УДК 316.012+331

 

Трубицын Олег Константинович – Новосибирский государственный университет, институт философии и права, доцент, кандидат философских наук, Новосибирск, Россия.

Email: trubitsyn77@mail.ru

SPIN: 5197-9813

Авторское резюме

Состояние вопроса: В современной социальной науке предметом споров остается вопрос о совместимости капитализма с внеэкономическими формами принуждения к труду, в частности оценка феномена «капитализма рабства».

Методы исследования: Обоснование совместимости рабства и капитализма строится на нескольких возможных основания: а) на утверждении исторической древности капитализма; б) на прагматическом подходе к определению капитализма; в) на положениях мир-системного подхода и концепции периферийного капитализма. Опровержение данных подходов строится в основном с опорой на положения классического марксизма.

Результаты: Капитализм рабства, как он исторически существовал в ранних США, – это неполноценный, периферийный и доиндустриальный капитализм. Здесь работники рабского сектора экономики не являются свободными контрагентами, владельцами своего «капитала». Они не пропитаны духом капитализма и потому едва ли могут стать эффективной рабочей силой в случае механизации сельскохозяйственного производства. Отношения между классами рабовладельцев и рабов при так называемом капитализме рабства аналогичны отношениям между такими же классами рабовладельческого общества, хотя сами рабовладельцы выступают теперь в двоякой роли – еще и как капиталисты в рамках капиталистического по большей части общества. В целом принудительный труд не соответствует требованиям индустриальной стадии технико-экономического развития.

Область применения результатов: Теоретический смысл исследования – опровержение гипотезы о том, что рабовладельческий капитализм является полноценной и легитимной версией капитализма. В практическом плане это позволяет обосновать идею о том, что выход на новую стадию технико-экономического развития требует повышения уровня свободы работника и его заинтересованности в результатах своей деятельности.

Выводы: Так называемый «капитализм рабства» не является вариантом полноценной капиталистической системы, способной к саморазвитию и выходу на индустриальный уровень развития производительных сил.

 

Ключевые слова: экономическая история; рабство; капитализм; капитализм рабства; мир-система; периферийный капитализм; наемный труд; индустриализация.

 

On the Question of Slave-Owning Capitalism

 

Trubitsyn Oleg Konstantinovich – Novosibirsk State University, Institute of Philosophy and Law, PhD (Philosophy), Associate Professor, Novosibirsk, Russia.

Email: trubitsyn77@mail.ru

Abstract

Background: In modern social science, the issue of the compatibility of capitalism with non-economic forms of forced labor remains the subject of controversy, in particular, the assessment of the phenomenon of “slavery capitalism”.

Research methods: Slavery capitalism, as it historically existed in the early USA, is an inferior, peripheral and pre-industrial capitalism. Here, the workers of the slave sector of the economy are not free contractors, owners of their “capital”. They are not imbued with the spirit of capitalism and therefore can hardly become an effective labor force in the case of mechanization of agricultural production. The relations between the classes of slaveholders and slaves under the so-called capitalism of slavery are analogous to the relations between the same classes of slaveholding society, although the slaveholders themselves now play a dual role – also as capitalists within a capitalist society for the most part. In general, forced labor does not meet the requirements of the industrial stage of technical and economic development.

Results: The theoretical meaning of the study is the refutation of the hypothesis that slaveholding capitalism is a full-fledged and legitimate version of capitalism. In practical terms, this allows us to substantiate the idea that entering a new stage of technical and economic development requires an increase in the level of freedom of the employee and his interest in the results of his activities.

Implications: The theoretical meaning of the study is the refutation of the hypothesis that slaveholding capitalism is a full-fledged and legitimate version of capitalism. In practical terms, this allows us to substantiate the idea that entering a new stage of technical and economic development requires an increase in the level of freedom of the employee and his interest in the results of his activities.

Conclusion: The so-called “slavery capitalism” is not a variant of a full-fledged capitalist system capable of self-development and reaching the industrial level of development of productive forces.

 

Keywords: economic history; slavery; capitalism; slavery capitalism; world-system; peripheral capitalism; wage labor; industrialization.

 

О капитализме написано уже очень многими и очень много. Предложено множество определений и интерпретаций данного явления, но споры продолжаются до сих пор. Среди прочего предметом споров остается вопрос о совместимости капитализма с внеэкономическими формами принуждения к труду – в частности, оценка феномена «капитализма рабства». Так, американский историк экономики С. Беккерт говорит про гуманитарное познание в США, что «никакой другой проблеме здесь в настоящий момент не уделяется столько внимания, как связи капитализма с рабством» [1].

 

В методологическом плане можно выделить два основных подхода к анализу капитализма – классический, который можно назвать атрибутивным, и неклассический, именуемый прагматическим. Атрибутивный подход под капитализмом подразумевает определенную совокупность институциональных атрибутов, таких как защищенная государством частная собственность и т. д., в частности рынок свободного (наемного) труда. Он полагает капитализм, основанный на вещной зависимости и экономическом принуждении к труду, характеристикой современной эпохи, противопоставляемой докапиталистическим эпохам, обществам, формациям или способам производства, основанным на личной зависимости или иных формах данничества и принудительного труда.

 

С. Беккерт характеризует традиционный подход к интерпретации капитализма рабства следующим образом: «Слишком долго историки не видели проблемы в противопоставлении рабства и капитализма. История американского капитализма у них обходилась без рабства, а рабство изображалось как по существу своему некапиталистическое. Вместо того чтобы анализировать его как институт Нового времени, каковым оно и было, они описывали его как домодерное: жестокая, но маргинальная по отношению к более широкой истории капиталистической современности непроизводительная система, задерживавшая экономический рост, артефакт из раннего мира» [1]. Недооценка значимости рабства в ранней экономической истории США и некоторых других стран Америки привела к поиску альтернативных трактовок капитализма и его взаимоотношения с практикой рабовладения. Альтернативный подход к пониманию взаимоотношения рабства и капитализма возникал постепенно в течение ХХ века. Сначала, еще в первой половине ХХ в. С. Джеймс и Э. Уильямс выдвинули тезис о центральной роли рабства для развития капитализма. Почти полвека спустя С. Л. Энгерман и Р. У. Фогель в книге «Время на кресте» заявили, что рабство в США было вполне прибыльным и, более того, вполне современным (модерновым) институтом.

 

Под влиянием подобных идей постепенно формируется новый вариант обоснования легитимности понятия «капитализм рабства», популярный в последние годы – прагматический подход (именуемый еще новой экономической историей), который строится на иных методологических предпосылках, чем классические модели капитализма. С точки зрения данного подхода наличие рынков и товарного производства является необходимым для признания экономического строя капиталистическим, но этого недостаточно. Главное – это процесс капитализации, то есть совокупность практик, при помощи которых различные явления превращаются в генерирующие доход активы. Это смещает акцент с рынков труда и товарного производства на процесс инвестирования капитала. Таким образом, «история капитализма, рассматриваемого прагматически, предстает как история практик – различных форм капитализации, направленных на разные активы и укорененных в разных инвестиционных режимах» [2, с. 142]. Таковыми активами потенциально могут выступать и люди, считающиеся чьей-то собственностью.

 

Таким образом, эти два подхода приводят к разной оценке такого феномена как рабовладельческий капитализм. Разные представители классического атрибутивного подхода предлагают разные списки важнейших институтов, образующих в совокупности феномен капитализма, но все они как правило согласны, что рабство к числу атрибутов капитализма не относится, являясь признаком некапиталистического общества, например, рабовладельческой общественной формации у К. Маркса. В марксистской традиции формации именуются по наиболее эффективному классу собственников, эксплуатирующих определенный класс производителей. И если капитализм строится на эксплуатации буржуазией свободного труда пролетариев, то рабовладельческое общество – на эксплуатации рабовладельцами рабского труда. Точно также М. Вебер и К. Поланьи полагают принудительный труд признаком некапиталистического общества. В частности, Вебер противопоставляет авантюрному предпринимательству, распространенному в Средние века, современное капиталистическое предпринимательство, основанное на рациональной организации свободного труда. Если не развит рынок свободного труда, то из-за отсутствия регулярных сделок найма рабочей силы становится невозможным точный расчет трудовых издержек производства, являющийся основой рациональной организации бизнеса и современного рационального капитализма как такового. Соответственно для К. Маркса, М. Вебера и других классиков социологии рабовладельческий капитализм – это противоречие в определении, ложная интерпретация определенной социальной ситуации, когда мы являемся свидетелями либо относительно маргинального экономического явления – сохранения некоторых докапиталистических пережитков в не полностью развитой капиталистической системе, либо наоборот – проникновения некоторых капиталистических элементов в некапиталистическую по сути систему.

 

По мнению же сторонников прагматического подхода, понятие рабовладельческого капитализма является вполне допустимым и адекватным для описания ситуации, например, в южных штатах США первой половины XIX века. Так, Розенталь доказывает, что «плантационное рабство представляло собой форму капитализма, в которой “труд был капиталом”» [2, с. 139]. В рамках этой модели рабы рассматриваются скорее как «живой капитал», чем как «живой товар». Д. Жихаревич с опорой на Беккерта утверждает, что вопреки А. Смиту и К. Марксу, «если сосредоточиться не на труде, а на инвестиционной привлекательности предприятий, в которых этот труд задействуется, рабство приходится признать важнейшим капиталистическим институтом, ведь на протяжении большей части XVIII и XIX веков хлопковые и сахарные плантации были наиболее предпочтительным объектом для безопасного вложения капитала» [2, с. 138]. Для обоснования этой позиции приводятся также следующие аргументы. Во-первых, плантационное рабство в США было «финансиализированным», в частности, рабы выступали в качестве залоговой собственности. Во-вторых, в ряде аспектов плантационное хозяйство было передовой формой экономической организации, а плантаторы-рабовладельцы – образцовыми капиталистами своего времени.

 

Представление о совместимости капитализма с принудительными формами труда получает также свое обоснование в такой макросоциологической парадигме как мир-системный анализ. По мнению И. Валлерстайна, капитализм и мир-экономика – это практически синонимы, во всяком случае «капитализм возможен лишь в рамках структуры мира-экономики, а не мира-империи» [3, с. 60], а все общества, включенные в структуру мира-экономики, по сути неизбежно являются капиталистическими. В отличие от прагматического подхода историков экономики, «мир-системщики» сосредотачиваются на анализе рынков, в особенности международных, так что капитализм определяется прежде всего процессами коммодификации и коммерциализации, в частности переориентацией поместного землевладения с целей удовлетворения внутренних потребностей на цели извлечения прибыли из товарного производства на международном рынке. Исходя из такого видения, вполне капиталистическими признаются и американское рабство, и крепостничество в Восточной Европе, сформировавшееся в результате вторичного закрепощения. Иначе говоря, крепостничество в Польше XVI в., традиционно определяемое как «феодальные отношения», переименовывается в «капиталистические отношения» на том основании, что европейский мир-экономика в целом капиталистический: «Если это капиталистический мир-экономика, то и социальные отношения, имеющие формальное сходство с феодальными, с необходимостью переопределяются в соответствии с руководящими принципами капиталистической системы» [3, с. 109]. Мир-системная методология строится на принципе «система определяет детали», что означает, что в капиталистической системе не может быть некапиталистических вкраплений и пережитков, но только детерминированные капиталистической системой практики периферийного капитализма, связанные с использованием принудительного труда. Более того, именно развитие капитализма спровоцировало появление и распространение данных практик: без развития «образцового» капитализма в центре мир-системы не произошло бы ни вторичного закрепощения на окраине Европы, ни появления американского рабства.

 

Третий вариант обоснования правомерности понятия рабовладельческого капитализма можно обнаружить у историков экономики, популярных примерно век назад. Имеются в виду такие исследователи как Э. Мейер, М. И. Ростовцев и Ф. М. Хайхельхайм. Они обнаруживали периоды коммерческого подъема в истории древних и средневековых цивилизаций, что подвигло этих историков на то, чтобы интерпретировать данные периоды как «капиталистические». Так Э. Мейер относил возникновение античного капитализма, сменяющего античный феодализм, к VII–VI вв. до нашей эры: «Термины “капитал” и “капитализм” многократно объявлялись… недопустимыми для объяснения отношений античности. В действительности, Афины в пятом и четвертом веках стоят точно также под знаком капитализма, как Англия с восемнадцатого и Германия с девятнадцатого столетия» [цит. по: 4, с. 618]. Греческое и римское рабовладение рассматривается в такой перспективе по аналогии с рабовладением в южных штатах США как дополнение капитализма, а не как его отрицание [см.: 5]. Сходную интерпретацию дает М. И. Ростовцев в статье «Капитализм и народное хозяйство в древнем мире». Однако Ростовцев, как и Ф. М. Хайхельхайм, рассматривает всю мировую историю как сюжет борьбы капиталистического и социалистического принципов социальной организации, а не капитализма и феодализма как Мейер. Вслед за ними и многие современные историки склонны обнаруживать капитализм в цивилизациях далекого прошлого (Древней Греции и Риме и т. д.). Например, «Кембриджская история капитализма» обнаруживает капитализм уже в Вавилоне, средневековых Китае, Индии и на Ближнем Востоке [см.: 6]. Таким образом мы получаем общества не только с рабовладельческим капитализмом, но и с этатистским и с феодальным капитализмом. Исходя из тематики данной статьи наиболее значимо здесь утверждение того принципа, что в рамках данного подхода капиталистическим может быть признано даже такое общество, в котором рабство играет системообразующую роль, будучи широко распространенным не только в сфере домашних услуг, но и на производстве.

 

Итак, мы сталкиваемся с двумя интерпретациями соотношения капитализма и рабства (и других форм внеэкономического принуждения к труду). Согласно одной версии, общество, в котором относительно широко распространено рабство (по крайней мере в сфере производства) либо вообще не может быть названо капиталистическим, либо, если прочие атрибуты капитализма развиты в нем достаточно выраженно, то такую систему можно назвать капиталистической лишь с оговорками. Такое общество является обществом с ограниченным, неразвитым капитализмом, не соответствующим идеально-типической модели капитализма. При этом до Нового времени полноценного капитализма нигде в принципе не существовало[1], и, в частности, то, что именуют античным капитализмом – это по сути рабовладельческая, а не капиталистическая система. Первая версия также неявно предполагает, что рабовладельческий капитализм, будучи неполноценным капитализмом, является неэффективной моделью, не способной к самоподдерживающемуся росту, поскольку рабский труд малопродуктивен и тормозит экономическое и технологическое развитие страны. Согласно другой версии, если рабский труд используется как капитал в производстве на рынок, и в целом система функционирует по капиталистическим правилам, то такое общество можно назвать полноценно капиталистическим. Соответственно «капитализм рабства» является методологически легитимной разновидностью капитализма. По другим пунктам мнения сторонников данной версии расходятся. Одни из них (Мейер) обнаруживают капитализм рабства еще в античности, другие (Валлерстайн) – только в Новое время. При этом капитализм рабства может интерпретироваться как эффективный для своего времени способ эксплуатации труда, сменяемый со временем новыми, еще более эффективными способами, а может – как проявление периферийной отсталости и зависимости данного общества. Но и в последнем случае рабство выглядит функциональным в рамках мир-системы в целом, не препятствующим успешному развитию капиталистического мира-экономики. Таким образом, согласно классической версии, институт рабства является признаком некапиталистического общества, либо некапиталистическим элементом в ограниченно капиталистическом обществе, а согласно альтернативной версии капитализм вполне может сосуществовать с рабовладением, причем само рабство в определенном контексте может быть интерпретировано как капиталистический институт.

 

* * *

Сначала оценим обоснованность версии Э. Мейера и других авторов, обнаруживающих капитализм в древние и средневековые времена, так что определенные эпохи в истории античных Греции и Рима могут быть квалифицированы как рабовладельческий капитализм. Сюда же можно отнести утверждения о том, что капитализм успешно развивался в средневековой Европе, по крайней мере в итальянских городах-государствах.

 

Это ложные интерпретации, которые не учитывают ограниченность проявления капиталистических принципов в цивилизациях древности и средневековья. Так в Европе вплоть до XVI века элементы капитализма существовали только в виде сети небольших очагов. Буржуазные города-государства были такими своеобразными протокапиталистическими крепостями, охраняющими свой буржуазный порядок и богатство с помощью городских стен. Отсюда первые капиталисты-партизаны совершали эпизодические набеги на окружающую местность, время от времени инвестируя в какие-нибудь промышленные или сельскохозяйственные предприятия, но чаще занимаясь посреднической деятельностью, торговлей и ростовщичеством. И. Валлерстайн справедливо подчеркивает, что попытки капиталистических элементов захватить господствующие позиции в обществе до Нового времени были, по существу, неуспешными: «…там, где я вижу неудачу капитализма, другие видят его первые шаги» [3, с. XXVIII]. Р. Хейлбронер и Л. Туроу [см.: 8] также настаивают, что все общества до Нового времени были некапиталистическими, поскольку там были как минимум недостаточно развиты ключевые институты капитализма. В частности, отсутствовал институт гарантированной государством и неприкосновенной частной собственности. Также отсутствовала и рыночная система в ее современном виде: существовали рынки товаров, но не было рынков факторов производства и отсутствовала обширная сеть договоров, связывающих воедино всю экономику. Принуждение к труду было внеэкономическим, а богатство являлось атрибутом власти. Земля считалась основой военной силы или гражданской власти, а капитал – сокровищем или необходимым оснащением ремесленника. Также и Л. Дюмон указывает, что в традиционном обществе собственность на землю имела совсем иное значение, нежели собственность на любое движимое имущество, поскольку «право собственности на землю непосредственно было связано с властью над людьми» [9, с. 13].

 

Неадекватность интерпретации античного общества VII–VI веков до нашей эры или более позднего времени как капиталистического становится более наглядной, если мы принимаем в расчет не только чисто экономические параметры, но рассматриваем общество в комплексе. Капиталистическое общество – это не просто общество с капиталистической экономикой, но и с соответствующей «надстройкой», если выражаться в марксистских терминах.

 

Противопоставление античного рабовладельческого и современного капиталистического обществ проводит, в частности, Р. Коллинз [см.: 10]. Он делает это по исторически преобладающему типу рынка. Античное общество, по его мнению, базировалось на системе невольничьих рынков. Причем рабство в рамках его модели – это не форма производства, а форма обмена, так как рабы в первую очередь товары, а не производители. Производителями этого специфического «товара» были военные. Обладание рабами было основой политического влияния и социального престижа, поэтому аристократы-рабовладельцы стремились максимизировать их количество не столько исходя из соображений выгодного вложения капитала, сколько ради иерархического статуса. Рабы составляли максимум 30-40 % от общей численности населения, обычно меньше, но значимость рынка рабов была определяющей, поскольку прочие рынки зависели от него и надстраивались над ним. Современный капитализм означает такое количественное преобладание рыночной динамики, когда все остальные структуры подчинены ей. При капитализме правящим классом, обладающим максимальным политическим влиянием и социальным престижем являются владельцы капитала – капиталисты. Впрочем, Р. Коллинз допускает существование досовременного капитализма, сосуществующего с распространенными практиками внеэкономического принуждения. Но фактически он признает, что это были отдельные очаги капитализма, неустойчивые и подверженные уничтожению. В частности, таковыми, по его мнению, были монастырская экономика Китая и средневековой Европы. Монастырская организация вырвалась из домохозяйственной организации производства, поскольку монахи из-за своего безбрачия оказались за пределами системы семейного наследования собственности. В результате монастыри стали в рамках аграрно-принудительного общества первыми очагами свободно набираемой и мобильной рабочей силы. «Монастыри выступали в качестве корпоративных предприятий, чья прибыль могла быть только реинвестирована в дальнейшее производство…» [10, с. 342]. Но эти очаги религиозного капитализма были уничтожены государственной конфискацией.

 

Итак, стоит признать, что при рабовладельческом строе, как и при феодализме[2] могли существовать отдельные капиталистические практики. Однако они повсеместно были ограничены серьезным вмешательством со стороны государства, церкви и гражданского общества. Здесь можно вспомнить практики установления «справедливой цены» и «справедливой заработной платы» в средневековой Европе, а также ограничения на технологические инновации со стороны ремесленных цехов и купеческих гильдий.

 

Неразвитость капиталистической структуры в предшествующую эпоху дополнялась неразвитостью капиталистического духа. Капиталистические отношения, мотивации и формы поведения не являются чем-то естественным, необходимо присущим человеческой природе как это полагают многие либеральные авторы. Представители аграрных обществ скорее склонны к традиционализму. Так накопленные капиталы их владельцы чаще всего стремились конвертировать в дворянский статус или государственную должность. Целью предпринимателя было перестать быть предпринимателем, а стать рантье, например, извлекая ренту из приобретенной земельной собственности, которая сдается в аренду. В традиционных обществах с аграрно-принудительными экономиками статус человека, уровень его престижа определялся в первую очередь его происхождением, а также воинской доблестью. Богатство чаще всего было производным от власти, а богатство ростовщиков и т. п. «капиталистических» слоев было в значительной мере беззащитным, подверженным экспроприации, не дающим особого политического влияния и тем более уважения. Современные капиталистические общества сильнее отличаются от докапиталистических не столько наличием отдельных атрибутов капитализма или набором специфических практик, в ходе которых агенты придают экономическую ценность определенному ряду объектов и процессов, как это полагают сторонники прагматического подхода, сколько иным соотношением роли богатства, политического влияния и престижа. Теперь уже богатство является лучшим источником нового богатства, а также основанием политического влияния и престижа.

 

Для обеспечения прогрессивного и уверенного роста капитализма ему требовалось получить некий мощный импульс, который бы позволил преодолеть гравитацию традиционного общества. Истоки капитализма можно обнаружить в развитии торговли, особенно морской, и в капиталистической эволюции помещичьего землевладения. Однако возникновения капитализма эволюционным путем не случилось бы, если бы не геополитическая ситуация Европы, способствовавшая формированию здесь мира-экономики. Это вынуждало правителей поощрять развитие капитализма, а не подавлять его в зародыше. Но одних структурных (материальных) факторов было бы недостаточно для капиталистической революции, необходимо было сочетание их с культурными (идеальными) факторами. Важную роль сыграли процессы формирования капиталистического духа, что связано, с одной стороны, с выходом европейских обществ на коммерческую стадию своего жизненного цикла, а с другой, – с ролью определенных религиозных сект и этнических меньшинств. Можно спорить о том, где именно возник полноценный капитализм – в Нидерландах или Англии, но и там, и там к началу Нового времени существовал рынок свободной рабочей силы. С высокой степенью уверенности можно утверждать, что неуспешность попыток возникновения капитализма в прочих обществах в более ранние эпохи в значительной мере была связана с относительно широким распространением различных форм внеэкономического принуждения к труду.

 

Мир-системный подход, помимо валлерстайновской версии, представлен еще одним популярным вариантом, который решительно отрицает принципиальное различие между эпохами модерна и премодерна. Имеется в виду подход, развитый в работах А. Г. Франка и Б. К. Джиллса [см.: 12], с точки зрения которых единая мировая система функционирует по «капиталистическим» принципам с древних времен. По их мнению, накопление капитала началось и было движущей силой исторического процесса на протяжении всей истории мировой системы уже почти 5 тысяч лет. И около 1500 г. не было никакого резкого перелома между различными миросистемами или даже «способами производства». Прежде, как и сейчас, процесс инвестирования осуществлялся частным капиталом и государством, и государства жили частично на ренту от международной торговли, частично от налогов. «Данничество» ничем принципиально не отличается от современного налогообложения. Поэтому концепция так называемого «даннического способа производства» маскирует тот факт, что любое государство в принципе живет на налоги, и что государства премодерна сосуществовали с коммерческим сектором, представленным торговцами и банкирами. Франк и Джиллс заявляют, что не утверждают этим, будто бы капитализму 5 тысяч лет, но говорят, что существует континуальность развития без резких разрывов, а понятия «капитализм», «феодализм» и «социализм» лучше отбросить как ненаучные.

 

Несмотря на последнее утверждение, по факту они описывают единую мировую систему именно как капиталистическую. Так что можно сделать вывод, что с точки зрения их подхода не существует перехода от эпохи принудительного труда к эпохе свободного труда, а различия между преобладающими способами принуждения к труду не принципиальны. На деле крепостничество, рабство и аналогичные формы прикрепления людей к их трудовым позициям в системе разделения труда принципиально отличаются от современных форм экономического принуждения к труду. В отличие от раба или крепостного, современный наемный работник может уволиться когда пожелает и перейти к другому нанимателю. Из типичных форм эксплуатации эпохи премодерна с современной ситуацией сближается лишь ситуация, когда свободные крестьяне платили оброк землевладельцу, но могли произвольно покинуть последнего, уйдя на другие земли. Но в отличие даже от статуса свободных крестьян, современный профессиональный статус не подразумевает определенного сословно-кастового статуса с полагающимися ему политическими правами и обязанностями, изменить который крайне затруднительно. Иначе говоря, неравенство сохранилось, но стало менее формализованным. Так что современные трудовые отношения – это нечто совершенно иное, чем трудовые отношения в обществах премодерна.

 

Итак, гипотеза о существовании античного рабского капитализма выглядит крайне малоубедительной. Капиталистические элементы могли присутствовать в различных обществах древности и средневековья, но только в Новое время капиталистические элементы начинают систематическую экспансию, преобразовывая европейское общество под себя, так что со временем уже не капиталистические элементы становятся второстепенным дополнением некапиталистической системы, а напротив, вся общественная система становится капиталистической за исключением отдельных маргинальных элементов. Соответственно не правомерно интерпретировать античные общества как общества с рабовладельческим капитализмом, поскольку здесь именно не капиталистические элементы были системообразующими.

 

* * *

Но у нас остается еще гипотеза о существовании рабовладельческого капитализма на периферии капиталистического мира-экономики. Наиболее перспективным выглядит случай ранних США, изначально возникших как буржуазное общество, по большинству параметров приближающееся к идеально-типической модели капитализма, где, однако, существовало рабство. Это рабство не было патриархальным или служащим по большей части основой социального статуса. Напротив, изначально оно служило способом прибыльного инвестирования капитала в сельскохозяйственное производство в условиях, когда труд рабов из Африки обходился дешевле наемного. Это рабство возникло, как и указывал И. Валлерстайн, в качестве ответа на социальный запрос со стороны развивающегося капиталистического мира-экономики. Получается, что институт рабства в США изначально имел коммерческие резоны, формировался в рамках широкого международного капиталистического рынка, был защищен буржуазным частнособственническим правом. Можно вспомнить также рациональную организацию рабовладельческих поместий, их тесную связь с безусловно капиталистическим финансовым сектором, а также высокий уровень того, что М. Вебер назвал «духом капитализма», то есть капиталистическая мотивация рабовладельцев, выступавших как своеобразные предприниматели.

 

Дополнительные аргументы для того, чтобы квалифицировать экономику ранних США как капиталистическую можно обнаружить в работах таких исследователей как Й. Шумпетер и Ф. Бродель. Шумпетер рассматривает капитализм как экономический строй и определяет его как экономику, построенную на кредите, точнее говоря, как «такую форму частнособственнической экономики, в которой инновации осуществляются посредством заемных денег, что в общем… подразумевает создание кредита» [13, р. 8]. Как было указано ранее, рабовладельцы американского Юга широко использовали финансовые инструменты привлечения инвестиций, что в рамках шумпетеровской модели позволяет интерпретировать их как капиталистических предпринимателей. По мнению Ф. Броделя [см.: 14; 15], жизнеспособная и прогрессирующая рыночная экономика является необходимым, но не достаточным условием возникновения капитализма. Он описывает капиталистическую экономику как трехуровневую структуру. На нижнем уровне находится самодостаточная, рутинная, многообразная «материальная жизнь» домохозяйств. Средний этаж занимает собственно конкурентная рыночная экономика преимущественно на местных рынках. Эти этажи еще не составляют капитализма и могут присутствовать в экономической системе иного типа. Собственно капитализм возникает только, если над этими двумя этажами надстраивается третий – этаж монополизированных рыночных ниш с высокой доходностью, прежде всего сфера высоких финансов. Таковая на американском Юге была даже более развита, чем на Севере, что с точки зрения модели Броделя интерпретируется как признак институционально развитой капиталистической экономики.

 

Получается, что в отличие от случая античного рабовладения в ситуации нововременного североамериканского рабовладения у нас действительно имеются существенные основания для признания его капиталистическим. Тем не менее, вопрос о капиталистическом статусе самого института рабства и о признании данного общества полноценно капиталистическим все еще остается нерешенным. Вопрос можно поставить так: существенно ли в теоретическом плане с точки зрения квалификации данного общества как капиталистического то, что предприниматель не нанимает работников, а покупает их как собственность? С точки зрения прагматического подхода в истории экономики и с точки зрения мир-системного анализа, нет, это не принципиально. Аргументы у них отличаются, но вывод одинаков: это полноценные капиталистические практики, которыми пользуются вполне капиталистические предприниматели в рамках господствующей капиталистической системы. Соответственно и само рабство может быть в данном социально-историческом контексте признано институтом капиталистическим.

 

Очевидно, что противопоставлять данной позиции моральный аргумент, что «рабство – это плохо» методологически неверно. Вопрос не в том, допустимо ли рабство с моральной точки зрения или нет, а в том, является ли модель капитализма рабства логически непротиворечивой. Оставим аргумент, что «капитализм несет свободу» идеологам и пропагандистам либерализма. А. Шеффле – автор, введший понятие «капитализм» в широкий научный оборот, определял его как экономическое явление, но вместе с тем считал, что капитализм сродственен либеральной свободе личности, то есть наиболее органично сочетается с либеральным государством [см.: 16]. Об этом говорили и многие последующие либералы. Однако история показывает, что из факта капиталистической экономики не следует строго какой-либо определенный политический режим и какая-то определенная культура, которые определялись бы исключительно либеральными принципами. Хотя можно признать, что идеология либерализма является собственным голосом капитализма, его наилучшим идеологическим обоснованием. Тем не менее либерализм не исключает автоматически существования рабства. Об этом нам говорит то, что Дж. Локк зарабатывал работорговлей, а отцы-основатели США были яростными либералами, что не мешало им быть рабовладельцами. Даже воздерживаясь от обвинений всех представителей капиталистического класса в исключительном эгоизме (это было бы фактически не верно), стоит признать, что в ситуации рыночной конкуренции капиталисты вынуждены ориентироваться в первую очередь на критерий прибыльности выбора того или иного способа действий, а не на критерий моральности. Так что если использование рабского труда выгодно и при этом не несет издержек со стороны закона, то многие предприниматели не откажутся от приобретения рабов вместо найма свободных работников.

 

Приведем сначала аргументы за то, что общество, в экономике которого значительное место занимает сектор с рабским трудом, и сам институт рабства могут быть признаны капиталистическими. Достаточно серьезным аргументом выглядит версия сторонников мир-системного анализа, по мнению которых капиталистический или нет характер носит в первую очередь мир-система в целом. Если ядро мир-системы уверенно можно квалифицировать как капиталистическое, и определяющая логика функционирования системы тоже является капиталистической, то, значит, и система в целом является таковой, как и все входящие в нее элементы.

 

В соответствии с такой логикой И. Валлерстайн полагал СССР частью капиталистической системы, следовательно, капиталистическим обществом. Такая интерпретация не выглядит убедительной, поскольку идет радикально вразрез с традицией словоупотребления данного понятия. Международный рынок – это скорее условие, а не сущность капитализма. Полноценно капиталистическим мы можем назвать только такое общество, которое соответствует определенным социально-политическим критериям: капиталисты (т. е. частные предприниматели) здесь являются самым богатым социальным классом, обладающим высоким уровнем престижа и политического влияния. Очевидно, к СССР данное описание никак не подходит. Не подвергая критике положения ядра мир-системной теории Валлерстайна, можно опровергнуть его утверждение о капиталистическом характере СССР его же теоретическим принципом, – признать СССР не частью капиталистической мировой системы ХХ века, а ее внешней зоной. Однако опровергнуть капиталистический характер Юга США подобным образом нам не удастся. США определенно были частью мира-экономики, а не ее внешней зоной. Плантаторов-рабовладельцев, в отличие от красных директоров, достаточно приемлемо можно интерпретировать как своеобразных сельскохозяйственных капиталистов, проникнутых духом капитализма и занимающихся инвестированием капитала в рационально организованное частное предприятие.

 

Итак, поскольку в целом ранние США были периферийной зоной европейского мира-экономики, то можно предполагать, что и само американское общество было в целом капиталистическим. Но можно ли, не придерживаясь исходных принципов мир-системного анализа, взятых в качестве постулатов, безусловно принять такой вывод? И можно ли уверенно из этого вывести капиталистический характер всех имевшихся там социальных институтов?

 

Первое возражение носит скорее философский характер, чем экономический. С точки зрения философии, основной смысл обозначения какого-либо общества как капиталистического или какого-то еще состоит в указании на особый тип взаимоотношений между людьми. Капиталистические отношения – это рыночные отношения в своей основе. Это можно считать не достаточным, но минимальным требованием для определения экономики как капиталистической, с которым согласны в целом и представители школы новой экономической истории. Но в таком случае рыночными должны быть и отношения между предпринимателем и работником как двумя свободными контрагентами, заключающими сделку на рынке труда. В определенном смысле капиталистами являются обе стороны: один владеет капиталом, другой – своей рабочей силой. Отношения между рабовладельцами и рабами по определению являются не капиталистическими, поскольку рабы сами считаются капиталом, принадлежащим капиталисту.

 

Этот аргумент выглядит не особо убедительным в том плане, что если мы принимаем за исходный пункт определение, что капитализм – это система, основанная на наемном труде и отсутствии внеэкономического принуждения к труду, то получается, что капитализм рабства не может существовать уже по определению. Такой аргумент убедителен для сторонников классического подхода, но он мало что дает в плане убедительности для тех, кто не готов принять в качестве исходной посылки определение капиталистических производственных отношений как построенных исключительно на основе свободного найма. Таким образом, мы оказываемся в ситуации, когда происходит спор между двумя несопоставимыми парадигмами, которые по- разному определяют предмет спора. Соответственно никакого решения у данного спора быть не может: исходное основное понятие имеет конвенционное значение, но у представителей разных парадигм разные конвенции. Основной аргумент противников понятия «капитализм рабства» в данном случае может строиться на философско-исторической полезности увязки понятия капитализм с такими явлениями как свободный труд, экономическое принуждение к труду, вещная зависимость. Как представляется, для нас противопоставление эпох личной зависимости и внеэкономического принуждения, с одной стороны, и вещной зависимости и экономического принуждения, с другой стороны, является более значимым, чем противопоставление эпох на основе таких критериев, как тип инвестирования, использование заемных средств или существование финансовых метарынков.

 

Упор на вопросе производственных (трудовых) отношений позволяет вывести спор из тупика несоизмеримости парадигм, переведя его в практическую плоскость. В практическом плане это означает решение проблемы эффективности разных форм мотивации труда. Этот вопрос связан с более общим вопросом соотношения капитализма и культуры, признанием принципа необходимости определенных культурных оснований для капиталистического поведения. С точки зрения М. Вебера, главным препятствием для возникновения капитализма был культурный традиционализм, а именно этика традиционного хозяйства. Она формировала мотивы поведения людей, не соответствующие модели человека экономического – рационального эгоиста, стремящегося к максимизации своего благосостояния – на которой строится современная капиталистическая экономическая теория и практика. Как указывает Вебер, с точки зрения традиционного мировоззрения «человек “по своей природе” не склонен зарабатывать деньги, все больше и больше денег, он хочет просто жить, жить так, как он привык, и зарабатывать столько, сколько необходимо для такой жизни» [17, с. 81]. Формирование капиталистической мотивации у рабочих было необходимо для образования того пролетариата, который стал эффективной рабочей силой на фабриках. Без решения этой задачи предприниматели не могли достаточно быстро расширять производство, нацеленное на рынок. Рабовладельческий капитализм не может быть признан полноценным, поскольку здесь дух капитализма никак не распространяется на рабочую силу, которая управляется методами внеэкономического принуждения, не имея собственных мотивов к труду.

 

Капиталистическое общество – частный случай общества буржуазного и сохраняет в своей основе его этос – этос буржуазии, который по мере становления капитализма распространяется по большей части на остальное население. М. Оссовская [см.: 18] описывает этос буржуазии как сочетание ряда буржуазных добродетелей, таких как индивидуализм и самостоятельность, трудолюбие, расчетливость, бережливость и самоограничение ради обладания. Эту систему ценностей успешно усвоил и типичный представитель белого рабочего класса [см.: 18, с. 251–253]. Потомки негров-рабов, современные афроамериканцы в значительной своей массе не обладают этими качествами в должной мере до сих пор, поскольку у их предков-рабов на протяжении поколений рабской жизни формировались другие качества характера. Таким образом, в образцовой капиталистической экономике дух капитализма и буржуазный этос определяют поведение не только предпринимателей, но и работников, чего нельзя сказать об экономике американского рабовладельческого Юга.

 

* * *

Возвращаясь к экономическому аспекту, идеально-типическое капиталистическое общество предполагает также реальное, а не формальное доминирование капитала. Господство капитала в период его первоначального накопления было формальным. Если взять такие формы раннекапиталистических предприятий, как рассеянные мануфактуры, когда ремесленники по-прежнему занимаются ручным трудом у себя на дому, или рыночно-ориентированные поместья, где крестьянам сдаются в аренду небольшие участки земли, обрабатываемые традиционным доиндустриальным способом, то здесь гипотетическое устранение капиталистического агента не нарушало принципиально процесс производства, поскольку средства труда оставались собственностью трудящихся и капиталист не занимался собственно организацией производства. Реальное доминирование достигается с индустриализацией, когда ручное ремесленное производство принципиально не способно больше конкурировать с машинным фабричным. Теперь средства производства принадлежат капиталисту, и он же занимается организацией процесса производства. Устранение этого агента из процесса производства сделало бы его практически невозможным. Таким образом, идеально-типическое капиталистическое общество является еще и индустриальным. Доиндустриальное раннекапиталистическое общество – это то, которое находится еще в процессе становления.

 

Возникает вопрос: насколько принудительный труд может быть полезен для развития капитализма? Здесь можно вспомнить практику работных домов в Англии периода ранней индустриализации. Также опять можно вернуться к утверждениям мир-системного подхода о том, что рабовладение на периферии капиталистического мира-экономики способствовало накоплению капитала в его ядре. Соответственно стоит рассмотреть сначала, способствует ли развитию капитализма рабство непосредственно в стране, где оно распространено, а затем вернуться к вопросу о периферийном капитализме.

 

Утверждения сторонников новой экономической истории в значительной мере строятся на выводах А. Конрада и Дж. Мейера. В своей книге “The economics of slavery in the Antebellum South” они провели расчет внутренней нормы доходности на рабов в 1850-х годах и пришли к заключению, что инвестиции в рабов в то время были выгоднее большинства альтернативных способов инвестирования. Этим самым они вроде бы развенчали популярную теорию о том, что плантационная экономика нерентабельна и рабство является неэффективной формой эксплуатации труда. На этом основании «новые» историки экономики, в частности С. Беккерт, обнаруживают капиталистическую динамику и современную организацию в экономике рабовладельческого Юга. По утверждению последнего, «в первой половине XIX века рабство лежало в основе американской экономики. Юг был экономически развивающейся частью нации (для ее белых граждан); его продукты не только позиционировали США в мировой экономике, но и создавали рынки для сбыта сельскохозяйственных и промышленных товаров, выращенных и произведенных в Новой Англии и среднеатлантических штатах. Более половины национального экспорта в первые 60 лет XIX века составлял сырой хлопок, почти целиком выращенный рабами» [1].

 

Критики такого подхода [см.: 19] в ответ на это указывают, что экономический рост в плантационном секторе был обусловлен прежде всего экстенсивными факторами – возможностью захвата новых плодородных земель на фоне растущих цен на хлопок. Эти источники нельзя назвать тем, что способно обеспечить устойчивый долговременный рост. Рабовладельческие институты не годились для создания и развития инноваций, а также ухода от монокультуры хлопка в пользу более диверсифицированной экономики. В связи с этим они делают вывод, что Юг, в отличие от Севера, не обладал потенциалом современного экономического роста. Получается, что в конечном счете рабский труд оказался относительно малоэффективным по сравнению с наемным. И действительно, уровень промышленного развития Юга был низким по сравнению с Севером, что стало одной из причин его поражения в гражданской войне. Даже в сельском хозяйстве, где в то время были достаточно рентабельными примитивные технологии выращивания хлопка, эффективность плантационного хозяйства не стоит преувеличивать. Истощение земель вследствие экстенсивного культивирования хлопковой монокультуры приводило к тому, что рабовладельцам приходилось мигрировать на запад, конкурируя, вплоть до вооруженных столкновений, с фермерами за освоение земель аборигенов.

 

Процессы становления капитализма и индустриализацию можно также рассматривать как двуединый процесс – составную часть общего процесса модернизации. Другими составляющими модернизации и показателями ее достижения выступают такие параметры как урбанизация, массовое образование, постоянное научно-техническое развитие и становление современного бюрократического государства. Рабство и крепостничество определенно препятствуют урбанизации, поскольку затрудняют перемещение лично не свободной рабочей силы в города, где контроль над нею со стороны владельцев затруднен. Также эти институты тормозят распространение образования, особенно высшего, в соответствии с принципом, известным еще древним римлянам, которые полагали, что рабу нужно быть здоровым и знать язык хозяина, но не более того. Рабство и крепостничество тормозили и развитие современного бюрократического государства, поскольку предполагали наличие некоей частной власти, распространяющейся на часть населения страны.

 

Однако остается открытым вопрос, насколько эффективным является внеэкономическое принуждение к труду, способно ли оно сочетаться с механизацией труда, индустриализмом, обеспечивает ли долгосрочное развитие экономики? При развитом рынке свободной рабочей силы эффективное предприятие легко способно расширяться, находя нужных себе специалистов, например, переманивая более высокими зарплатами специалистов у менее конкурентоспособных предпринимателей. В случае несвободного труда процесс перетока от менее к более эффективным и перспективным экономическим агентами также будет происходить, но значительно медленнее, поскольку малоконкурентоспособные производители будут удерживать свою рабочую силу до тех пор, пока не сочтут, что ее выгоднее продать, чем эксплуатировать самим. По мере технологического развития преимущества свободного труда становятся все более явными. Специалисты высокотехнологичного производства должны сначала получить длительное образование, проявляя при этом энтузиазм к получению знания и повышению своей квалификации. Если владельцами их рабочей силы являются не они сами, а рабовладельцы, то у работника не будет личной заинтересованности в профессиональном совершенствовании, поскольку прибыль это будет приносить не ему. Наконец, дешевая рабочая сила – главное преимущество рабовладения – подавляет стимулы к технологическому замещению, то есть замене ручного труда машинным. Таким образом, рабский труд определенно тормозит технологическое развитие и индустриализацию: с одной стороны, у рабов отсутствует должная мотивация, чтобы осваивать и должным образом использовать сложную технику, а с другой, доступность дешевого ручного труда не стимулирует предпринимателей к инвестированию в механизацию труда.

 

В качестве возражения на тезис о несовместимости индустриализации и рабства можно привести данные У. Джонсона, который отмечает, что паровые двигатели в первой половине XIX в. были больше распространены в долине Миссисипи, чем в сельской местности Новой Англии [см.: 1]. Заметим на это, что уровень индустриализации США в то время в принципе был невысок, и паровые двигатели в сельской местности вообще мало использовались. В долине Миссисипи они, по всей видимости, больше использовались как двигатели пароходов для перевозки грузов, а не как средство производства, в отличие от городов Новой Англии. Так что данный факт едва ли подрывает утверждение об отсутствии сродства (в терминологии М. Вебера) между рабством и индустриализацией.

 

Это утверждение относительно практики использования рабского труда в США и Латинской Америке в период индустриализации можно расширить также на другие регионы и другие формы внеэкономического принуждения к труду. В частности, это касается практики работных домов в Англии, от которых достаточно быстро отказались, как только был создан достаточный резерв квалифицированной и дисциплинированной рабочей силы. Также это касается массового использования труда заключенных в период индустриализации в СССР. В литературе, посвященной оценке роли лагерной экономики в истории страны, существуют противоположные точки зрения: от признания лагерной экономики жестоким, но эффективным средством специфического первоначального накопления капитала в условиях отсталости и необходимости ускоренной индустриализации, до утверждения, что она не имела никакого собственно экономического смысла и была лишь средством политического подавления. По всей видимости, в 1930-е гг. в условиях выраженного относительного дефицита производственного капитала использование принудительного труда заключенных было относительно эффективной мерой, позволяющей осуществлять экстенсивный рост путем жесткой эксплуатации ручного труда. Но уже после войны, когда индустриализация достигла определенного успеха, система ГУЛАГа потеряла всякий экономический смысл. Как указывает С. Токмянина, послевоенная лагерная экономика вошла в состояние кризиса, когда «отчетливо ощущалась неэффективность принудительного труда» [20, с. 21]. Таким образом, не только индустриальная капиталистическая система плохо совмещается с принудительным трудом, но и индустриальный социализм также. Можно даже сделать более широкое предположение, что выход на новую стадию технико-экономического развития требует повышения уровня свободы работника и его заинтересованности в результатах своей деятельности.

 

Получается, что рабство и другие формы внеэкономического принуждения не способствуют индустриализации и соответственно развитию полноценного, жизнеспособного капитализма. Там, где не было абсолютного преобладания наемного труда, элементы капиталистической индустриализации не развивались и постепенно угасали. Это в полной мере относится к Античному Средиземноморью, но также затрагивает и ситуацию Бразилии и Юга США XIX века. Рабовладельческий капитализм в некоторых регионах Америки, действительно, позволял капиталистическим странам ядра мира-экономики извлекать дополнительную прибыль из неэквивалентного обмена с ними. Таким образом рабство косвенно служило источником капитала для поднимающейся капиталистической промышленности стран ядра. Получается, что институт рабства может быть системным элементом модели периферийного, неэффективного капитализма, не способного к саморазвитию, успешной индустриализации, далекого от идеально-типической модели полноценного индустриального капитализма.

 

* * *

Итак, с одной стороны, у нас есть основания считать экономику американского рабовладельческого Юга капиталистической, поскольку она встроена во вполне определенно капиталистическую экономику США и, в более широком контексте, в систему мира-экономики. Эта экономика демонстрирует признаки, характерные для капиталистических практик, такие как производство на международный рынок, широкое использование заемных средств для ведения бизнеса, рациональная организация труда, мотив максимизации прибыли. С другой стороны, сам институт рабства все же неправомерно считать капиталистическим. Соответственно и систему американского Юга нельзя считать соответствующей идеальному типу капитализма и можно называть капиталистической лишь с оговорками. С другой стороны, со сторонниками концепции капитализма рабства можно согласиться, когда они подчеркивают значимость рабовладельческого сектора в Америке для развития глобального капитализма. Эксплуатация дешевого рабского труда на хлопковых плантациях обеспечивала растущую капиталистическую промышленность в Англии и на Севере США дешевым сырьем, что было важно для ее успешного развития. Тем не менее это лучше описывать не как функционирование единого капиталистического режима накопления, а как взаимосвязь двух режимов, взаимно способствующих развитию друг друга[3]. Можно провести здесь аналогию со значимостью колониализма для первоначального капитала для осуществления индустриализации – то, что колониализм способствовал индустриализации, не означает, что колонии были частью индустриальной системы. То есть фактически это ситуация, когда развитие капиталистического мира-экономики спровоцировало возрождение наиболее архаических практик внеэкономического принуждения труда в зоне периферийного капитализма. Но сами эти практики тормозили развитие полноценного индустриального капитализма в регионах, где были распространены.

 

Рассмотрение данного случая подводит нас к более общим выводам: с философско-исторической точки зрения понятия «капитализм», «социализм», «феодализм» и т. д. имеет смысл использовать прежде всего для обозначения определенного типа социальных отношений, определенного типа взаимодействия между людьми, а не просто типа инвестирования или чего-либо подобного. Рабовладельческое общество, как кастовое или сословное, являются обществами иерархическими по своей природе, в то время как капиталистическое является формально эгалитарным, хотя и предполагает классовое неравенство и доминирование капиталистического класса. Соответственно парадигмальный капитализм предполагает использование экономического принуждения к труду, то есть получение прибыли за счет эксплуатации свободного труда. Образцовый капитализм – это капитализм индустриальный с массовым пролетариатом. Не обязательно это связано исключительно с промышленным производством: индустриально-капиталистическим может быть и сельское хозяйство и сфера услуг. Но обязательно существование условий, когда средства производства весьма дороги, вследствие чего большая часть населения лишена возможности обладания ими и вынуждена продавать свою рабочую силу владельцам этих средств производства. Капитализм рабства, как он исторически существовал в ранних США, – это неполноценный, периферийный и доиндустриальный капитализм. Здесь работники рабского сектора экономики не являются свободными контрагентами, владельцами своего «капитала». Они не пропитаны духом капитализма и потому едва ли могут стать эффективной рабочей силой в случае механизации сельскохозяйственного производства. Отношения между классами рабовладельцев и рабов при так называемом капитализме рабства аналогичны отношениям между такими же классами рабовладельческого общества, хотя сами рабовладельцы выступают теперь в двоякой роли – еще и как капиталисты в рамках капиталистического по большей части общества. В конце концов, полноценный капитализм, построенный на наемном труде, при всех своих многочисленных недостатках – это все же социально-экономический режим, который позволил обществу выбраться из тупика аграрного общества – мальтузианской ловушки. Так называемый «капитализм рабства» не является системой, способной к саморазвитию и выходу на индустриальный уровень развития производительных сил.

 

Список литературы

1. Беккерт С. Рабство и капитализм. Рабство в центре капиталистического развития? // Михаил Гефтер. – URL: https://gefter.ru/archive/14328 (дата обращения 16.06.2023).

2. Жихаревич Д. М. Элементы прагматической теории капитализма // Социология власти. – 2021. – Том 33. – № 1. – С. 125–168. DOI: 10.22394/2074-0492-2021-1-125-168

3. Валлерстайн И. Мир-система Модерна. Том I. Капиталистическое сельское хозяйство и истоки европейского мира-экономики в XVI веке. – М.: Русский фонд содействия образованию и науке, 2016. – 552 с.

4. Ефимов А. А. Эдуард Мейер о проблеме «феодального» и «капиталистического» укладов в истории древнего мира // Известия Пензенского государственного педагогического университета имени В. Г. Белинского. Гуманитарные науки. – 2012. – № 27. – С. 617–622.

5. Алексеев В. В., Нефёдов С. А. Гибель Советского Союза в контексте истории мирового социализма // Общественные науки и современность. – 2002. – № 6. – С. 66–77.

6. Володин А. Ю. Глобальная история капитализма: вглубь веков и вширь континентов // Экономическая история. – 2016. – № 3 (34). – С. 98–102.

7. Маркс К. Капитал. Критика политической экономии // Маркс К., Энгельс Ф. / Избранные сочинения. В 9 т. Т. 7. – М.: Политиздат, 1987. – 811 c.

8. Хейлбронер Р., Туроу Л. Экономика для всех. – Новосибирск: Экор, 1994. – 315 с.

9. Дюмон Л. Homo aequalis, 1. Генезис и расцвет экономической идеологии. – М.: Nota Bene, 2000. – 240 с.

10. Коллинз Р. Макроистория: Очерки социологии большой длительности. – М.: УРСС: ЛЕНАНД, 2015. – 504 с.

11. Зарецкий Ю. П. Стратегии понимания прошлого. Теория, история, историография. – М.: Новое литературное обозрение, 2011. – 384 с.

12. Frank A. G., Gills B. K. The World System: Five Hundred Years or Five Thousand? – London & New York: Routledge, 1993. – 320 p.

13. Schumpeter J. A. Business Cycles: A Theoretical, Historical and Statistical Analyses of the Capitalist Process. – New York; Toronto; London: McGraw – Hill Book Company Inc, 1939. – 461 p.

14. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. Т. 2. Игры обмена. – М.: Прогресс, 1988. – 632 с.

15. Бродель Ф. Динамика капитализма. – Смоленск: Полиграмма, 1993. – 124 с.

16. Sokolov E. G., Naumova E. I. Conceptual History of “Capitalism” // Вестник Санкт-Петербургского университета. Философия и конфликтология. – 2018. – Т. 34. – Вып. 4. – С. 597–610. DOI: 10.21638/spbu17.2018.412

17. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Протестантская этика и дух капитализма. Избранные произведения. – М.: Прогресс, 1990. – С. 61–272.

18. Оссовская М. Рыцарь и буржуа: Исследования по истории морали. – М.: Прогресс, 1987. – 528 с.

19. Olmstead A., Cotton P. R. Slavery, and the New History of Capitalism // Explorations in Economic History. – 2018. – Vol. 67, January. – Pp. 1–17. DOI: 10.1016/j.eeh.2017.12.002

20. Токмянина С. В. Лагерная экономика Урала в позднесталинский период (1945–1953 гг.): автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. – Екатеринбург, 2006. – 21 с.

 

References

1. Beckert S. Slavery and Capitalism [Rabstvo i kapitalizm. Rabstvo v tsentre kapitalisticheskogo razvitiya?] Available at: https://gefter.ru/archive/14328 (accessed 16 June 2023).

2. Zhikharevich D. M. Elements of a Pragmatic Theory of Capitalism [Elementy pragmaticheskoy teorii kapitalizma]. Sotsiologiya vlasti (Sociology of Power), 2021, vol. 33, no. 1, pp. 125–168. DOI: 10.22394/2074-0492-2021-1-125-168

3. Wallerstein I. The Modern World-System I. Capitalist Agriculture and the Origins of the European World-Economy in the Sixteenth Century [Mir-sistema Moderna. Tom I. Kapitalisticheskoe selskoe khozyaystvo i istoki evropeyskogo mira-ekonomiki v XVI veke]. Moscow: Russkiy fond sodeystviya obrazovaniyu i nauke, 2016, 552 р.

4. Efimov A. A. Eduard Meyer about the Problem of “Feudal” and “Capitalist” Set-Ups in Ancient History [Eduard Meyer o probleme “feodalnogo” i “kapitalisticheskogo” ukladov v istorii drevnego mira]. Izvestiya Penzenskogo Gosudarstvennogo Pedagogicheskogo Universiteta Imeni V. G. Belinskogo. Gumanitarnye Nauki (Proceedings of Penza State Pedagogical University named after V. G. Belinsky. Humanities), 2012, no. 27, pp. 617–622.

5. Alekseev V. V., Nefedov S. A. The Death of the Soviet Union in the Context of the History of World Socialism [Gibel Sovetskogo Soyuza v kontekste istorii mirovogo sotsializma]. Obschestvennye nauki i sovremennost (Social Sciences and Contemporary World), 2002, no. 6, pp. 66–77.

6. Volodin A. Y. The Global History of Capitalism: Deep into the Centuries and Broad Wise through Continents [Globalnaya istoriya kapitalizma: vglub vekov i vshir kontinentov]. Ekonomicheskaya istoriya (Economic History), 2016, no. 3 (34), pp. 98–102.

7. Marx K. Capital: A Critique of Political Economy [Kapital. Kritika politicheskoy ekonomii]. Marx K., Engels F. Izbrannye sochineniya: v 9 t. T. 7 (Selected Works: in 9 vol. Vol. 7). Moscow: Politizdat, 1987, 811 р.

8. Heilbroner R., Turow L. Economics Explained [Ekonomika dlya vsekh]. Novosibirsk: Ekor, 1994, 315 р.

9. Dumont L. From Mandeville to Marx: The Genesis and Triumph of Economic Ideology [Homo aequalis, 1. Genezis i rastsvet ekonomicheskoy ideologii]. Moscow: Nota Bene, 2000, 240 p.

10. Collins R. Macrohistory: Essays in Sociology of the Long Run [Makroistoriya: Ocherki sotsiologii bolshoy dlitelnosti]. Moscow: URSS – LENAND, 2015, 504 р.

11. Zaretsky Y. P. Strategies for Understanding the Past. Theory, History, Historiography [Strategii ponimaniya proshlogo. Teoriya, istoriya, istoriografiya]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2011, 384 p.

12. Frank A. G., Gills B. K. The World System: Five Hundred Years or Five Thousand? London & New York: Routledge, 1993, 320 p.

13. Schumpeter J. A. Business Cycles: A Theoretical, Historical and Statistical Analyses of the Capitalist Process. New York; Toronto; London: McGraw – Hill Book Company Inc, 1939, 461 p.

14. Braudel F. Civilization and Capitalism, 15th–18th Century: in 3 vol. Vol. 2: The Wheels of Commerce [Materialnaya tsivilizatsiya, ekonomika i kapitalizm, XV–XVIII vv. T. 2. Igry obmena]. Moscow: Progress, 1988, 632 p.

15. Braudel F. The Dynamics of Capitalism [Dinamika kapitalizma]. Smolensk: Poligramma, 1993, 124 p.

16. Sokolov E. G., Naumova E. I. Conceptual History of “Capitalism”. Vestnik of Saint-Petersburg University. Philosophy and Conflict Studies (Vestnik Sankt-Peterburgskogo universiteta. Filosofiya i konfliktologiya), 2018, vol. 34, issue 4, pp. 597–610. DOI: 10.21638/spbu17.2018.412

17. Weber M. The Protestant Ethics and the Spirit of Capitalism [Protestantskaya etika i dukh kapitalizma]. Protestantskaya etika i dukh kapitalizma. Izbrannye proizvedeniya (The Potestant Ethics and the Spirit of Capitalism. Selected Works). Moscow: Progress, 1990, pp. 61–272.

18. Ossovskaya M. Knight and the Bourgeois: Study in the History of Morality [Rytsar i burzhua: Issledovaniya po istorii morali]. Moscow: Progress, 1987, 528 p.

19. Olmstead A. Cotton P. R. Slavery, and the New History of Capitalism. Explorations in Economic History, 2018, vol. 67, January, pp. 1–17. DOI: 10.1016/j.eeh.2017.12.002

20. Tokmyanina S. V. The Camp Economy of the Urals in the Late Stalin Period (1945–1953). Abstract of the Dissertation for the Degree of Candidate of Historical Sciences [Lagernaya ekonomika Urala v pozdnestalinskiy period (1945–1953 gg.): avtoreferat dissertatsii na soiskanie uchenoy stepeni kandidata istoricheskikh nauk]. Yekaterinburg, 2006, 21 p.