высокому статусу человека предполагает ответственность не только за частный выбор, но и за отбор в целом, не только за себя, но и за других.

Проясним этот тезис. Объективно, а не только субъективно, мы ответственны за отбор (за его результат). Как показывают исследования в нейропсихиатрии, наш мозг, как правило, принимает решения за 30 миллисекунд до того, как мы осознали, что надо делать (в экстренных ситуациях), иначе говоря, сознание включается постфактум. Этот факт говорит о том, что выбор производится в условиях, далеких от идеала, т. е. в большей мере бессознательно. Отсюда следует, что свобода является более, так сказать, относительной, чем мы могли бы желать. Ответственность так же относительна, как и свобода. Наиболее ответственен тот, кому присуща большая свобода. С этим тезисом не стоит спорить хотя бы потому, что социальная жизнь приучила нас доверять тем, кто умеет самостоятельно принимать решения, а, следовательно, с кого можно и спросить за результаты их выбора. Градация степени свободы, исходя из классических ее определений, идет от свободы как познанной необходимости к свободе как познанной случайности. Первое определение известно нам из истории философии, в частности, из традиций рационализма (Спиноза, Гегель, Маркс, Энгельс и др.). Что касается второго определения, то его можно отыскать в работах В. П. Бранского. Это определение, а именно, «свобода есть познанная случайность в рамках данной закономерности» [2, c. 569], дает нам некоторое представление о детекторе, поскольку отбор детектором той или иной возможности представляет собой флуктуацию, определяющую дальнейший ход эволюции системы. Такой подход развивает философский взгляд на проблему свободы, углубляет его до эссенциального уровня.

Рассмотрим крайние случаи, где можно по-разному интерпретировать как выбор, так и отбор. Выберем сначала подход Ж.-П. Сартра, у которого в анализе проблемы свободы конфигурации выбора и отбора совпадают. Мотивы и движущие силы имеют значимость только в качестве «моего проекта», полагает Сартр, то есть свободного формирования цели и действия, реализующего ее. Человеческая реальность – это бытие, которое является проектом, то есть определяется своей целью. Мы выбираем мир не в его связи с собой, а в его значении, выбранном нами самими. Выбор может быть сделан в безропотности перед судьбой или в тревоге; он может быть бегством, может реализоваться в самообмане. Каким бы ни было наше бытие, оно есть наш выбор; от нас зависит – выбрать себя в качестве великого и благородного или низменного и смиренного. Фундаментальность проекта, по Сартру, заключается в том, что экзистенция становится у него «дырой в бытии», точнее, в «материальном единстве мира» научных материалистов. Бунтарские мотивы сартровской философии здесь налицо – отсюда, кстати, множество противоречий в его концепции. Человек, отрицая мир, становится, по Сартру, бытием, которое может реализовать «ничтожащий разрыв», как он пишет, с миром и самим собой; то есть человек становится «дырой в бытии». Постоянная возможность такого разрыва реализуется только в свободе и более нигде. Человек навсегда осужден существовать вне своей сущности, вне движущих сил и мотивов своего действия, поскольку они суть «внешнее». Человек осужден на свободу. «Для человеческой реальности быть – это значит выбирать себя… Человек не может быть то свободным, то рабом – он полностью и всегда свободен или его нет» [8, c. 452]. Если у М. Хайдеггера подлинное бытие есть выход к сущности, то у Сартра свобода есть бегство от сущности человека. Марксова концепция отчуждения (разрыв сущности и существования) в устах Сартра приобретает прямо противоположный смысл: человек отчужден «в свободу», а не «в рабство», как у Маркса. Итак, свобода, согласно Сартру, не является случайностью, так как она обращается к своему бытию, чтобы прояснить его в свете своей цели, она есть постоянный уход от случайности. Поскольку Маркс и Энгельс были эволюционистами, то свобода для них есть, отчасти, следствие случайностей. Что касается Сартра, то вывод напрашивается сам собой: Сартру чужда эволюционистская точка зрения на мир. Подчеркнем важный момент, определяющий наше отношение к позиции Сартра, а именно, к его попытке соединить выбор и отбор (в нашей терминологии). Преодолевая, с его точки зрения, ограниченность кантовской, шопенгауэровской и марксистской позиций, Сартр, по нашему мнению, как, впрочем, и многие экзистенциалисты, пытается объяснить свободу как особого качества бытие, как экзистенцию, в которой выбор человека является решающим фактором, определяющим его судьбу. Кажущаяся очевидность этого положения (выбор определяет судьбу) ставила в тупик многих философов на протяжении веков. Позиция Сартра сводится к тому, что отбор и выбор (в нашей терминологии) суть одно и то же. Такая позиция если и нова, то все же не ведет к существенному прояснению проблемы свободы. По Сартру получается: что выбрал, то всегда и случится (свобода абсолютна). Но поскольку выбор приравнен им к необходимости существования, к экзистенции, то категория случайности теряет онтологический статус. В нашей интерпретации проблема выбора выглядит совершенно иначе: не выбрать что-либо из множества возможностей нельзя – это есть необходимость существования, а направить выбор на какую-то конкретную возможность и получить определенный результат – это случайность существования. Сартр не намерен утверждать относительность свободы (через наличие случайности). По Сартру, человек ответственен в своем выборе, поскольку ничего, кроме выбора, у него нет. Но тогда смысл познавать необходимость или случайность нашего существования теряется, нет смысла «наращивать» свободу, ибо человек и так свободен в выборе (куда больше?).

Бремя свободы, по Сартру, равно бремени ответственности. Этот тезис он пытается развить. Через свободу реализуется поставленная в проекте цель и связность явлений мира. «Экзистенциальное» единство мира, по Сартру, означает, что между не включенными в проект объектами нет никакой связи. Свобода (или экзистенция) основывает связи, группируя существующие объекты в инструментальные комплексы, и лишь она проектирует основание связей, то есть свою цель. Но как раз потому, что я, говорит Сартр, проектирую (проецирую) себя к цели через мир связей, я встречаю теперь последовательности, связанные серии, комплексы и должен стремиться действовать в соответствии с законами. То есть, по Сартру, именно посредством свободы закономерные отношения приходят в мир, становясь бременем ответственности и необходимости. Еще раз приходится убеждаться, что сведение отбора к выбору, а необходимости к свободе, понимаемой как основа, спонтанность, внутренняя активность человеческой субъективности, не ведет к рациональному решению (по крайней мере!) проблемы свободы, заявленной самим Сартром, а, напротив, затаскивает ее вглубь субъекта, где рациональные критерии не работают. Свобода предстает как «беззаконная комета среди расчисленных светил» (Пушкин). Впрочем, к рациональным выводам Сартр и не стремится (всегда действуя, по сути, как идеологический провокатор). Само понятие свободы, как и понятие экзистенции, у него сугубо иррационально, то есть логически не дедуцируемо.

Другой крайностью является выбор в условиях абсолютной несвободы, что мы находим у А. Шопенгауэра, а еще раньше – в античной драме. Здесь выбор и отбор либо полностью не совпадают, либо совпадают, но субъект действует сугубо по принуждению. Рассмотрим отбор посредством метафоры «воли богов». Герой древнегреческой трагедии своей активностью запускает в действие механизм божественного, независимого от людей, порядка. В итоге получается результат, который не совпадает с желанием героя, но парадоксальным образом устраивает всех, ибо «так должно быть». Соотношение (столкновение) «воли героя» и «воли богов» убедительно представлено в известной трагедии Еврипида, где несчастия и гибель Медеи озвучены как следствия ее характера и ошибок, противоречивших божественному порядку, законам, высшей норме. Хор в концовке «Медеи» говорит:

На Олимпе готовит нам многое Зевс;

Против чаянья, многое боги дают:

Не сбывается то, что ты верным считал,

И нежданному боги находят пути;

Таково пережитое нами.

Так, киники (Антисфен, Диоген из Синопа) в своей этике пытаются разрешить вышеназванную дилемму сведением общего блага к частному и разделением свободы на внешнюю и внутреннюю. Их этика – это этика ответственности. Правда, желание киников выйти из-под «воли богов», сводится к тому, чтобы отвечать только «за себя», но не «за других». Отказ от внешней свободы в пользу внутренней есть, по сути, софизм. Проблема ответственности здесь не решается, поскольку происходит умножение сущностей (внутренняя и внешняя свобода), а частное (благо) выдается за общее. С точки зрения общественного блага поведение киников безответственно (они отвечают только за свой выбор, но не за отбор). Благо для киников есть собственное благо каждого – это не вещи, не здоровье, не внешняя свобода и даже не сама жизнь, так как все это могут в любую минуту у него отнять боги или люди, это воздержание от наслаждений и нечувствительность к страданию. Так формируется их аскесис (ἀσκησις), способность к самоотречению и перенесению трудностей. Подлинно же собственное для них – это внутренняя свобода человека, или апедевсия (ἀπαιδευσία), как способность освобождаться от норм культуры (религии). Так, письменность, считали они, делает знание мертвым, а потому добродетельны необразованность, невоспитанность, неграмотность. Природа определяет тот минимум, в котором нуждается человек, она тем самым служит, согласно киникам, достаточным критерием нравственного поведения. «Живи согласно природе, живи согласно разуму», – таков их главный тезис, ставший основным и в философии стоиков. Этика ответственности влекла к ограничению свободы (отказ от внешней свободы), но неясным оставалось само понятие свободы, его онтологическая сущность.

Трансформация свободы предполагала и трансформацию ответственности, что прямым образом относится к пониманию этих терминов. В эпоху Возрождения происходит определенный возврат к античной мировоззренческой установке, когда ориентировались на героя (традиционно за реальным героем античности всегда стоял мифологический герой, за которым, в свою очередь, «стоял» особый «космический» порядок, тогда как новый ренессансный норматив, в лучшем случае, предполагал славного родственника). Л. М. Баткин пишет: «Содержание категории “индивидуальность”, обнимающее все сферы жизни, от государства до бытового разнообразия, оплодотворяется пафосом единственности и оригинальности каждого индивида, прямо сопряжено с утверждающимся в это время принципом индивидуальной свободы» [1, c. 218–219]. Соотношение выбора и отбора – а за этими понятиями стоят исторически определенные представления – видится нам во времена античности как борьба индивида с Судьбой (волей богов) и апелляция к прототипу (мифологическому герою); в Cредневековье как отказ или принятие Божественной благодати; в эпоху Возрождения как деятельность «на свой страх и риск» без постоянного контроля со стороны высших сил.

Решительный шаг в сторону сущностного понимания свободы сделал Н. Макиавелли, введя категорию случайности. «Судьба… являет свое всесилие там, где препятствием ей не служит доблесть, и устремляет свой напор туда, где не встречает возведенных против нее заграждений» [6, c. 74]. Судьба действует у него в образе Фортуны, случая, случайных обстоятельств. Судьбе противостоит воля человека (государя, сильной личности, целого народа). Шансы влияния на конечный результат со стороны судьбы и воли человека Макиавелли расценивает в идеале как равные. Наполеон в «Мемориале Святой Елены» высказался по адресу Макиавелли грубо, назвав его «болтуном», однако сам неоднократно подчеркивал мысль, что случай правит миром. Разница между Наполеоном и Макиавелли, видимо, в том, что первый проявлял свою волю на значительно большем историческом и геополитическом пространстве. Недаром Г. Гегель отнесся к императору французов с величайшей почтительностью, полагая, что рукой Наполеона движет сам мировой дух.

Свободу Г. Гегель понимал как меру познанной необходимости. Осознание мировым духом своей свободы является его единственной целью и конечной целью мира. При этом, согласно Гегелю, вся история потенциально уже содержится в духе, но реализуется только через волю и действия людей, побуждаемых своими соб­ственными потребностями, интересами и страстями. Люди познают необходимость в виде постижения тайны мирового духа, его «хитрости». Веками недоступные для людей, в силу их неразвитости, «хитрость» духа и «ирония» мировой истории, наконец, раскрываются в гегелевской Науке Логики, в его диалектической схеме. Свободе, как процессу, присущи противоречия, главным из которых является противоречие между ответственностью и произволом. Недаром он говорил, что ничем не ограниченная свобода есть произвол. Гегель критически отнесся к просветительской идее «естественного человека», прирожденную свободу которого, согласно Ж.-Ж. Руссо, ограничивает государство. Свобода, по мнению Гегеля, не дается, а приобретается посредством бесконечного воспитания, дисциплинирующего знание и волю. Приобретенная или завоеванная таким образом свобода становится ответственной. Ответственность – это та же самая свобода, но в отсутствие произвола. Гегель не был бы диалектиком, если б не учитывал процессуальность каждого понятия. Ответственность, как и произвол, не есть нечто застывшее, а суть противоположные моменты свободы. Прогресс свободы заключается в том, чтобы степень ответственности росла, а степень произвола снижалась. Гегель даже указал на цикличность этого процесса, но немецкий гений смог лишь представить спекулятивную схему, где подлинный прогресс обнаруживался, прежде всего, в понятиях мирового разума, этой «альфе и омеге» мировой истории, т. е. на небе, а не на земле.

Ответственность до сих пор часто понимают в емкой гегелевской схеме как противоположность произволу, как подлинную свободу, ограниченную определенными рамками, прежде всего, рамками морали. А потому ответственность часто выступает сугубо этической категорией, что является снижением ее статуса. Онтологическую сущность ответственности следует выводить не спекулятивно, а опираясь на опыт науки и общественной практики.

Новый этап философско-научного взгляда на мир и общество ознаменовался появлением неравновесной термодинамики и формированием нелинейного мышления (середина ХХ в.). Именно в отборе проявляется нелинейность, которую можно рассматривать как: 1) неоднозначность (нелинейность, связанная с разветвлением старого качества на ряд потенциально новых в точке бифуркации); 2) диспропорциональность следствия и причины (в отличие от «линейных» процессов, для которых характерна пропорциональность следствия причине). Малые воздействия на самоорганизующуюся систему могут приводить к очень большим последствиям («мышь родит гору»), а большие – к совершенно незначительным («гора родит мышь»); 3) реактивность – наличие обратной связи (как воздействуют результаты социального отбора на факторы этого отбора, т. е. существует обратная связь между результатами отбора и его факторами).

Действительно, кроме отбора существует еще суперотбор, или отбор самих факторов отбора. Чтобы сделать отбор более конструктивным, надо сделать его более радикальным (смелым), а для этого необходимо создать существенно новый тезаурус [9, c. 22]. Свобода возникает лишь в условиях суперотбора, т. е. в условиях контроля за социальным отбором со стороны субъекта, а это уже – метавозможность. Но создать метауровень самоорганизации и метавозможности можно, лишь всякий раз подвергая систему новому распаду, создавая новый хаос. Здесь становится заметно, почему в социальных самоорганизующихся системах возникает потребность в хаосе: ведь хаос, как считает В. П. Бранский, – это «кипящий котел», в котором вызревают новые диссипативные структуры. Новый тезаурус влечет за собой также новый детектор и новый селектор. Нетрудно догадаться, что суперотбор приводит к качественному углублению и количественному ускорению простого отбора [9, c. 23].

Свободный человек творит гораздо успешнее, ведь творчество всегда связывали со свободой. Творчество включает не только упорядочение (переход от хаоса к порядку), но и хаотизацию, когда наблюдается игра случайностей. Чтобы подняться над гегелевским спекулятивным творчеством мирового духа (упорядочение, прогресс, иерархизация), которое находит у него определение свободы как познанной необходимости, надо погрузиться в творчество, целью которого становится также хаотизация (деиерархизация), но контролируемая (детерминированный хаос), когда свобода определяется как познанная случайность. Из сказанного ясно, что сущность развития социальной реальности не сводится ни к одностороннему увеличению порядка, ни к одностороннему росту степени хаоса. Развитие (эволюция) диссипативной структуры, по словам В. П. Бранского, есть рост степени синтеза порядка и хаоса, обусловленный стремлением к максимальной устойчивости [9, c. 23]. Диалектика свободы предстает уже не как противоречие между произволом и ответственностью, а как противоречие между познанной необходимостью и познанной случайностью, что, впрочем, также соответствует гегелевской трактовке диалектики мирового духа, а именно, как противоречию между сущим и должным.

Итак, подлинную, творческую свободу можно определить как «познанную случайность». Ответственной свободой, просто ответственностью, становится «познанная случайность в рамках данной закономерности». Что же коррелирует с ответственностью как «познанной случайностью»? Метауровень самоорганизации и возникающие в нем метавозможности. Это и есть уровень ответственности. Лишь с этого уровня можно предполагать, что произойдет, какова может быть случайность в тех или иных повторяющихся условиях (в условиях закономерности). Задача, стоявшая перед нами, а именно, показать, что ответственность за выбор менее значима, чем ответственность за отбор, привела к тому, что мы противопоставили два определения свободы и обнаружили особую глубину второго определения. Вместе с тем, история философии, литературы и искусства не раз подтверждала значение случайности и ее роли в осуществлении свободы и миссии (ответственности) человека. Стоит опять же вспомнить основной мотив экзистенциализма, скажем, в лице М. Хайдеггера, который гласит, что человек появляется в этом мире не по своей воле (поскольку не выбирал), тогда как отвечать за то, что он был отобран в качестве живущего, ему приходится полностью, и не только своей жизнью, но и своей смертью.

Свобода как познанная необходимость, включающая только ответственность за выбор, насыщена рисками кризисов, обострения конфликтов и противоречий, что характерно для любого современного экономического строя. Представить новый, более сложный уровень свободы – свободы как познанной случайности – позволяет понятие «ответственности за отбор» [4, с. 264]. В этом случае, очевидно, следует принять синергетическое требование к субъекту выбора, сформулированное С. П. Курдюмовым и Е. Н. Князевой, а именно, чтобы получить потребный результат в процессе социального отбора, «необходима определенная топология воздействия» <…> (где нам следует совершить. – С. Б.) «определенный укол среды в надлежащих местах и в определенное время» [5, с. 304]. Человеческий разум свободен и «хитер», сталкивая между собой разные природные и социальные законы и тенденции. Ответственность за отбор, или свобода как познанная случайность, предполагает создание такой организации общественного жизни и производства, которая бы позволила исключить нежелательные (фатальные) случайности, социальные конфликты и антагонизмы, как это имело и имеет место, в частности, в истории экономики и политики. Происходит изменение или даже переворот общеизвестной тривиальной формы ответственности, ярко выраженной в пословице: «хотели, как лучше, а получилось как всегда», где предвидение необходимости ограничивается покорностью людей перед судьбой, поскольку ни человек, ни общество не способны бороться с «повелевающей силой Рока», где «от судеб защиты нет» (А. С. Пушкин). Этот переворот концептуально выражен в новой формулировке свободы и ответственности, заявленной петербургской школой социальной синергетики.

Список литературы

1. Баткин Л. М. Человек: Мыслители прошлого и настоящего о его жизни, смерти и бессмертии. Древний мир – эпоха Просвещения. – М.: Политиздат, 1991. – 659 с.

2. Бранский В. П. Искусство и философия: Роль философии в формировании и восприятии художественного произведения на примере истории живописи. – Калининград: Янтарный сказ, 1999. – 704 с.

3. Бранский В. П., Пожарский С. Д. Глобализация и синергетический историзм. Синергетическая теория глобализации. – СПб.: Политехника, 2004. – 400 с.

4. Бусов С. В. Проблема свободы как познанной случайности в рамках закономерности: синергетический анализ // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия «Философия. Психология. Педагогика». – 2017. – Вып. 3. – Т. 17. – С. 258–265.

5. Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Основания синергетики. Режимы с обострением, самоорганизация, темпомиры. – СПб.: Алетейя, 2002. – 414 с.

6. Макиавелли Н. Государь. – М.: Планета, 1990. – 80 с.

7. Пригожин И. Творящая натура. Детерминизма нет ни в обществе, ни в природе // Эксперт. – № 48 (260). – 18 декабря 2000 – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.innovations2005.narod.ru/Seminars/13.htm (дата обращения 10.03.2018).

8. Сартр Ж.-П. Бытие и ничто. Опыт феноменологической онтологии. – М.: Республика, 2000. – 639 с.

9. Синергетическая философия истории // под ред. В. П. Бранского и С. Д. Пожарского. – Рязань: Копи-Принт, 2009. – 314 с.

References

1. Batkin L. M. Human Being: Thinkers of the Past and the Present about His Life, Death and Immortality. From the Ancient World till the Enlightenment Epoch [Chelovek: Mysliteli proshlogo i nastoyaschego o ego zhizni, smerti i bessmertii. Drevniy mir – epokha Prosvescheniya]. Moscow, Politizdat, 1991, 659 p.

2. Branskiy V. P. Art and Philosophy: The Role of Philosophy in the Creation and Perception of Art on the Example of the History of Painting [Iskusstvo i filosofiya: Rol filosofii v formirovanii i vospriyatii khudozhestvennogo proizvedeniya na primere istorii zhivopisi]. Kaliningrad, Yantarnyy skaz, 1999, 704 p.

3. Branskiy V. P., Pozharskiy. S. D. Globalization and Synergistic Historicism. Synergetic Theory of Globalization [Globalizatsiya i sinergeticheskiy istorizm. Sinergeticheskaya teoriya globalizatsii]. St. Petersburg, Politekhnika, 2004, 400 p.

4. Busov S. V. The Problem of Freedom as a Cognized Chance within the Framework of the Law: Synergetic Aspect [Problema svobody kak poznannoy sluchaynosti v ramkakh zakonomernosti: sinergeticheskiy aspect]. Izvestiya Saratovskogo universiteta. Novaya seriya. Seriya “Filosofiya. Psikhologiya. Pedagogika” (Izvestiya of SaratovUniversity. New Series. Series “Philosophy. Psychology. Pedagogy”), Saratov, 2017, Vol. 17, Is. 3, pp. 258–265.

5. Knyazeva E. N, Kurdyumov S. P. The Foundations of Synergetics. The Regimes with Sharpening, Self-Organization, Tempo-Worlds [Osnovaniya sinergetiki. Rezhimy s obostreniem, samoorganizatsiya, tempomiry]. St. Petersburg, Aleteyya, 2002, 414 p.

6. Machiavelli N. The Prince [Gosudar]. Moscow, Planeta, 1990, 80 p.

7. Prigogine I. The Nature which Creates. There Is no Determinism neither in Society nor in Nature [Tvoryashchaya natura. Determinizma net ni v obshchestve, ni v prirode]. Ekspert (Expert), № 48 (260), December 18, 2000. Available at: http://www.innovations2005.narod.ru/Seminars/13.htm (accessed 10 March 2018).

8. Sartre J.-P. Being and Nothingness: An Essay on Phenomenological Ontology [Bytie i nichto. Opyt fenomenologicheskoy ontologii]. Moscow, Respublika, 2000, 639 p.

9. Bransky V. P., Pozharsky S. D. (Eds.) Synergetic Philosophy of History [Sinergeticheskaya filosifiya istorii]. Ryazan, Kopi-Print, 2009. 314 p.

© С. В. Бусов, 2018