Monthly Archives: мая 2019

УДК 316:654:321.7

 

Плющ Александр Николаевич – Институт социальной и политической психологии Национальной Академии педагогических наук Украины, лаборатория методологии психосоциальных и политико-психологических исследований, ведущий научный сотрудник, доктор психологических наук, Киев, Украина.

Email: plyushch11@mail.ru

04070, Украина, г. Киев, ул. Андреевская 15,

тел.: +38 (044) 425-24-08.

Авторское резюме

Состояние вопроса: В современном мире многие страны заявляют о своей приверженности демократии и демократическим ценностям. При этом интерпретации природы демократии не только существенно разнятся, но и могут противоречить одна другой. Понимание демократии не является на сегодня очевидным, что вызывает кризис использования этого понятия в политологических исследованиях.

Задача исследования: Исходя из многообразия существующих взглядов, в статье проводится анализ содержания понятия «демократия» и возможных способов интерпретации этого понятия.

Методология: Использован синергетический подход, в рамках которого общество одновременно рассматривается как социальный организм, система взаимодействующих субъектов и текст коллективного автора, (ре)конструируемый на основе имеющегося у него социокультурного проекта. В рамках этого подхода понимание демократии включает в себя характеристики институционального дизайна общества; правила, принципы, ценности, на которых базируется функционирование политической системы; проект будущего общественного устройства, принятый всеми субъектами общества.

Результаты: Рассмотрение общества как текста, у которого есть коллективный автор с собственным проектом, приводит к расширенному пониманию демократии. Она представляет собой не только характеристику общества, но и способ организации его коллективного автора, а также инструмент совершенствования проекта общества. Из такого понимания демократии вытекает ряд важных следствий. Демократия не является моделью идеального устройства общества, востребованной во всех ситуациях. У этого понятия всегда существует конкретный автор, функционирующий в определенных исторических условиях и находящийся на определенной стадии развития. В условиях изменяющегося мира демократия рассматривается как незавершенный проект, как постоянно обновляемый текст. При этом следование демократии предполагает наличие в культуре субъектов метакультурной позиции, позволяющей интегрировать тексты всех субъектов в метатекст.

Выводы: От демократии как проекта индивидуальных субъектов общества можно перейти к демократии как к проекту коллективных субъектов, имеющих практический опыт построения демократии, придерживающихся соответствующих принципов при взаимодействии с другими коллективными субъектами и опирающихся на метакультурную позицию, присутствующую в их культуре. Переход к демократии – не самоцель, а путь формирования сообщества, создающего необходимые условия для жизнедеятельности людей, уровень зрелости которых позволяет им быть соавторами проектов коллективных субъектов, в свою очередь, конструирующих общество демократии.

 

Ключевые слова: демократия; синергетический подход; общество; текст; коллективный автор; социокультурный проект; метакультурная позиция.

 

Many-Sided Democracy

 

Plyusch Alexander Nikolaevich – Institute of Social and Political Psychology of the NationalAcademy of Pedagogical Sciences of Ukraine, Laboratory for the Methodology of Psychosocial and Political-Psychological Research, Leading Researcher, Doctor of Psychology, Kiev, Ukraine.

Email: plyushch11@mail.ru

15 Andreevskaya str., Kiev, 04070, Ukraine,

tel.: +38 (044) 425-24-08.

Abstract

Background: In the modern world, many countries demonstrate their commitment to democracy and democratic values. At the same time, the interpretations of the democracy nature are not only very different, but can also contradict one another. Understanding of democracy is not obvious today, which causes a crisis of using this concept in political science studies.

Research aim: Due to the diversity of existing views, the article analyzes the content of the “democracy” concept and possible ways to interpret it.

Methodology: A synergistic approach has been used, within which society is simultaneously viewed as a social organism, a system of interacting subjects, a (re)constructed text of a collective author based on their socio-cultural project. Within this approach, an understanding of democracy includes the characteristics of the society institutional design; rules, principles, values on which the functioning of the political system is based; a project of the future social order, accepted by all subjects of society.

Results: Considering society as a text, which has a collective author with their own project, leads to an expanded understanding of democracy. It is not only a characteristic of society, but also a way of organizing its collective author, and a tool for improving the society project. There are several implications of this understanding. Democracy is not a model of the ideal structure of society in all situations. The concept of “democracy” always has a concrete author who functions under certain historical conditions and is at a certain stage of development. In a changing world, democracy is viewed as an incomplete project, as a constantly updated text. At the same time, the commitment to democracy presupposes the existence in the subjects’ culture a metacultural position, which allows for integrating the texts of all subjects into the metatext.

Conclusion: From democracy as a project of individual subjects of society, you can pass to democracy as a project of collective subjects with practical experience in improving democracy, adhering to relevant principles when interacting with other collective subjects and relying on the metacultural position present in their culture. The transition towards democracy is not an end in itself, but a way of developing a community that creates the necessary conditions for the people’ activity, their maturity level allowing them to be co-authors of projects of collective subjects, in turn, constructing democratic society.

 

Keywords: democracy; synergistic approach; society; text; collective author; socio-cultural project; metacultural position.

 

Постановка проблемы

Жизнь, как всегда, вносит коррективы в теоретические конструкции. Вроде бы все было ясно с торжеством «демократии», обозначился «конец истории», и для всех обществ наметилась столбовая дорога, транзит к «демократическим» преобразованиям, который был вопросом времени. Вместе с тем на сегодня не существует эталонной демократии как состоявшегося общества, осуществившегося проекта. В постиндустриальном мире десятки новых демократий никак не могут окончательно укорениться, а многие устоявшиеся «демократические» общества переживают серьезные трансформации, и результаты этих трансформаций пока никто не берется предсказать [см.: 2; 9].

 

В современном мире термин «демократия», безусловно, имеет позитивную коннотацию. Чтобы считаться полноправным участником современного глобального сообщества, государство должно обладать демократическим статусом, поскольку демократия является единственной политически приемлемой глобальной идеологией [см.: 20]. Подавляющее большинство стран заявляют о своей приверженности демократии и демократическим ценностям, хотя при этом интерпретации природы демократии не только существенно разнятся, но и могут противоречить одна одной. Под лозунгом распространения демократии могут продвигаться практики, не имеющие ничего общего с традиционными представлениями о демократии как о власти, означающей «правление народа, посредством народа, в интересах народа» [24]. Демократии в разных странах носят ярко выраженный национальный характер и не могут рассматриваться в отрыве от традиционной культуры народа, который выбрал демократическую форму правления в своем государстве [см.: 4].

 

Понимание демократии не является на сегодня очевидным, что вызывает кризис использования этого понятия в политологических исследованиях. В связи с этим возникает вопрос: политологические понятия – это научные термины или идеологические конструкты [см.: 2], выступающие в качестве политического инструмента [см.: 11]? Анализ содержания понятия «демократия» и возможных способов интерпретации этого понятия является целью статьи.

 

Задание метода

Начнем наш анализ с обоснования теоретического инструмента исследования. Процессы демократии обусловлены устроением общества, в котором они протекают. В соответствии с типами научной рациональности (классический, неклассический, постнеклассический) [см.: 28] выделим следующие подходы, отличающиеся чувствительностью оптики рассмотрения общества как целостности.

 

В рамках подхода, условно называемого классическим, общество рассматривается как целостность, как единый социальный организм. В таком обществе выделяется центр, который в качестве институциональной структуры осуществляет управление жизнедеятельностью всей системы. Обычно этой структурой является государство (в простейших обществах эту функцию может выполнять единичный субъект – монарх, правитель и т. д.).

 

Социологический подход характеризуется тем, что общество анализируется как множество социальных групп, объединенных в единое целое (систему, или с нарастанием сложности – в «систему систем») [см.: 19; 30]. Взаимодействия субъектов общества воспроизводят его структуру, которая находится в состоянии динамического равновесия. Управление обществом включает в себя обеспечение функционирования отдельных групп и общества в целом, что предполагает системную организацию органов управления, подобную структуре социума.

 

В рамках нарративного (или, в более широком контексте, социокультурного) подхода общество рассматривается как (ре)конструируемый текст (текст, коллективный автор, замысел) [см.: 22; 31]. Общество как коллективный субъект (метасубъект) воспроизводит свое предназначение во времени путем непрерывного обновления модели самоорганизации (социокультурного проекта) общества, то есть теоретические представления предоставляют возможность субъектам конституировать формы организации общества, а не просто отображать их как объективную данность [см.: 31]. Текстовая модель общества предполагает первоначальное задание его автора, который конструирует общество.

 

В нашем исследовании мы будем использовать синергетический подход, в рамках которого интегрируются все вышеперечисленные подходы [см.: 23]. Для исследователя сложноорганизованное общество одновременно развертывается как целостность, система, текст, что позволяет анализировать его в трех измерениях как статичное образование; подвижную, находящуюся в состоянии динамического равновесия структуру взаимодействующих субъектов; процесс (ре)конструирования общества предполагаемым автором (самоорганизующимся коллективным субъектом).

 

Исследование проблемы

Содержание понятия «демократия». Воспользуемся традиционным определением демократии как одного из способов организации общества, позволяющего реализовать «власть народа». Понимание природы организации общества будет обусловливать содержание того, что вкладывают в понятие демократии. Существующие многочисленные воззрения на природу содержания демократии в соответствии с заданным методом исследования сгруппируем в три подхода, обозначение которых достаточно условно.

 

В рамках классического институционального подхода выделяются атрибутивные характеристики демократии как формы организации общества. Спецификой этого подхода является институционально-структурный детерминизм в понимании организации демократического общества, которое рассматривается как всецело зависящее от конфигурации и функционирования политических институтов и практик [см.: 10; 13]. Их наличие обеспечивает демократичность общества и происходящих в нем процессов. Такая интерпретация делает акцент на институциональном дизайне социальной системы, меняющейся в зависимости от этапов развития общества, конкретных исторических условий и социокультурных контекстов.

 

Неоинституциональный подход предполагает расширительное определение институтов как формальных и неформальных «правил игры», воздействующих на «базовые политические ценности» общества и задающих порядок взаимоотношений и взаимодействий его субъектов. Новый институционализм не является противопоставлением классическому институциональному подходу, он дополняет его новым взглядом на факторы воспроизводства демократических институтов, смещая акцент от формальных структур к функционированию демократической политической системы [см.: 4; 13]. В этом случае демократия задается совокупностью правил, норм и ценностей, регламентирующих социальные практики и взаимодействия субъектов общества («контекстуальный» детерминизм).

 

В рамках нарративного (социокультурного) подхода институты демократии рассматриваются как «невидимые» конструкции «взаимных представлений» и «разделяемых ожиданий» субъектов общества [см.: 9; 26; 33], которые и обусловливают конструирование конкретных форм его организации. Эти проекты устроения общества служат надинституциональными «когнитивными схемами» социального порядка, укорененными в сознании субъектов как экспликация их идей. На основе этих проектов выстраиваются модели общества, стратегии его жизнедеятельности, определяются легитимность существующего порядка и возможные способы его трансформации. В рамках этого подхода можно говорить о социокультурном детерминизме, когда под демократией понимается то, что общество считает демократией (замысел текста конструируемого общества). В отличие от институциональных подходов к демократии, изучающих ее формы как относительно стабильные характеристики, в нараттивном подходе демократия рассматривается как гибкий дискурсивный конструкт, постоянно трансформирующийся в ходе социальных взаимодействий (модель общества, развертывающаяся в «непредсказуемое будущее» [см.: 1]).

 

Можно сказать, что развертывание концепции «демократии» следует за одновременным пониманием природы организации общества, которому она присуща. Демократия как институциональная характеристика общества дополняется пониманием демократии как набора правил, принципов, ценностей организации политической системы, конструируемой на основе взаимодействия субъектов общества, и расширяется путем трактовки демократии как «достижимого проекта» общественного устройства, принятого всеми субъектами общества [см.: 4; 10; 15].

 

Формы осуществления демократии. На следующем этапе исследования реконструируем логику исторической интерпретации форм осуществления демократии как управленческой функции. Первоначально, с момента возникновения в античности, демократия рассматривалась как прямое правление всех граждан, позволяющее им участвовать в управлении и отстаивать собственные интересы. Небольшой нюанс: с момента своего возникновения это понятие означало форму правления не всех участников общественной жизни, демократия была предусмотрена только для граждан, представляющих избранных членов социума (женщины, рабы, составляющие значительную часть общества, были бесправны) [см.: 18; 27]. Прямые формы политического волеизъявления возможны только в строго ограниченных пределах – ограниченных масштабом управляемой системы, например, в древнегреческих городах-государствах, в общинах или на уровне местного самоуправления [см.: 6].

 

В сложноорганизованных обществах представительство интересов индивидуальных субъектов неразрывно связано с вытеснением граждан из политики и установлением контроля над властью со стороны социальных структур, опосредующих волеизъявление субъектов. Например, в эпоху модерна, когда в Европе главной политической формой стало национальное государство, осуществление власти делегируется политическим институтам. Представительская демократия основана на концепции компетентного и ответственного представительства народа в органах государственной власти. Отстаивание интересов народа и принятие политических решений доверяется высокопрофессиональному меньшинству – элите, которая в состоянии рационально использовать демократические механизмы, сохраняя при этом свободу и возможность принятия решений. Назначение демократии сводится к методу отбора (репрезентативная демократия) наиболее одаренной и компетентной властвующей элиты (элитарная демократия), способной взять на себя ответственность по управлению государством [см.: 7; 27]. Исторический опыт показывает, что в любой стране такие представители склонны отдаляться от народа и вести собственную политическую игру, отвечающую исключительно их групповым интересам. И таким образом представительская (опосредованная) демократия может вырождаться в олигархию, когда власть сосредоточена в руках небольшой группы людей, или полиархию, при которой политические группы конкурируют друг с другом [см.: 10]. В сложноорганизованных обществах народ по отношению к власти распадается на различные функциональные группы: непосредственно осуществляющие властные функции и делегирующие полномочия по их осуществлению.

 

В эпоху постмодерна, когда в политическую жизнь вовлекаются широкие слои населения, расширяется круг субъектов, стремящихся участвовать в процессах управления обществом. Наряду с прямыми выборами власти граждане имеют права и возможности активного участия в принятии политических решений, в политическом процессе, а также в контроле над реализацией принятых решений (партиципаторная демократия) [см.: 7; 10; 16]. Появление и нарастание роли электронных систем в структуре массовых коммуникаций вызвало к жизни идеи «кибердемократии», при которой наличие традиционных для демократии процедур неразрывно связывается с уровнем технической оснащенности власти и гражданских структур системами интерактивного взаимодействия (Интернет, социальные сети).

 

При этом предусматривается обеспечение представительства интересов меньшинства, не способного получить доступ к рычагам государственного управления (консоциальная демократия). Предполагается диалог власти и граждан, что подразумевает включенность в политическое управление общественного мнения и полную подотчетность ему властных структур (рефлексирующая демократия). Конструирование общественного мнения, придающего легитимность власти, происходит в результате многообразных коммуникаций граждан, когда интересы отдельных групп реализуются на основе взаимных компромиссов с учетом баланса общественных интересов (делиберативная, коммуникативная, плюралистическая демократия) [см.: 3; 10; 29]. Создается модель демократического правления, предполагающая сосуществование разнообразных субъектов с присущими им несхожими мировоззрениями и соответствующая ментальности общества, его представлениям о справедливом правлении.

 

Общество постмодерна, непрерывно изменяющееся во времени, предполагает множественность определений демократии и, соответственно, первоначальное согласование субъектами общества понимания демократии перед воплощением теоретических конструкций в социальную практику. Традиционные представления о демократии как о существующей нормативной форме организации общества трансформируются в представления о конструируемой демократии, формы организации которой определяются в процессах коллективных политических действий в ходе самоорганизации общества. Эти действия включают совместное конструирование модели демократии и ее воплощение на практике.

 

Способы самоорганизации коллективного автора совместной модели демократии опираются на различные парадигмы коммуникации субъектов общества (субъект-объектную, субъект-субъектную, метасубъекта), обусловливающие состав лиц, принимающих решения, и степень их участия [см.: 17]. В рамках субъект-объектной парадигмы коммуникации автором модели является один субъект (или социальная структура), который самостоятельно осуществляет ее конструирование, другие участники рассматриваются как пассивные объекты, принимающие эту модель. При использовании субъект-субъектной парадигмы коммуникации автором модели будет являться групповой субъект, при организации которого в имплицитной форме заложены существующие в группе социальные взаимоотношения, когда учитывается «социальный вес» каждого автора, определяющий то, в какой мере его проект входит в состав совместной модели. Опора на парадигму коллективного субъекта (метасубъекта) означает, что при конструировании совместной модели демократии каждый субъект идентифицирует себя с представителем метасубъекта, являясь (со)автором совместной модели. Участвовать в ее конструировании могут все субъекты общества, получившие признание других субъектов как соавторы коллективного проекта.

 

Совместное конструирование модели демократии в сколь-нибудь крупных сообществах приводит к тому, что использование парадигм коммуникации субъектов, при которых коллективным автором модели демократии является один субъект или все участники, является ограниченным. Модель только одного автора может вызывать неприятие многих, согласование моделей всех субъектов предполагает значительные ресурсные затраты. В связи с этим в большинстве случаев конструирование коллективного автора будет опираться на субъект-субъектную парадигму коммуникации. Это перекликается с законом Михельса, в котором утверждается, что любая форма социальной организации вне зависимости от её первоначальной автократичности либо демократичности, неизбежно вырождается во власть немногих избранных – олигархию [см.: 21].

 

Демократия как прямое правление всех граждан (в простейших социумах) сменяется опосредованным управлением (в сложноорганизованных обществах), когда граждане делегируют властные полномочия отдельным представителям народа. Общество, составленное из представителей различных культур, использующих различные модели демократии, предполагает согласование этих моделей демократии до начала политических действий. В этом случае инструментом конструирования коллективного автора, который интегрирует различные понимания демократии в целостный текст, выступает демократия. Происходит двухступенчатое управление процессом конструирования автора совместного понимания демократии, который определяет формы и виды осуществления демократии в обществе. К пониманию демократии как способа организации общества добавляется ее понимание как способа конструирования коллективного автора определения демократии.

 

Демократия как власть народа. На основе избранного метода исследования и в соответствии со стандартным определением демократии как власти народа проанализируем возможность осуществления им этой функции в обществах разного типа. Под народом будем понимать совокупность индивидуальных (равнозначных) субъектов, а под обществом – организацию субъектов, образующих метасубъекта.

 

Демократия предполагает возможность всех субъектов общества принимать участие в управлении. Вместе с тем, определяя демократию только по субъекту власти, можно прийти к парадоксальному выводу, что между разными видами демократии и диктатурой может не быть принципиальных различий: их программы действий не упоминаются, а отличия состоят в том, что субъектом власти являются разные по численности группы людей. Увеличение количества людей во власти не обязательно означает, что цели власти являются оптимальными для развития общества, демократия может быть по-своему деспотичной и жестокой в своих действиях [см.: 5].

 

Проследим роль народа в управлении обществом в зависимости от сложности организации этого общества. Если общество – простейший социальный организм, у которого нет функционального органа управления, то наблюдается тождество народа и общества, при этом народ непосредственно осуществляет властные функции. Уже в случае сложноорганизованного организма, в котором за отдельные функции отвечают различные органы, за принятие решений, относящихся к поведению целостного организма, отвечает отдельный орган. В этом случае говорить о всеобщем доступе к управлению не приходится, существует специализированный орган, который действует в интересах всего организма.

 

Когда организация общества представляет систему (иерархическую структуру), возникает аналогичная ситуация. В классической системе существует два контура управления: центр (группа избранных), принимающий решения относительно целого, и субъекты, делегирующие центру полномочия. В простейших социальных системах (малых группах) все субъекты одновременно могут быть представлены в обоих контурах управления, в многоуровневых сложноорганизованных системах происходит разделение субъектов по управленческим функциям. Делегирование полномочий подразумевает соучастие в управлении, и вместе с тем дальнейшую дифференциацию структуры общества, в связи с тем, что у центра (группы избранных) появляется доступ к дополнительным ресурсам по сравнению с возможностями индивидуальных субъектов. Злоупотребление этим ресурсом в собственных интересах может приводить к кризисным ситуациям, в которых происходит изменение состава группы избранных, но воспроизводится существующая (иерархическая) форма организации общества («дракон умер – да здравствует дракон»). В системной модели сложноорганизованного общества его структуры управления воспроизводят системную организацию, в рамках которой имплицитно подразумевается неоднородность субъектов общества по отношению к выполнению властных функций [см.: 32].

 

Только в простейших социальных системах возможна демократия как власть всех субъектов общества, когда народ тождествен обществу. Во всех других типах систем демократия принципиально невозможна, поскольку существует дифференциация субъектов общества по объему властных функций, когда народ как совокупность равнозначных субъектов представляет часть существующего сложноорганизованного общества. Вместе с тем создается парадоксальная ситуация, когда на верхнем уровне системы управления в рамках группы избранных демократия потенциально возможна. Это служит оправданием системной организации общества как достижимой «демократии», а также для индивидуальных субъектов создается стимул для продвижения по ступенькам иерархической структуры, которая предоставляет возможность попадания в круг избранных. В интересах правящей верхушки устремления масс можно направить на конкуренцию за право попадания в этот круг, а не на совершенствование форм организации общества, потому что для индивидуального субъекта достижение «демократии» (не для всех) делается возможным и в рамках существующей модели социальной организации.

 

Если общество представляет собой текст, то в связи с тем, что первоначально задается автор текста, демократия предполагает, что (коллективным) автором текста является народ, который конструирует общество на основе имеющихся у него представлений о демократии. Подразумевается, что в культуре и практиках субъектов, входящих в состав коллективного автора этого общества, наличествует демократия. В теоретическом плане именно текстовая модель общества потенциально содержит возможность для всех его субъектов участвовать в написании совместного текста, когда коллективный автор в совместном тексте может интегрировать тексты всех субъектов.

 

Учитывая, что автором совокупного текста поколений (реконструируемого текста общества) является не только живущее поколение [см.: 5], оно, исходя из понимания демократии, не может претендовать на исключительность своих взглядов. В связи с этим, представления о демократии должны быть заложены в социокультурной матрице общества, проявляясь в различных социальных практиках его субъектов. Изменяющиеся условия жизнедеятельности приводят к непрерывному обновлению представлений о демократии как о возможной модели общества. Идет речь о «демократизации демократии», под которой понимается непрерывный процесс социальной самоорганизации граждан, подразумевающий наполнение теоретической модели конкретными формами организации самоуправления, соответствующими природным условиям, этапу развития общества, исторической эпохе [см.: 8]. В истории любого общества нет неизменяемой демократии и нет ее непрерывной версии – это один из возможных этапов в непрерывном процессе модернизации общества, то есть не может произойти никакого успешного завершения демократической реформации общества по какому-либо образцу. В кризисных ситуациях общество обращается к базовым установкам культуры, выстраивая на их основе скорректированный формат управления. Представления о демократии как части культуры общества являются одним из инструментов его самоорганизации, который предоставляет возможность решать стоящие перед обществом задачи в конкретных исторических условиях и на определенных этапах своей истории.

 

В связи с тем, что целевые установки предполагают определенные действия по их достижению, они являются одной из форм власти [см.: 11]. Демонстрация приверженности демократии является возможностью стать частью коллективного автора этого общества, то есть быть допущенным к власти и ее ресурсам. В связи с этим, заявления о приверженности демократии могут объясняться стремлением к власти. Попадание в систему власти субъектов, не придерживающихся демократии, а только декларирующих приверженность к ней (подобная смена взглядов может произойти и в период пребывания во власти), может вести к вырождению демократии. В случае несовпадения ожиданий общества от результатов демократического правления происходит дискредитация этого способа управления и отказ от демократии как модели предполагаемого общества.

 

Усложнение понимания организации общества приводит к развертыванию понимания демократии как власти народа. В рамках предложенного подхода народ в качестве субъекта власти может представлять собой общество в целом, быть частью существующего общества или одним из его поколений. Демократия как власть всех субъектов общества возможна только в простейших социальных образованиях, не имеющих функциональных органов власти. В сложноорганизованных обществах «демократия для всех» принципиально невозможна, поскольку существует дифференциация субъектов общества по контурам управления. «Народ», осуществляющий управление обществом, составляет только его часть, для остальных представителей общества существует «потенциальная возможность» стать частью «народа», в связи с этим их устремления могут быть направлены на вхождение в состав группы «власть имущих», и только войдя в эту группу они будут приобщены к «демократии». Если общество понимается как (ре)конструируемый текст, в котором народ составляет одно из поколений общества, то демократия изначально рассматривается как проект поколения, в соответствии с которым организована его жизнедеятельность. Этот проект имеет смысл только в конкретных исторических рамках данного поколения, изменяясь вместе со сменой обстоятельств. Можно сказать, что у каждого поколения свой проект «демократии». В этом случае власть народа (как одного из поколений) создает исторический прецедент, представляющий из себя имплементацию проекта демократии, конструируемого этим поколением. Если же под народом будем иметь в виду историческую общность людей, то под демократией будет пониматься инструмент развития социокультурного проекта общества, позволяющий интегрировать тексты всех поколений в целостный метатекст.

 

Обсуждение результатов

На основе предложенного синергетического подхода мы проанализировали содержание понятия демократии, возможные формы ее осуществления, трактовку демократии как власти народа. Содержание понятия «демократия» обусловлено имплицитным пониманием природы общества, когда в различных проекциях оно рассматривается как целостность (социальный организм); система (организация субъектов); текст, конструируемый на основе представлений предполагаемого коллективного автора. Понятие «демократия» включает в себя задание базовых институтов общества, принципов взаимодействия субъектов общества (функционирования его политической системы), представлений коллективного автора о проекте общественного устройства. В зависимости от сложности организации общества (простое, сложноорганизованное, конструируемое) демократия проявляется в следующих формах: прямая, опосредованная, конструируемая в процессе общественной деятельности. Непосредственная власть народа осуществима только в простейших обществах, не имеющих функциональных органов власти. В сложноорганизованных обществах, в которых власть имеет системную природу, управляет часть общества, опираясь на делегированные народом полномочия. Эта часть общества, перенимая полномочия народа и подменяя его функции, создает общество иллюзорной демократии, когда все остальные индивидуальные субъекты общества стремятся попасть в разряд власть имущих «демократов». Народ в модели общества, рассматриваемого как текст поколений, составляет одно из многочисленных поколений общества. Демократия как возможный проект общества распадается на множество проектов демократий, принадлежащих разным поколениям, и не всегда применимых в других исторических условиях.

 

Рассмотрение общества как текста (текст, коллективный автор, проект) приводит к расширенному пониманию демократии. Она представляет собой не только характеристику общества, но и способ организации его коллективного автора, и инструмент совершенствования проекта общества. Демократия предоставляет возможность конструировать усложняющийся социокультурный проект путем вовлечения в его состав всех субъектов общества и становясь при этом инструментом саморазвития данного общества. Рассмотрим несколько следствий такого понимания.

 

Демократия не является моделью идеального устройства общества, востребованной во всех ситуациях. Мысль вообще-то не новая еще со времен Платона, но её приходится напоминать из-за абсолютизации «позитивной» коннотации демократии в идеологическом мейнстриме сегодняшнего дня. На основе исторического опыта общество конструирует собственную модель демократии («правление народа, посредством народа, в интересах народа»), которая открыта для изменений и не является завершенной. Способ организации общества должен соответствовать этапу его развития, стоящим перед обществом задачам и определяться по полученным результатам. Одна и та же форма организации власти может быть как демократией, так и нет – в зависимости от того, какую часть общества устраивают полученные результаты. Единоначалие не всегда означает тоталитаризм и диктатуру. Если субъекты власти руководствуются интересами народа (всего общества) и результаты, оцениваемые народом, соответствуют заявленным целям, то это вполне демократическое общество, безотносительно к форме государственного правления страной. Если результаты правления не устраивают субъектов общества, делегирующих свои властные полномочия, то, несмотря на демократическое обозначение и декларации власть имущих, оно не соответствует своему статусу. Прямолинейная установка, что при любых условиях «демократия» лучше, чем ее отсутствие, дает явные сбои [см.: 12].

 

У понятия «демократия» всегда существует конкретный автор, функционирующий в определенных исторических условиях и находящийся на определенной стадии развития. В связи с таким пониманием это понятие не может выступать в роли универсального конструкта. Применение этого понятия из-за существования многочисленных версий его толкования предполагает предварительное согласование его понимания всеми авторами. Демократия как возможность участия всех субъектов общества в управлении возникает только в очень простых структурах, не имеющих специальных органов управления. Во всех остальных случаях, когда приходится создавать структуру (структуры) управления, демократия превращается в различные варианты представительской демократии, то есть власти немногих (избранных). Достаточно часто «групповой эгоизм» управленческой структуры, объединяющей субъектов, попавших в круг избранных, превалирует над интересами всего общества. При представительской демократии усилия масс направляются не на изменение парадигмы управления, когда управляют немногие, а на пробуждение желания – попасть в круг этих немногих. Большинство активных индивидуальных субъектов нацеливаются на продвижение по ступенькам социальной структуры, а не на совершенствование существующего устройства общества. Если общество рассматривается как текст народа (коллективного автора), то при демократии этот текст составлен из текстов разнообразных коллективных субъектов, составляющих народ, и опирающихся на собственную культуру и практики. В таком обществе «демократия» представляет собой разнообразие проявлений «демократии».

 

В условиях изменяющегося мира демократия рассматривается как незавершенный проект, как постоянно обновляемый текст. Это касается и процесса построения общества, и создания коллективного автора понятия демократия, и развития представлений о возможной модели общества, позволяющей осуществить «власть народа». Демократия – это конструирование демократии, которое предполагает участие коллективных субъектов, в культуре и в практиках которых демократия присутствует, в управлении обществом, определении демократии, коррекции социетального проекта демократии. Нарастание сложности организации общества предполагает появление новых коллективных субъектов и обновление моделей демократии. Демократия выступает в качестве инструмента саморазвития общества, позволяющего привлечь к обновлению модели общества потенциал всех его успешных коллективных субъектов, учитывая уникальность каждого из них. Причём этот инструмент, предусматривающий участие всех субъектов общества в конструировании социетального проекта, в общем, не гарантирует принятия безошибочных решений. Этот инструмент также может использоваться в собственных целях субъектами, попавшими в число авторов социетального проекта. Поэтому предполагается постоянная коррекция социетального проекта демократии, «демократизация демократии» путем привлечения к обновлению проекта все новых коллективных субъектов.

 

Демократия, предполагающая равноправие индивидуальных субъектов как совместное участие в управление обществом, возможна только в примитивных обществах. В более сложноорганизованных обществах она трансформируется в «демократию» для избранных, в круг которых устремляются субъекты, намеревающиеся участвовать в процессах социального управления. Демократия как идея равноправия коллективных субъектов может вести к «групповому эгоизму» этих субъектов, если отсутствует метакультурная позиция коллективного метасубъекта [см.: 25], позволяющая интегрировать культуры отдельных коллективных субъектов. От демократии как проекта индивидуальных субъектов общества переходим к демократии как к проекту коллективных субъектов, имеющих практический опыт построения демократии, придерживающихся этих принципов при взаимодействии с другими коллективными субъектами и опирающихся на метакультурную позицию, присутствующую в их культуре.

 

Заключение

В рамках текстовой модели общества предлагается двухэтапное его построение, когда вначале задается автор, который создает текст общества. Подобная логика приводит к двухконтурному пониманию природы власти, когда осуществляется управление и субъектами, и обществом в целом. Появление нового контура управления предполагает возможность построения более сложной системы управления, соответствующей сложности организации общества. Эта многоуровневая система управления делает неосуществимым равноправное участие всех индивидуальных субъектов общества во власти.

 

Вместе с тем, как текст конструируется на основе замысла автора, так и демократия как организация модели управления социумом обусловлена представлениями его коллективного автора о модели устройства будущего общества. Но будущее – это не только цель, к которой мы стремимся, это и то, что мы строим на пути к ней, каким способом создаем коллективного автора. Модель общества может быть «универсальной», когда в обществе нет инакомыслящих авторов, «эгоистичной», для группы избранных авторов («золотого миллиарда») [см.: 14] или может быть попыткой приближения к модели справедливого сообщества равноправных коллективных субъектов, согласовывающих имеющийся у них опыт построения собственных обществ. Сложноорганизованное демократическое общество представляет собой не совокупность индивидуальных субъектов, а сообщество коллективных субъектов, участники которых имеют частный опыт построения собственных социокультурных проектов демократии, а теперь пытаются построить ее более сложную модель в рамках совместного текста.

 

Идеальная модель конструируемой демократии как повседневного и непосредственного участия в управлении всех граждан неосуществима. Демократия на практике – это ситуация, когда в процессы управления вовлечен максимально широкий круг участников, и общество не пытается ограничить их количество, а создает условия для конструирования его субъектами сложноорганизованного сообщества коллективных субъектов. Фантом, иллюзия, мечта – можно выбрать любое из этих обозначений «демократии», которые отражают различные грани понимания одного из возможных способов управления социумом в сложноорганизованном обществе. Субъекты, управляющие процессом моделирования социокультурного проекта устройства будущего сообщества, могут использовать эту многозначность в своих целях, редуцируя целостное понимание до отдельных его проекций.

 

Для социального состояния постмодерна характерна ситуация, когда управление базируется на доступе к коммуникативным ресурсам производства смыслов, благодаря чему можно управлять конструированием целей общественного развития. Контроль над интерпретацией раскрученного бренда «демократия» принадлежит его владельцам, успешным странам Запада [см.: 24], что позволяет им оценивать другие страны на соответствие критериям демократии. У понятия «демократия» нет универсального, вечного значения, нет ни одной законченной версии демократии, все они находятся в процессе конструирования. Поэтому абсолютизировать любую из ее форм, пригодных только для конкретных обществ в определенных исторических условиях, по крайней мере, «недемократично».

 

Демократия позволяет сосуществовать инакомыслящим коллективным субъектам с разными картинами мира, с разными мировоззрениями. Она становится инструментом конструирования сложноорганизованного сообщества, применение которого позволяет управлять разнообразием целей развития. Построение демократии как проекта сложноорганизованного общества предполагает необходимый уровень сложности ментальной организации субъектов, который предоставляет им возможность выходить в метакультурную позицию, позволяющую интегрировать позиции всех участников проекта. Причем этот уровень ментальной сложности должен присутствовать у всех субъектов общества: индивидуальных, коллективных, общества в целом. Сам по себе уровень сложности ментальной организации не определяет следование демократии, если ее понимание не заложено в представлениях субъектов общества. Сформированные представления о демократии служат основанием для организации собственной жизнедеятельности субъектов и их коммуникаций с другими субъектами, являясь для них «путеводной звездой». Переход к демократии – не самоцель, а путь формирования сообщества, создающего необходимые условия для жизнедеятельности людей, уровень зрелости которых позволяет им быть соавторами проектов коллективных субъектов, в свою очередь, конструирующих общество демократии.

 

Список литературы

1. Автономова Н. С. Философский язык Жака Деррида. – М.: РОССПЭН, 2011. – 510 с.

2. Ачкасов В. А. Транзитология – научная теория или идеологический конструкт? // Полис. Политические исследования. – 2015. – № 1. – С. 30–37. DOI: https://doi.org/10.17976/jpps/2015.01.03.

3. Баранов Н. А. Современная демократия: эволюционный подход. – СПб.: БГТУ, 2007. – 208 с.

4. Бегунов Ю. К., Лукашев А. В., Пониделко А. В. 13 теорий демократии. – СПб, Бизнес-Пресса, 2002. – 240 с.

5. Бердяев Н. А. Демократия, социализм и теократия // Смысл творчества: опыт оправдания человека. – Харьков: Фолио; М: АСТ, 2002. – 688 с.

6. Бло И. Прямая демократия. Единственный шанс для человечества. – М.: Книжный мир, 2015. – 304 с.

7. Грачев М. Н., Мадатов А. С. Демократия: методология исследования, анализ перспектив. – М.: АЛКИГАММА, 2004. – 128 с.

8. Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь. – М.: Весь мир, 2004. – 116 с.

9. Даль Р. Введение в теорию демократии. – М.: Наука, 1992. – 158 с.

10. Даль Р. Демократия и ее критики. – М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2003. – 576 с.

11. Дейк Ван Т. А. Дискурс и власть: репрезентация доминирования в языке и коммуникациях. – М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2013. – 344 с.

12. Журавлев А. Л., Юревич А. В. Социально-психологические факторы вступления молодежи в ИГИЛ // Вопросы психологии. – 2016. – № 3. – С. 16–29.

13. Зазнаев О. И. Вторая молодость «долгожителя»: концепт «политический институт» в современной науке // Проблемы политической науки. – Казань: Центр инновационных технологий, 2005. – С. 3–29.

14. Кара-Мурза С. Г. Концепция «золотого миллиарда» и Новый мировой порядок. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.kara-murza.ru/books/articles/oro1.html (дата обращения 14.03.2019).

15. Лебедева Т. П. Либеральная демократия как ориентир для посттоталитарных преобразований // Полис. Политические исследования. – 2004. – № 2. – С. 76–84. DOI: 10.17976/jpps/2004.02.08.

16. Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах. Сравнительное исследование. – М.: Аспект Пресс, 1997. – 142 с.

17. Лепский В. Е. Эволюция представлений об управлении (методологический и философский анализ). – М.: Когито-Центр, 2015. – 107 с.

18. Лукин А. В. Возможна ли другая демократия? // Полис. Политические исследования. – 2014. – № 1. – С. 10–27. DOI: 10.17976/jpps/2014.01.01.

19. Луман Н. Общество как социальная система. – М.: Логос, 2004. – 232 с.

20. Лэйн Д. Мираж демократии // Полис. Политические исследования. – 2014. – № 6. – С. 127–148. DOI: 10.17976/jpps/2014.06.10.

21. Михельс Р. Социология политической партии в условиях демократии // Политология: хрестоматия. – М.: Гардарики, 2000. – С. 540–551.

22. Плющ А. Н. Синергетическая модель организации общества // Социологические исследования. – 2014. – № 10. – С. 14–22.

23. Плющ А. Н. Социально-психологические механизмы информационного влияния. – Нежин: Аспект-Поліграф, 2017. – 244 с.

24. Ржешевский Г. А. Демократия: миф, реальность или раскрученный бренд? // Полис. Политические исследования. – 2008. – № 5. – С. 90–99.

25. Соколов В. Н., Ячин С. Е. Состояние «Мета…». Метакультурное сообщество // Альманах «Восток». – 2007. – № 2 (43). – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.situation.ru/app/j_art_1197 (дата обращения 22.10.2018).

26. Соловьев А. И. Государство как производитель политики // Полис. Политические исследования. – 2016. – № 2. – С. 90–108. DOI: 10.17976/jpps/2016.02.08.

27. Сергеев В. М. Народовластие на службе элит. – М.: МГИМО Университет, 2013. – 265 с.

28. Степин В. С. Теоретическое знание. – М.: Прогресс-Традиция, 2000. – 744 с.

29. Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политической теории. – СПб.: Наука, 2001. – 419 с.

30. Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. – М.: Весь Мир, 2003. – 416 с.

31. Giddens A. The Constitution of Society. Outline of the Theory of Structuration. – Cambridge: Polity Press, 1984. – 402 p.

32. Hobson J. M. The Eurocentric Conception of World Politics: Western International Theory, 1760–2010. – Cambridge: CambridgeUniversity Press, 2012. – 406 p.

33. Ostrom E. Governing the Commons. The Evolution of Institutions for Collective Action. – Cambridge: CambridgeUniversity Press, 1990. – 298 p.

 

References

1. Avtonomova N. S. Philosophical Language of Jacques Derrida [Filosofskiy yazyk Zhaka Derrida]. Moscow, ROSSPEN, 2011, 510 p.

2. Achkasov V. A. Transitology – Scientific Theory or Ideological Construct? [Tranzitologiya – nauchnaya teoriya ili ideologicheskiy konstrukt?]. Polis. Politicheskie issledovaniya (Polis. Political Studies), 2015, № 1, pp. 30–37. DOI: 10.17976/jpps/2015.01.03.

3. Baranov N. A. Modern Democracy: An Evolutionary Approach [Sovremennaya demokratiya: evolyutsionnyi podkhod]. St. Petersburg, BGTU, 2007, 208 p.

4. Begunov Y. K., Lukashev A. V., Ponidelko A. V. 13 Theories of Democracy [13 teoriy demokratii]. St. Petersburg, Biznes-Pressa, 2002, 240 p.

5. Berdyaev N. A. Democracy, Socialism and Theocracy [Demokratiya, sotsializm i teokratiya]. Smysl tvorchestva: opyt opravdaniya cheloveka [The Meaning of Creativity: The Experience of Human Justification]. Kharkov, Folio; Moscow, AST, 2002, 688 p.

6. Blot Y. Direct Democracy. The Only Chance for Humanity [Pryamaya demokratiya. Edinstvennyy shans dlya chelovechestva]. Moscow: Knizhnyy mir, 2015, 304 p.

7. Grachev M. N., Madatov A. S. Democracy: Research Methodology, Analysis of Prospects [Demokratiya: metodologiya issledovaniya, analiz perspektiv]. Moscow, ALKIGAMMA, 2004, 128 p.

8. Giddens E. Runaway World: How Globalization is Reshaping Our Lives. [Uskolzayuschiy mir: kak globalizatsiya menyaet nashu zhizn]. Moscow, Ves mir, 2004, 116 p.

9. Dahl R. A Preface to Democratic Theory [Vvedenie v teoriyu demokratii]. Moscow, Nauka, 1992, 158 p.

10. Dahl R. Democracy and Its Critics [Demokratiya i ee kritiki]. Moscow, “Rossiiskaya politicheskaya entsiklopediya” (ROSSPEN), 2003, 576 p.

11. Dijk van T. A. Discourse and Power. Contributions to Critical Discourse Studies [Diskurs i vlast: reprezentatsiya dominirovaniya v yazyke i kommunikatsiyakh]. Moscow, Knizhnyi dom “LIBROKOM”, 2013, 344 p.

12. Zhuravlev A. L., Yurevich A. V. Social and Psychological Factors Motivating Young People to Join ISIS [Sotsialno-psikhologicheskie faktory vstupleniya molodezhi v IGIL]. Voprosy psikhologii (Questions of Psychology), 2016, № 3, pp. 16–29.

13. Zaznaev O. I. The Second Youth of the “Long-Lived”: The Concept of “Political Institution” in Modern Science [Vtoraya molodost “dolgozhitelya”: kontsept “politicheskii institute” v sovremennoy nauke]. Problemy politicheskoi nauki (Problems of Political Science). Kazan, Tsentr innovatsionnykh tekhnologiy, 2005, pp. 3–29.

14. Kara-Murza S. G. The Concept of the “Golden Billion” and the New World Order [Kontseptsiya “zolotogo milliarda” i Novyy mirovoi poryadok]. Available at: http://www.kara-murza.ru/books/articles/oro1.html (accessed 14.03.2019).

15. Lebedeva T. P. Liberal Democracy as Orienting Objective for Post-Totalitarian Transformations [Liberalnaya demokratiya kak orientir dlya posttotalitarnykh preobrazovaniy]. Polis. Politicheskie issledovaniya (Polis. Political Studies), 2004,№ 2, pp. 76–84. DOI: 10.17976/jpps/2004.02.08.

16. Lijphart A. А. Democracy in Plural Societies: A Comparative Exploration [Demokratiya v mnogosostavnykh obschestvakh. Sravnitelnoe issledovanie]. Moscow, Aspekt Press, 1997, 142 p.

17. Lepskiy V. E. Evolution of Ideas about Management (Methodological and Philosophical Analysis) [Evolyutsiya predstavlenii ob upravlenii (metodologicheskii i filosofskii analiz)]. Moscow, Kogito-Tsentr, 2015, 107 p.

18. Lukin A. V. Is Other Democracy Possible? [Vozmozhna li drugaya demokratiya?]. Polis. Politicheskie issledovaniya (Polis. Political Studies), 2014, № 1, pp. 10–27. DOI: 10.17976/jpps/2014.01.01.

19. Luhmann N. Society as a Social System [Obschestvo kak sotsialnaya sistema]. Moscow, Logos, 2004, 232 p.

20. Leyn D. Mirage of Democracy [Mirazh demokratii]. Polis. Politicheskie issledovaniya (Polis. Political Studies), 2014, № 6, pp. 127–148. DOI: 10.17976/jpps/2014.06.10.

21. Mikhels R. Sociology of a Political Party in a Democracy [Sotsiologiya politicheskoi partii v usloviyakh demokratii]. Politologiya: khrestomatiya (Political Science: Reader). Moscow, Gardariki, 2000, pp. 540–551.

22. Plyusch A. N. Synergetic Model of the Organization of Society [Sinergeticheskaya model organizatsii obschestva]. Sotsiologicheskie issledovaniya (Sociological Studies), 2014, № 10, pp. 14–22.

23. Plyusch A. N. Socio-Psychological Mechanisms of Information Influence [Sotsialno-psikhologicheskie mekhanizmy informatsionnogo vliyaniya]. Nezhin, 2017, Aspekt-Polіgraf, 244 p.

24. Rzheshevskiy G. A. Democracy: Myth, Reality, or Boosted Brand? [Demokratiya: mif, realnost ili raskruchennyy brend?]. Polis. Politicheskie issledovaniya (Polis. Political Studies), 2008, № 5, pp. 90–99.

25. Sokolov V. N., Yachin S. E. Status “Meta…”. Metacultural Community [Sostoyanie “Meta…”. Metakulturnoe soobschestvo] // Almanakh “Vostok” (Almanac «East»), 2007, № 2 (43). Available at: http://www.situation.ru/app/j_art_1197 (accessed 22.10.20189).

26. Solovev A. I. The State as Manufacturer of Policy [Gosudarstvo kak proizvoditel politiki]. Polis. Politicheskie issledovaniya (Polis. Political Studies), 2016, № 2, pp. 90–108. DOI: 10.17976/jpps/2016.02.08.

27. Sergeev V. M. Democracy in the Service of the Elites [Narodovlastie na sluzhbe elit]. Moscow, MGIMO Universitet, 2013, 265 p.

28. Stepin V. S. Theoretical Knowledge [Teoreticheskoe znanie]. Moscow, Progress-Traditsiya, 2000, 744 p.

29. Habermas J. The Inclusion of the Other. Essays on Political Theory [Vovlechenie drugogo. Ocherki politicheskoi teorii]. St. Petersburg, Nauka, 2001, 419 p.

30. Habermas J. The Philosophical Discourse of Modernity [Filosofskii diskurs o modern]. Moscow, Ves Mir, 2003, 416 p.

31. Giddens A. The Constitution of Society. Outline of the Theory of Structuration. Cambridge, Polity Press, 1984, 402 p.

32. Hobson J. M. The Eurocentric Conception of World Politics: Western International Theory, 1760–2010. Cambridge, CambridgeUniversity Press, 2012, 406 p.

33. Ostrom E. Governing the Commons. The Evolution of Institutions for Collective Action. Cambridge, Cambridge University Press, 1990, 298 p.

 
Ссылка на статью:
Плющ А. Н. Многоликая демократия // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2019. – № 2. – С. 70–88. URL: http://fikio.ru/?p=3560.

 
© А. Н. Плющ, 2019

УДК 008 (103)

 

Ильин Алексей Николаевич – федеральное государственное образовательное учреждение высшего образования «Омский государственный педагогический университет», кафедра практической психологии, доцент, кандидат философских наук, Омск, Россия.

Email: ilin1983@yandex.ru

644043, Россия, г. Омск, ул. Партизанская 4а, ауд. 117,

тел.: 8 (950) 338-15-73.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Существует взаимосвязь между потребительскими идеалами и социальной тенденцией, именуемой кредитоманией. Жизнь в кредит заслуживает критического рассмотрения. Наблюдаются психологические и экономические риски и опасности, связанные с кредитоманией.

Метод исследования: В работе нашли применение следующие методы. Неомарксистский метод позволил критически оценить потребительские тенденции, проявляющиеся в условиях капиталистического общества. Культурфилософский метод позволил сформировать представление о культуре потребления как важнейшей составляющей части культуры современного общества. Исследование носит междисциплинарный характер.

Результаты: В качестве следствия кредитомании выступает иррациональное потребительское поведение, связанное с накоплением долгов и покупкой ненужных вещей. Благодаря функционированию рекламы и моды формируются фиктивные потребности, а кредит выступает средством их удовлетворения. Реклама кредитных услуг всегда замалчивает трудности и проблемы, которые они создают для потребителя. Кредитомания восхваляется как явление прогрессивное, современное и необходимое. Актуализировалась тенденция вкладывать в кредит смысл бытия. Прослеживается также связь между кредитоманией и политическим конформизмом. Кредитомания – верное средство тиражирования обывательских и конформистских настроений в обществе. Кредитоманы не вовлекаются в политическую оппозиционную деятельность, в проекты по отстаиванию прав и свобод. Их внутренний мир редуцируется до страха за стабильный доход и рабочее место.

Выводы: Кредитоманию следует считать серьезным социальным и психологическим нарушением и фактором экономического риска. Она является как экономической, так и психологической, и социокультурной девиацией, ставшей нормой для современного общества. Развитие системы потребительского кредитования – одна из основ социального контроля, ибо заемщик менее склонен к риску и стабилен в трудовых отношениях.

 

Ключевые слова: общество потребления; психология потребления; кредит; кредитомания; реклама; мода.

 

Credit and Credit Mania in the Consumer Society

 

Ilyin Alexey Nikolaevich – Omsk State Pedagogical University, Department of Practical Psychology, Associate Professor, PhD, Omsk, Russia.

Email: ilin1983@yandex.ru

4a Partizanskaya str., aud. 117, Omsk, 644043, Russia,

tel.: 8 (950) 338-15-73.

Abstract

Background: There is a relationship between consumer ideals and the social trend, called credit mania. Life on credit deserves critical consideration. There are psychological and economic risks and dangers associated with credit mania (borrowing needs).

Research method: The study has applied the following methods. The neo-Marxist method allows us to evaluate critically consumer trends set in capitalist society. The cultural-philosophical method allows us to develop an idea of consumption culture as the most important component of culture in modern society. The study is interdisciplinary.

Results: Irrational consumer behavior associated with the accumulation of debts and the purchase of unnecessary things is a consequence of credit mania. Advertising and fashion create fictitious needs, and credit acts as a means of satisfying them. Advertising of credit services always ignores the difficulties and problems that they cause for the consumer. Credit mania is praised as a progressive, modern and necessary phenomenon. The tendency to buy on credit has become the meaning of life. There is also a connection between credit mania and political conformism. Credit mania is an effective means of replicating narrow-minded and conformist attitudes in society. Credit addicts are not involved in political opposition activities, projects to protect the rights and freedoms. Their inner world is reduced to fear to lose a stable income and workplace.

Conclusion: Credit mania appears to be a serious social and psychological disruption and an economic risk factor. It is both an economic, psychological and sociocultural deviation, which has become a norm for modern society. The development of a consumer credit system is one of the foundations of social control, because the borrower is more risk-averse and stable in labor relations.

 

Keywords: consumer society; consumption psychology; credit; credit mania; advertising; fashion.

 

У современного общества много наименований, в том числе оно именуется потребительским. Но сама формулировка «культура (общество или психология) потребления» выглядит недостаточно точной в терминологическом смысле. Ведь потребление можно понимать как рациональное и необходимое для поддержания жизнедеятельности поведение по присвоению материальных и духовных благ в нужном для человека объеме. И нередко данное явление понимают именно так. Следовательно, любой человек, потребляющий хотя бы минимальное количество благ, уже является потребителем, и «не-потребителей» просто не существует. Значит, любое общество является обществом потребления, и тогда значение этого понятия размывается. Термин «потребительство» (или «перепотребление») характеризует поведение, выходящее за рамки разумного использования благ. Поэтому наименование «потребительство» или «перепотребительское общество» («перепотребительская психология») выглядит более подходящим при раскрытии интересующей нас проблематики. Термин «консюмеризм» является синонимом терминов «потребительство» или «перепотребление» и, соответственно, несет в себе иной смысл, чем укоренившееся в научной и публицистической литературе понятие «потребление». Про консюмеризм следует говорить тогда, когда речь идет не о потреблении как средстве жизни, а о потреблении как ее смысле. Однако мы, используя стратегию разумного консерватизма, будем оперировать привычной и сложившейся (пусть и не совершенной) терминологией, но имея в виду именно перепотребительские общество, культуру и психологию.

 

Психология консюмеризма характеризуется соблазном модными брендами и вовлечением в круговорот потребления «во что бы то ни стало» даже самых малообеспеченных людей. Стала нормой вещно-эксгибиционистская форма поведения, когда посредством приобретенных брендовых вещей позиционируется статус их обладателя. Каждая вещь обладает знаковой надстройкой и несет в себе культурно-психологический смысл. Фраза «человека встречают по одежке» говорит о том, что вещи указывают на социальное положение их обладателя. Именно в условиях широкого распространения психологии потребления данная фраза приобрела особую актуальность. Однако тенденции моды недолговечны, а реклама постоянно соблазняет каждого из нас новыми предлагаемыми товарами и услугами. Вследствие этого для позиционирования статуса посредством потребления необходимо постоянно находиться «в тренде», то есть успевать за веяниями моды и брендинга. Реализация такого принципа «перманентного вещизма» сопряжена с рядом проблем, в первую очередь материального характера, поскольку «ходьба в ногу со временем» требует серьезных финансовых вложений. Кроме того, она навязывает неаутентичные желания в приобретении фиктивных товаров. Фиктивный товар – тот, который нужен в первую очередь для подчеркивания статуса. По сути, считающий себя свободным потребитель безрефлексивно следует тем тенденциям, которые создали воротилы бизнеса, стараясь успевать за приобретением малополезных новинок.

 

Реклама, мода, маркетинг как аспекты инфраструктуры потребления, актуализируя в человеке новые потребности и заставляя его покупать все новые товары без сопоставления их стоимости с уровнем личного дохода, актуализировали явление массовой кредитомании. Кредитомания, способствуя увеличению потребления, стала одной из причин наступления экономического кризиса и дерационализации сознания человека. Как отмечает сравнивающий кредитоманию с макдональдизацией Дж. Ритцер, процесс получения займа стал более эффективным, громоздкость и длительность сменились быстротой, нередко людям для повышения эффективности заранее предоставляются уже оформленные кредитные карточки [см.: 10]. «Облегченная» система кредитования привела в США к росту долгов и наступлению финансово-экономического кризиса, который стал глобальным.

 

Некоторые аналитики говорят, будто культура потребления являются показателем высокого уровня общественного благосостояния. Это утверждение в корне неверно. Культура потребления требует от человека недоесть, но последние деньги отдать за статусный гаджет или поход в модный клуб, предварительно заняв денег. По замечанию Т. Веблена, «для поддержания приличного внешнего вида городскому населению в большей степени, чем сельскому, свойственна привычка жить впроголодь» [цит. по: 11, с. 69]. В густонаселенном мегаполисе, где каждый не знаком с каждым, только по внешним проявлениям можно судить о статусе человека. Поэтому элементам внешности потребитель отдает большее предпочтение – нередко посредством недочета того, что сокрыто от чужих глаз. Никто не видит, чем потребитель питается дома, но все видят, во что он одевается, какими гаджетами пользуется и т. д. Так что в мире потребительских кредитов уровень трат необязательно является критерием уровня доходов.

 

Широко развитая реклама и вся потребительская инфраструктура стимулирует отказ от ценностей бережливости, скромности и рациональности в покупках. Экономической системе выгодно, чтобы спрос поддерживался на высоком уровне. Кредитная система разбивает последний барьер – нехватку финансовых средств. Даже если у человека нет денег, у него все равно имеется «выход» на арену потребительства – деньги взаймы. С одной стороны, это стимулирует потребительскую активность, то есть спрос в самом широком смысле. С другой, за этот «выход» человек платит в виде процентов. Инфраструктура вещает: «Если ты бережливый и скромный, перестраивайся, чтобы быть современным, то есть гонящемся за модой, расточительным, совершающим в том числе ненужные покупки. Если у тебя нет денег, бери кредит». Потребитель приобретает фиктивные вещи на не принадлежащие ему деньги.

 

Ради стимулирования спроса на всю производственную систему товаров (которая значительно превышает уровень действительных потребностей общества) посредством моды и рекламы делегитимируется стратегия накопления средств, позволяющая «завтра жить за счет сегодня», и легитимируется кредитомания, позволяющая «жить сегодня за счет завтра». Сначала данная тенденция проявила себя в странах Запада, в первую очередь в США. Для среднего американца жизнь в долг – некая онтологическая норма. Кредиты берут почти на все: автомобиль, дом, обучение, вплоть до мелких гаджетов. Так, О. А. Феофанов, ссылаясь на американские источники, пишет, что в 1945 г. общий потребительский кредит составлял $5,665 млн., а в 1970 г – $246,996 млн., то есть вырос за 25 лет почти в 50 раз [см.: 13]. Как отмечает С. Жижек, сегодня средний исландец должен банкам 30 тыс. евро за взятие кредитов на жилье, учебу в университете, автомобиль, путешествия. В итоге во время разразившегося кризиса исландцы сильно пострадали; к тому же кредиты привязаны к индексу потребительских цен, поэтому во время инфляции долги выросли вместе с ростом цен [см.: 5]. Можно сказать, в Европе средний класс определяется не столько доходами, сколько расходами, осуществляемыми благодаря доходящему до безумия кредитованию.

 

Сегодня кредитомания оказывает мощное влияние на социокультурные и психологические аспекты жизни россиян. После развала Советского Союза и перехода России на капиталистические рельсы стало формироваться общество потребления с соответствующим типом культуры и психологии.

 

Отношение к кредиту – один из индикаторов различия в ценностях между советским обществом производства и постсоветским обществом потребления. В разные эпохи ростовщичество морально осуждалось. В СССР отношение к частному бизнесу было отрицательным. «Частников» называли челноками, спекулянтами, и в эти слова вкладывалась однозначно негативная оценка. Ростовщичество воспринималось как высшая форма социального паразитизма. Ведь действительно, «профессиональное» стремление «из денег делать деньги» не приносит никакой пользы обществу, а, наоборот, закабаляет его (конкретных заемщиков) в процентную кабалу. Наблюдалось презрительное отношение к ростовщику, который ничего полезного не производил, но только делал других людей своими должниками.

 

Сейчас ценностные системы настолько изменились, что у нас не вызывают никакого возмущения многочисленные предприятия, дающие ссуду. Теперь это не презираемое дело, а вид легитимного и даже респектабельного бизнеса. Для сегодняшнего россиянина они – такие же коммерческие структуры, как и все остальные. Современное общество, преисполнившись ценностями и смыслами консюмеризма, вполне одобрительно относится к тому, что ранее так жестко осуждалось. Потребительская культура успела воспитать нас в парадигме ссуды как нормы и даже как вполне нужного и необходимого явления. Недаром отмечается, что студенты в целом демонстрируют положительное отношение к займам, а пенсионеры – отрицательное [см.: 9]. Это объясняется разными причинами. Так, пенсионеры менее мобильны в силу психовозрастных особенностей, у них меньше запросов. Но и культурное объяснение тут вполне уместно. Пенсионеры в той или иной степени остались носителями советской системы ценностей, а студентам она неведома, так как не входит в структуру их личного культурного опыта. Напротив, эту структуру составляет консюмеризм, противоположный советским культурным ориентациям. Кредитная система является спекулятивной, фиктивной, что позволяет отнести ее к категории социально вредных явлений. Однако такое оценочное суждение с точки зрения потребительской культуры выглядит устаревшим и архаичным, что, однако, не делает его лишенным истины.

 

Система кредита достаточно парадоксальна. Кредит позволяет приобретать и потреблять вещи «заранее», еще не заработав их. Кредит в некотором смысле – метод опережения рабочего времени. Поэтому нередко темпы роста расходов превышают темпы роста доходов. В советский период для покупки нового автомобиля задолго до самого акта его приобретения необходимо было начать накапливать средства, ограничивать траты, экономить (зачастую всей семьей). В результате автомобиль был действительно заработан, являлся неотчуждаемой собственностью – ведь труд и аскетика предшествовали покупке, а деньги были заплачены в полном объеме. Сегодня взятый в кредит автомобиль еще не заработан, он как бы наш, но одновременно нам не принадлежит – здесь приобретение предшествует труду и аскетике, деньги не заплачены. Покупка на взятый кредит той или иной вещи – это опережение времени, скачок в будущее, а необходимость выплаты долга выражается возвращением в прошлое. Кредитомания – сугубо капиталистическое изобретение, которое, путая причину и следствие (производство и потребление), искажает время. Вещь, взятая в кредит, убегает во времени от своего владельца, а владелец, соответственно, не будучи полноценным владельцем, отстает от вещи. Часть труда заемщика принадлежит не ему, что Ж. Бодрийяру напоминает феодальные отношения с характерным для них закрепощенным трудом [см.: 1]. Однако, в отличие от феодализма, в «кредитной» современности человек самостоятельно выбирает такую жизнь, добровольно следует рекламным призывам и соблазнам потребительской инфраструктуры. Конечно, учитывая манипулятивный характер рекламы, слово «добровольность» несколько условно, но все же принуждения как такового нет. Если можно так выразиться, используется «мягкая сила».

 

Кредитование стоит назвать одним из детищ эпохи потребления, фактором детерминации потребительского поведения. В условиях, когда кредит, позволяющий приобрести престижные вещи, взять легко, скромность представляется как что-то нерациональное и архаичное. Если в эпоху раннего мещанского капитализма ценности бережливости и заботы о будущем заставляли сегодняшние деньги переносить на завтра, то потребительские ценности расточительности и невоздержанности стимулируют переносить деньги из завтрашнего дня в сегодняшний. Ответ на вопрос «зачем человек опережает или присваивает время посредством кредита и коллекционирования?» лежит в плоскости статусности и престижности. Во многих случаях символические манипуляции со временем следует рассматривать как основу некоторых потребностей.

 

Рекламные фразы вроде «Всего 1,5 % в день» или «Деньги даром» являются манипуляциями, так как ни «всего», ни «даром» не бывает в реальности, которая отличается от страны чудес. Да и в целом, реклама лоббирует принцип «возьми кредит и ни о чем не думай». Этот принцип заглушает логическое мышление, отворачивает от стратегического видения ситуации, от реальности, которая может быть сопряжена с неспособностью заемщика отдать долг. Но ему предлагается просто об этом не думать. И с подобной рекламой никто не борется, хотя недобросовестную рекламу необходимо изгонять их сферы общественного бытия. Показателен еще один рекламный слоган кредитных компаний, выраженный в словах «мы рады Вам помочь!». Когда друг дает взаймы без всякого процента, это можно считать помощью. Но едва ли заем под большой процент стоит квалифицировать в качестве «радости помочь». Такие слова – это ссылка на несуществующее добродушие и альтруизм, циничная уловка, когда черное называют даже не светлым, а белым. Так происходит подмена тезисов в социально-экономической сфере. В некотором роде она напоминает манипулятивную подмену, которую используют американцы в геополитической области: бомбежки называют гуманитарными интервенциями, навязывание приводящего к обнищанию целых народов неолиберализма – открытой экономикой, наступление на права трудящихся – гибким рынком труда. В соответствии с логикой такой подмены понятий социально вредные действия именуют социально полезными.

 

Вполне парадоксально, когда идея отстраненности от кредитов используется именно той рекламой, которая продвигает кредиты. Это вполне укладывается в тезис о том, что капитализм успешно абсорбирует даже антикапиталистический дискурс. Приведем пример. На листовке одного из банков изображен радостный молодой человек на фоне рассыпающейся стены. Причем, судя по мимике, он испытывает настолько сильное чувство радости, которое в реальной жизни мало кто и редко когда действительно ощущает. Впрочем, это характерно для рекламы вообще: повсеместно «герои листовок» позиционируются радостными и счастливыми. Разрушение стены здесь символизирует освобождение от кредитов. Вверху надпись: «Вырвись из плена кредитов», а снизу указано: «Кредит наличными. Объедини в один и плати меньше! От 16 % под залог недвижимости». При обращении к идее освобождения от кредитов дается посыл брать не кредит, а кредиты, только объединять их в один. Абсурд очевидный, поскольку понятно, что взятие кредита во множественном числе вовсе не ведет к освобождению от кредита, а, наоборот, закабаляет в большей степени, чем взятие кредита в единственном числе. Правильным было бы написать не «Вырвись из плена кредитов», а «Интегрируйся в плен объединенного кредита». Но такой призыв, несмотря на его реалистичность, для рекламы неприемлем – именно благодаря реалистичности.

 

Рекламная фразеология запускает соответствующие поведенческие паттерны, и люди совершают мелкие и крупные необдуманные займы. Конечно, решение принимает сам человек, но это не значит, что рекламисты никакой ответственности не несут. Они оказывают воздействие, которое приводит к результатам, выгодным для кредитных кампаний, но крайне невыгодным для объекта этого воздействия.

 

Маркетологи находят различные методы привлечения клиентов к взятию новых кредитов. Они используют красивые слоганы типа «вы можете купить прямо сейчас» (отсылка к сиюминутности), «вы можете себе это позволить» (отсылка к могуществу), «вы будете контролировать процесс» (отсылка к реализации потребности в контроле – одной из самых актуальных человеческих потребностей). Все эти призывы фундируются теми или иными потребностями, характерными как для человечества в целом, так и для современной эпохи.

 

Кредитные карточки бесплатно разбрасываются по почтовым ящикам, и это создает эффект близости сомнительного счастья, удержания его в руках как в прямом, так и в переносном смысле. К тому же не просто из пластика делают кредитные карты, а посредством дизайна (и сопутствующей ему рекламы) изготавливают золотые и платиновые карты, подчеркивающие статус владельца и формирующие желание стать обладателем карты. Красивый дизайн и gold-статус символизируют престиж, что имеет важное значение для потребителей. Инфраструктура кредитных карт основана на неравенстве, на приоритетности одних перед другими, что также вовлекает потребителей в гонку за статус. Некоторые карты предполагают разные формы приоритетного обслуживания: наличие скидок, юридическую и страховую поддержку за рубежом, консъерж-сервис и прочее.

 

Человеку легче расставаться с финансовыми средствами, когда он платит не наличными, а картой. В этом случае отсутствует физический контакт с деньгами как материальной сущностью и потому нет твердого ощущения их утраты. Человек их не держит в руках, не вступает в кинестетический контакт, не ощущает их материальность. Переход на карты усиливает объем бездумных и дорогих покупок. Так, человек в магазине увидел довольно дорогой товар, на который у него нет денег с собой. Он решил вернуться в магазин позже, но по приходу домой устал и передумал возвращаться. По дороге у него имелось время для размышлений, которые стали навевать сомнения в необходимости этой покупки. Сомнения могут прийти извне, от членов семьи, с которыми он поделился своими намерениями. Но если бы у него была на тот момент карта с большой суммой денег (удобство карт – в возможности без опаски носить с собой любую денежную сумму), время на размышления едва ли появилось бы.

 

Карты упрощают принятие решения о покупке – в том числе иррациональной. Поэтому различные крупные корпорации поощряют массовый перевод денежных средств из наличной в «карточную» формы. Уместно привести слова С. Жижека: «Парадоксальным образом фетишизм достигает пика своего развития именно тогда, когда сам фетиш “дематериализуется”, превращается в изменчивую “бесплотную” виртуальную сущность; денежный фетишизм достигает своей кульминации с переходом их к электронной форме, когда исчезнут последние следы их материальности – электронные деньги представляют собой третью форму после “настоящих” денег, которые олицетворяют собственную стоимость (золото, серебро), и бумажных денег, которые, хотя и являются “всего лишь знаком”, лишенным внутренне присущей ему стоимости, все еще существуют в материальной форме» [3, с. 162–163].

 

Компании, предлагающие ссуду, рекламируют свои услуги типично софистическим методом: мол, ссуды наделяют потребителя покупательной способностью, создающей спрос, который, в свою очередь, способствует экономическому росту и росту уровня жизни всей нации. На самом деле такая причинно-следственная цепочка совершенно неуместна.

 

«Кредитное поведение» имеет свойство входить в привычку, так как безудержное потребление само по себе становится потребностью. Потребитель берет все новые кредиты, вовлекаясь в перманентную трату и формируя «кредитный» образ жизни. Осознание объема переплаты, равно как ненужности взятого в кредит товара, далеко не всегда возникает. Кредитоману свойственны нерациональный оптимизм и далекие от реалистичности настроения вроде: «С первой же (двадцатитысячной) зарплаты погашу половину (стотысячного) кредита». Нередко соответствующие настроения выступают формой психологической защиты. Когда кредит под большие проценты берут на вещи, без которых вполне можно прожить, то это логично определить как высшее проявление поведенческого иррационализма. Явно мгновение потребительского счастья не стоит долгой и регулярной оплаты. Поэтому рекламная фраза «Жить в кредит не повредит» [цит. по: 8, с. 35] – не более чем манипуляционный трюк, лицемерно продвигающий то, что как раз повредит. Ведь речь в этом коротком слогане идет не об отдельно взятом кредите, а о жизни в кредит как высшей форме мировоззренческого, психологического, поведенческого иррационализма.

 

«Закономерной реакцией на ценности перепотребления стала всеобщая “жизнь взаймы”, характеризующаяся потерей чувства меры, переоценкой собственных возможностей и снижением чувства личной и материальной ответственности, упованием на неизменно бескризисное существование, уверенностью, что всегда и на все можно взять кредит. И здесь, как во всем мире перепотребления, кризисогенным стал не сам по себе безупречный институт кредитования, а превышение уровня разумного потребления его услуг» [7, с. 10]. «Жизнь в кредит», интеграция кредита в повседневность рождает инфантильное состояние сознания, когда человек слишком беспечно относится к своих доходам и расходам, не задумываясь о своей способности вернуть долги. Она же у других людей, наоборот, рождает сильный страх за будущее, за свои финансовые возможности, и этот страх в некоторых случаях не менее силен, чем страх за свою жизнь или за потерю близкого. В том и в другом случае кредитомания формирует крайне негативные состояния сознания.

 

Как система кредитов в частности, так и потребительская психология в целом основаны на идеологеме «живи одним днем». Она не предполагает рационального покупательского поведения, умения прогнозировать будущее, строить долгосрочные жизненные планы и реализовывать их. Она предполагает обычно нерациональный и краткосрочный проект, культ сиюминутного желания. Поскольку желание требует своего удовлетворения «прямо сейчас», даже если потребитель находится в ситуации недостатка денежных средств, актуализируется способ «получения сиюминутности» в виде кредита. Так реализуется алгоритм «возжелал приобрести вещь – взял кредит – купил вещь – задумался о ее необходимости». Инфраструктура потребления предлагает постоянно, как можно быстрее менять выходящие из моды и теряющие статусное значение вещи, навязывая форму жизни, которую можно назвать чередой приступов потребительских припадков. В таких условиях долгосрочность пользования вещей пропадает. Но остается долгосрочность обязательств по кредитам.

 

Потребители, забывшие о принципе реальности и опьяненные принципом удовольствия, перестают задавать себе следующие элементарные вопросы.

1) Действительно ли я нуждаюсь в этом товаре?

2) Что мне мешает самостоятельно накопить денег и купить без всякого обращения к кредиторам?

3) В случае взятия этого товара в кредит насколько много я переплачу?

4) Смогу ли я оплачивать кредит без сильного ущерба моему материальному благосостоянию?

5) Не принесет ли мне факт долга неприятного чувства дискомфорта и неуверенности в завтрашнем дне, связанного с зависимостью от кредитора?

6) Хочу ли я за свой счет повышать прибыль компании, которая занимается ростовщичеством, и тем самым поддерживать эту деятельность?

7) Что вообще кредит дает мне такого ценного и необходимого, чего я не могу получить при жизни, лишенной этого рода «услуги»?

 

С ростом инфляции культура накопительства себя дискредитирует, поскольку деньги, хранимые дома или в банке, постепенно обесцениваются, и потребительская расточительность, в том числе проявляемая в кредитомании, является вполне адекватной реакцией на падение достоинства накопленных средств. Однако адекватной реакцией является умеренное расточительство, которое все-таки позволяет думать если не на год вперед, то хотя бы о завтрашнем дне, и не заставляет человека бросаться в символическую потребительскую гонку, а стимулирует приобретать действительно необходимые, функциональные вещи. Оправдание расточительства, опирающееся на идею инфляции и бессмысленности накопления, представляется поверхностным, поскольку сам по себе рост инфляции, а также материальная поляризация, является следствием функционирования того же рынка и потребительской культуры. Активы для будущего отходят в сторону перед волной блиц-кредитов, «здесь-и-сейчас».

 

Молодые семьи берут массу мелких кредитов, вся совокупность которых из-за мелочности каждого представляется супругам вполне посильной. Однако впоследствии они понимают свою ошибку, когда осознают неспособность оплачивать все, что обязались. Тогда семья начинает переживать кризис, который не всегда находит конструктивное разрешение. В обществе, где господствует психология потребления, «экономика семьи как домохозяйства перестала быть уютным, добротным и надежным общим котлом, превратившись в стрессовую гонку за своевременные платежи по кредитам. Работа перестала быть мотиватором, смыслообразующей константой, сегодня это сфера риска и источник хронического дистресса» [2, с. 169].

 

К гипердолгам приводит ситуация, когда консюмеру трудно остановиться, когда он наращивает кредиты, забывая о текущих долгах. Легкость получения кредита, а также повсеместная реклама соблазнительно выглядящих товаров и услуг формируют желание продолжать брать кредиты и затушевывают принцип реальности, выражаемый в рациональном осмыслении сложившейся ситуации и собственных возможностей по погашению долгов. Потребитель ради погашения долгов по предыдущему кредиту берет новый, и такая цепочка уходит далеко в его личную историю, усиливая его экономическое и вместе с тем психологическое закабаление. Взятие кредитов становится привычкой, перерастая в аддикцию типа шопинга, игромании, алкоголизма. Такая зависимость именуется аффлюэнцией («потребительским гриппом»). Она выражена в нерациональном отношении к деньгам, в восприятии богатства как главной жизненной ценности и в маниакальном стремлении стать богатым или показаться таким широкой публике. Страдающий аффлюэнцией человек весьма расточителен, ему сложно отказаться от соблазна покупки, он слишком увлечен шопингом, испытывает ощущение эйфории от крупных покупок, падок на модные и брендовые товары как символы статуса и респектабельности их владельца. В некоторых случаях заемщик более половины своего дохода выплачивает по кредитам, и такое положение вещей иначе как абсурдным не назвать.

 

В прессе мы видим огромное количество сообщений о том, к каким трагичным последствиям приводит кредитное закабаление. Самые серьезные из них – преступления (включая убийства), на которые идут отчаявшиеся заемщики в стремлении освободиться от долгов. Не отданные кредиты нередко становятся стимулами для совершения самоубийств. Банки подталкивают людей к суицидам не только кредитами, но и банкротствами банков (результат – потеря вкладчиками накоплений), банкротством не сумевшего расплатиться с банком предприятия (люди теряют работу, и причиной суицида официально признается увольнение) и многими другими способами. Конечно, нельзя здесь говорить о некоем танатальном заговоре банкиров, о том, что они специально толкают людей к самоубийству. Это – побочный эффект деятельности банков, который, конечно же, банковскую сферу совсем не красит.

 

Обратимся к данным из статьи В. Ю. Катасонова, который справедливо призывает к национализации банковской системы. Для банков быть рассадниками преступности естественно, так как значительная их часть находится под контролем организованной преступности (криминальными группировками контролируются более 500 российских банков). За пять лет из-за проблем с выплатами долга по банковским кредитам в мире 38 тыс. человек покончили с собой (почти 8 тыс. человек в год). Имеются в виду только вызванные долгами по кредитам суициды, а не все суициды, спровоцированные деятельностью банков. Это число превышает количество жертв от террористических актов в данный период времени. При этом международное сообщество занято постоянным обсуждением проблем международного терроризма, вкладывает в борьбу с ним миллиарды долларов, а проблема кредитных суицидов его волнует мало [см.: 6].

 

Жизнь в кредит рекламируется как неотъемлемый элемент «прогрессивного» Запада, культ которого давно создан в российском обществе. Этот культ существует до сих пор, заставляя людей преклоняться перед всем, что связано с западным образом жизни. В том числе и кредитомания считается чем-то прогрессивным, современным и необходимым. Конечно, кредитомания выглядит более презентабельно, чем гомосексуализм и трансвестизм, превозносимые в сегодняшней Европе. Однако эта презентабельность кредитоманию не оправдывает. На Западе помимо широко распространенных курсов анонимных алкоголиков появились курсы анонимных кредитоманов. Это весьма актуально, когда распространилась практика брать в долг мимолетный успех, не задумываясь о наступающем потом «долговом похмелье». Мимолетность успеха связана с тем, что:

– взятый в кредит гаджет выйдет из моды и перестанет быть высокостатусным;

– за взятую в долг вещь придется платить, как бы она ни представлялась психологически уже своей собственностью, и оплата будет значительно превышать ее стоимость.

 

Ежемесячные выплаты – это напоминания о безрассудстве и нерациональности некогда совершенного поступка.

 

Государство и бизнес поддерживают разросшуюся систему кредитования, несмотря на то, что кредитоманию следует считать серьезным социальным и психологическим нарушением и фактором экономического риска. Она является как экономической, так и психологической и социокультурной девиацией, ставшей нормой для современного общества. Непомерные долги могут вызывать неуверенность в завтрашнем дне, психические расстройства и даже преступные формы поведения. Актуализировалась тенденция вкладывать в кредит смысл бытия. В него инвестируется невроз, психоз, наконец, целая жизнь.

 

Переход от жизни на сбережения к жизни в кредит увеличивает зависимость человека или семьи от источников дохода на уровне «здесь и сейчас», требует иметь не только хорошо оплачиваемую работу, но и гарантию надежности, гарантию от увольнения или профессионального понижения. Кредит захватывает будущее заемщика, дисциплинирует его экономическую деятельность, которая подпадает под жесткие требования рентабельности, сталкиваясь с необходимостью вырабатывать прибыль в обязательном порядке выше ставки кредитного процента и расставаться с ней в соответствии с суммой необходимых выплат. «Действительно верно, что мы живем в обществе свободного выбора и риска, но при этом одни (менеджеры с Уолл-стрит) свободно совершают выбор, а другие (простые люди, выплачивающие ипотечные кредиты) принимают на себя риски» [4, с. 8].

 

Кредит сопряжен не с обещаемой рекламой экономической свободой, а с большим переплачиванием и экономическим закабалением. Возникает парадокс: ради осуществления потребительских стратегем берутся кредиты, но они же заставляют ограничить покупательское поведение. Более того, они создают психологический дискомфорт, неуверенность в завтрашнем дне, гнетущее чувство утраты независимости. Зависимость от кредита может сделать человека более меркантильным и циничным, взрастить в нем жесткий индивидуализм, привести к утрате ценности взаимопомощи. Кредитомания – верное средство тиражирования обывательских и конформистских настроений в обществе. Кредитоманы не вовлекаются в политическую оппозиционную деятельность, в проекты по отстаиванию прав и свобод. Их внутренний мир редуцируется до страха за стабильный доход и рабочее место.

 

Когда критическая масса конформистов нарастает, политический истеблишмент может пользоваться в своих интересах аполитичностью и лояльностью масс и реализовывать антисоциальные нововведения, осознавая, что бурных протестов не последует. Также и работодатели, зная, что их подчиненные «перегружены» кредитами, имеют основание для усиления эксплуатации. Человеку уже труднее себе позволить «роскошь» частичного неподчинения, высказывания недовольства в адрес начальства, проявления конфликтности; ведь его настоящее и будущее благополучие зависимы от рабочего места, от трудовой стабильности. Помимо этого, сам факт наличия безработицы в стране усиливает его страх. Раньше, в «до-кредитную эпоху», благополучие тоже зависело от трудового статуса. Однако в условиях расширения кредитного закабаления рабочий стоит перед необходимостью как обеспечивать свои витальные потребности, так и оплачивать то, что он еще не заработал, но уже взял. Зависимость от рабочего места усилилась. Развитие системы потребительского кредитования – одна из основ социального контроля, ибо заемщик менее склонен к риску и стабилен в трудовых отношениях.

 

Конечно, конформизм стимулируется не только с помощью кредита. Однако кредит выступает значимым фактором конформизации человека и общества. Конформизм нельзя считать явлением, обязательно связанным с потребительской культурой. Он проявлял себя и раньше, но в условиях постперестроечного социума он принял несколько иную форму. Если в условиях авторитаризма конформность связана с подчинением личных интересов общественно-государственным (в первую очередь государственным), со страхом быть осужденным социальной группой, то теперь она имеет в качестве своей основы, наоборот, потребительский индивидуализм, примат личного над общественным. В обоих случаях гражданственность рассеивается или в силу коллективистских обезличивающих тенденций, или в силу индивидуалистических, но все также обезличивающих тенденций. Сегодня тотального контроля нет, но есть иная форма конформизма. Стимулирующая конформизм тревога потерять должность, статус, рабочее место и т. д. заставляет человека превращаться в обывателя, рафинированного конъюнктурщика, заботящегося только о личном благе и забывшего о принципиальности, «идейности», об общественно полезных ценностях.

 

Ранее конформизм обеспечивал социальную консолидацию и индустриализацию, необходимую для общества модерна. Теперь, в эпоху постмодерна, его результатом выступает деконсолидация. В этом заключено отличие «общества потребления» от «общества идеи», а вместе с тем «нового» (потребительского) конформизма от «прежнего» (непотребительского). Наличие конформизма как социально-психологического феномена сближает эти общества, находит для них точку пересечения. Однако следует говорить о двух разных формах конформизма. Вместе с тем и в непотребительских обществах на фоне соответствующего им конформизма периодически наблюдался потребительский конформизм, который ориентировался не на социальную идею, а на личное благосостояние. Человек, проявляя полное послушание ради самообеспечения и карьерного продвижения, может выдавать себя служителем идеи, которая в реальности для него не представляет совершенно никакой ценности. Ведь немало людей вступало в КПСС ради исключительно личных целей материального характера. Эти два вида конформизма не всегда поддаются четкому разделению, к тому же их трудно различить по внешним признакам.

 

Конформизм рожден не сам по себе, как побочный продукт цивилизации, а интегрируется в цивилизацию, в сам уклад общественно-политической жизни. Основным производителем конформизма является власть, которая посредством контролируемых ею СМИ занимается самолегитимацией. При одних политических режимах власть пытается сделать из каждого человека политизированного послушника. При других режимах усилия направляются на создание антиполитизированного послушника, вещно-экзогенного человека, ориентированного на индивидуализм, гламур, модные тренды и гаджеты, которые заменяют внутренний мир, осуществляют сублимацию оппозиционных порывов, поглощают избыточную энергию и делают сознание деполитизированным. С помощью абсолютизации вещей углубляется господство человека над человеком. Потребитель не осознает своей вовлеченности в систему манипулятивности и предпочитает видеть себя свободным. Но его свобода связана не с правом оказывать влияние на важные общественно-политические вопросы, а сводится к праву стоять в стороне от такого рода решений и проблем и, окунувшись в приватный мир, стремиться к собственному счастью, которое обычно представляется независимым от общественно-политической ситуации.

 

Политический истеблишмент, конечно, заинтересован в общественной поддержке, но он также довольствуется уходом масс из политики, поскольку этот уход сопряжен не с поддержкой, а всего лишь с отсутствием протестных настроений и, соответственно, угроз. Такой аполитичный, потребительски ориентированный эскапизм означает молчаливое согласие с текущим положением вещей, которое необходимо создателям и хранителям последнего. На фоне эскапизма большинства голос недовольного меньшинства просто не слышен. Наконец, одни не протестуют, потому что не понимают важности протеста, а другие («подавленные» кредитами, например) – потому что не могут себе это позволить.

 

Психологи, философы и социологи чаще всего критически относятся к конформизму и подобным ему феноменам. Он рассматривается через такие явления, как желание уйти от свободы и ответственности, слиться с толпой, возможность обеспечения карьеры и страх потери индивидуального потребительского благополучия, страх быть отличным от других. Конформизм нейтрализует личность, ее проявления свободной воли, ответственности и нравственных интенций. Конформизм выражает двуличие и беспринципность, а потому он противоположен ориентации на честь и достоинство. Он деформирует гражданское сознание и ослабляет способность общества противодействовать антинародным решениям властей.

 

Потребитель-конформист приобретением модных вещей стремится отличаться от других, реализуя на первый взгляд антиконформистскую стратегему. Однако, когда эта стратегема охватывает социальное большинство, она указывает на некое единство индивидуалистов, в своем поведении похожих друг на друга. В этом заключается один из парадоксов потребительского общества. Выбор ограничивается просторами потребительского храма, в котором наблюдается дефицит продукции, важной для морального и когнитивного становления личности. Человек не может отказаться от потребления продукции этого храма, ведь так делают все, и необходимо «социализироваться», а реклама и мода активно продвигают соответствующие поведенческие стратегии. Выход за просторы храма практически не предполагается, вместо этого речь идет о богатом выборе внутри храма. В целом, культурная идентичность в условиях неолиберальной глобализации строится не столько политическим участием, идеологическим принятием или воспитанием в духе национальной культуры, сколько дискурсом развлечений. Идентичность основывается на моде и потребительских трендах, которые конструируются капиталистическими воротилами. Поэтому она является конвейерной, поточной, неаутентичной.

 

Короче говоря, власть имущим выгодно, чтобы энергия людей направлялась в русло не оппозиционной активности, а работы для выплачивания по взятому на квартиру ипотечному кредиту, и чтобы эти выплаты красной нитью проходили через всю жизнь. Система кредита делает общество конформным, компромиссным, покладистым. Она снижает протестную активность как по отношению к инстанциям власти, так и по отношению к начальству на работе. Она отвращает рабочих от отстаивания своих трудовых и гражданских прав.

 

Отсутствие законов о ростовщичестве (ограничивающих процентные ставки, устанавливаемые кредиторами) дает кредиторам возможности для установления сверхвысоких процентных ставок. Кредиторы используют способы обхода любых предписаний, если таковые имеются. Компания Rent-a-Center утверждала, что сдает в прокат мебель, хотя она вместе с продажей мебели одалживала деньги по очень высоким процентным ставкам. Многие американские штаты пытались ограничить ее деятельность, но кампания использовала свое политическое влияние (в ее совете директоров находятся опытные бывшие политики, а также бывший лидер республиканцев в палате представителей) [см.: 12]. Однако факт того, что ростовщики уходят от ограничивающих их деятельность законов, вовсе не означает отсутствие необходимости ограничивать ростовщичество.

 

Кредит выгоден и полезен, когда его объем невелик, кредит предоставляется под небольшие проценты, заемщику действительно необходимо в краткие сроки приобрести некий товар, и он способен выплатить не всю сумму сразу, а только по частям. Однако если кредит становится формой зависимости, о его выгодности и полезности говорить не приходится.

 

Учитывая вред ростовщичества для экономики в целом и для экономического положения отдельных личностей, можно сделать вывод, что нормализация кредитов – это тяжелая девиация современной культуры и массовой психологии.

 

Список литературы

1. Бодрийяр Ж. Система вещей. – М.: Рудомино, 1999. – 224 с.

2. Девиантность в обществе потребления / под ред. Я. И. Гилинского и Т. В. Шипуновой. – СПб.: Алеф-Пресс, 2012. – 464 с.

3. Жижек С. 13 опытов о Ленине. – М.: Ad Marginem, 2003. – 255 с.

4. Жижек С. Накануне Господина: сотрясая рамки. – М.: Европа, 2014. – 280 с.

5. Жижек С. Размышления в красном цвете. – М.: Европа, 2011. – 476 с.

6. Катасонов В. Ю. Банки-убийцы и кредитные самоубийства // Конфликтология. – № 4. – 2012. – С. 102–110.

7. Лексин В. Н. Цивилизационный кризис и его российские последствия // Общественные науки и современность. – 2009. – № 6. – С. 5–18.

8. Матвеева Е. О. Массовая культура и современная реклама // Альманах теоретических и прикладных исследований рекламы. – 2013. – № 2. – С. 24–37.

9. Мужичкова Ю. Е. Психология обыденных представлений о долгах и кредитах // Гуманитарные науки. Вестник Финансового университета. – 2015. – № 4. – С. 37–44.

10. Ритцер Дж. Современные социологические теории. 5-е изд. – СПб.: Питер, 2002. – 688 с.

11. Стародумов А. А. Массовая культура как аспект общества потребления // Вопросы культурологии. – 2011. – № 6. – С. 68–73.

12. Стиглиц Дж. Цена неравенства. Чем расслоение общества грозит нашему будущему. – М.: Эксмо, 2015. – 512 с.

13. Феофанов О. А. США: реклама и общество. – М.: Мысль, 1974. – 262 с.

 

References

1. Baudrillard J. The System of Objects [Sistema veschey]. Moscow, Rudomino, 1999, 224 p.

2. Gilinskiy Ya. I., Shipunova T. V. (Eds.) Deviance in Consumer Society [Deviantnost v obschestve potrebleniya]. Saint Petersburg, Alef-Press, 2012, 464 p.

3. Žižek S. 13 Experiments about Lenin [13 opytov o Lenine]. Moscow, Ad Marginem, 2003, 255 p.

4. Žižek S. On the Eve of the Lord: Shaking of the Frame [Nakanune Gospodina: sotryasaya ramki]. Moscow, Evropa, 2014, 280 p.

5. Žižek S. Reflections in Red [Razmyshleniya v krasnom tsvete]. Moscow, Evropa, 2011, 476 p.

6. Katasonov V. Y. Banks-Murderers and Suicide Credit [Banki-ubiytsy i kreditnye samoubiystva]. Konfliktologiya (Conflictology), 2012, № 4, pp. 102–110.

7. Leksin V. N. Civilizational Crisis and Its Russian Consequences [Tsivilizatsionnyy krizis i ego rossiyskie posledstviya]. Obschestvennye nauki i sovremennost (Social Sciences and Modernity), 2009, № 6, pp. 5–18.

8. Matveeva E. O. Popular Culture and Modern Advertising [Massovaya kultura i sovremennaya reklama]. Almanakh teoreticheskikh i prikladnykh issledovaniy reklamy (Almanac of Theoretical and Applied Studies of Advertising), 2013, № 2, pp. 24–37.

9. Muzhichkova Yu. E. The Psychology of Everyday Ideas about Debts and Credits [Psikhologiya obydennykh predstavleniy o dolgakh i kreditakh]. Gumanitarnye nauki. Vestnik Finansovogo universiteta (Humanities and Social Sciences. The Bulletin of the Financial University), 2015, № 4, pp. 37–44.

10. Ritzer G. Modern Sociological Theories [Sovremennye sotsiologicheskie teorii]. Saint Petersburg, Piter, 2002, 688 p.

11. Starodumov A. A. Mass Culture as an Aspect of Consumer Society [Massovaya kultura kak aspekt obschestva potrebleniya]. Voprosy kulturologii (Questions of Culturology), 2011, № 6, pp. 68–73.

12. Stiglitz J. The Price of Inequality: How Today’s Divided Society Endangers Our Future [Tsena neravenstva. Chem rassloenie obschestva grozit nashemu buduschemu]. Moscow, Eksmo, 2015, 512 p.

13. Feofanov O. A. USA: Advertising and Society [SShA: reklama i obschestvo]. Moscow, Mysl, 1974, 262 p.

 
Ссылка на статью:
Ильин А. Н. Кредит и кредитомания в условиях общества потребления // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2019. – № 2. – С. 12–28. URL: http://fikio.ru/?p=3554.

 
© А. Н. Ильин, 2019