Monthly Archives: марта 2019

УДК 101.2; 17

Тяпин Игорь Никифорович – федеральное государственное образовательное учреждение высшего образования «Вологодский государственный университет», кафедра философии, профессор, доктор философских наук, Вологда, Россия.

Email: i.n.tyapin@mail.ru

160000, Россия, г. Вологда, ул. Галкинская, д. 3, ауд. 404,

тел.: +7 (921) 601-08-16.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Техногенный тренд в его неопределенности и увеличивающемся влиянии на судьбу человечества в форме катастроф, самоуничтожения и т. п. консервирует и усиливает кризис человека и социальной справедливости. Проблемы маскируются различными модификациями постиндустриалистской концепции. Для обозначения методологии построения и обоснования все новых и новых форм идеологии расчеловечивания наиболее подходит понятие «псевдорациональность». Псевдорациональность реализуется в формах лженауки и пост(лже)философии и представляет собой соединение принципов и приемов софистичности, абсолютного отказа от объективности, псевдологичности, антиномичности постулатов, неадекватной интерпретации культурно-исторических фактов и явлений, дискурса постправды, подмены значения понятий.

Результаты: Известные разработки в области социальной, гуманитарной экспертизы обогащаются и обобщаются в рамках философской экспертизы как актуальной теоретико-практической формы решения судьбоносных проблем современности. Общей особенностью существующих теоретических наработок в области философской экспертизы выступает ее понимание как экспертизы комплексной, долговременной, прогностической, проектной, предполагающей сценарный анализ будущего, основанной на единстве методологии и аксиологии.

Выводы: Философская экспертиза, развертываемая в ходе прямого соотнесения техногенного тренда с глобализацией, а гуманитарной оценки – с практическими действиями за социальную справедливость, предполагает наличие взаимосвязанных и обуславливающих друг друга направлений: формального и неформального, индивидуального и коллективного. Перспективы продуктивной философско-экспертной работы связаны с необходимостью смены негативного вектора функциональной взаимосвязи техногенных и социальных процессов на позитивный; возвращения человеку, обществу и национальному государству роли субъектности в решении вопросов своего дальнейшего бытия. Итоговая цель философской экспертизы – обеспечить общественным руководством и пониманием процессы в области техногенной реальности.

Ключевые слова: глобализация; социальная справедливость; техногенный тренд; NBICS-конвергенция; трансгуманизм; псевдорациональность; манипулятивность; постфилософия; постмодернизм; цивилизационное развитие; гуманитарная экспертиза; философская экспертиза.

Pseudo-Rationality or Expertise? Prospects for the Evolution of Philosophy in the XXI Century in the Context of Socio-Humanitarian Problems of Technogenic Character

Tyapin Igor Nikiforovich – Vologda State University, Department of Philosophy, Professor, Doctor of Philosophy, Vologda, Russia.

Email: i.n.tyapin@mail.ru

3 Galkinskaya st., office 404, Vologda, 160000, Russia,

tel.: +7 (921) 601-08-16.

Abstract

Background: The technogenic trend in its uncertainty and increasing influence on the fate of humankind in the form of catastrophes, self-destruction, etc., preserves and intensifies the crisis of humans and social justice. Various modifications of the post-industrial concept mask these problems. The concept of “pseudo-rationality” is most appropriate for characterizing a methodology for the construction and justification of some new forms of dehumanization ideology. Pseudo-rationality emerges in the forms of pseudoscience and post(false)philosophy and is a combination of principles and methods of sophistry, absolute rejection of objectivity, pseudology, antinomicity of postulates, inadequate interpretation of cultural and historical facts and phenomena, post-truth discourse, substitution of concept meanings.

Results: Philosophical expertise being an actual theoretical and practical form for solving momentous problems of modernity enriches and generalizes some well-known developments in the field of social and humanitarian expertise. A common feature of the existing theoretical developments in the field of philosophical expertise is its being comprehensive, long-term and prognostic. This expertise proposes a scenario analysis of the future, based on the unity of methodology and axiology.

Conclusion: Philosophical expertise, evolved in the course of direct correlation between the technogenic trend and globalization, and humanitarian evaluation and practical actions for social justice, presupposes the existence of interconnected and mutually dependent directions: formal and informal, individual and collective. Prospects for productive philosophical and expert work are connected with the need to change a negative vector of the functional relationship of technogenic and social processes for a positive one; returning the role of subjectivity to humans, society and national state in solving their future existence issues.

Keywords: globalization; social justice; technogenic trend; NBICS-convergence; trans-humanism; pseudo-rationality; post-philosophy; postmodernism; humanitarian expertise; philosophical expertise.

Основным направлением разработки социальной теории последних десятилетий стало рассмотрение с позиций технологического детерминизма и технократизма современной социальной системы как «сетевого общества» с «цифровой экономикой». Цифрово-сетевая концепция явно восходит к более ранним теориям постиндустриального общества (общества «третьей волны», «общества четвертой формации», «общества знания» и др.), которые уже полвека выступают в качестве мейнстрима развития. Хотя, в сущности, они направлены на легитимизацию сверхгосударственного, глобально-капиталистического социального уклада, что, в свою очередь, практически нивелирует позитивные права человека.

Отсутствие в рамках указанного уклада социальной справедливости и перспектив для большинства, растущее укрепление социальной сегрегации выступает составной частью еще более серьезной глобальной проблемы – возникновения реальной угрозы существованию человека как вида из-за потребностей технократически ориентированной цивилизации. Можно уверенно говорить о «техногенном тренде», определяемом как ускоряющийся процесс распространения и развития всего связанного с техническим, технологическим в его соответствующей неопределенности и увеличивающемся влиянии на социальную жизнь, на судьбу человечества в форме катастроф, самоуничтожения, пост-вне-человеческого преодоления.

Значительный манипулятивный потенциал техногенного тренда заключается как в самих технологиях, так и в оперировании их тематикой в качестве идеологем. В рамках первого аспекта можно с уверенностью констатировать, что техногенный тренд стимулирует начавшийся процесс трансформации человека в управляемое и всецело контролируемое технологическое существо. В рамках второго аспекта корректно вести речь о том, что граничащий с бессмыслием восторг по поводу т. н. NBICS-конвергенции, криптовалют и т. п. дает возможность, во-первых, отвлечь внимание человечества от глобальных проблем и противоречий, «забыть» о растущем технико-экономическом разрыве, экономической, политической и культурной экспансии суперразвитых стран, их эксплуатации природных и человеческих ресурсов Земли; во-вторых, окончательно вытеснить из системы фундаментальных ценностей национально-культурную идентификацию, патриотизм, заботу о другом, метафизический поиск смысла жизни.

Анализируя становление идеологии расчеловечивания, многие исследователи напрямую увязывают его концептуализацию с идейной продукцией постмодернизма (особенно наследием М. Фуко, Ж. Делёза, Ж. Деррида). Такой подход представляется справедливым, ибо идеология смерти человека и деконструкции метафизики является брендом именно этого течения. В превратной форме в постмодернистском учении отражаются реальные процессы становления постчеловеческой цивилизации, замены жизненного мира людей информационно-виртуальной реальностью. Целевым завершением постмодернизма становится превращение идеи бессмертия в апологию смерти, но не сегодняшних индивидов, а родового человека.

Для обозначения методологии построения и обоснования все новых и новых форм суицидной идеологии наиболее подходит понятие «псевдорациональность», хотя к настоящему времени оно еще не получило достаточной концептуальной проработки, особенно применительно к социальному познанию и проектированию.

Напрямую данную проблему еще в 1970-х гг. поставил К. Касториадис, утверждавший, что «в силлогизмах современного мира посылки заимствуют свое содержание у воображаемого. И преобладание силлогизма как такового, навязчивая идея «рациональности», отделенной от всего остального, формируют воображаемое второго порядка. Псевдорациональность современного мира – одна из исторических форм воображаемого. Она произвольна в своих конечных целях, поскольку последние не основываются на разумных основаниях» [9, с. 52].

В. С. Швырёв в 1990-х гг. характеризовал «псевдорациональность» как отчуждение идеальных конструкций от «полноты реального существования», с одной стороны, и чрезмерное приближение этих же конструкций к действительности (ведущее к конформистскому переживанию последней) – с другой [см.: 4, с. 10–11]. При этом, по его мнению, «псевдорациональность» предполагает некоторую деструкцию, разрушение рациональности в ее конструктивных возможностях [см.: 8, с. 115].

В. Н. Порус в ответ определяет «псевдорациональность» в качестве познавательного процесса, погруженного в контекст социальной практики, как подгонку действительности под ее рациональные реконструкции, либо подгонку реконструкций под прагматическое восприятие действительности. Наиболее примечательным представляется его тезис о том, что и тоталитаризм, и конформизм, и политический иррационализм – все это социально оформленные случаи паразитирования на «расщепленной рациональности» [8, с. 113].

«Псевдорациональность» не сводится к совокупности пропагандистских средств манипуляции массовым сознанием (искажение, утаивание и особые способы подачи информации), а также применяемых в постмодернизме лингвистических приемов, вытекающих из культурного контекста: софизмов, интеллектуальных уловок, злоупотребления терминологией [см.: 2].

В области социально-гуманитарного познания наглядными примерами лженаучности, нарушения законов логики и принципов взаимодействия эмпирического и теоретического, «подгонки» фактов под ограниченный набор догм являются монетаризм (исходящий из ложного тезиса о господстве в современной экономической сфере рыночного саморегулирования), правый либертаризм в теории права (утверждающий, что абсолютно формальное толкование свободы, равенства и справедливости является абстракцией реальных порядков, существовавших в истории, и интерпретирующий социальные обязательства государства как «деспотизм»), гендерология (игнорирование психофизиологических различий полов, преимущественное использование аномальных фактов и явлений в ущерб типичному, фантазии про «шовинизм» языка и народной культуры и др.).

Перечисленные лженаучно-теоретические построения подкрепляются идеологическими доктринами «философского» плана.

Так, вытекающий из либертаризма и монетаризма анархо-капитализм (М. Ротбард, Д. Фридман) утверждает, что при отмене «паразитического института» государства охрана порядка будет осуществляться частными организациями, заинтересованными в эффективности своей работы, а люди будут свободно распоряжаться своим телом, квалификацией. При этом очевидно, что рыночная система без контроля со стороны государственной власти приведет к появлению системы угнетения, не прикрывающейся разговорами о «правах человека». Транс- и постгуманизм (Э. Дрекслер, Х. Кордейро, Р. Курцвейл, Л. Альтюссер) навязывают расчеловечивание, утрату человеком своей видовой и духовной самоидентификации, называя это реализацией свободы выбора. Однако технология трансформации человечества исключает право личности на свободу, ибо требует способствовать технопрогрессу во что бы то ни стало. Либеральная биоэтика (В. Р. Поттер, Э. Кимбрелл, Э. Сулейман и др.) пропагандирует «рациональность», «правомерность», «неизбежность» уничтожения жизни на эмбриональном уровне, эвтаназии, смены пола, клонирования, суррогатного материнства, хирургической трансплантации без согласия донора. Отталкиваясь от тезиса о прирожденных (природных) правах и потребностях человека, целью выставляется выход из режима природной естественности. Радикальный квир-феминизм (Дж. Батлер) под знаменем борьбы за равноправие агрессивно попирает права большинства, называя это «позитивной дискриминацией».

Для обозначения этих и им подобных продуктов псевдорациональности существует относительно недавно вошедшее в оборот политкорректное понятие «постфилософия» (хотя точнее было бы говорить о лжефилософии), которое при этом не получило пока законченного концептуального определения. А. Г. Дугин, не просто констатировавший кризис философии в связи с постмодернистским трендом, а обратившийся напрямую к сути феномена, не смог дать четкого определения постфилософии, лишь описав ее идейные истоки, некоторые проявления и характеристики, например, сознательный отказ от целостного рассмотрения в пользу сосредоточения внимания на части, фрагменте, а также стиль – «ироничный, парадоксальный, несколько идиотский» [7].

В. А. Кутырёв, не пользуясь понятием «постфилософия», в ходе осмысления постмодернизма определяет суть деконструктивистского философствования в трактовке любых явлений и процессов как установку, принципом функционирования которой является не истина, а достижение поставленной цели [13, с. 23]. Так, Ж. Делёз заявлял о том, что «…история философии – это некий вид извращенного совокупления или, что то же самое, непорочного зачатия». «И тогда я вообразил себя подходящим к автору сзади и дарящим ему ребенка, – продолжает Делез, – но так, чтобы это был именно его ребенок, который притом оказался бы еще чудовищем. Очень важно, чтобы ребенок был его, поскольку необходимо, чтобы автор в самом деле говорил то, что я его заставляю говорить» [6, с. 171–172]. Идентичен «метод черенков и прививок» Ж. Деррида, который, игнорируя общую направленность текста, находил подавленный в нем маргинальный смысл и, опираясь на него, отрицал центральную идею исследуемого автора, как бы заставляя говорить прямо противоположное тому, что тот имел ввиду. В обоих случаях используются предположение вместо доказательства, и компрометация вместо опровержения.

Разница между настоящим философом и пост(лже)философом-софистом-манипулятором состоит в следующем. Если философ, по крайней мере, стремится к вычленению из общего еще не определенных в языке явлений, называет их, описывает и, таким образом, осмысливает, превращает в понятия, то манипулятор целенаправленно занимается интерпретацией явления в нужном для себя ключе, преувеличивая, преуменьшая или вовсе игнорируя те или иные признаки, придавая явлению ярко выраженную эмоциональную окраску.

Представляется уместным вспомнить и известный тезис Г. Дебора о том, что Спектакль не реализует философию, но философизирует реальность, превращая деградирующую жизнь каждого человека в спекулятивную вселенную. В данном контексте речь может идти о том, что пост(лже)философия способствует вытеснению и замене в индивидуальном и общественном сознании существенного, всеобщего, объективного несущественным, частным и чисто субъективным. В рамках манипулятивной методологии один тезис нередко исключает другой, но эта проблема «снимается» сознательным отказом от целостности, системности в пользу установки на частности и пропагандой позитивности, гениальности шизофрении.

По мысли А. Г. Дугина, постфилософия выступает индикатором перехода мыслительных способностей современного человека – виртуализованного и десакрализованного – в новое пространство «звероавтомата».

К данному суждению стоит отнестись внимательно. Как отмечает В. А. Кутырёв, в эпоху постмодернизма в центре внимания находится тело, однако не ради его сохранения, укрепления и культивирования, а для демонтажа, разложения и трансформации. «Отождествление человеческого тела с любыми другими телами следует считать экстенсивным этапом его информационной реконструкции. Этапом его превращения в “сому”, в “плоть” как некий материал для дальнейшего использования при функционировании других систем» [11, с. 281]. Концептуальным продолжением является идея «тела без органов», «протоплазматическая субстанция», «среда интенсивностей», «кинестетическая амеба».

В рамках псевдорациональности транс- и пост-гуманистический образ человека будущего как механизированной части сети или системы с поддерживающими жизнь и функционирование организма бионическими имплантами «монтируется» с понятием бесконечной свободы и неограниченности его возможностей. Хотя очевидно, что это открывает новый уровень контроля за разумом, действиями и в целом жизнедеятельностью индивида, для которого отсутствие той или иной технической части будет, в прямом смысле, смерти подобно (что делает ничтожными все оптимистические заявления о бесконечной свободе, якобы открывающейся для личности в результате ее «технологического улучшения»). Но трансгуманизм – всего лишь целевое завершение постмодернизма, когда идея бессмертия превращается в апологию смерти, но не сегодняшних индивидов, а родового человека. «Жонглируя» понятием «свобода», М. Фуко, Ж. Делёз, Ж. Деррида – «виртуозы» псевдорациональности – пришли к вышеупомянутой идее «тела без органов» – бесформенного, бесструктурного образования, некоего «расчищенного места» для нанесения знаков или вживления чипов.

Гипотетическое решение проблемы техногенного кризиса человека и общества в их «традиционном» виде мыслимо только в рамках подлинно философского подхода, философской экспертизы, распространение которой может ликвидировать «ножницы»: разрыв между непониманием значительной частью современного общества роли и значения философии и ее объективно спасительным потенциалом. Как отмечает А. В. Горина, философская (философско-антропологическая, в терминологии данного автора) экспертиза – «это экспертиза всей культуры и цивилизации, и субъект философской антропологии становится тогда экспертом, когда чувствует, видит, что человечество идет к гибели. При этом эксперт, как правило, дает критическую оценку происходящему в мире, предлагая человечеству в качестве экспертного заключения либо путь выживания в условиях зла…, либо путь преодоления зла» [4, с. 116]. По словам Б. Г. Юдина, новые этические и юридические проблемы, порожденные современными научно-техническими достижениями, носят междисциплинарный характер и «именно с позиций философии можно увидеть их в предельно широкой перспективе, удерживая при этом в фокусе и даже заново обнаруживая их различные междисциплинарные аспекты» [22, с. 81]. Субъект философско-антропологической экспертизы качественно отличается от экспертов научных экспертиз (несмотря на то, что сама философская экспертиза связана с общенаучной, представляет собой ее продолжение). Он, помимо требований, предъявляемых к субъекту научной экспертизы (профессиональная компетентность, ответственность и др.), должен обладать мышлением планетарного масштаба.

Философская экспертиза во многом созвучна гуманитарной экспертизе и объективно является продолжением последней, обобщением ее теории и практики.

Исторически гуманитарная экспертиза зародилась в лоне биомедицинской (биотехнологической) этики. Связь гуманитарной экспертизы с биомедицинской этикой носит объективный характер. Биомедицинская этика, во-первых, является одной из самых длительных этических традиций, имеющих дело с проблемой профессиональных, техногенных воздействий на человека (клятва Гиппократа), во-вторых, вполне возможно, работает сейчас на «поле самых радикальных преобразований в человеке» [20, с. 24]. В отечественной традиции становление концепции гуманитарной экспертизы относят к деятельности И. Т. Фролова, И. И. Ашмарина, Б. Г. Юдина. Ныне проблемы взаимосвязи биоэтики и гуманитарной экспертизы разрабатываются в Институте философии РАН [см.: 3, с. 87, 92]. Качество и скорость современных техногенных изменений потребовали обращения к широкому кругу экспертов, специалистов, ко всему научному сообществу и обществу в целом [см.: 1, с. 120, 123–125]; в идейной области – к предельным философским вопросам бытия и познания. Этот объективный запрос, с одной стороны, обязательно подключает к анализу широкий спектр существующих этических разработок современного научно-технического развития [см.: 15, с. 74–81]; с другой стороны, он активизирует в последнем тенденцию к определенному объединению, согласованию усилий и концепций. Все это логично привело к необходимости формирования новой экспертной структуры, а именно – гуманитарной экспертизы. «Гуманитарное» означает исследование современных техногенных рисков или общих рисков, неотъемлемой частью которых являются техногенные, с точки зрении человека; «экспертиза» предполагает опору на предельно широкий, в принципе, всеобъемлющий круг человеческих знаний и интересов. Указанные два сущностных момента присутствуют в любом современном определении гуманитарной экспертизы, к примеру: «гуманитарная экспертиза – форма диалога гражданского общества с государством о допустимости или масштабности применения технологий, которые могут содержать угрозу жизни и здоровью человека и человечества, а также о применимости различных новаций» [14, с. 115].

Осознание единства порожденных техногенным трендом собственно гуманитарных (кризис человеческой телесности и духовности) и социальных проблем (связанных с угрозами социальной справедливости), очевидно, стало одной из причин эволюции тематики гуманитарной экспертизы в направлении ее понимания как экспертизы философской. При этом мнения отечественных исследователей могут разниться в вопросах связи философской (философско-антропологической, гуманитарной) экспертизы, технически обусловленных социальных и гуманитарных «проектов» с классическим способом философствования, а также статусом (характера), целями и ценностными установками философии.

Так, П. Д. Тищенко видит назначение и методологию гуманитарной экспертизы как длящегося мониторинга проблем, принятых решений и отслеживания отдаленных последствий в «прояснении всей глубины и парадоксальности встающих проблем за счет мультидисциплинарного обсуждения» [21, с. 205]. Предложенная им в качестве методологической основы «междисциплинарность», участие представителей разных общественных наук для получения «объемной» картины причинных связей и возможных негативных последствий, казалось бы, предполагает единую ценностно-мировоззренческую платформу. Однако одновременно данный автор антиномично артикулирует множественность ценностно-мировоззренческих оснований в современную эпоху, и, соответственно, множественность моральных оценок конкретного проекта или явления (в частности, по проблеме идентичности человека, в связи с достижениями в области биотехнологий и искусственного интеллекта).

В. Н. Сыров рассматривает перспективы философской экспертизы как совокупности «неформальных» интеллектуальных операций внутри философского сообщества – одновременно заказчика и исполнителя [см.: 19, с. 137] – исходя из необратимости, по его мнению, процессов кризиса классических форм философствования. В основе философской экспертизы должно лежать рефлексивное отношение, а ее объектом могут быть любые продукты и формы культуры, эксплицированные в виде дискурсов. В рамках критического анализа последних философские компетенции (методологические установки) могут быть преобразованы в нормативные установки или предписания, связанные с поиском возможных долгосрочных последствий, к которым может привести реализация выдвигаемых идей (к примеру, как могут влиять решения, принятые в сфере экономики, на социальную, политическую, культурную сферы). Что же касается установления их причин, то здесь специфика философского подхода заключается в том, чтобы убедительно продемонстрировать, что таковые лежат не в «злокозненности отдельных акторов» или «технических погрешностях», а в характере избранных принципов или, так сказать, «власти дискурсов». Иначе говоря, «философ должен показать обреченность на неудачу любых проектов, идей, убеждений при любой их технической изощренности и добросовестности исполнения в силу жесткости тех рамок, которые заданы принятыми предпосылками. Так, к примеру, когда известный мыслитель писал, что по основаниям строго логического характера предсказать течение событий невозможно, а потому невозможны определенные типы социальных теорий, то он реализовывал описанный нами тип критики» [19, с. 134].

А. В. Горина, также расширительно понимая философскую экспертизу как контекст и метацель современных философских исследований, отталкивается при этом не от постмодернистских установок, а от «классического» понимания функций философии. И называет в качестве методологических основ понимания ее смысла и назначения диалектический анализ, принципы целостности, дополнительности и системности, единство общенаучных и философских методов [см.: 5]. Данным автором выделены следующие специфические черты такой экспертизы:

– не ситуативный характер;

– отсутствие официально утвержденного статуса процедуры и заключения;

– отсутствие заказчика экспертизы, роль которого играют «вызовы» самой истории, «ответами» на которые в свою очередь выступают философские теории, модели, утопии – экспертные заключения;

– значительная темпоральная протяженность – от нескольких лет до нескольких столетий и свыше;

– широкая интенциональность, т. е. распространение на все человечество, а не отдельные сообщества и группы;

– особая топология, пространственно-временные условия (некоторые семинары, конференции и т. п.);

– представленность результатов в виде научных и художественных текстов;

– широкая доступность и открытость для участия.

А. В. Горина предлагает и классификацию философской экспертизы, называя три ее разновидности.

1) Рациональная экспертиза (субъект – «эксперт-знаток»), понимаемая как исследования, которые опираются на научные методы, выводы которых логически обоснованы и эмпирически подкреплены.

2) Иррациональная экспертиза (субъект – «эксперт-критик») – критический взгляд на человека и культуру в целом с позиции антисциентизма, превалирования художественного видения мира, сопровождающегося активным использованием образов, метафор, нарративов и т. д. (по мнению автора статьи, такая экспертиза легко трансформируется в псевдорациональную).

3) Трансценденталистская экспертиза (субъект – «эксперт-спаситель»), где эксперт способен предложить миру стратегию спасения человечества в качестве ответа на вызов антропной катастрофы.

Принципиально иной подход сформулирован В. В. Кортуновым и В. О. Шкелетой, утверждающими возможность социально-гуманитарной оценки политических процессов в рамках социально-гуманитарной экспертизы, основанием которой, в свою очередь, являются принципы гуманитарной оценки, базирующиеся на объективно-онтологическом понимании нравственности в контексте феномена архетипов, т. е. транскультурных и надиндивидуальных матриц, образцов мышления, смыслов, ценностей, культурных образов, своеобразных регулятивов деятельности сознания. Указанная гуманитарная оценка может выступать своеобразной и необходимой альтернативой правовой экспертизы, поскольку опора на законодательство в оценке социально-политических процессов, инициируемых властью, не всегда строится с учетом гуманитарных ценностей, на которых фундирована человеческая культура (цивилизация) [см.: 10, с. 10]. Предложенная концепция социально-гуманитарной экспертизы, по мнению ее авторов, может послужить альтернативой западной либеральной парадигме оценки социокультурных и политических явлений, поскольку она учитывает, с одной стороны, так называемые «общечеловеческие ценности», на которых базируется существование цивилизации, с другой – специфику определенной социокультурной общности, выражающуюся в духовных, культурных и психологических феноменах жизни нации, народа, страны.

Несмотря на плюрализм представлений о направленности, ценностно-методологических основаниях и характере (статусе) философской экспертизы, практически все авторы исходят из понимания философской экспертизы как экспертизы комплексной, долговременной, прогностической, проектной, предполагающей сценарный анализ будущего, отличающейся от узкоспециальной экспертизы, но одновременно «диалектически» с ней связанной. Общим является понимание философской экспертизы как экспертизы, посвященной наиболее актуальным угрозам и рискам, стоящим перед человеком, обществом и цивилизацией, основанной на единстве методологии и аксиологии, выступающей, в том числе, в качестве социокультурной технологии. При этом подразумевается, что распространение философской экспертизы будет способствовать новому расцвету философии, значительному повышению ее статуса в системе современного Знания. Кстати, здесь важно в максимально полной мере учесть современные информационно-коммуникационные реалии: философская экспертиза – как любой стремящийся к достойной реализации феномен – должна быть примером в области использования современных информационно-коммуникационных технологий – в частности, для распространения положительного знания о себе.

Учитывая обозначенные аспекты понимания, автор статьи все же не принимает положений о чрезвычайно расширительном толковании философской экспертизы (что на практике будет размывать ее признаки), а также необходимости ее строго неформального статуса (что в условиях господства в современном мире массовой культуры и манипулятивных технологий социального управления, отсутствия специальных усилий и выстраивания необходимой инфраструктуры, не будет иметь никаких реальных последствий). Решение проблемы, скорее всего, состоит в единстве свободного философского творчества мыслителей – представителей различных взглядов и направлений, занятых осмыслением угроз и рисков и имеющих серьезные теоретические достижения (выраженные в виде диссертаций, монографий, публикаций в высокорейтинговых изданиях), и включения их в работу официальных экспертных институтов (или даже создания из них особых философских, экспертных органов). В этом состоит способ избавить общество от господствующих по отношению к той или иной теме упрощенных интерпретаций и штампов, показать неоднозначность проблемы, дать управленческим институтам систему координат для самоопределения относительно принимаемых решений. Последствия решений и иных результатов работы философских экспертных институтов в этом случае становятся как нормативными (в рамках международных и национальных законодательств, этических кодексов профессиональных сообществ и т. п.), так и неформальными (в пределах того влияния, которое имеет экспертный институт на общественное мнение).

В определении круга проблем, образующих области и направления деятельности философских экспертных институтов, необходимо исходить из взаимосвязи национального и общечеловеческого, когда идея мировой цивилизации выступает как выражение тенденций локальных цивилизаций к универсализации, а идея локальной цивилизации раскрывает структуру мировой и расширяет возможности ее эволюции. В этом случае глобальные проблемы трансформируются в угрозы национальной безопасности, воспроизводству и качеству жизни населения, политическому и духовному суверенитету, а проблема социального идеала становится поиском и воплощением идеала национально-культурного.

Философская экспертная практика должна максимально внимательно отнестись к проблеме своих аксиологических оснований и идеалов, ибо, в конечном счете, именно выдвижение адекватных современности (прежде всего, современным вызовам) ценностей обеспечит философской экспертизе принципиальную успешность. «Размытость» социального идеала и не(до)понимание значимости цивилизационной уникальности вследствие ценностного «раскола» научного и философского сообщества, «эмбриональности» национально-государственной идеи и стратегии цивилизационного развития приводит к тому, что в некоторых вышеупомянутых работах отсутствуют конкретные параметры философской экспертизы, критерии экспертной оценки (это несколько снижает их теоретическую и практическую ценность). Вместе с тем, именно в рамках социального идеала, к которому сознательно или подсознательно тяготеет большинство российского общества, возможно выделить набор таких критериев. По мнению автора статьи, к ним уместно отнести основной перечень этических добродетелей, баланс прав и обязанностей (каждое новое право порождает обязанность и самоограничение), обеспечение реального равенства возможностей, гуманистический идеал, т. е. способствование всестороннему – нравственному, интеллектуальному, физическому – развитию каждого гражданина, социальной солидарности (недопущение атомизации).

Таким образом, эволюция философии, обусловленная ходом глобальной социальной трансформации, вплотную подошла к «точке бифуркации» – моменту выбора между методологическими стратегиями псевдорациональности и экспертности.

Псевдорациональность как методологическая система генерации и поддержки гиперреальности, явившаяся результатом сконструированного синтеза ряда черт различных форм и видов вненаучной рациональности, реализующаяся как в сциентистском, так и антисциентистском вариантах и в формах лженауки и пост(лже)философии, представляет собой соединение принципов и приемов софистичности, абсолютного отказа от объективности, псевдологичности, антиномичности постулатов, неадекватной интерпретации культурно-исторических фактов и явлений, дискурса постправды, подмены значения понятий (смысловой эквилибристики). В рамках новейших модификаций постиндустриалистской теоретической социологии систематическое использование методологических принципов псевдорациональности и вытекающих отсюда манипулятивных методик позволяет размывать, нивелировать и менять ценностные установки и принципы, внедрять убеждения о позитивности и неизбежности тоталитарной социальной атомизации, киборгизации человека и перехода (квази)сословного неравенства в технобиологическое, порнофикации сознания и культуры (превращения телесного и душевного эксгибиционизма в идеальный, а в ближайшей перспективе – обязательный образец и стиль поведения), перманентной социальной неустойчивости, деградации системообразующих социальных институтов, кризиса национально-государственного суверенитета.

Философская экспертиза, развертываемая в ходе прямого соотнесения техногенного тренда с глобализацией, а гуманитарной оценки – с практическими действиями за социальную справедливость, предполагает наличие взаимосвязанных и обуславливающих друг друга направлений: формального и неформального, индивидуального и коллективного. В принципе, ее может проводить один человек, обладающий соответствующими знаниями и способностью к критически взвешенному обобщению результатов. Однако в норме – это совместная деятельность многих людей в рамках определенной структуры (организации) или спонтанно возникающая и самоорганизующаяся деятельность этически ответственных мыслителей.

Исходная ценность философской экспертизы состоит в том, что она обращается к разуму (в том числе коллективному), чувству собственного достоинства людей, которые не должны быть рабами техники, живущими в потребительском преклонении перед ней, а равно и вечном страхе того, что техника как-то несанкционированно воздействует на них. Реализация философской экспертизы как обязательного этапа и условия легализации управленческих решений, касающихся основных сфер социально-гуманитарного бытия, выступает важнейшим инструментом преодоления в сознании власти грубого технологического детерминизма, основанного на тезисе об абсолютно имманентной логике технического прогресса, целиком и полностью определяющего социальное развитие без воли человека, а также готовности капитулировать перед глобальным расчеловечиванием. Основополагающая, руководящая ценность философской экспертизы связана с ее направленностью на лишение техногенного тренда статуса главного субъекта социально-гуманитарной эволюции. Итоговая цель философской экспертизы – обеспечить общественным руководством и пониманием процессы в области техногенной реальности. Соответственно, все характерные составляющие феномена техногенного тренда выступают предметом философско-экспертного внимания и критики. Отсюда, к примеру, органично вытекает и общая критика высокого темпа научно-технических изменений, и обоснованное согласие с идеей своеобразной «презумпции виновности» серьезных качественных новаций.

В рамках философской экспертизы обязательно должны разрабатываться положительные идеи и практики, составляющие основу движения и саму реальность нового общественного бытия. Примерами необходимого здесь качества называют экологические идеи, концепцию благоговения перед жизнью А. Швейцера, идеи древневосточной философии [см.: 18, с. 676–697]. Вообще, к ним могут принадлежать все представления о первостепенной важности духовного, культурного развития.

Реализация философской экспертизы превращает философское сообщество из объекта манипуляции, инструмента обслуживания идеологий и сомнительных парадигмальных установок в полноценного субъекта социального управления на локальном и глобальном уровнях. При этом философ становится эталоном гражданственности в качестве носителя нравственного долга и ответственности перед собственным национально-государственным сообществом и человечеством, готовности отстаивать и защищать их права и интересы. Философская экспертиза, формируя основания рационального выбора, возвращает в социально-гуманитарное познание и управление системный подход, позволяет адекватно интерпретировать информационные и социальные процессы, предотвратить нивелирование нравственных установок и принципов, преодолеть перманентную социальную неустойчивость, обеспечить многополярность будущей мировой цивилизации.

Список литературы

1. Бехманн Г., Горохов В. Г. Социально-философские и методологические проблемы обращения с технологическими рисками в современном обществе // Вопросы философии. – 2012. – № 7. – С. 120–132.

2. Брикмон Ж., Сокал А. Интеллектуальные уловки. Критика современной философии постмодерна. – М.: Дом интеллектуальной книги, 2002. – 248 с.

3. Воронин А. А. Гуманитарная экспертиза: опыт исследования и проблемы // Биоэтика и гуманитарная экспертиза. Вып. 7. – М.: ИФРАН, 2013. – С. 87–112.

4. Горина А. В. Научная и философско-антропологическая экспертизы: тождество и различия // Омский научный вестник. – 2011. – № 5 (101). – С. 115–118.

5. Горина А. В. Философско-антропологическая экспертиза как социокультурная технология: автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата философских наук. – Омск, 2012. – 19 с.

6. Делёз Ж. Ницше. – СПб.: Axioma, 2001. – 184 с.

7. Дугин А. Г. Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли. – М.: МГУ, 2009. – 744 с.

8. Исторические типы рациональности / отв. ред. В. А. Лекторский. – Т. 1. – М.: ИФРАН, 1995. – 350 с.

9. Касториадис К. Воображаемое установление общества в современном мире. – М.: Гнозис; Логос, 2003. – 480 с.

10. Кортунов В. В., Шкелета В. О. К вопросу о философско-культурологическом обосновании гуманитарной экспертизы социально-политических процессов // Сервис PLUS. – 2014. – Т. 8. – № 4. – С. 9–14.

11. Кутырёв В. А. Бытие или ничто. – СПб.: Алетейя, 2009. – 496 с.

12. Кутырёв В. А. Естественное и искусственное: борьба миров. – Н. Новгород: Нижний Новгород, 1994. – 200 с.

13. Кутырёв В. А. Философия постмодернизма. – Н. Новгород: Издательство Волго-Вятской академии государственной службы, 2006. – 95 с.

14. Луков В. А. От экспертизы социальной к гуманитарной экспертизе // Знание. Понимание. Умение. – 2012. – № 2. – С. 114–118.

15. Митчем К. Что такое философия техники? – М.: Аспект Пресс, 1995. – 149 с.

16. Рапп Ф. Философия техники: обзор // Философия техники в ФРГ. – М.: Прогресс, 1989. – С. 24–53.

17. Саймон Г. Науки об искусственном. – М.: Едиториал УРСС, 2004. – 144 с.

18. Стёпин В. С. Теоретическое знание. – М.: Прогресс-Традиция, 2003. – 744 с.

19. Сыров В. Н. Философская экспертиза: от метафоры к понятию // Философское образование: Вестник Ассоциации философских факультетов и отделений. Вып. 1 (4). – СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2013. – С. 125–137.

20. Тищенко П. Д. Конструирование человека как ре-де-кон-струирование // Конструирование человека: сборник трудов III Всероссийской научной конференции с международным участием. – Томск: ТГПУ, 2009. – С. 24–28.

21. Тищенко П. Д. Философские основания гуманитарной экспертизы // Знание. Понимание. Умение. – 2008. – № 3. – С. 198–205.

22. Философия как экспертиза // Философский журнал. – 2017. – Т. 10. – № 2. – С. 79–96.

References

1. Bechmann G., Gorokhov V. G. Social-Philosophical and Methodological Problems of Managing the Risks in Modern Society [Sotsialno-filosofskie i metodologicheskie problemy obrascheniya s tekhnologicheskimi riskami v sovremennom obschestve]. Voprosy filosofii (Problems of Philosophy), 2012, № 7, pp. 120–132.

2. Bricmont J., Sokal A. D. Fashionable Nonsense: Postmodern Intellectuals’ Abuse of Science [Intellektualnye ulovki. Kritika sovremennoy filosofii postmoderna]. Moscow, Dom intellektualnoy knigi, 2002, 248 p.

3. Voronin A. A. Humanitarian Expertise: Research Experience and Problems [Gumanitarnaya ekspertiza: opyt issledovaniya i problemy]. Bioetika i gumanitarnaya ekspertiza. Vyp. 7 (Bioethics and Humanitarian Expertise. Vol. 7), Moscow, IFRAN, 2013, pp. 87–112.

4. Gorina A. V. Scientific and Philosophical-Anthropological Expertise: Identity and Differences [Nauchnaya i filosofsko-antropologicheskaya ekspertizy: tozhdestvo i razlichiya]. Omskiy nauchnyy vestnik (Omsk Scientific Bulletin), 2011, № 5 (101), pp. 115–118.

5. Gorina A. V. Philosophical-Anthropological Expertise as a Sociocultural Technology: Abstract of the Thesis for the PhD Degree (Philosophy) [Filosofsko-antropologicheskaya ekspertiza kak sotsiokulturnaya tekhnologiya: avtoreferat dissertatsii na soiskanie uchenoy stepeni kandidata filosofskikh nauk]. Omsk, 2012, 19 p.

6. Deleuze G. Nietzsche [Nitsshe]. St. Petersburg, Axioma, 2001, 184 p.

7. Dugin A. G. Post-Philosophy. Three Paradigms in the History of Thought [Postfilosofiya. Tri paradigmy v istorii mysli]. Moscow, MGU, 2009, 744 p.

8. Lektorskiy V. A. (Ed.) Historical Types of Rationality. Vol. 1. [Istoricheskie tipy racionalnosti. Tom 1]. Moscow, IFRAN, 1995, 350 p.

9. Castoriadis С. Imaginary Establishment of Society in the Modern World [Voobrazhaemoe ustanovlenie obschestva v sovremennom mire]. Moscow, Gnosis; Logos, 2003, 480 p.

10. Kortunov V. V., Skeleta V. O. To the Question of Philosophical-Cultural Justification of Humanitarian Examination of Social-Political Processes [K voprosu o filosofsko-kulturologicheskom obosnovanii gumanitarnoy ekspertizy sotsialno-politicheskikh protsessov]. Servis PLUS (Service PLUS), 2014, Vol. 8, № 4, pp. 9–14.

11. Kutyrev V. A. Being or Nothing [Bytiye ili nichto]. St. Petersburg, Aleteya, 2009, 496 p.

12. Kutyrev V. A. Natural and Artificial: The Struggle of the Worlds [Estestvennoe i iskusstvennoe: borba mirov]. Nizhny Novgorod, Nizhny Novgorod, 1994, 200 p.

13. Кutyrev V. A. Philosophy of Postmodernism [Filosofiya postmodernizma]. Nizhny Novgorod, Izdatelstvo Volgo-Vyatskoy akademii gosudarstvennoy sluzhby, 2006, 95 p.

14. Lukov V. A. From Social Expertise to Humanitarian Expertise [Ot ekspertizy sotsialnoy k gumanitarnoy ekspertize]. Znanie. Ponimanie. Umenie (Knowledge. Understanding. Skill), 2012, № 2, pp.114–118.

15. Mitcham C. What is the Philosophy of Technology? [Chto takoe filosofiya tekhniki?]. Moscow, Aspect Press, 1995, 149 p.

16. Rapp F. Philosophy of Technology: Review [Filosofiya tekhniki: obzor]. Filosofiya tekhniki v FRG (The Philosophy of Technology in Germany). Moscow, Progress, 1989, pp. 24–53.

17. Simon A. The Science of the Artificial [Nauki ob iskusstvennom]. Moscow, Editorial URSS, 2004, 144 p.

18. Stepin V. S. Theoretical Knowledge [Teoreticheskoe znanie]. Moscow, Progress-Traditsiya, 2003, 744 p.

19. Syrov V. N. Philosophical Expertise: From Metaphor to Concept [Filosofskaya ekspertiza: ot metafory k ponyatiyu]. Filosofskoe obrazovanie: Vestnik Assotsiatsii filosofskikh fakultetov i otdeleniy. Vyp. 1 (4) (Philosophical Education: Bulletin of the Association of Philosophical Faculties and Departments. Vol. 1 (4)), Saint Petersburg, Sankt-Peterburgskoe filosofskoe obschestvo, 2013, pp. 125–137.

20. Tischenko P. D. Human Construction as Re-de-con-struction [Konstruirovaniye cheloveka kak re-de-kon-struirovaniye]. Konstruirovanie cheloveka: sbornik trudov III Vserossiyskoy nauchnoy konferentsii s mezhdunarodnym uchastiem (Human Construction: Proceedings of the III All-Russian Scientific Conference with International Participation), Tomsk, TGPU, 2009, pp. 24–28.

21. Tischenko P. D. Philosophical Foundations of Humanitarian Expertise [Filosofskiye osnovaniya gumanitarnoy ekspertizy]. Znanie. Ponimanie. Umenie (Knowledge. Understanding. Skill), 2008, № 3, pp. 198–205.

22. Philosophy as an Expertise [Filosofiya kak ekspertiza]. Filosofskiy zhurnal (Philosophical Journal), 2017, № 2, pp. 79–96.

 
Ссылка на статью:
Тяпин И. Н. Псевдорациональность или экспертность? Перспективы эволюции философии в XXI веке в контексте социально-гуманитарных проблем техногенного характера // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2019. – № 1. – С. 30–45. URL: http://fikio.ru/?p=3453.

 
© И. Н. Тяпин, 2019

УДК 101.1:376

Боровинская Дарья Николаевна – бюджетное учреждение высшего образования Ханты-Мансийского автономного округа – Югры «Сургутский государственный педагогический университет», кафедра социально-гуманитарного образования, доцент, кандидат философских наук, доцент, Сургут, Россия.

Email: sweetharddk@mail.ru

628400, Россия, Тюменская область, Ханты-Мансийский автономный округ – Югра, ул. 50 лет ВЛКСМ, д. 10/2,

тел.: +7 (922) 650-47-16.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Сторонники теории постиндустриального общества отмечают, что залогом современного общественного прогресса служит быстрое технологическое развитие, основанное на превращении науки в непосредственную производительную силу, а мерой такого прогресса выступает становление всесторонне развитой личности и развертывание её уникальных способностей, связанных с креативностью.

Результаты: Сегодняшние трансформации, в отличие от предыдущих периодов развития общества, заключаются в акцентированном сдвиге к экономической и социальной системе, основанной на креативности, широком потоке информации и активной деятельности человека. Исходя из тех изменений, которые произошли в последние десятилетия, к числу актуальных характеристик образа студента следует отнести креативность и информативность как специфические характеристики, позволяющие соответствовать духу времени, отвечать на вызовы современности. Выделенные качества в практическом их преломлении являются источником новых технологий, нового преуспевания и многих экономических и социальных благ, поэтому и ценность их ощутимо возрастает.

Область применения результатов: Предложенный обзор актуальных западных точек зрения на развитие современного общества в условиях ожесточённой конкуренции позволяет выделить основные траектории развития современной модели образования.

Выводы: Главным действующим лицом в информационном обществе становится профессионал с разнообразным набором компетенций, образование и опыт которого позволяют ему отвечать требованиям, предъявляемым современностью. Конкурентное преимущество такого специалиста – это умение своевременно выходить из зоны комфорта, мыслить нестандартно, вне шаблона, и, конечно, умение решать жизненно важные задачи.

Ключевые слова: креативность; человеческий капитал; экономический рост; конкурентоспособность; компетенции; образ студента.

Creativity as a Component of the Development of the Western Education Model

Borovinskaya Daria Nikolaevna – Surgut State Pedagogical University, department of social and humanitarian education, associate professor, PhD, Surgut, Russia.

Email: sweetharddk@mail.ru.

10/2, 50 let VLKSM st., Khanty-Mansiysk Autonomous Okrug – Yugra, Tyumen Region, 628400, Russia,

tel.: +7 (922) 650-47-16.

Abstract

Background: Proponents of the theory of post-industrial society point out that rapid technological development based on the transformation of science into a direct productive force is the key to modern social progress, and the formation of a comprehensively developed personality and evolution of their unique abilities related to creativity serves as a measure of such progress.

Results: Contemporary transformations, unlike in the previous periods of society development, consist in an accentuated shift towards the economic and social system based on creativity, a wide flow of information and constant human activity. Based on the changes that have occurred in recent decades, creativity and informativeness should be referred to as actual characteristics of the student’s image. They are specific characteristics that allow them to conform to the spirit of the time and meet the challenges of modernity. The qualities mentioned above in their practical use are the source of new technologies, new prosperity, and many economic and social benefits, therefore their value increases significantly.

Implications: The proposed review of current western perspectives on the development of modern society in the face of fierce competition makes it possible to identify some trajectories of the development of the modern education model.

Conclusion: The professional with a diverse set of competences, whose education and experience enable them to meet the requirements of modernity, becomes the main actor in information society. The competitive advantage of such a specialist is the ability to leave the comfort zone in good time, to think outside the box and develop creative solutions.

Keywords: creativity; human capital; economic growth; competitiveness; competence; image of the student.

Проблема креативности находится в центре внимания многих учёных на протяжении длительного времени. Возможности развития уникальных способностей, связанных с креативностью, являются предметом растущего интереса философов, психологов, социологов и экономистов.

Креативность как специфическая характеристика человека позволяет соответствовать духу времени, адекватно отвечать на вызовы современности. В условиях массового потребления приоритет отводится сфере услуг, где главным действующим лицом становится профессионал, образование и опыт которого позволяют ему отвечать требованиям, предъявляемым современным обществом. Конкурентное преимущество такого специалиста – это умение своевременно выходить из зоны комфорта, мыслить нестандартно, вне шаблона, и, конечно, умение решать сложные задачи.

В эпоху жёсткой конкурентной борьбы успеха достигает тот, кто развивает свой творческий потенциал независимо от сфер деятельности. Обладая такими способностями, как скорость анализа и актуализации информации, быстрая переключаемость внимания, умственная работоспособность, развитое чувство проницательности (интуиции), рискованность (готовность пойти на риск), высокий уровень толерантности, пытливость ума, высокая степень устойчивости к изменениям, интерес к новизне реализуемых проектов креативные люди находятся в более выгодном положении по сравнению с работниками тех сфер, где не требуется высокая степень креативного мышления.

С другой стороны, креативность даёт человеку возможность почувствовать некоторую «свободу» посредством самоопределения и самоидентификации. Креативность проникает в нашу жизнь повсеместно, и примеров тут множество. Это и музыкальные произведения, и хореографические постановки, и научные теории, и концепции, и скульптуры, и картины, и различные модели коммуникаторов, планшетных компьютеров и многое другое. Креативность является «масштабной и непрерывной практикой» [4], с течением времени появляются всё новые формы, применяемые в технологической, экологической, экономической, социально-политической, духовной сферах. Популярным стало проведение исследований и разработок в различных областях деятельности человека.

Стремление к индивидуальному своеобразию и самоутверждению позволяет креативным людям самим формировать собственный образ жизни: выбирать интересную и (или) любимую работу, определять условия труда, разнообразно и с удовольствием проводить досуг. И, в конце концов, задавать актуальные нормы сегодняшнего дня, которые существенно отличаются от тех, которые превалировали ранее. Креативность может способствовать и проявлению самого глубинного сущностного качества человека, которое, по мнению В. Н. Сагатовского, заключается в способности при любых условиях принимать собственное решение, делать определяющий выбор и творчески дополнять бытие. Стремление к достижению внутреннего удовлетворения становится движущей силой креативных людей.

В своё время К. Маркс признавал активный деятельностный характер «человеческого начала» истории, его творческую роль в историческом процессе. Он утверждал, что вне деятельности человека нет ни общества, ни истории, ни самого человека. В «Немецкой идеологии» читаем: «Первая предпосылка всякой человеческой истории – это, конечно, существование живых человеческих индивидов. Поэтому первый акт, который подлежит констатированию, – телесная организация этих индивидов и обусловленное ею отношение их к остальной природе… Производя необходимые им средства к жизни, люди косвенным образом производят и самоё свою материальную жизнь» [3, с. 19]. Именно в деятельности проявляются и опредмечиваются сущностные силы индивидуума.

Человек, согласно теории К. Маркса, представал существом «созидающим», «творящим». Человек – это не просто исходный неотъемлемый элемент общества, без которого оно не может существовать, но и, вместе с тем, полномочный и единственный творец последнего на базе деятельного использования соответствующих объективно-исторических предпосылок. Выделяя так называемую эпоху «ekonomische Gesellschaftsformation», К. Маркс полагал, что главной её чертой является именно экономический характер жизнедеятельности общества, то есть такой способ взаимодействия между членами социума, который определяется не религиозными, нравственными или политическими, а, в первую очередь, хозяйственными, экономическими факторами. В своей работе «Тезисы о Фейербахе» К. Маркс определяет сущность человека, которая, по его словам, не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. «В своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений» [5, с. 58].

По мнению Маркса, западная модель общественного развития должна была определить будущее человечества, так как она, в отличие от других цивилизаций, построена на принципах рациональности.

Сегодня экономические концепции становятся призмой, через которую изучаются, в частности, культура и культурные индустрии, креативные индустрии [см.: 2, с. 48.]. Креативность всё чаще соотносится с экономическим сознанием человека, его хозяйственной деятельностью. «Формирование современного представления о креативности – это процесс, обусловленный сущностным характером структурных трансформаций в обществе, проистекающих из меняющейся природы экономики и социальной сферы. Стремление к получению прибыли, удовлетворению потребностей и интересов провоцирует рациональное, осмысленное поведение людей в пользу экономически выгодного положения. Это, в свою очередь, обуславливает развитие и доминирование экономической составляющей феномена понятия “креативность”» [1, с. 68].

Ярким примером взаимосвязи креативности и экономического развития могут служить работы известного американского социолога Р. Флориды [см.: 6]. В своём исследовании он использует структурные уравнения и аналитические модели, позволяющие более полно раскрыть данный вопрос, а также выделить и охарактеризовать основные факторы, влияющие на концентрацию креативного класса и человеческого капитала на региональном уровне. Это так называемые «3 ‘Т’ экономического развития» – такие факторы, как технология, талант и толерантность. По мнению многих экономистов, ввиду того, что талант определяет экономический рост, важно понять, что обуславливает его географию.

В зарубежной литературе представлены три точки зрения на эту проблему. Первый подход, предложенный Э. Глейзером [см.: 8] и его коллегами, заключается в том, что человеческий капитал формируется в регионах за счёт исходных, уже имеющихся преимуществ. Сторонники данного подхода полагают, что именно университеты, исполняя основную функцию в сферах производства человеческого капитала и его распределения, играют ключевую роль в наборе исходных преимуществ.

Безусловно, университеты являются ядром креативности, так как, с точки зрения Р. Флориды, выступают центрами передовых технологий, обладают неоспоримым свойством притягивать талантливых людей, а также способствуют созданию прогрессивного, открытого и благоприятного человеческого климата, способствующего привлечению членов креативного класса. Однако только лишь одной высшей образовательной школе не по силам создать набор таких преимуществ. «Окружающее сообщество должно обладать способностью усваивать и использовать инновации, генерируемые университетом, а также способствовать обеспечению удобств и качества места, желательных для представителей креативного класса» [4, с. 319–320]. Не следует забывать и о высокой мобильности квалифицированных и образованных людей – как в отдельно взятой стране, так и за её пределами.

В рамках второго подхода утверждается, что именно разнообразие услуг способствует привлечению и удержанию талантливых людей. Тогда как представители третьего подхода полагают, что на уровень и географическое распределение человеческого капитала влияют в первую очередь лояльность и открытость. По мнению американского экономиста М. Ноланда, терпимое отношение к сексуальным меньшинствам, например, способствует положительному развитию экономической активности.

В качестве основных способов мотивации и управления креативностью зарубежные специалисты, апеллируя параметрами креативной экономики, выделяют такие, как ужесточение сроков, намеренное создание стрессовых ситуаций, вызывающих нестабильность, внимательное отношение к сотрудникам и их потребностям, постановка перед исполнителями сложных проблем, формирование открытых студий, офисов, работающих на проектной основе (университетские лаборатории, художественные студии).

«Креативность стала движущей силой экономического роста. Возможность конкурировать и преуспевать в условиях глобальной экономики выходит за рамки торговли товарами и услугами, потоков капиталов и инвестиций. Вместо этого она всё больше превращается в возможность стран привлекать, удерживать креативных людей, а также способствовать их развитию» [7, p. 5]. Соединённые Штаты Америки являются мировым лидером по привлечению лучших специалистов в различных областях. Ряд стран – такие, как Швеция, Финляндия, Нидерланды, Дания, Бельгия, Ирландия – имея особые конкурентные преимущества, вкладывают средства в развитие креативного потенциала специалистов, привлекаемых из других стран. Креативность – это актив, который постоянно должен культивироваться и обновляться. В свою очередь, изменения в формах и содержании высшего образования всё чаще ориентированы на развитие этого актива.

Погоня за новыми знаниями – неотъемлемая черта современного хозяйства. Поскольку информационные ресурсы обладают весьма специфическим свойством воспроизводимости и могут эффективно использоваться далеко не всеми субъектами производства, пропорции обмена благ в «постэкономическом» обществе в большой мере определяются таким параметром, как редкость – редкость продукта, редкость способностей к обработке информации, редкость знаний, редкость оптимального сочетания традиционных и новых факторов производства.

Массированное внедрение информационных технологий увеличивает спрос на специальности, требующие определённой квалификации, образования, основанного на умении креативно мыслить. Экономика всё больше становится зависимой от знаний.

Вместе с тем, глубокие изменения, произошедшие и происходящие в развитии средств коммуникации, глобализации информационных потоков, накладывают неоднозначный отпечаток на формирование такого качества человека, как информативность.

Постоянное усвоение и генерирование информации является важнейшей составляющей современной жизни. Формирующееся сегодня общество – это, скорее, не общество профессионалов (здесь совершенно прав Ф. Вебстер, отмечая, что увеличивающееся число профессионалов, каким бы впечатляющим оно ни было, не может служить достаточно веским основанием для вывода о наступлении новой эпохи), а общество инноваторов.

Сегодняшние трансформации, в отличие от предыдущих периодов развития общества, заключаются в акцентированном сдвиге к экономической и социальной системе, основанной на креативности, широком потоке информации и активной деятельности человека.

Исходя из тех изменений, которые произошли в последние десятилетия, к числу актуальных характеристик образа студента, отвечающих вызовам современности, следует отнести креативность и информативность.

Выделенные качества в практическом их преломлении являются источником новых технологий, нового преуспевания и многих экономических и социальных благ, поэтому и ценность их ощутимо возрастает.

В процессе поступательного развития общества нередки и противоречия, устранение которых способствует качественному изменению и совершенствованию окружающего нас мира. Присущие студенту положительные характеристики могут и должны стать залогом успешного их разрешения. Сегодня то, что прежде считалось непоколебимым, зачастую становится уже неприемлемым. Условия нашей текущей жизни таковы, что мы в большинстве своём должны стремиться ко всё большему проявлению креативных качеств, чтобы перерабатывать, интерпретировать и впитывать ежемоментно поступающую информацию. При этом неизбежно возникают трудности, обусловленные активной и напряжённой работой сознания. Внутренние потребности носителя креативности и внешние обстоятельства уже изначально нередко бывают антагонистичны, но именно их наличие накладывает клише на общественное развитие. А смена этих отпечатков свидетельствует о высокой жизнеспособности общества.

Список литературы

1. Боровинская Д. Н., Захарова Л. Н. Концептуальное представление о креативности: материалистический взгляд // Социально-гуманитарные знания. – 2017. – № 10. – С. 62–69.

2. Боровинская Д. Н. Экономические и культурные основания креативности // Вестник Томского государственного университета. – 2014. – № 388. – С. 47–53. DOI: 10.17223/15617793/388/8.

3. Маркс К. Немецкая идеология // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2. Т. 3. – М.: Государственное издательство политической литературы, 1955. – С. 7–544.

4. Флорида Р. Креативный класс: люди, которые меняют будущее. – М.: Классика-XXI, 2005. – 421 c.

5. Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии. – М.: Политиздат, 1977. – 71 с.

6. Florida R., Mellander C. The Creative Class or Human Capital? Explaining Regional Development in Sweden. – Toronto.: The Martin Prosperity Institute at The JosephL.RotmanSchool of Management, University of Toronto, 2006. – 39 p.

7. Florida R., Tinagli I.Europe in the Creative Age. – Pittsburgh.: CarnegieMellonSoftwareIndustryCenter Funding Provided by the Alfred P. Sloan Foundation, Co-Published in Europe with Demos, 2004. – 48 p.

8. Glaeser E. L., Kolko J., Saiz A.ConsumerCity // Journal of Economic Geography. – 2001. – № 1. – pp. 27–50.

References

1. Borovinskaya D. N., Zakharova L. N. Conceptual Understanding of Creativity: The Materialistic View [Kontseptualnoe predstavlenie o kreativnosti: materialisticheskiy vzglyad]. Sotsialno-gumanitarnye znaniya (Socio-Humanitarian Knowledge), 2017, № 10, pp. 62–69.

2. Borovinskaya D. N. Economic and Cultural Bases of Creativity [Ekonomicheskie i kulturnye osnovaniya kreativnosti]. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta (Tomsk State University Journal), 2014, № 388, pp. 47–53. DOI: 10.17223/15617793/388/8.

3. Marx K. The German Ideology [Nemetskaya ideologiya]. Sochineniya. Izd. 2. T. 3 (Collected Works. Ed. 2. Vol. 3). Moscow, Gosudarstvennoe izdatelstvo politicheskoy literatury, 1955, pp. 7–544.

4. Florida R. The Rise of the Creative Class and How It’s Transforming Work, Leisure, Community and Everyday Life [Kreativnyy klass: lyudi, kotorye menyayut buduschee]. Moscow, Klassika-XXI, 2005, 430 p.

5. Engels F. Ludwig Feuerbach and the End of Classical German Philosophy [Lyudvig Feyerbakh i konets klassicheskoy nemetskoy filosofii]. Moscow, Politizdat, 1977, 71 p.

6. Florida R., Mellander C. The Creative Class or Human Capital? Explaining Regional Development in Sweden. Toronto, The Martin Prosperity Institute at The Joseph L. Rotman School of Management, University of Toronto, 2006, 39 p.

7. Florida R., Tinagli I.Europe in the Creative Age. Pittsburgh, Carnegie Mellon Software Industry Center Funding Provided by the Alfred P. Sloan Foundation, Co-Published in Europe with Demos, 2004, 48 p.

8. Glaeser E. L., Kolko J., Saiz A. Consumer City. Journal of Economic Geography, 2001, № 1, pp. 27–50.

 
Ссылка на статью:
Боровинская Д. Н. Креативность как составляющая развития западной модели образования // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2019. – № 1. – С. 46–53. URL: http://fikio.ru/?p=3449.

 
© Д. Н. Боровинская, 2019