Развитие креатосферы в информационном обществе

УДК 316.422

Трубицын Олег Константинович – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования «Новосибирский национальный исследовательский государственный университет», кафедра философии, доцент, кандидат философских наук, доцент, Новосибирск, Россия.

Email: trubitsyn.ol@yandex.ru

630090, Россия, Новосибирск, ул. Пирогова, 2,

тел.: 8 (913) 720-85-99.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Развитие информационного общества подразумевает формирование и экспансию креативного класса и креатосферы – сферы деятельности с преобладанием творческого характера труда занятых в ней работников. В связи с этим возникают вопросы о сущности творчества, его соотношении с креативностью и инновационностью, о том, какого рода творчество может и должно стимулировать современное общество и какими методами можно этого добиться.

Результаты: Вместо бинарного разделения на творческое и нетворческое мы обнаруживаем широкий спектр видов и субъектов деятельности – от творчества в «высоком» смысле, духовного самотворчества, до инновационной деятельности. Государственная инновационная политика – это метод, которым государство пытается поощрять инновационную активность в стране. Можно выделить пять альтернативных вариантов инновационной политики:

1) неолиберальная модель, где роль государства сводится к минимуму;

2) модель сетевого развивающего государства, где активная роль государства сочетается с инициативами частных корпораций и сетевых инновационных сообществ;

3) модель бюрократического развивающего государства, где основные инициативы исходят от государства, а частные структуры выступают преимущественно в роли исполнителей;

4) этатистская модель, подразумевающая мобилизационный вариант развития, когда государство является единственным активным агентом инновационной политики;

5) модель, основанная на принципах «всеобщей собственности».

Выводы: Существует зависимость между способностью личности проявлять свои творческие наклонности и социальной средой. Традиционные общества склонны ограничивать инновационную деятельность, в отличие от современных обществ, ориентированных на поощрение инновационной активности. С другой стороны, для духовного самотворчества более благоприятны условия традиционного общества, где потребности людей в проявлении своих творческих задатков не мобилизуются рыночными силами или государством. Для развития инновационной активности в современном обществе требуется проведение эффективной государственной инновационной политики. С учетом этого можно сделать вывод, что для России сейчас лучше подходит модель сетевого развивающего государства.

Ключевые слова: творчество; креативный класс; инновация; развивающее государство; инновационная политика.

Creatosphere Development in Information Society

Trubitsyn Oleg Konstantinovich – Novosibirsk National Research State University, Department of Philosophy, Associate Professor, PhD, Novosibirsk, Russia.

Email: trubitsyn.ol@yandex.ru

2, ul. Pirogova, Novosibirsk, 630090, Russia,

tel.: +7 (913) 720-85-99.

Abstract

Background: The development of the information society implies the formation and expansion of the creative class and the creative sphere, a sphere of activity with a predominance of the creative nature of the labor of the workers employed in it. In this regard, questions arise about the essence of creativity, its relationship with creativity and innovativeness, about what kind of creativity can and should stimulate modern society and what methods can achieve this.

Results: Instead of a binary separation into creative and non-creative, we find a wide range of types and subjects of activity – from creativity in the “high” sense, spiritual self-creation, to innovative activity. State innovation policy is a method by which the state tries to encourage innovation activity in a country. Five alternative options for innovation policy can be distinguished:

1) a neoliberal model where the role of the state is minimized;

2) a model of a network developing state, where the active role of the state is combined with the initiatives of private corporations and network innovation communities;

3) a model of a bureaucratic developing state, where the main initiatives come from the state, and private structures act mainly as performers;

4) statist model, which implies a mobilization development option, when the state is the only active agent of innovation policy;

5) a model based on the principles of “universal ownership”.

Conclusion: There is a relationship between the ability of a person to express his creative inclinations and the social environment. Traditional societies tend to limit innovation, in contrast to modern societies focused on encouraging innovation. On the other hand, the conditions of a traditional society are more favorable for spiritual self-creation, where the people’s needs for the manifestation of their creative inclinations are not mobilized by market forces or the state. The development of innovative activity in modern society requires an effective state innovation policy. With this in mind, we can conclude that the model of a network developing state is now better suited for Russia.

Key words: creativity; creative class; innovation; developing state; innovation policy.

Введение. Креативный класс и креатосфера

К настоящему моменту социальными теоретиками предложен целый ряд моделей, описывающих новый, формирующийся тип общества. Эти модели делают упор на какую-либо определенную его характеристику. Так, концепция информационного общества делает упор на росте объемов и значимости функционирующей в обществе информации, концепция сервисного общества – на опережающем росте сектора услуг, концепция сетевого общества – на развитии сетевых структур и т. д. По большей части они не противоречат друг другу, а скорее являются взаимодополняющими. «Очевидно, что теории информационного общества, постиндустриального общества и общества знаний представляют собой родственные теоретические построения, основанные на уверенности в том, что качественные социальные трансформации в современном мире неразрывно связаны с новой ролью информации и знания» [4, с. 53].

Большинство из этих концепций указывают на такое обстоятельство, как изменение социально-классовой структуры общества, связанное с подъемом так называемого креативного класса. Р. Флорида объясняет это следующим образом: «Подобно другим классам, новый класс выделяется на базе экономики. Если для феодальной аристократии источником власти и классовой идентичности служили наследственный контроль над землей и населением, а для буржуазии – присущие ей “роли” коммерсантов и фабрикантов, то особенности креативного класса определены творческой функцией его членов. Поскольку креативность – это движущая сила экономического развития, креативный класс к настоящему времени занял в обществе доминирующее значение» [14, с. 11]. Также некоторые авторы говорят о формировании и экспансии креатосферы, которую «можно определить как сферу деятельности с преобладанием творческого характера труда занятых в ней работников» [11, с. 139].

Понятие креативного класса пока не получило достаточного социологического обоснования, в частности, отсутствуют четкие определения и перечень признаков принадлежности к данному классу. Как правило, к представителям креативного класса относят наемных работников, чьей основной производительной силой являются их уникальные творческие интеллектуальные и эстетические способности. Р. Флорида рассматривает понятие креативного класса предельно расширительно, включая в его состав всех представителей творческих профессий, хотя и выделяет в нем суперкреативное ядро. С точки зрения В. Л. Иноземцева [см.: 6], подлинно «творческой» является лишь деятельность этого самого суперкреативного ядра. По его мнению, основным капиталом эффективного современного производства (высокотехнологического и креативного) становится именно человеческий капитал креативных работников, следовательно, эти работники теряют «пролетарские» характеристики – в частности, их производительная деятельность не подвергается эксплуатации, будучи по сути своей творчеством, а не трудом. Таким образом, креативный класс – это своего рода «рабочая аристократия» творческих профессий, специалисты, крайне востребованные на рынке, чей вклад в обеспечение прибыльности предприятия значителен, что наделяет их определенной независимостью по отношению к нанимателю. Поскольку общепринятой точки зрения пока не сложилось, мы вправе принимать и «массовую» версию креативного класса Р. Флориды, и «элитарную» версию В. Иноземцева. Пока же будем исходить из того, что креативные работники могут быть заняты в разных сферах общественного производства, получать много или мало, но основной параметр, по которому человека относят к числу креативных работников – это не сфера его деятельности сама по себе или заработок, а его способность к осуществлению инноваций.

В нашей статье 2012 года [см.: 13], посвященной данной теме, был выдвинут ряд предположений об условиях, способствующих осуществлению страной инновационного развития, основным из которых предполагается подъем креативного класса. В данной же работе будет проведен критический анализ верности сделанных ранее выводов с учетом социальной практики прошедшего периода. Но сначала необходимо подробнее рассмотреть вопрос о соотношении понятий творчества и креативности, которые прежде рассматривались как синонимы, без проведения строгого различения.

1. Творчество с социально-философской точки зрения

Проблеме творчества посвятили свои размышления многие мыслители прошлого. При этом «первые философы и ученые древности умели объяснять феномен творчества через описание психосоматического состояния, которое сопровождает вдохновение» [16, с. 63]. Они «ассоциировали эту способность с гениальностью и рассматривали как фактор исключительности» [16, с. 61]. Со сменой исторических эпох менялось и представление о творчестве. Однако, пытаясь провести границы между творческим и нетворческим, большинство философов приходили к тому, что основой творческих способностей является свобода человеческой воли, некий изначальный творческий потенциал, сущностный для человеческого рода и заложенный в нас либо природой, либо Богом. «Творчество – это то, что связывается обычно со свободой, а не-творчество – то, что связывается с детерминизмом, со следованием каким-то законам» [12, с. 25]. Особенно ярко такое понимание творчества проявляется в работах отечественного философа Н. А. Бердяева.

В наши дни изучением творчества занимаются представители разных дисциплин, в первую очередь психологи. Также и философы пытаются делать философские обобщения наработок разных наук, хотя некоторые из них, как и в прежние века, помимо науки обращаются при объяснении этого феномена к религии, мистике, художественным образам, бытовым знаниям. Социальная философия не должна оставаться в стороне от изучения проблематики творчества. Тем не менее, на настоящий момент собственно социально-философский аспект данного феномена остается в тени. Это выглядит парадоксально с учетом очевидной социальной значимости данной тематики. Она связана с популярными во многих странах декларациями о необходимости перехода к новой модели общественных отношений – обществу, основанному на знании, креативности, инновациях. Иначе говоря, максимальное развитие творчества, актуализация творческих способностей выступает теперь общественной необходимостью, предпосылкой успешного развития страны, ее экономической конкурентоспособности и даже исторической жизнеспособности.

В данной работе сознательно будет использован почти исключительно современный отечественный материал, а именно материалы первой Всероссийской научной конференции «Философия творчества», состоявшейся в 2015 году, а также его продолжений – второго (2016 года) и третьего (2017 года) выпусков ежегодного издания «Философия творчества». В них представлены воззрения на феномен творчества ведущих отечественных философов, занимающихся данной темой, так что это можно назвать репрезентативным срезом представлений о творчестве современного российского философского сообщества, а в некотором приближении и общества в целом.

В первом сборнике 2015 г. охвачен широкий спектр проблем – от логической составляющей творческой деятельности до прикладных методик анализа креативности, но социальная тематика оказалась на периферии внимания участников конференции. Работы, представленные во втором сборнике 2016 г., рассматривают, прежде всего, когнитивные и социокультурные параметры творческой деятельности человека, а основное внимание авторов сосредоточено на специфических проблемах творчества в таких предметных сферах, как философия, наука и литературно-художественное творчество. В центре внимания издания 2017 г. находятся процессы творчества в соотнесении с жизненным миром человека, его языком, наукой, культурой и повседневностью, а в разных статьях отражена специфика процессов смыслообразования в таких предметных сферах человеческой деятельности, как философия, наука и искусство. Как можно заметить из тематик представленных в сборниках работ, они рассматривают самые разные аспекты проблематики творчества, но вот социально-философский аспект затрагивается лишь, так сказать, по касательной. Тем не менее, некоторые из представленных в сборниках работ содержат ряд значимых с точки зрения социальной философии идей, которые стоит критически рассмотреть.

Начать стоит с вопроса о критериях различения творческого и нетворческого. Один из критериев, предлагаемых А. В. Смирновым, уже был представлен выше: творчество связывается со свободой, недетерминированностью. Это можно интерпретировать как противопоставление творческой деятельности, т. е. креации, созидания чего-то нового, не имеющего прототипов, действиям алгоритмическим, совершаемым по неким шаблонам, репродукции уже кем-то созданного ранее. Этот критерий имеет смысл учитывать, но он обладает некоторым недостатком – двусмысленностью, которая приводит самого А. В. Смирнова к последующей неопределенности. С одной стороны, по его мнению, творческими являются практически все повседневные действия. Он приводит пример с речью, когда задается род чего-либо: «Чисто формальные, как обычно считают, операции, которые описываются самыми простыми формальными законами логики, требуют от нас творческого акта» [12, с. 28]. Так что каждый акт речи является творческим актом. То есть, обладая свободой воли, мы все на этом основании имеем отношение к творчеству. С другой стороны, подлинно творит только Творец-Бог, так как творит из ничего, а не перекомбинирует то, что уже есть. Получается, что данный критерий можно либо задать по максимуму, повысив планку так, что никто из людей не является творцом, либо по минимуму, занизив планку так, что каждый человек является творцом постоянно.

Для религиозной антропологии и метафизики это полезный подход, но для социальной философии он, очевидно, не годится. Если творчество «высшего» порядка доступно только для Бога, то для социальной философии этого уровня как предмета изучения в принципе не существует. А творчество «человеческого» уровня – слишком человеческое, так как доступно, по А. В. Смирнову, практически всем людям, причем постоянно, и не требует ни выдающихся способностей, ни специальных знаний, навыков и умений, ни особых социальных условий. Социальную же философию интересует такого рода творчество, которое доступно человеку в принципе, но которого в данном обществе может и не быть вовсе. Это позволит увидеть те институты, с помощью которых какое-то общество его подавляет, какое-то игнорирует, какое-то поощряет. Иначе говоря, задача состоит в том, чтобы разграничить разные категории людей, разные социальные практики, институты, типы культуры на творческие (или способствующие творчеству) и нетворческие (не способствующие творчеству).

Более полезными с социально-философской точки зрения представляются критерии, предлагаемые В. М. Розиным. «Продумывая представления о творчестве у разных авторов, я пришел к выводу, что они связывают творчество, во-первых, с личностью, но особой, получившей название “креативной” (а в наше время также с творческим коллективом), во-вторых, с открытием нового (новой реальности, закона, метода и прочее), в-третьих, с тем, что можно назвать изобретением (искусством, придумкой, хитростью человека), наконец, в-четвертых, с социальной оценкой. Последняя характеристика творчества очень любопытна: в зависимости от оценки общества сходные в плане творчества явления в одних случаях объявляются именно творчеством, а в других не творчеством, иногда даже игрой больного воображения» [10, с. 103].

Особенно интересен последний параметр, который говорит о том, что и в научном, и в бытовом дискурсе творческое – это в значительной мере конвенция, оценка с точки зрения определенного сообщества, культуры. Отнесение чего-либо к творчеству или сумасшествию – это проявление власти или идеологической позиции. Это указание на значимость «социальной оценки» говорит нам о том, что, по большому счету, творческое определяется конвенцией, однако другие критерии позволяют избежать чистого субъективизма. Хотя нет жестких и строго квантифицируемых параметров творчества, имеются определенные маркеры, позволяющие обозначить некое явление как творческое, оставаясь при этом в рамках традиций словоупотребления и с приемлемой объективностью. Итак, творчеством занимаются не «все и всегда», а особые творческие люди, когда изобретают и создают, открывают нечто новое; причем кто здесь творческий человек, а кто – хулиган или сумасшедший решает общество, точнее сообщества, ведущие между собой борьбу за навязывание своих определений.

Дополнить картину нам помогает подход Ю. М. Резника, который предлагает разделение видов и субъектов деятельности по степени выраженности творческого начала. Но сначала стоит уточнить один момент. Давая свое определение творческой сущности человека, Ю. М. Резник говорит, в частности, о том, что «смысл творчества как альтернативно-возможного бытия состоит в бесконечном совершенствовании природы человека, обретении им целостности» [9, c. 192]. При этом «творчество есть глубинный экзистенциальный акт восхождения человека к своей бытийной целостности, реализуемый через его трансцендирование, т. е. обретение им трансперсонального состояния» [9, c. 192]. Очевидно, это определение более соответствует антропологическому (с религиозным уклоном), а не социально-философскому подходу, что стоит учесть при дальнейших рассуждениях.

Итак, по его мнению, «далеко не каждому человеку доступно творчество во всех измерениях, и не каждый может творить непрестанно. Творчество – это удел не избранных, а талантливых. Причем, это касается и других продвинутых людей – ученых, художников, артистов и пр. Увы, многие из них занимаются не творчеством в смысле трансформации собственного бытия, а имитацией творчества или, в лучшем случае, – инновационной деятельностью. Различие между ними состоит в том, что инновационные действия связаны с производством новых товаров и услуг, обладающих потребительскими свойствами, которые востребованы на рынке, а имитационные создают лишь видимость творческой активности и не дают реальных результатов. По степени выраженности творческих качеств субъекты обладают разным потенциалом: гении, одаренные люди, таланты, способные люди, исполнители, у которых встречаются отдельные элементы творчества, а также имитаторы, не лишенные творческих задатков» [9, с. 192–193]. Т. е. вместо бинарного разделения на творческое и нетворческое мы можем обнаружить более широкий спектр видов и субъектов деятельности – от творческих в «высоком» смысле духовного самотворчества до инновационных, т. е. творческих в том измерении, которое, собственно, нам и интересно – социально-экономическом.

Размышляя о субъектах творчества, нельзя не затронуть еще один дискуссионный вопрос, а именно – вопрос о коллективном творчестве. И здесь мы сталкиваемся с противоположными позициями, представленными Ю. М. Резником и А. А. Ивиным. По мнению последнего, «мыслят не только индивиды, мыслят также общества и цивилизации. Коллективный разум – это мышление обширных, исторически устойчивых обществ и цивилизаций. Коллективное мышление составляет фундамент всей социальной жизни. Без результатов творчества коллективного разума общественная жизнь была бы невозможна» [5, с. 270]. А. А. Ивин приводит перечень ряда феноменов, являющихся, по его мнению, примерами проявлений коллективного творчества: «Естественные языки, интуитивная логика, мораль, основные социальные институты, идеология, религия, фольклор, деньги, рынок, государство, ключевые социальные идеалы и нормы и так далее до бесконечности – все это открыто не индивидуальным, а коллективным разумом, является результатом коллективного творчества» [5, с. 270]. Отсюда следует его трактовка роли личности как субъекта творчества: «Общество держится не на гениальных индивидах, открывающих грандиозные социальные идеи. Оно держится само по себе, опираясь, прежде всего, на собственное коллективное мышление. Что касается энтузиастических социальных идей, высказываемых особо одаренными индивидами и увлекающими за собой миллионы людей, то эти идеи чаще всего первоначально зарождаются в форме социальных мифов, порождаемых коллективным разумом. Индивиды лишь придают этим мифам отточенную форму» [5, с. 271]. Ю. М. Резник полностью отвергает подобное представление: «Творить может только отдельный человек, а не коллектив. Термин “творческий коллектив” выражает бессмыслицу или идеологему прежних времен. Творчество персонально или индивидуально. Никакого коллективного творчества в природе не существует, хотя возможно социальное творчество индивида» [9, с. 192].

Даже признавая наличие эмерджентных свойств у коллектива людей по отношению к простой совокупности индивидов, стоит заметить, что А. А. Ивин заходит слишком далеко в своей интерпретации роли коллективного разума и творчества. По сути, его тезис о «коллективном разуме общества» представляется мистификацией социальной реальности. Так что в данном конкретном случае стоит согласиться с индивидуалистической критикой (позиция Ю. М. Резника) холистической реификации социальной действительности (к чему ведет тезис А. А. Ивина). Тезис о «незначимости гениальных индивидов» представляется не только ложным, но и вредным с практической точки зрения. Из него можно сделать политический вывод, что государству лучше уничтожить всяких там гениев, поскольку они, как правило, амбициозны, активны и самостоятельны; лучше пусть вместо них открытиями занимаются анонимные «народные массы», чей коллективный разум и без гениев сделает по указанию партии все, что надо. Хотя СССР обвиняют в тоталитаризме, но при Советах никогда до такой крайности не доходили. Это было бы реальным воплощением антиутопии грубого коммунизма.

Тем не менее, полностью отвергнуть правомерность применения термина «коллективное творчество» представляется неверным. Коллективное творчество изучать надо, но исходя из каких-то других методологических позиций. Речь, в частности, идет о деятельности креативных сообществ – творческих коллективов, занимающихся не «высоким» творчеством как духовным саморазвитием, а разнообразной инновационной деятельностью, когда итоговый инновационный продукт является результатом синергии творческих усилий коллектива.

Теперь перейдем к вопросу об условиях, способствующих развитию творчества. Е. Н. Шульга, ссылаясь на исследования современных психологов, указывает «на существование зависимости между способностью личности проявлять свои творческие наклонности и средой (климат, социальное окружение, отсутствие или наличие подавляющих личность факторов). При изучении этих факторов было выявлено, что благоприятные климатические условия могут обусловливать расцвет творчества, например, в сфере искусства, а неблагоприятные – сдерживать его, стимулировать деятельность преимущественно прикладного характера, направленную, в первую очередь, на выживание людей и в меньшей степени – на досуг и украшение быта» [16, с. 81]. При этом то, какие именно условия будут являться благоприятными факторами для активизации творческих способностей данного конкретного индивида по большей части зависит от его личных склонностей. То есть, иначе говоря, то, что способствует успешной творческой деятельности одного человека, не годится для другого.

Ю. М. Резник также указывает на значимость факторов среды, прежде всего социальной, которая распадается, по его мнению, на две конфликтующие между собой сферы – «систему» и «жизненный мир». Под системой подразумевается общество в узком смысле слова, т. е. совокупность институтов, обладающих способностью принудительного регулирования поведения людей. Не все социальные отношения являются «общественными», поскольку «“система” не является единственной формой социального бытия человека. С ней соотносятся другие способы организации его жизни, основанные преимущественно на добровольном членстве. Это – “сеть” и “ассоциация”, которые распространены в жизненном мире» [9, с. 200]. «Очевидно, что системный и жизненный миры суть взаимодополняющие стороны современного социума, между которыми происходит перманентная борьба за сферы влияния на человека» [9, с. 198]. При этом «творчеству в жизненном мире противостоит система как внешне обусловленный или заданный способ бытия человека. Системность… [есть] свойство системы, которое приводит к формальным ограничениям, унификации и регламентации любой человеческой деятельности, в т. ч. и творчества. Продуктом же системного “творчества” являются инновации (инновационная деятельность), предназначенные для продажи и продвижения новых продуктов и услуг в условиях рыночной экономики» [9, с. 198]. И далее Ю. М. Резник неоднократно и настойчиво проводит это различение между подлинным творчеством, возможным только в рамках жизненного мира, и псевдотворческой инновационной деятельностью, стимулируемой системой: «Творчество возможно только за пределами или на границе деятельности “системы”. Жизненный мир креативен, а “система” консервативна по своей сути. Последняя ограничивает творческие возможности человека, используя средства институционального насилия и принуждения» [9, с. 202]. И далее: «“Система” инициирует инновации, а подлинное творчество подвластно только автономному человеку и исключительно в жизненном мире» [9, с. 203]. Наконец, подводя итог этим рассуждениям, он делает вывод: «Различие между системными инновациями и творчеством человека состоит также в следовании той или иной парадигме существования. Инновации характерны для парадигмы развития, где приемлемы лишь те результаты, которые соответствуют критериям эффективности деятельности… Подлинное творчество в жизненном мире соответствует парадигме становления и возможно только как жизнетворчество» [9, с. 204]. Таким образом, он признает за подлинное творчество только те его формы, которые не относятся к предмету социальной философии, а инновационную деятельность, которая собственно и интересует социальную философию, относит к второсортным, псевдотворческим видам деятельности.

Уровень развития жизненного мира любого социума, согласно Ю. М. Резнику, прямо пропорционален уровню либеральности его политической системы. Соответственно и творческий потенциал социума определяется степенью его либеральности, поскольку «в обществах с авторитарными режимами побеждает “системный” и “унитарный” человек, а в обществах либеральной демократии – “полифонический” человек. Унитарность характеризует моноидентичность человека и его категорическую и однозначную приверженность идеям целого. Полифоничность (множественная идентичность) не тождественна демократичности. Скорее наоборот, она дает дополнительные преимущества и свободы различным меньшинствам, уважение к которым объявляется священным требованием либеральной демократии» [9, с. 207–208]. По сути, это повторение популярных неолиберальных штампов о пользе толерантности, шизоидности и т. п. Так, например, по мнению К. Нордстрема и Й. Риддерстрале, для достижения рыночного успеха в условиях гибкого спроса современным корпорациям требуется максимальная изобретательность и инновационность. Такие качества фирмы достигаются за счет гетерогенности состава работников. Фирме требуется рост многообразия, порождающего конструктивное несогласие. Так что не стоит ожидать каких-либо инноваций в компаниях, в которых 90 % всех сотрудников одного пола, примерно одного возраста, с одинаковым образованием и обладают сходными взглядами и привычками [7, с. 133–137]. Особенно полезны инновационным фирмам, по их мнению, представители нетрадиционных сексуальных ориентаций, а вот приверженность каким-либо традиционным ценностям, ограничивающая безбрежную инновационность, напротив, крайне вредна.

Тезис Ю. М. Резника приводит его к определенным противоречиям. Во-первых, любая политическая система, даже самая либеральная – это все-таки именно система. А он сам признает, что «ни одна “система” не заинтересована в развитии творческой активности человека, так как это ограничивает ее эксплуатационные и манипулятивные возможности. Кроме того, “системе” нужны добросовестные и послушные (лояльные) исполнители. Поэтому она исключает из своих рядов аутентичных и независимых людей, имеющих рефлексивно-критическое начало и развитое творческое воображение» [9, с. 199]. Так что непонятно, почему вдруг либеральная система должна, вопреки своим системным свойствам, порождать творческих людей, стремящихся к духовному саморазвитию и жизнетворчеству. Во-вторых, те неолиберальные авторы [1; 7], которые проповедуют индивидуализм, шизоидность и прочую поддержанную Ю. М. Резником полифонию и толерантность, обосновывают полезность данного типа культуры именно способностью ее провоцировать развитие креативного класса и производимых им инноваций. Также непонятно, на каком собственно основании либеральный режим воспринимается как благоприятный для жизненного мира, в отличие от политических режимов любого другого типа. Ю. Хабермас [см.: 15], когда говорит об угрозах для жизненного мира, указывает не только на государственный бюрократизм (как это делает Ю. М. Резник), но и на капиталистический рынок, который колонизирует жизненный мир путем монетаризации.

Умозрительно мы можем спорить об этом до бесконечности, но обращение к фактам не дает достаточных оснований для определенных выводов. Так, эпоха Александра I и Николая I отмечена творческими достижениями трех столь разных, но одинаково выдающихся в сферах своей деятельности персонажей, как А. С. Пушкин, Н. И. Лобачевский и Серафим Саровский. Едва ли кто-то возьмется объяснять их успехи особенностью самодержавного режима. Однако же сложно будет привести многочисленные примеры столь же выдающихся творцов эпохи расцвета российского либерализма 1990-х гг. Можно предположить, что творчество гениев мало зависит от среды, во всяком случае неизвестно, какие социальные институты способны его порождать. Массовое потребительство, характерное для развитых либеральных стран современности, является, видимо, не самой благоприятной предпосылкой для развития «высокого» творчества. Во всяком случае, не припоминается еще кто-либо, помимо Ю. М. Резника, кто указывал бы на подобное преимущество либеральных обществ. Обычно речь идет об их преимуществах в плане поощрения инновационной креативности, что также является спорным утверждением, но, по крайней мере на первый взгляд, выглядит более убедительным. Интенсивность же духовных поисков и жизнетворчества была выше, по всей видимости, в прошлые века, во вполне себе авторитарных странах, когда талантливые люди были реже вовлечены в популярные сейчас политические и экономические игры.

Вообще чрезмерный обличительный пафос в отношении общественной системы является следствием характерной для гуманитарной интеллигенции оторванности от жизни, порождающей специфический наивный максимализм. В реальности без функционирования этой самой системы наша цивилизованная жизнь была бы невозможной, и вместо дискуссий на философские темы мы занимались бы выживанием при помощи натурального хозяйства. О том, что происходит с обществами при разрушении «злодейской» бюрократической системы можно судить по репортажам из стран, подобных Сомали и книг жанра постапокалипсис. Следовательно, сама эта система является вовсе не безусловно враждебной творчеству силой, а необходимой предпосылкой, тем, что обеспечивает минимально необходимые условия. Вместе с тем остается открытым вопрос, может ли и желает ли система какого-либо типа не только обеспечивать материальные условия для жизнедеятельности творческих людей, но и как-либо стимулировать развитие и реализацию творческого потенциала населения?

В свою очередь, сетевые сообщества и ассоциации, на которые возлагает надежды Ю. М. Резник, скорее всего, действительно способны выступать благоприятной средой для творчества, хотя далеко не все и не всегда. К тому же не всякое сетевое творчество стоит приветствовать. Скажем, террористические сети определенно поощряют творческий подход в реализации своих целей. Но в данном случае нам морально ближе «репрессивная система», карающая творческих «борцов за высокие идеалы».

Итак, что такое творчество и кто такие творческие люди с точки зрения социальной философии? Для социальной философии не требуется привлечения мистических концептов, связывающих гениальность с действием Божественного дара, даймона или музы, равно как и примитивных материалистических интерпретаций, связывающих гениальность с генетическими особенностями. Поиск глубинных оснований гениальности, как и сама гениальность, т. е. нечто уникальное, не поддающееся планированию и активации по требованию, не относятся к предмету изучения социальной философии. Ее скорее интересуют одаренные и талантливые люди, обладающие развитой творческой и эвристической (а не только алгоритмической) операциональностью мышления, занимающиеся какой-то более-менее регулярной, систематической, полезной с точки зрения общества, профессиональной, по сути, творческой деятельностью. То есть в центре ее внимания находится не самотворчество (духовное саморазвитие) и не случайно-спонтанное любительское творчество «по случаю», а институциализированная профессиональная инновационная деятельность. Соответственно, с определенным допущением (в рамках социально-философского, а не философско-антропологического подхода) можно поставить знак равенства между творчеством и креативностью, а значит, творческими людьми и креативным классом. Также социальную философию интересует отношение к творчеству в обществах разных типов (по уровням развития производительных сил, политическим системам, религиям и идеологиям): какие виды творчества поощряются, допускаются, игнорируются, ограничиваются или запрещаются обществом и государством. Соответственно возникает вопрос, касающийся современной России: нужны ли нам творцы (или лучше готовить квалифицированных потребителей и дисциплинированных исполнителей), если да, то какие и как их производить? Поиск ответов на указанные вопросы требует дополнительных исследований.

2. Альтернативные модели инновационной политики

В нашей статье 2012 года приводились аргументы «за» и «против» поощрения развития в России собственного креативного класса. В частности, говорилось о том, что «основному аргументу его сторонников о необходимости его развития для обеспечения прогресса общества может быть противопоставлен опыт ХХ века, свидетельствующий об огромных успехах модели “государства развития”. Так в СССР, Германии и США в периоды острых геополитических противостояний именно государственные проекты обеспечили мощный научно-технический рывок» [13, с. 95]. Также имеются многочисленные примеры того, как представители творческих профессий выступают в качестве социально-деструктивных элементов, подрывающих стабильность общества. И, тем не менее, был сделан вывод, что «развитие креативного класса необходимо, так как если нация не формирует собственный, национально ориентированный креативный класс, то она неизбежно становится объектом манипуляции извне. Но даже если креативный класс не является таковым, все равно лучше, если процессы сетевизации, практически неизбежные для любой страны, включают в себя процесс его формирования. Именно наличие на территории страны узловых центров пересечения сетей креативного класса, городов, где концентрируются его представители, позволяет нации извлекать некоторую пользу из увеличения сетевых потоков» [13, с. 95].

Встает вопрос, какой путь выбрать для осуществления инновационного развития, какого рода социальная система будет поощрять инновационную креативность и эффективно использовать ее результаты? Основными противоположными вариантами выступают неолиберальный и мобилизационный пути развития. Первый исходит из принципов «вашингтонского консенсуса» и предполагает опору на частную инициативу, предельное сужение вмешательства государства в инновационные процессы, вплоть до отказа от модели развивающего государства (государства развития). Мобилизационный путь развития подразумевает в своей крайней форме становление государства единственным субъектом, организующим и направляющим инновационное развитие путем предоставления плановых заданий научно-исследовательским и инженерно-конструкторским учреждениям. Более мягким вариантом мобилизационного подхода является модель бюрократического развивающего государства. Это можно также назвать третьим путем между либеральным и чисто этатистским мобилизационным подходами, находящимся, тем не менее, ближе ко второму. Сначала в Японии, затем в Южной Корее и, в последние десятилетия, в Китае бюрократическое развивающее государство [БРГ] сложилось благодаря плановикам из правительства, предоставившим ряд стимулов и субсидий некоторым фирмам для конкуренции на международных рынках. Бюрократическое развивающее государство «легко представить в виде скоординированной деятельности объединенной группы правительственных чиновников, которые часто работали под одной крышей» [2; 21].

Несколько лет тому назад автор настоящей статьи склонялся скорее к неолиберальному варианту инновационной политики, признавая наличие своих плюсов и минусов у всех вариантов. Основанием для этого выступал относительно удачный опыт развития высокотехнологического производства США и относительно неудачные примеры Советского Союза, с его чисто мобилизационной моделью, вошедшего в последние годы своего существования в состояние глубокого застоя, а также японского бюрократического развивающего государства, переживающего последние 30 лет затяжную стагнацию. «Примеры СССР и Японии, при всех различиях между этими странами, показывают ограниченность эффективности модели государства развития. Причем со временем коэффициент полезного действия государственных органов в этом вопросе становится все ниже. По всей видимости, в СССР были достигнуты пределы дееспособности этатистской модели научно-технического и культурного развития. Попытки осуществления масштабных прорывных проектов современным российским государством заведомо обречены на провал, как вследствие общего кризиса модели государства развития, так и в силу частных причин – катастрофической коррумпированности и некомпетентности российской бюрократии» [13, с. 96].

В связи с чем делался вывод, что для современной России лучше подойдет неолиберальная модель: «Сейчас более вероятным успешным субъектом развития представляется не специальная государственная организация, а сетевые структуры креативного класса, наподобие тех, что сконцентрированы в Кремниевой долине в США. При этом государство, по сути, не в состоянии не только управлять деятельностью этих сетей, но и эффективно “производить” креативный класс. Для того чтобы сформировался человек с требуемыми качествами, государственные структуры мало годятся, и приказным порядком здесь ничего не добиться. Получается, что основной стратегией государства в этом вопросе остается следование принципу laissez-faire» [13, с. 96].

На фоне выглядящих крайне эффектными успехов ряда американских инновационных стартапов – яркого воплощения успешности идеи сетевых проектов креативного класса, такой поход казался тогда наиболее перспективным. Также убедительными выглядели прогнозы В. Иноземцева [6] о практически неизбежном торможении развития Китая и Кореи, неспособных перейти к траектории устойчивого и самоподдерживающегося инновационного развития, когда их экономический рост наткнется на потолок возможности копирования западных технологий.

С тех пор, однако, авторскую позицию пришлось скорректировать с учетом двух значимых обстоятельств. Первое из них – это более близкое знакомство с реальной, а не декларативной практикой осуществления инновационной политики в США. Оказалось, что не стоит принимать за чистую монету неолиберальные лозунги, которые используют американцы, – такой вариант они продвигают в других странах, но сами не спешат прибегать к неолиберальным рецептам полного отказа от проведения активной государственной инновационной политики. В США участие государства в развитии скрывается, что обусловлено господством идей рыночного фундаментализма. Однако они «все же имеют некую политику развития за рамками оборонного сектора и сектора национальной безопасности. Ее существование свидетельствует о невероятном динамизме складывающейся экономики знаний, которая способна идти против течения, олицетворяемого враждебной политической философией» [2, с. 20]. Ф. Блок пишет о существовании в США модели скрытого сетевого развивающего государства [СРГ]. «Скрытым» оно является, поскольку его существование замаскировано от глаз наблюдателей из-за границы и собственной общественности. Сама же модель сетевого развивающего государства сосредоточена на содействии предприятиям в разработке продуктов и методов производства, которых еще не существует. Модель бюрократического развивающего государства для этого не подходит, поскольку она нацелена на догоняющее развитие, на подражание какому-либо признанному в мире лидеру, чью технологию нужно скопировать и улучшить.

Ф. Блок описывает сетевое развивающее государство следующим образом. «В отличие от исключительной опоры БРГ на стимулирование предприятий, СРГ обладает гораздо большей свободой действий; в нем представители государственного сектора тесно сотрудничают с частными предприятиями, выделяя и поддерживая наиболее перспективные направления для инноваций» [2, с. 21]. «Появление СРГ невозможно без сообщества людей, сведущих в технологиях. Для этого необходимы предшествующие инвестиции в высшее образование и производство научно-технических знаний. Опираясь на механизмы оценки и производства новых знаний, СРГ стремится сделать так, чтобы технологическое сообщество работало с большей отдачей над переводом научных исследований в реально существующие продукты. СРГ представляет собой ряд правительственных инициатив, призванных повысить производительность труда ученых и инженеров своей страны» [2, с. 22].

Второе обстоятельство, вынудившее скорректировать отношение к неолиберальной модели инновационной политики, – практика социально-экономического и научно-технического развития последних лет. «Прогрессивный инновационный стартапер» Илон Маск из воплощения идеала креативного инноватора постепенно становится воплощением образа авантюриста. Уход промышленного производства в Китай привел к тому, что и инженерная школа Китая начала во многом опережать американскую, переживающую катастрофический застой, несмотря на активное переманивание специалистов со всего мира. Китай демонстрирует успехи в опережающем развитии даже информационных технологий (например, 5G), которые еще недавно казались незыблемой монополией Америки. Российский Росатом успешно соревнуется с западными конкурентами на поле технологий мирного атома. США пока лидируют в производстве ряда высокотехнологичных продуктов, в частности, в гражданском авиастроении, но и здесь у них наблюдаются нарастающие проблемы. Европейские же участники во многих сферах высокотехнологической конкурентной гонки вообще не участвуют. Так, например, в европейских странах не получили распространения поисковые системы для интернета отечественного производства – в отличие от США, Китая и России.

Стоит привести еще один вариант критики либеральной модели, исходящий из лагеря сторонников демократического социализма. А. В. Бузгалин [см.: 3] предлагает марксистский взгляд на взаимоотношение развития постиндустриального общества и творчества, подвергая критике взгляды В. Л. Иноземцева. По мнению А. В. Бузгалина, концепция постиндустриального общества действительно отражает некоторые значимые процессы социальных изменений, однако она не способна уловить кризисные моменты в развитии современных стран. Формирующаяся модель капиталистического постиндустриализма ведет общество в тупик, порождая факторы, тормозящие дальнейший прогресс. По его мнению, экспансия массовой культуры выступает субститутом свободного гармоничного развития личности, а перепроизводство фиктивных благ – субститутом развития креатосферы. Под влиянием рыночных факторов «в мире образовался и растет превратный (фиктивный) сектор – сфера, где не создаются ни утилитарные материальные, ни культурные ценности, где преимущественно производятся и воспроизводятся фиктивные блага, предназначение которых – обслуживание трансакций, трансформация одних превращенных форм в другие» [3, с. 30]. Таким образом, «ключевой проблемой прогресса человеческого сообщества… в ХХI в. становится освобождение творческой деятельности от форм, которые ей навязываются в превратном секторе, выдавливание этого сектора и использование высвобождаемых ресурсов для прогресса креатосферы – мира культуры, общедоступной творческой деятельности и, соответственно, сфер, в которых создаются культурные ценности, идет процесс формирования, воспитания, обучения и развития человека как свободной, всесторонне развивающейся личности» [3, с. 31].

В. П. Рязанов согласен с А. В. Бузгалиным в том, что капиталистические отношения тормозят развитие креатосферы. Ее развитие «на собственной основе и с опорой на индивидуально-общественную форму собственности и нерыночную мотивацию труда сталкивается с системой капиталистического хозяйствования, которая доминирует в сфере материального производства» [11, с. 142]. Также он рассматривает аргументы А. В. Бузгалина и соглашается с ними в вопросе о необходимости обобществления интеллектуальной собственности, причем не в форме государственной собственности, как это было в СССР, а в форме «всеобщей собственности» или «собственности каждого на все». Еще один отечественный исследователь, М. Ю. Павлов, также поддерживает мнение о том, что индивидуально-частная собственность все больше становится тормозом развития – «та защита ИЧС [индивидуально-частной собственности], которая раньше для инноватора была полезной, сегодня ему вредит» [8, с. 146], – а соответственно и предложенный А. В. Бузгалиным вариант развития креатосферы через развитие собственности каждого на все.

Таким образом, обнаруживается еще один, пятый, пока еще потенциальный вариант проведения инновационной политики – через переход к общественной форме собственности. Вариант интересный, возможно перспективный, но пока еще мало опробованный. Можно привести примеры инновационных проектов, реализованных на чисто сетевой основе без использования капиталистических и бюрократических механизмов, например Linux, MySpace, «Геном человека» и др. Однако пока представляется сомнительным, что на такой основе можно построить большую часть экономики, в том числе организовать осуществление инновационных проектов, связанных с реальным сектором экономики, например, создание и запуск в серию нового самолета. Представляется, что России не стоит ставить на себе подобные смелые эксперименты – лучше подождать, пока кто-нибудь другой проведет такой эксперимент на себе, и делать окончательный выбор после оценки его результатов.

Заключение

Итак, большинство философов [см.: 10] связывает творчество с личностью, наделенной особыми, «творческими» способностями, создающей, изобретающей нечто новое. При этом что именно, в конечном счете, будет признано творческим – определяется социальной оценкой, конвенцией. Творческие способности можно ранжировать по степени выраженности: наивысшими творческими качествами обладают гении, затем одаренные люди, таланты, способные люди, исполнители с отдельными элементами творчества [см.: 9]. При этом вместо бинарного разделения на творческое и нетворческое мы можем обнаружить более широкий спектр видов и субъектов деятельности – от творческих в «высоком» смысле духовного самотворчества до инновационных, т. е. творческих в узком социально-экономическом измерении. Соответственно подлинным, «высшим» творчеством стоит признать творчество, относимое к сфере философской антропологии – трансформацию собственного бытия в форме духовного самотворчества.

Социальную философию скорее интересуют одаренные и талантливые люди, систематически занимающиеся какой-то полезной с точки зрения общества, профессиональной творческой деятельностью. То есть в центре ее внимания находится не самотворчество (духовное саморазвитие) и не случайно-спонтанное любительское творчество, а институциализированная профессиональная инновационная деятельность. То есть креативность – это тот подвид творчества, которым занимаются представители креативного класса и который интересует социальную философию. Инновационные действия креативного класса связаны с производством новых товаров и услуг, обладающих потребительскими свойствами, которые востребованы на рынке.

Существует зависимость между способностью личности проявлять свои творческие наклонности и средой, в первую очередь социальной. Однако то, какие именно условия будут являться благоприятными факторами для активизации творческих способностей данного конкретного индивида, по большей части зависит от его личных склонностей. Вместе с тем можно отметить некоторую общую закономерность. Традиционные общества в целом склонны ограничивать инновационную деятельность, отдавая предпочтение устоявшимся практикам, в отличие от современных обществ, ориентированных на поощрение инновационной активности. С другой стороны, для духовного самотворчества более благоприятны, видимо, условия традиционного общества, где потребности людей в проявлении своих творческих задатков не мобилизуются рыночными силами или государством для достижения прагматических целей.

Государственная инновационная политика – это метод, которым государство пытается поощрять инновационную активность в стране. В статье рассмотрены пять альтернативных вариантов проведения государственной инновационной политики, которые можно ранжировать по степени усиления активной роли государства:

1) неолиберальная модель, которую можно назвать нулевым вариантом, поскольку роль государства в ней сводится к минимуму;

3) модель бюрократического развивающего государства – примерно то же, что и предыдущий вариант, но основные инициативы исходят от государства, а частные структуры выступают преимущественно в роли исполнителей;

5) наконец, имеется не опробованная пока на практике модель, основанная на принципах «всеобщей собственности». Пока не вполне ясно, каково место этой модели в силу ее слабой конкретной проработанности. Возможно, подразумевается анархический коммунизм, когда ни государство, ни частные корпорации не выступают агентами развития, и эту функцию берет на себя гражданская самоорганизация. Либо же подразумевается демократический социализм, где государство и частные корпорации все же выступают агентами развития, наряду с сетевыми некоммерческими инновационными структурами.

Сейчас, как и в 2012 году, автор продолжает считать, что мобилизационная модель развития не годится для современной России, поскольку несет с собой слишком много негативных побочных последствий и слабо соответствует вызовам информационной эпохи. С другой стороны, неолиберальную модель инновационной политики также стоит признать неудовлетворительной. По всей видимости, на настоящий момент наиболее конкурентоспособными моделями инновационной политики выступают модели бюрократического развивающего государства и сетевого развивающего государства. Обе они не лишены своих недостатков и, как представляется, конечная успешность их реализации зависит в первую очередь от конкретного воплощения в жизнь, в частности, от грамотности и заинтересованности реализующих их государственных специалистов. С точки зрения автора, для России сейчас все же лучше подходит модель сетевого развивающего государства. Проблемы современных США связаны не с ее недостатками, а с другим обстоятельством – деиндустриализацией вследствие выноса производства за рубеж. Когда в 1980-е годы представители американского правительства и научного сообщества (в частности Э. Тоффлер) ездили в Китай договариваться о развитии разделения труда между США и КНР, то они предполагали, что перенос промышленности в Китай сделает его американским сборочным цехом – не более того, а Америка получит дополнительный импульс постиндустриального развития. Однако практика показывает, что успешное постиндустриальное развитие может быть лишь сверхиндустриализацией, а не деиндустриализацией, поскольку надежным базисом постиндустриального развития выступает развитый сектор промышленного производства.

Список литературы

1. Бард А., Зодерквист Я. Netократия. Новая правящая элита и жизнь после капитализма. – СПб.: Стокгольмская школа экономики в Санкт-Петербурге, 2004. – 252 с.

2. Блок Ф. Против течения: возникновение скрытого развивающего государства в соединенных штатах // Прогнози∑. – 2008. – № 3 (15). – С. 18–58.

3. Бузгалин А. В. «Постиндустриальное общество» – тупиковая ветвь социального развития? // Вопросы философии. – 2002. – № 5. – С. 26–43.

4. Ефименко Д. В. Концепция общества знания как теория социальных трансформаций: достижения и проблемы // Вопросы философии. – 2010. – № 1. – С. 49–61.

5. Ивин А. А. Коллективный разум и социальные образцы как продукт его творчества // Философия творчества 2015. Материалы Всероссийской научной конференции, 8–9 апреля 2015 г. Институт философии РАН, г. Москва / Под ред. Н. М. Смирновой, А. Ю. Алексеева. – М.: ИИнтеЛЛ, 2015. – С. 270–279.

6. Иноземцев В. Л. За пределами экономического общества. – М.: Academia – Наука, 1998. – 614 с.

7. Нордстрём К., Риддерстрале Й. Бизнес в стиле фанк. Капитал пляшет под дудку таланта. – СПб.: Стокгольмская школа экономики в Санкт-Петербурге, 2005. – 279 с.

8. Павлов М. Ю. Креативная экономика: как остановить утрату знаний // Социологические исследования. – 2018. – № 3. – С. 144–148.

9. Резник Ю. М. Творчество и его системные ограничения в жизненном мире человека (структурно-типологический анализ) // Философия творчества. Ежегодник. Выпуск 3. Творчество и жизненный мир человека / Ред.: Смирнова Н. М., Бескова И. А. – М.: ИИнтеЛЛ, 2017. – C. 188–210.

10. Розин В. М. Творчество как форма жизни личности и культуры // Философия творчества 2015. Материалы Всероссийской научной конференции, 8–9 апреля 2015 г. Институт философии РАН, г. Москва / Под ред. Н. М. Смирновой, А. Ю. Алексеева. – М.: ИИнтеЛЛ, 2015. – С. 103–114.

11. Рязанов В. Т. Креативный труд и собственность каждого на все: возможности и проблемы // Социологические исследования. – 2018. – № 3. – С. 138–143.

12. Смирнов А. В. Творчество и логика: к вопросу о концептуализации границ между творческим и нетворческим // Философия творчества 2015. Материалы Всероссийской научной конференции, 8–9 апреля 2015 г. Институт философии РАН, г. Москва / Под ред. Н. М. Смирновой, А. Ю. Алексеева. – М.: ИИнтеЛЛ, 2015. – С. 25–30.

13. Трубицын О. К. Формирование креативного класса и закат «государства развития» // Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. – 2012. – № 2 (18). – С. 92–98.

14. Флорида Р. Креативный класс. Люди, которые создают будущее. – М.: ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2016. – 384 с.

15. Хабермас Ю. Политические работы. – М.: Праксис, 2005. – 368 с.

16. Шульга Е. Н. Философия креативности: важнейшие вехи изучения творчества // Философия творчества. Ежегодник. Выпуск 2: Когнитивные и социокультурные измерения / Ред. Смирнова Н. М., Майданов А. С. – М.: ИИнтеЛЛ, 2016. – С. 59–85.

References

1. Bard A., Soderqvist J. Netocracy: The New Power Elite and Life After Capitalism [Netokratiya. Novaya pravyaschaya elita i zhizn posle kapitalizma]. Saint Petersburg, Stokgolmskaya shkola ekonomiki v Sankt-Peterburge, 2004, 252 р.

2. Blok F. Against the Tide: The Emergence of a HiddenDevelopmentalState in the United States [Protiv techeniya: vozniknovenie skrytogo razvivayuschego gosudarstva v soedinennykh shtatakh]. Prognozis (Prognozi∑), 2008, № 3 (15), pp. 18–58.

3. Buzgalin A. V. “Post-Industrial Society” – a Dead-End Branch of Social Development? [“Postindustrialnoe obschestvo” – tupikovaya vetv sotsialnogo razvitiya?]. Voprosy filosofii (Problems of Philosophy), 2002, № 5, pp. 26–43.

4. Еfimenko D. V. The Concept of Knowledge Society as a Theory of Social Transformations: Achievements and Problems [Kontseptsiya obschestva znaniya kak teoriya sotsialnykh transformaciy: dostizheniya i problemy]. Voprosy filosofii (Problems of Philosophy), 2010, № 1, pp. 49–61.

5. Ivin A. A. Collective Intelligence and Social Patterns as a Product of His Creativity [Kollektivnyy razum i sotsialnye obraztsy kak produkt ego tvorchestva]. Filosofiya tvorchestva 2015. Materialy Vserossiyskoy nauchnoy konferentsii, 8–9 aprelya 2015 g., Institut filosofii RAN, g. Moskva (Philosophy of Creativity 2015. Proceedings of the All-Russian Scientific Conference, 8–9 April 2015, Institute of Philosophy of RAS, Moscow). Moscow, IInteLL, 2015, pp. 270–279.

6. Inozemcev V. L. Outside the Economic Society [Za predelami ekonomicheskogo obschestva]. Moscow, Academia – Nauka, 1998, 614 р.

7. Nordström K., Ridderstråle J. Funky Business: Talent Makes Capital Dance [Biznes v stile fank. Kapital plyashet pod dudku talanta]. Saint Petersburg, Stokgolmskaya shkola ekonomiki v Sankt-Peterburge, 2005, 279 р.

8. Pavlov M. Yu. Creative Economy: How to Stop the Loss of Knowledge [Kreativnaya ekonomika: kak ostanovit utratu znaniy] Sotsiologicheskie issledovaniya (Sociological Research), 2018, № 3, pp. 144–148.

9. Reznik Yu. M. Creativity and Its System Limitations in the Human Life World (Structural and Typological Analysis) [Tvorchestvo i ego sistemnye ogranicheniya v zhiznennom mire cheloveka (strukturno-tipologicheskiy analiz)]. Filosofiya tvorchestva. Еzhegodnik. Vypusk 3: Tvorchestvo i zhiznennyy mir (Philosophy of Creativity. Yearbook. Issue 3: Human Creativity and Life). Moscow, IInteLL, 2017, pp. 188–210.

10. Rozin V. M. Creativity as a Form of Life of Personality and Culture [Tvorchestvo kak forma zhizni lichnosti i kultury]. Filosofiya tvorchestva 2015. Materialy Vserossiyskoy nauchnoy konferentsii, 8–9 aprelya 2015 g., Institut filosofii RAN, g. Moskva (Philosophy of Creativity 2015. Proceedings of the All-Russian Scientific Conference, 8–9 April 2015, Institute of Philosophy of RAS, Moscow). Moscow, IInteLL, 2015, pp. 103–114.

11. Ryazanov V. T. Creative Work and Everyone’s Ownership of Everything: Opportunities and Problems [Kreativnyy trud i sobstvennost kazhdogo na vse: vozmozhnosti i problem]. Sotsiologicheskie issledovaniya (Sociological Research), 2018, № 3, pp. 138–143.

12. Smirnov A. V. Creativity and Logic: To the Question of Conceptualization of the Boundaries between Creative and Non-Creative [Tvorchestvo i logika: k voprosu o kontseptualizatsii granits mezhdu tvorcheskim i netvorcheskim]. Filosofiya tvorchestva 2015. Materialy Vserossiyskoy nauchnoy konferentsii, 8–9 aprelya 2015 g., Institut filosofii RAN, g. Moskva (Philosophy of Creativity 2015. Proceedings of the All-Russian Scientific Conference, 8–9 April 2015, Institute of Philosophy of RAS, Moscow). Moscow, IInteLL, 2015, pp. 25–30.

13. Trubicyn O. K. Formation of the Creative Class and the Decline of the “State of Development” [Formirovanie kreativnogo klassa i zakat “gosudarstva razvitiy”]. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filosofiya. Sotsiologiya. Politologiya (Bulletin of TomskStateUniversity. Philosophy. Sociology. Political Science), 2012, № 2 (18), pp. 92–98.

14. Florida R. The Rise of the Creative Class. Revisited [Kreativnyy klass. Lyudi, kotorye sozdayut buduschee]. Moscow, Mann, Ivanov i Ferber, 2016, 384 р.

15. Habermas J. Political Works [Politicheskie raboty]. Moscow, Praksis, 2005, 368 р.

16. Shulga Е. N. Philosophy of Creativity: The Most Important Milestones in the Study of Creativity [Filosofiya kreativnosti: vazhneyshie vekhi izucheniya tvorchestva]. Filosofiya tvorchestva. Еzhegodnik. Vypusk 2: Kognitivnye i sotsiokulturnye izmereniya (Philosophy of Creativity. Yearbook. Issue 2: Cognitive and Sociocultural Dimensions). Moscow, IInteLL, 2016, pp. 59–85.

Ссылка на статью:
Трубицын О. К. Развитие креатосферы в информационном обществе // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2019. – № 2. – С. 29–49. URL: http://fikio.ru/?p=3594.