Концепции «общества знания» и «сетевого общества»: наука или идеология?

УДК 316.324.8

Тяпин Игорь Никифорович – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Вологодский государственный университет», кафедра философии, профессор, доктор философских наук, кандидат исторических наук, Вологда, Россия.

E-mail: i.n.tyapin@mail.ru

160000 г. Вологда, ул. Ленина, 15,

тел.: 8(172)72-45-62.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Тесная связь науки и идеологии приводит к тому, что господство идеологии, выражающей корыстные интересы меньшинства, порождает соответствующие ей лженаучные концепции. К таким ошибочным концепциям в настоящее время можно отнести широко используемые в теории постиндустриального (информационного) общества представления об «обществе знания» и «сетевом обществе».

Результаты: Концепция постиндустриализма опирается на размытый и противоречивый методологический аппарат. Она игнорирует цивилизационный подход, не признавая права стран на «незападный» путь развития. Мировая статистика не подтверждает утверждений постиндустриалистов о сокращении индустриального материального производства и замещении его накоплением знаний. В действительности производство материального продукта просто перемещается из стран «большой семерки» в развивающиеся страны Азии, Африки и Латинской Америки. Тем самым укрепляется система неоколониализма.

Концепция «сетевого общества» доводит до предела примитивный технологический детерминизм, утверждая, что сети децентрализуют исполнение и распределяют принятие решений, не имеют центра и действуют на основе бинарной логики. Получается, что социальное развитие происходит без участия воли человека.

Выводы: Новые компьютерные технологии не приводят к качественному изменению ни сущности знания, ни сущности материального производства. Главная цель постиндустриализма состоит в переключении внимания с реальных проблем на мнимые успехи и в распространении модели либерального тоталитаризма, черты которого все явственнее приобретает современное западное общество.

Ключевые слова: идеология; наука; общество знания; сетевое общество; информационное общество; постиндустриальное общество.

The Concept of “The Knowledge Society” and “The Network Society”: Science or Ideology?

Tyapin Igor Nikiforovich – Vologda State University, Department of philosophy, Professor, Doctor of Philosophy, Vologda, Russia.

E-mail: i.n.tyapin@mail.ru

Lenina Street 15, Vologda, Russia, 160000,

tel.: 8(172)72-45-62.

Abstract

Background: The close relationship of science and ideology leads to the fact that ideology prevalence, expressing the vested interests of the minority, generates a pseudo-scientific concept. Nowadays such erroneous concepts include the ideas about the “knowledge society” and “the network society” widely used in the theory of postindustrial (information) society.

Results: The concept of post-industrialism is based on vague and contradictory methodological apparatus. It ignores civilizational approach, not recognizing the right of some countries for non-Western way of development. The world statistics does not confirm allegations of post-industrialists on the reduction of industrial material production and its substitution by some knowledge accumulation. In fact, material production is simply transferred from the “Big seven” countries to developing countries of Asia, Africa and Latin America. Thereby the system of neo-colonialism is strengthened.

The concept of “the network society” stretches primitive technological determinism to the limit, stating that the network decentralizes execution and distributes decision making, it is not centered and operates on the basis of binary logic. It turns out that social development takes place without any human will.

Conclusion: A new computer technology does not result in a qualitative change either in knowledge, or in material production essence. The main goal of post-industrialism is to divert attention from real challenges to imaginary success and disseminate the model of liberal totalitarianism, which becomes more and more popular in modern Western society.

Keywords: ideology; science; knowledge society; network society; information society; post-industrial society.

Системная связь науки и идеологии является характерной чертой цивилизации Нового и Новейшего времени. Как полагает С. Г. Кара-Мурза, идеология – продукт буржуазного общества – собственно говоря и возникла вместе с наукой как ее «сестра» [5, с. 184]. Она быстро стала паразитировать на науке апеллированием к природе, законам физики, механики, биологии и т. д. Большинство современных идеологий независимо от их происхождения утверждают, что основываются на науке или даже составляют базу самой науки, стремясь таким образом обеспечить себе легитимацию «наукой». Идеология в принципе не является ни ложью, ни злом, но объективным и необходимым духовным компонентом социального бытия. Как отмечает С. С. Сулакшин, идеология есть собрание ценностей, а ценности порождают цели и управленческие, и частные в разных сферах человеческой деятельности, в том числе в науке. По его мнению, усеченное понимание науки только как знаний ложно и неэффективно. Знания – это всего лишь первый этап на оси познавательного потенциала науки в пространстве двух потенциалов – познавательного и преобразовательного [9]. Взаимодействие идеологии и науки может быть положительным как для самой науки, приводя, по терминологии В. И. Вернадского к «взрывам научного творчества», так и для всего общества. Скажем, идеология, вытекающая из адекватной реальности (структурированной и сконструированной в том числе научным познанием) национальной идеи, выступает как объективный фактор государственного бытия, самостоятельный источник и одновременно форма власти: в ее лице весь комплекс общественно-исторических ценностей соединяется в целостную систему общественно-государственной идентичности. Однако любая идеология стремится обосновать тот социальный и политический порядок, который она защищает через апелляцию к естественным законам природы и общества. И если начинает господствовать идеология аморальная, выражающая исключительно эгоистические интересы некоего меньшинства, то научное знание (не являющееся само по себе рефлексивным мировоззрением) легко искажается и используется, интерпретируется таким образом, что превращается во зло, в инструмент манипуляции, размывания базовых ценностей.

Именно такое положение вещей в полной мере характерно для современного мира. Управленческое сообщество, в которое входят ослабевшее государство, окрепшая международная бюрократия, финансовая власть, ТНК и крупный бизнес, заботится об управляемости своей системы, предлагая индивиду, в виде так называемого «формируемого общественного мнения», предопределенную «картину будущего», выводимую в том числе из «научной» статистики эмпирических наблюдений и ссылок на «истинные» (на самом деле – лженаучные) концепции. Совокупность исторически меняющихся лженаучных концепций позволяет: а) размывать, нивелировать и менять нравственные установки и принципы (будучи их постоянным «провокатором»), б) устранять в массовом сознании крайне необходимую для манипуляторов разницу между знанием и информацией, в) вызывать перманентную социальную неустойчивость, приводящую к деградации системообразующих социальных институтов, ослаблению суверенных политико-цивилизационных образований.

В этой связи не случайным представляется то обстоятельство, что модным трендом теоретической социологии последних десятилетий стало рассмотрение современной социальной системы как «общества знания» и/или «сетевого общества». Обе концепции практически во всех своих разновидностях явно восходят к более ранним теориям постиндустриального общества (иначе – современного индустриального, информационного общества, общества «третьей волны», «общества четвертой формации» и др.), уже полвека выступающим на Западе в качестве мейнстрима развития общества.

Момент рождения образа будущего мира, ставшего мировоззренческой базой постиндустриального подхода в западной социологии, можно отнести к рубежу 1950-х – 1960-х гг. Именно тогда социологи США и Европы утвердились в выводе, что никакие политические, идеологические и социальные различия в современных условиях не могут считаться более важными, чем фактор технологического прогресса. Выход в 1973 г. книги Д. Белла «Грядущее постиндустриальное общество» вызвал взрыв интереса к постиндустриальной проблематике, став своеобразным рубежом, за которым последовала волна работ и концептуальных вариаций. В итоге концепция постиндустриального общества получила свое развитие в трудах З. Бжезинского, Дж. Гэлбрейта, Р. Катца, М. Маклюэна, Е. Масуды, О. Тоффлера, А. Турена и др.

Согласно постиндустриальной теории, общество независимо от политических систем и культур неизбежно в своем развитии проходит последовательно одинаковые фазы, критерий которых заключается в технологических аспектах организации общественного производства: аграрную (господствует первичный сектор производства), индустриальную (приоритет вторичного промышленного сектора производства) и постиндустриальную (приоритет сектора сервиса/услуг). Принцип доминирования определенного сектора производства определяет степень развитости и провозглашаемый тип того или иного общества.

Теоретики постиндустриализма неустанно убеждают человечество, что под воздействием НТР (комплексная автоматизация, электронизация и т. д.) неуклонно и закономерно идет формирование общества, в экономике которого преобладает инновационный сектор экономики с высокопроизводительной промышленностью, индустрией знаний, высокой долей в ВВП высококачественных и инновационных услуг, конкуренцией во всех видах экономической и иной деятельности, а также более высокой долей населения, занятого в сфере услуг, нежели в промышленном производстве. Эффективная инновационная промышленность насыщает потребности всех экономических агентов, потребителей и населения, постепенно снижая темпы своего роста и наращивая качественные, инновационные изменения. Научные разработки становятся главной движущей силой экономики – базой индустрии знаний. Наиболее ценными качествами являются уровень образования, профессионализм, обучаемость и творческий подход работника. Главным интенсивным фактором развития постиндустриального общества объявляется человеческий капитал – профессионалы, высокообразованные люди, наука и знания во всех видах экономической инновационной деятельности.

Безусловно, теория постиндустриального общества, или постиндустриализма, – это интересное и по-своему значимое явление в гуманитарной науке. Но это – интересный миф, происхождение которого, как полагают Г. В. Осипов и С. Г. Кара-Мурза, было обусловлено глубоким кризисом западного общества, не сводящегося к кризису индустриализма как технологического и экономического уклада, но выступающего кризисом мировоззренческой матрицы, на которой было собрано и в течение четырех веков воспроизводилось западное общество [10, с. 6]. В рамках постиндустриалистских теорий даже на простой логический вопрос – «если почти все занимаются сервисом, то откуда берутся всё расширяющиеся и множащиеся материальные блага?» – ответа не получить. То есть объяснительная модель постиндустриализма элементарной проверки на логическую достоверность не выдерживает. Предлагая определенный объяснительный и прогностический потенциал для понимания особенностей развития современного мира, она одновременно демонстрирует и признаки политического проектного и манипулятивного содержания.

Как отмечают авторы коллективной монографии «Постиндустриализм. Опыт критического анализа», конкретно недостоверность и манипулятивность постиндустриализма заключается в следующем [13, с. 24, 260–261]:

Во-первых, категориальный аппарат «теории» является релятивистским и довольно безответственным. Скажем, что считать сервисом (в русском переводе – услугами). В этом вопросе очевидна размытость и противоречивость. Кроме бытовых услуг (которые вообще-то были всегда), а также интеллектуальной, в частности научной и образовательной деятельности, здесь есть еще почти не упоминаемые, но главные виды: торговля, банкинг, финансы. То есть в рамках сферы сервиса возникает столкновение двух образов жизни – трудового и паразитического. Именно на область финансовых спекуляций, регулярно потрясающих мировую экономику и разоряющих целые страны и народы, приходится львиная доля современного ВВП. Нетрудно представить себе степень мотивации в стремлении увековечить паразитический порядок вещей. Нетрудно представить себе степень цинизма и преступности в этом устремлении. Нетрудно представить себе уровень ресурсов, которые бросаются на увековечение, трансформацию, осовременивание механизмов воплощения паразитизма. Нетрудно представить себе возможности мобилизации, покупки для этого выдающихся умов, целенаправленного построения мировых механизмов манипуляции и силового охранительства паразитизма. Игра для бенефициаров мирового паразитизма стоит свеч.

Во-вторых, игнорирование пространственных динамических перераспределений позволяет в рамках этой теории говорить о линейном фронте мирового развития и его универсальной стадиальности. Иной, а именно – цивилизационный концепт развития мира в виде локальной вариативности отбрасывается. Следовательно, право остального мира на «незападный» путь развития, на политическую и культурную самобытность отрицается или не признается в принципе на основании «научных» данных.

В-третьих, игнорируется значимая эмпирика. Утверждение о сокращении индустриального материального производства не подтверждается на мировом статистическом материале. Оно видоизменяется, но объемы материальных ресурсов – продуктов питания, одежды, лечения, энергетики, жилья, транспорта, коммуникаций, потребляемых людьми, только растут. Произошел перенос индустриальных и аграрных производств в развивающиеся страны Азии, Африки, Латинской Америки. Происходит неуклонное сокращение высокооплачиваемых рабочих мест, снижение уровня оплаты труда, размывание «среднего класса». Растет и потребление нематериального продукта. Однако подверстывая в общий зачет сервиса, приходящего «на смену» индустриальному и аграрному материальному производству, и производство знаний, информации и финансовую деятельность, объявляя это благим и неизбежным процессом, универсальной дорогой прогресса человечества, авторы таких теорий преследуют показанную выше цель и заинтересованность. Заключается она в воспроизводстве глобального механизма эксплуатации мира – неоколониализма, когда финансовая деятельность – это сервис, а мировая держава – долларовый эмитент – на 80 % свою экономику формирует с помощью подобного сервиса.

По сути, постиндустриальное общество – это самоназвание современного Запада. Это достаточно широкое рамочное понятие, объединяющее в себе такое количество концепций, что некоторые из них опровергают сами основы постулатов, выдвинутых Д. Беллом и др. Бездумное употребление этого понятия неизбежно вызывает терминологическую путаницу. С одной стороны, постиндустриальное общество – это вполне конкретная теория развития общественных систем; с другой – это совокупность представлений о будущем, которое также именуется постиндустриальным обществом.

У Д. Белла уже нашла отражение и идея «общества знания». Основами же концепции «knowledge society» выступили сформулированные Р. Лэйном (создателем данного понятия), Ф. Махлупом, П. Друкером положения о превращении знания в главнейший, по сравнению с землей, рабочей силой и капиталом, экономический ресурс и о формировании так называемого посткапиталистического типа общества. Впервые «знание» было определено не как гносеологическая сущность, инструмент познания мира, но как основание развития общественного и экономического устройства – самоценный товар, услуга, капитал и, в конечном счете, детерминанта развития общественных отношений. Ключевым стал тезис об эффективном взаимодействии производства знания с созданием материального продукта. В дальнейшем Н. Штер, П. Вайнгарт, Р. Хатчесон, М. Кастельс указали на эволюцию под воздействием расширяющегося производства знаний социальной структуры (доминирование интеллектуальных профессий) и ценностных ориентаций (приоритет творчества, духовного потребления), а также демократизацию и рационализацию всей системы общественного управления. Дж. Майер, Г. Ицковиц развили мысль о том, что главнейшим институтом такого общества становятся университеты.

Поскольку концепция общества знания (далее мы будем использовать аббревиатуру КОЗ) является идеологическим порождением социокультурной системы Запада, способом его самоидентификации в современном мире, ее критика в западной научно-философской литературе (Ф. Уэбстер, М. Маклюэн, Н. Луман и др.) является большей частью умозрительной, не связанной с характеристиками отдельных стран и сводится, в основном, к выделению абстрактных «рисков» вроде искажения смысла знаний при их передаче, неспособности справиться с огромными объемами информации, невозможности учета случайных факторов, влияющих на процесс принятия решений. Тем не менее, западные авторы признают, что вся совокупность идей общества знания не представляет собой целостную концепцию.

Интерес к теме общества знания в нашей стране обусловлен более всего системным кризисом, который переживает российская цивилизация. Большинство авторов, являющихся сторонниками базовых положений концепции общества знания (И. Ю. Алексеева, B. Л. Иноземцев, В. Г. Юдин, В Н. Шевченко и др.), видят в обществе знания некий универсальный проект эволюции человечества и возрождения России, решения клубка глобальных проблем, прорыв к сверхмодерну. Тем самым российские философы и социологи признают, что по своей глубине и масштабу общество знания выступает проблемой цивилизационного порядка.

Наряду с апологией идей общества знания заметным становится и направление их трезвой критики, представители которого (Д. В. Ефременко, В. А. Лекторский, Г. В. Осипов, С. Г. Кара-Мурза и др.) исходят из того, что накопилось достаточно сигналов, позволяющих скорректировать этот проект, разработанный в обстановке технократических иллюзий 1970-х – 1990-х гг.

Первая группа замечаний в адрес концепции общества знания связана с ее недоработанностью и внутренней противоречивостью. Здесь речь может идти о нерешенности проблемы содержания исходного понятия: какое знание считать ценным, чем знание отличается от информации и т. д. Если пойти дальше исходного утверждения о сциентифицированном характере знания, то окажется, что критерием его ценности становится не просто научность, а экономическая эффективность, связь с действием, утилитарность (при том, что некоторые считают это признаками не знания, а информации).

Если «желтая» газета и научный журнал имеют одинаковую рыночную стоимость, то по этой логике получается – они одинаково «знаниеёмкие» и в равной степени двигают прогресс. В итоге даже сторонниками КОЗ признается, что не только научное знание играет важную роль. Своеобразие других видов знания, в том числе знаний, накопленных в процессе практической деятельности, результатов жизненных наблюдений, технических и «деловых» знаний, «не дотягивающих (и не обязанных «дотянуть») до статуса научных и теоретических – необходимо учитывать, чтобы понимать причины успеха инноваций в одних случаях и отрыва теории от практики в других» [1, с. 255]. Возникает и закономерный вопрос о месте и роли в будущем обществе мировоззренческого знания.

Недопустимость преувеличения объективности научного знания и переоценки его социальной релевантности уже общепризнана. Но даже если предположить, что общество будущего станет строиться исключительно на научном знании, все равно не удастся свести все разнообразие проявлений личности и культуры к знанию.

Не получила удовлетворительного решения проблема признаков будущего общества знания, определения того, считать ли его современным этапом «постиндустриального» и «информационного» общества или же качественно иным типом. Предлагаемые варианты черт не всегда стыкуются друг с другом, а многие из них, такие как замещение других форм знания наукой, использование информационных технологий в экономике, трансформация источников социальных конфликтов, размыты и, строго говоря, признаками определенного типа общества не являются. Скептиками подчеркивается преувеличенность доли наукоемких отраслей, субъективизм деления по секторам: какие предприятия относятся к «сектору знаний», а какие – нет. Выраженное отличие общества знаний от предыдущего, условно говоря, либерально-капиталистического общества в плане сущности экономического и политического строя не обнаруживается.

Как отмечает, к примеру, Н. Н. Шамардин, трудности категоризации «общества знания» во многом связаны с тем, что новые компьютерные технологии качественно не меняют сущности знания. Радикально меняются только возможности получения, хранения, переработки и трансляции знаний, что приводит к беспрецедентному увеличению количества информации и ускорению ее циркуляции. Именно поэтому представляется спорным, что так называемое общество знания существенно отличается от предыдущих типов общества [12, с. 188]. Сюда же можно отнести важный «экономический нюанс». Поскольку знания в принципе не приспособлены к тому, чтобы служить товаром, постольку сложно определить затраты на их производство, их стоимость как товара невозможно измерить общественно необходимым трудом, затраченным на их создание.

Вторая группа аргументов критики концепции общества знания вытекает из ее несоответствия реальным тенденциям социальной эволюции, усугубляемого игнорированием глобальных проблем, стоящих перед человечеством.

Здесь следует указать на усиление вместо предсказываемых автономизации и демократизации институтов политического контроля вследствие необходимости предотвращения системных угроз. Д. В. Ефременко полагает, что «если расширенное воспроизводство риска можно считать нормальным проявлением человеческой деятельности, то специфика ситуации, которую часто характеризуют как становление общества знания, состоит в скачке от аккумуляции к мультипликации риска» [4, с. 55] и переходе одних видов риска в другие, в том числе политические.

Однобокое видение прогресса (по принципу: чем больше знания, тем больше свободы и благополучия) породило у сторонников концепции общества знания непонимание того, что сама свобода в принципе невозможна без наличия в жизни некоторых зон неопределенности – пространства незнания. Вторжение науки в эти зоны чревато резким нарушением установившихся в социальном порядке равновесий. В результате место либеральной идеологии свободного обмена в современных обществах занимают программы возмещения убытков, ориентированные на социальные последствия не института рынка, но государственной деятельности. Система политики возвысилась над трудом, экономикой, техникой и самим обществом.

Рассуждения о росте прогресса и креативности явно противоречат реальным тенденциям культурной эволюции «усредненной» личности и общества. Здесь очевидно наблюдается усиление господства массовой культуры, упрощенной рациональности, массовая люмпенизация и деполитизация населения. Капитализм осознал возможности своего выживания, превратив лишних на производстве людей в тех, кто нужен потреблению (причем отнюдь не научных знаний), которое стало коллективной мечтой масс и способом их времяпрепровождения.

Особое внимание следует обратить на кризис системы образования, в первую очередь высшего. Постмодерн привел к принятию той точки зрения, что в современном мире не может быть единой образовательной идеологии, единого видения мира, ценностей. Знание стало специализированным, ставя перед каждым человеком дилемму: либо классический идеал образованности, включающий теоретико-мировоззренческий фундамент и глубокие знания в какой-либо профессиональной области, либо тот необходимый минимум, который обеспечит более-менее «успешный» социальный статус. В концепции общества знания само знание есть не обладание неким багажом, а способность «приводить нечто в движение». В этом контексте происходит смена «парадигмы целей» на «парадигму ролей», обеспечивающих включение человека в социокультурное пространство. Основной функцией университетов становится поставка обществу «игроков», «способных выполнять различные роли на постах, которые требуются институтам» [2, с. 8]. Человек стал субъектом лишь инструментальных действий, из личности он превращается в организм, выполняющий определенные функции.

Доступность больших объемов информации породила «парадокс информационной насыщенности». Вместо того чтобы интерпретировать информацию, сопоставлять ее с личным опытом и создавать новое знание, обучающиеся предпочитают брать готовое (допустим, в Интернете) и машинально трансформировать в ожидаемый от них результат. В итоге как раз и происходит подмена знания информацией. Исчезает навык критического анализа информации, способствующего формированию знания.

Многие составные части концепции общества знания явно не состыкуются с теми формами сознания, которые оперируют этическими ценностями. С. Г. Кара-Мурза отмечает, что общество знания не является обществом совести, в нем отдается приоритет эффективности, т. е. силе. Концепция общества знания фактически использует устаревший тезис о ценностной нейтральности науки и почти «не замечает» нравственных проблем, несмотря на очевидную невозможность «уловить» ценности научным методом. В ней игнорируется фундаментальное противоречие между научным знанием и этическими ценностями, то обстоятельство, что знание как таковое не всегда есть добро.

Добавим к этому, что в западной литературе, в которой концепт общества знания как «общества будущего» более разработан, он рассматривается в отрыве от понятия «духовное производство» как идеальной формы связи, отношений и определенного типа общения людей. Оно, собственно, и возникает из потребности, из настоятельной необходимости общения с другими людьми (что отмечали еще классики марксизма). Во-первых, духовное производство помимо традиционных видов духовной деятельности (наука, искусство и пр.), включает в себя виды услуг, связанные с воспроизводством, хранением, распространением и потреблением интеллектуальной продукции. Причем эти границы подвижны, постоянно расширяются по мере сближения духовного производства с другими сферами общественной жизни людей. Во-вторых, это совокупность межличностных отношений в процессе производства, обмена, распространения и потребления ими духовных ценностей, которые получают свою институциональную форму выражения, организуются в систему социальных учреждений и норм поведения в социуме (институциональный аспект деятельности). Таким образом, налицо грубейшая методологическая ошибка!

Термин «сетевое общество» был введен в обращение норвежским социальным психологом С. Бретэном, который, в свою очередь, опирался на понятия «сетевой город», «сетевая страна», применявшиеся социологами Торонтского университета. Распространение же словосочетание получило в 1990-е гг. благодаря книгам Я. ван Дейка и М. Кастельса.

Я. ван Дейк определяет «сетевое общество» как общество, в котором комбинация социальных сетей и медиасетей формирует и основной способ организации наиболее важных структур на всех уровнях (на личном уровне, коллективном и общественном). Он сравнивает этот тип общества с массовым типом общества, которое сформировано группами, организациями и сообществами, организованными в условиях физического соприсутствия.

Испанский социолог-постмарксист М. Кастельс рассматривает формирующуюся сегодня в глобальном масштабе социальную структуру как сетевое общество, важнейшей чертой которого выступает даже не доминирование информации или знания, а изменение направления их использования, в результате чего главную роль в жизни людей обретают глобальные, сетевые структуры, вытесняющие прежние формы личной и вещной зависимости. По мнению Кастельса, в современном мире сетевые принципы общественного устройства постепенно сменяют иерархические: если ранее сеть, сетевая организация была отображением лишь внутренней структуры общества, ее подсистем и объединений, зачастую невидимой, либо трудно распознаваемой, то в новейшем мироустройстве она играет ключевую роль и становится сознательно внедряемой внешней структурой общества, ее формой.

Адепты Кастельса (в том числе в нашей стране) характеризуют его работы («Информационная эпоха», «Галактика Интернет» и др.) как объяснение важных взаимосвязей между коммуникацией и отношениями власти и общества в новом технологическом контексте, вскрытие процессов трансформации общества в ходе деконструкции их институтов под давлением новых отношений власти и формирования новых институтов, позволяющих членам общества мирно сосуществовать друг с другом, несмотря на противоречивые интересы и ценностные ориентации. С пафосом заявляется, что концепция сетевого общества становится основополагающей концепцией, отображающей положение дел в современном мире, – практически все сферы жизни в той или иной степени принимают вид сетевой структуры [11].

В действительности здесь налицо явно идеологизированный подход, использующий для апологии некоего социального строя смысловую манипуляцию, а именно – подмену в рамках использования понятия «социальный институт» его определения как способа удовлетворения общественной потребности на словосочетание «способ коммуникации». Но способ коммуникации сам по себе еще не есть социальный институт (а всего лишь его элемент, хотя и важный), он даже не меняет радикально ни сущность социального института, ни его, выражаясь марксистским языком, классовые, формационные особенности. Сам М. Кастельс отмечает следующее: «Сети являются орудиями, подходящими для капиталистической экономики (курсив авт. статьи), основанной на обновлении, глобализации и децентрализованной концентрации; для труда рабочих и фирм, базирующихся на мобильности и адаптивности; для культуры с бесконечной деконструкцией и реконструкцией; для политики, направленной, к моментальной обработке ценностей и общественных настроений, и для социальной организации, нацеленной на подавление пространства и уничтожение времени» [6, с. 37].

Итак, подавление пространства и уничтожение времени, ни больше ни меньше! Даже если не анализировать подобные метафизические утопии и сосредоточиться только на социальной действительности, то приходится констатировать, что в современном мире мы не видим ни исчезновения силовых ведомств, ни ослабления корпораций, ни увеличения реальной демократии. Наоборот, процессы носят противоположный характер. Изменения происходят лишь для того, чтобы все осталось по-прежнему, а децентрализация остается симптомом разрушения, ослабления государственного суверенитета перед угрозой глобального сверхгосударства. Экономика, политика, культура становятся все более управляемыми «сверху» (или «сбоку», центрами силы извне), но никак не «снизу». Появившаяся благодаря развитию информационных технологий новая ветвь социальной структуры не отменяет прежней стратификации. А информационно-компьютерные сети сами по себе не производят материальный продукт.

Уже сам анализ апологетической оценки концепции сетевого общества выдает ее пустоту. Вот что, к примеру, пишет о причинах влиятельности сетевой теории в современной социологической мысли Е. И. Князева: «На наш взгляд, это обусловлено тем, что, во-первых, сетевая теория позволяет выходить за рамки традиционных объяснительных схем, представляя структуру взаимодействий и ее эмерджентные свойства в качестве основной детерминанты социального поведения. Во-вторых, она дает возможность изучать связи всех уровней, начиная от межличностных отношений до мировой системы, тем самым представляя социальную реальность в виде сетевого пространства и устанавливая аналитическую связь между повседневной деятельностью индивидов и разнородными социальными изменениями. И, в-третьих, отличительные особенности сетевой теории – реляционистская направленность и концептуальная емкость – способствуют не только лучшему пониманию глубинных факторов, влияющих на эффективность социальной, экономической, интеллектуальной деятельности социальных субъектов, но и наиболее точному определению места и функций социальных взаимодействий в общей архитектуре социальной системы» [8].

В представленной характеристике нет никакой конкретики, при использовании слов-призраков, претензии учения на универсальность, явном нарушении принципа финитизма. Что имеется в виду под «глубинными факторами», влияющих на эффективность социальных субъектов? Какие именно «эмерждентные свойства» открываются? Почему «реляционистская направленность», то есть, видимо, тенденция к пониманию власти как разновидности социального обмена (всего лишь одной из теорий власти и одного аспекта данного института) дает особые, ни с чем не сравнимые гносеологические преимущества? С каких пор «концептуальная емкость» стала признаком научности? В сущности же, влияние сетевого учения во многом определяется не тем, что оно «всесильно потому, что верно», а тем, что оно удобно субъектам глобального управления, поскольку оправдывает западноцентристскую глобализацию, также как брежневскому Политбюро было удобно учение о развитом социализме в условиях отсутствия ранее обещанного (В. И. Лениным, И. В. Сталиным, Н. С. Хрущевым) коммунизма.

Важнейшая ложь концепции сетевого общества состоит в том, что, как утверждается, сети децентрализуют исполнение и распределяют принятие решения, они не имеют центра и действуют на основе бинарной логики: включение/исключение. К примеру, та же Е. И. Князева утверждает: «Все, что входит в сеть, полезно и необходимо для ее существования, что не входит – не существует с точки зрения сети и может быть проигнорировано или элиминировано. Если узел сети перестает выполнять полезную функцию, он отторгается ею, и сеть заново реорганизуется. Некоторые узлы более важны, чем другие, но они все необходимы до тех пор, пока находятся в сети. Не существует системного доминирования узлов. Узлы усиливают свою важность посредством накопления большей информации и более эффективного ее использования. Значимость узлов проистекает не из их специфических черт, но из их способности к распределению информации. В этом смысле главные узлы – это не центральные узлы, а узлы переключения, следующие сетевой, а не командной логике» [7]. По приведенной цитате видно, что традиционный для постиндустриализма грубый технологический детерминизм, утверждение, что законы технического развития имеют имманентную логику и целиком и полностью определяют социальное развитие без воли человека, находит здесь свое полное, законченное выражение.

Таким образом, «общество знания» и «сетевое общество» не только не являются реально существующими формами социального устройства, но и не представляют собой социальных проектов, осуществление которых явилось бы итоговым результатом современных тенденций цивилизационного развития. В целом данные псевдонаучные (и псевдофилософские!) концепции выступают как современные модификации постиндустриалистского мифа, идеологические продукты, созданные в целях защиты западного социального уклада (как якобы демократического и горизонтально управляемого), сложившегося мирового разделения труда и геополитического расклада сил. Следует согласиться с теми отечественными авторами, кто полагает, что данные учения «претендуют лишь на то, чтобы легитимировать “неизменный”, “естественный” характер капиталистической эксплуатации человека и человечества и маскируют суть дела» [3, с. 110]. Причем сами их «гуру» представляют «информационное», «знаниевое», «сетевое» общество как развитое капиталистическое общество. П. Друкер говорит о доминировании информационного капитализма, М. Кастельс – об информациональном капитализме, информационализме и т. д. Информация и средства ее распространения удовлетворяют, в первую очередь, нужды капиталистической системы. Главное же подлинное призвание новейших модификаций постиндустриализма состоит в том, чтобы, переключив внимание интеллигенции с реальных проблем на мнимые успехи, открыть возможность для полного торжества модели либерального тоталитаризма, черты которого все явственней приобретает современный западный социум (в этом, на самом деле, и состоит его качественная специфика).

Список литературы

1. Алексеева И. Ю. Общество знаний и гуманитарные технологии // Философия науки. – Вып. № 16: Философия науки и техники: сборник / отв. ред. В. И. Аршинов, В. Г. Горохов. – М.: ИФ РАН, 2011. – С. 253–262.

2. Багдасарьян Н. Г. Ценность образования в модернизирующемся обществе // Педагогика. – 2008. – № 5. – C. 3–9.

3. Бондаренко Е. А. Интеллектуалы, интеллектуальный труд и культурный капитал в исторических системах духовного производства: диссертация на соискание учёной кандидата философских наук. – Белгород, 2014. – 166 с.

4. Ефременко Д. В. Концепция общества знания как теория социальных трансформаций: достижения и проблемы // Вопросы философии. – 2010. – № 1. – С. 49–61.

5. Кара-Мурза С. Г. Манипуляция сознанием. – М.: Алгоритм, 2000. – 685 с.

6. Кастельс М., Киселёва Э. Россия и сетевое общество // Россия в конце XX века: тезисы доклада международной конференции. – М., 1998. – С. 36–48.

7. Князева Е. И. Концепция сетевого общества М. Кастельса // Учебные материалы – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://pravmisl.ru/index.php?id=2622&option=com_content&task=view (дата обращения: 18.08.2016).

8. Князева Е. И. Сетевая теория в современной социологии // Электронная библиотека БГУ – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://elib.bsu.by/handle/123456789/11256 (дата обращения: 18.08.2016).

9. Наука и идеология // Центр научной политической мысли и идеологии (Центр Сулакшина). – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://rusrand.ru/tv/ideology/nauka-i-ideologija (дата обращения: 18.08.2016).

10. Осипов Г. В., Кара-Мурза С. Г. Общество знания: История модернизации на Западе и в СССР. – М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2013. – 368 с.

11. Саенко Л. А., Егоров М. В. Сетевое общество в контексте современных социальных трансформаций // Дискуссия. – 2014. – № 7(48). – С. 88–93.

12. Шамардин Н. Н. «Общество знаний»: философско-методологическая критика понятия // Научные ведомости Белгородского государственного университета. – Серия Философия. Социология. Право. – 2015. – № 14 (211). – Вып. 33. – С. 185–192.

13. Якунин В. И., Сулакшин С. С., Багдасарян В. Э., Кара-Мурза С. Г., Деева М. В., Сафонова Ю. А. Постиндустриализм. Опыт критического анализа. – М.: Научный эксперт, 2012. – 288 с.

References

1. Alekseeva I. Yu. (Arshinov V. I., Gorokhov V. G. Eds.) Knowledge Society and Humanitarian Technologies [Obschestvo znaniy i gumanitarnye tekhnologii] Filosofiya nauki. Vypusk № 16: Filosofiya nauki i tekhniki: sbornik (Philosophy of Science. Issue 16: Philosophy of Science and Technology. Collected Articles). Moscow, IF RAN, 2011, pp. 253–262.

2. Bagdasaryan N. G. The Value of Education in Modernizing society [Tsennost obrazovaniya v moderniziruyuschemsya obschestve]. Pedagogika (Pedagogy), 2008, № 5, pp. 3–9.

3. Bondarenko E. A. Intellectuals, Intellectual Labour, and Cultural Capital in Historical Systems of Intellectual Production. Dissertation for Ph. D. Degree in Philosophy [Intellektualy, intellektualnyy trud i kulturnyy kapital v istoricheskikh sistemakh dukhovnogo proizvodstva: dissertatsiya na soiskanie uchenoy kandidata filosofskikh nauk]. Belgorod, 2014, 166 p.

4. Efremenko D. V. A Concept of Knowledge Society as a Theory of Social Transformations: Achievements and Problems [Kontseptsiya obschestva znaniya kak teoriya sotsialnykh transformatsiy: dostizheniya i problemy]. Voprosy filosofii (Questions of Philosophy), 2010, № 1, pp. 49–61.

5. Kara-Murza S. G. Mind Manipulations [Manipulyatsiya soznaniem]. Moscow, Algoritm, 2000, 685 p.

6. Castells M., Kiseleva E. Russia and the Network Society [Rossiya i setevoe obschestvo]. Rossiya v kontse XX veka: tezisy doklada mezhdunarodnoy konferentsii (Russia at the End of the XX Century: International Conference). Moscow, 1998, pp. 36–48.

7. Knyazeva E. I. The Theory of the Network Society by M. Castells [Kontseptsiya setevogo obschestva M. Kastelsa]. Available at: http://pravmisl.ru/index.php?id=2622&option=com_content&task=view (accessed 18 August 2016).

8. Knyazeva E. I. Network Theory in Contemporary Sociology [Setevaya teoriya v sovremennoy sotsiologii]. Available at: http://elib.bsu.by/handle/123456789/11256 (accessed 18 August 2016).

9. Science and Ideology [Nauka i ideologiya]. Available at: http://rusrand.ru/tv/ideology/nauka-i-ideologija (accessed 18 August 2016).

10. Osipov G. V., Kara-Murza S. G. Knowledge Society: The History of Modernization in the West and in the USSR [Obschestvo znaniya: Istoriya modernizatsii na Zapade i v SSSR]. Moscow, Knizhnyy dom “LIBROKOM”, 2013, 368 p.

11. Saenko L. A., Egorov M. V. Network Society in the Context of Modern Social Transformations [Setevoe obschestvo v kontekste sovremennykh sotsialnykh transformatsiy]. Diskussiya (Discussion), 2014, № 7(48), pp. 88–93.

12. Shamardin N. N. “Knowledge Society”: Philosophical and Methodological Critique of Concepts [“Obschestvo znaniy”: filosofsko-metodologicheskaya kritika ponyatiya]. Nauchnye vedomosti Belgorodskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya Filosofiya. Sotsiologiya. Pravo (BelgorodStateUniversity Scientific Bulletin. – Philosophy. Sociology. Law), 2015, № 14 (211), Issue 33, pp. 185–192.

13. Yakunin V. I., Sulakshin S. S., Bagdasaryan V. E., Kara-Murza S. G., Deeva M. V., Safonova Yu. A. Post-industrialism. The Experience of Critical Analysis [Postindustrializm. Opyt kriticheskogo analiza]. Moscow, Nauchnyy ekspert, 2012, 288 p.

Ссылка на статью:
Тяпин И. Н. Концепции «общества знания» и «сетевого общества»: наука или идеология? // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2016. – № 3. – С. 37–51. URL: http://fikio.ru/?p=2194.