УДК 304.3:394.014:930.85:821.161.1

 

Манкевич Ирина Анатольевна – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Санкт-Петербургский университет аэрокосмического приборостроения», кафедра философии и культурологи, доцент, доктор культурологии, доцент.

E-mail: iamankevich@yandex.ru.

196135, Россия, Санкт-Петербург, ул. Гастелло, д. 15,
тел.: +7(812) 708-42-13.

Авторское резюме

Размышление культуролога о Пушкинском Петербурге как пространстве повседневности. Петербургский стиль культуры вчера-сегодня-завтра.

 

Ключевые слова: Пушкинский Петербург; петербургский стиль; пространство повседневности; переживание; историческое время; культурная память.

 

Pushkin’s Petersburg as an Experience: Culturological Essay

 

Mankevich Irina Anatolievna – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Doctor of Culturе, associate professor of the Philosophy and Theory of Culture Department.

E-mail: iamankevich@yandex.ru.

196135, Russia, Saint Petersburg, 15 Gastello st.,
tel: 8 (812) 708-42-13.

Abstract

The article is a cultural analysis of Pushkin’s Petersburg in the context of everyday space. Petersburg style of culture: yesterday-today-tomorrow.

 

Keywords: Pushkin’s Petersburg; Petersburg style; everyday space; experience; historical time; cultural memory.

Так Риму, Дрездену, Парижу

Известен впредь мой будет вид…

А.С. Пушкин

 

Есть понятия, которые для слуха “племени” петербуржцев неразделимы. К ним относятся Пушкин и Петербург. Но живо ли подобное восприятие Петербурга/Пушкина сегодня? Для образованного в “мировом контексте” культурного сообщества, вероятно, да. Для подавляющей массы “гостей нашего города”, равно как и той части его обитателей/обывателей, которые числятся “жителями нашего города” по месту регистрации, безусловно, нет. Бытует мнение: обосновавшийся в “резиновой” Москве приезжий довольно быстро становится “настоящим москвичом” Большинству переселившихся из малых городов и весей в град Петров такая метаморфоза не грозит. Редкие исключения лишь подтверждают правило: “быть петербуржцем” – это совсем другая история.

 

В истории России основание Санкт-Петербурга было вторым после принятия христианства переломным событием, коренным образом изменившим судьбу отечественной культуры. Не одно поколение российских интеллектуалов в науке, литературе, искусстве пытались постичь, разгадать двойственность, противоречивость “души Петербурга”, в которой одновременно уживались и “дух возмущения”, и “дух растления” (Д. Л. Аркин). В культурной мифологии Петербурга и художественно-эстетическом сознании “племени” петербуржцев град Петра навсегда останется городом “культурно-семиотических контрастов”, городом, который воспринимался его многочисленными биографами одновременно и «как “парадиз”, утопия идеального города будущего, воплощение Разума, и как зловещий маскарад Антихриста» (Ю. М. Лотман), как город-апокалипсис и город-космополит.

 

Пространственный образ города формирует сознание его обитателей, психологию их души, стиль мышления и поведения. Стиль есть «символическое выражение мирочувствования» (О. Шпенглер). Он формируется в области «психологии форм» (Г. Вельфлин). Это «внутренняя форма» и  «внешняя идея» М. С. Каган). «Стиль есть сам человек» (Ж. Бюффон) – творец, одержимый одновременно страстным стремлением к недостижимому и потому вечному идеалу, и к выражению собственного “Я”, изменчивому и неповторимому, как время.

 

Пассионарный характер петербургского стиля определила сама природа, став естественной и величественной декорацией грандиозного исторического действа. «Стиль города – это единство пространства, игры света и тени, красок и звуков, линий и силуэтов зданий <…>, симфония горизонталей и перспектив» [4, с. 411]. Возможно, именно сам стиль и есть тот самый «след от пассионарности мастера», «перелившего часть своей энергии» в созданное им произведение (JI. H. Гумилев).

 

Каменный каприз возводился на водной стихии вопреки «склонениям и нравам» российского люда волею одного человека, «первого большевика» (М. А. Волошин) и истинного пассионария своей эпохи. Впрочем, “пассионарны” были и продолжатели дела Петра – Екатерина II и Александр I, столь же одержимые страстью к строительству, как и их гениальный предшественник. Именно в их царствование была построена значительная часть выдающихся памятников архитектуры, сформировавших классический облик Петербурга.

 

В образе Петербурга мощно и зримо выразился характер русской души. Знаменательно, что большинство архитектурных доминант северной столицы, ставших символами петербургского стиля разных эпох, были созданы иностранными зодчими. Оказавшись на русской службе, и, обретя в России вторую родину, европейские мастера создавали шедевры, аналогов которым в Европе не было. Родившись в недрах архитектурного пространства северной столицы, петербургский стиль распространился и на другие сферы художественного творчества во всем многообразии и блеске региональных вариаций “больших” европейских стилей – русское барокко, екатерининский классицизм, русский ампир, петербургский модерн. Примечательно, что маркиз Астольф де Кюстин при всех своих антирусских ориентациях не мог не отдать дань величественному петербургскому стилю как уникальному образцу подражательного творчества: «И все же подражание классической архитектуре, отчетливо заметное в новых зданиях, просто шокирует, когда вспомнишь, под какое небо так неблагоразумно перенесены эти слепки античного творчества» [10, с.  423].

 

За долгие годы подражания европейским образцам культуры из этих «слепков античного творчества» родился и петербургский стиль моды, сказавшийся на своеобразии образа жизни “племени” петербуржцев, их внешнем облике, моделях костюмного поведения. «Как бы то ни было, но костюмы, коих память одно ваяние сохранило на берегах Егейского моря и Тибра, возобновлены на Сене и переняты на Неве. Если бы не мундиры и не фраки, то на балы можно было бы тогда глядеть как на древние барельефы и на этрусские вазы» [3, с. 247].

 

Альянс власти и моды формировал человека дворянской культуры, для которого соблюдение светского этикета – есть внутренняя потребность души и тела, а изящество манер – источник эстетического удовольствии. Так, еще при Елизавете Петровне в Большом Петергофском дворце на торжественных выходах и балах приглашенных обязывали надевать особые “петергофские платья”, которые по цвету гармонировали с наружной окраской дворца, зеленый с белым, темной зеленью сада и белизной фонтанных струй [11, с. 17].

 

И ни в одной из столиц мира лазоревой окрас церквей и дворцов так эффектно не сочетается со снежным покровом, как в российской столице [6, с. 9]. Ландшафтные лики природы и искусства одухотворяли лики русских красавиц. «Голубой цвет, кажется, любимый цвет русских женщин. Он очень идет к их белым лицам и светлым волосам», – отмечал наблюдательный Т. Готье [7, с. 45].

 

Примечательно, что биография Пушкинского Петербурга хронологически совпадает с завершением формирования классицистического, а затем ампирного облика столицы. «Пушкинский Петербург – мечта Петра, ставшая завершенной реальностью» [9, с. 120]. Архитектурный пейзаж Петербурга первой трети XIX века – безмолвный свидетель и соучастник рождения творческого гения поэта, событий его повседневной жизни. При всей очевидности визуальных различий между архитектурными “одеждами” Петербурга и костюмной средой обитания его аборигенов в обоих пространства угадывается дыхание Genius loci, охраняющего память о месте и времени, породивших уникальное явление мировой культуры – «Пушкинский Петербург».

 

В десятые годы XIX столетия в северную столицу пришел минималистский стиль британских денди. В числе поклонников европейского дендизма в России был и первый поэт России. Молодой Пушкин 1818 – 1820 годов «носил широкий черный фрак с нескошенными фалдами, á l’americaine и шляпу с прямыми полями ála Bolivar, о которой после упомянул он, описывая наряд Онегина» [2, т. 1, с. 109 – 110]. В светский гардероб поэта входил широкий испанский плащ без рукавов, альмавива, который по тогдашней моде поэт носил, закинув одну полу на плечо. «В самой наружности его было много особенного: он  то отпускал кудри до плеч, то держал в беспорядке свою курчавую голову; носил бакенбарды большие и всклокоченные; одевался небрежно; ходил скоро, повертывал тросточкой или хлыстиком, насвистывая или напевая песню. В свое время многие подражали ему, и эти люди назывались á la Пушкин… Он был первым поэтом своего времени и первым шалуном» [2, т. 1, с. 463].

 

Поэтическая небрежность Пушкина вполне органично уживалась с дендистскими притязаниями его натуры. По словам приятеля поэта, Алексея Вульфа: «Одевался Пушкин, хотя, по-видимому, и небрежно, подражая и в этом, как и во многом другом, прототипу своему Байрону, но эта небрежность была кажущаяся: Пушкин относительно туалета был очень щепетилен» [2, т. 1, с. 286]. Костюмные вольности первого поэта России не остались без внимания “главного модельера” Российской империи: «Кстати об этом бале (у французского посланника). Вы могли бы сказать Пушкину, что неприлично ему одному быть во фраке, когда мы все были в мундирах, и что он мог бы завести себе, по крайней мере, дворянский мундир; впоследствии, в подобном случае пусть так и сделает. Император Николай I в пометке на письме к нему Бенкендорфа» [2, т. 2, с. 16].

 

В сознании массового читателя костюмный облик поэта прочно связан с двумя самыми известными его портретами 1827 года – кисти О. Кипренского (Третьяковская галерея, Москва) и В. Тропинина (Всероссийский музей А. С. Пушкина, Санкт-Петербург). Портрет О. Кипренского – художника петербургской школы живописи – являет зрителю поэта-денди, столичного жителя, любимца муз и женщин: черный сюртук, кашне из ткани экосез, накинутое на правое плечо, черный галстук, белый воротник рубашки, тщательно отполированные ногти.

 

«В портрете работы Кипренского изображен не столько сам Пушкин, сколько Пушкин в облике Онегина или, может быть, наоборот – Онегин в образе Пушкина» [8, с. 111]. Художник невольно или сознательно отразил в образе Пушкина сложившееся не без влияния литературных образцов представление читателя о герое своего времени – молодом человеке, отказавшегося от принятых в обществе атрибутов светскости. Не случайна и избранная художником позиция Пушкина – отстраненный взгляд на чистом ампирном фоне, руки, сложенные крестом. В такой же характерной для него позе поэт вместе со своим героем запечатлен на набережной Невы против Петропавловской крепости в известной гравюре Е. Гейтмана.

 

Портрет кисти В. Тропинина – художника московской школы живописи – являет зрителю повседневного Пушкина – цветистый архалук, расстегнутый ворот рубашки с большим белым воротником, небрежно повязанный галстук. Образ Пушкина в приватной позе творческого вдохновения на портрете Тропинина прочитывается как антитеза его же образа, но в позиции публичного одиночества, на портрете Кипренского.

 

На туристической карте Ленинграда – Петербурга немало официальных мест памяти Пушкина, таких как Лицей, музей-квартира поэта на Мойке 12, памятник на месте его последней дуэли. Но есть и иные, «неведомые дорожки», по которым еще бродит genius loci старой столицы пушкинской поры. Это и знаменитая «всеобщая коммуникация Петербурга» [5, с. 8], прогуливаясь по которой в компании с Никитой Всеволожским поэт заглянул как то к известной в столице гадалке, немке Кирхгоф, которая и предсказала Пушкину гибель в 37 лет от белого человека (головы или лошади). В другой раз Пушкин и его молодой приятель В. А. Сологуб, купив на толкучем рынке сайки, стали «из проказ» предлагать их светским разряженным щеголям, фланирующим по Невскому проспекту, и те бегали от них с ужасом. Это и Летний сад, куда Пушкин, «вставши от сна», шел «в халате и туфлях» [12, с. 491]. И кондитерская Вольфа и Беранже на углу набережной р. Мойки и Невского проспекта (ныне дом 18), где Пушкин выпил свой последний стакан «лимонаду или воды» [2, т. 2, с. 378]. И дорога на Черную речку…

 

На одном лишь «пиковом перекрестке» Гороховой и Малой Морской улиц сошлись сразу четыре адреса, напрямую или опосредованно связанные с именем поэта. Так, в угловом доме по ул. М. Морская 10/10 жила княгиня Наталья Петровна Голицына, которую по петербургской традиции принято считать прообразом графини из повести Пушкина «Пиковая дама». «При дворе нашли сходство между старой графиней и княгиней Натальей Петровной и, кажется, не сердятся», – записал поэт в своем дневнике 7 апреля1834 г. [12, т. 8, с. 43]. Пушкин бывал в доме Голицыной в 1830-х годах, когда княгиня, дожившая до 97 лет, была уже в довольно преклонном возрасте. Напротив дома Голицыной в доме по М. Морской ул. 13/8 в октябре 1893 года скончался П. И. Чайковский. А чуть дальше в доме № 4 по Гороховой ул. (тогда ул. Дзержинского), знаменитом многими своими обитателями, жила народная артистка СССР С. П. Преображенская (1904 – 1966), меццо-сопрано, легендарная исполнительница партии графини в опере П. И. Чайковского «Пиковая дама» на сцене Мариинского театра (тогда Ленинградский театр оперы и балеты).

 

А на противоположной стороне в угловом доме по М. Морской ул. 15/7 в пушкинские времена находился знаменитый французский ресторан Дюме^[1], среди постоянных посетителей которых был Пушкин, его близкие и друзья. Здесь 19 февраля 1832 года книгопродавец А. Ф. Смирдин отмечал новоселье – переезд своей книжной лавки от Синего моста на Невский проспект. На обед “от Дюме” были приглашены все русские литераторы, находившиеся в то время в Петербурге, включая Пушкина: «тут соединились в одной зале и обиженные, и обидчики, тут были даже ложные доносчики и лазутчики…» [2, т. 2, с. 107]. В июне 1835 года у Дюме состоялся «тайный кутеж с участием дам» – тригорских знакомых поэта, П. А. Осиповой и А. П. Керн. Пушкин и А. Вульф угощали [2, т. 2, с. 216]. Годом раньше на обеде у Дюме Пушкин познакомился с «котильонным принцем»^[2] Жоржем Дантесом, своим будущим убийцей [2, т. 2, с. 182].

 

В 1930-е годы XX века помещение, в котором в пушкинские времена располагался ресторан Дюме, занимал рабочий кооператив «Красная звезда», где его члены по специальным книжкам имели возможность купить продукты. Над окнами первого этажа этого дома со стороны улицы Гоголя красовалось изображение ордена Красной звезды — одной из первых наград советского государства. В непродолжительный период отмены карточек жители окрестных домов могли ходить сюда за покупками. Рядом с кооперативом находился закрытый распределитель ГПУ, куда рядовым горожанам вход был закрыт [1, с. 36-37].

 

После войны в помещениях, занимаемых прежде распределителем и кооперативной лавкой, разместился безымянный, общедоступный продовольственный магазин. И хотя к тому времени вывеска с Красной звездой уже была снята, в памяти бывалых горожан эта приметная особенность дома запечатлелась надолго, став народным названием семейного гастронома – “Звездочка”. Здесь в благополучные 1950-е, наряду с другими повседневными продуктами питания, петербуржские/ленинградские интеллигенты из окрестных “доходных” домов поутру покупали свежую развесную красную икру – немного, “грамм 100 к завтраку”.

 

В декабре 1998 г. в помещении бывшего французского ресторана пушкинского Петербурга Дюме и ленинградского магазина “Звездочка” обосновался новый “общепит” под названием “da Vinci”, презентуемый его хозяевами как ресторан-клуб, интерьер которого «выдержан в духе одного из гениев эпохи возрождения – Леонардо Да Винчи… конструктора и изобретателя – как «Эпоха Возрождения Вкуса». В ассортименте «эпохи» – стандартный набор статусных аксессуаров: корпоративные вечеринки, музыкальные шоу, модные шоумены, караоке, спутниковое телевидение. В меню – лазанья, борщ с ватрушкой. Гостям ресторана обещается, что в окружении всего выше перечисленного они, «согретые вековым дыханием Старого Города», проведут незабываемую ночь^[3].

 

Новые времена, новые нравы. Как здесь не вспомнить К. И. Чуковского, писавшего еще в 1919 году: «Прежней культурной среды уже нет – она погибла, и нужно столетие, чтобы создать ее» [13, с. 122].

 

Стремительно исчезает и “племя” петербуржцев – грядут “иные” племена.

 

Порвалась дней связующая нить

Как мне обрывки их соединить!^[4]

 

Как все-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеевичем к Дюме заглянуть хоть на четверть часа^[5].

 

Список литературы

1. Бройтман Л. И. Гороховая улица. – СПб.: Крига, 2010. – 424 с.

2. Вересаев В. В. Пушкин в жизни: систематический свод подлинных свидетельств современников: в 2 т. – М.: Локид-пресс, 2001.

3. Вигель Ф. Ф. Записки: в 2 кн. / Ф. Ф. Вигель. – М.: Захаров, 2003. Кн. 1. –– 608 с.

4. Власов В. Г. Стили в искусстве: словарь. – СПб.: Кольна, 1995. –– 672 с.

5. Гоголь Н. В. Невский проспект // Гоголь Н.В. Собрание художественных произведений в 5 т. – М.: Изд-во АН СССР. 1959. Т. 3. –               С. 7 – 57.

6. Голдовский Г. Н. Стиль жизни – стиль искусства // Картина, стиль, мода / Альманах. Вып. 236. – СПб: Palace Editions, 2009. – С. 7 – 15.

7. Готье Т. Путешествие в Россию. – М.: Мысль, 1990. – 398 с.

8. Данилова И. Е. «Исполнилась полнота времен…»: размышления  об искусстве: статьи, этюды, заметки. – М.: РГГУ, 2004. – 589 с.

9. Каган М. С. Град Петров в истории русской культуры. – СПб.: Славия, 1996. – 408 с.

10. Кюстин де А. Россия в 1839 году // Россия первой половины XIX века глазами иностранцев. – Л.: Лениздат, 1991. – С. 421 – 660.

11. Лихачев Д. С. Поэзия садов: к семантике садово-парковых стилей. Сад как текст – СПб.: Наука, 1991. – 371 с.

12 Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: в 10 т. – М. Изд-во Акад. наук СССР. 1957 – 1958.

13. Чуковский К. И. Дневник (1901 – 1929). – М.: Советский писатель, 1991. – 541 с.

 

References

1. Broytman L. I. Gorokhovaya Street [Gorokhovaya ulitsa]. Saint Petersburg, Kriga, 2010, 424 p.

2. Veresaev V. V. Pushkin in Life: Systematic Code of Genuine Contemporary’s Evidences, in 2 vol. [Pushkin v zhizni: sistematicheskiy svod podlinnykh svidetelstv sovremennikov: v 2 t.].Moscow, Lokid-press, 2001.

3. Vigel F. F. Notes, in 2 vol., vol. 1 [Zapiski: v 2 kn., kn 1]. Moscow, Zakharov, 2003, 608 p.

4. Vlasov V. G. Styles in Art: Dictionary [Stili v iskusstve: slovar]. Saint Petersburg, Kolna, 1995, 672 p.

5. Gogol N. V. Nevsky Prospect [Nevskiy prospect]. Sobranie khudozhestvennykh proizvedeniy v 5 t., t. 3 (Collected works, in 5 vol., vol. 3). Moscow, AN SSSR, 1959, pp. 7 – 57.

6. Goldovskiy G. N. Style of Life – Stile of Art [Stil zhizni – stil iskusstva]. Kartina, stil, moda. Almanakh. Vyp. 236 (Picture, Style, Fashion. Almanac, Vol. 236). Saint Petersburg, Palace Editions, 2009, pp. 7 – 15.

7. Gote T. Journey to Russia [Puteshestvie v Rossiyu]. Moscow, Mysl, 1990, 398 p.

8. Danilova I. E. “Completeness of Times Fulilled”: Reflections about Art: Articles, Sketches, Notes [«Ispolnilas polnota vremen…»: razmyshleniya ob iskusstve: stati, etyudy, zametki]. Moscow, RGGU, 2004, 589 p.

9. Kagan M. S. City of Peter in the History of Russian Celture [Grad Petrov v istorii russkoy kultury]. Saint Petersburg, Slaviya, 1996, 408 p.

10. Kyustin de A. Russia in 1839 Year [Rossiya v 1839 godu]. Rossiya pervoy poloviny XIX veka glazami inostrantsev (Russia in the First Half of the XIX Century through the eyes of foreigners). Leningrad, Lenizdat, 1991, pp. 421 – 660.

11. Likhachev D. S. Poetry of Gardens: to the Semantics of landscape Styles. Garden as a Text. [Poeziya sadov: k semantike sadovo-parkovykh stiley. Sad kak tekst]. Saint Petersburg, Nauka, 1991, 371 s.

12 Pushkin A. S. Complete Works, in 10 vol. [Polnoe sobranie sochineniy: v 10 t.]. Moscow, AN SSSR, 1957 – 1958.

13. Chukovskiy K. I. Diary (1901 – 1929) [Dnevnik (1901 – 1929)]. Moscow, Sovetskiy pisatel, 1991, 541 p.

 

---