Новый номер!

УДК 82-94

 

От редакции

В 2025 году исполнилось 80 лет со дня победы Советского Союза в Великой Отечественной войне. Наш журнал продолжает публикацию материалов, связанных с памятью о великой Победе. В № 2 (42) за 2024 год уже изданы воспоминания о блокаде Ленинграда Николая Ивановича Забродина. Эту тему продолжает его переписка с семьей, публикуемая в настоящем выпуске. Н. И. Забродин – ученый-химик и организатор науки, работавший в нашем городе на всем протяжении блокады. Его свидетельства дают уникальную информацию не просто о жизни блокадного города, но и о работе научных учреждений и ученых в осажденном Ленинграде.

В настоящем выпуске публикуется первая часть Писем. Издание второй части запланировано в № 3 (46) за 2025 г.

 

Забродин Олег Николаевич – Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет имени академика И. П. Павлова Министерства здравоохранения Российской Федерации, кафедра анестезиологии и реаниматологии, старший научный сотрудник, доктор медицинских наук, Санкт-Петербург, Россия.

Email: ozabrodin@yandex.ru

ScopusID: 36909235400

Научная редакция и примечания – Смирнова Тамара Михайловна – Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения, кафедра истории и философии, профессор, доктор исторических наук, профессор, Санкт-Петербург, Россия.

Email: mokva@inbox.ru

SPIN: 7691-2890

 

Забродин Николай Иванович

Биографическая справка

 

Николай Иванович Забродин (далее – Н. И.) родился в дер. Аристовка в Татарии в 1908 году. После окончания школы в г. Мензелинске поступил на физико-математический факультет Казанского университета. В 1931 г. окончил Химико-технологический институт в Казани и в том же году поступил на работу в Государственный институт прикладной химии (ГИПХ) в Ленинграде.

 

В годы войны и блокады Ленинграда ГИПХ стал ведущим оборонным предприятием. Здесь Н. И. проработал всю блокаду. В эту пору немногие сотрудники ГИПХа были объединены в отряд и находились на казарменном положении. В годы блокады Н.И. заведовал лабораторией химической защиты, а в 1943 г. был переведен на работу в Петроградский райком ВКП(б), оставаясь сотрудником ГИПХа.

 

С 1946 по 1949 год он работал в Ленинградском Горкоме ВКПб инструктором отделов (последовательно): оборонной промышленности, машиностроительной промышленности, тяжелой промышленности. В 1949 г. назначен директором Государственного НИИ полимеризационных пластмасс и экспериментального завода, а в 1952 г., тяготея к научной работе, поступил во Всесоюзный НИИ галургии, куда был принят на должность старшего научного сотрудника геохимической лаборатории, где проработал около 30 лет.

 

Был награжден орденом Трудового Красного Знамени, медалями «За оборону Ленинграда» и «За трудовую доблесть».

 

Предлагаемые к публикации письма (декабрь 1941 – апрель 1944 гг.) моего отца Николая Ивановича Забродина (Н. И.) писались моей маме Нине Викториновне Дерябиной (Н. В.), находившейся с сыном в эвакуации в Свердловске, и являются хронологическим продолжением его воспоминаний о блокаде, прерванных в связи со скоропостижной смертью в августе 1981 г.

Забродин Олег Николаевич (в последующем – О. З.),

сын Николая Ивановича и Нины Викториновны.

 

Letters of Nikolai Ivanovich Zabrodin from Besieged Leningrad to His Wife – Nina Viktorinovna Deryabina (1941–1944). Part 1

(Publication by O. N. Zabrodin)

 

Zabrodin Oleg Nikolaevich – First Saint Petersburg State Medical University named after Academician I. P. Pavlov, Ministry of Healthcare of the Russian Federation, Department of Anesthesiology and Resuscitation, Senior Researcher, Doctor of Medical Sciences, Saint Petersburg, Russia.

Email: ozabrodin@yandex.ru

Academic editorship and comments – Smirnova Tamara Mikhailovna – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of History and Philosophy, Professor, Doctor of Letters, Saint Petersburg, Russia.

Email: mokva@inbox.ru

 

Zbrodin Nikolai Ivanovich

Biographical Information

 

Nikolai Ivanovich Zbrodin (hereinafter – N. I.) was born in the village of Aristovka in Tatarstan in 1908. After finishing school in Menzelinsk, he entered the physics and mathematics department of Kazan University. In 1931, he graduated from the Chemical Technology Institute in Kazan and in the same year he began working at the State Institute of Applied Chemistry (GIPH) in Leningrad.

 

During the war and the siege of Leningrad, GIPH became a leading defense enterprise. Here N.I. worked throughout the siege. At that time, a few employees of GIPH were united into a detachment and were in barracks. During the siege, N.I. was in charge of the chemical defense laboratory, and in 1943 he was transferred to work in the Petrograd District Committee of the All-Union Communist Party (Bolsheviks), remaining an employee of GIPH.

 

From 1946 to 1949, he worked in the Leningrad City Committee of the All-Union Communist Party (Bolsheviks) as an instructor in the departments (sequentially): defense industry, mechanical engineering industry, heavy industry. In 1949, he was appointed director of the State Research Institute of Polymerization Plastics and the Experimental Plant, and in 1952, drawn to scientific work, he entered the All-Union Research Institute of Halurgy, where he was hired as a senior research fellow in the geochemical laboratory, where he worked for about 30 years. He was awarded the Order of the Red Banner of Labor, the medals “For the Defense of Leningrad” and “For Labor Valor”.

 

The letters (December 1941 – April 1944) of my father Nikolai Ivanovich Zabrodin (hereinafter- N. I.) were written to my mother Nina Viktorinovna Deryabina (hereinafter- N. V.). During the Great Patriotic War, together with her son she was evacuated to Sverdlovsk. The letters are a chronological continuation of the memoirs about the siege, interrupted by his sudden death in August 1981.

Zabrodin Oleg Nikolaevich (hereinafter – O. Z.),

son of Nikolai Ivanovich and Nina Viktorinovna.

 

* * *

28 декабря 1941 г.

Дорогая Нинушка! Осталось 3 дня до Нового года и 4 дня до дня рождения Олега. До сих пор я не отправил вам поздравительной телеграммы, и это меня сильно тяготит. Если ее удастся отправить сегодня, то вряд ли она успеет прийти в срок. Да простится мне эта невнимательность, если вы учтете, что некоторые попытки в этом направлении были мной предприняты, но, увы, не увенчались успехом: то не было телеграфских [так в тексте – Т. С.] бланков на почте, то была очень большая очередь, и моего скудного запаса времени не хватило бы на отправку телеграммы и на дальнейшее пешеходное путешествие, конечной целью которого обычно является получение тарелки горячего супа и пилка-колка дров у мамаши или дома. В будущем, при случае я объясню когда-нибудь тебе и Олегу ту обстановку, в которой мы встречаем Новый год в Ленинграде, и тогда вы, вероятно, извините меня.

 

Мы деятельно в настоящее время готовимся к встрече Нового года. Как известно, в отряде собрался цвет ГИПХа[1] – наилучшие и изобретательные химики. Их мысль работает неустанно в направлении превращения непищевых продуктов в пищевые. В ход пущена вся лабораторная техника, физика и химия, биология и органический синтез, коллоидная химия и электрохимия. Работаем даже по ночам. Результаты, надо сказать, получаются неплохие[2]. Мы далеко обгоняем невежественных пищевиков и приготавливаем из всякой дряни прекрасные образцы кулинарного искусства. Такая работа в современных условиях чрезвычайно важна и необходима. Так что все мы надеемся на… встречу Нового года у нас в отряде.

 

Я несу дежурство как раз под Новый год. Так сказать, встречаю Новый год с оружием в руках. Это мне, однако, не помешает принять активное участие во встрече, поскольку дежурить я буду при казарме. Первого января буду иметь выходной вечер. Намерен провести его у мамаши. Возможно, что будут (так намечается, по крайней мере) оба Василия Ивановича [родной и двоюродный братья Н. И. – О. З.]. Мы кое-что сэкономили на Новый год. По крайней мере, будет по тарелке вкусного супа, будет распечатана хотя бы одна коробка консервов, а мамаша постарается испечь вкусные лепешки из жмыхов. Надо полагать, что будет и выпивка. Выдают уже кое-где по карточкам красное вино. Все надежды в этом отношении возлагаем на мамашу, что она успеет раздобыть винцо. Все это, однако, в проекте. Наш В.И. [родной брат – Т. С.], по-видимому, куда-то уехал в срочную командировку, т.к. уже пятый день о нем ни слуху, ни духу. В. И. Долгов [двоюродный брат – Т. С.] тоже, вероятно, выехал из Ленинграда и, возможно, не успеет вернуться к первому числу. Ну, что же! Тогда праздник состоится при меньшем количестве собравшихся, а упущенное будет наверстано позднее.

 

Днем первого намерен посетить наш дом, и там вместе отметим Новый год, а, может быть, соберемся все вместе вечерком у мамаши.

 

За последние дни у нас у всех возросли самые радужные надежды на дальнейшее улучшение нашего положения. На днях была увеличена норма выдачи хлеба[3], и в народе ходят уже упорные слухи о новой прибавке. Радио каждый день приносит нам радостные вести со всех фронтов, и с Ленинградского в особенности. Очень близок тот день, когда с Ленинграда будет снята блокада, и мы получим возможность беспрепятственного общения с внешним миром. Самый главный результат снятия блокады – это возможность подвоза продуктов и возможность эвакуации женщин и детей. Конечно, думать о вашем возвращении в Ленинград еще рано. Этот вопрос придется отложить, по крайней мере, на полгода…

 

Вопрос с эвакуацией мамаши [Александры Ивановны Забродиной – (А. И.), мамы Н. И. – О. З.] по-прежнему находится в стадии полной неопределенности в отношении сроков. Она должна была вылететь 21/XII, но вылет отложили на неопределенное время. Она уже приготовилась к путешествию и крайне недовольна столь продолжительной отсрочкой. Вылет может быть назначен совершенно неожиданно и в любой день. В связи с такой ситуацией я нахожусь в состоянии некоторой нерешительности в отношении пенсионной книжки Викторина Сергеевича[4] [В. С. (Дерябина), отца моей мамы – Н. В. – О. З.]: посылать ли ее с кем-нибудь из едущих гипховцев или обождать вылета мамаши. С последней будет вернее и, может быть, быстрее. Со снятием блокады и при условии, если мамаша останется здесь, книжку можно будет послать обычным путем, т.е. по почте или с кем-нибудь. Во всяком случае, В. С. имеет на сегодняшний день экономию по пенсионной книжке 1200 руб. Думаю, что эти деньги не пропадут; так, по крайней мере, утверждает его Елена Александровна [Ел. Ал., жена В. С., теща Н. И. – О. З.].

 

За последние дни немцы почти совершенно не беспокоят нас ни налетами, ни обстрелами, чему мы, конечно, весьма рады. Теперь день пошел на прибавку, хлеба прибавляют, наши войска наступают. Осталось лишь вытерпеть три холодных месяца, но поскольку дровишками слегка запаслись, то, надо полагать, не замерзнем.

 

Для счастья надо, оказывается, так мало: приходится удивляться, как это до сих пор на белом свете были так называемые несчастные люди, которые были сыты, одеты, сидели в тепле и имели работу. Жить и работать – значит быть счастливым, – к этому выводу я пришел уже давно, и война подчеркнула этот вывод с огромной убедительностью.

 

Итак, еще раз поздравляю вас с Новым годом и с новым счастьем. Будьте счастливы всегда и везде. Война дает богатейший материал В. С. для его труда о счастье. Привет горячий ему и Александре Сергеевне [сестре В. С. – О. З.]. Целую вас с Пусей [домашнее прозвище сына Олега – Т.С.]. Поздравляю его с трехлетием. Растет сынок! Ура! Твой Николай.

 

* * *

4 января 1942 г.

Здравствуйте, мои дорогие! Еще раз поздравляю вас с наступившим Новым годом, а дражайшего Олега Николаевича с 4-м годом существования. Позавчера он мне снился всю ночь, и так явственно, как никогда. Правда, мне во сне пришлось его защищать от многочисленных змей, которые пытались его укусить, но все же я проснулся с таким чувством, как будто видел его наяву. Интересно, как вы встретили Новый год и день рождения Олега. Я 27/ХII послал вам телеграмму с поздравлениями и письмо, но, думаю, что телеграмма запоздала. Мы встретили Новый год хорошо, по ленинградским понятиям, конечно. Я встречал в отряде. Пир был горой: наелись всяких «эрзацев» досыта, до отвала и даже выпили в меру. Пели русские песни до 4-х утра. Встречу чуть было не испортил случившийся пожар, но героическими усилиями всего отряда он был ликвидирован за полчаса до Нового года. В 12 часов был произнесен короткий спич, и затем все присутствующие стоя прослушали «Интернационал» из Москвы[5]. Звуки «Интернационала» аккомпанировались со звуками разрывов снарядов, но вскоре они прекратились. Вообще, за последние дни немцы нас очень редко беспокоят: по несколько дней не бывает ни тревог, ни обстрелов[6]. 54-я армия в полном союзе с морозами и вьюгами приканчивают остатки немцев под Ленинградом[7]. Все страстно ждут момента снятия блокады и полны уверенности, что до этого счастливого дня остались дни или недели. Конечно, трудности со снятием блокады не исчезнут, но положение будет резко улучшаться изо дня в день. Мы уже обтерпелись и закалились. В мирное время, конечно, эти условия «первобытного» существования показались бы совершенно невыносимыми, но это не так. Человек, оказывается, отлично может существовать в условиях звериного житья и все же оставаться человеком.

 

Мы, например, составили новый тематический план на 1942 год, который не хуже, а, пожалуй, лучше прежнего. У нас сейчас нет света, электроэнергии, топлива, а мы все-таки ведем научную работу и каждый день даем что-нибудь новое для страны и для фронта. Изобретаем, читаем литературу по самым разнообразным вопросам, ставим крайне оригинальные эксперименты.

 

Наряду с этим выходим на борьбу со снежными заносами и на другие работы. Сегодня с утра, например, часть отряда ставила на Неве сети, а другая заготавливала дрова.

 

В последнем письме В. С. имеются жалобы на трудности вашего житья. Смеем вас уверить, что у вас райское житье, и мы были бы счастливы быть в вашем положении. Но мы не жалуемся на свое. Мы знаем, что нас в будущем будут сравнивать с воинами Пирра[8] и с суворовскими чудо-богатырями. Мы все вынесем, все вытерпим и стальной броней силой духа разобьем все преграды. Мы победим, черт возьми!

 

1/I–42 я и Василий собрались у мамаши. Устроили маленький пир. Потом навестили Елену Александровну, но было уже поздновато, и она уже была в постели. Оля [сестра Н.В., студентка Первого ленинградского медицинского института (1-й ЛМИ) им. И. П. Павлова – О. З.] в этот день дежурила в больнице. Дух у них бодрый, хотя условия существования крайне тяжелы: света нет, температура уже второй месяц ниже нуля, уборная не действует, воды нет. Доставленных мной дров не хватает, конечно, для отопления всей холодной квартиры. Ел. Ал. не надеется, что отопление скоро восстановят и потому расходует дрова только на разогревание пищи и на чай. С питанием у них дела обстоят удовлетворительно. Они поддерживают Леву [Льва Николаевича Дерябина – двоюродного брата Н.В, студента 1-го ЛМИ – О. З.] и подкармливают меня, когда я захожу.

 

Мамаше не повезло с эвакуацией. С 21/XII, когда она должна была вылететь, и вылет был отложен, прошло полмесяца. Ничего нового не слышно. За последние дни в связи со стоянием в очередях на сильных морозах и с некоторым ухудшением питания, она заметно сдала, и мы уже находимся в нерешительности – перенесет ли она труды далекого пути. Она все еще бережет полплитки шоколада для ненаглядного Пуськи и надеется, что увидит его и угостит.

 

Жаль, что в связи с задержкой в эвакуации задерживается пересылка пенсионной книжки В. С. Но всему бывает конец: Пусенок получит свой шоколад, ты, Нинушка, свои боты и теплые кофты, а Викторин Сергеевич свою пенсионную книжку. Все будет хорошо. Впереди нас ждет только счастье. Главные трудности уже позади.

 

Привет от Ел. Ал., Оли, Василия. Мы с мамашей вас крепко всех целуем. Пишите почаще. Ваш Николай.

 

P. S. Викторин Сергеевич! Делайте конверты из чистой бумаги, а не из листов журналов. Возможно, письма будут идти быстрее.

 

* * *

9 января 1942 г.

Здравствуйте, мои дорогие! От вас подозрительно долго нет писем. Последнее письмо было от В. С. в конце декабря и датировано 16/Х. Нет ничего удивительного, что оно шло больше двух месяцев. Из-за отсутствия конвертов он склеил конверт из бумаги какого-то китайского журнала. Это уже второе такое письмо. Естественно, что цензура была заинтересована тем, что написано в этом конверте.

 

От тебя лично я не получал писем больше полутора месяцев. Правда, в декабре на имя Дерябиных было получено одно письмо и одна телеграмма с запросом обо мне. В. С. тоже пишет, что мое последнее письмо было получено от 26/IX. Очень странно! Я пишу регулярно по 1–2 письма в неделю вне зависимости от того, получаю от вас письма или нет. Таким образом, от меня вам идет непрерывный поток писем, и неполучение их следует отнести исключительно за счет трудностей доставки почты. Возможно, что часть писем погибла в пути, а другая где-нибудь задержалась, и вы их получите с большим запозданием. Такой случай был в ноябре, когда мы сразу получили от вас кучу писем, и притом, в обратной последовательности их посылки.

 

Около Нового года, в конце декабря и начале января я послал вам четыре или пять писем и одну поздравительную телеграмму. На телеграммы-молнии я не разоряюсь, т.к. особой надобности в этом пока нет. Нет телеграмм-молний – значит все в порядке. А письма дойдут рано или поздно. В отношении посылки денег имеется некоторая нерегулярность. Для того, чтобы ты имела представление о том, что я высылал и что ты получала, попробую по сохранившимся квитанциям восстановить даты и суммы за последние пять месяцев <…>

 

Т. о., за истекшие полгода я выслал своих денег всего около 1800 руб., т. е. примерно по 200 руб. в месяц. Конечно, это маловато и хватит только на прокорм Олега, который, как вы пишете и чему мы все очень рады, обладает хорошим аппетитом. За истекший месяц мои личные расходы очень невелики. За последнее время личные расходы приближаются к нулю, т.к. питаюсь я в основном в отряде и притом бесплатно. Даже трамвайные расходы свелись к нулю. Мамаше выделяю в месяц не более 100 руб. У нее расходы тоже теперь невелики. За квартиру я вношу 50-60 руб., остальные деньги вносит Ел. Ал. (около 30 руб., т.к. телефона нет, света нет, воды нет). Оставляю себе, кроме уплаты членских взносов, кое-какой резерв на всякий случай вроде покупки дров, а остальное высылаю вам. Получаю иногда субсидии от Вас. Ив. на непредвиденные расходы.

 

В общем, деньги сейчас нас меньше всего интересуют. Как выяснилось, в настоящее время можно отлично прожить на очень небольшую сумму денег, если на них можно покупать самые необходимые для поддержания жизни вещи. <…>

 

С 13/XII наша мамаша сидела как на иголках, ожидая каждый день вылета. Как уже сообщалось, эвакуация временно отложена, и она до сих пор ожидает вылета, понемногу теряя надежду. Она бы быстрее и вернее всего доставила вам и пенсионную книжку, и боты, и теплые кофты. Сегодня я узнал, что через неделю выезжает в Москву с тематикой Лев Александрович Маковецкий – наш технический директор[9]. Из Москвы он проедет в Молотов [ныне Пермь – О. З.], а оттуда попытается проехать в Свердловск [теперь– Екатеринбург – О. З.], где у него проживают жена и дети. Он берется доставить вам пенсионную книжку (В. С.). Возможно, мне удастся его уговорить взять что-нибудь из твоих теплых вещей, но это маловероятно, т.к. он сам везет вещи своей жене и детям. Кроме того, он стал очень слаб и загружать его грузом трудно. Ясно, что он доберется до вас не раньше первых чисел февраля, но и это будет хорошо. С получением пенсионной книжки вы, если В. С. удастся получить пенсию за истекшие к тому времени 5 месяцев, временно разбогатеете. В связи с такой перспективой вам, может быть, и не стоит выезжать из Свердловска и забираться в какую-то глушь и даль.

 

Переходя к нашему житию-бытию, следует отметить, что все мы находимся в состоянии относительного благополучия, т. е. прежде всего, живы, во-вторых – все здоровы. В-третьих – наши квартиры и имущество – целы, в-четвертых, если отобрать разные случайности, коими полна наша богатая приключениями и переживаниями жизнь, у нас есть возможность терпеливо ожидать (в течение одного месяца) снятия блокады и, следовательно, общего улучшения.

 

С каждым днем становится светлее, день прибывает, пол зимы уже прошло, а там, глядишь, подкатит весна и от страшной зимы останутся одни воспоминания о суровых жизненных уроках. Вы не можете себе представить, с какой радостью мы ожидаем приближения тепла и света солнца, зелени (а ведь в каждом листочке – витамины). Чем светлее, тем ближе снятие блокады, тем ближе победа. О! Нет! Наша уверенность в победе не поколебалась, наша стойкость несокрушима, и после того, что мы вынесли и что ещё мы вынесем, те из нас, кто доживет до теплого солнца, снятия блокады и окончательной победы, будут самыми счастливыми людьми на земле.

 

Дома я бываю теперь 2–3 раза в неделю, у мамаши так же. Подкармливаюсь у обеих мамаш, но они с радостью отрывают от себя для меня – такова уже природа мамаш. Ольга грызет гранит наук с изумительным упорством, не смущаясь временными неудачами. Она стала практичной в некоторых вопросах, чему Ел. Ал. очень радуется, но чему потворствовать не следовало бы. Мамаша за последнее время стала немного сдавать, слабеть и мы с Василием побаиваемся за исход тяжелого пути в Свердловск, к которому она подготовилась. Она страшно скучает по вас и в особенности по Олегу. Обо мне и говорить нечего. Если была бы возможность, я пустился бы к вам пешком по снегам. Ну, ничего! Встретимся и заживем еще счастливо. Привет вам от всех нас. Ваш Николай.

 

P. S. Когда мы заживем с тобой по-старому и даже лучше, я буду покупать тебе пирожные и мороженое, так как я теперь понимаю твое пристрастие к этим вкусным вещам.

 

* * *

19 февраля 1942 г.

Здравствуйте мои дорогие Нинуша, Викторин Сергеевич, Олешенок и мамаша! Думаю, что мамаша все-таки доехала и, может быть, живет у вас. Она выехала к вам 22/I и больше мы о ней ничего не знаем. Почта здесь почти не работает. Даже телеграммы не доставляют. Это письмо будет опущено Василием в Тихвине или в Вологде. Он из штаба Ленфронта перебирается в 1-е Дорожное управление, куда его перетягивают его старые друзья по летним работам. Его представили к ордену Красной Звезды за летние работы. Дадут или нет – еще вопрос.

 

У нас все благополучно. Я здоров. Сегодня, например, прошел 25–30 км и чувствую себя бодро. Добыл жмыхов[10] и капусты. Спасибо Василию. Он добывает для меня съестное – на март обеспечен. Кроме того, из Тихвина он будет высылать мне посылки. Вообще, с питанием дело заметно улучшается. Хлеба получаем уже 500 грамм и ожидаем прибавки.

 

С 5/II по 15/II находился в стационаре[11], хотя нужды в нем и не было, но директор приказал лечь, и точка. Жрал, спал, читал беллетристику. Отдохнул хорошо.

 

Работа в ГИПХе фактически замерла. Людей мало. Больше сидят дома. Часть эвакуируют. Ждем тепла, тогда все оттает, и можно будет работать.

 

Я до сих пор не прописан в мамашиной комнате. Ее чуть не отобрали. Теперь сдал документы на прописку. На ул. Союза Печатников [дом 25а – Т. С.] в нашей квартире ничего не осталось. <…> Ольга хотела эвакуироваться одна в Рязанскую губ. в г. Лебедянь, но я ее уговорил не бросать мать. Ел. Ал. была слегка больна, затем, после переезда в больницу Пастера[12], поправилась и теперь чувствует некоторую сердечную слабость при общем хорошем самочувствии. Ольга чувствует себя хорошо. Лева здравствует. Ну, вот и все новости в основном.

 

Из новостей для мамаши: 1) вскоре после ее отъезда умер сосед по квартире, муж Насти – от дизентерии. Болел два дня. На днях умер другой сосед, мальчик, сосед его по комнате. Шура, муж Маруси Колпаковой [Маруся Колпакова – сестра Тамары и Анны (жены родного брата Н. И. Забродина – В. И. Забродина) Колпаковых – О. З.], ушел из дома за карточками 1/II и до сих пор не вернулся. Маруся лежит в больнице – воспаление печени – надежды на выздоровление мало. В больницу ее устроил Василий. Наташу (ее труп, вернее) из квартиры убрали и похоронили на общих основаниях. Детишки Маруси находятся в стационаре. Туда их устроил Василий. Срок давно истек, но взять их некому и некуда. О дальнейшей их судьбе позаботится государство, так как родственников больше нет.

 

На днях получили от вас кучу писем – от Нины от 12/ XI 41 г., от 4/XII и от Викторина Сергеевича от 30/XI и от 13/XII. Очень сильно обеспокоены здоровьем Викторина Сергеевича. Что за опухоль, почему так сильно теряет в весе? <…> Ужасно беспокоимся за мамашу. Наверное, замерзла в дороге. <…>

 

Мы ждем прорыва блокады и тепла. Немца здесь бьют день и ночь беспощадно. За последний месяц он усилил обстрелы, а сегодня устроил первую [воздушную тревогу] после двухмесячного перерыва[13]. На днях все же ему будет крышка, и Ленинград вздохнет полной грудью. Питание значительно улучшилось, а со снятием блокады мы заживем лучше вашего, нас будут откармливать как на курорте. Самое трудное позади, впереди только лучшее. Сейчас боремся с грязью и со снегом, чистим трамвайные пути, дворы и квартиры. В ГИПХе делаем баню. Надеюсь скоро вымыться, не мылся с 30/XII. До весны белья хватит. Весной постираем. Вшей нет. Дров на март хватит. Пищи (дополнительной) тоже, но в марте будет с питанием наверняка хорошо. Очень рад за тебя, Нинуша, что ты поправилась в Свердловске. Рад так же за Олега, что он растет крепышом.

 

Ужасно по вам всем соскучился. На днях (15/II) у меня был день рождения. Отметили с Василием тем, что сварили прекрасный суп из мяса (по январским карточкам) и кашу гречневую. До того вкусно и много было, что мы объелись. Извини, что я позабыл тебя поздравить 5/ХII с днем рождения.

 

Между этим и предыдущим письмом прошло около трех недель. За этот период послал три телеграммы. Пишите почаще по новому адресу: Международный [ныне Московский] пр. д.18, кв. 47 [квартира матери Н.И. – О.З.]. Телеграммы шлите на ГИПХ. На Печатников ничего не посылайте. Да! Собачки [подопытные – О.З.] Викторина Сергеевича[14] живы и здоровы. Евгения Августовна [бухгалтер Естественно-научного института им. П.Ф. Лесгафта – О.З.] шлет привет. Целую вас всех. Ваш Николай.

 

* * *

6 марта 1942 г.

Итак, прошло полтора месяца, как мамаша уехала в Свердловск, и мы о ней ничего не имеем, кроме телеграммы из Вологды от 28/I, гласившей, что она доехала до Вологды благополучно (на шестые сутки), отдыхает несколько дней (?!!) и на днях поедет дальше. Боюсь, что она где-нибудь заболела и слегла в пути.

 

24/II в Вологду выехал Василий. Он был офицером связи при штабе Ленфронта, а затем перевелся в 1 Дормехуправление НКВД[15], где будет работать со своими старыми друзьями по Обкому. О нем пока тоже нет вестей. В середине марта он собирался навестить меня, т.е. приехать в Ленинград. Собирался привести мне что-нибудь вкусного и питательного.

 

Я наконец-то прописался и окончательно перебрался на Международный. Прописка длилась 34 дня. Комнату чуть не отобрали в Райсовет. Перетащил все легкие вещи из нашей комнаты. Там осталось только мебель и кое-какое барахло. Квартира загажена и полностью пустует. Пусть Викторин Сергеевич вышлет справку на Институт [Естественно-научный им. Лесгафта – О. З.][16], что он передает жилплощадь Ольге. Такая справка необходима на всякий случай. Как только станет тепло, а сейчас опять морозы в 20 градусов, Ольга переберется обратно в квартиру, а Елена Александровна, если будет снята блокада, поедет со своими психами [психическими больными – О.З.][17] в Вырицу. Там обязательно нужно будет разводить огород.

 

Вам вряд ли скоро удастся вернуться в Ленинград. Мы получили ваши письма от 23/XII и новогодние, и теперь, по прошествии двух с половиной месяцев со дня их написания, не разделяем ваших чересчур оптимистических видов на возвращение в Ленинград. Надо полагать, что до конца войны вряд ли будут впускать эвакуированных в Ленинград, так как опасность налетов не исключена. Как это ни прискорбно, но придется терпеть, терпеть.

 

Я страшно о вас соскучился. Ведь прошло уже 8 месяцев, как вы уехали. Вы так далеко и так близки, что, читая ваши письма, я почти физически ощущаю всех вас. Особенно соскучился о Пусике. Когда-то я всех вас увижу? Когда-то мы соберемся все вместе и устроим праздничек с выпивкой и мамашиными котлетами или пельменями? Очень соскучился по Викторину Сергеевичу, по его беседам. Он стал мне настоящим вторым отцом. <…>

 

Институт им. Лесгафта, вернее, большая часть сотрудников, перебралась в Казань, где организуется что-то вроде филиала. Вам пока, как мне кажется, не следует уезжать. Свердловск – это центр, и его значение будет большим. Если мамаша доберется до вас благополучно и довезет пенсионную книжку, то с деньгами вам будет легче. Василий обещал из Вологды вам выслать 400 руб. На днях я с кем-нибудь перешлю вам еще деньги. Здесь деньги расходовать некуда.

 

В отношении мамаши мы с Василием думаем, что ей и вам будет удобнее переправить ее к тете Лизе. Пусть они там разводят огород. Может быть, им сдать на воспитание (на лето) и Олега. Пусть копается в грядках и крепнет на свежем воздухе. Впрочем, смотрите сами и поступайте так, как вам будет удобней.

 

Елена Александровна здорова и работает. Она очень благодарна вам за письма и ваши заботы о ней и просит извинить ее за то, что у нее нет обстановки для писания писем. Ольга здорова и работает по больнице. О занятиях в Мединституте нет, конечно, и речи. Они начнутся, вероятно, не раньше мая. О Леве давно ничего не слышно. Жив и здоров, должно быть. С Ольгой и Ел. Ал. он в ссоре, а мне некогда его навестить. Но парень не пропадет. На ноги мы его поставили, и теперь он сам должен о себе заботится.

 

<…> Получены письма от Ани – [жены брата Н.И., Василия Ивановича – О.З.] (ноябрьские и декабрьские). Конечно, она ничего не знает, что Наташа и Шурик умерли. Маруся лежит в больнице. На днях навещу ее. Жива или нет – не знаю с 24/II. Дети были в стационаре, а где теперь – неизвестно. У меня не хватает за последние дни времени для посещения Ел. Ал., хоть 2 раза в неделю. Ходьба требует компенсации, а мне приходится делать за день от 10 до 25 км. Надо следить теперь за двумя квартирами, надо стоять в очередях за продуктами, дежурить по отряду, проводить работу на избирательном участке, и все это – от 5 до 8 вечера. Одна прописка[18] на Международном, кража и пожар в доме отняли у меня уйму времени и энергии. По приблизительным подсчетам, одна прописка потребовала ходьбы в 300 км.

 

Последние дни работаем по очистке трамвайных путей от снега и льда[19]. Работа сильно изматывает. Я – бригадир смены. Многие из ГИПХа сейчас эвакуируются. На днях выехала в Свердловск Ольга Ивановна Андреева, с которой я отправил вам письмо. Это письмо, если не успею послать с Павлом Петровичем [Трофимовым – Т. С.][20], то пошлю с группой работников Проектного отдела. Они где-нибудь опустят за пределами Ленинграда. Почта работает очень скверно. Письма лежат на почте по два месяца. То же и телеграммы. За последние дни почта, да и все прочее, начинают оживать. Все улучшается с каждым днем. Самое трудное и страшное позади, хотя впереди опасностей и трудностей еще много, но мы все преодолеем, все победим, ибо мы ЛЕНИНГРАДЦЫ.

 

Извините за торопливость и бессвязность письма. Очень тороплюсь. Целую вас всех. Пишите чаще. Авось летом все же увидимся. Ваш любящий отец, муж и сын Николай.

 

* * *

 

3 марта 1942 г.

Дорогие мои! Кончилась самая длинная, самая холодная[21], самая голодная и самая страшная зима. Вчера, 2/III, температура днем поднималась до 0 градусов. Будут еще морозы и вьюги, но «наступательный порыв» солнца непреложен и будет реализован со всей строгостью законов природы[22]. Мы седьмой месяц сидим в блокаде, и наша судьба в очень многом зависит от солнца. Чем выше и ярче солнце над горизонтом, тем теплее и светлее нам. Каждый новый день вливает в нас силы, бодрость и уверенность в скорую победу. После почти полного замирания работа в институте начинает оживать. Намечен план работы на март месяц по многим группам и установкам. Явка на рабочие места обязательна. Будем работать пока без энергии, пара и городской воды, но будем делать крайне необходимые в данные годы вещи. Даже спички – оружие в наши дни и в наших условиях[23]. Скоро у нас будет и вода, и энергия и мы будем ковать оружие для фронта. Мы не оставим наш город, а превратим его в гигантскую мастерскую оружия. Восстановление этой его функции – первейшая наша задача.

 

Сейчас мы идем на штурм против снега, льда, грязи и нечистот. За зиму город загажен. Надо его вычистить до настоящей весны, иначе начнутся эпидемии. Задача тяжелая, но совершенно необходимая, неотложная, почетная. И наши химики, и научные руководители сейчас убирают нечистоты во дворах, на улицах и в квартирах. Мы отстояли Ленинград от врага, надо отстоять от заразы[24].

 

Сейчас очень многие эвакуируются. Из руководящих работников у нас осталась кучка научных руководителей, человек 10–12. Мы остаемся на своем боевом посту. ГИПХ будет сохранен, как и Ленинград, и он будет работать для фронта.

 

Прошел февраль. Я прожил его хорошо. Десять дней был в стационаре, о чем писал. Питался в отряде утром и вечером, а днем – в столовой. Кроме того, основательно подкармливались с Василием дома. Он сумел создать некоторые резервы, благодаря своим связям и поездкам за линию блокады. В настоящее время силы восстановлены, и я чувствую себя вполне здоровым. Аппетит волчий, и удовлетворить его трудно даже при тех весьма благоприятных условиях, в которых я нахожусь. Состояние волчьего аппетита – могущественный оздоровительный фактор. Организм обновляется, болезни пропадают. Говорят, у ленинградцев исчезли совершенно желудочные болезни (за исключением дизентерии и поносов), туберкулез легких исчезает. Впредь буду лечить себя голодом от большинства внутренних болезней.

 

В феврале снабжение продуктами было несравненно лучше, чем в январе и декабре. В марте, вероятно, будет еще лучше. Так что, у меня в отношении питания на март перспективы хорошие. Да и у всех положение улучшается с каждым днем. Плохо дело с табаком. Табак дороже хлеба и дороже всего. Я обеспечен табаком почти на весь март. Затем придется бросать курить, как это ни тяжело [окончание письма не сохранилось – О. З.]

 

* * *

11 марта 1942 г.

Дорогая моя Нинушка! Два дня пируем мы с Василием. Сдержал он свое слово и вернулся ко дню своего рождения [10.03.1910 – О. З.] в Ленинград из Вологды – Тихвина. Завтра едет обратно. Привез он несметные богатства – жратву, свой десятидневный паек, – вот мы и пируем как запорожские казаки после налета на Туретчину. Жизнь у нас как у запорожских «лыцарей» – сегодня живы и рады этому безмерно – ощущаем всеми фибрами души и тела, что живы. Ну, а в жратве мы теперь толк понимаем. И вообще, что такое жизнь и как надо жить и быть довольным, что ты живешь. Знаем, что такое вынужденное безделье и что такое работа. Одичали мы малость, огрубели до чертиков, но вместе с тем и глубже жизнь познали. Когда смерть почти ежедневно опахивает тебя своими крылами, то бишь воздушными волнами разрывов, проще выражаясь, то научаешься ценить жизнь и вместе с тем относишься к смерти пренебрежительно.

 

Смешно иной раз вспоминать треволнения мирного времени, страхи и переживания. Все это теперь выглядит грошовым и мелочным. А, с другой стороны, сколько было вещей, которые мы не умели ценить и которыми не умели наслаждаться. Да! Мы прошли, как говорится, огонь и медные трубы, и тот, кто не пережил то, что мы пережили, никогда нас не поймет.

 

Одно сейчас нас с Василием беспокоит – это судьба мамаши. Он был в Вологде несколько дней и чуть не погиб от сильнейшего поноса, нечто вроде дизентерии – модной теперь болезни, и, кроме того, был так перегружен всякими делами, что ничего не успел выяснить в отношении судьбы мамаши. Послал он вам 400 руб., письмо и телеграмму, но ответа, конечно, не успел получить. Это письмо он опустит, вероятно, в Тихвине или Вологде, чтобы оно быстрее дошло. Покорнейшая просьба не скупиться на телеграммы. Шлите в Вологду Чупрыне – «Вологда Трасса»[25], мне на ГИПХ и сюда на Международный. Если мамаша за эти полтора месяца до вас не добралась, то Василий примет меры к выяснению ее судьбы. Только, пожалуйста, не дожидайтесь ее и телеграфируйте, что не приехала. Я вам послал за это время пять телеграмм и несколько писем и ничего от вас еще не получил.

 

Я здоров вполне и обо мне не беспокойтесь. Ел. Ал. и Ольга живы и здоровы и просят о них не беспокоиться. Возможно, что Ольгу эвакуируют с помощью Василия в следующий его приезд, но жаль оставлять одну Ел. Ал., хотя она и готова на такое самопожертвование ради Ольги [дочери – О.З.]. Вообще, Ел. Ал. держится героически. Живут они хорошо, относительно, конечно, как и всё в мире.

 

Я уже писал, что Мария Николаевна (сестра Ани) умерла 17/II, а ее муж – 1 февраля пропал без вести. Дети находятся в стационаре и переводятся в детдом [речь идет о семье Колпаковых (см. письмо от 19 февраля 1942 г.) – Т.С.] <…> Из ГИПХа многие эвакуируются (Рождественский, Шагалов, Брук, Думская и др.). Была ли у вас Ольга Ивановна Андреева? Я с ней посылал письмо. Василий Долгов опять пропал – нет вестей с 28/XII.

 

Я дьявольски по вас соскучился. Как снимут блокаду, возьму командировку на Урал и заеду к вам. Пишите почаще, мои родные. Как там мой ненаглядный сынок? Целую вас всех.

 

Ваш Николай.

 

* * *

19 марта 1942 г.

Моя дорогая Нинушка! Позавчера я получил долгожданную телеграмму от тебя о благополучном прибытии мамаши в Свердловск. Точно свалилась гора с плеч. Телеграмма была подана тобой 27/II и шла всего только 19 дней, т. е. необычайно быстро. Правда, меня интересуют множество вопросов. Во-первых, где мамаша блуждала 36 дней? Действительно ли она доехала благополучно и все ли вещички довезла? Получила ли ты деньги (500 руб.), боты, платья и прочую дребедень? Довезла ли она пенсионную книжку, и получил ли по ней Викторин Сергеевич все деньги сполна? Какова дальнейшая судьба мамаши? Оставляете ли вы ее у себя или отправляете в Чусовую?

 

Но все это второстепенной важности вопросы. Самое важное, что она доехала – жива и здорова и, таким образом, с нас, т.е. с меня и Василия, снимается тот моральный груз, который все это время давил нас: послали мы ее на смерть или избавили от смерти.

 

За последние 10 дней получил от вас кучу писем, но все они от ноября, декабря и только два – (твое и тети Сани) от первых чисел января. От Колпаковых за тот же период времени получено 15 писем. Они еще ничего не знают о трагедии с их родственниками, но в каждом письме звучит все возрастающая тревога. В воскресенье был на их квартире. Квартира Колпаковых была взломана, в том числе и комната Василия, все перерыто, но т.к. ничего особо ценного не оставалось, то украдено, по-видимому, мало. Мебель и книги – все осталось на месте. Так как Василий сейчас в районе Тихвина, то мне добавилось хлопот. Сироты, Леня и Галя, находятся в детдомах. Леню разыскали, а Галю еще нет. Вещи Маруси [Колпаковой, их матери – О. З.] находятся пока под наблюдением соседей.

 

У нас все благополучно. Я свою комнату на Международном навещаю через день. Там сосредоточены вещи мамаши, мои, твои и Василия. Там же я подкармливаюсь. Василий в свой последний приезд (10–12 марта, я об этом писал) привез мне продуктов на целый месяц. Но беда в том, что у меня появилась особого рода болезнь, которой страдают почти все ленинградцы, а именно, полное расслабление воли по отношению к жратве. Я имею волчий ненасытный аппетит: пока не наемся до колик в желудке, не могу прекратить. При таких темпах я уничтожу все запасы Василия за 2 недели, и если он мне еще не подбросит, то мне придется сесть на норму. Он мне обещал до вскрытия Ладоги подбросить корму еще. Я стал поправляться и выгляжу теперь таким, как никогда. Правда, осталась еще легкая утомляемость сердца, но думаю, что и это скоро исчезнет. В общем, я ем сейчас в два раза больше, чем в мирное время, но насытиться не могу. Когда я отъемся, наконец, то тогда смогу перейти к плановому потреблению продуктов. А до этого момента я – прожорливое животное, поедающее все, что можно съесть.

 

Длительное недоедание произвело полное обновление организма. Психика тоже изменилась, и не только под действием недоедания, но всего комплекса переживаний. На днях я получил твое письмо от 5/XII, такое грустное и лирическое. Действительно, я вспомнил о твоем дне рождения через день или два. В тот день у меня были такие острые переживания, что не до дня рождения было. Но грусть и лирика в том аспекте, что в твоем письме, показалась мне странной и чуждой. Для нас, ленинградцев, грусти и печали больше не существует. Это никудышные безделушки из психологического багажа старого мирного времени. Мы видели и видим почти ежедневно кровь, смерть во многих вариантах, сегодня живы, а завтра нет, и нам, конечно, не до лирической грусти. Жив остался на сегодня и сему радуешься так, как может радоваться человек, избежавший смерти. Впрочем, у дистрофиков нет боязни смерти и ощущения опасности. Они безразличны к ним. А вот когда отъешься малость, тогда начинаешь пугаться. Чувство жалости атрофировано, и у меня, например, оно проявляется только при виде детей. Чувство полового влечения и любви отсутствует полностью, но чувство любви–дружбы и особенно отцовской любви очень сильно. Меня весьма сильно трогают твои письма и особенно все, что пишется про Олега.

 

Так что, видишь, изменения в психике очень большие. Часть этих изменений носит временный характер и зависит от физиологических причин, а часть их – более простой и глубокий подход к жизни, цена жизни, переоценка моральных, этических, материальных ценностей и т. п., останется на всю жизнь. Грусть, которой я и раньше-то мало страдал, а теперь и подавно, – распрощался на всю жизнь с этой гнилью. Жизнь прекрасна почти везде и всегда, и никому не запрещено наслаждаться, пока в тебе бьется сердце. Надо только уметь, а для этого надо пройти через тяжкие испытания и заглядывать иногда в глаза смерти.

 

Я сейчас разворачиваю работу. Сложил себе в ЧЗ [? – О. З.], там, где раньше работала Фраер и др., печку и топлю ее коксом и углем. Окна выходят на Неву, днем жарит солнце, и днем в комнате, как в парнике, – светло и тепло. Утром бывает в комнате температура от -3 до 0, но дело в том, что весь март стоят морозы от -15 до -26 град. Был только один день, когда температура поднялась до 0. Погода стоит солнечная и морозная. Черт возьми, сегодня при 15-градусном морозе с крыш капало. Весна все-таки дает себя знать и не сегодня – завтра вступит в свои права. Дней 10 работал бригадиром по очистке от снега и льда улиц.

 

Сейчас занялся, наконец, научной работой. Из сотрудников у меня пока только Лущик, но могу взять кого угодно. Очень много гипховцев эвакуируется, и в Институте остаются отдельные единицы из химиков. Большая часть комнат пустует. Тащим к себе реактивы, посуду, приборы – обзаводимся всем чем угодно. Работа пока без энергии, около печки. Я выдвинул 12 тем, и все они утверждены. Сверх этого заключил договор на 25 тыс. и сейчас заключаю еще на 40 тыс. Итого, у меня одного почти на миллион тематики, а работать некому. Часть работ полузаводских, а заводские придется организовывать где-нибудь на Урале, так что, как только снимут блокаду, и я налажу работу здесь, так я возьму себе командировку месяца на 2–3 на Урал и приеду к вам в гости.

 

Кстати, чем занимается ваше достопочтенное учреждение, и не могу ли я командироваться к вам в связи со своими делами? Пожалуй, я прикачу к вам в конце мая или в июне. Кстати, Трофимов уехал от нас в Москву и вероятно будет нашим главком. Маковецкий едет из Свердловска сюда.

 

Так что о нас вы не беспокойтесь. Если не вы сюда, так мы к вам приедем.

 

Ел. Ал. здорова и работает, Ольга тоже. Бываю теперь у них по воскресениям, так как не успеваю сделать большие концы. Количество больных (психических) у них быстро убывает и на днях, вероятно, встанет вопрос о переводе Ел. Ал. (из больницы им. Пастера) в другую больницу – или в Удельную или на Пряжку[26]. В Удельной можно развести огород и получить хорошую комнату при психбольнице, а от Пряжки два шага до дома.

 

Мединститут не будет эвакуироваться, и с 1/IV начнутся занятия. Ольге, наверное, придется бросить работу и начать учебу. Ее мы решили оставить прописанной на ул. Союза Печатников для охраны квартиры. В квартире сейчас никто не живет, так что туда не пишите. Вообще, сейчас можно легко и просто получить квартиру в любом районе, но нам сейчас не до этого.

 

Был сегодня у Левы Дерябина. Он опять заболел поносом, но, в общем, твердо держится на ногах. Хочет идти в армию, но, вероятно, будет продолжать учебу, так как у него еще не прошел дистрофический психоз и прочие авитаминозы.

 

Положение с питанием сейчас улучшилось. Мы получаем 500 г хлеба, но нас ведь этим сейчас не накормишь. Нам нужно в 2–3 раза больше, чем вам. В остальном положение со времени отъезда мамаши почти не изменилось.

 

Василий сейчас работает комиссаром в Тихвине по строительству мостов, дотов и переправ. Имеет свою машину для разъездов. Был в Вологде в конце февраля. Болел поносом. Миша Долгов мобилизован и находится на курсах в Кирове. Павел Долгов героически сражался под Москвой (сведения от декабря). От тети Маши есть письма – живет по-старому и на старом месте. От тети Лизы есть письма, зовет мамашу к себе.

 

Привет с поцелуями мамаше. Мы счастливы, что она добралась до вас. Целую моего ненаглядного сыночка – Пусика милого. Пишите о нем побольше. Целую тебя – моя верная подруга жизни. На днях исполняется 4 года нашей жизни с тобой, и я рад, что мы не только не ослабили наш союз, но он окреп за это время, и это наполняет меня радостью и глубокой благодарностью к тебе. Привет Викторину Сергеевичу и тете Сане – они стали мне такими близкими и родными. Твой Николай.

 

* * *

28 марта 1942 г.

Дорогая моя Нинушка, мама, Викторин Сергеевич и Олег Николаевич! Только что получил от тебя, Нина, письмо от 2/III, в котором ты описываешь приезд мамаши. Письма теперь стали ходить быстрее. Телеграмму твою получил еще 17/III. Теперь я спокоен за мамашу. Человек она неграмотный, и хоть дух у нее боевой, но все-таки на больших дорогах и в городах она должна представлять из себя беспомощное существо. Мы так и полагали, что часть вещей у нее украдут по дороге. Хорошо, что украли пустяки, а могло быть хуже. Она могла бы приехать без вещей и документов.

 

Мне очень хочется, чтобы она жила вместе с вами в Свердловске. Правда, она имеет довольно-таки жесткий характер и привыкла жить одна, так что тебе, Нинушка, придется занять в отношении нее твердую позицию. Поменьше обижайся на нее, заставляй возиться с Олегом, и баста! Ну, уж, если вы с ней не уживетесь, то пускай едет в Чусовую. Вообще, ей здорово повезло. Многие из гипховцев, которые выехали вместе с ней 22/I, погибли в пути. Например, Холин, Мошкин Петр Иванович. Говорят, что от объедения. Маковецкий тоже чуть выжил.

 

Вам приходится теперь тяжеловато. Вы находитесь сейчас на уровне октября – ноября в Ленинграде. У вас положение с продовольствием ухудшается, а у нас улучшается, и мы почти уже догнали вас в довольствии. Нам сейчас не хватает главным образом витаминов. Случаи заболевания цингой стали обычным явлением. Пучок сосновых веток весом около 500 г стоит на рынке 15–20 рублей. Но скоро с различными авитаминозами будет покончено. Многие уже сейчас выглядят лучше, чем до войны. Это те, кто имеют возможность как-нибудь подкармливаться. Благодаря неусыпным братским заботам я прожил март месяц прекрасно и таким образом думаю прожить и апрель. Он самоотверженно отрывает от своего пайка в Тихвине все самое вкусное и питательное, а также и табак, и все посылает мне. Я остаюсь его вечным и неоплатным должником. Приятно и радостно сознавать, что на своего брата ты можешь полагаться как на самого себя, и даже больше. Благодаря ему я чувствую себя вполне бодрым и здоровым и не испытываю пока никакого беспокойства за свое ближайшее будущее. В Ленинграде он будет, наверное, не раньше конца апреля. У него сейчас большая и ответственная работа.

 

Сейчас стоит конец марта. Два дня стояли теплые и началось таяние снега, а теперь снова вернулись холода и яркая солнечная погода. В комнате у меня от солнца и печки жарко, с крыш днем капает, а мороз в тени достигает 10–14 градусов. На днях все-таки зима сдает свои позиции и наступит, вероятно, дружная весна. Эта зима – самая длинная и суровая из всех прожитых мною в Ленинграде.

 

Со вчерашнего дня по 8/IV весь город мобилизован на уборку улиц и дворов. Все работы в ГИПХе приостановлены. Нам полагается работать по 6 часов в день, но мы выполняем свою норму за 2–3 часа. Будьте уверены, город вычистим, и он будет опять как стеклышко. Тем самым мы ударим по всякой возможности возникновения эпидемий[27]. Что же! Борьба есть борьба – очищаемся от всякого рода дерьма – нечистот и заодно и от Пятой колонны[28].

 

* * *

29/III

Вчера вечером ходил к своим. Елена Александровна и Ольга чувствуют себя прекрасно. С питанием у них дело улучшилось, и они угостили меня вчера яичницей и стаканом простокваши. Ольга приобрела себе часы. <…> Заходили с Ольгой на старую квартиру. Там все в порядке, но грязь и холод жуткие. Вычистить и привести квартиру в надлежащий вид – задача нелегкая. У меня комната (мамашина) стала тоже неузнаваемой: вся закопчена, отсырела. Я бываю там через день и успеваю только что-нибудь себе сготовить или же просто убеждаюсь, что все в порядке, и бегу обратно. Вещи все находятся в узлах и, пожалуй, в таком виде они и будут до вашего возвращения.

 

* * *

4 апреля 1942 г.

Здравствуй, мамаша, Викторин Сергеевич, Нина и Пусик! Поздравляю мамашу с ее праздником. Она знает, с каким, тот, что будет завтра. Всех же вас, свердловчане, поздравляю с наступающим праздником 1-го мая. Мое поздравление, пожалуй, будет своевременным. Еще вопрос, получите ли вы это письмо к 1 мая, так как на днях должна испортиться дорога и следствием сего может выйти задержка письма.

 

Вчера получил телеграмму от 1/III, в которой сообщается, что мамаша прописана, и вы живете все вместе. Вот и отлично! Такое положение вполне совпадает с моими пожеланиями, хотя, например, Василий считает, что мамаше лучше было бы жить в Чусовой, так как она может вас стеснять: комната маловата. Но с точки зрения взаимопомощи, информации друг о друге и связи с нами, а главное, забот об Олеге, – ей лучше жить в Свердловске. Василий, например, считает, что Олега можно было бы отправить с бабушкой в Чусовую, так сказать, выпустить его на подножный корм на зеленую травку под надзором двух старушек, но тетя Лиза, пожалуй, права, что не советует ехать мамаше туда. Свердловск – центр, и в этом большое преимущество. Некоторое преимущество Чусовой заключается в большей легкости разведения огорода, но, судя по последнему вашему письму, этим делом можно заняться и в Свердловске.

 

Вопрос питания и перспективы снабжения важен и для вас. С приездом мамаши к вам он даже углубился, так как в среднем доля хлеба на едока уменьшилась на 67 грамм. Но все это – мелочи жизни и пустяки по сравнению с ценою жизни. Важно сохранить жизни вас всех.

 

Теперь, по крайней мере, на полгода мы обеспечены естественным теплом – весьма важный фактор в нашей жизни. Впрочем, здесь, Ленинграде, все еще стоит суровая зима. Сегодня, например, с утра было 14 градусов мороза. Днем – немного подтаивает, на крышах, по крайней мере; день длиннее ночи, по календарю давно весна, а у нас все еще зима. Возмутительно длинная и суровая зима. В том, что в апреле здесь еще зима, заключаются для Ленинграда и некоторые преимущества, но все-таки мы здорово соскучились по теплу.

 

Кроме того, погода тормозит нашу работу по уборке снега и льда с улиц. Нам, гипховцам, дан большой участок одной улицы. Мы работаем на нем уже вторую неделю, но сделали очень мало. Снег прибывает, а не убывает. Природа явно работает в данном случае против нас. Ведь будь тепло – нам не пришлось бы затрачивать столько сил. Вообще же, работа на улице, кроме сильной утомляемости, вплоть до сердечной слабости, вызывает зверский аппетит. Лично на мне такая физическая работа сказывалась весьма благоприятно, так как я полностью восстанавливал силы. Лишь за последние два дня в связи с легким простудным заболеванием я чувствую некоторую сердечную слабость. Кроме того, работа с ломом отрицательно сказывается на моих резервах питания – они тают быстрее, чем я рассчитывал, и я начинаю с некоторым нетерпением ожидать прибытия Василия Ивановича. Несмотря на известные трудности, он наверняка сможет поддержать в нужный момент не в меру прокормливого [так в тексте – Т. С.] братца.

 

* * *

8/IV 15 часов.

Письмо вручается Галине Вячеславовне. Она едет в Свердловск. Хронологически излагаю события последних четырех дней. Тороплюсь страшно.

 

4/IV 19-20 часов. Самый интенсивный налет авиации[29].

 

5/IV 2 – 4 часа ночи. Повторение налета. 10 час. Ольга прибежала в ГИПХ – хочет эвакуироваться в Лебедянь Рязанской обл. к родителям мужа (!!!). Елена Александровна больна ревматизмом – лежит, но температуры нет. 14 час. Зашел на старую квартиру. Все в порядке. 15 час. Зашел к Елене Александровне. Держали совет в отношении Ольги. Решили эвакуировать ее через Райсовет. Ольга не говорит матери, что едет не в Свердловск. Завтра должна подавать заявление.

 

16 час. На Международном получил записку от В. И. Долгова. Был у меня два раза. Просил зайти по адресу. Сегодня не успел. Решил идти завтра. Идти 8 км туда и 10 обратно.

 

Ольга отобрала свои вещи. Просила отдать твои самые ценные вещи, чтобы можно было их продать. Я не дал. Годятся и тебе, а она и так у тебя взяла много вещей. Тем более – не хочет ехать в Свердловск.

 

6/IV. Утром на улице встретил Ольгу. Бежала в Институт. По слухам, Институт эвакуируется. Просил сообщить мне о результатах. Ждал ее до вечера – не зашла. Вечером пошел к В. И. Долгову. Он жив-здоров. Был в Сестрорецке три с половиной месяца и не давал знать о себе. Ладно! А мать и жена о нем убиваются. Объелся у него шпротами и маслом. Ночевал. Утром седьмого пришел в ГИПХ.

 

7/IV. Вчера приехали (прилетели на самолете) Трофимов, Соколов и Железняков (зам. Наркома). Они привезли в подарок гипховцам 150 кг фруктов, вина, сушеных фруктов. Многие премированы месячным окладом. Я не премирован. Все возмущены неправильным премированием. Подарки, вероятно, получу.

 

Вечером забежала Ольга. Она эвакуируется 8/IV утром. Просила собрать ей вещи. Пришел поздно вечером. Невероятный хаос из вещей. Разбирался и упаковывал всю ночь.

 

8/IV 5 часов утра. Ольга едет с Институтом (1-й ЛМИ – О. З.) в Пятигорск. Там они будут два месяца отдыхать, а потом поедут в Архангельск учиться. Ольга рада. Ел. Ал. тоже. Она едва встает. Температуры у нее нет, но суставы ног распухли. Вероятно, будет затяжной ревматизм. Ольгу, однако, она отпускает. Жертвует уходом. Смотреть и ухаживать за ней будут главврач Мешман[30] и сиделки. Питание хорошее. В 5.40 выходим с Ольгой. Вещи на санках Олега. Санки служили нам честно всю зиму, а теперь в последний раз приходится тащить их с грузов в 40 кг по асфальту и каменьям.

 

В 7 часов доставил Ольгу на Финляндский вокзал. Дальше она едет со своим институтом. Много подруг и товарищей. В 14.30 получил с нарочным письмо от Василия из Тихвина. Жив, здоров. Шлет мне посылочку (масло, хлеб, селедку) из своего сухого пайка. Вот это братец!

 

Галина Вячеславовна берет расчет, тороплюсь передать ей письмо. Целую вас всех. Ваш Николай.

 

* * *

19 апреля 1942 г.

Здравствуйте, мои дорогие! Не писал вам целую неделю. Получил от Нины телеграмму, которая меня весьма растрогала. Очень рад, что ты, Нинушка, разделяешь мои чувства в связи с 4-хлетним юбилеем. Спешу уведомить всех вас, что я жив и здоров как никогда и чувствую себя прекрасно. За последние 10 дней в нашей жизни ничего существенного не наступило. Стоит прекрасная теплая погода. Днем температура поднимается до +10 градусов. Весь снег почти растаял. Улицы и проспекты приобрели летний вид. Три недели подряд 300 000 ленинградцев с утра и до вечера очищали их от снега и нечистот, и теперь осталось прибрать кое-где. К первому мая город будет совсем чистенький. 15/IV были пущены четыре номера трамваев, и я вчера имел удовольствие после почти полугодового перерыва проехаться на №12 несколько остановок.

 

Позавчера нам в ГИПХ дали электроэнергию, конечно, пока в весьма ограниченном количестве, но все-таки можно иногда полюбоваться светом и включить разные электроприборы. С теплом и солнцем возвращается жизнь. По карточкам выдают все, что полагается, и мы теперь живем несравненно лучше, чем в феврале. К празднику обещают выдать вино и шоколад. Конечно, у всех у нас остался волчий ненасытный аппетит, и все мечтают о прибавках. Накормить нас досыта – дело почти безнадежное. Но уже сейчас мы весьма близки к московским нормам потребления. Надо полагать, что при изменении обстановки вокруг Ленинграда в лучшую сторону, нам устроят нечто вроде курортного питания. Об этом давно все говорят.

 

Вероятно, у вас была уже Галина Вячеславовна, и она познакомила вас с последними новостями по ГИПХу. В настоящее время происходит реорганизация института в Институт химзащиты. К нам переводят остатки ЛХМИ[31], НИОПИК[32], НИИ-5[33], Гигиены труда[34] и других институтов вместе с оставшимися сотрудниками и оборудованием. В связи с таким поворотом событий мои темы приобретают особый вес, и моя группа сильно расширяется. Работы уже сейчас много, и она с каждым днем будет все более расширяться. В связи с реорганизацией института значительная часть сотрудников откомандирована в Москву, Кемерово, Березники и другие точки. В их числе Ефремов, <…>, Фишман, Валин, Лемке и др. Все они так или иначе мечтали уехать и здесь были бы, пожалуй, лишними.

 

Последние полмесяца отличаются удивительным спокойствием. После «пасхального визита»[35] немцы как видно потеряли охоту к налетам. Дорого, по-видимому, они им обходится. Вообще, судя по сводкам, их за последние дни под Ленинградом здорово утюжат.

 

От Ольги нет пока никаких известий. Известно только, что они, то есть их институт, благополучно перебрались через озеро и поехали дальше. Елена Александровна слегка больна цингой, но, благодаря принятым мерам (уколы аскорбиновой кислоты, витамин С), она быстро излечивается. До сих пор она из больницы Пастера никуда не переехала. Переезд состоится, вероятно, завтра во 2-ю психбольницу (Мойка 126). Переезд в Удельную, о чем я писал вам раньше, не состоялся, так как там очень много врачей и мало больных. Конечно, во «2-й психбольнице», где находятся не хроники, с которыми Ел. Ал. до сих пор имела дело, которые требуют к себе очень мало внимания, забот и, главное, новейших познаний в области психических заболеваний, а больные с острыми заболеваниями, коим требуется установить точный диагноз, и при том быстро, – все это будет тяжеловато для Ел. Ал., и она это понимает и изучает. В настоящее время ей предлагают пока лечь в стационар при 2-й психбольнице [на Пряжке – Т.С.] и лишь после выздоровления приступить к работе. Мешман определяет у нее дистрофию II-й степени, но этот диагноз, вероятно, преувеличен. Во всяком случае, ей отдохнуть не вредно, а дальше видно будет. Сам Мешман переходит тоже туда, но на судебно-психиатрическое отделение, в качестве врача-психиатра, т.е. к административным делам не будет иметь никакого отношения и тем самым не сможет больше оказывать покровительство Ел. Александровне.

 

Сейчас я пойду к Елене Александровне упаковывать ее последние вещи. Вещей очень много, находятся они в большом беспорядке и их очень будет затруднительно хранить на новом месте. Вообще, сейчас у меня самая большая забота – смотреть за вещами. В моей комнате вещи мои, твои, мамашины, Василия и частично Елены Александровны. У Елены Александровны вещи ее, Ольги и Викторина Сергеевича. Мы же остались здесь только двое, и нам приходится друг о друге заботиться.

 

Ел. Ал. проявляет удивительно теплое материнское внимание. Всегда она для меня приготовит что-нибудь вкусное, сэкономит от своих обедов, хотя я за это ее и браню, так как я совсем не голодаю и выгляжу совсем хорошо. Со своей стороны, я стараюсь ее теперь почаще навещать и бываю у нее два раза в неделю. Правда, ходьба сильно выматывает, но ходить все равно приходится по всему городу: от нашего Василия я часто получаю письма и на днях опять получил небольшую посылочку. Он заботится обо мне больше, чем о себе, и готов, кажется, сам сидеть голодным, но посылать мне все свои сухие пайки. Я жду его с нетерпением в Ленинград. Вероятно, он будет здесь в начале мая. Нева еще не вскрылась, а Ладога – тем более. У него много работы. Работа ответственная, трудная, но вместе с тем интересная и плодотворная. Вам он как будто пишет и посылает мамаше изредка деньги.

 

На днях говорил с Трофимовым, и когда зашла речь о тебе, Нина, то он предложил мне написать на имя директора УНИХИМа [Уральский научно-исследовательский химический институт – О. З.], а приказ за подписью зам. Наркома Железнякова о твоем переводе в УНИХИМ. На днях я тебе этот приказ, вероятно, перешлю, а ты посмотри, если там будет выгодней или удобней, то предъяви этот приказ директору УНИХИМа, а если нет, то можешь оставить его себе на память.

 

Вася Долгов не появляется больше, но болтается где-то здесь в Ленинграде. О Леве Дерябине ничего не слышно, т.к. у меня не было времени его навестить, а сам он не звонит и не пишет.

 

Как-то поживает мамаша на новом месте? Василий все рекомендует ей перебраться в Чусовую, но вряд ли это будет лучше. Смотрите сами, как удобней, так и поступайте. Как здоровье Викторина Сергеевича? Как у вас с питанием? Что поделывает милейший Пус? Привет Александре Сергеевне. Целую вас всех. Ваш Николай.

 

P. S. Пишите лучше мне на ГИПХ, а то я возможно на днях обменяю мамашину комнату на лучшую, напротив ГИПХа, на пр. Добролюбова.

 

* * *

2 мая 1942 г.

Здравствуйте, мои дорогие свердловцы! Поздравляю вас всех еще раз с 1-м Мая и желаю, чтобы вы провели его так же хорошо, как я. Сейчас стоят прекраснейшие весенние дни, безоблачное, идеальной голубизны небо, зеркальная, такая же голубая Нева, все залито солнечным светом и приятная теплота воздуха. Мое окно выходит на Неву. Утром рано в спокойной Неве отражаются колоннады противоположных домов. В воздухе немолчный торжественный гул самолетов. В это время года Ленинград изумительно прекрасен. Дни стали длинными и начинаются по сути дела белые ночи. В 10 вечера все еще светло, и город залит характерным для северных широт перламутровым нежным светом. В городе наведен порядок и чистота. Недаром весь Ленинград был почти на целый месяц мобилизован на уборку снега и нечистот. Результаты сказались не только на внешнем виде улиц и площадей, но и в том, что тех страшных эпидемий, которых мы боялись в ожидании весны нет и, по-видимому, не будет. <Предложение вымарано тушью – О.З.>

 

Мы боялись также весьма интенсивных налетов весной, но и этого пока нет. Было несколько налетов в конце апреля[36], но они дорого обошлись немцам. Последние налеты днем были очень эффектны. Представьте себе, что в совершенно голубом небе появляются голубоватые точки, которые через несколько мгновений превращаются в самолеты. Еще несколько мгновений, и тишина и спокойствие весеннего дня превращаются в свою противоположность: и небо, и земля превращаются в огромный кипящий котел; стены, окна, деревья дрожат мелкой дрожью, отдельные выстрелы зениток сливаются в какой-то непрерывный треск и клокотание, рев выходящих из пике самолетов, пулеметные трели, звон падающих осколков – весьма внушительная по мощности звуковая картина. И как ни внезапно, как ни молниеносно это низвержение из голубой бездны неба (должно быть, из стратосферы) пикирующих бомбардировщиков, наши зенитчики успевают расстреливать их в упор как раз в момент выхода из пике. Из моего широкого окна видно, как некоторые из черных теперь стервятников, попавших в сплошную кашу разрывов, вдруг судорожно меняют свою траекторию, клюют носом и, оставляя черный шлейф дыма, падают где-то на Васильевском. Молодцы зенитчики! Теперь они совсем не те, что были осенью. Здорово насобачились бить влет. Ну, а через несколько минут стрельба прекращается и стоит мощный гул моторов. То идут эскадрильи наших истребителей, и советских, и американских и английских марок. Господство в воздухе явное. Немцы теперь даже и не пытаются вступать в бой с нашими истребителями. Уцелевшие «Юнкерсы» теперь делаются добычей наших летчиков, их сбивают уже под Ленинградом. Вот почему ни вчера, ни сегодня в первомайские дни фашисты даже и не пытались беспокоить нас.

 

Пытались они пострелять из дальнобойных, но им быстренько заткнули глотку. Совсем теперь не та обстановка, что была осенью, например, в октябрьские праздники. Научились воевать, да и техника не та.

 

3-го мая.

Праздник я встретил хорошо. Правда, в одиночестве, но сытно и с выпивкой. Мы получили к 1 мая всё, что полагается по нормам и сверх того 0,5 литра водки, 100 г сыра, 150 г изюма, 500 г селедки, 300 г мяса, полтора литра пива и 50 г табака. Кроме того, я получил богатый наркомовский подарок: полбутылки портвейна, 3 плитки шоколада, 0,5 кило шоколадных конфет, концентраты гречневой каши и горохового пюре, литр подсолнечного масла. Кроме того, от дирекции были подарки – литр масла и кило патоки. Имеются еще остатки от посылок Василия. Приказом от 1 мая целый ряд сотрудников получил премии деньгами. Меня премировали 500 руб. Деньги еще не получены. Как только получу – вышлю вам. У вас там деньги нужней, чем здесь.

 

Три дня мы находились на строгом казарменном положении и из ГИПХа не выходили. 1 и 2 мая работали, а вечерами я сидел в лаборатории, варил каши и супы, выпивал не торопясь и читал интересные книги. Сегодня 3-го мая, день выходной, но он у меня прошел в первой половине в еде и чтении. Сейчас собираюсь пуститься в путешествие по городу: на почту, на старую квартиру (на Печатников), и затем к Елене Александровне. Я у нее был последний раз 29/IV. Пришлось разыскивать ее по магазинам – она ушла получать пиво и водку. Ну, конечно, пиво я у нее все почти сразу и выпил. Кроме того, она как обычно угощала меня всякими блюдами из соевого молока, селедкой, хлебом и прочими вкусными вещами. Теперь она совсем себя чувствует бодрой и способна, как видите, ходить самосильно по магазинам. За истекшие две недели в ее жизни, кроме улучшения состояния здоровья, произошли такие изменения. Во-первых, она еще никуда не переехала из больницы Пастера, т.к. был карантин. Переезд в Удельную вначале отпал, так как там врачи не требовались, и ей пришлось бы переселяться во Вторую психиатрическую больницу на Пряжке (Мойка 126). Теперь положение снова изменилось, и всех врачей и больных собираются переселить в Удельную. Переезд состоится, вероятно, завтра. Ел. Ал. этот вариант больше нравится. В Удельной спокойнее и природа совсем дачная.

 

Ел. Ал. поднимала вопрос о перемене квартиры. Это было связано с возможным переводом на Пряжку. Ей тогда пришлось бы жить дома и подниматься на 6-й этаж, что для нее почти невозможно. Я узнавал у коменданта. Оказывается, в доме сейчас имеется много пустующих квартир вроде нашей, и, пожалуй, если Викторин Сергеевич напишет письмо директору института т. Красовскому, то можно будет спустить остатки наших вещей из 6-го этажа в нижние и занять даже отдельную квартиру. Но вся беда в том, что в этой отдельной квартире пока некому будет жить. Однако, на всякий случай, было бы хорошо, если такое письмо Викторин Сергеевич напишет. Пока письма идут, да вопрос решается, обстановка может измениться в лучшую сторону.

 

Я также могу при некотором нажиме получить хорошую комнату около ГИПХа, но не хочется пока возиться с перевозкой вещей и пр. Если будем живы и здоровы, то квартирный вопрос разрешится без особого труда.

 

Елена Александровна просила меня написать вам подробнее об Ольге. <…> От Ольги с дороги, из Орехово-Зуево получена телеграмма. Едет благополучно, все в порядке. Теперь она, наверное, в Пятигорске наслаждается отдыхом и весенней погодой. <…> В общем, Ольга стала самостоятельным человеком, хотя и без большого жизненного опыта, но у нее твердый характер и большая настойчивость. Наши взаимоотношения с ней самые хорошие, хотя она мне и доставила в свое время достаточно хлопот и неприятностей. Ко мне она питает большое доверие и последнее время всегда со мной советовалась. Елена Александровна относится ко мне как к родному сыну, и это меня очень трогает.

 

От нашего Василия я не получал известий около двух недель. На днях он должен приехать сюда. От Ани давно уже нет писем. Кто у нее родился? Жаль стариков. Они так тяжело переживают смерть Наташи, Марии и Шуры. На квартире у них я не был уже около месяца. Собираюсь на днях заглянуть туда. Василий Долгов не звонит и не пишет. Рассчитывал с ним встречать 1 Мая вместе, да никак не мог до него дозвониться.

 

Очень сильно соскучился по всем вам, и особенно по Олегу. Если будет возможность, снимите его и пришлите мне фото. Я уже недели три не получал от вас писем и сам не писал ровно две недели, что вызывает у меня чувство угрызения совести. Скоро, наверное, опять получу от вас кучу писем. Сильно интересуюсь самочувствием мамаши и ее настроениями. Пусть она о нас не беспокоится. Мы чувствуем себя прекрасно. Пусть она особенно не нервничает.

 

Выражаю сочувствие Викторину Сергеевичу. Ему приходится тяжелее всех, пожалуй. В условиях тесноты в комнате, при отсутствии электричества ему невозможно заниматься [научной работой по психофизиологии – О.З.].

 

Получил твою поздравительную телеграмму. Был очень обрадован.

 

Ну, всего хорошего. Привет от Елены Александровны. Целую вас всех. Ваш Николай.

 

P. S. К Леве все еще не могу собраться сходить, а он сам не звонит и не пишет ни мне, ни Ел. Ал. Должно быть, обиделся или занят.

 

* * *

23/V 1942 г.

Здравствуйте, мои дорогие! Спешу вас уведомить, что я пребываю в добром здравии, чего и вам всем от души желаю. Сегодня, неожиданно для меня, радостный день. Все меня поздравляют с правительственной наградой. Меня наградили медалью «За трудовую доблесть». Всего награждено на этот раз 8 человек из ГИПХа. Трофимов получил орден Трудового Красного Знамени, Артамонов – Красной Звезды, Горшков и Марков Сережа – ордена «Знак Почета». Надеюсь, если я и не заслужил в достаточной мере, оправдаю в ближайшем будущем. Сами понимаете, что мои работы должны быть в фокусе внимания на сегодняшний день.

 

Я уверен, что Василий будет очень рад, когда узнает о моем награждении. Он сам представлен к ордену, как я вам уже ранее сообщал. От него я не получал уже около месяца писем, что объясняется затруднениями в сообщении с тем районом, где он сейчас находится из-за весенней распутицы. Но на днях я его жду сюда. Вот устроим с ним встречу!

 

Елена Александровна чувствует себя прекрасно. Вполне бодра и здорова и с успехом работает на новом месте в психиатрическом диспансере. Вопреки моим ожиданиям, она хорошо справляется с восхождением на 6 этаж, и к моему превеликому удивлению, в прошлый раз, когда я в середине недели забежал специально, чтобы натаскать воды, то вода была уже заготовлена. Она сама принесла воду. Вообще, теперь приятно забежать на нашу старую квартиру – пахнет жилым духом, теперь нет той мерзости запустения, которая так действовала на нервы.

 

Завтра, 24/V, мы наметили с ней засадить несколько ящиков укропом и прочей зеленью. Домашние огороды теперь у нас в большой моде. Я должен подготовить ящики, натаскать откуда-нибудь чернозема, раздобыть семена и полить.

 

Сегодня я здесь (в ГИПХе) работаю на огороде[37]. Мы много овощей уже высеяли и теперь обрабатываем склон Невы под свеклу, помидоры, капусту и огурцы. Завтра с утра я должен возить чернозем под огурцы. Кроме того, мы ловим дрова из Невы и пилим их – запасаем на зиму. Правда, это еще в проекте, но о зиме нужно думать уже теперь.

 

Работы сейчас у меня очень много, а времени свободного совершенно нет.

 

Завтра я вышлю вам 400 руб. по телеграфу. Неделю назад я выслал по почте 200 руб. У вас там большая нужда в деньгах, а мне здесь они особенно не нужны. Да! Чуть не забыл. Ел. Ал. обещали дать комнату или целую квартиру в том же доме, но во II-ом или I-м этаже. Дело это оформится на днях. Либо наша квартира сохранится, а Ел. Ал. получит комнату, либо мы переменим квартиру на более удобную.

 

Извините за торопливость – тороплюсь на огород и пилку дров. Кроме того, я сегодня дежурный по Штабу. Кстати, я теперь – комиссар штаба, культпроп[38] и пр.

 

От вас полтора месяца не получаю писем. Целую вас всех. Привет Александре Сергеевне.

 

Ваш Николай.

 

P. S. От Ольги получена телеграмма. Живет в Кисловодске. Адрес: Кисловодск, Главпочтамт до востребования.

 

* * *

30 мая 1942 г.

Здравствуйте, мои дорогие! Спешу уведомить вас всех о полном своем благополучии: жив, здоров, работаю с утра до поздней ночи, скучать не приходится; время летит непостижимо быстро, и я каждый день сожалею, что в сутках только 24 часа, а не больше.

 

О состоянии моего здоровья и питании. Питаюсь пока хорошо. Старые резервы Василия подходят к концу, и подкорм кончится через пару дней. Василий здорово меня поддержал. Благодаря ему я вполне сохранил свою работоспособность и теперь могу развивать значительную энергию. Это-то сейчас как раз очень нужно. Наступил полный разворот работ – производственных, общественных и огородных. От дистрофии, можно сказать, у меня не осталось и следа. Цинга меня за зиму не тронула или задела, но слегка. Теперь слегка побаливают ноги, особенно в суставах, и есть легкие кровоподтечные пятна на ногах. Но эти явления в течение ближайших двух недель должны быть изжиты, т.к. салат взошел, прочая зелень бурно прет из земли. Через две-три недели мы будем объедаться собственным салатом и редиской. Большинство сейчас набросилось на раннюю травку и корешки, и, надобно сказать, зеленая травка оказывает чудодейственное действие.

 

Работа нашей столовой за последнее время резко улучшилась. Изредка мы получаем ненормированные продукты, такие, как сырковая соевая масса и соевое молоко. Последнее очень близко по вкусу и питательности к настоящему. 21/V у нас открылась столовая усиленного питания. Большинство дистрофиков и цинготников питаются там. Они говорят, что вполне сыты, и за истекшую неделю многие значительным образом поправились. Я еще не прошел комиссию, да мне и не к спеху. На днях пройду комиссию и буду наверняка направлен на усиленное питание, так как явления авитаминоза налицо. Кроме того, по карточкам все, что причитается по нормам, выдается весьма регулярно, и даже опускается кое-что и сверх нормы. Так, например, я собираюсь пойти в магазин за 200 граммами мяса сверх нормы. Масло животное и растительное у меня никогда не переводится. По отряду нас ничем не кормят, но выдают растительное масло из отработанной олифы. К такому маслу мы привыкли и усваиваем его хорошо.

 

За последние дни несколько раз получали хороший табак, а сегодня мне и другим орденоносцам выдали сразу 23 пачки «Звездочки»[39]. На июнь и часть июля я полностью обеспечен куревом.

 

Из всего этого вы можете сделать выводы, что беспокоиться за состояние моего здоровья вам не приходится, что питаюсь я хорошо, а в июне месяце буду питаться еще лучше. Этот вывод распространяется не только на меня, но и на всех ленинградцев.

 

О работе. Сейчас приходится работать почти так же, как и в первые дни войны. Весь Ленинград и наш ГИПХ работают под лозунгом приказа т. Сталина – «Разгромить врага в 1942 году»[40]. Мы проявляем сейчас большую изобретательность, энергию и настойчивость в использовании местных средств и сырья, в замене недостающих материалов, изыскании новых средств химзащиты, вооружения и т.п. Работа и научно-исследовательская мысль снова бьют ключом[41], и сейчас самый большой недостаток – в рабсиле. У меня в группе сейчас работают Лущина, Уверская, Добротворцева и Кузьмина из НИИ-5. Временно на усиление мне подбрасывают Марусю Смирнову из лаб. МПВО[42]. Но для полного разворота работ мне нужно еще столько же людей, а взять их неоткуда. Необходимо держать связь и работать в кооперации с целым рядом заводов и институтов.

 

Надеюсь, что за этот летний период я полностью оправдаю своей работой ту награду, которую я получил. Я вам телеграфировал и сообщал письменно, что я получил медаль «За трудовую доблесть». Многие у нас считают, что за прошлые работы я заслужил более высокой награды, но это уже их дело, я человек скромный и даже такой награды не ожидал. До сих пор нам не удалось, как полагается в таких случаях, отметить награду. Я лично откладываю сей торжественный момент до приезда Вас. Ив. От него до сих пор еще ничего нет. Жду его со дня на день.

 

По общественной линии у меня сейчас большая работа как культпропа, комиссара штаба МПВО, члена комиссии по обследованию партработы и т. п. Кроме того, я председатель комиссии по приемке имущества трех институтов, передаваемых в ГИПХ. Это тоже очень большая работа.

 

По огородной линии я бригадир. Засеяли около 300 кв. метров всякой земли. Вскопали еще около 400 кв. метров и будем на днях сажать капусту, брюкву, огурцы, помидоры, лук-порей. Имеется еще возможность взять кусок земли в Девяткино по Финляндской ж. д., но совершенно нет времени для обработки.

 

О Елене Александровне. За истекшую неделю не успел у нее побывать. Как уже сообщал, в прошлое воскресение натаскал ей огородной земли и засеял 5 ящиков салатом, редисом и укропом. Завтра навещу, и кое-что помогу в уборке и благоустройстве квартиры. Она себя чувствует вполне бодрой и здоровой, всегда бывает весьма рада моему приходу. С комнатой пока что полная неопределенщина. Ей обещали дать комнату или квартиру в первых этажах, но обещанного, как говорится, три года ждут.

 

* * *

20/VI-42, суббота

Здравствуй, Нинуша! Я не уложился со временем и не смог написать тебе письмо. Успел только выслать тебе 400 руб. денег по телеграфу, да послать телеграмму и письмо Вас. Ив-чу. Таким образом, прошло 13 дней со времени моего письма тебе. До этого я писал регулярно каждое воскресение, но письмо от 31/V или от 24/V еще не отравлено, т.к. Марина Колотухина еще не уехала [в Свердловск – О. З.] и письмо у нее. Меня заедает совесть за такие большие пробелы в письмах, тем более, что после очень долгого перерыва я стал получать от тебя чуть ли не каждый день письма. Я собирался написать в понедельник, но за весь рабочий день – с 7 утра до 12 ночи не удалось выкроить даже полчасика. Не успел оглянуться, а уже неделя прошла и сегодня поздно вечером, опоздав в баню (3 недели не был) и отложив в сторону кучу самых неотложных дел, начал писать тебе. 10 дней носил в кармане бюллетень – грипп, t 38-39°, но, тем не менее, пришлось работать по 14–16 часов в сутки. Сегодня бюллетень кончился, остался только насморк и легкий кашель. Мы теперь работаем по 10 часов – 8 нормальных и 2 оборонных[43]. Завтра выходной отменяется, так как нужно выполнить принятые ГИПХом соцобязательства и закончить июньский план к 22/VI, т.е. к годовщине войны. Идем работать <…> на установку. У меня тоже очень серьезные соцобязательства и, вообще, моя работа контролируется Горкомом и разными штабами непосредственно. Людей же у меня половина штатных мест, да и люди-то (Лущик, Маруся Смирнова, Уверская, Добротворцева) не люди, а сплошные старые девы. Черт бы их побрал. Я их пилю и ругаю, аж самому жутко становится, а они все девицы с норовом да с капризами, хоть и здорово стараются, но все же люди несамостоятельные. Пока их носом не ткнёшь, все не видят дела. В результате работа у меня идет не так блестяще, с опозданием, с отставанием, с провалами, и всюду надо было бы успеть самому, а, увы, это совершенно невозможно, превыше моих сил, и времени совершенно не хватает.

 

Кроме того, вся агитмассовая культпропработа, а также работа по МПВО, газеты и боевые листки и пр. и пр. лежат на моих плечах. Одних агитаторов – 50 человек. Агитработа во главе всего, ибо от нее зависит выполнение плана, т.к. стержень агитработы – соцсоревнование. Горком, райком и другие организации жмут, ругают, требуют, вызывают на совещания и отчеты, и т.п. Надо с каждым поговорить, убедить, дать литературу, выписать газету, и пр., и т.п. Все это надо в нерабочее время, т.к. нельзя ни минуты оторвать ни от своего рабочего, ни от чужого. А после работы – 10-ти с половиной часов с обеденным перерывом, все бросаются на огороды или домой, или на совещания, да заседания. Казалось бы, совершенно невозможно выкрутиться, однако приходится худо-бедно, а выкручиваться. Не забудь, что я еще и огородный бригадир, и мне своих старых дев следует держать в строгой узде, показать, рассказать, достать рассаду, инвентарь и самому с ними же вместе и работать, а то они верть-верть и смоются или испортят все дело. Ругаться с ними приходится как настоящему колхозному бригадиру: то плохо польют, то так посадят, что всю рассаду погубят. Вот чертовы девки! Вот только и гляди за ними: а то, как кошки, лапой поковыряют и убегут.

 

Сегодня собрали первый урожай салата и разделили по 500 г на человека. Теперь можно заняться ликвидацией всяких авитаминозов. У меня за последние 10 дней распухли десны, и увеличилась пятнистость на ногах. Теперь цинге пришел конец. Сейчас съел сразу грамм 200 салату. Промыл его хорошенько, ошпарил кипятком, посолил, добавил уксусной кислоты до реакции сворачивания скул на сторону для вытеснения аскорбиновой кислоты, которой приходится в салате до 200 mg на 100 г, полил все постным маслом и с большим аппетитом съел. Теперь запиваю сие какао с сахаром – остатки наркомовского подарка.

 

С 10/VI питаюсь в столовой усиленного питания, здесь, в ГИПХе. Завтрак в 8–9 часов, обед из 2 блюд с 2–3 часов и ужин в 5–6 вечера. Конечно, это не курортный рацион, но сыт целый день. Скоро только эта столовая прикроется, вероятно, с 1/VII.

 

От Вас. Ив. за это время получил три письма. Последнее было приложено к посылке, но посылку пока не получил, т.к. их – посылки – перепутали, и мне дали не то, что нужно. Шлет он мне табак и папиросы, немного шоколада и трохи [так в тексте; трохи – немножко по-украински. – Т.С.] грудинки. Рвется парень сюда, дабы отпраздновать мое награждение и рождение своей дочки, но, увы! – Работы у него не меньше моего, а, пожалуй, побольше.

 

От тебя получил письма от 28/III–2/IV, от 25/V и от 27/V (поздравительное). Чувствительно тронут и поздравлением, и той слишком уж высокой оценкой, которую ты мне даешь. Милая Нинушка! В верности моих чувств к тебе можешь не сомневаться. За истекший год они не только не ослабели, а наоборот, окрепли, и чем больше проходит времени, тем сильнее мне хочется видеть тебя. И я уверен также и в тебе, в твоей стойкости и высоком благородстве. Мы здесь находимся в городе-фронте, в блокаде, каждый день подвергаемся опасностям, очень много вынесли трудностей, и если бы ты там, в тылу, вздумала изменять мне или не проявила бы должной выдержки, то, думаю, ты сможешь понять, каким непереносимым оскорблением и обидой это было бы для меня. <…>

 

О квартире не беспокойтесь. Посылки пока послать вам нельзя – блокада пока не снята.

 

Получил письмо от тети Лизы. Вы все произвели на нее самое хорошее впечатление, и она вами не нахвалится. Получил письмо от тети Маши – жива, здорова. Трудно ей, ждет сыновей после войны, скучает и плачет о Вовочке. Рад, что Лева добрался до ваших мест, что он жив и здоров. Пусть он не сердится, что я был по отношению к нему в самое тяжелое для него время, когда его жизнь висела на волоске, джек-лондоновским Морским Волком[44]. Викторин Сергеевич знает, что при некоторых психических заболеваниях или состояниях хороший удар кулаком или пощечина в тысячу раз полезнее всяких лекарств, что не я с ним испортил, может быть, отношения (с Левой) на всю жизнь, но в самый критический момент, когда он сходил с ума, и я тоже валился с ног, я его свирепыми мерами за 48 часов поставил на ноги и вытащил из бездны безумия, в которую он безнадежно опускался. Этому мягкотелому интеллигентику пришлось рано познакомиться с железной забродинской хваткой. Не забудет до конца жизни и будет вежливенько дуться на нас с братцем.

 

21/VI. Вчера вечером заходила в ГИПХ сюда Ел. Ал. Она присмотрела 5 кубометров досок на дрова за 1000 руб. Передала мне деньги и попросила как-нибудь доставить дрова, уложить в сохранное место (крадут из-под носа) и распилить. Не знаю, как и когда я справлюсь с этой тяжелой задачей. У нас в ГИПХе только одна машина, и та не только не обеспечивает даже работающие установки, но даже не успевает завозить продукты в столовую. Ну, как-нибудь сговорюсь с какими-нибудь шоферами. Дровяная проблема очень серьезная, и нельзя повторять ошибок прошлого года.

 

Ел. Ал. вполне здорова и чувствует себя бодро. Она очень сильно беспокоится за В.С., т. к. в целом ряде последних писем сообщалось, что он продолжает худеть. Что такое? Меня это обстоятельство тоже чрезвычайно беспокоит. Резкое и неблагоприятное изменение обстановки, да разные заботы, по-видимому, так сильно сказываются на нем [по-видимому, нейрогенная и алиментарная дистрофия – О.З.].

 

Ел. Ал. мне сообщила, что получила от вас целую кучу писем. Сегодня я их просмотрю. Я сам получил сегодня от тебя два письма: от 4/V и от 2/VI, за которые очень благодарен. Рад, что вы устроились как-то с питанием, что вы занимаетесь огородами.

 

В последних письмах вы пишете, что ждете моей командировки. Увы! В настоящее время нельзя и думать об этом. Все дни рассчитаны до конца сентября, все заключено в жесточайшие планы работ. Я уже писал как-то, что надежду на скорое свидание придется пока отложить. Посмотрим, что скажут лето и осень. Надо полагать, что в этом году будет нанесен Гитлеру окончательный удар, но это не означает еще, что немедленно можно будет вернуться в Ленинград на зиму. Потребуется некоторый период на восстановление транспорта, энергохозяйства и т.п. для того, чтобы обслужить прежнее количество жителей Ленинграда. На все это уйдет какое-то время. Вам из всего этого придется сделать практические выводы и упорно, сейчас же взяться за подготовку ко второй зимовке в Свердловске. Тяжело, неприятно, но надо всегда быть готовым к самым худшим вариантам.

 

Пока у меня ясная перспектива до глубокой осени – это работа в ГИПХе. Планы на зиму будут строиться исходя из осенней обстановки. Вероятнее всего, придется организовывать работу и в зимних условиях здесь же – в ГИПХе.

 

Ну, у меня истекли все резервы времени. Надо кончать письмо, а то оно еще задержится. Большой привет мамаше, Викторину Сергеевичу и дражайшему моему Олегу. Если возможно будет, сфотографируй его и пришли мне карточку, хотя бы любительскую. Лучше, конечно, если бы ты с ним снялась. Какой ты теперь стала, трудно представить. Привет Дерябиным и Леве. Особый привет Александре Сергеевне. Пусть она только поменьше нервничает, а то я при первой же встрече буду ругаться, как извозчик. Мне кажется, что мамаша могла бы подзаняться с Олегом, а то ведь лишний расход. Пусть попробует совместить и хозяйственные дела, и уход за Олегом. Тяжело это совмещать, но нужно стараться по мере сил.

 

Ну, всего хорошего. Целую тебя и Пусенка. Жду с нетерпением дальнейших писем. Твой Николай.

 

* * *

5/VII – 42

Дорогая Нинуша! Получил от тебя позавчера письмо от 13/VI. В нем ты пишешь, что была на огородах дней десять. Вспоминаешь Вырицу, нашу прогулку на Сиверскую[45], много пишешь об Олеге. Хорошее письмо, оставляющее по прочтении целую гамму радостных, теплых чувств.

 

Вторая половина письма вызвала у меня тревогу. Здоровье наших старичков не улучшается, а ухудшается. Особенные опасения вызывают у меня периодические и, по-видимому, очень серьезные заболевания Викторина Сергеевича. Причины, вероятно, лежат в том перенапряжении сил, в котором он постоянно себя держит, заботясь о всех вас, об Ольге, о Сергее [сын, по-видимому, погиб в начале войны под Белостоком – О. З.].

 

Жизненные же условия резко ухудшились, свердловская обстановка оказалась для него неблагополучной – теснота, отрыв от условий спокойного и дающего удовлетворение творческого труда, ухудшение питания и т. п. Ты совершенно права. Ему нужно дать отдохнуть, а главное, дать ему понять и ощутить уверенность в том, что в твоем лице он имеет верную опору, что большую часть забот, хлопот, ответственных решений, словом, бразды правления всей семьей ты сможешь принять на себя, что ты уже настолько выросла и приобрела такой опыт, когда не только нуждаешься в его заботах и опеке, а сама сможешь позаботиться о нем и остальных. Поговори откровенно с ним, еще лучше – покажи на деле.

 

В жизни каждого человека бывает такой перелом, когда забота родителей о детях сменяется заботой детей о родителях. У меня такой перелом в силу разных обстоятельств произошел 15–17 лет тому назад. Для тебя настал окончательно такой качественный перелом сейчас. Такой переход очень труден, болезнен, сопровождается рядом крупных ошибок, и промахов, но он жизненно необходим. Мне кажется, что ты это вполне осознала, а понимание уже определит весь ход твоих мыслей, забот, дел и поведения.

 

Теперь несколько слов о себе. Я в большом долгу перед тобой – пишу реже, чем ты. Нет совершенно свободного времени. Пишу только по воскресеньям по утрам, да и то задерживаюсь в лаборатории в связи с необходимостью заштопать дырки, постирать носовые платки, приготовить пищу, и пр., и т. п. – задерживаюсь до четырех – пяти часов, так что не успеваю обслужить полностью Елену Александровну. Ей уделяется обычно вторая половина дня. Дома на Международном бываю на несколько минут. Там царит мерзость запустения. Надо было бы разобрать тюки, просушить вещи, привести их в порядок, помыть полы, вытереть пыль и копоть. Некоторые вещи в сундуке (мои костюмы) уже заплесневели. В тюках – на днях я раскрывал некоторые, чтобы отобрать кое-какие вещи для вас, хотел переслать через Василия, к нему собиралась приехать Аня, – пока плесени не обнаружено. Мне совершенно некогда заниматься домашним хозяйством. На днях я переночевал дома и кое-что поделал ночью, но зато не выспался. Вообще, последние две недели пришлось спать по 5–6 часов, и лишь сегодня я оторвал почти 10 часов. Разбудил меня телефонный звонок одного инженера с одного завода (спал в лаборатории, а не в казарме). Я уже писал, что я болел слегка гриппом, насморк еще не прошел. Дня три было расстройство желудка – слишком много зелени, но теперь опять все хорошо.

 

С 1/VII питаюсь на рационе[46] здесь, в ГИПХе. Кормят прилично, три раза в день. Голода не ощущаю. Волчий аппетит давно исчез, остался нормальный, хороший аппетит.

 

Работы мои идут не так успешно, как хотелось бы. Много всяких неудач, срывов, промахов. Коллекция старых дев, коих я собрал вокруг себя, меня не устраивает ни с какой стороны. Их безынициативность, неумение настойчиво и самостоятельно думать в заданном направлении, их незнакомство с элементарной математикой и физикой, а главное – отсутствие диалектического мышления – приводит к весьма печальным следствиям. К тому же, у Маруси Смирновой и Лущик строптивый характер законченных старых дев. Правда, и у меня характер тяжелый и неуступчивый. Лучше всех из группы оказалась Аня Уверская. Этой объяснишь, дашь задание и можешь быть спокоен – сделает как надо, только проверяй и поправляй на ходу.

 

За последние дни многие из гипховцев эвакуируются, откомандировываются. В том числе Милеев, Фарбер. Иван Сергеевич выглядит очень плохо и доедет ли до Иркутска, где получил кафедру, – это вопрос.

 

Истекшая неделя прошла очень спокойно: ни обстрелов, ни бомбежек. В прошлое воскресенье я попал под внезапный и интенсивный ливень тяжелых снарядов, но спокойненько откурился в каком-то подвальчике на В.О., куда забрел в поисках для Ел. Ал. разного хозинвентаря. Купил ей две пилы, два топора, кучу всякого прочего инструмента за бесценок по случаю отъезда. Сегодня надо купить ей небольшой самоварчик и охапку дров. Она обходится маленьким чайником и готовит пищу в печке в столовой. Каждое воскресение она устраивает мне из своего скудного пайка шикарный обед, и хотя я теперь не голоден, отказываться нельзя – она обижается. Столовую теперь не узнать – цветы, дорожки, диван перетащили, картиночки повесили, чистота. Десять дней тому назад Ел. Ал. сильно ушибла себе ногу и лежала дома. Пришлось посещать ее почаще – обслужить по хозяйству. Она ведь совершенно одна в квартире. Теперь у нее нога проходит, и она опять начала путешествовать до магазина и возможно уже вчера приступила к работе. Работа ей очень нравится, и она говорит, что ей в жизни всегда везет. Она очень рада за Ольгу. Выезжать из Ленинграда пока не хочет. Я думаю, этот вопрос мы решим в августе – сентябре, если не будет существенных изменений. У нее очень бодрое и оптимистическое настроение. Однако сердечная слабость осталась и иногда дает себя знать – это, когда она чересчур много походит и взберется несколько раз на высокие этажи. Одной ей ехать к вам в Свердловск будет очень тяжело, да и вещей вряд ли она сможет захватить с собой больше 10 кг.

 

Она утверждает, что она нисколько не голодает, пайка ей вполне хватает. Я ей приношу иногда, то растительное масло, которое дают по отряду, и ей его вполне хватает на обжарку хлеба и соевой массы. В последнее время я ее обильно снабжаю зеленью – ботва редиски (вся пошла в ботву) и первосортный салат. Таким образом, она имеет дополнительно зеленые щи и салат.

 

Она каждый раз просит передавать вам и особенно тебе, что она бесконечно благодарна за ту заботу о ней, за нежные, полные любви письма, которые трогают ее до слез. Вместе с тем, она очень сильно беспокоится за здоровье Викторина Сергеевича. Хочет писать вам, но все не может выбрать свободного времени и просит у вас извинения. Сейчас я тороплюсь к ней.

 

С Василием установлена регулярная связь. Он мне шлет часто письма и небольшие посылки. Его переводят в Барановичи с большим повышением. Вася Долгов здесь. Здоров. Завтра поеду к нему. От Ольги часто получаю письма и телеграммы. Тетя Маша тоже часто шлет письма.

 

С пересылкой вам вещей дело пока обстоит плохо.

 

Прошел год со дня нашей разлуки. Дьявольски соскучился по вас и особенно по тебе. Так хотелось бы тебя увидеть! Как живет мамаша? Привет Ал. Серг., Леве, Симе, Дерябиным московским и всем знакомым. Целую вас всех.

 

Твой Николай.

 

* * *

26/VII–42 г.

Дорогая Нинуша! За истекшую неделю ничего существенного не произошло. Всю неделю дни и ночи стояла канонада – наши выбивали фрицев из пунктов П., Л., К. и прочих[47]. Ну, об этом вы знаете из газет.

 

У меня увеличилась производственная нагрузка: Портнов все-таки ухитрился выклянчить себе командировку в Москву и Казань (семья у него в Казани). Уехал на месяц, но, если вернется, то только после снятия блокады – так говорят все, кто его знает. Он оставил мне на попечение лабораторию химзащиты – самую крупную и ответственную лабораторию. Трофимов говорит, что позже видно будет, кто останется начальником лаборатории, даже если Портнов и вернется. Мне все это дело не очень-то нравится, потому что теперь все шишки за дела портновские будут валиться на меня. Думать о командировке в Свердловск пока не приходится. О командировках придется думать только после снятия блокады.

 

Позавчера был у Елены Александровны. У нее вновь очень хорошее настроение и прекрасное самочувствие. До сих пор она в квартиру 37 еще не переселилась. Мне говорит, что и здесь хорошо. К тому же стало спокойнее. Ну, сегодня я надеюсь застать ее уже в новой комнате.

 

Новая комната всем хороша, но нет в ней отопления и трудно приспособить до нее буржуйку[48], так как нет поблизости дымохода. Проблема дров из-за моей занятости до сих пор не разрешена ни для Ел. Ал., ни для комнаты на Международном. Вообще, к зиме готовлюсь очень плохо. Сейчас можно было бы заготавливать впрок овощи: капустные листья, свекольную ботву, ботву репы и т.п. Но для этой цели нужны кадки или другие им подобные сосуды, а их нет в моем распоряжении. Точно также, нет и у Ел. Ал. У меня растет хорошая капуста на огороде, но куда я ее буду собирать, где хранить – вот проклятые вопросы. Придется, пожалуй, ее развесить в какой-нибудь пустующей комнате и заморозить. Вообще, у меня много различных хозяйственных вопросов, на разрешение которых совершенно не хватает времени.

 

Надобно сознаться, что я человек медлительный и часто упускаю время. Стыдно сознаться, но я за все время войны ни разу не был ни в кино, ни в театре. У нас сейчас работает много кино, но последний сеанс начинается в 7 часов вечера. До сих пор не видал «Ленинград в борьбе»[49], «Шампанский вальс»[50] и другие фильмы. Функционируют сейчас и два театра[51]. Мои девочки сегодня уже второй или третий раз идут в театр. Приглашали и меня, но сегодня воскресение, и все дела, которые накапливаются за неделю, необходимо сегодня переделать.

 

За этот год я малость, конечно, одичал. Живу только на работе и работой. Бездомный парень, о котором некому позаботиться, что-то вроде казанского сироты. То окружение старых дев, в которое я попал, нельзя считать благоприятным. Правда, они иногда заботятся обо мне. Например, выгладили мне на днях костюм, когда мне надо было ехать в Смольный за наградой, приготовят салат или предложат покушать зеленые щи. Но они за этот год огрубели, пожалуй, еще больше, чем я, и я им часто говорю, что для исправления их характеров их необходимо поскорей повыдавать замуж. Маруся Смирнова как-то призналась, что завидует твоему характеру и особенно воспитанию. Ну, я честно признался, что разделяю ее мнение в отношении тебя.

 

Вообще, Нинушка, ты мне стала так дорога и необходима, что я затрудняюсь даже в подборе выражений. Если зимой я радовался, что тебя нет в Ленинграде, то сейчас, пожалуй, был бы рад твоему присутствию, несмотря на ежедневные опасности и, стало быть, большому беспокойству за тебя. Трудно представить, какие трудности и опасности нам предстоит пережить еще здесь, в осажденном городе-крепости, но прийти домой и отдохнуть около тебя – этого счастья я лишен. Но Пусика дорогого я и сейчас не хотел бы иметь в Ленинграде. Я на днях видел на улице, как с плачем бежал домой мальчик в его возрасте под непрерывным грохотом рвущихся снарядов, так у меня выступили слезы от бессильной ярости и жалости. Нет, хорошо, что вы так далеко.

 

Ну, Нинуша милая, целую тебя, Пусика, мамашу и Викторина Сергеевича. Тороплюсь к Ел. Ал. Возможно, успею выслать тебе рублей 400 сегодня или на днях. Давно не высылал. Привет от Ел. Ал. Твой Николай.

 

P. S. Не знаю, сообщал ли я тебе о гибели на фронте Максима Суханова. Жаль парня. Если помнишь П. И. Андреева, то он тоже убит на фронте. Мстил за расстрелянную жену и повешенных детей.

 

* * *

20/VII-42 г.

Милая Нинуша! Позавчера получил твое письмо и в нем письмо Пуси и изображение его лапки в натуральную величину. Готов был расцеловать эту бумажонку.

 

Вчера был занят и очередного воскресного письма не написал. Позавчера ночью совершенно внезапно прилетел на самолете Вас. Ив. Привез он с собой водки и разных вкусных вещей. Два вечера гуляли. В субботу вечером собрались три братца – позвонил Василий Иванович Долгов, раздобыл патефон, и под звуки артобстрела такой пир закатили, что и в довоенное время можно было позавидовать. Нам не удавалось собраться втроем уже года два. Ну, были рады встрече донельзя, расчувствовались чуть ли не до слез. Вспоминали и тебя и, особенно, мамашу, и всех близких и родных. Вчера вечером еще малость повторили. Василий (наш) рассказал несколько фронтовых приключений – как от немецких бомб в трясине спасался, как из «парабеллума» на 50 метров зайцев без промаха стрелял и т.п. Сегодня утром уехал обратно. Дня через два вылетит, вероятно, в Москву. Он теперь «большое начальство», имеет в своем распоряжении шикарные легковые машины и разлетывает на самолетах.

 

Вчера с утра поехал к Ел. Ал. Оказалось, что пока мы пировали вечером в субботу, в тот день на Печатников фриц влепил три снаряда. Один снаряд снес крышу как раз над входом в штаб (лестничная клетка). Если бы он летел метра на 2–3 выше, то въехал бы в кабинет Викторина Сергеевича. Второй – выпотрошил (это уже второе попадание) квартиру 63 с полным выворотом стен на телефонную станцию. Ну, а третий въехал куда-то в Институт, но не разорвался. У нас в квартире окна были открыты, поэтому вылетели только верхние стекла, и то не полностью. Ел. Ал. в этот момент чай кипятила, и, поэтому, когда в течение 10–15 секунд внезапно грохнулось 4–5 снарядов в наш дом и в соседний, то это произвело на нее сильное впечатление.

 

До сего случая она не имела никакого почтения ни к бомбам, ни к снарядам, и на мои советы поберечься отвечала, что ей всегда в жизни везло. Тут утром я обнаружил диаметральный поворот в ее «наплевательском» отношении. Она сделала мне признание, что всю ночь проторчала на лестнице, выполнив мои рассуждения о наиболее безопасных местах в нашем доме. Тут уж настала моя очередь обвинять ее в чрезмерных предосторожностях. Короче говоря, она попросила меня устроить ей комнату, совершенно безопасную от снарядов в нижних этажах, с целыми стеклами, обитаемую, не слишком большую и не чересчур маленькую. Через два часа я отрапортовался, что ее заказ выполнен в точности. Я ей нашел комнату с пианино, с патефоном, с мебелью, пуховой периной, постельным и прочим бельем, с посудой, с богатой библиотекой, с фотоаппаратами, с радио, метров 18 площадью, в жилой квартире на третьем этаже (квартира 37, где жили управдом и Ефремов – комната Омельченко). В комнате даже нашлось хорошее довоенное вино, закуску съели крысы. Все вещи остаются в распоряжении Ел. Ал., так что ей осталось только подмести пол и прибрать хаос. Перед вселением, правда, пришлось вызвать милицию, так как мы обнаружили мешок патронов, который оставил там осенью какой-то лейтенант – родственник хозяйки. Окна целы, и от снарядов полнейшая защита. Лучшей комнаты не сыскать. Сегодня Ел. Ал. уже на новой квартире. Ну, самые ценные вещички можно из 6-го этажа перебросить, а в целом квартира остается за нами. Пришлось согласиться с Ел. Ал., что ей в жизни всегда везет. Об эвакуации она и думать не хочет. Здоровье у нее за последнюю неделю улучшилось, и она в больницу, пожалуй, не ляжет. Теперь, говорит, опять все хорошо.

 

15/VII мы торжественно в Смольном получали награды. 16/VII праздновали (обмывали) ордена и медали. Было человек 30 гипховцев. Словом, почти всю неделю пировали. Вырядился в новый костюм, нацепил ярко сверкающую медаль и ходил, как павлин. В трамваях езжу бесплатно, кондуктора вежливенько говорят «пожалуйста», а некоторые граждане даже место уступают. Сегодня с утра опять влез в военную рабочую робу, а медаль бросил в стол. Хватит пировать, работы по горло.

 

Словом, живу я хорошо и ожидаю лучшего. Вот, только здорово скучать начал по всем вам, и по тебе в особенности. Хочу все написать мамаше сыновье письмо, да совершенно никак не выходит. Поцелуй ее от нас с Василием и скажи, что мы вспоминаем ее каждый день. О нас она пусть не беспокоится. Большой привет Викторину Сергеевичу, Ал. Серг., Дерябиным всем. Тебя же и Пусика милого целую несчетно раз. Твой Николай.

 

Василий хочет послать Сергею и Олегу вкусную посылку по почте. Вещи переслать пока нет возможности.

 

* * *

9/IX-42 г.

Дорогая Нинушка! Сейчас темная глухая ночь. Сижу в штабе – дежурю на заводе. Обстирал в лаборатории бельишко, чинил <…>. Пообтрепался малость, будучи в беспризорном состоянии, то есть без твоей материнской заботы. Словом, казанская сирота, горемычная.

 

За эту неделю получил от тебя три письма, да от В.С., твое – Елене Александровне, от Василия открытку, от Ани письмо и открытку, от тети Маши – целую кучу, каждый день по два письма. Твои письма – от 10, 20 и 23 августа. Спасибо тебе за твои замечательные письма. Сердечно рад за тебя – цветешь и здоровеешь. Тебя гипховская аспирантура в чахотку, было, чуть не вогнала. На чистом воздухе не бывала, ни выходных, ни праздников не знала, нервы себе потрепала. Упорство твое, настойчивость и труд уважаю, но жалко мне было тебя до слез. Губила ты самое ценное в жизни – здоровье и жизнерадостность. Не щадила ты себя в самый тяжелый период жизни – когда Олег был еще в пеленках. Да и я тоже не умел пользоваться жизнью. Много растрачивал времени по пустякам.

 

Теперь все как-то выглядит по-иному. Что казалось раньше важным – теперь пустяки, и наоборот. Чем я займусь после войны – не знаю, но если буду работать исследователем, то постараюсь на скорую руку защитить диссертацию и заняться наукой всерьез. Скорее же всего придется заниматься чем-то более прозаическим, вроде восстановления заводов. Ну, что же! У меня никаких разочарований не будет. Было бы только крупное и полезное дело. Здесь в ГИПХе я закис и без особой пользы растранжирил лучшую треть своей жизни. Надо развернуться на настоящей работе. Василий давно мне об этом твердит, и он прав. Надо окунаться в гущу жизни и не бояться перемены места и климата. Земля велика, жизнь разнообразна, а я ни черта еще не видел.

 

Ну, а ты, мой дружок? «мой всегда, и мой везде, и мой сурок со мною…» – по Бетховену[52]. Не бойся! Не подведу! Не будешь мне в придачу. Совместно будем бороться и работать. И будет и интересно, и полезно. Все это не значит, что я поставил крест на твоей научной деятельности, отказался от помощи тебе в защите диссертации и т.д.

 

Я считаю, что если мы доживем до конца войны и снова заживем совместной счастливой жизнью, то сейчас нельзя представить тех перспектив, которые могут перед нами открыться, и что за планы у нас будут – старые или новые.

 

Дело твое аспирантское куда-то задевалось – никак найти не могу, но справку все же обещаю выслать.

 

Последнее твое письмо меня особенно растрогало. Ты хочешь ехать в Ленинград? Ты хочешь быть со мной, дружище? Настоящей Ленинградкой? Нет, милая! Видеть тебя здесь я хотел бы, но нет, нельзя. Нельзя бросать Олега, Викторина Сергеевича, мамашу. Твой боевой пост там, а не здесь. Что будет с Ленинградом в ближайшие полгода – год, еще неизвестно, и болеть за тебя и одновременно за тех, кто остался бы в Свердловске, было бы слишком тяжело. Если бы ты была свободна от той ответственности, о которой я тебе писал, за Олега, за отца, ну, тогда другое дело, я принял бы твой благородный порыв, разрешил бы прибыть в город-фронт. А так – нет!

 

Ты заготовила дрова, развела огород – вот это дело. Этим же делом и мы сейчас заняты. Вот за эти дела я тебя уважаю. Молодец, Нинуша. Мужественно преодолевай все трудности, борись и закаляйся в борьбе. Не вешай при любых обстоятельствах головы и не опускай руки.

 

9/IX вечер. Сегодня еще получил от тебя письмо от 25/VIII. Рад, что мамаша выздоровела.

 

Василий пишет мне, что та посылка, которую я вам собрал, переслана вам с добавлением масла, сахара и банки консервов. Если вы получите посылку, то она вам заменит несколько тысяч рублей. Только бы получили. С деньгами у меня пока туго, так как задерживают зарплату.

 

У Елены Александровны я был в воскресенье 6/IX. Все благополучно. Дрова, что заработаю на заготовке (разборке домов)[53], передам ей, да она сама получит, да может быть, удастся подкупить дровишек. Вот ей на зиму и хватит. На зиму она, вероятно, переедет к новой знакомой на Фонтанку в непосредственной близости к работе.

 

Как я уже тебе писал, я видел Лидию Ивановну на днях. Она получила твое письмо и знает, что Христофор в Самарканде [Лидия Ивановна Грудкова (подруга Н.В. Дерябиной в довоенные и послевоенные годы) и ее муж Христофор Игнатьевич Варакса – сотрудники ГИПХа – О. З.].

 

Эвакуироваться она не думает. Если она надумает, то я попытаюсь отправить с ней Елену Александровну. С хорошим попутчиком это можно, а так опасно. У Елены Александровны прекрасный аппетит, и ей еды не хватает. Снабжаю в изобилии капустными листьями, изредка белой капустой и свеклой. Сам питаюсь на рационе. Кроме того, получаю в райкоме хорошие обеды без вырезки талонов. Таким образом, обедаю два раза, завтракаю и ужинаю, да еще что-нибудь подвариваю из овощей и крупы. Аппетит у меня отличный. Желудок – как часы. Но работы очень много и нервная.

 

Портнов все еще не приехал. В ГИПХе ничего нового. Делаем спички, духи и посерьезнее вещи. В лабораториях особого оживления нет. У меня, например, дела идут на сворачивание. Зимой собьемся все в кучу в 12 комнат внизу и 12 комнат наверху. Ставим паровой котел. Вместо Позина[54] – Гринев[55]. Увидишь Позина – привет.

 

Зиму буду жить в ГИПХе, в казарме. Оно так лучше. Не ходить, времени не терять. Вещи перетащу к Ел. Ал.

 

Василий пишет, чтобы я приготовил кое-что из твоих вещей для пересылки. Да! Валенки твои увезла Ольга. Где она? Ты на нее не особенно сильно сердись. Она думала, что осталось жить несколько дней.

 

По просьбе В. С. сообщаю NN облигаций, что у вас <…> Выигрывайте побольше! Ну, надо кончать. На днях напишу еще. Мне стыдно, что я не успеваю отвечать на все твои письма. Целую Пусю за его письма. Судя по контурам ноги – парень стал большой. Те ботики и ботинки, которые я послал, конечно, ему малы теперь.

 

Пусть мамаша не болеет и не особенно о нас беспокоится. Елена Александровна чрезвычайно тронута вашими письмами и особенно твоим последним и не находит слов для выражения признательности и любви. Целует вас всех. Привет от В.И. Долгова. Я у него был 6/IX. Хорошо угостились. Тетя Маша пишет часто. Миша под Сталинградом. Привет всем. Целую. Твой Николай.

 

* * *

7/Х – 42

Здравствуйте, дорогие! Получил сразу два письма: от Нины и Викторина Сергеевича. Читал их сегодня Ел. Ал. Она была чрезвычайно польщена тем, что вы считаете ее героиней, очень гордилась этим, была весьма оживлена, много смеялась и просила передать вам свою благодарность за заботу о ней, за частые и большие письма. Я ей носил капусту и свеклу. Она, как всегда, ждет меня с превеликим нетерпением и старается угостить меня, то кусочком сэкономленного хлеба, то подаренными кем-то грибками, то стаканом кофе с сахарином. Так что происходит взаимный обмен подарками и угощениями к обоюдному удовольствию. В овощах она сейчас не испытывает недостатка, масло из переработанной олифы тоже подбрасываю. Но овощей мало. На мою долю пока пришлось капусты 100 кг. Из них около 50 кг снес Ел. Ал. Еще будет 20–30 кг и …все. Свеклы уродилось мало, моркови тоже. Заготовляем сейчас хряпу (капустные листья).

 

Как я уже писал, укатили с Совпрена[56] бочку, закатили ее в ком. 42 и потихонечку, полегонечку тяпаем хряпу и засыпаем ее густо-нагусто солью. Уже полбочки (большая пивная) натяпали. Только уж больно медленно это дело у нас двигается: то собрание, то заседание, то на рационе сухой паек получать надо. А делать надо засветло. А глядишь, и темно. Было нас четверо компаньонов – я, Гринев, Калинин [Иван Петрович, сотрудник ГИПХа и друг Н. И. – О. З.] и Кескуля. Гринев в Москве, Калинин уходит из ГИПХа, остались мы вдвоем с Кескулей. К ХХV-ой годовщине [Октябрьской революции, т. е. к 7 ноября 1942 г. – Т. С.], наверное, бочку мы в порядке соцсоревнования засолим. Жаль, нет бочек, а то можно этой хряпы (серой капусты, вернее) насолить каждому по бочке.

 

9/X Сегодня собрали остатки капусты и прочих овощей. Кило 50 хорошей капусты на мою долю придется. В общем, огородишко как-то себя оправдал. Месяцев пять имею собственное доп. питание, а с хряпой, надо считать, обеспечены будем более чем на ползимы, а, может быть, и до зеленой травки. С питанием в октябре у меня лично дела обстоят так же хорошо, как и в сентябре – питаюсь на рационе три раза в день, имею дополнительный обед в Райкоме без вырезки талонов и дополнительные ужины из своих овощей. Ну, от командирских пайков двух Василиев Ивановичей мне перепадает солидная доля. Так что, вам остается лишь позавидовать мне. Живу хорошо, хотя зимы малость побаиваюсь. Это уж по пословице – пуганая корова на куст садится[57].

 

Все ленинградцы с удовлетворением сравнивают эту осень с прошлогодней. Сейчас тишь и гладь, о тревогах вспоминаем раз в месяц-полтора, да и эти тревоги похожи на первые тревоги в начале войны. Артобстрелы центра прекратились. Канонада гремит день и ночь, но это нас не касаемо. Авторитетные докладчики говорят, что надо быть готовым к штурму города. Фриц сидит рядом, копит силы и точит зубы. Мы, понятно, тоже готовимся. Я, например, недурно бью из автомата по «фашистам» – мишеням пока.
Сейчас стоят такие темные ночи, что пробираться по улицам помогают орудийные вспышки и осветительные немецкие ракеты, на которые фрицы не скупятся по всей линии фронта. А что творилось в это время года в прошлом году? По 7–8 часов не вылезали из подвалов, спали по 2–3 часа в сутки, просыпаясь от очередной встряски близких взрывов.

 

С дровишками дела обстоят пока плохо. Дома еще не доломали, а с вывозкой из Лесного неизвестно, как справимся. Ну, я-то пару кубометров для Ел. Ал. добуду через ГИПХ. Вещички свои переброшу в жилой дом в одну из пустующих комнат. Ел. Ал. пока что не переселилась на Фонтанку. Может быть, ей удастся подыскать удобную комнату в этом же доме [по ул. Союза Печатников, 25а – О.З.] с печкой или, по крайней мере, с дымоходом.

 

На днях Портнов прислал мне письмо, в котором ругает ГИПХ, де, мол, нет настоящей науки, в Москве и Казани для него более широкие горизонты и т. д. А посему он уходит добровольцем на Западный фронт (!). 99 % гипховцев полагали, что сей подхалим и трус из командировки не вернется. Он, надо полагать, за эти два с половиной месяца «ловчил» в Казани и Москве, подготавливая почву и, наконец, ушел добровольцем на фронт с тем, чтобы его сразу же вызвали в Казань или Москву как специалиста. Больше всего он подвел, конечно, меня. Мне теперь поневоле придется тащить тяжелый груз лаборатории. А я терпеть не могу административной работы. Более половины работников лаборатории – моральные дистрофики, с которыми говорить о работе тяжелей, чем ломать затонувшую баржу.

 

11/X–42. Воскресение. Вернулся с дровозаготовок. Сейчас иду к Ел. Ал. Несу капусту, немного сливочного масла, печенья и кофе – получил от Василия посылку. Получил твое, Нина, большое письмо от 4/IX. На него тебе надо ответить особо, а сейчас разреши выразить огромную благодарность и … Получать такие письма – счастье. Целую вас всех. На днях напишу еще.

 

Ваш Николай.

 

* * *

4 ноября 1942 г.

Здравствуйте, мои дорогие свердловцы! Поздравляю вас еще раз с XXV годовщиной Октябрьской революции. На праздниках и перед праздниками был так занят, что не успел написать вам подробного письма. В общем, встретили праздники хорошо, хотя и несколько беспокойно. Я был на казарменном положении. Патрулировали по ГИПХу. В нашем районе было спокойно. 7-го выбрал было часа два для визита Ел. Александровне, но добраться не удалось. Последний раз был у нее 3/XI. Все в порядке. Шлет вам привет. На днях перебирается на зимнюю квартиру (Фонтанка 142 кв.1) к знакомой старушке. Наступили внезапно сильные холода. Дров еще нет. Только что начали возить, но не успели распределить. Продолжаем еще ломать дома в Лесном. В лабораториях температура падает уже до нуля. В одном крыле здания установили котел. Приступаем к отоплению части комнат. Я переселился в отопляемую комнату. Собираемся делать печки (на котел надейся, а сам не плошай)[58]. Зима, видать, будет тяжелая. Между сегодняшними днями ноября и прошлогодними очень большое сходство. Как будто ничего не изменилось. Впрочем, тогда у нас был некоторый запас угля, и было еще отопление. Я в жилом доме ГИПХа подыскал себе комнату метров на 10. Это в квартире Поликарповой. Она ухаживает за мной, как за малым ребенком. К празднику прибрала мою комнату, вымыла пол и истопила жарко печь. 6-го вечером мы с ней немного выпили и устроили хороший ужин. Настроение было довольно подавленное, так как в этот день мы получили очень печальное известие о гибели нашего общего друга Ивана Федоровича Иванова[59]. За несколько дней до своей смерти он прислал мне и Поликарповой письма с фотографиями. В своем письме он шлет вам и Василию приветы. Погиб он как герой, бросившись в атаку первым на вражеские укрепления. Один из его уцелевших товарищей видел, как его срезали из автомата. В последний раз он говорил мне, что он либо погибнет, либо вернется в Ленинград после снятия блокады. Его труп остался у немцев. Его жене еще ничего не сообщали, хотя погиб он 29 сентября. На меня выпадает тяжелая миссия сообщить обо всем Марии Григорьевне. Иван Федорович был за этот год дважды ранен и за участие в синявинских боях[60] был представлен к награде. Последнее мое письмо ему вернулось 7/XI c надписью «за невозможностью доставить». Так пал за родной Ленинград наш общий друг, отважный комиссар, безупречный большевик, любимец всего ГИПХ а. К длинному списку павших коммунистов ГИПХа прибавилось имя их секретаря.

 

7/XI вечером мне звонил из Тихвина Василий. Он только что прилетел из Москвы и решил поздравить меня с праздником и узнать, все ли у нас благополучно. В Ленинград он выберется, вероятно, нескоро.

 

Вчера был дежурным по заводу. Сегодня у меня вся лаборатория уехала на заготовку дров, а я остался, так как немного нездоровится. По-видимому, малость простудился. Болит голова, кашель и насморк. По этой причине письмо это и носит такой бессвязный характер. Письма от вас я регулярно получаю, но не столь регулярно отвечаю. 2/XI я послал открытку и 300 руб. денег. Узнал также, что вы выиграли на мою облигацию N8866 200 руб., с чем вас и поздравляю. На днях вышлю рублей 500, так как получаю премию 300 руб. и зарплату. Возможно, получу еще разницу в зарплате за заместительство Портнова. Сей сукин сын из командировки не вернулся, и мне приходится быть начальником лаборатории. Условия для работы создаются тяжелые, т.к. полегоньку-потихоньку народ разъезжается. На днях, вероятно, уедут Хмельницкая, Зелеранская, Заславский, Мельникова – все из моей лаборатории. Хмельницкая устроила себе вызов из Казани – защищать якобы докторскую диссертацию, а остальные тоже вызываются наркоматом, или же их не следует задерживать здесь, дабы не брать грех на душу. Остается народ несамостоятельный.

 

С питанием у меня дела обстоят вполне удовлетворительно. Получаю усиленное (двойной завтрак и обед) питание. Капусты белой до Нового года хватит вполне. Имеются еще кое-какие резервы из Васильева командирского пайка. Во всяком случае, голодать мне не приходится. Елене Александровне тоже кое-что перепадает. Пойдет на консультацию в какую-нибудь больницу, там угостят хорошим обедом. Капустой она тоже до Нового года обеспечена.

 

Передо мной теперь стоит тяжелая задача – сохранить наше барахлишко. Главная масса барахла лежит сейчас на Международном. Там в квартире осталась только Марья Якимовна с дочкой, так как Тихон Тимофеевич со старухой выехали, квартира пустует по целым дням [Марья Акимовна и Тихон Тимофеевич – соседи матери Н. И. Забродина (А. И. Забродиной) по квартире на Международном проспекте – О. З.]. На Печатников Елена Александровна одна в квартире, теперь и она переезжает. Моя комнатушка в ГИПХе слишком мала и заставлена вещами прежнего владельца, так что не повернуться. Придется выкинуть часть мебели и поместить хотя бы часть узлов. До сих пор мы работали почти без выходных, да и в выходной день больше одного узла не принесешь. Теперь надо перетаскивать Ел. Ал. на новую квартиру. Дожидаюсь Василия с машиной, но это будет не раньше, чем встанет Ладога.

 

В отношении Ольги удалось лишь узнать, что на Кавказе (в Кисловодске) она не осталась. Список из Красноярска на лиц, прибывших туда, здесь еще не получен. Пошлите запрос: Красноярск до востребования Замдиректору 1-го Ленинградского мединститута. Возможно, что их мобилизовали в Махачкалу, и она сейчас находится где-нибудь там на оборонных работах.

 

Я очень беспокоюсь за вас, так как вы, вероятно, сидите сейчас в холоде. Жаль тебя, Нинуша, что у тебя нет обуви. Боюсь, как бы не было обострения ревматизма. Как-то бедняга Олег переносит холода. Ну, держитесь, не падайте духом!

 

Большой привет от Ел. Ал. Я поражаюсь и восхищаюсь ее выдержкой. Мне иногда бывает очень ее жаль, что ей приходится переносить такие лишения. Но она всегда говорит: «Мне здесь хорошо и очень интересно». Пожалуй, я все-таки отправлю ее из Ленинграда в декабре месяце с Василием на его машине, как только он приедет. А то становится «чересчур интересно».

 

Василий Долгов отправился на праздники пострелять фрицев. Он со своими снайперами натюкал свыше 300 фрицев, в среднем по 29 человек на одного снайпера. Сами без потерь. Они делают экскурсии под Ленинград и там охотятся. Последний раз 9 человек из их команды настреляли 96 фрицев. Многие получили награды. Один из его приятелей на днях ворвался в окопы немцев и уложил 22 гада, из них половину штыком и прикладом. Но больше они их гробят, высматривая через оптический прицел.

 

Я неожиданно оказался хорошим стрелком. Позавчера мы с утра развлекались стрельбой из автоматов и винтовок. Так я даже без очков перещеголял по количеству выбитых очков всех своих отрядников.

 

Сейчас стоит морозная солнечная погода. От Невы идет пар и плывет ледяное сало. Изредка доносится кошачья сирена проплывающей мимо подлодки. Стекла слегка подрагивают. Наша тяжелая артиллерия безумствует. На западе будто кипит огромный котел. В синем небе частенько возникают причудливые узоры – какие-то геометрические кривые, петли, клубки – следы коротких воздушных схваток на огромной высоте. Или же появляются целые гряды белых «одуванчиков». По ночам последние несколько дней можно наблюдать величественную картину мощи нашего зенитного огня: ослепительные молнии и удары возникают со всех сторон, перекрест лучей [прожекторов – О.З.]; среди ярких звезд, непрерывно вспыхивают и мгновенно гаснут красные зубчатые огоньки. Огненная стихия, феерия, какофония звуков!

 

Бесплодные усилия фрицев устроить солидный налет на Ленинград. Ничего у них не выходит. Это им не прошлый год, когда они себя чувствовали хозяевами в воздухе. С наступлением зимы перевес огня будет на нашей стороне, и фрицев погонят на запад.

 

От тети Маши получаю регулярно через две недели письма. У нее все в порядке. Сильно беспокоится за Мишеньку. От него уже несколько месяцев нет писем. Должно быть, погиб в боях под Сталинградом. Василий заходил в Москве к Лене. У них все в порядке. Изредка получаю письма от Колпаковых.

 

Да! Велики несчастия, обрушившиеся на людей в дни этой чудовищной войны. Многие не выдерживают их, а еще больше людей до конца своей жизни не забудут лишений и гибели близких. Я как-то переношу все это спокойно и просто. Может быть, мне до сих пор везло во всем. Я не голодал и не мерз сильно, здоров на удивление самому себе, и вообще пребываю в полном благополучии, которому многие могут позавидовать. За себя я нисколько не боюсь и не беспокоюсь и готов к самому худшему. Жаль только вас, что приходится вам там переживать слишком много. Но и то, по сравнению с другими, вы счастливчики.

 

После войны будет много еще трудностей и лишений, но люди будут наслаждаться спокойствием и периодом каждодневного улучшения. Многие, правда, поседели и состарились за эти дни и считают, что жизнь их уже прошла. Зато у нас подрастает молодое поколение. Ну, всего хорошего. Привет Александре Сергеевне и всем Дерябиным. Целую. Ваш Николай.

 

Дорогая Нинушка! Посылаю тебе одну твою фотокарточку. У меня еще одна такая осталась. <…> Пиши почаще. Твой Николай.

 

* * *

12/XI – 42 г.

Дорогая Нинуша! Сегодня узнал, что списки из Красноярска прибыли. В списках студентов, прибывших с Кавказа в Красноярск, Ольга не числится. В списках лиц, оставшихся на Кавказе, – эти списки были получены ранее и составлялись на основании слухов, – Ольга тоже не значится. Где же Ольга? На сей вопрос ответили в мединституте мне так: если она работала в военном госпитале (а в последнее время она, кажется, там и работала), то военные госпитали эвакуируются отдельно, а куда – неизвестно. Правда, все это дело имеет трехмесячную давность и, следовательно, за это время она могла бы написать, и не один раз, но надо учитывать, что письма из некоторых районов идут долго и могут в пути затеряться. Таким образом, вопрос о местопребывании Ольги остается открытым. Придется ждать от нее известий.

 

Две твои поздравительные телеграммы получил. Благодарю. У меня все благополучно. Здоров. Работы много. Сейчас составляю тематический план по лаборатории на 1943 год, произвожу переселение народов из мест холодных в более теплые.

 

Третьего дня отправил вам большое письмо с твоей фотографией. Позавчера был у Елены Александровны. Она жива и здорова. Угощала меня праздничной водкой и редькой. На днях она все-таки переселяется к Анне Родионовне на Фонтанку. Когда я сказал ей (Ел. Ал.) о своем намерении содействовать отправке на Большую землю, то есть к вам, то она слегка обиделась на меня и заявила, что мне «не удастся спровадить ее из Ленинграда». Разговор происходил во время тревоги, и я думал, что хоть обстановка тревоги подействует на нее, и она согласится выехать в Свердловск, но, увы! Фрицы на ленинградцев морально не действуют: на участившиеся около праздников (воздушнее тревоги) никто не обращает больше внимания, так что эффект фрицевых потуг близок к нулю.

 

У нас многие склонны думать, что бурные успехи союзников в Северной Африке[61] могут дать такие плоды, как высадка десантов в Европе и всеобщего в ней восстания, так что нам не угнаться будет за улепетывающем фрицем и что немецкие, а не наши поля придется унавоживать их трупами. События могут развернуться с головокружительной быстротой, и война явно перевалила за вторую половину и может закончиться очень быстро.

 

Вчера видел Лидию Ивановну. Она имеет цветущий вид. Шлет привет. Выезжать не собирается. Привет от Ел. Ал. Целую вас всех. Ваш Николай.

 

* * *

24/XI – 42 г.

Дорогая Нинуша! Вчера и сегодня у меня праздничное настроение. Причин к тому целый ряд. Во-первых, разгром немцев под Сталинградом[62]. Три месяца длилась величайшая в истории человечества битва. И казалось, что обе стороны дошли до крайнего напряжения сил, наступило какое-то равновесие, враг остановлен и что разгром его начнется весной с открытием, может быть, второго фронта. И вдруг! Сокрушительный удар, да какой! Успехи англичан и американцев бледнеют перед этим советским ударом. Какие грандиозные силы таит в себе наша Родина. Выдержать удары всей Европы, выстоять, да еще, развернувшись, ударить с неслыханной силой. Вот она, советская система да русский размах.

 

Во-вторых, получил от тебя большое хорошее письмо от 10/XI. Благодарю тебя. Обо мне ты чересчур высокого мнения, мне даже неудобно за себя как-то становится. Хорошо только то, что мы друг друга стали лучше понимать и ценить, и наша дружба будет расти и крепнуть.

 

В-третьих, в ближайшие дни я смогу послать тебе не менее 1000 руб., и мне хочется, чтобы ты получила их ко дню твоего рождения. Дело в том, что мне установлен оклад в 1000 руб. как начальнику лаборатории со дня отъезда Портнова, то есть с 22/VII. Прошло четыре месяца, и я теперь должен получить разницу в окладе.

 

О дне твоего рождения я помню и часто вспоминаю празднование твоего 25-тилетия [в 1937 г. – Т. С.]. С удовольствием я вспоминаю этот вечер, когда мы с Викторином Сергеевичем осушили бутылку «Тархуна»[63], да еще такую же не менее крепкого зелья и затем запивали их благородными виноградными винами, яростно споря на тему о теории отражения, философских ошибках Фейербаха и т. п. Это было мое первое появление в вашей семье. Тебе тогда исполнилось 25 лет, и ты угощала меня испанскими апельсинами. Мы тогда не боялись декабрьских вьюг и занимались диаматом и английским вместе. Счастливое было время!

 

Прошло 5 лет. Тебе теперь будет столько же лет, сколько мне было тогда. Как быстро прошло время, и какие произошли перемены. Мы разделены тысячами километров, и собраться за таким богатым столом и такими счастливыми, как пять лет тому назад, не можем. В этот вечер 5/XII я мысленно буду с вами и постараюсь не мысленно, а вполне реально поднять за твое здоровье и здоровье всех вас стаканчик водочки с соответствующей закуской. Вчера я видел Лидию Ивановну. Иду вечером домой, то есть в жилой дом, а она таскает к себе дровишки. Ну, помог ей потаскать. Она сварила суп с рисом, с картошкой и даже с корейкой. Затем подала на стол кашу. Я принес капусты, а она, покопавшись в шкафу, добыла рюмку водки. Вышел целый праздник. Она прочла выдержки из письма Христофора, а я из твоего. И вспомнили тот самый вечер 5/XII–37г., твой день рождения. Собирается она написать тебе, да все раскачивается. Хочет навестить также и Ел. Ал.

 

В субботу был у Вас. Ив. [Долгов – Т. С.]. Ох! Ну и закатил он мне ужин! Маринованная селедка под водочку, огромный котелок жареной картошки с консервным мясом, хлеба с маслом, сколько хочешь, чай с сахаром внакладку. Дело в том, что на праздниках я у него не был. Вот мы на базе его командировочного пайка и устроили праздник. Лучше поздно, чем никогда! Василий наш тоже, как я уже писал, побаловал меня к празднику посылочкой. Утром в воскресение 22/XI Василий Иванович Долгов еще раз накормил меня до отвала, дал на дорогу буханку хлеба, сухарей, банку овощных консервов и даже два билета в театр.

 

Заехал я на Международный. Извлек из-под стола несколько оставшихся с прошлой зимы бревешек, распилил их и погрузил их на олеговы санки. Последний раз я на этих санках 8/IV доставлял вещи Ольги на вокзал. Точно также скрипели они по голому асфальту и камням тогда, как и сейчас. Многострадальные олеговы санки! Не будь их у меня, пропал бы я в прошлом году. Сколько я на них перевозил груза с Печатников на Международный, оттуда в больницу, с квартиры Василия, снова на Печатников. Теперь опять впрягся в них.

 

Доставил дровишки на Фонтанку 142. Спрашиваю Анну Романовну: «А где же Елена Александровна?» Она должна была перебраться в среду на четверг, так как необходимые вещички я перетащил еще в среду. Оказывается, она не появлялась. Я пошел на Печатников, а она сидит одна в холодной квартире и твердит, что ей хорошо, что мы скоро победим и что американцы – молодцы. Собрал я еще порядочный тюк и прихватил Ел. Ал. с собой. Путешествие с Печатников до Анны Романовны Голуновой (Фонтанка 142 кв. 1) длилось полтора часа. Ел. Ал. так ослабела от холода и расстройства, что потеряла карточки и через каждые 20 шагов отдыхала по пять минут. Выделенные в прошлый раз продукты у нее еще не израсходованы. Дал ей дополнительно банку консервов и сухарей. Капусты у нее еще порядочно. До 1/XII, то есть до получения новых карточек, она обеспечена и хлебом (хлебные карточки целы) и маслом, и приварком. Но чувствует она себя очень слабой, главным образом, из-за болезни сердца. Между прочим, у меня сердечная слабость за последнее время тоже усилилась, хотя питаюсь я очень хорошо. Подобное явление наблюдается и у многих других. Должно быть, какой-нибудь редкостный и неизученный авитаминоз.

 

В отношении эвакуации Ел. Ал. дело обстоит таким образом: 1) она одна не в состоянии уехать. Летом тоже она одна не могла бы доехать до Свердловска. Попутчиков нет. Уговаривал вчера Лидию Ивановну, но она колеблется ехать в Самарканд, так как Христофора могут куда-нибудь перебросить. 2) Ел. Ал. слышать не хочет об эвакуации.

 

Анна Романовна Голунова обещает ухаживать за Ел. Ал., как за собственной мамашей. У нее тепло. Сейчас она устраивается работать директором в какую-то столовую военного завода, и с питанием у них будет сносно. Ей нужен человек, охраняющий квартиру, и в лице Ел. Ал. она видит такого человека. Ел. Ал. оказала ей в свое время большую услугу тем, что лечила ее дочь и помогла эвакуировать ее из Ленинграда. Дрова я завтра получаю и выделяю им половину. Буду оказывать им и иную материальную, а главное, моральную поддержку.

 

Будем надеяться, что в эту зиму как-нибудь перебьемся. Условия в смысле питания и тепла этой зимой несравненно лучше, чем в прошлом году. Единственный и весьма серьезный минус у Ел. Ал. – подорванное здоровье. Сильно опасаюсь, как бы оно еще больше не ухудшилось. Сейчас я ей наказал, чтобы она сидела в тепле и набиралась сил. Шестой этаж и холод в старой квартире ее гробил, как и в прошлом году. Если бы я ее в прошлом году 25/I не перетащил в больницу, она и Лева наверняка бы погибли.

 

Позавчера той же дорогой со старой квартиры мы снова тащились на спасительную Фонтанку. Разница лишь в том, что с нами не было Ольги. Ел. Ал., опершись на чугунную решетку Фонтанки и вглядываясь в величественную перспективу города, вспоминала этот же город 27 лет тому назад, когда она впервые приехала сюда, молодая и сильная, с трехлетней девочкой Ниной. У нее, то есть у тебя, были на лице тогда какие-то лишаи, как у Олега; каждый день тебе покупалось по плитке шоколада. Викторин Сергеевич тогда [точнее, через 2 года – в 1917 г. – Т.С.] защищал в Петрограде докторскую диссертацию[64].

 

Туманны бесконечные дали Фонтанки с куполом Измайловского собора, с железным мостом и громадами домов. Все так же, по-видимому, как и 27 лет тому назад. Только половина семиэтажного дома напротив до основания срезана фашистской бомбой, чугунная решетка с огромными гранитными плитами тротуара вырвана тяжелым снарядом, а стены домов все в красных пятнах выбитых осколками кирпичей. Из-за прозрачных облаков стремительно вырвались, словно призраки, самолеты и с грозным рокотом растворились в синеве. Точно тяжелый вздох какого-то чудовища прокатился над городом: выстрел нашего дальнобойного орудия. Этого не было 27 лет тому назад. Я смотрю на пустынные, но прекрасные дали огромного города, живо представляю себе то, о чем повествует Ел. Ал., перевожу взгляд на нее и вижу худую, изможденную старушку, с прерывистым дыханием, в грязном пальто, с лицом, испачканным сажей, в старых залатанных валенках. Воспоминания о далеких счастливых днях на этих берегах… «А все-таки мне здесь хорошо», – говорит она. Великая гражданка великого города! И сколько их здесь таких матерей – героинь Ленинграда, чьи сердца не выдерживают страшной нагрузки лишений, но дух светел и ясен, и воля тверже гранита. Бессмертную славу и восхищение благодарных потомков выстрадали они в эти дни. Близка победа! Гремит она волнами радио по всему земному шару. Сегодня Сталинград, завтра Ленинград отзовется победным маршем. И когда будем праздновать великую победу, то вспомним и мужественного защитника Ленинграда – Елену Александровну. Горячий привет от нее. Она живет вами и ради вас, твердо верит в скорую победу и в счастливую встречу с вами.

 

Привет всем. Целую. Ваш Николай.

 

P. S. Извини! В воскресенье не успел выслать справку об аспирантуре. Вышлю на днях. Одобряю окончание аспирантуры. Привет от В.И. Долгова. Привет от тети Маши.

 

* * *

29/XI – 42

Дорогая Нинуша! Сегодня получил от тебя письмо от 12/XI с удостоверением о сдаче экзаменов [кандидатских? – Т. С.]. Расцениваю это как справедливую, вполне заслуженную пощечину. Стыд и срам! Больше года раскачивался выслать тебе вторично справку! Не буду оправдываться. Виноват! Прости! Малюсенькое оправдание перед собой – это то, что справку я тебе сочинил по памяти и выслал два дня тому назад. Три дня тому назад послал тебе большое поздравительное письмо и открытку с видом кусочка Ленинграда – знакомой тебе трамвайной остановки у Академии наук[65]. Сейчас это место выглядит точь-в-точь, как на открытке. Еще я выслал тебе в тот же день по телеграфу 1200 руб. в надежде, что ты получишь их к 5/XI, ко дню своего рождения. Тебе исполняется тридцать лет. Поздравляю еще раз! Постараюсь отметить твой день рождения. О прошедшей юности не жалей. Впереди много светлых дней. Победа! Победа делает радостными эти дни. Это начало светлых дней мирной жизни и дальнейших побед. Вся страна потеряла за время войны свою юность. Каждый возмужал и умудрился. У подавляющего большинства ленинградцев седина проступила на висках. Зато научились ценить жизнь, стали простыми и мудрыми.

 

На этой неделе получил от тебя большое письмо от 10/IX, на которое уже ответил. Третьего дня получил телеграмму с запросом справки. Справку я заготовил уже давно, и она подписана была еще 17/XI. Она полностью совпадает почти с твоей. Только я добавил еще отдельные главы физ. химии, о которых ты пишешь в письме. Догадался, значит. Да! Тебе осталось досдать только минеральную технологию, а работу [кандидатскую диссертацию – Т. С.] ты сделаешь и там. Я был бы бесконечно рад, если бы мне летом 1943 года на Московском вокзале встречать после двухлетней разлуки жену – кандидата химических наук и сына – подростка. Желаю успеха. Твоя справка мне больше нравится. Я ее подпишу и на днях вышлю. Да! Тебе осталось немного до кандидата. Ты малость отдохнула, поздоровела на тяжелой физической работе, возмужала. Теперь досдать какую-то минеральную технологию тебе будет пустяки. Дерзай, Нинушка! Твое упорство и последовательность в достижении намеченной когда-то вместе цели меня восхищает. С чувством огромного удовлетворения отмечаю сей факт и одобряю тебя. Если выполнишь, если добьешься своего – я буду счастлив вдвойне.

 

Сегодня – воскресенье. Спал до 10 часов. Укрылся тулупом, одеялом и шинелью – тепло, а в комнате +3. Вставать не хочется. Ночью шесть раз прослушал сообщение о новом ударе по фрицам на Центральном фронте[66]. Утром еще много раз слушал это радостное сообщение, потом марши, концерты – настроение праздничное. Долго раскачивался чистить трубу, целый месяц, все не мог выкроить свободного времени по воскресениям. Сегодня часов с 11 начал подготовку к решительному наступлению на печную трубу. Стащил из лаборатории двухкилограммовую гирю, выпросил у Кескуля шнур, а у Елены Ефремовны голик [веник из голых (без листьев) прутьев – Т. С.], и забрался на крышу жилого дома. Могу теперь отрапортовать – сдал экзамен на трубочиста. К четырем часам перестал таскать сажу и затопил печь. Ревет и воет – сумасшедшая тяга. Дров я еще не получил. Обещают дать получше дровишек. Треба [треба по-укр. – нужно. – Т. С.] обождать. Пока одалживаюсь у Елены Ефремовны. Она ухаживает за мной, как за родным сыном: варит хряпу, угощает чаем и какао (сахарин мой), моет пол, наводит чистоту в комнате и, несмотря на мои протесты, топит у меня печь своими дровами. По вечерам заводит патефон с моими любимыми пластинками. Уж не влюблена ли эта седеющая дама в меня? Нет! Просто мы с ней единомышленники и друзья по партийной работе.

 

Вчера был в театре [Театр музкомедии на пл. Искусств – О. З.]. Видел «Фронт» Корнейчука[67]. Билеты дал Василий Иванович Долгов. Сам он почему-то не был. Пригласил Марусю Смирнову (билетов было два). Пьеса произвела большое впечатление. Имитация выстрелов и разрывов на сцене сливалась с выстрелами и разрывами снарядов за стенами театра. Давно не было обстрелов, а вчера была сильная вьюга, и вот, по-видимому, подкрался вражеский бронепоезд и начал беспорядочно обстреливать город[68]. Вышел из театра. На углу Невского и Садовой стал ждать трамвая, но, увы! Движение было остановлено. Шел густой снег. В темноте над головой над самыми крышами с очень неприятным для слуха визгом проносятся тяжелые снаряды и рвутся где-то около ГИПХа. Темнота освещается оранжевыми вспышками разрывов. Ха! Ха! Последний обстрел! Последняя потуга бандитов насолить Ленинграду. Вот загрохотали наши батареи. Иду по пустынному Невскому. Пошли трамваи. Обстрел прекратился. Ох! Не поздоровится фрицам и их Гретхен от ленинградцев. «За Ленинград!» и никакая добродетельная мистрис не сможет опротестовать и остановить руку ленинградца. Как никто мы имеем право и священный долг мстить.

 

Вот и сейчас, закончу тебе письмо и сяду за другое, которое не могу решиться написать уже три недели. Это письмо Марии Григорьевне, жене Ивана Федоровича [Иванова], славного нашего друга, отдавшего свою жизнь за Ленинград. Как и что я буду ей писать? Передо мной лежат фотографии Ивана Федоровича и его дочери Юли. Надо, надо мстить и за убитых друзей, и за оставленных вдов и сирот, и за погибших ленинградских детей.

 

В четверг поехал навестить Ел. Ал. Ждал до 9 часов вечера. Нет и нет ее. Побежал на Печатников. Думаю, у Анны Романовны Ел. Ал. нехорошо, а побрела, наверное, она ночевать к себе домой в холодную квартиру. Там ее не оказалось. Пропала моя Ел. Ал.! На другой день бросил с полдня все неотложные дела и поехал ее разыскивать. Приезжаю на Фонтанку, а Елена Александровна сидит дома, варит щи да кашу (капусты да крупы накануне подкинул). Такая веселая, бодрая, жизнерадостная! Ожила в тепле. «Где же, – спрашиваю, – Вы пропадаете?» – «А я, – говорит, – теперь решила каждый вечер в театр и кино ходить. Чувствую себя очень хорошо. Радуюсь победам. За мной, – говорит, – ухаживают здесь, как за младенцем. Решила пожить в свое удовольствие». Прочел я ей твое письмо от 10/XI (c пропусками некоторых мест, конечно). Она всегда бывает рада твоим письмам и особенно описаниям олеговых проказ.

 

В сегодняшнем твоем письме меня особенно удивило сообщение, что Позин вызывает меня. Я ничего об этом не знаю, да и у нас никто не знает. На днях ждем прибытия сюда Алабышева[69]. Может быть, он мне кое-что объяснит. На днях у нас уезжает Гринев – назначают директором какого-то уральского завода. Имеется куча вызовов на целый ряд лиц, но Горком их не отпускает. Итак, осталось мало людей, способных мало-мальски самостоятельно работать. В моей лаборатории на 26 человек таких осталось трое, и те страстно хотят уехать; на них имеются вызовы из Наркомата, и они принимают все меры к тому, чтобы реализовать приказ Наркомата.

 

Ну, а мне даже не к лицу даже думать об этом. Я знаю, что на Большой земле я нужный человек, что там надо строить заводы и реализовывать мои предложения, но здесь я, пожалуй, еще нужнее. На 1943 год я выдвинул более чем на 300 000 рублей тематики, а всего по лаборатории – на полмиллиона. Тематика признается весьма актуальной как для Ленинграда, так и для Большой земли. Трудности большие, но их надо преодолевать. Тяжело мне с непривычки организовывать такую большую работу, но надо. Кроме того, я и культпроп, и комиссар штаба МПВО, и руководитель кружка кандидатов в ВКП(б), и командир отделения рабочего отряда, и член ряда комиссий.

 

Вчера вызывали в Райком прочесывать и пропесочивать по партлинии за отставание по целому ряду работ. Партийцев осталось мало, и нагрузка увеличилась. Времени не хватает, а еще больше не хватает организационных навыков и умения руководить работой одновременно на нескольких участках. Вот и бьют за это и за то, успевай только поворачиваться. Суровая школа воспитания – работа в ленинградских условиях, да во время войны и блокады вдобавок.

 

Помощников у меня мало по лаборатории. Хмельницкая – та в Казань смотрит, Заславский с Мельниковой тоже на чемоданах сидят, да и народ ненадежный. Остальные в большинстве дистрофики или никчемный народишко. Сейчас начинаю воспитывать и приучать к самостоятельному мышлению Марусю Смирнову. Сумел ее увлечь новыми идеями по работе. Показал перспективы. Начинает ворочать мозгами и помогать мне в работе. Недавно ее приняли кандидатом в члены ВКП(б). Из Ленинграда выезжать не думает. Говорит, что хочет здесь жить и работать до победного конца. Помимо всего, у нас, как видно, какой-то <знакомый?…> здесь на переднем крае обороны воюет.

 

Что касается справки по линии вашей столовой, то попробую что-нибудь сделать, но вряд ли она окажет свое действие. Как сейчас у вас дела складываются с питанием? Картохой вы, видать, обеспечены на зиму. Ну, а с другими видами пропитания как дела обстоят?

 

Может быть, тебе защищать кандидатскую лучше в Унихиме? [70] Могу написать письмо Позину с просьбой посодействовать.

 

От тети Лизы получил письмо. Пишет, что ждет к себе на зиму мамашу. Что же, мамаша надумала разве ехать в Чусовую? Тетя Маша на днях опять прислала письмо. Ей живется очень тяжело. Страшная дороговизна, и денег она получает мало. От Мишаньки нет никаких известий. От Ольги тоже. Может быть, скоро объявятся.

 

Большой привет от Елены Александровны. Как себя чувствует мамаша и Викторин Сергеевич? Драгоценному Пусу особый [привет]. Целую. Твой Николай.

 

* * *

14/XII – 42 г.

Дорогие свердловцы! Мы, ленинградцы, поздравляем вас с наступающим 1943 годом, шлем вам самые наилучшие пожелания сил, бодрости и здоровья, уверенности в победе и в скорой счастливой встрече!

 

Поздравляем также нашего дражайшего сына и внука – Олега Николаевича и желаем ему расти и крепнуть с каждым днем!

 

Надеемся, что в 24.00 под Новый год вы поднимете бокалы за счастливое будущее нашей Родины, за скорую победу и за наше здоровье. Мы в свою очередь в долгу не останемся и выпьем за ваше здоровье. 2000 км и разница в часовых поясах особой роли играть не будут. Мы будем с вами в этот торжественный момент.

 

Будьте уверены, что мы еще не один Новый год и день рождения Олега будем справлять все вместе с традиционными пельменями и зубровкой. Никаким фрицам не отнять у нас нашего будущего. Хребет им сломаем, в гроб их загоним и запируем на просторе. И сознание того, что мы выдержали и победили будет согревать и наполнять нас гордостью до конца наших дней. Мы бодры и здоровы, чувствуем себя превосходно и преисполнены счастливых надежд. Ел. Ал. принадлежит к величайшим оптимистам мира, и разные там стоики древнего мира ломаного гроша не стоят по сравнению с ней. Фрицы тут вторую зиму мерзнут в окопах под Ленинградом, проклинают день своего рождения и все на свете, в бессильной злобе осыпают город тяжелыми снарядами, пужают, так сказать, А Ел. Ал. и прочие их нисколечко не боятся, ходят в кино и в театры, чувствуют себя бодренько и утверждают, что времена нынче необыкновенно интересные и что счастлив тот, кто живет в такую эпоху, да еще в таком городе, как Ленинград. Немцы хотели сломить наш дух, ан, оказывается, сие невозможно. Он у ленинградцев, как и у всего советского народа, крепче стали, сильнее самых страшных взрывчатых веществ и всей военной техники истребления.

 

Ходит Ел. Ал. потихоньку на работу, придет потом домой, сядет у буржуйки и с наслаждением слушает музыку Чайковского по радио, кушая с неменьшим удовольствием хряпу с шоколадом. Хряпа своя, а шоколад американский[71]. Сегодня я, например, съел фунт [450 граммов – Т. С.] шоколада сразу.

 

Вчера, в воскресение 13/XII, я совершил очередной рейс: ГИПХ – ул. Союза Печатников – Фонтанка 142 – Международный 18 – ГИПХ. Погода была самая паршивая, какую только можно представить: слякоть, каша из снега и воды, туман и темень. На Печатников все благополучно. В одном из столов обнаружил целое богатство – грамм 15 хорошего табаку. С табаком сейчас дело табак. Жду с нетерпением посылки от Василия. Вывернул электролампочки, так как на днях в дома будет дан ток с Большой земли, через Ладогу[72]. Так, на всякий случай, чтобы не оштрафовали. Взял узел и пошел на Фонтанку. Ел. Ал. с удовольствием прослушала письмо от Нины от 24/IX. Просила передать вам свои новогодние поздравления. Сама она собирается вам писать большие письма и телеграфировать. Живет она хорошо. Относительно, конечно. На ул. Печатников она утверждала, что ей очень хорошо. Но там стало чересчур холодно. Здесь же она в тепле и потому счастлива. Принес ей ведро хряпы, чему она была весьма довольна. Посмеялись мы над письмом Ольги – забавное письмецо. Вспомнили, как раньше встречали Новый год, и согласно решили, что впереди у нас еще много будет таких же счастливых встреч в семейном кругу. Затем побрел на Международный. Там тоже все в порядке. Взял узел и потащился к себе, в Жилой дом ГИПХа. Там поздно вечером забежала Лидия Ивановна за твоим письмом, Нинуша, которое попало мне в руки. Она дала мне его прочесть. По вопросу о «материнских заботах» смотри мои соображения в следующем письме.

 

Что касается возможности моего приезда в Свердловск по вызову Позина, то таковая исключается. Во-первых, никакого вызова из Наркомата в ГИПХ не поступало, а если и поступит, то он будет сунут под сукно. Трофимову об этом ожидаемом вызове я говорил. Он меня спрашивал: «Ну, и как?». Я ответил: «Ясно, как». – «Ага, понятно!». Дело в том, что меня отсюда не отпустят ни дирекция, ни горком. Ел. Ал. говорит, что ехать не стоит. Лучше ждать вас сюда. При очень сильном желании с моей стороны выехать, то есть получить вызов через Наркомат, – можно. Вернуться же в Ленинград потом будет значительно труднее – и мне, и вам. Решили мы с Ел. Ал. держаться здесь до победного конца и до счастливой встречи со всеми вами. Так будет, пожалуй, правильнее всего.

 

Справки об аспирантуре я выслал обе, и свою, и твою. Справку в отношении столовой не выслал, так как сей документ вряд ли поможет. Но попробую.

 

Получила ли ты мои письмо, телеграмму и перевод на 1200 руб. ко дню своего рождения? Как отпраздновали? Я отметил сей день с Василием Ивановичем Долговым. Он шлет вам привет и новогодние поздравления. Наш Василий собирался на днях прилететь, да не прилетел. Приедет, как только установится хорошая дорога через Ладогу. Вероятно, он приурочит свой приезд к Новому году. Вот уже тогда встретим Новый год!

 

Подытоживая свое житье-бытье за истекший год, я должен с удовлетворением отметить, что прожит он неплохо. Я жив и здоров, и вы тоже. Нашему счастью могут позавидовать многие тысячи людей. Самое тяжелое, пожалуй, уже позади. Впереди счастливое будущее. Итак! Да здравствуют грядущие победные дни! С Новым годом, с новым счастьем!

 

Целую. Ваш Николай.

 

* * *

21/XII – 42 г.

Дорогая Нинуша! Еще раз поздравляю вас всех с Новым годом и желаю встретить его как можно лучше! Выражаю надежду, и даже уверенность, в том, что в будущем 1943 году мы после долгой разлуки вновь заживем счастливой совместной жизнью.

 

За истекшую неделю произошли крупные изменения в моей жизни. Я теперь уже не начальник лаборатории, а секретарь партийной организации. Все произошло самым неожиданным для меня и всех окружающих образом. 15/XII и 16/XII были отчетно-довыборные собрания. Я выступил со смелой критикой и был поддержан. В результате секретарь Горшков был выведен из состава бюро, а за ним и еще два члена. Остался один Трофимов. Довыбрали еще четырех, и меня в том числе. Два дня решался в Райкоме вопрос о секретаре. Выбор пал на меня. Прощай научная работа! У меня был составлен по лаборатории огромный план на 1943 год; 0% [? – О.З.] тем моих, а по средствам их больше половины. Я должен был руководить шестью темами и плюс к тому еще лабораторией. Теперь я хотя и освобожденный секретарь, но свою тематику должен буду вести. Но быть секретарем в наше время – это значит не знать ни минуты покоя. Ты не можешь представить и сотой доли тех дел и очень трудных вопросов, которые нужно решать сейчас. И план, и выполнение, и столовая, и дрова, и кадры, и бесконечные заседания, отчеты, и военная работа, и кружки, и прием в партию, и т. д., и т. п.

 

Плюс к тому мне придется работать в исключительно сложной обстановке внутри института, и поддержки ожидать в этой борьбе почти неоткуда. Все мои друзья выражают мне самые искренние соболезнования, а недруги заранее ожидают мой позорный провал. Но если партия приказала, придется взять на себя эту непомерную и не по моим силам тяжесть. Но приказ есть приказ. И я буду драться, бороться за порученное мне дело из последних своих силенок. Надо дни и ночи думать, действовать решительно и быстро, на ходу решать тысячи разных вопросов, не упускать из виду самого существенного и важного, а главное, решать вопросы правильно. Да! Я не встречал ни одного человека, который мог бы мне позавидовать. Ну что ж! И вся-то наша жизнь есть борьба![73] А сейчас я вступил в фазу такой борьбы, о которой боялся и думать. Пожелай мне успехов, и я буду бороться, как полагается большевику. Буду брать пример с Ивана Федоровича [Иванова, бывшего партсекретаря ГИПХа, погибшего под Невской Дубровкой – О.З.], светлая память о котором всегда будет жить среди старых гипховцев.

 

К длинному списку наших родных и знакомых, павших за Родину и светлое будущее, прибавилось еще одно имя – Павла Григорьевича Долгова, моего двоюродного брата, любимейшего из брательников, маленького ростом человека, но мужественного борца в жизни и бесстрашного воина. Сын страшной нужды, лишений и непомерных тягот, он был неукротимым борцом, всегда бодрый и жизнерадостный, никогда не унывающий и несгибаемый ни перед какими невзгодами. В прошлом году он участвовал в разгроме немцев под Москвой и был награжден медалью «За отвагу». Нынче при наступлении на Центральном фронте при форсировании одной водной преграды он героически пал. Он был истинно русским человеком и коммунистом. Будем свято чтить память героев, отдавших жизнь за наше счастье, и пусть из поколения в поколение будут передаваться их имена с благоговением и благодарностью.

 

Мне это тяжелое известие сообщил вчера по телефону Василий Иванович Долгов. Он жив и здоров. Получил повышение по службе. Временно командует батальоном. От тети Маши вчера получил открытку. Ей очень тяжело, но терпит старушка.

 

Третьего дня говорил по телефону с Василием. Он здоров, но когда будет в Ленинграде – неизвестно. Заказал ему срочно прислать мне табаку.

 

Собираюсь позвонить как-нибудь тебе. Сообщи мне на всякий случай твой служебный адрес и телефон, чтобы тебя не искали по всему городу. Междугородние разговоры частных лиц теперь принимаются.

 

Вчера я совершил очередной воскресный рейд с санками: ГИПХ – Международный, где распилил пару бревешек и захватил тюк вещей. И затем с этим грузом и рюкзаком (с хряпой) за плечами продернул на Фонтанку 142 кв.1. Доставил Ел. Ал. дрова, хряпу, спички и немного сахарина. Она была очень рада. Оттуда с тюком – в ГИПХ. Рейс – 5 часов, их них 4 – ходовых.

 

Ел. Ал. опять на бюллетене. Жалуется на сердечную слабость. Хочет немного полежать дома. Не прочь лечь в больницу подлечиться и отдохнуть, но откладывает свое решение до Нового года. Она немного переутомилась за последние дни, так как много ходила. Перегружает она свое сердце и тем, что слишком много пьет чая, кофе и вообще разной жидкости. Я это отлично понимаю, так как грешу тем же.

 

Об Ольге никаких дополнительных известий не имею.

 

О моей личной жизни, «материнских заботах» и т. п. Можете быть совершенно спокойны. Все атаки седеющих дам, соломенных вдов, девушек в кавычках и без таковых оказываются безрезультатными. У меня нет ни тени желания заниматься амурными делами, ни времени, ни настроения. Может быть, не хватает каких-то витаминчиков, а может быть, имеются какие-то принципиальные соображения морального порядка – боюсь решать сей вопрос. Пожалуй, и то и другое. Ребятки позволяют себе кое-какие скидки на военное время и на условия блокированного Ленинграда. У меня же имеется только одна сердечная слабость, и притом в прямом смысле. Боюсь, что кое в чем я остался дистрофиком, по крайней мере, моральным. Это меня пока нисколько не тревожит, а наоборот. Я счастлив тем, что никакие внутренние бури не нарушают моего душевного равновесия и не отвлекают меня от работы. А если таким моим состоянием кое-кто и не доволен, то помочь я им не могу и не хочу. Думаю, что выдержу «блокаду» до победного конца. Проявим стойкость до твоего освободительного возвращения. Не попади только сама в чье-либо «окружение». В отношении моего выезда в Свердловск, сама понимаешь, – дело маловероятное. Соскучился по вам ужасно.

 

Как поживает мамаша? Что она делает, как ее настроение? Опиши ее жизнь, ваши с ней отношения и т. п. Тоже самое – в отношении Викторина Сергеевича. Где он сейчас работает и т. п. Как встречали Новый год?

 

Целую вас всех. Привет от Ел. Ал., обоих Василиев и от множества гипховцев. Передай Позину мой привет, а также и Маковецкому.

 

Твой Николай.

 

P. S. Получила ли деньги – 1200 руб. до твоего дня рождения?