Религия как технологическое расширение первобытного человека

УДК 130.2

Нагорнов Евгений Александрович – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Нижегородская государственная медицинская академия», кафедра социально-гуманитарных наук, кандидат культурологии, старший преподаватель, Нижний Новгород, Россия.

E-mail: evnagor@mail.ru

603028, Россия, Нижний Новгород, ул. Тихорецкая, д. 5-а, кв. 43,

тел.: +7 (8312) 279-38-78.

Авторское резюме

Состояние вопроса: В научной литературе культурологические аспекты взаимосвязи религии и технологии в универсуме культуры изучены мало, хотя работ, исследующих их по отдельности, вне всякой компаративистики, к настоящему моменту опубликовано значительное количество.

Результаты: В современной теории культуры исследуется культурологическое взаимоотношение религии и технологии, дается сравнительный анализ культурных установок религиозного и технологического субъектов, анализ самой картины мира в культурных мирах религии и технологии, религия рассматривается, в частности, в технологическом срезе. Анализ этого круга проблем позволяет утверждать: религия и технология взаимосвязаны в процессе культурной жизнедеятельности человека и диалектически взаимодействуют между собой в универсуме культуры. Преобразовательский, активистский элемент религиозной культуры, направленный на творение «нового мира» и проясняемый через идею изобретения, через трудовую активность исторического субъекта имеет место как в первобытной, так и в современной культуре. Мистические операции Л. Леви-Брюля и технологические расширения М. Маклюэна являются примером технологического мироотношения.

Область применения результатов: Учет различных аспектов взаимодействия религии и технологии в культуре расширяет возможности исследований в области антропологии, этнологии, культурологи, теории культуры.

Выводы: Есть много общего в динамике диалектического взаимоотношения религии и технологии в рамках первобытной и электронной культуры, в их отношении к миропониманию человека, к культурной практике исторического субъекта. Генезис религиозных представлений в контексте технологического изобретательского процесса будет логично рассматривать через призму исследований Л. Леви-Брюля и М. Маклюэна. Можно утверждать, что на современном этапе развития технология способна выполнять и свойственные религии функции объединения человечества, создавая пространство «глобальной деревни».

Ключевые слова: религия; технология; магия; миф; партиципация; электронная эра; активизм; первобытная культура; радио; телевидение.

Religion as a Technological Extension of Primitive Man

Nagornov Evgeny Alexandrovich – Nizhny Novgorod State Medical Academy, Department of Social and Human Sciences, Ph. D. (Cultural studies), Assistant Professor, Nizhny Novgorod, Russia.

E-mail: evnagor@mail.ru

5-a, Tikhoretskaya st., apt. 43, Nizhny Novgorod, 603028, Russia,

tel: +7 (8312) 279-38-78.

Abstract

Background: In academic literature, the cultural study aspects of the relationship between religion and technology in the universe of culture have not been studied thoroughly. Nevertheless, there are many papers which investigate these issues separately, without any comparative analysis.

Results: The modern theory of culture studies the cultural relationship of religion and technology. A comparative analysis of the cultural attitudes of religious and technological subjects is made. The world outlook in the cultural framework of religion and technology is examined. Religion is considered, in particular, in connection with technology. The analysis of this range of problems makes it possible to say that religion and technology are interrelated in human cultural life, and they interact dialectically in the universe of culture. The transformative, active element of religious culture aimed at creating a “new world” and explained with the help of the idea of invention, the labor activity of the historical subject exists both in primitive and modern culture. The mystical operations of L. Levy-Bruhl and M. McLuhan’s technological extensions are an example of a technological world relation.

Research implication: The consideration of various aspects of the religion and technology interaction in culture extends the possibilities of research in the field of anthropology, ethnology, cultural studies, and culture theory.

Conclusion: There is much in common in the dynamics of the dialectical relationship between religion and technology in the framework of primitive and electronic culture, in their relation to the human world outlook, to the cultural practice of the historical subject. The genesis of religious notions in the context of the technological inventive process should be logically considered on the basis of the studies of L. Levy-Bruhl and M. McLuhan. At the present stage of development, technology is capable of performing quite religious functions of uniting humankind, creating the space of the “global village”.

Keywords: religion; technology; magic; myth; participation; electronic era; activism; primitive culture; radio; television.

В статье развиваются основные идеи нашего диссертационного исследования о взаимоотношении религии и технологии в культуре как технологических типов мироотношения. Целью является прояснение религиозных представлений в контексте технологического изобретательства через взаимосвязь религии и технологии в культурной жизнедеятельности первобытного человека. Кроме этого исследуется онтологическая близость мировоззрения первобытного человека, опирающегося на магию, мировоззрению современного человека информационной эпохи, опирающегося на электронные технологии.

Маркс отмечал: «Технология вскрывает активное отношение человека к природе, непосредственный процесс производства его жизни, а вместе с тем и его общественных условий жизни и проистекающих из них духовных представлений» [6, с. 383]. Отсюда цель исследователя – «из данных отношений реальной жизни вывести соответствующие им религиозные формы» [6, с. 383]. Здесь следует искать причины, вызвавшие к жизни веру в потусторонний мир, в сверхчувственные существа, во вмешательство духов, в магическую силу определенных действий.

Религия проистекает из самой преображающей деятельности человека, из его жизненных потребностей.

Каким образом вполне реальное деятельностное и изобретательное начало превращается в «сверхъестественное», а потом как это «сверхъестественное» начало, уже на современном витке развития, снова возвращается в технологию? Какова основа «коллективных представлений» первобытного человека? И как выделить из первобытной религиозной мистики, где «всякая действительность мистична, как мистично всякое действие и всякое восприятие» [1, с. 10], реальную технологическую основу?

С этой целью следует обратиться к мифу, к структурам первобытного мышления, к механизму архаичных партиципаций. В них мы можем увидеть, как уже существующие виды человеческой деятельности и изобретательства начинают «освящаться», приобретают соответствующее символическое выражение и артикулируются в особое священное пространство. Через пространство мифа раскрывается и онтологическая близость первобытного и современного человека электронной эпохи. Это и получает обоснование в философии М. Маклюэна.

Ключевыми понятиями для сближения религии и технологии внутри мифа для нас будут понятия силы, действия, мистических операций, информационного поля и «технологического расширения» М. Маклюэна.

1. Технологическое основание первобытной религии

Согласно взглядам Х. Ортеги-и-Гассета, верования – это «не более чем придуманные человеком интерпретации того, что в процессе своей жизни он обнаруживает в себе самом и вокруг себя», «образы бытия», «способы поведения», имеющие объективное выражение в социальном бытии. Религия является у Ортеги внутренним воображаемым «миром» потому, что она «имеет образ и содержит в себе некий порядок, некий план», позволяя субъекту уходить от хаоса первичной реальности. Как говорит Ортега: «…мир – это прежде всего орудие, изготовленное человеком, а процесс изготовления и есть сама человеческая жизнь, бытие. Человек рожден создавать миры» [7, с. 255]. И продолжает: «Событие не принадлежит истории, если его нельзя возвести к извечному истоку, где берет начало и становится реальностью все, что образует жизнь человека» [7, с. 282]. Т. е. социально значимое событие должно получить дополнительную легитимацию и «сакрализацию» «священного пространства», что и демонстрирует история человечества на всем её протяжении. Событие должно стать органической частью некоего «организованного мира», установить некую «территоризацию», замкнуть на себе «синтагматические цепочки» (Леви-Стросс), войти в соответствующую систему кодирования.

М. Элиаде также утверждает: «Желание религиозного человека жить в священном равноценно его стремлению очутиться в объективной реальности, не дать парализовать себя бесконечной относительностью чисто субъективных опытов, жить в реальности, в действительном, а не иллюзорном мире» [10, с. 27].

В первобытной культуре значимо только то, что получает санкцию из рук богов, создавших человека и важные для него технологии, а заодно и впервые открывших ритуалы почитания. Отсюда – важность погружения в «первичную ситуацию», в «золотое» время, в котором еще «присутствовали боги и мифические Предки, когда они занимались сотворением Мира или его устройством, либо когда они открывали человеку основы цивилизации». «Человек желает обнаружить активное присутствие богов, он стремится также жить в свежем, чистом и “сильном” Мире, в таком, каким он вышел из рук Создателя» [10, с. 61].

Станислав Лем также отмечает: «Каждая религия – это застывшая кодификация определенных, как бы интенциональных актов, которые дали начало миру и подготовили его к появлению человека» [2, с. 215].

С точки зрения В. К. Никольского, «во всякой вещи первобытное сознание интересуется не объективными признаками и свойствами, а мистической силой, проводником которой является данная вещь, так как эта мистическая сила является не исключительным свойством данной вещи, а чем-то общим для целого ряда вещей… – первобытное сознание в сочетании, ассоциировании представлений считается не с реальными свойствами вещей, а с мистическими силами, которые в них, якобы заключены, которые действуют в них в качестве причин» [1, с. 11]. Леви-Брюль отмечает: «Наиболее важными для них свойствами этих существ и предметов являются таинственные силы последних, их мистические способности» [1, с. 79]. Этот закон Леви-Брюль называет законом партиципации (сопричастия). По мнению антрополога, «пра-логическое мышление не объективирует, таким образом, природу. Оно, скорее, воспринимает ее в конкретном переживании, чувствуя свою сопричастность с ней, ощущая повсюду партиципации; эти комплексы сопричастности оно выражает в социальных формах» [1, с. 142]. Технологическое орудие само по себе не является ценным для коллективных представлений первобытного сознания, но оно становится крайне важным, будучи сопричастным таинственной сверхъестественной силе. Только так орудие приобретает необходимое активистское начало, могущее изменять реальность. Только так оно погружается в особое сакральное пространство силы действия.

То есть, чтобы действовать, технология должна покрыться пленкой сверхъестественного начала, артикулироваться в нем. Леви-Брюль отмечает: «Эти средства и приемы должны, на взгляд первобытного человека, обладать магической силой, быть облечены, так сказать, в результате особых операций мистической мощью, совершенно так же, как в восприятии первобытного человека объективные элементы включены в мистический комплекс» [1, с. 214]. С точки зрения первобытного мышления, «без совершения магических операций самый опытный охотник и рыболов не встретит ни дичи, ни рыбы. Они ускользнут из его сетей, с его крючков, его лук или ружье дадут осечку, добыча, даже настигнутая метательным снарядом, останется невредимой, наконец, уже будучи раненой, она затеряется так, что охотник ее не найдет» [1, с. 214]. Мистические операции выступают некоей сверхъестественной технологией для дикаря: «Без этих операций не стоит даже и приниматься за дело» [1, с. 214].

Данные операции сопровождаются формированием партиципаций. Оружие и охотничье снаряжение в ходе партиципаций должны «подвергнуться магическим операциям, которые наделяют их особой силой» [2, с. 218]. Во всех первобытных обществах есть особая социальная роль – «проводника магической связи», особого человека (шамана, знахаря, колдуна), «восстанавливающего нормальные отношения между общественной группой охотника и группой убитого зверя» [1, с. 222]. Именно он формирует через партиципацию «магическую силу успеха» для племени в его предприятиях. Без него, без его заклинаний и магических обрядов технология не будет работать. Так естественное «отзеркаливается» в сверхъестественном, в этом идеальном отражении материальных процессов. Религиозные церемонии и сам естественный процесс у дикаря не различается: «Пра-логическое мышление характеризуется тем, что (а это и делает столь затруднительным его воспроизведение для нас) для него совершенно не существует подобного различения: операции того и другого рода образуют единый, не поддающийся разложению образ действия. С одной стороны, все действия, даже наиболее положительные, имеют мистический характер. Лук, ружье, сеть, конь охотника и воина – все это сопричастно таинственным силам, приводимым в действие церемониями» [1, с. 228]. То есть формируется некое особое пространство, своего рода электрическое поле, фон, благодаря которому технологии приводят к успеху. Малейшее нарушение разрушает фон, а, следовательно, разрушает все партиципации и обрекает племя на гибель. Причем фон магических операций для первобытного мышления представляется гораздо более важным, чем даже непосредственный естественный технологический процесс. И вот почему: «Для первобытных людей слова, особенно те, которые выражают коллективные представления, воспроизведенные в мифах, – мистические реальности, из которых каждая определяет некое силовое поле» [1, с. 403].

Здесь нет визуальных, линейных представлений, присущих цивилизованному письменному человеку в его прогнозах и взглядах на природу. Как пишет Леви-Брюль: «Поведение в нашем обществе основано всегда на представлении о порядке и системе явлений, подчиненных законам и свободных от всякого произвольного вмешательства» [1, с. 229]. А первобытный человек имеет перед собой совершенно другую реальность, реальность не прогнозируемой статики, но внезапного действия, не упорядоченности, но хаоса: «Реальность, которой окружена социальная группа, ощущается ею как мистическая: все в этой реальности сводится не к законам, а к мистическим связям и сопричастностям» [1, с. 229]. И к этому он себя и готовит. Отчасти это напоминает современную реальность информационной эры, где субъект утопает в волнах информации и молниеносных событий. Леви-Брюль отмечает: «Сила, влияние, более могущественный дух, побеждающий это влияние, – вот кто устанавливает или разрывает связи, партиципации, от которых зависит жизнь и смерть» [1, с. 255]. От которых зависит и работа технологии: «Для данного мышления не существует случайных отношений» [1, с. 263]. Леви-Брюль утверждает: «Так как таинственные силы всегда ощущаются как присутствующие везде и всюду, то чем более случайным кажется для нас событие, тем более знаменательно оно в глазах первобытного человека» [1, с. 336]. По мнению ученого, «предассоциации, которые имеют не меньше силы, чем наша потребность связывать всякое явление с его причинами, устанавливают для первобытного мышления, не оставляя места для колебаний, непосредственный переход от данного чувственного восприятия к данной невидимой силе» [1, с. 348]. Только технология, сопричастная невидимой силе, способна изменять окружающий мир и выстоять под давлением природного хаоса.

Леви-Брюль приводит высказывание мисс А. Флетчер, изучавшей быт североамериканских индейцев: «Они рассматривали все одушевленные или неодушевленные формы, все явления как проникнутые общей жизнью, непрерывной и похожей на волевую силу, которую они сознавали в себе самих. Таинственную силу, наличную во всех вещах, они назвали вакачда, этим путем все вещи оказывались связанными с человеком и между собой» [1, с. 144]. Все жизненно важные общественные практики: сбор урожая, собирательство, рыбная ловля, охота – являются актом, «религиозным по своей сущности»: «Благополучие гуичолов зависит от числа оленей, убитых в этот момент, точно так же, как зависит оно от количества собранного гикули; охота сопровождается теми же церемониальными обрядами, ей сопутствуют те же коллективные эмоции, с которыми связан сбор священного растения» [1, с. 136]. Леви-Брюль отмечает: «Член первобытного общества живет и действует среди существ и предметов, которые все, кроме свойств, которые за ними признаем и мы, обладают еще и мистическими способностями: к их чувственной реальности примешивается еще и некая иная» [1, с. 81]. Складывается ситуация, когда «весь мир он мыслит под знаком духов, все происходит вследствие воздействия одного духа на другого» [1, с. 82]. Мисс Кингсли, изучавшая народы африканского континента, отмечает: «Во всех поступках своей повседневной жизни африканский негр показывает, что он живет среди целого мира могущественных духов… Перед тем как отправиться на охоту или войну, он натирает свое оружие магическим веществом, для того чтобы укрепить заключенных в оружии духов» [1, с. 82]. Другими словами, технология становится эффективной, только если ей удается «подключиться» (партиципироваться) к процессу «циркуляции между этими существами и предметами крайне важной для племени мистической силы» [1, с. 140].

Религиозная технология сверхъестественного в данной культуре позволяет «осмыслить» то или иное действие, «расколдовать» его, а значит и управлять им. Она становится необходимой для человека везде, где реальная технология «не справляется». Это, согласно советскому историку Ю. П. Францеву, характерно уже для самых ранних этапов человеческого развития: «Они (первобытные люди – Е. Н.) в бессильном вожделении наделяют сами предметы или явления природы сверхъестественными свойствами, надеясь, что эти предметы удовлетворят их желания. Например, какой-нибудь камень принесет удачу на охоте или обильный улов рыбы и т. д.» [9, с. 73].

Таким образом, корни религии – в реальных практических нуждах исторического субъекта, она возникла как технология сверхъестественного, как «технологическое расширение» первобытного человека. Согласно Леви-Брюлю, «мифы, погребальные обряды, аграрные обычаи, симпатическая магия не кажутся порожденными потребностью в рациональном объяснении: они являются ответом на потребности, на коллективные чувства, гораздо более властные, могущественные и глубокие в первобытных обществах, чем указанная выше потребность рационального объяснения» [1, с. 48].

Вовсе не любознательность, не жажда рационального объяснения двигала первобытным человеком, но страх перед необъяснимым, технологический контроль над миром, потребность в его преобразовании и подчинении. Это и делает магию сверхъестественной технологией древности. Контроль над пространством и решение практических жизненных задач являются, на наш взгляд, источником коллективных представлений древности. Говоря о сознании первобытного человека, Леви-Брюль утверждает: «Совокупность коллективных представлений, которыми он одержим и которые вызывают в нем аффекты такой силы, что мы ее и представить не можем, малосовместима с бескорыстным созерцанием объектов, какое предполагается чисто интеллектуальным желанием знать их причину» [1, с. 48]. То есть вера первобытного человека изначально технологична, направлена на преобразование окружающего мира и управление им. Любой технологический акт – это одновременно и акт религиозный. Технология для дикаря не существует без «мистического элемента».

Леви-Брюль пишет: «Мышление первобытных людей неизбежно истолковывает совершенно по-другому, нежели мы, то, что мы называем природой и опытом. Оно всюду видит самые разнообразные формы передачи свойств путем переноса, соприкосновения, трансляции на расстояние, путем заражения, осквернения, овладения» [1, с. 113]. Вот почему технологическое орудие ценно не само по себе, но в качестве «проводника сопричастности». Это позволяет нам сказать, что уже первобытный человек обладал реляционной картиной мира, где действие приравнивалось к реальности: «Если эти обычаи обязательны и почитаемы, следовательно, коллективные представления, которые с ними связаны, носят императивный, повелительный характер и оказываются не чисто интеллектуальными фактами, а чем-то совершенно иным» [1, с. 57]. То есть являются формами активистского технологического мироотношения, где религия дополняет технику, и наоборот. Коллективные представления предполагают, что «первобытный человек в данный момент не только имеет образ объекта и считает его реальным, но и надеется на что-нибудь или боится чего-нибудь, что связано с каким-нибудь действием, исходящим от него или воздействующим на него» [1, с. 57]. Согласно Леви-Брюлю, «действие это становится то влиянием, то силой, то таинственной мощью, в зависимости от объекта и обстановки, но само действие неизменно признается реальностью и составляет один из элементов представления о предмете» [1, с. 57].

В итоге мистическая вера в силы, влияния и действия имеет в первобытном мышлении, по-нашему мнению, технологическое прочтение. Так же, как и вера в мистические свойства предметов, связанные с их формой. Леви-Брюль утверждает: «Первобытному человеку вовсе нет нужды искать объяснения, ибо оно уже содержится в мистических элементах его коллективных представлений» [1, с. 64]. Первобытная религия позволяет тут же немедленно объяснить произошедшее событие, исходя из него же самого. Явление a priori предполагает в себе все свое содержание, и может быть незамедлительно прочитано первобытным человеком. Явление – это послание.

Леви-Брюль, рассуждая о восприятии явлений первобытными людьми, отмечает: «Наиболее важными для них свойствами этих существ и предметов являются таинственные силы последних, их мистические способности» [1, с. 79]. То есть опять главным в их мистике оказывается силовой технологический аспект восприятия, главной целью которого является в свою очередь подчинение пространства и явлений. По мысли Леви-Брюля, «когда лекарь применяет какое-нибудь лекарство, то это дух снадобья воздействует на духа болезни» [1, с. 82]. Технология дополняется религией: «Собственно физическое действие не мыслится без мистического» [1, с. 82]. Это позволяет рассматривать технологию и религию как «фазы человеческой эволюции» (Ж. Симондон), говорить об их «магическом единстве». Согласно Ж. Симондону, «техничность появляется как один из двух аспектов решения проблемы связи человека с миром; другим одновременным и соотносящимся аспектом является возникновение определенных религий» [8, с. 97].

Таким образом, можно сказать, что религиозная мистика первобытного человека является, говоря языком М. Маклюэна, его «технологическим расширением», его информационным полем. Точно так же как телеграф, телевидение или радио являются расширениями человека современного.

2. Близость первобытного человека и человека электронной эпохи

С точки зрения М. Маклюэна, «электронный век неизбежно ведет нас обратно в мир мифических видений» [3, с. 215]. Начинается «история электрической обратной трайбализации Запада…, который осознал, что все социальные перемены суть последствия внедрения новых технологий (этих самоампутаций нашего бытия) и их проникновения в нашу чувственную, сенсорную жизнь» [3, с. 342]. Начинается «новый век племенной вовлеченности». Согласно М. Маклюэну, «цивилизация – продукт фонетической грамотности, и когда она начинает растворяться в электронной революции, мы снова открываем для себя родовую и комплексную осведомленность, которая проявляется в полном сдвиге нашей чувственной жизни» [3, с. 28]. Современный субъект вновь оказывается в племенном хоре архаичных волеизъявлений. Вот почему «все отсталые страны в глобальной деревне столь же включены в электрическую среду, как и американский негр или тинэйджеры западного мира» [3, с. 91]. Интегральный и органический характер электрической технологии разворачивает европейскую цивилизацию в сторону первобытного общества с его идеей «племенного единства и силы»: «Радиофаза электроники пробудила племенные энергии европейских народов» [3, с. 148]. Это приводит к восстановлению прежней первобытной модели жизни как действия и погони за силой.

М. Маклюэн ссылается на Х. Ортегу-и-Гассета, заявившего, что «важнейшее свойство человеческой жизни состоит в том, что нельзя существовать, не делая чего-либо». Ортега утверждает: «Жизнь уже дана нам – мы лишь внезапно обнаруживаем себя в ней, – но дана не “готовой”: мы должны “сделать ее”. Итак, жизнь – это действие» [3, с. 201]. Именно в электронную эпоху человек всячески стремится стать из отдельного индивида «участником общественных процессов», участником общественных энергий. Как некогда первобытный человек стремился стать органической частью коллективных представлений и партиципаций своего племени: «Современная электронная связь строит мир по образцу “глобальной деревни”» [3, с. 64]. М. Маклюэн отмечает, что в наши дни «мы сосредоточены на “выдумке вечности” и раскидываем свою нервную систему по всему земному шару» [3, с. 204]. В итоге современная наука занимает место первобытной мифологии, СМИ – место племенных собраний, а гонка вооружений – место племенных войн: «Для дописьменных обществ цельное видение и миф – именно то, что мы называем великой научной истиной; самый масштаб новой среды как макроскопического увеличения наших собственных самоампутаций может сегодня положить начало новой науке о человеке и технологиях» [3, с. 216]. Положить начало новому электронному мифу. По Маклюэну, «сегодня “одновременное поле” электрических информационных структур скорее воспроизводит или возрождает условия и потребность в диалоге и соучастии, нежели стремится к специализации или частной инициативе на всех уровнях социального опыта» [3, с. 221].

По мнению М. Маклюэна, «подпороговые глубины радио заряжены резонирующими отзвуками племенных горнов и древних барабанов» [5, с. 342]. «Это заложено в самой природе данного средства, обладающего способностью превращать душу и общество в единую эхокамеру» [5, с. 342]. Радио вернуло к жизни «древний опыт родовых паутин глубокого племенного вовлечения» [5, с. 344]. М. Маклюэн утверждает: «Для племенных народов, все социальное существование которых есть расширение семейной жизни, радио будет оставаться агрессивным опытом» [5, с. 342]. «Для них радио является в высшей степени взрывным» [5, с. 342]. Достаточно вспомнить роль радио в борьбе за независимость африканских колоний. Племенное прошлое и архаика синкретизма парадоксальным образом воскресают в ХХ веке: «Оно (радио – Е. Н.) определенно сжимает мир до размеров деревни и создает ненасытную деревенскую тягу к сплетням, слухам и личной злобе» [5, с. 349]. В результате радио как «воскреситель архаизма и древних воспоминаний» возвращает нас к коллективным представлениям первобытного человека.

Все это приводит к тому, что в настоящее время снова возможен интерес к первобытному искусству, которое, по мнению М. Маклюэна, сейчас активно возрождается «в результате интериоризации унифицированного поля электрической одновременности эрой электроники» [5, с. 111]. Как считает философ, «необходимо осознать тесную взаимосвязь, существующую между миром и искусством пещерного человека и интенсивной органической взаимозависимостью людей, живущих в эпоху электричества» [5, с. 113]. М. Маклюэн утверждает: «Вновь проснувшаяся в нас страсть к контурам и очертаниям неотделима от навязанной нам технологией электромагнитных волн тенденции признания органическими четкой взаимозависимости, функций и всех форм. Иными словами, восстановление в искусстве и архитектуре первобытных (примитивных) органических ценностей является последствием технологического влияния современности» [5, с. 116]. Поскольку, по мнению мыслителя, «телеграф, радио и телевидение не склонны демонстрировать гомогенность, свойственную печатной культуре, располагая нас к осознанию непечатных культур» [5, с. 258].

М. Маклюэн цитирует Э. Монтегю: «Неграмотный человек охватывает мышлением весь мир. Возможно, мифология и религия тесно связаны между собой, однако, если первая вырастает из повседневной жизни человека, то вторая – из его интереса к сверхъестественному… Таким образом, неотъемлемой частью бытия неграмотного человека является принуждение окружающей реальности к подчинению его воле посредством манипулирования этой реальностью заранее определенным и установленным образом» [6, с. 130]. Э. Монтегю заключает: «Неграмотные народы – гораздо больше, чем те, кто владеет письмом – отождествляют себя с миром, в котором живут… Для человека неграмотного реальностью является все то, что происходит вокруг него. Если обряды, проводимые с целью увеличения поголовья скота или повышения урожая, приводят к желаемому, они не только связываются с полученным результатом, но и становятся его частью; ибо, полагает неграмотный человек, без их проведения вряд ли стоит рассчитывать на нечто подобное» [6, с. 130]. То же самое происходит и с человеком электронной эры. Только для принуждения окружающей реальности к подчинению его воле современный человек вместо обрядов использует электронные технологии, ставшие уже неотъемлемой частью современной мифологии. Ведь согласно маклюэновской концепции, «все технологии суть расширения наших физических и нервных систем, нацеленные на увеличение энергии и повышение скорости» [5, с. 101].

По мнению М. Маклюэна, «действуя как орган самого космоса, племенной человек воспринимал функции своего тела как способы участия в божественных энергиях» [5, с. 140]. То есть воспринимал вполне активистским образом. Вот почему в своей религии и технологии он стремится к «ритуальному расширению своего тела». Важнейшие культурные изменения происходят «с расширением тела в новые социальные технологии и изобретения»: «Новое расширение устанавливает новое равновесие между всеми чувствами и способностями, ведущее, как мы говорим, к “новому мировоззрению”, то есть к новым установкам и предпочтениям в самых разных сферах» [5, с. 142]. Это было характерно для древнего первобытного образа жизни, когда в него внедрялся новый технологический образец. Но это характерно и для современной электронной эры: «Так и в нашей сложной жизни интенсификация какого-то единичного фактора естественным образом ведет к установлению нового равновесия между нашими технологически расширенными способностями, создавая в итоге новый взгляд на вещи и новое “мировоззрение” с новыми мотивациями и изобретениями» [5, с. 143]. Согласно М. Маклюэну, «трансформации технологии имеют характер органической эволюции, поскольку все технологии – расширения нашего физического бытия» [5, с. 207]. Современный человек подобно первобытному дикарю ради достижения дальнейшего развития должен использовать все свои способности, а не только визуальную линейность галактики Гуттенберга. Мыслитель утверждает: «Наша реакция на возрастающую мощь и скорость наших расширенных тел рождает новые их расширения. Каждая технология создает в сотворивших ее людях новые стрессы и потребности. Новая потребность и новая технологическая реакция рождаются из тех объятий, в которые заключает нас уже существующая технология; и этот процесс не прекращается» [5, с. 207]. Идея мифологического вечного возвращения вновь оказалась востребованной.

По М. Маклюэну, благодаря развитию электрических средств коммуникации мир сегодня является «единым целым»: «Сегодня мы живем в Эпоху Информации и Коммуникации, поскольку электрические средства коммуникации мгновенно и непрерывно создают тотальное поле взаимодействующих событий, в котором участвуют все люди» [5, с. 282]. Философ утверждает: «Электричество, как и мозг, дает средство вхождения в контакт со всеми гранями бытия сразу» [5, с. 283]. Так появление телеграфа сформировало «мгновенность “всего-сразу” и тотальное вовлечение, присущие телеграфной форме» [5, с. 289]. Телефон, радио и телевидение еще более усилили данный процесс, как «участные» формы технологии: «Телевидение не может работать в качестве фона. Оно вас захватывает. Вы должны быть вместе с ним» [5, с. 356]. Все это приводит к размыванию «великой визуальной структуры абстрактного Индивидуального человека» Запада и появлению нового коллективного электрического человека наших дней, чье мировоззрение напоминает все больше «коллективные представления» древних, их племенную вовлеченность. Отсюда происхождение многочисленных современных мифов о человечестве как едином глобальном организме: «Ибо миф представляет собой форму одновременного восприятия сложного переплетения причин и следствий» [5, с. 402]. Как и первобытный человек прошлых культур, современные люди хотят жить здесь и сейчас, действовать здесь и сейчас: «Именно тотальное вовлечение во всепоглощающую сейчасность появляется в жизни молодежи благодаря мозаичному образу телевидения» [5, с. 385].

По мнению М. Маклюэна, «дитя телевидения ждет вовлечения и не желает специалистского рабочего места в будущем. Он жаждет роли и глубокой привязанности к своему обществу» [5, с. 386]. Как отмечает Маклюэн, «главная особенность электрической эпохи состоит в том, что она создает глобальную сеть, во многом похожую по своему характеру на нашу центральную нервную систему. Наша центральная нервная система не просто представляет собой электрическую сеть, но и конституирует единое поле опыта» [5, с. 130]. По сути, электричество заменяет роль древних партиципаций, также формировавших единство первобытного мировоззрения и позволяющих взглянуть на мир как единое целое. Автоматизация привела к тому, что «теперь нам нужно лишь назвать и спроектировать процесс или продукт, чтобы они осуществились» [5, с. 404]. Это позволяет сблизить автоматизацию с первобытными ритуалами и мистическими операциями, которые также по-своему «проектировали» процесс, дабы он осуществился. Естественные электромагнитные волны заменяют собою сверхъестественные волны мистических партиципаций, некогда скреплявших архаичные племенные союзы. Ойкумена становится электрической, но принцип связи остается прежним. По словам М. Маклюэна, «люди вдруг превратились в кочевых собирателей знания, кочевых, как никогда раньше, информированных, как никогда раньше, – и вместе с тем, как никогда раньше, вовлеченных в социальный процесс» [10, с. 412].

Заключение

В результате проведенного исследования можно сказать следующее.

1) Религия в ее ранней магической форме действительно является своеобразным «технологическим расширением первобытного человека». Особенно это проявляется в понятиях «мистического элемента», партиципации и невидимой силы, характерных для первобытного мышления.

2) В ходе сравнительного анализа структур первобытного мышления и современного сознания человека электронной эры (в контексте философии М. Маклюэна) действительно подтвердилась их близость. Визуальная линейность печатного человека все более отходит на второй план в эпоху электронного века. А современный мир все более напоминает «глобальную деревню». Для прогресса же требуется не только выделение визуальности, но, прежде всего, первобытной вовлеченности всех чувств.

Таким образом, можно рассматривать религию и технологию как активистские типы мироотношения, вступающие в сложные диалектические взаимоотношения в рамках культуры.

Список литературы

1. Леви-Брюль Л. Первобытное мышление. – М.: Академический проект, 2015. – 430 с.

2. Лем Ст. Фантастика и футурология. В 2-х тт. Т. 1. – М.: АСТ: Хранитель, 2005. – 380 с.

3. Маклюэн М., Фиоре К. Война и мир в глобальной деревне. – М.: АСТ: Астрель, 2012. – 219 с.

4. Маклюэн М. Галактика Гуттенберга. Становление человека печатающего. – М.: Академический проект, 2015. – 443 с.

5. Маклюэн М. Понимание медиа: внешние расширения человека. – М.: Кучково поле, 2014. – 464 с.

6. Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. 1. Кн. 1. Процесс производства капитала. – М.: Политиздат, 1978. – 598 с.

7. Ортега-и-Гассет Х. Вокруг Галилея (схема кризисов) // Избранные труды. – М.: Издательство «Весь Мир», 1997. – С. 233–403.

8. Симондон Ж. Суть техничности // Синий диван. Философско-теоретический журнал / под ред. Е. Петровской. – Вып. 18. – М.: Три квадрата, 2013.

9. Францев Ю. П. Материалисты прошлого о происхождении религии // Ежегодник музея истории религии и атеизма. Т. 1. М.–Л.: АН СССР, 1957. – 524 c.

10. Элиаде М. Священное и мирское. – М.: МГУ, 1994. – 144 с.

References

1. Levy-Bruhl L. Primitive Thinking [Pervobytnoe myshlenie]. Moscow, Akademicheskiy Proekt, 2015, 430 p.

2. Lem St. Science Fiction and Futurology. In 2 vol. Vol. 1. [Fantastika i futurologiya. V 2 tomakh. Tom 1]. Moscow, AST: Khranitel, 2005, 380 p.

3. McLuhan M., Fiore K. War and Peace in the Global Village [Voyna i mir v globalnoy derevne]. Moscow, AST: Astrel, 2012, 219 p.

4. McLuhan M. The Gutenberg Galaxy: The Making of Typographic Man. [Galaktika Guttenberga. Stanovlenie cheloveka pechatayuschego]. Moscow, Akademicheskiy Proekt, 2015, 443 p.

5. McLuhan M. Understanding Media: The Extensions of Man [Ponimanie media: vneshnie rasshireniya cheloveka]. Moscow, Kuchkovo Pole, 2014, 464 p.

6. Marx K. Capital: Critique of Political Economy. Vol. 1. The Production Process of Capital. [Kapital. Kritika politicheskoy ekonomii. T. 1. Kn. 1. Protsess proizvodstva kapitala]. Moscow, Politizdat, 1978, 598 p.

7. Ortega y Gasset J. About Galileo [Vokrug Galileya]. Izbrannye trudy (Selected Works). Moscow, Ves Mir, 1997, 704 p.

8. Simondon G. The Essence of Technicity [Sut tekhnichnosti]. Siniy divan. Filosofsko-teoreticheskiy zhurnal (Blue Sofa. Philosophical and Theoretical Journal), 2013. Issue 18.

9. Frantsev Yu. P. Materialists of the Past about the Origin of Religion [Materialisty proshlogo o proiskhozhdenii religii] Ezhegodnik muzeya istorii religii i ateizma. T. 1 (Year-Book of the Museum of the History Religion and Atheism). Moscow–Leningrad, AN SSSR, 1957. 524 p.

10. Eliade M. The Sacred and the Profane. [Svyaschennoe i mirskoe]. Moscow, MGU, 1994. 144 p.

Ссылка на статью:
Нагорнов Е. А. Религия как технологическое расширение первобытного человека // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2017. – № 4. – С. 55–68. URL: http://fikio.ru/?p=2934.