Креативный потенциал личности в субстанциировании традиции и становлении национального эстетического канона

УДК 18; 316.612

Максимович Валерий Александрович – Государственное научное учреждение «Институт философии Национальной академии наук Беларуси», исполняющий обязанности заместителя директора по научной работе, доктор филологических наук, доцент, Минск, Республика Беларусь.

E-mail: valery.maximovich@gmail.com

220072, Республика Беларусь, г. Минск, ул. Сурганова, д. 1, корп. 2,

тел.: +375(17)284-18-63.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Существует необходимость более дифференцированного, комплексного подхода к определению механизма субстанциирования (кристаллизации) традиции. Решающую роль в нем играет субъективный фактор – человек как сознательный и созидающий агент, субъект познания и действия. В последнее время исследователи все чаще делают акцент на раскрытии внутренней сущности личности, тесно увязывая ее с когнитивными структурами сознания, способностью задавать и формировать ценностные ориентиры.

Результаты: В научном творчестве русского философа П. А. Флоренского и в поэзии классика белорусской литературы Максима Богдановича похожим образом исследуются два пути передачи традиции – путем идентичного сохранения образца, канона и путем создания, творческого усвоения и развития нового качества канона. Мировоззренческая и эстетическая система Богдановича предлагает путь соединения традиции и инновации художественными средствами. Его основной творческий принцип – космополитизм, универсализм, использование традиций мировой культуры – позволяет выработать особый мировоззренческий синергизм, соединить в единое целое разные культурные феномены. Человек выступает и как субъект, и как объект мирового бытия. Художественный метод М. Богдановича является важнейшей составной частью национального эстетического канона.

Выводы: Новое содержание национального эстетического канона создается и культивируется в результате взаимодействия по самому широкому спектру и направлениям – межкультурному, межрегиональному, межцивилизационному. Личностное присвоение и творческое развитие чужеродного явления (художественного конструкта, артефакта, культурной инновации) выступают и своеобразной формой культурной инициации, имеющей решающее значение в развитии и человеческих, и межкультурных, и межцивилизационных отношений.

Ключевые слова: эстетический канон; субъект; духовная трансмиссия; коммуникация; синергизм; традиция и инновация; космос культуры; культурный консерватизм.

The Creative Personality Potential in Tradition Establishment and National Aesthetic Canon Formation

Maximovich Valery Alexandrovich – Institute of Philosophy of the National Academy of Sciences of Belarus, Acting Deputy director on research activities, Dr. of Letters, Associate Professor, Minsk, Republic of Belarus.

E-mail: valery.maximovich@gmail.com

1, Surganova str., building 2, Minsk, Republic of Belarus, 220072

tel.: +375 17 2841877.

Abstract

Background: There is a need for a more differentiated, integrated approach to the determination of the mechanism of tradition establishment. A crucial role in this respect plays the subjective factor, human as a conscious and creative agent, the subject of cognition and action. In recent years, researchers have revealed the inner essence of the personality, relating it to the cognitive structures of consciousness, the ability to cherish and foster moral values.

Results: In the academic works of the Russian philosopher P. A. Florensky and in the poetry of the classic of Belarusian literature M. Bogdanovich two methods of transmitting tradition are studied in a similar way, firstly, by maintaining identical sample or canon, and secondly, by understanding, formation and development of some new quality of this canon. Philosophical and aesthetic system formulated by Bogdanovich suggests a way to connect tradition and innovation by means of art. His main creative principle, namely, cosmopolitanism, universalism, traditions of world culture usage, makes it possible to develop some special philosophical synergy, to combine different cultural phenomena. The personality acts as a subject and as an object of world existence. The artistic method of M. Bogdanovich is an important part of the national aesthetic canon.

Conclusion: A new content of the national aesthetic canon is created and cultivated as a result of interaction between intercultural, interregional and intercivilizational spheres. Personal appropriation and creative development of an alien phenomenon (artistic construct, artifact, cultural innovation) act as a peculiar form of cultural initiation, crucial in the development of human, intercultural and intercivilizational relations.

Keywords: aesthetic canon; subject; spiritual transmission; communication; synergy; tradition and innovation; culture cosmos; cultural conservatism.

В последнее время исследователи все чаще и не без оснований делают акцент на раскрытии внутренней сущности личности, тесно увязывая ее с когнитивными структурами сознания, способностью задавать и формировать ценностные ориентиры, выстраивать довольно разветвленную систему отношений в пространственно-временном континууме. «Человек как субъект, – отмечает А. В. Брушлинский, – это высшая системная целостность всех его сложнейших и противоречивых качеств, в первую очередь психических процессов, состояний и свойств, его сознательного и бессознательного. Будучи изначально активным, человеческий индивид, однако, не рождается, а становится субъектом в процессе общения, деятельности и других видов активности» [4, с. 31]. Именно от человека – конкретного носителя, воспроизводителя и интерпретатора – зависит адекватная, полноформатная передача и сохранение всего универсума культуры с бесконечным разнообразием его уровней, форм, видов и т. д. Сам акт трансляции (или трансмиссии) культурной традиции понимается не только как передача, усвоение социального опыта, знаний, представлений, верований, норм, аккумулированного фонда «культурных артефактов», системы оценочно-интерпретативных суждений о мире, которые можно отнести к разряду эмпирических категорий, имеющих явно выраженную интегральную социальную интенцию. Существует, на наш взгляд, необходимость более дифференцированного, комплексного подхода к определению механизма субстанциирования (кристаллизации) традиции, что непосредственно связывается с субъективным фактором, а именно человеком как сознательным и созидающим агентом и субъектом познания и действия. Иначе говоря, объективированное, предметно-объектное содержание традиции с необходимостью дополняется фактором человекоразмерным, становясь в итоге духовно и личностно значимым, что дает основание говорить о традиции как о многоуровневой, многоступенчатой, сложно организованной, многопланово дифференцированной целостности, имеющей социоантропогенную направленность. Именно с человеком как носителем живой активности и субъектом осознанной деятельности связана перманентно воссоздаваемая, возобновляемая сущность традиции. Благодаря этому и происходит «превращение “костной материи” в деятельность, которая не исчерпывается ни предзаложенными свойствами предмета, ни той формой движения, которую они обусловливают. Должен вмешаться субъект, способный обратить материальные предпосылки действия в объект своей целенаправленной деятельности, чтобы раскрыть во внешнем предмете свойства, присутствующие в нем лишь в виде возможности» [7, с. 25].

Человек в силу своей осознанной и целеполагающей деятельности становится субъектом социокультурного действия, носителем особой культуротворческой интенции, придавая традиции особый антропологический статус. Наиболее заметно это проявляется в процессе коммуникации, в связи со спецификой деятельности человека, в которую он включен с учетом его определенно выраженной профессиональной, религиозной, культурной, национальной и иной идентификации. Антропологический характер традиции может проявляться в самых незначительных, почти не заметных и вербально трудно передаваемых моментах общения, речевого дискурса или языкового самовыражения. Даже обычная пауза, умолчание могут приобретать ситуационно насыщенную смысловую, символическую коннотацию на уровне ментальных структур. Этот момент дает основание говорить о существовании некоего невидимого энергетического поля традиции, фиксируемого органами чувств адресата взаимодействия. Именно информационно-коммуникационный акт помогает сформировать определенный механизм узнавания и самоузнавания, выделить отличительные черты своего, генетически родственного мира как органически приемлемой среды существования, способствующей присвоению, освоению и воспроизводству традиционных форм общежития. «Человек традиции, – замечает в этой связи В. В. Малявин, – никогда не индивид, но всегда как бы сверхиндивидуальная сущность двух лиц: учителя и ученика, предшественника и последователя, отца и сына. <…> Наследуется в традиции, разумеется, не только некое предметное содержание опыта, не идеи или понятия, не образы или ощущения, но самое качество переживания, опыт “жизни поверх жизни”, “жизни изобильной” … извечно оживляемой и всегда другой» [5, с. 30]. И это лишний раз подтверждает тот факт, что человек является центральным звеном в духовной трансмиссии социокультурного опыта, в системе и общественных, и межличностных отношений.

Живая, непосредственная коммуникация позволяет воспринимающему субъекту испробовать себя во все новых коммуникационных позициях и ситуациях, не только приобрести и укрепить навыки межличностного общения, но и сформировать свой устойчивый стереотип мироузнавания и мироосвоения, позволяющий безошибочно ориентироваться в разных культуро- и традициомерных проекциях. Другими словами, личностный модус, родово-генетическое измерение открывает возможность самообнаружения и самопозиционирования себя не только в рамках идентификационно близкого сообщества, но и вне его, в иных социальных микросистемах и сетях. Именно в субъекте, носителе традиционной культурной парадигмы, происходит накапливание и кристаллизация (материализация) духовного опыта в различных своих стереотипных и модельно-программных формах и проявлениях. Речь идет не просто о факте формального «родового» наследования, преемственности, но о наследовании самой модели смыслопостижения, смыслодействия, смыслоразличения через призму нациоангажированного конструкта. «Костная (генная) материя» традиции как бы формирует собственно алгоритм внутреннего действия, деятельности и развертывания системно значимых связей, отношений, открывающих простор для раскрытия потенциальных возможностей личности.

Традиция помогает организовать, обустроить духовное пространство человека, сделать его более комфортным, упорядоченным, уравновешенным, позволяющим жить в согласном взаимодействии с окружающей средой. При этом она латентно сдерживает, сбавляет спонтанные, трудно контролируемые инстинкты, желания, агрессию, тем самым внутренне дисциплинируя человека, способствует сохранению душевной цельности и равновесия, взвешенному контролю действия и поступка. Невзирая на это, традицию никак нельзя отнести к разряду некоего директивного предписания, нормы, «закона», регламентирующих отношения человека и общества и предписывающих целый ряд ограничений, допущений, рекомендаций, которыми он должен руководствоваться. Традиции чуждо декларирование, императивность, ограничивающие свободу выбора и волеизъявления в силу того, что это – по своей глубинной сути – духовный инструмент, позволяющий поддерживать генетическую программу саморазвития, самоусовершенствования. Традиционный духовный тезаурус способствует формированию личностно и социально значимых представлений, образцов, ценностей, помогает освоению онтологического содержания человеческого опыта, способствуя тем самым духовному возвышению, возмужанию. Он служит гармонизации, упорядочиванию, согласованности разных органов единой живой системы – личного и сверхличного, единичного и всеобщего, выступает в качестве действенного условия для подлинного взаимопонимания личностей, их консубстанциальности. Кроме того, духовный тезаурус способствует восприятию сферы чувственности «другого» (сенсорных полей), т. е. осуществлению своеобразного синергетического сближения. Это незаменимый фактор внутреннего роста, способный вывести человека на иную, более высокую ступень духовного прозрения, открыть путь к познанию глубинной сущности вещей, ощутить подлинную радость от осознания своего живого участия в жизни – радость человеческого общения.

На уровне идеального сознания традиция как бы латентно, имманентно содержит в себе «просветительскую» целевую программу, включающую в себя определенный реестр навыков, знаний и представлений, в том числе – социокультурные установки и ментальные архетипы. Все они актуализируются, проявляют себя прежде всего на уровне личностного восприятия, переживания, вчувствования. Главное, чтобы эти связи не заменялись формальной коммуникацией, не виртуализировались, не профанировались. Иными словами, чтобы общение не приобретало механистический характер, а было тесно связано с психолого-суггестивными, релаксационными стратегиями.

В этом контексте новое когнитивное значение обретает теория архетипов коллективного бессознательного К.-Г. Юнга. Именно архетипы, проявляющие и обнаруживающие себя на уровне бессознательного, формируют содержание наследования, усвоения и трансмиссии жизнеприобретенного опыта. Благодаря этому у людей появляется возможность сохранять и укреплять свою идентичность, самотождественность на протяжении исторически продолжительного отрезка времени. С архетипами связана и восстановительная способность культуры, ее генеративный потенциал. В данном случае не имеется в виду собственно процесс механического замещения, возобновления недостающих элементов, утраченных или ослабивших свое влияние в ходе культурно-исторической редукции. Подобная регенерация предполагает и в известной степени модернизацию элементов, символов и моделей традиции с учетом ее социально-динамической природы, возможности адаптироваться к изменяющимся обстоятельствам.

Известный русский философ и богослов П. А. Флоренский неслучайно уделял большое внимание «генеалогическим отношениям», «концепции родословия». Свои взгляды на природу традиции в ее связи с родословным, генеалогическим, наследственным началом он раскрыл в книге «Имя рода» (1916) и в главной своей работе по теории эстетики «Иконостас» (1922). По его мнению, в процессе усвоения традиционно-наследственных форм важную роль играет глава рода – охранитель и транслятор традиции, обладающий строго организованной конституцией, соответствующими личностными характеристиками, что в наибольшей степени влияет на степень полноты охвата транслируемого материала, подлинной традиции. «Комментатор, – подчеркивает В. С. Семенцов, – передает ученику не абстрактную (“объективную”), а живую, личностную истину; вместе с истиной учитель передает ученику самого себя» [8, с. 116]. В данном случае важна природная, внутренняя сущность учителя как передающего, вещающего субъекта, образующего возле себя особый, ментально значимый мир – мир отношений, усиливающий возможность осознавать себя его органической, неразрывной частью. Степень усвоения во многом обусловлена моментом эмпатии (сопереживания, вчувствования), что делает традицию как бы непосредственно осязаемой, живой.

При этом не каждое частное проявление «родовой» коммуникации можно отнести к разряду традициозначимого. «Отдельный стереотип, для того чтобы его можно было назвать традиционным, – отмечает В. Аверьянов, – должен нести ответственность за свой сегмент всеобщего смысла. <…> Одно удачно подобранное слово становится той “последней каплей”, которая наполняет чашу понимания традиции, делает традицию живой. В конечном счете традиция как полная система несет в себе весь язык образов и стереотипов, но несет и каждое слово этого языка в масштабе, соразмерном этому слову» [1, с. 50]. Именно присутствие личности учителя, наставника, предводителя рода позволяет усваивать и воспроизводить глубинную, системную сущность традиции, осознавать ее миссийную и жизнестойкую силу, быть уверенным в ее несокрушимости. Это методологически и мировоззренчески важный момент, потенциально способный создать эксклюзивную личностно-эмоциональную, духовную ситуацию, которая как нельзя лучше призвана служить усвоению и регенерации культурных символов и архетипов, поведенческих (адаптационных) и ценностно-мировоззренческих модусов, позволяющих легче ориентироваться в исторически изменяющемся, динамически развивающемся обществе.

Особенную значимость данное обстоятельство приобретает в ситуации нарастания мировоззренческого кризиса, «обмельчания масштаба человеческой личности». Нельзя не согласиться с русским философом И. А. Ильиным, полагавшим, что в основе традиции лежит «передача строения внутреннего духовного акта», ретранслирующего не столько смыслы, значения, принципы, сколько само «актовое строение» духовного опыта, напрямую связанное с сакрально-диалогическим, возвышенным.

Важно при этом заметить, что не всякая диалогичность призвана способствовать обогащению традиции, выступать в качестве ее благодатного зерна, могущего дать здоровые всходы. Любая потенциально возможная форма сопричастия, соприложения к традиции должна иметь позитивную обращенность – мироустроительную, миросозидательную. Необходимым условием достижения по-настоящему действенного, синергийного эффекта при соприкосновении с традицией как целостностью, несводимой к составляющим ее частям и имеющей отношение к когнитивным структурам, является установка на гармонизацию, слаженность, упорядоченность, что, в итоге, оказывает положительное влияние на эмоционально-психологическое состояние человека. Достигнуть органической, пневматологической (пневматология – от греч. pneuma, дух) связи с традицией возможно прежде всего в результате овладения профессиональным мастерством, приобретения устойчивых навыков в разных областях творчества, спорта, образования, воспитания и т. д. Это убедительное свидетельство того, что традиция как духовная эманация – не догма, не застывший, закостенелый экспонат, а живой организм, способный к диалектическому развитию, усовершенствованию, гармонизации посредством развития творческого потенциала человека. Возобновление, «воспроизведение» традиционных форм происходит путем как копировального повторения, так и творческого видоизменения, обновления (откровения). Эти формы диалектического подхода подметил П. Флоренский, говоря о копиистах, тиражирующих добытый в истории канон, и о создателях и обновителях канона, духовидцах, получающих откровение и транслирующих его в тело традиции, а через него далее – в «мир» [9].

Художественными средствами в чем-то сходная ситуация описана в стихотворениях классика белорусской литературы Максима Богдановича «Летапісец» и «Перапісчык». К постижению «истории» оба героя идут разными путями: первый – путем идентичного сохранения образца, канона, второй – путем творческого усвоения, «приукрашивания» материала, создавая, в итоге, новое качество традиции. Но оба, в конце концов, становятся единомышленниками, устроителями, законодателями Традиции в самом высоком значении этого слова. Свою задачу летописец видит в том, чтобы рассказать:

«Што тут чынілася ў даўнія гады,

Што думалі, чаго жадалі мы тады,

За што змагаліся, як баранілі веру, –

Хай зведаюць усе патомкі праз паперу!» [2, с. 86].

Гарантией того, что все оставленные летописцем свидетельства прочтут потомки, является его признание – «І бачанаму мной – я годны веры сведак» [2, с. 86], – которое он делает с чувством неподдельной гордости, выполняя свой гражданский долг, свою историческую миссию. Для переписчика первостепенное значение приобретает не сам факт механического переписывания, а процесс его художественно-эстетического оформления, своеобразной художественной транскрипции, перевода, где важно все: цвет, окаймовка букв, «спляценні завіткоў», «шматфарбныя застаўкі і канцоўкі». Он – настоящий художник, творец, демиург, для которого сама эстетика слова приобретает не просто содержательное, а смыслосодержательное, концептуальное значение, в котором объективно заложены основания традиции. По утверждению Т. Чабан, М. Богданович ставит здесь важную проблему – «проблему национальной особенности искусства, без чего произведения будут не “живой красой”, а всего лишь холодной мертвой копией…» [10, с. 493].

Произведением, которое носит поистине манифестирующий характер, где ставятся вопросы сущности и назначения искусства, осмысливаются соотношения формы и содержания, взаимодействия в творческом процессе традиции и новаторства, может служить «Апавяданне аб іконніку і залатару…». В нем в стилизованной форме развиваются идеи предыдущих стихотворений М. Богдановича. В центре диалога героев «рассказа» – та же проблема соотношения традиционного и инновационного, канонического и идущего в разрез с установленным, общепринятым образцом. Иконник Роман Якубович – сторонник традиционализма, который связывается с неизменностью, консервативностью формы выражения, с буквальным следованием принятому канону. Золотарь Антон Корж, наоборот, сторонник искусства новаторского, экспериментального, что является, по его мнению, свидетельством настоящего художественного таланта. Основным камнем преткновения в их споре является вопрос допустимости или недопустимости нововведения в принятый, освящённый традицией канон. Если Якубович позиционирует себя непреклонным приверженцем старого, унаследованного, консервативного, то позиция Коржа более гибкая, взвешенная, в которой недвусмысленно усматривается его одобрение поиска и эксперимента в области формы и содержания. «…Не варт… рэч якую-небудзь толькі таму ганіць, што яна для нас за навіну прызнацца павінна. Бо ўсё тое, што цяпер навіною завецца, праз час які старыною мае быць, для людзей усіх станаў – звыклай, а ўшанавання і абароны годнай», – утверждает Корж. Симптоматично, что критерием высокой художественной ценности произведения искусства, согласно убеждению Коржа, выступает красота, прекрасное («краса»). Вот почему он твердо убежден в том, что «вартасць малюнка толькі ад хараства ў выкананні яго залежыць…» [3, с. 62].

Своими произведениями классик белорусской литературы поставил вопрос о соотношении традиций и инноваций в художественном творчестве, акцентируя внимание на методологической значимости этой проблемы в процессе художественного познания реальности. Согласно художественной концепции поэта, инновации представляют собой необходимое слагаемое творчества, его органическую часть. Инновационные, новаторские вкрапления, по мысли автора, не являются проявлениями разрушительных интервенций, а выступают в качестве носителей художественной ценности, одним из способов моделирования новой художественной реальности. Они, наряду с традицией, составляют двуединый процесс создания художественного произведения, придающего последнему смысловую и эстетическую ценность.

Очень показательно, что в творчестве М. Богдановича со всей очевидностью обнаруживается присутствие многочисленных контекстов и культурных эпох, что можно отнести к одной из форм инновационных художественных трансформаций. Античная и национальная мифология, классические традиции мировой поэзии, новые этико-философские открытия литературы рубежа XIX–XX вв. – все это (и многое другое) формировало общую мировоззренческую и эстетическую систему белорусского поэта. Своеобразно трансформируя и комбинируя известные и малоизвестные мотивы, сюжеты, темы, приобщая их к потребностям собственной литературы, Богданович оставляет за собой право на субъективное восприятие и трактовку их смысла, делая едва уловимые зашифрованные указания на первоисточники. Подобными знаками-распознавателями становятся не только эпиграфы к некоторым стихам. Внутреннее сходство и смысловая близость поэзии Богдановича с темами, мотивами, наконец, идеями мировой и, прежде всего, русской литературы наблюдается даже на уровне поэтики, самой формы стиха, идентичности «стилевого мышления». И в этом выразило себя не только стремление показать жизнь во всей ее многогранности и гармоничности, направить внимание на весомость, значимость и неповторимость созданных человеком эстетических ценностей. Главный смысл усилий поэта, по словам Т. Чабан, заключался в том, чтобы раскрыть, засвидетельствовать свою индивидуальность, свое на удивление развитое чувство индивидуальности, уникальность своей судьбы, неповторимость духовного мира [10, с. 470], «магическое ощущение причастности к мировой тайне» (И. Богданович). М. Богдановича ничто так не привлекало и не волновало, как загадка души человека и своей собственной души. Распознать ее глубинный, сокровенный смысл или хотя бы приблизиться к его разгадке было заветной мечтой поэта.

Основным творческим принципом поэта было стремление к универсализму, космополитизм («космос культуры»), свободное использование всех мыслимых образов, мотивов и традиций мировой культуры. Художник оригинального таланта, Богданович сумел мастерски синтезировать на национальной почве культурные достижения разных народов, приблизить искусство белорусского слова к лучшим образцам мировой литературы, открыть широкие магистрали для идейно-эстетического возвышения белорусской поэзии. «Космополитизм» поэзии Богдановича – это одна из ступеней на пути постижения национального духа. Но это и важное условие постижения целостности бытия, творения подобного «образа мира» в себе, путь возвращения к себе на более высоком духовном уровне.

Поэт целенаправленно отбирает поэтические формы, ранее не известные белорусской поэзии. Белорусское средневековье, античность, Ренессанс, рококо, готика, сербская, украинская, японская, скандинавская, испанская и другие традиции нашли свое заметное место в его художественной практике. В использовании различных художественных доктрин, целых культурных пластов Богданович нисколько не уступает модернистам, для которых не существовало никаких культурных, временных или пространственных барьеров. Однозначным остается одно: мировоззрение М. Богдановича формировалось под влиянием различных причин и факторов, которые находились не только в состоянии тесной взаимообусловленности, но иногда и в резком контрасте. Основополагающим моментом в творческой эволюции поэта можно считать своеобразный мировоззренческий синергизм, который заключался в психологической адаптации культурного опыта человечества на новой жизненной основе, – синергизм, охватывающий самые разные направления его духовных и эстетических поисков. Сложная и разветвленная система ассоциативных связей и заимствований ведет к универсализации каждого образа и мотива и превращает поэзию Богдановича в своего рода антологию человеческой истории и культуры, позволяет осуществить абсолютную полноту поэтической свободы в пределах даже самого узкого культурно-исторического канона.

Впрочем, нельзя однозначно указать на источник поэтического вдохновения поэта: абсолютизация какой-то одной ипостаси не даст полного понимания и адекватного восприятия удивительно богатой поэтической мистерии Богдановича в поисках высшей истины жизни. Координаты мировоззренческих и эстетических поисков поэта – самые разные, самые неожиданные, начиная от классически-онтологических форм и кончая формами символическими. Эстетизированный мир поэзии Богдановича есть вместилище напряженной работы мысли и духа, тесно связанной с европейской и национальной традицией, с центральной духовной проблематикой, специфически трансформированной и адаптированной к собственно национальной эстетической топике. Поэт обладал способностью увидеть близкое, родное себе в других культурах, найти всегда там отклик для своей души. Чуткость к «чужому» как своему, диалогичность – характерная особенность его поэтики, художественного мышления, творческого стимула и способа восприятия традиций. Думается, в данном случае как нельзя лучше подходит выражение «причаститься мировой культуры», что адекватно характеризует отмеченный феномен, основанный на идее соучастия, соотнесенности, аналогии и непосредственно связан с более общей идеей культуро- и духостроительства. Подобный творческий полифонизм, как это ни парадоксально, продиктован в большой степени трагическим видением мира, что влечет за собой не столько смену, сколько принятие существующего положения вещей, сохранение своеобразного статус-кво. В этом, вероятно, есть что-то и от жизненного фатализма, но фатализма скорее оптимистического, чем пессимистического.

Бесспорным остается одно: М. Богданович является приверженцем символического поэтического канона, созданного на основе художественного синтеза разных культурных миров, образцов мировидения и мирочувствования. Уникальные поэтические картины, созданные его творческой фантазией и имеющие в основе своей мистическую, символическую направленность, сродни поэтическому откровению, воплощающему духовный мир бытия. Для Богдановича не имеет большого значения, что становится предметом его художественных рефлексий – мир предметный, реальный или мир выдуманный, созданный его фантазией или почерпнутый из разных книжных источников. Оба они обладают одинаковой степенью реальной представленности, внушительности в виду того, что имеют по своему происхождению субъектно-субъективную природу. Если экстраполировать философские воззрения ранее упомянутого нами русского религиозного мыслителя П. Флоренского на природу творчества, то художественное наследие М. Богдановича можно представить в виде символического иконостаса, который объединяет в себе эти два мира (мир видимого и невидимого). Поэт творит по законам иконописной традиции, в которой нет ничего случайного, и каждый образ (и даже его мельчайшие детали) заключает в себе определенный символический смысл. Вот почему для него так важна идея синтеза, воплощающая органическую связь узнаваемого, реально существующего универсума культур. И сама книга М. Богдановича «Венок» строится по принципу откровения, где каждый искушенный читатель как бы идентифицирует свой духовный опыт, выверяет его по нему и восполняет утраченные и недостающие звенья с его помощью. Можно предположить, что Богданович ставил себе утопическую задачу создать соборный поэтический канон разных культур и цивилизаций, который сочетал бы и примирял в себе эти культуры. Как и Флоренский, Богданович искал соответствия, которые могли бы свидетельствовать о едином «корневом» начале становления мировой духовной культуры. Тем самым он подчеркивал идею духовного единства человеческих культур и священных историко-культурных символов, застывших в канонических формах. Вот почему и в самой книге «Венок» так сильно каноническое начало, где явственно проступает желание поэта создать поэтический «канон канонов», заключающий в себе тезаурус всей культуры и замыкающий на себя весь ее смысл, который способен бесконечно обогащаться новыми интерпретациями.

Как на одну из самых главных особенностей поэзии Богдановича исследователи указывают на ее связь с новейшими открытиями мировой литературы, причастность к универсалистской парадигме творчества. Это проявляется прежде всего в подчеркнутом рационализме, интеллектуализме его поэзии, в трансформации образных моделей разных эпох, тотальном панэстетизме, культе Красоты и др. Поэт сознательно обращался к классическо-совершенной (парнасской), почти рафинированной поэтической форме стиха. Неоклассицистские штудии Богдановича, в отличие, к примеру, от авангардистских, не носили деструктивного характера, не имели целью полное отрицание предыдущего культурного опыта, а были своеобразной формой его консервации, канонизации. Неоклассицизм творчества Богдановича проявился, прежде всего, в способе модернизации культуры путем культурного консерватизма, адаптации в рамках национальной традиции поэтических форм, почти неизвестных ей. С учетом этого можно говорить не только о своеобразной школе поэтического мастерства, но и о факте внутренней эволюции художественной системы поэта, об особенности его эстетических принципов. Все это лишний раз свидетельствует о новаторском, универсальном характере его поэзии и позволяет глубже постичь роль поэта в развитии национальной литературы.

Преломление многих философско-эстетических и общественно-политических доктрин в творчестве поэта свидетельствует о том, что для Богдановича нет другой идеологии, кроме идеологии его сознания, которое воспринимало культурный и философский опыт человечества как единое и неделимое целое. Заимствования из чужих культур и литературных эпох у Богдановича имело в высшей степени творческий характер: чужое проходило этап глубокой внутренней адаптации в соответствии с характером своего национального культурного ядра и в органической связи с целостностью собственной художественной системы. Сложная и разветвленная система ассоциативных связей, реминисценций, аллюзий ведет к универсализации каждого образа и мотива и превращает поэзию Богдановича в своего рода антологию человеческой истории и культуры.

При ощутимом влиянии различных художественных стилей и школ, направлений и течений, эстетик и форм поэзия самого Богдановича выглядит довольно стройной, четко структурированной системой, где есть своя художественная логика, оправданность, завершенность, где самые разнообразные историко-культурные феномены соединяются в завидное единство, в высокое эстетическое совершенство. Богданович является настоящим примирителем противоположностей. В лице белорусского певца красоты счастливо сочетался экуменистический и универсальный дух. Проявлением экуменистических устремлений выступает и попытка поиска объединительного начала в сфере чувства, идеала, даже если этот идеал находится в отдаленной ретроспективе, обладающей, тем не менее, большой энергетической притягательностью, коммуникативной жизнеспособностью. Это объединяющее начало Богданович видит не в религиозном, божественном, а в открытой культурной секуляризации «божественной святости», в приобретении ею конкретного, «телесного», близкого, ощутимого смысла, который создается благодаря настоящей, живой, а не эфемерной общности чувств. Духовное просветление возможно через любовь и красоту, данных человеку в чувствах. Богдановичевская «высокая краса», «жывы абраз ядыны», «выгляд мацеры ды з воблікам дзяўчыны» не имеют ничего общего с какими бы то ни было абстрагированными догмами, с «имманентной трансцендентностью». Поэту близок и дорог мир жизненной, земной гармонии, материально существующее «здесь и сейчас», пусть и в далеко не совершенном виде, – глубоко прочувствованный, увиденный в реальной жизни идеал, благодаря которому происходит преобразование, видоизменение духовного мира поэта. Богдановичевская «краса и сила» рождается с непоколебимой и радостной жизнеутверждающей надеждой на вечное созерцание земного, не эфемерного очарования, – очарования в пределах обычной повседневной – чувственной – жизни, без нагнетания искусственного аскетического напряжения. Она обладает непреходящими свойствами, имеющими в своей основе гармоническое начало и находящимися в тесной коррелирующей связи с ценностно-смысловыми и смыслообразующими концептами национальной традиции.

«Краса и сила» – это название одноименной статьи Богдановича. По сути, в ней определенным образом закодирована взаимозависимая связь философских категорий «эстетическое и этическое», «чувственное и духовное». Более того, само название невольно тяготеет к сфере внутренней духовной экзистенции личности, составляя ее базисный центр. В самом названии как бы гармонично слиты воедино противоположные сущности в соответствии с поэтическим душевным строем, мироотношением поэта, что обнаруживает в нем человека чувственного, в чем-то сентиментального, открытого, для которого стало правилом доверять голосу внутреннего побуждения. Вообще же, «краса и сила» воспринимается не просто как поэтическая формула, знак наивысшего совершенства, гармонии, но, что не менее важно, и как момент возвышения человеческого духа, когда человек может предстать во всем своем духовном величии. Само название можно квалифицировать как основу и путь духовного и физического раскрепощения и возвышения человека красивого, здорового, целеустремленного, не знающего границ для своего самосовершенствования.

Все эти размышления дают основания для постижения собственно ценностно-антропологического содержания стихов М. Богдановича. Проблему человеческого бытия классик белорусской литературы стремился перевести из плана внешнего в план внутреннего созерцания, а самого человека воспринимал и в качестве объекта, и в качестве субъекта мирового бытия, видел в нем носителя самоценной духовности, отличительного типа духовности. Именно поэзия становилась для него надежным инструментом для удержания вечности, способом реализации внутренней установки на гармонизацию и синхронизацию проявленного опыта посредством его избирательной трансформации (кристаллизации, десублимации) в пределах собственной автономной художественной системы. Ему была близка идея, связанная с пониманием личности как субъекта культуры, имманентно осваивающего, расширяющего и преобразующего духовно-творческим актом границы культурного, созидающего пространства по законам гармонии и красоты.

Закрепляя за творческой личностью право на творческий эксперимент, который потенциально содержит в себе инновационные признаки, М. Богданович тем самым, по сути, признавал за ней и право быть основоположником традиции. Задействование, притяжение в сферу культуротворчества инновационных техник, их активное тиражирование в многочисленных контекстах создает предпосылки того, что со временем созданный инновационный продукт войдет в живую ткань культуры, способствуя обновлению ее ценностно-смыслового ядра. Совершенно ясно: чтобы стать традицией, имеющей все шансы приобрести довольно внушительное распространение среди носителей определенного ментального и социокультурного кода, инновация должна соответствовать условию включенности в историко-культурный контекст, стать частью целостности, придающей ей общезначимый статус. А для этого она должна обладать огромным внутренним потенциалом, выражающим свойство «сознательного бытия» и имеющим все предпосылки для созидания новой социокультурной реальности или, по меньшей мере, быть ее важной структурообразующей частью.

Процесс зарождения инновационных форм и практик и постепенного перехода их в разряд традиции предполагает наличие не просто субъекта, а субъекта, занимающего действенную и активную позицию и тесно включенного в социокультурное пространство – свое и чужое. Вопрос о первопричинности, обусловленности «культурного взрыва», его детерминированных стимулирующих источниках, векторах направленности, механизме развертывания «сетевых связей», имеющих своим результатом постепенное складывание стереотипных форм и моделей внедрения, обретающих качество традиции, представляется довольно сложным. Надо понимать, что сама традиция не является строго единичным, инвариантным продуктом, а имеет ряд модификационных ответвлений, как бы дочерних субститутов, привносящих в ядро традиции дополнительную смысловую коннотацию. Поэтому можно говорить о продуцированном множестве традиций, точнее, традиционных форм, создаваемых в процессе культурогенеза – культурного, в том числе межличностного взаимодействия как по линии синхронии, так и по линии диахронии.

Как мы не единожды подчеркивали, новое рождается на перекрестье, на границе схождений и расхождений – ослабевания старых связей и усиления новых, притяжения в сферу актуального опыта наличествующих инородных сегментов, деталей, форм с целью их смыслового переформатирования в условиях актуальной культуры. Присвоение это обусловливается наличием потенциальной возможности понимания этой «формы» представителем инокультурной реальности. В любом случае новое создается и культивируется в результате взаимодействия по самому широкому спектру и направлениям – межкультурному, межрегиональному, межцивилизационному. Не надо сбрасывать со счетов и межличностные контакты, момент субъективности, связанный с выражением симпатии, особого пиетета к усвояемому, личностно воспринимаемому артефакту инонациональной культуры. Этот момент помогает снять противоречие между отжившей, исчерпавшей себя формой, субъективно-творческими предпочтениями субъекта и нововоспринятым явлением, с необходимостью присвоенным и адаптированным к условиям генетически и культурно родственной среды. Личностное присвоение чужеродного явления (художественного конструкта, артефакта, культурной инновации) выступает и своеобразной формой культурной инициации, приобретает важный смысл в развитии и человеческих, и межкультурных, и межцивилизационных отношений.

Список литературы

1. Аверьянов В. В. Традиция и динамический консерватизм. (Издательская серия ИДК). – М.: Институт динамического консерватизма, ООО «Центральный издательский дом», 2012. – 696 с.

2. Багдановіч М. Поўны збор твораў: У 3 т. – Т. 1. Вершы, паэмы, пераклады, наследаванні, чарнавыя накіды. – Мінск: Навука і тэхніка, 1992. – 752 с.

3. Багдановіч М. Поўны збор твораў: У 3 т. – Т. 2. Мастацкая проза, пераклады, літаратурныя артыкулы, рэцэнзіі і нататкі, чарнавыя накіды. – Мінск: Навука і тэхніка, 1993. – 600 с.

4. Брушлинский А. В. Проблемы психологии субъекта. – М.: Институт психологии РАН, 1994. – 109 с.

5. Малявин В. В. Молния в сердце. – М.: Наталис, 1997. – 364 с.

6. Розин В. М. Личность как учредитель и менеджер «себя» и субъект культуры // Человек как субъект культуры / Отв. ред. Э. В. Сайко. – М.: Наука, 2002. – 445 с.

7. Сайко Э. В. Субъект и субъектная составляющая в становлении и культурно-историческом выполнении пространственно-временного континуума социума // Человек как субъект культуры / Отв. ред. Э. В. Сайко. – М.: Наука, 2002. – 445 с.

8. Семенцов В. С. Бхагавадгита в традиции и современной научной критике. – М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1985. – 236 с.

9. Флоренский П. А. Сочинения. В 4 т. Т. 3(2). – М.: Мысль, 2000. – 623 с.

10. Чабан Т. Космас «Вянка»: Літаратурны каментарый да «Вянка» Максіма Багдановіча // Багдановіч М. Поўны збор твораў: У 3 т. – Т. 1. Вершы, паэмы, пераклады, наследаванні, чарнавыя накіды. – Мінск: Навука і тэхніка, 1992. – С. 463–518.

References

1. Averyanov V. V. Tradition and Dynamic Conservatism [Traditsiya i dinamicheskiy konservatizm]. Moscow, Institut dinamicheskogo konservatizma, OOO “Tsentralnyy izdatelskiy dom”, 2012, 696 p.

2. Bagdanovіch M. Complete Works: In 3 Vol. [Poyny zbor tvoray: U 3 t]. Т. 1. Vershy, paemy, peraklady, nasledavannі, charnavyya nakіdy (Vol. 1: Poems, Translations, Imitations, Drafts). Minsk, Navuka і tekhnіka, 1992, 752 p.

3. Bagdanovіch M. Complete Works: In 3 Vol. [Poyny zbor tvoray: U 3 t]. Т. 2. Mastatskaya proza, peraklady, lіtaraturnyya artykuly, retsenzіі і natatkі, charnavyya nakіdy (Vol. 2: Narrative Prose, Translations, Literary Articles, Reviews and Notes, Drafts). Minsk, Navuka і tekhnіka, 1993, 600 p.

4. Brushlinskiy A. V. Problems of the Psychology of the Subject [Problemy psikhologii subekta]. Moscow, Institut psikhologii RAN, 1994, 109 p.

5. Malyavin V. V. Flash in the Heart [Molniya v serdtse]. Moscow, Natalis, 1997, 364 p.

6. Rozin V. M. (Sayko E. V. Ed.) Personality as a Founder and a Manager of “Itself” and as the Subject of Culture [Lichnost kak uchreditel i menedzher “sebya” i subekt kultury]. Chelovek kak subekt kultury (A Person as a Subject of Culure). Moscow, Nauka, 2002, 445 p.

7. Sayko E. V. (Sayko E. V. Ed.) A Subject and Subjective Component in Formation and Cultural and Historical Implementation of Society’s Space-Time Continuum [Subekt i subektnaya sostavlyayuschaya v stanovlenii i kulturno-istoricheskom vypolnenii prostranstvenno-vremennogo kontinuuma sotsiuma] Chelovek kak subekt kultury (A Person as a Subject of Culture). Moscow, Nauka, 2002, 445 p.

8. Sementsov V. S. Bhagavad Gita in Tradition and Modern Scientific Criticism [Bkhagavadgita v traditsii i sovremennoy nauchnoy kritike]. Moscow, Nauka, Glavnaya redaktsiya vostochnoy literatury, 1985, 236 p.

9. Florenskiy P. A. Works. In 4 Vol. Vol. 3(2) [Sochineniya. V 4 t. T. 3(2)]. Moscow, Mysl, 2000, 623 p.

10. Chaban T. The Space of “The Garland”: Comments to Maxim Bogdanovich’s “The Garland” [Kosmas “Vyanka”: Lіtaraturny kamentaryy da “Vyanka” Maksіma Bagdanovіcha] Poyny zbor tvoray: U 3 t. Т. 1. Vershy, paemy, peraklady, nasledavannі, charnavyya nakіdy (Complete Works: In 3 Vol. Vol. 1: Poems, Translations, Imitations, Drafts). Minsk, Navuka і tekhnіka, 1992, pp. 463–518.

Ссылка на статью:
Максимович В. А. Креативный потенциал личности в субстанциировании традиции и становлении национального эстетического канона // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2016. – № 3. – С. 60–75. URL: http://fikio.ru/?p=2174.