Новый номер!
УДК 159.91; 159.947
Забродин Олег Николаевич – Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет имени академика И. П. Павлова Министерства здравоохранения Российской Федерации, кафедра анестезиологии и реаниматологии, старший научный сотрудник, доктор медицинских наук, Санкт-Петербург, Россия.
Email: ozabrodin@yandex.ru
Авторское резюме
Предмет исследования: Психофизиологический анализ книг Фридриха Ницше «Так говорил Заратустра» и «По ту сторону добра и зла» в аспекте учения В. С. Дерябина об аффективности, согласно которому аффективность (чувства, влечения-мотивации и эмоции) активирует мышление, психическую и физическую деятельность в направлении удовлетворения актуализированной потребности.
Результаты: Анализ книг Ф. Ницше выявил, что, согласно этому автору, мышление философов, формирование философских понятий происходит не под влиянием абстрактного мышления, а определяется «инстинктом» и различного рода чувствами, вплоть до социальных, в том числе – моральными чувствами. Такого рода чувства (уместно их отнести к аффективности) делают мышление догматическим, односторонним. На примере понятия «воля» автор показал, что она представляет собой сложное психофизиологическое явление, в основе которого лежит в первую очередь «хотение», то есть в современном понимании – аффективность.
Выводы: Ф. Ницше в своих книгах в форме интуитивных догадок излагает основные положения учения об аффективности. Философ ушел далеко вперед по сравнению с наукой его времени в понимании определяющего влияния «инстинктов» (чувств) на мышление, творческую активность человека и, в первую очередь, философа будущего.
Ключевые слова: Ф. Ницше; «Так говорил Заратустра»; «По ту сторону добра и зла»; психофизиология; аффективность.
Psychophysiological Views of F. Nietzsche in the Aspect of V. S. Deryabin’s Teaching on Affectiveness. Paging Through the Books “Thus Spoke Zarathustra” and “Beyond Good and Evil”
Zabrodin Oleg Nikolaevich – First Saint Petersburg State Medical University named after Academician I. P. Pavlov of the Ministry of Health of the Russian Federation, Department of Anesthesiology and Intensive Care, Senior Researcher, Doctor of Medical Sciences, Saint Petersburg, Russia.
Email: ozabrodin@yandex.ru
Abstract
Background: Psychophysiological analysis of Friedrich Nietzsche’s books “Thus spoke Zarathustra” and “Beyond Good and Evil” in the aspect of V. S. Deryabin’s teaching on affectiveness has been made. According to the teaching, affectiveness (feelings, inclination / motivation and emotions) activates thinking, mental and physical activity in order to satisfy the actualized needs.
Results: The analysis of F. Nietzsche’s books has revealed that, according to this author, the thinking of philosophers, the formation of philosophical concepts does not occur under the influence of abstract thinking, but is determined by “instinct” and various kinds of feelings, up to social, including moral ones. Such feelings (it is appropriate to attribute them to affectiveness) make thinking dogmatic, one-sided. Using the notion of “will” as an example, the author has shown that it is a complex psychophysiological phenomenon, primarily based on “desire,” that is, in the modern sense, affectiveness.
Conclusion: F. Nietzsche in the form of intuitive conjectures sets out the main postulates of the doctrine of affectiveness. He has gone far ahead in understanding the determining influence of “instincts” (feelings) on the thinking, creative activity of humans and, above all, the philosopher of the future.
Keywords: F. Nietzsche; “Thus Spoke Zarathustra”; “Beyond Good and Evil”; psychophysiology; affectiveness.
Википедия определяет психофизиологию как науку, изучающую нейрофизиологические механизмы психических процессов, состояний и поведения. В рамках психофизиологии решается также психофизиологическая проблема, касающаяся соотношения мозга и психики.
Важным аспектом психофизиологической проблемы является вопрос о взаимоотношении чувств, влечений (в современной терминологии – мотиваций) и эмоций, с одной стороны, и мышления и поведения – с другой. Эволюционная общность чувств, влечений и эмоций позволила объединить их словом «аффективность».
Понятие об аффективности было введено Э. Блейлером [см.: 4] и развито учеником и продолжателем дела И. П. Павлова В. С. Дерябиным в учении об аффективности [см.: 9–11; 16]. Еще в 1927 г. в статье «О закономерности психических явлений» он писал: «В параллель физиологическим процессам мы видим, как в субъективном мире человека возникают влечения, желания, чувства и эмоции. И эти влечения и эмоции определяют работу его интеллекта и поведение. Человек не чувствует давления физиологических механизмов, как чего-то постороннего. Субъективно он свободен и переживает смену личных желаний, смену свободно поставленных жизненных целей, но из индивидуальных переживаний и действий, протекающих, как ему кажется, в условиях своеобразной жизненной ситуации, слагаются результаты, которые языком статистических цифр говорят о том, что психическая жизнь человека протекает под воздействием принудительных механизмов, которые все проявления жизни человеческой делают столь же объективно обусловленными и закономерными, как явления физико-химические» [7; 13, с. 1321].
Аффективность включает в себя: базовые чувства удовольствия и неудовольствия, приятного и неприятного, чувственные тоны ощущений; влечения – стремления к удовлетворению потребностей – в пище, жидкости, сексуальной потребности; эмоции – психические переживания средней продолжительности, касающиеся плюса или минуса по отношению к личности (радость, горе, обида и др.); социальные чувства, испытываемые человеком по отношению к обществу или его членам (например, чувство справедливости, патриотизм и др.).
Психофизиологические воззрения Ф. Ницше (в дальнейшем – автор, философ) обратили на себя внимание в первую очередь при чтении его книги «Так говорил Заратустра» [см.: 21], а именно – отрывка «О презирающих тело» [см.: 21, с. 30–31] из первой части книги. В нем он рассматривает человека в его психофизиологическом единстве. Между тем и в наше время многие психологи, в отличие от физиологов школы И. П. Павлова, не могут преодолеть дуализм в концепции человека: «с одной стороны – человек существо биологическое, с другой – социальное».
Анализ психофизиологических воззрений Ф. Ницше был проведен в аспекте учения об аффективности ученика и продолжателя дела И. П. Павлова В. С. Дерябина, изложенного в его монографии «Чувства Влечения Эмоции» [см.: 11]. Уместно привести основные положения учения об аффективности, не затрагивая, для простоты изложения, анатомо-физиологических взаимоотношений коры головного мозга (кора) и ее подкорковых образований (подкорка) в динамике аффективности.
«Влияние аффективности на интеллект и регулирующее влияние интеллекта на аффективность не есть проявление антагонизма двух отдельных самостоятельных сил, но аффективность вместе с интеллектом выполняют единую сложную функцию так же, как высшая нервная деятельность слагается из объединенной деятельности коры и подкорки.
Аффективность активирует внимание и мышление и стимулирует поведение, а мышление находит сообразно объективной ситуации пути для решения задач, которые ставит перед ним аффективность.
Определяющее влияние сильных аффективных реакций на течение психических процессов, включающее действие их на ассоциации, с ними связанные, и выключение ассоциаций, с наличным аффективным переживанием не связанных, дает основание полагать, что в основе этих явлений лежит ход физиологической доминанты» [11, с. 211–212].
Монография «Чувства, влечения, эмоции» [см.: 11] имеет авторский подзаголовок «Опыт изложения с психофизиологической точки зрения». В. С. Дерябин в своих работах неоднократно подчеркивал, что «всякий психический процесс есть в то же время процесс психофизиологический». В статье «Психофизиологическая проблема и учение И. П. Павлова о “слитии” субъективного с объективным» [см.: 15] он приводит слова И. П. Павлова о том, что «временная нервная связь есть универсальнейшее физиологическое явление… вместе с тем она же и психическое – то, что психологи называют ассоциацией…» [24, с. 496].
В этом психофизиологическом аспекте захотелось прокомментировать сочинения Ф. Ницше «Так говорил Заратустра» и «По ту сторону добра и зла». В дальнейшем изложении цитаты из Ф. Ницше представлены в транскрипции автора, заключены в кавычки.
Психофизиологический комментарий к разделу «О презирающих тело» книги Ф. Ницше «Так говорил Заратустра»
«Тело – это большой разум, множество с одним сознанием… Орудием тела является также твой маленький разум… ты называешь его духом» [21, с. 30].
Вероятно, «дух» тут следует понимать в качестве сознания и мышления (разум), субстратом которых является кора головного мозга. С позиций психофизиологического единства, развитых в работах В. С. Дерябина, деятельность головного мозга нельзя отделять от всего тела. В монографии «Чувства, влечения, эмоции» [см.: 11] и в психофизиологическом очерке «О сознании», входящем в монографию «Психология личности и высшая нервная деятельность» [см.: 12] он подчеркивает, что от органов чувств, скелетных мышц и внутренних органов исходит центростремительная (афферентная) импульсация, которая определяет уровень бодрствования, психической активности субъекта, самочувствие уставшего, здорового и больного человека. В качестве доказательства он приводит данные о том, что в случае выключения в эксперименте трех дистантных рецепторов (слуха, зрения и обоняния) у собак животные погружались в сон [см.: 1; 6]. Подобные же данные были получены невропатологами [см.: 29; 30] у больных, у которых отсутствовали зрительные, слуховые, обонятельные и осязательные ощущения. У таких больных сон был основным состоянием, в котором они находились в течение суток.
Эти данные предшествовали выходу у нас книги Г. Мэгуна «Бодрствующий мозг» [см.: 20], в которой, в частности, представлена роль восходящей активирующей системы ретикулярной формации ствола мозга в передаче афферентных (центростремительных) нервных импульсов в кору головного мозга, определяющих уровень ее биоэлектрической активности.
Хотя Ф. Ницше не упоминает о головном мозге как субстрате психики, но он говорит о духе, разуме (надо понимать – психике – О. З.) – «этом орудии, игрушке большого разума» (тела). Однако Ф. Ницше не останавливается на этом крамольном утверждении и идет дальше. Он указывает не только на зависимость духа от тела, но и на то, что «оно (тело) не говорит “я”, но делает его» [21, с. 30]. Как это следует понимать с позиций современных психофизиологических исследований? В психофизиологическом очерке «О Я» монографии «Психология личности и высшая нервная деятельность» В. С. Дерябин [см.: 12] приводит уровни интеграции соматических и психических процессов в организме, вершиной которых является переживание собственного «я». По В. С. Дерябину, эти уровни в процессе усложнения таковы: от интеграции соматических процессов в организме, через соматопсихическую интеграцию к высшей психофизиологической интеграции.
В работе «О Я» В. С. Дерябин отмечает, что «я» нельзя связать с каким-нибудь одним отделом головного мозга. «Я есть словесное обозначение индивидом своего организма как целого, в его психофизиологическом единстве. К я относится мое тело, мои чувствования, мои желания: я думаю, я решаю, я действую. Это я с его телом, с его чувствами, мыслями, стремлениями и действиями противостоит внешнему миру и находится с ним в постоянных и многообразных отношениях» [12, с. 63].
«Но чувства и ум хотели бы убедить тебя, что они цель всех вещей: так тщеславны они… орудием и игрушкой являются чувства и ум: за ними лежит Само. Само ищет также глазами чувств, оно прислушивается также ушами духа (мышления). Само всегда прислушивается и ищет: оно сравнивает, подчиняет, завоевывает… Оно господствует и является даже господином над “я”» [21, с. 30].
Что же такое Само, которое господствует над чувствами, мыслями и даже собственным драгоценным «я»? Ф. Ницше отвечает – «это и есть твое тело» (с его потребностями – О. З.). Тело-Само напрашивается назвать телом, с его способностью к самосохранению. Чувства, разум и даже «я» служат этому могущественному повелителю, неведомому мудрецу (курсив мой – О. З.). Почему же неведомому?
Господство тела (организма) скрывается от сознания чувствами и порождаемыми ими мыслями, которые создают у человека иллюзию свободы по удовлетворению насущных потребностей. По современным представлениям, самосохранение организма состоит в первую очередь в поддержании постоянства биохимического и физико-химического состава крови, органов и тканей (гомеостаза).
«В твоем теле он (могущественный повелитель – О. З.) живет…» [21, с. 31]. Ф. Ницше тут отмечает те внутренние импульсы, которые исходят из тела (организма) при неудовлетворенной потребности.
«Твое Само смеется над твоим “я” и его гордыми скачками» [21, с. 31] – иллюзией идеалистического взгляда человека на самого себя как «существо разумное, наделенное свободной волей»).
«Что мне эти скачки и полеты мысли? – говорит оно (Само – О. З.) себе. – Окольный путь к моей цели» [21, с. 31] (самосохранению в биологическом смысле и в социальной среде – О. З.).
«Само говорит к “я”: “Здесь ощущай боль!” И вот оно страдает и думает о том, как бы больше не страдать и для этого именно должно оно думать.
Само говорит к “я”: “Здесь чувствуй радость!” И вот оно радуется и думает о том, как бы почаще радоваться – и для этого именно должно оно думать» [21, с. 31].
В. С. Дерябин [11, с. 102] кратко сказал об этом так: «Подгоняя страданием и маня удовольствием, организм создает субъективные методы действий, направляя работу психики к удовлетворению своих очередных потребностей».
Как подчеркивает он же в монографии «Чувства Влечения Эмоции» [11], чувства и ум не являются «целью всех вещей» – они осознаются человеком, но истинной целью их является сигнализация о неудовлетворенной актуализированной потребности и поиск путей к ее удовлетворению. Такими потребностями в первую очередь являются биологические – потребности в приеме пищи и воды, поддержания температуры тела, сексуальная, отражающие потребность организма в поддержании биохимического и физико-химического постоянства с целью сохранения особи или индивида и вида.
Примером может служить необходимость поддержания уровня глюкозы в крови в оптимальном для организма диапазоне – 3,33–5,55 ммоль/л [см.: 18]. В случае значительного снижения уровня глюкозы у человека возникает острое чувство голода, связанное с «голодными» сокращениями желудка, имеющими выраженную негативную эмоциональную окраску. Оно сигнализирует о наличии гипогликемии и мобилизует мышление в направлении поиска путей к удовлетворению доминирующей потребности – избавиться от неприятного чувства голода. В разделе «Общая схема действия влечений» монографии «Чувства Влечения Эмоции» В. С. Дерябин пишет следующее. «Влечение (к пище, питью и т п. – О. З.) ставит задачи интеллекту для своего удовлетворения и пользуется им как рабочим аппаратом. Оно давит на мышление, приковывает его к нахождению способов своего удовлетворения и заставляет его до тех пор работать в нужном направлении, пока не найден удачный исход» [11, с. 102].
Таким образом, Ф. Ницше вел борьбу с односторонними представлениями о господствующей роли души (психики), по воле человека управляющей телом (организмом) с его потребностями. Если Ф. Ницше полемизировал с презирающими тело в пользу души, то в 40-х гг. ХХ в. такое представление трансформировалось в признание того, что организм с его физиологическими механизмами не участвует в психической деятельности, которая осуществляется головным мозгом. Эти представления нашли отражение в книге И. С. Беритова «Об основных формах нервной и психонервной деятельности» [см.: 3] и привели его к выводу о том, что «попытка проникнуть в динамику психических явлений с точки зрения физиологических закономерностей всегда будет обеспечена на неудачу» [3, с. 98]. Ответом на такое отрицание результатов исследований И. П. Павлова и его школы явилась статья В. С. Дерябина «Замечания по поводу брошюры академика И. С. Беритова «Об основных формах нервной и психонервной деятельности», написанная в 1949 г. к 100-летию со дня рождения И. П. Павлова. Возражая против представлений И. С. Беритова о якобы спонтанной деятельности головного мозга, В. С. Дерябин [см.: 14] приводит примеры нервных, гуморальных и гормональных эндогенных влияний, активирующих психическую деятельность коры головного мозга.
Далее Ф. Ницше пишет о «Созидающем Само»: «Созидающее (развивающееся – О. З.) Само создало себе любовь и презрение, оно создало себе радость и горе (это уже перечисление социальных эмоций, в отличие от биологических – чувства удовольствия и неудовольствия, сопровождающего боль – О. З.). Созидающее тело создало себе дух (мышление – О. З.) как орудие своей воли» [21, с. 31] (к саморазвитию, – физическому, психическому с целью становления в социальной среде – О. З.).
У «презирающих тело» оно (Само) «уже не в силах делать то, чего оно хочет больше всего: – созидать дальше себя (курсив мой – О. З.). Этого оно хочет больше всего, в этом все страстное желание его» [21, с. 31].
С современных позиций понять Ф. Ницше можно таким образом, что он говорит не только о самосохранении тела (организма) и человека (понятия для него близкие), но и о саморазвитии с помощью мышления, побуждаемого социальными потребностями, без удовлетворения которых саморазвитие невозможно.
На чем же могли основываться описанные гениальные провидения Ф. Ницше? Только ли на интуиции – способности чувствовать истину? С. Цвейг в своем эссе «Ницше» отмечает, что нервы мыслителя были «слишком нежны для его бурной впечатлительности (эмоциональной реактивности – О. З.) и поэтому всегда в состоянии возмущения… (гиперактивность вегетативной нервной системы, связанная с избыточной эмоциональностью – О. З.) при всяком взрыве чувства достаточно мгновения в точном смысле этого слова для того, чтобы изменить кровообращение» [31, с. 236–237].
Возникает мысль о высокой реактивности у Ф. Ницше симпатико-адреналовой системы (САС), которая реагирует возбуждением в ответ на сильные эмоции, отклонения гомеостаза, связанные, в частности, с изменениями метеорологических условий, к которым он был так чувствителен. Проявлением повышенного тонуса симпатической нервной системы (СНС) – «гиперсимпатикотонии» являются присущие Ф. Ницше наклонность к резкому повышению артериального давления, склонность к запорам, так мучившая его бессонница, похолодание пальцев рук, о которых упоминает С. Цвейг. Гиперреактивность САС характеризуется резким выбросом в кровь больших количеств норадреналина из симпатических нервных окончаний и адреналина из мозгового слоя надпочечников. «Ничто у него не остается скрытым от тела (как и от духа)… Эта ужасающая, демоническая сверх чувствительность его нервов… превращается в отчетливую боль, является корнем всех его страданий и в то же время ядром его гениальной способности к оценке» (курсив мой – О. З.) [31, с. 237].
Таким образом, С. Цвейг отмечает, что повышенная реактивность, по нашим представлениям, – эмоциональная и САС, явилась источником творческих озарений великого мыслителя. Следуя за Ф. Ницше в его утверждении об активном влиянии тела на дух (психику), уместно вспомнить научные данные по этому вопросу.
В своей статье «Эмоции как источник силы» [см.: 9] В. С. Дерябин приводит примеры того, как сильные эмоции являются источником высокой физической выносливости и психической активности. При этом он подчеркивает, что в основе такого «динамогенного действия эмоций» лежит адаптационно-трофическая функция СНС, установленная исследованиями ученика И. П. Павлова Л. А. Орбели и его школы. Согласно исследованиям Л. А. Орбели, вся высшая нервная деятельность (ВНД), выражающаяся в выработке новых, приобретенных связей, индивидуальных рефлексов, в переоценке нашего отношения к внешнему миру, – все эти сложные процессы, лежащие в основе нашей психической деятельности, находятся под непосредственным регулирующим влиянием СНС [см.: 23]. Подтверждением тонизирующего влияния СНС на кору головного мозга, которое способствует осуществлению ВНД и психической нервной деятельности, являются данные A. А. Асратяна [см.: 2]. Согласно этим данным, удаление у собак верхних шейных симпатических ганглиев, через которые осуществляются центростремительные влияния СНС на головной мозг, вызывало резкое нарушение ВНД, проявившееся в быстром угасании ранее выработанных условных рефлексов, нарушении баланса между возбуждением и торможением в сторону превалирования торможения, которое сохранялось в течение многих месяцев.
В данном изложении речь не шла о сведении высказываний Заратустры и творческой активности Ф. Ницше, его чувств и мыслей, определяемых социальной средой, к удовлетворению биологических потребностей. Представляется, что эндогенные влияния, поддерживающие и активирующие психическую деятельность, – нервные, гуморальные и гормональные, хотя и не определяли содержания сознания Ф. Ницше и круг его мыслей, но создавали для них психофизиологическую основу, снабжали энергией его творческую активность.
Психофизиологический комментарий к книге Ф. Ницше «По ту сторону добра и зла»
В письме к издателю книги «По ту сторону добра и зла», в Примечании к ней, Ф. Ницше писал: «С другой стороны, было бы не менее полезно привлечь к этим вопросам физиологов и врачей. На самом деле прежде всего надо, чтобы все таблицы ценностей, все императивы, о которых говорит история и этнологические науки, были освещены и объяснены с точки зрения физиологической (курсив автора – О. З.), прежде чем пытаться объяснить их с помощью психологии…» [5, с. 247].
Зависимость психики, творческой активности от тела, состояния организма Ф. Ницше отмечал на самом себе. Он был крайне чувствителен к переменам погоды, атмосферного давления, внешней температуры, к ветру. Это заставляло его часто менять места своего пребывания: Ниццу, Геную, Энгадин. Об этом уже писал, ссылаясь на исследователя личности и творчества Ф. Ницше, Стефан Цвейг [31, с. 236–237].
Сам Ф. Ницше в своей книге отмечал, что мышление философов, формирование философских понятий происходит не под влиянием абстрактного мышления, а определяется «инстинктом» и различного рода чувствами, вплоть до социальных, в том числе – моральными чувствами. Такого рода чувства (уместно их отнести к аффективности) делают мышление догматическим, односторонним.
В нашу задачу не входил анализ всего текста книги. Номера подотделов книги, в которых прослеживаются психофизиологические воззрения Ф. Ницше, в последующем изложении выделены жирным шрифтом.
Отдел первый: о предрассудках философов
Ф. Ницше объявляет войну догматической философии, базирующейся на абстрактных понятиях: самосознание, знание, истина и воля к истине, свобода воли. При этом он задался вопросом: «Что собственно в нас хочет (курсив мой – О. З.) “истины” и в чем ее ценность?» [22, с. 3].
Для него не остается неопровержимых понятий: «душа» – это лишь народное суеверие, чему у современных философов соответствуют понятия субъект и Я. Как природный диалектик, он опровергает веру метафизиков в незыблемость противоположных по значению ценностей, в существование противоположностей вообще.
2. «Как могло бы нечто возникнуть из своей противоположности? Например, истина из заблуждения? Или воля к истине из воли к обману? Или бескорыстный поступок из своекорыстия? Или чистое, солнцеподобное, созерцание мудреца из ненасытного желания?» [22, с. 8]. «Возможно даже, что и сама ценность этих хороших и почитаемых вещей заключается как раз в том, что они состоят в фатальном родстве с этими дурными, мнимо противоположными вещами, связаны, сплочены, может быть, даже тождественны с ними по существу» (курсив мой – О. З.) [22, с. 9].
Надо думать, что такое смелое высказывание должно было вызвать сильный моральный протест как ученых, так и обывателей. Представляется, что Ф. Ницше – диалектик, усматривает «снятие» приведенных им противоречий (противоположностей) в их развитии (курсив мой – О. З.) от отрицательного явления к положительному.
3. Этот подотдел отдела I имеет принципиальное значение, так как в нем обосновывается зависимость мышления от инстинкта (аффективности – чувств, влечений и эмоций).
«После довольно долгих наблюдений над философами и чтения их творений между строк я говорю себе, что большую часть сознательного мышления нужно еще отнести к деятельности инстинкта, и даже в случае философского мышления… большею частью сознательного мышления философа тайно руководят его инстинкты, направляющие это мышление определенными путями» (курсив мой – О. З.) [22, с. 10].
И далее: «Да и позади всей логики, кажущейся самодержавной в своем движении, стоят расценки ценностей, точнее говоря, физиологические требования, направленные на поддержание определенного жизненного вида» (курсив мой – О. З.) [22, с. 10].
Таким образом, в основе логики – мышления, по Ф. Ницше, находятся расценки ценностей (в современном понимании – влечения-мотивации). В основе органических влечений, биологических мотиваций (голода, жажды, полового влечения) лежит поддержание постоянства внутренней среды организма – гомеостаза [см.: 11; 17; 27].
5. «Если что побуждает нас смотреть на всех философов отчасти недоверчиво, отчасти насмешливо, так это… как в сущности они с помощью подтасованных оснований защищают какое-нибудь предвзятое положение, внезапную мысль, “внушение”, большей частью абстрагированное и профильтрованное сердечное желание» (курсив мой – О. З.).
6. «Мало-помалу для меня выяснилось, чем была до сих пор всякая великая философия: как раз самоисповедью ее творца, чем-то вроде memoires, написанных им помимо воли и незаметно для самого себя; равным образом для меня выяснилось, что нравственные (или безнравственные) цели составляют в каждой философии подлинное жизненное зерно, из которого каждый раз вырастает целое растение… (весь курсив мой – О. З.). Поэтому я не думаю, чтобы “позыв к познанию” был отцом философии, а полагаю, что здесь, как и в других случаях, какой-либо иной инстинкт пользуется познанием (и незнанием!) только как орудием (курсив мой – О. З.). А кто приглядится к основным инстинктам человека (влечениям-мотивациям – О. З.), исследуя, как далеко они могут простирать свое влияние именно в данном случае, в качестве вдохновляющих гениев (или демонов и кобольдов), тот увидит, что все они уже занимались некогда философией и что каждый из них очень хотел бы представлять собою последнюю цель существования и изображать управомоченного господина всех остальных инстинктов» (социальных чувств – О. З.) [22, c. 13–14].
8. «В каждой философии есть пункт, где на сцену выступает «убеждение» философа, или, говоря языком одной старинной мистерии: adventavit asinus pulcher et fortissimus» (лат. – явился прекрасный и сильный осёл – О. З.) [22, с. 16].
«Убеждение», «убежденность», эмоциональная заряженность (аффективность) определяют ход мыслей, отбор ассоциаций в пользу выдвигаемой гипотезы, теории, «логику» философа.
11. «…настало время понять, что для целей поддержания жизни существ нашего рода такие суждения (априорные суждения Канта – курсив и примечание мои – О. З.) должны быть считаемы истинными» [22, с. 22].
13. В этом подотделе Ф. Ницше выступает против взгляда физиологов на инстинкт самосохранения как на кардинальный инстинкт органического существа: «Прежде всего нечто живое хочет проявлять свою силу – сама жизнь есть воля к власти: самосохранение есть только одно из косвенных и многочисленных следствий этого» [22, с. 25].
Представляется, что в основе инстинкта самосохранения лежит чувство страха. Поэтому философ наряду с этим кардинальным инстинктом признает более важный для него инстинкт развития и овладевания (например – природой, условиями существования). Аффективность, по В. С. Дерябину, источник не только самосохранения, но и развития [см.: 11, c. 209–210]. Подобным образом высказывался и известный исследователь эмоций академик П. В. Симонов: «Хотя способность к сохранению особи, потомства и вида представляет необходимое условие самого существования живого на нашей планете, оно служит лишь фоном для реализации тенденций роста, развития, совершенствования живых систем, тенденций заполнения и освоения окружающего пространства…» [25, c. 147–148].
19. В нижеследующей цитате Ф. Ницше, вопреки метафизическому представлению о воле как едином психологическом феномене, раскрывает ее сложные механизмы.
«Философы имеют обыкновение говорить о воле как об известнейшей в мире вещи… Но мне постоянно кажется, что и Шопенгауэр сделал в этом случае лишь то, что обыкновенно делают философы: принял народный предрассудок и еще усилил его. Мне кажется, что хотение есть прежде всего нечто сложное, нечто имеющее единство только в качестве слова – и как раз в выражении его одним словом сказывается народный предрассудок… в каждом хотении есть, во-первых, множество чувств, именно: чувство состояния, от которого мы стремимся избавиться (отрицательный чувственный тон ощущений – О. З.), чувство состояния, которого мы стремимся достигнуть (положительный чувственный тон ощущений – О. З.), чувство самих этих стремлений (потребность – О. З.), затем еще сопутствующее мускульное чувство, возникающее, раз мы “хотим”, благодаря некоторого рода привычке и без приведения в движение наших “рук и ног”» [22, с. 31].
В соответствии с гипотезой Джеймса-Ланге, центростремительная нервная импульсация, поступающая с периферии тела (в частности, от скелетных мышц) в головной мозг, способствует формированию эмоций, или же, по другим взглядам, их усиливает [см.: 11].
Такое психофизиологическое толкование Ф. Ницше воли как сложного психического явления представляется более научным, чем определения ее, даваемые нынешними психологами. Их определения отличаются чистой описательностью, не раскрывают сложного содержания воли. Википедия дает такое определение: «Воля – способность человека принимать решения на основе мыслительного процесса и направлять свои мысли и действия в соответствии с принятым решением»; другое определение: «Воля – способность к сознательной регуляции поведения». В этих дефинициях нет «хотения» – доминирующих чувств, влечений и эмоций (аффективности), которые движут человеком и не позволяют ему уклониться от поставленной цели.
Такие психологические определения воли, как и многих других базовых определений психологии, могли бы дать умудренные опытом носители обыденного сознания, не будучи психологами-специалистами. Эти определения недалеки от тех, которые критиковал Ф. Ницше.
«Во-вторых, подобно тому, как ощущения – и именно разнородные ощущения – нужно признать за ингредиент воли, так же обстоит дело и с мышлением: в каждом волевом акте есть командующая мысль; однако нечего и думать, что можно отделить эту мысль от “хотения” (курсив мой – О. З.) и что будто тогда останется еще воля. В-третьих, воля есть не только комплекс ощущения и мышления, но прежде всего еще и аффект (курсив Ф. Н. – О. З.) – и к тому же аффект команды. То, что называется “свободой воли”, есть в сущности превосходящий аффект по отношению к тому, который должен подчиниться: “я свободен, ”он” должен повиноваться”, – это сознание кроется в каждой воле (курсив мой – О. З.) так же, как и то напряжение внимания, тот прямой взгляд, фиксирующий исключительно одно, та безусловная оценка положения “теперь нужно это и ничто другое”, та внутренняя уверенность, что повиновение будет достигнуто, и все, что еще относится к состоянию повелевающего. Человек, который хочет, – приказывает чему-то в себе, что повинуется или о чем он думает, что оно повинуется» [22, с. 31–32].
В свете учения А. А. Ухтомского [см.: 28] о доминанте можно судить о том, что Ф. Ницше тут говорит о доминирующем эмоциональном возбуждении, которое подавляет все субдоминантные эмоциональные и интеллектуальные возбуждения. Согласно А. А. Ухтомскому, очаги возбуждения, возникающие в ЦНС, привлекают к себе вновь возникающие волны возбуждения, тормозят работу других центров и могут тем самым в значительной степени изменять работу нервной системы. В. С. Дерябин [см.: 11], развивая учение о доминанте применительно к аффективности, впервые выдвинул положение о единой психофизиологической доминанте при влечениях (мотивациях). Ф. Ницше стихийно пришел к выводу о том, что доминирующая сильная эмоция (аффект) определяет мысли и поведение человека, находящие выражение в понятии «воля», опередив тем самым научные представления о доминанте.
«Но обратим теперь внимание на самую удивительную сторону воли, этой столь многообразной вещи, для которой у народа есть только одно слово: поскольку в данном случае мы являемся одновременно приказывающими и повинующимися и, как повинующимся, нам знакомы чувства принуждения, напора, давления, сопротивления, побуждения, возникающие обыкновенно вслед за актом воли; поскольку, с другой стороны, мы привыкли не обращать внимания на эту двойственность, обманчиво отвлекаться от нее при помощи синтетического понятия Я… хотящий полагает с достаточной степенью уверенности, что воля и действие каким-то образом составляют одно, – он приписывает самой воле еще и успех, исполнение хотения и наслаждается при этом приростом того чувства мощи, которое несет с собою всяческий успех. «Свобода воли» – вот слово для этого многообразного состояния удовольствия хотящего, который повелевает и в то же время сливается в одно существо с исполнителем, – который в качестве такового наслаждается совместно с ним торжеством над препятствиями, но втайне думает, будто в сущности это сама его воля побеждает препятствия» [22, с. 32–33].
Можно видеть, что Ф. Ницше выступает против обманчивого понимания «свободы воли» как результата произвольного акта «мыслительный приказ – действие» и рассматривает волю как синтез, включает в качестве определяющего звена «хотение», то есть аффективность.
По поводу свободы воли Б. Спиноза писал: «Люди только по той причине считают себя свободными, что свои действия они сознают, а причин, которыми они определяются, не знают…» [26, c. 86].
23. «Сила моральных предрассудков глубоко внедрилась в умственный мир человека, где, казалось бы, должны царить холод и свобода от гипотез, – и, само собою разумеется, она действует вредоносно, тормозит, ослепляет, искажает. Истой физиопсихологии (курсив мой – О. З.) приходится бороться с бессознательными противодействиями в сердце исследователя, ее противником является “сердце”: уже учение о взаимной обусловленности “хороших” и “дурных” инстинктов (как более утонченная безнравственность) удручает даже сильную, неустрашимую совесть, – еще более учение о выводимости всех хороших инстинктов из дурных. Но положим, что кто-нибудь принимает даже аффекты ненависти, зависти, алчности, властолюбия за аффекты, обусловливающие жизнь, за нечто принципиально и существенно необходимое в общей экономии жизни, что, следовательно, должно еще прогрессировать, если должна прогрессировать жизнь, – тогда он будет страдать от такого направления своих мыслей, как от морской болезни» [22, с. 40–41].
Психолог, который встанет на эту точку зрения, «вправе требовать за это, чтобы психология была снова признана властительницей наук, для служения и подготовки которой существуют все науки. Ибо психология стала теперь снова путем к основным проблемам» (курсив мой – О. З.) [22, с. 41].
Это высказывание Ф. Ницше о психологии – «науке всех наук», близко воззрению К. Маркса на синтетическую науку о человеке: «Впоследствии естествознание включит в себя науку о человеке в такой же мере, в какой наука о человеке включит в себя естествознание: это будет одна наука» [19, с. 596].
Отдел второй: свободный ум
26. «И где только кто-нибудь без раздражения, а скорее добродушно говорит о человеке как о брюхе с двумя потребностями и о голове – с одной, всюду, где кто-нибудь видит, ищет и хочет видеть подлинные пружины людских поступков только в голоде, половом вожделении и тщеславии; словом, где о человеке говорят дурно, но совсем не злобно, – там любитель познания должен чутко и старательно прислушиваться, и вообще он должен слушать там, где говорят без негодования. Ибо негодующий человек и тот, кто постоянно разрывает и терзает собственными зубами самого себя (или взамен этого мир, или Бога, или общество), может, конечно, в моральном отношении стоять выше смеющегося и самодовольного сатира, зато во всяком другом смысле он представляет собою более обычный, менее значительный, менее поучительный случай. И никто не лжет так много, как негодующий» (курсив мой – О. З.) [22, с. 47–48].
В этой афористической форме ярко выражена зависимость мышления от аффективности, направляющей его с целью удовлетворения актуализированной потребности (в данном конкретном случае – потребности доказать свое, справедливость своего негодования).
30. «Есть книги, имеющие обратную ценность для души и здоровья, смотря по тому, пользуется ли ими низкая душа, низменная жизненная сила или высшая и мощная: в первом случае это опасные, разъедающие, разлагающие книги, во втором – клич герольда, призывающий самых доблестных к их доблести» [22, с. 53].
Это высказывание Ф. Ницше допустимо приложить и к книгам самого философа, которые были интерпретированы идеологами фашизма в своих целях. Разумеется, сам философ не предполагал такую метаморфозу.
31. «Мы чтим и презираем в юные годы еще без того искусства оттенять наши чувства, которое составляет лучшее приобретение жизни, и нам по справедливости приходится потом жестоко платиться за то, что мы таким образом набрасывались на людей и на вещи с безусловным утверждением и отрицанием… Гнев и благоговение, два элемента, подобающие юности, кажется, не могут успокоиться до тех пор, пока не исказят людей и вещи до такой степени, что будут в состоянии излиться на них: юность есть сама по себе уже нечто искажающее и вводящее в обман. Позже, когда юная душа, измученная сплошным рядом разочарований, наконец становится недоверчивой к самой себе, все еще пылкая и дикая даже в своем недоверии и угрызениях совести, – как негодует она тогда на себя, как нетерпеливо она себя терзает, как мстит она за свое долгое самоослепление, словно то была добровольная слепота!» (курсив мой – О. З.) [22, с. 53–54].
Повышенная эмоциональность юности, еще лишенной жизненного опыта, не тормозимая корой головного мозга, определяет оценку людей, зачастую несправедливую, так как искажает восприятие, подчиняя его внешнему впечатлению. Как отмечает философ, такое влияние аффективности на мышление происходит независимо от сознания (самоослепление, добровольная слепота).
32. «…среди нас, имморалистов, зародилось подозрение, что именно в том, что непреднамеренно в данном поступке, и заключается его окончательная ценность и что вся его намеренность, все, что в нем можно видеть, знать, «сознавать», составляет еще его поверхность и оболочку, которая, как всякая оболочка, открывает нечто, но еще более скрывает?» [22, с. 56].
С позиций учения об аффективности, под непреднамеренностью следует понимать неосознаваемое влияние актуализированной потребности, которая проявляет себя в чувствах, влечениях и эмоциях, ставящих интеллекту цель – «намеренность», которая остается, в отличие от аффективности, на поверхности сознания.
36. «Допустим, что нет иных реальных “данных”, кроме нашего мира вожделений и страстей, что мы не можем спуститься или подняться ни к какой иной “реальности”, кроме реальности наших инстинктов – ибо мышление есть только взаимоотношение этих инстинктов, – не позволительно ли в таком случае сделать опыт и задаться вопросом: не достаточно ли этих “данных”, чтобы понять из им подобных и так называемый механический (или “материальный”) мир? Я разумею, понять его… как нечто, обладающее той же степенью реальности, какую имеют сами наши аффекты, – как более примитивную форму мира аффектов (чувственный тон наших ощущений – О. З.), в которой еще замкнуто в могучем единстве все то, что потом в органическом процессе ответвляется и оформляется (а также, разумеется, становится нежнее и ослабляется), как род жизни инстинктов (влечений, эмоций – О. З.), в которой все органические функции, с включением саморегулирования, ассимиляции, питания, выделения, обмена веществ, еще синтетически вплетены друг в друга, – как праформу жизни?» [22, с. 60–61].
41. «Нужно дать самому себе доказательства своего предназначения к независимости и к повелеванию; и нужно сделать это своевременно…Не привязываться к личности, хотя бы и к самой любимой, – каждая личность есть тюрьма, а также угол. Не привязываться к отечеству, хотя бы и к самому страждущему и нуждающемуся в помощи, – легче уж отвратить свое сердце от отечества победоносного. Не прилепляться к состраданию, хотя бы оно и относилось к высшим людям, исключительные мучения и беспомощность которых мы увидели случайно. Не привязываться к науке, хотя бы она влекла к себе человека драгоценнейшими и, по-видимому, для нас сбереженными находками. Не привязываться к собственному освобождению, к этим отрадным далям и неведомым странам птицы, которая взмывает все выше и выше, чтобы все больше и больше видеть под собою, – опасность летающего. Не привязываться к нашим собственным добродетелям и не становиться всецело жертвою какого-нибудь одного из наших качеств, например нашего “радушия”, – такова опасность из опасностей для благородных и богатых душ, которые относятся к самим себе расточительно, почти беспечно и доводят до порока добродетель либеральности. Нужно уметь сохранять себя – сильнейшее испытание независимости» [22, с. 66–67].
Итак, отказ от всех человеческих эмоций: от любви к близкому человеку, от привязанностей к родным, к отечеству, к страждущему человеку, к науке с ее «драгоценнейшими» открытиями, от постановки высоких целей в будущем; не растрачивать себя для других – и все это – для сохранения себя, для предназначения (курсив мой – О. З.) – к независимости и повелеванию. Однако повелевание – над кем? Сохранение – для чего? – ответа на эти вопросы автор не дает. Да и термин «воля к власти» пока не раскрыт им. В другом месте он пишет, что воля к власти не аналогична инстинкту самосохранения, но направлена на развитие и овладевание (но чем – средой обитания или человечеством для его просвещения, для сохранения вида и рода?). Ниже [см.: 22, с. 250] он пишет о «моей серьезной проблеме», «европейской проблеме», как он понимает ее, воспитании новой господствующей над Европой касты.
Отдел четвертый: афоризмы и интермедии
68. «Я это сделал», – говорит моя память. «Я не мог этого сделать», – говорит моя гордость и остается непреклонной. В конце концов память уступает» [22, с. 102].
Память уступает стремлению избежать переживаний отрицательного чувственного тона (например, стыда), неприятного. Сам термин «неприятный» – буквально непринимаемый, неприемлемый, то, что не хочет приниматься, подобно тому, как человек, стремясь избежать боли, рефлекторно отдергивает руку при уколе или ожоге. Поэтому у большинства, но далеко не у всех, людей, переживания, носящие негативную окраску, забываются – охранительная реакция психики.
83. «Инстинкт. – Когда горит дом, то забывают даже об обеде. – Да – но его наверстывают на пепелище» [22, с. 105].
При пожаре возникает сложное переживание: в первую очередь – основное базовое чувство – инстинкт самосохранения, в основе которого – страх, вместе с ним – чувство потери дорогих по воспоминаниям и ценных по стоимости вещей. Это создает в коре головного мозга доминантный очаг возбуждения, который по закону доминанты подавляет другое базовое чувство – чувство голода. Кроме того, при сильных эмоциях, в частности, при страхе, выделяется адреналин мозгового слоя надпочечников, который подавляет желудочные секрецию и моторику и угнетает аппетит [см.: 10].
85. «Одинаковые аффекты у мужчины и женщины все-таки различны в темпе – поэтому-то мужчина и женщина не перестают не понимать друг друга» [22, с. 105].
Это высказывание можно объяснить следующим образом. Известно, что эмоции у женщин более сильные, «бурные», но зачастую непродолжительные. Эмоции у мужчин менее сильные и выраженные внешне, однако более длительные, оставляющие после себя продолжительный след (в частности, обиду).
117. «Воля к победе над одним аффектом в конце концов, однако, есть только воля другого или множества других аффектов».
В свете учения А. А. Ухтомского о доминанте [см.: 28], очаги возбуждения, возникающие в центральной нервной системе, притягивают к себе другие очаги возбуждения и тормозят работу нервных центров (в последнем случае –отрицательная индукция, по И. П. Павлову).
Отдел пятый: к естественной истории морали
191. «Старая теологическая проблема “веры” и “знания” – или, точнее, вещей инстинкта и разума, – стало быть, вопрос, заслуживает ли инстинкт при оценке большего авторитета, нежели разум, ставящий вопрос “почему?”, требующий оснований, стало быть, целесообразности и полезности, – это все та же старая моральная проблема, которая явилась впервые в лице Сократа и еще задолго до христианства произвела умственный раскол… Но к чему, сказал он себе, освобождаться из-за этого от инстинктов! Нужно дать права им, а также и разуму, – нужно следовать инстинктам, но убедить разум, чтобы он при этом оказывал им помощь вескими доводами… (курсив мой – О. З.) но разум есть только орудие» [22, с. 138].
Подобным же образом, уже на научной основе, высказывался и В. С. Дерябин: «Интересные данные для выяснения работы головного мозга принесло изучение новой болезни летаргического энцефалита. Здесь нередко оказывается изолированное поражение эмоционально-волевой сферы. Экспериментально-психологическое исследование показывает, что с интеллектом у больного дело обстоит нередко благополучно, но у него нет ни тоски, ни радости, ни гнева, ни надежды и нет целей. Получается живой труп. Этот естественный эксперимент с особенной яркостью показал, что движущей силой являются эмоции, что интеллект сам по себе бесплоден. Ум, освобожденный от влияний эмоций, похож на механизм, из которого вынута пружина, приводящая его в действие. Разум только рабочий аппарат» [см.: 8; 13, с. 1318].
Отдел шестой: мы ученые
206. «По сравнению с гением, то есть с существом, которое производит или рождает, беря оба слова в самом обширном смысле, – ученый, средний человек науки всегда имеет сходство со старой девой: ибо ему, как и последней, незнакомы два самых ценных отправления человека… Рассмотрим подробнее: что такое человек науки? Прежде всего это человек незнатной породы, с добродетелями незнатной, то есть негосподствующей, не обладающей авторитетом, а также лишенной самодовольства породы людей: он трудолюбив, умеет терпеливо стоять в строю, его способности и потребности равномерны и умеренны, у него есть инстинкт чуять себе подобных и то, что потребно ему подобным, – например, та частица независимости и клочок зеленого пастбища, без которых не может быть спокойной работы, то притязание на почет и признание (которое предполагает прежде всего и главным образом, что его можно узнать, что он заметен), – тот ореол доброго имени, то постоянное скрепление печатью своей ценности и полезности, которому непрерывно приходится побеждать внутреннее недоверие, составляющее коренную черту зависимого человека и стадного животного. Ученому, как и подобает, свойственны также болезни и дурные привычки незнатной породы: он богат мелкой завистью и обладает рысьими глазами для низменных качеств таких натур, до высоты которых не может подняться. Он доверчив, но лишь как человек, который позволяет себе идти, а не стремиться; и как раз перед человеком великих стремлений (курсив мой – О. З.) он становится еще холоднее и замкнутее, – его взор уподобляется тогда строптивому гладкому озеру, которого уже не рябит ни восхищение, ни сочувствие. Причиной самого дурного и опасного, на что способен ученый, является инстинкт посредственности, свойственный его породе: тот иезуитизм посредственности, который инстинктивно работает над уничтожением необыкновенного человека и старается сломать или – еще лучше! – ослабить каждый натянутый лук. Именно ослабить – осмотрительно, осторожной рукой, конечно, – ослабить с доверчивым состраданием: это подлинное искусство иезуитизма, который всегда умел рекомендовать себя в качестве религии сострадания» [22, с. 168–169].
Целый подотдел понадобился для освещения подробного и малоутешительного образа ученого, в основе которого лежит ограниченный интеллект, лишенный подлинно творческого начала, «великих стремлений», связанных с аффективностью.
207. Еще яркий пример ученого или, в широком смысле, «объективного человека», неутомимого накопителя фактов, лишенного творческого личностного начала, обладающего слабой аффективностью.
«Какую бы благодарность ни возбуждал в нас всегда объективный ум, – а кому же не надоело уже до смерти все субъективное с его проклятым крайним солипсилюбием (Ipsissimosität)! – однако в конце концов нужно научиться быть осторожным в своей благодарности и воздерживаться от преувеличений, с которыми нынче прославляют отречение от своего Я и духовное обезличение… Объективный человек, который уже не проклинает и не бранит (курсив мой – О. З.), подобно пессимисту, идеальный ученый, в котором научный инстинкт распускается и достигает полного расцвета после тысячекратных неудач и полунеудач, без сомнения, представляет собою одно из драгоценнейших орудий, какие только есть, – но его место в руках более могущественного. Он только орудие, скажем: он зеркало, – он вовсе не “самоцель”. Объективный человек, в самом деле представляет собою зеркало: привыкший подчиняться всему, что требует познавания, не знающий иной радости, кроме той, какую дает познавание, “отражение”… Все, что еще остается в нем от “личности”, кажется ему случайным, часто произвольным, еще чаще беспокойным: до такой степени сделался он в своих собственных глазах приемником и отражателем чуждых ему образов и событий. Воспоминания о “себе” даются ему с напряжением, они часто неверны; он легко смешивает себя с другими, он ошибается в том, что касается его собственных потребностей (курсив мой – О. З.) и единственно в этом случае бывает непроницательным и нерадивым… Он потерял способность серьезно относиться к себе, а также досуг, чтобы заниматься собой: он весел не от отсутствия нужды, а от отсутствия пальцев, которыми он мог бы ощупать свою нужду» [22, с. 171].
Под такого рода «щупами» в данном случае уместно понимать эмоции, которые сигнализируют о неудовлетворенной для данного человека потребности.
«Привычка идти навстречу каждой вещи и каждому событию в жизни; лучезарное, наивное гостеприимство, с которым он встречает всё, с чем сталкивается; свойственное ему неразборчивое благожелательство, опасная беззаботность относительно Да и Нет: ах, есть достаточно случаев, когда ему приходится раскаиваться в этих своих добродетелях! – и, как человек вообще, он слишком легко становится caput mortuum(бренными останками – О. З.) этих добродетелей. Если от него требуется любовь и ненависть, как понимают их Бог, женщина и животное, – он сделает что может и даст что может. Но нечего удивляться, если это будет немного, – если именно в этом случае он выкажет себя поддельным, хрупким, сомнительным и дряблым. Его любовь деланая, его ненависть искусственна и скорее похожа на un tour de force (ловкую штуку – О. З.), на мелкое тщеславие и аффектацию. Он является неподдельным лишь там, где может быть объективным: лишь в своем безмятежном тотализме он еще представляет собою “натуру”, еще “натурален”. Его отражающая, как зеркало, и вечно полирующаяся душа уже не может ни утверждать, ни отрицать; он не повелевает; он также и не разрушает… Он также не может служить образцом; он не идет ни впереди других, ни за другими; он вообще становится слишком далеко от всего, чтобы иметь причину брать сторону добра или зла. Если его так долго смешивали с философом, с этим цезаристским насадителем и насильником культуры, то ему оказывали слишком много чести и проглядели в нем самое существенное – он орудие, некое подобие раба, хотя, без сомнения, наивысший вид раба, сам же по себе – ничто… Объективный человек есть орудие; это дорогой, легко портящийся и тускнеющий измерительный прибор, художественной работы зеркало, которое надо беречь и ценить; но он не есть цель, выход и восход, он не дополняет других людей, он не человек, в котором получает оправдание все остальное бытие, он не заключение, еще того менее начало, зачатие и первопричина; он не представляет собою чего-либо крепкого, мощного, самостоятельного, что хочет господствовать: скорее это нежная, выдутая, тонкая, гибкая, литейная форма, которая должна ждать какого-либо содержания и объема, чтобы “принять вид” сообразно с ними, – обыкновенно это человек без содержания и объема, “безличный” человек» [22, с. 171–173].
Мы видим удивительно яркий и подробный портрет человека, лишенного потребностей (кроме потребности констатации фактов) и чувств, влечений и эмоций (аффективности). Такому человеку трудно понять (почувствовать!), что есть польза или вред для него, трудно принять решение, сказать Да или Нет (эмоционально-волевые нарушения). Он может «изображать» эмоции, как принято, в соответствии с обстановкой, не переживая их, тем более, что мимический аппарат для низших и высших эмоций одинаков [см.: 11, с. 117]. Вместе с аффективностью у него отсутствует собственное Я, в формировании которого аффективности принадлежит ведущая роль [см.: 12, с. 67]. Описанная Ф. Ницше психологическая картина «человека без свойств» представляется бледным отражением клинической картины больного эпидемическим энцефалитом, у которого эмоционально-волевая сфера нарушена благодаря поражению патологическим процессом стволовой части мозга, с которой связано формирование эмоций [см.: 8, 13].
211. «Я настаиваю на том, чтобы наконец перестали смешивать философских работников и вообще людей науки с философами, – чтобы именно здесь строго воздавалось “каждому свое” и чтобы на долю первых не приходилось слишком много, а на долю последних – слишком мало. Для воспитания истинного философа, быть может, необходимо, чтобы и сам он стоял некогда на всех тех ступенях, на которых остаются и должны оставаться его слуги, научные работники философии; быть может, он и сам должен быть критиком и скептиком, и догматиком, и историком, и, сверх того, поэтом и собирателем, и путешественником, и отгадчиком загадок, и моралистом, и прорицателем, и «свободомыслящим», и почти всем, чтобы пройти весь круг человеческих ценностей и разного рода чувств ценности, чтобы иметь возможность смотреть различными глазами и с различной совестью с высоты во всякую даль, из глубины во всякую высь, из угла во всякий простор. Но все это только предусловия его задачи; сама же задача требует кое-чего другого – она требует, чтобы он создавал ценности… Подлинные же философы суть повелители и законодатели; они говорят: “Так должно быть!”, они-то и определяют “куда?” и “зачем?” человека и при этом распоряжаются подготовительной работой всех философских работников, всех победителей прошлого, – они простирают творческую руку в будущее, и все, что есть и было, становится для них при этом средством, орудием, молотом. Их “познавание” есть созидание, их созидание есть законодательство, их воля к истине есть воля к власти» [22, с. 183–185].
Представляется, что, когда Ф. Ницше пишет о ступенях, которые следует пройти истинному философу, чтобы стать созидателем истинных ценностей, то он имел ввиду в первую очередь самого себя. Прослеживается четкая градация между «повелителями и законодателями» – философами, заряженными творческой энергией, аффективностью, и их слугами – философскими работниками – людьми науки, занятыми лишь лишенной эмоций подготовительной работой для созидания, осуществляемого философами.
213. «Так, например, истинно философская совместность смелой, необузданной гениальности, которая мчится presto, и диалектической строгости и необходимости, не делающей ни одного ложного шага, не известна по собственному опыту большинству мыслителей и ученых… Они представляют себе всякую необходимость в виде нужды, в виде мучительного подчинения и принуждения, и само мышление считается ими за нечто медленное, томительное, почти что за тяжелый труд, и довольно часто за труд, “достойный пота благородных людей”, – а вовсе не за нечто легкое, божественное и близко родственное танцу, резвости!» [22, с. 188–189].
В этом подотделе автор продолжает сопоставление мышления философа, заряженного эмоциями, вдохновением, сочетающимися со строгой рациональностью, и мышления ученых, лишенного должной аффективности и потому совершающегося как бы по принуждению. Аффективность, связанная с заряженностью идеей, повышает внимание, ускоряет ход ассоциаций и мыслительный процесс в целом, порождает положительные эмоции.
Хотя анализ отделов, в которых психофизиологические воззрения философа не нашли непосредственного отражения, не входил в задачу исследования, знакомство с ними показывает, что и в них автор творческие силы, величие духа философа, обладающего волей к власти, к овладеванию, «хотением», аффектом, определяющим «командующую мысль» (в целом – аффективностью), противопоставляет человеку науки и, тем более, обывателю, лишенным этих психофизиологических качеств.
Сопоставление содержания книги «По ту сторону добра и зла» с основными положениями учения об аффективности показывает, что Ф. Ницше опередил время в понимании роли «инстинктов» (чувств) – аффективности в созидательной активности философа, в отличие от холодного научного мышления, лишенного творческого начала и обреченного путем проб и ошибок к накоплению фактов, гениальное обобщение которых доступно лишь философам будущего.
Список литературы
1. Абуладзе К. С. Деятельность коры больших полушарий головного мозга у собак, лишенных трех дистантных рецепторов: зрительного, слухового и обонятельного // Физиологический журнал СССР им. И. М. Сеченова. – 1936. – Т. 21. – № 5–6. – С. 784–785.
2. Асратян Э. А. Влияние экстирпации верхних шейных симпатических узлов на пищевые условные рефлексы // Архив биологических наук. – 1930. – Т. 30. – № 2. – С. 243–265.
3. Беритов И. С. Об основных формах нервной и психонервной деятельности. – М.: АН СССР, 1947. – 116 с.
4. Блейлер Э. Аффективность, внушаемость, паранойя. – Одесса: Полиграф, 1929. – 140 с.
5. Галеви Д. Жизнь Фридриха Ницше. – Рига: СПРИДИТИС, 1991. – 272 с.
6. Галкин В. С. О значении рецепторных аппаратов для работы высших отделов центральной нервной системы // Архив биологических наук. – 1933. – Т. 33. – № 1–2. – С. 27–53.
7. Дерябин В. С. О закономерности психических явлений // Иркутский медицинский журнал. – 1927. – Т. 5. – № 6. – С. 5–14.
8. Дерябин В. С. Эпидемический энцефалит в психопатологическом отношении // Сибирский архив теоретической и клинической медицины. – 1928. – Т. 3. – № 4. – С. 317–323.
9. Дерябин В. С. Эмоции как источник силы // Наука и жизнь. – 1944. – № 10. – С. 21–25.
10. Дерябин В. С. Аффективность и закономерности высшей нервной деятельности // Журнал высшей нервной деятельности им. И. П. Павлова. – 1951. – Т. 1. – № 6. – С. 889–901.
11. Дерябин В. С. Чувства, влечения, эмоции: о психологии, психопатологии и физиологии эмоций. – М.: ЛКИ, 2013. – 224 с.
12. Дерябин В. С. Психология личности и высшая нервная деятельность (психологические очерки «О сознании», «О Я», «О счастье»). – М.: ЛКИ, 2010. – 202 с.
13. Дерябин В. С. О закономерности психических явлений (публичная вступительная лекция) // Психофармакология и биологическая наркология – 2006. – Т. 6. – № 3. – С. 1315–1321.
14. Дерябин В. С. Замечания по поводу брошюры академика И. С. Беритова «Об основных формах нервной и психонервной деятельности» // Психофармакология и биологическая наркология. – 2006. – Т. 6. – № 4. – С. 1397–1403.
15. Дерябин В. С. Психофизиологическая проблема и учение И. П. Павлова о «слитии» субъективного с объективным // Психофармакология и биологическая наркология. – 2007. – Т. 7. – № 3–4. – С. 2202–2207.
16. Забродин О. Н. Психофизиологическая проблема и проблема аффективности: Викторин Дерябин: Путь к самопознанию – М.: ЛЕНАНД, 2017. – 208 с.
17. Кеннон В. Физиология эмоций. – М.–Л.: Прибой, 1927. – 173 с.
18. Корячкин В. А. Клинические, функциональные и лабораторные тесты в анестезиологии и интенсивной терапии. – СПб.: Санкт-Петербургское медицинское издательство, 2004. – 139 с.
19. Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 г. // Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. – М.: Госполитиздат, 1956. – С. 517–642.
20. Мэгун Г. Бодрствующий мозг. – М.: Издательство иностранной литературы, 1960. – 211 с.
21. Ницше Ф. Так говорил Заратустра. – М.: МГУ, 1990. – 304 с.
22. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. – М.: АСТ, 2018. – 319 с.
23. Орбели Л. А. Обзор учения о симпатической иннервации скелетных мышц, органов чувств и центральной нервной системы // Избранные труды. Т. 2. – М.–Л.: АН СССР, 1962. – С.148–168.
24. Павлов И. П. Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения животных). – М.: Наука, 1973. – 659 с.
25. Симонов П. В. Эмоциональный мозг. – М.: Наука, 1981. – 215 с.
26. Спиноза Б. Этика, доказанная в геометрическом порядке и разделенная на пять частей. – М.–Л.: Госсоцэкгиз, 1932. – 223 с.
27. Судаков К. В. Биологические мотивации. – М.: Медицина, 1971. – 304 с.
28. Ухтомский А. А. Принцип доминанты // Собрание сочинений. Т. 1. – Л.: ЛГУ, 1950. – С. 197–201.
29. Шарапов Б. И. К вопросу о взаимоотношении двух корковых сигнальных систем после выключения многих периферических анализаторов // Журнал высшей нервной деятельности им. И. П. Павлова. – 1954. – Т. 4. – № 1. – С. 80–84.
30. Штрюмпель А., Зейфарт К. Частная патология и терапия внутренних болезней. Т. 3: болезни нервной системы – М.: Государственное медицинское издательство, 1932. – 624 с.
31. Цвейг С. Борьба с демоном: Гёльдерлин. Клейст. Ницше. – М.: Республика, 1992. – 304 с.
References
1. Abuladze K. S. Activity of the Cerebral Cortex in Dogs Deprived of Three Distant Receptors: Visual, Auditory and Olfactory [Deyatelnost kory bolshikh polushariy golovnogo mozga u sobak, lishennykh trekh distantnykh retseptorov: zritelnogo, slukhovogo i obonyatelnogo]. Fiziologicheskiy zhurnal SSSR imeni I. M. Sechenova (Sechenov Physiological Journal of the USSR), 1936, vol. 21, no. 5–6, pp. 784–785.
2. Asratyan E. A. The Effect of Extirpation of the Upper Cervical Sympathetic Nodes on Food Conditioned Reflexes [Vliyanie ekstirpatsii verkhnikh sheynykh simpaticheskikh uzlov na pischevye uslovnye refleksy]. Arhiv biologicheskikh nauk (Archive of Biological Sciences), 1930, vol. 30, no. 2, pp. 243–265.
3. Beritov I. S. On the Main Forms of Nervous and Psycho-Nervous Activity [Ob osnovnykh formakh nervnoy i psikhonervnoy deyatelnosti]. Moskow: AN SSSR, 1947, 116 p.
4. Bleuler E. Affectivity, Suggestibility, Paranoia [Affektivnost, vnushaemost, paranoya]. Odessa: Poligraf, 1929, 140 p.
5. Halevi D. The Life of Friedrich Nietzsche [Zhizn Fridrikha Nitsshe]. Riga: SPRIDITIS, 1991, 272 p.
6. Galkin V. S. On the Importance of Receptor Apparatus for the Work of the Higher Parts of the Central Nervous System [O znachenii retseptornykh apparatov dlya raboty vysshikh otdelov tsentralnoy nervnoy sistemy]. Arhiv biologicheskih nauk (Archive of Biological Sciences), 1933, vol. 33, no. 1–2, pp. 27–53.
7. Deryabin V. S. About Regularity of the Mental Phenomena [O zakonomernosti psikhicheskikh yavleniy]. Irkutskiy Meditsinskiy Zhуrnal (Irkutsk Medical Journal), 1927, vol. 5, no. 6, pp. 5–14.
8. Deryabin V. S. Epidemical Encephalitis in the Psychopathological Relation [Epidemicheskiy entsefalit v psikhopatologicheskom otnoshenii]. Sibirskiy arkhiv teoreticheskoy i klinicheskoy meditsiny (Siberian Archive of Theoretical and Legal Medicine), 1928, vol. 3, no. 4, pp. 317–323.
9. Deryabin V. S. Emotions as a Source of Power [Emotsii kak istochnik sily]. Nauka i zhizn (Science and Life), 1944, no. 10, pp. 21–25.
10. Deryabin V. S. Affectivity and Regularities of Higher Nervous Activity [Affektivnost i zakonomernosti vysshey nervnoy deyatelnosti]. Zhurnal vysshey nervnoy deyatelnosti imeni I. P. Pavlova (I. P. Pavlov Journal of Higher Nervous Activity), 1951, vol. 1, no. 6, pp. 889–901.
11. Deryabin V. S. Feelings, Inclinations, Emotions: About Psychology, Psychopathology and Physiology of Emotions [Chuvstva, vlecheniya, emotsii: o psikhologii, psikhopatologii i fiziologii emotsiy]. Moskow: LKI, 2013, 224 p.
12. Deryabin V. S. Psyhology of the Personality and Higher Nervous Activity (Psycho Physiological Essays “About Consciousness”, “About I”, “About Happiness”) [Psikhologiya lichnosti i vysshaya nervnaya deyatelnost (psikhologicheskie ocherki “O soznanii”, “O Ya”, “O schaste”)]. Moskow: LKI, 2010, 202 p.
13. Deryabin V. S. About Regularity of the Mental Phenomena (Public Introductory Lecture) [O zakonomernosti psikhicheskikh yavleniy (publichnaya vstupitelnaya lektsiya)]. Psikhofarmakologiya i biologicheskaya narkologiya (Psychopharmakology and Biological Narcology), 2006, vol. 6, no. 3, pp. 1315–1321.
14. Deryabin V. S. Remarks Concerning the Brochure of the Academician I. S. Beritov “About the Main Forms of Nervous and Psychoneural Activity” [Zamechaniya po povodu broshyury akademika I. S. Beritova “Ob osnovnykh formakh nervnoy i psikhonervnoy deyatelnosti”]. Psikhofarmakologiya i biologicheskaya narkologiya (Psychopharmakology and Biological Narcology), 2006, vol. 6, no. 4, pp. 1397–1403.
15. Deryabin V. S. Psycho-Physiological Problem and I. P. Pavlov’s Doctrine about “Conjointery” of Subjective with Objective [Psikhofiziologicheskaya problema i uchenie I. P. Pavlova o “slitii” subektivnogo s obektivnym]. Psikhofarmakologiya i biologicheskaya narkologiya (Psychopharmakology and Biological Narcology), 2007, vol. 7, no. 3–4, pp. 2002–2007.
16. Zabrodin O. N. Psycho-Physiological Problem and the Problem of Affectivity: Victorin Deryabin: The Way to Self-Knowledge. [Psikhofiziologicheskaya problema i problema affektivnosti: Viktorin Deryabin: Put k samopoznaniyu]. Moscow: LENAND, 2017, 208 p.
17. Cannon W. B. Physiology of Emotions [Fiziologiya emotsiy]. Moscow – Leningrad: Priboy, 1927, 173 p.
18. Koryachkin V. A. Clinical, Functional and Laboratory Tests in Anesthesiology and Intensive Care [Klinicheskie, funktsionalnye i laboratornye testy v anesteziologii i intensivnoy terapii]. St. Petersburg: Sankt-Peterburgskoe meditsinskoe izdatelstvo, 2004, 139 p.
19. Marx K. Economic and Philosophical Manuscripts of 1844. [Ekonomichesko-filosofskie rukopisi 1844 goda]. Marks K., Engels F. Iz rannikh proizvedeniy (Marx K., Engels F. From Early Writings). Moscow: Gospolitizdat, 1956, pp. 517–642.
20. Megun G. Awake Brain [Bodrstvuyuschiy mozg]. Moscow: Izdatelstvo inostrannoy literatury, 1960, 211 p.
21. Nietzsche F. Thus Spoke Zarathustra [Tak govoril Zuratustra]. Moscow: MGU, 1990, 304 p.
22. Nietzsche F. Beyond Good and Evil [Po tu storonu dobra i zla]. Moscow: AST, 2018, 319 p.
23. Orbeli L. A. A Review of the Teachings on the Sympathetic Innervation of Skeletal Muscles, Sensory Organs, and the Central Nervous System [Obzor ucheniya o simpaticheskoy innervatsii skeletnykh myshts, organov chuvstv i tsentralnoy nervnoy sistemy]. Izbrannye trudy. Tom 2 (Selected Works. Vol. 2). Moscow–Leningrad: AN SSSR, 1962, pp. 148–168.
24. Pavlov I. P. Twenty Years Experience of Objective Study of Higher Nervous Activity (Animal Behavior) [Dvadtsatiletniy opyt obektivnogo izucheniya vysshey nervnoy deyatelnosti (povedeniya zhivotnykh)]. Moscow: Nauka, 1973, 659 p.
25. Simonov P. V. Emotional Brain [Emotsionalnyy mozg]. Moscow: Nauka, 1981, 215 p.
26. Spinoza B. Ethics, Demonstrated in Geometrical Order [Etika, dokazannaya v geometricheskom poryadke i razdelennaya na pyat chastey]. Moscow – Leningrad: Gossotsekgiz, 1932, 223 p.
27. Sudakov K. V. Biological Motivation [Biologicheskie motivatsii]. Moscow: Meditsina, 1971, 304 p.
28. Ukhtomskiy A. A. Principle of a Dominant [Printsip dominanty]. Sobranie sochineniy. T. 1 (Collected Works. Vol. 1). Leningrad: LGU, 1950, pp. 197–201.
29. Sharapov B. I. To the Question of the Relationship of Two Cortical Signal Systems after Turning Off Many Peripheral Analyzers [K voprosu o vzaimootnoshenii dvukh korkovykh signalnykh sistem posle vyklyucheniya mnogikh perifericheskikh analizatorov]. Zhurnal vysshey nervnoy deyatelnosti imeni I. P. Pavlova (I. P. Pavlov Journal of Higher Nervous Activity), 1954, vol. 4, no. 1, pp. 80–84.
30. Strumpel A., Seyfart K. Private Pathology and Therapy of Internal Diseases. Vol. 3: Nervous System Diseases [Chastnaya patologiya i terapiya vnutrennikh bolezney. T. 3: bolezni nervnoy sistemy]. Moscow: Gosudarstvennoe meditsinskoe izdatelstvo, 1932, 624 p.
31. Zweig S. Holderlin, Kleist, and Nietzsche: The Struggle with the Daemon [Borba s demonom: Gelderlin. Kleyst. Nitsshe]. Moscow: Respublika, 1992, 304 p.
© О. Н. Забродин, 2020.
