Monthly Archives: августа 2017

УДК 117; 316.324.8; 004.946

 

Соснина Тамара Николаевна – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования «Самарский государственный аэрокосмический университет имени академика С. П. Королева (национальный исследовательский университет)», кафедра философии и истории, доктор философских наук, профессор, заслуженный работник высшей школы Российской Федерации, Россия, Самара.

E-mail: tnsssau@bk.ru

443086, Самарская обл., г. Самара, Московское шоссе, д. 34,

 тел: 8(846)267-45-65; 8(846) 332-74-83.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Философская концепция виртуальной реальности имеет первостепенное значение для осмысления современного информационного общества. Между тем многие исследователи отмечают, что глубинное теоретическое содержание понятия виртуальной реальности пока остается нераскрытым.

Результаты: В отечественной философской литературе последних двух десятилетий можно выделить до 21 варианта определения виртуальной реальности. Группируя их по смыслу, мы предлагаем сформулировать девять основных подходов. Это рассмотрение виртуального как объективно (реально) существующего; как вымышленного, воображаемого и иллюзорного; как промежуточного состояния между возможным и действительным, материальным и идеальным; как образа реальности (инварианта); как особого состояния сознания; как особых пространственно-временных параметров; как сконструированного человеком технического бытия; как тотальной сущности бытия.

Область применения результатов: Формирование представлений о виртуальной реальности вносит вклад в целостную концепцию современного информационного общества, которую еще предстоит создать.

Выводы: Понятие «виртуальность» неизбежно включает в себя социальную составляющую, технико-технологическую составляющую и социокультурную составляющую.

 

Ключевые слова: виртуальность; реальность; материальное и нематериальное; бытие и небытие; сознание; информация.

 

The Definition of the Notion ‘Virtuality’. The Terminological Status Analysis

 

Sosnina Tamara Nikolaevna – Samara State Aerospace University, Department of philosophy and history, Doctor of Philosophy, Professor, Samara, Russia.

E-mail: tnsssau@bk.ru

34, Moskovskoye shosse, Samara, 443086, Russia,

tel: 8(846)267-45-65; 8(846) 332-74-83.

Abstract

Background: The philosophical concept of virtual reality is of paramount importance for the comprehension of the modern information society. Meanwhile, many researchers note that the deep theoretical contents of the notion of virtual reality remains ambiguous.

Results: In Russian philosophical literature of the last two decades, up to 21 options for determining virtual reality can be found. By classifying them according to the meaning, we propose to formulate nine basic approaches. The consideration of the virtual as objectively (really) existing; as fictitious, imaginary and illusory; as an intermediate state between the possible and the real, the material and the ideal; as an image of reality (invariant); as a particular state of consciousness; as special space-time parameters; as a technical being constructed by man; as the total essence of being.

Research implications: The formation of notions about virtual reality contributes to the holistic concept of the modern information society to be created.

Conclusion: The concept of “virtuality” inevitably includes the social component, the technical and technological component and the socio-cultural component.

 

Keywords: virtuality; reality; material and non-material; being and non-being; consciousness; information.

 

Развитие информационной техники и технологий, влияние их на экономику и общество является отражением революционного процесса, призванного перевести функционирующие материальное и духовное производство в новое, виртуальное качество.

 

В последние десятилетия интерес к феномену виртуальности резко возрос, в научную терминологию буквально ворвалась группа понятий, производных от virtus (виртуальность, виртуальное пространство-время, виртуальные машины, фирмы, деньги, банки, культура и т. д.).

 

Вскоре стало ясно, что трактовка понятия «виртуальное» далека от однозначности. Определим собственную позицию.

 

Корень «virtus» восходит к античности, где использовались два его смысла: реальность – образ (вариант Платона); актуальное – потенциальное бытие (вариант Аристотеля).

 

Воспроизведем определения понятия «виртуальность», используемые в литературе с 1994 года.

 

1. Виртуальный (лат. virtualial – возможный) может или должен проявиться при определенных условиях [см.: 1, с. 126].

 

2. Виртуальность – объект или состояние, которые реально не существуют, но могут возникнуть при определенных условиях. Онтологическая трактовка рассматривает виртуальность как некое потенциальное состояние бытия при наличии в нем определенного активного начала.

 

Другой подход к виртуальности сформировался под влиянием компьютерных, информационных технологий. С их помощью можно погрузиться в виртуальную реальность, где субъект не будет различать вещи и события действительного и виртуального мира: мир дан ему непосредственно в его ощущениях, а они оказываются на этом уровне неразличимыми.

 

Виртуальная реальность характеризует состояние сознания, и этим она отличается от реальности объективной. С аналогичной точки зрения следует рассматривать виртуальные реальности, встречающиеся в психологии, эстетике и в духовной культуре [см.: 2, с. 404].

 

3. Виртуальность – (возможность) сила, то, что визуально, наличествует «в возможности», противостоит тому, что актуально, наличествует «в реальности», виртуальность как склонность к реализации [см.: 3].

 

4. Виртуальность есть образ реальности, возникший в человеческом сознании в результате рационализации и/или восприятия, оформленный в актуальном, целостном виде. Необходимое условие для существования виртуальности – интерсубъективный мир образов – культура. Виртуальность – инвариант реальности [см.: 4].

 

5. Виртуальность – тотальное свойство физического мира, проявляющееся на микро- макро- и мегауровнях организации материи. Универсальными свойствами виртуальности являются:

– способность существовать, но быть перцептивно не воспринимаемой, непосредственно не регистрируемой приборами;

– способность переносить взаимодействие реальных объектов либо воздействовать на последние; короткое время жизни; существование в переходных состояниях или процессах, дающих выбор из ряда возможностей [см.: 5].

 

6. Термин «виртуальность» понимается как мнимое; как воображаемое; как небытие; как нематериальное [см.: 6, с. 47].

 

7. Феномен виртуального фиксирует универсальность природы человека, «усиливает» смысл человеческого существования. Человек как продукт всеобщих возможностей, концентрирующий возможности развития мира и себя самого [см.: 7, с. 15].

 

8. Виртуальность имеет сложную интегративную природу. Первый ее уровень связан с объективными характеристиками, второй – с субъективными, третий – со сложными отношениями первых двух уровней, проявляющимися в материально-духовной деятельности человека. Виртуальное есть промежуточное состояние, момент взаимосвязи, взаимообусловленности и взаимоперехода возможного и действительного, представляющий из себя переплетение идеального (мыслимого) и материального (реализованного).

 

Виртуальность пронизывает все наше существование, начиная от природного начала в человеке, где мощно проявляют себя психофизиологические феномены (например, сновидения), далее идет социальный уровень с его условностью и разноплановостью норм, правил и, наконец, культурный уровень, формирующий мировоззрение [см.: 8, с. 42].

 

9. Виртуальность – обусловленное природой, в той или иной мере присущее человеку потенциальное качество сознания [см.: 9, с. 98].

 

10. Виртуальное – способ бытия, отличный как от реального, так и от идеального. Эти различные содержания перетекают друг в друга, становятся неразличимыми, неотличимыми. Понятие виртуальности предполагает новую парадигму мышления, позволяющую анализировать в единой плоскости реалии, которые относятся к разным типам знания: естественнонаучного, гуманитарного, технического, философского [см.: 10, с. 6].

 

11. Виртуальность – это действительная реальность, обладающая свойствами: порожденности (виртуальная реальность продуцируется активностью какой-либо другой реальности, внешней по отношению к ней); актуальности (виртуальная реальность существует актуально, только здесь и теперь); автономности (в виртуальной реальности свое время, свое пространство и свои законы существования); интерактивности (виртуальная реальность может взаимодействовать со всеми другими реальностями, в том числе и с порождающей, как относительно независимая от них) [см.: 11].

 

12. Виртуальность характеризуют следующие свойства: неопределенность существования во времени; иллюзорность; n-мерность (заданность измерения); конструированность; искусственность по отношению к естественному, довиртуальному [см.: 12, с. 60].

 

13. Виртуальность – это базовый информационный код, выраженный в программе, созданной программистами, свойство компьютерной реальности [см.: 13].

 

14. Категория «виртуальности» вводится через оппозицию субстанциональности и потенциальности; виртуальный объект существует, хотя и не субстанционально, но в то же время – не потенциально, а актуально.

 

Виртуальность не сводится к современным компьютерным программным артефактам, к ней относятся, например, сны, галлюцинации, трансколлективные психозы, различные пограничные (сумеречные) состояния сознания, которые являются такими же формами виртуальности, как и образы (симуляции), смоделированные на современных носителях [см.: 14].

 

15. Виртуальность – это логика чудес, магия внушений, мир смыслов и ценностей, способ трансформации сознания и реальности, чудесное обращение запредельного в реальное [см.: 15].

 

16. Термин «виртуальный» используется для обозначения технологий трехмерных изображений. Технология, на основе которой работает Promovisor, позволяет совмещать мнимые трехмерные изображения с реальными предметами [см.: 16].

 

17. Виртуальный (электронный документ) – информационный объект, или некая совокупность, которую образует любой тип структурированных данных, которые содержат законченное информационное сообщение, могут быть авторизованы, храниться в цифровой форме и воспроизводиться в виде, воспринимаемом человеком [см.: 17].

 

18. Виртуальность (виртуальная реальность) есть реальность образная, имеющая предметно-сущностное содержание. Образная реальность является ареной проявления действия свободной воли человека. Виртуальное бытие не требует обычных физических ресурсов – материи, энергии, пространства-времени. Такое бытие может существовать отдельно и независимо от бытия физического и стыкуется с ним лишь через работу компьютера [см.: 18].

 

19. Виртуальность (виртуальное бытие) – это бытие модельное, бытие в возможности, а не в действительности [см.: 19].

 

20. Виртуальность (виртуальная реальность) – моделируемый техническими средствами образ искусственного мира, передаваемый человеку через генерируемые компьютером имитации ощущений [см.: 20].

 

21. Виртуальная (культура) предполагает, с одной стороны, массовость как закономерность функционирования и развития, с другой – расширение границ творчества, новые способы художественной деятельности, проявление уникальности, индивидуальности [см.: 21].

 

Интерпретации понятия «виртуальное», предлагаемые современными авторами, можно сгруппировать в блоки, где отражены его базовые характеристики.

 

Виртуальность – это:

А. Объективно (реально) существующее – 5; 7; 8; 10; 11; 13; 14; 15;

Б. Вымышленное, воображаемое, иллюзорное – 2; 4; 12; 14; 16; 19; 21;

В. Промежуточное состояние между возможным и действительным, материальным и идеальным – 1; 2; 3; 4; 5; 6; 7; 8; 10; 15; 19;

Г. Образ реальности (инвариант) – 4; 6; 14; 15; 18;

Д. Особое состояние сознания – 2; 4; 9; 11; 13; 19; 20; 21;

Ж. Особые пространственно-временные параметры – 5; 7; 11; 12; 13; 14; 16; 18;

З. Сконструированное техническое бытие – 11; 12; 13; 14; 15;

И. Естественно-технический и культурный феномен – 5; 7; 9; 10; 11; 12; 17; 18; 21;

К. Тотальная сущность бытия – 5; 7; 8; 10.

 

Итог. Виртуальному присущи характеристики: онтологические – А, Б, В, Ж, К; гносеологические – Б, Г, Д; социокультурные – Г, Д, И, З.

 

Анализ терминологических особенностей понятия «виртуальное» в каждом из аспектов (онтологический, гносеологический, социокультурный) выявляет различие используемых трактовок. Виртуальность в онтологическом аспекте исследователи рассматривают в трех вариантах.

 

В рамках первого постулируется объективность виртуальных образований (А), второго – признается как мнимое и иллюзорное воображаемое (Б), пребывающее в особых пространственно-временных рамках (Ж). Третий вариант исходит из тезиса, что виртуальность существует как промежуточное образование между объективным и субъективным, материальным и идеальным (В). Особая группа представлена исследователями, для которых виртуальность есть всеобщая тотальная характеристика сущего (К). Определение виртуальности в гносеологическом аспекте также противоречиво: одни считают образ реальности, возникающий в сознании, результатом рационализации и/или восприятия (Г), другие утверждают, что познание мира «замещается» имитациями разного качества, включая состояние сознания, потерявшего способность отличать реальное от вымышленного, мнимого (Б, Д).

 

Социокультурный статус виртуального рассматривается как многоликое образование, которое ассоциируется с современными компьютерными и программными артефактами (З); с «симуляциями», моделируемыми на современных носителях (Г); с пограничными (сумеречными) состояниями человека, имитирующими эффект иллюзий (Д); с парадигмой мышления, синтезирующей естественнонаучное, гуманитарное, техницистское и философское начала (И).

 

Резюме. Понятие «виртуальность» в литературе используется неоднозначно, но, тем не менее, можно с уверенностью утверждать, что оно содержит в себе:

– социальную составляющую (совокупность присущих субъекту природно-социальных качеств);

– технико-технологическую составляющую (совокупность технико-технологического обеспечения, воспроизведения специфического синтеза реальности актуальной и мнимой);

– социокультурную составляющую (совокупность принципиально новых представлений о возможностях материального и идеального начал, раскрывающихся под воздействием информационных технологий конца ХХ – начала XXI века).

 

Литература

1. Современный словарь иностранных слов. – СПб.: Дуэт, 1994. – 752 с.

2. Носов Н. А. Новая философская энциклопедия. В 4 т. Т. 3. – М.: Мысль, 2001. – 694 с.

3. Зорин В. И. Евразийская мудрость от А до Я.: Толковый словарь. – Алма-Ата: Сездiк-Словарь, 2002. – 408 с.

4. Кулагина И. В. Виртуальность как инвариант социокультурной реальности: методологические основания социальных исследований. – Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. к. филос. н. – Томск, 2004. – 17 с.

5. Николаев И. А. Виртуальность как естественнонаучный, технический и культурный феномен. – Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. к. филос. н. – Саратов, 2004.

6. Губанов Н. И., Согрина В. И. Основные формы бытия // Философия и общество. – 2004. – № 4. – С. 41–50.

7. Малкова Е. В. Виртуальная реальность: социально-философский аспект. – Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. к. филос. н. – Пермь, 2005. – 24 с.

8. Абрамов М. Г. Потенциал виртуальности // Экология и жизнь. – 2006. – № 9. – С. 40–51.

9. Силантьева И. И. Виртуальный человек в пространстве-времени // Философские науки. – 2007. – № 8. – С. 97–101.

10. Бондаренко Р. А. Виртуальная реальность в современной социальной ситуации. – Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. д. филос. н. – Ростов-на-Дону, 2008. – 40 с.

11. Маслова А. В. Природа и социально-экономические особенности виртуальных организаций. – Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. к. э. н. – Иваново, 2010. – 23 с.

12. Немыкина О. И. Понятие виртуальности в философском контексте // Гуманитарная наука. Философия. – 2011. – № 1.– С. 53–62.

13. Юхвид А. В. Компьютерные виртуальные технологии как новый техно-социальный феномен. – Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. д. филос. н. – М., 2013. – 50 с.

14. Виртуальность // Википедия – Свободная энциклопедия – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://ru.wikipedia.org/wiki/Виртуальность (дата обращения 27.05.2017).

15. Гарин И. Что такое виртуальность? // Проза.ру – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://www.proza.ru/2012/03/27/672 (дата обращения 27.05.2017).

16. Promovisor – трехмерная анимация или 3D голограмма // Интерактивное и проекционное оборудование для проведения презентаций, конференций и выставок в Санкт-Петербурге – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.av-gorod.ru/brands/10.html (дата обращения 27.05.2017).

17. Цветков В. Я., Семушкина С. Г. Электронные ресурсы и электронные услуги // Современные проблемы науки и образования – Электронный научный журнал – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://www.science-education.ru/ru/article/view?id=1303 (дата обращения 27.05.2017).

18. Корсунцев И. Г. Моделирование как процесс порождения виртуального бытия следующего поколения // Философские исследования. – 2001. – № 2. – С. 176–185.

19. Чарушников В. Виртуальное общество // Молодая гвардия. – 2011. – № 5/6. – С. 89–120.

20. Виртуальная реальность // Национальная политическая энциклопедия – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://politike.ru/termin/virtualnaja-realnost.html (дата обращения 27.05.2017)

21. Муртазина М. Ш. Виртуальная культура как феномен глобализации (философско-культурологическое осмысление). – Автореф. дисс. на соискание уч. ст. к. филос. н. – Чита, 2012. – 23 с.

 

References

1. Modern Dictionary of Foreign Words [Sovremennyy slovar inostrannykh slov]. Saint Petersburg, Duet, 1994, 752 p.

2. Nosov N. A. New Philosophical Encyclopedia. In 4 vol. Vol. 3. [Novaya filosofskaya entsiklopediya. V 4 t. T. 3]. Moscow, Mysl, 2001, 694 p.

3. Zorin V. I. Eurasian Wisdom from A to Z: Explanatory Dictionary [Evraziyskaya mudrost ot A do Ya: Tolkovyy slovar]. Alma-Ata, Sezdik-Slovar, 2002, 408 p.

4. Kulagina I. V. Virtuality as an Invariant of Social and Cultural Reality: Methodological Foundations of Social Research. Abstract of the Ph. D. Thesis [Virtualnost kak invariant sotsiokulturnoy realnosti: metodologicheskie osnovaniya sotsialnykh issledovaniy. Avtoreferat dissertatsii na soiskanie uchenoy stepeni kandidata filosofskikh nauk]. Tomsk, 2004, 17 p.

5. Nikolaev I. A. Virtuality as a Natural Science, Technical, and Cultural Phenomenon. Abstract of the Ph. D. Thesis [Virtualnost kak estestvennonauchnyy, tekhnicheskiy i kulturnyy fenomen. Avtoreferat dissertatsii na soiskanie uchenoy stepeni kandidata filosofskikh nauk]. Tomsk, 2004, 17 p.

6. Gubanov N. I., Sogrina V. I. Main Forms of Being [Osnovnye formy bytiya]. Filosofiya i obschestvo (Philosophy and Society), 2004, № 4, pp. 41–50.

7. Malkova E. V. Virtual Reality: Social and Philosophical Aspect. Abstract of the Ph. D. Thesis. [Virtualnaya realnost: sotsialno-filosofskiy aspekt. Avtoreferat dissertatsii na soiskanie uchenoy stepeni kandidata filosofskikh nauk]. Perm, 2005, 24 p.

8. Abramov M. G. Potential of Virtuality [Potentsial virtualnosti]. Ekologiya i zhizn (Ecology and Life), 2006, № 9, pp. 40–51.

9. Silanteva I. I. Virtual Person in a Spacetime [Virtualnyy chelovek v prostranstve-vremeni]. Filosofskie nauki (Philosophical Sciences), 2007, № 8, pp. 97–101.

10. Bondarenko R. A. Virtual Reality in a Modern Social Situation. Abstract of the Ph. D. Thesis [Virtualnaya realnost v sovremennoy sotsialnoy situatsii. Avtoreferat dissertatsii na soiskanie uchenoy stepeni doktora filosofskikh nauk]. Rostov-na-Donu, 2008, 40 p.

11. Maslova A. V. The Nature and Social and Economic Features of Virtual Organizations. Abstract of the Ph. D. Thesis [Priroda i sotsialno-ekonomicheskie osobennosti virtualnykh organizatsiy. Avtoreferat dissertatsii na soiskanie uchenoy stepeni kandidata ekonomicheskikh nauk]. Ivanovo, 2010, 23 p.

12. Nemykina O. I. The Concept of Virtuality in a Philosophical Context [Ponyatie virtualnosti v filosofskom kontekste]. Gumanitarnaya nauka. Filosofiya (Humanitarian Science. Philosophy), 2011, № 1, pp. 53–62.

13. Yukhvid A. V. Computer Virtual Technology as a New Technical and Social Phenomenon. Abstract of the Ph. D. Thesis [Kompyuternye virtualnye tekhnologii kak novyy tekhno-sotsialnyy fenomen. Avtoreferat dissertatsii na soiskanie uchenoy stepeni doktora filosofskikh nauk]. Moscow, 2013, 50 p.

14. Virtuality [Virtualnost]. Available at: https://ru.wikipedia.org/wiki/Виртуальность (accessed 27 May 2017).

15. Garin I. What Is Virtuality? [Chto takoe virtualnost?]. Available at: https://www.proza.ru/2012/03/27/672 (accessed 27 May 2017).

16. Promovisor – A Three-Dimensional Animation or a 3D Hologram [Promovisor – trekhmernaya animatsiya ili 3D gologramma]. Available at: http://www.av-gorod.ru/brands/10.html (accessed 27 May 2017).

17. Tsvetkov V. Y., Semushkina S. G. Digital Resources and Electronic Services [Elektronnye resursy i elektronnye uslugi]. Sovremennye problemy nauki i obrazovaniya – Elektronnyy nauchnyy zhurnal (Modern Problems of Science and Education – Digital Scientific Magazine). Available at: https://www.science-education.ru/ru/article/view?id=1303 (accessed 27 May 2017).

18. Korsuntsev I. G. Simulation as a Process of Outcoming of Virtual Being of Next Generation [Modelirovanie kak protsess porozhdeniya virtualnogo bytiya sleduyuschego pokoleniya]. Filosofskie issledovaniya (Philosophical Investigations), 2001, № 2, pp. 176–185.

19. Charushnikov V. Virtual Society [Virtualnoe obschestvo]. Molodaya gvardiya (Young Guard), 2011, № 5/6, pp. 89–120.

20. Virtual Reality [Virtualnaya realnost]. Available at: http://politike.ru/termin/virtualnaja-realnost.html (accessed 27 May 2017).

21. Murtazina M. S. Virtual Culture as a Phenomenon of Globalization (Philosophical and Culturological Comprehension). Abstract of the Ph. D. Thesis [Virtualnaya kultura kak fenomen globalizatsii (filosofsko-kulturologicheskoe osmyslenie). Avtoreferat dissertatsii na soiskanie uchenoy stepeni kandidata filosofskikh nauk]. Chita, 2012, 23 p.

 
Ссылка на статью:
Соснина Т. Н. Определение понятия «виртуальность». Анализ терминологического статуса // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2017. – № 2. – С. 11–19. URL: http://fikio.ru/?p=2566.

 
© Т. Н. Соснина, 2017

УДК 130. 2

 

Выжлецов Павел Геннадиевич – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения», кафедра истории и философии, доцент, кандидат философских наук, доцент.

E-mail: vyzhletsov@mail.ru

196135, Россия, Санкт-Петербург, ул. Гастелло, д. 15,

тел.: +7 (812) 708-42-13.

Выжлецова Наталья Викторовна – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения», кафедра рекламы и современных коммуникаций, доцент, кандидат культурологии, доцент.

E-mail: maus72@mail.ru

196135, Россия, Санкт-Петербург, ул. Гастелло, д. 15,

тел.: +7 (812) 708-43-45.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Бронислав Малиновский является одним из основателей направления функционализма, а также современной социальной антропологии. Функциональный анализ применяется с целью строгого научного изучения феномена культуры. Однако выявление функциональных связей в культуре недостаточно для современного объективного знания.

Результаты: Малиновский разработал новый подход к изучению культуры, в котором практика полевых исследований сочетается с теоретическим анализом. Теоретическое осмысление эмпирических данных сводится к уяснению структуры наблюдаемых явлений и определению их функций. Функция в теории Малиновского – результат деятельности и действия некоторого явления в общественной и культурной жизни народа. Применение функционалистской методологии позволяет утверждать, что, во-первых, культура – инструментальный аппарат, с помощью которого человек оптимизирует свое взаимодействие с окружающей средой; во-вторых, культура – система участников, где каждая часть является средством для достижения индивидуальной цели; в-третьих, динамическое сотрудничество организованных групп служит основанием институционализации. Артефакты, организованные группы и символика – три измерения культурного процесса.

Область применения результатов: Учет различных аспектов интерпретации концепта культуры расширяет познавательные возможности в области антропологии, этнографии, этнологии, культурологии, теории культуры.

Выводы: Функционализм в научном творчестве Малиновского концептуализируется в теории культуры. Малиновский предложил функциональную (инструментальную) и институциональную дефиниции культуры. Культура – это единое целое, состоящее как из автономных, так и из согласованных между собой институтов. Назначение культуры состоит в интегративном удовлетворении человеческих потребностей.

 

Ключевые слова: антропология; культура; функция; институт; базовые и культурные потребности; религия; магия; миф.

 

Functional Theory of the Culture of B. Malinowski

 

Vyzhletsov Pavel Gennadievich – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of History and Philosophy, Associate Professor, Ph. D. (Philosophy), Saint Petersburg, Russia.

E-mail: vyzhletsov@mail.ru

15, Gastello st., Saint Petersburg, 196135, Russia,

tel: +7 (812) 708-42-13.

Vyzhletsova Natalia Viktorovna – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of Advertising and Modern communications, Associate Professor, Ph. D. (Theory of Culture), Saint Petersburg, Russia.

E-mail: maus72@mail.ru

15, Gastello st., Saint Petersburg, 196135, Russia,

tel: +7 (812) 708-43-45.

Abstract

Background: Bronislaw Kasper Malinowski is one of the founders of functionalism, as well as modern social anthropology. Functional analysis is used for the purpose of rigorous academic study of the culture phenomenon. The identification of functional links in culture, however, is not sufficient for modern objective knowledge.

Results: B. Malinowski has developed a new approach to the study of culture, in which empirical research is combined with theoretical analysis. Theoretical interpretation of empirical data means the understanding of the structure of the phenomena observed and the definition of their functions. According to Malinowski’s theory, the function is the result of the activity and action of some phenomenon in human social and cultural life. The application of the functionalist methodology allows us to state that, firstly, culture is an instrumental tool by means of which a person optimizes his/her interaction with the environment; secondly, culture is a system of participants, where each one is a means for achieving an individual goal; thirdly, the dynamic cooperation of organized groups serves as the basis for institutionalization. Artifacts, organized groups and symbols are the three dimensions of the cultural process.

Research implications: The consideration of various aspects of the interpretation of the culture concept expands cognitive capabilities in the field of anthropology, ethnography, ethnology, cultural studies, and cultural theory.

Conclusion: Functionalism in Malinowski’s work is conceptualized in the theory of culture. Malinowski proposed a functional (instrumental) and institutional definition of culture. Culture is a single unity, consisting of both autonomous and coordinated institutions. The purpose of culture is to satisfy human needs in integrity.

 

Keywords: Bronislaw Malinowski; anthropology; culture; function; institution; basic and cultural needs; religion; magic; myth.

 

1. Понятие и отличительные особенности функционализма

Утверждение функционализма как направления в антропологии связано со смещением исследовательского интереса с проблем истории культуры на изучение культурных и социальных институтов. Указанные институты рассматривались в качестве структурных элементов культуры, и задача состояла в исследовании способов их функционирования, иначе говоря, в изучении функций культуры. Сама же культура выступала как нечто производное от структуры общественных отношений и связей. Такое понимание культуры сложилось под влиянием социологии Э. Дюркгейма [8, с. 18].

 

Родоначальники функционализма в области антропологии (Б. Малиновский и А. Рэдклифф-Браун) полагали, что явления культуры следует изучать по тем характеристикам, которые доступны наблюдению, т. е. с учетом их функции и формы. Поэтому функционализм выступил в качестве методологии полевых исследований и «сравнительного анализа культур» [8, с. 19]. Вместе с тем представители данного направления не считали, что оно противоречит как эволюционизму, так и диффузионизму.

 

В настоящее время, в частности, предлагается следующее определение направления: «Функционализм … теоретико-методологическое направление в социальной антропологии и социологии, представители которого исходят из общего допущения, что изучаемые ими явления являются элементами (частями, подсистемами) более широких целостных образований (систем) и связаны особой (функциональной) связью с этими целостностями или другими их элементами» [7, с. 176].

 

Иначе говоря, акцент делается на изучении элементов культуры либо как частей культурной системы (структуры), либо как их функций.

 

Само название направления происходит от термина «функция». Развернутые теории, разрабатывавшие варианты функционального подхода, появились в социальных науках в XIX в.: они создавались преимущественно в русле становящегося социологического знания такими мыслителями, как О. Конт, Г. Спенсер, Э. Дюркгейм.

 

О. Конт и Г. Спенсер вследствие активного развития биологии во второй половине XIX в. использовали так называемую «органицистскую аналогию». Известно, что Г. Спенсер, понимал общество как «организм», который объединял в себе множество элементов. При этом он понимал под обществом нечто «целое», утверждая, что «жизнь целого слагается из комбинаций деятельностей его составных частей» [7, с. 177]. На этом основании функция определялась как «особый вид деятельности, выполняемый частью, внутри целого» [7, с. 177].

 

Г. Спенсер разработал понятие «функциональной взаимозависимости» частей, утверждая, что существование функций неотделимо от структур. В целом, Г. Спенсер заложил основания функционалистского терминологического аппарата (термины «структура», «функция» и др.) и оказал принципиальное влияние на развитие функционального подхода.

 

Э. Дюркгейм, в свою очередь, попытался избавиться как от биологизированной модели общества, так и от приписывания обществу некоторой заранее заданной цели развития, т. е. телеологизма (в частности, у О. Конта конечной целью развития общества выступало удовлетворение потребности в достижении согласия). Э. Дюркгейм, пытаясь преодолеть подобные представления, настаивал на том, что для постижения «корней» явлений, нужно их изучать с точки зрения «функций». Французский мыслитель считал, что общественные явления «не существуют для достижения полезных результатов», хотя и приводят к ним. Исследователи отмечают, что «под “функцией” он понимал “отношение соответствия”, существующее между социальным фактом и некоторой “социальной потребностью”» [7, с. 177]. При этом «социальный факт» (например, обычай или общественный институт) не обязательно выполнял какую-то функцию.

 

Э. Дюркгейму было присуще также антипсихологическое понимание функции: «Функция социального факта может быть только социальной, т. е. она заключается в создании социально полезных результатов» [7, с. 178]. Исследователи утверждают, что именно в связи с этим положением возникли принципиальные разногласия между Б. Малиновским и А. Рэдклифф-Брауном: первый от него отказался, а второй его воспринял [7, с. 178].

 

Функционализм утвердился в качестве «господствующей парадигмы» [7, с. 179] в социальной антропологии в Великобритании в 1920-х годах.

 

2. Интеллектуальная биография Б. Малиновского

Бронислав Каспар Малиновский (1884–1942), наряду с А. Рэдклифф-Брауном, – один из основателей современной британской социальной антропологии и родоначальник функционализма как направления в этой научной дисциплине.

 

В качестве основных можно назвать следующие его работы: «Семья у аборигенов Австралии. Социологическое исследование» (1913), «Аргонавты Западной части Тихого океана» (1922), «Функциональная теория» (1939), «Научная теория культуры» (1944).

 

Б. Малиновский родился в Кракове в профессорской семье. Их дом был центром культурной жизни местной интеллигенции, которую составляли не только философы и поэты, но и краеведы [6, с. 1218]. Малиновский закончил физико-математическое отделение Краковского университета и в 1908 г. защитил магистерскую диссертацию по специальности. В том же году он уехал в г. Лейпциг с целью изучения физики и химии. Однако на протяжении двух лет, проведенных там, Малиновский занимался главным образом социальными науками. По-видимому, на подобную смену исследовательских интересов оказали влияние как семья, ближайшее окружение, так и знакомство еще в Кракове с работой Дж. Фрэзера «Золотая Ветвь», которая пробудила в нем интерес к антропологии.

 

Становление Малиновского как антрополога существенным образом связано с К. Бюхером и В. Вундтом. В Лейпциге он слушал лекции Бюхера по экономике древних обществ и посещал лабораторию экспериментальной психологии Вундта. Последнего считали не только прогрессивным исследователем в области психологии, но также крупным специалистом в области духовной культуры архаических обществ [6, с. 1218].

 

Под влиянием К. Бюхера у Малиновского сформировался интерес к экономической жизни первобытных обществ. Поэтому Малиновского иногда называют родоначальником экономической антропологии [6, с. 1218]. Идеи же В. Вундта определили общий психологический характер его теории культуры и выбор методов анализа фактических данных.

 

В 1910 г., покинув Лейпциг, Малиновский стал аспирантом Школы экономических и политических наук Лондонского университета (ЛШЭПН), которая тогда была основным центром английских социологических исследований. В ней разрабатывались также проблемы социальной антропологии.

 

В Лондоне, под руководством Э. Вестермарка, выдающегося специалиста по семейно-брачным отношениям в первобытном обществе, Малиновский создал труд «Семья у аборигенов Австралии» (1913), касающийся вопросов семьи и брака у коренного населения Австралии. За эту работу он был удостоен ученой степени доктора наук.

 

Благодаря знакомству с представителями так называемой Кембриджской школы в антропологии, в частности с Дж. Фрэзером, Малиновский утвердился в мысли, что антропологии требуется придать экспериментальный характер [6, с. 1218].

 

Несмотря на слабое здоровье, в мае 1915 г. он отправился в экспедицию на Тробрианские острова, расположенные к востоку от Новой Гвинеи. На этих островах антрополог провел более двух лет, и полученный опыт определил как его научную судьбу, так и в некоторой степени развитие антропологии. В связи с этим в британской научной традиции появился афоризм: «Социальная антропология началась на Тробрианских островах в 1915 году» [6, с. 1219].

 

В 1918 г. Б. Малиновский вернулся в Лондон, где на основе полученного опыта создал работу «Аргонавты Западной части Тихого океана» (1922). Причем эта книга стала первой частью «тробрианского корпуса» – целой серии монографий, составивших более 2500 страниц [6, с. 1219]. Полевые исследования на Тробрианских островах вызвали к жизни определенные выводы как теоретического, так и методологического характера.

 

Теоретическим путем Малиновский пришел к убеждению о необходимости целостного изучения культуры, иначе говоря, любой ее элемент можно понять, лишь соотнося его с культурой в целом. Так, считая «обязанностью» полевой этнографии (антропологии) «обнаружение всех правил и закономерностей племенной жизни» [3, с. 30], он утверждал, что «…этнограф должен исследовать все пространство племенной культуры во всех ее аспектах. Та логичность, закономерность и упорядоченность, которые достигаются в границах каждого аспекта культуры, должны присутствовать и для того, чтобы соединить их в одном неразрывном целом» [3, с. 29].

 

Малиновский разработал методологический прием такого включенного наблюдения, которое, с его точки зрения, позволяет увидеть мир глазами местных жителей. С этой целью он жил в палатке среди хижин меланезийцев, старался участвовать в их повседневной жизни и деятельности, уделял принципиальное внимание изучению местного языка. Причем уже на третий месяц пребывания на Тробрианских островах антрополог мог объясняться на меланезийском, а к концу экспедиции вести беглую запись на этом языке. Он сформулировал также основные принципы метода полевого исследования: «Принципы нашего метода можно свести к трем основным требованиям: во-первых, исследователь … должен ставить перед собой … научные цели и знать те ценности и критерии, которыми руководствуется современная этнография. Во-вторых, он должен создавать для себя хорошие условия работы, то есть … держаться подальше от белых людей и жить прямо среди туземцев. И, наконец, он должен пользоваться несколькими специальными методами собирания материалов, их рассмотрения и их фиксации» [3, с. 25]. При этом он уточнял: “…третья заповедь полевого исследования гласит: «Установи типичные способы мышления и чувствования, соответствующие институтам и культуре данного общества и как можно убедительней сформулируй результаты» [3, с. 41].

 

Кроме того, в указанной работе Малиновский разработал то, что называют программой этнографического (социально антропологического) исследования, включавшей в себя как теоретические и методологические аспекты, так и конечную «цель» научной работы в этой области.

 

Подводя итоги, он писал: «Итак, наши соображения показывают, что к цели этнографических исследований необходимо идти тремя путями.

1) Организация племени и анатомия его культуры должны быть представлены со всей определенностью и ясностью. Метод конкретного статистического документирования является тем средством, которым это должно быть достигнуто.

2) Эти рамки следует наполнить содержанием, которое складывается из случайных, не поддающихся учету и определению факторов … действительной жизни и типов поведения. Они должны собираться путем тщательных, детализированных наблюдений в форме своего рода этнографического дневника, что становится возможным благодаря тесному контакту с жизнью туземцев.

3) Собрание этнографических высказываний, характерных повествований, типичных выражений, фольклорных элементов и магических формул должно быть представлено как … документ туземной ментальности.

 

Эти три пути ведут к той конечной цели… Суммируя, можно сказать, что этой целью является осмысление мировоззрения туземца, отношение аборигена к жизни, понимание его взглядов на его мир» [3, с. 42].

 

Такая научная установка Малиновского была воспринята как программа радикальных преобразований в области социальной антропологии, предполагающих, что она должна превратиться, как утверждали исследователи, «…из умозрительной… науки о прошлом, в дисциплину, обладающую экспериментальными методами изучения настоящего» [6, с. 1219].

 

Наряду с работой «Аргонавты…» и лекционными курсами в Школе экономических и политических наук для развития социальной антропологии особое значение имел основанный Малиновским в 1924 г. семинар для аспирантов, которые готовились к работе в полевых условиях, в частности, в британских колониях.

 

На семинаре под его руководством прошли специальное обучение и начали научную деятельность такие ведущие антропологи, как Э. Эванс-Причард, М. Глакмен и др. Принципиально то, что молодые ученые ориентировалась на «новый научный тип деятельности», основы которого были заложены Малиновским. Они включали в себя «методологические идеи», «стиль полевой работы» [6, с. 1221], способ истолкования фактических данных, совокупность изучаемых проблем. Под влиянием Малиновского главным условием научной деятельности антрополога стало проведение полевых исследований, которые требовалось совмещать с теоретическим осмыслением полученных данных.

 

На протяжении длительного времени научная деятельность Малиновского была связана со Школой экономических и политических наук Лондонского университета, хотя одновременно он читал лекции и в других городах Европы (в Женеве, Вене, Риме и др.), а также совершал кратковременные научные экспедиции (в США и Южную Африку). В 1936 г., будучи в США, Малиновский был удостоен звания почетного доктора Гарвардского университета. Двумя годами позже он приехал в Америку для лечения и остался там, приняв приглашение Йельского университета. Это решение было вызвано сложностями, связанными с началом второй мировой войны, но в большей степени изменившимся отношением к Малиновскому учеников, в частности, М. Глакмена. Последние были не согласны с некоторыми его идеями, например, «антиисторизмом», «механистическим» подходом к теме взаимодействия европейских и африканских культур, проявившемся в поздних статьях [6, с. 1221]. В силу таких обстоятельств признанным лидером британской социальной антропологии стал А. Рэдклифф-Браун.

3. «Функциональный анализ культуры»

Функционализм как направление в антропологии, а также как подход к культуре, разработанный Малиновским, основывался на определении понятия «функция». Функционализм как научная теория и методологическая установка был обозначен Малиновским в работах «Функциональная теория» (1939), «Научная теория культуры» (1944). При этом исследователи отмечают, что эти работы носили «формально-абстрактный» [7, с. 180] характер – в отличие от других, содержащих этнографический материал и последующие обобщения, например, «Аргонавты…».

 

В работе «Функциональная теория» ученый пришел к заключению, что «функционализм … вовсе не враждебен ни изучению распределения культурных явлений, ни реконструкциям прошлого, с точки зрения эволюции, истории или диффузии. Он лишь настаивает на том, что пока мы не определили функции и форму явлений культуры, мы можем прийти к таким фантастическим эволюционным схемам, как выдуманные Морганом… <…> Таким образом, функциональная школа настаивает, что функционализм в принципе пригоден в качестве метода для предварительного анализа культуры и предоставляет антропологу… работающие критерии для сопоставления явлений культуры» [5, с. 144].

 

Термину «функция» Малиновский придавал, в первую очередь, «описательное» значение, связывая его с новыми исследовательскими перспективами. Поэтому он определял функцию в самом общем виде как результат деятельности и действия некоторого явления в общественной и культурной жизни народа. Функции приписывались не только результатам деятельности, но также группам и институтам.

 

В отличие от Рэдклифф-Брауна, Малиновский связывал функцию с «удовлетворением потребности»: «… функция всегда означает удовлетворение некоторой потребности, от простейшего акта еды до священного ритуала» [7, с. 181]. И еще одна особенность функции состояла в ее взаимосвязи с культурой.

 

Здесь необходимо подчеркнуть то, что именно культуру Малиновский считал предметом исследования социальной антропологии. При этом некоторые исследователи полагают, что «общетеоретические воззрения Малиновского», которые получили название «функционализм», наиболее полно изложены в книге «Научная теория культуры» [6, с. 1219]. Разрабатывая обобщенную теорию культуры, он пытался дать ответ на ряд вопросов: «Как поддерживается интегральная целостность культуры, каковы цели и потребности, удовлетворению которых служит аппарат культуры, и каков механизм процесса удовлетворения этих потребностей?» [6, с. 1219].

 

По мнению Б. Малиновского, его функциональной теории надлежит быть теорией культуры. Функциональная теория должна «способствовать тому, чтобы культура, как, по сути, основной объект антропологии и этнологии …, была подвергнута строгому научному способу рассмотрения», и послужить всем другим науками о человеке [11, с. 815].

 

С точки зрения Малиновского, «…теория культуры должна изначально основываться на биологических факторах». Иначе говоря, он исходил из того, что человеческая природа носит биологический характер: «В совокупности человеческие существа представляют собой биологический вид. Они вынуждены выполнять элементарные требования, чтобы выжить, чтобы их род продолжился, а здоровье каждого представителя… поддерживалось в норме» [5, с. 41]. Более того, он подчеркивал, что «…физиология трансформируется в знания, верования и социальные узы» [5, с. 89]. Подобная установка привела к тому, что теория культуры у Малиновского определялась концепцией потребностей, из которых главными становились биологические, т. е. «органические» потребности. Он писал: «Прежде всего, понятно, что органические, базовые потребности индивида и человеческого рода в целом определяют минимальный набор требований, налагающий ограничения на всякую культуру» [5, с. 41–42].

 

В целом же Малиновский классифицировал всю совокупность человеческих потребностей по двум группам: «органические, или базовые» (т. е. «потребности тела») и «производные» («культурные») [5, с. 42]. К первой группе, в частности, относились такие потребности, как питание, продолжение рода, соблюдение гигиены. Указанные потребности удовлетворяются благодаря «…созданию новой, вторичной искусственной среды. Эта среда… собственно, и есть культура…» [5, с. 42]. В результате возникновения культуры формируется «культурное качество жизни», которое порождает вторую группу потребностей, обозначаемую как «производные» («культурные»). При этом «культурное качество жизни» находится в зависимости «…от культурного уровня сообщества, окружающей среды и производительности группы» [5, с. 42].

 

В свою очередь потребности, вызванные к жизни культурной деятельностью человека, ученый-антрополог подразделил на «инструментальные императивы» и «интегративные императивы», предполагая, что они требуют исполнения. Он подчеркивал: «…мы сможем различить инструментальные императивы, вытекающие из экономической, нормативной, образовательной и политической деятельности, и интегративные императивы, к которым можно отнести науку, религию и магию» [5, с. 42]. Последние императивы связывались со «сферой символизма».

 

Некоторые современные исследователи считают, что «определение функций через потребности» вовлекало концепцию Малиновского в некоторый «порочный круг» повторения того же самого. Кроме того, культура здесь понималась как «инструментально», т. е. выступала способом удовлетворения потребностей, так и «функционально», т. е. как «целостная единица» [7, с. 182].

 

Стремясь уточнить и конкретизировать свой подход, Малиновский дополнил «функциональный анализ культуры» институциональным, избрав при этом «институты» в качестве таких единиц [7, с. 182] культуры, которые выделялись аналитически. Определяя понятие «институт» он, в частности, констатировал: «Я предлагаю называть единицу организации в человеческом сообществе … термином “институт”. Это понятие подразумевает соглашение по поводу некоторого ряда традиционных ценностей, которые объединяют группу людей» [5, с. 43]. Институты складываются вокруг некоторых потребностей и осуществляют определенные функции в культуре [7, с. 182].

 

Малиновский был убежден, что институты не связаны с какой-то одной потребностью, а осуществляют интегральное их удовлетворение. На этом основании он определял культуру и через институты: «Наши два типа анализа, функциональный и институциональный, позволят нам определить более точно… что такое культура. Культура – это единое целое, состоящее частью из автономных, частью из согласованных между собой институтов» [5, с. 44]. Предназначение культуры состоит в удовлетворении всего «спектра» человеческих потребностей.

 

Таким образом, «функциональный анализ культуры» основывался на понятии «функция», трактуемой довольно широко, а сама процедура анализа предполагала «определение функции» явления, например, оценку положения группы по отношению к социальному целому.

 

Малиновский определил также ряд «общих аксиом функционализма», в которых раскрывает свое понимание концепта «культуры»:

«А. Культура, по… сути, представляет собой инструментальный аппарат, с помощью которого человек становится способен лучше справляться со специфическими конкретными проблемами, встающими перед ним в ходе его взаимодействия со средой с целью удовлетворения своих потребностей.

Б. Она является такой системой участников, видов деятельности и отношений, где каждая часть существует как средство для достижения определенной цели.

В. Она является целостным образованием, разные элементы которого взаимозависимы.

Г. Составляющие культуру виды деятельности, отношения и участники решения различных жизненно важных задач организованы в институты, такие, как семья, клан, локальная группа и организованные группы для сотрудничества в хозяйственной области, для политической, юридической и образовательной деятельности.

Д. С динамической точки зрения, то есть с учетом типов деятельности, культура может быть разделена на ряд аспектов, таких как, образование, социальный контроль, экономика, системы познания, верований и морали, а также виды творческого и художественного выражения» [5, с. 127–128].

 

Далее он определил понятие «культурный процесс»: «В любом из своих… проявлений культурный процесс… включает в себя людей, находящихся в определенных отношениях друг к другу, а это значит, что они… организованы, используют артефакты и общаются друг с другом с помощью речи или иных символических средств. Артефакты, организованные группы и символика – три тесно связанных между собой измерения культурного процесса» [5, с. 128].

 

В целом же, как подчеркивают исследователи, «биопсихологическая трактовка культуры», сформулированная в поздних работах, не является исчерпывающей для взглядов Малиновского. Так, понимание культуры, раскрытое им в трудах этнографического характера, демонстрирует, в частности, что родственные отношения выступают скорее в качестве основы «всех видов деятельности тробрианцев» [6, с. 1220], чем в виде биологических характеристик.

 

Например, с точки зрения Малиновского, именно земледелие определяет социально-экономические отношения в меланезийском обществе, которые носят как родственный, так и общинный характер (деревенская община, группа деревень под властью вождя).

 

В процессе изучения родственных взаимоотношений он сформулировал «принцип взаимности», который понимал как основу этих отношений и универсальную черту социальной жизни примитивных обществ. Антрополог считал, что у каждого человека есть «партнер по обмену», и они зачастую являются родственниками. В результате именно обмен утверждает совокупность общественных связей. Отношения между родственниками обусловливает обмен ценностями и услугами, предполагающий строгое следование «принципу взаимности», т. е. ряду взаимных обязательств между человеком и его отцом, матерью, братом.

 

Малиновский разработал специальную методику изучения родственных отношений, которая включала в себя несколько подходов: «лингвистический», «биографический», «генеалогический», «пищевой» и др. Эти подходы концентрировали внимание на изучении специфических аспектов в отношениях между родственниками. Например, «пищевой» подход предполагал выявление в родственных отношениях значения приготовления и принятия пищи. Последующее развитие антропологии подтвердило обоснованность и перспективность указанных подходов [6, с. 1220].

4. Проблемы религии, магии и мифологии

Следует обратить внимание на научный вклад Малиновского в разработку проблематики религии, магии и мифологии. Считается, что он внес ряд инновационных идей в области изучения ранних форм религии. Согласно Малиновскому, природа магии и религии определяется сферой «священного», которую он выводил из психологии индивида, а не из общественного сознания. Поэтому магия и религия осмысливались им как определенные «культурные соответствия», которые служат способом удовлетворения некоторых биологических и психических потребностей человека. На этой основе антрополог построил свою «прагматическую теорию» религии, магии и мифологии. Он исходил из представления о том, что возможности человека в примитивном обществе довольно ограничены. Поэтому человек этого общества ищет тех средств, которые могут дополнить его знания и технические орудия в области управления силами природы. Так возникает магия, выступающая в качестве особого знания, с помощью которого человек стремится исполнить, хотя бы иллюзорным образом, свои желания [6, с. 1220].

 

Малиновский одним из первых обратил внимание на противоречивость и отсутствие единой системы религиозных представлений в «примитивном» обществе. Под «примитивными» обществами могут пониматься догосударственные и раннегосударственные общества, существующие и в нынешнее время.

 

Ученый поставил задачу создания специального метода исследования таких представлений. Например, изучая воззрения тробрианцев о душах и духах мертвых («балома»), Малиновский обнаружил, что они весьма бессвязны, так как местные жители не могут выразить «собственной ментальной установки». Он попытался описать их косвенным образом, полагая, что «все люди, даже те, которые не смогли сказать, что они думают о возвращении балома и что они чувствуют по отношению к этим духам, тем не менее вели себя, следуя… традиционным правилам и соблюдая… каноны эмоциональных реакций, и эти правила и каноны… отражали туземные ментальные установки, связанные с верой в балома» [4, с. 228]. Именно это положение стало ведущим принципом при изучении и интерпретации магической и религиозной жизни тробрианцев.

 

Вклад Малиновского в изучение мифологии был настолько значительным, что современники восприняли его как революционный. Именно он представил мифологию примитивного общества в совокупности многообразия осуществляемых ею функций [6, с. 1221]. Согласно Малиновскому, «…в примитивной культуре миф выполняет незаменимую функцию: он выражает, укрепляет и кодифицирует веру; он оправдывает и проводит в жизнь моральные принципы; он подтверждает действенность обряда и содержит практические правила, направляющие человека. Таким образом, миф является существенной составной частью человеческой цивилизации; это не праздная сказка, а активно действующая сила, не интеллектуальное объяснение или художественная фантазия, а прагматический устав примитивной веры и нравственной мудрости» [4, с. 99]. С точки зрения исследователей, здесь миф «…выступает как регулятор общественной деятельности в условиях бесписьменного общества» [6, с. 1221].

 

Малиновскому принадлежит идея взаимосвязи мифологии и магии. Магический обряд, согласно его воззрениям, представлял собой часть мифа. Он пришел к выводу, что тробрианцы прибегают к магическим процедурам, потому что таким образом ведут себя священные персонажи из их мифов. Осуществляя магическое заклинание, местные жители не только приобщаются к священному, но и переходят в особое мифологическое пространство и время, где действуют специфические законы, и человеку помогают «духи предков, культурные герои» [6, с. 1221].

 

Разрабатывая данную проблематику, ученый раскрыл функциональную взаимосвязь магии с хозяйственной жизнью и общественной организацией, т. е. с основными формами жизнедеятельности тробрианцев. Подчеркивалось, что магия неотделима от земледелия, что отражается в следующем примере: «В системе земледельческой магии Омараканы насчитывается десять магических заклинаний, каждое связано с определенным видом работ: одно произносится при разметке земли, на которой будет возделан новый огород, другое – во время обряда, с которого начинается вырубка зарослей, третье – при ритуальном сжигании срубленного и высушенного леса и т. д. Из этих десяти заклинаний в трех есть упоминание о балома предков» [4, с. 189]. При этом Малиновский обнаружил «парадоксальную раздвоенность в сознании тробрианцев» [6, с. 1220]. С одной стороны, они отдают себе отчет и могут разумным образом объяснить те условия и действия, которые необходимы для получения удачного урожая, с другой, они убеждены, что без совершения магических обрядов хороший урожай получить невозможно, ссылаясь на миф, в котором культурный герой осуществляет обряд. Согласно Малиновскому, причина «раздвоенности» состоит в том, что магия посредством обряда связывает «сверхъественные» способы управления и «естественный ход вещей». Иначе говоря, магическое действие осуществляет взаимосвязь мифологии, включающей в себя как длительный опыт возделывания растений, так и организации коллективного взаимодействия, с конкретным земледельческим трудом. Поэтому тробрианские маги могут одновременно отвечать за проведение магических обрядов, способствующих росту ямса и организовывать коллективный труд, стоя во главе его участников [6, с. 1220–1221].

 

В заключение следует представить оценку научного творчества Малиновского его коллегами – выдающимися антропологами.

 

Так, К. Леви-Стросс утверждал, что Б. Малиновский внес важнейший вклад в развитие общественных наук: «Он был первым антропологом, который… сумел связать воедино две самые революционные области современной науки – этнологию и психоанализ» [2, с. 16]. С этих позиций Малиновский «придал новый импульс психоанализу», благодаря тому, что подчинил «психологическую биографию индивида стереотипам культуры, которая его формировала», а не искал какого-то «универсального психического начала», как делали последователи З. Фрейда. Кроме того, согласно Леви-Строссу, «он… был первым, кто выработал особый… индивидуальный подход к примитивному обществу – …в основу которого положены не отвлеченные чисто научные интересы, но… – подлинные человеческие симпатия и понимание. Он безоговорочно принял туземцев, чьим гостем он был…» [2, с. 16].

 

Вместе с тем Леви-Стросс высказывает и свое критическое отношение: «Собственно теоретические сюжеты в работах Малиновского дают повод для серьезной критики. Этот замечательный в своей конкретности ум отличался… почти абсолютным пренебрежением и к исторической перспективе, и к артефактам материальной культуры» [2, с. 16].

 

Идея Малиновского, что «факт становится фактом культуры тогда, когда индивидуальный интерес перерастает в систему организованных действий, принятых в том или ином обществе» [9, с. 38], вызвала резкую критику Л. Уайта. По мнению последнего, в основе культуры лежит не организованность действий, а способность человека к символизации и отсюда – рассмотрение действий и вещей в экстрасоматическом контексте.

 

Э. Эванс-Причард отмечал, что он сам и Р. Фёрс были первыми «антропологическими» учениками Б. Малиновского. Эванс-Причард подчеркивал: «Справедливо отметить, что детальные полевые исследования, проведенные к настоящему времени в антропологии, прямо или косвенно проистекают из учения Малиновского…» [10, с. 240], причем последний впервые начал специально изучать язык местных жителей, что способствовало лучшему пониманию их культуры.

 

Одновременно Эванс-Причард сурово критикует Малиновского как теоретика, отказывая ему в способности к «абстрактному анализу» социальных явлений, вследствие чего у него не было представления о «структуре». Он пишет: «Но сравнительный метод… требует определенного понятия о “системе” или “структуре”. Мы не сравниваем мышь и кита как конкретные объекты – мы сравниваем их анатомическое строение и физиологию. Точно так же мы сравниваем не институты различных обществ как таковые, а скорее их отдельные аспекты и черты, т. е. абстракции» [10, с. 241–242]. Поэтому Эванс-Причард сравнивает одну из работ Малиновского с «сочинением в жанре “социологического романа”, подобного тем, что писал Золя» [10, с. 240–241].

 

Эванс-Причард занимает критическую позицию относительно Малиновского также и за то, что последний следовал образцу естественных наук, в то время как он сам ориентируется на идеал исторических наук.

 

В настоящее время А. К. Байбурин особенно подчеркивает выдающийся научный вклад Б. Малиновского: «…именно с работ Малиновского начинается новый отсчет времени не только в антропологии, но и во всех тех областях научного знания, для которых значимо понятие культуры. Ему удалось сделать, может быть, самое сложное в науке – изменить взгляд на природу культуры, увидеть в ней не просто совокупность составляющих ее элементов, а систему, соответствующую фундаментальным потребностям человека. Новая точка зрения породила новое направление, для которого главными стали вопросы “зачем, почему, для чего существует?” или “какова функция?” …явления культуры» [1, с. 6].

 

Байбурин, сделав обобщение различных подходов к научному наследию и личности Малиновского, выделил три «образа» последнего. Первые два образа сложились в антропологической традиции, где он воспринимается как «блестящий этнограф», и «как теоретик, идеи которого стали объектом критики еще при его жизни». Причем, с точки зрения А. К. Байбурина, работам Малиновского был присущ «редкий баланс теории и практики» [1, с. 6; 7]. Третий же образ – «образ Учителя», был создан его учениками. В конечном счете, упомянутые «три вида деятельности» выступали у Малиновского как взаимосвязанные [1, с. 9].

 

Заключение

Итак, Б. Малиновский представил свою функциональную теорию как теорию культуры. Функциональный анализ послужил строгому научному рассмотрению культуры как основному объекту антропологии и этнологии. При этом даже в таком систематизирующем исследовании как «Культура: критический обзор понятий и определений» А. Кребера и К. Клакхона (1952) не учтены все аспекты концепта культуры у Б. Малиновского [11, с. 815].

 

В своих определениях культуры Малиновский опирался на предшествующую научную традицию, в первую очередь на идеи Э. Тайлора. Поэтому культура выступала у него как совокупность взаимосвязанных элементов («целостное образование»): институтов, продуктов, идей, привычек, ценностей, технических процессов и т. д. Малиновский не отделял культуру и социальную структуру так четко, как это делал Рэдклифф-Браун: у первого из названных социальную организацию следует понимать лишь как часть культуры [11, с. 815].

 

Культура, по Малиновскому, есть вторичная искусственная среда («инструментальный аппарат»), позволяющая удовлетворять базовые потребности.

 

Малиновский дополнил функциональный анализ культуры институциональным и конкретизировал его. Институты как единицы организации складываются вокруг некоторых потребностей и осуществляют определенные функции в культуре. Они не связаны с какой-то одной потребностью и осуществляют их интегральное удовлетворение.

 

Таким образом, Малиновский сформулировал несколько дефиниций культуры, функциональную (инструментальную) и институциональную, которые следует рассматривать во взаимосвязи.

 

Список литературы

1. Байбурин А. К. Бронислав Малиновский и его «Научная теория культуры» // Б. Малиновский / Научная теория культуры. 2-е изд., испр. – М.: ОГИ, 2005. – С. 6–9.

2. Леви-Стросс К. Бронислав Малиновский // Б. Малиновский / Магия, наука и религия. – М.: Рефл-бук, 1998. – С. 16–17.

3. Малиновский Б. Избранное: Аргонавты западной части Тихого океана. – М.: Российская политическая энциклопедия, 2004. – 552 с.

4. Малиновский Б. Магия, наука и религия. – М.: Рефл-бук, 1998. – 304 с.

5. Малиновский Б. Научная теория культуры. 2-е изд., испр. – М.: ОГИ, 2005. – 184 с.

6. Никишенков А. А. Малиновский Бронислав Каспар // Культурология: Энциклопедия. В 2 т. / Гл. ред. и авт. проекта С. Я. Левит. – М.: Российская политическая энциклопедия, 2007. – Т. 1. – С. 1218–1222.

7. Николаев В. Г. Функционализм // Социокультурная антропология: История, теория и методология: Энциклопедический словарь / Под ред. Ю. М. Резника. – М.: Академический Проект, Культура; Киров: Константа, 2012. – С. 176–191.

8. Орлова Э. А. Культурная (социальная) антропология: Состояние и динамика развития // Социокультурная антропология: История, теория и методология: Энциклопедический словарь / Под ред. Ю. М. Резника. – М.: Академический Проект, Культура; Киров: Константа, 2012. – С. 11–28.

9. Уайт Л. А. Понятие культуры // Антология исследований культуры. Интерпретации культуры. 2-е изд. – СПб.: СПбГУ, 2006. – С. 17–48.

10. Эванс-Причард Э. История антропологической мысли. – М.: Восточная литература, 2003. – 358 с.

11. Sterly J. Das Kulturkonzept Bronislaw Malinowskis. Eine kritische Prüfung // Anthropos. – Bd. 62. – H. 5 / 6. – 1967. – S. 815–822.

 

References

1. Bayburin A. К. Bronislaw Malinowski and His “The Scientific Theory of Culture” [Bronislav Malinowskiy i ego “Nauchnaya teoriya kultury”]. In B. Malinowskiy. Nauchnaya teoriya kultury (The Scientific Theory of Culture). Moscow, OGI, 2005, pp. 6–9.

2. Levi-Strauss C. Bronislaw Malinowski [Bronislav Malinowskiy]. In B. Malinowskiy. Magiya, nauka, religiya (Magic, Science, and Religion). Moscow, Refl-buk, 1998, pp. 16–17.

3. Malinowski B. Argonauts of the Western Pacific [Izbrannoe: Argonavty zapadnoy chasti Tichogo okeana]. Moscow, Rossiyskaya politicheskaya entsiklopediya, 2004, 552 p.

4. Malinowski B. Magic, Science, and Religion [Magiya, nauka, religiya]. Moscow, Refl-buk, 1998, 304 p.

5. Malinowski B. The Scientific Theory of Culture [Nauchnaya teoriya kultury]. Moscow, OGI, 2005, 184 p.

6. Nikishenkov A. A., Levit S. Y. (Ed.) Malinowski Bronislaw Kasper [Malinowskiy Bronislav Kaspar]. Kulturologiya: entsiklopediya: V 2 t. T. 1 (Culturology: Encyclopedia: in 2 vol. Vol. 1). Moscow, Rossiyskaya politicheskaya entsiklopediya, 2007, pp. 1218–1222.

7. Nikolaev V. G., Reznik Y. M. (Ed.) Functionalism [Funkcionalism]. Sotsiokulturnaya antropologiya: istoriya, teoriya imetodologiya: Entsiklopedicheskiy slovar (Sociocultural Anthropology: History, Theory and Methodology: Encyclopedic Dictionary). Moscow, Akademicheskiy Proekt, Kultura; Kirov, Konstanta, 2012, pp. 176–191.

8. Orlova E. A., Reznik Y. M. (Ed.) Cultural (Social) Anthropology: State and Dynamics of development [Kulturnaya (sotsialnaya) antropologiya: Sostoyanie i dinamika razvitiya]. Sotsiokulturnaya antropologiya: Istoriya, teoriya imetodologiya: Entsiklopedicheskiy slovar (Sociocultural Anthropology: History, Theory and Methodology: Encyclopedic Dictionary). Moscow, Akademicheskiy Proekt, Kultura; Kirov: Konstanta, 2012, pp. 11–28.

9. White L. A. The Concept of Culture [Ponyatie kultury]. Antologiya issledovaniy kultury. Interpretatsii kultury (Anthology of Culture Research. Interpretations of Culture). Saint Petersburg, SPbGU, 2006, pp. 17–48.

10. Evans-Pritchard E. A History of Anthropological Thought [Istoriya antropologicheskoy mysly], Moscow, Vostochnaya literatura, 2003, 358 p.

11. Sterly J. Das Kulturkonzept Bronislaw Malinowskis. Eine kritische Prüfung. Anthropos, Bd. 62, H. 5 /6, 1967, S. 815–822.

 
Ссылка на статью:
Выжлецов П. Г., Выжлецова Н. В. Функциональная теория культуры Б. Малиновского // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2017. – № 2. – С. 35–50. URL: http://fikio.ru/?p=2559.

 
© П. Г. Выжлецов, Н. В. Выжлецова, 2017

УДК 008 (103)

 

Ильин Алексей Николаевич – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Омский государственный педагогический университет», кафедра практической психологии, доцент, кандидат философских наук, Омск, Россия.

E-mail: ilin1983@yandex.ru

644043, Россия, г. Омск, ул. Партизанская 4а, ауд. 117,

тел: 8-950-338-15-73.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Исходя из потребительских стратегий максимизации прибыли бизнес (в том числе глобальный) усиливает избыточное давление на природу. Для общества потребления характерен тренд не просто приобретения вещей, а приобретения именно новых, брендовых вещей. Они своей знаково-символической насыщенностью подчеркивают статус обладателя ими. Культ новизны выливается в перманентное потребление, в погоню за быстро изменяющейся модой. Принцип намеренного устаревания вещей проявляет себя в двух формах: 1) быстрый физический износ, 2) символический износ, который обеспечивается модным дискурсом. Мода и реклама призывают осуществлять нерациональный цикл «покупка – выброс – покупка». Такая расточительность обеспечивает излишнюю эксплуатацию природных ресурсов.

Методология: В работе нашли применение следующие подходы. Диалектический подход применялся для раскрытия характерного для общества потребления противоречия между развитием техники и экологическим сознанием. Неомарксистский подход позволил критически оценить потребительские тенденции, проявляющиеся в условиях капиталистического общества. Культурфилософский подход позволил сформировать представление о культуре потребления как важнейшей составляющей части культуры современного технократического общества.

Результаты: Культура потребления нейтрализует экологическое сознание и, как следствие, становится фактором усиления антропогенного воздействия на природу. Возникает противоречие между мощнейшим развитием техники и недоразвитостью экологического сознания человека.

Выводы: Без перехода на альтернативный путь развития, без декапитализации мира невозможно обуздать потребительские соблазны, поскольку именно в лоне капитализма формируется и функционирует потребительская культура.

 

Ключевые слова: природа; экология; потребление; технократически-консюмеристское общество; экологическое сознание; риск.

 

The Culture of Consumption as an Environmental Problem

 

Ilin Alexey Nikolaevich – Omsk State Pedagogical University, Department of Applied Psychology, associate professor, Ph. D (Philosophy), Omsk, Russia.

E-mail: ilin1983@yandex.ru

4 a, Partizanskaja st., office 117, Omsk, 644086, Russia,

tel: 8-950-338-15-73.

Abstract

Background: According to consumer profit maximization strategies, business (including global) increases excessive pressure on nature. For the consumer society, the trend is not only the acquisition of goods but it is the acquisition of new, branded goods. They emphasize the status of the owner with their symbolic saturation. The cult of novelty results in permanent consumption, in pursuit of a rapidly changing fashion. The principle of deliberate obsolescence of goods manifests itself in two forms: 1) rapid physical wear, 2) symbolic wear and tear due to fashionable discourse. Fashion and advertising call for an irrational cycle of “purchase – disposal – purchase”. Such wastefulness ensures excessive exploitation of natural resources.

Methodology: The approaches applied in the study are as follows. The dialectical approach has been used to explain a contradiction between the development of technology and the environmental conscience, which is typical of the consumer society. The neo-Marxist approach has made it possible to evaluate critically consumer tendencies, manifested in capitalist society. The cultural and philosophical approach has allowed us to formulate an idea of consumer culture as the most important component of the culture of the modern technocratic society.

Results: Consumer culture neutralizes environmental conscience and, as a result, becomes a factor in strengthening the anthropogenic impact on nature. There is a contradiction between the most powerful development of technology and the underdevelopment of public environmental conscience.

Conclusion: Without the transition to an alternative strategy of development and decapitalizing the world, it is impossible to resist the temptation to consume, since it is in the bosom of capitalism that consumer culture is being formed and functioning.

 

Keywords: nature; ecology; consumption; technocratic-consumerist society; environmental conscience; risk.

 

«Природа побеждается только подчинением ей»

Ф. Бэкон

Введение

Современной эпохе технократического потребительского капитализма присущ некий «демиургический соблазн». Технократически-консюмеристские (прогрессивистские, техногенные) общества воспринимают природу как субстанцию, заслуживающую порабощения человеком, и акцент делают на прикладной науке, вырабатывающей методологию закрепощения природы. Технократизм абсолютизирует инновационность и научно-технический прогресс, надеясь на достижение социального, экономического, технологического совершенства в будущем. Ранее идеология антропоцентризма дала человеку инструментарий, с помощью которого можно было в техническом смысле понизить исходящие от природы опасности, а в психологическом – избавиться от страха перед природными стихиями.

 

Под лозунгом утилитаризма совершенство воздействия на природу трансформировалось в антиприродную деятельность. Человеческое освоение природы обернулось бесчеловечным угнетением природы. Человек создал высокий уровень комфорта из природного материала. Но комфорт оборачивается рядом экологических проблем. Актуализировано противоречие между мощнейшим развитием техники и недоразвитостью экологического сознания человека.

 

И. Валлерстайн, В. И. Данилов-Данильян, Д. И. Дубровский, М. А. Жутикова, А. А. Зиновьев, Е. Н. Князева, М. В. Ковальчук, В. В. Козловский, В. А. Кутырёв, Ф. Лю, А. И. Матвеева, О. С. Нарайкин, А. Н. Нысанбаев, М. Б. Пиотровский, Н. Хомский, А. Н. Чумаков, О. Н. Яницкий, Е. Д. Яхнин, Е. Б. Яцишина и другие внесли вклад в изучение проблемы стремительного загрязнения окружающей среды, роста отходов и деэкологизации сознания в капиталистической потребительской цивилизации. В работах У. Бека, Г. Бехмана, В. Г. Горохова, Д. В. Ефременко содержится анализ общества риска, в частности, экологических рисков, которые актуализировались в современных условиях. Однако необходимо, опираясь на представленное в многочисленных исследованиях осмысление экологического кризиса, рассмотреть культуру потребления как один из существенных факторов деэкологизации массового сознания.

 

Цель статьи – осмыслить роль потребительских ценностей в деэкологизации массового сознания и наметить некоторые возможные варианты выхода из экологического кризиса.

 

В работе нашли применение следующие подходы:

– экологический подход, позволяющий описать и объяснить характер влияние норм и ценностей потребительского общества на состояние природной среды;

– неомарксистский подход, позволяющий критически оценить потребительские тенденции, проявляющиеся в условиях капиталистического общества;

– культурфилософский подход, на основе которого формируется представление о культуре потребления как важнейшей составляющей части культуры современного общества.

 

1. Антропность против природности

Если в древние времена природа не отделялась от общины людей, то позже цивилизованность и прогресс стали представляться как отход от природы. Труд и отдых, производство и потребление, аутентичные и навязанные инфраструктурой консюмеризма потребности, человек и природа – все это признаки великого разрыва современности. Идеология господства человека над природой инспирирована в том числе философией. Так, Р. Декарт считал, что в будущем люди станут властелинами природы [4]. Антропоцентристский подход ярко выражен еще в словах Аристотеля: «Растения существуют для живых существ, неразумные животные – для человека: домашние животные служат человеку и дают ему пищу, дикие животные (во всяком случае, большая их часть) являются пищей и источником удовлетворения иных потребностей – например, в одежде и различных инструментах. Поскольку природа не создает ничего бесцельно или впустую, безусловной истиной является то, что она создала всех животных для блага человека» [цит. по: 2, с. 183].

 

«…Превалировавший долгое время антропоцентризм превратил человеческую популяцию в больной орган, живущий по собственным законам, несогласованным с Геей и космосом» [11, с. 165]. По верному замечанию Е. Н. Ярковой, посредством утилитаризма осуществляется десакрализация природы, которая рассматривается с потребительских позиций в качестве материальной первоосновы жизни, строительного субстрата и неисчерпаемого резерва ресурсов, предназначенных для удовлетворения человеческих потребностей [14]. По мнению Н. В. Мотрошиловой, современное насилие над природой, а также бездумное и даже самоубийственное пренебрежение последствиями этого насилия (экологические войны человечества) есть проявление варварства, вплетенного в современную цивилизацию [7]. Может быть, есть смысл не подвергать амнезии мудрость прошлых веков, а вспомнить ее с учетом дня сегодняшнего, когда человек, являясь частью природы, бросил ей вызов, избрав самого себя в качестве меры всех вещей?

 

О. Шпенглер назвал «свободную волю» актом мятежа. Человек посредством творчества вышел из союза с природой и с каждым своим творением отдалялся от нее, становился все враждебнее природе. «Такова его “всемирная история”, история неудержимого, рокового раскола между человеческим миром и Вселенной, история мятежника, переросшего материнское лоно и подымающего на него руку» [13]. Капиталистический мир, фундированный интересами повышения прибыли, характеризуется своим остатком в виде совокупности предельно различных видов отходов, которые настолько многообразны, что требуют самой обширной классификации. По меткому выражению Н. И. Шелейковой, «создавая мертвые инфраструктуры и отходы, человек теснит живое и расширяет пространство смерти <…> производство и распределение благ, потребление подчинены стремлению к прибыли и являются ресурсозатратными и неразумными, не учитывают возможности биосферы Земли и реальную (гармоничную) структуру потребностей» [12, с. 111; 25]. Как отмечалось в одном из докладов Римскому клубу, 99 % природных материалов, вводимых в сферу потребления, становятся мусором менее чем через шесть недель [8]. В результате биосфера как основа жизни перестает быть самой собой, теряет свою «чистоту», превращаясь одновременно как в технобиосферу, так в мусоробиосферу.

 

Возникает парадоксальная ситуация: мы живем в эпоху гламурного высокотехнологичного мира, насыщенного яркими красками и невообразимым по красоте дизайном. Но, одновременно с этим, мы живем в мире мусора, постоянного нарастания отходов. Крайности сосуществуют в едином антропном пространстве, но проблема в том, что каждая из них уходит в еще большую сторону от другой. Мир все более гламуризируется, дизайнизируется, становится краше, но он все более загрязняется. Такой диалектичности, охватывающей общепланетарный масштаб, человечество еще не переживало. В визуальном плане гламурные блестки консюмеристской реальности успешно замещают собой антигламур катастрофически больших массивов мусоропространства. В отличие от демонстрации избытка гаджетов и связанных с ними стилей жизни система масс-медиа воздерживается от трансляции объемов выброса. Нам постоянно показывают избыточный шарм потребительского рая, но никогда не показывают его оборотную сторону в виде гиперсвалок. Отходы, сколько бы их ни было, находятся по ту сторону медиа-картинки, они локализуются за пределами публичной легитимации. И когда публика чего-то не видит, у нее складывается впечатление, что этого нет. Более того, у нее даже не возникает мысли о существовании не-транслируемого средствами массовой информации. В (псевдо)информационной реальности капиталистического потребительского мира, в охватившей все и вся виртуализации не находится места неэстетичному мусору, который своим существованием делегитимирует консюмеристскую реальность, указывает на ее удаленность от совершенства и экологической безобидности. Но не-нахождение образа отходов в системе масс-медиа компенсируется его сверхнахождением в пространстве того, что пока еще традиционно называют бытием. С одной стороны, созданием красивой, лишенной неприглядности картинки капитализм упрочивает самого себя, стимулируя покупательскую активность. С другой стороны, он отмахивается не просто от собственных проблем, а от своих преступлений, закрывает их, замещает видео-ширмой с изображением того, производство чего только усиливает эту преступность.

 

Человек адаптируется к условиям среды, но и адаптирует их к своим потребностям, которые претерпевают безудержный рост и трансформации в процессе человеческой истории. Можно сказать, постоянное превышение нормы само стало нормой.

 

2. Сущностные особенности культуры потребления

Одной из главных движущих сил развития капитализма является культура потребления. В эко-контексте мы определяем ее как культуру, редуцирующую внимание человека до модных и брендовых вещей, стимулирующую его к самозамыканию на сугубо личных проблемах, а потому представляющую собой метадеформацию сознания и деятельности, которая препятствует формированию и реализации экологических модернизационных проектов. Когда потребитель центрируется на индивидуализме, замыкает картину мира на своих вещных аксессуарах, на желании покупать новые и модные гаджеты и с помощью них подчеркивать свой статус в глазах окружающих, в его сознании не остается места для заинтересованности глобальными проблемами современности и для социально полезных действий. Сфера внимания и сфера поведения остаются зажатыми в тисках индивидуализма. Одержимость индивидуалистично-местечковыми микронарративами отвращает от интереса к макронарративам.

 

Общество потребления характеризуется не только трендом на приобретение новых и статусных (брендовых) вещей. Также развито «бедное» потребление, которое заключается в нерациональных тратах среди малообеспеченного населения, в приобретении большого количества дешевых, но не вполне нужных вещей. Давление на окружающую среду обеспечивают не только те, кто в погоне за статусом стремятся покупать дорогие брендовые вещи и затем их менять по истечению срока их «модности», то есть до наступления физического износа. Огромная масса потребителей, покупающих много дешевых, но не являющихся необходимыми, вещей, осуществляют серьезное в экологическом смысле расточительство. Даже вторичное использование вещей может являться не сообразным с экологической точки зрения; например, эксплуатация малоэффективной техники (устаревших автомобилей) с позиции энергосбережения.

 

Псевдопотребность «перепотреблять» (избыточно потреблять) фундирована стремлением держателей капитала, используя инфраструктуру потребления (к которой относятся мода и реклама), «воспитывать» общество так, чтобы каждый покупал как можно больше, выбрасывал купленные товары как можно раньше и покупал вновь. Производители гаджетов постоянно создают новые модели и рекламируют их, чтобы потребители сокращали срок пользования каждой моделью и заменяли ее другой, даже если предыдущая находится во вполне функциональном состоянии. Здесь наблюдается эффект морального устаревания товаров, феномен не технологической истощенности, невозможности быть эксплуатируемыми далее, а выхода из моды. Или же производители используют эффект физического устаревания товара, когда сотовый телефон, телевизор, компьютер, холодильник специально производятся недолговечными; и покупатель «физически» вынуждается поменять старый гаджет на новый. Оба эффекта являются сознательно используемыми и в конце концов обеспечивают функционирование принципа перманентного обновления вещей.

 

Сегодняшняя роскошь завтра становится нормой, и у типичного потребителя состояние удовлетворенности постоянно ускользает от своей «поимки». «Стандарт роскоши» распространяется на максимально широкий круг людей, и ни для кого из них он не является подлинным стандартом, неизменным по своей сути, а потому более или менее легко достигаемым. Нет никакого укорененного стандарта соответствия. Стандарт – пожизненная погоня за стандартом. Жизнь консюмера полна потребительских побед, но Победы как таковой нет, поскольку априори не достигается окончательный триумф. Нет финишной черты, символизирующей окончание гонки. Для поддержания самооценки и самоидентичности как модного и продвинутого консюмера требуется постоянно потреблять. Самооценка зависит от количества, стоимости, модности и брендовости приобретенных товаров. Система производства и рекламы создает новые и отменяет старые стандарты и критерии для поддержания самооценки и самоидентичности. В погоне за неуловимым стандартом мы наблюдаем материальную форму трансцендентности, потребительскую трансцендентность. Вместо стандарта есть феномен «мобильности престижа». Возникает феномен «отлаженной моды» вместо жизни в моде, в современности, в модерне. Передний фронт идеала постоянно смещается далее по шкале необъяснимого прогресса, и потребитель стремится догнать ту стадию современности, которая уже начала устаревать. Но поскольку потребление базируется на производстве, для последнего требуется функционировать в режиме: создавай товар короткоживущим, чтобы обеспечивать оборот, несмотря на то, что с экологической точки зрения это – деятельность по расточительству ресурсов.

 

По аналогии с баумановской «текучей современностью» целесообразно постулировать «вещную текучесть», характерную для современности. Причем не знаковую, а именно вещную. Ведь характерные для культуры потребления знаки (статус, престиж, респектабельность, сексуальность и т. д.) остаются прежними. Их востребованность не теряется. Утрачиваются только вещи, несущие эти знаки, то есть продукты, некогда наделенные ими и, соответственно, указывающие на высокий статус их обладателя, в процессе своего модного устаревания теряют «статусные» знаки, и последние переходят к другим вещам. Так знаки остаются жить, значить и пользоваться спросом, но обладающие ими вещи постоянно меняются. Один и тот же «статус» как устойчивая потребительская ценность не остается в некогда купленной вещи, а «растягивается» в цепочку покупаемых вещей, уходит из одной вещи и воплощается в более новой, совершает путешествие по перманентно обновляемым вещам, нигде не задерживаясь надолго. Этим он напоминает злого духа из заурядного фильма ужасов, меняющего тела, в которые ненадолго вселяется.

 

Рынок создает все больше ненужных вещей, обеспечивает их быстрое устаревание и своим маркетингом приучает общество «идти в ногу со временем», покупая и выбрасывая, затем снова покупая и через непродолжительное время выбрасывая, чтобы приобрести вещи еще более новые, усовершенствованные, наделенные статусом, символичностью. Прибыль и выживание в конкурентной среде для частного экономического актора приоритетней экологических ценностей. Корпоративные интересы выше интересов человечества. «Ученые, в подавляющем большинстве, признают, что ископаемые виды топлива необходимо оставить в земле, чтобы у наших внуков были достойные перспективы, – говорит Н. Хомский. – Но институциональные структуры нашего общества давят на то, чтобы попытаться извлечь каждую каплю» [10].

 

В обществе потребления, где искусственным путем ускоряется темп цикла «купил – выбросил – купил», увеличивается избыточное производство, которое создает не действительно необходимые для удовлетворения нормальных человеческих потребностей продукты, а гаджеты, нужные для удовлетворения навязанных модой и рекламой потребностей. Для этого необходимы нарастающие темпы использования сырья. Идеология потребления вместо экономии, солидарности, самоограничения, скромности абсолютизирует противоположную ценность – безответственную трату. Типичный парадокс характерен в первую очередь для стран Запада, где вместе с идеологией консюмеризма сосуществует пропаганда экономии электричества, воды и других ресурсов.

 

Экологически недальновидно, когда изделия устаревают на этапе своего начального функционирования, когда происходит бесконечная, требующая ресурсов смена гаджетов, определяемая не их реальным изнашиванием, а их выходом из моды. Экологически недальновидно, когда не прогресс служит целям общества, а общество, человек и природа становятся инструментами прогресса, этой выгодной столпам коммерции новационной истерии. Общество и человек превращаются в человеческий фактор, в юзера (пользователя) прогресса, проходящего перманентную идеологическую обработку, которая призывает много потреблять и не останавливаться на достигнутом. В результате прогресс оборачивается экологическим упадком и регрессом самого общества и человека, их потребностно-духовной сферы. Фактором давления на среду является как производитель-капиталист, так и потребитель, «воспитываемый» этим производителем и созданной инфраструктурой потребления. Говоря словами Паскаля, «…мы бездумно несемся в пропасть, поставив перед собой нечто, закрывающее ее от наших взоров» [цит. по: 6, с. 148].

 

Культура потребления требует увеличения производства, для чего необходимо огромное количество сырья, добыча и переработка которого зачастую энергозатратна и разрушительна. Гиперистощение ресурсов, с одной стороны, и нарастание объема отходной массы, которую природа не может переработать, с другой, вытесняют естественное обновление природы. Не возникает ли грандиозная инверсия, согласно которой от человечества требуется вместо охраны природы некое бережное отношение к отходам, восприятие их как своеобразного национального или общечеловеческого достояния?

 

3. Выход из экологического кризиса

Важна ориентация на интенсивный путь развития, при котором увеличивается эффективность использования ресурсов и сокращаются затраты. Но для этого нужен отказ от доминирования потребительской идеологии. Однако отказ от культуры потребления вряд ли возможен в условиях капиталистического уклада, следовательно, требуется упразднение господства рынка. Такое упразднение – не просто требование, а показатель современности мышления, релевантности (соответствия) мысли реалиям сегодняшнего дня. Настоятельной потребностью становится примат экологии и этики над экономикой.

 

Д. А. Давыдов отвергает мысль, что преодолеть экологические риски можно через разрыв с капитализмом. Согласно его идее, современное общество таит в себе механизмы самообновления, его главная проблема не в потреблении, а в постмодернистском «пространстве симулякров», которое заглушает общественную рефлексивность, порождает иллюзии вседозволенности, нарушая циркуляцию действий и их последствий. Постмодерн и капитализм представляются системами разного рода. По мнению автора, не нужно менять социальную систему, поскольку одни манипуляторы придут на смену другим, а «борьба за новое и свободное общество» сконцентрируется системой власти, способной превратиться в новую мировую диктатуру. Постмодернистские симуляции отомрут сами по себе, когда мир столкнется с глобальными катастрофами; угроза смерти заставит искать новые решения глобальных проблем – возможно, в рамках существующей социальной системы. Автор приводит пример: индивиды начнут трезветь, когда закроются торговые центры, а выпуски передач прервутся экстренными сообщениями о катастрофе, которая стоит на пороге [3].

 

Этот подход вызывает серьезные возражения.

 

Во-первых, механизмы самообновления не видны, и утверждать тезис об их существовании – постулировать недоказанную гипотезу. Неудивительно, что автор воздерживается от демонстрации явлений, которые достоверно можно было бы назвать такими механизмами.

 

Во-вторых, постмодернистская симулякризация, рождающая вседозволенность, напрямую связана с потребительством, равно как постмодернизм с капитализмом, и нет смысла разделять их. Общество потребления – это именно постсовременное (постмодернистское) общество капиталистического типа.

 

В-третьих, даже если при смене социальной системы одни манипуляторы заменят других (весьма спорный тезис), новые манипуляции наверняка будут смотреться более презентабельно по отношению к сохранности природы (и не только ее), чем нынешние. Тезис типа «все равно ничего не получится» по степени своей бессмысленности равнозначен тезису «незачем строить дороги – все равно разворуют часть денег» или «незачем лечиться – ведь когда-нибудь умру». Важно не то, что одни манипуляторы придут на смену другим (это вовсе не обязательно), а качественные отличия «старых» и «новых» манипуляций по части сохранности окружающей среды, человечества, его интеллектуального, морального, эстетического уровня и потребностной аутентичности. Имеет значение не факт сменяемости манипуляторов, а вектор направленности манипуляций, их содержательной специфики. Ведь манипулятивными целями можно прививать умеренность, патриотизм, солидарность, коллективизм, но это будут более приемлемые манипуляции в социальном и экологическом смысле, чем манипуляции, инициирующие потребительскую безудержность, помноженную на тотальный индивидуализм. Даже если это будет отличие «плохого» от «очень плохого», все равно одно предпочтительней другого, и нет смысла их уравнивать. И, конечно, вряд ли «очень плохое» придет на смену «плохому».

 

В-четвертых, в мировую диктатуру способна трансформироваться не только власть, сформированная под лозунгами «нового и свободного общества», но в том числе и власть, для которой характерны масштабные, именно консюмеристские манипуляции. Между этими формами власти автор не показывает отличие по критерию склонности к диктатуре, да еще и мировой, поэтому нет оснований думать, что «новая» – более диктаторская, чем «старая».

 

В-пятых, фраза об отмирании постмодернистских симуляций при встрече с катастрофичностью – не более чем оптимистический штамп, ничем не подтвержденный. Оптимизм – это благо для личного психического состояния, с ним жить легче, но необходимо, чтобы он был обоснован научно, по крайней мере в работе, опубликованной в научном журнале. Когда перестают функционировать торговые центры, а телевизионные ток-шоу сменяются сообщениями о грядущей всеобщей гибели, происходит не размифологизация сознания, не отрезвление, не рациональный отход от потребительства, а элементарная паника. «В момент катастроф нет нигилистов» [3, с. 112], пишет автор, однако они есть даже в условиях вот-вот наступающей катастрофы, к тому же множится количество паникеров. Переход потребительской инфраструктуры в более человекоцентрированную инфраструктуру должен быть централизованным и управляемым, и на самоорганизацию надеяться бессмысленно. Трудно представить, что каждый индивид внезапно откажется от консюмеризма даже при встрече с опасностью. Обычно срабатывает принцип «пусть другие отказываются и спасают мир, а я еще поживу в свое удовольствие» (конечно, этот принцип работает в зависимости от близости катастрофы). Когда так думает каждый или большинство, никто мир не спасает. Такой же принцип актуализируется при недовольстве теми или иными решениями властей, когда каждый думает «пусть идут на митинг и проявляют свое возмущение другие, а у меня и так забот хватает» (и никто не идет на митинг). А когда катастрофа настолько близка, что уже не до потребления, остается мало места для консолидации всеобщих усилий из-за паники и – опять же – индивидуалистического стремления спастись самому.

 

Так может, отмирание, про которое пишет автор, и будет качественной трансформацией капиталистического общества во что-то более благое для человека и природы, в то, от чего Давыдов так навязчиво предлагает отказаться? Более того, фразой об отмирании симуляций не предлагает ли Давыдов потреблять в том же духе, ждать катастрофичности, будучи уверенным, что с ее наступлением человеческий мир изменится? Такой тезис напоминает самооправдание человека, который активно употребляет алкоголь, убеждая себя, что обязательно бросит, когда врачи найдут у него какую-то серьезную болезнь.

 

Ведь каждый из нас заботится в первую очередь о своих интересах, и когда мы слышим о страданиях других людей, но не видим воочию этих страданий, у нас недостаточно мотивации для оказания им поддержки. Автор с этим положением согласен, но далее он приводит тезис: «Нет ничего нелогичного в том, чтобы связать проблемы ближнего с обществом в целом» [3, с. 112]. Нелогичного ничего нет, в теоретическом смысле такая связь вполне приемлема, но в поведенческом плане каждый индивид стремится спасти себя и ближних. Поэтому «большой проект» нужен. Тем более что профилактика катастрофы намного предпочтительнее, эффективнее, дешевле, чем борьба с наступившей бедой. Автор допускает такой проект, но ограниченный публичными обсуждениями на уровне «уличной политики». Разве это не утопия – большие проблемы решать уличными обсуждениями? Проекту по своему «размеру» надлежит соответствовать «размеру» проблемы, которую он решает. Обсуждения обычно заканчиваются расхождением по своим домам и интересам. У субъектов «уличных проектов» нет в руках СМИ, они не вольны менять законы, запрещать и разрешать, использовать крупные финансовые, информационные, военные, медицинские и другие ресурсы страны.

 

Вообще, непонятны опасения автора относительно трансформации системы. Как мы показали, его тезисы о самообновлении, о новой диктатуре и об опасности манипуляций не сработали. Из его статьи напрашивается вывод вроде «пусть будет старая диктатура, старые манипуляции и рост различного рода рисков, но систему в руки трансформаторов не отдам, тем более она сама себя изменит, когда станет совсем тяжело». Только очевидно, что не изменит. И вряд ли произойдет следующее: «Общественность неизбежно обратится к необходимости умеренно удовлетворять потребности» [3, с. 114]. Так ли уж неизбежно?

 

В наше время актуализировались три основных проблемы, требующие решения: 1) колоссальное загрязнение природной среды, 2) конечность природных ресурсов, 3) расточительство, свойственное культуре потребления. Все эти проблемы взаимосвязаны, что значительно затрудняет их решение. Во-первых, необходим поиск новых производственных технологий, с помощью которых появилась бы возможность безопасно использовать энергию, вовлекать чистые источники энергии. Нужны создание инфраструктуры малоотходных и безотходных технологий, а также поиск новых путей для экологически чистой утилизации производственных отходов (преимущественно, использование в качестве сырья для вторичного производства). Это послужило бы сохранению экологии не в ущерб экономике, сформировало бы «природосообразную экономику». Во-вторых, актуален поиск новых ресурсов для жизни и важна интенсивная разработка принципиально новых технологий, которые бы обеспечили не просто безопасность для окружающей среды, но и разумное использование ресурсов. Ведь экономика наиболее устойчива и получает больший потенциал для развития при минимальном расходовании невозобновляемых ресурсов и их замещения возобновляемыми. В-третьих, необходимо активное воздействие на культурные ценности для их переориентации с потребительских на экономные. Экономический рост должен быть сопряжен с экологической целесообразностью. Ведь не так высока цена экономических прорывов, если львиную долю средств от них будут расходовать на борьбу с возникшими вследствие все тех же экономических успехов экологическими бедствиями и болезнями, вызванными загрязнением окружающей среды.

 

В условиях эгоистического капитализма, где каждый думает только о себе, о своей выживаемости в конкурентной гонке и о личной прибыли, едва ли получится реализовать намеченное. Он заинтересован в том, чтобы произведенные им товары интегрировались в цикл «покупка-выброс-покупка» (благодаря запланированной недолговечности или выходу из моды), и чтобы временной интервал между покупкой и выбросом был минимальным. Исходя из позиции собственника, подход по планированию недолговечности товаров является разумным. Исходя из интересов общества и природы, он совершенно неразумен. Тут можно говорить о двух видах разумности: лично-корпоративной и социальной, которые противоречат одна другой.

 

Суть рынка в максимизации материальных потребностей, а значит, вещизма. Рынок приемлет погоню за прибылями невзирая ни на что. При рынке отсутствуют общие социальные цели, их место занимают меркантильные цели экономических акторов, реализуемые путем эскалации гиперспроса на вещи и присущие им знаки престижа, качества их обладателя. Но с точки зрения экологии и этики рынок – не самоцель, не «священная корова», а скорее антицель и антиценность. Поэтому весьма наивно выглядят призывы о необходимости поиска «способов сочетания интересов рынка и экологии» [1, с. 143], равно как и о придании маркетингу социально-этичной сути. Такие предложения в своей наивности, а потому утопичности, похожи на фразы типа «США должны перестать навязывать бомбежками и экономическими удавками “демократию” всему миру», а «каждому бизнесмену надлежит думать в первую очередь о социальной пользе, а во вторую – о прибыли». Интересы рынка и экологии в большинстве случаев антагонистичны и напоминают интересы преступника и жертвы, которые, как известно, не сочетаются. Экологически и социально этичный рынок (и маркетинг) – оксюморон, только в воображении способный представляться нормой, реалией или реалистичной целью, к которой следует стремиться. В рыночных условиях как бы никто ни за что не отвечает, нет ответственных за максимизацию рисков.

 

Весьма наивно выглядят призывы ряда ученых к добровольному самоограничению деятелей бизнеса, рекламы и маркетинга. Бизнес и реклама при культивировании антиэкологических потребительских ценностей находят в себе способность обходить как этические, так и юридические запреты; то же манипулирование как явление в рекламе весьма широко и неоднозначно, а значит, его трудно закрепить в юридической форме. Нет четко установленных границ допустимого, и все границы будут мягко и хитро обойдены. Когда дело касается прибылей (тем более сверхприбылей), о добровольном самоограничении говорить не приходится, а подобные призывы – всего лишь пустые жесты. Несмотря на то, что идеологи капитализма, бизнесмены, рекламисты и т. п. могут публично вербализировать гуманистические, природосообразные идеалы, прибыль все равно остается краеугольным камнем капитализма. Тут уместно вспомнить слова К. Маркса о том, что нет преступления, которое капитал отказался бы совершить ради выгоды в 300 %. От себя добавим, что нет самоограничения, если перед глазами капитала стоит перспектива выгоды в 300 %. Можно сколько угодно упражняться в полумерах, выдумывая этические нормы и даже законы, но полумеры приведут к полу-эффективности.

 

Глобальный неолиберальный капитализм также создал мировую диспропорциональность в уровне жизни и в уровне загрязнения. Ряд стран наслаждаются консюмеризмом, потребляя максимальный процент природных богатств планеты, а другие страны (со значительно большим количеством населения) довольствуются низким уровнем потребления и высоким уровнем загрязнения от технологических мощностей, экспортируемых из богатых и экологически чистых стран. Т. Фридман заявил: «Стиль жизни американского среднего класса и введение инструментов достижения этого, распространение ноу-хау… невозможно осуществить для других двух или трех миллиардов людей в качестве… устойчивой тенденции – для этого надо много новых планет» [цит. по: 9, с. 106–107]. Что позволено Юпитеру, не позволено быку. Поэтому взгляд на проблему глобального перераспределения богатств и мусора дает нам дополнительный антикапиталистический аргумент в эко-контексте.

 

Заключение

Богатство природной среды нужно сохранить для будущего, чтобы обеспечить жизнь потомкам. Поэтому рецепт консюмеризма «живи для себя здесь и сейчас» – это антирецепт. Ресурсосберегающие технологии, новые технические системы не решат экологических проблем, если экономика останется рыночной, а культура – потребительской, и в сознании широких масс людей не актуализируются ценности и установки на самоограничения потребления, на скромность и умеренность в образе жизни, на участие в экологической деятельности. Как говорил классик, разруха в головах.

 

В деле решения глобальных экологических проблем требуется единство культуры и новых технологий, снижающих расходы ресурсов и выбросы мусора. Без перехода на альтернативный путь развития, без декапитализации мира невозможно обуздать потребительские соблазны, поскольку в лоне именно капитализма формируется и функционирует потребкульт. Освобождение от потребкульта при сохранении капиталистического уклада вряд ли возможно.

 

Для успешной экологизации общества нужно ослабление потребительских трендов, переполнивших медиа-пространство. Требуется ограничить инфраструктуру соблазнов, ослабить влияние потребительского медиа-контента в СМИ, рекламы и моды, взращивающих фиктивные потребности и заставляющих вовлекаться в нерациональное перманентное потребление [см.: 5]. Существенную роль играет формирование экологического (противоположного потребительскому) сознания посредством экологического образования.

 

«Человек потребляющий» – это одновременно «человек истребляющий». Похоже, потребительский капитализм в своей мегаалчности достиг такого уровня, что полагает, будто какими бы серьезными ни были бы удары расхищенной и истерзанной природы по человечеству, она не способна разрушить современную глобальную капиталистическую цивилизацию. Охранять природу требуется не только в интересах самой природы (даже если эта охрана угрожает капитализму), но и в интересах человечества. Идеология потребительства (по сути, идеология вражды с природой) должна смениться идеологией ко-эволюции человека и природы, ибо их взаимозависимость – очевидный факт.

 

Список литературы

1. Беляевский И. К. Социально-этические проблемы маркетинга // ЭТАП: экономическая теория, анализ, практика. – 2011. – № 2. – С. 133–147.

2. Бхагвати Дж. В защиту глобализации / Пер. с англ., под ред. В. Л. Иноземцева. – М.: Ладомир, 2005. – 448 с.

3. Давыдов Д. А. Общество потребления и смерть постмодернизма // Научный ежегодник института философии и права Уральского отделения Российской академии наук. – 2014. – № 1. – С. 107–116.

4. Декарт Р. Рассуждения о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках // Сочинения: В 2 т. – Т. 1. – М.: Мысль, 1989. – С. 250–296.

5. Ильин А. Н. Реклама как дискурсивная практика потребительского общества // Вопросы философии. – 2014. – № 11. – С. 25–35.

6. Киссинджер Г. Дипломатия / авт. послесл. Г. А. Арбатов. – М.: Ладомир, 1997. – 848 с.

7. Мотрошилова Н. В. Варварство как оборотная сторона цивилизации // Вопросы философии. – 2006. – № 2. – С. 44–51.

8. Туев В. А. Потребление и проблема оптимизации потребностей // Известия иркутской государственной экономической академии. – 2003. – № 3–4. – С. 87–94.

9. Федотова В. Г. Экология и средний класс // Знание. Понимание. Умение. – 2010. – № 3. – С. 103–111.

10. Хомский Н. Мир мчится к пропасти // Euronews – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://ru.euronews.com/2015/04/17/chomsky-says-us-is-world-s-biggest-terrorist (дата обращения: 02.05.2017).

11. Цветков А. П. Homo noosphericus как актуализация образа homo futurus // Philosophy and Cosmology. – 2013. – № 1(11). – Т. 1. – С. 160–169.

12. Шелейкова Н. И. Вечный «старо-новый» мировой порядок. – М.: Беловодье, 2015. – 144 с.

13. Шпенглер О. Человек и техника // Гуманитарные технологии. Информационно-аналитический портал – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://gtmarket.ru/laboratory/expertize/3131 (дата обращения: 02.05.2017).

14. Яркова Е. Н. Утилитаризм как тип нравственности: опыт концептуальной реконструкции // Вопросы философии. – 2005. – № 8. – С. 53–65.

 

References

1. Belyaevskiy I. K. Socio-Ethical Issues in Marketing [Sotsialno-eticheskie problemy marketinga]. ETAP: ekonomicheskaya teoriya, analiz, praktika (ETAP: Economic Theory, Analysis, Practice), 2011, № 2, pp. 133–147.

2. Bhagwati J. In Defense of Globalization [V zaschitu globalizatsii]. Moscow, Ladomir, 2005, 448 p.

3. Davydov D. A. The Consumer Society and the Death of Postmodernism [Obschestvo potrebleniya i smert postmodernizma]. Nauchnyy ezhegodnik instituta filosofii i prava Uralskogo otdeleniya Rossiyskoy akademii nauk (Scientific Yearbook of the Institute of Philosophy and Law of the Ural Branch of the RussianAcademy of Sciences), 2014, № 1, pp. 107–116.

4. Descartes R. Discourse on the Method of Rightly Conducting One’s Reason and of Seeking Truth in the Sciences [Rassuzhdeniya o metode, chtoby verno napravlyat svoy razum i otyskivat istinu v naukakh]. Sochineniya: V 2 t. T. 1 (Works: in 2 vol. Vol. 1). Moscow, Mysl, 1989, pp. 250–296.

5. Ilin A. N. Advertising as Discursive Practice of Consuming Society [Reklama kak diskursivnaya praktika potrebitelskogo obschestva]. Voprosy filosofii (The Question of Philosophy), 2014, № 11, pp. 25–35.

6. Kissinger H. Diplomacy [Diplomatiya]. Moscow, Ladomir, 1997, 848 p.

7. Motroshilova N. V. Barbarism as the Flip Side of Civilization [Varvarstvo kak oborotnaya storona tsivilizatsii]. Voprosy filosofii (The Question of Philosophy), 2006, № 2, pp. 44–51.

8. Tuev V. A. Consumption and the Optimization Problem [Potreblenie i problema optimizatsii potrebnostey]. Izvestiya irkutskoy gosudarstvennoy ekonomicheskoy akademii (News of IrkutskStateEconomicAcademy), 2003, № 3–4, pp. 87–94.

9. Fedotova V. G. Ecology and Middle-Class [Ekologiya i sredniy klass]. Znanie. Ponimanie. Umenie (Knowledge. Understanding. Ability), 2010, № 3, pp. 103–111.

10. Chomsky N. The World is Racing to the Abyss [Mir mchitsya k propasti]. Available at: http://ru.euronews.com/2015/04/17/chomsky-says-us-is-world-s-biggest-terrorist (accessed 02 May 2017).

11. Tsvetkov A. P. Homo Noosphericus as the Actualization of the Image of Homo Futurus [Homo noosphericus kak aktualizatsiya obraza homo futurus]. Philosophy and Cosmology, 2013, № 1 (11), Vol. 1, pp. 160–169.

12. Sheleykova N. I. The Eternal “Old-New” World Order [Vechnyy “staro-novyy” mirovoy poryadok]. Moscow, Belovode, 2015, 144 p.

13. Spengler O. Man and Technics [Chelovek i tekhnika]. Available at: http://gtmarket.ru/laboratory/expertize/3131 (accessed 02 May 2017).

14. Yarkova E. N. Utilitarianism as a Type of Morality: The Experience of Conceptual Reconstruction [Utilitarizm kak tip nravstvennosti: opyt kontseptualnoy rekonstruktsii]. Voprosy filosofii (The Question of Philosophy), 2005, № 8, pp. 53–65.

 
Ссылка на статью:
Ильин А. Н. Культура потребления как экологическая проблема // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2017. – № 2. – С. 20–34. URL: http://fikio.ru/?p=2555.

 
© А. Н. Ильин, 2017

УДК 159.924.2

 

Забродин Олег Николаевич – Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет имени академика И. П. Павлова Министерства здравоохранения Российской Федерации», кафедра анестезиологии и реаниматологии, старший научный сотрудник, доктор медицинских наук.

E-mail: ozabrodin@yandex.ru

197022, Россия, Санкт-Петербург, ул. Льва Толстого, 6–8,
тел.: +7 950 030 48 92.

Авторское резюме:

Цель: Анализ влияния книги В. Оствальда «Великие люди» на формирование представлений В. С. Дерябина о творческой личности ученого.

Результаты: В статье представлены положения книги В. Оствальда «Великие люди», касающиеся психических качеств гениальных ученых (их психограммы), а также условия, способствующие или препятствующие созданию великих произведений. Книга В. Оствальда произвела неизгладимое впечатление на известного физиолога и психиатра В. С. Дерябина (1875–1955), которого интересовали психические и психофизиологические особенности творческой личности научного работника. Книга В. Оствальда и общение с учителем – гениальным физиологом И. П. Павловым, способствовали формированию представлений В. С. Дерябина о творческой личности ученого. Эти представления нашли отражение в 1926 г. в статье «Задачи и возможности психотехники в военном деле» и в 1949 г. при написании воспоминаний об И. П. Павлове и «Письма внуку».

Выводы: Основные положения книги В. Оствальда, общение с учителем – И. П. Павловым и собственный жизненный опыт способствовали формированию представлений В. С. Дерябина о творческой личности ученого, которые он воплотил в последующих работах.

 

Ключевые слова: В. Оствальд; психограмма гениальных ученых; психические и психофизиологические особенности творческой личности ученого.

 

The Influence of the Book “Great People” Written by V. Ostwald on the Formation of V. S. Deryabin’s Ideas on the Creative Personality of the Scientist

 

Zabrodin Oleg Nikolaevich – The First Saint Petersburg State Medical University Named after Academician Pavlov, Anesthesiology and Resuscitation Department, Senior Research Worker, Doctor of Medical Sciences. Saint Petersburg, Russia.

E-mail: ozabrodin@yandex.ru

6–8 Lew Tolstoy st., Saint Petersburg, 193232, Russia,

tel: +7 950 030 48 92.

Abstract

Purpose: Тo analyze the influence of the book “Great People” written by Ostwald on the formation of V. S. Deryabin’s ideas on the creative personality of the scientist.

Results: The article presents the postulates of V. Ostwald’s book “Great People” regarding the mental qualities of brilliant scientists (their psycho gram), as well as conditions that facilitate or hinder the creation of great works. The book has made an indelible impression on V. S. Deryabin (1875–1955), a famous physiologist and psychiatrist, who was interested in mental and physiological characteristics of the creative personality of the researcher. The book and the communication with I. P. Pavlov, the brilliant physiologist and his teacher, contributed to the formation of V. S. Deryabin’s ideas on the creative personality of the scientist. These views were reflected in the article “Problems and Opportunities of Psychotechnique in Military Affairs” (1926), his memoirs about I. P. Pavlov and “Letters to Grandson” (1949).

Conclusion: The main postulates of the book, the communication with his teacherI. P. Pavlov and his own personal experiences have contributed to the formation of V. S. Deryabin’s ideas on the creative personality of the scientist, which he realized in the later works.

 

Keywords: V. Ostwald; a psycho gram of brilliant scientists; the mental and psychophysiological characteristics of the creative personality of the scientist.

 

Книга известного физикохимика, философа и общественного деятеля, лауреата Нобелевской премии Вильгельма Оствальда «Великие люди» [16] посвящена многостороннему анализу факторов, определяющих психологию великих ученых, и условий создания ими гениальных произведений. В этом отношении произведение В. Оствальда представляется маленькой энциклопедией гениальности. В связи со своей основной специальностью, В. Оствальд делал упор на гениальных исследователей в области химии, физики, математики и т. п. Следует отметить, что психограмма (сочетание психических свойств, определяющих значимость научных исследований) гениальных ученых и успешных и продуктивных научных работников весьма близка. Успешность научной деятельности В. Оствальд как философ «энергист», рассматривающий все явления природы как проявления различных видов энергии, оценивал с позиций затраченной энергии: влияния сопротивлений и содействия на сумму произведенных работ.

 

Так, он писал: «Формирование великого человека рядом с энергетическими законами определяется законами биологическими» [16, с. 305]. Из последних он выделял предпосылки, которые должны быть у родителей, и отмечал, что отцами великих людей часто бывают люди, которые наряду со своей специальностью занимаются свободной научно-технической работой. Также он писал, что чаще гениальные ученые происходили из семей среднего достатка, отличавшихся большим трудолюбием.

 

Школа всегда оказывалась упорным и неумолимым врагом гениального дарования, которое стремится, преодолев консерватизм средней школы, получить высшее образование.

 

Особенностью гения, по В. Оствальду, является противостояние порабощающему влиянию среды – в частности, школы с ее шаблонами. В этом проявляется независимость характера, самостоятельность мышления.

 

Далее автор отмечает у выдающихся ученых раннее психическое развитие и концентрацию внимания на любимом предмете. При этом великие люди очень рано умели находить свое призвание: или общее направление интересов, или одна работа, являющаяся как метеор. Они уже в молодости находили для себя руководящие научные проблемы, а в последующей жизни только разрабатывали их.

 

Признаком гениальных людей, по В. Оствальду, является их стремление вырваться из обстановки, не дающей заниматься любимым делом, и при этом не с целью увеличения своих доходов или улучшения внешнего положения, а с целью добиться возможности дальнейшего образования. К факторам, способствующим формированию мировоззрения гения, В. Оствальд относит стремление к самообразованию, к расширению знаний путем чтения широкого круга литературы. Известным примером тому является Максим Горький.

 

Среди психических свойств гениальной личности В. Оствальд отмечает нестандартность мышления, способность наблюдать факты и извлекать из них правильные выводы. Далее он приводит высказывание Ньютона о том, что к своим открытиям он пришел путем неустанного раздумья над проблемой. В конспекте книги В. Оствальда эти слова подчеркнуты В. С. Дерябиным. Они созвучны словам И. П. Павлова, которые он написал на своей книге «Лекции о работе больших полушарий головного мозга»: «Плод неотступного двадцатилетнего думанья».

 

В разделе книги «Великие произведения» В. Оствальд рассматривает влияние возраста исследователя на создание такого рода произведений и приводит высказывание Г. Гельмгольца о том, что молодые люди охотнее всего сразу принимаются за глубочайшие проблемы. Причиной является «живой, несколько односторонний интерес, сопряженный с действенной силой и мужеством» [16, с. 343]. Подобным образом Э. Блейлер (1927) писал о том, что ничего великого нельзя достигнуть без известной пристрастности и односторонности.

 

«Непринужденное мужество» юности, по выражению В. Оствальда, связано с тем, что ум остался свободен в схватывании предмета с той стороны его, с которой представляется возможным к нему приблизиться. «Это мужество еще не подавлено никакими неудачными опытами, а свежесть воззрений по отношению к новому порождает непринужденность в трактовке явлений, столь часто ведущую к простым решениям» [16, с. 343].

 

Средством решения большой проблемы, по В. Оствальду, является способность свести общую проблему к конкретному случаю, допускающему опытное решение. Как тут не вспомнить И. П. Павлова с разработкой им метода условных рефлексов, позволившего построить учение о высшей нервной деятельности!

 

С другой стороны, В. Оствальд отмечает следующие факторы, препятствующие новым открытиям.

1. Отсутствие положительных знаний о предмете; необузданная фантазия в заблуждениях.

2. Внешние влияния, мешающие работе.

3. Оценка значения нового завоевания в науке: хвалят известных, а не молодых, признавая их за дилетантов, «дикарей».

4. Недостаточная степень подготовленности «научной аудитории» (ученой и другой публики).

5. В оценку чисто теоретических работ специалистами очень легко вкрадывается чувство зависти, влекущее за собой позже несправедливое противодействие признанию новой идеи.

 

Особый интерес с позиций психофизиологии трудовой деятельности представляет раздел книги В. Оствальда «Классики и романтики». В нем автор проводит разделение исследователей по темпераменту, скорости умственных процессов на «классиков» (флегматики, меланхолики) и «романтиков (сангвиники, холерики)».

 

Классиков характеризует медленность психических процессов. Для классика сдержанность является не только основным правилом, но и личной необходимостью. Более кропотливый, уединенный, медлительный классик не так легко находит признание в своем ближайшем кругу.

 

Романтики по натуре эмоциональны, склонны желать внешнего одобрения и могут быть честолюбивыми. Они нуждаются во внешней обстановке, которая бы воспринимала исходящие от них импульсы, полны воодушевления и умеют передавать его другим. Такие романтики создают школы учеников. Сказанное во многом относится к И. П. Павлову.

 

Избыток идей, планов, проблем – признак романтика, прирожденного учителя.

 

У классиков есть черты, которые могут отталкивать учеников. У них есть эгоистическая черта – не доверять ученику, как себе. Они не склонны к преподаванию вообще, в особенности – к экспромтному, а романтики стремятся к нему.

 

Отличает романтиков от классиков и стиль научной работы. Романтики – те, кто революционизируют науку; классики обычно этого не делают, но результатом их работы довольно часто является коренной переворот в исследуемой области.

 

У романтика явления упадка наступают очень скоро и сказываются особо тяжелыми последствиями. Большая скорость реакций у романтика особенно легко доводит его до перенапряжения сил, до хищнического хозяйничанья со своей энергией. В свете современных представлений это можно объяснить истощением нервной системы и, в первую очередь, симпатического ее отдела, поддерживающего в организме трофику органов и тканей [11; 15].

 

В. Оствальд сравнивает классика со скучным медведем, который терпеливо и нежно лижет своего детеныша подобно тому, как классик предпочитает долго держать результат своих исследований, не публикуя, что говорит об отсутствии честолюбия.

 

В свете современного развития кибероружия особенно актуальным представляется высказывание В. Оствальда о том, что в состязании народов развитие отечественной науки играет несравненно более важную роль, чем сооружение военных кораблей и содержание армий.

 

Книга В. Оствальда «Великие люди» нашла отражение в исследованиях В. С. Дерябина (1875–1955), известного физиолога и психиатра, ученика и последователя И. П. Павлова [13; 14]. В. С. Дерябина на примере И. П. Павлова интересовала психограмма ученого, т. е. сочетание тех психических свойств, которые определяют успешность его научной деятельности.

 

Надо сказать, что многие черты выдающегося научного работника, отмеченные в книге В. Оствальда и характерные для И. П. Павлова, имелись и у В. С. Дерябина. Среди них следует отметить трудовое воспитание в семье, ранний интерес к познанию смысла жизни, к самопознанию, стремление расширить кругозор путем чтения литературы по самообразованию и нелегальной литературы, наличие учителя – И. П. Павлова – как примера служения науке. И. П. Павлов дал следующую характеристику В. С. Дерябину: «Сим свидетельствую, что знаю д-ра В. С. Дерябина по его работе по физиологии головного мозга в заведуемой мною физиологической лаборатории Института Экспериментальной Медицины. На основании этого знакомства должен рекомендовать его как в высшей степени добросовестного, наблюдательного и вдумчивого научного работника, каковые качества особенно выступили в трудной области исследования, которую представляет сейчас физиология больших полушарий, изучаемая по новому методу (условных рефлексов)» [12, с. 44].

 

Вся дальнейшая «линия жизни» его была подчинена познанию самого себя и «человекознанию» как науке. Свои работы «Чувства. Влечения. Эмоции» (2013); психофизиологические очерки «О сознании», «О Я», «О счастье» (Психология личности и высшая нервная деятельность, 2010); «О гордости» (Об эмоциях, связанных со становлением в социальной среде, 2014) он называл «начатками человекознания» [6–8].

 

К книге В. Оствальда В. С. Дерябин обращался несколько раз. Первый раз – в статье «Задачи и возможности психотехники в военном деле», написанной в 1926 г., но опубликованной в 2009 г. [5]. Есть основания полагать, что подробный конспект книги В. Оствальда, имеющийся в его архиве, и написание работ по прикладной психологии были осуществлены В. С. Дерябиным в одном и том же 1926 г.

 

В упомянутой выше статье, посвященной военной психологии, автор ссылается на приведенные В. Оствальдом данные о соотношении научного потенциала России и ведущих европейских государств. Сравнение оказалось не в пользу дореволюционной России. С тревогой В. С. Дерябин отмечает, что в условиях международной изоляции Советского Союза и в средине 20-х гг. ХХ в. научный потенциал нашей страны уступает таковому ведущих капиталистических стран и заключает следующее. «В настоящее время, когда мы находимся в состоянии изоляции, развитие своих собственных научных и технических ресурсов приобретает исключительное значение для нашей страны» [5, с. 2604].

 

В этой статье В. С. Дерябин важное место уделяет аффективности (чувствам, влечениям и эмоциям) военнослужащих, которая существенно влияет на мышление, двигательную активность и поведение в военной обстановке.

 

Следует полагать, что книга В. Оствальда внесла свой вклад в мировоззрение В. С. Дерябина и содержание его последующих работ. Однако исследование психограммы ученого было лишь средством к достижению большой цели, им поставленной. Целью В. С. Дерябина как последовательного ученика И. П. Павлова явилось изучение психофизиологической проблемы. Свои воспоминания об Учителе он завершает словами: «Он проложил дорогу “последней науке” – науке о материальных основах психической деятельности» [10, с. 142]. Работая у И. П. Павлова, В. С. Дерябин мог наблюдать, как психограмма великого физиолога была подчинена этой конечной цели исследования.

 

Психические черты великих ученых, подробно описанные В. Оствальдом в книге «Великие люди», – раннее психическое развитие и концентрация внимания на любимом предмете, стремление получить высшее образование, нестандартность мышления и др. – были отмечены у И. П. Павлова в его воспоминаниях об учителе. Однако, в отличие от В. Оствальда, В. С. Дерябин в воспоминаниях особое внимание уделил психофизиологическим свойствам личности ученого (темпераменту, типу высшей нервной деятельности, а именно, соотношению процессов возбуждения и торможения в деятельности коры головного мозга, а также конституции, хорошей психической и физической выносливости). Подробнее об этом писалось ранее [3; 12].

 

Деятельности творческого работника в области науки и культуры В. С. Дерябин уделил внимание в психофизиологическом очерке «О счастье», а именно – в разделе «Счастливая жизнь и активность» и в подразделе «Творческая деятельность». При этом он отметил, что высокая потребность в «гимнастике ума», в интеллектуальной активности может проявляться в творческой работе в области науки, литературы, живописи и других видах искусства [6, с. 155].

 

Концентрируя внимание на психофизиологических особенностях личности выдающихся ученых, В. С. Дерябин отметил их способность, несмотря на, как правило, сидячий «образ жизни», доживать до преклонных лет и сохранять высокую работоспособность. В этом он видел проявление динамогенного действия эмоций и адаптационно-трофической функции симпатической нервной системы [2].

 

В своих исследованиях аффективности человека ученый не устанавливал непреодолимой грани между т. н. нормой с одной стороны и конституциональными особенностями, связанными с ними отклонениями от нормы, и патологией с другой. Так, в работе «О счастье» он приводит следующие градации переживаний положительного чувственного тона: близкие по интенсивности и длительности переживания радости и веселья имеют место у «солнечных», жизнерадостных натур, у гипоманиакальных людей, у циклотимиков. Лишь при максимальной выраженности у больных, страдающих маниакально-депрессивным психозом, эти переживания приобретают патологический характер и требуют помещения в психиатрическую больницу, «однако маниакальный симптомокомплекс представляет карикатурно увеличенный симптомокомплекс реакции веселья здорового человека» [6, с. 123].

 

В 1949 г., наряду с написанием воспоминаний об И. П. Павлове, которые необходимо было представить к апрелю того же года [10], В. С. Дерябин летом пишет «Письмо внуку» (Путевка в жизнь). «Письмо» уместно отнести к научному творчеству ученого, т. к. в нем он делится с внуком опытом в изучении науки «человекознание», а также жизненным опытом [3; 4; 12]. Не исключено, что при написании воспоминаний о И. П. Павлове и письма внуку, которые отделяют друг от друга всего несколько месяцев, В. С. Дерябин вновь обратился к книге В. Оствальда. Во всяком случае, содержание обеих его работ перекликается с положениями этой книги.

 

Основные черты творческого научного работника, подробно представленные в «Письме», В. С. Дерябин подытожил в конце его в виде напутствий внуку, некоторые из которых уместно привести здесь (в последующем курсив мой – О. З.).

 

«Желаю тебе получить и формальное образование (окончить среднюю школу и ВУЗ), и более широкое общее образование, расширяющее горизонт, дающее понимание жизни, людей и самого себя и своего места в жизни.

Желаю стать сознательной и положительной социальной величиной, быть в числе тех, кто строит жизнь и ведет ее вперед.

Широкое образование наложит свою печать на твой труд, какое бы направление деятельности ты не избрал. Оно сделает сознательным твой путь в жизни…

Желаю тебе найти ту специальность, посвятить себя тому труду, который всецело захватил бы тебя и слился с твоей жизнью.

Желаю тебе быстрее найти большую цель работы, к которой направятся многие годы твоего труда.

Желаю прямо, не отвлекаясь мелочами жизни, не блуждая по сторонам, идти к этой цели. Интерес к делу, труд и собственная голова пусть будут главнейшими средствами к достижению цели…

Человек, стремясь к большой цели впереди, может пройти мимо жизни в погоне за будущим… Жизнь физическая и умственная, жизнь в настоящем и стремление к далеко стоящей цели должны быть согласованы» [9, с. 204].

 

Таким образом, основные положения книги В. Оствальда, касающиеся качеств гениальных ученых, но вполне приложимые к выдающимся научным работникам наряду с общением с И. П. Павловым и собственным жизненным опытом вошли в мировоззрение В. С. Дерябина. Спустя многие годы эти представления нашли свое выражение в его воспоминаниях об И. П. Павлове и в напутствиях внуку.

 

Список литературы

1. Блейлер Э. Аффективность, внушаемость и паранойя. – Одесса, 1929. – 140 с.

2. Дерябин В. С. Эмоции как источник силы // Наука и жизнь. – 1944. – № 10. – С. 21–25.

3. Дерябин В. С. Письмо внуку. // Нева. – 1994. – № 7. – С. 146–156.

4. Дерябин В. С. Письмо внуку // Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae. – 2005. – Vol. 11, № 3–4. – С. 57–78.

5. Дерябин В. С. Задачи и возможности психотехники в военном деле // Психофармакология и биологическая наркология. – 2009. – Т. 9, В. 3–4. – С. 2598–2604.

6. Дерябин В. С. Психология личности и высшая нервная деятельность (психол. очерки «О сознании», «О Я», «О счастье»). – Изд. 2-е, доп. М.: Изд. ЛКИ, 2010. – 202 с.

7. Дерябин В. С. Чувства. Влечения. Эмоции. О психологии, психопатологии и физиологии эмоций. – Изд. 3-е. М.: Изд. ЛКИ, 2013. – 224 с.

8. Дерябин В. С. Эмоции, порождаемые социальной средой // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2014. – № 3. – С. 115–146. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://fikio.ru/?p=1203 (дата обращения 01.06.2017).

9. Дерябин В. С. Письмо внуку. Приложение к книге О. Н. Забродина «Психофизиологическая проблема и проблема аффективности: Викторин Дерябин: путь к самопознанию». – М.: ЛЕНАНД, 2017. – С. 179–206.

10. Забродин О. Н. Воспоминания В. С. Дерябина об И. П. Павлове. Опыт психофизиологического анализа творческой личности учёного // Физиологический журнал им. И. М. Сеченова. – 1994. – Т. 80. – № 8. – С. 139–143

11. Забродин О. Н. Фармакологические, иммунологические и медицинские аспекты симпатической стимуляции репаративной регенерации // Психофармакология и биологическая наркология. – 2006. – Т. 6. – В. 4. – С. 1341–1346.

12. Забродин О. Н. Психофизиологическая проблема и проблема аффективности: Викторин Дерябин: путь к самопознанию – М.: ЛЕНАНД, 2017. – 208 с.

13. Забродин О. Н., Дерябин Л. Н. О жизни и научных трудах В. С. Дерябина (К 120-летию со дня рождения) // Журнал эволюционной биохимии и физиологии. – 1998. – Т. 34. – № 1. – С. 122–128.

14. Забродин О. Н., Дерябин Л. Н. В. С. Дерябин – ученик и продолжатель дела И. П. Павлова // Российский медико-биологический вестник им. академика И. П. Павлова. – 2003. – № 1–2. – С. 200–207.

15. Орбели Л. А. О некоторых достижениях советской физиологии // Избранные труды. Т. 2. – М.–Л.: Изд. АН СССР, 1962. – С. 587–606.

16. Оствальд В. Великие люди. – Вятка: Вятское книгоиздательское товарищество, 1910. – 398 с.

 

References

1. Bleuler E. Affectivity, Suggestibility and Paranoia [Affektivnost, vnushaemost i paranoyya]. Odessa, 1929, 140 p.

2. Deryabin V. S. Emotions as a Source of Power [Emotsii kak istochnik sily]. Nauka i zhisn (Science and Life), 1944, № 10, pp. 21–25.

3. Deryabin V. S. A Letter to the Grandson [Pismo vnuku]. Neva (Neva), 1994, № 7, pp. 146–156.

4. Deryabin V. S. A Letter to the Grandson [Pismo vnuku]. Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae, 2005, Vol. 11, № 3–4, pp. 57–78.

5. Deryabin V. S. Problems and Opportunities of Psychotechnique in Military Affairs [Zadachi i vozmozhnosti psihotehniki v voennom dele]. Psihofarmakologiya i biologicheskaya narkologiya (Psychopharmacology and Biological Narcology), 2009, Vol. 9, №. 3–4, pp. 2598–2604.

6. Deryabin V. S. Personality Psychology and Higher Nervous Activity (Psycho-Physiological Essays “About Consciousness”, “About Ego”, “About Happiness”) [Psichologiya lichnosti i vysshaya nervnaya deyatelnost (Psichofiziologicheskie ocherki “O soznanii”, “O Ya”, “O schaste”)]. Moscow, LKI, 2010, 202 p.

7. Deryabin V. S. Feelings, Inclinations, Emotions. About Psychology, Psychopathology and Physiology of Emotions [Chuvstva, vlecheniya, emotsii. O psikhologii, psikhopatologii i fiziologii emotsiy]. Moscow, LKI, 2013, 224 p.

8. Deryabin V. S. Emotions Provoked by the Social Environment [Emotsii, porozhdaemye sotsialnoy sredoy]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2014, № 3, pp.115–146. Available at: http://fikio.ru/?p=1203 (accessed 01 June 2017).

9. Deryabin V. S. Letter to Grandson. Supplement to the Book of O. N. Zabrodin “Psychophysiological Problem and the Problem of Affectivity: Victorin Deryabin: the Way to Self-Knowledge” [Pismo vnuku. Prilozhenie k knige O. N. Zabrodina “Psikhofiziologicheskaya problema i problema affektivnosti: Viktorin Deryabin: put k samopoznaniyu”]. Moscow, LENAND, 2017, pp. 179–206.

10. Zabrodin O. N. V. S. Deryabin’s Memories of I. P. Pavlov. Experience of the Psycho-Physiological Analysis of the Creative Person of the Scientist [Vospominaniya V. S. Deryabina ob I. P. Pavlove. Opyt psikhofiziologicheskogo analiza tvorcheskoy lichnosti uchenogo]. Fiziologicheskiy zhurnal imeni I. M. Sechenova (I. M. Sechenov Physiological Journal), 1994, Vol. 80, № 8, pp. 139–143.

11. Zabrodin O. N. Pharmacological, Immunological and Medical Aspects of Sympathetic Stimulation of Reparative Regeneration [Farmakologicheskie, immunologicheskie i meditsinskie aspekty simpaticheskoy stimulyatsii reparativnoy regeneratsii]. Psikhofarmakologiya i biologicheskaya narkologiya (Psychopharmacology and Biological Narcology), 2006, Vol. 6, № 4, pp. 1341–1346.

12. Zabrodin O. N. Psychophysiological Problem and the Problem of Affectivity: Victorin Deryabin: the Way to Self-Knowledge. [Psihofiziologicheskaya problema i problema affektivnosti: Viktorin Deryabin: put k samopoznaniyu]. Moscow, LENAND, 2017, 208 p.

13. Zabrodin O. N., Deryabin L. N. About V. S. Deryabin’s Life and Scientific Works (To the 120 Anniversary since Birth) [O zhizni i nauchnyh trudah V. S. Deryabina (K 120–letiyu so dnya rozhdeniya)]. Zhurnal evolytsyonnoy biohimii i fiziologii (Journal of Evolutionary Biochemistry and Physiology), 1998, Vol. 34, № 1, pp.122–128.

14. Zabrodin O. N., Deryabin L. N. V. S. Deryabin – a Follower and Successor of I. P. Pavlov [V. S. Deryabin – uchenik i prodolzhatel dela I. P. Pavlova]. Rossiyskiy mediko-biologicheskiy vestnik imeni akademika I. P. Pavlova (I. P. Pavlov Russian Medical Biological Herald), 2003, № 1–2, pp. 200–207.

15. Orbely L. A. About some Achievements of the Soviet Physiology [O nekotoryh dostizheniyah sovetskoy fiziologii]. Izbrannye trudy. Tom 2 (Selected works. Vol. 2). Moscow, AN SSSR, 1962, pp. 587–606.

16. Ostwald V. Great People [Velikie lyudi]. Vyatka, Vyatskoe knigoizdatelskoe tovarishchestvo, 1910, 398 p.

 
Ссылка на статью:
Забродин О. Н. Влияние книги В. Оствальда «Великие люди» на формирование представлений В. С. Дерябина о творческой личности ученого // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2017. – № 2. – С. 105–114. URL: http://fikio.ru/?p=2550.

 
© О. Н. Забродин, 2017