Социология и политология

УДК 316.422

 

Ходыкин Александр Владимирович – Фонд социальных исследований, аналитический отдел, социолог, кандидат социологических наук, Самара, Россия.

Email: khodykin8@gmail.com

SPIN: 3376-6682

Researcher ID: AAB-8675-2020

ORCID: 0000-0003-0230-5775

Scopus ID: 57215436300

Авторское резюме

Состояние вопроса: С развитием технологий наш мир становится все более мобильным и в географическом, и в виртуальном пространстве. Однако пандемия значительно сократила мобильности в физическом пространстве, перенеся многие из них в пространство виртуальное.

Метод исследования: Телефонное интервью по стратифицированной двухосновной случайной выборке стационарных и мобильных номеров объемом 1600 респондентов, проживающих в России.

Результаты: Относительно мобильности знаний в информационном пространстве выявлены противоречивые тенденции. С одной стороны, она высока среди студентов, тогда как с другой – резко падает сразу после получения образования и перехода к трудовой деятельности. Работа в дистанционном формате оказалась чуть более популярной, чем дистанционное обучение (23 % против 18 %), однако она вызвала у многих большие сложности – россияне в целом не готовы к переходу на дистанционный режим работы: тех, кому такой формат усложнил трудовую деятельность, оказалось в два с лишним раза больше, чем ощутивших облегчение. Пандемия стала катализатором для перевода многих активностей (от трудовых до досуговых) в онлайн-режим. Также она способствовала превращению Интернета из средства для досуга и общения в деловой ресурс. Во время ограничительных мер произошло вытеснение географических мобильностей виртуальными: люди стали меньше перемещаться в физическом пространстве и деятельность, которая раньше совершалась офлайн, чаще переносится в онлайн и совершается в удалённом формате. Выявлена связь между изменением режима использования Интернета и изменением частоты географических мобильностей: те, кто изменил частоту использования Интернета в различных целях, изменили и частоту перемещений по своему городу или району. Те же, кто не менял частоты использования Интернета, не меняют и частоты передвижений.

Область применения результатов: Результаты могут быть использованы при планировании развития системы электронного обучения, удалённой занятости и транспортной системы.

Выводы: Пандемийные ограничения способствовали усилению тренда на вытеснение географических мобильностей виртуальными. Если уровень использования Интернета для получения и обмена информацией, а также для деятельности, которая раньше совершалась офлайн, в период пандемии вырос довольно быстро, то количество физических перемещений людей внутри своего населённого пункта снижалось примерно теми же темпами.

 

Ключевые слова: пандемия коронавируса; виртуальные мобильности; географические мобильности; локдаун; транспорт.

 

In the Wake of the Pandemic: How Have Geographical and Virtual Mobility Changed Due to Limited Spatial Movements?

 

Khodykin Alexander Vladimirovich – Samara Social Research Institute, Analytical Department, Sociologist, PhD (Sociology), Samara, Russia.

Email: khodykin8@gmail.com

Abstract

Background: As technology develops, our world becomes much more mobile both in geographical and virtual space. The pandemic, however, has significantly reduced mobility in physical space, increasing it in virtual space.

Research methods: Telephone interview based on a stratified two-base random sample of fixed and mobile numbers of 1600 respondents living in Russia.

Results: Contradictory trends were identified regarding the mobility of knowledge in the information space. On the one hand, it is high among students, on the other hand, it drops sharply immediately after receiving education and getting a job. Working in a remote format turned out to be slightly more popular than distance learning (23 % vs. 18 %), but it caused many difficulties. Russians as a whole are not ready to switch to a remote mode of work: those for whom such a format complicated their work were more than twice as many as those who were relieved. The pandemic became a catalyst for the transfer of many activities (from labor to leisure) online. It also helped transform the Internet from a leisure and communication tool into a business resource. During the restrictive measures, virtual mobility replaced geographical one: people began to move less in physical space and activities that were previously performed offline are more often transferred online and performed remotely. A relationship between changing the mode of using the Internet and changing the frequency of geographical mobility is revealed: those who changed the frequency of using the Internet for various purposes also changed the frequency of moving around their city or district. Those who did not change the frequency of using the Internet did not change the frequency of movement either.

Research implications: The results can be used in planning to promote the development of an e-learning system, remote employment and transport system.

Conclusion: Pandemic restrictions contributed to the strengthening of the trend towards the displacement of geographical mobility by virtual one. If the level of using the Internet for receiving and exchanging information, as well as of activities that were previously performed offline, grew quite quickly during the pandemic, the number of physical movements of people within their locality decreased at about the same pace.

 

Keywords: coronavirus pandemic; virtual mobility; geographical mobility; lockdown; transport.

 

Введение

Развитие технологий и информатизация социальной жизни трансформируют современное общество, делая его более мобильным, а практики, связанные с перемещением людей, техники и информации – широко распространёнными [см.: 1]. Однако случившаяся пандемия и связанные с ней ограничения на передвижения резко сократили географические мобильности и повлияли на их взаимосвязь с виртуальными мобильностями. Специфика и различные аспекты такой трансформации эмпирически исследованы в данной статье.

 

Согласно социологии мобильностей Джона Урри, перемещения в физическом пространстве людей, объектов, техники, информации и образов формируют современную социальную реальность, поэтому мобильности – ключевое понятие его социологической теории [см.: 2]. Урри выделял 5 их видов [см.: 3]:

1) мобильности людей,

2) мобильности объектов и техники,

3) воображаемые путешествия,

4) виртуальные мобильности,

5) коммуникационные мобильности.

 

Первые два вида мобильностей представляют собой передвижения в физическом пространстве (далее в тексте будем называть их географическими мобильностями), тогда как оставшиеся три – это перемещения образов и информации в виртуальном пространстве (для удобства объединим их понятием «виртуальные мобильности»). Случившаяся в 2020 году пандемия коронавируса и последовавшие ограничительные меры резко в принудительном порядке сократили географические мобильности. Физические перемещения людей, где это только возможно, были заменены перемещениями информационных потоков (виртуальными мобильностями): многие работники перешли на удалённый режим работы, студенты стали дистанционно учиться, общение с близкими тоже стало чаще осуществляться в виртуальном пространстве. Попытаемся выяснить, насколько вынужденная изоляция изменила соотношение географических и виртуальных мобильностей и каким это соотношение стало после снятия ограничений на передвижения.

 

Метод исследования

Инициативный всероссийский опрос «ВЦИОМ-Спутник» проведен 27 апреля 2021 г. В опросе приняли участие россияне в возрасте от 18 лет. Метод опроса – телефонное интервью по стратифицированной двухосновной случайной выборке стационарных и мобильных номеров объемом 1600 респондентов, проживающих в России. Выборка построена на основе полного списка телефонных номеров, задействованных на территории РФ. Данные взвешены на вероятность отбора и по социально-демографическим параметрам. Для данной выборки максимальный размер ошибки с вероятностью 95 % не превышает 2,5 %. Помимо ошибки выборки, смещение в данные опросов могут вносить формулировки вопросов и различные обстоятельства, возникающие в ходе полевых работ.

 

Виртуальные мобильности

Наиболее распространённым видом перемещения образов и информации в виртуальном пространстве Интернета в период пандемии стали дистанционные технологии обучения и работы с помощью видеосвязи и других виртуальных коммуникационных технологий. В первую очередь на дистанционный режим обучения перешли школы и вузы. Но и другие образовательные организации также стали использовать дистанционные технологии обучения. Поэтому респондентам был задан вопрос об их участии в дистанционном обучении в период пандемии.

 

Полученные данные показывают, что четверо из пяти россиян (81 %) не учились дистанционно в период пандемии. Менее месяца учились в таком режиме 4 % опрошенных (таблица 1). От 1 до 6 месяцев в режиме онлайн учился в сумме каждый десятый респондент (10 %). Более полугода в таком режиме обучались ещё 3 % россиян, а 2 % – полностью перешли на дистанционный режим обучения. Анализируемые данные получены среди всех социальных групп, кроме неработающих пенсионеров. Поэтому доля обучавшихся дистанционно оказалась не столь велика.

 

Таблица 1 – Результаты опроса. Вопрос: «Пришлось ли Вам в последний год учиться дистанционно или нет? Если да, то как долго?» (от числа всех опрошенных за исключением неработающих пенсионеров)

Процент

Не учился дистанционно

81%

Учился дистанционно менее месяца

4%

Учился дистанционно от 1 до 3 месяцев

6%

Учился дистанционно от 3 до 6 месяцев

4%

Учился дистанционно более 6 месяцев

3%

Полностью перешёл на дистанционный режим обучения

2%

Затруднились ответить

1%

 

Для получения более точных данных по обучающимся проанализируем распределение данного признака среди студентов. Как видим, среди студентов ситуация принципиально иная: оказались не вовлечёнными в дистанционное обучение лишь 4 % обучающихся, 7 % учились в таком режиме менее 1 месяца. От 1 до 3 месяцев в онлайн-режиме учился почти каждый четвёртый студент (23 %), ещё 31 % учились в данном режиме от 3 до 6 месяцев. Четверть респондентов (25 %) учились дистанционно более полугода, а каждый десятый студент (10 %) полностью перешёл на дистанционное обучение (таблица 2). На основе полученных данных можно констатировать, что режим дистанционного обучения коснулся практически только тех, чьё основное занятие – это учёба. Другие социальные группы оказались весьма слабо вовлечены в онлайн-обучение: всевозможные профессиональные курсы повышения квалификации, дополнительного и постдипломного обучения большой популярности среди россиян не получили. Возможности дистанционного обучения в период самоизоляции для повышения профессиональной квалификации россиянами были использованы довольно слабо. Виртуальное пространство глобальной Сети увеличивает мобильность знаний и позволяет им преодолевать дистанции в географическом пространстве: знания из разных точек Земли становятся доступны географически широкому кругу потребителей [см.: 4]. Ситуация физической изоляции людей во время пандемийных ограничений в сочетании с увеличившимся количеством свободного времени в период локдауна способствовала росту рынка дистанционных образовательных услуг и вовлечённости людей в такие формы обучения [см.: 5]. Однако в масштабах всего населения это явление не получило широкого распространения – дистанционное обучение осталось уделом студентов, директивно переведённых руководством образовательных учреждений в онлайн формат получения знаний.

 

Таблица 2 – Результаты опроса. Вопрос: «Пришлось ли Вам в последний год учиться дистанционно или нет? Если да, то как долго?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Род занятий

 Работающие  пенсионеры  Студенты  Не   работающие

 Прочие   работающие

Не учился дистанционно

81%

89%

4%

89%

86%

Учился дистанционно менее месяца

4%

3%

7%

1%

4%

Учился дистанционно от 1 до 3 месяцев

6%

4%

23%

5%

5%

Учился дистанционно от 3 до 6 месяцев

4%

1%

31%

3%

2%

Учился дистанционно более 6 месяцев

3%

2%

25%

-

1%

Полностью перешёл на дистанционный режим обучения

2%

-

10%

2%

2%

 

В дистанционное обучение вовлечёнными чаще всего оказались специалисты (77 % не вовлечённых), в то время как рабочие чаще не учились дистанционно (91 %) (таблица 3). Предприниматели, будучи наиболее социально гибкой профессиональной группой, чаще других полностью перешли на дистанционный режим обучения (6 %). Неслучайно сегмент рынка дистанционных образовательных услуг, связанный с обучением необходимым для ведения бизнеса навыкам, занимает всё бòльшую долю на рынке образовательных услуг в целом.

 

Таблица 3 – Результаты опроса. Вопрос: «Пришлось ли Вам в последний год учиться дистанционно или нет? Если да, то как долго?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Род профессиональной деятельности

 рабочие  служащие  специалисты

 предприниматели

Не учился дистанционно

81%

91%

82%

77%

82%

Учился дистанционно менее месяца

4%

2%

3%

7%

4%

Учился дистанционно от 1 до 3 месяцев

6%

3%

8%

8%

3%

Учился дистанционно от 3 до 6 месяцев

4%

1%

2%

4%

2%

Учился дистанционно более 6 месяцев

3%

2%

4%

2%

2%

Полностью перешёл на дистанционный режим обучения

2%

1%

2%

2%

6%

 

Женщины несколько чаще мужчин обучаются дистанционно. В основном они учатся непродолжительными периодами (9 %). Не обучались дистанционно 78 % женщин (против 83 % среди мужчин) (таблица 4). Это может быть связано с тем, что онлайн-обучение несколько чаще используется в социальных и гуманитарных специальностях, в которых статистически чаще заняты женщины.

 

Таблица 4 – Результаты опроса. Вопрос: «Пришлось ли Вам в последний год учиться дистанционно или нет? Если да, то как долго?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Пол респондента

 мужчины

 женщины

Не учился дистанционно

81%

83%

78%

Учился дистанционно менее месяца

4%

3%

5%

Учился дистанционно от 1 до 3 месяцев

6%

4%

9%

Учился дистанционно от 3 до 6 месяцев

4%

3%

4%

Учился дистанционно более 6 месяцев

3%

3%

2%

Полностью перешёл на дистанционный режим обучения

2%

2%

2%

 

Чем старше возрастная группа, тем ниже уровень её вовлечённости в дистанционное обучение, что вполне естественно – с возрастом люди учатся меньше. Наибольшая вовлечённость в обучение в режиме онлайн по понятным причинам характерна для самых молодых респондентов, среди которых студенты составляют наибольшую долю. Примечательно, что различия между тридцатилетними и людьми пенсионного возраста не такие большие. С одной стороны, даже наиболее благоприятный для дистанционного обучения период коронавирусных ограничений не часто был использован не студентами для онлайн образования. С другой стороны, многие представители даже самой старшей возрастной группы оказались вовлечёнными в дистанционное обучение: почти каждый десятый респондент старше 55 лет прошёл за время пандемии дистанционное обучение (91 % – не учились) (таблица 5). Наличие высшего образования не оказывает значимого влияния на вовлечённость в дистанционное обучение.

 

Таблица 5 – Результаты опроса. Вопрос: «Пришлось ли Вам в последний год учиться дистанционно или нет? Если да, то как долго?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Возраст

18-29

30-44

45-55

55+

Не учился дистанционно

81%

58%

85%

89%

91%

Учился дистанционно менее месяца

4%

4%

4%

3%

3%

Учился дистанционно от 1 до 3 месяцев

6%

13%

5%

5%

3%

Учился дистанционно от 3 до 6 месяцев

4%

11%

2%

0,4%

1%

Учился дистанционно более 6 месяцев

3%

9%

1%

1%

1%

Полностью перешёл на дистанционный режим обучения

2%

5%

2%

2%

-

 

Дистанционные образовательные технологии становятся шансом для жителей малых городов пройти обучение в лучших образовательных организациях. Люди из таких городов немного чаще проходили дистанционное обучение – среди них не учившихся в данном формате значимо меньше (76%) (таблица 6). Жители крупных городов и сельской местности значимо не отличаются от всего российского населения.

 

Таблица 6 – Результаты опроса. Вопрос: «Пришлось ли Вам в последний год учиться дистанционно или нет? Если да, то как долго?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Тип населённого пункта

 Крупные города  Малые города

 Сёла и посёлки

Не учился дистанционно

81%

81%

76%

81%

Учился дистанционно менее месяца

4%

3%

5%

4%

Учился дистанционно от 1 до 3 месяцев

6%

6%

10%

4%

Учился дистанционно от 3 до 6 месяцев

4%

3%

3%

3%

Учился дистанционно более 6 месяцев

3%

3%

1%

3%

Полностью перешёл на дистанционный режим обучения

2%

3%

3%

3%

 

Чем реже люди смотрят телевизор, тем больше среди них доля прошедших дистанционное обучение. Среди ежедневных телезрителей 88 % не проходили обучения в режиме онлайн. Среди не смотрящих телевизор таковых лишь 74 %, а 5 % таких респондентов полностью перешли на дистанционное обучение (таблица 7).

 

Таблица 7 – Результаты опроса. Вопрос: «Пришлось ли Вам в последний год учиться дистанционно или нет? Если да, то как долго?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Частота просмотра телевидения

Ежедневная аудитория

Не ежедневная аудитория

Не смотрят

Не учился дистанционно

81%

88%

78%

74%

Учился дистанционно менее месяца

4%

3%

4%

5%

Учился дистанционно от 1 до 3 месяцев

6%

5%

7%

7%

Учился дистанционно от 3 до 6 месяцев

4%

2%

6%

5%

Учился дистанционно более 6 месяцев

3%

1%

3%

5%

Полностью перешёл на дистанционный режим обучения

2%

1%

2%

5%

 

С частотой использования Интернета ситуация противоположная – чем чаще россияне пользуются Интернетом, тем чаще они учились дистанционно в пандемию. Пользующиеся Интернетом не ежедневно или не пользующиеся им вовсе реже учились дистанционно. Девять из десяти (90 %) пользующихся Интернетом не каждый день не учились дистанционно. Среди не использующих Интернет респондентов эта доля составила 94 % (таблица 8). Уровень дохода значимо не влияет на вовлечённость в дистанционное обучение.

 

Таблица 8 – Результаты опроса. Вопрос: «Пришлось ли Вам в последний год учиться дистанционно или нет? Если да, то как долго?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Частота использования Интернета

Ежедневная аудитория

Не ежедневная аудитория

Не используют

Не учился дистанционно

81%

80%

90%

94%

Учился дистанционно менее месяца

4%

4%

3%

-

Учился дистанционно от 1 до 3 месяцев

6%

6%

3%

4%

Учился дистанционно от 3 до 6 месяцев

4%

4%

-

-

Учился дистанционно более 6 месяцев

3%

3%

2%

-

Полностью перешёл на дистанционный режим обучения

2%

2%

1%

2%

 

Дистанционный режим работы получил среди россиян несколько бóльшую популярность по сравнению с дистанционным обучением. Пандемийные ограничения стимулировали работодателей активнее использовать виртуальное пространство везде, где это возможно. Доля дистанционно работавших в период пандемии россиян (23 %) оказалась выше доли их дистанционно обучавшихся соотечественников (19 %). Не работали дистанционно 77 % респондентов. Каждый десятый респондент (11 %) работал удалённо от 1 до 6 месяцев. По 4 % россиян работали дистанционно менее 1 месяца и более полугода. Полностью перешли на дистанционный режим труда 4 % опрошенных. Наиболее распространённый срок удалённой работы россиян составил от 1 до 3 месяцев (8 %) (таблица 9).

 

Таблица 9 – Результаты опроса. Вопрос: «Пришлось ли Вам в последний год работать дистанционно или нет? Если да, то как долго?» (от числа всех опрошенных за исключением неработающих пенсионеров).

Процент

Не работал дистанционно

77%

Работал дистанционно менее месяца

4%

Работал дистанционно от 1 до 3 месяцев

8%

Работал дистанционно от 3 до 6 месяцев

3%

Работал дистанционно более 6 месяцев

4%

Полностью перешёл на дистанционный режим работы

4%

Затруднились ответить

1%

 

Как и в случае с дистанционным обучением, женщины чаще мужчин оказываются вовлечёнными в работу в дистанционном формате (70 % против 80 %) (таблица 10). Это может быть связано с тем, что женщины статистически чаще работают в тех сферах, где переход на дистанционную трудовую деятельность легче.

 

Таблица 10 – Результаты опроса. Вопрос: «Пришлось ли Вам в последний год работать дистанционно или нет? Если да, то как долго?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Пол респондента

мужчины

женщины

Не работал дистанционно

77%

80%

70%

Работал дистанционно менее месяца

4%

3%

5%

Работал дистанционно от 1 до 3 месяцев

8%

6%

11%

Работал дистанционно от 3 до 6 месяцев

3%

3%

4%

Работал дистанционно более 6 месяцев

4%

4%

4%

Полностью перешёл на дистанционный режим работы

4%

4%

4%

 

Между возрастными группами различий выявлено не много. Точнее сказать, внутригрупповые различия компенсируют межгрупповые. С одной стороны, молодые люди чаще вовлечены в использование дистанционного формата деятельности, а с другой – среди представителей самой младшей возрастной группы много неработающих, которые, соответственно, не работали и дистанционно. Неработающие составляют большую долю самых старших респондентов, однако те из них, кто работает, в первую очередь директивно переводились на дистанционный режим трудовой деятельности, в результате чего россияне старше 55 лет значимо чаще работали дистанционно довольно длительный срок (от 3 до 6 месяцев – 6 % против 3 % в среднем по выборке) и значимо реже вовсе не работали в дистанционном режиме (72 %) (таблица 11).

 

Таблица 11 – Результаты опроса. Вопрос: «Пришлось ли Вам в последний год работать дистанционно или нет? Если да, то как долго?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Возраст

18-29

30-44

45-55

55+

Не работал дистанционно

77%

79%

75%

81%

72%

Работал дистанционно менее месяца

4%

3%

4%

4%

3%

Работал дистанционно от 1 до 3 месяцев

8%

6%

10%

5%

10%

Работал дистанционно от 3 до 6 месяцев

3%

3%

4%

2%

6%

Работал дистанционно более 6 месяцев

4%

4%

4%

3%

4%

Полностью перешёл на дистанционный режим работы

4%

5%

3%

5%

5%

 

Чаще не работали дистанционно те группы населения, которые не работают вовсе – студенты (90 %) и не работающие граждане (92 %). Работающие россияне в целом, как и работающие пенсионеры, в 72 % случаев не работали дистанционно. Работающие пенсионеры чаще занимались трудовой деятельностью в удалённом режиме довольно длительный срок – от 3 месяцев до полугода (6 %) (таблица 12).

 

Таблица 12 – Результаты опроса. Вопрос: «Пришлось ли Вам в последний год работать дистанционно или нет? Если да, то как долго?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Род занятий

 Работающие пенсионеры

 Студенты  Не работающие

 Работающие

Не работал дистанционно

77%

72%

90%

92%

72%

Работал дистанционно менее месяца

4%

2%

-

2%

5%

Работал дистанционно от 1 до 3 месяцев

8%

9%

4%

2%

9%

Работал дистанционно от 3 до 6 месяцев

3%

6%

1%

1%

4%

Работал дистанционно более 6 месяцев

4%

5%

-

1%

5%

Полностью перешёл на дистанционный режим работы

4%

6%

5%

1%

5%

 

Наличие высшего образования значительно дифференцирует респондентов по уровню вовлечённости в дистанционную трудовую деятельность. Обладатели высшего образования реже не работали дистанционно (61 % против 90 % среди респондентов без высшего образования) (таблица 13). Чаще всего такие респонденты работали от 1 до 3 месяцев (13 %) и от 3 месяцев до полугода (6 %). Девять из десяти россиян (90 %) без высшего образования не переходили на дистанционный режим работы. Люди с высшим образованием чаще занимаются трудом, связанным с производством, обработкой и переработкой информации, поэтому перевести такую деятельность в онлайн режим значительно проще, чем работу людей без высшего образования, которая чаще требует непосредственного присутствия на рабочем месте.

 

Таблица 13 – Результаты опроса. Вопрос: «Пришлось ли Вам в последний год работать дистанционно или нет? Если да, то как долго?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Уровень образования

Без высшего образования

С высшим образованием

Не работал дистанционно

77%

90%

61%

Работал дистанционно менее месяца

4%

2%

5%

Работал дистанционно от 1 до 3 месяцев

8%

3%

13%

Работал дистанционно от 3 до 6 месяцев

3%

2%

6%

Работал дистанционно более 6 месяцев

4%

1%

6%

Полностью перешёл на дистанционный режим работы

4%

1%

7%

 

Обозначенная при анализе различий по уровню образования тенденция подтверждается дифференциацией по роду профессиональной деятельности. Большинство специалистов (52 %) так или иначе работали дистанционно в последний год. Не работали в дистанционном режиме лишь 48 % специалистов, в то время как среди рабочих эта доля составила 94 %, а среди служащих – 85 % (таблица 14). Предприниматели, вынужденные адаптироваться к изменениям рынка, в условиях карантинных ограничений стали переходить на дистанционную форму деятельности – лишь 54 % из них не работали удалённо. Многие бизнесмены и специалисты поняли, что ряд работ, которые раньше требовали личного присутствия на рабочем месте, могут быть сделаны в дистанционном режиме. Поэтому специалисты в 2 раза чаще (8 %), а предприниматели в 3 раза чаще (12 %) среднестатистических жителей России (4 %) полностью перешли на дистанционный режим работы. Тенденция на перевод некоторых бизнесов и видов профессиональной деятельности в виртуальное пространство сформировалась в последнее десятилетие. Пандемия и связанные с ней ограничения стали катализатором для таких изменений [см.: 6].

 

Таблица 14 – Результаты опроса. Вопрос: «Пришлось ли Вам в последний год работать дистанционно или нет? Если да, то как долго?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Род профессиональной деятельности

 Рабочие

 Служащие  Специалисты

 Предприниматели

Не работал дистанционно

77%

94%

85%

48%

54%

Работал дистанционно менее месяца

4%

2%

3%

7%

4%

Работал дистанционно от 1 до 3 месяцев

8%

1%

6%

19%

15%

Работал дистанционно от 3 до 6 месяцев

3%

1%

1%

8%

10%

Работал дистанционно более 6 месяцев

4%

1%

1%

10%

3%

Полностью перешёл на дистанционный режим работы

4%

1%

3%

8%

12%

 

Чем крупнее населённый пункт, тем больше в нём доля жителей, работавших дистанционно в период пандемии. В крупных городах лишь 65 % жителей не работали в удалённом режиме (таблица 15). В меньших городах таковых 71 %, а в сёлах и посёлках – 85 %. Таким образом, наделавший много шума в информационном пространстве тренд на дезурбанизацию под влиянием дистанционной трудовой деятельности (когда люди уезжают из городов и работают дистанционно) пока не получил массового распространения – прогноз Э. Тоффлера [см.: 7] о грядущей дезурбанизации пока не сбывается, по крайней мере, в России. В нашей стране удалённую работу имеют жители крупных городов, в то время как в сельской местности такой формат трудовой деятельности развит слабо. Наиболее вероятные причины этого – низкое качество государственных институтов (образования, здравоохранения, системы досуга и т. д.), Интернета и систем сообщения (дорог, транспортного сообщения и т. д.).

 

Таблица 15 – Результаты опроса. Вопрос: «Пришлось ли Вам в последний год работать дистанционно или нет? Если да, то как долго?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Тип населённого пункта

Крупные города

Малые города

Сёла и посёлки

Не работал дистанционно

77%

65%

71%

85%

Работал дистанционно менее месяца

4%

4%

4%

2%

Работал дистанционно от 1 до 3 месяцев

8%

13%

9%

6%

Работал дистанционно от 3 до 6 месяцев

3%

4%

2%

3%

Работал дистанционно более 6 месяцев

4%

6%

7%

2%

Полностью перешёл на дистанционный режим работы

4%

6%

6%

1%

 

Девять из десяти (91 %) редко (не каждый день) пользующихся Интернетом не работали дистанционно во время пандемии (таблица 16). Не пользующиеся Интернетом дистанционно тоже не работают. Частота просмотра телевизора на вовлечённость в дистанционный формат трудовой деятельности не влияет.

 

Таблица 16 – Результаты опроса. Вопрос: «Пришлось ли Вам в последний год работать дистанционно или нет? Если да, то как долго?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Использование Интернета

Каждый день

Не каждый день

Не пользуются

Не работал дистанционно

77%

74%

91%

100%

Работал дистанционно менее месяца

4%

4%

3%

-

Работал дистанционно от 1 до 3 месяцев

8%

9%

2%

-

Работал дистанционно от 3 до 6 месяцев

3%

4%

2%

-

Работал дистанционно более 6 месяцев

4%

4%

-

-

Полностью перешёл на дистанционный режим работы

4%

5%

2%

-

 

Чем выше доход, тем чаще его обладатели работают в дистанционном режиме. Лишь 57 % россиян с высоким доходом не работали дистанционно (таблица 17). При этом 18 % обеспеченных респондентов полностью перешли на дистанционный режим работы. В то же время 85 % россиян с низкими доходами вовсе не работали в удалённом режиме. Причина этого состоит в том, что многие низкооплачиваемые рабочие места не предполагают возможности работы в дистанционном режиме. Кроме того, значительная доля в низкодоходной группе принадлежит не вовлечённым в трудовую деятельность: безработным, пенсионерам, студентам и т. п.

 

Таблица 17 – Результаты опроса. Вопрос: «Пришлось ли Вам в последний год работать дистанционно или нет? Если да, то как долго?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Уровень дохода

Низкий

Средний

Высокий

Не работал дистанционно

77%

85%

74%

57%

Работал дистанционно менее месяца

4%

2%

4%

7%

Работал дистанционно от 1 до 3 месяцев

8%

6%

9%

4%

Работал дистанционно от 3 до 6 месяцев

3%

1%

4%

11%

Работал дистанционно более 6 месяцев

4%

2%

4%

4%

Полностью перешёл на дистанционный режим работы

4%

3%

4%

18%

 

Трудности дистанционной работы

Наши соотечественники в целом оказались слабо готовы к резкому переводу трудовой деятельности в виртуальное пространство. Переход на дистанционный режим работы тяжело дался многим россиянам. Респонденты чаще всего говорили, что в дистанционном формате им работать сложнее (42 %). Легче работать в таком режиме стало лишь 18 % опрошенных. Ещё 38 % не заметили значимых изменений в сложности своего труда (таблица 18).

 

Таблица 18 – Результаты опроса. Вопрос: «Для Вас легче или сложнее работать в дистанционном формате по сравнению со временем до пандемии коронавируса?» (от числа работавших дистанционно за последний год)

Процент

Легче

18%

Примерно так же

38%

Сложнее

42%

Затруднились ответить

2%

 

Женщины в большей степени, чем мужчины ощутили на себе сложности дистанционного режима работы. Почти каждой второй женщине (49 %) стало сложнее работать в дистанционном режиме, в то время как только каждый третий мужчина (35 %) столкнулся с усложнением своей трудовой деятельности (таблица 19). По-видимому, это связано с влиянием на ощущение сложности трудовой деятельности в дистанционном режиме большей бытовой нагрузки, возложенной на женщин в период карантина: женщины статистически чаще занимаются домашними делами и уходом за детьми [см.: 8, с. 161], что в условиях пространственной интеграции трудовой, бытовой и досуговой деятельности создаёт дополнительную нагрузку, выраженную в необходимости одновременного исполнения различных социальных ролей в единой пространственной локации.

 

Таблица 19 – Результаты опроса. Вопрос: «Для Вас легче или сложнее работать в дистанционном формате по сравнению со временем до пандемии коронавируса?» (от числа работавших дистанционно за последний год в группах)

Население в целом

Пол респондента

мужчины

женщины

Легче

18%

20%

17%

Примерно так же

38%

44%

32%

Сложнее

42%

35%

49%

 

Чем старше респонденты, тем сложнее им даётся работа в дистанционном режиме. Треть самых молодых россиян (33 %) заявили, что им стало легче работать в удалённом режиме, в то время как среди самых старших респондентов таковых лишь 7 % (таблица 20). Более половины россиян старше 45 лет говорят об усложнении их труда, связанном с дистанционным режимом. Возрастной фактор по-прежнему остаётся ключевым сдерживающим ограничением для перевода многих видов трудовой деятельности в дистанционный режим.

 

Таблица 20 – Результаты опроса. Вопрос: «Для Вас легче или сложнее работать в дистанционном формате по сравнению со временем до пандемии коронавируса?» (от числа работавших дистанционно за последний год в группах)

Население в целом

Возрастные группы

18-29

30-44

45-55

55+

Легче

18%

33%

20%

10%

7%

Примерно так же

38%

35%

40%

39%

34%

Сложнее

42%

29%

38%

51%

57%

 

Переход на удалённый график наибольшие сложности вызвал у людей без высшего образования: каждый второй такой респондент (49 %) ответил, что ему стало сложнее работать в дистанционном режиме, чем было до пандемии (таблица 21). Сказывается недостаточный уровень владения таких людей информационными технологиями в сочетании с более низким качеством организации дистанционной работы в сферах, где не требуется высшее образование.

 

Таблица 21 – Результаты опроса. Вопрос: «Для Вас легче или сложнее работать в дистанционном формате по сравнению со временем до пандемии коронавируса?» (от числа работавших дистанционно за последний год в группах)

Население в целом

Уровень образования

Без высшего образования

С высшим образованием

Легче

18%

20%

18%

Примерно так же

38%

30%

41%

Сложнее

42%

49%

40%

 

Сельчанам значимо труднее работать в дистанционном формате, чем горожанам. Почти каждый второй житель сёл и поселков (46 %) сообщил, что с переходом на удалённый режим работы его трудовая деятельность усложнилась (таблица 22). Жителям малых городов, напротив, чаще легче работать удалённо (22 %). Так что фактор провинции не играет здесь большой роли. Наибольшей проблемой по сей день остаётся низкое качество Интернета и недостаточная техническая оснащённость сельской местности, что создаёт проблемы для местных жителей с доступом к онлайн технологиям [см.: 9].

 

Таблица 22 – Результаты опроса. Вопрос: «Для Вас легче или сложнее работать в дистанционном формате по сравнению со временем до пандемии коронавируса?» (от числа работавших дистанционно за последний год в группах)

Население в целом

Тип населённого пункта

Крупные города

Малые города

Сёла и посёлки

Легче

18%

18%

22%

16%

Примерно так же

38%

42%

44%

33%

Сложнее

42%

37%

34%

46%

 

Целевая дифференциация практик использования виртуального пространства

Пандемия коронавируса способствовала тому, что россияне стали чаще пользоваться Интернетом в различных целях: в среднем 20–25 % респондентов говорят о том, что они стали чаще участвовать в тех или иных онлайн-практиках (таблица 23). Реже стали принимать в них участие в среднем чуть более 3 % россиян. В наибольшей степени увеличилась частота совершаемых в Сети финансовых операций: 29 % россиян стали чаще оплачивать счета и совершать покупки в Интернете. Лишь менее четверти респондентов (24 %) остались не вовлечёнными в такого рода финансовые операции. Рынок быстро отреагировал на данную тенденцию увеличением объёма торговли во Всемирной паутине [см.: 10]. Период карантинных ограничений способствовал увеличению частоты использования россиянами Интернета в учебных и трудовых целях. Четверть респондентов (25 %) сообщили, что стали чаще пользоваться Сетью в своей учебной или профессиональной деятельности. Более четверти россиян (27 %) по-прежнему не используют Интернет для этого. Учащение досуговых и коммуникационных практик в Интернете менее значительно (по 22 %), поскольку большинство россиян и до пандемии активно пользовались Интернетом в этих целях (60 % и 65 % соответственно, лишь 13 % и 9 % остались не вовлечёнными в использование Интернета для досуга и общения). Пандемия стала катализатором наметившейся тенденции на превращение Интернета из средства для досуга и общения в деловой ресурс. Можно предположить, что данная тенденция и далее будет расширяться и углубляться, но не так быстро, как в период пандемии. Тем более поле для развития остаётся довольно обширным: около четверти россиян по-прежнему не используют Интернет в деловых целях.

 

Таблица 23 – Цели использования Интернета. Вопрос: «Вы стали чаще или реже использовать Интернет для…» (от числа всех опрошенных за исключением неработающих пенсионеров)?

Работы или учёбы?

Проведения досуга?

Общения с родными и друзьями?

Покупок, оплаты счетов?

Чаще

25%

22%

22%

29%

С той же регулярностью

45%

60%

65%

42%

Реже

3%

5%

3%

3%

Не использую и не использовал

27%

13%

9%

24%

Затруднились ответить

1%

1%

1%

1%

 

Связанный с пандемией рост частоты использования Интернета для учёбы или работы в большей степени затронул женщин (34 %), чем мужчин (19 %) (таблица 24). Наиболее вероятная причина состоит в том, что женщины статистически чаще работают в тех сферах, где чаще возможен переход на удалённый режим трудовой деятельности.

 

Таблица 24 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже использовать Интернет для работы или учёбы?» (от опрошенных по группам)

Население в целом

Пол респондента

мужчины

женщины

Чаще

25%

19%

34%

С той же регулярностью

45%

49%

39%

Реже

3%

4%

2%

Не использую и не использовал

27%

28%

24%

 

Наиболее социально гибкая и вовлечённая в использование Интернета молодёжь чаще других возрастных групп стала использовать ресурсы Интернета для работы и учёбы (39 %) (таблица 25). Более трети представителей старших возрастных групп (34 % и 38 %) как не пользовались Интернетом в учебной и трудовой деятельности, так и не пользуются. Чаще стали пользоваться глобальной Сетью в данных целях 21 % россиян в возрасте от 45 до 55 лет и 16 % людей старше 55 лет.

 

Таблица 25 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже использовать Интернет для работы или учёбы?» (от опрошенных по группам)

Население в целом

Возрастные группы

18-29

30-44

45-55

55+

Чаще

25%

39%

23%

21%

16%

С той же регулярностью

45%

40%

50%

40%

40%

Реже

3%

2%

3%

4%

2%

Не использую и не использовал

27%

18%

24%

34%

38%

 

Рост частоты использования Интернета в трудовых и учебных целях происходит главным образом за счёт людей с высшим образованием, среди которых 29 % стали чаще пользоваться Интернетом для учёбы и работы (против 21 % среди не имеющих высшего образования). По-прежнему не используют Интернет в трудовых и учебных целях 38 % россиян без высшего образования и только 14 % людей с высшим образованием (таблица 26).

 

Таблица 26 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже использовать Интернет для работы или учёбы?» (от опрошенных по группам)

Население в целом

Уровень образования

Без высшего образования

С высшим образованием

Чаще

25%

21%

29%

С той же регулярностью

45%

36%

55%

Реже

3%

4%

2%

Не использую и не использовал

27%

38%

14%

 

По приросту частоты использования Интернета для учёбы и работы на общем фоне сильнее всего выделяются студенты: 61 % из них стали чаще пользоваться Сетью, что не удивительно на фоне директивного перевода вузов на дистанционное обучение. Наибольшие трудности с использованием ресурсов Интернета в трудовых и учебных целях испытывают работающие пенсионеры: лишь каждый пятый из них (20 %) стал чаще использовать ресурсы Всемирной паутины и более трети (34 %) по-прежнему не работают и не учатся в Интернете (таблица 27). На фоне того, что пенсионерам труднее работать в онлайн-режиме, они не спешат приобщаться к использованию информационных технологий в трудовых и учебных целях, в результате чего представители старшего поколения остаются слабо вовлечёнными в сопряжённую с использованием Интернета работу. Не занятые россияне также реже пользуются ресурсами Сети для работы и учёбы, поскольку они не работают и не учатся.

 

Таблица 27 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже использовать Интернет для работы или учёбы?» (от опрошенных по группам)

Население в целом

Род занятий

 Работающие пенсионеры

 Студенты  Не работающие

 Работающие

Чаще

25%

20%

61%

23%

22%

С той же регулярностью

45%

42%

32%

30%

50%

Реже

3%

1%

3%

6%

2%

Не использую и не использовал

27%

34%

3%

39%

25%

 

Частота использования Интернета представителями различных профессий для учёбы и работы увеличивается в большей степени за счёт специалистов (34 % стали чаще пользоваться Интернетом для работы и учёбы, 6 % по-прежнему не пользуются). Нынешняя специфика труда рабочих не способствует их приобщению к обучению и работе с помощью Интернета, поэтому 43 % из них по-прежнему не используют Всемирную паутину в этих целях (таблица 28).

 

Таблица 28 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже использовать Интернет для работы или учёбы?» (от опрошенных по группам)

Население в целом

Профессии

 Рабочие

 Служащие  Специалисты

 Предприниматели

Чаще

25%

11%

25%

34%

29%

С той же регулярностью

45%

41%

44%

59%

50%

Реже

3%

4%

1%

-

7%

Не использую и не использовал

27%

43%

30%

6%

12%

 

Обладатели низких доходов остаются слабо вовлечёнными в учебную и трудовую деятельность с использованием ресурсов Интернета: более трети (37 %) из них по-прежнему не пользуются Сетью в данных целях и лишь каждый пятый (19 %) стал чаще пользоваться Интернетом для учёбы и работы (таблица 29). Принимая во внимание тот факт, что обучение с помощью Всемирной паутины представляет собой наиболее бюджетный вариант повышения образовательного уровня, необходимого для роста доходов, можно констатировать, что слабая вовлечённость в такое образование обладателей низких доходов препятствует их социальной мобильности и способствует консервации низких доходов в определённых социальных группах.

 

Таблица 29 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже использовать Интернет для работы или учёбы?» (от опрошенных по группам)

Население в целом

Уровень дохода

Низкий

Средний

Высокий

Чаще

25%

19%

27%

39%

С той же регулярностью

45%

38%

48%

43%

Реже

3%

4%

3%

-

Не использую и не использовал

27%

37%

23%

18%

 

Женщины активнее мужчин вовлекаются в проведение досуга в Интернете (28 % против 18 % среди мужчин) (таблица 30). В целом тенденция увеличения частоты использования Интернета в различных целях в большей степени затрагивает женщин, чем мужчин. Статистически чаще встречающиеся среди женщин трудовые и досуговые практики, по-видимому, легче поддаются переводу в виртуальное пространство.

 

Таблица 30 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже использовать Интернет для проведения досуга?» (от опрошенных по группам)

Население в целом

Пол респондента

Мужчины

Женщины

Чаще

22%

18%

28%

С той же регулярностью

60%

63%

54%

Реже

5%

5%

5%

Не использую и не использовал

13%

14%

11%

 

Как и в случае с другими формами виртуальной активности, более молодые россияне чаще пользуются Интернетом для проведения досуга по сравнению с более старшими соотечественниками: чем старше респонденты, тем медленнее они приобщаются к досуговым практикам в виртуальном пространстве. Среди самых молодых россиян 29 % стали чаще проводить досуг в Интернете, в то время как среди самых старших таковых оказалось лишь 16 % (таблица 31). При этом 29 % самых старших респондентов как не использовали Интернет для отдыха, так и не используют его. Среди молодёжи таковых 6 %. Возрастная граница между использующими и не использующими Интернет проходит на отметке 45 лет: люди младше этого возраста по практикам пользования Сетью в различных целях близки группе молодёжи, а те, кто старше этого возраста, по использованию Интернета ближе к пенсионерам.

 

Таблица 31 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже использовать Интернет для проведения досуга?» (от опрошенных по группам)

Население в целом

Возрастные группы

18-29

30-44

45-55

55+

Чаще

22%

29%

22%

19%

16%

С той же регулярностью

60%

58%

65%

57%

48%

Реже

5%

7%

5%

5%

4%

Не использую и не использовал

13%

6%

8%

18%

29%

 

Различия по роду занятий отражают возрастные различия в использовании Интернета: студенты наиболее активно приобщаются к проведению досуга в Сети (35 %), а работающие пенсионеры чаще по-прежнему отдыхают в офлайне (24 %) (таблица 32). Неработающие чаще приобщаются к досуговым практикам в Интернете (31 %), чем работающие (19 %). При этом подобных различий между работающими и неработающими относительно пользования Сетью в трудовых и учебных целях не наблюдалось.

 

Таблица 32 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже использовать Интернет для проведения досуга?» (от опрошенных по группам)

Население в целом

Род занятий

 Работающие пенсионеры

 Студенты  Не работающие

 Работающие

Чаще

22%

19%

35%

31%

19%

С той же регулярностью

60%

52%

56%

52%

63%

Реже

5%

3%

5%

8%

5%

Не использую и не использовал

13%

24%

3%

9%

13%

 

По роду профессиональной деятельности различий выявлено немного. С наименьшей интенсивностью к досуговым практикам в Интернете приобщаются рабочие (18 %), которые чаще не пользуются и не пользовались Интернетом для развлечения (19 %) (таблица 33). Примерно такие же результаты получены относительно использования рабочими Интернета в трудовых и учебных целях, что свидетельствует о более низкой вовлечённости и темпах приобщения данной профессиональной группы к различным онлайн-практикам. Предприниматели тоже чаще продолжают не пользоваться Интернетом в развлекательных целях (22 %) и реже сообщают, что чаще стали использовать Сеть для проведения досуга (16 %). Однако предприниматели чаще используют Интернет для учёбы и работы, то есть для бизнесменов Интернет – это в большей степени деловой ресурс, чем площадка для проведения свободного времени.

 

Таблица 33 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже использовать Интернет для проведения досуга?» (от опрошенных по группам)

Население в целом

Профессии

 Рабочие

 Служащие  Специалисты

 Предприниматели

Чаще

22%

18%

21%

25%

16%

С той же регулярностью

60%

58%

63%

61%

53%

Реже

5%

4%

5%

4%

7%

Не использую и не использовал

13%

19%

11%

9%

22%

 

В финансовые операции, совершаемые в Сети, женщины тоже вовлекаются интенсивнее мужчин: 39% женщин стали активнее совершать покупки и оплачивать счета в Интернете (против 23% мужчин) (таблица 34).

 

Таблица 34 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже использовать Интернет для покупок, оплаты счетов и т. п.?» (от опрошенных по группам)

Население в целом

Пол респондента

Мужчины

Женщины

Чаще

29%

23%

39%

С той же регулярностью

42%

46%

36%

Реже

3%

5%

1%

Не использую и не использовал

24%

25%

23%

 

Как и в случае с другими онлайн-практиками, в совершение финансовых операций в Сети чаще вовлекаются молодёжь (37 % стали чаще оплачивать счета и совершать покупки в Интернете, 13 % – по-прежнему не используют Сеть в данных целях) и реже – самые старшие россияне, почти половина из которых (48 %) продолжает оставаться за пределами финансовых операций в Сети (таблица 35). Различия между возрастными группами в данном случае ещё более выражены, чем относительно других практик использования Интернета.

 

Таблица 35 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже использовать Интернет для покупок, оплаты счетов и т. п.?» (от опрошенных по группам)

Население в целом

Возрастные группы

18-29

30-44

45-55

55+

Чаще

29%

37%

30%

26%

19%

С той же регулярностью

42%

44%

47%

39%

27%

Реже

3%

4%

3%

4%

4%

Не использую и не использовал

24%

13%

19%

30%

48%

 

Люди с высшим образованием активнее вовлекаются в использование Интернета для финансовых операций, чем те, кто таким образованием не обладает. Более трети обладателей высшего образования (35 %) стали чаще использовать Интернет для совершения покупок и оплаты счетов, в то время как среди россиян без высшего образования таковых лишь четверть (25 %) (таблица 36). При этом треть людей без высшего образования (33%) не используют Сеть для финансовых операций. Среди обладателей высшего образования эта доля составила 15 %.

 

Таблица 36 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже использовать Интернет для покупок, оплаты счетов и т.п.?» (от опрошенных по группам)

Население в целом

Уровень образования

Без высшего образования

С высшим образованием

Чаще

29%

25%

35%

С той же регулярностью

42%

36%

49%

Реже

3%

5%

2%

Не использую и не использовал

24%

33%

15%

 

Чем крупнее населённый пункт, тем сильнее в нём выражена тенденция к увеличению доли использующих Интернет для финансовых операций. Более трети жителей крупных городов (34 %) стали чаще пользоваться Интернетом для покупок и оплаты счетов и лишь 16 % не совершают таких операций (таблица 37). В меньших городах 17 % населения не пользуется Интернетом в финансовой деятельности. Сильнее других на общем фоне выделяются сельчане: менее четверти из них (23 %) стали чаще и 8 % – реже стали совершать покупки и оплачивать счета в Интернете, а 39 % по-прежнему не пользуются Сетью в этих целях.

 

Таблица 37 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже использовать Интернет для покупок, оплаты счетов и т.п.?» (от опрошенных по группам)

Население в целом

Тип населённого пункта

Крупные города

Малые города

Сёла и посёлки

Чаще

29%

34%

32%

23%

С той же регулярностью

42%

47%

49%

30%

Реже

3%

3%

1%

8%

Не использую и не использовал

24%

16%

17%

39%

 

Женщины активнее мужчин приобщаются к использованию Интернета для общения. Чаще общаться в Сети за последний год стали 32 % женщин и лишь 15 % мужчин (таблица 38). При этом не вовлечены в сетевые коммуникационные практики лишь 6 % женщин и 11 % мужчин.

 

Таблица 38 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже использовать Интернет для общения с близкими, друзьями, знакомыми?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Пол респондента

мужчины

женщины

Чаще

22%

15%

32%

С той же регулярностью

65%

69%

58%

Реже

3%

4%

3%

Не использую и не использовал

9%

11%

6%

 

Выявленный тренд на более активное приобщение молодёжи к использованию Интернета в различных целях подтверждается и относительно общения через Всемирную паутину. Однако в данном случае межпоколенческий разрыв не так сильно выражен. Чаще пользоваться Интернетом для общения стали 26 % самых молодых и 17 % самых старших россиян (таблица 39). Не общаются в Интернете 3 % молодёжи и 21 % людей пенсионного возраста. Как видим, вовлечённость в коммуникацию посредством Сети стала довольно высокой во всех возрастных группах, несмотря на имеющиеся между ними различия.

 

Таблица 39 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже использовать Интернет для общения с близкими, друзьями, знакомыми?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Возрастные группы

18-29

30-44

45-55

55+

Чаще

22%

26%

21%

22%

17%

С той же регулярностью

65%

68%

70%

58%

55%

Реже

3%

2%

3%

6%

4%

Не использую и не использовал

9%

3%

6%

13%

21%

 

Как и в случае с вовлечённостью в другие виртуальные практики, рабочие медленнее приобщаются к коммуникации посредством Интернета. Лишь каждый седьмой рабочий (15 %) стал чаще использовать Интернет для общения. Предприниматели вообще чаще других сообщают, что реже стали пользоваться Интернетом для общения (7 %), а 13 % им в этих целях по-прежнему не пользуются (таблица 40). Таким образом, можно констатировать, что бизнесмены чаще стремятся пользоваться Сетью в деловых целях, а приобщение к развлечениям и коммуникации посредством Интернета у них идёт более медленными темпами.

 

Таблица 40 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже использовать Интернет для общения с близкими, друзьями, знакомыми?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Профессии

 Рабочие

 Служащие  Специалисты

 Предприниматели

Чаще

22%

15%

21%

25%

21%

С той же регулярностью

65%

67%

69%

69%

57%

Реже

3%

4%

2%

1%

7%

Не использую и не использовал

9%

13%

9%

4%

13%

 

Изменения в повседневных практиках

Большинство россиян (57 %) сообщают, что их режим работы или учёбы не изменился по сравнению со временем до пандемии коронавируса (таблица 41). Об изменении режима своей трудовой или учебной деятельности говорит каждый пятый респондент (20 %). Ещё 22 % опрошенных сказали, что их изменения коснулись отчасти. Таким образом, со значимыми изменениями в своей деятельности столкнулись многие респонденты, однако тотального распространения произошедшие изменения не приобрели.

 

Таблица 41 – Результаты опроса. Вопрос: «Изменилось ли что-то в режиме Вашей работы или учёбы по сравнению со временем до пандемии коронавируса или нет?» (от числа всех опрошенных, кроме неработающих пенсионеров)

Процент

Да

20%

Нет

57%

В чём-то были изменения, в чём-то — нет

22%

Затруднились ответить

1%

 

Изменения в режиме работы или учёбы коснулись в большей степени молодёжи: некоторые изменения почувствовали 28 % молодых людей (против 22 % в среднем по выборке) и только 47 % не почувствовали их (против 57 % среди всех). Среди самых старших респондентов более двух третей (69 %) не почувствовали изменений и лишь каждый седьмой (14 %) представитель старшего поколения столкнулся с изменением режима своей деятельности (таблица 42).

 

Таблица 42 – Результаты опроса. Вопрос: «Изменилось ли что-то в режиме Вашей работы или учёбы по сравнению со временем до пандемии коронавируса или нет?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Возрастные группы

18-29

30-44

45-55

55+

Да

20%

23%

21%

20%

14%

Нет

57%

47%

55%

62%

69%

В чём-то были изменения, в чём-то — нет

22%

28%

23%

17%

17%

 

Связанные с пандемией изменения в большей степени затронули жителей крупных городов: более четверти их жителей (26 %) сообщили об изменениях в режиме своей деятельности и менее половины (48 %) заявили об их отсутствии (таблица 43). Жители малых городов реже сталкивались с подобными изменениями (15 %), а сельчане чаще вовсе с ними почти не сталкивались (62 %).

 

Таблица 43 – Результаты опроса. Вопрос: «Изменилось ли что-то в режиме Вашей работы или учёбы по сравнению со временем до пандемии коронавируса или нет?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Тип населённого пункта

Крупные города

Малые города

Сёла и посёлки

Да

20%

26%

15%

18%

Нет

57%

48%

59%

62%

В чём-то были изменения, в чём-то — нет

22%

25%

25%

19%

 

Представители старшего поколения реже молодёжи сообщают об изменении графика своей трудовой деятельности. Работающие пенсионеры чаще не почувствовали изменений режима трудовой деятельности (68 %) (таблица 44). Студенты чаще ощутили незначительные изменения режима своей учёбы (36 %).

 

Таблица 44 – Результаты опроса. Вопрос: «Изменилось ли что-то в режиме Вашей работы или учёбы по сравнению со временем до пандемии коронавируса или нет?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Род занятий

 Работающие пенсионеры

 Студенты  Не работающие

 Работающие

Да

20%

15%

21%

18%

22%

Нет

57%

68%

42%

60%

56%

В чём-то были изменения, в чём-то — нет

22%

17%

36%

18%

22%

 

В наибольшей степени изменения в режиме деятельности коснулись предпринимателей. Более четверти бизнесменов (28 %) отметили их наличие и менее половины (47 %) заявили об их отсутствии (таблица 45). Специалисты чаще почувствовали некоторые изменения (26 %) и реже не ощутили их вовсе (52 %). Рабочие и служащие чаще не ощутили связанных с пандемией изменений в режиме своей деятельности (62 % и 63 % соответственно).

 

Таблица 45 – Результаты опроса. Вопрос: «Изменилось ли что-то в режиме Вашей работы или учёбы по сравнению со временем до пандемии коронавируса или нет?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Профессии

 Рабочие

 Служащие  Специалисты

 Предприниматели

Да

20%

20%

15%

22%

28%

Нет

57%

62%

63%

52%

47%

В чём-то были изменения, в чём-то — нет

22%

17%

21%

26%

25%

 

Чем реже люди пользуются Интернетом, тем в меньшей степени их затронули связанные с пандемией изменения режима трудовой и учебной деятельности (таблица 46). Пользующиеся Интернетом не каждый день и не пользующиеся им вовсе реже ощутили изменения (по 15 %) и чаще не почувствовали их (64 % и 77 % соответственно).

 

Таблица 46 – Результаты опроса. Вопрос: «Изменилось ли что-то в режиме Вашей работы или учёбы по сравнению со временем до пандемии коронавируса или нет?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Частота использования Интернета

Каждый день

Не каждый день

Не пользуются

Да

20%

21%

15%

15%

Нет

57%

55%

64%

77%

В чём-то были изменения, в чём-то — нет

22%

23%

20%

6%

 

Связанные с пандемией коронавируса проблемы негативно повлияли на образ жизни и трудовую деятельность россиян. В ответ на вопрос об изменениях в режиме трудовой деятельности респонденты часто говорили не об изменениях в режиме работы, а об изменениях в жизни в целом. Эти изменения в основном негативные. Об изменениях трудовой деятельности в худшую сторону россияне говорят более чем в 2 раза чаще, чем об изменениях в лучшую сторону (16 % против 7 %) (таблица 47). На снижение доходов респонденты сетуют в 4 раза чаще, чем говорят об их повышении (13 % против 3 %). С сокращениями, увольнениями, трудностями трудоустройства, закрытием бизнеса связаны 18 % ответов. Каждый десятый ответ (10 %) связан с ужесточением санитарных норм, введением режима самоизоляции и другими карантинными мерами; 22 % ответов содержат общие безоценочные суждения об изменениях, ещё 10 % ответов не укладываются в составленную нами классификацию.

 

Таблица 47 – Результаты опроса. Вопрос: «Что именно изменилось в Вашем режиме работы во время пандемии коронавируса? (открытый вопрос, не более пяти ответов)» (от общего числа ответов, данных респондентами, столкнувшимися с изменениями)

Процент

Произошло ужесточение санитарных норм и режима самоизоляции

10%

Режим работы изменился в лучшую сторону (стал более удобный график, уменьшилась нагрузка, сократились транспортные издержки)

7%

Режим работы изменился в худшую сторону (менее удобный график, увеличение нагрузки за ту же зарплату, трудности дистанционной работы)

16%

Повышение доходов

3%

Снижение доходов

13%

Сокращение штата, потеря работы, усложнение поиска работы, закрытие бизнеса

18%

Неопределённые изменения, отсутствие оценки изменений со стороны респондента

22%

Другое

10%

 

Связанные с пандемией изменения режима трудовой и учебной деятельности продолжают действовать по сей день. Большинство столкнувшихся с изменениями россиян (54 %) утверждают, что они сохранились (таблица 48). Лишь каждый пятый (21 %) говорит о возвращении трудовой или учебной деятельности в привычное русло. Ещё 23 % занимают промежуточную позицию. Данные показывают, что, хоть самая острая фаза пандемии на момент проведения опроса прошла, до возвращения режима трудовой и учебной деятельности в прежнее состояние ещё далеко, если это возвращение вообще возможно.

 

Таблица 48 – Результаты опроса. Вопрос: «Большинство из этих изменений сохранились до сих пор или нет?» (от числа столкнувшихся с изменениями)

Процент

Сохранились

54%

Что-то сохранилось, что-то — нет

23%

Не сохранились

21%

Затруднились ответить

2%

 

Реже всего о сохраняющихся изменениях говорят самые младшие (36 %) и самые старшие (41 %) россияне (таблица 49). Россияне среднего возраста чаще продолжают ощущать на себе произошедшие изменения (59 % и 68 % соответственно).

 

Таблица 49 – Результаты опроса. Вопрос: «Большинство из этих изменений сохранились до сих пор или нет?» (от числа столкнувшихся с изменениями в группах)

Население в целом

Возрастные группы

18-29

30-44

45-55

55+

Сохранились

54%

36%

59%

68%

41%

Что-то сохранилось, что-то — нет

23%

33%

20%

15%

36%

Не сохранились

21%

39%

19%

17%

23%

 

Пандемийные изменения остаются менее актуальными для людей без высшего образования. Более четверти из них (26 %) утверждают, что изменения в режиме их трудовой или учебной деятельности не сохранились и 18 % говорят, что они сохранились отчасти (таблица 50). Люди с высшим образованием, напротив, чаще говорят, что сохранились лишь некоторые изменения, и реже утверждают, что изменения вовсе утратили актуальность (16 %). По-видимому, изменения в большей степени затронули представителей специальностей, требующих более высокой квалификации, и остаются актуальными для них.

 

Таблица 50 – Результаты опроса. Вопрос: «Большинство из этих изменений сохранились до сих пор или нет?» (от числа столкнувшихся с изменениями в группах)

Население в целом

Уровень образования

Без высшего образования

С высшим образованием

Сохранились

54%

55%

53%

Что-то сохранилось, что-то — нет

23%

18%

29%

Не сохранились

21%

26%

16%

 

Трансформация географических мобильностей

Пандемийные ограничения способствовали усилению тренда на вытеснение географических мобильностей виртуальными. Если уровень использования Интернета для получения и обмена информацией, а также для деятельности, которая раньше совершалась в офлайне, в период пандемии вырос довольно быстрыми темпами, то количество физических перемещений людей внутри своего населённого пункта снизилось примерно теми же темпами. Несмотря на снятие режима самоизоляции, более четверти россиян (26 %) стали реже передвигаться по своему городу или району и лишь 5 % стали более мобильными в географическом смысле. Географическая мобильность почти двух третей россиян (63 %) остаётся на прежнем уровне (таблица 51).

 

Таблица 51 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже передвигаться по своему городу или району?» (от числа всех опрошенных, кроме неработающих пенсионеров)

Процент

Чаще

5%

С той же регулярностью

63%

Реже

26%

Не передвигался и не передвигаюсь

4%

Затруднились ответить

1%

 

Тренд на переход от географических мобильностей к виртуальным ярче всего проявился среди женщин. Среди них выше темпы приобщения к использованию Интернета в различных целях, и они значимо реже мужчин стали географически менее мобильными за последний год. Каждая третья женщина (32 %) сообщает, что стала реже передвигаться в пространстве своего населённого пункта (таблица 52).

 

Таблица 52 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже передвигаться по своему городу или району?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Пол респондента

мужчины

женщины

Чаще

5%

6%

5%

С той же регулярностью

63%

66%

58%

Реже

26%

23%

32%

Не передвигался и не передвигаюсь

4%

4%

4%

 

Молодёжь становится всё более мобильной как в виртуальном, так и в физическом пространстве. Самые молодые респонденты, чей уровень использования Сети в различных целях заметно вырос за последний год, стали чаще перемещаться в пространстве своих населённых пунктов (10 %) (таблица 53). По-видимому, усталость от режима самоизоляции актуализировала среди молодых людей ценность возможности перемещаться в географическом пространстве, которой они и воспользовались сразу после отмены режима принудительной изоляции. Люди старшего среднего возраста (45–55 лет) чаще не почувствовали изменений в режиме своих передвижений по родным населённым пунктам: 67 % передвигаются с той же регулярностью и лишь 2 % стали географически более мобильными.

 

Таблица 53 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже передвигаться по своему городу или району?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Возрастные группы

18-29

30-44

45-55

55+

Чаще

5%

10%

5%

2%

4%

С той же регулярностью

63%

53%

66%

67%

60%

Реже

26%

23%

24%

23%

28%

Не передвигался и не передвигаюсь

4%

5%

3%

6%

6%

 

Снижение уровня географической мобильности населения наиболее выраженным оказалось в сельской местности. Почти треть сельчан (31 %) стали реже передвигаться по своим населённым пунктам и районам (таблица 54). Жители посёлков городского типа реже говорят о том, что они чаще стали передвигаться по своим посёлкам и районам (2 %). Похожие результаты характерны и для городов с населением от 50 до 100 тыс. человек. А вот жители городов-миллионников, напротив, чаще других стали передвигаться по своим городам. Таким образом, в целом более мобильные жители самых крупных городов остаются более мобильными как в географическом, так и в виртуальном пространстве, в то время как сельчане, наоборот, остаются во всех смыслах менее мобильной группой населения.

 

Таблица 54 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже передвигаться по своему городу или району?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Тип населённого пункта

 >1 млн

 500-950 тыс.  100-500 тыс.  50-100 тыс.  < 50 тыс.  ПГТ

 Сёла

Чаще

5%

8%

6%

5%

2%

6%

2%

3%

С той же регулярностью

63%

63%

64%

66%

70%

61%

63%

56%

Реже

26%

26%

25%

24%

25%

27%

26%

31%

Не передвигался и не передвигаюсь

4%

3%

4%

3%

2%

5%

9%

8%

 

Общий тренд на снижение уровня вовлечённости в географические мобильности проявляется и снижением частоты пользования общественным транспортом. Почти четверть россиян (24 %) стали реже пользоваться общественным транспортом, чем пользовались им до пандемии (таблица 55). Лишь 4 % стали пользоваться общественным транспортом чаще. Каждый третий опрошенный (34 %) не изменил интенсивность поездок на общественном транспорте, а 37 % россиян как не пользовались им, так и не пользуются. Довольно низкий уровень использования общественного транспорта в России – индикатор проблем транспортной системы страны. Удобство и уровень комфорта российского общественного транспорта остаются на низком уровне [см.: 11], делая его малопривлекательным для граждан [см.: 12], в результате чего люди делают выбор в пользу личного автотранспорта, что приводит к усугублению проблемы пробок в городах и экологических проблем в стране [см.: 13].

 

Таблица 55 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже пользоваться общественным транспортом?» (от числа всех опрошенных, кроме неработающих пенсионеров)

Процент

Чаще

4%

С той же регулярностью

34%

Реже

24%

Не пользовался и не пользуюсь

37%

Затруднились ответить

1%

 

Общественный транспорт в России остаётся значительно более популярным среди женщин. Мужчины намного чаще женщин не пользуются общественным транспортом (42 % против 28 %) (таблица 56). Однако среди женщин более выражена тенденция на отказ от использования общественного транспорта: 29 % из них стали реже пользоваться таким транспортом (против 24 % среди мужчин).

 

Таблица 56 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже пользоваться общественным транспортом?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Пол респондента

мужчины

женщины

Чаще

4%

5%

4%

С той же регулярностью

34%

32%

38%

Реже

24%

20%

29%

Не пользовался и не пользуюсь

37%

42%

28%

 

Молодые люди чаще других говорят, что реже стали пользоваться общественным транспортом (38 %) (таблица 57). Однако они им и пользуются чаще других: лишь каждый пятый (20 %) представитель молодёжи не пользуется общественным транспортом. Среди россиян младшего возраста тенденция на отказ от такого транспорта выражена слабее (21 %). Однако они чаще всех не пользуются общественным транспортом (43 %). Люди старшего среднего возраста реже стали отказываться от использования общественного транспорта (17 %). А для самых старших россиян мало что в этом плане изменилось: они реже увеличили частоту использования общественного транспорта (1 %), что объясняется их вхождением в группу риска по заболеваемости коронавирусом. Других различий в старшей возрастной группе не выявлено.

 

Таблица 57 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже пользоваться общественным транспортом?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Возрастные группы

18-29

30-44

45-55

55+

Чаще

4%

6%

5%

4%

1%

С той же регулярностью

34%

36%

31%

37%

35%

Реже

24%

38%

21%

17%

24%

Не пользовался и не пользуюсь

37%

20%

43%

40%

37%

 

Использование общественного транспорта остаётся прерогативой самых крупных городов. Только 23 % их жителей не пользуются им. Чаще всего практики пользования общественным транспортом среди жителей мегаполисов не изменились (43 %) (таблица 58). Использование общественного транспорта максимально непопулярно у жителей небольших городов, посёлков и сёл. В таких населённых пунктах проблемы транспортной сети наиболее выражены, поэтому около половины их жителей не пользуются общественным транспортом.

 

Таблица 58 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже пользоваться общественным транспортом?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Тип населённого пункта

 >1 млн

 500-950 тыс.  100-500 тыс.  50-100 тыс.  < 50 тыс.  ПГТ

 Сёла

Чаще

4%

5%

4%

4%

1%

5%

2%

6%

С той же регулярностью

34%

43%

38%

37%

27%

26%

33%

23%

Реже

24%

27%

21%

23%

21%

21%

14%

26%

Не пользовался и не пользуюсь

37%

23%

37%

35%

50%

47%

51%

44%

 

Среди представителей различных видов деятельности чаще всего на общем фоне выделяются студенты, среди которых тренд на снижение уровня использования общественного транспорта менее распространён: отношение числа реже и чаще использующих такой транспорт среди студентов равно 3,8 раз (против 6 раз среди всех). При этом студенты чаще всех пользуются общественным транспортом: лишь каждый десятый из них (10 %) не ездит на нём (таблица 59). Среди работающих пенсионеров частота использования общественного транспорта выросла реже, чем среди других групп (2 %). В числе неработающих граждан снижение частоты пользования общественным транспортом наиболее выражено: почти каждый третий из них (31 %) стал реже пользоваться общественным транспортом. Это может быть связано с тем, что многие неработающие люди потеряли работу под влиянием коронакризиса, в результате чего они утратили необходимость ездить на работу. Среди тех, кто продолжает работать, только 20 % говорят, что стали реже ездить на общественном транспорте. При этом в данной социальной группе выше доля не пользующихся таким транспортом (40 %).

 

Таблица 59 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже пользоваться общественным транспортом?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Род занятий

 Работающие пенсионеры

 Студенты  Не работающие

 Работающие

Чаще

4%

2%

10%

5%

4%

С той же регулярностью

34%

37%

40%

29%

34%

Реже

24%

23%

38%

31%

20%

Не пользовался и не пользуюсь

37%

34%

10%

35%

40%

 

Частота пользования общественным транспортом среди рабочих падает более медленными темпами: лишь 19 % из них стали реже ездить на общественном транспорте (таблица 60). При этом доля не пользующихся таким транспортом в их числе выше – 42 %. Служащие реже говорят, что не ездят на общественном транспорте и чаще продолжают использовать его так же, как и до пандемии (39 %). Предприниматели реже всех ездят на общественном транспорте. Более половины из них (54 %) не пользуются общественным транспортом.

 

Таблица 60 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже пользоваться общественным транспортом?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Профессии

 Рабочие

 Служащие  Специалисты

 Предприниматели

Чаще

4%

4%

7%

4%

3%

С той же регулярностью

34%

35%

39%

36%

23%

Реже

24%

19%

22%

26%

18%

Не пользовался и не пользуюсь

37%

42%

32%

34%

54%

 

Общественный транспорт по-прежнему не популярен среди людей с высоким доходом: каждый второй из них не ездит на этом транспорте (50 %). Лишь 18 % продолжают пользоваться им с той де регулярностью, что и раньше (таблица 61).

 

Таблица 61 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже пользоваться общественным транспортом?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Уровень дохода

Низкий

Средний

Высокий

Чаще

4%

5%

4%

4%

С той же регулярностью

34%

34%

35%

18%

Реже

24%

22%

24%

29%

Не пользовался и не пользуюсь

37%

38%

36%

50%

 

Взаимосвязь виртуальных и географических мобильностей

Линейная связь между тем, как изменяется частота использования Интернета в учебных и рабочих целях, и тем, как изменяется частота передвижения по своему населённому пункту, отсутствует. Данные показывают, что россияне, которые в любую сторону изменили частоту использования Интернета для учебной и профессиональной деятельности, так или иначе изменяют и частоту перемещений по своему городу или району. Те же, кто не менял частоты использования Интернета в данных целях, не меняют и частоты передвижений (таблица 62).

 

Таблица 62 – Результаты опроса. Вопрос: «Вы стали чаще или реже передвигаться по своему городу или району?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Вы стали чаще или реже использовать Интернет для учёбы или работы?

Чаще

Так же

Реже

Не использовал и не использую

Чаще

5%

8%

4%

5%

6%

С той же регулярностью

63%

44%

77%

38%

62%

Реже

26%

45%

17%

43%

24%

 

Между частотой использования Интернета в развлекательных целях и частотой перемещений по своему городу или району выявлена точно такая же связь: как-либо изменившие частоту пользования Сетью изменяют и частоту географических мобильностей. Отличие состоит лишь в том, что респонденты, которые не пользовались Интернетом в развлекательных целях, реже сообщают, что реже стали перемещаться в пространстве своего населённого пункта (21 % против 26 % в среднем по выборке) (таблица 63).

 

Таблица 63 – Результаты опроса Вопрос: «Вы стали чаще или реже передвигаться по своему городу или району?» (от числа опрошенных в группе)

Население в целом

Вы стали чаще или реже использовать Интернет для проведения досуга?

Чаще

Так же

Реже

Не использовал и не использую

Чаще

5%

10%

4%

6%

5%

С той же регулярностью

63%

44%

72%

46%

61%

Реже

26%

42%

21%

40%

21%

 

Относительно использования Интернета для финансовых операций и для общения с друзьями и близкими выявленная связь не изменяется. Данные показывают, что россияне, изменившие свои практики в виртуальном пространстве, меняют и частоту вовлечённости в географические мобильности.

 

Выводы и обсуждение результатов

1. Относительно мобильности знаний в информационном пространстве выявлены противоречивые тенденции. С одной стороны, среди студентов, директивно переведённых на дистанционный формат обучения, вовлечённость в обучение посредством Интернета довольно высока: каждый четвёртый студент (25 %) учился дистанционно более полугода, каждый десятый (10 %) полностью перешёл на дистанционное обучение и лишь 4 % остались не вовлечёнными в онлайн-обучение. С другой стороны, россияне, чьей основной деятельностью не является обучение, довольно редко (в среднем около 15 %) использовали время самоизоляции для получения новых знаний и повышения квалификации. Чаще в дистанционное обучение оказываются вовлечёнными молодые люди, женщины, специалисты, предприниматели и те, кто не смотрит телевизор.

 

2. Работа в дистанционном формате оказалась чуть более популярной, чем дистанционное обучение – 23 % опрошенных так или иначе работали в удалённом формате. Чаще всего респонденты работали в дистанционном режиме от 1 до 3 месяцев (8 %). Многие россияне, которые могут работать дистанционно, полностью перешли на такой режим работы: примерно каждый шестой из работавших дистанционно полностью перешёл на удалённый режим трудовой деятельности. Женщины, люди с высшим образованием, специалисты и предприниматели чаще вовлечены в дистанционную трудовую деятельность. Сельчане, напротив, реже работали в таком режиме (15 %) – по-видимому, недостаточная техническая оснащённость и низкое качество Интернета, государственных институтов и систем сообщения на селе не позволяют сбыться прогнозу Э. Тоффлера о дезурбанизации как следствии развития информационных технологий.

 

3.Россияне в целом оказались не готовы к переходу на дистанционный режим работы: чаще всего они отвечали, что им стало сложнее работать в таком режиме (42 %). Легче работать стало лишь 18 % переведённых на удалёнку. Труднее всего работать дистанционно оказалось женщинам, представителям старшего поколения, сельчанам и людям без высшего образования.

 

4. Пандемия коронавируса способствовала тому, что россияне стали чаще пользоваться Интернетом в различных целях: в среднем 20–25 % респондентов говорят о том, что они стали чаще участвовать в тех или иных онлайн-практиках. Реже стали принимать в них участие в среднем чуть более 3 % россиян. В наибольшей степени увеличилась частота совершаемых в Сети финансовых операций: 29 % россиян стали чаще оплачивать счета и совершать покупки в Интернете. Лишь менее четверти респондентов (24 %) остались не вовлечёнными в такого рода финансовые операции. Период карантинных ограничений способствовал увеличению частоты использования россиянами Интернета в учебных и трудовых целях. Четверть респондентов (25 %) сообщили, что стали чаще пользоваться Сетью в своей учебной или профессиональной деятельности. Более четверти россиян (27 %) по-прежнему не используют Интернет для этого. Учащение досуговых и коммуникационных практик в Интернете менее значительно (по 22 %), поскольку большинство россиян и до пандемии активно пользовались Интернетом в этих целях (60 % и 65 % соответственно, лишь 13 % и 9 % остались не вовлечёнными в использование Интернета для досуга и общения). Пандемия стала катализатором наметившейся тенденции на превращение Интернета из средства для досуга и общения в деловой ресурс. Можно предположить, что данная тенденция и далее будет расширяться и углубляться, но не так быстро, как в период пандемии. Тем более поле для развития остаётся довольно обширным: около четверти россиян по-прежнему не используют Интернет в деловых целях.

 

5. Пандемия значительно повлияла на режим учебной и трудовой деятельности россиян. Хотя большинство респондентов говорят об отсутствии изменений (57 %), они коснулись каждого пятого (20 %). В основном россияне отмечают негативные изменения: об ухудшениях в режиме трудовой деятельности россияне говорят более чем в 2 раза чаще, чем об улучшениях (16 % против 7 %). Большинство столкнувшихся с изменениями режима своей деятельности говорят, что эти изменения сохраняются по сей день (54 %).

 

6. Пандемийные ограничения способствовали усилению тренда на вытеснение географических мобильностей виртуальными. Если уровень использования Интернета для получения и обмена информацией, а также для деятельности, которая раньше совершалась в офлайне, в период пандемии растёт довольно быстрыми темпами, то количество физических перемещений людей внутри своего населённого пункта снижается примерно теми же темпами. Несмотря на снятие режима самоизоляции, более четверти россиян (26 %) стали реже передвигаться по своему городу или району и лишь 5 % стали более мобильными в географическом смысле. Среди женщин наиболее выражена тенденция на замещение географических мобильностей виртуальными: они чаще стали использовать Интернет в различных целях и реже – передвигаться в пространстве своего города или района. Молодёжь и жители самых крупных городов остаются наиболее мобильными и в виртуальном, и в географическом пространстве, а сельчане и представители старшего поколения – наоборот, везде менее мобильны. Частота пользования общественным транспортом тоже снижается: доля тех, кто стал им пользоваться чаще (4 %), меньше доли снизивших частоту поездок на общественном транспорте (24 %) в 6 раз. Обращает на себя внимание тот факт, что в городах с населением менее 100 тыс. человек и в сельской местности почти половина жителей продолжают не пользоваться общественным транспортом (против 37 % среди всех). Это следствие проблем провинциального общественного транспорта.

 

7. Выявлена связь между изменением режима использования Интернета и изменением частоты географических мобильностей. Данные показывают, что россияне, которые в любую сторону изменили частоту использования Интернета в различных целях, так или иначе изменяют и частоту перемещений по своему городу или району. Те же, кто не менял частоты использования Интернета, не меняют и частоты передвижений.

 

Список литературы

1. Ходыкин А. В. Социологический анализ распространения виртуальных мобильностей как формы виртуализации пространственных перемещений (на основании социологии мобильностей Джона Урри) // NOMOTHETIKA: Философия. Социология. Право. – 2020. – № 45 (3). – С. 579–588. DOI: 10.18413/2712-746X-2020-44-3-579-588.

2. Урри Дж. Социология за пределами обществ. Виды мобильности для ХХI века. – М.: ВШЭ, 2012. – 336 с.

3. Урри Дж. Мобильности. – М.: Праксис, 2012. – 501 с.

4. Ходыкин А. В. Виртуальное пространство знаний как ресурс развития ноосферы // Диагностика современности: глобальные вызовы – индивидуальные ответы: сборник материалов Всероссийской научной конференции с международным участием / отв. ред. Ю. А. Разинов. – Самара: Самарская гуманитарная академия, 2018. – С. 247–254.

5. Edtech Market: The Boom in Online Learning // Trends. – URL: https://trends.co/articles/edtech-market-the-boom-in-online-learning/ (дата обращения: 10.04.2023).

6. Бизнес на карантине, идем в онлайн: статистика и стратегия перехода // vc.ru. – URL: https://vc.ru/u/432491-skteam-ru/166912-biznes-na-karantine-idem-v-onlayn-statistika-i-strategiya-perehoda (дата обращения: 10.04.2023).

7. Тоффлер Э. Третья волна. – М.: АСТ, 2004. – 261 с.

8. Чернова Ж. В., Шпаковская Л. Л. Семья и родительство // Социодиггер. Ежегодник ВЦИОМ. – 2020. – С. 133–165.

9. Сапрыкина Д. И., Волохович А. А. Проблемы перехода на дистанционное обучение в Российской Федерации глазами учителей // Доклад ВШЭ. – URL: https://ioe.hse.ru/fao_distant (дата обращения 10.04.2023).

10. Аналитика по онлайн-продажам в период карантина // Аналитическое исследование ADVANTSHOP. – URL: https://www.advantshop.net/blog/common/analitika-po-onlain-prodazham-v-period-karantina?fbclid=iwar2keirs64vastkvl-jkbzxbaew-5i95h4sntzh-xtlwrwxyr77smt1txyw (дата обращения: 10.04.2023).

11. Что происходит с общественным транспортом в России // Сноб. – URL: https://snob.ru/entry/183145 (дата обращения: 10.04.2021).

12. Императивы развития транспортных систем городов России: докл. к XXI Апр. междунар. науч. конф. по проблемам развития экономики и общества, Москва, 2020 г. / М. Я. Блинкин, Т. В. Кулакова, П. В. Зюзин и др.; под общ. ред. М. Я. Блинкина. – М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2020. – 44 с.

13. Вучик В. Р. Транспорт в городах, удобных для жизни / пер. с англ. А. Калинина, под науч. ред. М. Блинкина. – М.: Территория будущего, 2011. – 820 с.

 

References

1. Khodykin A. V. Sociological Analysis of the Spread of Virtual Mobility as a Form of Virtualization of Spatial Movements (Based on John Urry’s Sociology of Mobility) [Sotsiologicheskiy analiz rasprostraneniya virtualnykh mobilnostey kak formy virtualizatsii prostranstvennykh peremescheniy (na osnovanii sotsiologii mobilnostey Dzhona Urri)]. NOMOTHETIKA: Filosofiya. Sotsiologiya. Pravo. (NOMOTHETIKA: Philosophy. Sociology. Right), 2020, no. 45 (3), pp. 579–588. DOI: 10.18413/2712-746X-2020-44-3-579-588.

2. Urry J. Sociology Beyond Societies: Mobilities for the Twenty-First Century [Sotsiologiya za predelami obschestv. Vidy mobilnosti dlya KhKhI veka]. Moscow: VShE, 2012, 336 p.

3. Urry J. Mobilities (Mobilnosti). Moscow: Praksis, 2012, 501 p.

4. Khodykin A. V. The Virtual Space of Knowledge as a Resource for the Development of the Noosphere [Virtualnoe prostranstvo znaniy kak resurs razvitiya noosfery]. Diagnostika sovremennosti: globalnye vyzovy – individualnye otvety: sbornik materialov Vserossiyskoy nauchnoy konferentsii s mezhdunarodnym uchastiem (Diagnostics of Modernity: Global Challenges – Individual Answers: Collected Materials of the All-Russian Scientific Conference with International Participation). Samara: Samarskaya gumanitarnaya akademiya, 2018, pp. 247–254.

5. Edtech Market: The Boom in Online Learning. Available at: https://trends.co/articles/edtech-market-the-boom-in-online-learning/ (accessed 10 April 2023).

6. Business in Quarantine, Go Online: Statistics and Transition Strategy [Biznes na karantine, idem v onlayn: statistika i strategiya perekhoda]. Available at: https://vc.ru/u/432491-skteam-ru/166912-biznes-na-karantine-idem-v-onlayn-statistika-i-strategiya-perehoda (accessed 10 April 2023).

7. Toffler A. The Third Wave [Tretya volna]. Moscow: AST, 2004, 261 p.

8. Chernova Zh. V., Shpakovskaya L. L. Family and Parenthood [Semya i roditelstvo]. Sotsiodigger. Ezhegodnik VTsIOM (Sociodigger. Yearbook of VCIOM), 2020, pp. 133–165.

9. Saprykina D. I., Volokhovich A. A. Problems of Transition to Distance Learning in the Russian Federation Through the Eyes of Teachers [Problemy perekhoda na distantsionnoe obuchenie v Rossiyskoy Federatsii glazami uchiteley]. Doklad VShE (HSE report). Available at: https://ioe.hse.ru/fao_distant (accessed 10 April 2023).

10. Analytics on Online Sales During the Quarantine Period [Analitika po onlayn-prodazham v period karantina]. Analiticheskoe issledovanie ADVANTSHOP (ADVANTSHOP Analytical Research). Available at: https://www.advantshop.net/blog/common/analitika-po-onlain-prodazham-v-period-karantina?fbclid=iwar2keirs64vastkvl-jkbzxbaew-5i95h4sntzh-xtlwrwxyr77smt1txyw (accessed 10 April 2023).

11. What Is Happening with Public Transport in Russia [Chto proiskhodit s obschestvennym transportom v Rossii]. Snob (Snob). Available at: https://snob.ru/entry/183145 (accessed 10 April 2023).

12. Imperatives of the Development of Transport Systems of Russian Cities [Imperativy razvitiya transportnykh sistem gorodov Rossii: dokl. k XXI Apr. mezhdunar. nauch. konf. po problemam razvitiya ekonomiki i obschestva, Moskva, 2020 g.]. Moscow: Izdatelskiy dom Vysshey shkoly ekonomiki, 2020, 44 p.

13. Vuchic V. R. Transportation for Livable Cities [Transport v gorodakh, udobnykh dlya zhizni]. Moscow: Territoriya buduschego, 2011, 820 p.

 
Ссылка на статью:
Ходыкин А. В. По следам пандемии: как изменились географические и виртуальные мобильности в условиях ограничения пространственных перемещений? // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2023. – № 1. – С. 39–81. URL: http://fikio.ru/?p=5235.
 

© Ходыкин А. В., 2023

УДК 327

 

Сирота Наум Михайлович – Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения, профессор кафедры истории и философии, доктор политических наук, профессор, Санкт-Петербург, Россия.

Email: sirotanm@mail.ru

SРIN: 7312-5333

Мохоров Геннадий Анатольевич – Военная академия связи имени Маршала Советского Союза С. М. Буденного, профессор кафедры гуманитарных и социально-экономических дисциплин, доктор исторических наук, профессор, Санкт-Петербург, Россия.

Email: g.mohorov@gmail.com

SPIN: 6726-9623

Хомелева Рамона Александровна – Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения, профессор кафедры истории и философии, доктор философских наук, доцент, Санкт- Петербург, Россия.

Email: homeleva@yandex.ru

SPIN: 6693-0424

Авторское резюме

Состояние вопроса. В теории международных отношений объектом интенсивной полемики является вопрос о содержании ключевой категории «мировой порядок». Разнобой в ее понимании служит препятствием для изучения мировой политики, прогнозирования и планирования внешнеполитической стратегии.

Результаты: С учётом накопленного объёма знаний о феномене мирового порядка и исходя главным образом из нормативной и институциональной парадигм международно-политической науки, мировой порядок можно определить как совокупность принципов, норм и институтов, регулирующих поведение акторов мировой политики (прежде всего государств), обеспечивающих их основные потребности в безопасном существовании и реализации своих интересов, позволяющих поддерживать стабильность международной системы.

Современное состояние международной среды, возникшее вследствие тектонических сдвигов в мировой политике, носит переходный характер. Преобладающее в научной литературе применение к нему термина «мировой порядок» достаточно условно ввиду преувеличения степени стабильности глобального социума, обострения конкуренции наиболее значимых мировых игроков и намечающегося цивилизационного разлома мироустройства. В мире формируются коалиции государств, противостоящих друг другу по важнейшим вопросам миропорядка и фундаментальных ценностей. Соперничество США и Китая трансформируется в глобальный геополитический конфликт.

Область применения результатов: В контексте турбулентного состояния международной среды рассмотренные подходы к проблематике мирового порядка имеют теоретическое и практическое значение для разработки различных сценариев геополитического соперничества ведущих мировых держав, нейтрализации вызовов и угроз ближайших десятилетий.

Выводы: 1. Отсутствие единого, общепринятого (хотя бы в главных чертах) определения мирового порядка объясняется тремя причинами. Во-первых, многогранностью самого феномена мирового порядка; во-вторых, спецификой терминологии конкретных авторов, используемой в дискурсе; в-третьих, различием в подходах к мировому порядку представителей разных научных направлений, в рамках которых основной акцент делается не столько на сущность понятия, сколько на выполняемую им роль в международных процессах.

2. Современное состояние международной среды представляет собой неустойчивое мироустройство, способное эволюционировать как в миропорядок, так и в ту или иную форму неуправляемости и хаоса.

3. Эволюция ныне функционирующего мироустройства с большей вероятностью приведет к возникновению быстро меняющегося миропорядка, чем некоей новой биполярности, основывающейся на балансе американской и китайской сфер влияния.

4. Для нейтрализации вызовов и угроз мировой цивилизации понадобятся новые формы глобальной ответственности международных акторов.

 

Ключевые слова: миропорядок; глобальная турбулентность; полицентризм; бесполюсность; плюралистическая однополярность; международная система; баланс сил.

 

The “World Order” Category: the Experience of Theoretical Understanding

 

Sirota Naum Mikhailovich Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Professor, Department of History and Philosophy, Doctor of Political Sciences, Saint Petersburg, Russia.

Email: sirotanm@mail.ru

Mokhorov Gennady Anatolyevich – Military Academy of Communications named after Marshal of the Soviet Union S. M. Budyonny, Professor of the Department of Humanities and Social and Economic Disciplines, Doctor of Letters, Professor, Saint Petersburg, Russia.

Email: g.mohorov@gmail.com

Khomeleva Ramona Aleksandrovna Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Professor, Department of History and Philosophy, Doctor of Philosophy, Saint Petersburg, Russia.

Email: homeleva@yandex.ru

Abstract

Background: In the theory of international relations, the content of the key category “world order” is the subject of intensive controversy. The disparity in its understanding serves as an obstacle to studying world politics, forecasting and planning a foreign policy strategy.

Results: Taking into account the accumulated amount of knowledge of the world order phenomenon, its definition can be as follows: a set of principles, norms and institutions that regulate the behavior of actors in world politics (primarily states). These principles, norms and institutions ensure the basic needs for a secure existence and the realization of their interests, allowing them to maintain the stability of the international system.

The current state of the international environment, which has arisen because of tectonic shifts in world politics, is of a transitional nature. The prevailing use of the term “world order” in scientific literature is rather vague, due to the exaggeration of the degree of the global society stability, the increased competition among the most significant world players and the emerging of civilizational break in the world order. Coalitions of states are formed; they are opposed to one another on the most important issues of the world order and fundamental values. The US-China rivalry is transformed into a global geopolitical conflict.

Implications: In the context of the turbulent state of the international environment, the considered approaches to the problems of the world order are of theoretical and practical importance for developing various scenarios of geopolitical rivalry among the leading world powers, neutralizing the challenges and threats of the coming decades.

Conclusion: 1. The absence of a single, generally accepted (at least in its main features) definition of the world order is due to the three reasons. First, the versatility of the very phenomenon of the world order; second, the specifics of the terminology of particular authors used in the discourse; third, the difference in approaches to the world order formulated by representatives of different scientific fields, where the main emphasis is put not so much on the essence of the concept, but on the role it plays in international processes.

2. The current state of the international environment is an unstable world order that can evolve both into the world order and into uncontrollability and chaos in one or another form.

3. The evolution of the currently functioning world order is more likely to lead to the emergence of a rapidly changing world order than to some new bipolarity based on the balance of American and Chinese spheres of influence.

4. To neutralize the challenges and threats to world civilization, new forms of global responsibility of international actors are needed.

 

Keywords: world order; global turbulence; polycentrism; non-polarity; pluralistic unipolarity; international system; balance of power.

 

Словосочетание «мировой порядок» появилось в Древнем Риме. В поэме Вергилия (70–19 гг. до н. э.) «Энеида», созданной в период наивысшего расцвета Римской империи, оно выражало идею распространения цивилизации на варварскую периферию путём создания гарнизонов на завоёванной территории. Однако этот проект остался нереализованным в связи с истощением сил, а затем и крахом Римской империи.

 

На разных этапах мировой истории проблемы мирового порядка привлекали внимание представителей различных мировоззрений и научных направлений. Они затрагивались в трудах Фукидида, Т. Гоббса, Дж. Локка, И. Канта, основоположников марксизма, занимают одно из главных мест в международно-политической теории и практике международных отношений.

 

Сам термин был введен в научный оборот известным английским политологом Х. Буллом лишь в 1977 г. в первом издании его ставшей классической работы «Анархическое общество: исследование порядка в мировой политике». Х. Булл ввёл также понятие «мировой беспорядок», означающее состояние войны, влекущей за собой распад мировой социально-политической и экономической архитектоники. В СССР понятие «мировой порядок» ввел в научный оборот основатель Советской ассоциации политической науки (САПН) Г. Х. Шахназаров в работе «Грядущий миропорядок» (1988 г.).

 

В настоящее время проблематика мирового порядка занимает одно из важных мест в теории международных отношений. Между тем до сих пор нет ясности в содержании ключевой дефиниции актуальной проблематики «мировой порядок». Нередко она употребляется аксиоматически, без разъяснения вкладываемого смысла.

 

Более двух последних десятилетий категория «мировой порядок» является объектом интенсивной полемики в экспертном сообществе. Сформировались различные интерпретации этого понятия, нередко явившиеся результатом дискурса разных подходов к нему.

 

Разнобой в понимании сущности мирового порядка может стать серьёзным препятствием для изучения мировой политики. По справедливому утверждению Э. Я. Баталова, если не произвести необходимого понятийного упорядочения, «…мы можем прийти, в конечном счёте, к концептуальному коллапсу, когда люди, пользующиеся одними и теми же понятиями, будут на самом деле говорить о разных вещах, а одни и те же вещи обозначать с помощью разных понятий» [1, с. 44].

 

Понятие «мировой порядок» стоит в одном смысловом ряду с понятиями «порядок», «порядок социальный», «порядок политический» и является видовым по отношению к последнему. В существующих словарях в качестве базовых характеристик этого состояния отмечают отлаженность, организованность и соответствие определённым правилам. Проблематика порядка как такового и его основных разновидностей сравнительно мало исследована, и уровень её разработанности не отвечает потребностям глобализирующегося мира.

 

Согласно условно расширительной интерпретации феномена «мировой порядок» – это принципы, нормы и институты, регулирующие поведение международных акторов (государств, межгосударственных объединений, международных организаций, транснациональных корпораций и т. д.). Устройство международных отношений определяет форму организации, протекания и воспроизводства политического процесса.

 

Такой позиции по вопросу о содержании понятия «мировой порядок» придерживается отечественный ученый Э. Я. Баталов. Это понятие он относит к числу интегральных концептов, отражающих обширный комплекс измерений системы отношений, складывающихся между субъектами мировой политики на том или ином этапе развития общества. Справедлива следующая констатация: анализ мирового политического порядка открывает путь к пониманию структуры более или менее устойчивых и значимых связей между элементами системы международных отношений, определяющих характер ее функционирования и развития в определенных временных пределах [см.: 2, с. 8].

 

Аналогичным образом определяет понятие «мировой порядок» Ю. П. Давыдов – как «состояние системы международных отношений, соответствующим образом запрограммированное на ее безопасность, стабильность и развитие, и регулируемое на основе критериев, отвечающих нынешним потребностям прежде всего самых влиятельных субъектов данного мирового сообщества» [3].

 

Авторы учебного пособия «Военная сила в международных отношениях» расширяют перечень основных параметров мирового порядка, включая в него следующие:

– иерархию субъектов международных отношений, включая государства и других акторов;

– совокупность принципов и правил внешнеполитического поведения;

– систему принятия решений по ключевым международным вопросам, включающую механизм представительства интересов низших участников иерархии при принятии решений на её высших уровнях;

– набор морально допустимых санкций за нарушение принципов и правил внешнеполитического поведения и механизмов применения этих санкций;

– формы, методы и приёмы реализации принимаемых решений (режим реализации мирового порядка) [см.: 4, с. 18].

 

Существует и иной подход к феномену мирового порядка, ограничивающий его межгосударственными отношениями. По мнению сторонников такого подхода, субъектами мирового порядка выступают только и исключительно государства.

 

Автор приобретшей широкую известность монографии «Новый глобальный порядок» Л. Миллер главным признаком порядка в международных отношениях считает наличие основополагающего принципа, которым сознательно или бессознательно руководствовались бы все государства. Утверждая, что с середины ХVII в. до Первой мировой войны в мире существовал только один мировой порядок – Вестфальский (по Вестфальскому миру 1648 г.), таким принципом считает весьма спорный принцип «разрешительности» или «невмешательства», предполагающий отказ государства от постоянных внешнеполитических обязательств по отношению к другому государству и попыток препятствовать ему в достижении поставленных целей во всех случаях кроме тех, когда это не затрагивает собственные жизненные интересы [см.: 5, р. 29–32]. Очевидно, что такой подход к выбору основополагающего начала мировой системы не способен обеспечить её стабильность.

 

Как устройство межгосударственных отношений мировой порядок трактуется известным исследователем проблемы английским ученым Х. Буллом в классической работе «Анархическое общество: исследование порядка в мировой политике»: «Под международным (мировым) порядком понимается характер (состояние) или направление внешней активности, обеспечивающей незыблемость тех целей сообщества государств, которые являются для него, с одной стороны, элементарно необходимыми, с другой – жизненно важными, с третьей – общими для всех» [6, р. 16].

 

По мнению Х. Булла, иерархия этих целей такова.

1. Сохранение самой системы и сообщества государств, нейтрализация существующих и потенциальных угроз. В прошлом такие угрозы возникали со стороны государств, стремящихся к доминированию.

2. Обеспечение независимости и суверенитета каждого государства.

3. Сохранение мира, понимаемого как возможность войн лишь при особых обстоятельствах и в соответствии с принципами, разделяемыми мировым сообществом.

4. Наличие и функционирование общих установок для всей социально- политической сферы независимо от того, затрагивают ли они взаимоотношения между индивидуумами, обществом и государством или взаимоотношения между государствами (ограничение насилия, верность соглашениям и договорам, политическая и социально-экономическая стабильность, легитимность действий на международной арене) [см.: 6, р. 16–19].

 

Х. Буллом обозначены и три типа восприятия миропорядка, которые определяют поведение и стратегию субъектов мировой политики, – гоббсовская или реалистическая традиция (международные отношения рассматриваются как состояние войны); кантианская или универсалистская традиция (в международной политике видится потенциал для построения общечеловеческого социума); гроцианская или универсалистская традиция (международная политика рассматривается как сфера жизни особого сообщества наций – international society).

 

Согласно Х. Буллу, гоббсовская традиция исходит из того, что государства свободны в выборе средств достижения цели, действуя в правовом или этическом вакууме (как у Н. Макиавелли), либо самостоятельно давая этическую оценку своим действиям (по Г. Гегелю и его последователям). Договорённости соблюдаются исходя из прагматических соображений удобства и выгоды. Кантианская традиция предполагает подчинение государств интересам и потребностям формирования общечеловеческого пространства взаимодействия и регулирования, в конечном счёте лишающего государства самого смысла их существования. Гроцианская традиция выступает в качестве компромисса между гоббсовской и кантианской традициями, проявляющегося в том, что государства при сохранении субъектности в мировой политике формируют некое самостоятельное сообщество, не подчинённое всецело логике общечеловеческих интересов, прав и свобод, но и не действующее исключительно по законам войны между суверенами.

 

Формирующееся в логике гроцианской традиции международное сообщество, (в терминологии Х. Булла, «анархическое») не имеет единой системы регулирования и управления, но при этом подчиняется определённым нормам, правилам и институтам, поскольку между государствами сохраняются «чувство общего интереса» и разделяемые ценности. За пределами же этой модели суверены ничем не ограничены в выборе средств.

 

В трактовке Дж. Айкенберри, «политический порядок – это базовое согласие (arrangement) между группой государств относительно их руководящих правил, принципов и институтов». При этом порядок понимается в основном как порядок принятия решений («образ действия»), а не как порядок положения дел («состояние») [см.: 7, с. 22].

 

Близкая к вышеизложенной интерпретация понятия «мировой порядок» представлена в работах отечественных исследователей А. Д. Богатурова и А. А. Галкина. А. Д. Богатуров видит в нем систему отношений, складывающихся между всеми странами мира, совокупность которых составляет мировое сообщество [см.: 8, с. 66]. Согласно А. А. Галкину, «миропорядок это, прежде всего, совокупность взаимоотношений суверенных государств» [9, с. 238].

 

Ряд авторов определяет мировой порядок как деятельность международных институтов, оказывающих влияние на его функционирование. Этот порядок, по мнению А. Ворда, соотносим с механизмами, созданными для обеспечения совместных усилий в решении геополитических, экономических и других глобальных проблем, а также для арбитражного разрешения споров и «воплощается в разносторонних институтах, начиная с Организации Объединенных наций» [10, c. 27]. Авторы публикации «Понимание нынешнего международного порядка» считают, что он «вырастает из широкого характера международной системы» и представляет собой «сложившиеся и в определенной степени институционализированные в качестве институтов и практик модели отношений» [10, c. 27].

 

К. С. Гаджиев трактует понятие «мировой порядок» в двух форматах. В широком формате оно рассматривается как «мировое сообщество в его тотальности, включая всех без исключения акторов» [11, с. 12]. В узком смысле – это «система взаимоотношений наиболее активных акторов мирового сообщества, основанная на определенном комплексе неофициальных и официальных правил и норм поведения, закрепленных в международном праве, а также созданных на их базе институтов, организаций, союзов и т. д.» [11, с. 12].

 

Исследуя проблематику формирующегося миропорядка и геополитических перспектив России, К. С. Гаджиев исходит из суженой трактовки понятия «миропорядок», что оставляет за рамками анализа множество «пассивных» субъектов международных отношений и вызывает вопрос о критериях «активности» в мировой политике.

 

Таким образом, на функционирование мирового порядка воздействует множество разнообразных факторов, к числу которых следует отнести прежде всего иерархию государств в зависимости от их места и роли в международной системе, деятельность многосторонних институтов, принципы межгосударственных отношений, механизмы права и т. п. Эти факторы, действуя во взаимосвязи, могут способствовать укреплению мирового порядка или, наоборот, негативно влиять на его состояние.

 

Объектом научной полемики является вопрос о соотношении понятий «международный порядок» и «мировой порядок». Существуют две исследовательские позиции. Часто оба понятия рассматриваются как тождественные, синонимичные, характеризующие состояние стабильности международной системы. Сторонники другой позиции разграничивают их, исходя из разных оснований.

 

Так, некоторые исследователи полагают, что понятие «международный порядок» связано с межгосударственными отношениями, а понятие «мировой порядок» шире и обладает «моральным приоритетом» по отношению к первому, поскольку регулирует отношения на всех уровнях общества в целом, предполагает их упорядоченность. Такой точки зрения придерживаются, в частности, известные американские аналитики С. Хоффман, [см.: 12, с. 12] и Дж. Айкенберри [см.: 7, с. 12].

 

П. А. Цыганков считает, что мировой порядок предполагает уважение к правам человека внутри государств, а международный порядок может существовать и без мирового порядка [см.: 13, с. 473]. Сходных взглядов придерживался Г. Х. Шахназаров [см.: 14, с. 7].

 

Однако эта логически корректная позиция часто не выдерживается даже ее сторонниками, что объяснимо возрастающей степенью взаимосвязи и взаимозависимости государств и регионов мира, всех акторов мировой политики, реально существующими между ними противоречиями идейно-культурного, конфессионального, геополитического и геоэкономического характера.

 

А. Д. Богатуров, используя понятия «международный порядок» и «мировой порядок» для анализа современного состояния международной среды, полагает, что смысловые различия между ними становятся более существенными. Первое из этих понятий, по его мнению, подразумевает «порядок, складывающийся между всеми странами мира, совокупность которых условно именуется международным сообществом», второе – упорядоченные отношения внутри группы стран либеральной демократии, во многом формирующиеся под воздействием соотношения потенциалов («кто сильнее»), но также основывающиеся на общности этических и моральных ценностей и соответствующих им устойчивых моделях поведения. В рамках этой части международного сообщества «взаимодействие и взаимовлияние государств происходит не только на уровне их внешних политик, но и «по всей глубине» социальной ткани разнонациональных обществ» [8, с. 6].

 

В понимании А. Д. Богатурова, «мировой порядок» в современном мире не имеет всеобщего характера и по охвату уже, чем порядок международный. Вместе с тем согласно его точке зрения именно мировой порядок выражает перспективную тенденцию мирового развития, выражающуюся в возможности его разрастания до масштабов международного. Практически, в реальном измерении, утверждает он, современные международные отношения существуют в рамках порядка, который воплощает все многообразие взаимодействий разных стран мира, в том числе существующие между ними противоречия как идейно-культурной и конфессиональной природы, так и военного, геополитического, экономического и геоэкономического характера [см.: 8, с. 6].

 

Разграничение понятий «мировой порядок» и «международный порядок», на наш взгляд, нецелесообразно ввиду усложнения международно-политического ландшафта, появления новых государств с несформировавшейся внешнеполитической идентификацией, роста числа влиятельных негосударственных акторов, обострения межцивилизационных коллизий. Оба понятия близки в содержательном плане и несут одну и ту же смысловую нагрузку, выражая потребность мирового сообщества в обеспечении глобальной и региональной стабильности.

 

Мировой порядок нередко идентифицируется с коррелирующим феноменом – мировой политической системой. Между тем понятие «мировая политическая система» характеризует международные отношения как целостное образование, функционирующее благодаря устойчивости взаимосвязей и взаимозависимостей субъектов политики, а «мировой порядок» – как структуру этой системы, материализующуюся в различного рода институтах, принципах и правилах поведения, которые обеспечивают сохранение ее целостности.

 

В связке мировой системы и мирового порядка, обоснованно констатирует отечественный ученый Н. А. Косолапов, «ведущей является система международных отношений, а порядок оказывается производным элементом». Согласно его оценке, система более лабильна и поэтому «способна пережить смену порядка; но порядок вряд ли может менять системы – тогда это были бы уже другие, как системы, так и сам её порядок» [15, с. 308].

 

Аналитики, прокламируя аксиологическую нейтральность понятия «миропорядок», нередко наделяют его позитивными характеристиками с гуманистическим смыслом. «Международный порядок, – утверждает Дж. Най, – в значительной степени есть общественное благо – нечто такое, что может использовать каждый, не лишая такой возможности других» [16, р. 81].

 

С учётом накопленного объёма знаний о феномене мирового порядка и исходя главным образом из нормативной и институциональной парадигм международно-политической науки, мировой порядок можно определить как совокупность принципов, норм и институтов, регулирующих поведение акторов мировой политики (прежде всего государств), обеспечивающих их основные потребности в безопасном существовании и реализации своих интересов, позволяющих поддерживать стабильность международной системы.

 

Близкая к вышеприведенной интерпретация мирового порядка с акцентом на нормативность предлагается И. А. Истоминым, определяющим его «как согласованный набор правил, обеспечивающих сравнительно мирное общежитие государств». Сравнительно редкие моменты нигилизма в отношении сформулированных ранее правил игры, констатирует он, вели к слому миропорядка, сопровождались нестабильностью, масштабными войнами и катастрофическими жертвами [см.: 17].

 

Мировой порядок поддерживается с помощью утвердившихся правовых норм, юридически оформленных договоров и текущих соглашений. Одним из наиболее важных условий его нормального функционирования является соблюдение субъектами мировой политики определенных «правил игры», позволяющих обеспечить устойчивость и стабильность ситуации в международных отношениях. Отсутствие достаточного уровня доверия и терпимости между членами мирового сообщества способно привести к кризису и даже распаду миропорядка.

 

К числу относительно устойчивых миропорядков обычно относят постнаполеоновский «концерт великих держав» (1815–1871 гг.), представлявший собой систему правил взаимодействия империй, версальско-вашингтонскую систему экономических и политических взаимоотношений держав (1918–1938 гг.), ялтинско-потсдамский механизм взаимодействия противостоящих блоков государств периода холодной войны.

 

В качестве антипода мировому порядку рассматриваются хаос и беспорядок в международных отношениях. Ввиду самоочевидности этих состояний учеными не предпринимаются попытки их теоретического осмысления, формулирования дефиниций. Обычно описываются их конкретные проявления, как это делает Зб. Бжезинский, посвятивший в книге «Выбор: мировое господство или глобальное лидерство» (2004) специальную главу «новому глобальному беспорядку». Между тем исследование этого аспекта международно-политической проблематики, разработка сценариев возможной хаотизации в мировой политике имели бы несомненное теоретическое и практическое значение.

 

При множественности нюансов в интерпретации нынешнего состояния международной среды и перспектив её эволюции в ТМО преобладает следующий подход, разделяемый большинством ученых. Существующий полицентрический и бесполюсный миропорядок переживает кризис и находится в процессе реорганизации, который может развиваться по трем вероятным сценариям:

1) возникновение сложной многослойной миросистемы с конкурирующими и часто пересекающимися интересами, по выражению сотрудника исследовательской корпорации РЭНД М. Мазара, «смешанного» миропорядка [см.: 18];

2) становление «новой биполярности» (США-Китай) с соответствующей перегруппировкой государств;

3) сползание в хаос и воцарение неупорядоченного, неструктурированного «международного беспорядка», ситуации «игры без правил».

 

Важную роль в глобальных трансформационных процессах играют традиционные и восходящие великие державы – государства, обладающие необходимым потенциалом для реализации национальных интересов (прежде всего экономическим, военным и территориальным), наличием воли, традиций, опыта и культуры участия в мировой политике в качестве активного актора мирорегулирования.

 

За последние десятилетия количество великих держав неуклонно росло. С 2000 г. к их числу кроме постоянных членов Совета Безопасности ООН относят Германию, Индию и Японию. Влиятельными центрами силы преимущественно регионального масштаба являются Бразилия, Турция, Иран, Египет. Каждая из великих держав обладает разным потенциалом по отдельным параметрам. Неясно, станет ли реальным центром силы группа стран БРИКС (Бразилия, Россия, Индия, Китай, Южная Африка), учитывая внутренние проблемы членов организации и разнонаправленность их интересов.

 

В процессе становления нового миропорядка ведущие мировые акторы будут сталкиваться с новыми проблемами и вызовами их безопасности, существенно отличающимися от современных. Это потребует постоянной корректировки политики с учетом размаха и скорости перемен, особенностей возникающих ситуаций.

 

Утрата действенности «равновесия страха» как дисциплинирующего фактора поддержания мира не привела к созданию эффективных международных механизмов согласования интересов государств, возникновению гармоничного миропорядка. Существующие же механизмы, сформировавшиеся после Второй мировой войны, плохо приспособлены для выявления, институционализации и реализации общего интереса в обеспечении глобальной стабильности и решении главных мировых проблем – нераспространения ОМУ, подавления международного терроризма и транснациональной организованной преступности, пресечения наркопроизводства и наркотрафика, предотвращения гуманитарных и экологических катастроф, борьбы с голодом и нищетой. Вызовы формирующемуся миропорядку носят для человечества экзистенциональный характер и требуют консолидированной реакции разнообразных акторов – от местного самоуправления до глобальных ТНК и руководства великих держав.

 

Объективные процессы размывают некоторые устоявшиеся принципы, на которых столетиями зиждился миропорядок. В их числе представление о национально-государственном суверенитете как конституирующем элементе международного права, восходящем к Вестфальскому миру. В условиях растущей взаимозависимости мира просматривается перспектива дальнейшей эрозии этого общепризнанного принципа вплоть до его отмирания.

 

Нынешнее гибридное состояние международной среды, сочетающее элементы порядка, хаотизации и турбулентности, на наш взгляд, следует оценивать как неустойчивое мироустройство, результат тектонических сдвигов в мировой политике. Это состояние может эволюционировать в направлении как миропорядка, так и нарастания неуправляемости. Применение к нему термина «мировой порядок» представляется не вполне корректным, основывающимся на преувеличении степени стабильности международной среды.

 

В 2020-х все более отчетливо проступают признаки цивилизационного разлома мироустройства. Усиливается тенденция к изменению глобального баланса сил в пользу азиатского ареала. Приближается к биполярному противостоянию глобальное соперничество США-КНР, которое становится драйвером и ключевой осью динамики мировой политики, экономики, безопасности.

 

Для формирования мирового порядка первостепенно значим характер взаимодействия между Россией, США и Китаем. Наиболее вероятный сценарий развития российско-американских отношений в обозримом будущем – поддержание точечного сотрудничества, особенно по вопросам стратегической стабильности, при сохранении общей конфликтности отношений. Главным геополитическим партнером России является КНР, которую связывают с ней сходство взглядов на мировые процессы, значительное совпадение приоритетов и задач. Вместе с тем это партнёрство создает для России опасность оказаться в неприемлемой роли сырьевого придатка Китая.

 

Прямое военное столкновение ведущими мировыми акторами рассматривается как неприемлемый вариант соперничества. Конкуренция, в том числе и жесткая, протекает в двух основных формах – попытках ослабить соперника путем непрямого воздействия и управляемого (во избежание эскалации) давления на конкурента в значимых регионах, нередко осуществляемого через недружественные страны, находящиеся в географической близости к объекту воздействия.

 

Ведущие глобальные и значимые региональные акторы вовлечены в так называемые гибридные войны, к которым неприменимы нормы международного права, определяющие понятие «агрессия». Этот вид конкуренции вызывает рост напряженности по многим направлениям, но не принимает форму открытой войны.

 

По мере завершения острой фазы соперничества между Россией и Западом актуализируется проблема восстановления доверия и создания условий для конструктивного сотрудничества. Для обеспечения России достойного места и роли на новом этапе мирового развития предстоит в максимальной степени задействовать фактор умной силы не только для продвижения собственной повестки дня, но и для превращения в активного участника выработки правил будущего миропорядка.

 

С учетом складывающейся международно-политической ситуации представляется актуальным мнение бывшего госсекретаря США Г. Киссинджера о том, что любые попытки преодоления нынешней беспрецедентной турбулентности в мире должны сопровождаться диалогом о зарождающемся миропорядке по следующим вопросам: какие тенденции разрушают старый миропорядок и формируют новый; какие вызовы эти изменения бросают национальным интересам государств; какую роль каждая из стран хочет играть в формировании нового миропорядка и на какое положение в нём может рассчитывать; как состыковать разные идеи о мировом порядке, которые проявляются в крупных странах на основе их исторического опыта [см.: 19].

 

Пандемия коронавируса актуализирует вопрос о формировании мировым сообществом новой парадигмы общественной динамики – ответственного социального развития. Её инструментарий на национальном и глобальном уровне предстоит выработать.

 

Список литературы

1. Баталов Э. Я. О философии международных отношений. – М.: Научно-образовательный форум по международным отношениям, 2005. – 132 с.

2. Баталов Э. Я. Мировое развитие и мировой порядок (анализ современных американских концепций). – М.: РОССПЭН, 2005. – 376 с.

3. Давыдов Ю. П. Норма против силы. Проблема мирорегулирования. М.: – Наука, 2002. – 287 с.

4. Военная сила в международных отношениях: учебное пособие. Под общ. ред. В. И. Анненкова. – М.: КНОРУС, 2011. – 496 с.

5. Miller L. H. Global Order. Values and Power in International Politics. – Boulder; San Francisco; Oxford:Westview, 1994. – 269 p.

6. Bull H. The Anarchical Society. A Study of Order in World Politics. – New York: Columbia University Press, 2002. – 368 p.

7. Ikenberry J. After Victory. Institutions, Strategic Restraint, and the Rebuilding of Order after Major Wars. – Princeton: Princeton University Press, 2001. – 293 p.

8. Богатуров А. Д. Современный международный порядок // Международные процессы. – 2003. – Т. 1. – № 1. – С. 6–23.

9. Галкин А. А. Размышления о политике и политической науке. – М.: Издательство «Оверлей», 2004. – 278 с.

10. Нефедов Б. И. Понятие «мирового порядка»: теории и реальность // Сравнительная политика. – 2021. – Т. 12. – № 3. – С. 22–31.

11. Гаджиев К. С. Геополитические горизонты России: контуры нового миропорядка. 2-е изд. испр. и доп. – М.: Экономика, 2011. – 479 с.

12. Hoffmann S. Primacy or World Order: American Foreign Policy since the Cold War. – New York: McGraw-Hill Companies, 1980. – 331 р.

13. Цыганков П. А. Теория международных отношений: учеб. пособие. – М.: Гардарики, 2005. – 590 с.

14. Международный порядок: политико-правовые аспекты / Под ред. Г. Х. Шахназарова. – М.: Наука, 1986. – 232 с.

15. Богатуров А. Д., Косолапов Н. А., Хрусталев М. А. Очерки теории и методологии политического анализа международных отношений. – М.: НОФМО, 2002. – 390 c.

16. Nye J. Jr. Soft Power: The Means to Success in World Politics. – New York: Public Affairs, 2004. – 191 p.

17. Истомин И. А. Россия как держава статус-кво. Защита институционального наследия в эпоху транзита // Россия в глобальной политике. – 2020. – № 1. URL: https://globalaffairs.ru/number/Rossiya-kak-derzhava-status-kvo-20328 (дата обращения: 20.03.2022).

18. Mazarr M. The Once and Future Order. What Comes After Hegemony? // Foreign Affairs. – 2017. – Vol. 96. – № 1. – Pp. 34–40.

19. Kissinger H. A. Kissinger’s Vision for U. S. – Russia Relations // The National Interest. URL: http://nationalinterest.org/feature/kissingers-vision-us-russia-relations-15111 (дата обращения: 20.03.2022).

 

References

1. Batalov E. Ya. On Philisophy of International Relations [O filosofii mezhdunarodnykh otnosheniy]. Moscow: Nauchno-obrazovatelnyy forum po mezhdunarodnym otnosheniyam, 2005, 132 p.

2. Batalov E. Ya. World Progress and World Order (Analysis of the Current American Concepts). [Mirovoe razvitie i mirovoy poryadok (analiz sovremennykh amerikanskikh kontseptsiy)]. Moscow: ROSSPEN, 2005, 376 p.

3. Davydov Yu. P. Norm versus Force: the Problem of World Regulation [Norma protiv sily. Problema miroregulirovaniya]. Moscow: Nauka, 2002, 287 p.

4. Annenkov V. I. (Ed.) Military Force in International Relations. [Voennaya sila v mezhdunarodnykh otnosheniyakh]. Moscow: KNORUS, 2011, 496 p.

5. Miller L. H. Global Order. Values and Power in International Politics. Boulder; San Francisco; Oxford: Westview, 1994, 269 p.

6. Bull H. The Anarchical Society. A Study of Order in World Politics. New York: Columbia University Press, 2002, 368 p.

7. Ikenberry J. After Victory. Institutions, Strategic Restraint, and the Rebuilding of Order after Major Wars. Princeton: Princeton University Press, 2001, 293 p.

8. Bogaturov A. D. The Modern International Order [Sovremennyy mezhdunarodnyy poryadok]. Mezhdunarodnye protsessy (International Processes), 2003, vol. 1, no. 1, pp. 6–23.

9. Galkin A. A. Reflections on Politics and Political Science [Razmyshleniya o politike i politicheskoy nauke]. Moscow: Overley, 2004, 278 p.

10. Nefedov B. I. The Concept of the “World Order”: Theories and Reality [Ponyatie “mirovogo poryadka”: teorii i realnost]. Sravnitelnaya politika (Comparative Politics), 2021, vol. 12, no. 3, pp. 22–31.

11. Gadzhiev K. S. Russia’s Geopolitical Horizons: Contours of the New World Order [Geopoliticheskie gorizonty Rossii: kontury novogo miroporyadka]. Moscow: Ekonomika, 2011, 479 p.

12. Hoffmann S. Primacy or World Order: American Foreign Policy since the Cold War. New York: McGraw-Hill Companies, 1980, 331 р.

13. Tsygankov P. A. Theory of International Relations [Teoriya mezhdunarodnykh otnosheniy]. Moscow: Gardariki, 2005, 590 p.

14. Shakhnazarov G. Kh. (Ed.) International Order: Political and Legal Aspects [Mezhdunarodnyy poryadok: politiko-pravovye aspekty]. Moscow: Nauka, 1986, 232 p.

15. Bogaturov A. D., Kosolapov N. A., Khrustalev M. A. Essays on the Theory and Methodology of Political Analysis of International Relations [Ocherki teorii i metodologii politicheskogo analiza mezhdunarodnykh otnosheniy]. Moscow: NOFMO, 2002, 390 p.

16. Nye J. Jr. Soft Power: The Means to Success in World Politics. New York: Public Affairs, 2004, 191 p.

17. Istomin I. A. Russia as a Status Quo Power. Protecting Institutional Heritage in the Transit Era [Rossiya kak derzhava status kvo. Zaschita institutsionalnogo naslediya v epokhu tranzita]. Rossiya v globalnoy politike (Russia in Global Affairs), 2020, no. 1. Available at: https://globalaffairs.ru/number/Rossiya-kak-derzhava-status-kvo-20328 (accessed 20.03.2022).

18. Mazarr M. The Once and Future Order. What Comes After Hegemony? Foreign Affairs, 2017, vol. 96, no. 1, pp. 34–40.

19. Kissinger H. A. Kissinger`s Vision for U.S. – Russia Relations. Available at: http://nationalinterest.org/feature/kissingers-vision-us-russia-relations-15111 (accessed 20.03.2022).

 
Ссылка на статью:
Сирота Н. М., Мохоров Г. А., Хомелева Р. А. Категория «мировой порядок»: опыт теоретического осмысления // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2022. – № 1. – С. 60–74. URL: http://fikio.ru/?p=4996.
 

© Сирота Н. М., Мохоров Г. А., Хомелева Р. А., 2022

УДК 316.654

 

Григорьев Сергей Игоревич – Санкт-Петербургский политехнический университет Петра Великого, студент, Санкт-Петербург, Россия.

Email: sergeygregorev8@gmail.com

Авторское резюме

Состояние вопроса: В современной психологии и социологии не так часто анализируется поведение людей, принадлежащих к разным возрастным группам, которые обнаруживают у себя или у близких те или иные заболевания. Интересный материал для изучения особенностей их самоидентификации и поведения в Сети можно найти в комментариях в Telegram-канале и в публикациях с хэштегами заболеваний психики в TikTok.

Результаты: Анализ цифрового коммуникативного пространства показывает несколько тенденций, связанных с идентификацией людей по диагнозу. Прежде всего, существует тенденция инклюзивности, подразумевающая включение людей с любыми физическими особенностями и болезнями в обычную общественную жизнь, избегая «наклеивания ярлыков». Другая тенденция заключается в выделении людей согласно медицинским диагнозам в особую группу для обеспечения им медицинской и иной поддержки. Третья тенденция состоит в построении самоидентификации молодежи на основании «популярных» диагнозов.

Выводы: Из-за быстрого развития медицины всё больше людей задумывается о своём здоровье, вследствие чего любое заболевание может в значительной степени повлиять на многие аспекты жизни человека. При этом современный человек всё чаще ищет поддержки и отклика в социальных сетях.

 

Ключевые слова: Telegram; TikTok; медикализация; самоидентификация.

 

The Changing Role of Medical Diagnoses in the Modern World

 

Grigoriev Sergey Igorevich – Peter the Great Saint Petersburg Polytechnic University, student, Saint Petersburg, Russia.

Email: sergeygregorev8@gmail.com

Abstract

Background: Modern psychology and sociology rarely analyses the behavior of people belonging to different age groups when they discover that they themselves or their relatives suffer from certain diseases. Some interesting material for studying the features of their self-identification and behavior on the Web can be found in the comments on the Telegram channel and in publications with mental illness hashtags on TikTok.

Results: The analysis of the digital communication space shows several trends associated with identification according to the diagnosis. First, there is an inclusive trend, which implies the inclusion of people with any physical features and diseases in ordinary public life, avoiding labeling. The second trend is to single out people according to medical diagnoses in a special group to provide them with medical or some other support. The third trend is to form young people’s self-identification based on “popular” diagnoses.

Conclusion: Due to the rapid development of medicine, more and more people think about their health, therefore any disease can significantly affect their lives. At the same time, modern people look for support and feedback in social networks.

 

Keywords: Telegram; TikTok; medicalization; self-identification.

 

В наши дни наука становится постоянным источником идей, определяющих пути развития общества. Проблема усиления и распространения влияния медицины на различные области человеческого существования, именуемая медикализацией, в последние десятилетия занимает умы как зарубежных, так и отечественных социологов, культурологов, психологов и лингвистов. Известно множество попыток объяснить суть данного явления, суммируя которые можно интерпретировать его как проникновение в массовое сознание медицинского языка и стиля мышления, медицинских концепций и представлений [5, с. 543]. Медицинский дискурс способствует замещению социального аспекта в интерпретации различных общественных явлений медицинским контекстом – в частности, происходит замена социальных проблем диагнозами [1, с. 1864].

 

Современный исследователь Михель обращает внимание на то, что французский философ и историк наук о человеке Мишель Фуко уделял большое внимание проблеме медикализации. Фуко отмечал, что медицина стала контролировать эмоциональную жизнь людей, сексуальность, а также личную гигиену, грудное вскармливание, манеры и другие стороны человеческого поведения. Модернизация медицинских учреждений привела к тому, что заболевшие люди стали отделяться от здоровых, вследствие чего заболевшего человека теперь легко идентифицировать. Отдельные лица и категории населения превратились в законные объекты медицинского внимания, которые стали объектами исследований и наблюдений [4, с. 258–259].

 

Интеграция медицины в повседневную жизнь людей существенно отразилась на отношении людей к своему собственному здоровью. Роль диагнозов в современном мире значительно меняется, так как теперь любое заболевание может существенно влиять на самоидентификацию человека. Однако стоит заметить, что медикализация неодинаково воздействует на разные возрастные категории людей. Ярким примером этого может служить исследование поведения людей из разных возрастных групп, которое было проведено с целью установления зависимости между возрастом и вероятностью возникновения проблем с самоидентификацией при обнаружении заболевания.

 

Цифровизация общества внесла значительные изменения в формы, нормы и особенности коммуникации [см.: 2]. Цифровые каналы коммуникации приобретают важное значение в жизни современного человека [см.: 3], в том числе они становятся источником медицинских знаний, местом дискуссий о диагнозах и методах лечения. Однако одним из интересных проявлений медикализации в интернет-дискурсе является идентификация и/или самоидентификация с помощью медицинских диагнозов.

 

Первый кейс, который будет рассмотрен, связан с протестом относительно идентификации по диагнозу. Обсуждение было спровоцировано новостью о том, что у сына соведущей подкаста (Екатерины) обнаружен диабет, из-за чего некоторая часть знакомых посоветовала ей детские лагеря для диабетиков. Данная реакция своего окружения очень возмутила Екатерину, вследствие чего она описала всю ситуацию в Telegram-канале подкаста. «…Мне не нравится, что три человека прислали мне ссылки на детский летний лагерь для детей с диабетом. Я не считаю, что диагноз определяет интерес или идентичность моего ребёнка…», – пишет она. Эта публикация стала поводом для дискуссии. Ниже представлен анализ комментариев по теме этой дискуссии по нескольким критериям для того, чтобы максимально объективно изучить реакцию людей на данную новость.

 

Из проанализированного материала можно сделать вывод, что 18 % от общего числа комментариев поддерживают позицию Екатерины. Вот несколько примеров: «…У моего сына алопеция (облысение), многие знакомые удивляются, что он снимает шапку в помещении и “бесстыдно” светит своими залысинами…»; «Екатерина, у вас крутая позиция в отношении возникшей ситуации». Однако почти 13 % комментаторов чётко выражают своё несогласие в данной позиции. Среди них хочется выделить следующие: «По-моему это обычная реакция на что-то выпадающее из нормы, окружающие просто высказывают свою поддержку по-умолчанию…»; «Хочу выразить вам поддержку и послать лучи добра правда ваша позиция в выпуске мне не близка…». Остальные 69 % комментариев либо содержали информацию, которая не относится к теме обсуждения, либо высказывали позицию, которая находится где-то по середине. Ни в одном комментарии нельзя найти ненормативную лексику, что может свидетельствовать о высококультурном уровне обсуждения данной проблемы. Однако в 13 % комментариев можно встретить жаргон, который служит в основном для более острого акцентирования внимания на некоторых мыслях и идеях. Также есть один комментарий, в котором жаргон используется для описания конкретной ситуации: «Омг, какая дичь почему же у нас так много дремучести из серии что раком боятся от соседей заразиться((((».

 

Общее количество слов в комментариях составляет 1809. Это означает, что в среднем в комментарии содержится приблизительно 46 слов. Объём самого большого комментария составляет 239 слов. Так как обсуждение имеет дискуссионный характер, то было 17 комментариев, в которых общее количество слов превышало 100. В основном самыми большими комментариями являются те, в которых авторы не придерживаются чётко определенной позиции, высказывают аргументы как за, так и против мнения Екатерины. 21 % комментаторов в ходе рассуждений упоминали свой личный опыт или ситуации, которые произошли либо с ними, либо с их знакомыми. Вот несколько из них: «Мне ок с моим психическим расстройством, но я никогда не расскажу об этом широкому кругу друзей – я не хочу быть “такой”…»; «Как диабетик с более чем 20 летним стажем скажу, поддерживаю вашу позицию. Никогда сама не считала себя инвалидом»; «У меня тоже есть, как я теперь понимаю, некоторые особенности, но я долгое время даже не думала о том, что мне нужно идти к специалисту».

 

Хоть первоначально речь шла о диабете, в комментариях можно найти упоминание и других заболеваний, которые могут создать неприятные моменты людям и поменять кардинально их образ жизни. Упоминаются следующие болезни: алопеция, онкозаболевания, психическое расстройство, коронавирусная инфекция, аллергия, отказ почек, синдром Дауна и диабет. «Но и с вами я тоже соглашусь, поскольку потеряла друга из-за сопутствующих осложнений (отказ почек). А второй подруге делали пересадку почки». В 28 % комментариев упоминается какая-либо болезнь. В ходе анализа выяснилось, что 88 % людей, кто упоминал свой личный опыт или опыт своих знакомых, готовы принимать свою болезнь и определённым образом приспосабливаться к ней. Ярким примером может служить этот комментарий: «У моего старшего брата тоже неожиданно выявился диабет в возрасте 14 лет. В подростковом периоде (со слов мамы) приходилось следить за его питанием и всякое такое…». Анализ данных показал, что 18 % комментариев принадлежат мужчинам, остальные 82 % писали девушки. Это соотношение в первую очередь доносит информацию о целевой аудитории Telegram-канала, но также подчёркивает взволнованность темой среди девушек, которые могут оставлять комментарии как про себя, так и про своего ребёнка. «Иду смотреть:) я родитель ребенка с СД и эта “хрень” меня тоже задолбала. И от “ваша судьба предопределена диагнозом” и я устала».

 

По данным, которые оглашали ведущие подкаста, средний возраст аудитории Telegram-канала выше 30 лет. Также хочется обратить внимание на то, что при обнаружении заболевания большинство людей отказываются делать его своей идентификацией, пытаются отстраниться от этой части своей жизнь. Однако в Интернете существует и прямо противоположная тенденция, когда люди активно используют медицинские диагнозы для самоидентификации. Всего было исследовано 30 заболеваний, упоминание о которых можно найти в социальной сети TikTok. Среди них встречаются такие, как например: РПП, анорексия, биполярное расстройство, шизофрения, диабет, онкология и другие. Ниже приведена гистограмма, отражающая количество упоминаний различных болезней в TikTok (рисунок 1).

 

image001

Рисунок 1 – Суммарные просмотры видеороликов, содержащих упоминание болезней в TikTok

 

Для исследования были взяты психические, гастроэнтерологические, онкологические, нейродегенеративные и другие заболевания. Самой популярной болезнью стала шизофрения – более 368,7 млн просмотров за все упоминания. Второе и третье место заняли фобия и аутизм – 233,1 млн. и 219,4 млн. просмотров соответственно. Меньше всего просмотров у таких заболеваний, как конъюнктивит – 271 тыс., биполярное расстройство – 110000 тыс. и неряшливость – 81 тыс. Наименьшее количество публикаций оказалось связанным с диспепсией. Во время исследования можно было заметить, что видеоролики под хэштегами #анорексия и #рпп недоступны для просмотра, и точное количество их суммарных просмотров в TikTok увидеть нельзя. Однако ориентируясь на массовую блокировку контента, связанную с этими заболеваниями, можно сделать вывод о том, что РПП и анорексия набирают внушительные просмотры. Приняв это за внимание, для анализа были взяты ориентировочные цифры.

 

Если исследовать видеоролики с наиболее просматриваемой болезнью (шизофрения), то можно заметить, что нередко в таких публикациях встречаются люди, идентифицирующие себя с этим заболеванием. «Есть тут шизофреники?)», – именно так подписывает своё видео молодой человек, в котором рассказывает о симптомах шизофрении. Анализ материала показал, что около 20 % комментаторов считает себя «шизофрениками», что явно свидетельствует о наличии проблемы самоидентификации. Можно сделать вывод, что существенное количество комментаторов использует свои проблемы с психическим здоровьем для привлечения к себе внимания.

 

Похожее явление можно наблюдать и с другими заболеваниями. При обращении к хэштегу #фобия в первую очередь попадаются видео, в которых молодые люди рассказывают о своих страхах. «Я до ужаса боюсь пауков», – так подписала девушка своё видео, на котором она громко плачет из-за паука, заползшего в её комнату. «Перестаю себя контролировать, когда вижу паука», – пишет молодой человек под этим роликом. Более 72 % комментаторов выразило сопереживание и поддержку девушке, которая страдает арахнофобией. Так как девушка выложила данный видеоролик в социальную сеть, можно сделать вывод, что она намеренно решила найти поддержку среди других людей и разделить с ними свои страхи. Другое заболевание, а именно обсессивно-компульсивное расстройство (ОКР) не так часто упоминается в TikTok (83,2 млн. раз) как фобия или шизофрения, однако гораздо реже в видеороликах про это ОКР можно встретить шутки или уловить комедийно-развлекательный характер. «Мои мысли цикличны, сопротивление порождает депрессию», – пишет девушка в своей публикации. Изучив её аккаунт, можно заметить, что почти в каждой публикации она обращает внимание на свои проблемы, которые чаще всего не связаны с ОКР. Из этого следует вывод, что девушка использует социальную сеть для привлечения внимания к себе. Идентифицируя себя с больной, она тем самым преувеличивает аудиторию, которая сможет ей сопереживать. Стоит отметить тот факт, что чаще всего подобные видеоролики выкладывают молодые люди. Изучив их профили, можно прийти к выводу, что многим нет и 18 лет.

 

Если обратить внимание на заболевания, которые пользуются наименьшей популярностью в TikTok, то можно прийти к интересному умозаключению. Проведя анализ по хэштегу #конъюнктивит обнаруживается, что почти все видео содержат в себе познавательную информацию, которая может помочь для выявления и лечения конъюнктивита. Аналогичная ситуация возникает и при исследовании неряшливости и диспепсии. Контент в основном состоит из роликов коммерческих медицинских организаций, который в качестве рекламы ведут аккаунты в социальных сетях и рассказывают о различных заболеваниях, в том числе и редких. Из этого следует, что количество людей, испытывающих проблемы с самоидентификацией и использующих TikTok для привлечения внимания, в непопулярных отделах сводится к нулю.

 

Подводя итоги, нужно заметить различия в отношении к заболеваниям, которые выявляются в ходе анализа комментариев в Telegram-канале и публикаций в TikTok. Можно сделать вывод, что группа с более высоким средним возрастом не так сильно сосредоточена на том, чтобы отождествляться с понятием «пациент» в случае обнаружения у себя заболевания, однако группа с меньшим средним возрастом, напротив, целенаправленно обращает внимание окружения на свою болезнь в силу разных обстоятельств. Некоторые диагнозы можно считать «популярными» из-за их связи с ментальным здоровьем и расстройством пищевого поведения, о них принято сообщать в социальных сетях. Молодые люди в большей степени подвержены опасности возникновения проблем с самоидентификацией. Из этого следует, что на данный момент роль диагноза в современном мире существенно меняется. Если раньше большинство людей старалось абстрагироваться от своих возникших проблем со здоровьем, то теперь заболевание, в особенности психическое, может стать весомой частью самоидентификации человека.

 

Таким образом, анализ цифрового коммуникативного пространства позволяет нам увидеть несколько тенденций, связанных с идентификацией по диагнозу. Прежде всего, существует тенденция инклюзивности, подразумевающая включение людей с любыми физическими особенностями и болезнями в обычную общественную жизнь, избегая «наклеивания ярлыков». Другая тенденция заключается в выделении людей согласно медицинским диагнозам в особую группу для обеспечения им медицинской и иной поддержки. Третья тенденция состоит в построении самоидентификации молодежи на основании «популярных» диагнозов.

 

Список литературы

1. Гусева И. И., Спиридонова Е. П. Медицинский дискурс в ракурсе социального конструктивизма // Манускрипт. – 2021. – № 9. – С. 1861–1866. DOI: 10.30853/mns210309

2. Покровская Н. Н., Тюлин А. В. Психологические вопросы формирования регулятивных механизмов в цифровой среде // Technology and Language. – 2021. – № 2(2). – С. 106–125. DOI: 10.48417/technolang.2021.02.11

3. Ефанов А. А., Банщикова В. О. Технология конструирования профессионального имиджа медицинского работника: медиадискурс COVID-19 // Technology and Language. – 2021. – № 3(2). – С. 16–38. DOI: 10.48417/technolang.2021.03.03

4. Михель Д. В. Медикализация как социальный феномен // Вестник Саратовского государственного технического университета. – 2011. – № 4 (60). – Выпуск 2. – С. 256–263.

5. Шухатович В. Р. Медикализация // Социология: Энциклопедия / Сост. А. А. Грицанов, В. Л. Абушенко, Г. М. Евелькин, Г. Н. Соколова, О. В. Терещенко. – Мн.: Книжный Дом, 2003. – С. 543–544.

References

1. Guseva I. I, Spiridonova E. P. Medical Discourse from the Perspective of Social Constructivism [Meditsinskiy diskurs v rakurse sotsialnogo konstruktivizma]. Manuskript (Manuscript), 2021, no. 9, pp. 1861–1866. DOI: 10.30853/mns210309

2. Pokrovskaya N. N., Tyulin A. V. Psychological Features of the Regulative Mechanisms Emerging in Digital Space [Psikhologicheskie voprosy formirovaniya regulyativnykh mekhanizmov v tsifrovoy srede]. Technology and Language, 2021, no. 2 (2), pp. 106–125. DOI: 10.48417/technolang.2021.02.11

3. Efanov A. A., Banschikova V. O. Technology for Professional Image Constructionof a Medical Worker: COVID-19 Media Discourse [Tehnologiya konstruirovaniya professionalnogo imidga medicinskogo rabotnika: mediadikurs COVID-19]. Technology and Language, 2021, no. 3 (2), pp. 16–38. DOI: 10.48417/technolang.2021.03.03

4. Mikhel D. V. Medicalization as a Social Phenomenon [Medikalizatsiya kak sotsialnyy fenomen]. Vestnik Saratovskogo gosudarstvennogo tekhnicheskogo universiteta (Bulletin of SaratovStateTechnicalUniversity), 2011, no. 4 (60), is. 2, pp. 256–263.

5. Shukhatovich V. R. Medicalization [Medicalizatsiya]. Sotsiologiya: Entsiklopediya (Sociology: Encyclopedia). Minsk: Knizhnyy Dom, 2003, pp. 543–544.

 
Ссылка на статью:
Григорьев С. И. Изменение роли медицинских диагнозов в современном мире // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2021. – № 4. – С. 75–82. URL: http://fikio.ru/?p=4897.
 

© Григорьев С. И., 2021

УДК 327

 

Сирота Наум Михайлович – Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения, профессор кафедры истории и философии, доктор политических наук, профессор, Санкт-Петербург, Россия.

Email: sirotanm@mail.ru

SРIN: 7312-5333

Мохоров Геннадий Анатольевич – Военная академия связи имени Маршала Советского Союза С. М. Буденного, профессор кафедры гуманитарных и социально-экономических дисциплин, доктор исторических наук, профессор, Санкт-Петербург, Россия.

Email: g.mohorov@gmail.com

SPIN: 6726-9623

Хомелева Рамона Александровна – Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения, профессор кафедры истории и философии, доктор философских наук, профессор, Санкт- Петербург, Россия.

Email: homeleva@yandex.ru

SPIN: 6693-0424

Авторское резюме

Состояние вопроса: В теории международных отношений малоисследована проблема внешнеполитических рисков и угроз России в контексте глобальной турбулентности, вызываемой становлением полицентричности и цивилизационного многообразия, интенсификацией взаимодействий акторов.

Результаты: Перед Россией стоят задачи гигантской сложности, имеющие экзистенциальный характер – преодолеть негативную социальную динамику, обрести себя в качестве великой державы, оказывающей возрастающее влияние на глобальные процессы. Предстоит адекватно адаптироваться к формирующемуся полицентрическому и одновременно иерархическому миру, в котором резко усилится конкуренция стран и регионов, будут динамично меняться поля совпадающих интересов, противоречий и конфликтов.

Область применения результатов: Предложенный подход отражает авторскую позицию по вопросу о наиболее продуктивных направлениях внешнеполитической деятельности России, позволяющих преодолеть или ослабить действие рискообразующих факторов, усилить влияние на международные процессы. Для обеспечения национальной безопасности необходимо иметь четкое представление о перспективах мирового развития, вызовах и угрозах ближайших десятилетий.

Выводы: 1. Главные вызовы и риски для России носят прежде всего внутренний характер. Нерешенность таких проблем, как экономическая стагнация, технологическое отставание от ведущих государств, бедность значительной части населения предопределяет дефицит привлекательности страны для мирового сообщества и ограничивает потенциал внешнеполитического влияния в качестве центра силы.

2. В обстановке нарастающей глобальной турбулентности минимизации международно-политических рисков для России могла бы успешно содействовать стратегия, которая состояла бы, во-первых в максимальной прагматизации внешней политики, прежде всего на американском и китайском направлениях; во-вторых, в сохранении самостоятельности как от США, так и от Китая; в-третьих, в налаживании сбалансированных отношений с Индией и Японией, а также государствами Юго-Восточной Азии; в-четвертых, в выполнении роли цивилизационного моста между ведущими мирополитическими акторами – США, Объединенной Европой и Китаем.

 

Ключевые слова: турбулентность; «новая нормальность» миросистемы; общество риска; воспроизводство кризиса; вызовы национальной безопасности.

 

Russia in the Global World: International Political Risks and Threats

 

Sirota Naum Mikhailovich – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Professor of the Department of History and Philosophy, Doctor of Political Sciences, Professor, Saint Petersburg, Russia.

Email: sirotanm@mail.ru

Mokhorov Gennady Anatolyevich – Military Academy of Communications named after Marshal of the Soviet Union S. M. Budyonny, Professor of the Department of Humanities and Socio-Economic Disciplines, Doctor of Letters, Professor, Saint Petersburg, Russia.

Email: g.mohorov@gmail.com

Khomeleva Ramona Aleksandrovna – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Professor of the Department of History and Philosophy, Doctor of Philosophy, Professor, Saint Petersburg, Russia.

Email: homeleva@yandex.ru

Abstract

Background: In the theory of international relations, the problem of foreign policy risks and threats to Russia has been studied poorly in the context of global turbulence caused by the emergence of polycentricity and civilizational diversity, the intensification of interactions between actors.

Results:Russia faces challenges of gigantic complexity that possess an existential nature: to overcome negative social dynamics and find itself as a great power, exerting an increasing influence on global processes. It is necessary to be adapted in adequate way to the emerging polycentric and at the same time hierarchical world, in which the competition between countries and regions will sharply increase, the spheres of coinciding interests, contradictions and conflicts changing dynamically.

Implications: The proposed approach reflects the authors’ position on the most productive spheres of Russia’s foreign policy, overcoming or weakening the effect of risk-forming factors, making an impact on international processes. To ensure national security, it is necessary to have a clear idea of the prospects for world development, challenges and threats in the near future.

Conclusion: 1. The main challenges and risks for Russia are primarily of an internal nature. Unresolved problems such as economic stagnation, technological lag behind the leading states and poverty of the significant part of the population predetermine the lack of attractiveness of the country for the world community and limit the potential of foreign policy influence as a center of power.

2. Due to the growing global turbulence, the following strategy could further the minimization of international political risks for Russia. This strategy consists in, first, emphasizing foreign policy pragmatism, primarily in the American and Chinese directions; second, maintaining independence from both the United States and China; third, establishing balanced relations with India, Japan and the states of South-East Asia; fourth, playing the role of a civilizational bridge between the leading political actors – the United States, United Europe and China.

 

Keywords: turbulence; the “new normality” of the world system; risk society; reproduction of the crisis; challenges to national security.

 

В последние десятилетия объектом исследовательского анализа является проблематика «общества риска» и его базовые характеристики – нестабильность, непредсказуемость и неопределенность. Применительно к странам Запада, переходящего к стадии нового модерна, эта проблематика плодотворно разрабатывается прежде всего У. Беком, который ввёл термин «общество риска» [см.: 1], Э. Гидденсом, З. Бауманом, И. Валлерстайном. Развивая свои взгляды на усложняющуюся природу рисков, У. Бек впоследствии предложил новаторскую теорию «мирового общества риска», обосновывающую необходимость консолидации мирового сообщества для выявления и профилактики глобальных рисков, планетарной ответственности государств в решении главной задачи человечества – обеспечения безопасности граждан [см.: 2].

 

В статье акцентируется внимание на анализе особенностей международно-политических (внешнеполитических) рисков России начала 20-х гг. XXI века в контексте усиления глобальной турбулентности. При освещении исследуемой проблематики мы исходим из трактовки российского общества риска как сформировавшегося на основе углубления кризиса специфического способа организации социальных связей, взаимодействия и взаимоотношений людей в условиях неопределенности, когда воспроизводство жизненных средств (условий жизни), физических и духовных сил человека приобретает не социально направленный, а преимущественно случайный, вероятностный характер, вытесняясь производством самого риска [см.: 3, с. 300–302].

 

Важнейшей особенностью становления новой нормальности глобальной миросистемы является нарастание турбулентности, вызываемой комплексом взаимосвязанных причин – обостряющимся геополитическим соперничеством США и Китая, кризисом в российско-американских отношениях, разнонаправленностью действий множества акторов, учащающимися социальными и международными конфликтами, ситуациями хаоса и неопределенности, мировоззренческими противостояниями, распространением настроений растерянности и тревоги, усугубленных угрозой здоровью и жизни людей вследствие пандемии коронавируса. Мир становится все менее предсказуемым и более поляризуемым по линии противоборства демократии с авторитаризмом. Нынешнее состояние международной среды чревато рисками разрушительных столкновений и требует новых подходов для преодоления напряженности.

 

Слово «турбулентность» происходит от лат. turbulentus, означающего «бурный хаотичный, неупорядоченный». Его использование указывает на преобладание нелинейных процессов, непредсказуемость событий, нарушения порядка и резкую смену трендов. Слово отражает не только названные объективные деструктивные реалии, но и субъективные (массовый характер настроений безысходности, потери ориентиров, отсутствие видимых путей преодоления бедствий).

 

Наступление эры глобальной турбулентности прогнозировалось известным американским учёным Дж. Розенау в канун распада СССР. В книге «Турбулентность в мировой политике: теория изменения и преемственность» он предпринял попытку обоснования тезиса, согласно которому в силу действия совокупности разных факторов, порождающих кардинальные сдвиги, миропорядок оказывается в состоянии высокой напряженности. Особенность современной мировой политики, согласно Дж. Розенау, состоит в ее переходности, когда сложившиеся правила игры еще не перестали действовать, а новые еще не начали функционировать в полной мере. Результатом этого процесса является вхождение мировой политики в зону турбулентности [см.: 4].

 

В настоящее время трудно предвидеть, в каком направлении будут развиваться события – становления и укрепления нового миропорядка, основывающегося на демократических началах и исключающего любую гегемонию, или функционирования неустойчивого мироустройства, порождающего всеобъемлющее чувство неуверенности в перспективах мирового развития. От целенаправленных усилий народов и государств по формированию стабильной международной среды, предотвращению глобального беспорядка во многом зависит будущность человечества.

 

В контексте усиления глобальной турбуленции и стремительного нарастания конфликтного потенциала российское общество и государство вступили в период нестабильности, кризисов и потрясений, порождающих многочисленные вызовы и угрозы. Последствия их развертывания могут иметь катастрофический характер для страны, включая и возможность разрушения государственности. Ситуацию усугубляет внешняя напряженная обстановка, создаваемая социально-экономическим и политическим давлением со стороны ведущих государств мира.

 

В международном плане действует комплекс дестабилизирующих факторов, порождающих риски и угрозы безопасности страны. Рассмотрим их по существу.

 

1. Не завершен процесс самоопределения России, понимаемый как выбор эффективной модели внутреннего устройства и нахождение оптимального места в мире. От определения ранга и статуса страны в глобальной расстановке сил зависит решение многих вопросов её развития – обеспечения безопасности, доступа к рынкам и ресурсам, импорта необходимых технологий. Поиск национальной идентичности в новых условиях затрудняется атомизацией общества, дисперсностью взглядов граждан и чрезвычайной сложностью самой задачи, не имеющей очевидных и простых решений. Стране с постимперской и постсоветской ипостасью, констатирует отечественный ученый В. П. Лукин, «весьма непросто четко сформулировать и направить “городу и миру” внятное и убедительное послание о своей сущности и оптимальных путях ее реализации в окружающем мире» [5, с. 42].

 

Предстоит сформировать модель интенсивного развития на основе синтеза лучших из российских ценностей (сильное государство, социальная справедливость, межнациональная толерантность, христианский гуманизм и др.), и выработать новый, приемлемый для России синтез с ценностями универсальными, общечеловеческими. Опасность, грозящая положению России в мире, заключается в консервации функционирующей корпоративно-олигархической модели социально-экономического устройства, мобилизуя для этого рычаги власти и существующие возможности.

 

Для обеспечения России достойного места в динамично меняющемся мире предстоит создать несравненно более мощный, чем имеющийся, экономический и научно-технический потенциал. Это сделает её привлекательной для сильных партнёров и позволит выйти из вакуума изоляции, обозначаемого термином «стратегическое одиночество».

 

Актуальность определения Россией своей идентичности, во многом деформированной в ХХ веке, возрастает в связи с формированием альянсов для конкуренции в новом технологическом цикле – техноэкономических блоков, обладающих такими обязательными атрибутами, как собственная модель развития, контролируемый значительный сегмент мирового рынка, валютная зона, а также набор ресурсов, технологий и научных компетенций. Наличие этих атрибутов способно обеспечить блокам независимость от других, по крайней мере, в таких областях, как оборона и суверенная инфраструктура. В настоящее время просматривается перспектива складывания таких техноэкономических блоков вокруг США, Китая и Европейского Союза.

 

2. Занимая географическое положение сердцевины Евразии и подвергаясь одновременному воздействию трёх цивилизаций – евроатлантической, китайской и исламской, Россия никогда не была всецело интегрирована в европейские социально-экономические процессы, всегда оставалась периферийной частью Европы, что создавало благодатную почву для мифов о её уникальности и особой миссии в мире. Концепция «несовместимости» России и Европы неизменно актуализировалась на переломных этапах истории страны, когда вставал вопрос о выборе пути развития. Естественно, что дискуссия о месте и роли России в мире обострилась в постсоветский период.

 

В продолжающейся полемике по вопросу о траекториях мирополитического развития России в международной среде – следовать ли в русле Запада, интегрироваться с Востоком или структурировать вокруг себя уникальную цивилизацию, развивающуюся по собственной логике, мы считаем оптимальным следующий подход: геополитически Россия – страна евразийская, а в этнокультурном, конфессиональном и, главное, ценностном плане – неотъемлемая, хотя и особая часть европейской цивилизации, её восточное продолжение. На европейском континенте проживает более 80 % её населения и сосредоточена основная часть ее экономического потенциала. Поэтому национальные интересы России заключаются в выстраивании ее общественной жизни в соответствии с инвариантными чертами европейских обществ. На наш взгляд, именно такое видение российской идентичности позволит стране наиболее адекватно адаптироваться к глобальным трендам и ощутимо влиять на них.

 

Популярные в определенных российских кругах ссылки на успешность китайской модели и целесообразность её адаптации к России не должны вводить в заблуждение. Китай, как в свое время Южная Корея и ряд других азиатских стран, неизбежно достигнет стадии, когда дальнейшее развитие потребует демократических реформ. Уже сейчас китайские власти озабочены «вестернизацией» среднего класса страны и опасностью «гонконгского вируса».

 

Привлекательность китайской модели носит ограниченный характер, а имидж Китая является неоднозначным или негативным за исключением некоторых азиатских или африканских стран. На фоне недавней экономической стагнации, спровоцированной пандемией коронавируса, слухи по поводу роли Китая в её распространении вызвали критическое отношение к КНР со стороны значительной части мирового сообщества. В настоящее время Китай ведет поиск новой, интенсивной модели роста, ориентированной прежде всего на внутренний потребительский спрос и построение среднезажиточного общества.

 

Переориентация России на Восток ставит ряд важных вопросов общего характера – о продолжительности экономического подъёма Азии при одновременном ослаблении Запада и его последствиях, о способности привилегированных партнёров (Китай, Индия, Вьетнам) производить высокотехнологичную продукцию, критически необходимую России для перехода к инновационному типу развития.

 

Дискурс о месте России в мировой иерархии не должен заслонять собой такие остроактуальные проблемы, как сохранение целостности страны и её территории, развитие экономики и научно-технической сферы, повышение благосостояния народа, создание современной инфраструктуры. Уровень жизни населения будет зависеть не от достижения особого статуса страны в международных отношениях, а от обеспечения прав человека и гуманитарной безопасности, решения вековечных проблем бедности части населения, неразвитости здравоохранения, нехватки жилья.

 

3. За два десятилетия, прошедшие с начала рентной «энергосбытовой» эйфории, ресурсы, полученные страной от экспорта сырья, в значительной степени были истрачены для паразитирования части общества на нефтегазовых доходах, а не использованы для создания современной инфраструктуры и повышения конкурентоспособности страны.

 

Россия интегрирована в мировую экономику в качестве сырьевого придатка и в высокой степени зависит от импорта товаров первой необходимости – продовольствия, бытовой техники, медикаментов и т. д. Ее доля в ВВП мира в 2020 г. составляла 1,7 % в то время как США – 24,8 %, Китая – 17,4 %, Еврозоны – 17,2 %. По номиналу ВВП у России 11-е место в мире [см.: 6].

 

Инвестиционная привлекательность страны невелика как в силу коррупционно-бюрократических факторов, условий природной среды (неустойчивый климат, зона «рискованного земледелия»), так и состояния человеческого капитала, дефицита квалифицированной рабочей силы. Зарубежный и отечественный капитал избегают долговременного инвестирования в экономику России и предпочитают более прибыльные вложения вне страны.

 

4. Противостояние России с Западом по ряду параметров обладает признаками холодной войны с увеличивающейся вероятностью конфронтационного сценария. Повышение мировой значимости Китая создает для России опасность оказаться в неприемлемой для себя роли «ведомого» партнера, утратить позиции в региональных сферах своего влияния, особенно в Средней Азии. В глобальной стратегии КНР, ориентированной прежде всего на доступ к сырьевым ресурсам, России отводится роль прежде всего поставщика сырья.

 

При обострении противоречий Китая с соседями по региону или отношений с Соединенными Штатами Россия может оказаться втянутой в конфликт, создающий угрозу её безопасности. Смещение вектора внешней политики в сторону Китая противоречит российским культурным ориентирам и способно усложнить формирование национально-государственной идентичности.

 

5. У страны есть ненадежные ситуативные попутчики, но нет союзнических связей, основывающихся на общности идеологических и политических позиций. Оказался исчерпанным кредит международного доверия России как молодому государству, ставшему на магистральный путь цивилизационного развития. Российская внутренняя и внешняя политика сохраняет явственный отпечаток характерной для прошлого авторитарно-имперской традиции, настораживающей потенциальных партнеров по союзам и коалициям.

 

Функционирующий под эгидой России Евразийский экономический союз (ЕАЭС) в настоящее время является малоэффективным интеграционным образованием, лишённым видимых перспектив для решения поставленных перед ним задач. Возглавляемая Россией Организация Договора о коллективной безопасности (ОДКБ), включающая шесть республик бывшего СССР, существует более двух десятилетий, и так и не стала интегрированной военной организацией. Более того, все номинальные союзники России официально провозглашают многовекторность и постоянно балансируют между глобальными и региональными центрами силы современного мира. Реалии постсоветского пространства и действительные потребности российской внешней и военной политики одновременно позволяют и требуют создания гибкой системы партнёрств, обеспечивающей защиту и продвижение национальных интересов. Интеграционная структура БРИКС, куда наряду с Бразилией, Индией, Китаем и Южно-Африканской республикой входит и Россия, является скорее противостоящим Западу «клубом по интересам», чем союзом, добивающимся общих целей. Объединить «Незапад» вокруг себя Россия навряд ли сможет – нет ни идей, ни ресурсов.

 

Неопределенность и нестабильность окружения России затрудняет выстраивание с кем-либо отношений на длительную перспективу. Сложившаяся ситуация затрудняет, если вообще делает возможным, выполнение любых договоренностей – юридических и неформальных.

 

Таким образом, после развала мировой системы социализма (даже при наличии Союза Независимых Государств и единственного союзника – режима в Белоруссии) Россия так и не обрела собственного места в структуре мира, состоящего из разных цивилизационных и социально-политических образований, имеющих свои нормы существования и системы ценностей. Она уступает другим великим державам по экономическому, научно-техническому и военному потенциалу, масштабам и надежности партнерских отношений за рубежом. Ее геополитическое положение весьма уязвимо, а границы ненадежно защищены.

 

6. К началу третьего десятилетия XXI века Россия оказалась перед дилеммой: продолжать дорогостоящие и мало результативные попытки обеспечить статус сверхдержавы, или сконцентрировать усилия на внутренних преобразованиях для обретения страной статуса одного из ключевых акторов на международной арене. Облик России как развитой страны со стабильным общественным устройством и эффективной экономикой способствовал бы не только повышению её престижа, укреплению позиций в мире, но и интеграции в сообщество ведущих центров силы, откуда могут быть получены капитал, высокие технологии и современная организация производства. Без «осовременивания» российского общества невозможно создать предпосылки для успешного участия в международном разделении труда.

 

Опросы, проводимые в ходе исследования общественного мнения, со всей определенностью фиксируют стремление большинства россиян усилить позиции России в мире и вернуть её в число мировых лидеров путем решения внутренних проблем, прежде всего создания конкурентной экономики и обеспечения благосостояния граждан, а не проведения силовой внешней политики. При этом опрашиваемые проявляют реализм в оценке нынешних возможностей России и высказываются за их соотнесение с теми целями, которые она себе ставит. Относя Россию к числу мировых лидеров, большинство респондентов осознает несопоставимость её потенциала с тем, каким обладала сверхдержава СССР [см.: 7; 8].

 

7. Для извлечения Россией максимума выгод из непосредственного соседства с динамичными экономиками Азии необходима «двойная интеграция» – востока страны в общероссийское пространство и самой страны в целом – через её восточные регионы – в АТР. Должно учитываться, что главная угроза безопасности страны сейчас определяется тем обстоятельством, что её экономически наиболее депрессивная часть физически соприкасается с самой динамичной частью мира. Чтобы избежать превращения в придаток китайской экономики и экономического полувассала Китая России необходимо сконцентрировать усилия на развитии своих дальневосточных территорий.

 

В условиях нарастающей геополитической напряженности внешняя политика РФ, согласно документу «Стратегия национальной безопасности Российской Федерации», утвержденному Указом Президента от 2 июля 2021 г. (№ 400), «…должна способствовать повышению устойчивости системы международных отношений, опирающейся на международное право, принципы всеобщей, равной и неделимой безопасности, углублению многостороннего взаимодействия без разделительных линий и блоковых подходов в целях совместного решения глобальных и региональных проблем при центральной координирующей роли Организации Объединенных Наций (ООН) и ее Совета Безопасности» [9].

 

Преодолению конфронтационности и формированию нового качества в отношениях между ядерными державами могла бы способствовать реализация неоднократно высказывавшейся идеи проведения трехстороннего форума по проблемам мироустройства и миропорядка. В качестве важной меры для достижения этой цели отечественными экспертами С. А. Карагановым и Д. В. Сусловым предлагается запуск в треугольнике Россия–США–Китай комплекса концептуально-стратегических диалогов по фундаментальным вопросам стратегической стабильности, не ориентированных на достижение быстрых договорённостей. Это качество, по мнению экспертов, должно заключаться прежде всего в однозначном и недвусмысленном принятии всеми тремя странами принципа недопустимости войны друг с другом – не только ядерной, а любого военного столкновения, и важности его скорейшего прекращения и деэскалации, если подобный конфликт все же произойдёт. В дальнейшем к участию в этих диалогах целесообразно привлечение и других ядерных стран – Индии, Пакистана, Франции, Великобритании, Израиля, а в перспективе и Северной Кореи [см.: 10, с. 49, 52].

 

По мере завершения острой фазы соперничества между Россией и Западом актуализируется проблема восстановления доверия и создания условий для конструктивного сотрудничества. Для обеспечения России достойного места и роли на новом этапе мирового развития предстоит в максимальной степени задействовать фактор умной силы не только для продвижения собственной повестки дня, но и для превращения в активного участника выработки правил будущего миропорядка.

 

В условиях начавшегося процесса формирования альянсов для конкуренции в новом технологическом цикле России с её несопоставимым с другими великими державами технико-экономическим потенциалом, видимо, следует стремиться к расширению доступа к пользовательским данным других стран и прежде всего к стратегическому партнёрству с ЕС в деле создания «единой цифровой Евразии от Атлантики до Владивостока». Цифровая повестка дня может способствовать перезагрузке отношений России и ЕС, постановке их в новый контекст развития континента.

 

Вместе с тем при накопившихся между РФ и Евросоюзом противоречиях возобновление полномасштабного сотрудничества уже в обозримом будущем едва ли осуществимо. Однако там, где их интересы независимо от мотивации совпадают, возможно избирательное взаимодействие по конкретным вопросам, не затрагивающее экзистенциальных проблем отношений.

 

В рамках этого сценария возможно и необходимо налаживание многостороннего взаимодействия с государствами АТР, включая их участие в развитии территорий и отраслей экономики. Однако в долгосрочном плане сотрудничество с Китаем и другими странами АТР не должно стать альтернативой интеграции с Европой.

 

В более длительной перспективе России придётся выбирать между неким особым «евразийским путём» развития, или на основе важных объективных интересов стать на путь реального сближения с Евросоюзом, включения в процессы евроинтеграции во всех сферах жизни. Китай не в состоянии быть альтернативой Западу в качестве источника инвестиций и передовых технологий, необходимых для модернизации и диверсификации российской экономики.

 

При несомненной, с нашей точки зрения, императивности для России европейской ориентации в меняющемся мире заслуживает внимания вопрос о вероятном облике Европы (или европейского населения) через несколько десятилетий, особенно в связи с опасностью для общественной стабильности, вызываемой мультинациональной и мультиконфессиональной природой европейского общества, миграционными процессами и возможной реакцией на них националистических, расистских сил коренного населения. Проблемами для будущности Евросоюза является сокращение его доли и роли в мировой экономике, усиление центробежных тенденций, которое едва ли перерастет в распад интеграционного объединения, но способно существенно ослабить его.

 

Негативные тенденции в функционировании Евросоюза не умаляют имеющиеся успехи, достигнутые благодаря региональной интеграции. В ЕС существуют динамичные инклюзивные общества, высокоразвитые экономики и системы социальной защиты, обеспечивающие высокое качество жизни. Страны ЕС обрели многолетний опыт делегирования суверенитета и управления взаимозависимостью с целью успешного использования глобализации и минимизации создаваемых ею рисков. В среднесрочной перспективе наиболее вероятным путем выхода Евросоюза из кризисных процессов может явиться его трансформация на основе стратегии гибкой интеграции, скорее всего в варианте развития системы «ядра и периферии».

 

Вышеизложенное, на наш взгляд, дает основания для обобщения.

 

Дисфункциональность российского социума препятствует его адаптации к новым глобальным реалиям, нейтрализации существующих и возникающих вызовов. Она является тормозом для утверждения самодостаточности общества, понимаемой как свойство сложной социальной системы, проявляющееся в способности контролировать не только внутренние процессы, но и свои взаимоотношения с другими системами [см.: 11].

 

Список литературы

1. Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. – М.: Прогресс-Традиция, 2000. – 384 с.

2. Beck U. World at Risk. – Cambridge: Polity Press, 2009. – 269 p.

3. Зубок Ю. А. Общество риска // Социологический словарь / отв. ред. Г. В. Осипов, Л. Н. Москвичев. – М.: Норма, 2008. – С. 300–302.

4. Rosenau J. N. Turbulence in World Politics: A Theory of Change and Continuity. – Princeton: PrincetonUniversity Press, 1990. – 480 p.

5. Лукин В. П. Внешнеполитический курс постсоветской России в поисках идентичности // Международная жизнь. – 2017. – № 1. – С. 42–62.

6. Миркин Я. Россия в глобальной политике. Финансовой // Россия в глобальной политике. – 2021. – Т. 19. – № 6. – С. 245–254. – URL: https://globalaffairs.ru/articles/rossia-v-fin-politike/ (дата обращения 24.09.2021). DOI: 10.31278/1810-6439-2021-19-6-245-254

7. Горшков М. К., Петухов В. В. Внешнеполитические ориентации россиян в контексте вызовов современной глобальной политики // Политическая наука перед вызовами глобального и регионального развития: научное издание / под ред. О. В. Гаман-Голутвиной. – M.: Аспект Пресс, 2016. – С. 606–634.

8. Евгеньева Т. В., Смулькина Н. В., Цымбал И. А. Место России в восприятии рядовых граждан: идентификационное измерение // Полис. – 2020. – № 4. – С. 181–191. DOI: 10.17976/jpps/2020.04.13

9. Указ Президента Российской Федерации от 02.07.2021 г. № 400 «О Стратегии национальной безопасности Российской Федерации». – URL: http://www.kremlin.ru/acts/bank/47046 (дата обращения 24.09.2021).

10. Караганов С. А., Суслов Д. В. Новое понимание и пути укрепления стратегической стабильности. – М. Изд-во ВШЭ, 2019. – 55 с.

11. Парсонс Т. О социальных системах / под ред. В. Ф. Чесноковой и С. А. Белановского. – М.: Академический проект, 2002. – 832 с.

 

References

1. Beck U. Risk Society. Towards a New Modernity [Obschestvo riska. Na puti k drugomu modernu]. Moscow: Progress-Traditsiya, 2000, 384 p.

2. Beck U.World at Risk. Cambridge: Polity Press, 2009, 269 p.

3. Zubok Yu. A.; Osipov G. V., Moskvichev L. N. (Eds.) Risk Society [Obschestvo riska]. Sotsiologicheskiy slovar (Sociological Dictionary). Moscow: Norma, 2008, pp. 300–302.

4. Rosenau J. N. Turbulence in World Politics: A Theory of Change and Continuity. Princeton: PrincetonUniversity Press, 1990, 480 p.

5. Lukin V. P. The Foreign Policy Course of Post-Soviet Russia in Search of Identity [Vneshnepoliticheskiy kurs postsovetskoy Rossii v poiskakh identichnosti]. Mezhdunarodnaya zhizn (International Life), 2017, no. 1, pp. 42–62.

6. Mirkin Y. Russia in Global Affairs. Financial [Rossiya v globalnoy politike. Finansovoy]. Rossiya v globalnoy politike (Russia in Global Affairs), 2021, vol. 19, no. 6, pp. 245–254. Available at: https://globalaffairs.ru/articles/rossia-v-fin-politike/ (accessed 12 September 2021).

7. Gorshkov M. A., Petukhov V. V. Foreign Policy Orientations of Russians in the Context of Challenges of Modern Global Politics [Vneshnepoliticheskie orientatsii rossiyan v kontekste vyzovov sovremennoy globalnoy politiki]. Politicheskaya nauka pered vyzovami globalnogo i regionalnogo razvitiya (Political Science Facing the Challenges of Global and Regional Development). Moscow: Aspekt Press, 2016, pp. 606–634.

8. Evgeneva T. V., Smulkina N. V., Tsymbal I. A. Russia’s Place in the Perception of Ordinary Citizens: An Identification Dimension [Mesto Rossii v vospriyatii ryadovykh grazhdan: identifikacionnoe izmerenie]. Polis (Polis), 2020, no. 4, pp. 181–191. DOI: 10.17976/jpps/2020.04.13

9. Decree of the President of the Russian Federation no. 400 dated July 2, 2021 “The National Security Strategy of the Russian Federation”. [Ukaz Prezidenta Rossiyskoy Federatsii ot 02.07.2021 g. no. 400 “O Strategii natsionalnoy bezopasnosti Rossiyskoy Federatsii”]. Available at: http://www.kremlin.ru/acts/bank/47046 (accessed 12 September 2021).

10. Karaganov S. A., Suslov D. V. New Understanding and Ways to Strengthen Strategic Stability [Novoe ponimanie i puti ukrepleniya strategicheskoy stabilnosti]. Moscow: Izdatelstvo VShE, 2019, 55 p.

11. Parsons T. The Social System [O sotsialnykh sistemakh]. Moscow: Academicheskiy Proect, 2002, 832 p.

 
Ссылка на статью:
Сирота Н. М., Мохоров Г. А., Хомелева Р. А. Россия в глобальном мире: международно-политические риски и угрозы // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2021. – № 4. – С. 63–74. URL: http://fikio.ru/?p=4871.
 

© Сирота Н. М., Мохоров Г. А., Хомелева Р. А., 2021

УДК 316.62

 

Зыков Антон Павлович – Санкт-Петербургский политехнический университет Петра Великого, Институт машиностроения, материалов и транспорта, студент, Санкт-Петербург, Россия.

Email: anton-anto@mail.ru

Авторское резюме

Состояние вопроса: В начале XXI века в обществе произошли колоссальные изменения вследствие становления Интернета как общедоступного ресурса. Быстрота технологического прогресса незаметно меняет существующие практики, не оставляя возможности сразу заметить происходящие изменения. Однако сама всемирная сеть хранит в себе следы изменения особенностей взаимодействия людей с нею.

Результаты: В качестве метода исследования использовалась нетнография как способ изучения жизни людей через анализ оставленного в сети контента. Сравнивая то, что казалось смешным в области интернет-использования начиная с 2005 до 2021 года, можно сделать следующие выводы. Люди перестали акцентировать внимание на том, что Интернет занимает много их времени, уменьшилось количество цитат, выражающих «непонимание» того, как функционируют информационно-коммуникативные технологии. Увеличился процент цитат, показывающих ненужность Интернета, а также выражающих мнение о том, что Интернет приносит вред. Также заметно выросло количество цитат, высмеивающих глупость в сети Интернет. Людей стала меньше волновать техническая сторона Интернета. Единственное, что неизменно сохраняет актуальность на протяжении всего исследуемого промежутка времени, – это негодование из-за перебоев подключения к сети.

Область применения результатов: Проведенное на основе анализа статистических данных исследование создает возможность для отслеживания трендов изменения взаимоотношения людей в сети Интернет в зависимости от ее распространения и развития, для анализа психологии поведения людей, а также для работы по составлению норм регуляции взаимоотношений людей в сети.

Выводы: У людей стало меньше вопросов по отношению устройства сети из-за того, что с каждым годом Интернет становится более интуитивно-понятным, а также по причине появления поколений, которые выросли вместе с развивающейся всемирной паутиной. Всё больше людей находят в Интернете вред из-за феномена интернет-троллинга, а также увеличившегося интернет-мошенничества. Однако вместе с этим люди все больше находят и пользу во всемирной паутине, что связано с увеличением простоты подключения, а также увеличением возможностей сети. Таким образом, люди изменяются, приспосабливаясь к новым технологиям, меняют привычные практики, раскрывают возможности и опасности сети.

 

Ключевые слова: Интернет; поведение человека в Интернете; отношение к Интернету; юмор в Интернете.

 

Public Opinion Expressed through Humor on the Internet

 

Zykov Anton Pavlovich – Peter the Great Saint Petersburg Polytechnic University, Institute of Mechanical Engineering, Materials and Transport, student, Saint Petersburg, Russia.

Email: anton-anto@mail.ru

Abstract

Background: At the beginning of the XXI century, society underwent colossal changes due to the emergence of the Internet as a public resource. The rapidity of technological progress changes existing practices inconspicuously, leaving no opportunity for discernment. The worldwide network itself, however, retains traces of changes in people’s interactions with it.

Results: Netnography was used as a method of research, which is a way of studying people’s lives through the analysis of content left on the network. Comparing what seemed ridiculous in the field of internet use from 2005 to 2021, the following conclusion can be drawn. People ceased to focus on the fact that the Internet takes up much of their time, reducing the number of quotes expressing a “misunderstanding” of how information and communication technologies operate. The percentage of quotes showing the uselessness of the Internet, as well as expressing the opinion that the Internet is harmful, has increased. The number of quotes ridiculing stupidity on the Internet has grown significantly. People are less concerned about the technical side of the Internet. The only thing that remains relevant throughout the study period is indignation due to network outages.

Implication: The proposed study, based on the analysis of statistical data is an opportunity to track trends in changing the relationships between people on the Internet, depending on its distribution and development, to analyze the psychology of human behavior, and to be able to develop norms for regulating the relationships between people on the network.

Conclusion: People have fewer questions about the structure of the network since every year the Internet becomes more intuitive. Another cause is the emergence of generations that have grown along with the World Wide Web developing. More and more people are finding harm on the Internet due to the phenomenon of Internet trolling, as well as the increased Internet fraud. Apart from it, however, people are finding benefits on the World Wide Web, which is associated with an increased ease of connection, as well as increased network capabilities. Thus, people alter, adapting to new technologies, changing common practices, revealing the possibilities and dangers on the network.

 

Keywords: Internet; human behavior on the Internet; attitude to the Internet; humor on the Internet.

 

Предисловие

Технологическое преобразование действительности человеком имеет длинную историю [см.: 1]. А. Ю. Нестеров называет технологию языком мироздания [см.: 2]. Интернет является относительно молодой технологией, тем не менее его влияние на общественную жизнь в разнообразных аспектах сложно переоценить [см.: 3; 4]. Стремительное развитие Интернета до глобальных масштабов и проникновение практически в каждую область деятельности открыло новую эпоху существования человечества. Людям стало доступно широкое пространство для жизненной активности: от проведения личного досуга (музыка, фильмы и т. д.) до удалённой работы или учёбы.

 

Методы исследования

Нетнография как метод исследования жизни через призму интернет-контента позволяет увидеть наиболее важные элементы бытия современного человека [см.: 5; 6]. В данном исследовании представление об Интернете анализируется через призму историй, которые представлялись смешными в разные периоды времени.

 

Общее отношение народа к Всемирной сети находило отражение в шуточном характере, что в психологии называется методом «производства шуток» по Фрейду [см.: 7]. Как отмечают исследователи, авторы шуток «создают» события, выбирая из множества явлений окружающего мира вызывающее наиболее заметную реакцию [см.: 8]. В юморе проявляется нелогичность, некое существующее противоречие [см.: 9].

 

Для исследования в качестве источника основных данных был взят сайт «Цитатник рунета» [см.: 10], в поиске которого был выставлен фильтр по содержанию в цитате слов: «Интернет», «инет», «всемирная сеть», «всемирная паутина». Всего было найдено 142 цитаты в период с 2005 года по 2021. Для удобства обработки данных все цитаты были перемещены в таблицу программы Microsoft Excel.

 

Каждая цитата оценивалась по 7 критериям.

1. Каким было отношение к Интернету в данной цитате.

2. Влияние всемирной сети на действующее лицо или автора цитаты.

3. В чем заключался юмор в данной цитате.

4. Количество действующих лиц.

5. Тип обращения к другим пользователям (была ли это история, спор или вопрос, направленный к другим пользователям).

6. Авторство цитаты (пересказывал ли человек чужую историю, делился ли собственным опытом, или это выдуманная ситуация).

7. О каком Интернете идет речь (о физическом или глобальном Интернете).

 

В таблице 1 приведен пример анализа одной из шуток. По итогам исследования и анализа были получены и визуализированы на диаграммах результаты.

 

Таблица 1 – Пример разбора цитаты по критериям

Цитата:«<bsh|g> не говори, просто я привык ложиться спать када инет кончается под утро….а тут такая подстава, инет бесконечный :) )))))))))))))))».

Критерии

Значение критерия

Дата добавления на сайт

23.09.2006

Каким было отношение к Интернету в данной цитате

«Интернет вместо реальной жизни»

Влияние всемирной сети на действующее лицо или автора цитаты

Сильное

В чем заключался юмор в данной цитате

«Интернет затягивает»

Количество действующих лиц

Одно (монолог)

Тип обращения к другим пользователям

История

Авторство цитаты

Собственная история

О каком Интернете идет речь

Глобальный

 

Далее было необходимо проанализировать, как изменялись все вышеперечисленные критерии с течением времени. Графическое представление данных по критериям «Каким было отношение к Интернету в данной цитате» и «В чем заключался юмор в данной цитате» представлены в виде нескольких диаграмм, разделенных по периодам. Это сделано потому, что было необходимо сравнивать между собой большое количество «подкритериев». Кроме того, такой способ анализа помогает усреднить данные для лучшего отслеживания трендов процентного изменения количества цитат. Анализ других критериев будет построен по данным гистограмм, которые будут показывать процентное отношение цитат по определенному критерию в зависимости от даты (распределение по годам). Также в статистике были объединены цитаты за 2005 и 2006 годы в связи с тем, что за 2005 год нашлось всего лишь 3 цитаты, что очень мало для объективного анализа.

 

Результаты исследования

На рисунках 1–4 показано, как менялось отношение к сети Интернет с течением времени. Проблемы с недопониманием были основной темой шуток с 2005 по 2016 гг., и только последнее время тема возможного вреда сети стала доминирующей.

 

рис1

Рисунок 1 – Процентное соотношение числа цитат, разобранных по критерию «Каким было отношение к Интернету в данной цитате», за период с 2005 по 2008 годы

 

рис2

Рисунок 2 – Процентное соотношение числа цитат, разобранных по критерию «Каким было отношение к Интернету в данной цитате», за период с 2009 по 2012 годы

 

рис3

Рисунок 3 – Процентное соотношение числа цитат, разобранных по критерию «Каким было отношение к Интернету в данной цитате», за период с 2013 по 2016 годы

 

рис4

Рисунок 4 – Процентное соотношение числа цитат, разобранных по критерию «Каким было отношение к Интернету в данной цитате», за период с 2017 по 2021 годы

 

Непонимание. Как можно заметить, с течением времени сильно уменьшилось «непонимание» людей во всемирной сети (с 37 % до 16 %), что может указывать на рост просвещённости пользователей сети Интернет. Такое падение, вероятнее всего, связано с тем, что уровень распространения и доступности сети постоянно растет, сейчас практически каждый мобильный телефон обладает возможностью выхода во всемирную паутину, ко всему прочему Интернет становится все более интуитивно-понятным. Также стоит добавить, что в настоящее время активными пользователями сети Интернет становятся люди, которые «выросли» вместе с этой сетью. По данным РБК доля пользователей всемирной сети в возрасте от 12 до 24 лет самая большая по сравнению с другими возрастными категориями в России – 97, 1% [см.: 11].

 

Для сравнения возьмем две цитаты, представленные в таблице 2.

 

Таблица 2 – Сравнительный анализ цитат по критерию «Непонимание»

Цитата 1

Цитата 2

Текст цитаты

«1> а что такое скайп?
2> телефон по инету
1> у меня инет по телефону, зачем мне телефон по инету?»

тот случай, когда для пользователя интернет – это ярлык на рабочем столе:
- мне тут сказали у вас интернета нет.
- интернет есть, только он не работает
- в каком смысле? тормозит?
- нет, я на рабочем столе открываю интернет, а он не работает, пишет ошибку, сейчас прочитаю “Превышено время ожидания ответа от сайта”
- т.е. все-таки интернета нет…
- да есть интернет! он просто не работает.
- я понял! понял!

Дата

15.01.2007

19.04.2016

 

Если в первой цитате (таблица 2) «непонимание» можно выразить через вопрос: «Зачем мне это нужно?», то во второй цитате таким вопросом будет являться «Как этим пользоваться?» или «Почему оно работает не так?». Можно найти еще несколько подобных примеров в отобранных цитатах, а значит, можно сделать вывод о том, что с течением времени значение самого критерия поменяло смысл. Сама система Интернет очень сложно устроена и усложняется каждый год: разрабатываются новые протоколы, изменяются различные кодировки, усложняется архитектура, а значит, человеку, далекому от Интернета, скорее всего будет тяжело его постигать, особенно если возникают какие-либо проблемы.

 

Интернет приносит пользу. Заметен стабильный рост количества цитат, связанных с критерием «Интернет приносит пользу» – с 6 % до 14 %, что, вероятнее всего, объясняется стремительным развитием всемирной сети, каждый месяц появляются десятки новых сайтов с различной информацией, которая может быть полезна для множества людей. По данным сайта «SDStudio» в 2020 году было зарегистрировано 370,1 миллиона новых доменов [см.: 12].

 

Одна из ярких цитат, подтверждающая данное высказывание: «(16:51:41) <JamesON> холодильник как инет, каждый раз нахожу че нить новенькое».

 

Интернет приносит вред. Вместе с этим выросло количество цитат по полностью противоположному критерию: «Интернет приносит вред», что может быть другой гранью причины, описанной выше. Из-за стремительного развития порой трудно найти действительно нужную людям информацию, также заметен сильный рост мошенников в сети, которые могут навредить людям как физически или морально, так и финансово, вымогая деньги. Данный тезис подтверждается в статье сайта РБК [см.: 13]. Яркой цитатой, описывающей происходящее, может служить: «xxx: В интернете человек человеку тролль».

 

Интернет – это работа. Незначительно уменьшилось количество цитат, связанных с критерием «Интернет – это работа» (с 14 % до 12 %), что указывает на легкое снижение заинтересованности людей в данном вопросе. Практически все цитаты, относящиеся к данному критерию, затрагивали в основном техническую сторону самого Интернета, например:

«<Pirates> бровь дергается

<Sanya> у меня анус вчера дергался, когда инет упал а я потерял ключи от серверной…»

 

Остальные же цитаты связаны с работой в интернет-провайдинге. Таким образом, вероятнее всего, в качестве работы, связанной с Интернетом, людей более всего волнует наличие стабильного подключения к самой сети.

 

Интернет как замена реальной жизни. Заметно снижение количества цитат, связанных с критерием «Интернет как замена реальной жизни» (с 34 % до 16 %), что, вероятно, связано с более сознательным разграничением сети Интернет и реальной жизни. Однако по данным сайта «web-canape» по состоянию на 2020 год россияне в среднем проводят в Интернете 7 часов 17 минут ежедневно [см.: 14]. Статистика за 2018 год говорит, что россияне проводили в сети в среднем 6,5 часов в сутки [см.: 15]. Такое расхождение в данных статистики с данными, полученными из цитат, вероятнее всего, связано с тем, что люди перестали замечать свое время, проведенное в Интернете, или же их просто перестало это волновать. Ведь статистика с сайта – это сухие цифры, а в цитатах люди пишут то, что их волнует, либо то, чем они хотят поделиться. Ярким примером может служить цитата:

«bad_girl: инет-анлим лучше. у меня 826 каналов.

bad_girl: много образовательных.

bad_girl: однажды, например, всю ночь смотрела передачу о пользе здорового сна…».

 

В подобных цитатах может доходить даже до абсурда, как в этом примере. Человек всю ночь смотрел передачу про здоровый сон вместо реального сна, что говорит о серьезной зависимости от сети Интернет.

 

Интернет – место развлечений. Выросло количество цитат по критерию «Интернет – место развлечений» (с 6 % до 10 %), что, вероятнее всего, связано с ростом аудитории различных стриминговых сервисов и платформ для просмотра развлекательного контента, а также с ростом популярности онлайн-игр, но все равно этот критерий остается на довольно низком уровне. Цитата «“Учись, студент!” с сказала мать, покупая мне оптоволоконный инет с анлимом. Наивная…» является одним из ярких примеров по данному критерию. Из данной цитаты следует, что студент, которому был куплен безлимитный высокоскоростной Интернет, предпочтет использовать его, вероятнее всего, ради развлечений, а не учебы. Важно отметить, что главным героем цитаты является именно студент (молодой человек). Основываясь на этой и еще нескольких подобных цитатах, в которых главным персонажем является человек более молодой, можно сделать вывод о том, что развлечения через Интернет предпочитают по большей части люди именно молодого поколения.

 

На рисунках 5–8 приведены данные о том, на чем строился юмор об Интернете. Если в 2005–2008 годах людей смешила способность Интернета затягивать, то позже доминирующей становится высмеивание глупости.

 

рис5

Рисунок 5 – Процентное соотношение числа цитат, разобранных по критерию «В чем заключался юмор в данной цитате», за период с 2005 по 2008 года

 

рис6

Рисунок 6 – Процентное соотношение числа цитат, разобранных по критерию «В чем заключался юмор в данной цитате», за период с 2009 по 2012 года

 

рис7

Рисунок 7 – Процентное соотношение числа цитат, разобранных по критерию «В чем заключался юмор в данной цитате», за период с 2013 по 2016 года

 

рис8

Рисунок 8 – Процентное соотношение числа цитат, разобранных по критерию «В чем заключался юмор в данной цитате», за период с 2017 по 2021 года

 

Глупость в Интернете. При анализе рисунков 5–8 видно, что с годами увеличилось количество цитат, высмеивающих глупость в Интернете (с 28 % до 40 %). Одной из ярких цитат по этому критерию является:

«chip: и вправду, труд сделал из обезьяны человека, а интернет сделал из человека обезьяну:)

jasly: Интересно, а если труд в Интернете происходит… это же, получается, постоянная смена агрегатного состояния.»

 

Данное повышение объема цитат, вероятнее всего, связано с леностью мышления, которое возникает при длительном взаимодействии с Интернетом, человек начинает принимать на веру любой сказанный факт без проверки, отсюда и возникают у людей споры и конфликты. Этот феномен подробно расписан в интервью с психотерапевтом Андреем Курпатовым на новостном сайте «Life» [см.: 16].

 

Интернет не нужен. Возросло количество шуток, связанных с «ненужностью Интернета» (с 3 % до 16 %). Это говорит о том, что в Интернете все трудней становится найти действительно необходимую информацию среди множества «информационного мусора». Яркой цитатой, подтверждающей данное высказывание, является: «<^^> Детям нельзя в интернет. От детей интернет тупеет.».

 

Профессиональный юмор. Заметно упало количество цитат, связанных с критериями «Профессиональный юмор» (с 30 % до 22 %), что подтверждает данные, описанные выше в критерии «Каким было отношение к Интернету». Если люди начинают меньше о чем-либо шутить или что-либо обсуждать, то, вероятнее всего, эта проблема начинает меньше их волновать.

 

Интернет затягивает. Объем цитат по критерию «Интернет затягивает» заметно упал (с 39 % до 22 %). Данное падение подтверждает слова, сказанные выше в критерии «Каким было отношение к Интернету», однако стоит заметить, что количество шуток, связанных с критерием «Интернет затягивает», все равно остается на довольно высоком уровне. Вероятнее всего это связано с тем, что в большинстве приведенных цитат речь идет больше о сожалении, когда Интернет не работает. Таким образом, люди, предположительно, не чувствуют свое времяпрепровождение в сети, но начинают замечать это время, когда перестают иметь доступ к Интернету. Яркой цитатой, подтверждающей слова, является:

«xxx: Билайн упал, телик не работал, инет сдох, пошла и с горя испекла торт.

xxx: Домашние решили что пусть его не работает :) ».

 

Столь высокое значение полученных цифр может иметь место также из-за большой важности процесса глобализации Интернета, он буквально проник во все сферы жизни общества и человека. Соответственно, каждый может найти для себя нечто интересное, а, как правило, когда человек чем-то увлечен, он может не замечать течения времени. Это обосновывается, например, А. М. Мифтахутдиновым в статье «Восприятие течения времени человеком» [см.: 17].

 

Как можно заметить из гистограммы (рисунок 9), количество цитат, в которых было только одно действующее лицо, практически каждый год составляет подавляющее большинство, в то время как число цитат, в которых было 2 действующих лица, со временем уменьшалось. Цитаты, в которых было более двух действующих лиц, встречаются крайне редко. Данная тенденция говорит нам о том, что, скорее всего, людям в сети Интернет гораздо комфортнее делиться своими мыслями или историями, нежели вступать с кем-либо в открытые споры, несмотря на высокую анонимность в сети. Это может быть связано с высоким уровнем интернет-троллей, которых в сети довольно много, такие люди могут сильно ударить по самооценке человека. Данный тезис подтверждается в статье «Коммуникативные аспекты информационного пространства» Ю. А. Агуреевой. [см.: 18].

 

рис9

Рисунок 9 – Процентное соотношение числа цитат, разобранных по критерию «Количество действующих лиц», за период с 2006 по 2021 года

 

По данным гистограммы (рисунок 10), невозможно отследить какого-либо четкого тренда изменения процентного содержания цитат по какому-нибудь из критериев. Их процентное содержание относительно друг друга на протяжении всего отсчетного периода остается приблизительно на одинаковом уровне, что можно трактовать как «шум», соответственно, здесь нет объективных данных для анализа.

 

рис10

Рисунок 10 – Процентное соотношение числа цитат, разобранных по критерию «Тип обращения к другим пользователям», за период с 2006 по 2021 года

 

По данным «Авторство цитаты», представленным на гистограмме (рисунок 11), как и в предыдущем случае, данные по всем критериям остаются примерно на одинаковом уровне относительно друг друга, однако можно заметить, что ближе к 2021 году все три критерия выравниваются между собой по значениям, аналогично данным за 2006 год, что говорит нам о том, что количество цитат по данным «Автор – участник» больше не выделяется из всех остальных цитат, а значит, вероятнее всего, люди теперь не придают такого большого значения авторству цитаты как таковому. Один из примеров цитат соответствующеих критерию «Выдуманная история»: «yasviridov: Когда из интернета можно будет скачать пельмени, вот тогда и поговорим об интернет-зависимости. А пока это – чушь и миф.».

  

рис11

Рисунок 11 – Процентное соотношение числа цитат, разобранных по критерию «Авторство цитаты», за период с 2006 по 2021 года

 

Из следующей гистограммы (рисунок 12) видно, что влияние Интернета на человека постоянно менялось, оно не привязано к чему-либо. Таким образом, данный критерий очень субъективный для оценки. Соответственно, нельзя получить объективных данных. Примером сильного влияния сети Интернет может служить цитата:

«xxx: Йопт, у меня там кортошко жариццо.

yyy: Инет и без еды может оставить…

xxx: всё нормально, я газ забыл включить.».

 

В этой цитате явно проявляется сильное влияние сети Интернет на человека: один из участников диалога настолько сильно ушел в сеть, что забыл про еду, стоящую на плите, и даже больше: он забыл включить саму плиту. Примером слабого влияния сети Интернет на человека может служить цитата:

«xxx: А я вчера интернет прочитала!!

yyy: Что?! Как так? У тебя ж дома вообще нет интернета!

xxx: Нет?

xxx: …а ты мне вчера что на флешку скидывал??».

 

В данной цитате слабое влияние сети Интернет на человека связано по большей мере с тем, что человек изначально далек от сети и не имеет точного представления, что такое Интернет, что напрямую связано с критерием «непонимание». Остальные же цитаты были отнесены к критерию «среднее влияние (нейтральное)», примером чего служит цитата:

«Новость: “ООН признало доступ в интернет базовым правом человека”

Ogre: Но люди без интернета об этом так и не узнали…»

 

рис12

Рисунок 12 – Процентное соотношение числа цитат, разобранных по критерию «Влияние Интернета на человека», за период с 2006 по 2021 года

 

По данным последней гистограммы (рисунок 13) видно, что с течением времени людей все меньше и меньше волнует физическая составляющая Интернета (оранжевый цвет на гистограмме), а ближе к 2021 году таких цитат практически нет. Примером цитаты, относящейся к физическому Интернету, может служит:

«AlaraKS: Вчера понял смысл фразы “упал инет”. 3г Модем очень сильно греется, повесил его за окно (там -35), чтобы не перегревался. А он, сука, упал с 5го этажа. И теперь я мегаадмин.

AlaraKS: Я поднял инет из сургоба обратно на 5 этаж.»

 

Люди становятся более сосредоточенными на глобальном Интернете (серый цвет на гистограмме), что, вероятнее всего, связано с упрощением с каждым годом процесса подключения к всемирной сети: тарифы постоянно становятся всё более лояльными к пользователям, что привело к тому, что сейчас у большинства людей есть в кармане сотовый телефон с возможностью выхода в Интернет. Примером отношения цитаты к «глобальной сети» может служить:

«Ответы. мейл.ру.

Вопрос: Как отучить кота ходить в туалет не в туалет?

Ответ: Как научить вас писать в интернет не в интернет?».

 

рис13

Рисунок 13 – Процентное соотношение числа цитат, разобранных по критерию «О каком Интернете идет речь», за период с 2006 по 2021 года

 

По итогам исследований были выявлены главные тенденции в изменении отношения к Интернету с течением времени. Непонимание людьми механизмов работы сети уменьшилось, их стала меньше волновать техническая сторона Интернета. Однако в то же время увеличилось количество шуток по отношению к глупости в Интернете. Также люди перестали акцентировать внимание на том, что Интернет занимает много их времени. Увеличился процент цитат, показывающих ненужность Интернета. Люди стали чаще писать о том, что Интернет приносит вред.

 

Список литературы

1. Nordmann A. The Grammar of Things // Technology and Language. – 2020. – № 1(1). – Pp. 85–90. DOI:https://doi.org/10.48417/technolang.2020.01.18.

2. Nesterov A. Technology as Semiosis // Technology and Language. – 2020. – № 1(1). – Pp. 71–80. DOI:https://doi.org/10.48417/technolang.2020.01.16.

3. Aronin L., Hornsby M., Kiliańska-Przybyło G. (Eds.) The Material Culture of Multilingualism. – Cham: Springer, 2018. – 211 p. DOI: 10.1007/978-3-319-91104-5.

4. Ingold T. Back to the Future with Writing and Speech // Technology and Language. – 2020. – № 1(1). – Pp. 37–39. DOI: https://doi.org/10.48417/technolang.2020.01.08.

5. Быльева Д. С. Исследование жизни человека в сети: нетнография, виртуальная этнография и другие методы // Социальная реальность виртуального пространства: Материалы II Международной научно-практической конференции. – Иркутск: ИГУ, 2020. – С. 135–140.

6. Kozinets R. V. Netnography // The International Encyclopedia of Digital Communication and Society. – Hoboken, New Jersey: Wiley-Blackwell, 2015. – Pp. 1–8.

7. Фрейд З. Юмор (1927) // Проект «Весь Фрейд». – URL: http://freudproject.ru/?p=762 (дата обращения 26.04.2021).

8. Радченко Д. А., Архипова А. С., Белянин С. В., Гаврилова М. В., Козлова И. В., Кирзюк А. А. Анекдот-территория (не)согласия: рейтинг общественного внимания 2018 года // Фольклор и антропология города. – 2019. – Т. 2. – № 1–2. – С. 316–327.

9. Зулпукаров К. З., Сабиралиева З. М. О когнитивно-языковой сущности юмора и способах его создания // Мир науки, культуры, образования. – 2020. – № 85(6). – С. 599–605.

10. Цитатник рунета // Bash. – URL: https://bash.im/ (дата обращения 26.04.2021).

11. Доля пользователей интернета в России среди молодежи приблизилась к 100% // РБК. – URL: https://www.rbc.ru/technology_and_media/12/01/2021/5ffde01e9a79478eb5230426 (дата обращения 26.04.2021).

12. 107 Интернет-статистика 2020 | Окончательный список фактов и тенденций // SDStudio. – URL : https://techblog.sdstudio.top/107-internet-statistika-2020-okonchatelnyj-spisok-faktov-i-tendencij/#49_3701_milliona_obsee_kolicestvo_domennyh_imen_v_mire_v_2020_godu (дата обращения 26.04.2021).

13. Число дел о мошенничестве рекордно выросло на фоне пандемии // РБК. – URL: https://www.rbc.ru/society/31/08/2020/5f48ea169a79477e21e25d9d (дата обращения 26.04.2021).

14. Вся статистика Интернета на 2020 год – цифры и тренды в мире и в России // WEB-CANAPE. – URL: https://www.web-canape.ru/business/internet-2020-globalnaya-statistika-i-trendy/ (дата обращения 26.04.2021).

15. Интернет 2017–2018 в мире и в России: статистика и тренды // WEB-CANAPE. – URL: https://www.web-canape.ru/business/internet-2017-2018-v-mire-i-v-rossii-statistika-i-trendy/ (дата обращения 26.04.2021).

16. Война за головы. Психотерапевт о том, как люди тупеют с развитием технологий // Life. – URL: https://life.ru/p/901562 (дата обращения 26.04.2021).

17. Мифтахутдинова А. М. Восприятие течения времени человеком // Новый взгляд. Международный научный вестник. – 2015. – № 9. – С. 217–224.

18. Агуреева Ю. А. Кто такие интернет-тролли? // Знак: проблемное поле медиаобразования. – 2017. – № 1(23). – С. 181–185.

 

References

1. Nordmann A. The Grammar of Things. Technology and Language, 2020, no. 1(1), pp. 85–90. DOI: https://doi.org/10.48417/technolang.2020.01.18.

2. Nesterov A. Technology as Semiosis. Technology and Language, 2020, no. 1(1), pp. 71–80. DOI: https://doi.org/10.48417/technolang.2020.01.16.

3. Aronin L., Hornsby M., Kiliańska-Przybyło G. (Eds.) The Material Culture of Multilingualism. Cham: Springer, 2018, 211 p. DOI: 10.1007/978-3-319-91104-5.

4. Ingold T. Back to the Future with Writing and Speech. Technology and Language, 2020, no. 1(1), pp. 37–39. DOI: https://doi.org/10.48417/technolang.2020.01.08.

5. Byleva D. S. The Study of Human Life in the Network: Netnography, Virtual Ethnography and Other Methods [Issledovanie zhizni cheloveka v seti: netnografiya, virtualnaya etnografiya i drugie metody]. Sotsialnaya realnost virtualnogo prostranstva: Materialy II Mezhdunarodnoy nauchno-prakticheskoy konferentsii (Social Reality of Virtual Space: Proceedings of the II International Scientific and Practical Conference). Irkutsk: IGU, 2020, pp. 135–140.

6. Kozinets R. V. Netnography. The International Encyclopedia of Digital Communication and Society. Hoboken, New Jersey: Wiley-Blackwell, 2015, pp. 1–8.

7. Freud Z. Humor (1927). Available at: http://freudproject.ru/?p=762 (accessed 26 April 2021).

8. Radchenko D. A., Arkhipova A. S., Belyanin S. V., Gavrilova M. V., Kozlova I. V., Kirzyuk A. A. Anecdote-Territory (not) of Consent: Rating of Public Attention in 2018 [Anekdot-territoriya (ne)soglasiya: reyting obschestvennogo vnimaniya 2018 goda]. Folklor i antropologiya goroda (Urban Folklore and Anthropology), 2019, vol. 2, no. 1–2, pp. 316–327.

9. Zulpukarov K. Z., Sabiralieva Z. M. On the Cognitive-Language Basics of Humor and Ways of Its Creation [O kognitivno-yazykovoy suschnosti yumora i sposobakh ego sozdaniya]. Mir nauki, kultury, obrazovaniya (The World of Science, Culture and Education), 2020, no. 85(6), pp. 599–605.

10. Quotation Book of Runet [Tsitatnik runeta]. Available at: https://bash.im/ (accessed 26 April 2021).

11. The Share of Internet Users in Russia among Young People Is Close to 100% [Dolya polzovateley interneta v Rossii sredi molodezhi priblizilas k 100%]. Available at: https://www.rbc.ru/technology_and_media/12/01/2021/5ffde01e9a79478eb5230426 (accessed 26 April 2021).

12. 107 Internet Statistics 2020. The Final List of Facts and Trends [107 Internet-statistika 2020. Okonchatelnyy spisok faktov i tendentsiy]. Available at: https://techblog.sdstudio.top/107-internet-statistika-2020-okonchatelnyj-spisok-faktov-i-tendencij/#49_3701_milliona_obsee_kolicestvo_domennyh_imen_v_mire_v_2020_godu (accessed 26 April 2021).

13. The Number of Fraud Cases Has Increased Record-Breaking amid the Pandemic [Chislo del o moshennichestve rekordno vyroslo na fone pandemii]. Available at: https://www.rbc.ru/society/31/08/2020/5f48ea169a79477e21e25d9d (accessed 26 April 2021).

14. All Internet Statistics for 2020 – Figures and Trends in the World and in Russia [Vsya statistika Interneta na 2020 god – tsifry i trendy v mire i v Rossii]. Available at: https://www.web-canape.ru/business/internet-2020-globalnaya-statistika-i-trendy/ (accessed 26 April 2021).

15. Internet 2017–2018 in the World and in Russia: Statistics and Trends [Internet 2017–2018 v mire i v Rossii: statistika i trendy]. Available at: https://www.web-canape.ru/business/internet-2017-2018-v-mire-i-v-rossii-statistika-i-trendy/ (accessed 26 April 2021).

16. A War for Heads. Psychotherapist on How People Are Getting Dumber with the Development of Technology [Voyna za golovy. Psikhoterapevt o tom, kak lyudi tupeyut s razvitiem tekhnologiy]. Available at: https://life.ru/p/901562 (accessed 26 April 2021).

17. Miftakhutdinova A. M. Perception of the Passage of Time by a Person [Vospriyatie techeniya vremeni chelovekom]. Novyy vzglyad. Mezhdunarodnyy nauchnyy vestnik (New View. International Scientific Bulletin), 2014, no. 2, pp. 217–224.

18. Agureeva Yu. A. Who Are the «Internet-Trolls?» [Kto takie internet-trolli?]. Znak: problemnoe pole mediaobrazovaniya (Sign: Problematic Field of Media Education), 2017, no. 1(23), pp. 181–185.

 

Ссылка на статью:
Зыков А. П. Трансформация общественного мнения, выраженного через юмор, к использованию сети Интернет // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2021. – № 2. – С. 50–68. URL: http://fikio.ru/?p=4691.

 

© Зыков А. П., 2021

УДК 316.74; 316.324.8

 

Моисеенко Иван Максимович Санкт-Петербургский Политехнический Университет Петра Великого, высшая школа автоматизации и робототехники, студент, Санкт-Петербург, Россия.

Email: 02_ivanmoiseenko_02@mail.ru

Авторское резюме

Цель исследования: Развитие информационных технологий значительно повлияло на все сферы жизни человека, в том числе на духовную сферу и на религию. Целью исследования является изучение мемов, отражающих взаимоотношения современной христианской молодежи с Богом, ее отношения с атеистами, отношения между христианами, между мужчиной и женщиной. Проанализированы эмоциональная составляющая этих отношений и их строение.

Результаты: Самыми популярными являются мемы с Богом, в которых демонстрируется любовь, но и высмеиваются потребительский и пренебрежительный характер отношений. В мемах, посвященных атеистам, имеет место негативный настрой, высмеиваются противоречивость их суждений и стереотипы, но также демонстрируется заботливый и трепетный характер отношений. Исследование показало, что основанием для построения мемов, посвященных взаимоотношениям между парнем и девушкой, является преимущественно Библия. Но помимо этого в таких взаимоотношениях высмеивается наличие небрежного и пренебрежительного характера отношения, возникающие из-за высокомерия одной из сторон. Аналогичным образом высмеивается противоречивость и высокомерность между христианами и демонстрируется уважительный и заботливый характер их отношений.

Методы исследования: Фактические данные, на которых строятся выводы, получены эмпирическим путем – посредством сплошной выборки мемов из христианской группы ВКонтакте.

Выводы: Христиане не стоят на месте и активно развивают коммуникацию в интернет-пространстве. Христианская молодежь выявляет существующие проблемы во взаимоотношениях, показывает их через высмеивание, тем самым явно демонстрируя, как не нужно поступать. Помимо этого, в христианстве остались традиционные авторитеты Библии и любви.

 

Ключевые слова: отношения; оценка; популярность; христианство; медиатизация; эмоции; мем.

 

Modern Presentation of Christianity in the Social Network (Based on Internet Memes)

 

Moiseenko Ivan Maksimovich – Peter the Great Saint Petersburg Polytechnic University, Higher School of Automation and Robotics, student, Saint Petersburg, Russia.

Email: 02_ivanmoiseenko_02@mail.ru

Abstract

Aim of the research: The development of information technology has significantly influenced all spheres of human life, including the spiritual sphere and religion. The aim of the research is to study memes reflecting the relationship between modern Christian youth, God and atheists, as well as the relationship between Christians, men and women. The emotional component of these relationships and their structure are analyzed.

Results: The most popular are memes with God, which demonstrate love, but also ridicule the consumerist and dismissive nature of the relationship. In the memes dedicated to atheists, there is a negative attitude, the inconsistency of their judgments and stereotypes are mocked, but at the same time, the attentive and sensitive nature of the relationship is demonstrated. The research has shown that mainly the Bible is the basis for constructing memes about the relationship between a boy and a girl. In addition, the presence of a careless and neglectful nature of the relationship arising from the arrogance of one of the parties is ridiculed. Similarly, the contradictions and arrogance between Christians are satirized and the respectful and caring nature of their relationship is demonstrated.

Research methods: The factual data were obtained empirically – through continuous sampling of memes taken from the Christian VKontakte group.

Conclusion: Christians do not stand still and actively develop communication in the Internet space. Christian youth identify existing problems in relationships by laughing at them, thereby clearly demonstrating how not to act. In addition, the traditional values of the Bible and love have remained in Christianity.

 

Keywords: relationships; evaluation; popularity; Christianity; mediatization; emotions; meme.

 

Введение

В последние десятилетия распространение информационно-коммуникативных технологий, виртуализация и медиатизация современной реальности обеспечили изменение всех сфер жизни общества. Согласно исследованию агентства We Are Social и платформы Hootsuite, с каждым годом количество пользователей глобальной сети Интернет активно возрастает. В начале 2015 года это число составило 3,4 млрд. В 2021 году число пользователей достигло около 4,5 млрд человек, что составляет около 60 % от населения Земли [см.: 1]. Быстро развивается развлекательная среда, направленная на обеспечение досуга пользователя. В развлекательном пространстве отсутствует строгая цензура, что позволяет человеку максимально свободно выразить свою точку зрения. Отсюда наиболее достоверно удается проследить отношение человека к той или иной ситуации и идеологии. Одним из первых сферу медиатизации проанализировал шведский ученый К. Асп. По его мнению, масс-медиа – это сильнейшее средство воздействия на сознание масс, способ изменения политических и общественных настроений. Датский ученый С. Гарвард сформулировал идею глобальной медиатизации как всеобъемлющего социального процесса, в котором общество перенасыщено медиа настолько, что не может более существовать отдельно от него [см.: 2]. Данные Дж. Мейровица и С. Хьяворда доказали влияние медиатизации не только на сознание людей, но и на способы функционирования социальных институтов [см.: 3]. Все более широкая цифровизации общества меняет коммуникации и социальные практики [см.: 4; 5], изменяя формы взаимодействия даже таких традиционных областей человеческой культуры, как религия [см.: 6]. Современная христианская молодежь также вовлечена в интернет-пространство, и потому религия как один из институтов духовной культуры вынуждена поддерживать их потребности и в сети Интернет. Не даром отечественный философ В. Розин отмечает, что «СМИ не просто информируют человека, но и создают определенные реальности, в которые погружают его. В рамках подобных – почти виртуальных – реальностей осознанно, но чаще неосознанно программируются не только переживания человека, но и его мысли, мироощущение» [7, с. 47]. В связи с этим сегодня активно развивается христианская развлекательная среда. В Интернете существуют группы с шутками и мемами с христианским контекстом на платформе Facebook, ВКонтакте, Телеграмм и другие.

 

На основании одной из таких групп ВКонтакте [см.: 8], используя сплошную выборку 100 мемов, мы решили проанализировать отношения христиан между собой, к атеистам, Богу, а также христианские отношения между парнем и девушкой.

 

В ходе данного исследования эмпирический материал изучался на основании 7 критериев:

– между кем;

– какая деноминация;

– строение мема:

–– как создается комичность,

–– формат мема (картинка, текст, картинка с текстом),

–– формат картинки мема,

–– строение текста;

– эмоциональный окрас;

– характер отношений;

– причинность отношений;

– популярность.

 

Результаты

Как известно, общественные отношения – важнейшие детерминанты развития личности. Человечество никогда не существовало вне общественных отношений: человек становится человеком, только если он контактирует с себе подобными и является таковым только потому, что он социален. Л. В. Куликов при описании структуры отношений считает наиболее важными следующие аспекты: объекты отношений, подструктуры отношений и составляющие подструктур, процессы и компоненты отношений [см.: 9].

 

В ходе исследования было выбрано 4 объекта отношений (христиане и атеисты, Бог, другие христиане; мужчины – женщины). Подсчитав количество мемов с каждым объектом, мы выяснили, что мемов с взаимоотношениями между христианином и Богом, христианином и атеистом публикуется примерно одинаковое количество и больше всего (по 33 %). Взаимоотношения между мужчиной и женщиной и между христианами публиковались тоже примерно в равной пропорции – 19 % и 15 % соответственно. Из всех 100 мемов только 10 % относились к протестантской церкви. Например, бабушка узнала, что ты ходишь в протестантскую церковь и с недоумением спрашивает: «А не значит ли это, что ты в секте?», 1 % к католической (примером служит мем с использованием в диалоге слова КОТоличество и картинкой с котом в белых одеяниях) и 2 % к православной конфессии, например, необычная евангелизация в виде диалога батюшки и пьяного мужчины в церкви, где пьяный мужик бьет батюшку по щеке и говорит: «Подставь другую. Подставляй!», а батюшка в ответ хуком справа отвешивает пьяному леща и говорит: «Какою мерой меряешь, такой и тебе будет отмерено». А все остальные 87 % оказались общехристианскими мемами, затрагивающими общехристианские принципы и ценности – например, мем с надписью: «На этом фото люди, которых не любит Бог», и пустой экран.

 

В качестве основных процессов отношений выступают: познание, переживание и оценивание, регулирование, осознание. Познание создает информационную основу отношения. Переживание и оценивание выражаются в эмоциональном реагировании на объект отношений, в принятии или отвержении его, в формировании оценки. Рассмотрим эти процессы на исследовании выборки мемов по способу создания комичности, составу и строению мемов и их популярности.

 

По созданию комичности мемов были выделены 9 способов (рисунок 1). Невероятности посвящены 7 % мемов, например, мем с подписью – «когда решаешь проблемы без Бога», на котором визуально показано, как человек во время наводнения выплескивает воду из-за забора ведром. Недопонимание (20 %), демонстрирует мем, на котором визуально показано, как человек, просящий хлеба, получает от Бога инструмент. Человек не совсем правильно понимает присутствие Божьей помощи в его жизни. Возвышению и коронавирусу посвящены 2 %, Библии – 12 %, противопоставлению – 20 % – например, изображены два замка, первый светлый, представляет обычное богослужение, второй страшный и представляет богослужение, когда пригласил друзей. Противоречие, игра слов и сравнение, примером которого является мем с изображением 4 видов лапши: пшеничная, рисовая, гречневая и «Бога нет – это доказали», посвящены 14 %, 3 % и 20 % соответственно. Как видно из рисунка 1, по процентному соотношению выделяются 3 способа создания мема: недопонимание, противопоставление и сравнение.

 

Рис. 1

Рисунок 1 – Способы создания комичности мемов

 

Наибольшим интересом для исследования комичности все же обладает диаграмма на рисунке 2, которая в явном виде отражает использование разных приемов создания комичности в разных отношениях. По ней видно, что мемы, связанные с атеистами, в большей степени строятся на противоречии (30 %) и противопоставлении (27 %), невероятность и Библия используются в равной степени (по 6 %), коронавирус – 3 %, возвышение и игра слов вообще не используются, недопонимание и сравнение находятся близко – 15 % и 12 % соответственно. При этом данные мемы не являются особо популярными среди молодежи (52 % лайков меньше среднего), но и не являются совсем неинтересными (48 % лайков больше среднего). Но данные посты часто являются очень обсуждаемыми (55 % мемов с количеством комментариев больше среднего), однако транслировать данные мемы на своих страничках молодежь не желает (67 % репостов, меньше среднего значения). Самый популярный мем строится на противоречии и представляет собой рисунок двух снеговиков, утверждающих, что они случайно эволюционировали из снежинок, он имеет 1675 лайков.

 

В отношениях с Богом используются все приемы создания комичности: сравнение (24 %), противопоставление (21 %), недопонимание (18 %), Библия, противоречие и невероятность (по 9 %), возвышение, игра слов и коронавирус (по 3 %). Данные мемы наиболее популярны среди молодежи, и количество мемов с количеством лайков больше среднего значения достигает 61 %. Но такие посты являются практически не обсуждаемыми (9 % комментариев больше среднего значения) и практически не транслируются (всего 18 % репостов больше среднего). Данные результаты приводят к выводу, что данные мемы чаще всего являются бесспорными; христианской молодежи интересны мемы, затрагивающие отношения с Богом, но они чаще всего решают не транслировать это другим, что в какой-то степени говорит о неуверенности в себе христиан. Самый популярный мем данной категории транслирует заботливое отношение Бога к людям на примере двух друзей, счастливых ребят, на фоне извергающегося вулкана и имеет 1507 лайков.

 

Рис. 2

Рисунок 2 – Проценты использования разных приемов комичности в разных взаимоотношениях

 

Следующий тип отношений – мемы с отношениями между противоположным полом. Они часто строятся, используя цитаты и отсылки к Библии (21 %) и недопонимание (26 %). Сравнение и противопоставление, имеющие близкое строение, используются в 16 % мемов, невероятность используется в 11 % мемов, возвышение и игра слов в 5%, а коронавирус и противоречие не используются. Такие мемы оказались самыми непопулярными, и 68 % таких мемов получили меньше среднего количества лайков. Однако в то же время данные посты оказались самыми обсуждаемыми (в 58 % мемов количество комментариев оказалась больше среднего значения), и самый обсуждаемый мем из 100 с 271 комментарием оказался тоже в этой категории. Также эти мемы стали самыми транслируемыми (37 % мемов с репостами больше среднего значения). Помимо этого, самый популярный мем (1854 лайка) из всех строится на основании отсылки к Библии и затрагивает именно отношения между парнем и девушкой. Этот мем представляет собой диалог расставания парня с девушкой:

– Ты мне очень нравишься, но…

– Но что?

– Я видел, как ты искала второзаконие в Новом Завете, поэтому я не могу быть с тобой…

 

И последний объект отношений – между христианами – строится в основном на сравнении (33 %), недопонимании (27 %) и Библии (20 %), остальные мемы строятся на противопоставлении (7 %), противоречии (7 %) и игре слов (7 %). Оставшиеся три приема (невероятность, возвышение и коронавирус) не используются в построении данных отношений. Такие мемы не являются очень популярными между христианами, и лишь 33 % от них превышают среднее значение лайков. Всего 27 % мемов превысили среднее значение по количеству комментариев.

 

Структура строения самого мема характеризует особенности человеческой восприимчивости к информации. Исследование показало, что 87 % всех этих мемов было построено с помощью объединения картинки и текста, 12 % только из текста, и лишь 1 % только из картинки. Это говорит о том, что человеку просто и интересно воспринимать тест, использующийся вместе с визуальной составляющей. Причем в основном картинка представляет собой рисунок (36 %) и фото (31 %), а остальные в виде вырезок с кино (например, из фильма Звездные войны с изображением грустного мастера Йоды в качестве визуализации чувств парня, узнавшего, что все девушки в церкви вышли замуж) – 13 %, мультфильмов (например, из мультфильма Холодное сердце с изображением Олафа, насадившего себя, как шашлычок в качестве сравнения с девушкой, чьи чувства игнорируются) – 6 % и игр – 2 %. Также стоит отметить, что 34 % текста строится с помощью небольшого диалога, 29 % строится на каком-нибудь утверждении, 24 % – обычная подпись, и 12 % строится с помощью вопроса.

 

Также характер отношений можно оценить на основании эмоционального реагирования на их объект. Эмоции присущи всем людям, это важная составляющая нашей жизни, и в оценках других людей мы во многом ориентируемся на чувства, которые они вызывают. Эмоции – это реакции человека на значимые для него вещи: явления, события, людей и т. д. Как правило, эмоции связаны с потребностями, и в этом плане механизм их очень прост. Если какие-то обстоятельства помогают удовлетворению потребностей, то они вызывают положительные эмоции, а если препятствуют – то, соответственно, отрицательные. В ходе данного исследования было решено выяснить, какие эмоции христиан выражены в изучаемых мемах. Для этой оценки было взято 4 обобщенные эмоции: положительная, нейтральная, негативная и агрессивная. Общая эмоциональная картина исследования изображена на рисунке 3. На этой диаграмме видно, что наибольшее количество мемов вызывают негативные эмоции (35 %), но положительные составляют лишь на 3 % меньше (32 %). Нейтральными оказалось 13 % мемов, и пятая часть вызывает со стороны христиан агрессивные эмоции. Но особый интерес вызывает распределение этих эмоций именно по отдельным категориям отношений. Это распределение наглядно изображено на рисунке 4. По этой диаграмме видно, что в отношениях к атеистам первое место занимают агрессивные эмоции (52 %), затем негативные (24 %), положительные (15 %) и нейтральные (9 %). Эмоциональное отношение к Богу более однозначное: 55 % мемов имеют положительный окрас, 42 % – негативный, и оставшиеся 3 % – агрессивный. С отношениями между парнем и девушкой распределение получилось достаточно равномерным: положительные, нейтральные и негативные эмоции проявляются в 32 % мемов каждая, и оставшиеся 5 % имеют агрессивный окрас. В отношениях между христианами статистика следующая: нейтральные эмоции занимают после негативного (47 %) второе место и составляют 27 %, 20 % – это положительные эмоции, и 7 % – агрессивные. Статистика оказалась весьма интересной. Большие проценты негативных эмоций в каждом типе отношений можно легко объяснить использованием приема высмеивания и в каком-то плане преувеличения для более яркого обеспечения понимания людьми имеющихся проблем во взаимоотношениях и некой возможной абсурдности суждений. Недаром этот метод часто используется в литературе. В качестве примеров произведений, где виртуозно используется прием сатиры, можно назвать роман М. Булгакова «Собачье сердце», «Мертвые души» Н. Гоголя, рассказы М. Зощенко. Одна из особенностей сатиры – утрирование, сознательное преувеличение недостатков, выпячивание отрицательных сторон таким образом, что объекты, ими наделенные, становятся смешными. Получается, что мемы как отдельный вид творчества в какой-то мере просто переняли этот прием из литературы. Но всё же одним из основных аспектов христианства является любовь к Богу и ближним. А агрессивные эмоции все-таки если и могут являться сатирой, то в довольно грубой форме, и потому наличие 52 % мемов с агрессивным эмоциональным отношениям к атеистам является очень непредсказуемым результатом, который прямо противоречит идеологии христианства и не должен, казалось бы, иметь место. Исходя из данного результата, хочется больше углубиться в изучение характера мемов, а также попробовать узнать и объяснить причины такого рода отношений.

 

Рис. 3

Рисунок 3 – Общая эмоциональная картина исследования

 

Рис. 4

Рисунок 4 – Эмоциональный окрас мемов

 

Итак, в ходе исследования было выделено 11 характеров отношений: взаимное (2 %), пренебрежительное (10 %), уважительное (8 %), предвзятое (7 %), небрежное (18 %), заботливое (17 %), враждебное (5 %), негативное (14 %), положительное (9 %), трепетное (6 %) и потребительское (4 %). Но естественным образом не получилось их нормального распределения между категориями отношений. Оказалось, что враждебное и взаимное (по 100 %), предвзятое (71 %) и негативное (93 %) отношения в основном встречаются между христианами и атеистами, а положительное (44 %) и трепетное (50 %) – между мужчиной и женщиной (рисунок 5). Также исследование показало, что потребительское (75 %) и пренебрежительное (60 %) отношения чаще всего встречаются между христианами и Богом. Заботливый характер отношений в 59 % относится к отношениям с Богом, а к атеистам, между парнем девушкой и между христианами он наблюдается в 12 %, 12 % и 18 % случаев соответственно. Небрежный характер в основном имеют отношения с Богом (44 %), затем между мужчиной и женщиной (28 %), 22% между христианами и меньше всего (6 %) с атеистами. Предвзятый характер отношений с Богом вообще не встречается, а между мужчиной и женщиной и между христианами встречается в равной степени в 14 %. Уважительный характер одинаково встречается в отношениях с Богом и между христианами (по 38 %) и в отношениях с атеистами и между мужчиной и женщиной (по 13 %). Пренебрежительный характер отношений в равной степени распределяется в отношениях с атеистами и между христианами (по 10 %), а между мужчиной и женщиной он встречается в 2 раза чаще (20 %). Аналогично и положительный характер в равной степени распределился между отношениями с Богом и между христианами (по 22 %), в отношениях с атеистами в 2 раза меньше (11 %). 33 % трепетного характера отношений встречается с атеистами, 17 % – с Богом, и совсем не встречается между христианами. 25 % потребительского характера связано с отношениями между христианами, а в отношении с атеистами и между мужчиной и женщиной совсем не используется.

 

Рис. 5

Рисунок 5 – Частота использования отношений разного характера

 

Но наиболее интересным для нас будет все же рассмотрение характеров отношений каждой категории по отдельности (рисунок 6).

 

Рис. 6

Рисунок 6 – Проценты обнаружения разных типов в частных объектах отношений.

 

Рассмотрим отношения с атеистами. В отличие от других отношений, здесь встречаются все их типы, кроме одного – потребительского. Так, наибольший их процент (39 %) имеет негативный характер, по 15 % – предвзятый и враждебный, по 6 % – взаимный, заботливый и трепетный и по 3 % – пренебрежительный, небрежный, уважительный и положительный.

 

Теперь проанализируем отношения между парнем и девушкой. Особо примечательным в этих отношениях является отсутствие враждебного, негативного и потребительского типа ориентации. Здесь в большей степени проявляются заботливый (16 %), положительный (21 %), трепетный (16 %) и уважительный (5 %) характеры. Это результат вполне очевидный и отражает сущность таких отношений. Однако присутствуют и небрежный (26 %), пренебрежительный (11 %) и предвзятый (5 %) характеры.

 

В отношениях с Богом тоже не используются враждебный и негативный, а также предвзятый типы. Наибольшее количество мемов (30 %) отражают заботливый характер отношений. Также этим отношениям, хоть и в незначительной степени, присущи уважительный (9 %), положительный (6 %) и трепетный (3 %) характеры. Не последнее место в этих отношениях занимает также небрежный и потребительский характеры (26 % и 11 % соответственно). А оставшиеся 5 % приходятся на предвзятый характер отношений.

 

Последние рассматриваемые отношения – между христианами – обуславливаются примерно одинаковым распределением «хороших» характеров отношений: уважительный занимает 20 % мемов, положительный и заботливый – по 13 % мемов. Также примерно одинаково распределяются «плохие» характеры отношений: предвзятый, негативный и потребительский характеры занимают по 7 % мемов. Однако исключением является небрежный характер. Он занимает 27 % мемов.

 

Данные результаты подтверждают сделанные ранее выводы об активном употреблении сатиры в мемах, но уже яснее показывают конкретный характер таких отношений.

 

Попробуем объяснить такой характер и эмоциональный окрас взятых мемов. Конечно, данному анализу можно посвятить отдельную статью и более детально и глубоко изучить данную тему. В данной статье мы дадим только ее общий, предварительный анализ. Итак, проанализировав все мемы, мы выделили 8 причин, порождающих данный характер отношений и эмоциональный окрас. Это Библия (плюс есть мемы, построенные на определенных стихах Библии), противоречие, возвышение, любовь, факт, недоверие, стереотипы и внимание. Объясним каждую причину более детально. Одной из причин является Библия, она занимает 26 % мемов и подразумевает совершение действий и умозаключений на основании того, что там написано. Например, мем, где парень предлагает девушке познакомиться, но она говорит, что знакомится только с христианами, и после того, как парень в ответ процитировал стих из Библии, она стала смотреть влюбленными глазами. Противоречие охватывает 12 % мемов, например, мем с реакцией христианина на слова «Христос Воскрес» от неверующего человека. Причина возвышения, занимающая 16 % всех мемов, подразумевает проявление качества высокомерности, представляющее превосходство и пренебрежение по отношению к окружающим людям. Примером возвышения является мем, в котором визуально показано, как христианин на работе сказал, что верит в Бога, и сотрудники окружили его подколами, как самолет большим количеством сбрасываемых бомб. Причина любви, использующаяся в 17 % мемов, довольно понятна и, думаю, не требует особых объяснений. Примером любви является мем, где Иисус Христос помогает овце, которую все другие овцы выгнали из стада. Под причиной факта подразумевается что-то произошедшее, тем или иным образом влияющее на отношения. Например, визуально показан самолет, спокойно летящий с атеистами, который попадает в чрезвычайную ситуацию и вынужден совершить аварийную посадку, в результате чего многие атеисты начинают молиться Богу. Одной из последующих причин является недоверие. Оно является причиной в 8 % мемов, например, визуально показано, как человек просит у Бога ответа, а Бог ему дает все ту же Библию. Седьмой причиной характера отношений являются стереотипы. Стереотипы есть в каждой сфере нашей жизни, в том числе и в христианстве. Стереотипы используются в 9 % процентах мемов. Примерами являются мем, где у кота (роль атеиста) удивленное лицо, когда сказали, что крещение не омывает грехи, или мем, где человеку говорят, что ему нужно прийти к Богу, что Он ждет его, а в ответ человек говорит, что хочет еще пожить. И последняя причина – потребность во внимании. 7 % мемов являются следствием удовлетворения или фрустрации этой потребности. Так, например, визуально показано, как девушка влюбилась в парня, а он на нее не обращает внимания.

 

Теперь обратимся к более частному анализу причин характера отношений (рисунок 7). Вначале посмотрим на отношения между христианами. 40 % мемов основываются на Библии. Например, в одном из них показана ситуация с перегоревшей в субботу лампочкой: если позвать на помощь харизмата, то тот принесет с собой что-то к чаю, а если баптиста – то придётся её менять до понедельника. Разные направления протестантизма по-разному понимают некоторые места писания, и поэтому различается их образ жизни. В 20 % мемов причиной характера отношений является любовь. Примером служит мем, в котором Иисус говорит ученику, что нужно ко всему относиться с любовью, даже к людям с татуировками. В 13 % в качестве причин используются противоречия. Например, показано, как два человека смотрят на абсолютно обычные облака и говорят, что видят в них экстремизм и оскорбление чувств верующих. Примером возвышения (13 %) служит мем, где служитель церкви проявляет высокомерность и говорит, что только в его церкви истина, и если он из нее уйдет, он обречен на ад. Оставшиеся 14 % делятся пополам между стереотипами и вниманием, а факт и недоверие здесь не присутствуют.

 

Рис. 7

Рисунок 7 – Проценты причин отношений

 

Посмотрим на отношения с Богом. В этих отношениях по сравнению с остальными получается более или менее равномерное распределение причин. Так, 27 % занимает любовь, немного меньше – Библия, например, мем с подписью «Адам и Ева грешат – Бог: ваш игровой режим изменен на режим выживания». Еще чуть меньше встречается причина недоверия – 21 %, на 6 % меньше встречается возвышение – 15 %, например, мем, на котором две двери: Бог и церковь, и все люди идут толпой в церковь, тем самым возвышая ее ценность, пренебрегая самой главной целью церкви. Оставшиеся 12 % мемов идут на внимание, а противоречие, факт и стереотипы совсем не встречаются.

 

Следующим рассмотрим отношения между мужчиной и женщиной. В этих отношениях основной детерминантой их характера, встречающейся почти в половине мемов (в 42 %), является Библия. Интересным примером этой причины является мем, показывающий, как влюбленные делают друг другу библейские комплименты: ты похожа на кобылицу, а ты на оленя. 21 % мемов основывается на возвышении. Любовь, внимание и стереотипы встречаются в 11 % мемов каждая. Оставшиеся 5 % приходятся на факт, а противоречие и недоверие не встречаются.

 

Последним рассмотрим отношения с атеистами. Здесь главной причиной характера отношений является противоречие. Оно составляет чуть менее трети всех мемов (30 %): например, мем, показывающий критическое мышление атеиста: «Все подвергай сомнению… Кроме эволюции. Это факт». 18 % этих мемов основываются на стереотипах, 15 % на возвышении, 12 % на Библии и факте, 9 % на любви и оставшиеся 3 % на недоверии.

 

Заключение

По результатам анализа 100 мемов христианской группы ВКонтакте структуру мемов можно условно разделить на три типа: текстовые мемы, мемы-изображения и креолизованные (текст с изображением) мемы. Особой популярностью среди молодежи пользуются последние, так как их составляющие помогают лучше передать эмоции и юмористическое послание. Также было отмечено, что структуру текста мемов можно условно разделить на три типа: диалог (34 %), утверждение (29 %) и подпись, поясняющая, что показано на изображении (24 %). Почти все мемы не представляют никакую деноминацию христиан и являются общехристианскими. Помимо этого, исследование показало, что среди христианской молодежи наиболее популярными являются мемы, посвященные Богу, в которых демонстрируется любовь, и высмеиваются потребительское и пренебрежительное отношение. Для построения мемов было использовано 3 основных приема комичности: сравнение, противопоставление и недопонимание. Эмоциональный окрас мемов с атеистами в основном агрессивный, а характер отношений – негативный. А поскольку Библия и любовь вряд ли могли вызвать негативный характер отношений, по результатам данного исследования можно сделать вывод, что данная позиция основывается в большей степени на противоречии (30 %) и стереотипах (18 %). Помимо этого, в небольшом количестве мемов (12 %), посвященных атеистам, присутствуют забота и уважение. В мемах с отношениями между мужчиной и женщиной высмеивается небрежный и пренебрежительный характер отношений, основывающийся на возвышении одной из сторон, а также демонстрируется большое влияние Библии, поскольку она является причиной возникновения того или иного характера отношений между ними (в 42 % мемов). Во многих мемах, посвященных межхристианским отношениям, проявляются уважение и забота, но также высмеивается высокомерность. Высмеивающий характер мемов показывает, что христианская молодежь осознает наличие проблем в отношениях и желает их решения. Однако это не касается отношений с атеистами, поскольку в этих мемах в основном высмеиваются не проблемы отношения к ним, а противоречивость атеистов и их отношение к христианам. Также это исследование подтвердило значимость Библии и для нынешнего поколения, так как 26 % всех мемов построены на ее основании.

 

Список литературы

1. Digital in 2020 // Global Socially-Led Creative Agency – We Are Social. – URL: https://wearesocial.com/digital-2020 (дата обращения: 11.05.2021).

2. Мельников Д. Н. Квазирелигиозное измерение современных массмедиа // Порталус: Научная цифровая библиотека. – URL: https://portalus.ru/modules/religion/rus_readme.php?subaction=showfull&id=1279804782 (дата обращения: 11.05.2021).

3. Луман Н. Реальность массмедиа. – М.: Праксис, 2005. – 256 с.

4. Ingold T. Back to the Future with Writing and Speech // Technology and Language. – 2020. – № 1 (1). – Pp. 37–39. DOI: 10.48417/technolang.2020.01.08.

5. Coeckelbergh M. When Machines Talk: A Brief Analysis of Some Relations between Technology and Language // Technology and Language. – 2020. – № 1 (1). – Pp. 28–33. DOI:10.48417/technolang.2020.01.05.

6. Быльева Д. С. Информационно-коммуникативные технологии и религия: от коммуникации к виртуализации // Научно-технические ведомости СПбГПУ. Гуманитарные и общественные науки. – 2018. – Т. 9. – № 1. – С. 63–71. DOI: 10.18721/JHSS.9107.

7. Розин В. М. Мистические и эзотерические учения и практики в средствах массовой информации // Общественные науки и современность. – 1997. – № 3. – С. 44–54.

8. Юмор Христианина // ВКонтакте. – URL: https://vk.com/christianshumor (дата обращения: 11.05.2021).

9. Куликов Л. В. Психология настроения: – СПб.: СПбГУ, 1997. – 234 с.

 

References

1. Digital in 2020. Available at: https://wearesocial.com/digital-2020 (accessed 11 May 2021).

2. Melnikov D. N. Quasi-Religious Dimension of Modern Mass Media [Kvazireligioznoe izmerenie sovremennykh massmedia]. Available at: http://portalus.ru/modules/religion/rus_readme.php?subaction=showfull&id=1279804782 (accessed 11 May 2021).

3. Luhmann N. The Reality of the Mass Media [Realnost massmedia]. Moscow: Praksis, 2005, 256 p.

4. Ingold T. Back to the Future with Writing and Speech. Technology and Language, 2020, no. 1 (1), pp. 37–39. DOI: 10.48417/technolang.2020.01.08.

5. Coeckelbergh M. When Machines Talk: A Brief Analysis of Some Relations between Technology and Language. Technology and Language, 2020, no. 1 (1), pp. 28–33. DOI: 10.48417/technolang.2020.01.05.

6. Byleva D. S. Information and Communication Technologies and Religion: From Communication to Virtualization [Informatsionno-kommunikativnye tekhnologii i religiya: ot kommunikatsii k virtualizatsii]. Nauchno-tekhnicheskie vedomosti SPbGPU. Gumanitarnye i obschestvennye nauki (St. Petersburg State Polytechnicаl University Journal: Humanities and Social Sciences), 2018, vol. 9, no. 1, pp. 63–71. DOI: 10.18721/JHSS.9107.

7. Rozin V. M. Mystical and Esoteric Teachings and Practices in the Mass media [Misticheskie i ezotericheskie ucheniya i praktiki v sredstvakh massovoy informatsii]. Obschestvennye nauki i sovremennost (Social Sciences and Modernity), 1997, no. 3, pp. 44–54.

8. Humor of a Christian [Yumor Khristianina]. Available at: https://vk.com/christianshumor (accessed 11 May 2021).

9. Kulikov L.V. Psychology of Mood [Psikhologiya nastroeniya]. Saint Petersburg: SPbGU, 1997, 234 p.

 

Ссылка на статью:
Моисеенко И. М. Современная презентация христианства в социальной сети (на основании интернет-мемов) // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2021. – № 2. – С. 34–49. URL: http://fikio.ru/?p=4676.

 

© Моисеенко И. М., 2021

УДК 339; 316.42

 

Ли Шуцюань – Санкт-Петербургский политехнический университет Петра Великого, Институт промышленного менеджмента, экономики и торговли, аспирант, Санкт-Петербург, Россия.

Email: lishuquan@mail.ru

ORCID: 0000-0003-2183-8489

Авторское резюме

Состояние вопроса: Китай – единственная крупная экономика, которая достигла положительного роста ВВП в 2020 году. В условиях глобального экономического спада причины экономического роста Китая стали горячей темой. Благодаря проведенным исследованиям установлено, что экономический рост Китая выиграл от быстрого развития в стране цифровой экономики. Поэтому очень важно изучить факторы успеха и проблемы становления цифровой экономики в стране.

Результаты: За последние годы в строительстве цифровой инфраструктуры Китая был достигнут значительный прогресс, производственная цепочка была реорганизована и модернизирована, а цифровая экономика глубоко интегрирована с реальной экономикой. Развитие цифровой экономики Китая постепенно демонстрирует тенденцию интеграции и платформизации. Цифровая экономика реализует цифровую трансформацию реальной экономики за счет перестройки и интеграции процесса создания стоимости, тем самым стимулируя свое собственное развитие.

Цифровая экономика принесла стране огромные выгоды. С одной стороны, эта экономическая модель выиграла от развития Интернета и больших данных, а с другой стороны, она сама способствовала быстрому развитию Интернета, больших данных и искусственного интеллекта. В результате на китайском рынке появилось большое количество новых отраслей и новых моделей.

Развитие цифровой экономики неотделимо от политических указаний и поддержки со стороны правительства Китая. Это также результат быстрой эволюции цифровой инфраструктуры страны. 5G, большие данные и искусственный интеллект стимулируют укрепление и распространение цифровой экономики, а также способствуют прогрессу национальных технологий.

Методы исследования: В исследовании используются в основном аналитические методы, включая анализ кейсов, сравнительный анализ и контент-анализ.

Выводы: Качественное развитие цифровой экономики Китая неотделимо от ее широкого внедрения в различные сферы общественной жизни. Продвижение и обновление цифровых технологий сыграло важную роль в оптимизации экономической структуры и содействии социальному прогрессу. Правительство Китая придает большое значение цифровому развитию. Оно ясно обозначило стратегию «Цифрового Китая», которая требует ускорения цифрового развития и неукоснительной реализации намеченных планов. Анализ показывает, что цифровая экономика страны быстро развивается и перспективы на будущее очень позитивны.

 

Ключевые слова: цифровая экономика; информация; экономика; ВВП; большие данные.

 

Analysis of the Problems and Success Factors for the Development of China’s Digital Economy

 

Li Shuquan – Peter the Great St. Petersburg Polytechnic University, Institute of Industrial Management, Economics and Trade, postgraduate student, Saint Petersburg, Russia.

Email: lishuquan@mail.ru

Abstract

Background:China is the only major economy to achieve the positive GDP growth in 2020. With the global economic downturn, the causes of China’s economic growth have become a hot topic. Studies have shown that China’s economic growth has benefited from the country’s rapid development of the digital economy. Therefore, it is very important to study the factors of success and the problems of the digital economy formation in the country.

Results: In recent years, significant progress has been made in building China’s digital infrastructure, the production chain has been reorganized and modernized, and the digital economy is deeply integrated with the real economy. The development of China’s digital economy is gradually showing a trend towards integration and platformization. The digital economy realizes the digital transformation of the real economy by restructuring and integrating the value creation process, thereby stimulating its own development.

The digital economy has brought great benefits to the country. On the one hand, it has benefited from the development of the Internet and big data, and on the other hand, it has itself contributed to the rapid development of the Internet, big data and artificial intelligence. As a result, a large number of new industries and new models have entered the Chinese market.

The development of the digital economy is inseparable from policy guidance and support from the Chinese government. It is also the result of the rapid evolution of the country’s digital infrastructure. 5G, big data and artificial intelligence are driving the development and expansion of China’s digital economy as well as promoting its own technologies.

Research methods: The research mainly uses analytical methods, including case study, benchmarking and content analysis.

Conclusion: The qualitative development of China’s digital economy is inseparable from its widespread integration into various spheres of public life. The promotion and renewal of digital technologies have played an important role in optimizing the economic structure and making social progress. The Chinese government attaches great importance to digital development. It has clearly outlined the “Digital China” strategy, which requires the acceleration of digital development and the systematic implementation of the outlined plans. The analysis has shown that the country’s digital economy is developing rapidly and the prospects for the future are very exciting.

 

Keywords: digital economy; information; economy; GDP; big data.

 

Предисловие

В последнее время вследствие широкого использования новых технологий (таких как 5G, большие данные, облачные вычисления и блокчейн) компании, которые сосредоточены только на массовом производстве и традиционных продажах, не могут выдержать конкуренцию и выжить. Информация и данные, собранные в процессе обслуживания, постепенно становятся основным активом предприятий. Экономическая глобализация и прогресс коммуникационных технологий привели современный мир к новому этапу развития – эпохе цифровой экономики. Сбор информации о потребителях в последние годы превратился в общую тенденцию. В настоящее время традиционный потребительский контент постепенно трансформировался в цифровой. В этом процессе компании часто сталкиваются с более высоким уровнем неопределенности и двусмысленности, потому что у них нет полной уверенности и точных прогнозов в отношении новых технологий, новых продуктов и реакции рынка [см.: 1].

 

Цифровые технологии привели к серьезным изменениям и инновациям в структуре затрат, операционной структуре и структуре транзакций. Системы, основанные на информации и данных, постепенно стали основным элементом в корпоративных системах [см.: 2]. Традиционным организациям сложно попасть в цифровую бизнес-среду в качестве независимых лиц [см.: 3]. Цифровая экономика Китая переживает бум, и национальные департаменты на всех уровнях активно продвигают цифровую трансформацию. Таким образом, роль цифровой трансформации китайских предприятий в развитии цифровой экономики также является основным показателем для оценки успешности самой цифровой трансформации.

 

1 Состояние развития цифровой экономики Китая

Согласно предварительным расчетам Национального бюро статистики Китая, ВВП страны в 2020 году составит 101 598,6 млрд юаней (Приблизительно 15,42 трлн долларов США), что на 2,3 % (рисунок 1) больше, чем в предыдущем году [см.: 4]. Согласно сообщению Государственного статистического управления КНР, точная цифра составляет 101,6 трлн юаней (около 15,42 трлн долларов США). В начале января Всемирный банк сделал прогноз, согласно которому в 2020 году экономику планеты ожидает падение на 4,3 %. На этом фоне экономический рост Китая в 2,3 % выглядит поистине фантастическим достижением [см.: 5].

 

image001

Рисунок 1 – ВВП Китая и темпы его роста с 2016 по 2020 годы

 

Цифровая экономика как экономическая концепция представляет собой экономическую форму, в которой люди распознают, выбирают, фильтруют, хранят и используют большие данные для управления быстрым и оптимальным распределением ресурсов и достижения высокого экономического результата. На техническом уровне она включает новые технологии – такие, как большие данные, облачные вычисления, Интернет вещей, блокчейн, искусственный интеллект и коммуникации 5G. На уровне приложений типичными примерами являются «новая розничная торговля» и «новое производство» [6]. Обновляя сетевую инфраструктуру и модернизируя информационные технологии, цифровая экономика осознала растущую способность человека обрабатывать с высоким качеством и большой скоростью огромное количество больших данных. Цифровая экономика способствует трансформации экономической формы от индустриальной экономики к информационной, экономике знаний и экономике мудрости, тем самым снижая стоимость социальных трансакций, повышая эффективность оптимального распределения ресурсов и добавленную стоимость продукции, способствуя стремительному развитию социальной производительности. С другой стороны, развитие новейших технологий обеспечивает экономически отсталым странам технологическую основу для достижения скачкообразного развития. Именно благодаря историческим возможностям, предоставляемым цифровой экономикой, Китай может достичь превосходства во многих областях. Сегодняшний мир переживает самые быстрые, широкие и глубокие изменения в истории человечества. Высокие и новые технологии, представленные информационными технологиями, развиваются семимильными шагами, и конкуренция за всеобъемлющую национальную мощь, характеризующаяся информатизацией и уровнем развития информационной индустрии, становится все более ожесточенной. Глубокое влияние информатизации на экономическое развитие и социальный прогресс вызвало повсеместную обеспокоенность во всех странах мира. И развитые, и развивающиеся страны придают большое значение информатизации и рассматривают ее как стратегическую задачу для экономического и социального развития. Информационная индустрия, созданная цифровой революцией, является стратегической отраслью, а цифровая экономика, порожденная цифровой индустрией, меняет мировую экономическую систему.

 

Согласно существующим данным, масштабы цифровой экономики Китая достигли 4,1 трлн долларов США в 2017 году, увеличившись на 20,3 % в годовом исчислении, а её доля в ВВП достигла 32,9 %, увеличившись на 2,6 процентных пункта в годовом исчислении. По состоянию на 2018 год масштабы цифровой экономики страны достигли 4,73 трлн долларов США при номинальном росте на 20,9 % на сопоставимой основе, что составляет 34,8 % ВВП, а годовой прирост составил 1,9 процентных пункта [см.: 7]. Согласно «Белой книге о развитии цифровой экономики Китая», опубликованной Китайской академией информационных и коммуникационных технологий, цифровая экономика Китая достигла 5,2 трлн долларов США в 2019 году, что составляет 36,2 % ВВП, увеличившись на 1,4 процентных пункта. На сопоставимой основе цифровая экономика Китая выросла на 15,6 % в 2019 году, что выше номинального темпа роста ВВП, составлявшего около 7,85 % за тот же период. Это показывает, что цифровизация стала новой движущей силой экономического развития Китая. Цифровой рост предприятий стал единственным способом соответствовать веяниям времени, реагировать на политические призывы, адаптироваться к отраслевой конкуренции и отвечать на запросы рынка (рисунок 2).

 

image003

Рисунок 2 – Масштаб рынка цифровой экономики Китая в 2005–2019 гг. И его доля в ВВП. Источник данных: Китайская академия информационных и коммуникационных технологий.

 

В будущем с ускорением строительства новой инфраструктуры, дальнейшим развитием технологических инноваций и интегрированных приложений, таких как облачные вычисления, большие данные и искусственный интеллект, цифровая трансформация реальной экономики откроет новый этап своего развития, и масштабы цифровой экономики будут и дальше увеличиваться. По данным Китайской академии информационных и коммуникационных технологий, масштабы цифровой экономики Китая к 2025 году достигнут 10 трлн долларов США, и она станет новой мощной движущей силой для обеспечения качественного экономического роста.

 

2 Общие характеристики прогресса в развитии цифровой экономики Китая

1. Цифровая экономика стремительно развивается, становясь одной из основных движущих сил экономического роста. 24 декабря 2020 года Лу Шань, директор Департамента планирования Министерства промышленности и информационных технологий Китая, заявил на пресс-конференции в Государственной пресс-службе, что в 2019 году масштабы цифровой экономики в стране достигли 35,8 трлн юаней, составляет 36,2 % ВВП, вклад ее в экономический рост превысил 60 % [см.: 8].

 

В контексте усиливающегося давления на китайскую экономическую систему цифровая экономика сохранила быстрые темпы роста как со стороны предложения, так и со стороны спроса, и ее развитие вышло на новый уровень. Масштабы цифровой экономики Китая увеличились с 0,32 трлн долларов США в 2005 году до 5,2 трлн долларов США в 2019 году. При этом доля цифровой экономики в ВВП год от года увеличивается с 14,2 % в 2005 году до 36,2 % в 2019 году. В настоящее время цифровая экономика Китая отстает только от цифровой экономики Соединенных Штатов.

 

2. Ускорение изменения в организации и методах производства. Исследования и разработки предприятий следует ускорить в направлении платформ, сетей и глобализации, перейти от традиционной модели закрытого, независимого и линейного типа к новой модели открытого, совместного и сетевого взаимодействия. Развитие и применение цифровых технологий ускорило процесс трансформации промышленности. Во-первых, китайская промышленность переходит от односторонних НИОКР со стороны предложения к двусторонним НИОКР и проектированию как со стороны предложения, так и со стороны спроса, от индивидуальных и линейных инноваций к платформизации и созданию сетей. Во-вторых, ускоряется переход от традиционных предприятий, ориентированных на производителей, к предприятиям, ориентированным на потребителя, причем некоторые предприятия уже завершили преобразование. Китайские компании начали широко применять новые технологии и новые модели в своих бизнес-операциях и сотрудничать с партнерскими компаниями в целях создания платформ облачных услуг для завершения производства и управления, а также для цифровизации компании. В-третьих, идёт ускорение цифровой трансформации в период кризиса, вызванного пандемией.

 

Распространение COVID-19 в 2020 году создало серьезные угрозы жизни и здоровью людей, а мировая экономика переживает самый серьезный спад со времен Великой депрессии. Китайская экономика также сильно пострадала от COVID-19. В этой ситуации правительство Китая поощряет компании осуществлять цифровую трансформацию с помощью информационных технологий и больших данных. Стремительное развитие цифровой экономики привело к активному созданию новых форм бизнеса, новых моделей и новых отраслей. Цифровая экономика эффективно гарантирует поддержание основной экономической деятельности во время активного периода COVID-19 и эффективно предотвращает неблагоприятное воздействие COVID-19 на экономику и социальную активность. В этот период некоторые компании успешно реализовали цифровую трансформацию, обеспечив прочную основу для развития предприятий в пост-пандемийную эпоху. По состоянию на июнь 2020 года количество получателей онлайн-покупок в Китае увеличилось более чем на 5 % по сравнению с мартом. Количество получателей онлайн-покупок в режиме реального времени достигло 309 млн, что на 44,3 миллиона больше, чем в марте 2020 года, а темпы роста интернет-торговли достигли 16,7 %. В первой половине 2020 года онлайн-покупки в реальном времени стали самым быстрорастущим сектором интернет-экономики в Китае. Число розничных онлайн-пользователей достигло 749 млн, что составляет 79,7 % от общего числа пользователей сети. Национальный рынок интернет-торговли сохраняет позицию номер один в мире в течение семи лет подряд, обеспечивая важную поддержку для формирования новой модели развития [см.: 9].

 

3. Цифровая трансформация китайских предприятий стала разнонаправленной тенденцией. Она включает в себя диверсификацию данных, экологические проекты и интеллектуальное производство [см.: 10].

 

Источники корпоративных данных не ограничиваются традиционными газетами и телевизионными СМИ, информация поступает также от новостных клиентов, коммуникационного программного обеспечения (WeChat и т. д.), информационных платформ (TikTok и т. д.), интернет-платежей и других источников. Корпоративная цифровая экономика – это диверсифицированная тенденция развития. Так, экологическое развитие предприятия имеет двойное значение: во-первых, предприятие следует рыночной экономике и обеспечивает устойчивое развитие своей деятельности. Во-вторых, предприятия соблюдают требования экологии и улучшают свои социальные и экологические преимущества. В ходе развертывания информатизации предприятий их руководители уделяют все больше внимания собственному развитию в области интеллектуального производства и бережливого управления и используют информатизацию для стимулирования цифровой трансформации предприятий. В настоящее время Китай имеет самую большую в мире экономику с полным набором отраслей промышленности. Использование цифровой трансформации для ускорения перехода от производства, ориентированного на традиционные товары, к производству, ориентированному на услуги, не только повысит эффективность производства и добавленную стоимость продукции, но и позволит также стимулировать оптимизацию промышленной структуры и даст возможность найти новые источники роста прибыли [см.: 11].

 

4. Быстрое развитие новых бизнес-форматов, новых моделей и новых отраслей стало новыми точками роста. В условиях цифровой трансформации важно своевременное выявление и внедрение инноваций, обеспечивающих рост ценности продукта или услуги в глазах потенциальных потребителей [см.: 12].

 

С одной стороны, такие технологии, как большие данные, облачные вычисления, мобильный Интернет и Интернет вещей тесно интегрированы с инновациями в бизнес-моделях. С другой стороны, появились новые форматы и инновационные услуги, такие как платформенная экономика, экономика совместного использования и Интернет-финансы. Инновации в бизнес-моделях все больше и больше ускоряются, бизнес-услуги становятся персонализированными, гибкими и общедоступными. Также ускорилась глубокая интеграция обрабатывающей промышленности и сферы услуг.

 

Сервисизация обрабатывающей промышленности Китая постепенно увеличивается, растет спрос на услуги промежуточные – например, производственные, граница между производством и сферой услуг постепенно стирается. Например, Huawei вводит новшества в ИТ-услуги на основе производства, предоставляя при этом аппаратные, сетевые и программные услуги. В то же время цифровые технологии стимулируют проникновение и развитие сферы услуг в обрабатывающей промышленности. Xiaomi запустила индивидуальное производство с компаниями-производителями для создания экологической цепочки Xiaomi. Инновационная связь между обрабатывающей промышленностью и сферой услуг сыграла положительную роль в оптимизации производственного процесса, улучшении бизнес-модели и сокращении затрат.

 

3 Причины быстрого развития цифровой экономики Китая

По данным Всемирного экономического форума (ВЭФ), цифровая экономика пронизывает все аспекты жизни общества, включая характер взаимодействия людей между собой, экономику, навыки, необходимые для организации эффективной работы, и даже процесс принятия политических решений [см.: 13]. В 2012 году команда Booz & Company, всемирно известной консалтинговой организации по вопросам управления, провела анализ и исследования в более чем 150 странах и регионах и обнаружила, что при увеличении уровня цифрового развития стран или регионов на 10 % ВВП на душу населения увеличится на 0,5–0,62 %.

 

1. Значительные достижения в построении цифровой инфраструктуры. В последние годы непрерывное углубление цифрового строительства в Китае способствовало развитию информационной инфраструктуры, интегрированной инфраструктуры и инновационной инфраструктуры, способствовало быстрому росту Интернета вещей и продолжало давать новые сильные импульсы экономике.

 

COVID-19 постоянно увеличивает спрос на оборудование для Интернета вещей в Китае. Согласно статистике Китайской академии информационных и коммуникационных технологий, подключения к Интернету вещей в Китае составляют до 30% мирового рынка; по состоянию на 2020 год масштабы индустрии Интернета вещей в Китае превысили 1,7 трлн юаней. Ожидается, что с постепенной оптимизацией и интеграцией экосистемы Интернета вещей в будущем китайские устройства этого сектора Интернета станут более конкурентоспособными во всем мире.

 

2. Подключенная инфраструктура способствует перестройке производственной цепочки. Хотя COVID-19 поставил, так сказать, мировую экономику на паузу, он не остановил обновление китайской интернет-инфраструктуры. Вместо этого он вызвал интеллектуальную модернизацию обрабатывающей промышленности Китая. В 2020 году высокоскоростная единая цифровая инфраструктура будет играть важную роль в перестройке, оптимизации и обновлении производственной цепочки и цепочки поставок Китая. Согласно «Отчету о развитии Интернета в Китае за 2020 год», по состоянию на конец мая 2020 года оптоволоконная сеть Китая полностью покрыла городские и сельские районы, занимая первое место в мире. При этом на пользователей оптоволокна приходится 93,1 % всех пользователей. В 2019 году общее количество базовых станций 4G в Китае составило 5,44 млн, а потребление трафика данных мобильного доступа в Интернет – 122 млрд ГБ, что является рекордным уровнем в мире. К сентябрю 2020 года количество строящихся базовых станций 5G превысило 480 тысяч (таблица 1). Стабильная, быстрая и доступная цифровая инфраструктура стала залогом устойчивости экономического развития.

 

image005

Таблица 1 – Мировой рейтинг информационной инфраструктуры Китая

 

3. Появляется эффект «ядерного синтеза» цифровой интеграции. Цифровая экономика – это проявление цифровой модернизации реальной экономики. С 2020 года развитие цифровой экономики Китая постепенно демонстрирует тенденцию к интеграции и платформизации. Цифровая экономика позволяет реальной экономике достичь цифровой трансформации, перестраивая и интегрируя процесс создания собственной стоимости, что является своеобразным “созидательным разрушением” традиционных физических отраслей. Цифровая экономика также изменила отношения между физическими отраслями и потребителями, превратив потребителей из пассивных получателей продуктов общественного производства в активных участников. Потребители имеют возможность формулировать свои собственные дифференцированные потребности через цифровую платформу, а производители могут корректировать производственный план в соответствии с этим спросом, чтобы достичь индивидуализации продуктов и услуг, не только повышая дифференциацию своих собственных конкурентных преимуществ, но и лучше удовлетворяя потребности потребителей. Цифровая экономика основана на реальной экономике, и реальная экономика является необходимой средой для того, чтобы цифровая экономика была эффективна. Глубокая интеграция цифровой и реальной экономики – единственный путь, позволяющий экономической системе добиться качественного преобразования.

 

4 Проблемы развития цифровой экономики Китая

В настоящее время цифровая экономика Китая переживает бум. Интернет, большие данные и искусственный интеллект быстро интегрируются в производство и жизнь, быстро появляются новые бизнес-форматы и новые модели. Но стремительно развивающаяся цифровая экономика сталкивается также с многочисленными проблемами.

 

1. В обрабатывающей промышленности отсутствует методология цифровой трансформации. В Китае цифровая трансформация стала лидировать прежде всего в отраслях и на предприятиях, ориентированных на клиента, постепенно переходя к ориентированному на клиента развитию предприятий и проникая в области производства и поставок. Потребности производственных предприятий в цифровой трансформации становятся насущными потребностями. Предприятиям не хватает эффективных данных, инфраструктуры и профессиональных талантов, а организационная структура и корпоративная культура не могут адаптироваться к новой цифровой тенденции. Цифровая трансформация и модернизация сложны, поэтому необходима разработка системной методологии цифровизации.

 

2. Необходимость создания промышленного интернета. Цифровая экономика – это новая концепция. Однако с появлением и развитием потребительского интернета цифровая трансформация предприятий сосредоточена на стороне потребления, а не производства как такового. В целом развитие цифровой экономики Китая еще не сформировало тренда по управлению сверху вниз или мощной платформы для интеграции ресурсов и скоординированного развития. В будущем будет сложно преодолеть внутренние проблемы, упомянутые выше, полагаясь исключительно на спонтанные, спорадические и неэффективные действия предприятий по реализации цифровой трансформации.

 

3. Цифровая безопасность сталкивается с серьезными проблемами. По мере постепенного развития и роста цифровой экономики Китая угрозы безопасности, уязвимости с высоким уровнем риска и сетевые атаки также возрастают. Инфраструктура сталкивается с серьезными угрозами, а финансовый сектор и энергетика стали наиболее уязвимыми областями. По соответствующим данным, всего за три года, с 2011 по 2014, глобальный объем DDoS-атак (распределенная атака отказа в обслуживании) увеличился более чем в 30 раз. Ежегодно в результате различных киберпреступлений и атак мировая экономика теряет до 400 миллиардов долларов США. Развитие Интернета вещей принесло беспрецедентные проблемы сетевой безопасности.

 

5 Предложения по развитию цифровой экономики Китая

Текущий этап – это период больших стратегических возможностей для развития глобальной цифровой экономики. Темпы ее эволюции оказывают серьезное влияние на экономическое развитие Китая. В этих условиях можно сформулировать пять предложений по развитию цифровой экономики страны.

 

1. Ускорить процесс оценки элементов данных. В декабре 2017 года Политбюро Центрального комитета Коммунистической партии Китая провело второе коллективное исследование по реализации национальной стратегии больших данных. Генеральный секретарь Си Цзиньпин указал на необходимость построения цифровой экономики с использованием данных как ключевой элемент. «Мнения Центрального комитета Коммунистической партии Китая и Государственного совета по созданию более полной системы и механизма распределения рыночных факторов производства», опубликованные в 2020 году, в первую очередь рассматривают данные как фактор производства нового типа, предлагая содействовать открытому обмену правительственными данными, повысить ценность социальных ресурсов данных, усилить интеграцию ресурсов данных и защиту безопасности. Необходимо содействовать управлению ценностями на протяжении всего жизненного цикла сбора, маркировки, хранения, передачи, управления и применения данных, преодолевать барьеры данных между различными субъектами и реализовывать интеграцию множества данных, таких как зондирование, контроль, управление и эксплуатация; создавать механизмы сбора и обмена данными для разных субъектов и продвигать внедрение приложений для маркировки и управления данными в различных областях; создать платформы сбора и маркировки данных в Китае и платформы ресурсов данных; ускорить совершенствование рыночной системы цифровой экономики и содействие формированию рынка элементов данных.

 

2. Содействовать цифровой трансформации реальной экономики. Усилить цифровую трансформацию предприятий, направить предприятия реальной экономики к ускорению цифровой модернизации производственного оборудования, углубить цифровое применение производства, управления операциями и рыночными услугами, а также ускорить интеграцию и обмен бизнес-данными. Необходимо помогать предприятиям пользоваться промышленной интернет-платформой, чтобы открыть поток данных и бизнес-поток между потреблением и производством, поставкой и производством, товарами и услугами; развивать новые бизнес-форматы, такие как платформенная экономика, экономика совместного использования и финансирование отраслевых цепочек.

 

3. Сосредоточиться на улучшении основных возможностей отрасли. Прорыв в основных и ключевых технологиях, укрепление фундаментальных исследований, расширение оригинальных инновационных возможностей и стремление оставаться на переднем крае инновационных исследований способствуют получению новых промышленных преимуществ. Необходимо сосредоточиться на таких ключевых областях, как интегральные схемы, базовое программное обеспечение и основное оборудование, а также ускорить устранение недостатков в производственной цепочке основных деталей, основных материалов, передовых базовых технологий.

 

4. Углубление открытого сотрудничества в цифровой экономике. Усиливать координацию политики в области цифровой экономики в разных странах, продвигать пилотные демонстрации сотрудничества в области технологий цифровой экономики, стандартов, регионов и обучения персонала, а также развивать и поддерживать ряд образцовых, ведущих и знаковых проектов международного сотрудничества. Активно участвовать в глобальном инновационном сотрудничестве в области цифровой экономики, укреплять стыковку с Организацией Объединенных Наций, G20, странами БРИКС и другими многосторонними механизмами и форумами цифровой экономики, а также углублять международную взаимную выгоду и взаимовыгодную ситуацию.

 

Государственный советник Китая, министр иностранных дел Ван И заявил в Консультативном комитете Форума международного сотрудничества «Один пояс, один путь» 2020 года, что построение траектории роста «Один пояс, один путь» требует нового импульса в мировой экономике. Цифровой шелковый путь – одно из ключевых направлений следующего этапа совместного строительства «Пояса и пути». В 2020 году трансграничная электронная торговля «Один пояс, один путь» быстро развивалась. За первые три квартала объем трансграничной электронной торговли увеличился на 52,8 % в годовом исчислении, а доля стран маршрута продолжала увеличиваться. Электронная коммерция по Шелковому пути стала новым каналом, новым контентом и новым ярким дрстижением для экономического и торгового сотрудничества между Китаем и странами «пояса и пути» и другими дружественными странами [см.: 14].

 

5. Укрепление возможностей управления цифровой экономикой. В первой половине 2020 года, когда Государственное управление интернет-информации Китая, Министерство промышленности и информационных технологий и другие соответствующие ведомства продолжали принимать меры по целому ряду вопросов кибербезопасности, китайская среда кибербезопасности продемонстрировала тенденцию к постоянному улучшению. Через Гражданский кодекс Китайской Народной Республики, Закон о защите данных Китайской Народной Республики (проект) и другие соответствующие законы и нормативные акты постепенно продвигалась идея цифрового управления; вокруг правительства, социальной мульти-системы управления ускоряется процесс цифровизации; создание национальной платформы онлайн-государственных услуг достигло выдающихся результатов. Правовая система кибербезопасности Китая продолжает совершенствоваться, обеспечивая здоровое развитие цифровой экономики [см.: 15].

 

Заключение

Качественное развитие цифровой экономики Китая неотделимо от интеграции цифровой экономики и всех других сфер жизни. Продвижение и обновление цифровых технологий сыграли важную роль в оптимизации экономической структуры и содействии социальному прогрессу, но существует явление нескоординированного развития в разных регионах или различных отраслях. Стоит отметить, что быстрое развитие цифровой экономики Китая основано на построении цифровой инфраструктуры и достижениях в области информационных технологий. Поэтому необходимыми гарантиями развития цифровой экономики являются расширение строительства цифровой инфраструктуры, ускорение модернизации цифровых технологий и усиление подготовки специалистов в этой области.

 

Правительство Китая придает большое значение развитию цифровизации. Оно последовательно проводит стратегию цифрового Китая, требует ускорения цифрового развития и систематически его контролирует: активно развивает цифровую экономику и создает цифровую индустрию, конкурентоспособную на международном уровне. Усилить построение «цифрового общества», улучшить качество государственных услуг и повысить уровень социального управления; усилить построение цифрового правительства и всесторонне повысить эффективность государственного управления – таковы первоочередные задачи.

 

Тенденция цифрового экономического развития Китая показывает, что развитие цифровой экономики в стране находится на подъеме, и перспективы на будущее очень позитивны.

 

Список литературы

1. Matt C., Hess T., Benlian A. Digital Transformation Strategies // Business & Information Systems Engineering. – 2015. – № 57(5). – Pp. 339–343. DOI: 10.1007/s12599-015-0401-5.

2. Saldanha T. Why Digital Transformations Fail: The Surprising Disciplines of How to Take Off and Stay Ahead. – OaklandCA: Berrett-Koehler Publisher, 2019. – 218 p.

3. Jacobides M. G., Cennamo C., Gawer A. Towards a Theory of Ecosystems // Strategic Management Journal. – 2018. – № 39 (8). – Pp. 2255–2276. DOI: 10.1002/smj.2904.

4. 中华人民共和国2020年国民经济和社会发展统计公报 // National Bureau of Statistics: 国家统计局. – URL: http://www.stats.gov.cn/tjsj/zxfb/202102/t20210227_1814154.html (дата обращения 28.02.2021).

5. Рост ВВП Китая превзошел все ожидания // Российская газета. – URL: https://rg.ru/2021/01/20/rost-vvp-kitaia-prevzoshel-vse-ozhidaniia.html (дата обращения: 28.02.2021).

6. 杜睿云, 王宝义。 新零售:研究述评及展望 // 企业经济. – 2020. – № 39 (08). – С. 128–135. DOI: 10.13529/j.cnki.enterprise.economy.2020.08.016.

7. 彭非, 袁卫, 吴翌琳。中国发展报告 2019: Studies on China’s Development Index. – 北京: 中国人民大学出版社, 2020. – 242 с.

8. 2019年数字经济对经济增长贡献率达60%以上 // Baidu: 百家号. – URL: https://baijiahao.baidu.com/s?id=1686931885240536651 (дата обращения 28.02.2021).

9. CNNIC发布第46次《中国互联网络发展状况统计报告》 // ChinaInternetNetworkInformationCenter: 中國互聯網絡信息中心. – URL: http://cnnic.cn/gywm/xwzx/rdxw/202009/t20200929_71255.htm (дата обращения 28.02.2021).

10. 2020年中国数据驱动型企业成长路径研究报告 // iResearch: 报告_艾瑞网. – URL: http://report.iresearch.cn/report/202007/3621.shtml (дата обращения 28.02.2021).

11. Dogcher Chen. TalkingData:多点化、场景化、智能化成为企业数字化转型3个趋势 // 360doc个人图书馆. – URL: http://www.360doc.com/content/19/1207/13/31667578_878051558.shtml (дата обращения 28.02.2021).

12. Яненко М. Б., Яненко М. Е. Маркетинговые инновации в экономике знаний: современное состояние, проблемы и перспективы развития // Технико-технологические проблемы сервиса. – 2015 – № 2 (32). – C. 88–95.

13. Цифровая экономика – новая парадигма ускоренного экономического развития // Евразийская организация экономического сотрудничества. – URL: https://eurasianeconomic.org/1001/2018/06/29/document4042.phtml (дата обращения 28.02.2021).

14. 数字经济为一带一路添翼 // Baidu: 百家号. – URL: https://baijiahao.baidu.com/s?id=1687400246577568477 (дата обращения 28.02.2021).

15. 2020年中国数字经济发展报告 // Research Report – Market Research Reports & Industry Analysis for China: 前瞻产业研究院. – URL: https://bg.qianzhan.com/report/detail/2008191709558723.html (дата обращения 28.02.2021).

 

References

1. Matt C., Hess T., Benlian A. Digital Transformation Strategies. Business & Information Systems Engineering, 2015, no. 57(5), pp. 339–343. DOI: 10.1007/s12599-015-0401-5.

2. Saldanha T. Why Digital Transformations Fail: The Surprising Disciplines of How to Take Off and Stay Ahead. Oakland CA: Berrett-Koehler Publisher, 2019, 218 p.

3. Jacobides M. G., Cennamo C., Gawer A. Towards a Theory of Ecosystems. Strategic Management Journal, 2018, no. 39 (8), pp. 2255–2276. DOI: 10.1002/smj.2904.

4. Statistical Communiqué of the People’s Republic of China on National Economic and Social Development in 2020 [Zhōng huá rén mín gòng hé guó 2020 nián guó mín jīng jì hé shè huì fā zhǎn tǒng jì gōng bào]. Available at: http://www.stats.gov.cn/tjsj/zxfb/202102/t20210227_1814154.html (accessed 28.02.2021).

5. China’s GDP Growth Has Surpassed All Expectations [Rost VVP Kitaya prevzoshel vse ozhidaniya]. Available at: https://rg.ru/2021/01/20/rost-vvp-kitaia-prevzoshel-vse-ozhidaniia.html (accessed 28.02.2021).

6. Du Ruiyun, Wang Baoi. New Retail: An Overview of Research and Prospects [Xīn líng shòu: yán jiū shù píng jí zhǎn wàng]. Qǐ yè jīng jì (Corporate Economics), 2020, no. 39 (08), pp. 128–135. DOI: 10.13529/j.cnki.enterprise.economy.2020.08.016.

7. Peng Fei, Yuan Wei, Wu Yilin. China Development Report 2019: Studies on China’s Development Index [Zhōng guó fā zhǎn bào gào 2019]. Beijing: ChinaRenminUniversity Press, 2020, 242 p.

8. In 2019, the Contribution of the Digital Economy to Economic Growth Reached More Than 60% [2019 nián shù zì jīng jì duì jīng jì zēng cháng gòng xiàn shuài dá 60 % yǐ shàng]. Available at: https://baijiahao.baidu.com/s?id=1686931885240536651 (accessed 28.02.2021).

9. CNNIC Has Published the 46th Statistical Report on the State of Internet Development in China [CNNIC fā bù dì 46 cì “Zhōng guó hù lián wǎng luò fā zhǎn zhuàng kuàng tǒng jì bào gào”]. Available at: http://cnnic.cn/gywm/xwzx/rdxw/202009/t20200929_71255.htm (accessed 28.02.2021).

10. Report on the Study of the Growth Trajectory of China’s Enterprises, Based on Data [2020 nián zhōng guó shù jù qū dòng xíng qǐ yè chéng cháng lù jìng yán jiū bào gào]. Available at: http://report.iresearch.cn/report/202007/3621.shtml (accessed 28.02.2021).

11. Dogcher Chen. TalkingData: Multi-PointMode, Scenes and Intelligence Have Become Three Trends in the Digital Transformation of the Enterprise [TalkingData: duō diǎn huà, cháng jǐng huà, zhì néng huà chéng wéi qǐ yè shù zì huà zhuǎn xíng 3 gè qū shì]. Available at: http://www.360doc.com/content/19/1207/13/31667578_878051558.shtml (accessed 28.02.2021).

12. Yanenko M. B., Yanenko M. E. Marketing Innovations in the Knowledge Economy: Current Status, Problems and Prospects of Development [Marketingovye innovatsii v ekonomike znaniy: sovremennoe sostoyanie, problemy i perspektivy razvitiya]. Tekhniko-tekhnologicheskie problemy servisa (Technical and Technological Problems of Service), 2015, no. 2 (32), pp. 88–95.

13. Digital Economy – a New Paradigm of Accelerated Economic Development [Tsifrovaya ekonomika – novaya paradigma uskorennogo ekonomicheskogo razvitiya]. Available at: https://eurasianeconomic.org/1001/2018/06/29/document4042.phtml (accessed 28.02.2021).

14. Digital Economy Adds a Wing to the Belt and Path [Shù zì jīng jì wéi yī dài yī lù tiān yì]. Available at: https://baijiahao.baidu.com/s?id=1687400246577568477 (accessed 28.02.2021).

15. China Digital Economic Development Report 2020 [2020 nián zhōng guó shù zì jīng jì fā zhǎn bào gào]. Available at: https://bg.qianzhan.com/report/detail/2008191709558723.html (accessed 28.02.2021).

 
Ссылка на статью:
Ли Шуцюань. Анализ проблем и факторов успеха развития цифровой экономики Китая // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2021. – № 1. – С. 55–70. URL: http://fikio.ru/?p=4339.

 
© Ли Шуцюань, 2021

УДК 172

 

Арефьев Михаил Анатольевич – Санкт-Петербургский государственный аграрный университет, заведующий кафедрой философии и культурологии, доктор философских наук, профессор, Санкт-Петербург, Россия.

Email: ant-daga@mail.ru

SPIN: 9986-1955

Клешнева Любовь Ильинична – Санкт-Петербургский государственный аграрный университет, аспирант кафедры философии и культурологии, Санкт-Петербург, Россия.

Email: uliunuchna@mail.ru

SPIN: 8007-8740

Авторское резюме

Состояние вопроса: Социокультурная практика информационного общества вызвала к жизни такой социальный институт, как волонтёрство. В современном обществе волонтёрство решает ряд задач: осуществление помощи нуждающимся, поддержка лиц, находящихся в затруднительном положении, что в наибольшей степени проявилось в эпоху пандемии.

Результаты: Двадцать первый век в современной России вызвал к жизни феномен волонтёрства как проявление многовековой традиции реализации альтруистического чувства в человеческом сообществе. Функционально это поддерживает лучшие духовные качества личности: солидарность, сочувствие, сопереживание.

Область применения результатов: Результаты исследования могут быть использованы для преподавания курса философии, разделов «Социальная философия» и «Этика». С практической точки зрения выводы могут быть использованы при подготовке студентов к социальной работе.

Методы исследования: В статье применены философские и общенаучные методы, в том числе используется системный подход, метод культурно-сравнительного анализа. Ведущим является методология социально-философского исследования.

Выводы: Волонтёрство – это феномен социальной активности, один из показателей развития гражданского общества. Коммуникационные аспекты социального бытия человека как явление информационного общества выступают движущей силой волонтёрского движения.

 

Ключевые слова: волонтёрство; информационное общество; коммуникации; высшие духовные ценности; общественные функции волонтёрского движения.

 

Volunteering as an Emerging Social and Cultural Institution of Information Society

 

Arefiev Mikhail Anatolyevich – Saint Petersburg State Agrarian University, Head of the Department of Philosophy and Cultural Studies, Doctor of Philosophy, Professor, Saint Petersburg, Russia.

Email: ant-daga@mail.ru

Kleshneva Lyubov Ilinichna – Saint Petersburg State Agrarian University, postgraduate student of the Department of Philosophy and Cultural Studies, Saint Petersburg, Russia.

Email: uliunuchna@mail.ru

Abstract

Background: The sociocultural practice of our time has given rise to such a social institution as volunteering. In modern society, volunteering solves a number of tasks: providing assistance to those in need, supporting people in difficult situations, which is so evident in the era of the pandemic.

Results: The twenty-first century in modern Russia has brought to life the phenomenon of volunteering as a manifestation of the centuries-old tradition of expressing altruistic feelings in the human community. Functionally, this phenomenon maintains the best spiritual qualities of the individual: solidarity, sympathy, empathy.

Implications: The research results can be used in teaching philosophy, social philosophy and ethics. From a practical point of view, the findings can be useful in training students for social work.

Research methods: The article uses philosophical and general scientific methods, including a systematic approach, the method of cultural and comparative analysis. The leading one is the methodology of social and philosophical research.

Conclusion: Voluntary work is a manifestation of social activity, one of the indicators of civil society development. The communication aspects of human social life as a phenomenon of information society are the driving force of the volunteer movement.

 

Keywords: volunteering; information society; communications; higher spiritual values; social functions of the volunteer movement.

 

Понятие «социокультурный институт» – одно из самых востребованных сегодня в социальной философии, философии культуры и социологии. «Институт», «институционализация», «институция» – эти близкие по смыслу термины, тем не менее, несут различную содержательную нагрузку. Понятие «институт» чаще всего определяется как устойчивая форма совместной деятельности людей по использованию общественных ресурсов для удовлетворения материальных и духовных потребностей человека и социума. Петербургский социальный философ А. Г. Давыденкова определяет социальный институт как «специфическое социальное образование, призванное обеспечить воспроизводство общественных отношений, надёжность и регулярность удовлетворения основных потребностей общества и человека. Благодаря социальным институтам в обществе достигается стабильность, предсказуемость поведения людей, устойчивость их социальных связей» [7, с. 34].

 

Уральские исследователи Т. С. Васильева и В. В. Орлов характеризовали институт по преимуществу как социальное учреждение следующими словами: «Право родственно морали и возникает из нравственных взглядов и норм с появлением классов и государства. Определённая часть нравственного сознания и норм “ужесточается” и формализуется, превращаясь в явления права. В отличие от морали, право имеет своё учреждение, или институт, – государство» [4, с. 274]. Поскольку социальный институт выступает как сложная конструкция, то в её основе заложены нормативные связи, которые соединяют типы поведения с культурными стандартами. Поэтому в социальной философии под институтом понимается совокупность лиц, учреждений, осуществляющих конкретные общественные функции по установленным определённым образом правилам.

 

Несколько иначе социальный институт характеризуется в социологической литературе. В качестве примера можно взять его определение из Российской социологической энциклопедии: это «относительно устойчивые типы и формы социальной практики, посредством которых организуется общественная жизнь, обеспечивается устойчивость связей и отношений в рамках социальной организации общества» [8]. Здесь акцент делается на различные формы социальной практики, поэтому деятельность социальных институтов определяется, во-первых, набором специфических социальных норм и предписаний, регулирующих соответствующие типы поведения; во-вторых, интеграцией их в социально-политическую идеологию и ценностную структуру общества; в-третьих, наличием материальных средств и условий, обеспечивающих успешное выполнение нормативных предписаний и осуществление социального контроля. Данное понимание содержательной стороны социального института позволяет нам выявить специфику, организационные особенности такого становящегося института российского гражданского общества, как волонтёрство.

 

Термин «институционализация» связан с юридическим понятием «институция», что говорит о таком процессе, как социализационное закрепление институтов. Завершением процесса институционализации является формирование нового вида социальной деятельности или появление нового культурного института. В философии образования институционализация используется для выявления специфики познавательных процессов. В этом контексте мы можем привести высказывание академика РАЕН А. О. Бороноева о процессе институционализации социологии как научной дисциплины в нашей стране. Он пишет: «В развитии социологии и социологического образования в России Санкт-Петербургский университет на всех этапах занимает особое место. Не будет преувеличением, если скажем, что институционализация отечественной социологии во многом проходила в этом университете. Здесь работали и создавали свои труды Н. И. Кареев, Н. М. Коркунов, А. С. Лаппо-Данилевский, М. И. Туган-Барановский, Л. И. Петражицкий, П. А. Сорокин, К. М. Тахтарёв, Н. А. Гредескул и др.» [2, с. 16]. Для нас в данной статье институционализация связана с процессом появления и становления волонтерского движения как одного из видов социальной активности.

 

Социальное бытие современной России напрямую связано с проблемами мирового масштаба, вызванными пандемией коронавируса. Эпидемия стала мощным импульсом для развития добровольческого движения волонтёров. Хотя, если мы обратимся к истории этого вопроса, то для нашей страны прообразом волонтёрства было формирование движения стройотрядов. Молодёжно-студенческие стройотряды были обязательным элементом быта и проявлением социальной активности советских студентов. Социальные философы пишут: «Если в советское время одним из важнейших социальных институтов, способствующих социализации молодёжи, и в первую очередь студенчества, было стройотрядовское движение, то сегодня на смену ему пришло волонтёрство» [13, с. 214].

 

Особенностью стройотрядовского движения была его иерархичность, вертикаль руководства от всесоюзного масштаба (Центральный штаб стройотрядов при ЦК ВЛКСМ) до штабов вузовского или техникумовского уровня. Волонтёрство в этом плане отличается большей стихийностью, самодеятельностью и самостоятельностью. Хотя после указа 2017 года Президента В. В. Путина «О Дне добровольца (волонтера)» [см.: 14], официоз и формальная сторона стали набирать силу. Показателем формализации отношения к движению стали многочисленные инструкции на тему «Как стать волонтёром?» Сегодня функционируют различные центры поддержки волонтерства (по сути дела идёт коммерциализация движения), создана единая информационная система добровольчества, проводятся обучающие курсы и конкурсы и т. д. По нашему запросу на сегодня нашлось 19 миллионов результатов (то есть материалов) в Интернете, посвященных волонтёрскому движению в России, а под ними, как правило, рубрикации: показать только коммерческие предложения, разместить рекламу и пр.

 

Несмотря на отдельные попытки использовать обращение к волонтёрству в асоциальных, с нашей точки зрения, целях, мы настаиваем на позитивном восприятии этого феномена. Волонтёрство как проявление социальной активности с акцентом на экономическую составляющую основательно проанализировано профессором Кубанского государственного технологического университета М. Б. Щепакиным с соавторами [см.: 15]. Ими была проведена исследовательская работа по анализу различных способов определения содержания волонтёрской деятельности. В исследовании была поставлена задача определения самого понятия и сущностных характеристик волонтёрства. Во-первых, со ссылкой на словарь-справочник по социальной работе дано определение волонтёрства как широкого круга деятельности, включая традиционные формы взаимопомощи и самопомощи, официальное предоставление услуг и другие формы гражданского участия, которые осуществляются добровольно на благо широкой общественности без расчёта на денежное вознаграждение [см.: 6]. Во-вторых, подчёркнуто, что эта неоплачиваемая, сознательная, добровольная деятельность на благо других основана на идеях бескорыстного служения гуманным идеалам человечества и не преследует целей извлечения прибыли, получения оплаты или карьерного роста. В-третьих, отмечается, что в основе волонтёрского движения лежит старый, веками наработанный принцип: хочешь почувствовать себя человеком – помоги другому (одна из формулировок «золотого» правила морали). В-четвертых, для усиления значимости третьего пункта сделана ссылка на работу Джесси Рассел: «Волонтёры не получают зарплату не потому что они бесполезны, а потому что они бесценны» [11, с. 115]. Всё же нам в большей степени импонирует определение волонтёрского движения, данное московским социологом В. А. Сушко (МГУ им. М. В. Ломоносова), которая пишет: «Волонтёрство традиционно определяется как форма гражданского участия, которое обычно осуществляется добровольно на благо широкой общественности… Особое распространение альтруистическая помощь получает посредством социальных сетей» [12, с. 43.]. Акцентуация на альтруистической составляющей волонтёрства имеет давнюю традицию в отечественной социально-философской мысли [см.: 1].

 

В качестве институционально закреплённой практики волонтёрство выполняет следующие функции: во-первых, экономическую, поскольку оно является одним из социальных ресурсов; во-вторых, социализирующую, в результате осуществления которой волонтёр устанавливает качественно новые социальные связи, приобщается к миру высших духовных ценностей (альтруизм, взаимопомощь, солидарность, справедливость и др.); в-третьих, досуговую (участие волонтёров в культурных мероприятиях – например, студенты Санкт-Петербургского института искусства и культуры традиционно участвуют как волонтёры в мероприятии «Ночь музеев»); в-четвёртых, воспитательную – в приобретении опыта личностного общения и т. д.

 

Сегодня значительную роль в организации волонтёрского движения играют социальные сети, актуальность которых особенно возросла в условиях пандемии. В исследовательской литературе появился даже термин «сетевая гражданская активность» [см.: 9; 10]. Социальные сети – это множество Интернет-сообществ (Facebook, MySpace, Twitter, «ВКонтакте», «Одноклассники» и др.). Их появление связано с созданием определённых технологий, которые способны к проверке и передаче информации. Кроме регистрации в рамках той или иной сети каждому пользователю выделяется отдельное личное пространство (для текстовой информации, фото, аудио- и видеофайлов). У пользователей социальных сетей появилась возможность соорганизовываться по интересам, публично обсуждать интересующие их вопросы и принимать коллективное решение. Функция общения таким образом становится ведущей для пользователей социальными сетями. В качестве примера можно привести данные по опросу самарских студентов (Самарский национальный исследовательский университет имени академика С. П. Королёва, 110 человек, имеющих опыт волонтёрства): «Обращение к ресурсам Интернета позволило опрошенным решить следующие задачи:

– получить информацию – 93,5 % опрошенных;

– найти единомышленников – 88,7 %;

– передать информацию – 79 %;

– уточнить информацию – 59,6 %;

– поблагодарить – 43 %;

– разместить информацию в качестве рекламы – 24,1 %;

– выяснить личные отношения – 1,6 %» [3, с. 281].

 

Ответы свидетельствуют, что Интернет работает как средство решения задач информационного характера. Это показывает, что российская молодёжь, а студенческая – особенно, позитивно относится к становящемуся в России постиндустриальному (информационному) обществу.

 

В научной литературе, посвященной выявлению сущностных характеристик информационного общества, существует великое множество публикаций. Мы присоединяемся к суждению В. С. Гриценко, которая характеризует этот тип социального бытия следующими словами: «Во второй половине ХХ века передовые страны вступают в новую стадию развития, названную постиндустриальным (информационным) обществом. Мы будем пользоваться этими терминами как синонимами… Исследователи определяют этот этап развития также как «информационное общество», «постбуржуазное общество», «посткапиталистический строй», «постпредпринимательское общество», «поздний капитализм», «общество знаний». Интересен шведский термин (К-общество), выражающий три аспекта нового общества: знание, компетенция и коммуникация» [5, с. 84]. Отметим в заключение, что коммуникации как явление информационного общества выступают движущей силой волонтёрского движения, зиждущегося на взаимной помощи и поддержке, с одной стороны, и необходимости осуществления витальной жизненной потребности в общении (коммуникации) – с другой.

 

Список литературы

1. Арефьев М. А., Давыденкова А. Г. Принцип взаимопомощи русского анархоколлективизма как базисная ценность отечественного кооперативного движения // Сборник материалов XV Свято-Троицких ежегодных международных академических чтений в Санкт-Петербурге. 27–30 мая 2015 г. / Отв. ред. Д. В. Шмонин. – СПб.: РХГА, 2015. – С. 266–268.

2. Бороноев А. О. Социология и социологическое образование в Санкт-Петербургском государственном университете: К 25-летию факультета социологии. – СПб.: Издательство Санкт-Петербургского государственного университета, 2014. – 263 с.

3. Вандышева Л. В. Особенности интернет-общения волонтёров // Азимут научных исследований: педагогика и психология. – 2016. – № 2(15). – С. 280–282.

4. Васильева Т. С., Орлов В. В. Социальная философия: Учебное пособие. – 4-е изд., перераб. и доп. – Пермь: Издательство Пермского государственного университета, 2007. – 340 с.

5. Гриценко В. С. Труд в постиндустриальном обществе. – Пермь: Издательство Пермского национального исследовательского политехнического университета, 2013. – 210 с.

6. Гулина М. А. Волонтёрство // Словарь-справочник по социальной работе. – СПб.: Питер, 2008. – 395 с.

7. Давыденкова А. Г. Философия личности и культурно-институциональные процессы. – СПб.: ЛГУ имени А. С. Пушкина, 2005. – 220 с.

8. Институт социальный // Российская социологическая энциклопедия. – URL: http://www.вокабула.рф/словари/социологический-словарь/институт-социальный (дата обращения 01.03.2021).

9. Мартьянов Д. С. Социологическое исследование политического сознания интернет-пользователей // Вестник Ленинградского государственного университета имени А. С. Пушкина. – 2013. – Т. 2. – № 1. – С. 195–203.

10. Соколов А. В. Сетевая гражданская активность в современной России // Вестник Костромского государственного университета имени Н. А. Некрасова. – 2013. – № 6. – С. 159–161.

11. Рассел Д. Волонтёрство. – М.: Дело, 2013. – 170 с.

12. Сушко В. А. Проявление волонтёрства в современном российском обществе // Теория и практика общественного развития. – 2017. – № 11. – С. 43–46.

13. Туфанов А. О. Вишняков М. А. Волонтёрское движение как показатель общественной самоорганизации: философские и социально-этические аспекты // Философия науки: история и современность: монография / под ред. И. Д. Осипова, С. Н. Погодина. – СПб.: ПОЛИТЕХ-ПРЕСС, 2020. – С. 208–219.

14. Указ Президента Российской Федерации от 27.11.2017 г. № 572 О Дне добровольца (волонтера). – URL: http://www.kremlin.ru/acts/bank/42521 (дата обращения 01.03.2021).

15. Щепкин М. Б., Михайлова В. М., Повесткина А. А. Волонтёрство в обеспечении роста социальной ответственности бизнеса // Sciences of Europe. – 2017. – № 13. – С. 82–87.

 

References

1. Arefev M. A., Davydenkova A. G. The Principle of Mutual Assistance of Russian Anarcho Collectivism as the Basic Value of the Domestic Cooperative Movement [Printsip vzaimopomoschi russkogo anarkhokollektivizma kak bazisnaya tsennost otechestvennogo kooperativnogo dvizheniya]. Sbornik materialov XV Svyato-Troitskikh ezhegodnykh mezhdunarodnykh akademicheskikh chteniy v Sankt-Peterburge, 27–30 Maya 2015 goda (Collected Materials of the XV Holy Trinity Annual International Academic Readings in St. Petersburg, 27–30 May 2015). Saint Petersburg: RKhGA, 2015, pp. 266–268.

2. Boronoev A. O. Sociology and Sociological Education at St. Petersburg State University: On the 25th Anniversary of the Faculty of Sociology [Sotsiologiya i sotsiologicheskoe obrazovanie v Sankt-Peterburgskom gosudarstvennom universitete: K 25-letiyu fakulteta sotsiologii]. Saint Petersburg: Izdatelstvo Sankt-Peterburgskogo gosudarstvennogo universiteta, 2014, 263 p.

3. Vandysheva L. V. Features of Internet Communication of Volunteers [Osobennosti internet-obscheniya volonterov]. Azimut nauchnykh issledovaniy: pedagogika i psikhologiya (Azimuth of Scientific Research: Pedagogy and Psychology), 2016, no. 2 (15), pp. 280–282.

4. Vasileva T. S., Orlov V. V. Social Philosophy [Sotsialnaya filosofiya]. Perm: Izdatelstvo Permskogo gosudarstvennogo universiteta, 2007, 340 p.

5. Gritsenko V. S. Labor in a Post-Industrial Society [Trud v postindustrialnom obschestve]. Perm: Izdatelstvo Permskogo natsionalnogo issledovatelskogo politekhnicheskogo universiteta, 2013, 210 p.

6. Gulina M. A. Volunteering [Volonterstvo]. Slovar-spravochnik po sotsialnoy rabote (Dictionary-Guide to Social Work). Saint Petersburg: Piter, 2008, 395 p.

7. Davydenkova A. G. Philosophy of Personality and Cultural and Institutional Processes [Filosofiya lichnosti i kulturno-institutsionalnye protsessy]. Saint Peterburg: LGU imeni A. S. Pushkina, 2005, 220 p.

8. Social Institute [Institut sotsialnyy]. Available at: http://www.вокабула.рф/словари/социологический-словарь/институт-социальный (accessed 01 Marth 2021).

9. Martyanov D. S. A Sociological Study of the Political Consciousness of Internet Users [Sotsiologicheskoe issledovanie politicheskogo soznaniya internet-polzovateley]. Vestnik Leningradskogo gosudarstvennogo universiteta imeni A. S. Pushkina (The Bulletin of Leningrad State University named after Alexander Pushkin), 2013, vol. 2, no. 1, pp. 195–203.

10. Sokolov A. V. Network Civil Activity in Modern Russia [Setevaya grazhdanskaya aktivnost v sovremennoy Rossii]. Vestnik Kostromskogo gosudarstvennogo universiteta imeni N. A. Nekrasova (Bulletin of KostromaStateUniversity named after N. A. Nekrasov), 2013, no. 6, pp. 159–161.

11. Rassel D. Volunteering [Volonterstvo]. Moscow: Delo, 2013, 170 p.

12. Sushko V. A. The Manifestation of Volunteerism in Modern Russian Society [Proyavlenie volonterstva v sovremennom rossiyskom obschestve]. Teoriya i praktika obschestvennogo razvitiya (Theory and Practice of Social Development), 2017, no. 11. pp. 43–46.

13. Tufanov A. O. Vishnyakov M. A. The Volunteer Movement as an Indicator of Social Self-Organization: Philosophical and Socio-Ethical Aspects [Volonterskoe dvizhenie kak pokazatel obschestvennoy samoorganizatsii: filosofskie i sotsialno-eticheskie aspekty]. Filosofiya nauki: istoriya i sovremennost (Philosophy of Science: History and Modernity). Saint Petersburg: POLITEKh-PRESS, 2020, pp. 208–219.

14. Decree of the President of the Russian Federation no. 572 of 27.11.2017 On the Day of the Volunteer (Volunteer) [Ukaz Prezidenta Rossiyskoy Federatsii ot 27.11.2017 g. no. 572 O Dne dobrovoltsa (volontera)]. Available at: http://www.kremlin.ru/acts/bank/42521 (accessed 01 March 2021).

15. Schepkin M. B., Mikhaylova V. M., Povestkina A. A. Volunteerism in Ensuring the Growth of Social Responsibility of Business [Volonterstvo v obespechenii rosta sotsialnoy otvetstvennosti biznesa]. Sciences of Europe, 2017, no. 13, pp. 82–87.

 
Ссылка на статью:
Арефьев М. А., Клешнёва Л. И. Волонтёрство как формирующийся социальный и культурный институт информационного общества // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2021. – № 1. – С. 71–79. URL: http://fikio.ru/?p=4314.

 
© М. А. Арефьев, Л. И. Клешнёва, 2021

УДК 327

 

Сирота Наум Михайлович Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения, профессор кафедры истории и философии, доктор политических наук, профессор, Санкт-Петербург, Россия.

Email: sirotanm@mail.ru

SPIN: 7312-5333

Мохоров Геннадий Анатольевич – Военная академия связи имени Маршала Советского Союза С. М. Буденного, профессор кафедры гуманитарных и социально-экономических дисциплин, доктор исторических наук, профессор, Санкт-Петербург, Россия.

Email: g.mohorov@gmail.com

SPIN: 6726-9623

Хомелева Рамона Александровна – Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения, профессор кафедры истории и философии, доктор философских наук, профессор, Санкт-Петербург, Россия.

Email: homeleva@yandex.ru

SPIN: 6693-0424

Авторское резюме

Состояние вопроса: В теории международных отношений остаются мало исследованными формирование «новой нормальности» глобальной миросистемы, эволюция функционирующего мироустройства в полицентрический миропорядок и адаптация России к этому процессу.

Результаты: В складывающейся международно-политической ситуации перспективы России в глобальном соперничестве в существенной степени зависят от обретения постсоветской национально-государственной идентичности и использования инструментария «умной» внешней политики. Жесткий внешнеполитический курс способен деградировать и стать фактором отвлечения общества от задач национального возрождения, подрыва его потенциала, как это произошло с СССР.

Область применения результатов: Предложенный подход отражает авторскую позицию по вопросу о наиболее продуктивных направлениях геостратегии России в долгосрочной перспективе, позволяющих усилить ее влияние на международные процессы.

Выводы:

1. При нынешних технико-экономических возможностях России стратегический выбор в пользу присоединения к одному из основных акторов мировой политики (США, Евросоюз, Китай) означал бы ту или иную форму её зависимости и подчинения.

2. Оптимальная стратегия России видится в маневрировании, сочетающем взаимодействие с западным (евроатлантическим) сообществом, включая элементы экономической интеграции, с использованием для своего развития потенциала государств азиатско-тихоокеанского региона (АТР).

 

Ключевые слова: «новая нормальность»; полицентрический миропорядок; глобальное управление; национально-государственная идентичность России; «умная» внешняя политика.

 

Russia in the “New Normality” of the Global World System

 

Sirota Naum Mikhailovich – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Professor of the Department of History and Philosophy, Doctor of Political Sciences, Saint Petersburg, Russia.

Email: sirotanm@mail.ru

Mokhorov Gennady Anatolyevich – Military Academy of Communications named after Marshal of the Soviet Union S. M. Budyonny, Professor of the Department of Humanities and Socio-Economic Disciplines, Doctor of Letters, Saint Petersburg, Russia.

Email: g.mohorov@gmail.com

Khomeleva Ramona Aleksandrovna – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Professor of the Department of History and Philosophy, Doctor of Philosophy, Saint Petersburg, Russia.

Email: homeleva@yandex.ru

Abstract

Background: In the theory of international relations, the formation of a “new normality” of the global world system, the evolution of a functioning world order into a polycentric one and Russia’s adaptation to this process are studied insufficiently.

Results: In the current international political situation, Russia’s prospects in global rivalry largely depend on the acquisition of a post-Soviet national-state identity and the use of smart foreign policy tools. A tough foreign policy course can degrade and become a factor in diverting society from the tasks of national revival, weakening its capacity, as it happened in the USSR.

Implications: The proposed approach reflects the authors’ position on the issue of the most productive trends of Russia’s geostrategy in the long term, allowing it to increase its influence on international processes.

Conclusion:

1. Within the current technical and economic capabilities of Russia, a strategic choice in favor of joining one of the main actors in world politics (USA, European Union, China) would mean one or another form of its dependence and subordination.

2. Russia’s optimal strategy seems to be in maneuvering that combines interaction with the Western (Euro-Atlantic) community, including elements of economic integration, using the potential of the APR states for its development.

 

Keywords: “new normality”; polycentric world order; global governance; the national-state identity of Russia; smart foreign policy.

 

Современный мир находится в стадии стремительных изменений, перспективы которых во многом неясны. Их скорость такова, что в течение последних лет спрессовалось содержание категорий «пространство-время». С учетом новейших отечественных и зарубежных публикаций в статье предпринимается попытка раскрытия места и роли России в международно-политических процессах последних десятилетий, факторов ее влияния на динамику мирового развития.

 

Переломный период в развитии глобальной миросистемы известные отечественные и зарубежные эксперты оценивают как становление «новой нормальности» в глобальной миросистеме [см.: 1]. В прогнозе ИМЭМО РАН в качестве важнейшей характеристики современных международных отношений последних лет рассматривается высокий уровень неопределенности, к 2020 г. уступающей место негативной неопределённости на среднесрочном горизонте 2024–2025 гг. [см.: 2, с. 99].

 

Причина этой трансформации, по мнению авторов прогноза, кроется в росте напряженности на глобальном уровне и конфликтогенности – на региональном и национальном, синергия которых будет усугублять негативные ожидания и препятствовать установлению доверия, достижению взаимоприемлемых решений и компромиссов. Одновременно в русле наметившейся в последние годы тенденции теряют легитимность и эффективность функционирующие правовые, регулятивные механизмы, институты и инструменты.

 

Пандемия коронавируса актуализирует вопрос о формулировании мировым сообществом новой парадигмы общественной динамики – ответственного социального развития. Её инструментарий на национальном и глобальном уровне предстоит выработать.

 

Происходящие в мире общественные трансформации свидетельствуют о его движении в направлении полицентричности и цивилизационной разнородности, формировании сложной многослойной системы с конкурирующими и часто пересекающимися интересами становления, по выражению сотрудника влиятельной исследовательской корпорации РЭНД М. Мазарра, «смешанного» миропорядка [см.: 3].

 

Прогнозируется и другой сценарий – возникновение «новой биполярности» по линии «США – Китай» с соответствующей перегруппировкой альянсов и государств. Перспектива превращения Китая в полюс притяжения для недовольных Соединенными Штатами стран и народов, на наш взгляд, весьма проблематична прежде всего ввиду гетерогенности мирового сообщества и конфликтности интересов акторов. Высказывается гипотетическое предположение о том, что в новой биполярности роль «полюсов» сыграют «страны золотого миллиарда» и «обездоленная часть человечества».

 

Первый из этих сценариев – полицентризации мира – представляется наиболее вероятным ввиду доминирования мегатрендов глобализации, интеграции и демократизации, которые взаимовлияют друг на друга и оказывают повсеместное воздействие на мировое развитие [см.: 4]. Полицентризм как антитеза биполярности не является гарантией международной стабильности, поскольку увеличение числа конкурирующих центров силы не может не сопровождаться возникновением элементов дезорганизации и в худшем варианте способно привести к хаосу.

 

Важнейшей характеристикой переходного периода к полицентризму является рост числа вызовов и угроз безопасности государств, имеющих экзистенциальный характер и требующих консолидированной реакции разнообразных акторов – от местного самоуправления до глобальных ТНК и руководства великих держав. Возникшие во второй половине ХХ века угрозы глобального, регионального и национального масштаба усугубились и дополнились новыми: транснационализация организованной преступности в целом и трансграничный по масштабу оборот наркотиков в частности; противоправные операции в сфере высоких технологий и масштабная, обретшая почти государственный размах, киберпреступность; пандемии, деградация окружающей среды и др.

 

Среди факторов, определяющих динамику современного мира, вес и влияние государств, преобладают экономические и научно-технические. Именно эти факторы наиболее значимы для обеспечения основной потребности населения – в благосостоянии. Акцент на экономических факторах силы характерен для ведущих держав мира – США и Китая.

 

Экономическое соперничество может обостриться и стать ещё более значимой частью мировой конкуренции из-за начавшейся смены технологического уклада – цифровой революции, новой волны роботизации, почти революционных изменений в медицине, образовании и энергетической сфере [см.: 5].

 

Вместе с тем ограниченно повышается значимость военной силы. На верхнем, глобальном уровне её прямое применение сдерживается ядерным фактором, но военная сила широко используется на низких уровнях – внутренних противостояний, гражданских войн и субрегиональных конфликтов.

 

Противостояние между Россией и Западом, США и Китаем, по ряду параметров обладающее признаками холодной войны второй половины ХХ века, подрывает управляемость международными рисками, блокирует сложившиеся механизмы согласования интересов. Возросла вероятность возникновения конфликтов в результате случайностей, технических неполадок, неверно истолкованных действий и т. п. Продолжение геополитической конфронтации (взаимное применение экономических санкций, военно-политическое противостояние) чревато срывом взаимодействия ведущих мировых держав по ключевым проблемам глобальной безопасности.

 

В условиях нарастания вызовов и угроз международной безопасности растет запрос на глобальное управление. Вместе с тем при нынешнем состоянии международно-политической среды, как резонно полагают известные отечественные эксперты, «формирование системы институтов, способных осуществлять эффективное управление, растянется на длительный срок» [6, с. 288]. По своему содержанию и формам реализации управление новыми процессами будет существенно отличаться от периодов биполярности и «плюралистической однополярности».

 

В развернувшемся центро-силовом соперничестве Россия благодаря геополитическому положению в центре Евразии, ядерному потенциалу и природным ресурсам является одним из ключевых акторов на международной арене, трансрегиональной страной с элементами глобального влияния. Вместе с тем её доля в мировом ВВП составляет около трех процентов, а экономические перспективы достаточно проблематичны и во многом зависят от смены нынешней энерго-сырьевой парадигмы на инновационную. В перспективе только Европа или США могут предоставить ресурсы, необходимые для диверсификации экономики и повышения производительности труда.

 

Оказались нереализованными два стратегических плана, существовавших с 1990-х гг., – интеграция в западную цивилизацию и реинтеграция бывших союзных республик под эгидой России. Евразийский Союз в настоящее время является малоэффективным интеграционным образованием, лишённым видимых перспектив для решения поставленных перед ним задач. Возглавляемая Россией Организация Договора о коллективной безопасности (ОДКБ), включающая шесть республик бывшего СССР, существует более двух десятилетий и так и не стала интегрированной военной организацией. Более того, все номинальные союзники России официально провозглашают многовекторность и постоянно балансируют между глобальными и региональными центрами силы современного мира. Реалии постсоветского пространства и действительные потребности российской внешней и военной политики одновременно позволяют и требуют создания гибкой системы партнёрств, обеспечивающей защиту и продвижение национальных интересов.

 

Ограниченные результаты даёт российская стратегия «разворота на восток» и партнёрства с Китаем, вызванная поисками дополнительных источников экономического роста в условиях санкционного давления со стороны Запада. Несмотря на совпадение некоторых геополитических интересов, Китай готов оказывать поддержку России лишь в той мере, в которой это соответствует его задачам. Некомфортную политическую атмосферу для реализации стратегии «разворота на восток»» создают противоречия между государствами АТР.

 

При существующих международных реалиях использование «жёсткой силы» позволяет России ставить перед собой амбициозные цели и играть одну из ведущих ролей на мировой арене. Однако её использование в качестве средства разрешения противоречий между центрами силы в существенной степени ограничено ядерным патом.

 

Продуктивный в определённый период напористый и жёсткий внешнеполитический курс чреват вероятными негативными последствиями – превращением в способ отвлечения общества от стоящих перед ним задач экономического и политического развития, подрывом потенциала страны непосильной гонкой вооружений (как это произошло с СССР), и, наконец, втягиванием её в региональные и точечные военные конфликты с угрозой лобового столкновения. Рациональность во внешней политике означала бы отказ от попыток влиять на развитие событий в каждой точке мира, а участие России только в ключевых точках, значимых для ее национальных интересов.

 

В складывающейся международно-политической ситуации актуален вопрос об адаптации России к формирующейся «новой нормальности» глобальной миросистемы. Наряду с созданием инновационной экономики перед страной стоит задача формирования геостратегии, способной ответить на вызовы безопасности. Решение этой задачи в существенной степени зависит от обретения новой российской национально-государственной идентичности, ибо без культурно-исторического и ментального самоопределения невозможно сформулировать внешние ориентиры и успешно конкурировать на международной арене. В обостряющемся глобальном соперничестве наиболее выигрышными представляются позиции государств, чья идентичность имеет большую историческую, культурную, этническую и политическую глубину.

 

Дебаты о национальной идентичности России и ее роли в мире продолжаются уже более полутора столетий и концентрируются в основном на взаимодействии с Западом при отсутствии сколько-нибудь значительного внимания к Китаю. В последние десятилетия динамика американо-китайских отношений анализируется российскими экспертами в категории «треугольника» и принимается во внимание при выработке глобальной стратегии.

 

Самоопределение России способно оказать существенное влияние на становление мирового порядка, основывающегося на полицентризме с изменяющейся иерархией центров силы и геополитическом соперничестве. В формирующемся миропорядке отношения между странами станут более жёсткими, а управлять миром будет сложнее из-за усиления турбулентности и периодически возникающих причин для конфронтации.

 

Привлекательность полицентризма для России состоит прежде всего в объективном характере тектонических сдвигов, происходящих со времен эрозии биполярного миропорядка по мере размывания противостоящих друг другу глобальных блоков. В тренд к полицентризму органично вписывается и гигантский совокупный потенциал страны для взаимодействия с внешним миром.

 

Важным фактором, способным в существенной мере компенсировать дефицит материальных ресурсов России, может стать «умная» внешняя политика. Ее содержание не должно сводиться к повышению гибкости внешнеполитического курса и совершенствованию механизма принятия решений. Речь должна идти о задачах принципиально иного масштаба – продуманной геостратегии с обозначением важнейших приоритетов и потенциальных союзников, радикальном обновлении и расширении инструментария, используемого в международных отношениях. Переход на более высокий уровень политики откроет перед страной новые возможности международного влияния и перспективы интеграции в формирующуюся мировую систему.

 

В продолжающейся полемике по вопросу о самоопределении России в международной среде – следовать ли в русле Запада или создавать уникальную цивилизацию, развивающуюся по собственной логике, мы считаем оптимальным следующий подход: геополитически Россия – страна евразийская, а в этнокультурном, конфессиональном и, главное, ценностном плане – неотъемлемая, хотя и особая часть европейской цивилизации, её восточное продолжение. На наш взгляд, именно такое видение российской идентичности позволит стране наиболее адекватно адаптироваться к глобальным трендам и ощутимо влиять на них.

 

Предстоит сформировать модель интенсивного развития, которая вберёт в себя лучшие из российских ценностей (сильное государство, социальная справедливость, межнациональная толерантность, христианский гуманизм и др.), и выработать новый, приемлемый для России синтез с ценностями универсальными, общечеловеческими. Опасность, грозящая положению России в мире, заключается в консервации функционирующей корпоративно-олигархической модели социально-экономического устройства, мобилизуя для этого рычаги власти и существующие возможности.

 

Не лишено резона высказанное в недавнем прошлом мнение одного из ведущих геостратегов США Зб. Бжезинского об оптимальном выборе Россией места в формирующемся миропорядке: «…Будущее России зависит от её способности стать важным и влиятельным национальным государством в составе объединяющейся Европы. Если этого не произойдёт, то это крайне негативно скажется на способности России противостоять растущему территориально-демографическому давлению со стороны Китая, который проявляет всё большее стремление (по мере роста своей мощи) аннулировать “неравноправные” договоры, навязанные Пекину Москвой в прошлом» [7].

 

Реалистично и продуктивно суждение гуру международно-политической науки бывшего госсекретаря США Г. Киссинджера о том, что «долгосрочные интересы США и России требуют, чтобы мир превратил нынешнюю турбулентность и переменчивость в новое равновесие, которое будет всё более многополярным и глобализованным». Для стабилизации обстановки в мире, полагает он, «любые попытки улучшить отношения обоих государств должны сопровождаться диалогом о зарождающемся новом мировом порядке» [8]. В центр этого диалога Г. Киссинджер рекомендует поставить следующие вопросы. Какие тенденции разрушают старый порядок и формируют новый? Какие вызовы эти изменения бросают российским и американским национальным интересам? Какую роль каждая из стран хочет играть в формировании этого нового порядка, и на какое положение в нем они могут рассчитывать? Как нам состыковать очень разные идеи о мировом порядке, которые появляются в России, США и других крупных странах на основе их исторического опыта? Цель диалога, согласно Г. Киссинджеру, «должна заключаться в том, чтобы разработать стратегическую концепцию российско-американских отношений, в которой можно преодолеть пункты противоречий» [8].

 

Характеризуя нынешнее состояние отношений между Россией и Западом, один из основателей неоклассического реализма в теории международных отношений1 У. Уолфорт полагает, что им «недостает реалистского мировосприятия, причем с обеих сторон…» [9, с. 153].

 

В обстановке обостряющегося соперничества и взаимозависимости между двумя наиболее мощными центрами силы современного мира – США и Китаем оптимальная стратегия России, на наш взгляд, должна состоять, во-первых, в укреплении своих позиций на американском направлении за счёт китайского фактора и балансировании растущего китайского влияния благодаря американскому фактору; во-вторых, в налаживании стратегического партнёрства с Индией, Японией и государствами Юго-Восточной Азии. Россия могла бы играть роль цивилизационного моста между ведущими центрами силы – США, Европой и Китаем.

 

Потенциально Россия может оказаться в роли государства-балансира или swing state (колеблющегося государства), то есть уступающего по своей мощи США и Китаю и вынужденного конъюнктурно по тем или иным проблемам выступать в качестве партнера каждого из них. Многообразные и многоуровневые партнёрства с обоими государствами могут стать оптимальной стратегией России для укрепления позиций в мире, что потребует тщательного продумывания внешнеполитических акций и просчитывания их последствий. Такой подход к двусторонним отношениям с США и Китаем отвечает сути и принципам реализма как внешнеполитического мышления.

 

Благоприятный сценарий для России – формирование сбалансированной полицентрической модели мирового порядка с перспективой интеграции экономического и политического пространства по линии «Лиссабон – Владивосток». В рамках этого сценария возможно и необходимо налаживание многостороннего взаимодействия с государствами АТР, включая их участие в развитии территорий и отраслей экономики. Однако в долгосрочном плане сотрудничество с Китаем и другими странами АТР не должно стать альтернативой интеграции с Европой.

 

Движение России в направлении если не союзничества, то близкого партнёрства с западным (евроатлантическим) сообществом станет возможным при готовности последнего к построению равноправных и уважительных отношений с ней, отказе от попыток поставить в зависимое положение при существующей аcимметрии экономического и научно-технического потенциалов. Решение проблемы видится, во-первых, в достижении договоренности об общих интересах и их иерархии, во-вторых, в формулировании некоего «кодекса» поведения сторон и согласования действенных механизмов урегулирования разногласий.

 

Как территориально самая большая страна, сталкивающаяся с многочисленными вызовами по периметру своих границ, Россия заинтересована в сотрудничестве с самыми разными партнёрами для противодействия этим вызовам, стремиться к минимизации конфликтов с соседями, поиску оптимальных комбинаций партнёрств для решения конкретных проблем. Попытки отгородиться от изменяющегося мира в рамках некоего особого пути бесперспективны и контрпродуктивны.

 

Важным средством достижения Россией своих внешнеполитических целей должно служить формирование благоприятного имиджа, построенного вокруг идеи движения вперёд и развития, а не призывов к консервации статус-кво или возвращения в прошлое, будь то советское или досоветское. Тем более, что это прошлое далеко не всегда было привлекательным для собственного населения и для других государств, особенно соседей. Военное усиление способно лишь частично компенсировать слабость других факторов силы, в частности, имиджевых.

 

Будущий образ России будет зависеть от реализации её инновационного потенциала, способности сочетать открытость к глобальным вызовам с бережным отношением к национальной культуре и традициям. Главная проблема международного имиджа страны – это сама российская действительность.

 

Стратегическим ресурсом страны в преодолении инерции ресурсного развития и выходе на инновационный путь должен стать этический императив человеческого достоинства. Он непосредственно конвертируется в прагматические ценности и становится ликвидным в экономическом и технологическом смысле. Наоборот, диктат, подавление созидательной инициативы, лишение индивидов перспектив самореализации тормозят реализацию назревших общественных потребностей.

 

Вышеизложенное позволяет сделать следующие выводы.

1. Переход к «новой нормальности» глобальной миросистемы будет сопровождаться кардинальными сдвигами в соотношении сил в мире, и его наиболее вероятным результатом явится утверждение того или иного варианта полицентризма в международных отношениях.

2. В современных условиях не исключён конфликт между наиболее влиятельными странами мира, в том числе ядерный, с возможными катастрофическими последствиями для глобального социума.

3. Россия располагает необходимыми геостратегическими позициями, экономическим, ресурсным и интеллектуальным потенциалом для обретения себя в качестве державы, способной оказывать существенное влияние на становление полицентрического миропорядка.

4. Приоритетными целями США, Китая и России должны быть неконфронтационное взаимодействие, предотвращение военных конфликтов, согласование интересов по вопросам глобального управления и развития.

5. Наличие сфер совпадения интересов и сотрудничества США и России с течением времени поставит оба государства перед необходимостью возврата к политике «партнёр-соперник».

 

Список литературы

1. Глобальная система на переломе: на пути к новой нормальности // Мировая экономика и международные отношения. – 2016. – № 8. – С. 5–25. DOI: 10.20542/0131-2227-2016-60-8-5-25.

2. Россия и мир: 2020. Экономика и внешняя политика. Ежегодный прогноз / рук. проекта: А. А. Дынкин, В. Г. Барановский; отв. ред.: Г. И. Мачавариани, И. Я. Кобринская. – М.: ИМЭМО РАН, 2019. – 172 с.

3. Mazarr M. The Once and Future Order. What Comes After Hegemony? // Foreign Affairs. – 2017. – January–February. – Vol. 96. – № 1. – Pp. 34–40.

4. Антюхова Е. А., Байков А. В., Боришполец К. П., Зиновьева Е. С., Иноземцев М. И., Казаринова Д. Б., Касаткин П. И., Кузнецов Д. А., Лебедева М. М., Лошкарёв И. Д., Надточей Ю. И., Никитина Ю. А., Рустамова Л. Р., Харкевич М. В., Хохлова Н. И., Чернявский С. И. Мегатренды мировой политики и их развитие в XXI веке: учебное пособие для студентов вузов / Под ред. М. М. Лебедевой. – М.: Аспект Пресс, 2019. – 400 с.

5. Стратегия для России. Российская внешняя политика: конец 2010-х начало 2020-х годов. Тезисы рабочей группы Совета по внешней и оборонной политике // Совет по внешней и оборонной политике – официальный сайт. URL: http://svop.ru/wp-content/uploads/2016/05/тезисы_23мая_sm.pdf (дата обращения 21.01.2021).

6. Мир 2035. Глобальный прогноз / под ред. А. А. Дынкина; ИМЭМО им. Е. М. Примакова РАН. – М.: Магистр, 2017. – 352 с.

7. Brzezinski Z. K. Toward a Global Realignment // The American Interest. – 2016. – Vol. 11. – № 6. URL: http://www.the-american-interest.com/2016/04/17/toward-a-global-realignment/ (дата обращения 21.01.2021).

8. Kissinger’s Vision for U. S. – Russia Relations // The National Interest. – 2016. – February 4. URL: https://nationalinterest.org/feature/kissingers-vision-us-russia-relations-15111 (дата обращения 21.01.2021).

9. Уолфорт У. «Российско-западным отношениям недостает реалистского мировосприятия, причем с обеих сторон…» // Международные процессы. – 2015. – Т. 13. – № 4. – С. 153–165.

References

1. Global System on the Brink: Pathways toward a New Normal [Globalnaya sistema na perelome: na puti k novoy normalnosti]. Mirovaya ekonomika i mezhdunarodnye otnosheniya. (World Economy and International Relations), 2016, vol. 60, no. 8, pp. 5–25. DOI: 10.20542/0131-2227-2016-60-8-5-25.

2. Dynkin A. A., Baranovskiy V. G. (Mngs.); Machavariani G. I., Kobrinskaya I. Ya. (Eds.) Russia and the World: 2020. Economics and Foreign Affairs. Annual Forecast [Rossiya i mir: 2020. Ekonomika i vneshnyaya politika. Ezhegodnyy prognoz]. Moscow: IMEMO RAN, 2019, 172 p.

3. Mazarr M. The Once and Future Order. What Comes After Hegemony? Foreign Affairs, 2017, January–February, vol. 96, no. 1, pp. 34–40.

4. Antyukhova E. A., Baykov A. V., Borishpolets K. P., Zinoveva E. S., Inozemtsev M. I., Kazarinova D. B., Kasatkin P. I., Kuznetsov D. A., Lebedeva M. M., Loshkarev I. D., Nadtochey Yu. I., Nikitina Yu. A., Rustamova L. R., Kharkevich M. V., Khokhlova N. I., Chernyavskiy S. I.; Lebedeva M. M. (Ed.) Megatrends of World Politics and Their Development in the XXI Century [Megatrendy mirovoy politiki i ikh razvitie v XXI veke]. Moscow: Aspekt Press, 2019, 400 p.

5. Strategy for Russia. Russian Foreign Policy: Late 2010s – Early 2020s. Theses of the Working Group of the Council on Foreign and Defense Policy. [Strategiya dlya Rossii. Rossiyskaya vneshnyaya politika: konets 2010-kh nachalo 2020-kh godov. Tezisy rabochey gruppy Soveta po vneshney i oboronnoy politike]. Available at: http://svop.ru/wp-content/uploads/2016/05/тезисы_23мая_sm.pdf (accessed 21.01.2021).

6. Dynkin A. A. (Ed.) The World of 2035. Global Outlook [Mir 2035. Globalnyy prognoz]. Moscow: Magistr, 2017, 352 p.

7. Brzezinski Z. K. Toward a Global Realignment. The American Interest, 2016, vol. 11, no. 6. Available at: http://www.the-american-interest.com/2016/04/17/toward-a-global-realignment/ (accessed: 21.01.2021).

8. Kissinger’s Vision for U. S. – Russia Relations. The National Interest, 2016, February 4. Available at: https://nationalinterest.org/feature/kissingers-vision-us-russia-relations-15111 (accessed: 21.01.2021).

9. Wohlforth W. “Russian-Western Relations Lack Realpolitik Mentality on Both Sides…” [“Rossiysko-zapadnym otnosheniyam nedostaet realistskogo mirovospriyatiya, prichem s obeikh storon…”]. Mezhdunarodnye protsessy (International Trends), 2015, vol. 13, no. 4, pp. 153–165.

 
1 Отличительная особенность неоклассического реализма состоит в инкорпорировании в политический реализм нематериальных мотивов внешнеполитического поведения, прежде всего соображений престижа и статуса.

 
Ссылка на статью:
Сирота Н. М., Мохоров Г. А., Хомелева Р. А. Россия в «новой нормальности» глобальной миросистемы // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2021. – № 1. – С. 44–54. URL: http://fikio.ru/?p=4308.

 
© Н. М. Сирота, Г. А. Мохоров, Р. А. Хомелева, 2021

УДК: 130.3; 316.62; 316.77

 

Работа подготовлена при поддержке гранта Президента РФ МК-3018.2019.6 «Когнитивный код “soft power” как фактор распространения протестных политических настроений российской городской молодежи».

 

Франц Валерия Андреевна – Уральский федеральный университет имени первого Президента России Б. Н. Ельцина, доцент кафедры интегрированных маркетинговых коммуникаций и брендинга Школы государственного управления и предпринимательства, кандидат политических наук, доцент, Екатеринбург, Россия.

Email: val-franc@yandex.ru

SPIN: 8262-8784.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Теоретические аспекты распространения протестных настроений и действий в среде городской молодежи к настоящему моменту рассмотрены достаточно глубоко и разносторонне как в российской, так и в зарубежной науке. Изучены основные факторы и причины возникновения социально-политических протестных настроений и действий и сформулированы соответствующие теории – коллективного действия, относительной депривации, мобилизации ресурсов и т. п. Предложены классификации видов и пространств реализации протестной активности. Активно проводятся также эмпирические исследования в данной области, в частности, касающиеся коммуникационного аспекта социально-политического протеста. Однако через призму концепции когнитивного кода распространение протестных настроений рассматривается впервые.

Результаты: В качестве инструментов эмпирического исследования нами были использованы опрос молодежи Екатеринбурга и экспертные интервью. Результаты исследований позволили выявить общее социальное самочувствие молодежи Екатеринбурга; степень распространения в ее среде протестных настроений, характер этих настроений и потенциал их трансформации в протестные действия; причины распространения протестных настроений и предпочтения екатеринбургской молодежи в отношении разных форм реализации протестной активности; предпочитаемые каналы потребления информации о социально-политической ситуации в России, а также каналы и формы выражения и распространения протестных настроений; существующие в массовом сознании молодежи когнитивные коды, связанные с протестом.

Область применения результатов: Теоретико-методологические выводы исследования могут быть использованы при формировании эмпирического инструментария для изучения молодежного социально-политического протеста. Эмпирические результаты могут помочь в понимании принципов формирования эффективной стратегии политической коммуникации с молодежью.

Выводы: В целом для молодежи Екатеринбурга характерен высокий уровень недовольства социально-экономической и политической ситуацией в стране. Однако такое недовольство имеет достаточно низкий потенциал трансформации в протестные действия. Протестная активность если и реализуется, то в основном тяготеет к умеренному и конвенциональному характеру. Наиболее популярным способом выражения и распространения протеста является интернет-активность (подписание петиций, потребление и чуть реже поддержка и распространение протестного контента), но такая деятельность имеет невысокий потенциал перехода в оффлайн-формат. Таким образом, протестные настроения распространяются главным образом в информационном пространстве или пространстве коммуникаций. По большей части это происходит в масс-медиа. Однако цифровые коммуникации не являются «ресурсом» реальных социально-политических трансформаций и зачастую, напротив, служат лишь инструментом «выпуска пара» с последующим снижением потребности в инициировании реальных изменений. Для значительной части молодежи Екатеринбурга характерен политический абсентеизм.

 

Ключевые слова: городская молодежь; социально-политический протест; протестные настроения; диджитал-коммуникации; когнитивный код.

 

Features of the Spread of Protest Sentiments among Russian Urban Youth in Information Society (by the Case of Yekaterinburg)

 

Franz Valeria Andreevna – Ural Federal University named after the first President of Russia B. N. Yeltsin, Associate Professor of the Department of Integrated Marketing Communications and Branding at the School of Public Administration and Entrepreneurship, PhD (Political Science), associate professor, Yekaterinburg, Russia.

Email: val-franc@yandex.ru

Abstract

Background: The theoretical aspects of the spread of protest sentiments and actions among urban youth have been considered quite deeply and comprehensively both in Russian and foreign science. The main factors and reasons for the emergence of socio-political protest moods and actions have been studied and the corresponding theories have been formulated, i. e. collective action, relative deprivation, resource mobilization, etc. Classifications of types and spaces of protest activity implementation are proposed. Empirical research in this area is also carried out, in particular, concerning the communication aspect of socio-political protest. For the first time, however, the spread of protest moods is considered in the context of the cognitive code concept.

Results: We used a survey of Yekaterinburg young people and expert interviews as tools for empirical research. The research results made it possible to reveal the general social well-being of Yekaterinburg young people; the degree of distribution of protest moods in their environment, moods nature and potential for their transformation to protest actions; reasons for the spread of protest sentiments and preferences of Yekaterinburg youth in relation to various forms of protest activity; preferred channels of information on the socio-political situation in Russia, as well as channels and forms of expression and dissemination of protest sentiments; the cognitive codes existing in the mass consciousness of young people associated with protest.

Implications: Theoretical and methodological findings can be used to make tools for empirical research in the field of youth socio-political protest. Empirical results can help in understanding the principles of forming an effective strategy for political communication with young people.

Conclusion: In general, young people in Yekaterinburg are characterized by a high level of dissatisfaction with the socio-economic and political situation in the country. Such discontent, however, has a low potential for transformation to protest actions. Even if protest activity is implemented, it tends to have a moderate and conventional character. The most popular way to make and disseminate protest is online activity (signing petitions, consuming, less often supporting and distributing protest content), although such activity has a low potential for transition to an offline format. Thus, protest sentiments spread mainly in the information or communication space. This is mainly happening in the media. Digital communications, however, are not “resources” for real socio-political transformations and often, by contrast, serve only as a tool for “blowing off steam” with a subsequent decrease in the need to initiate real changes. Political absenteeism is characteristic of a significant part of Yekaterinburg youth.

 

Keywords: urban youth; socio-political protest; protest moods; digital communications; cognitive code.

 

Последние несколько лет в мире, включая Россию, повсеместно наблюдается существенный рост протестной социально-политической активности. Значительную роль в подобных процессах играет молодежь, проживающая в крупных мегаполисах. Информационный характер современного общества и появление все новых технологий и инструментов цифровых коммуникаций накладывает отпечаток на распространение и интенсивность протестных настроений городской молодежи, а также характер и предпочитаемые формы ее протестных действий. В этом смысле коммуникационный аспект социально-политического протеста представляет существенный научный интерес – особенно в свете специфики социально-политических процессов в России, оказывающей влияние, в частности, на возможность перехода онлайн-протеста в оффлайн-формат с последующими трансформациями различных элементов социально-политической действительности.

 

Под политическим протестом мы понимаем разновидность политического участия, выражающегося в открытой демонстрации отрицательного отношения к политической системе в целом или ее отдельным элементам, нормам, ценностям, принимаемым решениям. При этом политический протест может принимать и пассивные формы, крайней среди которых является политический абсентеизм. В своем понимании данной категории мы опираемся на идеи Р. Мертона, Д. Дэвиса, Р. Инглхарта, У. Милбрайта.

 

Протестные настроения мы, в свою очередь, определяем как вид социальных настроений, характеризующихся неудовлетворенностью социальных групп или индивидуумов сложившейся социально-политической ситуацией, неоправдавшимися ожиданиями и, одновременно, готовностью носителей таких настроений предпринять конкретные действия с целью изменения ситуации.

 

Причинами протестного поведения могут быть кризис ценностей политической культуры, делегитимация политического режима, депривация индивидуума или целых социальных групп и др. Из возможных причин возникновения протеста вытекают основные подходы к его рассмотрению: концепции коллективного поведения, депривации, теория «мобилизации ресурсов», конфликтологический подход и т. п.

 

Теория коллективного поведения объясняет протест главным образом через показатели социальной напряженности (Т. Гарр, Н. Смелзер, Дж. Дженкинс и др.). Ее представители подчеркивают наличие взаимосвязи между экономическим неравенством и протестом. В частности, низкий доход (зачастую в совокупности с низким уровнем образования) ведет к возрастанию неудовлетворенности социально-политической ситуацией и протестного потенциала. Также значительную роль играет разрушение доверия во взаимоотношениях общественности и власти.

 

Социально-психологическое направление данного подхода представлено теорией относительной депривации (С. Стауффер, Р. Мертон, У. Рансисмен), которая в качестве механизма, запускающего протест, рассматривает увеличение разрыва между ожиданиями (относительно уровня жизни, карьерных перспектив и т. п.) индивидуумов и возможностями их реального удовлетворения.

 

Сторонники теорий «мобилизации ресурсов» (С. Тэрроу, С. И. Озлер, Д. С. Мейер) полагают, что протест возможен только при наличии политических, экономических и организационных возможностей для мобилизации существующего недовольства. Ключевой категорией данной теории является «структура политических возможностей», представляющая собой группу ресурсов, определяющих вероятность возникновения общественных, в том числе протестных, движений, специфику, формы и эффективность их деятельности. Одним из современных направлений концепции «мобилизации ресурсов» являются теории, делающие акцент на изучении роли новых медиа (социальные сети и интернет-СМИ) в распространении протестных настроений и активности. Существенным фактором в реализации протестных действий такие теории считают распространение и доступность протестного контента и информации о готовящихся протестных акциях в онлайн-пространстве.

 

Представители конфликтологического подхода (Р. Дарендорф, Л. Козер, К. Боулдинг) определяют социальный протест как форму конфликта, порождаемого столкновением социальных групп с взаимно противоречащими политическими и экономическими интересами.

 

Перечисленные причины и факторы возникновения протестных настроений и действий были заложены нами в основу эмпирического инструментария исследования (структуры и вопросов анкеты и экспертного интервью). Важной целью нашего исследования стало выявление наиболее значимых среди таких факторов и причин в контексте распространения протестных настроений в среде молодежи Екатеринбурга.

 

Помимо вышесказанного, мы рассматриваем такие аспекты социально-политического протеста, как пространство реализации (классификации и подходы Г. Г. Почепцова, А. В. Скиперских), а также формы реализации в соответствии с классификацией Л. Милбрайта.

 

Так, Г. Г. Почепцов выделяет три типа пространств, в которых может реализовываться политический протест: физическое, информационное и когнитивное [см.: 5]. А. В. Скиперских также высказывает мнение, что протест реализуется в рамках «пространственного континуума», который делится на три типа: город и его материальные объекты (здания, дороги, памятники и т. п.); человек (одежда и символы на ней, акты, совершаемые человеком и т. п.), коммуникации (СМИ, соц. сети, блогосфера) [см.: 6].

 

В рамках нашего исследования для нас важно, какую роль играют именно информационное пространство и онлайн-коммуникации в распространении протестных настроений в среде городской молодежи, а также какие каналы и формы такой коммуникации преобладают, являясь для молодежи наиболее значимыми и удобными.

 

Еще одной нашей значимой задачей было выяснить, какой характер протестного поведения наиболее распространен в среде городской молодежи Екатеринбурга, по каким причинам, как и до какой степени на факт преобладания того или иного характера протестных настроений и действий молодежи влияют цифровые технологии.

 

Что касается возможного характера протестного поведения, за основу нами была взята классификация видов протестного поведения У. Милбрайта. Так, Милбрайт классифицирует протестное поведение в соответствии с такими критериями, как уровень активности (низкая, средняя, высокая) и степень легальности (конвенциональная / неконвенциональная) [см.: 4]. Данную классификацию можно дополнить критериями численности участников (массовые, групповые, индивидуальные протесты) и применения насилия (насильственные / ненасильственные).

 

На пересечении вышеуказанных критериев находятся виды протестного поведения, включающие существенное число подкатегорий. Например, ненасильственные конвенциональные формы политического протеста с низким уровнем политической активности могут включать:

– массовые: протестный абсентеизм общества, участие в виртуальных группах в социальных сетях протестной направленности;

– индивидуальные: молчание, регулярное потребление контента оппозиционных СМИ, комментарии в блогах, социальных сетях, выражающие недовольство властью.

 

Неконвенциональные формы политического протеста среднего уровня активности ненасильственного характера могут включать:

– массовые: участие в несогласованных демонстрациях и митингах, забастовках, смартмобах, бойкотах;

– индивидуальные: объявление голодовки, участие в одиночной акции;

– анонимные: создание протестного контента в сети Интернет и т. п.

 

Социально-политический протест и протестные настроения мы рассматриваем с точки зрения концепции «когнитивного кода». Мы ставим себе задачу изучить, какие когнитивные коды (стереотипы, схемы, диспозиции и др.) преобладают в среде российской городской молодежи в контексте ее протестных настроений, а также какие факторы влияют на их формирование.

 

Термин «когнитивный код» был заимствован нами из теории «конструктивистского структурализма», и рассматривается в ее контексте (П. Бурдье, Э. Гидденс, Н. Луман и др). Согласно данному подходу, предметом социальных наук являются, в первую очередь, социальные практики, упорядоченные в пространстве и времени, а не гипотетическая социальная тотальность. Под практиками понимаются любые изменения, осуществляемые социальными акторами и порождающие многообразные “различения”, которые фиксируются как в материально-вещественной, так и в идеальной форме. В связи со сказанным мы делаем особый акцент на практиках, реализующихся в контексте распространения протестных настроений и протестной активности молодежи [см.: 3, с. 20].

 

При этом, по мнению сторонников «конструктивистского структурализма», за объективированными социальными практиками скрываются исторически изменчивые символические структуры, имеющие в себе механизм трансформации символического содержания на язык повседневности и наоборот. Ядром таких символических структур являются схемы, действующие на практике корпоративные диспозиции, принципы деления и т. п. С точки зрения конструктивистского структурализма, индивидуальная или групповая политическая позиция определяется, прежде всего, когнитивно-оценочными кодами (схемами классификаций), формирующими понимание смысла политических действий. Посредством таких схем акторы классифицируют сами себя и позволяют классифицировать. Они выступают своего рода инкорпорированными “моделями” или “программами” политических практик, интериоризированными значениями политических установок, ставших личностными свойствами в результате социализации и усвоения политического опыта [см.: 1, с. 194].

 

Таким образом, прежде всего, речь идет о классификационных информационных схемах, символических трансфигурациях фактических различий и – шире – о рангах, порядках, градациях как продуктах построения этих схем. При этом политическое пространство (понимаемое нами в контексте теории П. Бурдье) можно представить как систему различий, которые воспроизводятся в виде объективных и субъективных структур. Иными словами, политический порядок представляет собой в значительной степени ментальный порядок, существующий по большей части в виде социальных представлений, разделяемых социальными акторами. Соответственно, политическая идентичность социальных акторов формируется также, главным образом, когнитивно-оценочными кодами (схемами классификаций), существующими в ментальном, идеальном пространстве [см.: 3, с. 21].

 

Хотелось бы отдельно пояснить введенное П. Бурде понятие «диспозиция», имеющее существенное значение для нашего исследования. Диспозиция, с точки зрения исследователя, есть модель восприятия действительности, которая, будучи интериоризированной, структурирует поведение, формирует представление о занимаемой в социальном поле со всеми его структурами позиции. Диспозиции и иные подобные символические структуры формируют так называемый «габитус» как наиболее объемный и целостный продукт социализации, в том числе политической. Габитус представляет собой «совокупность черт, которые приобретает индивид, диспозиции, которыми он располагает, или иначе говоря, свойства, результирующие присвоение некоторых знаний, некоторого опыта» [2, с. 46]. То, что называют правилами социальной игры, в терминологии П. Бурдье называется габитусами или социальными стратегиями.

 

Подводя итог теоретическому обоснованию, можно утверждать, что важной задачей исследования и основной целью статьи является демонстрация влияния цифровых технологий на специфику (интенсивность, формы, каналы и т. д.) распространения протестных настроений в среде городской молодежи на примере Екатеринбурга.

 

В соответствии с данной целью были поставлены следующие задачи.

1) Определить социальное самочувствие молодежи Екатеринбурга в целом, выявить уровень удовлетворенности социально-экономическими и политическими условиями жизни в стране, а также условиями собственной жизни.

2) Определить восприятие молодежью Екатеринбурга своего места в актуальном социально-политическом поле, уровень ее доверия к власти.

3) Выявить уровень поддержки екатеринбургской молодежью разных форм существующих протестных действий и собственной готовности к таким действиям.

4) Выявить факторы и когнитивные структуры (диспозиции, схемы, стереотипы и др.), оказывающие значимое влияние на уровень протестных настроений молодежи Екатеринбурга.

5) Выявить наиболее эффективные и предпочтительные с точки зрения екатеринбургской молодежи формы и пространства выражения и распространения социально-политических протестных настроений и действий.

6) Определить роль цифровых технологий в распространении протестных настроений в среде городской молодежи.

7) Выявить наиболее распространенные и предпочтительные с точки зрения городской молодежи каналы цифровой коммуникации в контексте реализации протестной активности, а также наиболее распространенные и предпочтительные формы такой коммуникации.

 

Что касается эмпирических методов сбора информации, был проведен опрос екатеринбургской молодежи, а также серия экспертных интервью. Опрос осуществлялся на базе Уральского федерального университета в 2020-м году и был направлен, главным образом, на комплексную диагностику особенностей протестных настроений и установок молодежи города Екатеринбурга, выявление основных факторов, определяющих их специфику, определение основных каналов коммуникации в контексте распространения протестных настроений. В связи с действующим на момент проведения исследования карантинными мерами, опрос проводился без личного контакта с респондентами, путем интерактивного анкетирования на платформе Google Forms (однако при отборе респондентов тщательно контролировалось их соответствие квотным признакам). Всего в ходе исследования были опрошены 506 представителей молодежи города в возрасте от 14 до 29 лет, отобранные на основании квотной выборки по критериям района проживания, пола и возраста. Результаты опроса приведены в разделе «Результаты исследования», в том числе в таблицах 1–7.

 

Целью экспертных интервью также было выявление общей специфики политических протестных настроений екатеринбургской молодежи, включая степень распространения, интенсивность, характер, причины, основные формы и каналы распространения, роль цифровых технологий в данном процессе, наиболее предпочитаемые каналы цифровой коммуникации в контексте распространения протеста. Было взято 5 интервью у экспертов, двое из которых являются академическими исследователями, специализирующимися на проблеме молодежного протеста и ведущими соответствующие исследования в течение нескольких лет. Один – практикующий политолог, имеющий широкий опыт работы в электоральных кампаниях и изучения различных аудиторий, включая молодежные. Еще двое – практики, работающие с молодежными аудиториями в рамках деятельности оппозиционных политических партий. Показательно, что мнения теоретиков и практиков в целом и основном совпали.

 

Результаты исследования

Опрос начинался с блока, посвященного общему социальному самочувствию екатеринбургской молодежи и ее восприятию жизни в России. Исследование показало, что 71,1 % опрошенных скорее не нравится, как складываются дела в российском обществе. В качестве серьезных проблем государства опрошенные отметили низкий уровень жизни, безденежье (34,8 %, большинство), отсутствие нормальной работы (37,9 %, большинство), низкое качество здравоохранения (35,8 %, большинство), низкий уровень свободы в обществе (31,8 %, большинство). Наиболее острыми проблемами были названы коррупция, произвол власти (33,4 %, большинство) и сложности с приобретением жилья (36,6 %, большинство).

 

Десятка важнейших ценностей, которые должны лежать в основе идеального, с точки зрения опрошенных, общества, приведена в таблице 1 (источник – самостоятельно проведенное исследование).

 

Таблица 1 – Ответы на вопрос «Как Вы считаете, на каких из этих принципов должно строиться общество в идеале?» (результаты опроса «Социальное самочувствие и протестные настроения молодежи Екатеринбурга»)

Принципы

Число ответивших

% ответивших

1 Права человека

276

55,5

2 Свобода

252

50,7

3 Справедливость

244

49,1

4 Мораль

207

41,6

5 Равенство

185

37,2

6 Доверие

178

35,8

7 Закон

167

33,6

8 Семья

137

27,6

9 Достаток

123

24,7

10 Уважение к природе

104

20,9

 

При этом на вопрос «Лично Вы за последние несколько месяцев сталкивались с проявлениями несправедливости по отношению к себе?» положительный ответ дали более половины респондентов (57,3 %). Наиболее популярными ответами на вопрос о характере несправедливости оказались: «Принуждают меня делать то, чего я не хочу и не обязан делать» (42,2 %), «Мой труд мало ценят, платят меньше, чем я заслуживаю» (36,6 %), «Не дают мне того, что положено по закону» (36,2 %).

 

Десять ценностей, составляющих реальную основу российского общества, по мнению опрошенных, приведены в таблице 2 (источник – самостоятельно проведенное исследование).

 

Таблица 2 – Ответы на вопрос «Какие из этих принципов, по Вашему ощущению, сейчас господствуют в российском обществе?» (результаты опроса «Социальное самочувствие и протестные настроения молодежи Екатеринбурга»)

Принципы

Число ответивших

% ответивших

1 Собственность

187

37,9

2 Сила

184

37,3

3 Достаток

176

35,7

4 Закон

172

34,9

5 Мода / мейнстрим

141

28,6

6 Сильное государство

122

24,7

7 Успех

121

24,5

8 Удовольствие

101

20,5

9 Традиция

97

19,7

10 Труд

70

14,2

 

На вопрос «Если говорить в целом, то насколько положение в российском обществе такого человека, как Вы, зависит от него самого?» большинство (50,4 %) отвечает, что сильно зависит.

 

При этом поддержка со стороны власти все-таки, по-видимому, ожидается и считается недостаточной. Так, на вопрос «Как Вы считаете, действующие российские власти делают достаточно для решения проблем, стоящих перед такими людьми, как Вы?» большинство (41,9 %) дало ответ «Определенные действия я вижу, но они чисто символические». Второй по популярности ответ – «делается много, но далеко не все возможное» (27,5 %), на третьем месте – «по-моему, власть вообще не стремится их решать» (16,8 %). Таким образом, можно говорить о среднем или ниже среднего уровне удовлетворенности деятельностью власти в целом. Что касается ответов на вопрос об одобрении деятельности конкретных представителей власти (Председатель Правительства РФ, Президент, Губернатор Свердловской области), наиболее распространенным оказался «что-то одобряю, что-то – нет». На втором месте по распространенности – вариант «скорее одобряю», причем он незначительно, но «обгоняет» вариант «скорее не одобряю». Исключение составляет мэр Екатеринбурга, которому большинство (36,2 %) выразило неодобрение.

 

Ответы молодых екатеринбуржцев на вопрос о том, что в наибольшей степени повлияло на их формирование представления о жизни в России, приведены в таблице 3 (источник – самостоятельно проведенное исследование).

 

Таблица 3 – Ответы на вопрос «Что больше всего повлияло на формирование вашего представления о жизни в России?» (результаты опроса «Социальное самочувствие и протестные настроения молодежи Екатеринбурга»)

Источники влияния

Число ответивших

% ответивших

1 Опыт жизни в России

471

93,5

2 Учеба и образование

282

56,0

3 Книги, которые я читал

207

41,1

4 Мнение родственников, друзей

205

40,7

5 Опыт путешествий и жизни за границей

186

36,9

6 Средства массовой инфоинформации

168

33,3

7 Кино и другие произведения искусства

133

26,4

8 Мнение известных политиков и активистов

105

20,8

9 Общение в социальных сетях

86

17,1

10 Мнение популярных артистов

26

5,2

11 Игра в компьютерные игры

19

3,8

12 Общение с иностранцами

19

3,8

13 Другое

0

0,0

Итого ответивших:

504

100,0

 

Что касается собственно протестных настроений и, в особенности, позиции респондентов относительно эффективности протеста, показатели относительно скромные. Так, большинство опрошенных (32 %) полагают, что массовые выступления, выражающие протест действующим властям, в их городе крайне маловероятны (опрос проводился примерно через полгода после событий вокруг сквера на Октябрьской площади Екатеринбурга). На вопрос «Какова вероятность того, что Вы лично примете участие в таких акциях, если они состоятся?» ответ «точно не приму» также дает большинство (39,9 %). Наиболее значимыми и распространенными ответами на вопрос «Какие условия должны обязательно выполняться для того, чтобы у Вас возникла готовность выйти на митинг, забастовку, иную акцию протеста?» оказались: акция будет согласована властями (43,5 %); акция будет поддержана партией, за которую Вы голосуете (40,1 %); хорошо заплатят за участие (29,2 %); вы доверяете лидерам, которые призывают к акции (15,2 %); будет уверенность в собственной безопасности (12,6 %). Ответ же «Будет уверенность в том, что после акции что-то реально изменится» располагается на последнем месте (7,5 %). Примечательно, что на вопрос «Какие формы протестного поведения Вы бы назвали наиболее эффективными в современной России?» большая часть опрошенных (33,2 %) отвечает «Таких форм нет» (таблица 4, источник – самостоятельно проведенное исследование).

 

Таблица 4 – Ответы на вопрос «Какие формы протестного поведения Вы бы назвали наиболее эффективными в современной России?» (результаты опроса «Социальное самочувствие и протестные настроения молодежи Екатеринбурга»)

Формы протестного поведения

Число ответивших

% ответивших

1

Таких форм нет

168

33,2

2

Принять участие в акции протеста

137

27,1

3

Игнорирование выборов, неучастие в политике в целом

90

17,8

4

Написать пост в Интернете, социальной сети

84

16,6

5

Создать петицию

48

9,5

6

Вступить в протестную организацию/движение

39

7,7

7

Выпустить видеоролик и разместить его в Интернете

35

6,9

8

Написать обращение в органы власти или депутату

25

4,9

9

Нарисовать граффити в публичном месте

23

4,5

10

Выйти на одиночный пикет

21

4,2

11

Другое

13

2,6

Итого:

506

100,0

 

Готовность молодёжи к протестным действиям и реальной протестной активности продемонстрирована в таблице 5 (источник – самостоятельно проведенное исследование).

 

Таблица 5 – Ответы на вопрос «В чем из перечисленного Вы бы приняли личное участие, если бы хотели как-то привлечь внимание к какой-то острой проблеме в обществе?» (результаты опроса «Социальное самочувствие и протестные настроения молодежи Екатеринбурга»)

Форма активности

Число ответивших

% ответивших

1 Написать пост в Интернете, социальной сети

220

43,5

2 Игнорирование выборов, неучастие в политике в целом

203

40,1

3 Не стал бы ничего делать

148

29,2

4 Принять участие в акции протеста

99

19,6

5 Написать обращение в органы власти или депутату

77

15,2

6 Создать петицию

64

12,6

7 Выпустить видеоролик и разместить его в Интернете

47

9,3

8 Нарисовать граффити в публичном месте

45

8,9

9 Выйти на одиночный пикет

39

7,7

10 Вступить в протестную организацию/движение

38

7,5

11 Другое

0

0,0

Итого ответивших:

506

100,0

 

Результаты опроса об участии в каких-либо протестных действиях приведены в таблице 6 (источник – самостоятельно проведенное исследование).

 

Таблица 6 – Ответы на вопрос «Какие из этих действий Вам доводилось совершать хотя бы раз за последние 12 месяцев?», Топ-10 (результаты опроса «Социальное самочувствие и протестные настроения молодежи Екатеринбурга»)

Форма активности

Число ответивших

% ответивших

1 Нет, ни в чем подобном участвовать не приходилось

176

34,9

2 Подписывать в Интернете обращения по политическим или социальным проблемам

129

25,6

3 Распространять интернет-мемы по политическим темам

94

18,7

4 Менять аватар в социальной сети в знак солидарности с какой-то акцией или событием

86

17,1

5 Сдавать деньги или вещи на благотворительные цели

74

14,7

6 Вступать в дискуссии на политические темы в Интернете

56

11,1

7 Писать в социальных сетях о своем недовольстве проблемами в городе / стране

49

9,7

8 Участвовать в политических дискуссиях, конференциях, публичных слушаниях (кроме научных конференций)

48

9,5

9 Писать письма должностным лицам или ходить к ним на прием

46

9,1

10 Участвовать во флешмобах и / или акциях солидарности в Интернете

41

8,1

 

Как мы можем видеть, опираясь на данные таблицы 6, участие в согласованных и не согласованных протестных акциях, митингах даже не входит в десятку наиболее популярных ответов. Данные варианты находятся на 12 и 13 местах соответственно с результатами 7,1 % и 5,4 %. Варианты, связанные с конструктивным диалогом с властями, занимают 14 и 18 (последнюю) позиции соответственно.

 

Наконец, приоритеты относительно источников информации о жизни в России представлены в таблице 7 (источник – самостоятельно проведенное исследование).

 

Таблица 7 – Источники информации о жизни в Росси (результаты опроса «Социальное самочувствие и протестные настроения молодежи Екатеринбурга»)

Источник информации

% ответивших

Российские СМИ

58,1

Зарубежные СМИ

25,5

Российские группы в соц. сетях

75,1

Зарубежные группы в соц. сетях

45,8

Российские видео-блоги

41

Зарубежные видео-блоги

23,6

Знакомые и родственники в России

60,2

Знакомые и родственники за рубежом

14,2

Российские преподаватели

14

Зарубежные преподаватели

15,7

Российские фильмы, книги, музыка

15,1

Зарубежные фильмы, книги, музыка

14,2

 

Результаты интервью с экспертами во многом совпадают с приведенными результатами опроса молодежи и проясняют ряд вопросов, связанных с позицией респондентов. Так, большинство экспертов (4 из 5) сошлись во мнении, что молодежный протест сегодня имеет преимущественно умеренный характер и типичен для достаточно узкой части молодежи – молодых людей, проживающих в мегаполисах и имеющих средний или высокий уровень достатка или образования. Стоит отметить, что и в рамках опроса на вопрос материальном положении своей семьи большинство респондентов ответило «Удовлетворительное / кроме питания и квартплаты денег хватает на покупку недорогих вещей», «Хорошее / можем покупать дорогие вещи, но далеко не все по карману». Бедственное положение отметило меньшинство опрашиваемых.

Эксперт-исследователь: «Исследования показывают, что молодежь мегаполиса более активна, нежели молодежь каких-то маленьких административных городков… У жителя маленького города меньше возможностей, ниже, ну, скажем прямо, заработок, потому что просто возможностей меньше… И их основная задача – это именно вот найти дополнительный заработок, то есть чем-то заняться: иди огород покопай, картошку посади, им не до этого всего [не до протестов]. А наша молодежь – они все более рафинированные и думают о высоком, о прекрасном. Это тоже накладывается».

Эксперт-исследователь: Я бы сказал, что они имеют непредсказуемый немного характер. В России сейчас… протестовать против политики – это достаточно опасно и собственно мы видим, что кейсов политического протеста становится достаточно мало. В основном это локализуется где? В Москве… И, как правило, это имеет достаточно серьезные последствия для тех, кто в этом участвует.

Эксперт-исследователь: В большей степени, скорее, умеренный. Подписание и распространение различных петиций, обсуждение сложившегося положения в стране в кругу единомышленников в соцсетях, публикация постов критического характера. В меньшей степени участие в законных митингах и демонстрациях, пикетирование и т. д.

Эксперт-практик: К протестам склонна все-таки городская молодежь. Чем ближе к столице, тем выше уровень протестных настроений: мы это видели и на храмовых протестах, и на протестах в Мосгордуму. Но я не знаю ни одного случая о протестах в муниципальных образованиях недалеко от Екатеринбурга, хоть я и работаю в политике достаточно давно.

 

Относительно вопроса о том, легальные или нелегальные протесты в наибольшей степени свойственны для молодежи, мнения экспертов разделились, однако, большинство все-таки склоняется к мнению о преобладании легальных форм.

Эксперт-практик: В основном это легальные формы – обсуждение политических проблем с друзьями и знакомыми, участия в интернет-дискуссиях. Реже нелегальные формы – участие в несогласованных акциях протеста.

Эксперт-практик: На мой взгляд, на самом деле, в большей степени распространены именно легальные, потому что боится молодежь выходить на нелегальные. Потому что за это есть четкая ответственность, и все это прекрасно понимают, несмотря на все безрассудство молодежи и желание изменить мир к лучшему, все-таки срабатывают инстинкты самосохранения.

Эксперт-исследователь: Я считаю, нелегальные. Те же самые несанкционированные митинги. У нас нет в законе такого волеизъявления граждан, которое было бы легитимным. У нас есть референдум, общее собрание. Всё. Санкционированные есть, но на них ходят коммунисты и пенсионеры, а не молодежь.

Эксперт-исследователь: Наверное, наблюдается низкая форма активности. Молодежь ничем особо не интересуется, не вступает в партии, не имеет политические взгляды.

 

Эксперты сходятся во мнении, что как внутренние (связанные с особенностями личности, ее психологией), так и внешние (социально-экономические, политические) причины в равной степени подталкивают молодежь к протестным настроениям и активности. При этом большинство из них подчеркивают, что наиболее распространенными поводами для возникновения протестов являются, скорее, события из социальной и бытовой сферы, нежели из чисто политической.

Эксперт-исследователь: Во-первых, это причины мировоззрения и возраста. Молодой возраст располагает к революционному взгляду на мир. Второй момент – это завышенные ожидания. Он учится, получает работу, которая не соответствует его материальному статусу. Например, будучи школьником, он ездил два раза в год за рубеж отдыхать, а сейчас он видит совсем иной материальный мир. Естественно, это потери материальные.

Эксперт-исследователь: Я бы сказал, что все-таки отсутствие социальных лифтов, потому что сколь бы там несправедливо ни было устроено общество, оно ведь никогда не бывает полностью справедливым. Человеку становится безразлична эта несправедливость, если в его личной жизни все хорошо. Вот неработающие социальные лифты – это гораздо более серьезный стимул роста таких настроений. И, наверное, ключевой.

Эксперт-исследователь: В последние годы в России пошла волна протестной мобилизации, связанной с какими-то бытовыми проблемами. С тем, как провелось благоустройство города; с тем, что можно где-то что-то строить или нельзя. Это нельзя назвать политическим протестом, тем более нельзя назвать радикальным протестом, экстремистским каким-то.

Эксперт-практик: В большей степени на распространение протестных настроений среди молодежи влияют экономические факторы. Зарплата, на которую может претендовать молодежь, значительно ниже среднего уровня; крайне мала и стипендия. Фактически недоступным для молодежи является приобретение собственного жилья… Коррупция, политическая система, экономические трудности, низкий уровень жизни, слабая социальная политика, сложности с образованием, наличие и поиск работы и т. д.

 

По утверждению большей части опрошенных специалистов, молодежные протестные настроения в России распространяются, преимущественно, онлайн. Причем в оффлайн-формат они переходят достаточно редко.

Эксперт-практик: Формируются, конечно, в онлайне, потому что молодежь сейчас не видит каких-то технологий, каких-то средств, которые они бы могли использовать в оффлайне. Потому что каждый раз, когда они выходили на протест, в последние особенно несколько лет, они за это получали какие-то негативные последствия. То есть не было положительного какого-то сценария.

Эксперт-исследователь: Онлайн – это в значительной степени соцсети и видеоблоги, которые транслируют негативные повестки. Но опять же надо понимать, что они там эти повестки транслируют, они провоцируют рост протестных настроений среди молодежи, но они же сами становятся основной площадкой выплеска этих настроений.

Эксперт-исследователь: Я считаю, онлайн. Для них эта форма общения более понятная, такая форма передачи информации более близка, больше распространена, чем межличностное общение. Подобного рода общение снижает уровень социальной ответственности, поэтому там легче договориться на какой-то… «кипиш».

 

На вопрос, «Какие типы и формы распространения протестного контента имеют наибольший отклик среди молодежи?» эксперты дали следующие ответы:

Эксперт-исследователь: Небольшие видео, гифки, на YouTube какие-то каналы, возможно, мемы.

Эксперт-исследователь: Ключевое – это мемы, какие-нибудь простенькие картинки с негативной или с критической надписью, чаще всего с саркастической.

Эксперт-практик: Соцсети, СМИ, видеоблоги.

Эксперт-практик: Онлайн, как правило, используют соцсети – это различные элементарные видеоролики, это различные посты, это распространение мемов, картинок. Оффлайн-каналы сейчас используются в меньшей степени, потому что опять-таки исходя из того, что аудитория на это не ведется.

 

Дискуссия

Результаты исследования в целом подтверждают основные тезисы теории коллективного поведения и, в особенности, такого ее подвида, как теория относительной депривации. Как уже было сказано выше, представители теории коллективного поведения придают особое значение взаимосвязи между экономическим неравенством и протестом. Теория же относительной депривации в качестве механизма, запускающего протест, рассматривает увеличение разрыва между ожиданиями и возможностью их реализации.

 

Проведенный опрос показал, что екатеринбургская молодежь обеспокоена, в первую очередь, именно проблемами экономического характера и, главным образом, своим материальным положением (уровень материального достатка в целом и, в частности, оплаты труда, возможность приобретения жилья). Также молодые люди особенно подчеркивают значимость проблемы коррупции и недостатка справедливости в обществе, больше половины респондентов заявляют о непосредственном личном столкновении с несправедливостью в недавнем прошлом. Доля молодежи, недовольная ситуацией в стране в целом, составляет 71 %. Опрошенные эксперты, со своей стороны, подчеркивают несоответствие ожиданий молодежи и реальности.

 

Примечательно, что, выражая недовольство преимущественно социально-экономическими условиями жизни, большинство респондентов определили свой уровень жизни как средний и выше среднего. Это коррелирует с характерным для теории относительной депривации тезисом о том, что основным носителем протестных настроений в современных постиндустриальных обществах является средний класс. Спецификой материального положения опрошенных, на наш взгляд, определяется, однако, и их невысокий уровень готовности к протестным действиям (возможность протестов в их населенном пункте оценивает позитивно меньшая часть опрошенных, молодые люди, готовые к участию в оффлайн-протестах, также находятся в меньшинстве). Во-первых, относительно обеспеченные молодые люди все-таки не ощущают острой необходимости протестовать, во-вторых, им уже «есть что терять».

 

Такое положение дел, вероятно, может быть объяснено с точки зрения уже другой теории – а именно теории «мобилизации ресурсов», гласящей, что протест возможен только при возникновении экономических, политических и организационных возможностей для мобилизации существующего недовольства. В пользу этого говорят, в частности, утверждения экспертов, что молодежь пока не видит возможностей изменения ситуации и достижения значимых социально-политических перемен путем протестной деятельности.

 

Примечательно, что на вопрос «Какие формы протестного поведения Вы бы назвали наиболее эффективными в современной России?» (таблица 4) большая часть опрошенных отвечает «Таких форм нет» (33,2 %), а третьим по популярности ответом является «Игнорирование выборов, неучастие в политике в целом» (17,8 %). На втором месте, правда, располагается ответ «Принять участие в акции протеста» (27,1 %). Однако в целом можно говорить о высоком уровне в среде молодежи Екатеринбурга политического абсентеизма, являющегося следствием отсутствия возможностей и ресурсов реализации молодежью социально-политических трансформаций в режиме оппозиционной или протестной активности.

 

На втором и третьем местах в распределении ответов на вопрос «В чем из перечисленного Вы бы приняли личное участие, если бы хотели как-то привлечь внимание к какой-то острой проблеме в обществе?» (таблица 5) заняли варианты «Игнорирование выборов, неучастие в политике в целом» (40,1 %), «Не стал бы ничего делать» (29,2 %). Первое же место предсказуемо оказалось за вариантом «Написать пост в Интернете, социальной сети». В целом результаты таблиц 5 и 6 показывают, что активность, связанная с выражением и распространением протестных настроений, осуществляется главным образом в Интернете.

 

В целом в молодежной среде наиболее распространены умеренные протестные действия в онлайн-пространстве – подписание петиций, потребление и чуть реже поддержка и распространение протестного контента (таблица 6). Но здесь же и кроется проблема – такая активность, в том числе в силу ее функции «выпуска пара», редко переходит в оффлайн-формат или приводит к реальным изменениям. В этом смысле средства и каналы цифровой коммуникации нельзя рассматривать в контексте теории «мобилизации ресурсов», что связано со спецификой российских социально-политических реалий.

 

Среди источников информации о жизни в России, которыми пользуются молодые люди Екатеринбурга, также преобладают онлайн-форматы. Наиболее популярны с данной точки зрения социальные сети, на втором месте находятся средства массовой информации, на третьем – видеоблоги (таблица 7). В социальных сетях наиболее популярными форматами являются небольшие видео, юмористические картинки, мемы. Потребление информации из российских источников значительно преобладает над использованием зарубежных, что, вероятно, связано, в первую очередь, с владением иностранным языком. Однако и роль личных коммуникаций остается существенной. Так, 60 % опрошенных подчеркнули значимость информации, получаемой от знакомых и родственников в России.

 

Что касается сформированных в общественном мнении екатеринбургской молодежи когнитивных кодов, результаты исследований позволяют выявить следующие диспозиции:

– ощущение молодым человеком недостатка социальной справедливости в целом и непосредственно в отношении себя в частности;

– недоступность желаемых материальных благ (удовлетворительная заработная плата и уровень жизни в целом, возможности трудоустройства, приобретения жилья, охраны здоровья) в связи с несправедливым устройством общества (коррупция, злоупотребление силой, экономическим капиталом);

– недостаток свободы политического самовыражения;

– свободное политическое самовыражение связано с риском и опасностью для социально-экономического благополучия и даже жизни;

– недостаточное соблюдение прав человека.

Однако:

– положение молодого человека в обществе, главным образом, зависит от его личных усилий;

– власть делает немало для людей, но не все возможное;

– деятельность крупнейших государственных акторов в чем-то удовлетворительна, а в чем-то нет.

 

Выводы

Для молодежи Екатеринбурга характерен высокий уровень недовольства социально-экономической и политической ситуацией в стране. Однако такое недовольство имеет достаточно незначительный потенциал трансформации в протестные действия. Протестная активность если и реализуется, то в основном тяготеет к умеренному и конвенциональному характеру. Наиболее популярным способом выражения и распространения протеста является интернет-активность (подписание петиций, потребление и чуть реже поддержка и распространение протестного контента), но такая деятельность имеет невысокий потенциал трансформации в оффлайн-формат. Таким образом, можно говорить о том, что протестные настроения распространяются в основном в информационном пространстве или пространстве коммуникаций. По большей части это происходит в социальных медиа. Однако цифровые коммуникации не являются «ресурсом» реальных социально-политических трансформаций и зачастую, напротив, служат лишь инструментом «выпуска пара» с последующим снижением потребности в инициировании реальных изменений. Для существенной доли молодежи Екатеринбурга характерен политический абсентеизм.

 

Главные причины распространения протестных настроений в среде российской молодежи находятся в контексте теорий коллективного действия и относительной депривации – это, в первую очередь, недовольство материальными условиями жизни, уровнем социальной справедливости, в целом несоответствие ожиданий и реальности.

 

Список литературы

1. Бурдье П. Начала. Choses dites. – М.: Socio-Logos, 1994. – 288 с.

2. Бурдье П. Социология политики. – M.: Socio-Logos, 1993. – 336 с.

3. Завершинский К. Ф. Когнитивные основания политической культуры: опыт методологической рефлексии // ПОЛИС. Политические исследования. – 2002. – № 3. – С. 19–30.

4. Milbrath L. Political Participation: How and Why Do People Involved in Politics. – Chicago: Rand McNally & Company, 1965. – 223 p.

5. Почепцов Г. Г. Революция.com. Основы протестной инженерии. – М.: Европа, 2005. – 513 c.

6. Скиперских А. В. Поверхности протеста: особенности политического письма в современной России // Политическая лингвистика. – 2014. – № 1 (47). – С. 108–113.

 

References

1. Bourdieu P. Choses Dites [Nachala. Choses dites]. Moscow: Socio-Logos, 1994, 288 p.

2. Bourdieu P. Sociology of Politics [Sotsiologiya politiki]. Moscow: Socio-Logos, 1993, 336 p.

3. Zavershinsky K. F. Cognitive Foundations of Political Culture: an Essay of Methodological Reflection [Kognitivniye osnovaniya politicheskoy kultury: opyt metodologicheskoy refleksii]. Polis. Politicheskie issledivaniya (Polis. Political Studies), 2002, no. 3, pp. 19–30.

4. Milbrath L. Political Participation: How and Why Do People Involved in Politics. Chicago: Rand McNally & Company, 1965, 223 p.

5. Pocheptsov G. G. Revolution.com. Basics of the Protest Engineering [Revolyutsiya.com: Osnovi protestnoi inzhenerii]. Moscow: Evropa, 2005, 513 p.

6. Skiperskikh A. V. Surface of Protest: Political Letter in Modern Russia [Poverkhnosti protesta: osobennosti politicheskogo pisma v sovremennoi Rossii]. Politicheskaya lingvistika (Political Linguistics), 2014, no. 1 (47), pp. 108–113.

 
Ссылка на статью:
Франц В. А. Особенности распространения протестных настроений в среде российской городской молодежи в условиях информационного общества (на примере Екатеринбурга) // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 3. – С. 61–80. URL: http://fikio.ru/?p=4155.

 
© В. А. Франц, 2020

УДК 316.334

 

Федорова Алина Алексеевна – Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения, кафедра рекламы и современных коммуникаций, бакалавр, Санкт-Петербург, Россия.

Email: alinafedorova.the@gmail.com

Авторское резюме

Состояние вопроса: Развитие информационных технологий значительно усовершенствовало методы коммуникации между людьми. Обратной стороной данного процесса являются негативные последствия для человека. С раннего возраста большинство детей проводят свой досуг в виртуальной реальности, в связи с чем социализация происходит некорректно: человек меньше непосредственно взаимодействует с другими людьми, становится более асоциальным, то есть теряет способности к построению сильных социальных связей, эмпатии и развитию эмоционального интеллекта. Поиск путей нейтрализации негативных последствий распространения информационных технологий особенно актуален для современного общества.

Результаты: Анализируя предыдущие исторические периоды, можно прийти к выводу, что люди развивались и жили в социальной среде, где были вынуждены объединяться в коллективы ради решения общих задач и совместного времяпровождения. По мере развития информационных технологий такая потребность стала снижаться, что поставило вопрос о необходимости культивирования новых социальных институтов, способных удовлетворить человеческие потребности в реальном общении.

Область применения результатов: Разработка методов снижения негативного влияния информационных технологий на личность и социальные институты.

Методы исследования: Фактические данные, на которых строятся выводы, получены эмпирическим путем – посредством проведения опроса и анализа статистики.

Выводы: Интернет как значимый агент социализации в информационном обществе снижает способность людей к эмпатии и эмоциональному интеллекту, но не отменяет человеческой потребности в аффилиации, которая достижима только посредством реальной коммуникации. Социальные институты в виде молодежных пространств, форумов и фестивалей, а также волонтерской деятельности дают возможность восстановить потери, связанные с виртуальной коммуникацией.

 

Ключевые слова: информационное общество; Интернет; социализация; социальные институты; эмпатия; эмоциональный интеллект; коммуникация.

 

The Necessity of Creating New Social Institutions to Reduce the Negative Impact of Information Technology

 

Fedorova Alina Alekseevna – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of Advertising and Modern Communications, Bachelor, Saint Petersburg, Russia.

Email: alinafedorova.the@gmail.com

Abstract

Background: The development of information technology has greatly improved communication methods between people. The flip side of this process results in the negative consequences for humans. From an early age, most children spend their leisure time in virtual reality, and therefore socialization does not occur correctly: a person interacts less directly with other people, becomes more asocial and loses the ability to maintain close social connections, empathy and the development of emotional intelligence. The search for a solution to this problem is essential for modern society.

Results: By analyzing previous historical periods, we can conclude that people lived and developed in a social environment where they were forced to join groups to solve common problems and spend time together. With information technology developing, such a need began to decline, which raised the question of the necessity to create new social institutions that can satisfy human needs in real communication.

Implications: Development of methods to reduce the negative impact of information technology on the individual and social institutions.

Research methods: The article deals with empirical research methods based on conducting surveys and analyzing statistical data.

Conclusion: The Internet as a significant agent of socialization in information society reduces the ability of people to have empathy and emotional intelligence, but does not obviate the human need for affiliation, which is achievable only through real communication. Social institutions in the form of youth spaces, forums and festivals, as well as voluntary organizations make it possible to recover losses associated with virtual communication.

 

Keywords: information society; Internet; socialization; social institutions; empathy; emotional intelligence; communication.

 

С конца XX века человечество входит в эпоху информационного общества, в котором важнейшим ресурсом является информация, занимающая ключевую роль в производстве, экономике, политике, социуме и культуре. Развитие такого общества значительно усовершенствовало методы коммуникации между людьми посредством создания новых технологических возможностей связи, таких как компьютер, смартфон, Интернет, социальные сети и мессенджеры. Потребность в быстрой коммуникации уходит из реального мира в виртуальный, что по сравнению с предыдущими историческими периодами ухудшает навык реального общения между людьми и разъединяет их ввиду отсутствия потребности нахождения рядом друг с другом. С раннего возраста большинство детей проводят свой досуг в виртуальной реальности, в связи с чем социализация человека происходит некорректно – он меньше взаимодействует с другими людьми вживую, становится более асоциальным и не стремится развиваться в реальном мире. Вследствие этого существует потребность в создании новых социальных институтов, которые смогут давать людям возможность на какое-то время менять современное онлайн (от англ., online – на линии) общение на принципиально иную, реальную коммуникацию, исторически более приемлемую для человека.

 

По А. А. Радугину, «социальные институты – это организованные объединения людей, выполняющих определенные социально-значимые функции, обеспечивающие совместное достижение целей на основе выполняемых членами своих социальных ролей, задаваемых социальными ценностями, нормами и образцами поведения» [1, с. 98]. Чтобы понять, насколько сильно изменились социальные институты, влияющие на общение между людьми и условия их социализации, необходимо разобраться в факторах, которые на это повлияли в исторической ретроспективе.

 

С начала XIX века во всех развитых и развивающихся странах происходило технологическое развитие общества, способствующее формированию нового уклада жизни людей. Начало этому процессу положила индустриализация, которая сократила занятость населения в сельском хозяйстве и стала причиной активного перемещения людей в большие города. Научно-технологическая революция в середине XX века продолжила общий процесс развития и создала постиндустриальное общество, для совершенствования которого был необходим человеческий капитал соответствующей квалификации. Побочным эффектом этого явилось улучшение условий труда и развитие гражданского общества, стали общедоступными образование и медицина, сформировались новые возможности в сфере культуры и достижений в области спорта [см.: 2]. Изменения условий хозяйственной жизни общества и проведения досуга давали предпосылки к объединению людей в коллективы ради достижения общих целей и совместного времяпровождения, а это в свою очередь заложило потребность в общении на ином уровне, чем это было ранее.

 

На протяжении всего XX века социализация человека происходила постепенно, начиная с детского сада или начальной школы. Ребенок учился общаться со своими сверстниками с раннего возраста, так как это было частью культуры. Противоречия между детьми были не такие заметные, ведь социальное окружение было едино. Родители почти всегда принадлежали к одному и тому же социальному классу, а школа и дополнительные досуговые кружки по интересам объединяли детей, которые вынуждены были общаться. Интересы детей и подростков не были ограничены просмотром телевизора в стенах дома, поскольку детские передачи транслировались по немногочисленным каналам в строго определенное время. Этот фактор, а также обеспечение государством сравнительно высокой безопасности нахождения детей на улицах городов и во дворах домов, позволяло школьникам проводить больше времени в кругу сверстников. Далее шел период профессионального обучения, который сопровождался так называемой «студенческой жизнью», в ходе которой человек улучшал свои коммуникативные и социальные навыки.

 

Сегодня развитие Интернета привело к появлению таких ресурсов, как Youtube, Instagram, TikTok и т. п., в которых молодой человек проводит большое количество времени, заменяя уже не только обычную коммуникацию с людьми, но и свои хобби, реальные увлечения, прогулки, саморазвитие и пр. Одна социальная сеть может удовлетворить многие человеческие потребности, такие как общение, приобретение знаний, проведение досуга и профессиональную деятельность.

 

Несмотря на все плюсы современных технологий, их высокие скорости и даже достаточное качество, человек нуждается в обычном живом общении. Ему важна вся его полнота, включая не только передачу самой информации, но и интеракцию (от англ. Interaction – «взаимодействие») и социальную перцепцию (от лат. Perceptio – «ощущаю»). У людей есть потребность в проявлении чувств и эмпатии, в считывании информации с мимики и жестов. Более того, для людей всегда важна потребность в аффилиации (от англ. affiliation – «соединение, связь»), то есть развитии крепких социальных связей, которые невозможно строить в Интернете в полной мере – любовь, привязанность, дружба и т. п. Полное погружение человека в виртуальное пространство снижает притягательность реальной жизни и делает последнюю менее значимой [см.: 3].

 

Тем не менее, по данным исследования WeAreSocial и Hootsuite, средний россиянин проводит в онлайн-режиме более 7 часов в день [см.: 4]. Такие значительные показатели вовлеченности человека в виртуальный мир могут иметь серьезные последствия, что наглядно показывает исследование, опубликованное в научном журнале World Psychiatry. Огромные объемы информации, которые вынужден обрабатывать человеческий мозг, снижают способность человека управлять своим временем и решать задачи, требующие длительной концентрации. Более того, частое использование сети Интернет в целом снижает работоспособность нашего мозга и ослабляет интеллект, рассеивает внимание, а также уменьшает способности к эмпатии. Особенно сильно такое влияние оказывается на человека в детском и подростковом возрасте, когда у него формируются и отрабатываются многие мозговые функции [см.: 5].

 

Примерно к таким же выводам приходит Карр [см.: 6], который считает, что сегодняшнее всепроникающее воздействие Интернета при его многочисленных позитивных последствиях действует скорее разрушительно: приводит к атрофии памяти и извращает сам процесс мышления, запоминания, ментального конструирования смыслов и логических схем. Мышление становится принципиально другим – более поверхностным, фрагментарным, клиповым и примитивным, а также делает человека более агрессивным по отношению к другим людям.

 

Такое положение дел требует создания современных социальных институтов для молодых людей, чтобы процесс социализации и улучшения навыков реального общения проходил более эффективно. На наш взгляд, в России развиваются три социальных института, где решаются подобные задачи: молодежные пространства для общения и работы; форумы и фестивали различного уровня; добровольческая (волонтерская) деятельность.

 

В качестве наглядного примера рассмотрим город Санкт-Петербург, где, по данным Петростата, проживает 1,4 млн. человек, попадающих под определение молодежи (социально-демографическая группа лиц в возрасте от 14 до 35 лет) [см.: 7; 8].

 

За последние несколько лет в Санкт-Петербурге открылось большое количество бесплатных молодежных пространств и коворкингов (от англ. coworking, рус. – «сотрудничество»), таких как «Просто», «Точка Кипения», «ОхтаЛаб», «Зеленая комната», «Ясная поляна», информационно-досуговый центр «М86» и другие. В каждом из них есть место для того, чтобы представители молодежи смогли самостоятельно организовать свое времяпровождения. Во многих из этих пространств есть возможность бесплатно взять ноутбук, поиграть в приставку или настольные игры, попить чай или кофе, а самое главное – сделать все это совместно с другими посетителями. Подобные пространства позиционируются как место для общения, обмена идеями и опытом. Надо признать, что создание таких пространств на данный момент является благотворительными проектами, для которых большую часть финансирования получают из государственного бюджета. Тем не менее, важность подобных площадок для развития подрастающего поколения трудно переоценить, ведь теперь у молодежи есть привлекательные места, оборудованные всем необходимым для совместной работы и проведения досуга, в которых можно собраться и пообщаться в реальности без Интернета.

 

Вторым преобладающим институтом развития коммуникативных навыков молодежи и социализации являются многочисленные форумы и фестивали, имеющие различную тематику и охватывающие почти все интересы молодежи. В Санкт-Петербурге регулярно проходят такие мероприятия, как Петербургский молодежный международный форум, Молодежный экологический форум, Международный форум добровольцев «Доброфорум», Санкт-Петербургский международный форум труда, Образовательный форум студенческих отрядов Санкт-Петербурга, Фестиваль студенческого творчества «Студенческая весна», Форум «Социальный Петербург» и др. На всероссийском уровне также существует большое количество форумов и фестивалей, объединяющих молодежь со всех регионов России. Самыми крупными из них являются Всероссийский молодежный образовательный форум «Таврида», проходящий в Республике Крым; международный молодежный форум «Байкал», проходящий в Иркутской области; всероссийский молодёжный образовательный летний форум «Территория смыслов», проходящий в Московской области и др. Каждое из подобных мероприятий регионального, всероссийского или международного уровня является местом сбора для активной молодежи, осознающей важность общения друг с другом и сопричастности к чему-то значительному. Основной упор на таких форумах и фестивалях делается на командообразующую работу, обязуя участников к общению и совместному проведению досуга, что дает молодежи незаменимый опыт практики социализации в новом коллективе.

 

Третьим и, на наш взгляд, основным социальным институтом в последнее время становится волонтерская деятельность. Именно она является стартом для многих молодых людей, где они находят новые смыслы и стремления, в том числе и для участия в вышеперечисленных форумах, фестивалях. После проведения Года добровольца (волонтера) в 2018 году и домашнего Чемпионата мира по футболу FIFA 2018 в России мы, несомненно, наблюдаем рост социальной активности молодежи и ее вовлечения в общественную жизнь страны. Согласно докладу «О проведении научных, социологических и статистических исследований, направленных на изучение форм и масштабов участия граждан и организаций в добровольческой (волонтерской) деятельности» за 2019 год в России среднегодовая численность добровольцев превышает три миллиона человек [см.: 9].

 

В настоящее время многие молодые люди, которые занимаются волонтерской деятельностью, делают это исходя из потребности реальной коммуникации с людьми, ради того, чтобы улучшить свои навыки общения, ради более эффективной социализации в обществе. Волонтерство, в частности событийное, подразумевает участие ребят в многочисленных мероприятиях разнообразной направленности. Это могут быть фестивали, концерты, форумы, спортивные мероприятия, официальные приемы и т. д. Каждое событие не похоже на предыдущее, а волонтерская команда каждый раз обновляется и в ней присутствуют в основном новые люди. Задачи волонтера часто сводятся к информационной и координационной помощи участникам мероприятия, что говорит о необходимости постоянного общения с новыми людьми во все время изменяющихся условиях. Это подразумевает практическое развитие гибких навыков (англ. softskills). Гибкие навыки, в отличие от профессиональных навыков в традиционном понимании, не зависят от специфики конкретной работы, они тесно связаны с личностными качествами и установками (ответственность, дисциплина, самоменеджмент), а также социальными навыками (коммуникация, в частности, умение слушать; работа в команде, эмоциональный интеллект) и менеджерскими способностями (управление временем, лидерство, решение проблем, критическое мышление). То есть волонтерская деятельность является практически значимым фактором развития личности, который складывается из многочисленных живых коммуникаций, что невозможно получить, общаясь посредством компьютера или смартфона.

 

Нами был проведен опрос среди 365 волонтеров из организации «Молодежь Петербурга», которая курирует многие добровольческие мероприятия в городе. Целью опроса было узнать причины вовлечения молодежи в волонтерство и степень его влияния на реальный навык общения людей. В рамках опроса волонтерам в возрасте от 14 до 25 лет было задано по 4 вопроса с двумя или более вариантами ответов.

 

Первый вопрос – «Что является основной причиной вашего занятия волонтерской деятельностью?». Варианты ответов:

1) ради бонусов по учебе;

2) ради возможности участия в интересных мероприятиях;

3) ради общения с новыми людьми.

 

На основе ответов 365 опрошенных мы получили следующие результаты:

1 вариант – 21 %;

2 вариант – 33 %;

3 вариант – 46 %.

 

Исходя из полученных ответов можно сделать вывод, что подавляющее число респондентов участвуют в волонтерской деятельности не ради «галочки», которая поможет им при поступлении или даст бонусы в учебе, они это делают ради общения (46 %) или ради участия в интересных мероприятиях (33 %), которое в рамках волонтерской деятельности также подразумевает взаимодействие с людьми.

 

Второй вопрос – «Как часто вы занимаетесь волонтерской деятельностью?». Варианты ответов:

1) 1 или реже раз в месяц;

2) 2 или 3 раза в месяц;

3) 4 и более раз в месяц.

 

На основе ответов 365 опрошенных мы получили следующие результаты:

1 вариант – 36 %;

2 вариант – 42 %;

3 вариант – 22 %.

 

Исходя из ответов можно сделать выводы, что ⅔ волонтеров при наличии свободного времени и интересных мероприятий занимаются социально активной деятельностью на регулярной основе, несколько раз в месяц.

 

Третий вопрос – «На сколько вы улучшили навыки своей коммуникабельности?» с 3-мя вариантами ответов:

1) не улучшил;

2) есть небольшие изменения;

3) сильно улучшил.

 

На основе ответов 365 опрошенных мы получили следующие результаты:

1 вариант – 13 %;

2 вариант – 56 %;

3 вариант – 31 %.

 

Исходя из результатов, полученных по третьему вопросу, очевиден вывод, что подавляющее большинство волонтеров (87 %) считает, что подобная деятельность хоть немного, но улучшает их коммуникативные навыки.

 

Четвертый вопрос: «Является ли данный период для вас переходным, а именно, за последние 2 года случалось ли у вас что-то из перечисленного: вы переехали от родителей, вы сменили город, вы сменили место учебы, полностью сменили круг общения (если «да», то ответ на вопрос ставьте «да»)»? На основе ответов 365 опрошенных мы получили следующие результаты:

да – 83 %;

нет – 17 %.

 

Исходя из этих ответов можно сделать вывод, что подавляющее число волонтеров за последние два года имели коренные изменения в своей жизни, связанные со сменой обстановки и сменой окружения. Это позволяет предположить, что волонтерством они занялись отчасти ради того, чтобы облегчить себе социализацию среди новых людей, найти друзей и в целом освоиться.

 

Из всего вышеизложенного следует, что в информационную эпоху многие стороны жизнедеятельности людей зависят от научно-технического прогресса, от тех достижений, которыми пользуется большинство и которыми необходимо пользоваться каждому, чтобы не отставать от общества. Но обратной стороной усовершенствования способов коммуникации посредством новых технологий является отдаление людей друг от друга, снижение многих жизненно важных для человека навыков, таких как эмоциональный интеллект, эмпатия, способности к построению сильных социальных связей и т. п. Новые социальные институты, которые будут способны компенсировать людям потери, понесенные обществом в связи с новым укладом жизни, уже активно формируются в современной России.

 

Итак, молодежные пространства, где есть возможность работать и осуществлять свой досуг совместно с другими людьми; молодежные форумы и фестивали, где акцент делается на командообразование, что дает участникам опыт практики социализации в новом коллективе; волонтерская деятельность, позволяющая человеку получать новые социальные связи, приобретать друзей и тренировать свои коммуникативные навыки – вот важные на настоящий момент институты для молодого поколения, которое из-за отсутствия возможности иметь полноценный опыт социальной коммуникации не увидит без этих движений и организаций жизнь иначе, кроме как через призму Интернета.

 

Список литературы

1. Радугин А. А., Радугин К. А. Социология: курс лекций. – 2-е изд., перераб. и доп. – М.: Центр, 1999. – 160 с.

2. Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. – М.: Academia, 2004. – 221 с.

3. Бодалев А. А. Восприятие и понимание человека человеком. – М.: МГУ, 1982. – 200 с.

4. Digital 2020: 3.8 Billion People Use Social Media // We Are Social. – URL: https://wearesocial.com/blog/2020/01/digital-2020-3-8-billion-people-use-social-media (дата обращения 20.03.2020).

5. Firth J., Torous J., Stubbs B., Firth J. A., Steiner G., Smith L., Alvarez-Jimenez M., Gleeson J., Vancampfort D., Armitage C., Sarris J. The “Online Brain”: How the Internet May Be Changing Our Cognition // World Psychiatry. – 2019. – Vol. 18. – № 2. – Pp. 119–129. DOI: 10.1002/wps.20617.

6. Карр Н. На мелководье. Как Интернет воздействует на наше мышление, память и навыки чтения. – Atlantic Books, 2010. – 96 c.

7. Возрастно-половой состав населения Санкт-Петербурга на 1 января 2019 года. Статистический бюллетень // Управление Федеральной службы государственной статистики по г. Санкт-Петербургу и Ленинградской области. – URL: https://petrostat.gks.ru/storage/mediabank/Возраст-пол%20нас%20СПб%202019.pdf (дата обращения 20.03.2020).

8. Основы государственной молодежной политики Российской Федерации на период до 2025 года (утв. распоряжением Правительства РФ от 29 ноября 2014 г. N 2403-р) // ГАРАНТ. – URL: https://base.garant.ru/70813498(дата обращения 20.03.2020).

9. Доклад «О проведении научных, социологических и статистических исследований, направленных на изучение форм и масштабов участия граждан и организаций в добровольческой (волонтерской) деятельности». Февраль 2019 // Аналитический центр при Правительстве Российской Федерации. – URL: https://ac.gov.ru/archive/files/publication/a/21338.pdf (дата обращения 20.03.2020).

 

References

1. Radugin A. A., Radugin K. A. Sociology: Lecture Course [Sotsiologiya: kurs lektsiy]. Moscow: Tsentr, 1999, 160 p.

2. Bell D. The Coming of Post-Industrial Society: A Venture of Social Forecasting [Gryaduschee postindustrialnoe obschestvo. Opyt sotsialnogo prognozirovaniya]. Moscow: Academia, 2004, 221 p.

3. Bodalev A. A. Perception and Understanding of Man by Man [Vospriyatie i ponimanie cheloveka chelovekom]. Moscow: University Press, 1982, 200 p.

4. Digital 2020: 3.8 Billion People Use Social Media. Available at: https://wearesocial.com/blog/2020/01/digital-2020-3-8-billion-people-use-social-media (accessed 20 March 2020).

5. Firth J., Torous J., Stubbs B., Firth J. A., Steiner G., Smith L., Alvarez-Jimenez M., Gleeson J., Vancampfort D., Armitage C., Sarris J. The “Online Brain”: How the Internet May Be Changing Our Cognition. World Psychiatry, 2019, vol. 18, no. 2, pp. 119–129. DOI: 10.1002/wps.20617.

6. Carr N. The Shallows. How the Internet Is Changing the Way We Think, Read and Remember [Na melkovode. Kak Internet vozdeystvuet na nashe myshlenie, pamyat i navyki chteniya]. Atlantic Books, 2010, 96 p.

7. Age and Sex Composition of the Population of St. Petersburg on the 1 January, 2019. Statistical Bulletin [Vozrastno-polovoy sostav naseleniya Sankt-Peterburga na 1 yanvarya 2019 goda. Statisticheskiy byulleten]. Available at: https://petrostat.gks.ru/storage/mediabank/Age-pol%20as%20SPb%202019.pdf (accessed 20 March 2020).

8. The Basics of State Youth Policy of the Russian Federation for the Period up to 2025 (Approved by the Order of the Government of the Russian Federation on 29 November, 2014, N 2403-p [Osnovy gosudarstvennoy molodezhnoy politiki Rossiyskoy Federatsii na period do 2025 goda (utv. rasporyazheniem Pravitelstva RF ot 29 noyabrya 2014 g. N 2403-r)]. Available at: https://base.garant.ru/70813498/ (accessed 20 March 2020).

9. Report “About Conducting Scientific, Sociological and Statistical Studies Aimed at Studying the Forms and Scale of Participation of Citizens and Organizations in Voluntary (Volunteer) Activities”. February, 2019. [Doklad “O provedenii nauchnykh, sotsiologicheskikh i statisticheskikh issledovaniy, napravlennykh na izuchenie form i masshtabov uchastiya grazhdan i organizatsiy v dobrovolcheskoy (volonterskoy) deyatelnosti”. Fevral 2019]. Available at: https://ac.gov.ru/archive/files/publication/a/21338.pdf (accessed 20 March 2020).

 
Ссылка на статью:
Федорова А. А. Необходимость построения новых социальных институтов для снижения негативного влияния информационных технологий // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 2. – С. 102–111. URL: http://fikio.ru/?p=4018.

 
© А. А. Федорова, 2020.

УДК 172.1

 

Мальцев Константин Геннадьевич – Белгородский государственный технологический университет им. В. Г. Шухова, кафедра теории и методологии науки, профессор, доктор философских наук, профессор.

Email: maltsevaannav@mail.ru

Ломако Леонид Леонидович – Белгородский государственный технологический университет им. В. Г. Шухова, кафедра теории и методологии науки, аспирант.

Email: parmenid@bk.ru

Авторское резюме

Состояние вопроса: Изучение нового мирового порядка, определяемого чаще всего как имперский порядок, ведется в трех основных направлениях. Во-первых, неомарксистская традиция, представленная прежде всего М. Хардтом и А. Негри, полагает имперскую суверенную власть естественным результатом процессов экономических, социальных, культурных, политических преобразований последних 30 лет. Во-вторых, либеральная концепция империи (например, Д. Лал) в этом не отличается от названной выше неомарксистской. В-третьих, теория больших пространств К. Шмитта считает необходимым не глобальный и универсальный имперский порядок, но несколько таких порядков, соседствующих и взаимодействующих друг с другом, и может служить теоретическим основанием концепции «многополярного мира», в противоположность всем разновидностям концепции «глобализации».

Результаты: Структура имперского порядка, способ легитимации, перманентная война (как антитеррористическая война) как постоянный и нормальный способ существования этого порядка – основные элементы концепции М. Хардта и А. Негри. Их позиция предполагает необходимость преодоления наличного состояния. М. Хардт и А. Негри наделяют множество, новую реальность, пришедшую на смену народу, способностью противостоять имперскому универсальному порядку и связывают с множеством возможность нового, демократического, но также универсального мирового порядка. Этот новый мировой порядок – основное отличие неомарксистской концепции от либеральной. Структура мира, организованного как ряд «больших политических пространств», представленная в теории К. Шмитта, рассматривается в статье как единственная существующая теоретическая альтернатива.

Область применения результатов: Идеологические и политические споры (и упорная политическая борьба, вплоть до «гибридных войн») есть реальность, нуждающаяся в теоретическом (научном) и философском осмыслении (философском в той степени, в какой речь идет именно о выборе и решении, находящихся вне компетенции «позитивной науки» и научных теорий).

Выводы: Перманентная война (в настоящее время – как антитеррористическая война) – естественное состояние имперского мирового порядка. Порядок «больших политических пространств» не исключает войну как способ решения противоречий между такими пространствами (империями), но сберегает «конвенциональную войну» (по правилам). Глобальная империя необходимо отказывается от такой ограниченной войны в пользу возрождаемого концепта «справедливой», то есть тотальной войны, со всеми ее (перечисленными и не перечисленными в статье) атрибутами: криминализация и моральная дисквалификация противника как преступника; полицейский порядок как единственно возможный и легитимный порядок империи.

 

Ключевые слова: Империя; «большое политическое пространство»; легитимность; суверенитет; тотальная война; справедливая война; антитеррористическая война.

 

Imperial Legitimacy and Anti-Terrorism Warfare

 

Maltsev Konstantin Gennadevich – Belgorod StateTechnological University named after V. G. Shukhov, Department of Theory and Methodology of Science, Professor, Doctor of Philosophy, Professor.

Email: maltsevaannav@mail.ru

Lomako Leonid Leonidovich – Belgorod StateTechnological University named after V. G. Shukhov, Department of Theory and Methodology of Science, postgraduate student.

Email: parmenid@bk.ru

Abstract

Background: The study of the new world order, most often defined as the imperial order, is carried out in three main directions. Firstly, the neo-Marxist tradition, represented primarily by M. Hardt and A. Negri, considers imperial sovereign power to be the natural result of the processes of economic, social, cultural, political transformations during the last 30 years. Secondly, the liberal concept of empire (for example, D. Lal) does not differ from the neo-Marxist one mentioned above up to a point. Thirdly, the theory of large spaces by C. Schmitt considers it necessary not a global and universal imperial order, but several orders, neighboring and interacting with one another, and can serve as a theoretical basis for the concept of a “multipolar world”, in contrast to all varieties of the concept of “globalization”.

Results: The structure of the imperial order, the method of legitimation, permanent war (as anti-terrorism war) as a permanent and normal way of this order existence are the main elements of the concept of M. Hardt and A. Negri. Their position implies the need to overcome the present state. M. Hardt and A. Negri endow the multitude, a new reality that has replaced the people, with the ability to resist the imperial universal order and associate with the multitude the possibility of a new, democratic, but also universal world order. This is the main difference between the neo-Marxist concept and the liberal one. The structure of the world, organized as a series of “large political spaces”, presented in the theory of C. Schmitt, is considered as the only theoretical alternative developed.

Implications: Ideological and political disputes (and a stubborn political struggle, up to “hybrid wars”) are reality that needs theoretical (scientific) and philosophical reflection – philosophical to the extent that it is about the choice and decision that are outside the competence of “positive science” and scientific theories.

Conclusion: Permanent war (now known as anti-terrorism war) is a natural state of the imperial world order. The order of “large political spaces” does not exclude war as a way to resolve the contradictions between such spaces (empires), but saves a “conventional war” (according to the rules). A global empire rejects such a limited war in favor of the resurgent concept of “fair”, that is a total war, with all its attributes: criminalization and moral disqualification of the enemy as a criminal; police order as the only possible and legitimate order of the empire.

 

Keywords: Empire; “Large political space”; legitimacy; sovereignty; total war; fair war; anti-terrorism war.

 

Кризис суверенитета национальных государств признается практически всеми исследователями; современное состояние, все чаще определяемое как война, не отменяет, но, напротив, усиливает потребность в легитимации нового, теперь глобального, порядка (иначе война будет длиться бесконечно); источники и способы легитимации могут полагаться наличествующими, или их только предстоит создать (крайние случаи; прагматичность склоняет нас предполагать, что в действительности следует ожидать смешения имеющихся и заново сконструированных источников легитимности); глобальный порядок не может не быть суверенным. Глобальный суверен не может иметь законного врага, значит, любое сопротивление будет квалифицироваться как бунт или терроризм и антитеррористическая война будет (и уже является, кстати) перманентным состоянием нового порядка – по крайней мере, до тех пор, пока будут сопротивляющиеся ему (политический реализм заставляет признать, что всегда), то есть такая война – не случай, но необходимость (случайной является ее интенсивность). Задача нашей статьи – представить некоторые влиятельные интерпретации ситуации, кратко описанной выше (мы прекрасно сознаем при этом, что само предложенное описание вполне зависимо от «интерпретаций», которые нам предстоит здесь рассмотреть).

 

Собственно говоря, все известные нам теории укладываются в две основные модели. Первая – либеральная/демократическая модель глобальной империи (не «либеральная» и не «демократическая» империя!). Здесь наиболее показательными вариантами (из последних) являются описания, предложенные, во-первых, М. Хардтом и А. Негри в книге «Империя» [см.: 1] (2000 год, демократическая и даже марксистская), и, во-вторых, «чисто либеральный» вариант Дипака Лала, предложенный в книге «Похвала империи» [см.: 2] (2004 год). Вторая, единственная связная концепция многополярного мира, и это следует признать, предложена К. Шмиттом [см.: 3] в его «порядке больших пространств», которые он именует «рейхами», то есть тоже империями, но своим «множеством» сохраняющими фундаментальное для «состояния мира» (в противоположность войне) различение «внутреннего» и «внешнего» (и со своим порядком легитимации на уже наличествующих основаниях), концепция, значение которой далеко выходит за пределы конкретно вызвавшей ее появление ситуации (можно, конечно, как это часто делается, не упоминать Шмитта, тем более не пользоваться его табуированной терминологией, но это не добавит ясности, хотя выиграет в благонадежности и политкорректности; Шмитт до настоящего времени является крупнейшим специалистом по теории политического пространства, с этим приходится все больше считаться даже его непримиримым идейным врагам, что подтверждается переизданием его работ и нарастающим потоком публикаций, претендующих на «объективный», а не только «разоблачающий», анализ его теорий). В-третьих, к обозначенным направлениям изучения «современного имперского порядка» следует добавить работы авторов, выдвигающих конструкции «общей теории империи» (Мюнклер [см.: 4], Каспэ [см.: 5], если называть только современных).

 

В данной статье мы предполагаем рассмотреть лишь один аспект «современного имперского порядка»: необходимо сопутствующую ему антитеррористическую войну и, косвенно, некоторые способы нейтрализовать эту необходимость в процессе легитимации империи. При этом следует иметь в виду, что шмиттовская теория «больших пространств» – единственная, исключающая по сути тотальную «антитеррористическую войну», сохраняя войну «оберегаемую правом» (и локальные революционные, гражданские войны; есть основания полагать, что сам Шмитт [см.: 6], оценивая ситуацию, сложившуюся после мировой войны, считал «порядок рейхов» упущенной возможностью, и тогда гражданская или революционная война, о которой говорил Шмитт, есть просто другое название современной антитеррористической войны, ее «ранний этап»; актуальной теорию Шмитта делает заявленное стремление некоторых сильных игроков к многополярному миру, в том случае, конечно, если не считать его возможность утопичной, а заявку на него – одним из моментов торга по распределению власти и доходов в рамках глобальной империи).

 

Как известно, М. Вебер [см.: 7] определил три идеальных типа легитимности: традиционную, харизматическую и легалистскую (иногда они называются иначе, мы приводим общеизвестные «школьные» названия); идеальный тип есть методическое упрощение, рационализация, абсолютизация односторонности, содержит существенный телеологический момент; в «действительности» мы всегда имеем «смешение», «в целом» определенное «преимущественно» одним из названных типов. К. Шмитт [см.: 8, с. 171] назвал четыре основных «чистых» типа государственной формы[1]: государство законодательства, государство юрисдикции, государство правления, государство администрации. Между идеально-типическими способами легитимации и чистыми формами государства также нет «идеального», однозначного соответствия.

 

Современная глобальная империя «более всего» соответствует государству администрации (если начать наше рассмотрение с концепции М. Хардта – А. Негри), которое Шмитт определяет так: «Можно представить и такое государство, в котором повеление и воля не исходят от личности, наделенной верховной властью, не являются простым претворением в жизнь ранее принятых высших норм, а представляют собой лишь сугубо конкретные предписания; таково государство администрации, в котором правят не люди, не законодательные нормы, воспринимаемые как нечто высшее, но, согласно знаменитой формуле, “вещи управляют сами собой”» [8, с. 174]. Шмитт, когда писал эту работу, считал такую картину утопичной, но полагал, что «государство администрации все-таки мыслимо, и его отличительной особенностью является конкретная мера, обусловленная только реальным положением дел, принятая в связи с конкретной ситуацией и обоснованная практической целесообразностью» [8, с. 174], – краткое и точное определение, подытоживающее (максимально полно для дефиниции) то существенное, что писали о форме современной империи М. Хардт и А. Негри (которые на Шмитта в этой связи не ссылаются). Специально вопрос о соответствующем данной государственной форме способе легитимности в литературе не рассматривался; однако в книге «Империя» много места уделено способам легитимации имперского мирового порядка.

 

Империя есть принципиально новая форма господства, она не принадлежит тому, что получило название Модерн [1, с. 143], – это временная локализация империи. У нее есть и другая локализация; М. Хардт и А. Негри пишут: «Сегодняшняя идея империи родилась благодаря глобальной экспансии собственного, исходно рассчитанного на внутренние условия конституционного проекта США. Фактически именно через расширение сферы действия внутренних конституционных процессов начинается процесс конституирования Империи» [1, с. 174]. Таким образом, мы имеем дело не с «империей вообще», но с уже вполне определенной империей, тем самым безусловно выигрывая в плане «научности», «позитивности». Несколько опережая изложение, приведем еще и третий, существенным образом еще более «конкретизирующий» образ Империи, ее характерный признак (здесь Хардт – Негри не согласятся). Авторы книги пишут: «С окончанием “холодной войны” Соединенные Штаты были призваны гарантировать сложный процесс формирования нового наднационального права и придать ему юридическую эффективность. Так же, как в первом веке христианской эры римские сенаторы просили Августа ради общественного блага принять имперские полномочия, также и сегодня международные организации (ООН, международные финансовые и даже гуманитарные организации) просят Соединенные Штаты взять на себя главную роль в Новом мировом порядке» [1, с. 173]. Авторы настоятельно подчеркивают, что «призывы являются реальными и весомыми» [1, с. 173], что «американские военные, даже против своей воли, должны были бы во имя мира и порядка ответить на вызов» [1, с. 173], что «наднациональные органы призывают США к активной деятельности, направленной на реализацию суммы четко сформулированных юридических и организационных инициатив» [1, с. 173]. Здесь дело не в том, что подобного рода призывы можно организовать (есть несколько разработанных для этого технологий, «оранжевые революции», например; или, из самого последнего времени – события в Венесуэле, когда легитимно избранного и контролирующего территорию президента можно «не признать» на основе призывов не важно кого именно), но прежде всего в том, что классическое понятие суверенитета устанавливает: суверен вне и над устанавливаемым им правом. Широчайшая практика «признания» или «непризнания» («не вхождения», «исключений», «неприменимости для граждан США» и т. п.) международного права и организаций, обязательных для всех остальных, применяемая США (не «случайно», но вполне «тотально») показывает, что имперский суверенитет едва ли сущностно отличается (на чем настаивают Хардт – Негри) от «классического». Наконец, для интерпретации теории Империи Хардта – Негри необходимо удерживать перспективу борьбы с Империей: «Сегодня быть республиканцем означает прежде всего бороться изнутри, возводя контримперские конструкции на гибридной, меняющейся территории Империи» [1, с. 206]; М. Хардт и А. Негри позиционируют себя не просто демократами, но даже марксистами, и, конструируя теорию Империи, они создают не «апологию», но «критическую теорию». Таким образом, мы получили необходимые «рамки» для анализа концепции современной универсальной глобальной империи.

 

Империя есть «мировой порядок», и «порядок этот выражен в виде правовой структуры» [1, с. 19]; он возник на основе глобального рынка в связи с неспособностью национальных государств обеспечить его функционирование, «даже наиболее сильные национальные государства не могут далее признаваться в качестве верховной и суверенной власти ни вне, ни даже в рамках собственных границ» [1, с. 11]; кризис «старого порядка» национальных суверенитетов был, если верить Хардту – Негри, перманентным со времени его установления после Вестфальского мирного договора 1648 года [1, с. 20]. Но это не означает «элиминирование» суверенитета. «Ослабление суверенитета национальных государств вовсе не означает, что суверенитет как таковой приходит в упадок» [1, с. 11]; основная гипотеза состоит в том, «что суверенитет принял новую форму, образованную рядом национальных и наднациональных органов, объединенных единой логикой управления. Эта новая глобальная форма суверенитета и является тем, что мы называем Империей» [1, с. 11–12]; «переход к Империи порождается упадком суверенитета современного типа. В противоположность империализму, Империя не создает территориальный центр власти и не опирается на жестко закрепленные границы или преграды. Это – децентрированный и детерриториализованный, то есть лишенный центра и привязки к определенной территории, аппарат управления, который постепенно включает все глобальное пространство в свои открытые и расширяющиеся границы. Империя управляет смешанными, гибридными идентичностями, гибкими иерархиями и множественными обменами посредством модулирования командных сетей» [1, с. 12]. Ни одно государство не способно стать центром империалистического проекта; но исторически США (авторы описывают эту историю, но об этом позже) являются фактически центром проекта имперского (в силу своего устройства и по факту победы в «холодной войне»; потому, что имеют средства для того, чтобы выполнять функции всемирного полицейского). Империя, для авторов цитируемой книги, не метафора, но понятие, которое предполагает «главным образом теоретический подход» [1, с. 14]. Идея империи определяется тремя основными характеристиками. Во-первых, империя не имеет границ в пространстве и времени, «ее владычество не знает пределов. Первое и самое главное в концепции Империи – это утверждение системы пространственной всеобщности, то есть по сути, власти над всем “цивилизованным” миром. Никакие территориальные границы не ставят пределов этой власти» [1, с. 14]; «Империя выхолащивает время, лишает историю ее временного измерения и помещает прошлое и будущее в рамки собственного этического порядка. Иными словами, Империя представляет свой порядок как постоянный, извечный и необходимый» [1, с. 26]; империя представляет свой порядок не как завоевание, но «скорее как порядок, который на деле исключает ход истории и таким образом навсегда закрепляет существующее положение вещей. С точки зрения Империи, нынешнее положение вещей будет существовать всегда и ему всегда было предназначено быть таким. Империя представляет свое владычество не как преходящий момент в движении истории, а как способ правления вне каких бы то ни было временных рамок и в этом смысле – вне истории либо как конец истории» [1, с. 14]. Во-вторых, Империя универсальна не только в пространстве и времени, но «владычество Империи распространяется на все уровни социального порядка, достигая самых глубин социального мира. Империя не только управляет территориями и населением, она создает тот мир, в котором живет. Она не только регулирует отношения между людьми, но также стремится к непосредственному овладению человеческой природой. Объектом ее контроля является общественная жизнь в ее целостности, и таким образом Империя представляет собой совершенную форму биовласти» [1, с. 14].

 

Мы считаем возможным опустить вопрос о «формах», подготовивших нынешнее торжество имперского порядка (ООН, международные неправительственные организации, МВФ, Всемирный банк, международные суды разного уровня и компетенции, торговые организации и т. п.), ставшее основой имперской инфраструктуры; достаточно сказать, что, по утверждению авторов, «в неоднозначном опыте ООН правовое понятие Империи начало обретать форму» [1, с. 22]; также цели нашей статьи не предполагают останавливаться на теоретических и идеологических «провозвестиях» имперского устройства (называются, например, теория международного права Кельзена, неокантианца по своей методологии, авторы об этом не упоминают; на разработку Гоббсом и Локком «монархической» и «либеральной» соответственно форм государственного устройства; на «теории универсальной демократии» Спинозы и т. д.), и перейти сразу к вопросу об устройстве имперского порядка, способе его легитимации и связанным с этим непосредственно вопросам сопротивления империи, только тем из них, против которых и была объявлена антитеррористическая война.

 

Современная Империя – новая парадигма, как выражаются авторы, и потому не может определяться «только негативно»: «Следует избегать определения перехода к Империи в одних лишь негативных терминах, то есть терминах того, чем она не является, что, к примеру, происходит, когда говорят: новая парадигма характеризуется окончательным упадком суверенных национальных государств, дерегулированием международных рынков, концом антагонистического противоборства между государствами и так далее» [1, с. 28]. В теории новая парадигма, утверждают авторы, может быть представлена как «соединение теории систем Н. Лумана [см.: 13] и теории справедливости Д. Ролза [см.: 14]» [1, с. 28].

 

Структурная логика имперского порядка (и здесь как раз проявляется опора авторов на теорию систем Лумана) на практике может быть определена как «правление без правительства» [1, с. 28] и описывается так: «В глобальном порядке доминирующую позицию занимает системная тотальность, решительно порывающая со всякой предшествующей диалектикой и устанавливающая интеграцию акторов, которая кажется линейной и спонтанной. Однако в то же самое время эффективность консенсуса под эгидой верховной власти в рамках устанавливающегося порядка оказывается более чем когда-либо очевидной. Все конфликты, все кризисы и разногласия успешно способствуют процессу интеграции, взывая ко все большей централизации власти. Мир, спокойствие и прекращение конфликтов являются как раз теми ценностями, на достижение которых все и направлено. Развитие глобальной системы (в первую очередь, имперского права) кажется развитием машины, устанавливающей процедуры непрерывной выработки и реализации договоренностей, ведущих к достижению системного равновесия – машины, создающей постоянный запрос на власть. Эта машина предопределяет условия осуществления власти и действия во всем социальном пространстве. Любое движение фиксировано и может найти предназначенное ему место только внутри самой системы, в соответствующих ей иерархических отношениях. Это предзаданное движение определяет реальность процесса становления имперского мирового порядка – новой парадигмы» [1, с. 28]. Таким образом, механизм имперского господства составляют «три различные движущие силы, три момента: один – включающий, другой – дифференцирующий и третий – момент управления» [1, с. 188]. Первый момент, «либеральный облик Империи», означает, что «все желанны в пределах ее границ безотносительно к расе, вероисповеданию, цвету кожи, полу, сексуальной ориентации и так далее. В своем включающем аспекте Империя слепа к различиям; она абсолютно нейтральна к ним» [1, с. 188]. Публичное пространство нейтралитета делает возможным «установление и легитимацию универсального понимания права, формирующего ядро Империи» [1, с. 188]. Однако авторы указывают и на «оборотную сторону», «пренебрежение различиями означает в действительности выхолащивание потенциала различных составляющих империю субъективностей» [1, с. 188], то есть нейтрализуют творческий потенциал множества (на которое, повторим, авторы возлагают освободительные надежды). Здесь же следует еще раз сказать и о том, что в этом «благожелательном универсализме», до настоящего времени, по крайней мере, есть исключение: американские граждане имеют иммунитет в отношении «универсального понимания права». «Миролюбивый порядок», по которому «без значительного сопротивления или конфликта скользят субъективности» [1, с. 189], помимо названного, имеет еще несколько «исключений», именно тех, против кого ведется война. Второй, дифференцирующий, момент «предполагает утверждение различий, принятых в имперской реальности» [1, с. 189]; «если с юридической точки зрения различия должны быть отброшены, то с точки зрения культуры они, напротив, приветствуются» [1, с. 189]. Такие различия не только «не разрушают важнейшие скрепляющие звенья общности или всеохватывающий консенсус» [1, с. 189], но, напротив, делают множество управляемым. Авторы утверждают, что «Империя не создает различий. Она берет то, что ей дают, и работает с этим» [1, с. 189]. Знают они и о старом имперском принципе «разделяй – и властвуй» [см.: 1, с. 191], но полагают, что к Империи это отношения не имеет, хотя и признают, что тактика, основанная на этом принципе, широко и успешно применялась на «других уровнях» еще до времени Империи (например, поддержание многонациональных составов рабочих промышленных предприятий, чтобы противоречия и простое непонимания между ними не позволили им вести согласованную борьбу с работодателем/собственником; применяется она и на южноамериканских плантациях до настоящего времени, и тоже успешно). Вообще, Империя – враг фиксированных идентичностей и всячески споспешествует их «размыванию», ее идеал – меньшинства. Третий момент, управление и «иерархическое структурирование этих различий в общую экономику господства» [1, с. 189] как раз и основывается на разрушении «чистых, обособленных идентичностей» [1, с. 189] и основывается «на потоках движения и смешения» [1, с. 189]. В общем, ссылаясь на исследования М. Фуко, авторы утверждают, что империя есть «порядок контроля», в противоположность предыдущему «дисциплинарному обществу» [1, с. 35]. Общество контроля «формируется на заре современности и развивается, двигаясь к периоду постсовременности, общество, где механизмы принуждения становятся еще более “демократическими”, еще более имманентными социальному полю, распространяясь на умы и тела граждан» [1, с. 36]; «практики социальной интеграции и исключения, свойственные системе управления, все более и более становятся внутренней сущностью самих субъектов. Теперь власть осуществляется посредством машин, которые напрямую целенаправленно воздействуют на умы (посредством коммуникационных систем, информационных сетей и так далее) и тела (через системы соцобеспечения, мониторинг деятельности и тому подобное), формируя состояние автономного отчуждения от смысла жизни и творческих устремлений» [1, с. 36]. Таким образом, общество контроля «характеризуется интенсификацией и генерализацией аппаратов дисциплинарной нормализации, которые служат внутренней движущей силой наших повседневных практик, но, в отличие от дисциплины, этот контроль распространяется далеко за пределы структурного пространства социальных институтов, действуя посредством гибких и подвижных сетей» [1, с. 36]. В Империи завершился процесс «смены парадигмы суверенитета» «парадигмой правления» (М. Фуко), где «под суверенитетом подразумевается наличие единого центра власти, возвышающегося над социальным полем, а под правлением – общая система дисциплины, пронизывающей все общество» [1, с. 92–93] и осуществляется переход к «обществу контроля», универсализирующему и интернизирующему, снимающему все «внешнее» во всех областях (здесь опять имеет объясняющее значение концепт «биополитики» М. Фуко).

 

Машина не имеет никакого отношения к «справедливости» (к морали, ценности и т. п.); Империя претендует на установление мира и на установление порядка, основанного на ценности и справедливости. Это – один из двух основных источников ее легитимации. Здесь авторы полагают нужным ориентироваться на теорию справедливости Д. Ролза, хотя нигде не поясняют, что именно из этой теории дает основание для понимания и интерпретации порядка империи. Вообще же имперский порядок имеет два источника легитимации: машину (сила и эффективность) и ценности, от имени которых он действует, то есть ведет войну. Поскольку легитимация через ценность находится в прямом и непосредственном отношении к справедливой войне (основному предмету нашего рассмотрения), то первоначально обратим внимание на «машинную легитимацию» (так ее иногда именуют сами авторы книги).

 

По утверждению Хардта – Негри, проблема «легитимации начала рассматриваться в терминах машины управления» [1, с. 102] достаточно давно, именно с того времени, когда в школе естественного права (с ХVП века, здесь в качестве авторов упоминаются Гроций, Томазий, Пуффендорф) «трансцедентальные образы суверенитета были спущены с небес на землю и укоренены в реальности институциональных и административных процессов» [1, с. 102]; имперская ситуация является в этом отношении завершением определенной традиции. Способность разрешать конфликты «машиной», о которой мы уже писали, ведет к «концептуальной неотделимости права на власть от ее осуществления» [1, с. 19] и «с самого начала утверждается как априори системы» [1, с. 19]: «машина сама себя легитимирует и воспроизводит, то есть является аутопойетической или системной» [1, с. 45]. Важнейшим способом легитимации имперской машины (и местом ее происхождения) является «индустрия коммуникаций» [1, с. 45]. «В этом совпадении производства посредством речи, лингвистического производства реальности и языка собственной легитимации и лежит главный ключ к пониманию действенности, юридической силы и легитимности имперского права» [1, с. 45–46]. В общем, это «форма легитимации, которая основывается только на себе самой и непрестанно воспроизводится, развивая собственный язык самоподтверждения» [1, с. 45]. На старом языке метафизики это называется «свободой», или «автономностью», или «суверенностью» воли; внешнее проявление воли называется силой, и вполне закономерно, что (не имея в виду этого «порядка аргументации», и не выводя свое следующее утверждение из приведенных нами выше) авторы отмечают: «Фактически легитимность новой власти отчасти опирается непосредственно на эффективность использования силы» [1, с. 46]; «власть в Империи осуществляется посредством силы, и все те инструменты, которые гарантируют ее эффективность, уже очень развиты технологически и прочно закреплены политически» [1, с. 46]. Эффективность применения силы имеет «обратный эффект» обоснования и легитимации ее применения (почти «победителей не судят»). Однако «империя создается не только на основе одной лишь силы, но и на способности представить эту силу залогом права и мира» [1, с. 29]; здесь мы должны перейти к «справедливости» имперского порядка, легитимируемого ценностями. Еще одно замечание, относящееся к сказанному: голая сила должна облечься в подобающую «юридическую форму». «Легитимация имперского порядка не может основываться на простой эффективности правовых санкций и способности применить их с помощью военной силы. Она должна развиваться посредством производства международных юридических норм, утверждающих власть актора-гегемона на прочном и правовом основании» [1, с. 172]; это право основывается не на «договоре», но есть «идея права, предполагающая существование верховной власти, легитимного наднационального двигателя юридического процесса» [1, с. 173]. Авторы не дают однозначного ответа на вопрос, кто это может быть и кто, если империя уже существует, таким «легитимным двигателем» уже является (международные организации во главе с ООН таковыми быть не могут, их значение в этом отношении снято появлением Империи). Но то, что Хардт и Негри пишут о конституции США, о роли США в становлении Империи, о «процессе расширения» американской конституции (мы уже приводили соответствующие их высказывания) показывают, в каком направлении следует вести поиск этого «легитимного двигателя».

 

Второй «порядок легитимации» Империи отсылает к «общечеловеческим» и «универсальным» ценностям, которые реализуются (противоречиво, никогда «до конца», лишь «относительно прежнего состояния») имперским порядком. Ссылка на историю (на Римскую империю) носит вспомогательный характер, но тем не менее открывает для современного имперского порядка перспективу (не «временную» или «пространственную» – империя универсальна и вечна, но «эсхатологическую»: несмотря на то, что она вся без остатка «по эту сторону», но в процессе повествования у авторов периодически появляются ссылки и на «Град Божий» Августина, и на традицию милленаризма, Иоахима Флорского), выполняющую не только роль аргумента «ad homenem»: «Понятие Империи соединило правовые категории с универсальными этическими ценностями, определив их существование в качестве органического целого. Этот союз постоянно присутствовал в понятии Империи, несмотря на все превратности истории» [1, с. 25]. Главное для авторов, конечно, то, что «всякая правовая система представляет собой своего рода кристаллизацию определенной совокупности ценностей, поскольку мораль является составной частью субстанции, лежащей в основе любой системы права, но особенность Империи состоит в том, что она доводит совпадение и универсальный характер этического и юридического принципа до предела: Империя – это мир и гарантии справедливости для всех народов. Идея Империи предстает в образе глобального оркестра под управлением одного дирижера как единая власть, которая сохраняет социальный мир и производит этические истины» [1, с. 25]. Для этого власть наделена силой, чтобы вести «справедливые войны»: «на границах – против варваров, и внутри – против бунтовщиков» [1, с. 25]. Итак, ценностная легитимация имперского порядка не просто предполагает, но обязывает взять на вооружение концепцию «справедливой войны»; авторы отмечают возрождение интереса к ней [1, с. 26–27] в наше время. В Новое время попытались отделаться от этого средневекового концепта не в последнюю очередь потому, что известная тогда форма справедливой войны – религиозная война – опустошавшая Европу в XVI и ХVII веках произвела на современников страшное впечатление и долго помнилась еще многим поколениями европейцев. Справедливая война отличается тем, что криминализирует противника (он не враг, а преступник, и даже святотатец), не различает собственно воюющих и население (враги все), является по своей сути тотальной войной. Однако современный имперский порядок предполагает утверждение всеобщего мира и справедливости, и тем самым берет на вооружение этот концепт, причем преобразуя его в сторону еще большей «универсальности». Две характеристики справедливой войны, «с одной стороны, война низводится до статуса простой полицейской акции, с другой стороны, происходит сакрализация новой власти, которая может посредством войны легитимно исполнять этически обоснованные функции» [1, с. 27], – развиваются еще дальше: «Сегодняшнее понятие справедливой войны отмечено несколькими поистине принципиальными новшествами» [1, с. 27]. Во-первых, она «перестает быть практикой защиты или сопротивления» [1, с. 27], хотя бы только на словах, но «становится деятельностью, которая оправдана сама по себе» [1, с. 27], во-вторых же, она становится постоянным, «нормальным» состоянием: чрезвычайное положение и связанные с ним процедуры есть нормальное состояние империи; Хардт – Негри даже пишут о наличии характерной для Империи «парадигмы легитимации, основанной на постоянном чрезвычайном положении и полицейских мерах» [1, с. 49]. Причин этому несколько.

 

1) Империи просто не с кем заключать мир. С преступниками в переговоры не вступают, тем более что «чаще всего врагов называют террористами, что являет собой грубую концептуальную и терминологическую редукцию, коренящуюся в полицейской ментальности» [1, с. 48], причем «сегодня враг, как и сама война, одновременно «банализируется (низводится до уровня обычных полицейских репрессивных мер) и абсолютизируется (как Враг, абсолютная угроза моральному порядку)» [1, с. 27]. Но ведь порядок империи и есть по определению полицейский порядок: Империя есть полицейское государство, в котором «чрезвычайное положение и полицейские методы составляют прочное ядро и центральный элемент нового имперского права» [1, с. 38]. Авторы считают верным, хотя и недостаточным, «определение формирующейся имперской власти как науки управления порядком, основанной на практике справедливой войны в целях разрешения непрестанно возникающих чрезвычайных ситуаций» [1, с. 32], «юридическое право на применение чрезвычайного положения и возможность использования полицейских сил являются двумя изначальными координатами, определяющими имперскую модель власти» [1, с. 31]. Право полиции, как пишут авторы, просто следует из чрезвычайного положения; если оно постоянно, то «соответственно, мы можем увидеть изначальный неявный источник имперского права в действиях полиции и в ее способности к установлению и поддержанию порядка. Легитимность имперского порядка служит обоснованием использования полицейской власти, и в то же самое время действия глобальных полицейских сил демонстрируют реальную эффективность имперского порядка» [1, с. 31]. То есть мы имеем фигуру «самообоснования» имперской власти через справедливую войну.

 

2) «Вопрос о справедливости и мире в действительности решен не будет: мощь нового имперского устройства никогда не найдет своего воплощения в консенсусе, который будет принят массами» [1, с. 34]; «Империя рождается и существует как кризис» [1, с. 34]. То есть заявленное содержание имперского порядка, справедливость, недостижима в принципе в этой «форме»; легитимность, основанная на имперском праве как «высшем синтезе» формального права и морали, таким образом, есть «эффект идеологии», который, впрочем, при «обществе контроля», как его, вслед за Фуко, описывали Хардт – Негри, не имеет границы во времени.

 

3) Если второе обстоятельство относилось скорее к «содержанию» имперского порядка, то третье – к его форме. Имперская форма всегда находится в состоянии перехода. Хардт и Негри пишут, что способом существования империи является разложение потому, что это, согласно авторам концепции, оказывается «бессубстанциальной формой»; империя определяется как «паразит»: «Массы являются реальной производительной силой нашего социального мира, тогда как Империя оказывается просто аппаратом захвата, существующим лишь за счет витальности масс. Империя – это, как сказал бы Маркс, паразитическая власть накопленного мертвого труда, озабоченная лишь тем, чтобы выжать побольше крови из труда живого» [1, с. 70]; «в то время как власть заявляет о себе как о наднациональной силе, она выглядит лишенной какой-либо реальной опоры, или, скорее, ей не хватает мотора, движущего ее вперед. Таким образом, господство биополитического контекста Империи нужно рассматривать в первую очередь как машину на холостом ходу, машину, рассчитанную на внешний эффект, машину – паразит» [1, с. 70].

 

Наконец, разложение, смешение есть просто способ существования Империи: «Мы считаем разложение скорее не случайностью, но необходимостью. Или, точнее, Империя требует, чтобы все отношения были случайными. Имперская власть основана на разрыве всякого ясно установленного онтологического отношения. Разложение есть просто знак отсутствия любой онтологии. В онтологическом вакууме разложение становится необходимым, объективным. Имперский суверенитет расцветает на преумножении противоречий, которые порождаются разложением; он стабилизируется своей нестабильностью, своими примесями и смешением; он успокаивается паникой и беспокойством, которые он постоянно порождает. Разложение является именем вечного процесса перемен и метаморфоз, антифундаментальным фундаментом, деонтологическим способом бытия» [1, с. 192].

 

Империя универсальна (не имеет границ в пространстве и времени, как было сказано); «в переходе от современности к постсовременности и от империализма к Империи различие между внутренним и внешним постепенно уменьшается» [1, с. 178]. Снятие границы между «публичным и приватным» [1, с. 179], определяющей для классического либерального понимания политики, и «суверенных границ» национальных государств вместе с претензией Империи на установление не просто политического, но морально-политического порядка лежит в основании «права на вмешательство» (которое уже нельзя определять понятием «интервенции»): «право на вмешательство» рассматривается как одно из «базовых» в новом имперском праве. Требование «справедливости», исходящее от наднациональных институтов разного уровня и профиля («эти организации стремятся выделить всеобщие потребности и защитить права человека. В их риторике и действиях враг сначала определяется как нужда, недостаток, лишения, и своей деятельностью они стремятся защитить людей от чрезмерных страданий, а затем признается, что враг – это грех» [1, с. 47]) универсализируется как «право» империи вмешиваться везде, где обнаружится угроза новому имперскому порядку, таким образом, что «моральное вмешательство становится передовым отрядом сил имперской интервенции» [1, с. 47]; «моральное вмешательство часто служит первым актом, готовящим сцену для военной интервенции» [1, с. 48]. Это есть один из «аспектов» ставшей перманентной «справедливой войны»: «Справедливая война находит эффективное подкрепление со стороны “моральной полиции” подобно тому, как действенность имперского права и его легитимное функционирование поддерживаются необходимым и постоянным применением полицейской власти» [1, с. 48]. А поскольку «любой мятеж, любое восстание, врывающееся в порядок имперской системы, вызывает потрясение всей системы в целом» [1, с. 69], что предполагается «сетевой» природой имперского порядка, то «в наши дни американским идеологам все сложнее назвать одного, главного врага; скорее, кажется, что многочисленные и неуловимые враги находятся повсюду» [1, с. 181], и, как мы сказали (вслед за Хардтом-Негри), их вместе квалифицируют как террористов. Антитеррористическая война есть современное название справедливой войны как постоянного состояния имперского порядка, одновременно способ его функционирования и легитимации.

 

По Хардту – Негри, «субстанциональным» противником Империи являются массы, которые одновременно, как мы видели, есть, по определению авторов, «субстрат» самой Империи (ее «подлинное содержание» – универсализация производства как воспроизводства, глобальный рынок, которые тоже фундируются новым характером «множества», массы, – эти вопросы не входят в горизонт нашего рассмотрения в данной статье). Однако они, массы, не «опознаются» как подлинные враги (может быть еще и потому, что лишены любой репрезентации, а враг должен быть «представлен). Враг, то есть преступник, – любой, угрожающий имперскому порядку, суверенитету; сегодня «представленными» оказываются два основных врага. Во-первых, то, что получило название «фундаментализма» в идеологии и, соответственно, социальные группы, которым он «приписывается»; особую «привилегию» здесь получил (в силу причин, которые не входят в предмет нашего анализа) «исламский фундаментализм» и «терроризм»: против него, собственно, и объявлена в 2001 году «антитеррористическая война». Во-вторых (авторы книги знают об этих врагах; как «природные» враги имперского порядка они являются и «врагами» тех сил, от имени которых выступают сами Хардт – Негри), это национальные суверенные государства, имеющие активную или пассивную возможность сопротивляться включению в имперский порядок. Первые – собственно квалифицируются как «террористические государства» (время от времени, пока имеют возможность нанести Империи «неприемлемый ущерб», и «окончательно», когда эту способность утрачивают: Иран, Северная Корея, во время ослабления – Россия; чаще используется термин «государства-изгои»); вторые – так называемые «несостоятельные государства»: речь идет о тех странах третьего мира (в основном, в Африке), которые после распада колониальной системы так и не смогли стабилизироваться, то есть эффективно осуществлять суверенитет в своих границах. Те и другие – «законный» объект интервенции.

 

К «государствам-изгоям» и «несостоятельным государствам» мы еще вернемся в конце нашего рассмотрения антитеррористической войны. Что же касается фундаментализма, одному из вариантов которого была, собственно, объявлена антитеррористическая война, то Хардт – Негри обращают на него особенное внимание (книга писалась и была опубликована до 2001 года): «С момента распада Советского Союза великие идеологи геополитики и теоретики конца истории постоянно видели в различных видах фундаментализма основную угрозу мировому порядку и стабильности» [1, с. 143]. Авторы полагают, что «фундаментализм, однако, является бессодержательной и уводящей от сути дела категорией, которая сваливает в одну кучу широкий спектр различных по существу феноменов» [1, с. 143]. Неправильным является представление о том, что фундаменталистские идеологии и движения «несут возрождение изначальных идентичностей и ценностей» [1, с. 143]; авторы полагают, напротив, что более точно и более плодотворно понимать различные виды фундаментализма не как воссоздание мира, каким он был до эпохи современности, но скорее как мощное отрицание происходящего ныне исторического перехода» [1, с. 143] и в этом смысле «различные виды фундаментализма являются симптомом перехода к Империи» [1, с. 143]. Фундаментализм определяется как антимодернизм и может быть лучше понят «не как домодернистский, но как постмодернистский проект» [1, с. 145]. Основной характеристикой исламского фундаментализма[2] является «отрицание современности как оружия евро-атлантической гегемонии» [1, с. 145]. Авторы подчеркивают, что «в этом отношении исламский фундаментализм является, конечно, парадигмальным явлением» [1, с. 145–146]. От постмодернистского дискурса фундаменталистский, утверждают Хардт – Негри, отличается тем, что «в значительной мере упрощая, можно утверждать, что постмодернистские дискурсы прежде всего обращены к победителям в процессе глобализации, а фундаменталистские – к проигравшим» [1, с. 146]. Следует, однако, иметь в виду, что «привилегированный преступник/террорист», каковым сейчас для Империи является исламский террорист[3], есть, скорее, функция/место в системе имперского порядка, определяемое решением суверена (как бы постсовременно его ни понимать). Таковым может оказаться кто угодно: нормальность тотальной войны для имперского порядка обусловливает «нормальность» исключения (о конститутивном значении исключения для порядка, ссылаясь на Агамбена, мы говорили).

 

Итак, можно подвести некоторый промежуточный пока итог. Во-первых, следует определить, к какому из названных выше (в смысле с М. Вебера) типов легитимации (смешению идеальных типов) относится легитимация имперского порядка. Хардт – Негри последовательно не ставят этого вопроса, поскольку парадигмальность нового имперского порядка предполагает утрату значения всех понятий, определявших «прошлое» состояние мира и политики. Для нас же, не связанных столь жесткими установками, вопрос представляется не лишенным интереса. Ближе всего легитимация имперского порядка к легальному типу М. Вебера: его легитимность сродни легитимности бюрократии у немецкого социолога. Хардт и Негри в другой своей работе [см.: 9] специально задаются вопросом, из каких источников может взяться легитимность международных организаций, транснациональных корпораций и т. п., и прямо утверждают, что их легитимность, производная от легитимности национальных правителей, призрачна в тем большей степени, чем дальше зашел кризис национального суверенного государства и кризис политической репрезентации. Но это для авторов не суть: «машинная легитимация», как мы видели выше, полагается вполне достаточной для эффективного управления, правовых и силовых гарантий имперского порядка. Во-вторых, еще раз укажем, что для Империи чрезвычайное положение, антитеррористическая война есть норма, это относится к природе «имперского порядка». Имманентность имперского порядка истребительна; если воспользоваться термином Ж. Бодрийяра [см.: 16] она имплозивна; не имеющая предела во времени и пространстве справедливая антитеррористическая война есть «дифференциальный признак» имперского порядка, а ее завершение (если оставаться в пределах имманентности) мыслимо как имплозия империи, в тот «момент», когда исчезнет пространство экспансии.

 

Вторую, либеральную, модель глобальной империи, можно охарактеризовать кратко, во-первых, тем, что в ней не предусмотрено «места» для антитеррористической войны (именно так: антитеррористическая война подразумевается как факт, но «выносится» за пределы теоретического анализа порядка империи; антитеррористическая война есть в этом случае такое в точном смысле конститутивное исключение, которое является «слепым пятном» теории); во-вторых, тем, что, в сравнении с моделью, предложенной Хардтом – Негри, либеральная модель «одномерна». Мы выбрали в качестве примера книгу Д. Лала [см.: 2] «Похвала империи» не просто потому, что она наиболее показательна, «репрезентативна», но и потому, что ее автор – не просто ученый-исследователь, но и функционер глобального имперского порядка. Мы имеем дело с идеологией в точном смысле: так представляет себя (самому себе и «всем») глобальный имперский порядок.

 

1) Империя – «естественное состояние»: «Правилом для международной системы были имперские системы» [2, с. 9].

 

2) Имперская система есть логическое завершение «глобализационных процессов», порядок, «необходимый для мира и процветания» [2, с. 8]. В основе империи – именно экономическая глобализация, которая есть факт, долженствующий быть признанным и облеченным в соответствующую политическую и юридическую форму.

 

3) Имперский порядок понимается строго как «всемирное господство» США: «Имперская роль была навязана США» [2, с. 8]; «империи возникали всякий раз, когда международное анархичное сообщество государств уступало место державе, располагающей экономическими и военными средствами для утверждения своей гегемонии» [2, с. 14].

 

Книга доказывает, что «со времен падения Римской империи никакая другая имперская держава не обладала потенциалом, сопоставимым с тем, которым располагают сегодня США» [2, с. 14]. Четвертое. Имперский порядок (как и у Хардта – Негри) представляет собой осуществленный синтез права и нравственности, характеризуется как «новый международный моральный порядок» [2, с. 14], устанавливаемый США. Существенным отличием от «демократической» модели Хардта – Негри является то, что по отношению к глобальному имперскому порядку не предполагается никакой «освободительной альтернативы»: он есть завершенный и совершенный нравственно-политический порядок. То есть, при несомненном сходстве описаний, различие можно полагать прежде всего в «модальности», и это существенно: враги такого порядка, если можно так сказать, «еще больше враги» (чем у Хардта – Негри), еще больше преступники. Антитеррористическая война, о которой не говорится, таким образом, становится «более справедливой» (более тотальной, абсолютной), что, конечно, не признается, так как, в отличие от Хардта – Негри, справедливость полагается осуществленной, а значит и война относится к области досадных фактов, а не есть принцип. О легитимации имперского порядка специального вопроса тоже не стоит; он легитимен как таковой, как справедливый порядок, как самолегитимация (впрочем, всегда наличествует ссылка на «процветание» и экономическую необходимость и эффективность: легитимация через «благосостояние», через отсылку к необходимости глобальной экономики). В политическом отношении такой способ легитимации ничтожен, но ничьего согласия и не требуется, оно предполагается как функция того же «благосостояния» и справедливости.

 

В 20–30-е годы ХХ века К. Шмитт создал теорию «больших политических пространств», единственное до сегодняшнего дня концептуальное обоснование «политической многополярности». Теория детально изложена Шмиттом в работе «Порядок больших пространств в праве народов, с запретом на интервенцию для чуждых пространству сил» [см.: 3]. Следует иметь в виду, что первая публикация работы относится к 1939 году, четвертое издание, последнее, в которое вносились правки – к 1941. Работа не могла быть свободной от условий своего времени, обстоятельства ее написания и симпатии автора, безусловно, создают предубеждение против него, некоторые высказывания считаются просто неприемлемыми, термины, как мы уже сказали, табуированы. Однако идея, изложенная в работе, сохраняет свое значение безотносительно к этим обстоятельствам, что, повторим еще раз, подтверждается широким обсуждением, все более активным в последнее время. Шмитт, безусловно, не «друг», если принять его оппозицию «друг-враг» как конститутивную для «области политического» как такового, но он в любом случае – «законный враг», то есть с ним можно спорить и к нему следует прислушиваться.

 

Международный порядок еще и до сих пор – это порядок суверенных государств. «Любой порядок оседлых народов, живущих вместе или рядом друг с другом, принимающих друг друга в расчет, определяется не только персонально, но является в то же время территориально конкретным порядком пространства. Необходимые элементы пространственного порядка до сих пор заключались главным образом в понятии государства, которое кроме персонально определенной сферы господства означает также, и даже в первую очередь, некоторое территориальное ограничение и территориально замкнутое единство» [3, с. 482]. Шмитт считает необходимым ввести понятие «большое пространство»: «Для нас в слове большое пространство выражается изменение представлений о пространстве Земли и самих размеров пространства Земли, которое овладело сегодняшним всемирно-политическим развитием. В то время как “пространство” наряду с различными специфическими значениями сохраняет всеобщий, нейтральный, математико-физический смысл, “большое пространство” является для нас конкретным современным историко-политическим понятием» [3, с. 483]. Это представление о «большом пространстве» возникло не вдруг. Шмитт прослеживает его историю (подробнее не в цитируемой работе, но в книге «Номос Земли» [см.: 17], изданной уже после мировой войны), начиная с великих географических открытий, полагая и доказывая, что для современности своеобразным смысловым «центром мира» является Европа (европоцентризм есть факт права, в том числе международного права). Во-первых, сюда относятся «линии», разделяющие права на колонизацию в Новом свете, закрепленные первоначально папскими буллами; «линии дружбы» более позднего времени, разделяющие пространство ничем не ограниченной, прежде всего морской, войны, от территорий «оберегаемой войны», от собственно Европы; понятие колонии также относится к этой группе. В целом это «граница», выделяющая Европу как особую, привилегированную область правового порядка. Во-вторых, внутри Европы тоже действует порядок больших пространств. Системы европейского равновесия; региональные пакты (Антанта) до и после первой мировой войны; особый статус нейтральных держав; договоры, определяющие совместную деятельность (например, в Арктике; действуют до сих пор), – все это относится к названному случаю. В-третьих, образование больших пространств на основе Доктрины Монро (на нее вдруг стали ссылаться американские политики в 2019 году в связи с ситуацией вокруг Венесуэлы), Доктрины Вильсона (особенно в части устройства Восточной Европы после первой мировой войны; право наций на самоопределение, отнесенное в первую очередь к ситуации распада Австро-Венгерской империи); сюда же относится не имеющий названия, но действовавший полтора века «принцип безопасности коммуникаций Британской мировой империи». Вне зависимости от конкретного содержания, все перечисленное было способом «ограничивания», формирующим «большие пространства». Наконец, следует помнить также и о геополитических теориях (и их предшественниках), вводящих в научный оборот – например, представление о «естественных границах», понимаемых не только «географически». Теория «замкнутого торгового государства» И. Г. Фихте [см.: 18], или концепция американского ученого У. У. Виллоуби, которого упоминает Шмитт, вводившего понятие «демографического права на землю» [3, с. 491]. Растущие народы, которым становится «мало места», например, Япония, как у названного автора, приобретает право на захват «пустой земли», причем «пустота» эта та же самая, что и пустота незаселенных западных земель в Америке (индейцы – природное явление, об этом вспоминают также и Хардт – Негри [1, с. 162–163]). Сюда же следует отнести теорию «жизненного пространства», ставшую печально известной именно в то время, когда опубликована работа Шмитта. Все это можно рассматривать как «предысторию» концепта «большого пространства» и соответствующей ему «действительности»: мы не будем подробно говорить о методологии соотнесенности одного с другим, в данном случае это не имеет принципиального значения.

 

Непосредственными «предпосылками» теории «большого пространства» Шмитт считает следующие. Во-первых, Шмитт уже в 30-е годы видит, что развитие экономики (еще в ее классическом, «современном», состоянии) предполагает формирование «больших пространств»: «Возникает технико-индустриально-хозяйственный порядок, в котором преодолены изолированность малого пространства и разобщение прежнего энергетического хозяйства» [3, с. 485]; процессы, аналогичные тем, что происходят в энергетике, свойственны «народному хозяйству» (здесь имеется в виду терминология Шмоллера) как таковому. Таким образом, «большое пространство – это возникающая из обширной современной тенденции развития область человеческого планирования, организации и активности» [3, с. 486]. Во-вторых, фактом является различие народов и государств (если народ еще не создал своего государства) в силе и способности к обеспечению собственного существования. Некоторые просто не могут быть самостоятельными и должны получить гарантии извне. Среди государств существует естественная иерархия, которая «принципиально игнорировалась наукой международного права» [3, с. 534]; в политико-исторической действительности само собой разумеется всегда были ведущие великие державы; был «концерт европейских держав» и в Версальской системе «союзные главные державы» [3, с. 534]. Порядок больших пространств – простая концептуализация «того, что есть». В-третьих, история и культура обусловливают близость, или, напротив, «чуждость» различных народов и их государств, что не может без последствий (в виде войн, восстаний и т. п.) игнорироваться при структурировании политического пространства.

 

Шмитт утверждает, что то, что он называет «порядками рейхов» (речь у Шмитта никогда не идет об одном, Немецком рейхе), решает названные (и еще не названные) задачи по структурированию пространства.

 

1) В рейхе соединяются понятия порядка и местоположения [3, с. 570], то есть рейх представляет собой не «пустое», но качественно определенное пространство: «Обозначение “Рейх”, которое здесь предлагается, лучше всего характеризует международно-правовое содержание связи большого пространства, народа и политической идеи, которая определяет собой наш исходный пункт. Обозначение “рейхи” ни в коем случае не упраздняет своеобразную особость каждого отдельного из этих рейхов» [3, с. 531].

 

2) В концепции зафиксирована способность качественно определенного организованного пространства к самостоятельности (к автономии, то есть к свободе): «К новому порядку Земли и вместе с тем к способности быть сегодня субъектом международного права первого ранга относится огромная мера не только “естественных”, в смысле от природы сразу данных свойств, к этому относится и сознательная дисциплина, усиленная организация и способность создать своими силами и уверенно удерживать в своих руках осиливаемый только с большим напряжением человеческой силы разума аппарат современного общественного строя» [3, с. 541].

 

3) Рейх, по Шмитту, является политической формой, соответствующей завершению процесса становления народа (в этом отношении национальное государство можно оценивать как форму, предшествующую и несовершенную прежде всего в силу незрелости самого «субстрата» – народа). Народ «в себе» и «для себя» (каковым он стал) предполагает в качестве своей собственной политической формы рейх: «Новое понятие порядка нового международного права – это наше понятие рейха, которое исходит из движимого народом, народного порядка большого пространства. В нем мы имеем сердцевину нового международно-правового образа мысли, который исходит из понятия народа и который вполне сохраняет содержащиеся в понятии государства элементы порядка, но который в то же время в состоянии справиться с сегодняшними представлениями о пространстве и с настоящими политическими жизненными силами, который может быть “планетарным”, то есть учитывать пространство Земли, не уничтожая народы и государства и не стремясь, как империалистическое международное право западных демократий, из неизбежного преодоления старого понятия государства в универсалистски-империалистическое мировое право» [3, с. 546].

 

Мы видим, что понятие мирового имперского порядка было вполне известно Шмитту, и связывал он его «реализацию» именно с теми самыми акторами, к которым этот порядок относят Хардт – Негри. То есть концепция рейхов уже тогда противопоставлялась Империи. Один из главных аргументов, имеющих именно ценностную природу (это важно в связи с порядком легитимации Империи через ценность, мораль, справедливость), является сохранение историко-культурного своеобычия (оно ценно само по себе, но и «универсально ценно» как почва): «Другие необходимые сегодня понятия пространства – это в первую очередь почва, которая в специфическом смысле была бы сопряжена с народом, и потом подчиненное рейху, выходящее за пределы народной почвы и государственной территории большое пространство культурного и экономически-индустриально-организационного излучения, распространения. Рейх – это не просто увеличенное государство, так же как большое пространство – это не увеличенное малое пространство. Рейх также не тождественен большому пространству, но каждый рейх имеет большое пространство и благодаря этому возвышается как над государством, пространственно характеризуемым исключительностью своей государственной территории, так и над народной почвой отдельного народа. Властное образование без этого большого пространства, которое увенчивает государственную территорию и народную почву, не было бы рейхом» [3, с. 552]. Вообще же, по Шмитту, imperium «имеет зачастую значение универсалистского, охватывающего мир и человечество, то есть наднационального образования (если и не должно быть, что друг с другом могут иметься многие и разнородные империи)» [3, с. 529]; что же касается рейха, то он «определяется существенно народно и является существенно неуниверсалистическим, правовым порядком на основе уважения каждой народности» [3, с. 529]. Таким образом, определение рейха, предложенное К. Шмиттом, следующее: «Порядок больших пространств входит в понятие рейха, которое здесь в качестве специфически международно-правовой величины нужно ввести в международно-правовое научное обсуждение. Рейхами в этом смысле являются ведущие и несущие силы, политическая идея коих распространяется в определенном большом пространстве и которые относительно этого большого пространства принципиально исключают интервенцию сил, принадлежащих чужому пространству» [3, с. 527]. В политико-правовом отношении порядок рейхов предполагает, по Шмитту, четыре основных области/уровня отношений между и внутри них (принципиальное различие внутреннего и внешнего при этом удерживается и постоянно актуализируется): «Явствуют четыре различных способа мыслимых правовых отношений: Во-первых, отношения между большими пространствами в целом, поскольку эти большие пространства, само собой разумеется, не должны быть герметично изолированными блоками, но и между ними происходит экономический и прочий обмен, и в этом смысле имеет место “мировая торговля”; во-вторых, межрейховые отношения между ведущими рейхами этих больших пространств; в-третьих, отношения между народами внутри большого пространства и, наконец, – с оговоркой невмешательства чуждых пространству сил – международные отношения между народами различных больших пространств» [3, с. 545].

 

Вопрос о легитимации рейха, интересный сам по себе, не имеет особого значения для проблематики нашей статьи, так как целиком находится в «горизонте современности» и вполне пригоден для анализа посредством разработанного М. Вебером в теории легитимности инструментария. Важно указать, что в этом порядке нет места ни для чего похожего на антитеррористическую войну. Более того, порядок традиционных суверенитетов гарантирует сохранение (в теории, конечно) «оберегаемой войны», «законного врага», хотя и допускает возможность гражданской войны, бунта и т. п., но именно как «вписанных» в иной, нежели глобальная империя, порядок. Вызовом порядку рейхов является так называемая революционная война, – но это уже предмет специального рассмотрения. Порядок между суверенами и сохранение мира укладывается в логику, замечательно описанную Р. Ароном [см.: 20] в работе «Война и мир между народами». Суверены находятся в естественном состоянии; это – состояние войны (по Гоббсу [см.: 21; 22]); но именно поэтому достигнутое равновесие обеспечивает пусть непрочный, но мир (логика двухполярного мира подробнейшим образом и многополярного мира лишь фрагментарно представлена в названной работе Арона). Напротив, Империя как единственный суверен, как порядок мира и справедливости – есть, как мы показали, порядок непрерывной и вечной войны, в том числе и с пребывающими в кризисе, но упорно цепляющимися за существование национальными суверенными государствами (описание с точки зрения Хардта – Негри; с точки зрения Шмитта то же самое следует описывать по-другому: область решения). Субъекты-государства, взявшие на себя заботу о своем суверенитете, должны быть достаточно сильными и иметь решимость противостоять Империи – но для чего? Этот вопрос мы оставляем открытым; следует лишь еще раз напомнить, что любая тень сомнения в лояльности Империи является законным основанием для гуманитарной, военной – любой, какой угодно, интервенции, остановить которую может только способность «нанести непоправимый ущерб» (все равно какой).

 

Мы не ставим вопроса о том, какой из двух порядков, Империи или «многополярного мира», действителен и актуален: это область решения, но обнаружить некоторые последствия такого решения нам ничто не мешает, – опытом исследования этого является данная статья.

 

Список литературы

1. Хардт М., Негри А. Империя. – М.: Праксис, 2004. – 440 с.

2. Лал Д. Похвала империи: Глобализация и порядок. – М.: Новое издательство, 2010. – 364 с.

3. Шмитт К. Порядок больших пространств в праве народов, с запретом на интервенцию для чуждых пространству сил // Номос Земли в праве народов publicum europaeum. – СПб.: Владимир Даль, 2008. – С. 479–572.

4. Мюнклер Г. Империи: Логика господства над миром: от Древнего Рима до США. – М.: Кучково поле, 2015. – 400 с.

5. Каспэ С. Империя и модернизация: общая модель и российская специфика. – М.: РОССПЭН, 2001. – 256 с.

6. Шмитт К. Теория партизана. – М.: Праксис, 2007. – 301 с.

7. Вебер М. Хозяйство и общество: очерки понимающей социологии. В 4 т. Т. 1. Социология. – М.: ВШЭ, 2016. – 445 с.

8. Шмитт К. Легальность и легитимность // Понятие политического. – СПб.: Наука, 2016. – С. 171–279.

9. Хардт М., Негри А. Множество: война и демократия в эпоху империи. – М.: Культурная революция, 2006. – 559 с.

10. Бодрийяр Ж. Символический обмен и сметь. – М.: Добросвет, КДУ, 2006. – 389 с.

11. Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанный в Коллеж де Франс в 1977–1978 учебном году. – СПб.: Наука, 2011. – 544 с.

12. Шмитт К. Политическая теология. // Политическая теология. – М.: Канон-Пресс-Ц, 2000. – С. 7–98.

13. Луман Н. Социальные системы: Очерк общей теории. – СПб.: Наука, 2007. – 643 с.

14. Ролз Д. Теория справедливости. – М.: ЛКИ, 2010. – 536 с.

15. Агамбен Д. Homo sacer. Чрезвычайное положение. – М.: Европа, 2011. – 148 с.

16. Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства, или конец социального. – Екатеринбург: УрФУ, 2000. – 96 с.

17. Шмитт К. Номос Земли в праве народов jus publicum europaeum. – СПб.: Владимир Даль, 2008. – 630 с.

18. Фихте И. Г. Замкнутое торговое государство // Сочинения в 2-х томах. Т. 2. – СПб.: Мифрил, 1993. – С. 225–357.

19. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. – М.: Издательство АСТ, 2003. – 576 с.

20. Арон Р. Мир и война между народами. – М.: Nota Bene, 2000. – 880 с.

21. Гоббс Т. Левиафан, или материя, форма и власть государства церковного и гражданского. // Сочинения в 2-х томах. Т. 2. – М.: Мысль, 1991. – 731 с.

22. Шмитт К. Левиафан в учении о государстве Томаса Гоббса. – СПб.: Владимир Даль, 2006. – 300 с.

 

References

1. Hardt M., Negri A. Empire [Imperiya]. Moscow: Praksis, 2004, 440 p.

2. Lal D. In Praise of Empires: Globalization and Order [Pokhvala imperii: Globalizatsiya i poryadok]. Moscow: Novoe izdatelstvo, 2010, 364 p.

3. Schmitt C. The Grossraum Order of International Law with a Ban on Intervention for Spatially Foreign Powers [Poryadok bolshikh prostranstv v prave narodov, s zapretom na interventsiyu dlya chuzhdykh prostranstvu sil]. Nomos Zemli v prave narodov publicum europaeum (The Nomos of the Earth in the International Law of the Jus Publicum Europaeum). St. Petersburg: Vladimir Dal, 2008, pp. 479–572.

4. Münkler H. Empires: The Logic of World Domination from Ancient Rome to the United States [Imperii: Logika gospodstva nad mirom: ot Drevnego Rima do SShA]. Moscow: Kuchkovo pole, 2015, 400 p.

5. Kaspe S. Empire and Modernisation: General Model and Russian Specificity [Imperiya i modernizatsiya: Obschaya model i rossiyskaya spetsifika]. Moscow: ROSSPEN, 2001, 256 p.

6. Schmitt C. The Theory of the Partisan [Teoriya partizana]. Moscow: Praksis, 2007, 301 p.

7. Weber M. Economy and Society: An Outline of Interpretive Sociology. In 4 vol. Vol. 1: Sociology [Khozyaystvo i obschestvo: ocherki ponimayuschey sotsiologii. V 4 t. T. 1: Sotsiologiya]. Moscow: VShE, 2016, 445 p.

8. Schmitt C. Legality and Legitimacy [Legalnost i legitimnost]. Ponyatie politicheskogo (The Concept of the Political). St. Petersburg: Nauka, 2016, pp. 171–279.

9. Hardt M., Negri A. Multitude: War and Democracy in the Age of Empire [Mnozhestvo: voyna i demokratiya v epokhu imperii]. Moscow: Kulturnaya revolyutsiya, 2006, 559 p.

10. Baudrillard J. Symbolic Exchange and Death [Simvolicheskiy obmen i smert]. Moscow: Dobrosvet, KDU, 2006, 389 p.

11. Foucault M. Security, Territory, Population: Lectures at the College De France, 1977–1978 [Bezopasnost, territoriya, naselenie. Kurs lektsiy, prochitannyy v Kollezh de Frans v 1977–1978 uchebnom godu]. St. Petersburg: Nauka, 2011, 544 p.

12. Schmitt C. Political Theology [Politicheskaya teologiya]. Politicheskaya teologiya (Political Theology). Moscow: Kanon-Press-Ts, 2000, pp. 7–98.

13. Luhmann N. Social Systems [Sotsialnye sistemy: Ocherk obschey teorii]. St. Petersburg: Nauka, 2007, 643 p.

14. Rawls J. A Theory of Justice [Teoriya spravedlivosti]. Moscow: LKI, 2010, 536 p.

15. Agamben G. Homo Sacer: Sovereign Power and Bare Life [Homo sacer. Chrezvychaynoe polozhenie]. Moscow: Evropa, 2011, 148 p.

16. Baudrillard J. In the Shadow of the Silent Majorities, Or, the End of the Social [V teni molchalivogo bolshinstva, ili konets sotsialnogo]. Ekaterinburg: UrFU, 2000, 96 p.

17. Schmitt C. The Nomos of the Earth in the International Law of the Jus Publicum Europaeum [Nomos Zemli v prave narodov publicum europaeum]. St. Petersburg: Vladimir Dal, 2008, 630 p.

18. Fichte J. G. The ClosedCommercialState [Zamknutoe torgovoe gosudarstvo]. Sochineniya v 2 t. T. 2. (Works in 2 vol. Vol. 2). St. Petersburg: Mifril, 1993, pp. 225–357.

19. Huntington S. P. The Clash of Civilizations [Stolknovenie tsivilizatsiy]. Moscow: Izdatelstvo AST, 2003, 576 p.

20. Aron R. Peace and War between Nations [Mir i voyna mezhdu narodami]. Moscow: Nota Bene, 2000, 880 p.

21. Hobbes T. Leviathan or The Matter, Forme and Power of a Common-Wealth Ecclesiasticall and Civil [Leviafan, ili materiya, forma i vlast gosudarstva tserkovnogo i grazhdanskogo]. Sochineniya v 2 t. T. 2. (Works in 2 vol. Vol. 2). Moscow, Mysl, 1991, 731 p.

22. Schmitt C. The Leviathan in the State Theory of Thomas Hobbes: Meaning and Failure of a Political Symbol [Leviafan v uchenii o gosudarstve Tomasa Gobbsa].St. Petersburg: Vladimir Dal, 2006, 300 p.



[1] Для Европы; вопрос о том, выработаны ли рядоположенные названным формы государства вне Европы, как и вопрос, можем ли мы назвать не-европейские политические формы «государствами», является дискуссионным до сих пор; следует лишь учитывать экспансию европейских форм по всему миру: включение в «мировое сообщество» до сих пор обусловлено «признанием», в том числе, критерием является «реализация» европейской формы государства.

[2] «В наши дни в прессе термин “фундаментализм” зачастую редуцирует различие социальных образований, объединяемых этим именем, и используется исключительно в отношении исламского фундаментализма» [1, с. 144]; значение легитимации имперского порядка через СМИ нами было охарактеризовано как одно из определяющих, потому подобная «редукция», правомерна она или нет «по существу», является в некотором роде «отрицательной легитимацией»: речь идет о «законном преступнике», если позволительно такое видоизменение концепта «законного врага».

[3] В самом широком смысле, вместе с поддерживающей его инфраструктурой, к которой, если принимается такое решение, – принимать решения есть сущность суверена и его исключительная прерогатива, – причисляются идеологии, коммерческие и общественные организации, государства, поддерживающие террористов и тому подобное – без каких бы то ни было ограничений.

 
Ссылка на статью:
Мальцев К. Г., Ломако Л. Л. Имперская легитимность и антитеррористическая война // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 2. – С. 67–91. URL: http://fikio.ru/?p=4013.

 
© К. Г. Мальцев, Л. Л. Ломако, 2020.

УДК: 32.001

 

Работа подготовлена при поддержке гранта Президента РФ МК-3018.2019.6 «Когнитивный код “soft power” как фактор распространения протестных политических настроений российской городской молодежи».

 

Франц Валерия Андреевна – Уральский федеральный университет имени первого Президента России Б. Н. Ельцина, Школа государственного управления и предпринимательства, кафедра интегрированных маркетинговых коммуникаций и брендинга, кандидат политических наук, доцент, Екатеринбург, Россия.

Email: val-franc@yandex.ru

Авторское резюме

Состояние вопроса: Вопросы политической культуры в целом, а также политического протеста к настоящему моменту изучены достаточно глубоко и разносторонне, однако культуре политического протеста уделяется гораздо меньше внимания академического сообщества. Особенно это касается российской политической науки. Через призму концепции soft power (а именно – как один из ее возможных источников) культура политического протеста ранее не рассматривалась. Теоретико-методологических разработок в области ее анализа и измерения на текущий момент также не существует.

Результаты: Теоретико-методологической основой эффективного анализа «мягкой силы» культуры политического протеста государства может являться концепция когнитивного кода, возникшая в рамках конструктивистского структурализма. Также немаловажным аспектом анализа является определение парадигмы восприятия власти, характерное для большинства граждан и представителей государства. Кроме того, значимыми являются такие аспекты конкретных политических практик, как пространство и формы реализации, а также каналы получения и распространения информации.

Область применения результатов: Раскрываемые в статье подходы к рассмотрению «мягкой силы» культуры политического протеста, а также разрабатываемый алгоритм анализа могут послужить теоретико-методологической базой для эмпирических социологических исследований в данной области.

Выводы: Алгоритм оценки «мягкой силы» культуры политического протеста конкретного государства в отношении иного государства-реципиента может включать ряд шагов. Это выявление базовых символических когнитивных кодов протестной культуры государства или его отдельных социальных групп; определение характера и степени влияния данных символических структур, или кодов, на общественность в государстве-реципиенте; выявление базовой парадигмы восприятия власти в воздействующем государстве, а также государстве-реципиенте; определение привлекательных для общественности государства-реципиента форм и пространств (включая виртуальные среды) реализации протестных настроений, а также характера и степени их заимствования; исследование основных каналов получения информации о культуре протеста и конкретных протестных практиках государства-источника «мягкой силы» общественностью государства-реципиента.

 

Ключевые слова: soft power; «мягкая сила»; геополитическое соперничество; политическая культура; политический протест; культура политического протеста; протестные настроения; молодежный протест; конструктивистский структурализм; когнитивно-оценочные коды; власть; политическое участие.

 

“Soft Power” of the Culture of Political Protest: Theoretical and Methodological Foundations of the Study

 

Franz Valeria Andreyevna – Ural Federal University named after the First President of Russia B. N. Yeltsin, School of Public Administration and Entrepreneurship, Department of Integrated Marketing Communications and Branding, PhD (Political Science), Associate Professor, Yekaterinburg, Russia.

Email: val-franc@yandex.ru

Abstract

Background: The issues of political culture in general and political protest in particular have been studied quite deeply and comprehensively. Much less attention, however, is paid to the culture of political protest in the academic community; especially in regard to Russian political science. Through the prism of the concept of soft power (namely, as one of its possible sources), the culture of political protest has not been previously considered. Currently theoretical and methodological developments in the field of its analysis and measurement do not exist.

Results: The theoretical and methodological basis for an effective analysis of the “soft power” of a state’s political protest culture may be the concept of a cognitive code that arose within the framework of constructivist structuralism. An important aspect of the analysis is the definition of the power perception paradigm, which is characteristic of most citizens and representatives of the state. In addition, such aspects of specific political practices as the space and forms of implementation, as well as the channels for obtaining and providing information, are significant.

Implication: The approaches to the notion of the “soft power” of the political protest culture, as well as the developed analysis algorithm, can be used as a theoretical and methodological basis for empirical sociological research in this field.

Conclusion: The algorithm for assessing the “soft power” of the political protest culture in a particular state against another recipient state may include a number of steps. These are the identification of basic symbolic cognitive codes of the protest culture of the state or its individual social groups; determination of the nature and degree of influence of these symbolic structures, or codes, on the public in the recipient state; identification of the basic paradigm of power perception in the impacting state, as well as the recipient state; definition of forms and spaces (including virtual environments) attractive to the public of the recipient state for the implementation of protest moods, the nature and extent of their borrowing; study of the main channels for obtaining information about the culture of protest and specific protest practices of the source state of the “soft power” by the public of the recipient state.

 

Keywords: soft power; geopolitical rivalry; political culture; political protest; culture of political protest; protest moods; youth protest; constructivist structuralism; cognitive assessment codes; power; political participation.

 

В настоящее время в России отмечается очевидный рост протестных настроений и протестной активности граждан. Важную роль в этом процессе играет изменение международной обстановки, а также ряд внутрисистемных факторов, традиционно вызывающих недовольство общественности. Однако изменяются и внутренние по отношению к жителям государства факторы, влияющие как на их гражданскую активность в целом, так и на протестную – в частности. Как показывают исследования и конкретные события, растет уровень политического сознания и участия людей, уровень политической культуры.

 

Рост политической культуры и активности в России до сих пор происходит в немалой степени под влиянием (намеренным и ненамеренным) примера государств Западной Европы, а также США. В этом смысле можно говорить о культуре политического протеста как ресурсе soft power, или «мягкой силы», этих государств. Причем через призму soft power вопросы политического протеста, в целом достаточно глубоко изученные, академической наукой рассматривались недостаточно.

 

Основной целью данной статьи является представление авторского теоретико-методологического подхода к анализу и оценке культуры политического протеста конкретного государства как источника soft power, а также характера и степени ее влияния на различные социальные группы в других государствах. Перспективой исследования является разработка алгоритма оценки «мягкой силы» культуры политического протеста государства, а также эмпирического социологического измерения ее влияния на общественность других государств.

 

Концепция soft power была создана и популяризирована Дж. Наем в начале 1990-х годов. Най рассматривает мягкую силу как «способность получить желаемое посредством притяжения, а не принуждения или платежей» [12, с. 20] Ученый утверждает, что основными источниками такого притяжения являются привлекательная культура страны, ее политические идеи, внешняя и внутренняя политика [см.: 13]. Несмотря на наличие ряда недостатков, данная трехэлементная система по сей день является наиболее популярной и распространенной. Говоря о привлекательных политических идеях и ценностях, мы хотели бы подчеркнуть особое место политического протеста и культуры его реализации, поскольку для широкой общественности именно он зачастую является наиболее прямым, доступным и эффективным способом выражения и защиты своих интересов.

 

Уже сам Дж. Най разделял soft power на активную и пассивную. Активная «мягкая сила» представляет собой целенаправленную стратегию, реализуемую органами государственной власти, а также в ряде случаев институтами гражданского общества и даже отдельными гражданами. Пассивная «мягкая сила» представляет естественную, никак и никем не регулируемую привлекательность. В нашем исследовании мы уделяем значительное внимание именно пассивной «мягкой привлекательности» культуры политического протеста, поскольку, несмотря на присутствие и активную деятельность государств в данном направлении, на наш взгляд, ее пассивная soft power зачастую действует даже сильнее. Кроме того, пассивная сторона данного аспекта soft power, в отличие от активной, на наш взгляд, недостаточно изучена.

 

Вслед за такими исследователями, как Е. Локк [см.: 10], У. Вьяс [см.: 15], А. Паталах [см.: 14] и др., мы придерживаемся реалистической парадигмы, подразумевающей, что многие государства осуществляют геополитическое соперничество, стремясь максимизировать свои сравнительные выгоды. Для политики «мягкой силы» это означает, что страны пытаются улучшить свой международный и внутренний имидж не в целом, а, скорее, относительно имиджа своих конкурентов. По этой причине подход к анализу и оценке воздействия soft power культуры политического протеста конкретного государства должен предполагать учет конкурентной среды, сложившейся вокруг государства-реципиента. В данном контексте в рамках исследования будет изучаться активная «мягкая сила» политического протеста государств.

 

В данной статье речь пойдет о молодежном протесте, который, очевидно, имеет свою специфику, определяющуюся как социальным положением молодежи, так и ее психологическими особенностями.

 

Необходимо учитывать, что культура политического протеста включает, помимо культуры, собственно, действия, также культуру формирования, распространения и выражения протестных настроений. Кроме того, важно рассмотреть такой аспект, как культура реагирования органов государственной власти на протест. Резонанс от политических протестов также зависит от уровня и особенностей политической культуры. В нашем исследовании мы делаем акцент, в первую очередь, на распространении протестных настроений и соответствующей политической культуре.

 

Необходимо также учитывать неоднородность политической культуры, в том числе культуры политического протеста, даже в молодежной среде, что существенно осложняет ее изучение, измерение и оценку.

 

Рассматривать «мягкое влияние» мы намерены через призму концепции «когнитивного кода». Данный термин употребляется нами в контексте теории «конструктивистского структурализма». Согласно данному подходу, «предметом социальных наук выступают социальные практики, упорядоченные в пространстве и времени, а не гипотетическая социальная тотальность или поведенческие акты. При этом под практикой понимаются любые изменения, производимые социальными агентами и порождающие многообразные “различения”, которые фиксируются как в материально-вещественной, так и в идеальной форме» [5, с. 21]. В связи со сказанным мы делаем акцент, в первую очередь, на практиках, реализующихся в контексте протестной активности молодежи, однако специфическим образом.

 

Так, согласно мнению сторонников «конструктивистского структурализма» (П. Бурдье [см.: 3], Э. Гидденс [см.: 4], Н. Луман [см.: 7] и др.), за объективированными социальными практиками скрываются исторически изменчивые символические структуры, имеющие в себе механизм трансформации символического содержания на язык повседневности и наоборот. Ядром таких символических структур являются схемы, действующие на практике корпоративные диспозиции, принципы деления и т. п.

 

Из вышесказанного вытекает, что в конструктивистском структурализме индивидуальная или групповая политическая позиция определяется, прежде всего, когнитивно-оценочными кодами (схемами классификаций), формирующими понимание смысла политических действий. Посредством таких схем акторы классифицируют сами себя и позволяют квалифицировать [см.: 2].

 

Также хотелось бы согласиться с К. Ф. Завершинским, что «символический (“генерализирующий”) код политической легитимации (взаимосвязанная целостность символических схем целедостижения) есть ядро политической культуры любого общества. Структурно его можно представить как целостность габитусных, нормативно-процедурных и ценностных когнитивных схем» [5, с. 28].

 

Описанные когнитивно-оценочные коды формируются в контексте властных отношений, которые мы склонны понимать в духе Х. Арендт как средство всеобщей взаимосвязи при достижении коллективной цели, обеспечивающее выполнение взаимных обязательств [см.: 1].

 

Именно из данного определения вытекает сформулированная российскими учеными М. В. Ильиным и А. Ю. Мельвилем [см.: 6] классификация аспектов публичной власти, включающая директивный, функциональный и коммуникативный аспекты. Директивный подход рассматривает власть, главным образом, в терминах насилия. При функциональном в фокусе внимания находятся более гибкие по сравнению с насилием формы принуждения, в частности, правовые. При коммуникативном же характер власти описывается в терминах культурного «сотрудничества» и «доверия». Возвращаясь к символическим кодам, можно утверждать, что они проявляются в поведении политических акторов как некий естественный автоматизм, что указывает на достигнутое коммуникативное «согласие» и «доверие».

 

Политический протест представляет собой, в сущности, акт властного характера и попытку увеличения собственных властных возможностей, что обуславливает применимость к его анализу вышеописанного теоретико-методологического подхода. Таким образом, при анализе «мягкого» влияния культуры политического протеста одного государства на другое нас будут интересовать те символические структуры, которые наиболее интенсивно усваиваются общественностью.

 

Кроме того, мы считаем принципиально важным, в какой из трех вышеуказанных парадигм (директивная, функциональная и коммуникативная трактовки власти) существует общественное мнение того или иного государства и, соответственно, по преимуществу реализуется политический протест. На наш взгляд, о высоком уровне политической культуры государства говорит отношение к власти представителей государственных органов, а также широкой общественности, преимущественно в контексте директивного и коммуникативного подходов. В таком случае протестные политические настроения и действия воспринимаются в качестве «нормы жизни», принимают, как правило, ненасильственные и легальные формы и приводят к конструктивному диалогу государства и общественности.

 

Переходя к обсуждению культуры политического протеста, хотелось бы рассмотреть несколько ключевых определений и подходов.

 

В политической науке существуют два генеральных направления в понимании политического протеста: первое основывается на революционаристских установках, предполагающих нелегальный или неконвенциональный характер протестных действий, другое понимание существует в рамках концепции «практик голоса», описывающей протест как конвенциональное обращение к общественному мнению с целью восстановления законности или справедливости. Однако примерно с 1960-х годов «политический протест» традиционно трактуется общественными науками как одна из форм политического участия.

 

В данном контексте политический протест можно определить как вид политического участия, выражающийся в открытой демонстрации отрицательного отношения к политической системе в целом или ее отдельным элементам, нормам, ценностям, принимаемым решениям. При этом политический протест может принимать и пассивные формы, крайней среди которых является политический абсентеизм. Причинами протестного поведения могут быть: кризис традиционных норм, ценностей политической культуры, делегитимация политического режима, депривация индивидуума или целых социальных групп и др.

 

Из возможных причин возникновения протеста вытекают основные подходы к его рассмотрению: концепции коллективного поведения, концепции депривации, конфликтологический подход, теории социального взаимодействия, концепции социальной активности и политического участия. В нашем исследовании мы рассматриваем культуру политического протеста преимущественно в двух перспективах – конфликтологической, а также теории социального взаимодействия.

 

Возникновение понятия культуры протеста датируется началом 60-х годов двадцатого века. Его рассматривали такие западные исследователи, как Т. Роззак, С. Тэрроу, Д. Белл и др., а среди российских исследователей – Г. Г. Дилигенский, Е. А. Здравомыслова, Ю. А. Левада и др. При этом необходимо отметить, что как относительно самостоятельный предмет научного исследования культура политического протеста рассматривалась в очень незначительной степени.

 

Культуру политического протеста можно определить как систему исторически сложившихся, относительно устойчивых установок, убеждений, представлений, моделей поведения, касающихся характера, способов и форм проявления неприятия действующей власти в целом, господствующего политического курса, конкретных решений и действий политических властей разного уровня и т. п. Как уже было сказано выше, объем понятия «культура политического протеста» включает также культуру отношения и реагирования на протест официальной властью и широкой общественностью.

 

Из данного определения, на наш взгляд, вытекает применимость в качестве теоретико-методологического базиса к анализу культуры политического протеста и ее «мягкой силы» структуралистской концепции «когнитивного кода».

 

Помимо формируемого когнитивного кода, при анализе «мягкого влияния» культуры политического протеста мы намерены рассматривать такие аспекты конкретных политических практик, как пространство реализации (классификации и подходы Г. Г. Почепцова [см.: 8], А. В. Скиперских [см.: 9]), а также формы реализации в соответствии с классификацией Л. Милбрайта [см.: 11] – конвенциональные или неконвенциональные, активные или пассивные, индивидуальные или коллективные, в соответствии со степенью активности и т. п.

 

Так, исследователь Г. Г. Почепцов выделяет три типа пространств, на которые может распространяться политический протест: физическое, информационное и когнитивное [см.: 8]. А. В. Скиперских также высказывает мнение, что протестное послание осуществляется в рамках «пространственного континуума». При этом пространственный континуум либо публичное пространство, где протестующие (активисты) оставляют протестные послания, Скиперских условно делит на три типа: город и его материальные объекты (здания, крыши, вывески, деревья, дороги, уличные знаки, остановки, памятники, городской транспорт), человек (перфомансы, одежда или ее отсутствие, символы на одежде, акты, совершаемые человеком), коммуникации (СМИ, социальные сети, блогосфера) [см.: 9].

 

У. Милбрайт классифицирует протестное поведение в соответствии с уровнем активности населения (низкая, средняя, высокая), а также степенью легальности (конвенциональная или неконвенциональная) [см.: 11].

 

Данную классификацию можно дополнить такими критериями, как число участников (массовые, групповые, индивидуальные), а также применение насилия (насильственные/ненасильственные).

 

На пересечении вышеуказанных критериев находятся виды протестного поведения, включающие немалое число подкатегорий. Например, ненасильственные конвенциональные формы политического протеста с низким уровнем политической активности могут включать:

а) массовые: протестный абсентеизм общества, участие в виртуальных группах в социальных сетях протестной направленности;

б) индивидуальные: молчание, регулярное потребление контента оппозиционных СМИ, комментарии в блогах, социальных сетях, выражающие недовольство властью.

 

Неконвенциональные формы политического протеста среднего уровня активности ненасильственного характера могут включать:

а) массовые: участие в несогласованных демонстрациях и митингах, забастовках, смартмобах, бойкотах;

б) индивидуальные: объявление голодовки, участие в одиночной акции;

в) анонимные: создание протестного контента в сети Интернет и т. п.

 

Особое внимание мы намерены уделить анализу практик в информационном пространстве, а также новым формам протеста, таким как протестный медиаактивизм, арт-активизм и т. п.

 

Подводя итог, можно сказать, что алгоритм оценки «мягкой силы» культуры политического протеста конкретного государства в отношении иного государства-реципиента может включать следующие шаги:

– выявление базовых символических когнитивных кодов протестной культуры государства или его отдельных социальных групп;

– определение характера и степени влияния данных символических структур, или кодов, на общественность в государстве-реципиенте;

– установление основных конкурирующих (представленных в других государствах) ценностно-символических структур и анализ тенденций их влияния в государстве-реципиенте;

– выявление базовой парадигмы восприятия власти в воздействующем государстве, а также государстве-реципиенте, и трансформаций данной парадигмы в государстве-реципиенте под внешним воздействием;

– определение привлекательных для общественности государства-реципиента форм и пространств (включая виртуальные среды) реализации протестных настроений, а также характера и степени их заимствования;

– выявление основных каналов получения информации о культуре протеста и конкретных протестных практиках государства-источника «мягкой силы» общественностью государства-реципиента.

 

Список литературы

1. Арендт Х. Vita activa, или о деятельной жизни. – СПб.: Алетейя, 2000. – 437 с.

2. Бурдьё П. Начала. Choses dites. – М.: Socio-Logos, 1994. – 288 с.

3. Бурдьё П. Социология политики. – M.: Socio-Logos, 1993. – 336 с.

4. Гидденс Э. Политика, управление и государство // Рубеж (альманах социальных исследований). – 1992. – № 3. – С. 78–107.

5. Завершинский К. Ф. Когнитивные основания политической культуры: опыт методологической рефлексии // Полис. Политические исследования. – 2002. – № 3. – С. 19–30.

6. Ильин М. В., Мельвиль А. Ю. Власть // Полис. Политические исследования. – 1997. – № 6. – С. 146–164.

7. Луман Н. Власть. – М.: Праксис, 2001. – 256 с.

8. Почепцов Г. Г. Революция.com. Основы протестной инженерии. – М.: Европа, 2005. – 513 c.

9. Скиперских А. В. Поверхности протеста: особенности политического письма в современной России // Политическая лингвистика. – 2014. – № 1 (47). – С. 108–113.

10. Lock E. Soft Power and Strategy: Developing a “Strategic” Conception of Power // Soft Power and US Foreign Policy: Theoretical, Historical, and Contemporary Perspectives. – Abingdon, Oxon: Routledge, 2010. – Pp. 32–50.

11. Milbrath L. Political Participation: How and Why Do People Involved in Politics. – Chicago: Rand McNally & Company, 1965. – 223 p.

12. Nye J. (Jr.) Soft Power // Foreign Policy. – 1990. – № 80. – Pp. 153–171.

13. Nye J. (Jr.) The Future of Power. – New York: Public Affairs, 2011. – 320 p.

14. Patalakh A. Assessment of Soft Power Strategies: Towards an Aggregative Analytical Model for Country-Focused Case Study Research // Croatian International Relations Review. – 2016. – № 22 (76). – Pp. 85–112.

15. Vyas U. Soft Power in Japan-China Relations: State, Sub-State, and Non-State Relations. – London: Routledge, 2010. – 204 p.

 

References

1. Arendt H. The Human Condition [Vita activa, ili o deyatelnoy zhizni]. Saint Petersburg: Aleteya, 2000, 437 p.

2. Bourdieu P. Choses Dites [Nachala. Choses dites]. Мoskow: Socio-Logos, 1994, 288 p.

3. Bourdieu P. Sociology of Politics [Sotsiologiya politiki]. Moskow: Socio-Logos, 1993, 336 p.

4. Giddens A. Politics, Government and State [Politika, upravlenie i gosudarstvo]. Almanakh sotsialnykh issledovaniy “Rubezh” (Almanac of Social Research “Rubezh”), 1992, no. 3, pp. 78–107.

5. Zavershinsky K. F. Cognitive Foundations of Political Culture: an Essay of Methodological Reflection [Kognitivniye osnovaniya politicheskoy kultury: opyt metodologicheskoy refleksii]. Polis. Politicheskie issledivaniya (Polis. Political Studies), 2002, no. 3, pp. 19–30.

6. Ilyin M. V., Melville A. Yu. The Power [Vlast]. Polis. Politicheskie issledivaniya (Polis. Political Studies), 1997, no. 6, pp. 146–164.

7. Luhmann N. The Power [Vlast]. Moskow: Praksis, 2001, 256 p.

8. Pocheptsov G. G. Revolution.com. Basics of the Protest Engineering [Revolyutsiya.com. Osnovy protestnoy inzhenerii]. Moscow: Evropa, 2005, 513 p.

9. Skiperskikh A. V. Surface of Protest: Political Letter in Modern Russia [Poverkhnosti protesta: osobennosti politicheskogo pisma v sovremennoy Rossii]. Politicheskaya lingvistika (Political Linguistics), 2014, no. 1 (47), pp.108–113.

10. Lock E. Soft Power and Strategy: Developing a “Strategic” Conception of Power. Soft Power and US Foreign Policy: Theoretical, Historical, and Contemporary Perspectives. Abingdon, Oxon: Routledge, 2010, 236 p.

11. Milbrath L. Political Participation: How and Why Do People Involved in Politics. Chicago: Rand McNally & Company, 1965, 223 p.

12. Nye J. (Jr.) Soft Power. Foreign Policy, 1990, no. 80, pp. 153–171.

13. Nye J. (Jr.) The Future of Power. New York: Public Affairs, 2011, 320 p.

14. Patalakh A. Assessment of Soft Power Strategies: Towards an Aggregative Analytical Model for Country-Focused Case Study Research. Croatian International Relations Review, 2016, no. 22 (76), pp. 85–112.

15. Vyas U. Soft Power in Japan-China Relations: State, Sub-State, and Non-State Relations. London: Routledge, 2010, 204 p.

 
Ссылка на статью:
Франц В. А. «Мягкая сила» культуры политического протеста: теоретико-методологические основания исследования // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 2. – С. 92–101. URL: http://fikio.ru/?p=4003.

 
© В. А. Франц, 2020.

УДК: 303.6

 

Китенко Андрей Максимович – Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения, кафедра эксплуатации и управления аэрокосмическими системами, студент, Санкт-Петербург, Россия.

Email: kitenko.andrey@gmail.com

Авторское резюме

Состояние вопроса: Сегодня социология взаимодействует с большим количеством дисциплин. Но сильнее всего интегрированы с нею, как ни странно, такие сферы знания, как математика и информатика. С ростом цифрового мира появилась возможность собирать большое количество информации. Из полученной информации социология при помощи математических моделей получает статистические данные, которые впоследствии могут быть использованы для прогнозирования или для подтверждения гипотез.

Результаты: В повседневной жизни люди целенаправленно делятся разнообразной информацией. Но они также непрерывно транслируют и другую информацию, которую не хотели бы никому передавать – например, историю местоположения или историю браузера. Организации и методы, собирающие такую информацию для коммерческих, политических и других целей непрерывно развиваются и совершенствуются. Современный человек оказывается постоянно подвержен профилированию с целью предугадывания его действий в любой момент времени. Эта ситуация не только используется коммерческими фирмами, но и создает новые возможности для научного исследования общества.

Выводы: Одной из основных целей анализа данных является поиск статистических закономерностей. С применением сложного математического аппарата и методов работы с большим количеством информации появилась возможность более точно предсказывать поведение отдельного человека или целой социальной группы. В результате развития цифрового мира с каждым годом будет становиться больше данных для анализа и точность прогнозов повысится. Это дает основания предположить, что социология благодаря новым информационным технологиям сможет достигнуть точности современных естественных наук, на что и ориентировал ее Огюст Конт.

 

Ключевые слова: информация; анализ данных; математические модели; профилирование.

 

Could Sociology be an Exact Science?

 

Kitenko Andrey Maksimovich – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of Operation and Control of Aerospace Systems, student, Saint Petersburg, Russia.

Email: kitenko.andrey@gmail.com

Abstract

Background: Today, sociology interacts with a large number of disciplines. Above all, such fields of knowledge as mathematics and computer science are integrated with it. With the increasing advancement of digital technologies, it has become possible to collect and process a large amount of information. Sociology, using mathematical models, obtains statistical data from the information collected that can be used to predict or confirm hypotheses later.

Results: In everyday life, people purposefully share a variety of information. Living, however, in the world of constant communication, they inevitably end up sharing certain information they would not plan to transmit to anyone – for example, geolocation or internet browser history. Organizations and methods that collect such information for commercial, political and other purposes are continuously developed and improved. Nowadays, people are constantly subject to profiling in order to predict their actions at any time. This situation is not only used by commercial firms, but also creates new opportunities for the scientific study of society.

Conclusion: One of the main goals of data analysis is the search for statistical patterns. With the use of a complex mathematical apparatus and methods of working with a large amount of information, it has become possible to predict more accurately the behavior of an individual or an entire social group. With digital world development, there will be more data for analysis and the accuracy of forecasts will increase every year. This suggests that, due to new information technologies, sociology will be able to achieve the accuracy of modern natural sciences, as Auguste Comte considered.

 

Keywords: information; data analysis; mathematical models; social profiling.

 

Один из основателей социологии, Огюст Конт, считал, что эта дисциплина должна стать такой же точной наукой, как и естествознание [см.: 1, с. 13]. Конт полагал, что социальная наука опирается на определённые законы и причинно-следственные связи, а не на субъективную интерпретацию. Но данную позицию, как и ранее, разделяют не все.

 

Социология сегодня проводит научное исследование общества и человеческого поведения [см.: 2, c. 10]. Она стремится объяснить социальные явления, собирает и обобщает информацию о них. Социология также позволяет прогнозировать социальные явления и управлять ими.

 

Наш мир сильно изменился за последние годы. Количество генерируемой информации растёт с каждым годом. Сегодня человек постоянно прямо или косвенно взаимодействует с различной цифровой техникой. В домах все чаще появляются «умные» бытовые приборы, управляемые с помощью Интернета – от умных колонок [см.: 3] до различных камер и датчиков, которые сопровождают человека не только внутри помещений, но и за пределами замкнутых пространств. Когда человек покидает дом, он не остается наедине с собой. Если в кармане лежит смартфон или на руке есть фитнес-трекер, информация продолжает бесперебойно генерироваться и передаваться.

 

Крупные технологические компании и государственные службы в массовом порядке собирают информацию о нас и используют её в своих интересах. С помощью полученной информации они могут отслеживать, прогнозировать и автоматизировать нашу личную и общественную жизнь [см.: 4]. К сожалению, это не пассивное наблюдение, это попытка активно контролировать человеческое поведение. Компании предугадывают наши действия и делают выводы о наших предпочтениях [см.: 4]. Очень часто с помощью полученной информации они понимают нас лучше, чем мы сами. Создаётся иллюзия выбора, хотя человек получает только ту информацию, которую фирмам выгодно нам предоставить.

 

В повседневной жизни люди делятся некоторыми вещами сознательно – например, фотографиями или своими мыслями. Но также мы постоянно передаём и другую информацию, которую не хотели бы передавать. К примеру: историю местоположения или историю браузера. Сегодня по истории браузера компании могут сделать вывод о половой принадлежности, уровне дохода, наличии детей, потребительских предпочтениях, увлечениях и характере социальной жизни [см.: 4].

 

Что же знают онлайн компании о пользователях? Ниже будет приведена выдержка из интернет-статьи «privacyinternational.org» [см.: 5]. Она была написана 7 ноября 2018 года. Работая над данной статьей, журналист хотел узнать, какой информацией о нем владеет компания «Quantcast». Эта компания собирает данные в режиме реального времени со 100 миллионов веб-сайтов. Также необходимо добавить, что «Quantcast» является лишь одной из многих компаний, которые входят в состав сложных серверных систем, используемых для направления рекламы частным лицам и конкретной целевой аудитории [см.: 5].

 

За одну неделю «Quantcast» накопил более 5300 строк и более 46 столбцов данных, включая URL-адреса, метки времени, IP-адреса, идентификаторы файлов «cookie», информацию браузера и многое другое [см.: 5]. По полученной информации компания смогла предсказать возраст, пол, присутствие детей в домашнем хозяйстве (по количеству детей и их возрасту), уровень образования, общий годовой доход семьи в долларах США и в британских фунтах.

 

Данная информация собирается и индексируется не просто так. Далее её обрабатывают различные современные математические алгоритмы. Всё это делается для более точного «нацеливания» на человека. Как точно можно нацелиться? Несколько лет назад рекламная компания из штата Массачусетс в США нацеливалась на «женщин, склонных к абортам» с помощью сообщений против абортов, когда они находились в больнице [см.: 5]. Сейчас есть техничес