Tag Archives: Из истории отечественной науки

УДК 159.91

 

Забродин Олег Николаевич – Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет имени академика И. П. Павлова Министерства здравоохранения Российской Федерации, кафедра анестезиологии и реаниматологии, старший научный сотрудник, доктор медицинских наук, Санкт-Петербург, Россия.

Email: ozabrodin@yandex.ru

Scopus ID: 36909235400

Авторское резюме

Цель: Социопсихофизиологический анализ писем Ф. Д. Честерфилда и В. С. Дерябина.

Результаты: Анализ писем Ф. Д. Честерфилда и В. С. Дерябина выявил созвучие в их содержании, несмотря на более чем 200-летнее различие в написании. Это удивительное созвучие обусловлено горячей любовью к своим сыну и внуку, которая показывает тревогу за их будущую жизнь в стремлении оградить от возможных ошибок и огорчений, связанных с незнанием жизни и людей.

Другая причина значительного сходства в содержании писем – дидактический склад характера обоих авторов, государственный и научный образ их мышления. Особенно важно отметить признание обоими авторами активирующей и направляющей роли чувств, влечений и эмоций (аффективности) в мышлении и поведении людей. У Честерфилда такое понимание обусловлено богатым жизненным опытом, у Дерябина – многолетними научными исследованиями аффективности.

 

Ключевые слова: социопсихофизиологический анализ; чувства, влечения, эмоции; аффективность.

 

“Letters to the Son” by Chesterfield and a Letter to the Grandson of V. S. Deryabin “A Ticket to Life”. Experience of Socio-psycho-physiological Analysis

 

Zabrodin Oleg Nikolaevich – First Saint Petersburg State Medical University named after Academician I. P. Pavlov of the Ministry of Health of the Russian Federation, Department of Anesthesiology and resuscitation, Senior Researcher, Doctor of Medical Sciences, Saint Petersburg, Russia.

Email: ozabrodin@yandex.ru

Abstract

Purpose: Socio-psycho-physiological analysis of the letters by F. D. Chesterfield and V. S. Deryabin.

Results: An analysis of the letters by F. D. Chesterfield and V. S. Deryabin revealed consonance in their content, despite more than 200 years of difference in their publication. This amazing consonance is due to ardent love for their son and grandson, which shows the anxiety for their future life in an effort to protect them from possible mistakes and sorrows based on ignorance of life and people.

The other reason for the significant similarity in the content of the letters is the didactic nature of both authors, the state and scientific way of thinking. It is especially important to note the authors’ recognition of the activating and guiding role of feelings, inclinations and emotions (affectivity) in people’s thinking and behavior. For Chesterfield, such an understanding is due to broad life experience, for Deryabin – many years of scientific research on affectivity.

 

Keywords: socio-psycho-physiological analysis; feelings, inclinations, emotions; affectivity.

 

Введение

Филип Дормер Стенхоп, будущий граф Честерфилд (1694–1773) – известный государственный деятель, писатель, публицист, философ-моралист, историк. В. С. Дерябин (1875–1955) – физиолог, психиатр, психофизиолог, ученик нашего великого физиолога И. П. Павлова. Обоих объединила горячая любовь к своим потомкам, в случае Честерфилда – к сыну, а у В. С. Дерябина – к внуку.

 

У обоих возникло стремление облегчить будущую жизнь своим сыну и внуку, защитить их от всякого рода ошибок и связанных с ними огорчений, разочарований, обусловленных юношеским незнанием жизни и людей, их потребностей и психологии. Результатом явились письма-напутствия. Своему В. С. Дерябин дал название «Путевка в жизнь». В письмах обоих авторов имеются общие черты – непосредственное, не предназначенное для печати, обращение к сыну и внуку. При этом Честерфилд обращался к сыну, которому дал свое имя – Филип Стенхоп-младший, по мере его взросления, с девятилетнего возраста – с 1739 года, вплоть до его кончины в 1768 году. За этот период им были написаны 89 морально-воспитательных писем.

 

В. С. Дерябин написал внуку – Олегу, десятилетнему сыну его дочери Нины Викториновны Дерябиной, одно письмо, над которым работал в 1949 году, будучи на отдыхе в пос. Халила (ныне – Сосновый Бор) на Карельском перешейке. На конверте письма он написал: «Олегу Забродину. Передать в собственные руки, когда ему исполнится шестнадцать лет». В письме отражен не только богатый жизненный опыт автора, но и результаты его научной работы психофизиолога по изучению «человекознания» и, в первую очередь, эмоций и их влияния на мышление человека и поведение человека и животных. Являясь пионером в изучении эмоций, он посвятил этой проблеме 25 лет жизни, написав в 1928–1929 гг. первый вариант монографии «Чувства, влечения, эмоции».

 

Если уже через год после опубликования «Письма» Честерфилда получили общественное признание, то «Письмо» В. С. Дерябина имело долгий путь к изданию [см.: 5–7]. По не зависящим от автора причинам сокращенные варианты «Письма» были публикованы только после его смерти – в 1978 и 1994 гг., а полный вариант письма был издан в 2005 г. и переиздан в 2017 г. [см.: 1–3; 6]. В последующем изложении ссылки даются на книгу Честерфилда «Письма к сыну», изданную в 1978 г. в издательстве «Наука» в серии «Литературные памятники» [см.: 8], и на полный текст «Письма внуку» В. С. Дерябина, изданный в 2017 г. в качестве приложения к книге О. Н. Забродина «Психофизиологическая проблема и проблема аффективности. Викторин Дерябин. Путь к самопознанию» [см.: 6].

 

Ссылки на тексты авторов писем даются в кавычках, а комментарий к ним автора статьи – без кавычек.

 

Наряду с морально-воспитательной задачей обоих произведений, в них имелись и задачи социального порядка: определение цели, места в общественной жизни своих подопечных и их отношения к людям.

 

Честерфилд подчеркивает, что отсутствие цели и смысла в жизни может довести человека до самоубийства: «…а ведь один человек так когда-то и сделал – оттого что устал надевать и снимать каждый день башмаки и чулки» [8, c. 21]. Это единственная цитата из Честерфилда, найденная у В. С. Дерябина, который, по-видимому, его не читал. Тем более поражает сходство мыслей и чувств, выражаемых обоими в стремлении оградить своих – сына и внука – от иллюзий и ошибок будущей жизни.

 

Честерфилд следующим образом формулирует перед внуком эти задачи.

 

«Во-первых, надо исполнять свой долг перед богом и перед людьми, – без этого все, что бы ты ни делал, теряет свое значение; во-вторых, приобрести большие знания, без чего к тебе будут относиться с большим презрением, даже если ты будешь очень порядочным человеком; и, наконец, быть отлично воспитанным, без чего при всей своей порядочности и учености ты будешь человеком не только очень неприятным, но просто невыносимым» [8, с. 17].

 

Советы В. С. Дерябина носят более широкий и конкретный характер.

1. Прийти к пониманию смысла жизни, выработке мировоззрения; найти цель жизни и подготовить себя (высшее образование, самообразование) к ее достижению.

2. Быть активным членом общества и строителем новой жизни.

3. Решить вопрос об отношении к другим людям, об их понимании.

 

Последнее, по Дерябину, основывается на знании не только человеческой психологии, но и физиологии, психофизиологии, социальной психологии, на знании того, что же движет тем или иным человеком. Поэтому в понятие «психофизиологический анализ» мы вкладываем изучение влияния не только социальных и психологических факторов на мышление и поведение, но также влияния чувств, влечений и эмоций (аффективности), которая является психофизиологическим явлением.

 

При последующем анализе текстов писем обнаружилось значительное сходство в советах, даваемых своим отпрыскам Честерфилдом и Дерябиным, несмотря на более чем двухсотлетний интервал времени написания писем. Это определялось, в первую очередь, любовью к своим подопечным, а также стремлением оградить их от собственных заблуждений и ошибок молодого возраста.

 

Хотя письма писались, когда их адресатам было 9 и 10 лет, но авторы писем были убеждены в том, что те с пониманием отнесутся к их советам.

 

1 Общие пожелания, напутствия

Честерфилд. «Тебе уже достаточно лет, чтобы сознательно относиться ко всему, что тебе приходится изучать, и ты даже не представляешь себе, сколько времени и труда ты сбережешь, если будешь сознательно относиться к делу. Помни, что тебе очень скоро исполнится девять лет – возраст, в котором каждый мальчик должен уже немало всего знать, а в особенности – ты, чье воспитание потребовало таких усилий и такой заботы» [8, с. 9].

 

«Я знаю, как обычно неприятны бывают советы, знаю, что те, кому они нужнее всего, менее всего любят их и менее всего им следуют, знаю я также и то, что, в частности, родительские советы всегда рассматриваются как старческое брюзжание, как желание непременно проявить свою власть или просто как свойственная этому возрасту болтливость. Но, с другой стороны, я смею думать, что собственный твой разум, хоть ты еще слишком молод для того, чтобы он мог чем-то выказать себя самостоятельно, достаточно силен, чтобы дать тебе возможность судить о вещах очевидных и принимать их…

 

Так вот, я смею думать, что как ты ни молод, собственный твой разум подскажет тебе, что советы, которые я тебе даю, имеют в виду твои, и только твои, интересы, а, следовательно, тебе, по меньшей мере, надлежит хорошо взвесить их и продумать; если ты это сделаешь, то, надеюсь, иные из них возымеют свое действие. Не думай, что я собираюсь что-то диктовать тебе по праву отца, я хочу только дать тебе совет как дал бы друг и притом друг снисходительный… Пусть же мой жизненный опыт восполнит недостаток твоего и очистит дорогу твоей юности от тех шипов и терний, которые ранили и уродовали меня в мои молодые годы» [8, с. 19–20].

 

Дерябин. «Милый Олег! Я подошел к финишу жизни. Когда ты будешь читать эти строки, меня не будет, а ты будешь кончать разбег, чтобы стартовать в жизнь взрослого, сознательного человека… Старики считают правильными свои последние взгляды и на основании их поучают молодое поколение, а молодежь пропускает их поучения мимо ушей и наново начинает жизнь, свою, единственную, неповторимую, и, став стариками, также поучают молодое поколение – неискоренимая тенденция стариков.

 

Классический пример – «Поучение» Владимира Мономаха. Это делается из любви и из желания лучшей жизни, вернее, жизни детей, улучшенной опытом и мыслью стариков. Услышав второй звонок к отходу поезда, «Аз худый», «на санех седя», повинуясь закону старости, также хочу сказать тебе прощальное слово…

 

Жизнь в детстве воспринимается просто и непосредственно, вопросы о смысле жизни и смерти не возникают или скользят, не задерживая внимания. В том возрасте, в котором ты будешь читать это письмо, встали передо мной эти вопросы. Я, помню, готовился к экзамену латинского языка, держал в руках Юлия Цезаря. Думал о том, что прошло две тысячи лет, как Юлий Цезарь написал свою книгу. Нет его, и следа не осталось от его дел. Зачем он был? Зачем я есть? Исчезну как Цезарь, и какая разница, что его возвели в великие люди, а я нуль» [6, с. 182–183].

 

«Ты… находишься в том возрасте, когда встает вопрос о пути в жизни: “Куда идти, к чему стремиться, в чем силы юные пытать”».

 

«Большая задача, которая перед тобой стоит: познать мир, познать человека и через “человекознание” познать самого себя и свое место в мире; добровольно подчиниться объективному ходу вещей, принять его как объективную истину, как свое решение: “свобода есть осознанная необходимость”» [6, с. 186–187].

 

Помни, что кто ставит в жизни мелкие цели, тот мелочи и добьется, и что без большого труда нельзя ничего путного добиться, и то, что кажется большим и непосильным, кажется таким часто лишь потому, что человек не знает, какое огромное значение имеет труд, упражнение и безоглядное сосредоточение на желанной цели» [6, с. 205].

 

На обороте фотографии В. С. Дерябина с внуком, приведенной в книге о нем [см.: 6], дед сделал следующую надпись: «Милый Олег! Пойми жизнь и себя, верь в себя и смело иди к намеченной цели. Твой дедушка».

 

2 Подготовка к жизни в обществе. Внимание. Воспитание. Образование

Честерфилд. «Так вот напиши мне, считаешь ли ты, что человек рожден на свет только для собственного удовольствия и выгоды, или же он обязан что-то делать на благо общества, в котором живет, и вообще всего человечества. Совершенно очевидно, что каждый человек имеет известные преимущества от того, что живет в обществе, которых не имел бы, живи он один на целом свете. А раз так, то не значит ли это, что он в какой-то степени в долгу перед обществом? И не обязан ли он делать для других то, что они делают для него?» [8, с. 15].

 

Дерябин. «Природа в целях сохранения организма наделила человека эгоцентризмом, тогда как он – лишь частица в потоке жизни. Биологический и социальный смысл его жизни определяется не самосознанием его “Я”, как чего-то самоценного, а его положением в ряду живых существ. Человек в настоящее время находится на таком уровне развития, что может понять свое место в общей жизни» [6, с. 184].

 

3 Внимание. Воспитание. Образование

3.1 Внимание

Честерфилд особое значение придает вниманию, ибо «человек невнимательный не годен для жизни на этом свете… Одежду свою он не умеет носить, да и вообще ничего не умеет делать по-человечески» [8, с. 13].

 

Образование и воспитание, по его убеждению, не противопоставляются, но взаимно дополняют друг друга. «Знай же, что так же, как образованность, благородство и честь совершенно необходимы для того, чтобы заслужить уважение и восхищение людей, вежливость и хорошие манеры не менее необходимы, чтобы сделаться желанным и приятным в беседах и в повседневной жизни» [8, с. 10].

 

«Ты же позаботься о том, чтобы внимательно наблюдать за тем, как люди себя там держат, и выработать, глядя на них, свои манеры. Для этого совершенно необходимо внимание (курсив мой – О. З.), как оно необходимо и для всего остального» [8, с. 13].

 

«Надо быть очень невоспитанным человеком, чтобы оставить без внимания обращенный к тебе вопрос, или ответить на него невежливо, или уйти, или заняться чем-то другим, когда кто-то заговорил с тобою, ибо этим ты даешь людям понять, что презираешь их и считаешь ниже своего достоинства их выслушать, а тем более им ответить. Мне думается, я не должен говорить тебе, как невежливо занимать лучшее место в комнате или сразу же накидываться за столом на понравившееся тебе блюдо, не предложив прежде отведать его другим, как будто ты ни во что не ставишь тех, кто тебя окружает. Напротив, следует уделить им всемерное внимание. Надо не только уметь быть вежливым, что само по себе совершенно необходимо, высшие правила хорошего тона требуют еще, чтобы вежливость твоя была непринужденной и свидетельствовала о том, что ты истинный джентльмен» [8, с.11].

 

«Человек, который не способен овладеть своим вниманием и направить его на нужный предмет, изгнав на это время все остальные мысли, или который просто не дает себе труда об этом позаботиться, негоден ни для дела, ни для удовольствия» [8, с. 33].

 

«Без внимания нельзя ничего достичь: недостаток внимания есть не что иное, как недостаток мысли, иначе говоря – либо глупость, либо безумие. Тебе надлежит не только быть внимательным ко всему, что ты видишь, но и уметь быстро во всем разобраться: сразу же разглядеть всех находящихся в комнате людей, их движения, взгляды, вслушаться в их слова и при всем этом не впиваться в них глазами и не показывать вида, что их наблюдаешь. Эта способность быстро и незаметно разглядеть людей необычайно важна в жизни, и надо тщательно ее в себе развивать. Напротив, рассеянность, которая есть не что иное, как беспечность и недостаток внимания к тому, что происходит вокруг, делает человека до такой степени похожим на дурака или сумасшедшего, что я, право же, не вижу особой разницы между всеми тремя» [8, с. 14].

 

«Неуклюжесть проистекает обычно от двух причин: либо от того, что человеку вовсе не приходилось бывать в светском обществе, либо от того, что, бывая в нем, он не проявил должного внимания к окружающему. О том, чтобы ввести тебя в хорошее общество, я позабочусь сам, ты же позаботься о том, чтобы внимательно наблюдать за тем, как люди себя там держат, и выработать, глядя на них, свои манеры. Для этого совершенно необходимо внимание (курсив мой – О. З.), как оно необходимо и для всего остального: человек невнимательный негоден для жизни на этом свете… Одежду свою он не умеет носить, да и вообще ничего не умеет делать по-человечески. Преступного, надо сказать, в этом ничего нет, но в обществе все это в высшей степени неприятно и смешно, и всякий, кто хочет нравиться, должен решительным образом этого избегать» [8, с. 12–14].

 

«Но самое важное и необходимое – это знать себя и людей; наука эта требует пристального внимания и большого опыта; выработай в себе первое, да и придет к тебе второе!» [8, с. 178].

 

Дерябин. Ссылаясь на биографии выдающихся ученых, Дерябин обращает внимание внука на то, что их успехи в научной деятельности были в значительной степени обусловлены неотступным вниманием, сосредоточенным на волнующем их вопросе. «И. П. Павлов на своей знаменитой книге “Лекции о работе больших полушарий головного мозга” сделал надпись: “Плод неотступного двадцатилетнего думания”. – Не озарение, а длительная, мелкая экспериментальная работа и упорная работа мысли, шаг за шагом пробивающейся вперед» [6, с. 194].

 

3.2 Воспитание

Честерфилд. «Воспитанность – это единственное, что может расположить к тебе людей с первого взгляда, ибо для того, чтобы распознать в тебе большие способности, нужно больше времени. Хорошее воспитание, как ты знаешь, заключается не в низких поклонах и соблюдении всех правил вежливости, но в непринужденном, учтивом и уважительном поведении…

 

Пожалуй, ничто не приобретается с таким трудом и ничто столь не важно, как хорошие манеры, которые не имеют ничего общего ни с натянутой церемонностью, ни с наглой развязностью, ни с нелепой застенчивостью. Некоторая доля сдержанности всегда бывает нужна, точно так же, как совершенно необходима известная степень твердости, внешне же человеку всегда подобает быть скромным» [8, с. 18].

 

«О хорошем воспитании я часто писал тебе и раньше, поэтому здесь речь будет идти о дальнейшем определении его признаков, об умении легко и непринужденно держать себя в обществе, о надлежащей осанке, о том, чтобы ты не позволял себе кривляться, чтобы у тебя не было никаких нелепых выходок, дурных привычек и той неуклюжести, от которой несвободны многие очень неглупые и достойные люди. Хоть на первый взгляд вопрос о том, как вести себя в обществе, и может показаться сущим пустяком, он имеет весьма важное значение… А я знавал немало людей, которые неуклюжестью своей сразу же внушали людям такое отвращение, что все достоинства их были потом перед ними бессильны. Хорошие же манеры располагают людей в твою пользу, привлекают их к тебе и вселяют в них желание полюбить тебя».

 

«Но есть некоторые общие правила хорошего воспитания, которые всегда и для всех случаев остаются в силе. Так, например, при любых обстоятельствах очень грубо звучат ответы “да” или “нет”, если вслед за ними не следуют слова “сэр”, “милорд” или “мадам”, в зависимости от того, кем является ваш собеседник» [8, с. 11].

 

Эти слова уместно интерпретировать, добавляя после ответа на вопрос имя или имя и отчество того, кто обращается к тебе. В наше время стало принято представляться при знакомстве, называя себя по имени. Если же собеседник старше по возрасту, то более уместно обращаться к нему по имени и отчеству. К этому следовало бы добавить необходимость говорить с собеседниками, глядя в глаза, уверенным, доброжелательным голосом – чтобы тебе поверили.

 

«Очень неприятно и тягостно бывает слышать, когда человек начинает что-то рассказывать и, не будучи в состоянии довести свой рассказ до конца, где-нибудь на середине сбивается и, может быть, даже бывает вынужден признаться, что все остальное он позабыл. Во всем, что ты говоришь, следует быть чрезвычайно точным, ясным и определенным, иначе вместо того, чтобы развлечь других или что-то им сообщить, ты только утомишь их и затуманишь им головы. Нельзя также забывать и о том, как ты говоришь и какой у тебя голос: есть люди, которые ухитряются говорить, почти не раскрывая рта, и их просто невозможно бывает понять; другие же говорят так быстро и так глотают при этом слова, что понять их не легче; одни привыкли говорить, так громко, как будто перед ними глухой, другие до того тихо, что вообще ничего не слышно» [8, с. 15].

 

«Существуют также неловкости речи, употребление слов и выражений, которых самым тщательным образом следовало бы избегать, коверканье языка, дурное произношение, всем надоевшие поговорки и избитые пословицы, свидетельства того, что человек привык бывать в низком и дурном обществе» [8, с. 14]. Кроме того, «…забота о красоте одежды… не только не унижает человеческого достоинства, а напротив, скорее утверждает его: быть одетым не хуже тех, кто тебя окружает» [8, с. 19].

 

Честерфилд в воспитании на первое место ставил соблюдение «правил хорошего тона», умение подать себя, представить себя в выгодном свете в светском обществе. Такое умение, важное само по себе, могло способствовать знакомству с влиятельными людьми и дальнейшей карьере молодого человека.

 

Дерябин. «Но уменье ладить с людьми необходимо. Классики бичевали подхалимов. Гоголь дал такую образину в Чичикове с его штучками, что всякий честный человек отплевывается. Это вызывало такую реакцию в юности, что всякие правила светского обращения воспринимались как искусственность. Им противопоставлялась прямота и повышенная резкость обращения.

 

За границей на русских студентов смотрели нередко как на дикарей, не знающих правил культурного поведения.

 

В Германии вопрос об умении держать себя в обществе практически был поставлен так. В университетские города съезжались зеленые молодые люди, часто неуклюжие, застенчивые. В университете они вступали в корпорации и тут начиналась их муштра. Вновь поступивших – «фуксов» обрабатывали старые корпоранты, давали им всякие поручения, нередко издевательского характера. Они учились танцам, участвовали в балах, учились фехтованию. Они должны были научиться, где нужно быть светскими людьми, а при случае быть дерзкими и нахальными. Для этого служили дуэли. Чтобы вызвать на дуэль, нужно было оскорбить, проявить нахальство. На дуэли нужно было проявить твердость, хладнокровно перенести рану и зашивание ее. И это проделывалось повторно. Выпускался немец, способный делать карьеру и служить своему хищному фатерланду. Так готовила своих людей к жизни аристократия, дворянство и буржуазия» [6, с. 246–247].

 

3.3 Образование

Честерфилд в письме сыну приводит высказывание Цицерона о пользе образования, что в переводе с латинского звучит так: «Эти вот занятия питают юношей, радуют стариков, украшают счастье, доставляют прибежище и утешают в несчастьях, услаждают дома, не мешают вне дома, проводят с нами ночи, сопровождают нас в странствиях и помогают в сельском труде» [8, с. 21]. Вспомнились строки М. В. Ломоносова, являющиеся стихотворным переложением Цицерона:

«Науки юношей питают,

Отраду старым подают,

В счастливой жизни украшают,

В несчастной случай берегут,

В домашних трудностях утеха,

И в дальних странствах не помеха.

Науки пользуют везде,

Среди народов и в пустыне,

В градском шуму и наедине,

В покое сладки и в труде».

 

«Поэтому позволь мне самым решительным образом посоветовать тебе, пока ты в силах это сделать, накопить значительный запас знаний: пусть даже тебе и не удастся применить большую часть их в беспутные годы молодости, ты, однако, можешь быть уверен, что настанет время, когда они понадобятся, чтобы тебя поддержать» [8, с. 21].

 

«Запомни же, что, коль скоро ты не заложишь фундамента тех знаний, которые тебе хочется приобрести, до восемнадцати лет, ты никогда потом за всю жизнь этими знаниями не овладеешь. Знания – это убежище и приют, удобные и необходимые нам в преклонные годы, и если мы не посадим дерева пока мы молоды, то, когда мы состаримся, у нас не будет тени, чтобы укрыться от солнца. Я не требую и не жду от тебя большого усердия в науках после того, как ты вступишь в большой свет. Я понимаю, что это будет невозможно, а в некоторых случаях, может быть, даже и неуместно; поэтому помни, что именно сейчас у тебя есть время для занятий, которые не будут для тебя утомительны и от которых тебя ничто не сможет отвлечь. Такая возможность тебе больше никогда уже в жизни не представится. Если науки, которые ты будешь изучать, порою и покажутся тебе несколько трудными, помни, что труд – неизбежный спутник твой в том путешествии, которого избежать нельзя» [8, с.47].

 

«Твое будущее поприще – это огромный деловой мир; предмет, которым ты в настоящее время занят, – это дела, интересы, история, государственное устройство, обычаи и нравы различных стран Европы (Честерфилд готовил сына к дипломатической деятельности – О. З.). Во всех этих предметах всякий человек средних способностей, при средней затрате сил, вне всякого сомнения, преуспеет. Историю как древнюю, так и новую, человеку внимательному изучить нетрудно. То же самое относится и к географии и хронологии; ни та, ни другая не требуют никакой особой находчивости, никаких исключительных дарований. Что же касается искусства говорить и писать ясно, правильно и к тому же изящно и легко, то ему, разумеется, надо учиться, вдумчиво читая лучших писателей и внимательно вслушиваясь в речь тех, кто более всего достоин нашего подражания. Вот те качества, которые особенно нужны тебе в избранной тобой области и которые ты, если захочешь, сможешь выработать в себе» [8, с. 24].

 

Если Честерфилд изначально хотел видеть сына дипломатом и в дальнейшем – политическим деятелем, то Дерябин не навязывал внуку выбор будущей профессии, ориентируя его в пользу творческой научной работы. И тот, и другой старались вселить в своих отпрысков уверенность в успехе в усвоении знаний, что не представляло, по их мнению, трудности для человека и средних способностей.

 

Дерябин. «В области профессиональной одни работают как бы на чужого дядю, отбывают повинность, чтобы заработать средства к жизни. Их собственная жизнь начинается тогда, когда кончается их профессиональная работа. Эта работа – нечто им чуждое, даже враждебное. Другие в профессиональную работу включают собственный, личный интерес; их работа сливается с личной жизнью. Научный работник, писатель, общественный деятель, художник, музыкант, словом, люди творческого труда, рассматривающие свою работу с социальной точки зрения, нередко считают свою работу главным содержанием жизни и работают не из-за денег, их работа – их жизнь» [6, с. 193–194].

 

«Далее, – есть люди, лишенные духовных интересов, весь интерес в жизни которых сводится только к материальным успехам. Ты, я думаю, не из таких.

 

Какую бы ты профессию ни избрал, надо быть широко образованным человеком. Только широкое образование дает понимание жизни. Как при восхождении на гору раздвигается горизонт, развертываются огромные просторы, так по-новому развертывается мир для человека, овладевшего результатами веками копившегося знания. Он видит и осмысливает не только большое, но и малое, как микроскоп открывает невидимые для невооруженного глаза миры. Надо взойти на вершину современной культуры, усвоить те знания, которые дадут понять жизнь, понять человека, понять себя и свое место в жизни. Желаю тебе быть не кротом, роющимся в темноте под землей, а орлом, который ясным, острым взглядом широко охватывает жизнь и не блуждает в трех соснах мелкой обывательской жизни. Какой бы род деятельности ты ни избрал – в сфере ли науки, искусства или практическую деятельность, широкое образование будет облагораживать твою жизнь, будет накладывать печать на твою деятельность, на стиль твоей жизни» [6, с. 191].

 

«Итак, в области профессиональной работы желаю тебе найти тот вид творческого труда, который слился бы с твоей жизнью, стал бы делом жизни; дал бы личное удовлетворение и был бы главным видом участия в социальной жизни» [6, с. 196].

 

«Желаю в первую очередь как необходимой предпосылки к жизни окончания средней школы и ВУЗа, и, если по независящим от тебя обстоятельствам это не удастся, то не забывай, что путем самообразования можно с избытком восполнить этот пробел» [6, с. 196].

 

4 Активное участие в общественной жизни. Социальные чувства

Конечно, понятие общества у Честерфилда и Дерябина различно: у первого – это светское аристократическое общество, у второго – гораздо более многочисленное советское общество, включающее граждан, с которыми внуку в будущем предстоит общаться на работе и в быту. Однако и в том, и в другом случае вспоминается известное выражение: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя»; необходимо быть полезным, активным членом общества, способствовать благу его и его членов.

 

«Легкомысленная самоуверенность, надежда добиться великих успехов слету сбиваются щелчками жизни, но надо иметь веру в себя и быть готовым к труду» [6, с. 196].

 

4.1 Социальные чувства

Участие в общественной жизни порождает как положительные (гордость, как чувство удовлетворения от сделанных положительных для государства и общества дел), так и отрицательные (честолюбие, тщеславие, зависть) социальные чувства.

 

Честерфилд в письмах сыну дает подробную характеристику честолюбию, тщеславию и иронии. Дерябин в «Письме» касается этих чувств, посвятив социальным чувствам отдельный психофизиологический очерк: «Об эмоциях, связанных со становлением в социальной среде», вошедший в качестве раздела в полный текст монографии «Чувства, влечения, эмоции» [см.: 5]. Он подчеркивает, что «за сознательными мотивами человеческих действий кроются неосознаваемые причины, связанные с работой сложных физиологических механизмов» [6, с. 184].

 

4.2 Честолюбие. Гордость. Тщеславие

Честерфилд. «У каждого человека есть свои стремления, свое честолюбие, и он бывает огорчен, когда обманывается в своих ожиданиях; разница только в том, что у людей глупых само честолюбие тоже бывает глупым и устремлено не туда, куда следует, у людей же умных честолюбие законно и достойно всяческой похвалы. Например, если бы честолюбие какого-нибудь глупого мальчика твоего возраста сводилось к тому, чтобы хорошо одеваться и тратить деньги на разного рода сумасбродства, это, разумеется, не свидетельствовало бы о его достоинствах, а только о безрассудстве его родителей, готовых наряжать его как куклу и давать ему денег, чтобы этим его испортить. Умный же мальчик стремится превзойти своих сверстников, и даже тех, кто старше его, – как знаниями, так и нравственными своими качествами. Он горд тем, что всегда говорит правду, что расположен к людям и им сочувствует, что схватывает быстрее и учится старательнее, чем другие мальчики. Все это подлинные доказательства его внутреннего достоинства и, следовательно, достаточные основания для честолюбия; качества эти утвердят за ним хорошую репутацию и помогут ему выработать твердый характер. Все это в равной мере справедливо не только для детей, но и для взрослых: честолюбие глупца ограничивается стремлением иметь хороший выезд, хороший дом и хорошее платье – вещи, завести которые с таким же успехом может всякий, у кого много денег, ибо все это продается. Честолюбие же человека умного и порядочного заключается в том, чтобы выделиться среди других своим добрым именем и быть ценимым за свои знания, правдивость и благородство, качества, которые нигде не могут быть куплены, а могут быть приобретены только тем, у кого ясная голова и доброе сердце» [8, с. 9–10].

 

Честолюбие подростка, по Честерфилду, заключается в первую очередь в стремлении победить в конкурентной борьбе со сверстниками: «…ибо может ли быть большее удовольствие, чем иметь возможность всегда и во всем превзойти своих сверстников и товарищей. И равным образом, возможно ли придумать что-либо более унизительное, чем чувствовать себя превзойденным ими? В этом последнем случае ты должен испытывать больше сожаления и стыда, ибо всем известно, какое исключительное внимание было уделено твоему образованию и насколько у тебя было больше возможностей все узнать, чем у твоих сверстников» [8, с. 20]. Однако при этом он подчеркивает, что стремление превзойти соперников – не самоцель, а надо стремиться добиться успеха в самом деле.

 

Дерябин. «Человек родится как организованное целое, противостоящее внешнему миру, с унаследованными защитными реакциями и реакциями овладения внешним миром. Папа и мама ухаживают за ним как за цацой. Вырастает центрик мироздания с крепким ароматом эгоизма» [6, с. 186].

 

«Ребенок находится в полной зависимости от семейной среды. Он научается в семье речи, навыкам, начиная с таких, как ходить, как держать ложку, правилам поведения. За одно его хвалят, за другое порицают, а при случае и шлепают. Так развивают в нем самолюбие, а частенько баловством развивают эготизм.

 

В ребенке рано проявляется стремление в чем-нибудь превзойти других – он взбирается на стул и кричит: “Я выше всех!”.

 

У него воспитывается чуткость к мнению других: “что скажут?”, “осудят” и т. д. При гостях ребенок лучше одет, должен лучше себя вести. Постепенно вырабатывается зависимость от мнения других и стремление поставить себя выше в мнении других, прививается тщеславие, удовольствие от всего, что выделяет его над средой… Даже в уголовной среде есть свое крепкое общественное мнение. Среда имеет для подчинения своему мнению много средств: похвала, осуждение, бойкот, пренебрежение, насмешка. “Насмешки боится даже тот, кто уже ничего больше не боится в жизни”, – сказал Гоголь. Для общества это влияние на своих членов очень важно: таким образом оно налаживает контроль, руководство над ними, и индивид добровольно идет в том направлении, куда нужно данному обществу.

 

У нас иные требования к членам социалистического общества, чем в обществе буржуазном. Проводились кампании: когда-то превозносили полярников, затем поднимали на щит летчиков, изобретателей и т. д. Возникла мода быть полярником. Так привлекалась молодежь к тому, что нужно для государства.

 

В этом общественном внушении есть большая положительная сторона: человек, чутко относясь к общественной оценке, делает то, что нужно для данного общества.

 

Крайнее выражение стремления к превосходству – гордость и самомнение: гордость заставляет считать себя, свое мнение, все свое выше других. Как всякая крайность гордость несет с собой неисчислимый вред: она ослепляет и сбивает с логически правильного пути» [6, с. 197].

 

«Есть люди, которые всегда считают себя правыми, всегда отстаивают свои взгляды даже вопреки логике и недоступны никаким убеждениям. А в истоке этого – самолюбие.

 

Тщеславие и гордость заставляют гнаться за скорейшим успехом, побуждают к тому, что немцы называют – Strebertum – (Streber – выскочка), к недобросовестной конкуренции или заставляют ставить за образец какую-нибудь яркую фигуру, вроде Наполеона, гнаться за славой и почестями, создавать мираж, за которым человек гонится ради возвышения себя в глазах других, не считаясь с тем, какое общественное значение это имеет. Источник всей этой суетни, всех этих штучек и интриг в борьбе за успех в жизни, за возвышение себя всеми законными и незаконными средствами, конечно, эгоизм. Гордость портит жизнь прежде всего ее обладателю, так как он неминуемо подвергается уязвлениям (гордый – уязвимый). Она сбивает его с правильного пути. Без объективности и достаточной дозы самокритики человек обречен на неминуемые ошибки» [6, с. 198].

 

4.3 Организация труда

Честерфилд. «Человек разумный может спешить, но он никогда ничего не делает наспех: он знает, что все, что делается наспех, неизбежно делается очень плохо» [8, с. 173].

 

«Мне больше всего хочется, чтобы ты знал одну вещь, которую очень мало кто знает, а именно – какая великая драгоценность – время и как необходимо его разумно использовать. Истина эта известна многим, но мало кто умеет жить в соответствии с нею. Любой дурак, растрачивающий свое время на пустяки, повторяет меж тем какое-нибудь избитое, всем известное изречение, – а таких существует великое множество, – в доказательство ценности и вместе с тем быстротечности времени. Точно так же по всей Европе разного рода остроумные надписи на солнечных часах напоминают о том же. Таким образом, все те, кто проматывают свое время, ежедневно видят и слышат, как важно для человека проводить его с пользой и как оно невозвратимо, когда его теряют. Но все эти увещевания напрасны, если у человека нет некой твердой основы: здравого смысла и ума, которые сами подсказали бы ему эти истины, избавив его от необходимости принимать их на веру» [8, с. 46–47].

 

«Многие люди теряют очень много времени из-за лени; развалясь в кресле и позевывая, они убеждают себя, что сейчас у них нет времени что-либо начать и что они все сделают в другой раз. Это самая пагубная привычка и величайшее препятствие на пути к знаниям и ко всякому делу. В твои годы у тебя нет никакого права на леность и никаких оснований ей поддаваться… Никогда не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня… вставай рано и всегда в один и тот же час, как бы поздно ты ни ложился спать накануне. Этим ты сбережешь по меньшей мере час или два для чтения или размышлений, до того как начнется повседневная утренняя суета, и это будет полезно также и для твоего здоровья, ибо хотя бы раз в три дня заставит тебя ложиться спать рано» [8, с. 143].

 

«Верный способ в чем бы то ни было преуспеть – это уделить этому предмету пристальное внимание, ничем от него не отвлекаясь, – тогда он потребует от тебя наполовину меньше времени» [8, с. 17].

 

«Как бы пустяшно ни было начатое тобою дело, но, коль скоро ты уже взялся за него, доводи его до совершенства» [8, с. 19].

 

«Знание новых языков – уменье правильно читать, писать и говорить на них, – знание законов различных стран и, в частности, государственного устройства, знание истории, географии и хронологии совершенно необходимы для того поприща, к которому я тебя всю жизнь стремился и стремлюсь подготовить. Обладая этими знаниями, ты сможешь сделаться моим преемником, хоть, может быть, и не непосредственным» [8, с. 27].

 

Дерябин. «В реке щепку несет по течению; пловец плывет, куда ему надо. Одних река жизни уносит в своем течении и они, как щепка, пассивно подчиняются течению, пассивно отражают мысли и настроения той среды, в которую случайно попадут, несут ту работу, которая им достанется в силу случайности, другие строят свою жизнь так, как считают нужным и добиваются своих целей вопреки неблагоприятным условиям.

 

Пример – Ломоносов.

 

Желаю тебе быть активным строителем своей жизни» [6, с. 190].

 

«Овладение высотами культуры, науки, искусства достигается длительным трудом. Способность к творческой работе писателя, художника, ученого развивается путем упорного, длительного упражнения и труда. Талантами и гениями не только рождаются, но и делаются.

 

Талантливейший, гениальный человек может погубить, развеять по ветру свой талант, а человек со средними способностями при концентрации своих усилий, при “неотступном думании” может достичь многого» [6, с. 195].

 

4.4 Борьба с самообманами и иллюзиями молодого возраста

Честерфилд предостерегает сына от обмана со стороны людей искушенных, которые могут злоупотребить его вниманием, от безграничного доверия к излиянию притворных дружеских чувств. Может повредить молодому человеку и скороспелая дружба, связанная с разгулом, кутежом и пьянством: «Очень приятный и услужливый собутыльник может оказаться очень неподходящим и очень опасным другом… За выбором друзей следует выбор общества. Приложи все усилия к тому, чтобы общаться с теми, кто выше тебя. Это подымет тебя, тогда как общение с людьми более низкого уровня вынудит тебя опуститься, ибо, как я уже сказал, каково общество, в котором ты находишься, таков и ты сам» [8, с. 41].

 

Дерябин отмечал, что часто переоцениваются мелочи жизни; человек создает себе ложную перспективу, забывая о главном из-за мелочей; кружится в жизни, как белка в колесе, стремится к узко личным целям: к тому, чтобы занять возможно лучшее место в жизни, к богатству, к славе.

 

«В твоем возрасте, в юности человек начинает отделяться в своих взглядах от узкой семейной среды. Наступает подготовка к самостоятельной жизни. Один примыкает к среде товарищей, подражающих старшим, подражать которым они считают для себя наиболее лестным: выпивка, ухаживания, развлечения молодых людей того города, где он живет.

 

Других начинают занимать большие вопросы: о своей роли в жизни, о цели жизни, ставится вопрос “кем быть?”…

 

Человек, имеющий свои продуманные и прочувствованные взгляды, освобождается от порабощающего влияния непосредственной среды, освобождается от мелкого самолюбия, мелкой зависти и тщеславия, мелочной конкуренции: ему не нужны мелкие победы, если он верит, что ему удается сделать что-нибудь дельное, настоящее.

 

Мнению непосредственной среды, если он с ней не согласен, он противопоставляет: “Я сам свой высший суд”, но, конечно, не как проявление самомнения и гордости, а как проявление самостоятельной мысли.

 

Ошибки при этом могут иметь источником то обстоятельство, что взгляды носят еще теоретический характер, что нет еще жизненного опыта.

 

Те чувства, которые полезны в детстве, так как побуждают приспособляться и подчиняться ближайшей среде, что в этом возрасте необходимо (детское самолюбие, чуткость к похвале старших, подражательность и проч.), могут потом портить жизнь. Выработка сознательного отношения к жизни позволяет освободиться от обывательской мелочности, самомнения, тщеславия и прочей чепухи.

 

Установление отношений к среде должно перестраиваться на основании более высокого понимания жизни» [6, с. 199–200].

 

5 О пользе истории. Патриотизм

Для Честерфилда польза истории состоит в примерах стойкости, бесстрашия, великодушия героических личностей, даваемых философами и историками древней Греции и Рима… В отличие от него, у Дерябина – не только история выдающихся личностей, героев, достойных подражания, но и история родной страны – России, ее героического прошлого, борьбы с иноземными захватчиками, что составляет основу патриотизма. В своих письмах Честерфилд патриотических чувств не высказывает, подчеркивает преимущества французов в светском обращении, в умении говорить, писать, противопоставляет им неотесанных, грубых, или, наоборот, застенчивых англичан дома и за рубежом.

 

«Я часто говорил, да и продолжаю думать сейчас, что француз, сочетающий в себе высокие нравственные качества, добродетель, ученость и здравый смысл, с воспитанностью и хорошими манерами своей страны, являет пример совершенства человеческой природы» [8, с. 29]. Честерфилд призывает сына к изучению французского языка, к чтению французских философов, писателей – словом, является поклонником французской культуры. Об этом же говорит и его многолетняя переписка с Вольтером. Таким образом, его в целом можно было бы назвать «космополитом», пользуясь нашей терминологией времен холодной войны.

 

«Польза истории заключается главным образом в примерах добродетели и порока людей, которые жили до нас: касательно них нам надлежит сделать собственные выводы. История пробуждает в нас любовь к добру и толкает на благие деяния; она показывает нам, как во все времена чтили и уважали людей великих и добродетельных при жизни, а также какою славою их увенчало потомство, увековечив их имена и донеся память о них до наших дней. В истории Рима мы находим больше примеров благородства и великодушия, иначе говоря, величия души, чем в истории какой-либо другой страны» [8, с. 8]. (История родной страны – основа патриотизма, как в царской России, так и в советское, и в наше время, но у Честерфилда этого нет – О. З.).

 

Дерябин. «Тысячу лет строилась русская жизнь. Мы не исчезли как печенеги, половцы, хазары и т. д., потому что выделяли умелых организаторов и рядовых бойцов, стоявших насмерть. Иначе нас давно бы не было. Участие в общественной жизни налагает обязательства, которые тяжелы для стремящихся к личному благополучию. На стенах Дельфийского храма было написано: “поручись и неси убыток”. Поручись за государство, за семью, за общество и неси ту ответственность, которую потребует жизнь. Так я его понял, прочитав это изречение в учебнике истории.

 

Не прошло еще десятка лет, как мы подвергались угрозе истребления фашистскими ордами. Мы победили, и живет и развивается наша страна, потому что миллионы клали свои головы за Родину. Она развивается, потому что были те, кто не только сражался с внешними врагами, но и боролся за ее культурный подъем и развитие и нес жертвы, начиная с Декабристов» [6, с. 187–188].

 

«Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Л. Толстой, Чехов, Достоевский, Короленко и длинный ряд талантов создали великую русскую литературу. Ломоносов, Лобачевский, Менделеев, Мечников, Сеченов, Павлов высоко поставили русскую науку. Ряд блестящих талантов создал русскую живопись и музыку. Творческие результаты великих людей держат на высоком уровне нашу культуру. Они являются масштабом, которым измеряется новое творчество. Они заставляют считать упадком, если в жизни не появляются равные им» [6, с. 188].

 

«Ты увидишь Кавказ, Крым, Черное море, а, если тебя захватит природа, то и Белое море, и Алтай, и Байкал и т. д. Помещики когда-то ездили за красотами природы в Италию и Швейцарию. Но для того, кто чувствует природу, нет надобности ехать за красотами природы за тридевять земель. Левитан сумел показать красоту не вычурной, а самой простой природы. Красота природы – далеко не в одних ярких красках (чисто зрительных ощущениях), а и в нашей эмоциональной реакции» [6, с. 192].

 

Важно подчеркнуть, что патриотизм у Дерябина – не только в исторических фактах защиты родины, но и в примерах высоких достижений в области науки и культуры, в любви к родной природе, чему он приводит многочисленные примеры. Свой патриотизм В. С. Дерябин проявил самоотверженной работой во время войны в неврологической клинике Свердловского медицинского института, которую он проводил, несмотря на возраст и развившуюся алиментарную дистрофию [см.:5; 6].

 

6 Отношение к людям

Честерфилд. «Относись к другим так, как тебе хотелось бы, чтобы они относились к тебе, – вот самый верный способ нравиться людям, какой я только знаю. Внимательно подмечай, какие черты тебе нравятся в людях, и очень может быть, что то же самое в тебе понравится другим. Если тебе приятно, когда люди внимательны и чутки к твоему настроению, вкусам и слабостям, можешь быть уверен, что внимательность и чуткость, которые ты в подобных же случаях выкажешь другим, будут им также приятны» [8, с. 43].

 

«Не думай, что знания, приобрести которые я тебе так настоятельно советую, заключены в книгах, как бы приятны, полезны и необходимы эти знания ни были: я имею в виду настоящее знание людей, еще более необходимое, чем добытое тобой из книг. В самом деле, эти два вида знания взаимно дополняют друг друга: никто не в состоянии овладеть в совершенстве одним из них, если он не владеет обоими. Знание людей приобретается только среди людей, а не в тиши кабинета. Его нельзя почерпнуть из одних лишь книг, но книги многое подскажут тебе, когда ты будешь наблюдать жизнь, и без них ты в ней многое не увидишь. А когда ты сопоставишь собственные наблюдения над людьми с вычитанным из книг, тебе будет легче доискаться до истины.

 

Для того чтобы узнать людей, необходимо не меньше внимания и усердия, чем для того, чтобы узнать книги, и, может быть, больше тонкости и проницательности… Ты должен не просто смотреть на людей, а внимательно в них всматриваться. Почти в каждом человеке с самого рождения заложены в какой-то степени все страсти (чувства, эмоции – курсив мой – О. З.) и вместе с тем у каждого человека преобладает какая-то одна, которой подчиняются все остальные. Ищи в каждом человеке эту главенствующую над всем страсть, загляни в самые сокровенные уголки его сердца и понаблюдай за тем, как по-разному ведет себя одна и та же страсть в разных людях» [8, с. 22].

 

«Если тебе особенно хочется завоевать расположение и дружбу определенных людей, будь то мужчины или женщины, постарайся распознать их самое большое достоинство, если таковое имеется, и их самую большую слабость, которая непременно есть у каждого, и воздай должное первому, а второй – даже нечто большее [8, с. 44].

 

Честерфилд пишет сыну о влиянии эмоций на восприятие людей незнакомых: люди доверяются своему первому впечатлению и не склонны менять его. Зрительные и слуховые впечатления (внешний вид, выражение лица, четкость и уверенность речи) воздействуют на людей непосредственнее и сильнее, чем ум и эрудиция человека, в частности, оратора. На эту особенность отец часто указывает сыну как на средство произвести благоприятное впечатление на людей влиятельных.

 

Честерфилд высказывает мысль о том, что страсти, эмоции определяют, как правило, мысли людей. Знание страстей, являющихся мотивами поведения людей, позволяет воздействовать на них в желательном направлении: «Ты овладеваешь сердцами, а вслед за тем и тайнами девяти из десяти человек, с которыми тебе приходится иметь дело; даже если это люди осторожные, все равно в девяти случаях из десяти они будут обмануты сердцем и чувствами. Рассуди по справедливости как все это важно – и тебе сразу же захочется этого добиваться» [8, с. 119–120].

 

Еще в большей степени страсти (эмоции) влияют на мысли и поведение групп людей или, как говорит Честерфилд, толпы. «А когда ты имеешь дело с толпой, ни разум, ни здравый смысл сами по себе никогда ни к чему не приводят: надо обращаться исключительно к страстям этих людей, к их ощущениям, чувствам и к тому, чем они, очевидно, интересуются. Когда все эти люди собираются вместе, у них нет способности к пониманию, но у них есть глаза и уши, которым следует польстить, которые надо увлечь с помощью красноречия, изящных жестов и всего многообразия средств ораторского искусства» [8, с. 179–180].

 

«Мне случалось уже не раз говорить тебе, что людьми руководит не столько то, что действительно существует, сколько то, что им кажется» [8, с. 183].

 

Наряду с советом сыну импонировать людям светского общества, не выделяться резко, неприлично из их среды, Честерфилд, а также Дерябин подчеркивают необходимость отстаивать правоту своих взглядов против мнения своего окружения.

 

Честерфилд. «Нет, умей отстаивать свое мнение, возражай против мнений других, если они неверны, но чтобы вид твой, манеры, выражения, тон были мягки и учтивы, и чтобы это делалось само собой, естественно, а не нарочито» [8, с. 184].

 

Дерябин. «Пока человек про себя создает свои взгляды, обдумывает тот или иной вопрос – все идет гладко, но если он высказывает свои взгляды другим, нужно уметь их отстоять. Один выступает уверенно и авторитетно, хотя у него пустые фразы и ничего за душой нет, другой не может отстоять совершенно правильную мысль, потому что он смущается, теряет спокойствие, его внешний вид и манера не импонирует слушателям.

 

У греков была “эристика” – искусство спорить, которому обучали в философских школах. У одного – живые мысли, у другого – словесная шелуха. И второй может засыпать своей шелухой первого» [6, с. 200–201].

 

На основании своих многолетних экспериментальных и клинических исследований Дерябин пришел к выводу об определяющем влиянии чувств, влечений и эмоций (в целом – аффективности) на восприятие, мышление и поведение людей [см.: 5].

 

«Человек знает себя со стороны своих чувств, желаний, надежд, опасений, симпатий и антипатий, мыслей и намерений, но не знает, как и почему они возникают, не знает их материальной, физиологической обусловленности. Из этого незнания вытекает много самообманов, иллюзий, заблуждений, о которых человек не подозревает. Он очень часто не сознает, что чувства, желания, эгоизм, честолюбие и т. д. управляют его разумом. Когда я увидел это, передо мною встал вопрос: что такое человек с его “свободной волей” и поступками, и я стал психиатром, изучал психологию и физиологию центральной нервной системы, и это определило направление всей моей работы, стало делом жизни» [6, с. 185].

 

«“Человекознание” – понимание человека, а, следовательно, и самого себя, теперь может быть основано на научных данных, хотя отдельные отрывки знания еще не соединены воедино. Я делал попытку, хотя отчасти, систематизировать факты в своих работах: “Чувства, влечения и эмоции”, “О Я”, “О сознании”, “О гордости” (“Об эмоциях, связанных со становлением в социальной среде”), “О счастье”» [6, с. 185].

 

Монография «Чувства. Влечения. Эмоции» была издана в 1974 г. и переиздана в 2010, 2013 и 2022 гг., когда в нее вошел полный текст очерка «Об эмоциях, связанных со становлением в социальной среде» [см.: 5]. Психофизиологические очерки «О сознании», «О Я», «О счастье» были опубликованы в качестве монографии «Психология личности и высшая нервная деятельность» в 1980 г. и переизданы в 2010 г. [см.: 4].

 

Дерябин подчеркивает, что знать живых людей, уметь с ними вести дело необходимо для достижения не только личных целей, но в такой же мере для достижения целей общественных.

 

«Нельзя из-за частных людских отношений не видеть жизни всего общества, как нельзя из-за деревьев не видеть леса. Нет абстрактных общественных целей, не связанных с живыми людьми, за этими целями в конечном свете – люди. Общественные цели направлены к живому человеку. Кто равнодушен к людскому горю и радостям, у того не может быть общественных целей. Нельзя стремиться к каким-то положительным социальным целям и выставлять ежовые иглы навстречу к конкретным людям. Не надо торопиться живому человеку всякое лыко ставить в строку. Необходима теплота в человеческих отношениях, готовность помочь, пойти навстречу.

 

Ребенок вызывает симпатию и улыбку. Взрослый далеко не всегда вызывает такую реакцию. Приходится делить на “своих” и “чужих” и большое количество нейтральных. Нельзя без достаточных оснований суживать круг лиц, к которым относишься положительно» [6, с. 203].

 

Заключение

Проведенный анализ писем Честерфилда и В. С. Дерябина выявил созвучие в их содержании, несмотря на более 200-летнее различие в написании. При чтении писем нередко создавалось впечатление, что они написаны одним человеком. Первая мысль – что это удивительное созвучие обусловлено горячей любовью к своим – сыну и внуку, которая определила тревогу за их будущую жизнь в стремлении оградить от возможных ошибок и огорчений, связанных с незнанием жизни и людей.

 

Однако имелись и другие общие черты несмотря на временны́е и социальные различия – дидактический склад характера, государственный и научный образ мышления и, что представляется особенно важным, признание активирующий и направляющей роли «страстей» (чувств, влечений и эмоций, по Дерябину) в мышлении (во влиянии на «разум», по Честерфилду) и поведении людей.

 

Литература

1. Дерябин В. С. Путевка в жизнь // Костер. – 1987. – № 7 – С. 16–19.

2. Дерябин В. С. Письмо внуку // Нева. – 1994. – № 7. – С. 146–156.

3. Дерябин В. С. Письмо внуку // Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae. – 2005. – Вып. 11. – № 3–4. – С. 57–78.

4. Дерябин В. С. Психология личности и высшая нервная деятельность: Психофизиологические очерки. – М.: ЛКИ, 2010. – 202 с.

5. Дерябин В. C. Чувства, влечения, эмоции: Опыт изложения с психофизиологической точки зрения. – М.: ЛЕНАНД, 2022. – 304 с.

6. Забродин О. Н. Психофизиологическая проблема и проблема аффективности: Викторин Дерябин: Путь к самопознанию. Приложение. «Письмо внуку. Путевка в жизнь». – М.: ЛЕНАНД, 2016. – 208 с.

7. Забродин О. Н. О трудной судьбе научного наследия В. С. Дерябина // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2016. – № 1(11). – С. 76–95. URL: http://fikio.ru/?p=2039 (дата обращения 01.12.2022).

8. Честерфилд Ф. Д. Письма к сыну. Максимы. Характеры. – Л.: Наука, 1978. – 327 с.

 

References

1. Deryabin V. S. Road to Life [Putevka v zhizn]. Koster (Fire), 1987, no. 7, pp. 16–19.

2. Deryabin V. S. A Letter to the Grandson [Pismo vnuku]. Neva (Neva), 1994, no. 7, pp. 146–156.

3. Deryabin V. S. A Letter to the Grandson [Pismo vnuku]. Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae, 2005, vol. 11, no. 3–4, pp. 57–78.

4. Deryabin V. S. Psyhology of the Personality and Higher Nervous Activity: Psychophysiological Essays [Psichologiya lichnosti i vysshaya nervnaya deyatelnost: Psichofiziologicheskie ocherki]. Moscow: LKI, 2010, 202 p.

5. Deryabin V. S. Feelings, Inclinations, Emotions. The Experience of Presentation from a Psychophysiological Point of View [Opyt izlozheniya s psichofiziologicheskoy tochki zreniya]. Moscow: LENAND, 2022, 304 p.

6. Zabrodin O. N. Psychophysiological Problem and the Problem of Affectivity: Victorin Deryabin: The Path to Self-Knowledge. Application “A Letter to My Grandson. A Start in Life” [Psichofiziologicheskaya problema i problema affektivnosti: Viktorin Deryabin: Put k samopoznaniyu. Prilozhenie “Pismo vnuku. Putevka v zhizn”]. Moscow: LENAND, 2017, 208 p.

7. Zabrodin O. N. The Fate of V. S. Deryabin’s Scientific Legacy [Sudba nauchnogo naslediya V. S. Deryabia]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2016, no. 1 (11), pp. 86–95. Available at: http://fikio.ru/?p=2039 (accessed 01 December 2022).

8. Chesterfield F. D. Letters to His Son [Pisma k synu. Maksimy. Kharaktery]. Leningrad: Nauka, 1978, 352 p.

 
Ссылка на статью:
Забродин О. Н. «Письма к сыну» Честерфилда и письмо внуку В. С. Дерябина «Путевка в жизнь». Опыт социопсихофизиологического анализа // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2023. – № 1. – С. 104–124. URL: http://fikio.ru/?p=5221.
 

© Забродин О. Н., 2023

УДК [612.67+612.68]: 612.818

 

Забродин Олег Николаевич – Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет имени академика И. П. Павлова Министерства здравоохранения Российской Федерации, кафедра анестезиологии и реаниматологии, старший научный сотрудник, доктор медицинских наук, Санкт-Петербург, Россия.

Email: ozabrodin@yandex.ru

Scopus ID: 36909235400

Авторское резюме

Предмет исследования: Проведен анализ данных изучения ведущими русскими физиологами нервной трофики, адренергических механизмов ее нарушений (нейрогенной дистрофии) в процессе старения и восстановления с помощью адренопозитивных средств.

Результаты: Симпатико-адреналовая система (САС) и ее основа – симпатическая нервная система (СНС) поддерживают трофику тканей и органов путем активации в них энергетических и пластических процессов с помощью своего нейрохимического посредника (медиатора) норадреналина (НА). По мере старения организма наступает старение и СНС, уменьшение синтеза НА в симпатических окончаниях и ослабление ее трофической функции. Долголетию способствуют физические методы (закаливание, дозированные голодание и физические нагрузки) и фармакологические средства, поддерживающие трофическую функцию СНС и адренергическую медиацию – взаимодействие НА с адренорецепторами тканей.

Выводы: Воздействия, повышающие продолжительность жизни экспериментальных животных и людей – дозированные охлаждение (закаливание) и голодание, регулярные физические упражнения (тренировки) и т. п. – связаны с активацией адренергических механизмов трофической и адаптационно-трофической функции СНС.

 

Ключевые слова: нервная трофика; старение; долголетие; симпатическая нервная система; адренергическая медиация.

 

Russian Physiologists on Adrenergic Mechanisms of Nervous Trophism in Application to the Processes of Aging and Longevity

 

Zabrodin Oleg Nikolaevich – First St. Petersburg State Medical University named after Academician I. P. Pavlov of the Ministry of Health of the Russian Federation, Department of Anesthesiology and Intensive Care, Senior Researcher, Doctor of Medical Sciences, St. Petersburg, Russia.

Email: ozabrodin@yandex.ru

Abstract

Objective of the study: The analysis is based on the data collected by leading Russian physiologists in the field of nervous trophism, adrenergic mechanisms of its disorders (neurogenic dystrophy) in the process of aging and recovery with the help of adrenopositive agents.

Results: The sympathetic-adrenal system (SAS) and its basis – the sympathetic nervous system (SNS) support the trophism of tissues and organs by activating energy and plastic processes in them with the help of their neurochemical mediator – norepinephrine (NA). Aging of the organism is accompanied by aging of the SNS, a decrease in the synthesis of NA in the sympathetic endings and a weakening of its trophic function. Some physical methods (cold acclimation, dosed starvation diet and exercise regimen) and pharmacological agents that support the trophic function of the SNS and adrenergic mediation – the interaction of NA with adrenoreceptors of tissues facilitate longevity.

Conclusion: Effects that increase the lifespan of experimental animals and humans – dosed cooling (cold acclimation) and starvation, regular physical exercises (training), etc. – are associated with the activation of adrenergic mechanisms of the trophic and adaptive-trophic functions of the SNS.

 

Keywords: nervous trophism; aging; longevity; sympathetic nervous system; adrenergic mediation.

 

Прежде всего следует остановиться на определении понятия «нервная трофика». Различные дефиниции «нервной трофики» подчеркивают способность нервной системы к поддержанию структурной целостности и функционального постоянства органов и тканей путем активации в них трофических (энергетических и пластических процессов) на оптимальном уровне, или, согласно Л. А. Орбели [см.: 14], на уровне, соответствующем потребностям момента.

 

Изучение нервной трофики и ее нарушений явилось в значительной мере приоритетным направлением в исследованиях отечественных ученых (И. П. Павлов, Л. А. Орбели, А. Д. Сперанский, С. В. Аничков и др.).

 

С. В. Аничков понимал под нервной трофикой регулирующее влияние нервной системы на «те обменные процессы в тканях, которые непосредственно обеспечивают их структурную целостность и функциональную готовность» [1, с. 3].

 

Л. А. Орбели и его школа развили учение об адаптационно-трофической функции симпатической нервной системы (СНС). Л. А. Орбели подчеркивал, что «…независимо от того, играют ли нервы роль в патологии или нет, определенные отделы нервной системы по специальным проводникам, по симпатическим волокнам, в нормальных физиологических условиях участвуют в регуляции химических процессов в органах и определяют собой как ход химической реакции, так и физическое состояние мышц и тканей [см.: 14, с. 594].

 

Основополагающий вклад в учение о нервной трофике внесли работы И. П. Павлова, обобщенные им в докладе «О трофической иннервации» [см.: 15]. В нем он указывал, что трофические нервы определяют в интересах организма как целого точный размер окончательной утилизации питательных материалов каждым органом и что «…химический жизненный процесс каждой ткани регулируется в его интенсивности особыми центробежными нервами и притом по распространенному в организме принципу: в двух противоположных направлениях. Одни нервы усиливают этот процесс и тем поднимают жизненность ткани, другие ослабляют его и при чрезвычайном их раздражении лишают ткань способности сопротивляться разрушительным, постоянно внутри и вне организма действующим влияниям всякого рода» [15, с. 578].

 

Исследованиями С. В. Аничкова и сотрудников в это высказывание И. П. Павлова было внесено уточнение: к ослаблению «жизненного процесса каждой ткани» (дистрофии) приводит усиленное возбуждение нервов, повышающих «жизненность ткани», а именно, симпатических нервов, но вследствие последующего истощения их резервных возможностей.

 

Для выяснения механизмов развития нейрогенной, рефлекторной дистрофии сердца, желудка (и в первую очередь слизистой оболочки желудка – СОЖ), печени и поджелудочной железы С. В. Аничковым и сотрудниками был проведен фармакологический анализ с использованием нейротропных средств, прерывающих проведение нервных импульсов в различных звеньях рефлекторной дуги. Дистрофические изменения в органах у животных вызывали раздражением рефлексогенных зон и интра- и проприорецепторов [см.: 1, 10].

 

Проведенный анализ выявил ведущую роль в развитии дистрофии органов гиперактивации адренергических механизмов, то есть механизмов, связанных с осуществлением адренергической передачи нервного возбуждения путем высвобождения из симпатических окончаний медиатора (нейрохимического посредника между ними и тканями) норадреналина (НА). Использованные раздражения вызвали: гиперактивацию СНС, повышенное высвобождение из симпатических окончаний НА и последующее его истощение в них [см.: 1; 7; 8; 10]. Вследствие этого осуществление в органах энергетических и пластических процессов, поддерживающих целостность тканей и их резистентность к повреждающим воздействиям, существенно нарушается.

 

При этом в СОЖ развиваются деструктивные изменения: геморрагические эрозии слизистой оболочки желудка (ГЭСОЖ) и изъязвления стенки желудка, в других исследованных органах – микроскопические и ультрамикроскопические изменения. Последние прослеживаются в виде повреждения ультраструктуры внутриклеточных органелл, в первую очередь митохондрий, – субстрата энергообразования в клетках [см.: 10].

 

Факт истощения содержания НА в стенке желудка и миокарде в результате раздражения у животных рефлексогенных зон был признан Комитетом по делам изобретений и открытий при СМ СССР в качестве Открытия, сделанного С. В. Аничковым, И. С. Заводской, Е. В. Моревой, В. В. Корховым и О. Н. Забродиным и зарегистрированного в 1971 г. за № 74.

 

Предупреждение истощения содержания НА с помощью препаратов, способствующих его синтезу или препятствующих его усиленному высвобождению и последующей ферментативной инактивации предотвратило развитие в исследуемых органах дистрофических изменений. Напротив, на их возникновение в СОЖ усугубляющее влияние оказывало истощение или нарушение синтеза НА в стенке желудка [см.: 7; 8].

 

Таким образом, экспериментально было доказано важное свойство СНС и ее медиатора НА поддерживать резистентность тканей к повреждающим воздействиям.

 

Также и в физиологических условиях были получены непосредственные доказательства того, что тонус СНС поддерживает скорость метаболизма у здоровых взрослых людей [см.: 29].

 

Дальнейшие исследования С. В. Аничкова и сотрудников обнаружили способность СНС ускорять обратное развитие дистрофических изменений в органах, – процесс репаративной регенерации тканей.

 

Фармакологические средства, способствовавшие тем или иным путем взаимодействию НА с адренорецепторами тканей, ускоряли восстановление содержания НА и энергетических процессов в стенке желудка, сердце и поджелудочной железе, нарушенных вследствие наносимого раздражения, и активировали репарацию указанных органов после их рефлекторного повреждения, в частности, заживление ГЭСОЖ [см.: 7; 8; 13].

 

Напротив, ослабление с помощью центральных и периферических нейротропных блокаторов центробежной импульсации по симпатическим нервам и высвобождения из их окончаний НА тормозили у экспериментальных животных в исследованных органах восстановление содержания НА, нарушенного энергетического обмена и структурной целостности. Подобными же тормозящими эффектами обладали средства, истощающие депо катехоламинов (КА) [см.: 7; 8; 13].

 

Представленные выше результаты дополнили понятие «нервная трофика» как свойство СНС стимулировать репаративные процессы в тканях и позволило дать ему расширенное определение: «Под нервной трофикой следует понимать способность нервной системы (и в первую очередь симпатического ее отдела) к поддержанию в клетке, ткани, органе и организме в целом: энергетических и пластических процессов, структуры, функции, резистентности к повреждающим воздействиям и к восстановлению структуры и функции после их нарушения».

 

Известно, что у людей по мере старения развиваются нарушения трофики тканей: поседение и выпадение волос на голове, ломкость ногтей, остеопороз, трофические язвы на ногах и др. Известный морфолог А. С. Догель высказал гипотезу о том, что старение организма в целом обусловлено старением СНС [см.: 6].

 

Это предположение получило развитие в работах В. В. Фролькиса и сотрудников [см.: 18–19]. В их исследованиях старение СНС получило дальнейшие морфологическое, физиологические и биохимические подтверждения.

 

Многочисленные факты указывают на то, что процесс старения связан с повреждением структуры и функции симпатико-адреналовой системы (САС) и входящей в нее СНС. В самих симпатических окончаниях развиваются дегенеративные изменения [см.: 18]. В них по мере старения уменьшается синтез и содержание НА [см.: 27].

 

Эти факты уместно связать с нарушением аксонального тока – транспорта компонентов синтеза белка и нейромедиаторов внутри нейрона [3; 19].

 

В связи с этим отмечено достоверное уменьшение уровня НА в крови испытуемых и величины выделения его с мочой в покое [см.: 2; 25]. Также у старых испытуемых происходит заметное уменьшение секреции А надпочечниками в покое и в ответ на острый стресс [см.: 31]. В соответствии со всем этим снижается реактивность СНС при стрессе [см.: 18; 28].

 

Прогрессивное старение экспериментальных животных – собак, перенесших ленинградское наводнение 1924-года, вызвавшее развитие у них невроза, привело И. П. Павлова к мысли о том, что причиной этого явления стало перенапряжение нервной системы животных, приведшее к срыву высшей нервной деятельности (ВНД).

 

И действительно, при старении у животных и людей нарушаются процессы ВНД: условные рефлексы образуются с большим трудом, являются менее стойкими [см.: 17]. Эти явления уместно связать, в частности, с ослаблением адаптационно-трофических влияний СНС на центральную нервную систему (ЦНС), в частности, на кору головного мозга: удаление верхних симпатических ганглиев у собак приводило к срыву выработанных условных рефлексов и к затруднению выработки новых [см.: 14].

 

При старении у животных и людей происходит также уменьшение адаптационно-трофического влияния СНС на скелетную мускулатуру. Характерный показатель этого – ослабление феномена Орбели-Гинецинского. Вкратце он состоит в восстановлении работоспособности утомленной скелетной мышцы лягушки вследствие раздражения электрическим током цепочки симпатических ганглиев [см.: 14]. Этот феномен воспроизводится у старых крыс с бо́льшим трудом, чем у молодых, а именно – при значительно бо́льшем напряжении тока (повышение порога возбудимости) [см.: 18].

 

При этом компенсаторной реакцией организма, направленной на поддержание жизненно важной адренергической медиации, является: увеличение уровня катехоламинов (КА) – НА и А в плазме крови людей и животных [см.: 22; 30]. C учетом пониженной реактивности СНС, увеличенный уровень можно объяснить нарушением обратного захвата их симпатическими окончаниями [см.: 26; 28] и замедленным выведением из крови вследствие ослабленной инактивации с образованием конечного продукта – ванилилминдальной кислоты [см.: 18]. К компенсаторным реакциям также следует отнести повышение чувствительности денервированных структур, как позднее было установлено, – адренорецепторов тканей, к КА [см.: 12].

 

В покое СНС поддерживает скорость метаболизма у людей, активируя бета-адренорецепторы тканей и стимулируя в тканях и органах энергетический метаболизм. Такой эффект СНС более выражен у тренированных пожилых людей, чем у лиц того же возраста, ведущих сидячий образ жизни, благодаря большей выработке энергии [см.: 20; 21].

 

С целью улучшения нарушенной при старении адаптационной функции СНС и отсрочивания процесса старения рекомендовано усиление двигательной активности и афферентной (центростремительной) импульсации к головному мозгу с помощью массажа и акупунктуры [см.: 24].

 

Задерживают процесс старения экспериментальных животных (крыс) средства, сохраняющие или восстанавливающие катехоламинергическую медиацию, в частности – ингибитор моноаминоксидазы В депренил [см.: 23], и близкий по строению к дофамину ибопамин, препятствующий дегенерации нейронов [см.: 33]. Также предшественник КА l-диоксифенилаланин (L-ДОФА) проявляет лечебный эффект у больных болезнью Паркинсона и способствует продлению их жизни [см.: 32].

 

Следует заключить, что поддержание адренергических механизмов нервной трофики является важным фактором замедления процесса старения [см.: 34].

 

Среди факторов, способствующих долголетию у людей – творческих работников и ученых, следует отметить, по крайней мере, три: 1) наличие жизненной доминанты, «дела жизни»; 2) сверхценность идеи («сверх» продолжительности индивидуальной жизни); 3) страстность в искании истины [см.: 9]. Среди них И. П. Павлов особо выделял страстность, скромность, а также последовательность в достижении цели [см.: 16].

 

Известно, что среди ученых, преданных науке, многие доживают до глубокой старости и, несмотря на сидячий образ жизни и преклонный возраст, сохраняют интеллект и высокую работоспособность. Представляется, что в основе этого феномена лежит динамогенное действие эмоций [см.: 4] – способность САС мобилизовать энергетические (психические и физические) ресурсы под влиянием сильных эмоций или в экстремальных условиях [см.: 11]. В. С. Дерябин в статье «Эмоции как источник силы» (1944) объяснил этот феномен усилением адаптационно-трофических влияний СНС на ЦНС и скелетную мускулатуру [см.: 4]. Знаменательно, что все перечисленные условия долголетия характеризуются умеренной активацией СНС.

 

Следует отметить, что острые отрицательные эмоции (страх, гнев) и, в особенности, длительные, связанные с ущербом для личности (оскорбление, унижение, ревность, зависть, переживание всякого рода несправедливости и т. п.), истощают СНС и адренергическую поддержку нервной трофики.

 

Напротив, значительную роль в долголетии играют положительные эмоции, способствующие улучшению трофики тканей, что отмечено в народной поговорке: «От радости кудри вьются, от горя – секутся». Уместно привести рецепт долголетия известного писателя В. А. Гиляровского: «Никого и ничего в жизни не бойся и никогда не сердись – проживешь сто лет».

 

В заключении, основываясь на исследованиях отечественных физиологов, можно отметить, что воздействия, повышающие продолжительность жизни экспериментальных животных и людей – дозированные охлаждение (закаливание) и голодание, регулярные физические упражнения (тренировки) и т. п. – связаны с активацией адренергических механизмов трофической и адаптационно-трофической функции СНС.

 

Список литературы

1. Аничков С. В., Заводская И. С., Морева Е. В., Веденеева З. И. Нейрогенные дистрофии и их фармакотерапия. – Л.: Медицина, 1969. – 238 с.

2. Воронков Г. С. Возрастные особенности содержания адреналина и норадреналина в крови и моче и некоторые стороны их обмена при различных функциональных состояниях организма. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата медицинских наук. – Киев, 1975. – 22 с.

3. Глебов Р. Н., Кржижановский Г. Н. Аксональный ток веществ при различных физиологических и патологических состояниях нервной системы // Успехи современной биологии // 1978. – Т. 82. – В. 6. – С. 417–436.

4. Дерябин В. С. Эмоции как источник силы // Наука и жизнь. – 1944. – № 10. – С. 21–25.

5. Дерябин В. С. Психология личности и высшая нервная деятельность: Психофизиологические очерки / Отв. ред. О. Н. Забродин. Издание 2-е, дополненное. – М.: ЛКИ, 2010. – 202 с.

6. Догель А. С. Старость и смерть. – Птг.: Мысль. – 1922. – 45 c.

7. Забродин О. Н. Влияние фармакологических веществ на развитие геморрагических эрозий и уровень норадреналина в стенке желудка у крыс // Фармакология и токсикология. – 1978. – № 1. – С. 32–36.

8. Забродин О. Н. Фармакологический анализ адренергических механизмов репарации слизистой желудка // Достижения современной нейрофармакологии. – Л.: Академия медицинских наук СССР, Институт экспериментальной медицины АМН СССР, 1982. – С. 40–43.

9. Забродин О. Н. «Письмо к молодежи» И. П. Павлова и три условия долголетия // Российский медико-биологический вестник имени академика И. П. Павлова. – 2000. – № 1–2. – С. 207–212.

10. Заводская И. С., Морева Е. В. Фармакологический анализ механизма стресса и его последствий. – Л.: Медицина, 1981. – 214 с.

11. Кеннон В. Физиология эмоций. Телесные изменения при боли, голоде, страхе и ярости. – М.–Л.: Прибой, 1927. – 173 с.

12. Кеннон В., Розенблют А. Повышение чувствительности денервированных структур. Закон денервации. – М.: Издательство иностранной литературы, 1951. – 264 с.

13. Комаров Ф. И., Заводская И. С., Морева Е. В., Щедрунов В. В., Лисовский В. А. Нейрогенные механизмы гастродуоденальной патологии. – М.: Медицина, 1984. – 240 с.

14. Орбели Л. А. О некоторых достижениях советской физиологии // Избранные труды. Т. 2. – М.–Л.: Издательство АН СССР, 1962. – С. 587–606.

15. Павлов И. П. О трофической иннервации // Полное собрание сочинений. Т. 1. – М.–Л.: Издательство АН СССР, 1951. – С. 577–582.

16. Павлов И. П. Письмо к молодежи // Полное собрание сочинений. Том 1. – М.–Л.: Издательство АН СССР, 1951. – С. 22–23.

17. Петрова М. К. О роли функционально ослабленной коры головного мозга в возникновении различных патологических процессов в организме. – Л.: Медгиз, 1946. – 95 с.

18. Фролькис В. В. Старение. Нейрогуморальные механизмы. – Киев: Наукова думка, 1981. – 320 с.

19. Фролькис В. В., Мурадян X. К. Экспериментальные пути продления жизни. – Л.: Наука, 1988. – 248 с.

20. Bell C., Seals D. R., Monroe M. B., Day D. S., Shapiro L. F., Johnson D. G., Jones P. P. Tonic Sympathetic Support of Metabolic Rate Is Attenuated with Age, Sedentary Lifestyle and Female Sex in Healthy Adults // Journal of Clinical Endocrinology and Metabolism. – 2001. – Vol. 86. – No. 9. – Pp. 4440–4444. DOI: 10.1210/jcem.86.9.7855

21. Bell C., Day D. S., Jones P. P., Christou D. D., Petitt D. S., Osterberg K., Melby C. L., Seals D. R. High Energy Flux Mediates the Tonically Augmented Beta-adreergic Support of Resting Metabolic Rate in Habitually Exercising Older Adults // Journal of Clinical Endocrinology and Metabolism. – 2004. – Vol. 89. – No. 7. – Pp. 3573–3578. DOI: 10.1210/jc.2003-032146

22. Banerji T. K., Parkening T. A., Collins T. J. Adrenomedullary Catecholaminergic Activity Increases with Age in Male Laboratory Rodents // Journal of Gerontology. – 1984. – Vol. 39. – No. 3. – Pp. 264–268. DOI: 10.1093/geronj/39.3.264

23. Burchinsky S. G., Kuznetsova S. M. Brain Monoamine Oxidase and Aging. A Review // Archives of Gerontology and Geriatrics. – 1984. – Vol. 14. – No. 1. – Pp. 1–15. DOI: 10.1016/0167-4943(92)90002-l

24. Hotta H., Uchida S. Aging of Autonomic Nervous System and Possible Improvements in Autonomic Activity Using Somatic Afferent Stimulation // Geriatrics and Gerontology International. – 2010. – No. 10. – Suppl. 1. – Pp. 127–136. DOI: 10.1111/j.1447-0594.2010.00592.x

25. Kǎrki N. T. The Urinary Excretion of Noradrenaline and Adrenaline in Different Age Groups, Its Diurnal Variations and the Effect of Muscular Work on It // Acta Рhysiologica Scandinavica. – 1956. – Vol. 39. – Suppl. 132. – Pp. 1–96.

26. Kreider M. S., Goldberg P. B., Roberts J. Effect of Age on Adrenergic Neuronal Uptake in Rat Heart // Journal of Pharmacology and Experimental Therapeutics. – 1984. – Vol. 231. – No. 2. – Pp. 367–372.

27. Martinez J. L. (Jr.), Vasquez B. J., Messing R. B., Jensen R. A., Liang K. C., McGaugh J. L. Age Related Changes in the Catecholamines Content of Peripheral Organs in Male and Female F 344 Rats // Journal of Gerontology. – 1981. – Vol. 36. – No. 3. – Pp. 280–284. DOI: 10.1093/geronj/36.3.280

28. McCarty R. Age-related Alterations in Sympathetic-adrenal Medullary Responses to Stress // Gerontology. – 1986. – Vol. 32. – No. 3. – Pp. 172–183. DOI: 10.1159/000212785

29. Monroe M. B., Seals D. R., Shapiro L. F., Bell C., Johnson D., Parker Jones P. Direct Evidence for Tonic Sympathetic Support of Resting Metabolic Rate in Healthy Adult Humans // American Journal of Physiological Endocrinology and Metabolism. – 2001. – Vol. 280. – No. 5. – Pp. 740–744. DOI: 10.1152/ajpendo.2001.280.5.E740

30. Pfeifer M. A., Weinberg C. R., Cook D., Best J. D., Reenan A., Halter J. B. Differential Changes of Autonomic Nervous System Function with Age in Man // The American Journal of Medicine. – 1983. – Vol. 75. – No. 2. – Pp. 249–258. DOI: 10.1016/0002-9343(83)91201-9

31. Seals D. R., Esler M. D. Human Ageing and the Sympathoadrenal System // Journal of Physiology. – 2000. – Vol. 528. – No. 3. – Pp. 407–417. DOI: 10.1111/j.1469-7793.2000.00407.x

32. Sweet R., McDowell F. H. Five Years’ Treatment of Parkinson’s Disease with Levodopa. Therapeutic Results and Survival of 100 Patients // Annals of Internal Medicine. – 1975. – Vol. 83. – No. 4. – Pp. 456–463. DOI: 10.7326/0003-4819-83-4-456

33. Walker R. F., Weideman C. A., Wheeldon E. B. Reduced Disease in Aged Rats Treated Chronically with Ibopamine, a Catecholaminergic Drug // Neurobiology of Aging. – 1988. – Vol. 9 (3). – Pp. 291–301. DOI: 10.1016/s0197-4580(88)80068-x

34. Zabrodin O. N. Disturbances of Sympathetic Regulation of Trophic Processes of Ageing // Proceedings of the 27th Annual Conference of the Australian Association of Gerontology. – Melbourne, 1992. – Pp. 108–110.

 

References

1. Anichkov S. V., Zavodskaya I. S., Moreva E. V., Vedeneeva Z. I. Neurogenic Dystrophies and Their Pharmacotherapy [Neyrogennye distrofii i ikh farmakoterapiya]. Leningrad: Meditsina, 1969, 238 p.

2. Voronkov G. S. Age-Related Features of the Content of Adrenaline and Norepinephrine in Blood and Urine and some Aspects of their Metabolism in Various Functional States of the Body. Abstract of the Ph. D. Degree Thesis in Medicine [Vozrastnye osobennosti soderzhaniya adrenalina i noradrenalina v krovi i moche i nekotorye storony ikh obmena pri razlichnykh funktsionalnykh sostoyaniyakh organizma. Avtoreferat dissertatsii na soiskanie uchenoy stepeni kandidata meditsinskikh nauk]. Kiev, 1975, 22 р.

3. Glebov R. N., Krzhizhanovskiy G. N. Axonall Flow of Substances in Various Physiological and Pathological Conditions of the Nervous System [Aksonalnyy tok veschestv pri razlichnykh fiziologicheskikh i patologicheskikh sostoyaniyakh nervnoy sistemy]. Uspekhi sovremennoy biologii (Advances of Modern Biology), 1978, vol. 82, no. 6, pp. 417–436.

4. Deryabin V. S. Emotions as a Source of Power [Emotsii kak istochnik sily]. Nauka i zhisn (Science and Life), 1944, no. 10, pp. 21–25.

5. Deryabin V. S., Zabrodin O. N. (Ed.) Psyhology of the Personality and Higher Nervous Activity: Psychophysiological Essays [Psikhologiya lichnosti i vysshaya nervnaya deyatelnost: Psikhologicheskie ocherki]. Moscow: LKI, 2010, 202 p.

6. Dogel A. S. Old Age and Death [Starost i smert]. Petrograd: Mysl, 1922, 45 p.

7. Zabrodin O. N. Influence of Pharmacological Substances on the Development of Hemorrhagic Erosions and the Level of Norepinephrine in the Stomach Wall in Rats [Vliyanie farmakologicheskikh veschestv na razvitie gemorragicheskikh eroziy i uroven noradrenalina v stenke zheludka u krys]. Farmakologiya i toksikologiya (Pharmacology and Toxicology), 1978, no. 1, pp. 32–36.

8. Zabrodin O. N. Pharmacological Analysis of Adrenergic Mechanisms of Gastric Mucosa Repair [Farmakologicheskiy analiz adrenergicheskikh mekhanizmov reparatsii slizistoy zheludka]. Dostizheniya sovremennoy neyrofarmakologii (Achievements of Modern Neuropharmacology). Leningrad: Akademiya meditsinskikh nauk SSSR, Institut eksperimentalnoy meditsiny AMN SSSR, 1982, pp. 40–43.

9. Zabrodin O. N. “Letter to Youth” by I. P. Pavlov and Three Conditions of Longevity [“Pismo k molodezhi” I. P. Pavlova i tri usloviya dolgoletiya]. Rossiyskiy mediko-biologicheskiy vestnik imeni akademika I. P. Pavlova (I. P. Pavlov Russian Medical Biological Herald), 2000, no. 1–2, pp. 207–212.

10. Zavodskaya I. S., Moreva E. V. Pharmacological Analysis of the Mechanism of Stress and Its Consequences [Farmakologicheskiy analiz mekhanizma stressa i ego posledstviy]. Leningrad: Meditsina, 1981, 214 p.

11. Cannon W. B. Bodily Changes in Pain, Hunger, Fear and Rage [Fiziologiya emotsiy. Telesnye izmeneniya pri boli, golode, strakhe i yarosti]. Moscow–Leningrad: Priboy, 1927, 173 p.

12. Cannon W. B., Rosenbluth A. Increasing the Sensitivity of Denervated Structures. The Law of Denervation [Povyshenie chuvstvitelnosti denervirovannykh struktur. Zakon denervatsii]. Moscow: Izdatelstvo inostrannoy literatury, 1951, 264 p.

13. Komarov F. I., Zavodskaya I. S., Moreva E. V., Schedrunov V. V., Lisovsky V. A. Neurogenic Mechanisms of Gastroduodenal Pathology [Neyrogennye mekhanizmy gastroduodenalnoy patologii]. Moscow: Meditsina, 1984, 240 p.

14. Orbely L. A. About Some Achievements of the Soviet Physiology [O nekotorykh dostizheniyakh sovetskoy fiziologii]. Izbrannye trudy, Tom 2 (Selected Works, vol. 2). Moscow: Izdatelstvo AN SSSR, 1962, pp. 587–606.

15. Pavlov I. P. About Trophic Innervations [O troficheskoy innervatsii]. Polnoe sobranie sochineniy. Tom 1 (Complete Works. Vol. 1). Moscow–Leningrad: Izdatelstvo AN SSSR, 1951, рр. 577–582.

16. Pavlov I. P. Letter to the Young [Pismo k molodezhi]. Polnoe sobranie sochineniy. Tom 1 (Complete Works. Vol. 1). Moscow–Leningrad: Izdatelstvo AN SSSR, 1951, pp. 22–23.

17. Petrova M. K. On the Role of a Functionally Weakened Cerebral Cortex in the Occurrence of Various Pathological Processes in the Body [O roli funktsionalno oslablennoy kory golovnogo mozga v vozniknovenii razlichnykh patologicheskikh protsessov v organizme]. Leningrad: Medgiz, 1946, 95 p.

18. Frolkis V. V. Aging. Neurohumoral Mechanisms [Starenie. Neyrogumoralnye mekhanizmy]. Kiev: Naukova dumka, 1981, 320 p.

19. Frolkis V. V., Muradyan H. K. Experimental Ways of Life Extension [Eksperimentalnye puti prodleniya zhizni]. Leningrad: Nauka, 1988, 248 p.

20. Bell C., Seals D. R., Monroe M. B., Day D. S., Shapiro L. F., Johnson D. G., Jones P. P. Tonic Sympathetic Support of Metabolic Rate Is Attenuated with Age, Sedentary Lifestyle and Female Sex in Healthy Adults. Journal of Clinical Endocrinology and Metabolism, 2001, vol. 86, no. 9, pp. 4440–4444. DOI: 10.1210/jcem.86.9.7855

21. Bell C., Day D. S., Jones P. P., Christou D. D., Petitt D. S., Osterberg K., Melby C. L., Seals D. R. High Energy Flux Mediates the Tonically Augmented Beta-adreergic Support of Resting Metabolic Rate in Habitually Exercising Older Adults. Journal of Clinical Endocrinology and Metabolism, 2004, vol. 89, no. 7, pp. 3573–3578. DOI: 10.1210/jc.2003-032146

22. Banerji T. K., Parkening T. A., Collins T. J. Adrenomedullary Catecholaminergic Activity Increases with Age in Male Laboratory Rodents. Journal of Gerontology, 1984, vol. 39, no. 3, pp. 264–268. DOI: 10.1093/geronj/39.3.264

23. Burchinsky S. G., Kuznetsova S. M. Brain Monoamine Oxidase and Aging. A Review. Archives of Gerontology and Geriatrics, 1984, vol. 14, no. 1, pp. 1–15. DOI: 10.1016/0167-4943(92)90002-l

24. Hotta H., Uchida S. Aging of Autonomic Nervous System and Possible Improvements in Autonomic Activity Using Somatic Afferent Stimulation. Geriatrics and Gerontology International, 2010, no. 10, suppl. 1, pp. 127–136. DOI: 10.1111/j.1447-0594.2010.00592.x

25. Kǎrki N. T. The Urinary Excretion of Noradrenaline and Adrenaline in Different Age Groups, Its Diurnal Variations and the Effect of Muscular Work on It. Acta Рhysiologica Scandinavica, 1956, vol. 39, suppl. 132, pp. 1–96.

26. Kreider M. S., Goldberg P. B., Roberts J. Effect of Age on Adrenergic Neuronal Uptake in Rat Heart. Journal of Pharmacology and Experimental Therapeutics, 1984, vol. 231, no. 2, pp. 367–372.

27. Martinez J. L. (Jr.), Vasquez B. J., Messing R. B., Jensen R. A., Liang K. C., McGaugh J. L. Age Related Changes in the Catecholamines Content of Peripheral Organs in Male and Female F 344 Rats. Journal of Gerontology, 1981, vol. 36, no. 3, pp. 280–284. DOI: 10.1093/geronj/36.3.280

28. McCarty R. Age-related Alterations in Sympathetic-adrenal Medullary Responses to Stress. Gerontology, 1986, vol. 32, no. 3, pp. 172–183. DOI: 10.1159/000212785

29. Monroe M. B., Seals D. R., Shapiro L. F., Bell C., Johnson D., Parker Jones P. Direct Evidence for Tonic Sympathetic Support of Resting Metabolic Rate in Healthy Adult Humans. American Journal of Physiological Endocrinology and Metabolism, 2001, vol. 280, no. 5, pp. 740–744. DOI: 10.1152/ajpendo.2001.280.5.E740

30. Pfeifer M. A., Weinberg C. R., Cook D., Best J. D., Reenan A., Halter J. B. Differential Changes of Autonomic Nervous System Function with Age in Man. The American Journal of Medicine, 1983, vol. 75, no. 2, pp. 249–258. DOI: 10.1016/0002-9343(83)91201-9

31. Seals D. R., Esler M. D. Human Ageing and the Sympathoadrenal System. Journal of Physiology, 2000, vol. 528, no. 3, pp. 407–417. DOI: 10.1111/j.1469-7793.2000.00407.x

32. Sweet R., McDowell F. H. Five Years’ Treatment of Parkinson’s Disease with Levodopa. Therapeutic Results and Survival of 100 Patients. Annals of Internal Medicine, 1975, vol. 83, no. 4, pp. 456–463. DOI: 10.7326/0003-4819-83-4-456

33. Walker R. F., Weideman C. A., Wheeldon E. B. Reduced Disease in Aged Rats Treated Chronically with Ibopamine, a Catecholaminergic Drug. Neurobiology of Aging, 1988, vol. 9 (3), pp. 291–301. DOI: 10.1016/s0197-4580(88)80068-x

34. Zabrodin O. N. Disturbances of Sympathetic Regulation of Trophic Processes of Ageing. Proceedings of the 27th Annual Conference of the Australian Association of Gerontology. Melbourne, 1992, pp. 108–110.

 
Ссылка на статью:
Забродин О. Н. Российские физиологи об адренергических механизмах нервной трофики в приложении к процессам старения и долголетия // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2022. – № 2. – С. 95–106. URL: http://fikio.ru/?p=5055.
 

© Забродин О. Н., 2022

УДК 612.8.5; 612.89

 

Забродин Олег Николаевич – Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет имени академика И. П. Павлова Министерства здравоохранения Российской Федерации, кафедра анестезиологии и реаниматологии, старший научный сотрудник, доктор медицинских наук, Санкт-Петербург, Россия.

Email: ozabrodin@yandex.ru

Scopus ID: 36909235400

Авторское резюме

Предмет исследования: Психофизиологический комментарий к рассказу Л. Толстого «После бала» с привлечением данных физиологии, нейрофизиологии, биохимии и психофизиологии.

Результаты: Рассказ Л. Толстого состоит из двух частей и построен на контрастах: «бал» и «после бала». Здесь дается описание любовного экстаза главного героя, который по закону доминанты включает в орбиту своих чувств и эмоций не только возлюбленную, но и ее отца – полковника, жестокого «солдафона» времени императора Николая I. Изначальная положительная психоэмоциональная доминанта героя рассказа подавляется отрицательной, связанной с картиной жестокой экзекуции беглого солдата. В обоих случаях мыслительные процессы в коре головного мозга оказываются заторможенными вследствие ее избыточного эмоционального возбуждения.

Выводы: Описание психологической травмы у героя, данное в рассказах Л. Н. Толстого «После бала» и Ги де Мопассана «Гарсон, кружку пива!», удивительно совпадает с картиной такого потрясения, которую на языке научной психофизиологии воссоздают русские ученые-физиологи – И. П. Павлов, Л. А. Орбели, В. С. Дерябин.

 

Ключевые слова: психофизиология; положительная и отрицательная психоэмоциональные доминанты.

 

Psychophysiological Commentary on L. Tolstoy’s Story “After the Ball”

 

Zabrodin Oleg Nikolaevich – First Saint Petersburg State Medical University named after Academician I. P. Pavlov of the Ministry of Health of the Russian Federation, Department of Anesthesiology and Intensive Care, Senior Researcher, Doctor of Medical Sciences, Saint Petersburg, Russia.

Email: ozabrodin@yandex.ru

Abstract

Subject of study: Psychophysiological commentary on L. Tolstoy’s story “After the Ball” with the use of data taken from physiology, neurophysiology, biochemistry and psychophysiology.

Results: L. Tolstoy’s story consists of two parts, which are in marked contrast with each other: “the ball” and “after the ball”. It gives a description of the love ecstasy of the protagonist, who, according to the law of the dominant, expresses his feelings towards not only his beloved, but also her father – the colonel – the cruel “martinet” of the time of Emperor Nicholas I. The initial positive psycho-emotional dominant of the hero of the story is suppressed by the negative one, associated with the picture of the cruel execution of a fugitive soldier. In both cases, the mental processes in the cerebral cortex are inhibited due to its excessive emotional arousal.

Conclusion: The description of the psychological trauma of the hero, given in the stories of L. N. Tolstoy “After the Ball” and Guy de Maupassant “Boy, a Bock!..” surprisingly coincides with the picture of such a shock, which Russian physiologists – I. P. Pavlov, L. A. Orbeli, V. S. Deryabin – demonstrated by means of scientific psychophysiology language.

 

Keywords: psychophysiology; positive and negative psycho-emotional dominants.

 

Рассказ «После бала» освещает события 40-х годов XIX в. – эпохи Николая I. В начале повествования герой рассказа, Иван Васильевич, в качестве черты, определяющей самосознание, противопоставляет «среде» (социальным условиям) некий случай, перевернувший всю его жизнь.

 

Главный герой, тогдашний провинциальный студент – «веселый, бойкий малый», не отягощенный социальными проблемами, – был молод, здоров, весел и, главное, богат. Он был так опьянен любовью к Вареньке, дочери полковника Б., что его даже не тянуло, как привычно, на балу на шампанское.

 

Во время вальсового эпизода мазурки Варенька тяжело дышала. Известно, что волнение, сильные эмоции вызывают возбуждению в организме симпатико-адреналовой системы (САС), в частности, выброс из мозгового слоя надпочечников гормона адреналина – А [см.: 4], который расширяет бронхи и углубляет дыхание. Сам герой, вальсируя с ней, не чувствовал своего тела.

 

Понижение чувствительности, вплоть до полной ее потери, характерно для верующих, входящих в религиозный экстаз, или шаманов, испытывающих запредельное эмоциональное возбуждение [см.: 2]. В описываемом случае имело место нечто подобное, тем более, что слова героя говорили о том, что он находился в cостоянии любовного экстаза: «Я был не только весел и доволен, я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я (курсив мой – О. З.), а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро» [9, с. 8]. Это – яркое описание экстаза, ведь экстаз буквально – «вне себя».

 

Подобное же эмоциональное состояние показывает Л. Н. Толстой при описании чувств Наташи Ростовой на ее первом балу, когда ей казалось, что все окружающие – очень хорошие и что все любят ее. Правда, в случае Наташи еще не было влюбленности в конкретного человека (который вскоре и появился в лице князя Андрея Болконского), а имелось полудетское восторженное восприятие окружающего. Вспомним ее слова, обращенные к Соне по поводу лунной ночи, подслушанные князем Андреем.

 

Далее Л. Н. Толстой в рассказе рисует портрет типичного полковника николаевской эпохи, во всем старавшегося походить на императора Николая. Об этом лучше всего говорит сам автор: «Он был воинский начальник типа старого служаки, николаевской выправки». На лице полковника была «ласковая, радостная улыбка, которая, как у дочери, отражалась в блестящих глазах и губах» [1, с. 9].

 

Такая картина положительных эмоций впервые была представлена Ч. Дравиным в книге «Выражение душевных волнений» [см.: 1, с. 9]. При этом типичный для сильных эмоции блеск глаз объясним выпучиванием глазных яблок (экзофтальм) и расширением зрачков (мидриаз), характерных для возбуждения САС.

 

Надо сказать, что все в рассказе построено по закону контраста, в котором каждая деталь через несколько страниц сыграет свою роль, срезонирует, доводя до крайности эмоциональное воздействие. По закону контраста эмоциональная окраска ощущения с отрицательным чувственным тоном усиливается, если ей предшествует ощущение с положительным тоном: холодная вода после теплой кажется особенно холодной; горькое после сладкого кажется особенно горьким. Контраст в сфере чувств «действует таким образом, что удовольствие после неудовольствия кажется сильнее, а неудовольствие чувствуется сильнее после удовольствия» [3, с. 36]. Притом большое значение имеет резкость перехода от одного впечатления к другому. Что мы и видим в рассказе Л. Толстого.

 

Пример – замшевая перчатка, с улыбкой одеваемая полковником перед танцем на правую руку: «Надо все по закону». И той же правой рукой в замшевой перчатке полковник яростно бьет «слабосильного» солдатика, не ударившего, как требовали от него, своего беглого товарища татарина.

 

Другой пример – старинные с четырехугольными носками сапоги, на которые, как и на танцующую пару, наш герой смотрел с восторженным умилением. Такое любовное опьянение диктовало ему мысли, возвышавшие полковника как человека, готового ради обеспечения балов дочери выезжать на них в недорогих старомодных сапогах. И те же сапоги были на ногах у полковника во время экзекуции.

 

Яркая картина бала живо напомнила другую – из фильма Лукино Висконти «Леопард». В нем моложавый элегантный старик князь Салина (Берт Ланкастер) танцует вальс с невестой своего племянника Анджеликой (Клаудия Кардинале). Бал, занимающий в фильме значительное время, играет особую роль, рисуя картину прощания с уходящей в прошлое сицилийской аристократией.

 

Сходство восприятия бала в рассказе и фильме подчеркивается плавностью, с которой князь вальсирует со стройной, влюбленно смотрящей на него девушкой. Невольно приходишь к выводу, что Л. Висконти был знаком с «После бала», и это повлияло на режиссуру фильма. Контраст восприятия «бала» и «после бала» проявляется и в рассказе, и в фильме. В рассказе блеск бала контрастирует со следующей под утро жестокой экзекуцией беглого солдата. В фильме избыточно праздничной картине бала противостоит предстоящий на рассвете расстрел пленных гарибальдийцев.

 

Картина любовного экстаза, так неповторимо описанная Л. Н. Толстым, сродни психофизиологическому понятию «доминанта», учение о котором было развито А. А. Ухтомским [см.: 10]. Согласно А. А. Ухтомскому, доминанта – очаг возбуждения в центральной нервной системе, обусловливающий совокупную работу центров по осуществлению превалирующего в данный момент влечения (голод, жажда, сексуальное влечение) или сильной эмоции (страх, ярость, радость). Такой очаг возбуждения привлекает к себе волны субдоминантного возбуждения других центров и тормозит работу центров, не связанных с выполнением актуализированной функции (отрицательная индукция, по И. П. Павлову).

 

Подкорковые образования головного мозга, по И. П. Павлову [см.: 7], являются «источником силы» для коры головного мозга. В случае достаточной силы эмоциональное возбуждение охватывает кору и, образно говоря, окрашивает все восприятия, все происходящее в цвет господствующей эмоции. Так, герой наш невольно соединил свою возлюбленную с ее отцом «в одном нежном, умиленном чувстве» [9, с. 11]. Напротив, эмоции, противоположные господствующим эмоциям любовного экстаза, вследствие отрицательной индукции возбуждения, тормозились.

 

Согласно Л. А. Орбели [см.: 6], симпатическая нервная система (СНС), входящая в состав САС, активирующаяся при сильных эмоциях, оказывает на кору головного мозга адаптационно-трофическое действие, усиливая процессы высшей нервной деятельности (ВНД). Напротив, выключение СНС путем удаления верхних симпатических ганглиев у собак, приводило к срыву ВНД: потере выработанных условных рефлексов и невозможности выработки новых [см.: 6].

 

Герою рассказа по возвращению домой было жарко в натопленных комнатах, но к этому внешнему жару присоединился жар внутренний, телесный, связанный с сильным эмоциональным возбуждением симпатико-адреналиновой системы (САС). Последняя, как известно, усиливает обмен веществ (метаболизм) и теплопродукцию в экстремальных условиях и при сильных эмоциях: при боли, голоде, страхе и ярости, зачастую требующих бегства или вступления в борьбу [см.: 4].

 

Показательно, что явления, в обычном состоянии оставлявшие равнодушными или вызывавшие резко отрицательную эмоциональную реакцию, в состоянии любовного экстаза неизменно воспринимались положительно. Так, и вид заспанного лакея со спутанными волосами, и туман, и насыщенный водою снег, и лошади с мокрыми головами, и покрытые рогожей извозчики, и дома улицы казались герою милыми и значительными.

 

По контрасту мотив мазурки, звучавший в душе героя, сменился неприятными звуками флейты и барабана. Ощущения отвращения, неприятия, стыда, которые должны были бы охватить героя, были подавлены невозможностью осмыслить произошедшее. Испытанное негативное переживание герою удалось временно приглушить, только напившись у приятеля. По словам героя, осознания случившегося не наступило и позднее, и эмоциональное потрясение вызвало у него в последующем отвращение не только к военной, но и к государственной службе.

 

Опять же возникает ассоциация, теперь уже – с новеллой Мопассана «Гарсон, кружку пива!». Известно, что Толстой высоко ценил новеллы Мопассана. Герой новеллы Жан говорит о сильном потрясении, которое омрачило всю его последующую жизнь, превратив в безнадежного алкоголика. Как и рассказчик в «После бала», тринадцатилетний мальчик из новеллы «был весел, доволен всем, жизнерадостен». В обоих случаях вся последующая жизнь была разрушена безжалостным избиением: в первом случае – беззащитного солдатика, во втором – матери героя. Если герой рассказа Толстого не мог и по прошествии времени воспринять в сознании все произошедшее на плацу, то и Жан из новеллы Мопассана «был потрясен, как бывает потрясен человек перед лицом сверхъестественных явлений, странных катастроф, непоправимых бедствий» [5, с. 255].

 

Обращают на себя внимание те нейровегетативные реакции, которыми сопровождалось эмоциональное потрясение у обоих персонажей – рассказа и новеллы. У влюбленного героя Толстого – психический и физический подъем, не дающий ему уснуть, характерный для положительных эмоций, сопровождающихся активирующим влиянием СНС на кору головного мозга.

 

У героя Мопассана отрицательная эмоциональная реакция носила запредельный характер: он пронзительно кричал от страха, боли, невыразимого смятения. Такой же избыточный характер носила связанная с ней реакция САС. При этом повышенное выделение А из надпочечников вызывало гликогенолиз – распад гликогена в печени с высвобождением глюкозы – основного источника энергии в организме. В связи с чрезмерностью такой реакции у Жана и тем, что резервные возможности САС в подростковом возрасте еще не достигают уровня взрослых, следовало ожидать истощения этой системы. Об этом говорит то, что Жан испытал ощущения холода и голода. Это объяснимо тем, что после осуществления гликогенолиза и выброса в кровь основных запасов глюкозы ее уровень в крови падает (гипогликемия), что влечет за собой возбуждение «голодной кровью» центра голода пищевого центра в сером бугре с развитием чувства голода [см.: 8]. Кроме того, гипогликемия, препятствуя энергообразованию и теплопродукции, вызывает ощущение холода.

 

Можно говорить о том, что у обоих персонажей сформировался застойный очаг возбуждения в коре головного мозга и в подкорковых центрах, ответственных за формирование эмоций (патологическая доминанта). Такое состояние нередко безуспешно пытаются устранить психоаналитики и психотерапевты, пока новая положительная доминанта не ликвидирует старую. Оба персонажа, будучи хорошо обеспеченными людьми, не имели желания и необходимости побороть создавшуюся доминанту участием в каком-то деле – любимом или не любимом. Общее эмоциональное восприятие обоих произведений, приводя к эмоциональному резонансу, заставляет сделать предположение о возможном, быть может, неосознанном, влиянии новеллы Мопассана на произведение Толстого.

 

В заключении представляется, что, хотя герой рассказа Л. Толстого и отрицает влияние среды на свое самосознание, однако, по сути, «После бала» – глубоко социальное произведение. Социальные различия в рассказе достигают крайней степени, при которой беглый солдат, татарин, не выдержавший жестокой муштры в чуждой ему обстановке, приравнивается к нашкодившему животному, которое следует жестоко наказать. Изысканная любезность, обходительность, все это – по отношению к представителям своего привилегированного класса. Сам же герой рассказа соотносит свою отстраненность от военной и государственной службы с чисто случайным эмоциональным потрясением, не связанным с влиянием среды.

 

Следует согласиться с В. С. Дерябиным, который в монографии «Чувства. Влечения. Эмоции» писал о том, что аффективностью (чувствами, влечениями и эмоциями – О. З.) человек реагирует на социальные воздействия. «Аффективность является тем промежуточным звеном, через которое осуществляется воздействие “социального бытия” на мышление и поведение людей» [3, с. 208].

 

Список литературы

1. Дарвин Ч. Выражение душевных волнений. – СПб.: Типография А. Пороховщикова, 1896. – 221 с.

2. Дерябин В. С. Психология личности и высшая нервная деятельность: Психофизиологические очерки / отв. ред. О. Н. Забродин. Издание 2-е, дополненное. – М.: ЛКИ, 2010. – 202 с.

3. Дерябин В. С. Чувства, влечения, эмоции: о психологии, психопатологии и физиологии эмоций. – М.: Издательство ЛКИ, 2013. – 224 с.

4. Кеннон В. Физиология эмоций: телесные изменения при боли, голоде, страхе и ярости. – Л.: Прибой, 1927. – 176 с. DOI: 10.1037/10013-000

5. Мопассан Ги де. Гарсон, кружку пива! // Полное собрание сочинений. Т. 3. – М.: Правда, 1958. – С. 250–256.

6. Орбели Л. А. Лекции по физиологии нервной системы // Избранные труды. Т. 2. – М.–Л.: Издательство АН СССР, 1962. – С. 237–483.

7. Павлов И. П. Физиология и патология высшей нервной деятельности // Полное собрание сочинений. Т. III. Кн. 2. – М.–Л.: Издательство АН СССР, 1951. – С. 383–408.

8. Судаков К. В. Биологические мотивации. – М.: Медицина, 1971. – 304 с.

9. Толстой Л. Н. После бала // Собрание сочинений в 14-ти томах. Т. 14. – М.: Государственное издательство художественной литературы, 1958. – C. 250–256.

10. Ухтомский А. А. Принцип доминанты // Собрание сочинений. Т. 1. – Л.: ЛГУ, 1950. – С. 197–201.

 

References

1. Darwin C. The Expression of the Emotions [Vyrazhenie dushevnykh volneniy]. St. Petersburg: Tipografiya A. Porokhovschikova, 1896, 221 p.

2. Deryabin V. S. Psyhology of the Personality and Higher Nervous Activity: Psychophysiological Essays [Psichologiya lichnosti i vysshaya nervnaya deyatelnost: Psichofiziologicheskie ocherki]. Moscow: LKI, 2010, 202 p.

3. Deryabin V. S. Feelings, Inclinations, Emotions: About Psychology, Psychopathology and Physiology of Emotions [Chuvstva, vlecheniya, emotsii: O psikhologii, psikhopatologii i fiziologii emotsiy]. Moscow: LKI, 2013, 224 p.

4. Cannon W. B. Bodily Changes in Pain, Hunger, Fear and Rage [Fiziologiya emotsiy: telesnye izmeneniya pri boli, golode, strakhe i yarosti]. Leningrad: Priboy, 1927, 176 p. DOI: 10.1037/10013-000

5. Maupassant Guy de. Boy, a Bock!.. [Garson, kruzhku piva!]. Polnoe sobranie sochineniy. T. 3 (Complete Works. Vol. 3). Moscow: Pravda, 1958, pp. 250–256.

6. Orbeli L. A. Lectures on the Physiology of the Nervous System [Lektsii po fiziologii nervnoy sistemy]. Izbrannye trudy. Tom 2 (Selected Works. Vol. 2). Moscow–Leningrad: Izdatelstvo Akademii nauk SSSR, 1962, pp. 237–483.

7. Pavlov I. P. Physiology and Pathology of Higher Nervous Activity [Fiziologiya i patologiya vysshey nervnoy deyatelnosti]. Polnoe sobranie sochineniy. Tоm 3. Kniga 2 (Complete Works. Vol. 3. Book 2.). Leningrad: Izdatelstvo Akademii nauk SSSR, 1951, pp. 383–408.

8. Sudakov K. V. Biological Motivations [Biologicheskie motivatsii]. Moscow: Meditsina, 1971, 304 p.

9. Tolstoy L. N. After the Ball [Posle bala]. Sobranie sochineniy v 14-ti tomakh. T. 14. (Collected Works in 14 vol. Vol. 14). Moscow: Gosudarstvennoe izdatelstvo khudozhestvennoy literatury, 1958, pp. 250–256.

10. Ukhtomskiy A. A. Principle of a Dominant [Printsip dominanty]. Sobranie sochineniy. Tom 1 (Collected Works. Vol. 1). Leningrad: LGU, 1950, pp. 197–201.

 
Ссылка на статью:
Забродин О. Н. Психофизиологический комментарий к рассказу Л. Толстого «После бала» // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2022. – № 1. – С. 92–98. URL: http://fikio.ru/?p=4981.
 

© Забродин О. Н., 2022

УДК 612.8

 

Забродин Олег Николаевич – Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет имени академика И. П. Павлова Министерства здравоохранения Российской Федерации, кафедра анестезиологии и реаниматологии, старший научный сотрудник, доктор медицинских наук, Санкт-Петербург, Россия.

Email: ozabrodin@yandex.ru

Scopus ID: 36909235400

Авторское резюме

Предмет исследования: Анализ значения работы В. С. Дерябина и Л. Н. Дерябина с позиций современных им представлений и подходов науки нашего времени.

Результаты: Исследования авторов выполнены на основе учения Л. А. Орбели об адаптационнотрофической функции симпатической нервной системы (СНС) и посвящены изучению тормозящего влияния этой системы на осуществление шагательного рефлекса задних конечностей собак. Исключение такого влияния путем децентрализации (перерезки спинного мозга на уровне Th10) и последующей десимпатизации (двухстороннего удаления брюшных симпатических цепочек) привело к понижению порога шагательного рефлекса собак в ответ на экстероцептивные и проприоцептивные раздражения, а также на введение адреналина (А) и ацетилхолина (Ах) с прозерином.

Выводы: Выключение тормозящих нисходящих влияний СНС путем децентрализации и десимпатизации привело к сенсибилизации шагательного рефлекса у собак к экстероцептивным и проприоцептивным раздражениям, а также к А и Ах с прозерином, к эволюционно более ранним формам регуляции моторики – гуморальным. Не дублируя исследований, проводившихся в этой области У. Кенноном и А. Розенблютом, публикуемая работа В. С. Дерябина и Л. Н. Дерябина также стала одним из подтверждений существования в живом организме специфических механизмов обратной связи. Несколько позже Н. Винер при участии А. Розенблюта опираясь на аналогичные исследования систем с обратной связью заложил основы новой науки – кибернетики.

 

Ключевые слова: симпатическая нервная система; децентрализация; деcимпатизация; шагательный рефлекс; адреналин; ацетилхолин; прозерин.

 

Comments on the Article by V. S. Deryabin and L. N. Deryabin

“The Influence of Adrenaline, Acetylcholine and Removal of Abdominal Sympathetic Chains on the Stepping Reflexes of the Hind Limbs of Dogs with Spinal Cord Transection”

 

Zabrodin Oleg Nikolaevich – First Saint Petersburg State Medical University named after Academician I. P. Pavlov of the Ministry of Health of the Russian Federation, Department of Anesthesiology and Intensive Care, Senior Researcher, Doctor of Medical Sciences, Saint Petersburg, Russia.

Email: ozabrodin@yandex.ru

Abstract

Background: Analysis of the significance of V. S. Deryabin and L. N. Deryabin’s work from the standpoint of contemporary and subsequent ideas.

Results: The authors’ studies were carried out based on L. A. Orbeli’s teachings on the adaptive-trophic function of the sympathetic nervous system (SNS). The inhibitory effect of this system on the implementation of the stepping reflex of the hind limbs of dogs was shown. The exclusion of such an influence by decentralization (transection of the spinal cord at the Th10 level) and subsequent desympathization (bilateral removal of the abdominal sympathetic chains) led to a decrease in the threshold of the stepping reflex of dogs in response to exteroceptive and proprioceptive stimuli, as well as to the injection of adrenaline (A) and acetylcholine (Ac) with proserin.

Conclusion: Excluding the inhibitory downward influences of the SNS through decentralization and desympathization led to the sensitization of the stepping reflex of dogs to exteroceptive and proprioceptive stimuli, as well as to A and Ac with proserin, to earlier forms of motor regulation, i. e. humoral ones. Without duplicating the studies of W. Cannon and A. Rosenbluth, the work of V. S. Deryabin and L. N. Deryabin is also one of the confirmations of the existence of specific feedback mechanisms in a living organism. Somewhat later, N. Wiener, with the participation of A. Rosenbluth, based on similar studies of feedback systems and created a new science – cybernetics.

 

Keywords: sympathetic nervous system; decentralization; desympathization; stepping reflex; adrenalin; acetylcholine; proserin.

 

Статья является завершением исследований (1950–1954), посвященных изучению механизмов так называемого шагательного рефлекса у собак (попеременные сгибания и разгибания задних конечностей) в ответ на экстероцептивные раздражения (связанные с воздействием на экстерорецепторы кожи), а также на проприоцептивные раздражения (обусловленные раздражением проприорецепторов сухожилий при вызывании коленного рефлекса) [см.: 2]. Статья, направленная в 1953 г. в Т. III сборника статей сотрудников Института эволюционной физиологии Академии наук СССР «Материалы по эволюционной физиологии», не была опубликована по независящим от авторов обстоятельствам.

 

Работа была выполнена в рамках учения Л. А. Орбели об адаптационно-трофической функции симпатической нервной системы (СНС) в отношении скелетных мышц и плановой темы: «Исследование влияния биохимических веществ на двигательные безусловно рефлекторные реакции собак». Задачей авторов явилось выяснение роли выключения СНС в осуществлении шагательного рефлекса у собак.

 

При этом авторы не ставили целью изучить нейрохимические механизмы нервномышечной передачи – задачи далеко не решенной ведущими физиологическими школами. Представления о нейрохимических посредниках – нейромедиаторах, их роли в нейромышечной передаче, о биохимических рецепторах или реактивных биохимических системах, на которые они действуют, только формировались ко времени выполнения ими работы. Так, в 1956 г. появилась статья о том, что медиатором в СНС является норадреналин – НА [см.: 7].

 

Исследования были выполнены в лаборатории эволюционной физиологии акад. Л. А. Обрели АН СССР Естественнонаучного института им. П. Ф. Лесгафта Академии педагогических наук РСФСР. В 1956 г. лаборатория будет реорганизована в одноименный институт. В 1950 г. на Объединенной сессии АН и АМН СССР, посвященной физиологическому учению академика И. П. Павлова, академик Л. А. Орбели, которого после смерти учителя – И. П. Павлова многие рассматривали как его преемника, был подвергнут несправедливой критике. В качестве наказания за недооценку «ведущей роли» коры головного мозга в осуществлении всех функций организма научная деятельность ученого была ограничена «Академической группой академика Л. А. Орбели АН СССР», насчитывающей десяток сотрудников. Работа была начата в 1950 г., когда Л. А. Орбели с присущим ему мануальным мастерством прооперировал подопытных собак В. С. Дерябина и Л. Н. Дерябина.

 

Авторы исследовали у собаки «Пальма» участие в развитии шагательного рефлекса центральной нервной системы (ЦНС) путем выключения ее влияния. Последнее осуществляли путем децентрализации (перерезки спинного мозга на уровне 10-го грудного позвонка – Th10). Кроме этого хирургического вмешательства, у собаки «Ласка» изучали влияние дополнительного выключения СНС (двухстороннего удаления брюшных цепочек симпатических ганглиев).

 

У обоих животных децентрализация, а у «Ласки» и дополнительная десимпатизация провоцировали понижение порога вызывания шагательного рефлекса в ответ на принятые экстеро- и проприоцептивные раздражения. Подобное же понижение порога авторы отметили в ответ на введение собакам адреналина (А) и ацетилхолина (Ах) вместе с предупреждающим его разрушение в крови прозерином.

 

Для объяснения отмеченных явлений авторы привлекли данные И. М. Сеченова [см.: 5] о тормозных нисходящих влияниях ЦНС на скелетную мускулатуру, Л. А. Орбели и его школы [см.: 4] и Ю. П. Федотова [см.: 6] о том, что децентрализация и десимпатизация приводят к снятию таких влияний и к возврату к эволюционно более ранним формам регуляции двигательной активности – гуморальным, в отличие от более поздней формы – нервной регуляции.

 

Вместе с тем авторами было отмечено повышение чувствительности денервированных структур (сенсибилизация) скелетной мускулатуры к биологически и фармакологически активным веществам (Ах, А). Такая сенсибилизация увеличивалась после десимпатизации, в соответствии с законом денервации В. Кеннона и А. Розенблюта [см.: 3]. Согласно этому закону: «…повышение чувствительности сильнее в звеньях, которые непосредственно примыкают к перерезанным нейронам…» [см.: 3, с. 206].

 

Работы У. Кеннона и его ученика А. Розенблюта оказали влияние на создание новой науки кибернетики, основателем которой может считаться Норберт Винер. Книге Н. Винера «Кибернетика, или управление и связь в животном и машине», 1948 [см.: 1; 9] предшествовала статья А. Розенблюта, Н. Винера и Дж. Бигелоу «Поведение, целенаправленность и телеология», 1943 [см.: 8].

 

Она представляет большой интерес для понимания генезиса кибернетики. Это тщательно составленный манифест, призывающий к широкому изучению телеологических систем – систем с обратной связью. Знаменитая книга писалась Н. Винером в 1947 г. в Мексике, у A. Розенблюта. Н. Винер признавал своего мексиканского друга соизобретателем новой науки и посвятил ему первое ее изложение.

 

Работа В. С. Дерябина и Л. Н. Дерябина отнюдь не дублирует результаты исследований У. Кеннона и А. Розенблюта. Если последние установили сенсибилизацию мускулатуры к Ах и А после перерезки двигательных нервов, то В. С. Дерябин и Л. Н. Дерябин обнаружили подобную сенсибилизацию в ответ на децентрализацию и десимпатизацию в условиях интактных[1] двигательных нервов.

 

Адрено- и холинорецепторы, расположенные в денервированных структурах, точнее – в постсинаптических образованиях (синапс – место контакта между нервными окончаниями и получающими сигнал эффекторными клетками, в нашем случае – скелетных мышц – О. З.), не были в ту пору знакомы авторам статьи. Несмотря на это, результаты их исследований свидетельствуют о повышении чувствительности денервированных структур скелетных мышц к А и Ах и косвенно говорят о наличии в этих структурах указанных биохимических рецепторов.

 

Список литературы

1. Винер Н. Кибернетика, или управление и связь в животном и машине. – М.: Наука, 1983. – 344 с.

2. Дерябин В. С. Действие ацетилхолина на шагательные движения задних конечностей собак // Физиологический журнал СССР. – 1953. – Т. 39. – В. 3. – С. 319–323.

3. Кеннон В., Розенблют А. Повышение чувствительности денервированных структур. Закон денервации. – М.: Издательство иностранной литературы, 1951. – 264 с.

4. Орбели Л. А. О некоторых достижениях советской физиологии // Избранные труды. Т. 2. – М.: Наука, 1962. – С. 587–606.

5. Сеченов И. М. О механизмах в головном мозгу лягушки, угнетающих рефлексы спинного мозга // Избранные философские и психологические произведения. – М.–Л.: ОГИЗ, 1947. – C. 541–555.

6. Федотов Ю. П. Действие болевого раздражения на рефлекторную деятельность спинного мозга // Физиологический журнал СССР. – 1951. – Т. 37. – № 1. – С. 69–74.

7. Euler U. S. von, Hillarp N.-A. Evidence for the Presence of Noradrenaline in Submicroscopic Structures of Adrenergic Axons // Nature. – 1956. – vol. 177. – № 4497. – pp. 44–45. DOI: 10.1038/177044b0

8. Rosenblueth А., Wiener N., Bigelow J. Behavior, Purpose and Teleology // Philosophy of Science. – 1943. – Vol. 10. – № 1. – pp. 18–24. DOI: https://doi.org/10.1086/286788

9. Wiener N. Cybernetics: Or Control and Communication in the Animal and the Machine. – New York: The Technology Press and John Wiley & Sons, Inc.; Paris: Hermann et Cie, 1948. – 194 p.

 

References

1. Wiener N. Cybernetics: Or Control and Communication in the Animal and the Machine [Kibernetika, ili upravlenie i svyaz v zhivotnom i mashine]. Moscow: Nauka, 1983, 344 p.

2. Deryabin V. S. The Effect of Acetylcholine on “Strided” Movement of the Hind Limbs of Dogs [Deystvie atsetilkholina na shagatelnye dvizheniya zadnikh konechnostey sobak]. Fiziologicheskiy zhurnal SSSR (Physiological Journal of the USSR), 1953, vol. 39, no. 3, pp. 319–323.

3. Cannon W. B., Rosenbluth A. Increasing the Sensitivity of Denervated Structures. The Law of Denervation [Povyshenie chuvstvitelnosti denervirovannykh struktur. Zakon denervatsii]. Moscow: Izdatelstvo inostrannoy literatury, 1951, 264 p.

4. Orbely L. A. About Some Achievements of the Soviet Physiology [O nekotorykh dostizheniyakh sovetskoy fiziologii]. Izbrannye trudy, Tom 2 (Selected works, Vol. 2). Moscow: Izdatelstvo AN SSSR, 1962, pp. 587–606.

5. Sechenov I. M. On the Mechanisms in the Brain of the Frog, Depressing Reflexes of the Spinal Cord [O mekhanizmakh v golovnom mozgu lyagushki, ugnetayuschich refleksy spinnogo mozga]. Izbrannye filosofskie i psikhologicheskie proizvedeniya (Selected Philosophical and Psychological Works). Moscow – Leningrad: OGIZ, 1947, pp. 541–556.

6. Fedotov Yu. P. The Effect of Pain Irritation on the Reflex Activity of the Spinal Cord [Deystvie bolevogo razdrazheniya na reflektornuyu deyatelnost spinnogo mozga]. Fiziologicheskiy zhurnal SSSR (Physiological Journal of the USSR), 1951, vol. 37, no. 1, pp. 69–74.

7. Euler U. S. von, Hillarp N.-A. Evidence for the Presence of Noradrenaline in Submicroscopic Structures of Adrenergic Axons. Nature, 1956, vol. 177, no. 4497, pp. 44–45. DOI: 10.1038/177044b0

8. Rosenblueth А., Wiener N., Bigelow J. Behavior, Purpose and Teleology. Philosophy of Science, 1943, vol. 10, no. 1, pp. 18–24. DOI: https://doi.org/10.1086/286788

9. Wiener N. Cybernetics: Or Control and Communication in the Animal and the Machine. New York: The Technology Press and John Wiley & Sons, Inc.; Paris: Hermann et Cie, 1948, 194 p.

 

В. С. Дерябин, Л. Н. Дерябин

О влиянии адреналина, ацетилхолина и удаления брюшных симпатических цепочек на шагательные рефлексы задних конечностей собак с перерезкой спинного мозга

(Публикация О. Н. Забродина)

 

V. S. Deryabin, L. N. Deryabin

The Influence of Adrenaline, Acetylcholine and Removal of Abdominal Sympathetic Chains on the Stepping Reflexes of the Hind Limbs of Dogs with Spinal Cord Transection

(O. N. Zabrodin’s publication)

 

Согласно И. П. Павлову [см.: 13], метод изучения всякой сложной системы «есть разложение на части, изучение значения каждой части, изучение связи частей, изучение соотношения с окружающей средой и в конце концов понимание, на основании всего этого ее общей работы и управление ею, если это в средствах человека» [13, с. 187–188].

 

Изучение частных функций представляет необходимую предпосылку к созданию синтетических представлений об организме. Отсюда совет И. П. Павлова: в области сложных явлений начинать с простейшего [см.: 13].

 

Изучение влияния вегетативных и биохимических факторов на эффекторные (буквально – воспринимающие внешние или внутренние воздействия – О. З.) функции организма началось около 100 лет назад, но и в настоящее время оно еще не вышло из стадии аналитического исследования.

 

Наша тема – один из многих частных вопросов в большой проблеме структуры и динамики эффекторных функций организма. Как частный вопрос она связана с изучением общей проблемы. Поэтому приходится вкратце коснуться современного состояния общего вопроса, поскольку это необходимо для установления связи его с общей проблемой, в которую он входит.

 

Первыми фактами в этой области были: установление И. М. Сеченовым [см.: 14] феномена торможения кожных рефлексов задних конечностей при раздражении зрительных чертогов лягушки кристалликом поваренной соли; «парадоксальная реакция» расширения денервированных зрачков – J. L. Budge, [см.: 18], И. Н. Навалихин, [см.: 9]; феномен Филиппо-Вульпиана [см.: 27].

 

При тогдашнем уровне знаний эти реакции были непонятны, носили «парадоксальный» характер, ожидая своего полного физиологического объяснения.

 

Оживленная разработка вопроса об эндокринно-вегетативных влияниях на сокращение мышц началось с ХХ столетия. Мы упоминаем лишь немногие из большого количества установленных фактов. S. J. Meltzer и C. M. Auer [см.: 26] установили, что через сутки после одностороннего удаления верхнего шейного симпатического узла подкожное введение кролику адреналина (А) вызывает расширение парализованного зрачка и сужение денервированных сосудов уха на стороне операции. На неоперированной стороне А изменений не вызывал. «Парадоксальная» реакция зрачка, наблюдавшаяся 50 лет назад Будге, получила свое объяснение.

 

В 1922 г. E. Frank, M. Nothmann и E. Guttmann [см.: 24] впервые установили, что инъекция ацетилхолина (Ах) вызывают сокращения скелетных мышц, но только после перерождения двигательных нервов, подобно тому, как это происходит в феномене Филлипо-Вульпиана при раздражении n. lingualis. В 1933 г. W. Feldberg [см.: 22] инъекцией Ах в сонную артерию вызвал нерегулярные сокращения языка.

 

В 1923 г. было опубликовано сообщение о феномене Орбели-Гинецинского [см.: 2; 10], доказавшего участие симпатической нервной системы (СНС, симпатикус) в функции поперечнополосатых мышц. Работами Л. А. Орбели [см.: 10] и его сотрудников А. И. Крестовниковa [см.: 6], А. В. Лебединского [см.: 8], В. В. Стрельцова [см.: 15] было установлено влияние симпатикуса на метаболизм в мышце и ее физические свойства (ход окислительных процессов, электропроводность), а также на ход процессов окоченения.

 

Не будем касаться новейшего развития электрофизиологии, разработки вопроса о химической передаче нервного возбуждения, скажем лишь вкратце о повышении возбудимости денервированных структур, в виду того, что этот вопрос имеет непосредственное отношение к нашей теме.

 

Начиная с установления феномена Филиппо-Вульпиана, многочисленные опыты большого количества исследователей показали, что дегенерация нервных путей или децентрализация эффекторов (в данном случае – структур, обеспечивающих реакции, опосредованные нервной системойО. З.), сенсибилизирует их к некоторым химическим веществам и к нервным импульсам. Это установлено, как уже упоминалось, в отношении радужной оболочки глаза, пиломоторов (гладких элементов волосяных фолликулов, поднимающих волосы – О. З.), мускулатуры кишечника, матки, бронхиолей, сердца и ряда желез – подчелюстной, слезной, потовых. Далее были приведены доказательства, что ряд структур (симпатические узлы, поперечнополосатые мышцы, мозговой слой надпочечников и др.), будучи децентрализованы или частично денервированы, сенсибилизируются к нервным импульсам.

 

Для примера приводим опыт Маевского [см.: 1]. Через несколько дней после нарушения парасимпатической иннервации подчелюстной железы путем перерезки chordae tympani он установил, что слабое электрическое раздражение шейного симпатического нерва на предварительно оперированной стороне вызывает такое же выделение слюны, как и сильное на контрольной стороне, и реакция на стороне операции продолжалась дольше.

 

T. E. Eliott [см.: 20] констатировал, что чувствительность к А мышц, сокращающихся при его действии, повышается при постганглионарной перерезке симпатических волокон в гораздо большей степени, чем при перерезке преганглионарной.

 

Обобщая установленные факты, B. Кэннон, сам внесший большой вклад в изучение этой проблемы, вместе с А. Розенблютом [см.: 5] так сформулировали «закон денервации»: «Если в функциональной цепи нейронов одно из звеньев прервано, общая или частичная денервация последующих звеньев цепи вызывает повышение чувствительности всех дистальных (нижележащих – О. З.) элементов, включая и денервированные структуры и эффекторы, к возбуждающему или тормозящему действию химических веществ и нервных импульсов; повышение чувствительности сильнее в звеньях, которые непосредственно примыкают к перерезанным нейронам, и постепенно снижается в более отдаленных элементах» [5, с. 206].

 

Относительно влияния симпатикуса на двигательные реакции скелетных мышц были установлены такие факты. Опытами А. В. Тонких [см.: 16] показано, что сеченовское торможение кожных двигательных рефлексов осуществляется при помощи волокон, идущих через пограничный симпатический ствол. В. И. Кунстман [см.: 7] исследовала влияние односторонней симпатэктомии (удаления брюшной цепочки симпатических ганглиев – О. З.) у собак на рефлексы с кожи и сухожилий и установила длительные изменения в течении рефлексов с задних конечностей не только на стороне операции, но и на противоположной стороне. Возникало изменение пороговых величин раздражений и их неустойчивость; появление экстензорных тетанусов (стойкого максимального сокращения разгибательных мышц под влиянием нервных импульсов высокой частоты – О. З.), при той частоте вызывания коленных рефлексов, которая в норме тетануса не вызывает.

 

Ю. П. Федотов [см.: 17] исследовал влияние А и некоторых других фармакологических веществ на шагательные рефлексы задних конечностей собак с высокой перерезкой спинного мозга. У собак наблюдалось повышение возбудимости шагательных рефлексов, в частности, введение А в 4 из 5 опытов вызывало шагание. Подробнее об опытах Ю. П. Федотова будет сказано дальше.

 

Материалы и методы

Анализ влияния симпатико-адреналовой системы (САС) на безусловные шагательные рефлексы проводили в хронических опытах на собаках, у которых были произведены операции в двух вариантах. У собаки «Пальма» была произведена поперечная перерезка спинного мозга на уровне 10-го грудного позвонка (Th10). У другой собаки «Ласка» такая перерезка сочеталась с двухсторонним удалением брюшных симпатических цепочек.

 

Методика исследования обеих собак была одинакова. Собаку укладывали на спину в люльку с мягкой подстилкой. К спокойному лежанию в таком положении животное приучали до операции. Шагательные движения собаки «Пальма» посредством передачи, описанной ранее В. С. Дерябиным [см.: 4], записывали на кимографной ленте. В начале опытов производили контроль степени возбудимости шагательных рефлексов животного. Экстра[2] – и проприоцептивные[3] раздражения наносили лишь после того, как исчезало возбуждение, вызванное предшествующим раздражением – минут через 5 и более.

 

Результаты опытов

I. Действие адреналина на шагательные рефлексы задних конечностей собаки с перерезкой спинного мозга.

У собаки «Пальма» (вес 12 кг). 02.03.1950 г. Л. А. Орбели произвел под хлороформно-морфинным наркозом операцию перерезки спинного мозга на уровне Th10. Задержка мочи прекратилась через неделю после операции. Тогда же появились трофические расстройства кожи. 16.03. появился «экстензорный толчок»[4] при раздражении межпальцевых складок и «экстензорный тетанус»[5] при вызывании коленного рефлекса.

 

Опыты с применением А начаты 29.06.1951 г., т. е., спустя год и 4 мес. после операции и спустя более года после исчезновения спинального шока (связанного с операцией на спинном мозге – О. З.). У этой собаки возникновение шагательных движений без определенных внешних поводов не наблюдали. На «Пальме» было поставлено 10 опытов с внутривенным введением А. Результаты приведены в таблице 1.

 

Таблица 1. Влияние адреналина на шагательные рефлексы у собаки «Пальма»

Доза адреналина (мг)

 

Число опытов

 

Число опытов, в которых шагание Время наступления шаганий

(сек.)

 

Средняя длительность шагания

(сек.)

 

было

 

не было

 

0,1 4 2 2 41 4
0,2 2 2 0 33 5
0,3 1 1 0 20 34
0,4 3 3 0 30 113

 

Как видно из таблицы, пороговая доза А, вызывавшая шагательные рефлексы, равнялась 0,1 мг. После введения А первоначально наблюдали приведение лап к животу с приподниманием таза, затем возникла экстензия (разгибание – О. З.) задних конечностей и шагание.

 

При дозе А 0,1 мг в одном случае реакция ограничивалась лишь этими начальными движениями без последующего шагания. В остальных опытах при дозе 0,1 мг и во всех случаях при дозе 0,2 мг шагание ограничивалось несколькими движениями – слабыми, плохо координированными. При этом ничтожная причина (задевание ногой за край люльки, легкое задевание ногой за ногу), которая при шагании, вызванном большей дозой вещества, не оказывала действия, при малых дозах производила остановку шагания. При бóльших дозах – 0.3–0,4 мг наблюдали наступление мочеиспускания.

 

Опыт на этой собаке пришлось прекратить вследствие заболевания и смерти.

 

II. Реакция задних конечностей собаки с перерезкой спинного мозга и удаленными брюшными симпатическими цепочками на экстеро- и проприоцептивные раздражения.

У собаки «Ласка» (вес 10,7 кг) Л. А. Орбели произвел под морфинно-хлороформным наркозом следующие операции. 10.06.1950 г. была удалена левая брюшная симпатическая цепочка (7 ганглиев); 5.07.1952 г. им было удалено 5 симпатических узлов правой брюшной цепочки, начиная от диафрагмы, а 25.10.1952 г. произведена перерезка спинного мозга на уровне Th10. Операция и послеоперационный период прошли без осложнений. Трофических расстройств не возникло. Через 20 дней после операции появилось недостаточно координированное шагание в ответ на удары перкуссионным молоточком по промежности; коленные рефлексы были малы.

 

Через 1 мес. 10 дн. стало вызываться шагание, провоцируемое ударами по лобку и шагание контрлатеральной (расположенной на другой половине тела – О. З.) конечности при пассивных движениях в больших суставах лап, а также при повторном вызывании коленного рефлекса. Шагательные рефлексы, вызываемые экстероцептивными раздражениями, стали хорошо координированными. Через 2 мес. после операции никаких явлений послеоперационного спинального шока уже не наблюдалось.

 

Опыты, начатые с января 1953 г., обнаружили ряд изменений в реакциях животного по сравнению с собакой с перерезкой спинного мозга без десимпатизации.

 

Рецептивное поле шагательных рефлексов на кожные раздражения у собаки «Ласка» оказалось уменьшенным. Применялись раздражения: механическое (удары перкуссионным молоточком), электрокожные, болевые (уколы иглой, подкожное введение физиологического раствора), волосковое, холодовое (хлорэтилом). На коже живота кпереди от лобка все эти раздражители шагания не вызывали. Кожное раздражение фарадическим током от аппарата Дюбуа-Раймона при источнике питания 2 В с расположением катушек индуктория от 2 до 10 см не вызывало шагания. Наибольшим эффектом при этом было вздрагивание, иногда после прекращения раздражения наступало шагание. Реакции в разных опытах не носили постоянного характера: иногда на отдельное раздражение возникал небольшой эффект в виде нескольких слабых шаганий задними конечностями, но при следующем раздражении на том же месте реакция отсутствовала.

 

Уколами иглы на 2 см впереди лобка иногда вызывалась реакция шагания. Лишь раздражение той области, которую мы называли основой рецепторного поля шагательных рефлексов (область лобка, половых органов, промежность, область седалищных бугров, нижней поверхности хвоста), быстро и неизбежно вызывало шаганине в ответ на перечисленные выше раздражения. Электрокожное раздражение на голени вызывало ее прижимание и разгибание противоположной конечности. Раздражение стопы шагания не вызывало.

 

В противоположность понижению реактивности шагательных рефлексов на кожные раздражения, возбудимость на проприоцептивные раздражения не только сохранялась, но оказалась даже повышенной.

 

Шагание усиливалось слабыми электрокожными раздражениями и тормозилось более сильными. При этом наблюдали уменьшение во времени реакции на раздражение.

 

Особенно резко у собаки с удаленными симпатическими цепочками наступало появление последовавших после раздражения шаганий, которые в некоторых случаях без видимой внешней причины затягивались на несколько минут. Такое явление наблюдалось как после раздражения в пределах основной рефлексогенной зоны, так и после проприоцептивных раздражений. Например, с 8 по 26 апреля последовательные шагания отмечались ежедневно. Количество их колебалось от 5 до нескольких сотен. В опыте 20.04.1953 г. после аналогичного количества ударов по лобку собака шагала 8 мин. и сделала 346 шаганий. В опыте 9 мая того же года при том же характере, силе и продолжительности раздражения собака шагала 3 мин, сделав более 1000 шаговых движений, после чего шагание было остановлено экспериментатором. Количество таких движений в данном случае не находилось в постоянном отношении к силе вызвавшего их раздражения.

 

В ходе реакции ясно можно было наблюдать значение проприоцептивных раздражений в поддержании движений.

 

III. Действие адреналина на шагательные безусловные рефлексы.

У собаки с удаленными цепочками симпатических ганглиев чрезвычайно резко наступала сенсибилизация к действию А (таблица 2), вводившегося внутривенно (в малую v. saphene – малую подкожную вену задней конечности – О. З.).

 

Таблица 2. Действие внутривенного введения адреналина на шагательные рефлексы у собаки «Ласка»

Доза адре­налина двукратно (мг)

 

Число опытов

 

Число опытов, в которых наблюдался результат

 

Среднее время наступления шаганий

(сек.)

Среднее время ша­гания (сек.)

 

Частота мочеис­пусканий

 

положительный

 

отрицательный

 

0,015 2 0 2 - -
0,02 4 4 0 20 2 м., 23 сек. 4
0,03 4 4 0 21 2 м., 32 сек. 4
0,05 4 4 0 16 2 м., 11 сек. 4
0,1 4 1 0 18 3 м., 23 сек. 4
0,2 2 2 0 29 6 м., 57 сек. 2

 

Как видно из таблицы 2, двукратное введение 0,015 мг А шагания не вызывало; бόльшие дозы, начиная от 0,02 до 0,2 мг, в 18 опытах вызывали шагание от 1 мин. 24 сек. до 8 мин. 2 сек. Длительность его не всегда соответствовала величине применявшейся дозы.

 

Выше мы говорили, что незначительные внешние воздействия могут сокращать длительность последовательного шагания. Те же моменты могут оказать влияние и на длительность шагания после введения А, падая на то время, когда реакция начинает ослабевать.

 

Во всех 15 опытах, в которых введение А вызвало шагание, наблюдалось мочеиспускание: шагательный рефлекс повторно, до 4 раз, прерывалось мочеиспусканием. В двух опытах наступала дефекация. Мочеиспускание у собак с перерезкой спинного мозга (у т. н. спинальных собак) всегда предшествовало развитию шаганий, или, в случае его развития, сопровождалось несколькими шагательными движениями.

 

Может быть поставлен вопрос, являются ли импульсы с мочевого пузыря толчком, вызывающим шагание. Против такого предположения говорит тот факт, что начало шагания предшествовало первому мочеиспусканию. В 8 опытах шагание предшествовало мочеиспусканию, в среднем – на 45 сек.; в двух опытах первая вспышка шагания началась за 27 и 30 сек. до мочеиспускания. Эти цифры говорят за то, что изучаемая двигательная реакция под влиянием А возникала первично, а не вторично, вследствие рефлекса опорожнения мочевого пузыря.

 

IV. Действие на безусловные шагательные рефлексы прозерина и ацетилхолина.

Ориентировочный опыт показал, что у собаки с удаленными брюшными симпатическими цепочками наблюдали понижение порога шагательных рефлексов не только при действии А, но и Ах и прозерина. Поскольку Ах быстро разрушается в крови ферментом ацетилхолинэстеразой, то его вводили вместе с прозерином, тормозящим этот фермент и тем самым препятствующим разрушению Ах в крови.

 

Поэтому на собаке «Ласка» было исследовано сочетанное действие этих веществ на шагательные рефлексы задних конечностей.

 

Предварительно исследовали действие прозерина с целью определения минимальной дозы, в которой проявляется ее антихолинэстеразное действие, что позволило бы исследовать влияние различных доз Ах. В этой серии опытов и Ах и прозерин ввели подкожно. Результаты представлены в таблице 3.

 

Таблица 3. Влияние прозерина на шагательные рефлексы у собаки «Ласка»

Доза прозерина (мг)

Число опытов Число опытов, в которых шагание

 

Эксперименты, в которых наблюдались:

было

 

не было

 

мочеиспускание

дефекация

 

0,1 3 0 3 0 0
0,2 3 1 2 1 1
0,3 1 1 0 1 1
0,4 1 1 0 1 1

 

Как видно из таблицы 3, доза 0,1 мг никогда не вызывала шагания. Наблюдали лишь редкую фибрилляцию мышц. Доза 0,2 мг вызвала шагание в одном опыте из трех: при этом наблюдались мочеиспускание и дефекация; 0,3 и 0,4 мг прозерина во всех случаях вызвали шагания и рефлекс со стороны мочевого пузыря и прямой кишки.

 

Результаты опытов с введением Ах и прозерина представлены в таблице 4.

 

Таблица 4. Действие ацетилхолина с прозерином на шагательные рефлексы собаки «Ласка».

Доза

 

Число опы­тов Число опытов, в которых шагание

 

Средний латентный период по­явления шаганий Среднее время шаганий Число опытов без

 

позерина (мг)

 

ацетил-

холина

насту-пало

 

не нас-тупало

 

мочеис-пускания

дефека-ции

 

0,1 0,5 6 4 2 2 мин.

05 сек.

1 мин.

37 сек.

2 2
0,15 0,5 2 2 - 10 мин.

42 сек.

1 мин.

36 сек.

1 1
0,1 1,0 4 4 - 11 мин.

37 сек.

2 мин.

57 сек.

2 1
0,15 1,0 2 2 - 9 мин.

37 сек.

2 мин.

12 сек.

2 2
0,15 2,0 1 1 - 1 мин.

38 сек.

1 мин.

10 сек.

0 1

 

 

Ах вводили подкожно в 15 опытах. Шагание не наступило лишь в двух опытах при дозе 0,1 мг прозерина и 0,5 мг Ах. Во всех остальных опытах наблюдали шагательные движения.

 

Прозерин, примененный в контрольных опытах в дозе 0,1 мг, шагания не вызывал (см. таблицу 3), и поэтому эффект от доз 0,1 мг прозерина и 0,5 мг Ах должен быть отнесен за счет действия Ах. Сравнение с опытами на собаке «Пальма» показывает, что удаление симпатических цепочек ведет к сенсибилизации шагательных рефлексов к действию не только А, но и Ах в сочетании с прозерином, препятствующим его разрушению.

 

Обсуждение результатов экспериментов

При обоих вариантах повреждения нервной системы у собак подкожное введение А вызывало появление шагательных рефлексов. Сенсибилизация к действию А была значительно выше у собаки, у которой перерезка спинного мозга комбинировалась с удалением брюшных симпатических цепочек. У такой собаки, по сравнению с собакой без удаления, обнаружили ряд особенностей реакций, которые сводились к следующему. У нее наблюдали сужение рецептивного поля шагательных рефлексов на кожные раздражения. Такое же сужение наблюдали у собаки без удаления симпатических ганглиев при заболевании кожи на задних конечностях и воспалении хвоста. Торможение рефлексов исчезало у нее с излечением и повторялось при новом заболевании.

 

До некоторой степени аналогичное явление наблюдала К. И. Кунстман [см.: 7] у собаки Флосси, у которой была удалена симпатическая цепочка от диафрагмы до входа в малый таз. На стороне, контрлатеральной симпатэктомированной, было установлено отсутствие реакции на штриховое и волосковое раздражения, а также повышение порога двигательных реакций лап на электрическое раздражение: у собак после операции пришлось для получения двигательной реакции уменьшить расстояние между индукционными катушками, т. е. увеличить силу индукционного тока.

 

То обстоятельство, что у нашей собаки шагательные рефлексы на проприоцептивные и фармакологические (А и Ах) раздражения были повышены, говорит за то, что причина резкого понижения реакций на кожные раздражения кроются в изменениях, происходящих не в эффекторной (конечной – О. З.) части дуги шагательных рефлексов, а в афферентной (восходящей) ее части. Так как сходная реакция, хотя и в слабой степени, наблюдалась К. И. Кунстман у собаки с интактным спинным мозгом, но с удаленной с одной стороны симпатической цепочкой, то можно полагать, что понижение реакций на кожные раздражения зависело от выпадения симпатической стимуляции кожных рецепторов и ослабления вследствие этого афферентной импульсации.

 

Реактивность шагательных рефлексов на проприоцептивные раздражения повысилась. Причем особенно бросилось в глаза появление последовательного шагания после таких раздражений, которое затягивалось до нескольких минут и даже до получаса.

 

Особенно резким симптомом у собаки с удаленными симпатическими ганглиями явилась сенсибилизация шагательных рефлексов к действию А и в меньшей степени – к введению Ах и прозерина.

 

Сенсибилизация при применении различных фармакологических агентов особенно резко выступает на фоне действия пороговых и малых надпороговых доз. Получаются величины, лучше всего допускающие количественное сравнение изменений возбудимости, вызванных тем или иным использованным в работе оперативным вмешательством. Поэтому в ходе опытов мы уделяли особое внимание действию малых доз применяемых веществ.

 

В таблице 5 сопоставлены пороги раздражения при действии фармакологических веществ у собак «Пальма» и «Ласка», имевших одинаковый вес (12 кг).

 

Таблица 5. Пороговые дозы адреналина, прозерина и ацетилхолина, вызывающие шагательные рефлексы у спинальных собак с удаленными брюшными симпатическими цепочками

Фармакологический агент

 

Пороговая доза (мг), вызвавшая шагание у спинальной собаки

 

Во сколько раз повысилась чувствительность к действию испытанных веществ

 

без удаления брюшной цепочки *

 

с удалением брюшной цепочки («Ласка»)

 

Адреналин 0,1 0,02 5
Прозерин выше 0,4 0,2 2
Ацетилхолин 1,0 0,5 2

*Пороговые дозы Ах и прозерина у собаки без удаления брюшных симпатических цепочек взяты из прежних опытов на собаке «Пальма» [см.: 4].

 

Вообще пороговые дозы не являлись всегда постоянными. В отдельных случаях они были подвержены значительным колебаниям в зависимости от ряда факторов. Так, после применения ноцицептивного (болевого – О. З.) раздражения у «Ласки» мы нашли резкое понижение рефлекторной возбудимости. Некоторая неустойчивость реакций наблюдалась после удаления брюшных симпатических цепочек, что было отмечено К. И. Кунстман.

 

Далее, при длительном применении прозерина и Ах у собаки «Пальма» наступало «привыкание» к ним, и, следовательно, повышение порога возбудимости. Опыты на этой собаке ставили в течение трех лет. Сначала прозерин в качестве ингибитора ацетилхолинэстеразы применяли в дозе 0,3 мг, затем пришлось вводить 0,4 и даже 0,5 мг. Также и дозировку Ах (при подкожном введении) пришлось постепенно повышать от 3 до 5 мг [см.: 4].

 

У «Ласки» столь сильного «привыкания» к применявшимся веществам не наблюдали. Надо сказать, что непостоянство реакций ни в коем случае не затемняло основной тенденции в ходе процессов.

 

Фибрилляции (самопроизвольные сокращения отдельных мышечных волокон – О. З.) у собаки с сохранившимся симпатикусом наблюдали в дозе прозерина 0,3 мг, а у собаки с удаленными симпатическими цепочками возбудимость повысилась настолько, что для вызывания фибрилляции достаточно было 0,1 мг.

 

Удаление симпатических цепочек привело к повышению возбудимости не только шагательных рефлексов, но и рефлексов на мочевой пузырь и прямую кишку.

 

Из таблицы 2 видно, что когда А вызывал шагания, то в то же время вызывал мочеиспускание, и притом, как правило, повторное, а при больших дозах – дефекацию. Ах у этой собаки реже вызывал мочеиспускание и чаще – дефекацию.

 

Таким образом, у собаки, у которой перерезка спинного мозга сочеталась с удалением симпатических цепочек, было установлено снижение порога на примененные фармакологические вещества при вызывании как шагательных движений, так и рефлексов на те тазовые органы, реакцию которых позволяли наблюдать условия опыта.

 

При трактовке изложенных фактов возникает вопрос о причине повышения шагательных и других рефлексов на А в связи с удалением симпатических цепочек.

 

В наших опытах мы наблюдали сенсибилизацию на примененные вещества дважды. Во-первых, после перерезки спинного мозга на уровне Th10. При этом нарушалась связь с корой головного мозга парасимпатических центров пояснично-крестцового отдела спинного мозга, а также нижних концов промежуточных боковых ядер симпатикуса (nucleus intermedio-lateralis), которые у собак простираются до 2–3 поясничных сегментов. При этом необходимо иметь в виду особенности положения спинного мозга у собак: мозговой конус оканчивается у них на границе 6–7 поясничных позвонков. Вследствие этих топографических особенностей, при перерезке спинного мозга на уровне Th10 нарушается связь с высшими отделами ряда нижних сегментов промежуточных ядер симпатикуса. Это нарушение связей дало ту картину изменения спинномозговой деятельности и повышения чувствительности на применявшиеся вещества, которую мы наблюдали у собаки «Пальма».

 

Во-вторых, дальнейшее повышение сенсибилизации шагательных рефлексов к А и Ах произошло в связи с удалением брюшных симпатических цепочек. При этом имело место нарушение постганглионарных симпатических связей. Таким образом, в зависимости от использованных различного типа операций мы наблюдали две степени повышения возбудимости безусловных шагательных рефлексов: меньшую при перерезке на уровне Th10 и значительно более сильную при сочетании перерезки спинного мозга с удалением брюшных симпатических цепочек; при этом шагание возникало при действии А в минимальной дозе – 0,02 мг.

 

Спрашивается, в чем причина этого нарастающего повышения возбудимости шагательных рефлексов при операциях на разном уровне?

 

И. П. Павлов, трактуя вопрос о кататонии, установил общее положение, что при торможении коры ближайшая подкорка не только освобождается от постоянного контроля, постоянного торможения со стороны полушарий при бодром состоянии, а даже, на основании механизма положительной индукции, приводится в возбужденное хаотическое состояние со всеми ее центрами. В частности, относительно моторного аппарата он сказал следующее: «Изолированное выключение больших полушарий, нервного органа так называемых произвольных движений, ведет к обнаружению нормальной деятельности нервного двигательного аппарата» [11, с. 348]. Эта деятельность, говорит он дальше, представляет «уравновешивательный рефлекс, всегда в норме работающий, но вместе с тем и всегда замаскированный произвольными движениями» [11, с. 348].

 

Наши опыты показывают, что повышение возбудимости и выявление «нормальной деятельности нижележащих частей нервного двигательного аппарата» при освобождении от тормозящего влияния вышестоящего контролирующего отдела моторного аппарата имеет место не только по отношению к соматическому моторному аппарату, но и по отношению к симпатикусу, принимающему участие в моторной деятельности организма.[6]

 

А. В. Тонких [см.: 16] установила, что сеченовское торможение – тормозящее влияние гипоталамических центров на кожные рефлексы нижних конечностей лягушки – осуществляется через волокна, идущие в пограничных симпатических стволах; тем самым был раскрыт один из механизмов, при помощи которого высшими центрами производится торможение низших. Можно думать, что два разных повреждения СНС дали две ступени повышения рефлекторной возбудимости шагательных рефлексов, вследствие возрастающего освобождения их от тормозящего влияния вышестоящих центров.

 

Перерезка спинного мозга, комбинированная с удалением брюшных симпатических цепочек, освободила от тормозящего влияния вышестоящих симпатических центров самый периферический отдел СНС, что повело к максимальному повышению рефлекторной возбудимости.

 

Если считать, что у собаки «Пальма» было произведено нарушение связей спинальных нейронов с высшими отделами, а удаление симпатических ганглиев у собаки «Ласка» вызвало перерыв постганглионарных связей СНС, то надо признать, что такое нарушение вызвало наибольшее повышение возбудимости не только безусловных шагательных рефлексов, но и рефлексов на мочевой пузырь и прямую кишку.

 

Сеченовское торможение возникает при раздражении определенных центров в области diencephalon (промежуточного мозга – О. З.); устранение сеченовского торможения ведет к понижению порога возбудимости шагательных рефлексов. Влияния на эти рефлексы примененных фармакологических веществ проявляются тем сильнее, чем более низшие отделы СНС высвобождаются от регулирующего влияния центральной нервной системы (ЦНС).

 

Наше толкование причины сенсибилизации шагательных рефлексов после проделанных операций не считаем твердо доказанным, но полагаем, что оно может служить рабочей гипотезой при дальнейшей разработке вопроса.

 

Несколько иначе приходится смотреть на причину повышения шагательных рефлексов у собак, на которых выполнял опыты Ю. П. Федотов [см.: 17]. Перерезка спинного мозга у этих собак была произведена между последним шейным и первым грудным сегментами. При этом уровне операции возбудимость шагателных рефлеков оказалась выше, чем у нашей собаки «Пальма» с перерезкой спинного мозга на уровне Th10.

 

Ю. П. Федотов пишет, что у своих спинальных собак наблюдал возникновение различных движений при отсутствии видимых внешних раздражений. Среди этих движений он отмечает ритмические движения типа шагания, которые продолжались в течение нескольких минут. У «Пальмы» при более низкой перерезке таких псевдоспонтанных движений не наблюдалось. Движения возникали при легко констатируемых проприо- и экстероцептивных раздражениях.

 

Причину различий в возбудимости шагательных рефлексов у собак Ю. П. Федотова и нашей собаки надо усматривать в том, что у собак с перерезкой спинного мозга на границе шейного и грудного отделов нарушалась связь надпочечников с высшими вегетативными центрами, т. к. выход симпатических нервов из спинного мозга начинается лишь с первого грудного сегмента [см.: 25]. Установлено [см.: 28], что надпочечник, частично денервированный за 3–4 недели до опыта, выделяет при раздражении оставшегося неповрежденным нерва в 3,7 раза больше А, чем контрольный. Таката [цит. по: 3] после перерезки спинного мозга в шейном отделе вызывал повышенное выделение А раздражением афферентных нервов.

 

У собак Ю. П. Федотова имелось полное нарушение нервных связей надпочечников с высшими вегетативными центрами. У «Пальмы» с перерезкой спинного мозга на уровне Th10 главная масса симпатических нервных связей надпочечников не была затронута операцией, т. к. они получают симпатическую иннервацию главным образом от n. splanchnicus major. Этот нерв у собак слагается из корешков, идущих от Y-YI грудных симпатических узлов.

 

Ниже уровня операционного разреза могли оказаться лишь группы клеток, из которых выходят волокна n. splanchnicus minor. Последний выходит из Х–ХI, реже XII грудных узлов и также может в какой-то степени стимулировать секрецию А. Таким образом, в отличие от собак Ю. П. Федотова, у «Ласки» надпочечники могли лишь в меньшей части потерять связь с головным мозгом.

 

Сказанное позволяет видеть причину большей возбудимости шагательных рефлексов при высокой перерезке спинного мозга в повышении функции надпочечников вследствие полного нарушения нервных связей с высшими симпатическими центрами, а у «Пальмы» с низкой перерезкой этот момент не мог играть такой роли.

 

Надо отметить, что при высокой перерезке спинного мозга происходит нарушение связей щитовидной железы с головным мозгом. Участие ее гормонов в моторных реакциях весьма возможно, но мы не касаемся этого вопроса, т. к. он в настоящее время остается еще не выясненным.

 

Если учитывать опыты Ю. П. Федотова, то намечаются три степени повышения возбудимости при перерезке спинного мозга на различных уровнях:

1) при высокой перерезке между С7 и Th1;

2) при низкой перерезке на уровне Th10;

3) наибольшая сенсибилизация при сочетании перерезки на уровне Th10 с удалением брюшных симпатических цепочек.

 

Причиной повышения возбудимости шагательных рефлексов в первом случае явилось выключение тормозящего влияния головного мозга на центры, расположенные ниже уровня перерезки. Второе повышение сенсибилизации шагательных рефлексов наблюдалось при сочетании выключения тех же связей с децентрализацией спинномозговых центров симпатической иннервации надпочечников, а, может быть, и щитовидной железы. Наконец, третий этап повышения сенсибилизации шагательных рефлексов к А наступил при перерезке спинного мозга в сочетании с перерывом постганглионарных симпатических связей, вызванных удалением брюшных ганглиев.

 

Как на результат освобождения шагательных рефлексов от тормозящего влияния вышестоящих симпатических центров приходится смотреть также и на появление у собаки с удаленными симпатическими цепочками последовательных шаганий после прекращения раздражений, вызывавших этот рефлекс. Возможно, что при том возбуждении моторных центров поддерживается А, выделяющимся в кровь при шагании.

 

Второй вопрос, который вытекает из наших опытов: почему выделение А вызывало рефлекс на мочевой пузырь и прямую кишку – явление, кажущееся парадоксальным. В норме симпатикус задерживает выделение мочи, возбуждая сфинкторы мочевого пузыря. У наших собак А вызывал мочеиспускание. Это действие особенно усиливалось у собаки с удалением симпатических цепочек, у которой мочеиспускание после введения А наступало повторно всякий раз после введения А.

 

Возможно двоякое толкование этой реакции. Предполагают, что А может вызывать выделение Ах. А у животных, которым вводили ингибитор ацетилхолинэстеразы эзерин, вызывал появление Ах в цереброспинальной жидкости [см.: 23]. Возможно, что это, в данном случае «парадоксальное» действие А, объясняется не прямым его действием, а опосредованным тем, что, вводя собаке А, мы наблюдали реакцию на Ах, выделившийся под действием А.

 

Не исключается и возможность другого объяснения, а именно, возможность «неспецифического» действия А. Установлено, что денервированная мышца становится более реактивной не только к естественному своему стимулятору (в современном понимании – к нейромедиатору – О. З.) Ах, но и к А-гормону [см.: 21], и к некоторым другим веществам, родственным никотину (Dale, Gaddum, [цит. по: 5, с. 32]), и к калию [см.: 23]. При этом десимпатизированные сосуды уха кролика реагировали сужением не только на А, но и на Ах [см.: 19], а также на питуитрин, гистамин и эрготоксин (Grant, [цит. по: 5]). Возможно, что в данном случае имело место аналогичное действие А. Возможно, конечно, еще какое-либо и иное объяcнение, поскольку мы не имеем надежных экспериментальных данных для решения вопроса. Связи реакций в организме значительно сложнее реакций нервно-мышечного аппарата. Их анализ связан с большими трудностями, обусловленными сложностью этих отношений.

 

Подводя итог данному исследованию, можно сказать, что наши опыты указывают на участие САС в динамике шагательных рефлексов у собак с перерезкой спинного мозга. Сложность отношений в этой области особенно ясно выступила при вариациях в повреждении СНС.

 

Гуморальные влияния на шагательные рефлексы проявляются тем сильнее, чем больше низшие отделы нервной системы освобождаются от регулирующего влияния более высокоразвитых отделов ЦНС.

 

Выводы

1. У собаки с перерезкой спинного мозга на уровне Th10 в 10 опытах А, введенный внутривенно в дозах 0,1–0,4 мг, в 8 из них вызывал шагательный рефлекс. Пороговой дозой являлась доза 0,1 мг.

 

2. Опыты на другой собаке, у которой перерезка спинного мозга сочеталась с удалением брюшных симпатических цепочек, дала следующие результаты.

 

2.1. Сужение рецетивного поля и резкое повышение порога возбудимости шагательных рефлексов на кожные раздражения.

 

2.2. Некоторое понижение порога возбудимости шагательных рефлексов на проприоциптивные раздражения с появлением после раздражения последовательного шагания, принимавшего нередко затяжной характер.

 

2.3. Резкое понижение порога возбудимости шагательных рефлексов при действии А, а также рефлексов на мочевой пузырь и прямую кишку. Порог возникновения шагательных рефлексов у собаки с удалением брюшных симпатических ганглиев равнялся 0,02 мг А и был в 5 раз ниже, чем у собаки с интактной СНС.

 

2.4. Наблюдалась также значительная сенсибилизация шагательных рефлексов на действие Ах с прозерином, хотя и в меньшей степени, чем на действие А, а именно, порог раздражения понизился в 2 раза (0,1 мг прозерина и 0,5 мг Ах). Прозерин вызывал фибрилляцию при дозе втрое меньшей, чем у собаки без удаления брюшных симпатических цепочек (0,1 мг).

 

Список литературы

1. Бабкин Б. П. Внешняя секреция пищеварительных желез. – М.–Л.: Государственное издательство, 1927. – 550 c.

2. Гинецинский А. Г. Влияние симпатической нервной системы на функции поперечнополосатой мышцы // Русский физиологический журнал имени И. М. Сеченова. – 1923. – Т. 6. – В. 1–3. – С. 139–150.

3. Гринштейн А. М. Пути и центры нервной системы. – М.: Медгиз, 1946. – 299 с.

4. Дерябин В. С. Действие ацетилхолина на шагательные движения задних конечностей собак // Физиологический журнал СССР. – 1953. – Т. 39. – В. 3. – С. 319–323.

5. Кеннон В., Розенблют А. Повышение чувствительности денервированных структур. Закон денервации. – М.–Л.: Издательство иностранной литературы, 1951. – 264 с.

6. Крестовников А. Н. Влияние симпатического нерва на окислительные процессы в мышце // Известия Научного института имени П. Ф. Лесгафта. – 1927. – Т. 13. – С. 155–168.

7. Кунстман К. И. Влияние односторонней симпатэктомии на рефлексы кожи и сухожилий у собаки // Известия Научного института имени П. Ф. Лесгафта. – 1928. – Т. 14. – Вып. 1–2. – С. 59–82.

8. Лебединский А. В. Влияние симпатической иннервации на электропроводность поперечнополосатой мышечной ткани // Русский физиологический журнал им. И. М. Сеченова. – 1926. – Т. 9. – Вып. 2. – С. 183–192.

9. Навалихин И. Г. К учению о расширении зрачка // Работы из физиологической лаборатории Казанского университета. – Казань: Казанский университет, 1869. – В. 1. – С. 6–24.

10. Орбели Л. А. Лекции по физиологии нервной системы. – М.: Медгиз, 1938. – 228 с.

11. Павлов И. П. Психология как пособница физиологии больших полушарий // Полное собрание сочинений. Т. III, кн. 1. – М.–Л.: Издательство АН СССР, 1951. – С. 346–353.

12. Павлов И. П. Пробная экскурсия физиолога в область психиатрии // Полное собрание сочинений. Т. III, кн. 2. – М.–Л.: Издательство АН СССР, 1951. – С. 126–132.

13. Павлов И. П. Ответ физиолога психологам // Полное собрание сочинений. Т. III, кн. 2. – М.–Л.: Издательство АН СССР, 1951. – С. 153–188.

14. Сеченов И. М. О механизмах в головном мозгу лягушки, угнетающие рефлексы спинного мозга // Избранные философские и психологические произведения. – М.–Л.: ОГИЗ, 1947. – C. 541–556.

15. Стрельцов В. В. О влиянии симпатической иннервации па процесс трупного окоченения скелетных мышц // Архив биологических наук. – 1931. – Т. 31. – Вып. 2–3. – С. 172–191.

16. Тонких А. В. Участие симпатической нервной системы в сеченовском торможении // Русский физиологический журнал имени И. М. Сеченова. – 1927. – Т. 10. – Вып. 1–2. – С. 85–93.

17. Федотов Ю. П. Действие болевого раздражения на рефлекторную деятельность спинного мозга // Физиологический журнал СССР. – 1951. – Т. 37. – № 1. – С. 69–74.

18. Budge J. Über die bewegung der Iris: für Physiologen und Ärzte. – Braunschweig: Friedrich Vieweg und Sohn, 1855. – 206 p.

19. Dale H. H., Richards A. N. The Vasodilator Action of Histamine and of Some Other Substances // Journal of Physiology. – 1918. – Vol. 52. – № 2–3. – Pp. 110–165. DOI: 10.1113/jphysiol.1918.sp001825

20. Elliott T. R. The Action of Adrenalin // Journal of Physiology. – 1905. – Vol. 32. – № 5–6. – Pp. 401–467. DOI: 10.1113/jphysiol.1905.sp001093

21. Euler U. S. von., Gaddum J. H. Pseudomotor Contractures after Degeneration of the Facial Nerve // Journal of Physiology. – 1931. – Vol. 73. – № 1. – Pp. 54–66.

22. Feldberg W. Die Empfindlingkeit Zungenmuskulatur und der Zungengefasse des Hundes auf Lingualisreizung und auf Acetilcholin // Pflügers Archiv des gesamte Physiology. – 1933. – Vol. 232. – Pp. 75–87.

23. Feldberg W., Schriver H. The Acetylcholine Content of the Cerebro-spinal Fluid of Dogs // Journal of Physiology. – 1936. – Vol. 86. – № 3. – Pp. 277–284. DOI: 10.1113/jphysiol.1936.sp003362

24. Frank E., Nothmann M., Guttmann E. Über die tonische Kontraktion des quergestreiften Säugetiermuskels nach Ausschaltung des motorischen Nerven // Pflügers Archiv des gesamte Physiology. – 1923. – Bd. 199. – Pp. 567–578. https://doi.org/10.1007/BF01784286

25. Langley J. N. The Autonomic Nervous System. – Cambridge: W. Heffer & Sons, Ltd., 1921. – 80 p.

26. Meltzer S. J., Auer C. M. Studies on the “Paradoxical” Pupil-Dilatation Caused by Adrenalin // American Journal of Physiology. – 1904. – Vol. XI. – Pp. 28–51.

27. Philipeaux J. M., Vulpian A. Note sur une modification physiologique qui se produit dans le nerf lingual par suite de l’abolition temporaire de la motricité dans le nerf hypoglosse du même côté // Comptes rendus de l’Académie des Sciences. – 1863. – Vol. 56. – Pp. 1009–1011.

28. Simeone F. A. Sensitization of the Adrenal Gland by Partial Denervation // American Journal of Physiology. – 1938. – Vol. 122. – Pp. 186–190. https://doi.org/10.1152/ajplegacy.1938.122.1.186

 

References

1. Babkin B. P. External Secretion of Digestive Glands [Vneshnyaya sekretsiya pischevaritelnykh zhelez]. Moscow–Leningrad: Gosudarstvennoe izdatelstvo, 1927, 550 p.

2. Ginetsinsky A. G. The Influence of the Sympathetic Nervous System on the Functions of the Striated Muscle [Vliyanie simpaticheskoy nervnoy sistemy na funktsii poperechnopolosatoy myshtsy]. Russkiy fiziologicheskiy zhurnal imeni I. M. Sechenova (Russian Journal of Physiology), 1923, vol. 6, no. 1–3, pp. 139–150.

3. Grinstein A. M. Pathways and Centers of the Nervous System [Puti i tsentry nervnoy sistemy]. Moscow: Medgiz, 1946, 299 p.

4. Deryabin V. S. The Effect of Acetylcholine on “Strided” Movement of the Hind Limbs of Dogs [Deystvie atsetilkholina na shagatelnye dvizheniya zadnikh konechnostey sobak]. Fiziologicheskiy zhurnal SSSR (Physiological Journal of the USSR), 1953, vol. 39, no. 3, pp. 319–323.

5. Cannon W. B., Rosenbluth A. The Supersensitivity of Denervated Structures: A Law of Denervation [Povyshenie chuvstvitelnosti denervirovannykh struktur. Zakon denervatsii]. Moscow: Izdatelstvo inostrannoy literatury, 1951, 264 p.

6. Krestovnikov A. N. The Influence of Sympathetic Nerve on Oxidative Processes in the Muscle [Vliyanie simpaticheskogo nerva na okislitelnye protsessy v myshtse]. Izvestiya Nauchnogo instituta imeni P. F. Lesgafta (Proceedings of the Scientific Institute of P. F. Lesgaft), 1927, vol. 13, pp. 155–168.

7. Kunstman K. I. Influence of Unilateral Sympathectomy on Reflexes of Skin and Tendons in Dogs [Vliyanie odnostoronney simpatektomii na refleksy kozhi i sukhozhiliy u sobaki]. Izvestiya Nauchnogo instituta imeni P. F. Lesgafta (Proceedings of the Scientific Institute of P. F. Lesgaft), 1928, vol. 14, no. 1–2, pp. 59–82.

8. Lebedinsky A. V. Influence of Sympathetic Innervation on the Electrical Conductivity of Striated Muscle Tissue [Vliyanie simpaticheskoy innervacii na elektroprovodnost poperechnopolosatoy myshechnoy tkani]. Russkiy fiziologicheskiy zhurnal imeni I. M. Sechenova (Russian Journal of Physiology), 1926, vol. 9, no. 2, pp. 183–192.

9. Navalikhin I. G. To the Teaching of the Expansion of the Pupil [K ucheniyu o rasshirenii zrachka]. Raboty iz fiziologicheskoy laboratorii Kazanskogo universiteta (Works from the Physiological Laboratory of Kazan University). Kazan: Kazanskiy universitet, 1869, issue 1, pp. 6–24.

10. Orbeli L. A. Lectures on the Physiology of the Nervous System [Lektsii po fiziologii nervnoy sistemy]. Moscow: Medgiz, 1938, 228 p.

11. Pavlov I. P. Psychology as an Acomplice of the Pysiology of the Large Hemispheres [Psikhologiya kak posobnitsa fiziologii bolshix polushariy]. Polnoe sobranie sochineniy. T. III. Kn. 1. (Complete Works. Vol. III, book 1). Moscow–Leningrad: Izdatelstvo AN SSSR, 1951, pp. 346–353.

12. Pavlov I. P. A Trial Tour of a Physiologist in the Field of Psychiatry [Probnaya ekskursiya fiziologa v oblast psikhiatrii]. Polnoe sobranie sochineniy. T. III. Kn. 2. (Complete Works. Vol. III, book 2). Moscow–Leningrad: Izdatelstvo AN SSSR, 1951, pp. 126–132.

13. Pavlov I. P. The Answer of Physiologist to Psychologists [Otvet fiziologa psikhologam]. Polnoe sobranie sochineniy. T. III. Kn. 2. (Complete Works. Vol. III, book 2). Moscow–Leningrad: Izdatelstvo AN SSSR, 1951, pp. 153–188.

14. Sechenov I. M. On the Mechanisms in the Brain of the Frog, Depressing Reflexes of the Spinal Cord [O mekhanizmakh v golovnom mozgu lyagushki, ugnetayuschie refleksy spinnogo mozga]. Izbrannye filosofskie i psikhologicheskie proizvedeniya (Selected Philosophical and Psychological Works). Moscow–Leningrad: OGIZ, 1947, pp. 541–556.

15. Streltsov V. V. On the Influence of Sympathetic Innervation on the Process of Rigor Mortis of Sceletal Muscles [O vliyanii simpaticheskoy innervatsii pa protsess trupnogo okocheneniya skeletnykh myshts]. Arkhiv biologicheskikh nauk (Archive of Biological Sciences), 1931, vol. 31, no. 2–3, рp. 172–191.

16. Tonkich A. V. Participation of the Sympathetic Nervous System in Sechenov Inhibition [Uchastie simpaticheskoy nervnoy sistemy v sechenovskom tormozhenii]. Russkiy fiziologicheskiy zhurnal imeni I. M. Sechenova (Russian Journal of Physiology), 1927, vol. 10, no. 1–2, pp. 85–93.

17. Fedotov Yu. P. The Effect of Pain Irritation on the Reflex Activity of the Spinal Cord [Deystvie bolevogo razdrazheniya na reflektornuyu deyatelnost spinnogo mozga]. Fiziologicheskiy zhurnal SSSR (Physiological Journal of the USSR), 1951, vol. 37, no. 1, pp. 69–74.

18. Budge J. Über die bewegung der Iris: für Physiologen und Ärzte. Braunschweig: Friedrich Vieweg und Sohn, 1855, 206 p.

19. Dale H. H., Richards A. N. The Vasodilator Action of Histamine and of Some Other Substances. Journal of Physiology, 1918, vol. 52, no. 2–3, pp. 110–165. DOI: 10.1113/jphysiol.1918.sp001825

20. Elliott T. R. The Action of Adrenalin. Journal of Physiology, 1905, vol. 32, no. 5–6, pp. 401–467. DOI: 10.1113/jphysiol.1905.sp001093

21. Euler U. S. von., Gaddum J. H. Pseudomotor Contractures after Degeneration of the Facial Nerve. Journal of Physiology, 1931, vol. 73, no. 1, pp. 54–66.

22. Feldberg W. Die Empfindlingkeit Zungenmuskulatur und der Zungengefasse des Hundes auf Lingualisreizung und auf Acetilcholin. Pflügers Archiv des gesamte Physiology, 1933, vol. 232, pp. 75–87.

23. Feldberg W., Schriver H. The Acetylcholine Content of the Cerebro-spinal Fluid of Dogs. Journal of Physiology, 1936, vol. 86, no. 3, pp. 277–284. DOI: 10.1113/jphysiol.1936.sp003362

24. Frank E., Nothmann M., Guttmann E. Über die tonische Kontraktion des quergestreiften Säugetiermuskels nach Ausschaltung des motorischen Nerven. Pflügers Archiv des gesamte Physiology, 1923, Bd. 199, pp. 567–578. https://doi.org/10.1007/BF01784286

25. Langley J. N. The Autonomic Nervous System. Cambridge: W. Heffer & Sons, Ltd., 1921, 80 p.

26. Meltzer S. J., Auer C. M. Studies on the “Paradoxical” Pupil-Dilatation Caused by Adrenalin. American Journal of Physiology, 1904, vol. 11, pp. 28–51.

27. Philipeaux J. M., Vulpian A. Note sur une modification physiologique qui se produit dans le nerf lingual par suite de l’abolition temporaire de la motricité dans le nerf hypoglosse du même côté. Comptes rendus de l’Académie des Sciences, 1863, vol. 56, pp. 1009–1011.

28. Simeone F. A. Sensitization of the Adrenal Gland by Partial Denervation. American Journal of Physiology, 1938, vol. 122, pp. 186–190. https://doi.org/10.1152/ajplegacy.1938.122.1.186

 


[1] Интактный — (лат. intactus нетронутый) неповрежденный, не вовлеченный в какой-либо процесс (прим. глав. ред.).

[2] Экстероцептивные раздражения: в данном случае – раздражение экстерорецепторов, тактильных рецепторов кожи, межпальцевых складок.

[3] Проприоцептивные раздражения: в данном случае – раздражение проприоцепторов сухожилий при вызывании коленного рефлекса.

[4] Экстензорный толчок – разгибание согнутой ноги, когда сжимают пятку ноги или бедро противоположной ноги.

[5] Экстензорный тетанус – состояние длительного сокращения мышцы-разгибателя, возникающее при поступлении к ней нервных импульсов с высокой частотой.

[6] Вопрос об участии парасимпатического нерва еще недостаточно выяснен, а наибольшее повышение безусловных шагательных рефлексов на А и Ах повело к сенсибилизации не только их, но и рефлексов на мочевой пузырь и прямую кишку, получающих парасимпатическую иннервацию.

 
Ссылки на статьи:
Забродин О. Н. К статье В. С. Дерябина и Л. Н. Дерябина «О влиянии адреналина, ацетилхолина и удаления брюшных симпатических цепочек на шагательные рефлексы задних конечностей собак с перерезкой спинного мозга» // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2021. – № 4. – С. 83–88. URL: http://fikio.ru/?p=4877.
Дерябин В. С., Дерябин Л. Н. О влиянии адреналина, ацетилхолина и удаления брюшных симпатических цепочек на шагательные рефлексы задних конечностей собак с перерезкой спинного мозга // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2021. – № 4. – С. 88–106. URL: http://fikio.ru/?p=4877.
 

© Забродин О. Н., 2021

УДК 612.89

 

Забродин Олег Николаевич – Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет имени академика И. П. Павлова Министерства здравоохранения Российской Федерации, кафедра анестезиологии и реаниматологии, старший научный сотрудник, доктор медицинских наук, Санкт-Петербург, Россия.

Email: ozabrodin@yandex.ru

ScopusID: 36909235400

Авторское резюме

Предмет исследования: Комментарий к неопубликованной статье В. С. Дерябина и Л. Н. Дерябина «О влиянии симпатической нервной системы на трофику скелетных мышц».

Результаты: В статье поднимается важный вопрос о трофическом влиянии симпатической нервной системы (СНС) на скелетную мускулатуру. Дан обзор развития представлений о таком влиянии в работах И. П. Павлова, Л. А. Орбели и его школы, а также альтернативные представления, согласно которым выключение симпатической иннервации скелетной мускулатуры не приводит к нарушению трофики последней.

С целью объяснения таких альтернативных представлений авторы статьи привлекли к объяснению последние данные о повышении чувствительности денервированных структур (впоследствии – адренорецепторов) к адреналину (А) и концепции У. Кеннона о единой симпатико-адреналовой системе (САС). Согласно этой концепции, гормон А начинает выполнять функции СНС, включая трофическую, в случае их выпадения, путем воздействия на общие для СНС и А адренорецепторы.

Выводы: Статья интересна как образец философско-методологического осмысления проблем физиологии. Авторы использовали диалектический подход и достигли снятия противоречий в представлениях о наличии или отсутствии трофической функции СНС в отношении скелетной мускулатуры.

 

Ключевые слова: трофическая функция симпатической нервной системы; симпатико-адреналовая система; повышение чувствительности денервированных структур к адреналину.

 

Comments and Notes to the Article by V. S. Deryabin and L. N. Deryabin “The Influence of the Sympathetic Nervous System on the Trophism of the Skeletal Muscles”

 

Zabrodin Oleg Nikolaevich – First Saint Petersburg State Medical University named after Academician I. P. Pavlov of the Ministry of Health of the Russian Federation, Department of Anesthesiology and Reanimatology, Senior Researcher, Doctor of Medical Sciences, Saint Petersburg, Russia.

Email: ozabrodin@yandex.ru

Abstract

Subject of research: Comments on the unpublished article by V. S. Deryabin and L. N. Deryabin “The Influence of the Sympathetic Nervous System on the Trophism of Skeletal Muscles”.

Results: The article raises an important question about the trophic effect of the sympathetic nervous system (SNS) on skeletal muscles. An overview of the development of ideas about such an influence in the works of I. P. Pavlov, L. A. Orbeli and his school and some alternative concepts are presented. According to the latter, blocking the sympathetic innervation of skeletal muscles does not lead to a violation of the trophism.

In order to understand such alternative views, the authors of the article gave an explanation based on the latest data on the increased sensitivity of denervated structures (later – adrenoreceptors) to adrenaline (A) and used W. Cannon’s concept of a single sympathetic-adrenal system (SAS). In accordance with this concept, hormone A begins to perform the functions of the SNS, including the trophic one, in case of their loss, by acting on the adrenoreceptors common to the SNS and A.

Conclusion: The article is interesting as an example of philosophical and methodological understanding of the problem. The authors used a dialectical approach and achieved the sublation of contradictions in the concept of the presence or absence of the trophic function of the SNS in relation to skeletal muscles.

 

Keywords: trophic function of the sympathetic nervous system; sympathetic-adrenal system; increased sensitivity of denervated structures to adrenaline.

 

Комментарий и примечания представляют своеобразный опыт реанимации статьи, написанной почти 70 лет назад, объяснения представленных в ней фактов с учетом современных данных, чему посвящены примечания.

 

Работа является продолжением двух других статей: Дерябин В. С. «Действие ацетилхолина на шагательные движения задних конечностей собак», 1963 [см.: 1] и Дерябин В. С., Дерябин Л. Н., Кашкай М.-Дж. «Действие ацетилхолина на мышцы задней конечности собаки при половинной перерезке спинного мозга», 1960 [см.: 2]. Вторая статья, направленная в 1953 г. в Т. III сборника статей сотрудников Института эволюционной физиологии Академии наук СССР «Материалы по эволюционной физиологии» вместе со статьей В. С. Дерябина и Л. Н. Дерябина «О влиянии адреналина, ацетилхолина и удаления брюшных симпатических цепочек на шагательные рефлексы задних конечностей собаки с перерезкой спинного мозга», была отклонена редакторами сборника по независящим от авторов обстоятельствам. Только после обращения Л. Н. Дерябина (В. С. Дерябин умер в 1955 г.) к директору Института эволюционной физиологии, чл.-корр. АМН СССР А. Г. Гинецинскому и его ходатайства статья была напечатана в Физиологическом журнале СССР за 1960 г. [см.: 2]. Что касается статей В. С. Дерябина, Л. Н. Дерябина «О влиянии симпатической нервной системы на трофику скелетных мышц» и В. С. Дерябина, Л. Н. Дерябина «О влиянии адреналина, ацетилхолина и удаления брюшных симпатических цепочек на шагательные рефлексы задних конечностей собаки с перерезкой спинного мозга», то они по непонятным причинам не были опубликованы.

 

Первая из них, комментируемая в данной статье, является вводной и теоретическим обоснованием второй. И в наше время она представляет интерес для публикации ввиду важности для теоретической и практической медицины дальнейшей разработки проблемы нервной трофики. К сожалению, механизмы действия СНС как системы жизнеобеспечения организма и А (адреналина) – вещества, известного в широком лексиконе, входящих в единую САС, не известна читателю-непрофессионалу.

 

Толчком к написанию обеих статей явилась книга У. Кеннона и А. Розенблюта «Повышение чувствительности денервированных структур», 1951 [см.: 6], позволившая авторам с диалектических позиций объяснить противоречивость мнений при обсуждении проблемы о трофической функции СНС. Снятия противоречий альтернативных точек зрения на эту проблему удалось также достигнуть путем целостного ее понимания с привлечением концепции У. Кеннона о единой САС [см.: 5]. И это – с учетом ограниченных сведений о химической природе и физиологической роли нейрохимических посредников – нейромедиаторов (коротко – медиаторов: ацетилхолина и норадреналина – НА) в нервно-мышечной передаче. Так, статья о том, что медиатором в СНС является НА, появилась только в 1956 г. [см.: 7].

 

Комментируемая статья потребовала редактирования, приведения списка литературы в соответствие с современными требованиями и, в связи с новыми данными по проблеме, – примечаний, на которые даются ссылки в тексте. Примечания представлены в статье В. С. Дерябина и Л. Н. Дерябина постранично. Обсуждаемая этими авторами проблема симпатической регуляции трофики тканей и ее нарушений близка автору данного комментария, так как он занимался ею более 50 лет [см.: 3, 4].

 

Список литературы

1. Дерябин В. С. Действие ацетилхолина на шагательные движения задних конечностей собак // Физиологический журнал СССР. – 1953. – Т. 39. – Вып. 3. – С. 319–323.

2. Дерябин В. С., Дерябин Л. Н., Кашкай М.-Дж. Действие ацетилхолина на мышцы задней конечности собаки при половинной перерезке спинного мозга // Физиологический журнал СССР. – 1960. – Т. 46. – № 12. – С. 1471–1475.

3. Забродин О. Н. Влияние адренергических веществ на развитие экспериментальной нейрогенной дистрофии стенки желудка у крыс // Фармакология и токсикология. – 1967. – № 4. – С. 430–433.

4. Забродин О. Н., Страшнов В. И. К нейродистрофическому компоненту острого послеоперационного панкреатита и его предупреждению с помощью эпидуральной анестезии // Обзоры по клинической фармакологии и лекарственной терапии. – 2018. – Т. 18. – № 4. – С. 61–66.

5. Кеннон В. Физиология эмоций: Телесные изменения при боли, голоде, страхе и ярости. – Ленинград: Прибой, 1927. – 173 с.

6. Кеннон В., Розенблют А. Повышение чувствительности денервированных структур. Закон денервации. – Москва: Издательство иностранной литературы, 1951. – 263 с.

7. Euler U. S. von, Hillarp N.-A. Evidence for the Presence of Noradrenaline in Submicroscopic Structures of Adrenergic Axons // Nature. – 1956. – № 177. – pp. 44–45. DOI: 10.1038/177044b0

 

Refrences

1. Deryabin V. S. The Effect of Acetylcholine on “Strided” Movement of the Hind Limbs of Dogs [Deystvie atsetilkholina na shagatelnye dvizheniya zadnikh konechnostey sobak]. Fiziologicheskiy zhurnal SSSR (Physiological Journal of the USSR), 1953, vol. 39, no. 3, pp. 319– 323.

2. Deryabin V. S., Deryabin L. N., Kashkay M.-J. The Effect of Acetylcholine on the Muscles of the Hind Limb of Dogs at Half Transaction of the Spinal Cord [Deystvie atsetilkholina na myshtsy zadney konechnosti sobaki pri polovinnoy pererezke spinnogo mozga]. Fiziologicheskiy zhurnal SSSR (Physiological Journal of the USSR), 1960, vol. 46, no. 12, pp. 1471–1475.

3. Zabrodin O. N. Influence of Adrenergic Substances on the Development of Experimental Neurogenic Dystrophy of the Stomach Wall in Rats [Vliyanie adrenergicheskikh veschestv na razvitie eksperimentalnoy neyrogennoy distrofii stenki zheludka u krys]. Farmakologiya i toksikologiya (Pharmacology and Toxicology), 1967, no. 4, pp. 430–433.

4. Zabrodin O. N., Strashnov V. I. To the Neurodystrophic Component of Acute Postoperative Pancreatitis and its Prevention with the Help of Epidural Anesthesia [K neyrodistroficheskomu komponentu ostrogo posleoperatsionnogo pankreatita i ego preduprezhdeniyu s pomoschyu epiduralnoy anestezii]. Obzory po klinichescoy farmakologii i lekarstvennoy terapii (Reviews on Clinical Pharmacology and Drug Therapy), 2018, vol. 18, no. 4, pp. 61–66.

5. Cannon W. B. Bodily Changes in Pain, Hunger, Fear and Rage [Fiziologiya emotsiy. Telesnye izmeneniya pri boli, golode, strakhe i yarosti]. Moscow–Leningrad: Priboy, 1927, 173 p.

6. Cannon W. B., Rosenblut A. Increasing the Sensitivity of Denervated Structures. The Law of Denervation [Povyshenie chuvstvitelnosti denervirovannykh struktur. Zakon denervacii]. Moskow: Izdatelstvo inostrannoy literatury, 1951, 263 p.

7. Euler U. S. von, Hillarp N.-A. Evidence for the Presence of Noradrenaline in Submicroscopic Structures of Adrenergic Axons. Nature, 1956, no. 177, pp. 44–45. DOI: 10.1038/177044b0

 

В. С. Дерябин, Л. Н. Дерябин

О влиянии симпатической нервной системы на трофику скелетных мышц

(авторские примечания – В. С. Дерябина и Л. Н. Дерябина;
публикация и редакторские примечания – О. Н. Забродина)

 

V. S. Deryabin, L. N. Deryabin

On the Influence of the Sympathetic Nervous System on Skeletal Muscle Trophism

(Authors notes – V. S. Deryabin and L. N. Deryabin;
publication and editorial notes – O. N. Zabrodin)

 

Сформулированный У. Кенноном закон повышения чувствительности денервированных структур [см.: 8][1] затрагивает широкий круг явлений и дает объяснение некоторых физиологических реакций, казавшихся прежде непонятными. Как с частным проявлением этого закона мы встретились с повышением возбудимости шагательных рефлексов при опытах на собаках с перерезкой спинного мозга, у которых были удалены обе брюшные симпатические цепочки[2]. Такое повышение моторных функций после десимпатизации затрагивает остававшийся до последнего времени спорный вопрос о влиянии симпатической нервной системы (СНС, симпатикус – О. З.) на трофику поперечнополосатых (скелетных) мышц. Представления о роли нервно-трофических влияний в жизни организма менялись в ходе развития физиологических знаний. В отечественной физиологии начало новому этапу в исследовании вопроса положило выступление П. П. Павлова в 1920 г. с докладом «О трофической иннервации» [см.: 11].

 

Исходя из фактов, установленных при исследовании работы сердца и многолетних наблюдений над последствиями оперативных вмешательств на собаках [см.: 10], он выдвинул гипотезу о существовании особых трофических нервов. И. П. Павлов писал по этому поводу: «Одни нервы усиливают этот процесс (химический жизненный процесс каждой ткани – О. З.) и тем самым повышают жизненность ткани, другие ослабляют его и при чрезвычайном их раздражении лишают ткань способности сопротивляться разрушительным постоянно внутри и вне организма действующим влияниям всякого рода» [11, с. 578][3]. Введя в физиологию представление об антагонистических парах трофических нервов, он указал на «возможное универсальное и постоянное их влияние».

 

Проблема, ввиду ее огромного значения в жизни здорового и больного организма, привлекла внимание ряда отечественных ученых и изучалась с разных сторон, исходя из различных точек зрения. Немало уделялось внимания вопросу о влиянии СНС на трофику скелетных мышц, но последний вопрос вызвал среди физиологов разногласия и до сих пор остается спорным.

 

Л. А. Орбели с сотрудниками провел обширные систематические исследования влияния СНС на трофические процессы в скелетных мышцах[4]. Согласно результатам этих исследований Л. А. Орбели [см.: 9], экспериментально доказано, что раздражение симпатических нервных волокон: устраняет утомление мышцы и повышает ее деятельность – А. Г. Гинецинский (так называемый «Феномен Орбели-Гинецинского» – О. З.), меняет порог возбудимости нервно-мышечного прибора (В. В. Стрельцов; Л. А. Орбели, Л. Лапик).

 

Раздражением симпатикуса может быть вызван ряд биохимических изменений в мышце: повышение потребления кислорода в изолированной кураризированной мышце[5] (Л. А. Орбели); отклонение в ходе окислительных процессов в веществе мышцы на стороне, где раздражался симпатический нерв (А. Н. Крестовников). При раздражении симпатических волокон наблюдалось изменение электропроводности в мышце лягушки (А. В. Лебединский) и др. Мы не будем перечислять всех установленных в лабораториях Л. А. Орбели фактов, показывающих влияние СНС на физико-химические процессы в мышечной ткани.

 

Несмотря на многообразие этих влияний, Л. А. Орбели не считал участие СНС в динамике мышечного сокращения необходимым условием функционирования поперечнополосатой мускулатуры [см.: 9][6].Взгляды Л. А. Орбели относительно влияния СНС на трофику тканей в свое время вызвали возражения со стороны Такихаши, Кеннона, Коатса и Тирс, Бериташвили и др., основанные также на экспериментальных исследованиях.

 

Cannon W. B. et al. [см.: 15][7], удаляя у котят пограничный симпатический ствол с одной или обеих сторон, от шейных узлов до последнего крестцового, нарушений трофических функций в отношении кожи и мускулатуры не наблюдал[8].

 

В лаборатории И. С. Беритова у щенков удаляли поясничную и крестцовую симпатические цепочки. Задняя лапа, лишенная симпатической иннервации, росла так же, как и другие конечности. Никаких трофических расстройств не отмечалось. Однако в течение первых месяцев отмечался даже более быстрый рост десимпатизированных конечностей, что автор объясняет более сильным током крови в сосудах, лишенных тонического сужения. В работоспособности десиматизированная конечность не уступала контрольной. Она развивала даже большее напряжение и утомлялась позднее нормальной [см.: 6][9].

 

Поэтому И. С. Беритов [см.: 2, с. 577–578] на основании своих опытов отрицает непосредственную трофическую функцию СНС, но допускает,что она осуществляет трофические влияния путем физико-химических изменений в составе крови и лимфы, не посылая непосредственных трофических импульсов.

 

Две группы ученых, опираясь на экспериментальные данные, приходят к противоположным результатам: к признанию или отрицанию трофической функции СНС.

 

С одной стороны, факты, говорящие о наличии трофической роли симпатикуса, остались не опровергнутыми; с другой стороны, нельзя отрицать отсутствия существенных трофических расстройств после удаления боковых симпатических стволов.

 

Мы полагаем, что кажущееся противоречия – признания или отрицания трофической роли СНС, устраняются, если к толкованию фактов, установленных по данному вопросу, подойти с точки зрения повышения чувствительности денервированных структур. Экспериментаторы, удалявшие цепочку симпатических узлов, ожидали, что операция повлечет за собой устранение трофической функции симпатикуса на стороне операции. Отсутствие же проявлений нарушения трофики в десимпатизированных конечностях рассматривалось ими как доказательство того, что СНС не обладает трофической функцией. Но в отношении симпатикуса такой взгляд представлется неправильным.

 

Повышение возбудимости денервированных структур при наличии действия циркулирующего в крови А создает условия для сохранения функции органов, изолированных от центральных симпатических влияний.[10]

 

А, выделяющийся мозговым слоем надпочечников при энергичной мышечной работе, при эмоциях, боли и др., вызывает широко распространенную реакцию СНС во всем организме [см.: 7], в том числе и в десимпатизированных мышцах. Возбудимость их при этом не только сохраняется, но даже повышается. Об этом говорят и наши опыты, указанные выше (ссылка на первой странице на неопубликованную статью В. С. Дерябина и Л. Н. Дерябина «О влиянии адреналина…» – О. З.). Вследствие этого, хотя денервированные мышцы лишаются симпатических импульсов, идущих от симпатических центров, но принимают участие в общей мышечной деятельности организма.

 

Скорость биохимических реакций в тканях, иннервируемых СНС, поддерживается при этом на достаточной высоте или даже повышается[11]. На это указывает тот факт, что, как отметил Е. П. Закарая, десимпатизированная конечность развивала даже большее напряжение и утомлялась позднее. Если принять во внимание повышение возбудимости денервированных симпатических структур к А, то результаты опытов с экстирпацией цепочек симпатических узлов не дают основания отрицать трофической функции СНС.

 

Список литературы

1. Аничков С. В., Заводская И. С., Морева Е. В. Веденеева З. И. Нейрогенные дистрофии и их фармакотерапия. – Л.: Медицина, 1969. – 238 с.

2. Беритов И. С. Общая физиология мышечной и нервной систем. Т. 1. – М.: Медгиз, 1959. – 600 с.

3. Забродин О. Н. Влияние фармакологических веществ на развитие геморрагических эрозий и уровень норадреналина в стенке желудка у крыс // Фармакология и токсикология. – 1978. – № 1. – С. 32–36.

4. Забродин О. Н. Проблема нервной трофики в трудах С. В. Аничкова и его школы // Физиологический журнал им. И. М. Сеченова. – 1993. – Т. 79. – № 12. – С. 109–114.

5. Заводская И. С., Морева Е. В. Фармакологический анализ механизма стресса и его последствий. – Л.: Медицина, 1981. – 214 с.

6. Закарая Е. П. К проблеме симпатической иннервации скелетной мускулатуры в связи с операциями при спастических явлениях // Физиологический журнал СССР. – 1933. – Т. 16. – Вып. 4. – С. 675–692.

7. Кеннон В. Физиология эмоций. Телесные изменения при боли, голоде, страхе и ярости. – Л.: Прибой, 1927. – 173 с.

8. Кеннон В., Розенблют А. Повышение чувствительности денервированных структур. Закон денервации / Под ред. член-корреспондента АН СССР Х. С. Коштоянца. – М.: Издательство иностранной литературы, 1951. – 263 с.

9. Орбели Л. А. О некоторых достижениях советской физиологии. Избранные труды. Т. 2. – М.–Л.: АН СССР, 1962. – С. 587–606.

10. Павлов И. П. Лабораторные наблюдения над патологическими рефлексами с брюшной полости // Полное собрание сочинений. Т. I. – М.–Л: АН СССР, 1951. – С. 550–563.

11. Павлов И. П. О трофической иннервации // Полное собрание сочинений. Т. I. – М.–Л.: АН СССР, 1951. – С. 577–582.

12. Ahlquist R. P. A Study of the Adrenotropic Receptors // American Journal of Physiology. – 1948. – Vol. 153. – № 3. – Pp. 586–600. DOI: 10.1152/ajplegacy.1948.153.3.586

13. Bell C., Seals D. S., Monroe M. B., Day D. S., Shapiro L. F., Johnson D. G., Jones P. P. Tonic Sympathetic Support of Metabolic Rate Is Attenuated with Age, Sedentary Lifestyle and Female Sex in Healthy Adults // The Journal of Clinical Endocrinology and Metabolism. – 2001. – Vol. 86. – № 9. – Pp. 4440–4444. DOI: 10.1210/jcem.86.9.7855

14. Bevan R. D. Influence of Adrenergic Innervation on Vascular Growth and Mature Characteristics // American Review of Respiratory Infections. – 1989. – Vol. 140 (5). – Pp. 1478–1482. DOI: 10.1164/ajrccm/140.5.1478

15. Cannon W. B., Nowton H. F., Brig E. M., Menken V., Moore R. M. Some Aspects of Physiology of Animals Surviving Complete Exclusion of Sympathetic Nerve Impulses // American Journal of Physiology. – 1929. – Vol. 89. – Pp. 84–107. DOI: 10.1152/ajplegacy.1929.89.1.84

16. Cannon W. B. Wisdom of the Body / Ed. by N. G. Norton. 2nd ed. – New York: W.W. Norton & Company, 1939. – 312 p.

17. Monroe M. B, Seals D. R., Shapiro L. F., Bell C, Johnson D., Parker Jones P. Direct Evidence for Tonic Sympathetic Support of Resting Metabolic Rate in Healthy Adult Humans // American Journal of Physiological Endocrinology and Metabolism. – 2001. – Vol. 280. – № 5. – Pp. 740–744. DOI: 10.1152/ajpendo.2001.280.5.e740

 

References

1. Anichkov S. V., Zavodskaya I. S., Moreva E. V., Vedeneeva Z. I. Neurogenic Dystrophies and Their Pharmacotherapy [Neyrogennye distrofii i ikh farmakoterapiya]. Leningrad: Meditsina, 1969, 238 p.

2. Beritov I. S General Physiology of Muscular and Nervous Systems. Vol. 1. [Obschaya fiziologiya myshechnoy i nervnoy sistem. Tom 1]. Moscow: Medgiz, 1959, 600 p.

3. Zabrodin O. N. Influence of Adrenergic Substances on the Development of Experimental Neurogenic Dystrophy of the Stomach Wall in Rats [Vliyanie farmakologicheskikh veschestv na razvitie gemorragicheskikh eroziy i uroven noradrenalina v stenke zheludka u krys]. Farmakologiya i toksikologiya (Pharmacology and Toxicology), 1978, no. 1, pp. 32–36.

4. Zabrodin O. N The Problem of Nervous Trophism in the Works of S. V. Anichkov and His School [Problema nervnoy trofiki v trudah S. V. Anichkova i ego shkoly]. Fiziologicheskiy zhurnal (Russian Journal of Physiology), 1993, vol. 79, no. 12, pp. 109–114.

5. Zavodskaya I. S., Moreva E. V. Pharmacological Analysis of the Mechanism of Stress and Its Consequences [Farmakologicheskiy analiz mekhanizma stressa i ego posledstviy]. Leningrad: Meditsina, 1981, 214 p.

6. Zakaraya E. P. On the Problem of Sympathetic Innervation of Skeletal Muscles in Connection with Operations for Spastic Phenomena [K probleme simpaticheskoy innervatsii skeletnoy muskulatury v svyazi s operatsiyami pri spasticheskikh yavleniyakh]. Fiziologicheskiy zhurnal SSSR (Journal of Physiology of USSR), 1933, vol. 16, no. 4, pp. 675–692.

7. Cannon W. B. Bodily Changes in Pain, Hunger, Fear and Rage: An Account of Recent Researches Into the Function of Emotional Excitement [Fiziologiya emociy. Telesnye izmeneniya pri boli, golode, strakhe i yarosti]. Leningrad: Priboy, 1927, 173 p.

8. Cannon W. B., Rosenblut A. The Supersensitivity of Denervated Structures: A Law of Denervation [Povyshenie chuvstvitelnosti denervirovannykh struktur. Zakon denervatsii]. Moscow: Izdatelstvo inostrannoy literatury, 1951, 263 p.

9. Orbely L. A. About Some Achievements of the Soviet Physiology [O nekotorykh dostizheniyakh sovetskoy fiziologii]. Izbrannye trudy, Tom 2 (Selected Works, Vol. 2). Moscow–Leningrad: Izdatelstvo AN SSSR, 1962, pp. 587–606.

10. Pavlov I. P. Laboratory Observations of Pathological Reflexes from the Abdominal Cavity [Laboratornye nablyudeniya nad patologicheskimi refleksami s bryushnoy polosti]. Polnoe sobranie sochineniy. Book I (Complete Works, Vol. 1). Moscow–Leningrad: Izdatelstvo AN SSSR, 1951, pp. 550–563.

11. Pavlov I. P. About Trophic Innervations [O troficheskoy innervatsii]. Polnoe sobranie sochineniy. Book I. (Complete Works. Vol. 1). Moscow–Leningrad: Izdatelstvo AN SSSR, 1951, рр. 577–582.

12. Ahlquist R. P. A Study of the Adrenotropic Receptors. American Journal of Physiology, 1948, vol. 153, no. 3, pp. 586–600. DOI: 10.1152/ajplegacy.1948.153.3.586

13. Bell C., Seals D. S., Monroe M. B., Day D. S., Shapiro L. F., Johnson D. G., Jones P. P. Tonic Sympathetic Support of Metabolic Rate Is Attenuated with Age, Sedentary Lifestyle and Female Sex in Healthy Adults. The Journal of Clinical Endocrinology and Metabolism, 2001, vol. 86, no. 9, pp. 4440–4444. DOI: 10.1210/jcem.86.9.7855

14. Bevan R. D. Influence of Adrenergic Innervation on Vascular Growth and Mature Characteristics. American Review of Respiratory Infections, 1989, vol. 140, pp. 1478–1482. DOI: 10.1164/ajrccm/140.5.1478

15. Cannon W. B., Nowton H. F., Brig E. M., Menken V., Moore R. M. Some Aspects of Physiology of Animals Surviving Complete Exclusion of Sympathetic Nerve Impulses. American Journal of Physiology, 1929, vol. 89, pp. 84–107. DOI: 10.1152/ajplegacy.1929.89.1.84

16. Cannon W. B. Wisdom of the Body. New York: W.W. Norton & Company, 1939, 312 p.

17. Monroe M. B., Seals D. R., Shapiro L. F., Bell C., Johnson D., Parker Jones P. Direct Evidence for Tonic Sympathetic Support of Resting Metabolic Rate in Healthy Adult Humans. American Journal of Physiological Endocrinology and Metabolism, 2001, vol. 280, no. 5, pp. 740–744. DOI: 10.1152/ajpendo.2001.280.5.e740



[1] Монография У. Кеннона и А. Розенблюта «Повышение чувствительности денервированных структур» [см.: 8] вышла в свет в США в 1945 г., в год смерти Уолтера Кеннона, и, таким образом, явилась своеобразным посмертным памятником ему. У нас в стране книга была опубликована в 1951 г., в разгар холодной войны, когда научные связи ученых Советского Союза и зарубежных стран были свернуты. У. Кеннон являлся другом И. П. Павлова, считался другом нашей страны, и публикация его книги у нас стала значительным событием в научной жизни. Исследования У. Кеннона и А. Розенблюта позволили В. С. Дерябину снять противоречия во взглядах на наличие или отсутствие трофических влияний СНС на скелетную мускулатуру (прим. ред.).

[2] Статья наша «О влиянии адреналина, ацетилхолина и удаления брюшных симпатических цепочек…» направлена в печать в Т. III «Академия наук СССР МАТЕРИАЛЫ ПО ЭВОЛЮЦИОННОЙ ФИЗИОЛОГИИ» (прим. авт.).

[3] Последующими исследованиями С. В. Аничкова и его школы это положение И. П. Павлова было уточнено [см.: 1, 3, 5]. Показано, что к «нарушению жизненности ткани» приводит не чрезвычайное раздражение нервов, понижающих ее, а таковое нервов, усиливающих симпатическую активацию трофических процессов, но приводящих вследствие «чрезвычайного» (сильного и продолжительного) раздражения к истощению своих резервных возможностей (прим. ред.).

[4] В соответствии с темой статьи, авторы основное внимание уделяют влиянию СНС на трофику поперечнополосатой (скелетной) мускулатуры. Вместе с тем Л. А. Орбели и его сотрудники [см.: 9] развили учение об адаптационно-трофической функции этой системы в отношении центральной и периферической нервной систем, органов чувств и главным образом в отношении поперечнополосатой мускулатуры. Согласно общим представлениям трофика – это питание тканей. Различные определения понятия «трофика» подчеркивают ее общее свойство: способность к поддержанию структуры и функции органов и тканей на оптимальном уровне. В процессе эволюции трофика оказалась подчиненной нервному контролю («нервная трофика»). Согласно одному из обобщающих определений: «Под нервной трофикой следует понимать свойство нервной системы (и в первую очередь симпатического отдела) к поддержанию в клетке, ткани, органе и организме в целом интенсивности энергетических и пластических процессов, структурной целостности, функциональной готовности и функционального постоянства, резистентности к повреждающим воздействиям, а также ее свойство активировать восстановление структуры и функции после их нарушения» [4, с. 112–113] (прим. ред.).

[5] «Кураризированная мышца» – мышца, подвергнутая действию нервнопаралитического яда кураре (прим. ред.).

[6] Согласно учению Л. А. Орбели [см.: 9] об адаптационно-трофической функции СНС, так называемые функциональные нервы, вызывающие специфическую деятельность ткани или органа (например, двигательные нервы скелетных мышц) управляют лежащими в основе указанной деятельности процессами обмена веществ; симпатические же нервы регулируют уровень этих процессов, возбудимость и работоспособность тканей и органов в условиях различных сильных и продолжительных нагрузок (адаптация). Поэтому десимпатизация не должна существенно влиять на трофические процессы в мышцах в покое (прим. ред.).

[7] У. Кеннон [см.: 16] создал учение о единой симпатико-адреналовой системе, в которую, кроме CНС, входит адреналовая система – мозговой слой надпочечников, в котором синтезируется и из которого выделяется в кровь гормон А, по химическому строению и функции очень близкий медиатору (нейрохимическому посреднику между нервными окончаниями и мышечной тканью) СНСы норадреналииу (НА). Недаром У. Кеннон называл А «жидким симпатикусом». Как НА-медиатор непосредственно, так и А-гормон через кровь воздействуют на чувствительные к ним тканевые рецепторы (иное название – адренорецепторы) [см.: 12]. При известном различии в действии НА и А на адренорецепторы разных тканей (НА взаимодействует с альфа-адренорецепторами, А – в большей степени реагирует с бета-адренорецепторами), их действие на поперечнополосатую мускулатуру однотипно. Таким образом, А-гормон в денервированной мышце берет на себя функцию НА-медиатора (прим. ред.).

[8] Отметим здесь, что после разработки им проблемы повышения чувствительности денервированных структур У. Кеннон к вопросу о трофической роли симпатикуса не возвращался (прим. авт.).

[9] Результаты опытов W. B. Cannon et al. [см.: 15] c десимпатизацией котят и Е. П. Закарая [см.: 6] с десимпатизацией щенков можно объяснить тем, что у них СНС еще не была развита, в отличие от эволюционно более ранней гормональной адреналовой системы. При этом в условиях десимпатизации А принимает на себя функцию СНС (прим. ред.).

[10] См. сноску 6 (прим. ред.).

[11] Согласно Л.А. Орбели [9], СНС регулирует в интересах организма, как целого, использование его резервов и мобилизует энергетические ресурсы. Установлено, что через альфа- и бета-аденорецепторы осуществляются активирующие влияния СНС, НА и А на трофические – пластические [14] и -энергетические [13, 17] процессы в тканях (прим. ред.).

 
Ссылки на статьи:
Забродин О. Н. Комментарий и примечания к статье В. С. Дерябина и Л. Н. Дерябина «О влиянии симпатической нервной системы на трофику скелетных мышц» // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2021. – № 3. – С. 71–75. URL: http://fikio.ru/?p=4801.
Дерябин В. С., Дерябин Л. Н. О влиянии симпатической нервной системы на трофику скелетных мышц // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2021. – № 3. – С. 75–81. URL: http://fikio.ru/?p=4801.

 
© Забродин О. Н., 2021

УДК 1(091)

 

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ по проекту № 19-011-00398 «Второй позитивизм в России: философская проблематика, влияние, критика».

 

Коробкова Светлана Николаевна – Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения, доктор философских наук, доцент, доцент кафедры истории и философии, Санкт-Петербург, Россия.

Email: korobkova@hf-guap.ru

SPIN: 4542-8623

Авторское резюме

Состояние вопроса: Современные когнитивные исследования, фокусирующиеся на изучении феномена сознания, вновь обращаются к психофизиологической проблеме. Необходимость определения онтологических оснований интеллекта, информации и связанных с ними явлений стимулируют поиск «общего знаменателя» для связи разнородных элементов действительности и определения границ духовного и материального.

Результаты: Идея русского философского реализма о корреляционной связи мира физического и мира психического, сосредоточение именно на изучении качеств и форм этих динамических отношений дает возможность реально построить объемную модель картины мира. Это существенно расширит горизонты нашего «видения».

Сторонники реалистического мировоззрения убеждены, что уяснение принципа всеобщей связи явлений целого дает ключ к пониманию эволюции; а это, в свою очередь, поможет дать адекватную оценку вновь образующимся феноменам действительности.

В своей исторической форме, на рубеже XIX–XX в., философский реализм при решении обозначенной задачи опирается на понятие «энергия», воспринятое в результате активного усвоения отечественной наукой идей эмпириокритицизма.

Вывод: Исследование философским реализмом необходимой связи теории и опыта сохраняет актуальность до сих пор. Для фактического решения насущных задач требуется разработка релевантной методологии познания с учетом трех моментов: новейших достижений науки и технологий, уровня интеллектуально-эволюционного развития человека, постоянной динамики среды. Ключевая позиция познающего субъекта должна принадлежать человеку.

 

Ключевые слова: позитивизм; реализм; материализм; идеализм; корреляция физического и психического; познание; познающий субъект.

 

Russian Positivist and Realistic Idea

 

Korobkova Svetlana Nikolaevna – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of History and Philosophy, Doctor of Philosophy, Associate Professor, Saint Petersburg, Russia.

Email: korobkova@hf-guap.ru

Abstract

Background: Modern cognitive research, focusing on the study of the phenomenon of consciousness, turns again to the psychophysiological problem. The need to determine the ontological foundations of intelligence, information and related phenomena stimulates the search for a “common denominator” for connecting heterogeneous elements of reality and defining the boundaries of the spiritual and the material.

Results: The idea of Russian philosophical realism about the correlation between the physical and mental world, focusing on the study of the qualities and forms of these dynamic relations makes it possible to create a three-dimensional model of the world picture. This will expand significantly the horizons of our “vision”.

Supporters of a realistic worldview are convinced that understanding the principle of the universal connection of the phenomena of the whole gives the key to evolution interpretation. This, in turn, will help to give a careful assessment of the newly emerging phenomena of reality.

In its historical form, at the turn of the 19th – 20th centuries, philosophical realism in solving the problem mentioned above relies on the concept of “energy”, perceived as a result of the active acceptance of the ideas of empiriocriticism by Russian science.

Conclusion: The study of the close relationship between theory and experience by philosophical realism remains relevant up to now. For the solution of urgent problems, the development of a relevant methodology of cognition is required, taking into account three points: the latest achievements of science and technology, the level of intellectual and evolutionary development of human being, and the constant dynamics of the environment. The key position of the cognizing subject must belong to the person.

 

Keywords: positivism; realism; materialism; idealism; correlation of physical and mental; cognition; cognizing subject.

 

Корреляция физического и психического – это «старая» проблема, которая все еще остается актуальной для современного знания. Ибо с научной точки зрения все еще непонятно, как физическое внешнее воздействие и инструментально измеряемые процессы высшей нервной деятельности человека трансформируются в сознании, не имеющем локализации в материальном мире.

 

В информационном обществе это вопрос определения границ человеческого как такового (читай, субъективного естественного сознания) и контролируемости этих границ: позволительно ли человеку, нормально ли для человека «выйти» за пределы своего сознания? Этой проблематикой занимаются когнитивные исследования, изучающие среди прочего и опыт психических нарушений (см., например, исследования К. Анохина, Т. Черниговской).

 

С другой стороны, очевидно, и нет надобности перечислять исторические примеры, когда воля отдельной личности, вдохновленная идеей-фикс, субъект сознания, прямым и непосредственным образом изменяли реальный, фактический ход истории. Социально-интеллектуальный аспект эволюции общества учитывают в современных исследованиях как синергетика, так и сфера NBIC-S-технологий.

 

До недавнего времени продуцирование знания считалось прерогативой человека. В настоящее время объемы информации не позволяют этого эффективно делать, а устраняют эту проблему интеллектуальные системы (условно говоря, думающие машины). На повестке дня – Big data, интеллектуальная обработка больших данных. Вопрос: где место думающего человека (познающего субъекта, субъекта сознания)?

 

Из субъективных наблюдений можно сделать вывод, что общество все еще находится на стадии накопления информации, но уже активно обсуждает вопрос о том, как ее систематизировать. В одном из произведений Стругацких содержится сюжет о «Великом опыте» по архивации и оцифровке всего объема знаний и информации профессора в момент его перехода из мира действительного, реального, в мир потусторонний, трансцендентный, дабы в этой трансформации сознания не «потерять» накопленный опыт (читай, не проходить вновь тот же путь познания, который занимает в настоящем непозволительно много времени). Да, конечно, это научная фантастика, но, во-первых, современные исследователи все чаще стали говорить о здравых интуициях писателей-фантастов [см.: напр., 1]; во-вторых, философия давно «крутится» вокруг идеи: что может быть мысленно представлено, то может быть реализовано – можно сделать осязаемым и воплотить в действительность (создать предмет); в-третьих, насущная проблема современного человека – быстрее проходить путь передачи знания, которое даже в момент передачи возрастает.

 

Сопряженно возникает вопрос субъекта и объекта: кто (что) есть истинный носитель информации и самосознающий субъект.

 

Для философии это не новая, но никак не решающаяся проблема. В материалистической традиции она носит название «психофизиологическая проблема» и имеет внушительную историографию. В метафизическом контексте – это вопрос психофизического параллелизма. А вот с позиции реализма – это идея корреляции физического и психического. Истоки этой идеи можно найти у И. Канта, А. И. Герцена; импульс к развитию в русской мысли она получила благодаря рефлексии идей позитивизма – критическому осмыслению данных опыта.

 

Реализм – «непризнанный феномен» отечественной философии и, как следствие, не имеющий «прописки» в мировой философии. А между тем это течение мысли, мировоззрение, занимающее «срединное положение» не столько между материализмом и идеализмом (при поверхностном взгляде), но и между позитивизмом (эмпириокритицизмом) и западным критическим реализмом (при историческом подходе), и, шире, между европейской и восточной ментальностью (с концептуальной точки зрения).

 

Права философского реализма (отличного от «социально-революционного» писаревского варианта) в свое время отстаивали «запрещенный» царской цензурой философ-математик М. М. Филиппов и ученый мирового значения Д. И. Менделеев.

 

Филиппов впервые дает философское определение «реализма» в своем научно-энциклопедическом словаре: «Реализм – ново-латинское выражение, употребляемое в философских науках, в противоположность идеализму. Следует отличать практический реализм (житейский) от теоретического. Теоретический реализм может быть основан на теоретико-познавательной почве или на метафизике. Метафизический реализм, принимает отвлеченные понятия, категории нашего рассудка, за истинную сущность и основу всех вещей. От него резко отличается теоретико-познавательный реализм, имеющий разные оттенки: в самой грубой форме это так называемый наивный реализм, принимающий вещи такими, какими мы их воспринимаем. Более глубокий критический реализм согласен с идеализмом в том, что наши восприятия не дают понятия о вещах в себе, но тем не менее признает независимое от нас существование этих вещей» [2, стлб. 2849].

 

Д. И. Менделеев прямо ставит перед собой задачу утвердить реализм как философское основание естествознания, которое, в свою очередь, вносит существенный вклад в познание действительности, а на основании этого знания строится представление о необходимом жизненном пути и движении истории. «…Реализм лежит в основании всего естествознания, а от него и во всей совокупности развития современных мыслей», – утверждает ученый [3, с. 53].

 

Философский реализм Д. И. Менделеева держится на «трех китах» – постулировании единства трех субстратов бытия: материи, души и энергии. В этом можно усмотреть влияние гегелевской философии: тезис, антитезис, синтез. Однако в основе философской теории реализма лежит не принцип противоречия, как у Гегеля, а принцип аналогии. Всё есть части целого, состоящего из трех: сущее, должное, наличное; содержание, форма, энергия; природа, идеал, социум; материя, дух, действительность; тело, душа, жизнь; физическое, психическое, реальное; существующее, желаемое, текущее; опыт, умозрение, практика и т. п. Процессы бытия имеют аналогичную структуру, причем низшие дают ключ к пониманию высших.

 

Любопытно, что Менделеев считает реализм более свойственным русскому уму, чем другие формы мировоззрения. Он пишет: «…русский народ… представляет лучший пример народа реального, народа с реальными представлениями» [3, с. 254]. Основано это убеждение на аналогии «срединности»: срединность реализма как умозрения и срединность географического положения России. Как наша история представляет пример сочетания азиатских и европейских идей, так и реализм представляет собой сочетание материалистических и идеалистических представлений. С одной стороны, русский народ всегда стремится во всем к воплощению идеала, с другой стороны, народ не может игнорировать свои материальные потребности, и только реализм, по мнению ученого, лишенный всякой односторонности, «внушает» необходимость сочетания того и другого.

 

В 1904 г. свет увидел сборник статей по философии «Очерки реалистического мировоззрения» [см.: 4], вокруг которого возникла широкая идеологическая дискуссия на предмет материалистических или идеалистических позиций. Однако в фокусе внимания этого сборника были а) вопросы теоретико-практических оснований познания, и б) вопросы системы познания. В этом ключе сборник имел, безусловно, прогрессивное значение для русской мысли, поскольку выводил отечественную философию на новый уровень рефлексии. Один из советских исследователей, А. Н. Иезуитов, анализируя опубликованную в этом сборнике работу Луначарского «Основы позитивной эстетики» писал: «…Необходимо сделать некоторые разъяснения относительно самого понятия «реализм»… Реализм в широком плане представляет собою учение о взаимоотношениях между природой и человеком, Я и средой, организмом и условиями его бытия. …Сущность реализма как философско-эстетического явления составляет идея зависимости, внутренне объединяющая природу и человека, Я и среду, характер и обстоятельства» (курсив мой – С. К.) [5, с. 27]. Категория «отношения» (зависимости, связи) вычленяется как принципиальная.

 

В 1910 г. в Санкт-Петербургском издательстве, в серии «Библиотека самообразования» выходит сборник философских рассуждений, переводная книга с предисловием М. М. Ковалевского, «Родоначальники позитивизма» [см.: 6]. Среди авторов первого выпуска – совсем не те имена, которые могло бы ожидать философское сообщество. Первая статья в сборнике – «Идея всеобщей истории» И. Канта [см.: 6, с. 1–28], вторая и третья – работы французских просветителей, Д’Аламбера и А. Тюрго. Что связывает этих философов, по мнению мыслителей-издателей, с реалистически-позитивистской традицией? Не что иное, как постановка вопроса о корреляции физического (материального) и психического (духовного). Нет необходимости подробно разбирать работы из этого сборника, однако стоит обратить внимание на некоторые суждения.

 

Кант постулирует наличие всеобщего закона природы, которому подчинено всякое природное явление. Эта аксиома дает немецкому философу положительный ключ относительно прогнозирования человеческой истории (индивидуальной практической жизни и судьбы общества): если нет возможности с помощью естествознания «узнать» конкретные бытийные планы людей («разумный замысел»), то можно путем рационального упорядочивания казалось бы хаотичных действий человека и законов природы постичь замысел самой природы и тем самым «привести» действия людей к определенному «плану природы». Эта блестящая мысль реализуется в современных когнитивных исследованиях, когда ученые, пытаясь проникнуть в суть сознания человека, моделируют искомое на сходных по принципу связи объектах. Но, тем не менее, момент перехода образа в практику (плана – в историю) остается все еще непонятным.

 

На это счет интересно рассуждение Д’Аламбера в «Очерке происхождения и развития наук» [см.: 6, с. 100–168]. Утверждается, что источник первичного знания – наши ощущения (позиция, совпадающая с материализмом); далее, ощущения наши многочисленны, и невозможно каждому ощущению противопоставить действительный предмет, который и вызывает это ощущение, невозможно путем рассуждения найти действительный переход от одного к другому, от ощущения к предмету. Этим как раз и занялись реалисты – стали искать корреляцию того и другого на практике, через опыт. Сам Д’Аламбер предположил, что только инстинкт «более верный, чем сам разум, мог бы заставить перепрыгнуть через такое громадное расстояние» [6, с. 101].

 

Тюрго в своем докладе, читанном в Сорбонне в декабре 1750 г. «Последовательные успехи человеческого разума» [см.: 6, с. 29–46], признавал поступательный ход развития знания и приводил в соотношение с ним и рост самого человечества: «Руководимые инстинктом и воображением, они [люди – С. К.] постепенно улавливали отношения между человеком и предметами природы, отношения, являющиеся единственными основаниями красоты» [6, с. 45]. Параллельность и взаимозависимость интеллектуального развития человека и общества и естественной природы – краеугольный камень реалистической теории.

 

Так сложилось, что в искусстве, которое настроено на творческое постижение эстетики и гармонии целого, учение реализма сыграло ключевую историческую роль. Отрадно, что все-таки и в философии рубежа веков реализм как умонастроение привлекал к себе внимание даже таких ортодоксальных деятелей, как В. И. Ленин. В известной работе «Материализм и эмпириокритицизм» [см.: 7] Ленин показывает, что одним и тем же словом «реализм» может называться и в основе своей материалистическая, и в сущности идеалистическая концепция, ибо сама идея зависимости может иметь различный смысл как в гносеологическом (теоретико-познавательном), так и в социологическом аспектах.

 

Важно качество отношения сознания человека к познаваемому им миру. Если занимается такая исследовательская позиция, что внешний мир существует независимо от человеческого сознания, но при этом, воздействуя на него, провоцирует к преобразовательной деятельности, мы имеем материалистическую картину мира. Если исследователь занимает позицию первого русского реалиста, А. И. Герцена, исходя из того, что бытие без мышления – часть, а не целое, и наше мышление уже есть проектирование внешнего мира, то он оказывается на месте гносеологического идеализма, и с этой точки зрения мир видится иначе. Но в любом случае утверждается активная роль познающего субъекта. Человек в системе реализма – действительная созидающая и трансформирующая сила!

 

Реализм не устанавливает приоритетов материального и духовного – он рассматривает материальное и идеальное (конкретное и абстрактное) в диалектической взаимосвязи через призму человеческого действительного бытия.

 

Таким образом, объектом реализма как философской концепции является отношение: материального и идеального, действительного и мыслимого, естественного и созидаемого, физического и психического, личного и общественного, человека и Бога, жизни и искусства, опыта и теории и т. п. Этим вполне объясняется многообразие форм и направлений реализма.

 

Действительно, в гносеологическом плане реалистические философские концепции ставили вопрос о критериях и методах познания действительности. При этом мыслители исходили из представления о том, что действительность есть система, элементы и структуры которой находятся между собой в закономерной взаимосвязи. Цель познания – изучить связи внутри целого, чтобы иметь возможность прогнозировать эволюцию этого целого и отдельных его элементов. Проблема истинности знания решалась эмпирически. Отличительная особенность реалистического понимания действительности – гносеологический релятивизм, то есть принципиальный отказ от абсолютности знания (идеал-реализм Л. Франка, Н. Лосского).

 

В онтологическом аспекте русский философский реализм принимает вундовскую точку зрения о разных уровнях бытия и гипостазирует жизнь как реальное бытие. Философский реализм – это жизненная философия, где категория «жизнь» выступает как центральная. В отличие от экзистенциальных теорий, реалистическая философия исследует не пограничные, особые состояния, а, наоборот, выявляет естественный ход бытия, закономерное. Реально то, что есть. Единство бытия обеспечивается разнообразием форм материи: вещество (физическая материя), энергия (динамическая материя), мысль, идеи (идеальная материя). Ярким примером этого является концепция С. А. Суворова [см.: 4, с. 1–113].

 

В социально-антропологическом плане с позиции философского реализма человек есть часть природы, включенная в общую систему бытия и имеющая конкретный моральный и социально-исторический статус в этой системе. Объектом изучения здесь становится триада «природа – человек (общество) – идеал» (школа И. Сеченова – И. Павлова, теории И. Мечникова, А. Ухтомского, А. Богданова, Д. Менделеева, М. Филиппова и др.).

 

Русский реализм конца XIX – начала XX в. подчиняет основания двух фундаментальных философских систем – материю и дух – более общему принципу, энергии. В этом выразилось абсолютное влияние факта открытия физикой одного из универсальных законов – закона сохранения и превращения энергии (Ю. Р. Майер), закона постоянства энергии или «единства сил природы» (Г. Гельмгольц), а также чрезвычайная популярность работ эмпириокритицистов, которые инспирировали активные идейные дискуссии.

 

«Энергия» – понятие, которое становится методологически принципиальным для представителей реалистического направления. Было установлено, что все виды энергии – механическая, тепловая, электрическая и магнитная – переходят друг в друга, а это, в свою очередь, означает количественную соотносительность всех явлений. Энергия – реальное основание всеобщей связи явлений действительности. Физик А. Г. Столетов, отмечая роль Гельмгольца в науке, писал: «…оценку энергии и подсчет баланса мы смело прилагаем и к таким процессам, о механизме которых мы не составили себе подробных и ясных представлений. …нет надобности знать или воображать себе, что здесь делается с частями вещества… мы можем оставаться на фактической почве и тем не менее сказать нечто важное и точное о процессе. Мы должны только подметить, какими доступными опыту величинами (параметрами) можно охарактеризовать энергию процесса… Такой способ верно рассуждать о явлении, не покушаясь составить его отчетливый, но гадательный рисунок, представляет методологическую новость, которая выгодно оттеняет весь дальнейший ход науки» [8, с. 311].

 

Именно с помощью «энергийности» объяснялось единство материального и идеального. Отметим, что у Гельмгольца, а ранее у Канта энергия как сила есть проявление материи. Освальд «уничтожил» материю, превратив энергию в онтологическую субстанцию. Ученые-реалисты восприняли понятие «энергии» методологически, сделав вывод, что «качественно различные порядки явлений стоят в определенном количественном отношении друг к другу» [4, с. 66]. Таким образом, наука пришла к двум универсальным понятиям – материя и энергия, окончательно установив динамическую картину мира. Эволюция во всех сферах бытия осуществляется по степеням и уровням: уровень эволюционного развития зависит от степени накопления энергии того или иного фактора (физического, биологического, экономического, психического или интеллектуального). Это тезис был положен в основу теории многофакторного развития М. М. Филиппова [см., напр.: 9].

 

Физик А. А. Эйхенвальд в своей речи на XII съезде естествоиспытателей (6 января 1910 г.), посвященной доказательству «родства» материи и энергии как двух универсальных понятий, отмечал, в чем состоит интерес ученых, направляющих свои силы на поиск единых принципов и закономерностей: «…Они видят, что связанные ими области вовсе не так резко отличаются друг от друга, как это казалось при начале их изучения; оказывается, что между ними очень много общего, что они находятся даже в некотором родстве, в таком же гармоническом родстве, как родственны, например, два звука одного аккорда. И чем выше научный принцип, тем не только большее число разнородных областей знаний соединяется воедино, но тем больше гармонии в этом единстве. Наступает совершенно особого рода цельное, эстетическое наслаждение, которое и увлекает к научной работе…» [10, с. 12–13].

 

Теория энергетизма нашла свое отражение в русской школе физики А. Столетова – Н. Умова – П. Лебедева, монистической теории В. Бехтерева, философско-религиозных взглядах Святителя Луки и др. Некоторые современные исследования в области синергетики также строятся на понятии «энергия» (см.: напр., работы С. С. Хоружего).

 

Итак, в наследство от реализма, инспирированного позитивизмом, русской философии достались следующие принципиальные установки:

– мир есть целое, имеющее одно основание (холизм, монизм);

– разнородные элементы целого диалектически взаимосвязаны;

– мир многомерен и подвижен.

 

Однако этого недостаточно. С точки зрения русского реализма, любая теория имеет значение настолько, насколько она дает материал для практической жизни. В этом смысле наука и философия равноценны как формы мировоззрения. Философия обозначает контуры парадигмы, в рамках которой решаются задачи, наука поставляет «сырье», конкретный материал, с помощью которого возможно решение актуальных задач. Результатом диалога философии и науки, с позиции реализма, должна быть некоторая социальная теория, представляющая концепцию эволюции (прогресса) человека и общества. Причем важно то, что никакая теория не является окончательной и абсолютной. «Путь» развития и содержательное понимание идеала (цели) развития всегда находятся в движении и могут корректироваться в зависимости от качества и объема фундаментального знания. Философский реализм как теоретическая концепция – система представлений о возможных путях эволюции, как практическое учение – научно обоснованные суждения о цели развития, о благе.

 

Актуальным является пропаганда философским реализмом необходимой связи теории и опыта. Реализм – самобытный и продуктивный результат рецепции позитивизма в русской философии.

 

В результате рассуждений о реализме приходит устойчивое убеждение, что в настоящее время необходима разработка релевантной методологии познания с учетом трех моментов: новейших достижений науки и технологий, уровня интеллектуально-эволюционного развития человека, постоянной динамики среды. Это уже не может быть какая-то одна точка зрения (позиция) и даже плоскость наблюдения (срез, дискурс) – это должно быть объемное видение (голографический мир – «все в каждой части»). И роль познающего субъекта здесь только увеличивается. Человек обладает уникальной способностью благодаря сознанию игнорировать физические время и пространство и соединить в целую картину то, что в действительности не соприкасается – человек обладает способностью мыслить в хронотопе бытия.

 

Список литературы

1. Горохов П. А. Философские представления о «человеке будущего» в мировой фантастике // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2019. – № 3. – С. 28–46. – URL: http://fikio.ru/?p=3700 (дата обращения 01.09.2021).

2. Научно-энциклопедический словарь: в 3-х т. Т. 3 / под ред. М. М. Филиппова. – СПб.: журнал «Научное обозрение», 1901. – 2689–4208 стб.

3. Менделеев Д. И. Заветные мысли // Собрание сочинений: в 25 т. Т. 24. – М.–Л.: Издательство Академии наук СССР, 1952. – С. 253–454.

4. Очерки реалистического мировоззрения. Сборник статей по философии, общественной науке и жизни. – С.-Пб.: Издание С. Дороватовского и А. Чарушникова, 1904. – 676 с.

5. Иезуитов А. Н. Ленин и Луначарский // А. В. Луначарский / исследования и материалы. – М.: Наука, 1978. – С. 27–38.

6. Родоначальники позитивизма / Пер. И. А. Шапиро; с предисл. проф. М. М. Ковалевского. – Вып. 1. – СПб.: Брокгауз и Ефрон, 1910. – 171 с.

7. Ленин В. И. Материализм и эмпириокритицизм. – М.: Издательство политической литературы, 1967. – 383 с.

8. Столетов А. Г. Гельмгольц и современная физика // Собрание сочинений: в 3 т. Т. 2. – М. – Л.: Гостехиздат, 1941. – С. 307–340.

9. Коробкова С. Н. Социально-экономическая теория К. Маркса в объективе русского критического реализма // Контекст и рефлексия: философия о мире и человеке. – 2015. – № 6. – С. 71–85. – URL: http://www.publishing-vak.ru/file/archive-philosophy-2015-6/5-korobkova.pdf (дата обращения 01.09.2021).

10. Эйхенвальд А. А. Материя и энергия. Речь, произнесенная на заключительном общем собрании XII съезда естествоиспытателей и врачей в Москве. – М.: Типография И. Н. Кушнерев и К, 1910. – 16 с.

 

References

1. Gorokhov P. A. Philosophical Ideas about the “Humans of the Future” in World Science Fiction [Filosofskie predstavleniya o “heloveke buduschego” v mirovoy fantastike]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2019, no. 3, pp. 28–46. Available at: http://fikio.ru/?p=3700 (accessed 01 September 2021).

2. Filippov M. M. (Ed.) Scientific and Encyclopedic Dictionary: in 3 vol. Vol. 3 [Nauchno-entsiklopedicheskiy slovar: v 3 t. T. 3]. Saint Petersburg: zhurnal “Nauchnoe obozrenie”, 1901, col. 2689–4208.

3. Mendeleev D. I. Cherished Thoughts [Zavetnye mysli]. Sobranie sochineniy: v 25 t. T. 24 (Collected Works: in 25 vol. Vol. 24). Moscow – Leningrad: Izdatelstvo Akademii nauk SSSR, 1952, pp. 253–454.

4. Essays on a Realistic Worldview: Collected Articles on Philosophy, Social Science and Life [Ocherki realisticheskogo mirovozzreniya. Sbornik statey po filosofii, obschestvennoy nauki i zhizni]. St. Petersburg: Izdanie S. Dorovatovskogo i A. Charushnikova, 1904, 676 p.

5. Iezuitov A. N. Lenin and Lunacharsky [Lenin i Lunacharskiy]. in A. V. Lunacharskiy. Issledovaniya i materially (A. V. Lunacharsky. Research and Materials). Moscow: Nauka, 1978, pp. 27–38.

6. The Founders of Positivism. Iss. 1 [Rodonachalniki pozitivizma. Vyp. 1]. Saint Petersburg: Brokgauz i Efron, 1910, 171 p.

7. Lenin V. I. Materialism and Empirio-criticism [Materializm i empiriokrititsizm]. Moscow: Izdatelstvo politicheskoy literatury, 1967, 383 p.

8. Stoletov A. G. Helmholtz and Modern Physics [Gelmgolts i sovremennaya fizika]. Sobranie Sochineniy: v 3 t. T. 2 [Collected Works: in 3 vol. Vol. 2]. Moscow: Gostekhizdat, 1941, pp. 307–340.

9. Korobkova S. N. The Socio-economic Theory of Marx in the Focus of Russian Critical Realism [Sotsialno-ekonomicheskaya teoriya K. Marksa v obektive russkogo kriticheskogo realizma]. Kontekst i refleksiya: filosofiya o mire i cheloveke (Context and Reflection: Philosophy of the World and Human Being), 2015, no. 6, pp. 71–85. Available at: http://www.publishing-vak.ru/file/archive-philosophy-2015-6/5-korobkova.pdf (accessed 01 September 2021).

10. Eykhenvald A. A. Matter and Energy. Speech Delivered at the Final General Meeting of the XII Congress of Naturalists and Doctors in Moscow [Materiya i energiya. Rech, proiznesennaya na zaklyuchitelnom obschem sobranii XII sezda estestvoispytateley i vrachey v Moskve]. Moscow: Tipografiya I. N. Kushnerev i K, 1910, 16 p.

 
Ссылка на статью:
Коробкова С. Н. Русская позитивно-реалистическая идея // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2021. – № 3. – С. 82–92. URL: http://fikio.ru/?p=4798.

 
© Коробкова С. Н., 2021

УДК 1(091); 141.1

 

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ по проекту № 19-011-00398 «Второй позитивизм в России: философская проблематика, влияние, критика».

 

Рыбас Александр Евгеньевич – Санкт-Петербургский государственный университет, Институт философии, кафедра русской философии и культуры, кандидат философских наук, доцент, Санкт-Петербург, Россия; Социологический институт РАН – филиал ФНИСЦ РАН, ассоциированный научный сотрудник, Санкт-Петербург, Россия.

Email: alexirspb@mail.ru

SPIN: 5531-0040

ORCID: 0000-0003-2120-2667

ResearcherID: N-2482-2013

Scopus: ID 57197709027

Авторское резюме

Состояние вопроса: Одной из особенностей русского эмпириокритицизма является введение понятия «жизнь» в качестве фундаментальной философской категории, позволяющей обосновать наличие когнитивного доступа к реальности. На Западе и Авенариус, и Мах, а также их последователи считали такую задачу заведомо невыполнимой, полагая, что всякий разговор о безусловном непременно приведет к реставрации метафизики. В России же сторонники второго позитивизма попытались, с одной стороны, найти такое основание, а с другой – не допустить возврата к метафизике. В результате возникла оригинальная философская школа, сочетающая в себе черты европейской и русской традиций мысли. В исследовательской литературе «русский махизм», как правило, изучается преимущественно в контексте идейного влияния со стороны европейской философии, в то время как оригинальность ему придает специфика русской философской культуры.

Результаты: Следует выделить основные специфические черты «жизни», позволяющие использовать этот термин в контексте позитивной философии: 1) эмпирическое происхождение содержания данного понятия, обусловливающее тождество мысли и жизни; 2) акцент на конкретном, случайном без противопоставления его всеобщему и необходимому; 3) возможность преодоления метафизического дуализма и построения научной (позитивной) философии. Эта концепция «философии жизни», представленная в статье С. А. Суворова, открывающей сборник «Очерки реалистического мировоззрения» (1905), непосредственно связана с теориями «живого опыта» А. А. Богданова и эмпириосимволизма П. С. Юшкевича.

Выводы: Проблематика жизни является характерной для второго позитивизма в России в целом. Можно говорить об особой позитивной философии жизни, которая выступает общим теоретическим базисом для различных версий русского эмпириокритицизма.

 

Ключевые слова: русский позитивизм; эмпириокритицизм; научная философия; философия жизни; история русской философии.

 

Problems of Philosophy of Life in Russian Empiriocriticism

 

Rybas Aleksandr Evgenievich – Saint Petersburg State University, Institute of Philosophy, Russian Philosophy and Culture Department, PhD (philosophy), associate professor, Saint Petersburg, Russia; Sociological Institute of the Russian Academy of Sciences – branch of the RAS FSRSC, Associate Research Fellow, Saint Petersburg, Russia.

Email: alexirspb@mail.ru

Abstract

Background: One of the features of Russian empiriocriticism is an attempt to use the concept of “life” as a fundamental philosophical category that allows us to substantiate the cognitive access to reality. In the West, both R. Avenarius and E. Mach, as well as their followers, considered such a task obviously impracticable, believing that referring to the unconditional essences will inevitably lead to the restoration of metaphysics. In Russia, however, the supporters of the second positivism tried, on the one hand, to find such an access, and on the other, to prevent a return to metaphysics. As a result, an original philosophical school emerged, combining features of the European and Russian traditions of thought. In research literature, “Russian Machism” is usually studied primarily in the context of ideological influence exerted by European philosophy, while its originality was determined by the specificity of Russian philosophical culture.

Results: The specific features of “life” are shown, which make it possible to use this term in the context of positive philosophy: 1) the empirical origin of the content of this concept, which determines the identity of thought and life; 2) an emphasis on the concrete, the accidental without opposing it to the universal and necessary; 3) the possibility of developing a scientific (positive) philosophy due to the overcoming of metaphysical dualism. The author analyzes the “philosophy of life” presented in the work by S. Suvorov, which opens the collection “Essays on a Realistic Worldview” (1905); parallels are drawn between his philosophy of life and the theories of “living experience” by A. A. Bogdanov and the empirio-symbolism by P. S. Yushkevich.

Conclusion: The problem of life is characteristic of the second positivism in Russia as a whole. There is a special positive philosophy of life, which serves as a general theoretical basis for various versions of Russian empiriocriticism.

 

Keywords: Russian positivism; empiriocriticism; scientific philosophy; philosophy of life; the history of Russian philosophy.

 

Если рассматривать русский эмпириокритицизм в контексте европейского, то сразу же можно заметить существенные расхождения между ними [см.: 7; 10]. Одно из кардинальных различий заключается в том, что «большинство русских позитивистов, в отличие от традиции Западной Европы, стремились к тому, чтобы выявлять личностные моменты интеллектуального освоения людьми окружающей их действительности» [5, c. 132]. Это привело к рассмотрению познания прежде всего в контексте его общественного использования и вытекающей отсюда ценности для жизни человека, что, в свою очередь, актуализировало задачу обоснования его объективности. Таким образом, русские «махисты» не отказались от поиска предельного основания для познания с целью показать возможность когнитивного доступа к реальности. На Западе и Авенариус, и Мах, а также их последователи считали такую задачу заведомо невыполнимой, полагая, что всякий разговор о безусловном непременно приведет к реставрации метафизики. В России же сторонники второго позитивизма попытались, с одной стороны, найти такое основание, а с другой – не допустить возврата к метафизике. В результате возникла весьма специфическая философская позиция, позволяющая обосновать познаваемость мира и в то же время сохранить его принципиальную открытость.

 

Так, А. А. Богданов, аргументированно критикуя непоследовательность Р. Авенариуса в преодолении традиционного метафизического дуализма [см.: 6, с. 75–80], вводит понятие «живого» опыта, подчеркивая, что «опыт» изначально имеет не только теоретический, но и практический смысл [см.: 1]. Как отмечает М. В. Локтионов, «философия живого опыта не может быть представлена идеализмом и материализмом, поскольку эти явления отдаляли “материю”, отражающую сопротивление активности объекта, от “идеи”, которая создает формы активности» [4, с. 78]. Несмотря на то, что материализм и идеализм представляют собой противоположные философские позиции, они являются одинаково метафизическими, потому что используют категории «материя» и «дух» исключительно теоретически, не сопоставляя их с практической деятельностью человека.

 

Понятие «опыт», утверждает Богданов, имплицитно содержит в себе как свое условие труд человека, потому что образуется в результате совокупной трудовой активности всего человечества, направленной на преодоление сопротивлений со стороны «материальности» природы. Кроме того, в понятии «опыт» содержится и указание на цель труда, которая заключается в достижении оптимально организованной сферы человеческой деятельности – «мира», в котором человек живет и который он делает предметом своего познания. Таким образом, трудовой опыт – это опыт динамический, постоянно изменяющийся, или «живой». Он лежит в основе как «объективной» реальности – социально согласованного опыта, так и «субъективного» мира – личного опыта человека, что позволяет «связать психический и нервно-физиологический ряды в один “процесс”, различно воспринимаемый, но целостный, не психический и не физиологический, но психофизиологический, – как человеческое тело не есть комплекс зрительный или тактильный, но зрительно-тактильный» [2, с. 32]. «При этом, – пишет Богданов, – теряет смысл и самое противопоставление “физического” и “психического”. Опыт, организованный индивидуально, входит в систему опыта, организованного социально, как его нераздельная часть, и перестает составлять особый мир для познания. “Психическое” исчезает в объединяющих формах, созданных познанием для “физического”, но и физическое перестает быть “физическим”, как только у него нет его постоянной антитезы – психического. Единый мир опыта выступает как содержание для единого познания. Это – эмпириомонизм» [2, с. 33].

 

П. С. Юшкевич обнаруживает когнитивный доступ к реальности, проясняя ее действительное содержание [см.: 9]. Он критикует субстанциализм – идеологию «возведенных в абсолют осязательных ощущений» [9, с. 145] – и приходит к выводу, что единственной реальностью, которая дана человеку и частью которой он является, следует признать реальность символического. Поскольку в действительности «есть только эмпириосимволы» [9, c. 126], то деление содержания опыта на чистые факты, или абсолютно данное, и чистые символы, или абсолютно созданное, является неверным, так как допустимо говорить лишь о делении эмпириосимволов по виду и степени символизации. Очевидно, что при таком делении мы получим не две онтологически разнородные сферы опыта, а два противоположные направления, в которых можно исследовать единую и непрерывную реальность. «Вообще быть реальностью, – пишет Юшкевич, – значит собственно быть известным эмпириосимволом. Так называемая же настоящая реальность, бытие “само по себе”, – это та инфинитная, предельная система символов, к которой стремится наше познание» [9, c. 136]. И чистое бытие, и чистая символизация представляют собой пустые абстракции, они возникают вследствие желания упростить предметность познания, найдя точку опоры в беспрестанном потоке становления. Так же обстоит дело и с идеей «данности» сущего как объекта знания. «Если уже говорить о данном, – утверждает Юшкевич, – то основное, первичное и даже единственное данное – это поток сознания, всепроникающая взаимная связь и соотносительность переживаний. Все связано со всем, все может означать все, все потенциально символизирует все» [9, c. 125]. Понятно, что данное не может мыслиться, причем не только как нечто конкретное. Оно не может также считаться реальностью, потому что все то, что существует, существует постольку, поскольку оно осмыслено, и настолько, насколько оно познано. «Иррациональность, иллогичность данного преодолевается рациональностью эмпириосимволов, которые и являются нашим Логосом» [9, c. 146]. Как отмечает С. С. Гусев, предложенный Юшкевичем эмпириосимволизм «пытался связать понятие “объективной реальности” не с объединением чувственных восприятий, из которых Мах намеревался построить “элементы мира”, а с логическими отношениями между понятиями, с помощью которых ученые конструируют межсубъективное знание» [3, с. 308].

 

С. А. Суворов прямо говорит о «жизни», под которой он понимает то, что стоит и за живым опытом, и за реальностью эмпириосимволов. Важный для философской эволюции русского эмпириокритицизма сборник статей «Очерки реалистического мировоззрения» (1905) не случайно открывается программной работой Суворова «Основы философии жизни». Очевидно, здесь выражается общий для всех авторов сборника взгляд, согласно которому «жизнь» может быть понята как предельная философская категория, позволяющая обосновать возможность познания истины, избежав апорий метафизического мышления.

 

Сразу же можно указать на ряд специфических черт «жизни», позволяющих понять уместность использования этого термина в контексте позитивной философии.

 

Во-первых, жизнь – это понятие, содержание которого имеет всецело эмпирическое происхождение: жизнь переживается – и поэтому мыслится; мышление и переживание жизни – одно и то же в акте мысли. Отсюда следует вывод о тождестве мысли и жизни – тезис, который кардинальным образом противопоставляется известному метафизическому положению о тождестве мысли и бытия. Если последнее располагает к построению системы абстракций, которые рано или поздно обнаружат свою фиктивность, то первый ведет к преодолению дуализма и пониманию философии как творчества жизни исходя из ее действительного познания.

 

Во-вторых, понятие «жизнь» помогает акцентировать внимание на конкретном, индивидуальном, случайном, не противопоставляя его всеобщему и необходимому. Разум при этом понимается как форма жизни, в том числе конкретного человека, а не как трансцендентальный субъект. Познание с этой точки зрения представляет собой процесс жизнедеятельности, причем верификация познанного ведется посредством анализа состоявшихся форм жизни.

 

В-третьих, «жизнь» как основополагающая категория, обусловливающая когнитивный доступ к реальности, делает философию «позитивной», или «научной». Таким образом, философия жизни не может быть иррациональной, как это принято зачастую считать, она представляет собой результат разумного познания. Соответствуя критериям научности, философия жизни утверждается как система относительных истин, однако это не мешает ей быть полным знанием, потому что завершенность истолковывается в данном случае как условие разумности мышления конкретного человека (эпохи, школы, человечества в целом) в конкретных обстоятельствах, то есть исходя из его индивидуального (социального) опыта. В результате снимается противопоставление вещи в себе и явления, и система определенностей предстает не как покрывало Майи, обман, иллюзия, а как истинное – объективное – знание, насколько оно доступно человеку.

 

Суворов, интерпретируя положительную философию как философию жизни, утверждал, что понять познание и связанный с ним язык можно только как явления жизни. «С точки зрения философии жизни, – продолжал Суворов, – не только процесс познания, но и все содержание сознания слагается из проявлений жизненного процесса, из переживаний» [8, c. 29]. Переживания разделяются на три вида: непосредственно данные (содержание субъективного и объективного опыта), познавательно определенные и чувственные. Это не значит, однако, что переживания существенно отличаются друг от друга – речь идет только о различных определениях переживаний, и разделение их является условным. «Все переживания можно прежде всего рассматривать как непосредственно данное: восприятие внешних явлений, процесс познания, состояния воли и чувства» [8, c. 29].

 

Переживания разложимы на элементы – ощущения, которые Суворов определяет как «первичные испытывания процесса жизни с его реакциями на воздействия среды» [8, c. 41]. Если ощущения не сложились в чувственные образы, то они не образуют опыта, а являются только его элементами, которые имеют уже познавательное содержание, или качество (различия вкусов, звуков, цветов и т. п.), и чувственный тон (окраска приятного или неприятного). Синтез ощущений образует восприятие (образ), которое выступает начальным моментом объективации: «Объективация содержания совершается самим актом созерцания: данное и сущее сливаются в единство наличного явления» [8, c. 48]. Затем при помощи абстракции из богатого содержанием данного переживания создаются представление и понятие, которое закрепляется в слове. Таким образом, сло­во – это символическая фиксация переживания в понятии посредством представления.

 

Согласно Суворову, понимание переживаний и созданных из них представлений и понятий является интуитивным. Понятийному мышлению предшествует и затем существует наряду с ним образное мышление – досоциальная форма познания, непосредственное понимание явлений. Более того, «интуитивная деятельность ума представляет основу и материал для рассудочного мышления, органически связанного с формами речи» [8, c. 51]. С помощью интуиции понимаются не только элементарные переживания и слова, но и сложные отношения между комплексами элементов, причем интуитивное понимание может быть намного быстрее и правильнее рассудочного. «В интуитивном познании выражается та непосредственная мощь живой природы, примерами которой служат и инстинкты животных, и сметливость простого народа, и созерцание гения» [8, c. 51].

 

Признавая жизненное содержание любой мысли и утверждая ее тесную связь с языком, Суворов, однако, не соглашается с положением М. Мюллера о том, что «нет разума без языка, нет языка без разума», поскольку на начальном этапе развития речи формы выражения психического опыта не являются понятийными. Эволюцию языка Суворов представляет в виде последовательного прохождения трех этапов.

 

На первом этапе психические переживания проявляются без сознательного намерения сообщить о них другим людям: таковы «выражающие движения» (мимика, жесты, движения частей тела, меняющаяся окраска кожи и т. д.) и «выражающие звуки» (крики боли, испуга, радости и пр.). На втором этапе выражающие движения и звуки преобразуются в формы сообщения – язык жестов и язык звуков: это уже средство общения, однако оно является всецело интуитивным, так как за определенными звуками или жестами еще не закрепляются соответствующие значения. Наконец, на третьем этапе возникает язык в полном смысле этого слова. Первыми понятиями были звукоподражательные корни, которые образовались при помощи абстракции от выражающих звуков: по мере того, как модуляция тона и артикуляция звука вносят множество оттенков в выражающие звуки, которые при этом используются для общения, язык звуков утрачивает свою первоначальную изобразительность и трансформируется в членораздельную речь, эле­менты которой представляют общие действия людей, необходимые для существования социума, а также повторяющиеся явления внешней среды, имеющие жизненное значение для человека. Затем из звукоподражательных корней создаются все остальные понятия.

 

Для доказательства своих воззрений Суворов ссылается на данные сравнительного языкознания и прежде всего на теорию Л. Нуаре, согласно которой язык образовался из возгласов, сопровождавших общественно-трудовые акты людей. По Нуаре, когда первобытные люди занимались какой-нибудь однородной работой, особенно ритмической, они сопровождали свои действия (дви­жения тела) вибрациями голоса. Эти звуки, во-первых, были знаками повторяющихся актов и, во-вторых, были понятны для всех. Общепонятный знак повторяющегося акта – это и есть зародыш слова, звукоподражательный корень – первое понятие, содержание которого представляло многие акты как один акт.

 

Возникновение языка Суворов связывал с необходимостью выработки мифологического мировоззрения – исторически первой формы идеологического единения людей. Согласно Суворову, слова обозначали сначала собственные действия и состояния людей, а потом стали использоваться для обозначения действий и состояний объективного мира. Ключом к пониманию всей действительности послужил человеку его субъективный, личный опыт, и все существующее стало представляться человеку сообразно с тем, что было более всего ему знакомо. «В создании мифов деятельность воображения не является произвольной и случайной, – писал Суворов, – она проникнута внутренней закономерностью и смыслом. Основой мифологического творчества является действительность, как содержание опыта; из нее черпается материал воображения, по ее образу, под ее влиянием и ради ее объяснения создаются мифы. Мифический мир есть отраженный мир опыта, подчиненный субъективному принципу объяснения» [8, c. 16].

 

По мнению Суворова, основной механизм создания мифологического мировоззрения представляет собой по форме аналогию (заключение от сходства явлений к сходству производящих их причин), по содержанию – метафору (перенос содержания субъективного опыта на опыт объективный), по принципу объяснения – обусловленность в форме мотивации (трактовку явлений по образу человеческих действий). Этот же механизм является и механизмом создания первого языка, который зафиксировал отношение людей к действительности и позволил им расширить их самочувствие и самосознание до чувства и сознания жизни всеобщей. Благодаря языку был создан новый мир – мир поэтического отражения человеческой жизни, взятой во всей совокупности ее возможного содержания. «Он населен был могучими, прекрасными и грозными существами, олицетворявшими стихийную мощь природы и великие силы, движения и формы жизни» [8, c. 18].

 

Дальнейшее развитие языка и мышления привело к трансформации мифологии в метафизику. Метафизическое мировоззрение характеризуется прежде всего догматизацией поэтических определений сущего, превращением их в трансцендентные сущности и дуалистическим объяснением мира. В результате мифологические теогония и космогония преобразуются в метафизические теологию и космологию, содержание опыта интерпретируется при помощи сверхопытных инстанций, причем «самый вывод временных явлений из вечной первоосновы совершается или непосредственно, или через посредство вторичных сущностей, соответствующих отдельным явлениям или классам явлений» [8, c. 20].

 

Подобно Авенариусу, Суворов демонстрирует опытную основу метафизических понятий и объясняет их происхождение применением логической операции отрицания. Это отрицание бывает двояким: прежде всего, могут отрицаться содержательные признаки предметов, и тогда метафизические понятия будут представлять собой простое отрицание эмпирических свойств (таковы все атрибуты духовных субстанций – простота, неделимость, неощутимость и т. д.); в другом случае отрицаются не признаки предметов, а признаки их признаков, например конечность, неотделимая от всякого опытного содержания, вследствие чего то или иное качество предмета становится абсолютным (таким способом образуются все метафизические понятия, имеющие безусловное значение). Так или иначе, но, «оторванные от той почвы, из которой они выросли, отвлеченные понятия становятся самобытными сущностями, получают значение высших реальностей, скрытых за эмпирическим бытием» [8, c. 20].

 

Развитие метафизики приводит к появлению ее высшей формы – метафизического универсализма, который создает условия для возникновения положительного мировоззрения – научно-философского реализма, или философии жизни. Положительная философия, согласно Суворову, заимствует у метафизики идею универсальной системы знания, обнимающей все сущее в своих высших определениях, и приступает к преобразованию метафизических понятий при помощи критики языка. В результате все метафизические категории утрачивают статус сверхопытных реальностей и становятся лишь общими определениями содержания опыта: «Им придается уже не субстанциальное, а только методологическое значение» [8, c. 22].

 

Позитивная философия жизни изображается Суворовым как своего рода итог интеллектуального развития человечества. Здесь сходятся воедино философские и научные достижения, эстетические и моральные ценности, идеалы и цели – все, что было создано человеком в течение его истории. Позитивная философия жизни позволяет преодолеть «разрывы» опыта, восстановить его целостность, в результате чего извечная мечта человечества обрести единое мировоззрение становится вполне достижимой. «Единство мировоззрения имеет существенное значение для жизни как необходимое условие ее полной гармонии и свободного развития, – пишет Суворов. – Объединяя в высших принципах законы нормальной жизни среди природы и общества, внося единство в основные мотивы жизни, устраняя ее внутренние противоречия, колебания и сомнения, обессиливающие людей, монистическое мировоззрение освещает путь и открывает свободный простор для полного и гармоничного расцвета жизни, в которой реализуется разумно понятый идеал жизни» [8, с. 108–109].

 

Цельное позитивное мировоззрение дает человеку адекватное «разумение жизни», которое Суворов называет мудростью. «Мудрость есть разумное развитие наибольшего содержания человеческой жизни; это – сама жизнь, осмысленная и уравновешенная, проникнутая сознанием общих жизненных законов и свободно им следующая… Истинная мудрость проникнута могучим и непрестанным кипением жизни, сосредоточенной силой переживаний, неутомимым активным стремлением к правде и душевной ясности, к гармонической полноте жизни» [8, с. 109]. Достигая мудрости, человек вырывается на свободу, полностью реализовывает себя как творческое существо и, становясь «героем», «переживает великую, поэтическую жизнь» [8, с. 112], способствует освобождению других людей; по мере единения поэзии, мудрости и гуманности «торжествует победу свободная жизнь» [8, с. 113].

 

Список литературы

1. Богданов А. А. Философия живого опыта. Материализм, эмпириокритицизм, диалектический материализм, эмпириомонизм, наука будущего. Популярные очерки. – М.: КРАСАНД, 2010. – 272 с.

2. Богданов А. А. Эмпириомонизм: Статьи по философии. – М.: Республика, 2003. – 400 с.

3. Гусев С. С. От «живого опыта» к «организационной науке» // Русский позитивизм: В. В. Лесевич, П. С. Юшкевич, А. А. Богданов. – СПб.: Наука, 1995. – С. 287–352.

4. Локтионов М. В. Александр Богданов: между марксизмом и позитивизмом. – М.: ИФ РАН, 2018. – 135 с.

5. Локтионов М. В. Александр Богданов: неизвестный марксизм. – М.: ГАУГН-Пресс, 2018. – 288 с.

6. Рыбас А. Е. Позитивная философия в России конца XIX – первой трети ХХ вв. – Mauritius: LAP LAMBERT Academic Publishing, 2017. – 324 с.

7. Стейла Д. Наука и революция. Рецепция эмпириокритицизма в русской культуре (1877–1910). – М.: Академический Проект, 2013. – 363 с.

8. Суворов С. Основы философии жизни // Очерки реалистического мировоззрения: Сборник статей по философии, общественной науке и жизни. Изд. 2-е. – СПб.: Тип. Монтвида, 1905. – С. 1–113.

9. Юшкевич П. С. Современная энергетика с точки зрения эмпириосимволизма // Русский позитивизм: В. В. Лесевич, П. С. Юшкевич, А. А. Богданов. – СПб.: Наука, 1995. – С. 107–164.

10. Soboleva M. A. Bogdanov und der philosophische Diskurs in Russland zu Beginn des 20. Jahrhunderts. Zur Geschichte des russischen Positivismus. – Hildesheim: G. Olms, 2007. – 277 p.

 

References

1. Bogdanov A. A. The Philosophy of Living Experience: Popular Outlines [Filosofiya zhivogo opyta. Materializm, empiriokrititsizm, dialekticheskiy materializm, empiriomonizm, nauka buduschego. Populyarnyye ocherki]. Moscow: KRASAND, 2010, 272 p.

2. Bogdanov A. A. Empiriomonism: Articles on Philosophy [Empiriomonizm: Stati po filosofii]. Moscow: Resbublika, 2003, 400 p.

3. Gusev S. S. From “Living Experience” to “Organizational Science” [Ot “zhivogo opyta” k “organizatsionnoy nauke”]. Russkiy pozitivizm: V. V. Lesevich, P. S. Yushkevich, A. A. Bogdanov (Russian Positivism: V. V. Lesevich, P. S Yushkevich, A. A. Bogdanov). St. Petersburg: Nauka, 1995, pp. 287–352.

4. Loktionov M. V. Aleksandr Bogdanov: Between Marxism and Positivism [Aleksandr Bogdanov: mezhdu marksizmom i pozitivizmom]. Moscow: IPh RAS, 2018, 135 p.

5. Loktionov M. V. Aleksandr Bogdanov: Unknown Marxism [Aleksandr Bogdanov: neizvestnyy marksizm]. Moscow: GAUGN-Press, 2018, 288 p.

6. Rybas A. E. Positive Philosophy in Russia at the End of the 19th – First Third of the 20th Centuries [Pozitivnaya filosofiya v Rossii kontsa XIX – pervoy treti XX vv.]. Mauritius: LAP LAMBERT Academic Publishing, 2017, 324 p.

7. Steila D. Science and Revolution. Reception of Empiriocriticism in Russian Culture (1877–1910) [Nauka i revolyutsiya. Retseptsiya empiriokrititsizma v russkoy kulture (1877–1910)]. Moscow: Akademicheskiy Proekt, 2013, 363 p.

8. Suvorov S. Fundamentals of the Philosophy of Life [Osnovy filosofii zhizni]. Ocherki realisticheskogo mirovozzreniya: Sbornik statey po filosofii, obschestvennoy nauke i zhizni (Essays on a Realistic Worldview: Collected Articles on Philosophy, Social Science and Life). St. Petersburg: Tipografiya Montvida, 1905, pp. 1–113.

9. Yushkevich P. S. Modern Energetic Theory from the Point of View of Empiriosymbolism [Sovremennaya energetika s tochki zreniya empiriosimvolizma]. Russkiy pozitivizm: V. V. Lesevich, P. S. Yushkevich, A. A. Bogdanov (Russian Positivism: V. V. Lesevich, P. S. Yushkevich, A. A. Bogdanov). St. Petersburg: Nauka, 1995, pp. 107–164.

10. Soboleva M. A. Bogdanov und der philosophische Diskurs in Russland zu Beginn des 20. Jahrhunderts. Zur Geschichte des russischen Positivismus. Hildesheim: G. Olms, 2007, 277 p.

 
Ссылка на статью:
Рыбас А. Е. Проблематика философии жизни в русском эмпириокритицизме // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2021. – № 3. – С. 93–102. URL: http://fikio.ru/?p=4789.

 
© Рыбас А. Е., 2021

УДК 159.922.6

 

Забродин Олег Николаевич – Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет имени академика И. П. Павлова Министерства здравоохранения Российской Федерации, кафедра анестезиологии и реаниматологии, старший научный сотрудник, доктор медицинских наук, Санкт-Петербург, Россия.

Email: ozabrodin@yandex.ru

Scopus ID: 36909235400

Авторское резюме

Предмет исследования: Комментарий к подготовительным материалам к статье В. С. Дерябина «О старении» и его представлениям о психофизиологии старения, данным в книгах «Чувства, влечения, эмоции», «Психология личности и высшая нервная деятельность» и «Письме внуку».

Результаты: С целью психофизиологического объяснения психологии старения автор приводит, с одной стороны, результаты экспериментальных исследований учеников И. П. Павлова о нарушении высшей нервной деятельности (ВНД) у старых собак. С другой стороны, он представил высказывания видных ученых о своих переживаниях, связанных с возрастными физическими и психическими изменениями. Это нарушения функционирования органов чувств, потеря «вкуса к жизни», преобладание отрицательных эмоций над положительными, достигающее степени заниженной самооценки. Далее ученый представляет материалы о влиянии возрастной инволюции желез внутренней секреции и вегетативной нервной системы на психику. Обсуждаются значение адаптационно-трофического влияния симпатической нервной системы (СНС) на центральную нервную систему (ЦНС), органы чувств и поперечнополосатую мускулатуру как фактора отсрочивания процесса старения.

Выводы: В. С. Дерябин в материалах к статье «О старении» и предшествующих работах осветил психофизиологические механизмы физических и психических изменений при старении в их взаимосвязи и взаимодействии.

 

Ключевые слова: старение; возрастная психология; психофизиологические механизмы.

 

Issues of Age-Related Psychology in the Research of V. S. Deryabin

 

Zabrodin Oleg Nikolaevich – First Saint Petersburg State Medical University named after Academician I. P. Pavlov of the Ministry of Health of the Russian Federation, Department of Anesthesiology and Resuscitation, Senior Researcher, Doctor of Medical Sciences, Saint Petersburg, Russia.

Email: ozabrodin@yandex.ru

Abstract

Background: Commentary on the preparatory work for the article by V. S. Deryabin “On Aging” and his ideas about the psychophysiology of aging, given in the books “Feelings. Inclinations. Emotions”, “Psychology of Personality and Higher Nervous Activity” and “Letter to the Grandson”.

Results: Trying to explain the psychology of aging from the psychophysiological point of view, the author analyses, on the one hand, the results of research carried out by I. P. Pavlov’s students on the disorder of higher nervous activity (HND) of old experimental dogs. On the other hand, he presents the statements of prominent scientists about their experiences connected with age-related physical and mental changes. These are dysfunctions of the sense organs, loss of “taste for life”, the predominance of negative emotions over positive ones, reaching a degree of low self-esteem. Further, the scientist presents some material on the influence of age-related involution of the endocrine glands and the vegetative nervous system on the psyche. The importance of the adaptive trophic effect of the sympathetic nervous system (SNS) on the central nervous system (CNS), sensory organs and striated muscles as a factor in delaying the aging process is discussed.

Conclusion: V. S. Deryabin, in his material for the article “On Aging” and previous works, highlighted the psychophysiological mechanisms of physical and mental changes during aging.

 

Keywords: aging; age-related psychology; psychophysiological mechanisms.
 

В своих работах известный физиолог и психиатр, ученик И. П. Павлова В. С. Дерябин (1875–1955) затрагивал различные аспекты психологии: социальной, военной, медицинской, возрастной. Возрастная психология относится к общей психологии, и, вместе с тем, к психологии развития, занимающейся изучением поэтапного развития индивида. При этом в современной психологии упор делается не на психику с ее психофизиологическими механизмами, т. е. на психофизиологию, а на ее социальные аспекты. Не отрицая значения в возрастной психологии факторов социальных, В. С. Дерябин выделял в этой отрасли психологической науки отдельные взаимосвязанные аспекты: физиологический, психологический, психофизиологический и, в ряде случаев, психопатологический.

 

В основе психофизиологии как науки лежит, по В. С. Дерябину, аффективность – чувства, влечения и эмоции, представляющие собой этапы эволюционного развития.

 

В своих основных работах – монографиях «Чувства, влечения, эмоции» [см.: 7] и «Психология личности и высшая нервная деятельность» [см.: 6], а также в «Письме внуку» [см.: 4; 12] автор значительное место уделяет возрастной психологии. В первой из книг в главе «Влечения» он выделяет разделы: «Психология периода созревания» и «Период зрелости». Во второй в разделе «Возраст и счастливая жизнь» он особое внимание обращает на психологию старения. В последние годы жизни его особо занимало влияние преклонного возраста на самочувствие ученого, на его творческую активность. Сам Викторин Сергеевич в послевоенные годы тяжело болел, и поэтому тема исследований была ему близка не только в научном, но и в личном плане.

 

Сохранилась его папка с подготовительными материалами под названием «О старости». В ней – выписки из книги И. И. Мечникова «Страницы воспоминаний» [см.: 16], содержащие описания переживаний людей преклонного возраста. Неудивительно было найти в этой папке машинопись упоминавшегося выше раздела «Возраст и счастливая жизнь».

 

Задачей данной статьи явилось не просто сведение вместе упомянутых отрывков, но и их дополнение и комментарий с привлечением последующих данных. Изложение начинается с психологии старения и примеров, приводимых В. С. Дерябиным в этом отношении. Второй раздел статьи посвящен физиологии и психофизиологии процесса старения, и тут наряду со сведениями, представленными ученым, даются соответствующие нейрофизиологические и нейрохимические данные.

 

Возрастная психология у нас нашла выражение в отечественной геронтопсихологии, представленной, например, в книге Л. И. Анциферовой «Развитие личности и проблемы геронтопсихологии» [см.: 1]. Геронтопсихология представляет собой раздел возрастной психологии, занимающийся изучением психики людей пожилого возраста. При этом период от 60 до 100 и более лет теперь, видимо, чтобы не оскорбить стариков, называют «периодом поздней взрослости».

 

Согласно исследованиям американских социопсихологов, в обществе получили значительное распространение представления о людях в их поздние годы как о беспомощных и болезненных существах, не способных принимать самостоятельные решения, успешно выполнять общественные функции, приносить пользу обществу. В противовес таким воззрениям создана геронтофильная теория старения. В соответствии с ней наша геронтопсихология отстаивает тезис: cоциально-психологическое развитие человека не ограничено какими-то определенными периодами его бытия, оно осуществляется на протяжении всей жизни [см.: 1].

 

Основным предметом изучения геронтопсихологии является личностный сдвиг человека после изменения привычного характера деятельности, вызванного природным старением организма. Поэтому одной из основных целей этой дисциплины является способствование активной жизнедеятельности личности в процессе старения. Такая благородная цель представляется психотерапевтической – внушить человеку, подобно религии, «возрастной оптимизм».

 

При этом, опять же, психофизиологические механизмы влияния старения организма на психику, как правило, не изучаются. Исследователи психологии старения, будучи нередко и сами уже немолодыми людьми, в качестве субъекта исследования избирают некого абстрактного человека, а не обращаются к собственным переживаниям, связанным с возрастными изменениями.

 

В разделе «Возраст и счастливая жизнь» В. С. Дерябин [см.: 6] приводит примеры психологии представителей старшего поколения, высказывания психологов, ученых, писателей. В подготовительных материалах к своей ненаписанной статье «О старости» ученый обращается к переживаниям представителей творческого труда, достигших преклонного возраста: основателя научной геронтологии И. И. Мечникова, Л. Пастера, Л. Н. Толстого, И. П. Павлова.

 

У И. И. Мечникова в «Страницах воспоминаний» [см.: 16, с. 174–179] Дерябин находит, как в день семидесятилетия ученый подводит итог изменений, которые принесла с собой старость. Если в 50, 60 и 65 лет радость жизни ощущалась им очень сильно, то в 69-летнем возрасте он отмечает, что «инстинкт жизни» (здесь и далее – курсив В. С. Дерябина) у него ослабел. «Я нарочно слушал те музыкальные вещи, которые прежде доводили меня до слез восторга… чтобы проверить впечатление. Последнее значительно ослабело против прежнего. Несмотря на легкость, с которой плачут старики, у меня не появилось ни одной слезинки, за крайне редкими исключениями.

 

То же и в других областях. Нынешней весной распускание и цветение кустов и деревьев, проявление оживления природы не вызывали во мне и тени восторженного чувства, которое я испытывал в прошлые годы. Я скорее ощущал грусть не от предвидения конца моей жизни, а от сознания тяжести существования» [16, с. 174–175].

 

В свой 70-летний юбилей И. И. Мечников пишет следующее.

 

«16/V 1915 г.

Сегодня мне, наконец, исполнилось 70 лет. Я дожил до предела нормальной жизни, подтвержденного еще царем Давидом и подтвержденного статистическими исследованиями Лексиса и Боддио. Я еще способен работать и мыслить. Но изменения в моем душевном складе, которые я заметил год назад, усилились в немалой степени. Разница в силе приятных и неприятных ощущений сказывается все более и более. Приятные ощущения ослабевают; я сделался равнодушным к благам, которые прежде были мною очень ценимы. Нечего и говорить, что я сделался равнодушным к качеству пищи. Потребность к музыкальным ощущениям настолько ослабла, что я почти не испытываю желания их удовлетворения. Прелесть весны меня не трогает, а возбуждает грусть. Наоборот, тревога из-за счастья и здоровья близких становится все сильнее. Мне трудно понять, как мог я раньше переносить эту тревогу. Сознание бессилия медицины меня все более и более повергает в отчаяние.

Неудивительно, что при таких условиях у меня все более развивается «пресыщение жизнью»… Вообще же мое здоровье удовлетворительно, что поддерживает меня… Я положительно теперь не боюсь смерти, но хотел бы умереть во время сердечного припадка, не подвергаясь какой-нибудь тянущейся болезни» [16, с. 176].

 

«16 мая 1916 г. (71 год). Душевное мое состояние двойственное. С одной стороны, я очень желаю выздороветь, с другой же стороны, я не вижу толка в дальнейшей жизни… я больше чем прежде лишен чувства наслаждения жизнью… О наслаждении… не может быть и речи».

 

18 июня 1916 г. (через месяц, 15 июля 1916 г., И. И. Мечников скончался в Париже – О. З). «Несколько лет уже начавшее появляться отмирание жизненного инстинкта становится теперь определеннее и реальнее. “Насаждение” составляет уже удел прошлого; я не испытываю больше той степени “удовольствий”, которую ощущал еще немного лет назад. Любовь к самым близким теперь гораздо сильнее выражается в тревогах и страданиях о их болезнях и горестях, чем в удовольствии от их радостей и нормальной жизни…» [16, с. 179].

 

«Насколько я мог заметить, старость Пастера не была счастливой. (Пастера Мечников увидел, когда тому было 72 с лишним года, и он уже давно сделался неспособным к научной работе). Несмотря на почитание, которое окружало его в семье, и бесконечное уважение и преданность со стороны всех, соприкасающихся с ним, он все же считал свою роль незавершенной и вечно мучился, нередко даже без достаточного к тому повода…» [16, с. 93].

 

«Видя себя беспомощным для продолжения столь дорогой для него деятельности, Пастер стал сильно грустить. Он чувствовал, что не выполнил всего, что ему хотелось еще совершить, и эта неудовлетворенность мучила его» [16, с. 91].

 

О влиянии возраста на Л. Н. Толстого И. И. Мечников вспоминал, проведя день в «Ясной Поляне». «Несмотря на то, что черты лица обнаруживали признаки дряхлости, и на то, что память, видимо, была значительно притуплена (он уверял даже, что забыл содержание “Анны Карениной” …), Толстой сохранил в то время, когда я его видел, и когда ему было без малого 81 год, еще много физической и духовной бодрости. Из некоторых его посмертных сочинений видно, что его необыкновенный художественный дар не покидал его до самого конца. Его тонкая чувствительность и чуткость сохранялись гораздо полнее, чем чисто умственная способность рассуждения» [16, с. 136].

 

В. С. Дерябин комментирует приведенные отрывки с учетом своего интереса к долгому сохранению творческой активности и в преклонном возрасте. Творческая работа в это время может сохраняться. На 70-ом году Мечников писал о том, что научная работа еще вызывает у него неугасимый энтузиазм. О Листере И. И. Мечников писал, что тот, ко времени их свидания уже сильно состарившийся, не делал самостоятельных работ, но читал еще очень много и интересовался всем: он изложил Мечникову целую программу работ о крови.

 

Юбилейное подведение итогов жизни, в том числе научной, на которое он обратил внимание у И. И. Мечникова, было созвучно В. С. Дерябину. К нему он обратился в день своего 75-летия, 22 ноября 1950 г., а ранее – в «Письме внуку» [см.: 4, 12] и в «Эпилоге» [см.: 5].

 

Было близко ему и состояние престарелого Пастера, не способного к завершению всего задуманного. В «Эпилоге», написанном в январе 1950 г., больно ранит фраза: «Моя научная работа имела ничтожное значение». И это несмотря на весомый вклад его, ученика И. П. Павлова, в учение о ВНД. Очевидно, что, как на возрастную депрессию у Л. Пастера, у В. С. Дерябина наслаивался отказ опубликования «книги жизни» – «Чувства, влечения и эмоции» (авторское название) и психофизиологических очерков «О сознании», «О Я», «О счастье», «О гордости». В соответствии с представлениями самого В. С. Дерябина, отрицательные эмоции, характерные для старческой депрессии, давят на мышление и определяют заниженную самооценку ученого. И, несмотря на это, в возрасте 76–79 лет В. С. Дерябин написал обобщающие работы психофизиологического содержания, не опубликованные при жизни: «О потребностях и классовой психологии» [см.: 8], «Об эмоциях, порождаемых социальной средой» [см.: 10] и «О некоторых законах диалектического материализма в психологии» [см.: 9].

 

Как дальнейший пример оценки ученым своей жизни уместно привести юбилейную записку, написанную В. С. Дерябиным для себя в Военно-медицинской академии (ВМА), где ему часто приходилось лежать после войны по поводу сердечных заболеваний.

 

«22 ноября 1950

Исполнилось 75 лет. Слух резко понижен, зрение на правый глаз попортилось, соленое кажется слишком соленым, вкусное менее вкусным, чем прежде, сладкое – чересчур сладким.

Работоспособность психическая понизилась в 3–4 раза. Ходьба ограничена до минимума. Одышка, когда пройдешь 15 метров. – Все приметы старости.

Парабола жизни пришла к своему концу. И в то же время у меня хорошее самочувствие, нет болей. Лежа в постели, я чувствую себя спокойно и уютно, как будто ощущение благополучия организма. Почти так хорошо, как было когда-то в детстве…

Я не хочу и не могу сказать, что жизнь не удалась, что в итоге ее крах. Если бы мне нужно было бы “начать жизнь сначала”, я охотно пошел бы по тому же пути, быть может, с малыми вариациями. Хорошее начало, неплохая середина и удовлетворительный, вполне приемлемый конец.

А то, что замирает линия жизни – есть случайное, лежащее в основе закономерного. Новая и новая жизнь будет рождаться, расти, развиваться и цвести, и, да здравствует жизнь! Жизнь светлая, радостная, идущая к новым миражам, целям, рождающая новые формы жизни!

1-я терапия. ВМА».

 

По-видимому, тогда же были написаны им заметки о характерных чертах и особенностях стариков.

«Старики – ходячие пучки привычек – автоматизация (склонность к стереотипам мышления и поведения – О. З.).

Опыт. Туча – сигнал дождя, бури воспринимаются тем, кто его пережил. Хранители традиций, обычаев, песен, сказок.

Опыт решения типовых задач, как поступать в том или ином случае. Мудрость стариков. Предвидение.

Одиночество. Дружба – детская. Жизнь уносит тех, кто имел сходные переживания.

Быстрота изменений в жизни человеческого общества. Прежде спрашивали стариков, теперь – специалистов, но старики могут знать то, чего не знают специалисты: опыт живой человеческой жизни, теплоту человеческих реакций (по-моему, звучит очень современно! – О. З.).

Утомляемость, сужение круга действий, обесценивание и сокращение ассортимента удовольствий. Ясность бесперспективности дальнейшей жизни.

Переоценка сделанного (очевидно – переосмысление, а не завышенная оценка – О. З.). Отрыв от текущего момента. Ничтожность итогов. Незаконченность работ. Философские тенденции в старости. Искание исхода, который устраивал бы».

 

Безрадостность этих итоговых заметок может иметь различные причины: трезвый ум сочетается с возрастной депрессией; состояние организма, болезни препятствуют оптимистической оценке итогов жизни. Это мысли человека, задумывавшегося над смыслом жизни, ученого, посвятившего себя изучению мотивов человеческого поведения. В наиболее полном виде свои научные убеждения о смысле жизни В. С. Дерябин изложил в «Письме внуку» (Путевка в жизнь) [см.: 4; 12].

 

Приведу несколько высказываний из него. «Пессимизм возникает как конфликт сознания бессмыслицы личной, изолированно взятой жизни, с сознательной, а чаще бессознательной оценкой себя как чего-то самоценного, исключительно важного, центра мироздания» [12, с. 186].

 

«Природа в целях сохранения организма наделила человека эгоцентризмом, тогда как он – лишь частица в потоке жизни. Биологический и социальный смысл его жизни определяется не самосознанием его “Я”, как чего-то самоценного, а его положением в ряду живых существ… Объективно человек – лишь маленькое звено в бесконечной цепи жизни, его смерть связана с обновлением жизни, а биологически целесообразный конец своей жизни он субъективно воспринимает как трагедию, как конфликт, с которым его сознание не хочет и не может мириться» [12, с. 184].

 

В своих работах В. С. Дерябин проводит системный анализ психологии стареющего человека, выделяя психофизиологические механизмы старения. В упоминавшейся выше папке «О старости» содержатся конспекты В. С. Дерябина «Павловских клинических сред» 1930 и 1933 годов, посвященных обсуждению экспериментов на старых собаках с нарушенной ВНД.

 

И. П. Павлов (Среда 17-XII-1930) обратил внимание на ослабление в коре головного мозга у старой собаки в первую очередь процессов торможения, как более лабильных, а также процессов возбуждения. У такой собаки с трудом вырабатывались условные рефлексы, связанные с выделением слюны на слабые пищевые раздражители, но значительно лучше возникали условнооборонительные рефлексы. Условные рефлексы, в особенности – тормозные, связанные с дифференцировками раздражителей, плохо вырабатывались. Много времени спустя выработавшиеся условные рефлексы подвергались угасанию – сначала создававшиеся на слабые раздражители, затем на сильные. В связи с этим И. П. Павлов говорливость, легкомысленность поступков и симптомы слабоумия у стариков (старческий маразм) объяснял уменьшением корковой возбудимости и связанным с ним ослаблением процессов торможения [см.: 20, c. 103].

 

На Среде 29-XI-1933 И. П. Павлов обратил внимание, что у экспериментальной собаки физиолога К. С. Абуладзе старение сначала вызвало ослабление тормозного процесса. Затем страдала подвижность нервных процессов, выражавшаяся в том, что животное перестает выносить прежнюю, более сложную систему условных рефлексов, и дифференцировка вырабатывалась гораздо дольше и была неполной [см.: 21, c. 121–122].

 

Полученные экспериментальные данные И. П. Павлов стремился интерпретировать применительно к человеку – в частности, к себе. В «Лекциях о работе больших полушарий головного мозга» он писал так. «Разве это необычная вещь, что мы, занятые, главным образом, одним делом, одной мыслью, можем одновременно исполнять другое дело, очень привычное для нас, т. е. работать теми частями полушарий, которые находятся в известной степени торможения по механизму внешнего торможения, так как пункт полушария, связанный с нашим главным делом, конечно, является тогда сильно возбужденным? В том, что это понимание дела отвечает действительности, я убеждаюсь теперь постоянно на себе при стариковском падении реактивности мозга (ухудшающаяся память событий текущего времени). Чем дальше, тем больше я лишаюсь способности, занятый одним делом, вести исправно другое. Очевидно, сосредоточенное раздражение определенного пункта при общем уменьшении возбудимости полушарий индуцирует такое торможение других частей других полушарий, что условные раздражители старых, прочно зафиксированных рефлексов, оказываются теперь ниже порога возбудимости» [19, с. 428].

 

В разделе «Возраст и счастливая жизнь» [см.: 6] В. С. Дерябин отмечает, что в процессе старения слабеет деятельность эндокринных желез – половых, щитовидной, гипофиза, надпочечников и наступает старение вегетативной нервной системы. Автор приводит данные М. К. Петровой об угнетающем влиянии кастрации собак на выработку условных рефлексов, процессы возбуждения в коре головного мозга и особенно процессы торможения. Картина, подобная той, которая имеют место у старых собак [см.: 6, с. 126–127].

 

У животных и человека по мере старения ослабевают функции половых желез, уменьшается выработка андрогенов и эстрогенов. Известно выражение: «Природа подвергает человека медленной кастрации». При этом происходит угнетение ВНД и интеллектуальных процессов [см.: 22].

 

Системный подход В. С. Дерябина к изучению психологии старения заключается в оценке вклада центростремительной (афферентной) нервной импульсации, поступающей в головной мозг в первую очередь от поперечнополосатой мускулатуры. Как он подчеркивал, такая импульсация определяет самочувствие здорового и больного организма. Тонус поперечнополосатой мускулатуры с возрастом понижается вследствие малоподвижного образа жизни и хронических заболеваний.

 

Он писал: «Тело становится источником ощущений с отрицательным чувственным тоном. Лет с 25 начинает понижаться эмоциональная возбудимость» [6, с. 128]. При этом возрастное понижение психической и физической работоспособности определило сроки выхода на пенсию и службы в вооруженных силах.

 

Симпатико-адреналовая система (САС) выполняет в организме гомеостатическую функцию [см.: 15, 26], а входящая в нее СНС – адаптационно-трофическую функцию в отношении ЦНС, периферической нервной системы, органов чувств и поперечнополосатой мускулатуры [см.: 17].

 

Нарушение адаптационно-трофических влияний СНС в отношении ЦНС, в частности, коры головного мозга, наступало после удаления верхнего шейного симпатического ганглия у собак, прерывая поток афферентных импульсов по симпатическим волокнам в ЦНС. Это приводило к нарушению ВНД, срыву выработанных условных рефлексов и сонливому состоянию у собак, подобно имевшему место у старых животных [см.: 17].

 

Важно отметить, что скорость синтеза нейромедиатора СНС (нейрохимического посредника) норадреналина (НА) в норадренергических нейронах, в которых он осуществляет медиаторную функцию, зависит от нервной импульсации, к ним поступающей [см.: 29]. При этом в условиях ослабления афферентной симпатической импульсации у лиц старческого возраста обнаружено уменьшение в мозгу, в особенности в гипоталамусе, содержания НА [см.: 28]. С этим явлением связывают развитие так называемой норадреналинодефицитной психической депрессии, характерной для лиц преклонного возраста. Напротив, фенамин, не применяемый широко для лечения депрессии из-за развития пристрастия, способствует возбуждению норадренергических нейронов и вызывает переживания бодрости и оптимизма [см.: 27].

 

В экспериментах на крысах показано, что сохранение при стрессе содержания НА в нейронах, синтезирующих его в ЦНС, повышает устойчивость к стрессу и развитию депрессии. Известный антидепрессант амитриптилин, опосредованно активирующий норадренергические нейроны в ЦНС, эффективен при старческой депрессии [см.: 24].

 

Искажению под влиянием сильных эмоций (гнев, любовь, ревность, презрение и т. п.) сознания и мышления, объективности суждений ученый придавал особое значение во многих работах, в частности, в разделе «Влияние эмоций на интеллект» монографии «Чувства, влечения, эмоции» [см.: 7, с. 175–189].

 

В процессе старения тормозящее влияние коры головного мозга на подкорковые образования, связанные с формированием аффективности, уменьшается, что может вести к преобладанию эмоций, не контролируемых корой – субстратом интеллектуальных процессов. Примерами могут служить завышенная самооценка, иногда достигающая степени хвастовства, говорливость, концентрация внимания на себе, своих воспоминаниях, недооценка или невнимание к мнению собеседника и в целом к мнению окружающих, небрежность в одежде, иногда – повышенная сексуальность, ограничивающаяся зачастую рассказыванием скабрезных анекдотов. И все это при нередко сохранном и даже высоком интеллекте. Разумеется, подобная картина не относится к большинству представителей старшего поколения, у которых современные психологи [см.: 1, с. 28] выделяют богатство жизненного опыта, накопленных знаний, мудрость, позволяющие им порой лучше, чем молодым, решать трудные тестовые психологические задачи.

 

Как указывалось выше, В. С. Дерябин обращал особое внимание на ослабление с возрастом творческой активности – научной или художественной, и на стимулирующее влияние такой активности на долголетие: научные работники, ученые, несмотря на их порой малоподвижный, сидячий характер работы, часто доживают до глубокой старости. При этом его особенно интересовали психофизиологические механизмы такого феномена. Эмоциональная заряженность, связанная с занятием любимым делом, «делом жизни», активирует гомеостатическую функцию САС, включающую высвобождение адреналина из мозгового слоя надпочечников [см.: 15, 26] и возбуждение СНС с ее адаптационно-трофической функцией [см.: 17].

 

Подкорковые образования головного мозга («подкорка»), будучи субстратом различных инстинктов, а также влечений и эмоций, являются для коры головного мозга «источником силы» [см.: 2, 18], что находит выражение в понятии «динамогенное действие эмоций». Этому явлению В. С. Дерябин в 1944 г. посвятил статью «Эмоции как источник силы» [см.: 2, 14]. Уже говорилось об активирующем адаптационно-трофическом влиянии СНС на кору головного мозга, приводящем к повышению психической активности. Увеличение физической работоспособности под влиянием патриотического или творческого подъема автор объясняет усилением адаптационно-трофического влияния СНС на поперечнополосатую мускулатуру и в качестве примера приводит так называемый феномен Орбели-Гинецинского. Феномен состоит в том, что раздражение пограничной симпатической цепочки у лягушки приводит к восстановлению у нее силы сокращений икроножной мышцы, утомленной предшествующим раздражением индукционным током [см.: 17].

 

Старение СНС А. С. Догель [см.: 11] рассматривал в качестве основной причины старения организма. В экспериментальных исследованиях показано, что в ходе старения наступает ослабление энергетических процессов в нейроне, деструкция нервных, в том числе симпатических, окончаний. При этом в нейроне наступает снижение интенсивности нервной импульсации, интенсивности и качества аксонального тока «трофогенов», синтеза в нервных окончаниях медиаторов НА и ацетилхолина. Поэтому упоминавшийся феномен Орбели-Гинецинского у старых животных воспроизводился при большей силе индукционного тока, чем у более молодых [см.: 23].

 

Установлена пропорциональная зависимость между степенью активности человека, тонусом СНС и скоростью метаболизма: при старении, сидячем образе жизни, то есть в тех случаях, когда активность СНС снижена, уменьшена и скорость метаболизма [см.: 25].

 

Напротив, жизни экспериментальных животных и людей способствуют: умеренное голодание, адаптация к пониженной температуре окружающей среды (закаливание) и дозированные физические нагрузки [см.: 23], то есть факторы, умеренно активирующие СНС с ее адаптационно-трофической функцией.

 

Завершая комментарий дневниковых записей И. И. Мечникова [см.: 16], В. С. Дерябин писал: «Научная работа никогда не имеет конца. Великий ученый к концу жизни видит, что пред ним, по выражению И. П. Павлова, стоит еще гора неизвестного» (курсив мой – О. З.). В связи с этим секретом долголетия многих ученых представляется их эмоциональная заряженность на долговременной цели, достижение которой зачастую невозможно в течение индивидуальной жизни [см.: 13].

 

Список литературы

1. Анциферова Л. И. Развитие личности и проблемы геронтопсихологии. – М.: Институт психологии РАН, 2006. – 512 c.

2. Дерябин В. С. Эмоции как источник силы // Наука и жизнь. – 1944. – № 10. – С. 21–25.

3. Дерябин В. С. Аффективность и закономерности высшей нервной деятельности // Журнал высшей нервной деятельности им. И. П. Павлова. – 1951. – Т. 1, В. 6. – С. 889–901.

4. Дерябин В. С. Письмо внуку // Нева. – 1994. – № 7. – С. 146–156.

5. Дерябин В. С. Эпилог // Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae. – 2005. – Vol. 11, № 3–4. – Pp. 75–77.

6. Дерябин В. С. Психология личности и высшая нервная деятельность: Психофизиологические очерки. – М.: ЛКИ, 2010. – 202 с.

7. Дерябин В. С. Чувства, влечения, эмоции: О психологии, психопатологии и физиологии эмоций. – М.: ЛКИ, 2013. – 224 с.

8. Дерябин В. С. О потребностях и классовой психологии // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2013. – № 1. – С. 109–136. URL: http://fikio.ru/?p=313 (дата обращения 01.02.2021).

9. Дерябин В. С. О некоторых законах диалектического материализма в психологии // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2014. – № 2. – С. 87–119. URL: http://fikio.ru/?p=1066 (дата обращения 01.02.2021).

10. Дерябин В. С. Эмоции, порождаемые социальной средой // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2014. – № 3. – С. 115–146. URL: http://fikio.ru/?p=1203 (дата обращения 01.02.2021).

11. Догель А. С. Строение и жизнь клетки. – Москва–Петроград: Государственное издательство, 1922. – 63 с.

12. Забродин О. Н. Психофизиологическая проблема и проблема аффективности: Викторин Дерябин: Путь к самопознанию. – М.: ЛЕНАНД, 2016. – 208 с.

13. Забродин О. Н. «Письмо к молодежи» И. П. Павлова и три условия долголетия // Российский медико-биологический вестник имени академика И. П. Павлова. – 2000. – № 1–2. – С. 207–212.

14. Забродин О. Н. «Динамогенное действие эмоций» в психофизиологических исследованиях В. С. Дерябина // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2018. – № 2 (20). – С. 120–124. URL: http://fikio.ru/?p=3213 (дата обращения 01.02.2021).

15. Кеннон В. Физиология эмоций. Телесные изменения при боли, голоде, страхе и ярости. – М.–Л.: Прибой, 1927. – 173 с.

16. Мечников И. И. Страницы воспоминаний. Сборник автобиографических статей. – М.: АН СССР, 1946. – 279 с.

17. Орбели Л. А. О некоторых достижениях советской физиологии // Избранные труды. Т. 2. – М.–Л.: АН СССР, 1962. – С. 587–606.

18. Павлов И. П. Физиология и патология высшей нервной деятельности // Полное собрание сочинений: в 6 т. Т. III, кн. 2. Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных. Условные рефлексы. Сборник статей, докладов, лекций и речей. – М.–Л.: АН СССР, 1951. – С. 383–408.

19. Павлов И. П. Лекции о работе больших полушарий головного мозга // Полное собрание сочинений: в 6 т. Т. 4. – М.: АН СССР, 1951. – 452 с.

20. Павловские среды: протоколы и стенограммы физиологических бесед. Т. І. Протоколы 1929–1933 гг. / Отв. ред. Л. А. Орбели. – М.–Ленинград: АН СССР, 1949. – 360 с.

21. Павловские среды: протоколы и стенограммы физиологических бесед. Т. ІI. Стенограммы 1933–1934 гг. / Отв. ред. Л. А. Орбели. – М.–Ленинград: АН СССР, 1949. – 625 с.

22. Психонейроэндокринология / Под. ред. Шабанова П. Д., Сапронова Н. С. – СПб.: Информнавигатор, 2010. – 984 с.

23. Фролькис В. В., Мурадян X. К. Экспериментальные пути продления жизни. – Л.: Наука, 1988. – 248 с.

24. Altamura A. C., De Novellis F., Guercetti G., Invernizzi G., Percudani M., Montgomery S. A. Fluoxetine Compared with Amitriptyline in Elderly Depression: a Controlled Clinical Trial // International Journal of Clinical Pharmacology Research. – 1989. – Vol. 9. – № 6. – pp. 391–396.

25. Bell C., Seals D. S., Monroe M. B., Day D. S., Shapiro L. F., Johnson D. G., Jones P. P. Tonic Sympathetic Support of Metabolic Rate Is Attenuated with Age, Sedentary Lifestyle and Female Sex in Healthy Adults // The Journal of Clinical Endocrinology and Metabolism. – 2001. – Vol. 86. – № 9. – Pp. 4440–4444.

26. Cannon W. B. The Wisdom of the Body. – New York: W. W. Norton & Company, Inc, 1939. – 333 p.

27. Hawkins D. R., Pace R., Pasternack D., Sandtfer M. A Multivariant Psychopharmacological Study in Normals // Psychosomatic Medicine. – 1961. – Vol. 23. – Pp. 1–17.

28. Robinson D. S., Sourkes T. L., Nies A., Harris S. T., Spector S., Bartlett D. L., Kaye I. S. Monoamine Metabolism in Human Brain // Archives of General Psychiatry. – 1977. – Vol. 34. – Pp. 89–92.

29. Weiner N., Cloutier G., Bjur R., Pfeffer R. I. Modification of Norepinephrine Synthesis in Intact Tissue by Drugs and During Short-Term Adrenergic Nerve Stimulation // Pharmacological Reviews. – 1972. – Vol. 24. – Pp. 203–221.

 

References

1. Antsiferova L. I. Personality Development and Problems of Gerontological Psychology [Razvitie lichnosti i problemy gerontopsihologii]. Moscow: Institut psikhologii RAN, 2006, 512 p.

2. Deryabin V. S. Emotions as a Source of Power [Emotsii kak istochnik sily]. Nauka i zhisn (Science and Life), 1944, no. 10, pp. 21–25.

3. Deryabin V. S. Affectivity and Regularities of Higher Nervous Activity [Affektivnost i zakonomernosti vysshey nervnoy deyatelnosti]. Zhurnal vysshey nervnoy deyatelnosti imeni I. P. Pavlova (I. P. Pavlov Journal of Higher Nervous Activity), 1951, vol. 1, no. 6, pp. 889–901.

4. Deryabin V. S. A Letter to the Grandson [Pismo vnuku]. Neva (Neva), 1994, no. 7, pp. 146–156.

5. Deryabin V. S. Epilogue [Epilog]. Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae (Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae), 2005, vol. 11, no. 3–4, pp. 75–77.

6. Deryabin V. S. Psyhology of the Personality and Higher Nervous Activity. Psychophysiological Essays [Psikhologiya lichnosti i vysshaya nervnaya deyatelnost: Psikhologicheskie ocherki]. Moscow: LKI, 2010, 202 p.

7. Deryabin V. S. Feelings, Inclinations, Emotions: About Psychology, Psychopathology and Physiology of Emotions [Chuvstva, vlecheniya, emotsii: O psichologii, psichopatologii i fiziologii emotsiy], Moscow: LKI, 2013, 224 p.

8. Deryabin V. S. About Needs and Class Psychology [O potrebnostyakh i klassovoy psikhologii]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2013, no. 1, pp. 99–137. Available at: http://fikio.ru/?p=313 (accessed 01 February 2021).

9. Deryabin V. S. About Some Laws of Dialectical Materialism in Psychology [O nekotoryh zakonah dialekticheskogo materializma v psihologii]. Filosofija i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2014, no. 2(4), pp. 87–119. Available at: http://fikio.ru/?p=1066 (accessed 01 February 2021).

10. Deryabin V. S. Emotions Provoked by the Social Environment [Emotsii, porozhdaemye sotsialnoy sredoy]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2014, no. 3, pp. 115–146. Available at: http://fikio.ru/?p=1203 (accessed 01 February 2021).

11. Dogel A. S. The Structure and Life of the Cell [Struktura i zhizn kletki]. Moscow–Petrograd: Gosudarstvennoe izdatelstvo, 1922, 63 p.

12. Zabrodin O. N. Psychophysiological Problem and the Problem of Affectivity: Victorin Deryabin: The Path to Self-Knowledge [Psihofiziologicheskaya problema i problema affektivnosti: Viktorin Deryabin: Put k samopoznaniyu]. Moscow: LENAND, 2016, 208 p.

13. Zabrodin O. N. “Letter to Youth” by I. P. Pavlov and Three Conditions of Longevity [“Pismo k molodezhi” I. P. Pavlova i tri usloviya dolgoletiya]. Rossiyskiy mediko-biologicheskiy vestnik imeni akademika I. P. Pavlova (I. P. Pavlov Russian Medical Biological Herald), 2000, no. 1–2, pp. 207–212.

14. Zabrodin O. N. “Generating the Force Effect of Emotions” in Psycho Physiological Research of V. S. Deryabin [“Dinamogennoe deystvie emotsiy” v psikhofiziologicheskikh issledovaniyakh V. S. Deryabina]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2018, № 2, pp. 120–124. Available at: http://fikio.ru/?p=3213 (accessed 01 February 2021).

15. Cannon W. Bodily Changes in Pain, Hunger, Fear and Rage [Fiziologiya emociy. Telesnye izmeneniya pri boli, golode, strakhe i yarosti]. Moscow–Leningrad: Priboy, 1927, 173 p.

16. Mechnikov I. I. Pages of Memories. Collection of Autobiographical Articles [Stranitsy vospominaniy. Sbornik avtobiograficheskikh statey]. Moscow: Izdatelstvo Akademii Nauk SSSR, 1946, 279 p.

17. Orbeli L. A. About Some Achievements of the Soviet Physiology [O nekotorykh dostizheniyakh sovetskoy fiziologii]. Izbrannye trudy. T. 2 (Selected Works. Vol. 2). Moscow–Leningrad: Izdatelstvo Akademii Nauk SSSR, 1962, pp. 587–606.

18. Pavlov I. P. Physiology and Pathology of Higher Nervous Activity [Fiziologiya i patologiya vysshey nervnoy deyatelnosti]. Polnoe sobranie sochineniy: v 6 t. T. 3, kn. 2. Dvadtsatiletniy opyt obektivnogo izucheniya vysshey nervnoy deyatelnosti (povedeniya) zhivotnykh (Complete Works: in 6 vol. Vol. 3, book 2. Twenty Years of Objective Study of the Higher Nervous Activity (Behaviour) of Animals). Moscow–Leningrad: Izdatelstvo Akademii Nauk SSSR, 1951, pp. 383–408.

19. Pavlov I. P. Lectures on the Work of the Large Hemispheres of the Brain [Lekcii o rabote bolshikh polushariy golovnogo mozga]. Polnoe sobranie sochineniy: v 6 t. T. 4 (Complete Works, in 6 vol. Vol. 4). Moscow, Izdatelstvo Akademii Nauk SSSR, 1951, 452 p.

20. Orbeli L. A. (Ed.) Pavlovian Wednesdays: Protocols and Stenographs of Physiological Seminars. Vol. 1: Protocols 1929–1933 [Pavlovskie sredy: protokoly i stenogrammy fiziologicheskikh besed. T. 1. Protokoly 1929–1933 gg]. Moscow–Leningrad: Izdatelstvo Akademii Nauk SSSR, 1949, 360 p.

21. Orbeli L. A. (Ed.) Pavlovian Wednesdays: Protocols and Stenographs of Physiological Seminars. Vol. 2: Stenographs 1933–1934 [Pavlovskie sredy: protokoly i stenogrammy fiziologicheskikh besed. T. 2. Stenogrammy 1933–1934 gg]. Moscow–Leningrad: Izdatelstvo Akademii Nauk SSSR, 1949, 625 p.

22. Shabanov P. D., Sapronov N. S. (Eds.) Psychoneuroendocrinology [Psikhoneyroendokrinologiya]. St. Petersburg: Informnavigator, 2010, 984 p.

23. Frolkis V. V., Muradyan H. K. Experimental Ways of Life Extension [Eksperimentalnye puti prodleniya zhizni]. Leningrad: Nauka, 1988, 248 p.

24. Altamura A. C., De Novellis F., Guercetti G., Invernizzi G., Percudani M., Montgomery S. A. Fluoxetine Compared with Amitriptyline in Elderly Depression: a Controlled Clinical Trial. International Journal of Clinical Pharmacology Research, 1989, vol. 9, no. 6, pp. 391–396.

25. Bell C., Seals D. S., Monroe M. B., Day D. S., Shapiro L. F., Johnson D. G., Jones P. P. Tonic Sympathetic Support of Metabolic Rate Is Attenuated with Age, Sedentary Lifestyle and Female Sex in Healthy Adults. The Journal of Clinical Endocrinology and Metabolism, 2001, vol. 86, no. 9, pp. 4440–4444.

26. Cannon W. B. The Wisdom of the Body. N. Y.: W. W. Norton & Company, Inc, 1939. 333 p.

27. Hawkins D. R., Pace R., Pasternack D., Sandtfer M. A Multivariant Psychopharmacological Study in Normals. Psychosomatic Medicine, 1961, vol. 23, pp. 1–17.

28. Robinson D. S., Sourkes T. L., Nies A., Harris S. T., Spector S., Bartlett D. L., Kaye I. S. Monoamine Metabolism in Human Brain. Archives of General Psychiatry, 1977, vol. 34, pp. 89–92.

29. Weiner N., Cloutier G., Bjur R., Pfeffer R. I. Modification of Norepinephrine Synthesis in Intact Tissue by Drugs and During Short-Term Adrenergic Nerve Stimulation. Pharmacological Reviews, 1972, vol. 24, pp. 203–221.

 
Ссылка на статью:
Забродин О. Н. Вопросы возрастной психологии в исследованиях В. С. Дерябина // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2021. – № 1. – С. 88–102. URL: http://fikio.ru/?p=4301.

 
© О. Н. Забродин, 2021

УДК 1(091)

 

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ по проекту № 19-011-00398 «Второй позитивизм в России: философская проблематика, влияние, критика».

 

Коробкова Светлана Николаевна – Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения, кафедра истории и философии, доктор философских наук, доцент, Санкт-Петербург, Россия.

Email: korobkova@hf-guap.ru

SPIN: 4542-8623.

Авторское резюме

Состояние вопроса: В рассуждениях о своеобразии русской философии и творческой переработке ею идей европейской философской традиции упускается из виду продуктивное освоение русскими мыслителями позитивизма. Одним из проявлений такого философского творчества стало реалистическое мировоззрение, культивируемое отечественными учеными-мыслителями на основе естественных наук (например, А. А. Ухтомский, Н. А. Умов, В. М. Бехтерев, В. Ф. Войно-Ясенецкий).

Результаты: В центре философского реализма – человек, которому необходимы практические инструменты для настройки собственного внутреннего мира и гармоничного сосуществования со средой в широком смысле слова (природой, культурой, обществом). Такие естественные «инструменты» обнаруживаются в самой природе человека: интегральный образ (Ухтомский), интеллектуальное творчество (Умов), социальный героизм (Бехтерев), внутренний человек (Войно-Ясенецкий).

Выводы: При всем содержательном различии подходов к решению философско-антропологических вопросов упомянутыми в статье мыслителями выявляется общая «схема», которая базируется на утверждении динамической корреляционной связи всех уровней бытия человека: физического, психического и духовного. Основанием и обоснованием этой всеобщей связи явлений разного порядка выступает энергия. Чем выше степень согласованности внутренних и внешних устремлений человека, тем ближе он как целое к своему истинному состоянию – всеобщей любви.

Можно сделать вывод, что рассмотренные модели, инспирированные позитивистской философией, дают богатую основу для развития современных концепций экоантропологии и экогуманизма.

 

Ключевые слова: русская философия; позитивизм; реализм; энергия; психика; доминанта, метапсихика; прогенератив.

 

Spirit, Soul and Body: The Correlation Model of Humans in Russian Philosophy at the Turn of the XIX–XX Centuries

 

Korobkova Svetlana Nikolaevna – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of History and Philosophy, Doctor of Philosophy, Associate Professor, Saint Petersburg, Russia.

Email: korobkova@hf-guap.ru

Abstract

Background: The productive assimilation of positivism by Russian thinkers is overlooked in discussions about the originality of Russian philosophy and its creative processing of the ideas of European philosophical tradition. Nevertheless, one of the manifestations of such philosophical creativity was a realistic world view, cultivated by Russian scientists and thinkers on the basis of natural sciences (for example, A. A. Ukhtomsky, N. A. Umov, V. M. Bekhterev, V. F. Voino-Yasenetsky).

Results: At the center of philosophical realism is a person who needs practical tools to adjust their own inner world and harmonious coexistence with the environment in a broad sense (nature, culture, society). Such cognitive “tools” are found in the very nature of humans: the integral image (Ukhtomsky), intellectual creativity (Umov), social heroism (Bekhterev), the inner person (Voino-Yasenetsky).

Conclusion: Despite all differences in the approaches to solving philosophical and anthropological issues by these thinkers, a general “scheme” is revealed in their concepts. It is based on the confirmation of the dynamic correlation relationship of all levels of human being, namely physical, mental and spiritual. Energy is the basis and substantiation of this universal connection between phenomena of a different order. The higher the coordination degree of internal and external aspirations of humans, the closer they as a whole to their true state, i. e. universal love.

The presented models, inspired by positivist philosophy, provide a rich qualitative basis for the development of modern concepts of eco-anthropology and eco-humanism.

 

Keywords: Russian philosophy; positivism; realism; energy; psyche; dominant, metapsyche; progenerative.

 

«Вечной материи нет, как вообще нет материи,

а только энергия в ее различных формах,

конденсация которой и является в форме материи»

Св. Лука Крымский «Дух, душа и тело».

 

Русская философия – «мировоспринимающая» философия, и в этом смысле, если использовать популярную терминологию, очень экологичная философия. Позитивно ориентированная русская мысль не очень активно занимается лингвистическим анализом (аналитическая философия) или построением математических моделей (логический позитивизм), хотя не игнорирует инсайты в этих направлениях. Человек – главная «забота» русской философской мысли.

 

Позитивистские идеи, циркулировавшие в философии XIX–XX веков, пробудили реалистические настроения в отечественной научной и философской мысли. Фокус исследований – человек в его непосредственном взаимодействии с окружающей средой. Здесь среда – это не только природа как таковая и географическое место, но и социокультурный ландшафт, этико-религиозный план, поликоммуникативное пространство. Моделирование человека происходит в его связи со всем окружающим.

 

Применительно к решению антропологических вопросов мыслители пытались соединить естественнонаучную концепцию об эволюционном, стадийном развитии «материального» человека, философскую рефлексию о местопребывании души, религиозную идею о вечной жизни духа.

 

Методологические основы такого подхода были заложены еще А. И. Герценом, утверждавшим: природа помимо мышления – часть, а не целое… Внешний мир, объект материализма, истинен, потому что он существует (внешний мир – «обличенное доказательство своей действительности»); внутренний мир (т. е. мышление), находящийся в объективе идеализма, также действительное событие и тоже истинен. «…Дело совсем не в этом признании, – рассуждал мыслитель, – а в связи, в переходе внешнего во внутреннее, в понимании действительного единства их…» [5, с. 265–266].

 

Русская самобытная философия конца XIX – первой половины XX века, вкусившая радость научных открытий, составившая альтернативу богоискательству и марксизму, уже не могла игнорировать «опыт», но и не имела намерения отказываться от христианских православных истин.

 

Реалистическая установка «философствующих физиков» сводилась к стремлению объединить горнее и дольнее, веру и знание в контексте практической жизни – выявить реальные механизмы корреляции всех уровней жизни человека и дать «живому», действительному человеку реальные инструменты саморегуляции, саморазвития, самосовершенствования.

 

В рамках обозначенного подхода достаточно четко сформулированы несколько моделей человека. В частности, это Прогенератив Бехтерева, homo sapiens explorance Умова, интегральная модель Ухтомского, Метапсихическая модель Войно-Ясенецкого (св. Луки Крымского). Все это – «картины человека», в основу которых положен тот или иной естественнонаучный принцип и установлено правило внутренней и внешней связи существа человека как природного целого.

 

На наличие динамической связи между телесным и духовным указывал еще И. Кант, выражая свой взгляд на транслокацию души в диссертации «О форме и принципах мира чувственного и умопостигаемого»: «…душа не потому связана с телом, что она пребывает в определенном месте тела, а потому ей дается определенное место в мире, что она находится с некоторым телом во взаимной связи, по уничтожении которой исчезает и всякое положение ее в пространстве… Ее локальность – условие производное, приобретенное ею случайно, а не первоначально…» [6, с. 320].

 

Если предпринять попытку реконструкции обозначенных выше антропологических моделей в корреляционном аспекте, то достаточно четко можно увидеть, что эти модели укладываются в схему: принцип – механизм – правило.

 

Так, этико-антропологическая концепция А. А. Ухтомского построена, как известно, на принципе доминанты. Корреляционным механизмом связи духовного и материального выступает творческая идеализация. Регулятивными нормами, в соответствии с которыми человек осуществляет свою деятельность, «закон заслуженного собеседника» (возмездия) и «закон милосердия» (христианской любви). Что это в действительности означает?

 

Ухтомский как мыслитель исходит из убеждения, что истинное предназначение человека, – то, что необходимо ему по его природе – это раскрыть себя как божественное творение, стремиться к познанию божественного как высшей правде в мире. Сам по себе человек не добр и не зол. Все зависит от влечения, направления его воли – выработанных доминант. Ухтомский-физиолог экспериментальным путем установил, что все наши ощущения и впечатления складываются в определенные представления, в основе которых лежит доминантная установка. Такие представления Ухтомский называет «интегральными образами». Интегральный образ отражает наше понимание какого-либо явления, события реальности. Совокупность интегральных образов есть наше знание о мире. Это знание и, следовательно, поступки в соответствии с этим знанием субъективны. Доминанта поляризует наше восприятие действительности. Человек зачастую не видит того, что есть: бесконечная череда событий может пройти незамеченной; а то, что есть для него, он видит «окрашено». В то же время, человек открывает глаза на то, что не замечал до сих пор. «Доминанта, – писал Ухтомский, – как недуг профессии, – но она же служит инструментом для того, чтобы лучше видеть в пределах профессии» [15, с. 251]. Вектор поведения, который мы имеем на выходе, является результатом того, как организована окружающая нас среда и каковы наши внутренние побуждения. «Жизнь есть постоянная борьба, – говорил Ухтомский. – И, прежде всего, борьба в самих себе – постоянное возбуждение и постоянное же торможение» [16, с. 287], то есть постоянное предпочтение одного другому, принятие решения в каждый момент своей жизни. То, что мы выбрали, определяет стиль нашего мышления и нашего поведения. В себе, в других и в мире человек видит лишь то, что хотел видеть, или то, что может видеть – в зависимости от степени развитости самосознания. Бытие открывается человеку таким, каким он его «заслужил» в диалоге с реальной действительностью, какие доминанты он в себе воспитал.

 

Отсюда возникает насущная необходимость культивирования требующихся доминант. Принципиальное убеждение Ухтомского заключается в том, что «естество наше делаемо есть». «Мы – не наблюдатели, а участники бытия. Наше поведение – труд» [16, с. 89]. Следуя по пути эволюции, двигаясь к лучшему и высшему, «все истинно ценное покупается не иначе как трудом и подвигом, любовию и жертвою!», – записывал Ухтомский в своем дневнике.

 

Некоторые современные исследователи интерпретируют философскую концепцию Ухтомского как православный позитивизм [см.: 9].

 

Если бы стояла задача квалифицировать теорию Н. А. Умова в философской традиции, то в качестве частного случая реализма разумно было бы ее именовать диалектическим позитивизмом: диалектика стройных и нестройных систем. Исходными естественнонаучными принципами для построений Умова выступают явление энтропии и закон превращения энергии. Динамическая связь (корреляция) отдельных элементов целого осуществляется за счет механизма свободного интеллектуального творчества человека (проактивного, опережающего познания). Правилом, регулирующим направление познавательно-творческой активности, является агапэ (деятельная любовь, любовь-забота, любовь-самопожертвование).

 

Задача человека, руководимого разумом – охранение, утверждение жизни на земле, говорил Умов. Ученый считал, что «жизнь и деятельность человеческая является… одним из звеньев мировой жизни: человеческий мир не есть отдельный, обособленный мирок, он связан со всей вселенной целым рядом переходных ступеней. Мир человеческий с точки зрения естествознания стремится увеличить число событий, благоприятствующих его существованию, – повысить, говоря математически, то число, которое изображает его вероятность» [12, с. 163]. Строение человека в перспективе должно определяться его мировой ролью: уменьшать количество разрушительных процессов, нестройностей (энтропии) и способствовать нарастанию позитивных процессов, упорядочиванию различных уровней бытия, стремиться к подлинному космосу (в древнегреческом понимании этого слова), логосу, т. е. высшему порядку и высшему смыслу. «Ценность стройности, – пишет Умов, – есть основа красоты и этики. Эволюция живой материи представляет естественную историю борьбы за осуществление высших проявлений стройности – этических идеалов» [13, с. 359].

 

Научное знание должно помочь человеку сформировать своего рода «планетарное мышление», которое повысит его ответственность за культурное развитие общества. Узость мысли, считал Умов, приводит к «нравственной безпомощности при неудовлетворенности жизни» [13, с. 164]. Этическое отношение к миру заключается в познании и преобразовании природы. Элементы этики уже заложены в самой природе человека как стройной системе: внешний порядок предполагает определенный духовный склад. На сцену истории должен выйти новый тип человека – homo sapiens explorans – «человек познающий». Главная задача homo sapiens explorans, считал физик, быть сознательным участником эволюции живого – в этом ценность человеческой жизни.

 

Человек – стройная система, следовательно, его действия могут быть руководимы только стройной системой, а именно – системой ценностей, построенной на Любови, агапэ (от греч. ἀγάπη – любовь). Агапэ – любовь человека к человеку: «…это чувство, с которым гостеприимный хозяин встречает в своем доме чужеземца-гостя», – так трактует ученый древнегреческое слово [11, с. 53].

 

Таким образом, именно знание и любовь в теории Умова-физика предостерегают жизнь от хаоса, создают ритм в течении жизни, удерживают от бесцельного расходования энергии. Человек – резонатор живого жизненного ритма. Роль человека в мире предписана самой системой мироустройства: познавать архитектуру мира и находить в этом познании устои творческому предвидению – записывал Умов в «исповедании естествоиспытателя» [см.: 14].

 

Рефлекс – тотальный принцип научной теории известного русского патопсихолога В. М. Бехтерева. Всякая активность человека, вся человеческая жизнь есть реакция на внутренние и внешние раздражители. Тип реакции личной сферы (в социальной жизни) во многом зависит от предыдущего исторического опыта личности (энергетических следов).

 

Что есть энергия по отношению к жизни? – основной вопрос философской концепции Бехтерева. В отношении жизни «…необходимо признать, – пишет ученый, – что все явления мира, включая и внутренние процессы живых существ или проявления “духа”, могут и должны быть рассматриваемы как производные одной мировой энергии, в которой потенциально должны содержаться как все известные нам физические энергии, так равно и материальные формы их связанного состояния и, наконец, проявления человеческого духа» [2, с. 231]. Психизм, психическое также есть особый вид энергии, различные проявления которой есть в природе. Психика и жизнь – производные энергии.

 

«Психика, – пишет Бехтерев, – является важнейшим определителем отношений живого организма к окружающей среде» [4, с. 236]. Одна из форм этого отношения – сознание. Сознание есть проявление так называемой «психической энергии». Дальнейшее изучение этого вопроса может находиться только в плоскости выяснения природной сущности энергии. И лишь однажды ученый высказывает собственную точку зрения на этот вопрос в работе «Вопросы умственного и нравственного воспитания». Он пишет: «Подвигаясь шаг за шагом в изучении природы, люди дошли до ее первоначальной сущности: как все что мы видим, так и все что недоступно нашему зрению есть проявление Единой Вечной невидимой невесомой энергии… Что представляет из себя эта открытая человечеством в XX веке Единая Вечная Энергия?.. Что может подтвердить нам, что открытая нами данная Вечная Энергия не есть нечто необъяснимое случайное, а есть свободное произволение Вечного Разума Бога отца, сотворившего все по известному плану и ведущего свое творение к известной цели. Т. е. чему учило нас христианство. Единственным доказательством этого положения может служить только Откровение Самого Вечного Разума – сообщение нам сведения о процессе мироздания, о своем плане и о своей воле. И если мы найдем фактическое подтверждение этого откровения, исполнение заранее сообщенного плана, то нам не остается ничего другого, оставаясь в Разуме, как всемирно признать Общего нам всем Бога Отца – Высший Вечный Разум и исполнить добровольно сознательно его волю, наш человеческий закон возвещенный нам в последний раз Его воплощенным словом Иисусом Христом, который вполне совпадает с открытым и нами человеческим законом обеспечивающим счастливую человеческую жизнь: необходимость любить друг друга» [3]. Итак, открыть Бога как единую мировую энергию может только человек, используя силу своего ума. Этим определяется смысл человеческого существования.

 

Научно обосновано, что имеет место непрерывный переход одной энергии в другую; мир представляет собой непрерывную цепь взаимодействий так, что одно оказывается зависимым от другого. На уровне психической деятельности каждый человек внимает в себя энергию предшествующих поколений, обогащает ее собственным опытом и передает ее другим каждый раз: происходит постоянная передача энергии от человека к человеку, от поколения к поколению, из века в век. Продолжая развивать эту мысль, Бехтерев-психолог пришел к мысли о социальном бессмертии человека и социальном героизме как форме поведения, обусловленной естественной нравственностью.

 

Человек бессмертен ввиду того, что неуничтожима нервно-психическая энергия, которая составляет сущность человеческой личности, или, «говоря философским языком, – пишет Бехтерев-мыслитель, – речь идет о бессмертии духа, который в течение всей индивидуальной жизни путем взаимовлияния как бы переходит в тысячи окружающих человеческих личностей, путем же особых культурных приобретений (письмо, печать… телефон, граммофон, те или другие произведения искусства, различные сооружения и проч.) распространяет свое влияние далеко за пределы непосредственных отношений одной личности к другой, и притом не только при одновременности их существования, но и при существовании их в различное время…» [2, с. 238].

 

Реалистический взгляд на жизнь позволяет утверждать, что по окончании индивидуальной жизни, когда человек прекращает свое физическое существование, психическая жизнь личности продолжается как часть духовной культуры общества. При этом совершенно не важно, насколько эта часть велика. Бехтерев писал: «Пусть эта частица окажется крупинкой, крайне малой величиной в эволюции общечеловеческой духовной культуры, но нельзя представить себе, приняв во внимание закон сохранения энергии и понимая нервно-психическую деятельность как проявление этой энергии, чтобы какая бы ни было человеческая личность не вносила самой себя хотя бы в виде малейшей, пусть даже неизмеримо малой частицы, в общечеловеческую духовную культуру. А это и обеспечивает ей вечную жизнь за периодом ее земного существования» [2, с. 241].

 

Как положительный, так и отрицательный вклад любой личности в целом «работает» на эволюцию человека, общества и Вселенной. Из этих посылок в теории Бехтерева совершенно логично возникает требование нравственной ответственности каждого человека: работать над совершенствованием собственной личности, созидать культуру, творчески преображать окружающий мир. Лучшая религия, писал мыслитель в автобиографии – «социальный героизм», выражающийся в жертвенном служении обществу [1, с. 49], в альтруистической передаче части своей энергии (знаний, умений, труда) на благо общества во имя социального бессмертия.

 

Мировой процесс в конце концов приведет к созданию высшего нравственного существа – «прогенератива», которое «осуществит на земле царство любви и добра» [2, с. 252].

 

Таким образом, психолог, психиатр и рефлексолог Бехтерев, основываясь на рефлекторной теории, опираясь на закон сохранения энергии и представление о единой мировой энергии, привнеся в философскую рефлексию тему социального героизма, приходит к христианской идее всеобщей любви. Тем самым доказывается, что между наукой и религией, материальным миром и духовным нет никаких жестких границ.

 

В этом ряду особое внимание хочется обратить на метапсихическую модель Святителя Луки (архиепископ Симферопольский и Крымский, в миру – известный хирург, доктор медицинских наук, профессор В. Ф. Войно-Ясенецкий). Идейная концепция В. Ф. Войно-Ясенецкого еще только получает свое теоретическое оформление в работах современных исследователей и очень нерешительно вводится в философский контекст. Чаще всего она рассматривается как очередной пример попытки решить проблему веры и знания (религии и науки) в существующей традиции: например, можно встретить такие ее определения как «более современный вариант цельного знания» [10] или «сердечная философия» [8]. Естественно, при таком подходе размышления св. Луки выглядят «вторично». Не отрицая правомерность обозначенных точек зрения, с достаточной долей уверенности можно утверждать, что системообразующим в концепции В. Ф. Войно-Ясенецкого является понятие «метапсихика»; с этой позиции его концепция вполне отвечает реалистическому мировоззрению и представляет собой оригинальное и актуальное освещение философско-антропологической проблематики.

 

В философском эссе «Дух, душа и тело» мы не найдем академического определения метапсихики, однако оно имплицитно содержится в утверждении о том, что «…в природе существуют неизвестные “’вибрации”’, которые приводят в движение человеческий интеллект и которые открывают ему факты, сообщить о которых бессильны его чувства» [7, c. 164–165]. Становится ясным, что к области психики (душе) Войно-Ясенецкий относит мыслительную и интеллектуальную деятельность человека. И далее, «самая важная и глубокая психическая деятельность происходит за порогом нашего сознания» [7, с. 169]. Мышление «работает» с образами, поставляемыми органами чувств; интеллект – с любыми потенциально возможными образами (знанием). Тем не менее нет ничего, что говорило бы в пользу отсутствия психической деятельности вне осознания этой деятельности. Эту идею св. Лука подкрепляет фактами ясновидения, предчувствия и предвидения, обращаясь к собственному опыту медицинской деятельности. Знание (видение) прошлого, настоящего и будущего в науке поучило название криптостезия – мистическое знание (Ш. Рише, 1850–1935). Собственно, метапсихическое знание и в нынешнее время связывается с областью парапсихологии, патопсихологии, эзотерики, оккультизма, то есть чего-то мистического, неясного, непонятного, находящего за пределами нормального, логического, фактологичного.

 

Св. Лука, цитируя французского врача и мыслителя Ш. Рише, писал: «В области метапсихического ясновидения странность так велика, а тьма так интенсивна, что немного больше тьмы и странности не должны нас смущать» [7, с. 168]. В чем особенность научной интерпретации мистического в данном контексте?

 

Речь ведь идет о том, что психическое – это то, что воспринимается в хронотопе (пространственно-временном континууме), метапсихическое – не привязано к этой схеме, а потому не может быть нами осмыслено и осознано последовательно и с очевидностью, о чем известно еще со времен И. Канта. Отрицание психической деятельности в какой-либо форме вне процесса осознания этой деятельности означало бы «поставить на паузу» работу психики (восприятия, мышления и т. д.) вне ее активной фазы, а это, в свою очередь, значит «замирание» биологической жизни, что исключено. Иначе как в известном советском кинофильме «Формула любви» – всякий мог бы примерить на себя роль графа Калиостро и силой ума «приказывать сердцу» биться или остановиться.

 

Таким образом, оказывается, что душа (психика) человека знает и может гораздо больше, чем человек способен осознать. Эта трансцендентальная способность Войно-Ясенецким приписывается «внутреннему человеку», потенциально обладающему сверхсознанием: «Для обнаружения сверхсознания, – пишет архиепископ, – необходимо, чтобы угасло или по крайней мере значительно ослабело нормальное, феноменальное сознание» [7, с. 171–172]. Св. Лука естественным для себя образом обращается к размышлениям философов александрийской школы, которые, как он напоминает, также утверждали, что «в чувственном теле пребывает постоянно не вся наша душа, а только некоторая ее часть, которая, будучи погружена в этот мир и потому уплотняясь или, лучше сказать, засоряясь и омрачаясь, препятствует нам воспринимать то, что воспринимает высшая часть нашей души» [7, с. 174]. Можно провести аналогию и с представлением Ф. Аквинского о душе как имеющей две части – деятельный ум (связанный с опытным знанием) и потенциальный ум (имеющий отношение к сверхопытному знанию) [см.: 17]. То есть повторяемость этого сюжета в истории философии с самых древних времен только лишний раз убеждает Войно-Ясенецкого, что и наука XX века еще не достигла того уровня развития, чтобы дать ответ на вопрос: как возможно сверхсознание? Тем не менее именно сверхсознание «связывает» душу человека («внутреннего человека») с Духом. И здесь архиепископ берет в поддержку И. Канта, цитируя его: «…можно считать почти доказанным, или легко можно бы было доказать… или, лучше сказать, будет доказано, хотя не знаю где и когда, что человеческая душа в этой ее жизни находится в неразрывной связи со всеми нематериальными существами духовного мира, что она попеременно действует то в одном, то в другом мире и воспринимает от этих существ впечатления, которые она, как земной человек, не сознает до тех пор, пока все обстоит благополучно (то есть пока она наслаждается миром материальным)» [7, с. 176].

 

Человек не желает покидать «зону комфорта», пока он чувствует себя вполне счастливым. Между тем он – первая ступень духовности действительности в направлении ее развития к цельному и гармоничному мирозданию. Что может сподвигнуть человека на духовную трансформацию? По мнению Войно-Ясенецкого – жажда высшего познания и бессмертия. «То, что непостижимо “’геометрическим умом”’, станет понятно озаренному Христовым светом трансцендентальному сознанию внутреннего человека», – пишет он [7, с. 179]. Бессмертие есть «необходимый постулат ума», ибо если признается неуничтожимость (читай: совершенство) материи, то этот закон, полученный эмпирическим путем, необходимо распространяется на всю совокупность понятия «материя», т. е. в том числе касается и энергии, и духовной энергии, в частности, иначе говоря, «дух человека и всего живого» неуничтожим.

 

«Почему же необходимо участие в вечной жизни не только духа, но и всецелого человека, с его душой и телом?» – предвидит вопрос Войно-Ясенецкий. Точного ответа на этот вопрос нет в силу ограниченности наших познавательных способностей, но в Откровениях апостола Иоанна, обращает внимание св. Лука, есть слова: «И сказал Сидящий на престоле: се, творю все новое»; и их надо понимать так: «Настанет время нового мироздания, новой земли и нового неба. Все будет совершенно иным, и новая жизнь наша будет протекать в совершенно новых условиях. И в этой жизни мы должны обладать полнотой естества нашего… Будет работать напряженно мысль наша в познании нового мира, в условиях которого будет строиться и приближаться к Богу освобожденный от власти земной… дух наш» [7, с. 193]. Если принять трактовку души как психической энергии, то относительно нее можно и должно предположить возможность «отрыва» от физического «места» и конвертации в иную сущностную (энергийную) форму.

 

Вопрос даже не в том, чтобы Спастись или Воскреснуть, как настаивает христианская догматика или русская религиозная философия. Вопрос в том, что делать, чтобы не умереть, чтобы дух человеческий имел энергийную поддержу со стороны души и тела для трансформации, для перехода в инобытие, подобно тому, как современные космонавты нарабатывают определенную форму (и тела, и души, и духа), чтобы быть способными преодолеть земное притяжение и благополучно пребывать в Ином пространстве и времени.

 

Этот экзистенциальный вопрос для актуальных исследований может быть переформулирован следующим образом: как сохранить себя и духовно, и физически, в постоянно трансформирующемся мире в условиях неопределенности? Или более реалистично: что я должен сделать «сегодня», чтобы Быть «завтра»? …«Вопрошание» – основная функция философии.

 

Итак, позитивизм с его пиететом к опытному знанию стал философской основой реалистической установки в исследованиях отечественных ученых-естествоиспытателей, породив «самодеятельную» (К. С. Пигров) философию, ключевым звеном которой стал вопрос о действительной корреляционной связи материального и духовного начал. Человек, взятый в его существе, в совокупности его физических и душевных возможностей, определяется как своего рода призма, благодаря которой происходит конверсия материального в духовное и обратно. Чем выше степень согласованности внутренних и внешних устремлений человека, тем ближе целое к своему истинному состоянию – всеобщей любви.

 

Рассмотренные философско-антропологические модели дают богатую качественную почву для развития современных концепций экоантропологии и экогуманизма в полемике с активно продвигаемыми идеями трансгуманизма. Задача современной философии в этом направлении – найти равновесие между здравой этико-экологической ментальностью и объективным технико-технологическим прогрессом.

 

Список литературы

1. Бехтерев В. М. Автобиография (посмертная). – М.: Огонек, 1928. – 54 с.

2. Бехтерев В. М. Бессмертие человеческой личности как научная проблема // Избранные труды по психологии личности: в 2 т. Т. 1. – СПб.: Алетейя, 1999. – 256 с.

3. Бехтерев В. М. Вопросы умственного и нравственного воспитания. – ЦГИА, Ф. 2265, оп. 1, д. 346, л. 2.

4. Бехтерев В. М. Значение энергии организма в отношении эволюции // Психика и жизнь. – М.: Книжный клуб Книговек, 2012. – 592 с.

5. Герцен А. И. Дилетантизм в науке. Письма об изучении природы // Собрания сочинений: в 30 т. Т. 3. – М.: Наука, 1954. – 363 с.

6. Кант И. О форме и принципах чувственно воспринимаемого и интеллигибельного мира // Собрание сочинений: в 8 т. Т. 2. – М.: Чоро, 1994. – 741 с.

7. Лука (Войно-Ясенецкий), святитель. Дух, душа и тело. – М.: Духовное преображение, 2020. – 224 с.

8. Майорова Н. С. Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) о душе, духе и человеческой жизни // Вестник Костромского государственного университета. – 2018. – № 4. – С. 33–38.

9. Рыбас А. Е. Православный позитивизм А. А. Ухтомского // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2019. – № 2 (24). – С. 138–152. – URL: http://fikio.ru/?p=3617 (дата обращения 10.10.2020).

10. Степанова И. Н. Православная философия В. Ф. Войно-Ясенецкого // Вестник Южно-Уральского государственного университета. Серия: социально-гуманитарные науки. – 2005. – № 7 (47). – С. 246–249.

11. Умов Н. А. Агапэ // Собрание сочинений профессора Николая Алексеевича Умова: в 3 т. Т. 3. – М.: Типо-литография товарищества И. Н. Кушнеревъ и К°, 1916. – С. 53–58.

12. Умов Н. А. Мысли об естествознании // Собрание сочинений профессора Николая Алексеевича Умова: в 3 т. Т. 3. – М.: Типо-литография товарищества И. Н. Кушнеревъ и К°, 1916. – С. 157–164.

13. Умов Н. А. Эволюция мировоззрений в связи с учением Дарвина // Собрание сочинений профессора Николая Алексеевича Умова: в 3 т. Т. 3. – М.: Типо-литография товарищества И. Н. Кушнеревъ и К°, 1916. – С. 330–360.

14. Умов Н. А. Роль человека в познаваемом им мире // Природа. – 1912. – Март. – С. 310–331.

15. Ухтомский А. А. Доминанта. – М.–Л.: Наука, 1966. – 273 с.

16. Ухтомский А. А. Собрание сочинений: сборник. Т. 5. Обзорные и другие статьи. – Л.: Издательство Ленинградского университета, 1954. – 232 с.

17. Фома Аквинский. Сумма против язычников. Книга вторая. – М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2004. – 584 с.

 

References

1. Bekhterev V. M. Autobiography [Avtobiografiya (posmertnaya)]. Moscow: Ogonek, 1928, 54 p.

2. Bekhterev V. M. The Immortality of Human personality as a Scientific Problem [Bessmertie chelovecheskoy lichnosti kak nauchnaya problema]. Izbrannye trudy po psikhologii lichnosti: v 2 t. T. 1. (Selected Works on Personality Psychology: in 2 vol. Vol. 1). Saint Petersburg: Aleteyya, 1999, 256 p.

3. Bekhterev V. M. The Questions of Mental and Moral Training [Voprosy umstvennogo i nravstvennogo vospitaniya]. Tsentralnyy gosudarstvennyy istoricheskiy arkhiv (Central State Historical Archives CGHA), f. 2265, op. 1, d. 346, l. 2.

4. Bekhterev V. M. The Value of the Body’s Energy in Relation to Evolution [Znachenie energii organizma v otnoshenii evolyutsii]. Psikhika i zhizn (Psyche and Life). Moscow: Knizhnyy klub Knigovek, 2012, 592 p.

5. Gertsen A. I. Dilettantism in Science [Diletantizm v nauke. Pisma ob izuchenii prirody]. Sobranie sochineniy: v 30 t. T. 3. (Collected Works: in 30 vol. Vol. 3). Moscow: Nauka, 1954, 363 p.

6. Kant I. On the Form and Principles of the Sensible and the Intelligible World [O forme i printsipakh chuvstvenno vosprinimaemogo i intelligibelnogo mira]. Sobranie sochineniy: v 8 t. T. 2 (Collected Works: in 8 vol. Vol. 2). Moscow: Choro, 1994, 741 p.

7. Luka (Voyno-Yasenetskiy), svyatitel. Spirit, Soul and Body [Dukh, dusha i telo]. Moscow: Dukhovnoe preobrazhenie, 2020, 224 p.

8. Mayorova N. S. Archbishop Luka (Valentin Felixovich Voyno-Yasenetsky) on the Spirit, Soul and Human [Arkhiepiskop Luka (Voyno-Yasenetskiy) o dushe, dukhe i chelovecheskoy zhizni]. Vestnik Kostromskogo gosudarstvennogo universiteta (Vestnik of Kostroma State University), 2018, № 4, pp. 33–38.

9. Rybas A. E. Orthodox Positivism of A. A. Ukhtomsky [Pravoslavnyy pozitivizm A. A. Ukhtomskogo]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2019, no. 2 (24), pp. 138–152. Available at: http://fikio.ru/?p=3617 (accessed 10 October 2020).

10. Stepanova I. N. Orthodox Philosophy of W. F. Woino-Yasenetzki [Pravoslavnaya filosofiya V. F. Voyno-Yasenetskogo]. Vestnik Yuzhno-Uralskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya: sotsialno-gumanitarnye nauki (Bulletin of South Ural State University. Series ‘Humanities and Social Sciences’), 2005, no. 7 (47), pp. 246–249.

11. Umov N. A. Agape [Agape]. Sobranie sochineniy professora Nikolaya Alekseevicha Umova: v 3 t. T. 3 (Collected Works of Professor Nikolay Alekseevich Umov: in 3 vol. Vol. 3). Moscow: Tipo-litografiya tovarischestva I. N. Kushnerev i K°, 1916, pp. 53–58.

12. Umov N. A. Thoughts on Natural Science [Mysli ob estestvoznanii]. Sobranie sochineniy professora Nikolaya Alekseevicha Umova: v 3 t. T. 3 (Collected Works of Professor Nikolay Alekseevich Umov: in 3 vol. Vol. 3). Moscow: Tipo-litografiya tovarischestva I. N. Kushnerev i K°, 1916, pp. 157–164.

13. Umov N. A. Evolution of Worldviews in Connection with the Teachings of Darwin [Evolyutsiya mirovozzreniy v svyazi s ucheniem Darvina]. Sobranie sochineniy professora Nikolaya Alekseevicha Umova: v 3 t. T. 3 (Collected Works of Professor Nikolay Alekseevich Umov: in 3 vol. Vol. 3). Moscow: Tipo-litografiya tovarischestva I. N. Kushnerev i K°, 1916, pp. 330–360.

14. Umov N. A. The Role of Man in the Cognizable World [Rol cheloveka v poznavaemom im mire]. Priroda (Nature), 1912, March, pp. 310–331.

15. Ukhtomskiy A. A. Dominant [Dominanta]. Moscow–Leningrad: Nauka, 1966, 273 p.

16. Ukhtomskiy A. A. Collected Works. Vol. 5. Review and Other Articles [Sobranie sochineniy. T. 5. Obzornye i drugie stati]. Leningrad: Izdatelstvo Leningradskogo universiteta, 1954, 232 p.

17. Thomas Aquinas. Summa contra Gentiles [Summa protiv yazychnikov. Kniga vtoraya]. Moscow: Institut filosofii, teologii i istorii sv. Fomy, 2004, 584 p.

 
Ссылка на статью:
Коробкова С. Н. Дух, душа и тело: корреляционная модель человека в русской философии на рубеже XIX–XX веков // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 3. – С. 81–93. URL: http://fikio.ru/?p=4143.

 
© С. Н. Коробкова, 2020

УДК 1(091)

 

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ по проекту № 19-011-00398 «Второй позитивизм в России: философская проблематика, влияние, критика».

 

Рыбас Александр Евгеньевич – Санкт-Петербургский государственный университет, Институт философии, кафедра русской философии и культуры, кандидат философских наук, доцент, Санкт-Петербург, Россия; Социологический институт РАН – филиал Федерального научно-исследовательского социологического центра Российской академии наук, ассоциированный научный сотрудник, Санкт-Петербург, Россия.

Email: alexirspb@mail.ru

SPIN: 5531-0040,

ORCID: 0000-0003-2120-2667,

ResearcherID: N-2482-2013,

ScopusID: 57197709027.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Философские взгляды Циолковского рассматриваются, как правило, в контексте традиции русского космизма. Такая методологическая установка приводит к упрощению и в ряде случаев искажению как позиции Циолковского, так и воззрений других мыслителей, которых в историко-философской исследовательской литературе принято причислять к «русским космистам».

Результаты: Использование термина «русский космизм» для обозначения особой традиции в развитии русской философии представляется несостоятельным с научной точки зрения. Термин «русский космизм» был введен в оборот как эвристический продукт историко-философской интерпретации в 1970-е гг. Начиная с конца ХХ в. его стали использовать преимущественно в качестве идеологемы для доказательства превосходства русской религиозно-философской мысли, ориентированной на сверхрациональное постижение целого как предмета радикальной футурологии, над рационалистической европейской философией, ставшей причиной застоя и деградации западной цивилизации.

Выводы: Адекватное изучение философских идей Циолковского требует отказа от отнесения их к традиции «русского космизма». Более убедительным является рассмотрение философского творчества Циолковского в контексте сциентизма, определявшего проблематику философских исканий в России в конце XIX – первой трети ХХ в., а точнее – в контексте русского эмпириокритицизма. Заметное влияние на воззрения Циолковского оказал второй позитивизм. Можно сделать вывод, что философские идеи русского мыслителя, в частности теория вселенской атомократии, представляют собой результат творческого усвоения и развития основных положений позитивной философии.

 

Ключевые слова: русский позитивизм; эмпириокритицизм; К. Э. Циолковский; русский космизм; научная философия; история русской философии.

K. E. Tsiolkovsky’s “Universal Atomocracy” Theory in the Context of the Ideas of Russian Empirio-Criticism

 

Rybas Aleksandr Evgenievich – Saint Petersburg State University, Institute of Philosophy, Department of Russian Philosophy and Culture, PhD (Philosophy), Associate Professor, Saint Petersburg, Russia; Sociological Institute of the RussianAcademy of Sciences – Branch of the Federal Center of Theoretical and Applied Sociology of the Russian Academy of Sciences, Associate Research Fellow, Saint Petersburg, Russia.

Email: alexirspb@mail.ru

Abstract

Background: Tsiolkovsky’s philosophical views are considered evidently in the context of the tradition of Russian cosmism. This methodological attitude leads to a simplification and, in some cases, falsification of both the position of Tsiolkovsky and the views of other thinkers, who in the historical and philosophical literature are usually referred to as “Russian cosmists”.

Results: The use of the term “Russian cosmism” to denote a special tradition in the development of Russian philosophy seems inconsistent from the scientific point of view. The term “Russian cosmism” was put into circulation as a heuristic product of historical and philosophical interpretation in the 1970s. Since the end of the twentieth century, it has been used mainly as an ideologeme to prove the superiority of Russian religious and philosophical thought, focused on the superrational comprehension of the whole as a subject of radical futurology, over rationalistic European philosophy, which is claimed to have caused the stagnation and degradation of Western civilization.

Conclusion: To study Tsiolkovsky’s philosophical ideas adequately, it is necessary to refuse to attribute them to the tradition of “Russian cosmism”. The consideration of Tsiolkovsky’s philosophical works seems more convincing in the context of scientism, which determined the problems of philosophical study in Russia at the end of the 19th – first three decades of the 20th centuries, or more precisely, in the context of Russian empirio-criticism. The second positivism had a noticeable influence on Tsiolkovsky’s views. The philosophical ideas of the Russian thinker, the theory of universal atomocracy in particular, are the result of the creative adoption and development of the main concepts of positive philosophy.

 

Keywords: Russian positivism; empirio-criticism; K. E. Tsiolkovsky; Russian cosmism; scientific philosophy; history of Russian philosophy.

 

Обычно философские взгляды К. Э. Циолковского, известного изобретателя и основателя отечественной космонавтики, рассматривают в контексте русского космизма [см.: 1; 7]. Однако, несмотря на общепризнанность такого подхода, его нельзя считать правомерным. Дело в том, что термин «космизм» был введен в научный оборот не так давно, в 1970-е годы, и целью введения этого термина являлось не столько изучение уже сложившейся традиции русской мысли, сколько историко-философское ее моделирование. Анализ исследовательской литературы убеждает в том, что русский космизм – это не действительная характеристика соответствующей тенденции развития отечественной интеллектуальной истории, а продукт интерпретаторской деятельности историков философии.

 

Вот как, например, объясняет появление термина «космизм» Ф. И. Гиренок: «В конце 70-х годов я занимался изучением генезиса концепции ноосферы В. И. Вернадского… В результате я придумал теорию “Русского космизма”, к которому отнес и Вернадского. Написал статью и отправил ее в редакцию журнала “Вопросы философии”. Статью не приняли по той причине, что если существует русский космизм, то должен быть еще и немецкий, а у меня ничего про это не сказано. Более того, ничего русского в “русском космизме” редакцией замечено не было… В 1984 г. мою работу прочел академик Н. Моисеев и поддержал меня. Издательство “Наука” опубликовало мою книгу “Экология. Цивилизация. Ноосфера”. Так возник феномен “русского космизма”» [4, c. 7].

 

В приведенной цитате интересно не столько откровенное признание Ф. И. Гиренка в том, что он «придумал» русский космизм, сколько очевидная необязательность этой «теории», ее производность и «метафоричность». Впрочем, что касается термина «русский космизм», авторство Ф. И. Гиренка сейчас активно оспаривается, и это лишний раз свидетельствует о том, что речь идет, скорее всего, о выражении и отстаивании собственной философской позиции – взглядов самого исследователя, для чего и используются описанные М. К. Петровым «эффекты ретроспективы»[1]. Согласно А. П. Огурцову, честь изобретения термина принадлежит Н. К. Гаврюшину, который задолго до увлечения Ф. И. Гиренком ноосферной проблематикой опубликовал несколько статей о русском космизме и К. Э. Циолковском [см.: 2; 3]. Примечательно, что А. П. Огурцов так же, как и Ф. И. Гиренок, подчеркивает произвольность создания термина: «Вспоминаю, как в сентябре 1970 г. мы вдвоем (А. П. Огурцов и Н. К. Гаврюшин. – А. Р.) ходили по улицам Калуги и обсуждали, как назвать то направление, к которому принадлежал К. Э. Циолковский, и Гаврюшин предложил термин “русский космизм”» [9].

 

Следует отметить, что в современной историко-философской литературе все чаще предпринимаются попытки преодолеть описанный выше терминологический «волюнтаризм». В частности, О. Д. Маслобоева, организатор и вдохновитель продолжающейся серии международных научных конференций по актуализации потенциала русского космизма, стремится доказать, что «космизм» является самоназванием религиозно-философской традиции русской мысли, берущей начало с трудов Н. Ф. Фёдорова и длящейся по сей день независимо от историко-философских манипуляций. С этой точки зрения, космизм – это закономерный этап развития русской и мировой философии; более того, вся история русской мысли движется в направлении к раскрытию проблематики космизма и находит в ее актуализации максимально полное свое выражение.

 

Называя Н. Ф. Фёдорова «зачинателем русского космизма», О. Д. Маслобоева хотя и признает, что в его сочинениях термины «космизм» и «космическая философия» отсутствуют, но объясняет это тем, что таков «общий удел основоположников значимых философских школ и направлений» [8, c. 5] – дать важнейшие принципы нового учения (а у Н. Ф. Фёдорова это обоснование космической функции человека и проективный характер философии), исходя из которых ближайшие последователи уже сами смогут выработать всю необходимую философскую терминологию. «Есть основания утверждать, – пишет О. Д. Маслобоева, – что понятие “космизм” родилось в 1920 г. в беседе А. Л. Чижевского и поэта В. Я. Брюсова, который, выслушав рассказ об идеях К. Э. Циолковского, воскликнул: “Поистине только русский ум мог поставить такую грандиозную задачу – заселить человечеством Вселенную! Космизм! Каково! Никто до Циолковского не мыслил такими масштабами, космическими масштабами!”» [8, c. 4–5].

 

К сожалению, более веских аргументов в пользу «самозарождения» термина «русский космизм» О. Д. Маслобоева не приводит. А значит, преодоление «волюнтаризма» является здесь только формальным, то есть, по сути, не отменяет, а продолжает и даже усиливает указанную тенденцию. Во всяком случае, тот факт, что «русский космизм» получил свое терминологическое закрепление вследствие поэтических восклицаний, никак не способствует прояснению целостности философской традиции и ее специфических характеристик.

 

Не удивительно, что в исследовательской литературе никогда не было и нет единого понимания термина «космизм». Изначально представителями русского космизма считались такие мыслители, как Н. Ф. Фёдоров, H. А. Умов, Н. Г. Холодный, В. И. Вернадский, К. Э. Циолковский и А. Л. Чижевский, взгляды которых хотя и отличались друг от друга, причем иногда кардинально, но все-таки могли быть объединены, пусть и формально, в «традицию» на основании общего для всех них принципиального положения, а именно высокой оценки науки и признания ее определяющей роли в освоении и преобразовании космоса.

 

Позднее такое, «естественнонаучное», понимание космизма было объявлено «узким», и традиция русского космизма обогатилась новыми именами, причем не только философов и ученых, но и поэтов, художников, музыкантов, религиозных деятелей, эзотериков и мистиков. В результате и без того размытое понятие русского космизма стало абсолютно неопределенным и потеряло даже ту эвристическую историко-философскую ценность, которую оно имело раньше. Так, элементы философии космизма были обнаружены в творчестве А. В. Сухово-Кобылина, В. С. Соловьева, А. А. Блока, Н. А. Бердяева и многих других литераторов. А поскольку вопросами о том, что представляют собой мироздание (макрокосм) и человек (микрокосм), интересовались практически все русские философы, то они тоже автоматически оказались отнесены к космистам.

 

В качестве примера максимально «широкого» понимания русского космизма можно привести трактовку, данную в энциклопедии «Русская философия», вышедшей в свет в 2007 г. под редакцией М. А. Маслина. Здесь выделяются целых 10 разновидностей этой философской традиции, причем для ее «имманентной» систематизации выбираются – разумеется, произвольно – самые разные критерии. Русский космизм предстает в результате как совокупность следующих направлений:

1) естественнонаучного,

2) религиозно-философского,

3) софиологического,

4) теософского,

5) эстетического,

6) музыкально-мистического,

7) мистического,

8) экзистенциально-эсхатологического,

9) проективного,

10) активно-эволюционистского [см.: 6].

 

Пожалуй, трудно было бы найти более убедительное доказательство бессодержательности термина «русский космизм». Ведь если все вышеперечисленные модусы космизма действительно указывают на единство философской проблематики, то они должны представлять собой части одного целого, органично связанные друг с другом. В этом случае «космос», как фундаментальное понятие или основание мысли, определял бы специфику каждого «направления» в космизме и сохранял бы смысловую инвариантность во всех возможных интерпретациях. Но естественнонаучное понимание космоса существенно отличается от теософского, мистического, софиологического, как экзистенциально-эсхатологическое – от проективного, активно-эволюционистского, и т. д. Почему? Скорее всего, потому, что «космос» не является здесь основополагающим понятием, а, наоборот, является понятием производным, обусловленным той или иной философской позицией. Именно по причине изначального различия этих позиций и возникают различные трактовки космоса, и игнорировать первичность этих позиций нельзя, если мы хотим оставаться в рамках научного историко-философского дискурса.

 

Пустота понятия «русский космизм» обнаруживается и тогда, когда мы имеем дело с попытками его идеологизации. Настаивая на том, что русский космизм – это «понятие, представляющее собой цельную совокупность взглядов, характеризующуюся особым отношением к Космосу» и базирующуюся на «сверхэволюционном развитии мира (макрокосма) и человека (микрокосма) в их неразрывном всеединстве» [11, c. 36], многие авторы приходят к выводу, что «космическое мировоззрение» выступает отличительной особенностью «русского философствования». С этой точки зрения западная цивилизация в принципе завершила свое развитие и «уже не способна соответствовать общемировой эволюции жизни», поскольку «основана на трезвом логичном конструировании жизни из имеющихся фактов путем их анализа и расчетливого использования» [12]. Рационализм, будучи продуктом европейской культуры, неминуемо ведет ее к кризису и затем к гибели, и Запад не в состоянии спастись собственными силами, ему требуется помощь извне. Такую помощь и оказывает Западу русский космизм: эта «радикальная футурология, подкрепленная активной супрагуманистической ролью человечества в мире, проникнута желанием высочайшего совершенства, согласно призыву Христа: “Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный… Бог не мёртвых, а живых…”» [12]. Таким образом, русский космизм как альтернатива западной цивилизации – это «одна из концепций, которая могла бы дать передовой ныне общественно-экономической формации – “постиндустриальному информационному обществу” – необходимую перспективность» [12].

 

Очевидно, что такое «всеобъемлющее» и «футурологическое» содержание понятия «космизм» не только не способствует уяснению реальных тенденций развития русской философии и культуры, но даже существенно искажает их. Поэтому лучше вообще отказаться от использования термина «космизм». Известно к тому же, что никто из русских «космистов» себя таковым не считал и в своем творчестве не ссылался на своих предшественников. Не является исключением здесь и Циолковский – автор космической философии, которую, как это следует из вышесказанного, нельзя рассматривать в контексте космизма. Философские идеи Циолковского появились на общем фоне увлечения наукой, который и должен быть контекстом их изучения.

 

В обширном наследии Циолковского имеется целый ряд философских трактатов: «Научные основания религии» (1898), «Этика, или естественные основы нравственности» (1902–1903), «Горе и гений» (1916), «Идеальный строй жизни» (1917), «Приключения атома» (1918), «Монизм вселенной» (1925–1931), «Воля вселенной» (1928), «Будущее земли и человечества» (1928), «Космическая философия» (1935) и др. Все эти работы, несмотря на наукообразный стиль, в котором они написаны, могут показаться эклектичными и декларативными. Действительно, многие положения космической философии, причем наиболее важные, никак не обосновываются и берутся как аксиомы, исходя из которых выводятся «удивительные» следствия. Данное обстоятельство позволило некоторым исследователям утверждать, что ценность философских трудов Циолковского минимальна, а выводы его противоречивы [см.: 5, c. 179–181].

 

Однако философские взгляды Циолковского не были настолько оригинальными и беспрецедентными, чтобы их можно было считать продуктом фантазии «калужского мечтателя» и «самоучки». Многое проясняется, если космическую философию понимать как одну из попыток разработки проблематики философского сциентизма, получившего распространение благодаря популяризации в широких кругах научной общественности философии позитивизма. Не случайно Циолковский, занимаясь самообразованием в Чертковской библиотеке, с увлечением читал статьи Д. И. Писарева, которого он позже назвал «своим вторым “Я”». Кстати, познакомившись в той же библиотеке с «основоположником» русского космизма Н. Ф. Фёдоровым и регулярно общаясь с ним, Циолковский ни разу не завел с ним беседы ни о философии, ни даже о космосе.

 

Содержание космической философии представляет собой развитие нескольких положений второго позитивизма. Прежде всего нужно обратить внимание на метод философствования, которым пользуется Циолковский. Этот метод предполагает монистическое описание сущего исходя из непосредственно данного человеку опыта – «аморфной материи», по отношению к которой еще не произведено никаких познавательных операций. Но уже и в таком, «аморфном», состоянии материя представляет собой не подлинную реальность, пусть только обозначенную в качестве предмета исследования, а необходимое «допущение», обусловленное особенностями функционирования аппарата человеческого познания – мозга. Вообще мозг, согласно Циолковскому, – это создатель всевозможных представлений о сущем, которые имеют субъективную ценность, т. е. определяют жизнь человека, и могут вообще никак не относиться к «объективной реальности».

 

Вот как, например, рассуждает Циолковский, пытаясь возражать тем, кто не был удовлетворен его доказательством вечности жизни, потому что оно исключало возможность сохранения памяти об их настоящем существовании: «Они непременно хотят, чтобы вторая жизнь была продолжением предыдущей. Они хотят видеться с родственниками, друзьями, они хотят и пережитого… Но как же вы можете видеть своих друзей, когда представление о них – создание вашего мозга, который будет обязательно разрушен? Ни собака, ни слон, ни муха не увидят своего рода по той же причине. Не составляет исключения и человек. Умирающий прощается навсегда со своей обстановкой. Ведь она у него в мозгу, а он расстраивается. Она возникает, когда атом снова попадет в иной мозг. Он даст и обстановку, но другую, не имеющую связи с первой» [15, c. 53–54].

 

Человеческий мозг, согласно Циолковскому, продуцирует сначала три «основы суждений»: время, пространство и силу, из которых выстраивается затем вся система представлений о сущем. «Эти три элемента суждений отвлечены (абстрактны), т. е. не существуют во вселенной отдельно, – подчеркивает Циолковский. – Но все они сливаются в представлении о материи. Они же ее определяют. Без материи не существует ни время, ни пространство, ни сила. И обратно, где есть одно из этих понятий, там есть и материя. Она определяется тремя этими понятиями. Они, конечно, вполне субъективны. В сущность их входить мы считаем мало полезным» [15, c. 33–34].

 

Таким образом, представление об аморфной материи есть не что иное, как первый опыт разумного мышления, это просто следствие того, что человек способен мыслить. В дальнейшем, реализуя эту способность, человек создает из изначального хаоса космос, т. е. анализирует и структурирует непосредственный опыт таким образом, что достигает возможной полноты познания. Сразу же вырабатывается представление о всеобщей чувствительности материи: материя является «живой», так как она, сохраняя единство, способна представать в бесконечно разнообразных формах. Эти формы, или тела, могут быть простыми или сложными, причем степень их сложности обусловливается тем, насколько глубоко мы можем подвергнуть их анализу в процессе познания.

 

Чтобы обозначить предел возможного анализа, Циолковский вводит понятие «атом». Содержание этого понятия во многом обусловливается учением эмпириокритиков об элементах опыта. Подобно Авенариусу, Циолковский настаивает на принципиальном отличии его атомов от традиционных представлений античного атомизма. Прежде всего, атом не есть нечто неделимое (одна из глав «Монизма Вселенной» так и называется: «Чувство атома или его частей»), константное и имеющее какую-то определенную сущность, отражающую подлинную реальность. Атом, как и материя, элементом которой он выступает, является «живым». Он постоянно перемещается и к тому же преобразуется: «Атом то упрощается, то усложняется, периодически принимая вид всех химических элементов» [15, c. 57]. Это означает, что атом, как ключевое понятие космической философии, призван обозначать процессы становления, а не фиксировать нечто неизменно-истинное, он должен использоваться для построения динамической, а не метафизической картины мира.

 

Живой атом, как его понимает Циолковский, ближе всего к ощущениям – элементам опыта, как их описывает Мах. Разлагая объекты восприятия на ощущения, Мах утверждал, что тела представляют собой не что иное, как комплексы ощущений. Более того, он в известном смысле соглашался с формулой Беркли «существовать – значит быть воспринимаемым» (esse est percipi), полагая, что поскольку о телах как данных в опыте судит человек, то эти тела существуют лишь для человека, состоят из ощущений и к ним полностью сводятся. Циолковский указывает на главную характерную черту атомов – «отзывчивость», т. е. способность реагировать на внешнее воздействие. Высшей степенью отзывчивости, присущей организмам, является «чувствительность», которая традиционно ошибочно противопоставляется отзывчивости. «Отзывчивы все тела космоса… – пишет Циолковский. – Мертвые тела даже иногда отзывчивее живых. Так, термометр, барометр, гигроскоп и другие научные приборы гораздо отзывчивее человека. Отзывчива всякая частица вселенной. Мы думаем, что она также чувствительна» [15, c. 30].

 

При помощи сопоставления и анализа терминов «отзывчивость» и «чувствительность» Циолковский по-своему решает проблему обоснования параллелизма двух рядов зависимости элементов – психического и физического, которая являлась одной из важнейших в эмпириокритицизме. Находясь в составе неорганического тела или же представляя собой простейшую форму организации материи, атом, очевидно, обладает отзывчивостью, которая, разумеется, не исчезает, когда атом перемещается в более сложное тело. Но подобным же образом обстоит дело и с чувствительностью, только на более низких уровнях организации материи она минимальна, а на высших – максимальна. В противном случае пришлось бы констатировать наличие скачка из небытия в бытие, который нельзя было бы объяснить, не изменяя принципам монистического описания сущего.

 

Вот как доказывает параллелизм рядов Циолковский: «Все непрерывно и все едино. Материя едина, также ее отзывчивость и чувствительность. Степень же чувствительности зависит от материальных сочетаний. Как живой мир по своей сложности и совершенству представляет непрерывную лестницу, нисходящую до “мертвой” материи, так и сила чувства представляет такую же лестницу, не исчезающую даже на границе живого. Если не прекращается отзывчивость, явление механическое, то почему прекратится чувствительность – явление, неправильно называемое психическим, т. е. ничего общего с материею не имеющим… И те, и другие явления идут параллельно, согласно и никогда не оставляют ни живое, ни мертвое. Хотя, с другой стороны, количество ощущения у мертвого так мало, что мы условно или приблизительно можем считать его отсутствующим. Если на черную бумагу упадет белая пылинка, то это еще не будет основанием называть ее белой. Белая пылинка и есть эта чувствительность “мертвого”» [15, c. 32].

 

Как и ощущения у Маха, атомы в трактовке Циолковского характеризуются двояко: с одной стороны, они являются элементами космоса и поэтому вполне реальны; с другой стороны, они образуются в результате анализа материи, которая, в свою очередь, создается разумом, и поэтому они идеальны. Характеризуя свою философскую позицию, Циолковский так же, как и позитивисты, пытался отойти от традиционного деления на материализм и идеализм. В итоге он назвал ее панпсихизмом: «Я не только материалист, но и панпсихист, признающий чувствительность всей вселенной. Это свойство я считаю неотделимым от материи. Все живо, но условно мы считаем живым только то, что достаточно чувствует. Так как всякая материя всегда при благоприятных условиях может перейти в органическое состояние, то мы можем условно сказать, что неорганическая материя потенциально жива» [15, c. 32–33]. Однако при этом Циолковский допускал существование некой причины космоса, утверждая не только то, что она «нечто высшее вселенной, но и то, что она не имеет ничего общего с веществом» [17, c. 94].

 

Вообще космическая философия, если судить о ней с точки зрения того пафоса, который делает её своеобразным и интересным явлением в истории мысли, представляет собой опыт продумывания проблемы бесконечности. Именно бесконечность, понятая не в математическом и даже не в метафизическом, а в морально-этическом смысле, придает ей особый колорит, отличая от концепций, написанных в духе эмпириокритицизма. «Я исхожу, – писал Циолковский, – из принципа бесконечной сложности материи, которая, в свою очередь, вытекает из бесконечности времен, т. е. из того, что вселенная всегда была и потому вечно усложнялась» [16, c. 307]. Отрицать бесконечность нельзя, так как любая величина может быть больше, чем она в данный момент является. Однако и помыслить бесконечность тоже нельзя, ее можно только принять как нечто непостижимое, но тем не менее рационально обоснованное и необходимое. Отсюда вытекает ряд следствий, которые касаются практически всех аспектов человеческой жизни.

 

Создавая теорию «вселенской атомократии», Циолковский актуализировал смысл бесконечности прежде всего для того, чтобы противостоять пессимизму и унынию, обусловленным наивной верой в неизбежность смерти. «Мне хочется, – писал он, обращаясь к читателям, – чтобы эта жизнь ваша была светлой мечтой будущего, никогда не кончающегося счастья… Я хочу привести вас в восторг от созерцания Вселенной, от ожидающей всех судьбы, от чудесной истории прошедшего и будущего каждого атома. Это увеличит ваше здоровье, удлинит жизнь и даст силу терпеть превратности судьбы. Вы будете умирать с радостью, в убеждении, что вас ожидает счастье, совершенство, беспредельность и субъективная непрерывность богатой органической жизни» [15, c. 27]. Выводы Циолковского легли в основу его «научной этики», однако их значение было намного шире.

 

Конечно, «всю бесконечность космоса объять ограниченный человеческий ум не может» [15, c. 38], однако понятие бесконечности играет как в науке, так и в философии большую роль. И если это понятие не является пустым, а сомневаться в этом нет достаточного основания, то существенным признаком бесконечности необходимо признать то, что в ней возможное совпадает с действительным. Отсюда с необходимостью следует и действительность совершенства («бессмертные духи»), и совершенство действительности (заселенность космоса), и однозначность решения вопроса о действительности несовершенства (Земля с ее страданиями и неустроенностью должна быть понята как «заповедник», охраняемый «духами» с эгоистической целью сохранения возможности их дальнейшего процветания). Рассмотрим эти три важнейшие составляющие «космической философии» Циолковского более подробно.

 

Прежде всего, нужно признать, что «во вселенной господствовал, господствует и будет господствовать разум и высшие общественные организации» [15, c. 47]. Действительно, если вселенная бесконечна и существует в течение бесконечного времени, то все, что в принципе возможно, должно было реализоваться. Это означает, что на других планетах – в «зрелых мирах» – обитают более высокие, чем человек, формы жизни, которые давно уже «стали бессмертными владыками мира». Совершенные организмы принципиально отличаются от всех известных нам: например, они питаются лучистой энергией, могут жить и передвигаться в пустоте или в разреженном газе, не зависят от температурных режимов и т. д. Может быть, «неизвестные разумные силы» оказывают влияние и на нас: вполне допустима мысль об их проникновении «в наш мозг и вмешательстве их в человеческие дела» [13, c. 113].

 

Достигшие совершенства существа устанавливают во вселенной порядок, соответствующий их организации. Циолковский гипотетически изображает процесс роста космического совершенства, который приводит к объединению планет, галактик, «эфирных островов» и т. д. Возникает сложная социально-космическая система во главе с «президентом» – самой совершенной формой организации атомов во вселенной. Высшие существа постоянно размножаются, причем безболезненно, и расселяются по всем планетам. При этом они обустраивают свои будущие жилища, уничтожая на планетах «недоразвитые» формы жизни. Такое действие Циолковский характеризует как проявление вселенского добра, поскольку «сеятели высшей жизни» избавляют атомы от неудачных сочетаний и помогают им скорее воплотиться в наиболее совершенные организмы. В результате «органическая жизнь Вселенной находится в блестящем состоянии. Все живущие счастливы, и это счастье даже трудно человеку понять» [15, c. 48].

 

Что касается Земли и тех страданий, которые испытывают живущие на ней организмы, то все это также объясняется исходя из логики продумывания идеи бесконечности. «Высший эгоизм» разума совершенных требует, чтобы в космосе оставались очаги жизни, возникшей произвольно, без вмешательства бессмертных духов. Дело в том, что в результате самозарождения жизни и естественного ее развития могут возникнуть новые, еще более совершенные формы организации атомов. Поскольку вселенная бесконечна и существует в течение бесконечного времени, то очевидно, что достигнутое совершенство нельзя рассматривать как окончательную оптимальную форму высшей жизни. Циолковский делает вывод, что в этом случае возникла бы опасность для существования самих совершенных: возомнив себя богами, они забыли бы о том, что их совершенство, даже такое, которое наш человеческий разум и представить себе не в состоянии, ничто по сравнению с бесконечностью вселенной и тем более ее причины. В итоге вместо прогресса начался бы регресс, и совершенные организмы стали бы вырождаться.

 

Земля, согласно Циолковскому, относится к числу тех редких планет, на которых жизнь возникла путем самозарождения и развивается автономно. Путь самозарождения – мученический, поэтому на Земле много страданий и зла. Но «сумма этих страданий незаметна в океане счастья всего космоса» [14, c. 460]; более того, в известном смысле счастье космоса предполагает наличие страданий на Земле. «Роль Земли и подобных немногих планет, хотя и страдальческая, но почетная. Земному усовершенствованному потоку жизни предназначено пополнить убыль регрессирующих пород космоса» [15, c. 48]. Таким образом, именно Земля может дать тот свежий приток обновления и пополнения высших форм организации атомов, который не даст погаснуть совершенной жизни в космосе. Жить на Земле – это подвиг.

 

Циолковский верил, что в будущем развитие науки и техники позволит радикально изменить существование на Земле. Установится счастливое общественное устройство, наступит всеобщее объединение, прекратятся войны. Изменится и сам человек, сделавшись более совершенным существом. Правда, для этого необходимо будет применить к людям принцип «евгенического подбора». Брак и рождения детей в будущем обществе будут происходить только с разрешения начальства. «Склонные ко злу» будут оставляться без потомства. В результате через несколько поколений человеческая природа существенно улучшится, Земля будет населена только высшими, совершенными формами жизни, и «наш атом будет пользоваться только ими. Значит, смерть прекращает все страдания и дает, субъективно, немедленно счастье» [15, c. 52]. Достигшие совершенства люди с помощью межпланетных летательных аппаратов начнут заселять своим «зрелым родом» другие планеты.

 

В отдаленном же будущем следует и вовсе ожидать перехода вселенной из материального состояния в состояние энергетическое, или «лучистое». «Разум (или материя) узнает все, – пророчествовал Циолковский, – само существование отдельных индивидов и материального или корпускулярного мира он сочтет ненужным и перейдет в лучевое состояние высокого порядка, которое будет все знать и ничего не желать, то есть в то состояние сознания, которое разум человека считает прерогативой богов. Космос превратится в великое совершенство» [18, c. 82].

 

Список литературы

1. Алексеева В. И. К. Э. Циолковский: Философия космизма. – М.: Самообразование, 2007. – 320 c.

2. Гаврюшин Н. К. Из истории русского космизма // Труды V и VI чтений, посвященных разработке научного наследия и развитию творчества К. Э. Циолковского. – М.: Машиностроение, 1972. – С. 104–106.

3. Гаврюшин Н. К. К. Э. Циолковский и европейский космизм (к вопросу о генезисе теоретической космонавтики) // Русский космизм. 2011. URL: https://cosmizm.ru/c114gavryushin-n-k-k-e-ciolkovskij-i-evropejskij-kosmizm-k-voprosu-o-genezise-teoreticheskoj-kosmonavtiki (дата обращения 06.09.2020).

4. Гиренок Ф. И. Пато-логия русского ума. Картография дословности. – М.: Анраф, 1998. – 416 с.

5. Замалеев А. Ф. Курс истории русской философии // Самосознание России: Исследования по русской философии, политологии и культуре. – СПб.: Наука, 2010. – С. 11–192.

6. Куракина О. Д., Голованов Л. В. Космизм // Русская философия. Энциклопедия / Под общ. ред. М. А. Маслина. – М.: Алгоритм, 2007. – С. 334–336.

7. Маслобоева О. Д. Российский органицизм и космизм XIX–XX вв.: эволюция и актуальность. – М.: АПК и ППРО, 2007. – 296 с.

8. Маслобоева О. Д. Философско-антропологический проект российского органицизма и русского космизма в контексте современной исторической ситуации. – СПб.: ИНФРА-М, 2020. – 390 с.

9. Огурцов А. П. Русский космизм (Обзор литературы и навигатор по сайтам Интернета) // Философский журнал Vox. – Вып. 4, май 2008. URL: https://vox-journal.org/content/vox4-11ogurcov.pdf (дата обращения 06.09.2020).

10. Петров М. К. Язык. Знак. Культура. – М.: Едиториал УРСС, 2004. – 328 с.

11. Поведской А. Ю. «Русский космизм» на гребне виртуальности // Symposium: Виртуальное пространство культуры. Выпуск 3: материалы научной конференции 11–13 апреля 2000 г. – СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2000. – C. 36–40.

12. Семёнов А. Ю. «Русский космизм» и западная мысль // Русская и европейская философия: пути схождения. URL: http://anthropology.ru/ru/text/semyonov-ayu/russkiy-kosmizm-i-zapadnaya-mysl (дата обращения 6.09.2020).

13. Циолковский К. Э. Воля Вселенной // Космическая философия: Сборник. – М.: ИДЛи, 2004. – С. 104–115.

14. Циолковский К. Э. Космическая философия // Космическая философия: Сборник. – М.: ИДЛи, 2004. – С. 457–470.

15. Циолковский К. Э. Монизм Вселенной // Космическая философия: Сборник. – М.: ИДЛи, 2004. – С. 27–58.

16. Циолковский К. Э. Научная этика // Космическая философия: Сборник. – М.: ИДЛи, 2004. – С. 307–345.

17. Циолковский К. Э. Причина космоса // Космическая философия: Сборник. – М.: ИДЛи, 2004. – С. 93–103.

18. Чижевский А. Л. Теория космических эр: Беседа с К. Э. Циолковским // Грезы о Земле и небе: Антология русского космизма. – СПб.: Художественная литература, 1995. – 528 c.

 

References

1. Alekseeva V. I. K. E. Tsiolkovsky: Philosophy of Cosmism [K. E. Tsiolkovskiy: Filosofiya kosmizma]. Moscow: Samoobrazovaniye, 2007, 320 p.

2. Gavryushin N. K. From the History of Russian Cosmism [Iz istorii russkogo kosmizma]. Trudy V i VI chteniy, posvyashchennykh razrabotke nauchnogo naslediya i razvitiyu tvorchestva K. E. Tsiolkovskogo (Proceedings of the 5th and 6th Readings Aimed at the Development of the Scientific Heritage and the Development of Creative Work of K. E. Tsiolkovsky). Moscow: Mashinostroenie, 1972, pp. 104–106.

3. Gavryushin N. K. K. E. Tsiolkovsky and European Cosmism (On the Genesis of Theoretical Cosmonautics) [K. E. Tsiolkovskiy i evropeyskiy kosmizm (k voprosu o genezise teoreticheskoy kosmonavtiki)]. Russkiy kosmizm (Russian Cosmism). Available at: https://cosmizm.ru/c114gavryushin-n-k-k-e-ciolkovskij-i-evropejskij-kosmizm-k-voprosu-o-genezise-teoreticheskoj-kosmonavtiki (accessed 06 September 2020).

4. Girenok F. I. Patho-logy of the Russian Mind. Cartography of Literalness [Pato-logiya russkogo uma. Kartografiya doslovnosti]. Moscow: Anraf, 1998, 416 p.

5. Zamaleev A. F. Course in the History of Russian Philosophy [Kurs istorii russkoy filosofii]. Samosoznanie Rossii: Issledovaniya po russkoy filosofii, politologii i kulture (Self-consciousness of Russia: Studies in Russian Philosophy, Political Science and Culture). St. Petersburg: Nauka, 2010, pp. 11–192.

6. Kurakina O. D., Golovanov L. V., Maslin M. A. (Ed.) Cosmism [Kosmizm]. Russkaya filosofiya. Entsiklopediya (Russian Philosophy. Encyclopedia). Moscow: Algoritm, 2007, pp. 334–336.

7. Masloboeva O. D. Russian Organicism and Cosmism of the 19–20 Centuries: Evolution and Relevance [Rossiyskiy organitsizm i kosmizm XIX–XX vv.: evolyutsiya i aktualnost]. Moscow: APK i PPRO, 2007, 296 p.

8. Masloboeva O. D. Philosophical and Anthropological Project of Russian Organicism and Russian Cosmism in the Context of the Modern Historical Situation [Filosofsko-antropologicheskiy proekt rossiyskogo organitsizma i russkogo kosmizma v kontekste sovremennoy istoricheskoy situatsii]. St. Petersburg: INFRA-M, 2020, 390 p.

9. Ogurtsov A. P. Russian Cosmism (Review of Literature and a Navigator on the Internet Sites) [Russkiy kosmizm (Obzor literatury i navigator po saytam Interneta)]. Filosofskiy zhurnal Vox (Philosophical Journal Vox), issue 4. Available at: https://vox-journal.org/content/vox4-11ogurcov.pdf (accessed 06 September 2020).

10. Petrov M. K. Language. Sign. Culture [Yazyk. Znak. Kultura]. Moscow: URSS, 2004, 328 p.

11. Povedskoy A. Yu. ‘Russian Cosmism’ on the Crest of Virtuality [‘Russkiy kosmizm’ na grebne virtualnosti.]. Symposium: Virtualnoe prostranstvo kultury. Vypusk 3: materialy nauchnoy konferentsii 11–13 aprelya 2000 g. (Symposium: Virtual Space of Culture. Issue 3. Materials of Scientific Conference, 11–13 April 2000), St. Petersburg: Sankt-Peterburgskoe filosofskoe obschestvo, 2000, pp. 36–40.

12. Semyonov A. Yu. ‘Russian Cosmism’ and Western Thought [‘Russkiy kosmizm’ i zapadnaya mysl]. Russkaya i yevropeyskaya filosofiya: puti skhozhdeniya (Russian and European Philosophy: Ways of Convergence). Available at: http://anthropology.ru/ru/text/semyonov-ayu/russkiy-kosmizm-i-zapadnaya-mysl (accessed 06 September 2020).

13. Tsiolkovsky K. E. The Will of the Universe [Volya Vselennoy]. Kosmicheskaya filosofiya: Sbornik (Cosmic Philosophy: Collected Works). Moscow: IDLi, 2004, pp. 104–115.

14. Tsiolkovsky K. E. Cosmic Philosophy [Kosmicheskaya filosofiya]. Kosmicheskaya filosofiya: Sbornik (Cosmic Philosophy: Collected Works). Moscow: IDLi, 2004, pp. 457–470.

15. Tsiolkovsky K. E. Monism of the Universe [Monizm Vselennoy]. Kosmicheskaya filosofiya: Sbornik (Cosmic Philosophy: Collected Works). Moscow: IDLi, 2004, pp. 27–58.

16. Tsiolkovsky K. E. Scientific Ethics [Nauchnaya etika]. Kosmicheskaya filosofiya: Sbornik (Cosmic Philosophy: Collected Works). Moscow: IDLi, 2004, pp. 307–345.

17. Tsiolkovsky K. E. The Cause of the Cosmos [Prichina kosmosa]. Kosmicheskaya filosofiya: Sbornik (Cosmic Philosophy: Collected Works). Moscow: IDLi, 2004, pp. 93–103.

18. Chizhevsky A. L. The Theory of Cosmic Ages: A Conversation with K. E. Tsiolkovsky [Teoriya kosmicheskikh er: Beseda s K. E. Tsiolkovskim]. Gryozy o Zemle i nebe: Antologiya russkogo kosmizma (Dreams of Earth and Sky: Anthology of Russian Cosmism).St. Petersburg: Khudozhestvennaya literatura, 1995, 528 p.


 
[1] Анализируя причины искажения существенных характеристик предмета исторического исследования, М. К. Петров писал: «В результате трансмутационного акта объяснения не только новое становится наличным, входит в массив наличного знания, но и наличное в той степени, в какой оно вовлечено в акт объяснения, становится новым, “обновленным”, приобретает значение и оттенки значений, которых оно прежде не имело» [10, c. 80].

 
Ссылка на статью:
Рыбас А. Е. Теория «вселенской атомократии» К. Э. Циолковского в контексте идей русского эмпириокритицизма // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 3. – С. 94–108. URL: http://fikio.ru/?p=4133.

 
© А. Е. Рыбас, 2020

УДК 159.942; 612.821

 

Забродин Олег Николаевич – Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет имени академика И. П. Павлова Министерства здравоохранения Российской Федерации, кафедра анестезиологии и реаниматологии, старший научный сотрудник, доктор медицинских наук.

Email: ozabrodin@yandex.ru

Авторское резюме

Предмет исследования: Сравнительный анализ представлений Л. Н. Гумилёва о пассионарности и учения В. С. Дерябина об аффективности с учетом влияния обеих на мысли и поступки людей и человеческих сообществ (этносов, по Л. Н. Гумилёву).

Результаты: Анализ различных высказываний Л. Н. Гумилёва о пассионарности показал, что в ее основе лежат «страсти и побуждения», т. е. чувства, влечения и эмоции (аффективность, по В. С. Дерябину). Л. Н. Гумилёв рассматривает пассионарность как фактор в первую очередь не социальный, а биологический, наследственный, как свойство характера «пассионариев». Таким образом, у Л. Н. Гумилёва между социальным и биологическим существует пробел, который у В. С. Дерябина заполняет аффективность в качестве связующего звена между биологическими и социальными потребностями.

Выводы: Пассионарность, по Л. Н. Гумилёву, в своей основе идентична аффективности (чувствам, влечениям и эмоциям), по В. С. Дерябину. Но аффективность, в отличие от пассионарности, является связующим звеном между биологическими и социальными потребностями.

 

Ключевые слова: пассионарность; аффективность; биологические потребности; социальные потребности.

 

L. N. Gumilev’s Ideas on Passionarity in the Aspect of V. S. Deryabin’s Doctrine of Affectivity

 

Zabrodin Oleg Nikolaevich – FirstSaint Petersburg State Medical University named after Academician I. P. Pavlov of the Ministry of Health of the Russian Federation, Department of Anesthesiology and Reanimatology, Senior Researcher, Doctor of Medical Sciences.

Email: ozabrodin@yandex.ru

Abstract

Background: Comparative analysis of L. N. Gumilyov’s ideas on passionarity and V. S. Deryabin’s doctrine of affectivity, taking into account the influence of both on the thoughts and actions of people and human communities (ethnic groups, according to L. N. Gumilev).

Results: Analysis of various remarks of L. N. Gumilev about passionarity showed that it is based on “passions and motives”, i. e. feelings, inclinations and emotions (affectivity, according to V. S. Deryabin). L. N. Gumilyov considers passionarity to be a factor primarily not social, but biological, hereditary, as a character trait of “passionaries”. Thus, L. N. Gumilev’s teaching has a gap between social and biological, which affectivity as a link between biological and social needs fills in Deryabin’s works.

Conclusion: Passionarity, according to L. N. Gumilev, is identical to affectivity, i. e. feelings, inclinations and emotions, in V. S. Deryabin’s view. But affectivity, in contrast to passionarity, is the link between biological and social needs.

 

Keywords: passionarity; affectivity; biological needs; social needs.

 

В предыдущей статье был проведен анализ психофизиологических воззрений Ф. Ницше в сопоставлении с учением В. С. Дерябина об аффективности [см.: 14]. Сопоставление такого рода воззрений Ф. Ницше с концепцией Л. Н. Гумилёва об этногенезе и пассионарности также позволяет обнаружить определенное сходство. К «философам будущего», «создателям нового», творцам, по Ф. Ницше, уместно отнести Л. Н. Гумилёва, который собрал громадный фактический материал: этнографический, исторический, географический и использовал его в качестве аргументов в защиту своих представлений об этносе и этногенезе. Общим у обоих ученых является то, что в качестве источника активности – у Ф. Ницше – философов, у Л. Н. Гумилёва – пассионариев (людей, обладающих «пассионарностью», о чем – ниже) выдвигается не разум, а подсознание. В основе же подсознания у Ф. Ницше лежит «хотение», а у Л. Н. Гумилёва – биохимические процессы, влияющие на подсознание или сферу эмоций [см.: 3, с. 302]. Таким образом, и в том, и в другом случае речь идет об аффективности (чувствах, влечениях и эмоциях).

 

Понятие об аффективности было введено Э. Блейлером [см.: 1] и развито В. С. Дерябиным в учение об аффективности [4; 6; 8; 11]. Аффективость, по В. С. Дерябину, включает в себя чувства, влечения и эмоции, которые интегрируют психические и физиологические процессы с целью удовлетворения актуализированной потребности [см.: 11].

 

«Аффективность активирует внимание и мышление и стимулирует поведение, а мышление находит сообразно объективной ситуации пути для решения задач, которые ставит перед ним аффективность» [11, c. 211]. При этом аффективность ставит мышлению цель, и мыслительный аппарат приводится ею в действие не только в вопросах практических, но и при абстрактном мышлении.

 

В. С. Дерябин развивал понятие аффективности как важный компонент высшей нервной деятельности (ВНД) в статье «Аффективность и закономерности высшей нервной деятельности» [см.: 6], вопреки общим установкам, когда после так называемой «павловской» сессии 1950 г. ведущую роль в ВНД придавали коре головного мозга и сознанию.

 

Знакомясь с книгой Л. Н. Гумилёва «Этногенез и биосфера земли» [см.: 3], я обратил внимание на значительное сходство его представлений о пассионарности со взглядами В. С. Дерябина на аффективность. Поэтому целью данной статьи явилось сопоставление и анализ упомянутой книги Л. Н. Гумилёва (в первую очередь – главы шестой – Пассионарность в этногенезе) [3, с. 258–298] и книги В. С. Дерябина «Чувства, влечения, эмоции» [см.: 7; 11]. При этом задачей нашего исследования явилась расшифровка терминологии пассионарности в понятиях аффективности.

 

Обращение к понятиям «этнос» и «этногенез» происходило постольку, поскольку они были неразрывно связаны с «пассионарностью». Подробный анализ книги Л. Н. Гумилёва, как выразился один историк, занял бы у него полгода.

 

При обращении к текстам книги Л. Н. Гумилёва перед автором статьи возникала необходимость отметить курсивом отдельные фрагменты текста, авторские же курсивы специально не комментировались.

 

Понятие «этнос» не было введено Л. Н. Гумилёвым и имеет вполне определенную дефиницию. Согласно Википедии: «Э́тнос (греч. ἔθνος – народ) – исторически сложившаяся устойчивая совокупность людей, объединённых общими объективными либо субъективными признаками, в которые различные направления этнологии (этнографии) включают происхождение, единый язык, культуру, хозяйство, территорию проживания, самосознание, внешний вид, менталитет и другое».

 

Этнос, по Л. Н. Гумилёву, – нечто совсем иное: «Ну а если найдется привередливый рецензент, который потребует дать в начале книги четкое определение понятия “этнос”, то можно сказать так: этнос – феномен биосферы, или системная целостность дискретного типа, работающая на геобиохимической энергии живого вещества, в согласии с принципом второго начала термодинамики, что подтверждается диахронической последовательностью исторических событий» [3, с.15–16].

 

Далее, у него же: этнос – «естественно сложившийся на основе оригинального стереотипа поведения коллектив людей, существующий как энергетическая система (структура), противопоставляющая себя всем другим таким коллективам, исходя из ощущения комплиментарности» [3, с. 500].

 

«Этногенез – весь процесс от момента возникновения до исчезновения этнической системы под влиянием энтропийного процесса исчезновения пассионарности» [3, с. 500].

 

В разделе «Рамки» первой части книги: «О видимом и невидимом» автор благоразумно ограничивает свои исследования этноса и этногенеза «эпохой в 3 тыс. лет с XII в. до н. э. по XIX в. н. э.» [3, с. 33]. Было бы небезопасно для критики, да и для самого Льва Николаевича, приложить свое понимание этноса к советскому народу или к немецкому, зараженному нацистской идеологией. При этом могли бы возникнуть нежелательные аналогии, объединенные его понятием «этнос».

 

Представления Л. Н. Гумилёва о пассионарности занимают центральное (и в прямом, и в переносном смысле) место в его книге. «Пассионарность» – термин, введенный самим Л. Н. Гумилёвым. Он имеет пространную и неоднозначную дефиницию. Английское passionarity – искусственное производное от passion (страсть) и не имеет перевода на русский язык.

 

В английском passion – страсть, во французском – страсти. Поэтому и пассионарность логично было бы кратко перевести как страстность, что само по себе объясняет с позиций аффективности последующие построения Л. Н. Гумилёва. С этих позиций уместно расшифровать производную от пассионарности терминологию ученого: «пассионарная индукция», «пассионарное напряжение», «пассонарное поле», «пассионарный импульс» и т. д.

 

Общее представление о пассионарности приходилось складывать из отдельных ее черт, даваемых автором в различных частях текста. В начале изложения это у него «фактор икс», порождающий общность идеалов – «этническую доминанту», «импульс этногенеза».

 

Психология человеческого сообщества, объединенного общей целью, то есть этноса, автор называет этнопсихологией – «сферой проявления поведенческих импульсов» [3, с. 271]. В данном случае уместно говорить о социальной или групповой психологии, но ученый предпочитает принятую им терминологию. Сам Л. Н. Гумилёв невольно признается, что пассионарность – надуманное понятие и что непосредственно пассионарности как явления никто никогда не увидит.

 

Пассионарность у Л. Н. Гумилёва имеет неоднозначные толкования. Наряду с ее ролью в активности этноса в историческом процессе, автор говорит о пассионарности как об «эффекте воздействия природы на поведение этнических сообществ» [3, с. 271].

 

Пассионарность – она же «пассионарная индукция», – сила, приводящая в движение массы людей, точнее – человеческое сообщество, этнос. В разделе «Пассионарная индукция» автор пишет следующее: «Пассионарность обладает важным свойством: она заразительна. Это значит, что люди гармоничные (а в еще большей степени – импульсивные), оказавшись в непосредственной близости от пассионариев, начинают вести себя так, как если бы они были пассионарны. Но как только достаточное расстояние отделяет их от пассионариев, они обретают свой природный психоэтнический поведенческий облик.

 

Это обстоятельство без специального осмысления известно довольно широко и учитывается главным образом в военном деле (в психологии – «эмоциональная индукция» – О. З.). Там либо выбирают пассионариев, узнавая их интуитивно, и формируют из них отборные, ударные части, либо сознательно распыляют их в массе мобилизованных, чтобы поднять “воинский дух”. Во втором случае считается, что два-три пассионария могут повысить боеспособность целой роты. И это действительно так» [3, с. 276]. Тут ученый выступает против понятия «герой и толпа», считая, что в военных действиях главную роль играют рядовые пассионарии, а не полководцы. Как бы в противовес этому он приводит в пример полководцев – Александра Македонского и Наполеона, оказывавших решающее влияние на ход сражений.

 

О силе эмоционального воздействия, об эмоциональной индукции, о том, что не разум, а эмоциональная заряженность имеет решающее значение в критические моменты во время военных действий, писал В. С. Дерябин в 1926 г. в статье «Задачи и возможности психотехники в военном деле», опубликованной в 2009 году [см.: 9].

 

Как бы в подтверждение этого звучат слова Л. Н. Гумилёва: «Самое важное, пожалуй, заключается в том, что в подобных критических случаях воздействовать на сознание, т. е. на рассудок людей, как правило, бесполезно. И никакие доводы не помогают» [3, с. 277].

 

Таким образом, в большинстве случаев в тексте термин «пассионарность» вполне может быть заменен на «аффективность». Одним из составляющих аффективности являются влечения (мотивации). «Мотивация – побуждения, вызывающие активность организма и определяющие ее направленность» [18, c. 219]. Такое определение еще раз подчеркивает, по сути, идентичность понятий «аффективность» и «пассионарность».

 

Переходя к более развернутому определению, точнее – описанию черт пассионарности, автор пишет: «…формирование нового этноса всегда связано с наличием у некоторых индивидов необоримого внутреннего стремления (курсив мой – О. З.) к целенаправленной деятельности, всегда связанной с изменением окружения, общественного или природного, причем достижение намеченной цели, часто иллюзорной или губительной для самого субъекта, представляется ему ценнее даже собственной жизни… Особи, обладающие этим признаком, при благоприятных для себя условиях совершают (и не могут не совершать) поступки, которые, суммируясь, ломают инерцию традиции и инициируют новые этносы» [3, с. 260].

 

И далее: «Поэтому для целей научного анализа мы предложим новый термин – пассионарность (от лат. Passio, ionis, f.) [в переводе на русский – страдание – О. З.], исключив из его содержания животные инстинкты, стимулирующие эгоистическую этику и капризы (т. е. включив положительные социальные чувства – О. З.), являющиеся симптомами разболтанной психики… В дальнейшем мы уточним содержание понятия “пассионарность”, указав на ее физическую основу» [3, с. 261] (следует полагать – психофизиологическую. – О. З.). Подстрочное примечание на этой странице к латинской основе термина пассионарность звучит вполне современно: «Английский эквивалент термина drive» (лучше всего подходит русский перевод «драйва»: «управлять», «вести». – О. З.).

 

Дойдя до сущности своего понимания пассионарности, ученый пишет о том, что это «избыток «биохимической энергии живого вещества» (вот, где крайнее сведение высших форм движения материи к низшим! – О. З). Одно из нескольких определений пассионарности: «Пассионарность как характеристика поведения – эффект избытка биохимической энергии живого вещества, порождающий жертвенность, часто ради иллюзорной цели» [3, с. 498]. Такое объяснение человеческой активности, стремления к счастью высвобождением энергии не ново. Оно было характерно для философии «энергистов» [см.: 10, с. 152].

 

В этом сведении пассионарности к самоотвержению, жертвенности, состоит, как представляется, главная особенность пассионарности, по Л. Н. Гумилёву, отличная от других определений активности человеческих сообществ.

 

Раскрывая смысл пассионарности в начале книги, автор пишет: «Может показаться экстравагантным аспект, в котором одной из движущих сил развития человечества (пассионарность – О. З.) являются страсти и побуждения (курсив мой – О. З.), но начало этому типу исследований положили Ч. Дарвин и Ф. Энгельс» [3, с. 35]. Последний писал по этому поводу: «Низкая алчность была движущей силой цивилизации с ее первого до сегодняшнего дня; богатство, еще раз богатство и трижды богатство, богатство не общества, а вот этого отдельного жалкого индивида было ее единственной, определяющей целью» [21, с. 176]. Таким образом, в этом высказывании Л. Н. Гумилёв не противопоставляет пассионарность историческому материализму, а напротив, стремится дополнить его.

 

Однако в другом месте автор относит пассионарность к наследственным признакам: «Следовательно, пассионарность – это биологический признак, а первоначальный толчок, нарушающий инерцию покоя, – это появление поколения, включающего некоторое количество пассионарных особей» [3, c. 281]. Будто «пассионариями», социально активными, политизированными делает людей именно наследственность, а не невыносимые жизненные условия.

 

Кроме того, вопреки материалистическому пониманию истории в своей пассионарной теории этногенеза (теория пассионарности и этногенеза) Л. Н. Гумилёв описывает исторический процесс как взаимодействие развивающихся этносов с вмещающим ландшафтом и другими этносами.

 

В различных определениях пассионарности Л. Н. Гумилёв выделяет: «страсть», «сильное желание». Однако в последующем изложении страсти и побуждения – эмоции и влечения (аффективнось) невольно «маскируются» у него за принятой им терминологией пассионарности, так что первоначальный смысл понятия скрывается от читателя.

 

Таким образом, если объединить признаки пассионарности, по Л. Н. Гумилёву, то они укладываются в понятие аффективности (чувства, влечения, эмоции), развитое В. С. Дерябиным.

 

В понятие «пассионарность» Л. Н. Гумилёв также вкладывает «способность и стремление к изменению окружения, или, переводя на язык физики, – к нарушению инерции агрегатного состояния среды. Импульс пассионарности бывает столь силен, что носители этого признака – пассионарии не могут заставить себя рассчитать последствия своих поступков. Это очень важное обстоятельство, указывающее, что пассионарность – атрибут не сознания, а подсознания, важный признак, выражающийся в специфике конституции нервной деятельности» (курсив мой – О. З.) [3, с. 266]. Такое определение пассионарности вполне подходит к стихийности солдатской и крестьянской массы, в годы Великой Октябрьской социалистической революции и Гражданской войны зачастую примкнувшей к анархизму.

 

Роль положительных эмоций, лежащих в основе «потребностей роста», в стремлении к изменению окружающей среды, подчеркивал известный исследователь эмоций П. В. Симонов [см.: 19].

 

Пассионарность как стремление к изменению окружения (природного или социального) в наше время находит отражение в утверждении роли управления в концепции развития [см.: 17].

 

Понятие пассионарности более полно раскрывается при характеристике ее обладателей – пассионариев: «Пассионарии – особи, пассионарный импульс поведения которых превышает величину импульса инстинкта самосохранения» [3, с. 498]. Пассионарный импульс поведения или пассионарный импульс – поведенческий импульс, направленный против инстинкта личного и видового самосохранения.

 

Причину пассионарного импульса автор бездоказательно видит не в социальных влияниях, а в воздействии «космической энергии» или «энергии солнца».

 

При характеристике яркого пассионария – Наполеона автор отмечает, что действительным источником его поступков была неуемная жажда деятельности, славы. Для другого пассионария – Александра Македонского – были характерны доведенные до крайности честолюбие и гордость (курсив мой – О. З), то есть, как подчеркивает автор, проявления пассионарности. Таким образом, и в первом, и во втором случае – свойство характера, темперамент и социальные чувства – честолюбие, тщеславие, входящие в понятие «аффективность», определяют направленную активность поведения человека.

 

Каким образом, через какие механизмы пассионарность влияет на этногенез? Аффективность – аналогичная, как мы рассмотрели выше, пассионарности – активирует мышление и поведение с целью удовлетворения насущной потребности [см.: 7; 11]. В первую очередь речь идет об удовлетворении первичных (врожденных) физиологических потребностей: в пище, жидкости, сне, двигательной и сексуальной активности, также в одежде, жилище, а затем – в удовлетворении различных социальных потребностей. В целом удовлетворение базовых потребностей направлено на поддержание на физиологическом уровне постоянства внутренней среды организма или, другими словами, гомеостаза.

 

Двигателем пассионариев, по Л. Н. Гумилёву, является «эффект избытка биохимической энергии живого вещества». Эти слова повторяют высказывание В. И. Вернадского о том, что многообразие живого и косного связано биохимической энергией живого существа биосферы [см.: 2]. При этом Л. Н. Гумилёв не вдается в подробности биохимических механизмов, ответственных в организме за производство энергии: процесса окислительного фосфорилирования, в котором синтезируются богатые энергией макроэргические соединения: аденозинтрифосфорная кислота – АТФ, креатинфосфат и др. Он не затрагивает важного вопроса о том, через какие механизмы нервной системы происходит высвобождение и использование в организме энергетических продуктов.

 

Примеры эмоциональной индукции, эмоциональной заряженности, захватывающих массы наших воинов во время Великой Отечественной войны и создававших у них состояние необыкновенной психической и физической выносливости, В. С. Дерябин дает в статье 1944 года «Эмоции как источник силы» [см.: 5]. Там же он приводит и источник такой индукции. Этим источником, согласно исследованиям школы Л. А. Орбели, является возбуждение симпатической нервной системы (СНС), оказывающей на головной мозг, скелетную мускулатуру и органы чувств адаптационно-трофическое влияние [см.: 16]. В качестве доказательства В. С. Дерябин в указанной статье приводит пример повышения физической работоспособности утомленной скелетной мышцы экспериментального животного (лягушки) после раздражения у нее СНС – так называемый феномен Орбели-Гинецинского [см.: 16].

 

Механизмы воздействия пассионарности на мысли и поступки отдельных людей и человеческих сообществ – этносов Л. Н. Гумилёв ограничивает упоминанием о физиологии ВНД и избытке биохимической энергии, но каким образом эмоциональная заряженность мобилизует «биохимическую энергию», он не прослеживает.

 

Между тем установлена связь между сильными эмоциями – аффектами, сопровождающимися активацией симпатико-адреналовой системы – САС [см.: 15; 24], и мобилизацией энергетических ресурсов организма в виде усиления метаболизма макроэргических соединений (АТФ и др.). Показано, что физиологический тонус СНС, компонента САС, поддерживает в организме здоровых испытуемых скорость метаболизма [см.: 25]. Установлена зависимость между указанным тонусом СНС, степенью активности человека и скоростью метаболизма: при старении, сидячем образе жизни и у женщин, т. е. в тех случаях, когда активность СНС снижена, уменьшена и скорость метаболизма [см.: 22; 25].

 

Кроме того, норадреналин – биохимический посредник в действии СНС на органы и ткани (нейромедиатор СНС), оказывает на них трофическое влияние и способствует росту и размножению клеток путем влияния на синтез дезоксирибонуклеиновой кислоты (ДНК), рибонуклеиновой кислоты (РНК) и белка [см.: 23]. Таким образом, пассионарность с ее длительностью и эмоциональным напряжением получает свое трофическое (энергетическое и пластическое) обеспечение.

 

В качестве необходимого условия пассионарной индукции Л. Н. Гумилёв вводит понятие «резонанса пассионарной возбудимости», которое аналогично эмоциональному резонансу.

 

Понятие пассионарности у автора имеет несколько производных значений: «пассионарная индукция», «пассионарный резонанс», «пассионарное напряжение», «пассионарный толчок», «пассионарное поле». Во всех этих производных прослеживаются стремление ученого распространить термины физики на область человеческой психологии.

 

Понятие пассионарности имеет у Л. Н. Гумилёва неоднозначные толкования: в частности, наряду с ее воздействием на активность этноса в историческом процессе, ученый говорит о «явлении пассионарности как эффекте воздействия природы на поведение этнических сообществ» [3, с. 271].

 

Ярким примером такого понимания является теперешняя эпидемия covid-19, изменившая психологию массы людей под влиянием состояния неопределенности, порождающего страх и панические настроения. В этих условиях, вопреки здравому смыслу, люди «цеплялись за соломинку», за якобы целительные свойства лимона, имбиря и тому подобных средств народной медицины.

 

На такого рода аберрацию сознания, при которой мышление определяется и зачастую искажается доминирующей эмоцией (в нашем случае – страхом), В. С. Дерябин указывал в монографии «Чувства, влечения, эмоции» в разделе «Влияние эмоций на интеллект» [см.: 11, с. 175–189].

 

Примеры индуцированного чувства неопределенности и страха на поведение людей в военное и мирное время находим и у Л. Н. Толстого в «Войне и мире». Так, солдатская масса перед Аустерлицким сражением от бодрого, веселого настроя после внезапной остановки на марше перед боем вследствие возникшей неопределенности переходит к растерянности, неуверенности: «По рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине» [20, c. 366].

 

В своих исследованиях Л. Н. Гумилёв объединил историю, географию (влияние ландшафта) и этнологию, проявив системный подход. Избыток знаний во многих, порой отдаленных, областях, – например, в социологии и истории, с одной стороны, и физике и математике – с другой, может подвигнуть к созданию авторами различных, порой упрощенных и спекулятивных теорий, концепций, к сведению высших форм движения материи к низшим.

 

Энциклопедичность знаний, обширная эрудиция, как это ни парадоксально, могут привести к, по крайней мере, двум вариантам восприятия научной информации.

 

Первый вариант – релятивизм: в происходящем все имеет значение – «с одной стороны, с другой стороны…» Обилие знаний подавляет мышление, в особенности у людей, обладающих малой эмоциональностью, психастеничных, и не дает сделать выбор. В крайней, патологической форме это состояние характеризуется «амбивалентностью» (двойственностью, противоположностью чувств по отношению к одному и тому же объекту), являющейся одним из симптомов шизофрении – заболевания, для которого характерны слабость или отсутствие эмоций («эмоциональная тупость»).

 

Второй вариант, когда широкая эрудиция ученого, обладающего высокой эмоциональностью, «пассионарностью», по Л. Н. Гумилёву, позволяет ему выдвигать свои концепции, создавать свою терминологию, приводить порой блестящую, но одностороннюю аргументацию в пользу именно своей точки зрения. При этом ученый остается глубоко убежденным в своей правоте, не замечая, что им может двигать честолюбие или тщеславие [см.: 13]. Заподозрить в таких чувствах Льва Николаевича Гумилёва представляется неуместным.

 

Возникновение «пассионарной теории этногенеза» Л. Н. Гумилёв относит к зиме 1939 года, когда он ожидал пересмотра своего дела в тюрьме «Кресты». Сам Лев Николаевич вспоминал, что приговор (он ожидал расстрела) его не интересовал, а волновал вопрос, почему Александр Македонский повел свои войска в Среднюю Азию и Индию.

 

Тогда-то и возникла у него мысль о пассионарности – движущей силе этногенеза. Таким образом, сам Л. Н. Гумилёв является ярким пассионарием, стремящимся своим творчеством изменить представления людей о мире. Вспоминается и другой пассионарий – народоволец Н. И. Кибальчич, который, находясь в тюрьме, оставался ученым и продолжал вплоть до казни работать над проектом создания реактивного ракетного двигателя.

 

Пассионарная теория этногенеза встретила всеобщую критику. Многие считали, что работы Л. Н. Гумилёва являлись альтернативой и вызовом официальным дисциплинам – марксистско-ленинской социологии («историческому материализму»), историографии и этнографии. Были обвинения и в биологизации истории. Формально автор признает исторический материализм, влияние социально-экономической формации, характера производственных отношений на сознание и поведение людей, ссылается на произведения К. Маркса и Ф. Энгельса. При изложении же своей пассионарной теории этногенеза он подчеркивает независимость этногенеза от социально-экономических формаций.

 

Пассионарную теорию этногенеза можно рассматривать как своеобразный протест ученого против сухого экономического детерминизма марксистского понимания истории, в котором человеческим чувствам и эмоциям отводилась второстепенная роль.

 

В жизни советского человека нашими идеологами ведущая роль придавалась сознанию, сознательности и мышлению, в ущерб чувствам, влечениям и эмоциям (аффективности), относившимся к подсознанию, учение о котором было создано З. Фрейдом. «Фрейдизм» критиковался у нас как реакционное направление в буржуазной философии.

 

Поэтому место аффективности (пассионарности, по Л. Н. Гумилёву) в социальной психологии долгое время оказывалось не установленным. Пробел в этом отношении был заполнен В. С. Дерябиным в монографии «Чувства, влечения, эмоции» в разделе «Классовая психология». Именно этот раздел вызвал наибольшие возражения рецензентов при обсуждении вопроса о публикации монографии как не соответствующий теме книги и относящийся к компетенции идеологов. По-видимому, с этим, в частности, был связан отказ от публикации монографии в 30-х-40-х гг. прошлого столетия. Книга эта увидела свет после смерти автора только в 1974 г. [см.: 7].

 

В начале 50-х гг. того же века В. С. Дерябиным была написана статья «О потребностях и классовой психологии», включившая раздел «Классовая психология» монографии. Статья была опубликована только в 2013 г. [см.: 12]. Взаимосвязь между потребностями, аффективностью, мыслями людей и усвоением ими определенной идеологии представлена автором в виде обобщающей схемы в указанной статье и в монографии «Чувства, влечения, эмоции» [см.: 11, 12].

 

«Итак, схема возникновения и развития социальной психологии такова. Производственные отношения действуют на психику человека, вызывая в первую очередь развитие классовых чувств как закономерных субъективных реакций на объективные воздействия, связанные с местом данного лица в производственных отношениях. На основе этих чувств строится соответствующая идеология. При этом истинная сила, движущая человека к выработке определенной идеологии или ее усвоению, остается вне сознания лица, воспринимающего ту или иную идеологию. Эта движущая сила, определяющая направление мышления, кроется в потребностях и связанных с ними эмоциональных реакциях, которые неизбежно возникают в связи с производственными отношениями. Условия материального существования пускают в ход аффективность, которая является мотором, двигающим развитие классовой психологии и идеологии людей, принадлежащих к разным социальным группам. Взаимосвязь и обусловленность психических процессов, ведущих к образованию социальной психологии, можно схематически сформулировать так (рисунок 1).

 

 Забродин

Рисунок 1 – Образование социальной психологии

 

«Аффективность (пассионарность, по Л. Н. Гумилёву. – О. З.) является тем промежуточным звеном, через которое осуществляется воздействие “социального бытия” на мышление и поведение людей. Условия для этого имеются в структуре человеческой психики» [11, с. 208].

 

Список литературы

1. Блейлер Э. Аффективность, внушаемость и паранойя. – Одесса: Полиграф, 1929. – 140 с.

2. Вернадский В. И. Химическое строение биосферы Земли и ее окружения. – М.: Наука, 1965. – 374 с.

3. Гумилёв Л. Н. Этногенез и биосфера Земли. – Л.: Гидрометеоиздат, 1990. – 526 с.

4. Дерябин В. С. О закономерности психических явлений // Иркутский медицинский журнал. – 1927. – Т. 5. – № 6. – С. 5–14.

5. Дерябин В. С. Эмоции как источник силы // Наука и жизнь. – 1944. – № 10. – С. 21–25.

6. Дерябин В. С. Аффективность и закономерности высшей нервной деятельности // Журнал высшей нервной деятельности им. И. П. Павлова. – 1951. – Т. 1, В. 6. – С. 889–901.

7. Дерябин В. С. Чувства, влечения, эмоции. – Л.: Наука, 1974. – 258 с.

8. Дерябин В. С. О закономерности психических явлений (публичная вступительная лекция) // Психофармакология и биологическая наркология. – 2006. – Т. 6, В. 3. – С. 1315–1321.

9. Дерябин В. С. Задачи и возможности психотехники в военном деле // Психофармакология и биологическая наркология. – 2009. – Т. 9, В. 3–4. – C. 2598–2604.

10. Дерябин В. С. Психология личности и высшая нервная деятельность (психологические очерки «О сознании», «О Я», «О счастье»). – М.: ЛКИ, 2010. – 202 с.

11. Дерябин В. С. Чувства, влечения, эмоции: о психологии, психопатологии и физиологии эмоций. – М.: ЛКИ, 2013. – 224 с.

12. Дерябин В. С. О потребностях и классовой психологии (Публикация О. Н. Забродина) // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2013. – № 1. – С. 109–136. URL: http://fikio.ru/?p=313 (дата обращения 01.08.2020).

13. Забродин О. Н. Факторы, влияющие на обсуждение научных данных // Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae. – 2013. – Т. 19, № 4. – C. 26–31.

14. Забродин О. Н. Психофизиологические воззрения Ф. Ницше в аспекте учения В. С. Дерябина об аффективности. По страницам книг «Так говорил Заратустра» и «По ту сторону добра и зла» // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 2. – С. 121–145. URL: http://fikio.ru/?p=3998 (дата обращения 01.08.2020).

15. Кеннон В. Физиология эмоций. – М. –Л.: Прибой, 1927. – 173 с.

16. Орбели Л. А. О некоторых достижениях советской физиологии // Избранные труды. Т. 2. – М.–Л.: АН СССР, 1962. – С. 587–606.

17. Орлов С. В. Самодвижение, управление и концепция диалектики в информационном обществе // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 2. – С. 27–46. URL: http://fikio.ru/?p=4035 (дата обращения 01.08.2020).

18. Психология. Словарь / Под. общ. ред. А. В. Петровского и М. Г. Ярошевского. – М.: Политиздат, 1990. – 494 с.

19. Симонов П. В. Эмоциональный мозг. – М.: Наука, 1981. – 215 с.

20. Толстой Л. Н. Война и мир // Собрание сочинений в 20 т. Т. 4. – М.: Государственное издательство художественной литературы, 1961. – 403 с.

21. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства // Маркс К., Энгельс Ф. / Сочинения. Т. 21. – М.: Политиздат, 1961. – С. 23–178.

22. Bell C., Seals D. S., Monroe M. B., Day D. S., Shapiro L. F., Johnson D. G., Jones P. P, Tonic Sympathetic Support of Metabolic Rate Is Attenuated with Age, Sedentary Lifestyle and Female Sex in Healthy Adults // The Journal of Clinical Endocrinology and Metabolism. – 2001. – Vol. 86. – № 9. – Pp. 4440–4444. DOI: 10.1210/jcem.86.9.7855.

23. Bevan R. D. Influence of Adrenergic Innervation on Vascular Growth and Mature Characteristics // American Review of Respiratory Infections. – 1989. – Vol. 140. – Pp. 1478–1482. DOI: 10.1164/ajrccm/140.5.1478.

24. Cаnnon W. В. Тhe Wisdom оf the Body. – New York: W.W. Norton & Company, 1939. – 333 p.

25. Monroe M. B., Seals D. R., Shapiro L. F., Bell C., Johnson D., Parker Jones P. Direct Evidence for Tonic Sympathetic Support of Resting Metabolic Rate in Healthy Adult Humans // American Journal of Physiology-Endocrinology and Metabolism. – 2001. – Vol. 280. – № 5. – Pp. 740–744. DOI: 10.1152/ajpendo.2001.280.5.E740

 

References

1. Bleuler E. Affectivity, Suggestibility and Paranoia [Affektivnost, vnushaemost i paranoyya]. Odessa: Poligraf, 1929, 140 p.

2. Vernadsky V. I. The Chemical Structure of the Earth’s Biosphere and Its Surroundings [Himicheskoe stroenie biosfery zemli i ee okruzheniya]. Moscow: Nauka, 1965, 374 p.

3. Gumilyov L. N. Ethnogenesis and the Biosphere of Earth. [Etnogenez i biosfera Zemli]. Leningrad: Gidrometeoizdat, 1990, 526 p.

4. Deryabin V. S. About Regularity of the Mental Phenomena [O zakonomernosti psikhicheskikh yavleniy]. Irkutskiy Medicinskiy Zhуrnal (Irkutsk Medical Journal), 1927, vol. 5, no. 6, pp. 5–14.

5. Deryabin V. S. Emotions as a Source of Power [Emotsii kak istochnik sily]. Nauka i zhisn (Science and Life), 1944, no. 10, pp. 21–25.

6. Deryabin V. S. Affectivity and Regularities of Higher Nervous Activity [Affektivnost i zakonomernosti vysshey nervnoy deyatelnosti]. Zhurnal vysshey nervnoy deyatelnosti imeni I. P. Pavlova (I. P. Pavlov Journal of Higher Nervous Activity), 1951, vol. 1, no. 6, pp. 889–901.

7. Deryabin V. S. Feelings, Inclinations Emotions [Chuvstva, vlecheniya, emotsii]. Leningrad: Nauka, 1974, 258 р.

8. Deryabin V. S. About the Regularity of the Mental Phenomena (Public Introductory Lecture) [O zakonomernosti psikhicheskih yavleniy (publichnaya vstupitelnaya lektsiya)]. Psikhofarmakologiya i biologicheskaya narkologiya (Psychopharmacology and Biological Narcology), 2006, vol. 6, no. 3, pp. 1315–1321.

9. Deryabin V. S. Problems and Opportunities of Psychotechnique in Military Affairs [Zadachi i vozmozhnosti psikhotekhniki v voennom dele]. Psikhofarmakologiya i biologicheskaya narkologiya (Psychopharmacology and Biological Narcology), 2009, vol. 9, no. 3–4, pp. 2598–2604.

10. Deryabin V. S. Psyhology of the Personality and Higher Nervous Activity (Psychophysiological Essays “About Consciousness”, “About I”, “About Happiness”) [Psikhologiya lichnosti i vysshaya nervnaya deyatelnost (psikhologicheskie ocherki “O soznanii”, “O Ya”, “O schaste”)].Moscow: LKI, 2010, 202 p.

11. Deryabin V. S. Feelings, Inclinations and Emotions: About Psychology, Psychopathology and Physiology of Emotions [Chuvstva, vlecheniya, emotsii. O psichologii, psichopatologii i fiziologii emotsiy]. Moscow: LKI, 2013, 224 p.

12. Deryabin V. S. About Needs and Class Psychology (O. N. Zabrodin’s Publication) [O potrebnostyakh i klassovoy psikhologii (Publikatsiya O. N. Zabrodina)]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2013, no. 1, pp. 99–137. Available at: http://fikio.ru/?p=313 (accessed 01 August 2020).

13. Zabrodin O. N. Factors Influencing the Discussion of Scientific Data [Faktory, vliyayushchie na obsuzhdenie nauchnyh dannyh]. Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae (Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae), 2009, vol. 19, no. 4, pp. 26–31.

14. Zabrodin O. N. Psychophysiological Views of F. Nietzsche in the Aspect of V. S. Deryabin’s Teaching on Affectiveness. Paging Through the Books “Thus Spoke Zarathustra” and “Beyond Good and Evil” [Psihofiziologicheskie vozzreniya F. Nicshe v aspekte ucheniya V. S. Deryabina ob affektivnosti. Po stranicam knig “Tak govoril Zaratustra” i “Po tu storonu dobra i zla”]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informacionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2020, no. 2, pp. 121–145. Available at: http://fikio.ru/?p=3998 (accessed 01 August 2020).

15. Сennon V. Physiology of Emotions [Fiziologiya emociy]. Moscow –Leningrad: Priboy, 1927, 173 p.

16. Orbeli L. A. About Some Achievements of the Soviet Physiology [O nekotoryh dostizheniyah sovetskoy fiziologii]. Izbrannye trudy. T. 2 (Selected Works. Vol. 2). Moscow – Leningrad: AN SSSR, 1962, pp. 587–606.

17. Orlov S. V. Self-Movement, Management and the Concept of Dialectics in the Information Society [Samodvizhenie, upravlenie i koncepciya dialektiki v informacionnom obschestve]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informacionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2020, no. 2, pp. 27–46. Available at: http://fikio.ru/?p=4035 (accessed 01 August 2020).

18. Petrovskiy A. V., Yaroshevskiy M. G. (Eds.) Psychology. Dictionary [Psikhologiya. Slovar]. Moscow: Politizdat, 1990, 494 p.

19. Simonov P. V. Emotional Brain [Emocionalnyy mozg]. Moscow: Nauka, 1981, 215 p.

20. Tolstoy L. N. War and Peace [Voyna i mir]. Sobranie sochineniy v 20 t. T. 4 (Collected Works in 20 vol. Vol. 4). Moscow: Gosudarstvennoe izdatelstvo khudozhestvennoy literatury, 1961, 403 p.

21. Engels F. The Origin of the Family, Private Property and the State [Proiskhozhdenie semi, chastnoy sobstvennosti i gosudarstva]. Marks  K., Engels F. Sochineniya. T. 21 (Marx  K., Engels F. Works. Vol. 21). Moscow: Politizdat, 1961, pp. 23–178.

22. Bell C., Seals D. S., Monroe M. B., Day D. S., Shapiro L. F., Johnson D. G., Jones P. P, Tonic Sympathetic Support of Metabolic Rate Is Attenuated with Age, Sedentary Lifestyle and Female Sex in Healthy Adults. The Journal of Clinical Endocrinology and Metabolism, 2001, vol. 86, no. 9, pp. 4440–4444. DOI: 10.1210/jcem.86.9.7855.

23. Bevan R. D. Influence of Adrenergic Innervation on Vascular Growth and Mature Characteristics. American Review of Respiratory Infections, 1989, vol. 140, pp. 1478–1482. DOI: 10.1164/ajrccm/140.5.1478.

24. Саnnon W. В. Тhe Wisdom оf the Body. New York: W.W. Norton & Company, 1939, 333 p.

25. Monroe M. B., Seals D. R., Shapiro L. F., Bell C., Johnson D., Parker Jones P. Direct Evidence for Tonic Sympathetic Support of Resting Metabolic Rate in Healthy Adult Humans. American Journal of Physiology-Endocrinology and Metabolism, 2001, vol. 280, no. 5, pp. 740–744. DOI: 10.1152/ajpendo.2001.280.5.E740.

 
Ссылка на статью:
Забродин О. Н. Представления Л. Н. Гумилёва о пассионарности в аспекте учения В. С. Дерябина об аффективности // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 3. – С. 126–140. URL: http://fikio.ru/?p=4118.

 
© О. Н. Забродин, 2020

УДК 159.942; 612.821

 

Забродин Олег Николаевич – Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет имени академика И. П. Павлова Министерства здравоохранения Российской Федерации, кафедра анестезиологии и реаниматологии, старший научный сотрудник, доктор медицинских наук, Санкт-Петербург, Россия.

Email: ozabrodin@yandex.ru

Авторское резюме

Предмет исследования: Комментарий к разделам монографии В. С. Дерябина «Чувства, влечения, эмоции», значительно сокращенным при первом издании, посвященным психофизиологическим механизмам памяти эмоций и чувств и объединенных под общим названием: «Память эмоций и чувств как результат образования эмоциональных временных связей».

Результаты: Парадигмой исследований В. С. Дерябина представляются открытые И. П. Павловым закономерности высшей нервной деятельности, в частности – временной нервной связи, которой в психологии соответствует образование ассоциаций. В течение жизни человека чувства, влечения, эмоции (аффективность) эволюционируют от простых, обеспечивающих жизнедеятельность, до сложных чувств, осуществляющих социальную адаптацию. Доминирующая эмоция (эмоциональная доминанта) создает в коре головного мозга очаги возбуждения, включая концы зрительных, слуховых, обонятельных и осязательных анализаторов. Поэтому возобновление с течением времени перечисленных ощущений ведет по закону временной связи к воспроизведению прошлой эмоциональной доминанты и связанной с ней обстановки.

Выводы: Работы В. С. Дерябина опередили свое время в понимании психофизиологических механизмов памяти эмоций и чувств.

 

Ключевые слова: временная нервная связь; ассоциации; аффективность; эмоциональная доминанта.

 

Commentary on V. S. Deryabin’s Works “Formation of Emotional Temporary Connections” and “Memory of Emotions and Feelings”

 

Zabrodin Oleg Nikolaevich – The First Saint Petersburg State Medical University named after academicianI. P. Pavlov of the Ministry of Health of the Russian Federation, Department of Anesthesiology and Reanimatology, Senior Researcher, Doctor of Medical Sciences, Saint Petersburg, Russia.

Email: ozabrodin@yandex.ru

Abstract

Background: Commentary on the sections of V. S. Deryabin’s monograph “Feelings, Inclinations, Emotions”, which were significantly reduced in the first edition. They were devoted to the psychophysiological mechanisms of memory of emotions and feelings and united under the common title: “Memory of emotions and feelings as a result of the formation of emotional temporary connections”.

Results: The paradigm of V. S. Deryabin’s research is the regularities of higher nervous activity discovered by I. P. Pavlov, in particular, temporary nervous connection, which in psychology corresponds to the formation of associations. Over the course of a person’s life, feelings, inclinations, emotions (affectivity) evolve from simple ones that provide vital activity to complex feelings that carry out social adaptation. The dominant emotion (emotional dominant) creates centers of excitation in the cerebral cortex, including the ends of the visual, auditory, olfactory and tactile analyzers. Over time the renewal of these feelings, therefore, leads, according to the law of temporary connection, to the reproduction of the past emotional dominant and the situation associated with it.

Conclusion: V. S. Deryabin’s works were ahead of their time in understanding the psychophysiological mechanisms of emotions and feelings memory.

 

Keywords: temporary nervous connection; associations; affectivity; emotional dominant.

 

В своих исследованиях В. С. Дерябин (1975–1955) – ученик и продолжатель дела И. П. Павлова – исходил из его учения о высшей нервной деятельности (ВНД) и представлений о временной нервной связи. В статье «Условный рефлекс», напечатанной в «Большой медицинской энциклопедии», И. П. Павлов писал: «Итак, временная нервная связь есть универсальнейшее физиологическое явление в животном мире и в нас самих. А вместе с тем оно же и психическое – то, что психологи называют ассоциацией, будет ли это образование соединений из всевозможных действий, впечатлений или из букв, слов и мыслей» [6, c. 325].

 

«Образование эмоциональных временных связей» и «Память эмоций и чувств» входят в качестве подразделов в авторский вариант монографии «Чувства, влечения, эмоции» [см.: 2] и по содержанию тесно связаны друг с другом.

 

Первый из названных подразделов был исключен при издании книги в 1974 г. Причиной явилась позиция редакторов монографии В. М. Смирнова и А. И. Трохачева, увидевших в труде В. С. Дерябина ценный материал по семиологии эмоций, в ущерб ее психофизиологическому и философскому содержанию [см.: 3]. Этот подраздел дает физиологические обоснования для второго – «Память эмоций и чувств», значительно сокращенного при издании. В частности, в него не вошли интересные примеры различных вариантов эмоциональной памяти – из Т. А. Рибо, Н. В. Гоголя, И. С. Тургенева, Д. А. Фурманова и др. В связи с этим возникла необходимость в опубликовании обоих подразделов в полном авторском варианте.

 

Нет четких различий в определениях понятий «Чувства» и «Эмоции» – различий между самими чувствами, а также между чувствами и эмоциями. Может возникнуть путаница при упоминании, с одной стороны, базовых чувств – чувственного тона ощущений при боли, температурных, обонятельных, вкусовых ощущениях и т. п., и, с другой стороны, – социальных чувств (эмпатия, любовь, ревность, зависть и другие). При этом эмоции, как более кратковременные переживания, нежели социальные чувства, находятся между базовыми и социальными.

 

В начале «Памяти эмоций и чувств» В. С. Дерябин приводит данные Т. А. Рибо о слабой «памяти ощущений» – способности к их воспроизведению (точнее, их чувственного тонуса – приятного и неприятного): боли, обонятельных и осязательных. Далее В. С. Дерябин переходит к эмоциональной памяти и приводит два примера диаметрально противоположных типов памяти из повести «Старосветские помещики» Н. В. Гоголя [см.: 1]. В первом примере у знакомого автора переживания потери любимого человека достигают крайних пределов, приводя к попыткам самоубийства.

 

Сами по себе такие попытки самоубийства говорят о стремлении во что бы то ни стало избавиться от боли воспоминаний о потере. На этом фоне женитьба героя «Старосветских помещиков» через год после смерти супруги является логическим продолжением его «бегства от страдания». Его чрезмерная эмоциональная реакция может носить разрушительный для организма характер.

 

Известно, что гиперактивация симпатико-адреналовой системы (САС) при выраженных аффективных реакциях приводит к резкому повышению артериального давления, осложняющемуся зачастую гипертоническим кризом, грозящим развитием инсульта, инфаркта миокарда и поражением других внутренних органов. Можно предположить, что головной мозг с целью самосохранения организма удерживает в памяти преимущественно положительные события, а негативные отравляет в подсознание.

 

Другой пример из «Старосветских помещиков» – Афанасий Иванович, человек, «которого жизнь, казалось, ни разу не возмущало ни одно сильное ощущение души», постигла «такая долгая, такая жаркая печаль» [1, с. 28]. Н. В. Гоголь противопоставляет в первом случае – страсть, во втором – привычку.

 

Привычка по закону временной связи воспроизводит в памяти многочисленные детали событий, связанных с любимым человеком, и, тем самым, эмоции. Отсюда стремление «оживить» ушедшего путем воспоминаний о событиях, деталях, которые уже не вызывают отрицательных переживаний.

 

Согласно учению А. А. Ухтомского о доминанте [см.: 13], под доминантой следует понимать возбуждение не одного какого-нибудь центра, а совокупности нервных центров (кора головного мозга, подкорковые образования, ствол мозга, спинной мозг – О. З.), участвующих в выполнении определенной функции (курсив мой – О. З.).

 

Доминирующий очаг возбуждения вызывает включение совпадающих с ним по времени очагов возбуждения в центральных корковых отделах зрительного, слухового, обонятельного и вкусового анализаторов, создавая комплекс аффективных переживаний. В. С. Дерябин в «Памяти эмоций и чувств» приводит различные примеры восстановления доминирующего в прошлом эмоционального переживания при действии других – «периферических», связанных с ним и закрепившихся временной связью.

 

Вот Лаврецкий из «Дворянского гнезда» И. С. Тургенева [см.: 11], у которого вид скамейки, на которой он пережил минуты любви к Лизе, возродил комплекс воспоминаний о невозвратном счастливом времени.

 

Другой пример, приводимый автором из воспоминаний К. С. Станиславского [см.: 9]. Непосредственное обонятельное ощущение – запах газа в театре, возродил у него возникшие в детстве яркие эмоционально окрашенные воспоминания о доминирующем в прошлом переживании – волшебном голосе Аделины Патти, вызвавшем восторг-аффект, сопровождавшийся возбуждением САС. Такого рода возбуждение вызывает повышение артериального давления (гипертензия), учащение пульса (тахикардия), расширение зрачков (мидриаз), сокращение волосяных фолликулов (пилоэрекция). Эти проявления возбуждения САС возобновляются при эмоционально насыщенных воспоминаниях и усиливают их, как и при первичной эмоциональной реакции, указывая на установление временной связи между ними.

 

Обонятельные ощущения, подобные описанным выше, нашел в воспоминаниях отца: «Вероятно, шел мне третий год. Я сидел на загорбках отца, который нес меня по какому-то лугу. День был жаркий, летний, помню запах цветов и крепкого мужского пота отца. Этот запах отцовского пота мне очень нравился: мне кажется, что в молодые годы у меня был точно такой же запах пота. Кстати сказать, каждый человек имеет свой запах, только ему присущий, который иногда передается по наследству. Люди плохо различают запахи людей, но они (запахи), вероятно, играют немалую роль в их жизни. Вероятно, запахи играют роль не только в симпатиях или антипатиях, но и в возникновении любви, выборе жены, в совместимости или несовместимости людей. Запахи бывают родственные, дружественные или враждебные, вызывающие неприязнь так же, как форма лица, осанка, походка; запахи человека свидетельствуют о внутреннем, физиологическом, наследственном, генетическом состоянии человека».

 

А вот другой пример, из романа Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» [7, с. 43–44], когда вкусовые ощущения, точнее – их чувственный тон, возродили в коре головного мозга доминирующий в прошлом очаг возбуждения – воспоминания о счастливом детстве.

 

«Но когда от далекого прошлого ничего уже не осталось, когда живые существа перемерли, а вещи разрушились, только запах и вкус (курсив мой – О. З.) более хрупкие, но зато более живучие, более невещественные, более стойкие, более надежные, долго еще, подобно душам умерших, напоминают о себе, надеются, ждут, и они, эти еле ощутимые крохотки, среди развалин несут на себе, не сгибаясь, огромное здание воспоминанья.

 

И как только я вновь ощутил вкус размоченного в липовом чаю бисквита, которым меня угощала тетя… в то же мгновенье старый серый дом фасадом на улицу, куда выходили окна тетиной комнаты, пристроился, как декорация, к флигельку окнами в сад, выстроенному за домом для моих родителей…».

 

А следом за первыми зрительными воспоминаниями «все, что имеет форму и обладает плотностью – город и сады, – выплыло из чашки чаю» [7, с. 44]. В этом воспоминании ярко проявляется присущий М. Прусту эйдетический тип памяти. Согласно Википедии: «Эйдети́зм (от др.-греч. εἶδος – образ, внешний вид) – особый вид памяти, преимущественно на зрительные впечатления, позволяющий удерживать и воспроизводить в деталях образ воспринятого ранее предмета или явления. В этот образ могут и зачастую входят также насыщенные образы и иные сенсорные модальности (слуховые, тактильные, двигательные, вкусовые, обонятельные)». В приведенном примере именно вкусовые ощущения возродили в деталях эмоционально насыщенный образ прошлого.

 

Недавно узнал, что этот яркий пример эмоциональной памяти, основанный на возрождении ее под действием вкусовых ощущений, получил название «Мадлен Пруста», по названию бисквита, кусочек которого возродил у Пруста-мальчика описанные выше картины.

 

Слуховые воспоминания претерпели эволюцию от связанных с сигналами об опасности (звук набатного колокола, сирены и т. п.) до вызывающих высшее наслаждение звуков музыки. Примером того, как музыка, затронувшая слушателя, оживляет зрительную картину воспоминаний, служит музыка кино, где она непосредственно «спаяна» с видеорядом.

 

Представляется, что при эмоционально насыщенной памяти возникают воспоминания не только о конкретном событии (или событиях), но и в целом воспоминания о времени, в котором данное событие произошло. Примером восстановления воспоминаний о времени в целом являются переживания, связанные с восприятием музыки. В этом случае сама музыка, точнее – эмоциональное переживание, связанное с ней и затрагивающее личность, является сигналом для воспроизведения комплекса переживаний, касающихся события, обстановки, в которых музыка (песни, музыкальные произведения) звучала, тем более, если в ней отражалась эпоха (например, «Марш энтузиастов» или «Священная война»).

 

Примером может служить многолетняя радиопередача «Встреча с песней» с ее ведущим Виктором Татарских. В многочисленных письмах – просьбы исполнить любимую песню, зачастую забытую, но ярко напоминающую любимого человека. В них подробно и зачастую откровенно рассказывалось о событии, с которым совпало то или иное музыкальное впечатление. Можно говорить о явлении «эмоционального резонанса», то есть совпадении и усилении двух очагов эмоционального возбуждения в коре головного мозга – возникшего в прошлом и более позднего, связанных с восприятием музыки. Примером «коллективного эмоционального резонанса» является восприятие песен военных лет, когда оно возрождает комплекс эмоциональных переживаний, связанных с войной. При этом для людей старшего поколения оживляются не только конкретные события, но и весь комплекс аффективных переживаний военной поры, а для более молодых, знающих о войне «понаслышке», можно говорить о явлении дежа вю («уже виденного»).

 

Ввиду тематической связи «Образования эмоциональных временных связей» и «Памяти эмоций и чувств» представилось уместным объединить их в последующем изложении под общим названием «Память эмоций и чувств как результат образования эмоциональных временных связей».

 

В. С. Дерябин

Память эмоций и чувств как результат образования эмоциональных временных связей

(Публикация О. Н. Забродина)

 

V. S. Deryabin

Memory of Emotions and Feelings as a Result of the Formation of Emotional Time Connections

(Publication of O. N. Zabrodin)

 

1 Образование эмоциональных временных связей

Изучение физиологических процессов, с которыми связаны чувства, влечения и эмоции, показывает наличие закономерно протекающих нервных процессов, эволюционирующих от реакций простых до чрезвычайно сложных. Физиологическое исследование устанавливает непрерывный ход возбуждения по определенным нервным путям и центрам.

 

Эмоциональные реакции лишь неполно отражают ход возбуждения в нервной системе, так как они связаны с процессами в определенных таламических центрах. Непрерывность нервного процесса не находит субъективного отражения, так как психика отражает лишь реакции особым образом организованной материи, но психические и нервные процессы в определенных центрах осуществляются в единстве. Нервные процессы протекают по типу простого (безусловного) рефлекса и закону временной связи. В эмоциональной сфере устанавливаются те же типы реакций: врожденные (безусловные) эмоциональные реакции, представляющие ответ на непосредственное внешнее или внутреннее раздражение, и эмоциональные реакции, основанные на законе ассоциации. И. П. Павлов рассматривал ассоциацию как связь психофизиологическую [см.: 6].

 

Физиологическим исследованием выявлено, что временная связь и ход возбуждения устанавливаются не только между центром, получающим афферентные импульсы, но и эффекторным центром, но и также между двумя сенсорными центрами, одновременно приходившими в состояние возбуждения.

 

Н. А. Подкопаев и И. О. Нарбутович поставили такие опыты. У собак применяли два раздражителя: свет электрической лампочки – 5 сек. и тотчас затем тон в течение 5 сек. До применения этих раздражений в сочетании они были индифферентны – слюноотделения не вызывали. Затем свет один (без сочетания с тоном) стал подкрепляться едой. Когда свет лампочки стал вызывать слюноотделение, то оказалось, что тон, ни разу не сочетавшийся с едой, сразу же стал вызывать условный пищевой рефлекс. Опыты с условно оборонительным рефлексом дали аналогичный результат [см.: 5].

 

Эти опыты показали, что при одновременном возбуждении двух сенсорных центров устанавливается временная связь между ними. После установления временной связи возбуждение передается с одного центра не только в сенсорный центр, находившийся с ним в связи, но и на эффекторный, находившийся в связи со вторым сенсорным центром, хотя возбуждение первого сенсорного центра никогда ранее не совпадало с возбуждением эффекторного центра. Таким образом, возбуждение, возникнув в одном центре, проходило по цепи центров, имевших между собой временную связь. Такие же результаты были получены на детях и взрослых [см.: 4].

 

И условный рефлекс, и ассоциация основаны на одном и том же законе временной связи. Оба явления отражают единство физиологического и психического. И физиолог, и психолог наблюдают реакции врожденные и приобретенные на основании жизненного опыта в силу установленной временной связи. Для примера напомню то, что говорилось об эмоции веселья. В наиболее элементарном виде ее можно вызвать щекотанием ребенка под мышкой. При этом эта эмоция, как и безусловный рефлекс, вызывается непосредственным раздражением и может быть названа простой или безусловной эмоциональной реакцией. В качестве такой же простой эмоциональной реакции она возникает в молодом растущем, здоровом организме под влиянием соматических ощущений (общего чувства).

 

Так же эндогенно эмоция может возникать гематогенным путем. Так, рвота может возникать не только вследствие периферических раздражений, идущих от желудка, глотки и проч., но и в результате непосредственного раздражения рвотного центра циркулирующим в крови апоморфином. Так же и эмоции могут возникать не только вследствие внешних воздействий, но и вследствие непосредственных токсических и гуморальных раздражений соответственных центров (например, гормонами щитовидной железы при базедовой болезни, а также в маниакальной фазе маниакально-депрессивного психоза).

 

Дальнейшую степень эволюции представляют реакции, основанные на временной связи. После того, как ребенка раз-два пощекотали, начинает вызывать смех один вид приближающейся руки. Психолог говорит о реакции, основанной на ассоциации, физиолог – о выработке условного рефлекса; тот и другой признает установление временной связи. Пред нами – единое психофизиологическое явление, основанное на одной и той же закономерности.

 

На временной связи основаны реакции разной сложности. Выше мы привели установление простой временной связи между наличным раздражением и ответной реакцией, но смех возникает не только вследствие имеющегося в данный момент повода, но и при воспоминании о смешном происшествии, анекдоте.

 

Раздражение может вызвать не одну ассоциацию, а привести в движение целый ряд ассоциативных связей, из которых каждая в отдельности вызывает положительное или отрицательное чувство. Отдельные чувства могут суммироваться или сталкиваться и взаимно уничтожаться. Может возникать сложный переплет влияний эмоциональных и интеллектуальных, взаимодействие процессов корковых и подкорковых. Человек смеется при остроте, радуется не только своему успеху и неудаче врага, но и радуется победе Родины.

 

Эти реакции могут строиться на огромном материале прошлого жизненного опыта, и в то же время на них может сказаться состояние организма в данный момент. «Цветут, растут колосья наливные, а я чуть жив», – писал больной Н. А. Некрасов. И то, что радовало прежде, теперь не производит прежнего действия. Эмоциональные реакции при своей эволюции у человека могут достигать чрезвычайной сложности и тонкости, вызываются не элементарными раздражителями, а сложными условиями социального существования человека. Однако нет основания думать, что они могут протекать без связи с материальными мозговыми процессами.

 

Изложенные факты показывают, что структура эмоциональных реакций и их развитие строятся по тому же общему плану, что и реакции при влечениях (мотивациях – О. З.).

 

Подобно другим временным связям, эмоциональные реакции, основанные на временной связи, можно выработать экспериментально, как показал У. Уотсон [см.: 12], образованием условной реакции на страх. Это усовершенствование реакций дает организму те же преимущества, что и при пищевых условных рефлексах: расширение их во времени и пространстве. В пищевых реакциях от контактных стереотипных реакций на данное раздражение происходит переход к реакциям на раздражения, идущие от отдаленных объектов. Причем реакции эти обуславливаются не только данным раздражением, но и следами прошлых сходных раздражений. При этом происходит установка пищеварительного аппарата (секреции и моторики желудка) к принятию пищи.

 

Эмоции также могут быть реакциями на дистантные раздражения, выработанными на основе индивидуального жизненного опыта, причем установка организма происходит сообразно ситуа­ции (к борьбе, бегству и т. д.). Рвота, как условный рефлекс, наступает не тогда, когда пища съедена, а уже запах и вид испорченной пищи и даже тождество условий, в которых она находилась когда-то и находится в настоящий момент, возбуждают отвращение, удерживают от съедания подобной пищи и охраняют от плохих последствий.

 

Ярость уже при виде врага, издали, при звуках, запахе противника производит свое динамогенное действие и дает возможность вступить в бой с максимальной силой, с напряжением всех силовых ресурсов, а страх при тех же условиях дает возможность заблаговременно спастись бегством, спрятаться, сделаться невидимым. Процессы внешнего и внутреннего торможения, наблюдающиеся при условных рефлексах, образованных на базе пищевых безусловных рефлексов, имеют место при ассоциативных эмоциональных реакциях. Эмоции, излучающие большую силу, хотя бы на короткий срок тормозят реакции более слабые. Вспыхнувший гнев подавляет любовь. Страх может подавить (затормозить) все другие реакции. Эмоции в данном случае действуют одна на другую по закону доминанты: как очаг более сильного возбуждения тормозит очаг возбуждения более слабого, так эмоция более сильная подавляет слабую.

 

Часты также и процессы условного торможения. Эмоциональные раздражения, основанные на временной связи, теряют силу при действии добавочных раздражений, которые имеют значение условного тормоза. Одно действие оказывает вид медведя в лесу, когда он с ревом идет на безоружного человека, другое, когда человек нетрусливый встречает медведя с надежным ружьем в руках, и третье, когда видит его в клетке зоологического сада. Дополнительное раздражение – вид клетки – тормозит реакцию страха даже у того, кто когда-то подвергался сильнейшей опасности от медведя. Один и тот же вид имеет револьвер, лежащий на столе, и револьвер, направленный в упор неизвестным субъектом в уединенном месте. Ничтожное внешнее раздражение – вид револьвера может вызвать максимальное проявление активности, к какому только способен организм, представляющий аккумулятор накопленной энергии. Сила реакции определяется не силой условного раздражения, а значимостью для организма на основании прошлого опыта того, что обозначается условным раздражителем.

 

При дополнительных раздражениях (вид обстановки, при которой воспринимается револьвер, клетки, в которой сидит медведь) условное раздражение тормозится. Так при различных ситуациях, при наличии различных дополнительных раздражений получаются разные реакции на одно и то же раздражение.

 

На каждом шагу мы видим у животных и человека образование временных эмоциональных связей, их торможение и угасание. Придя в чужой дом, при первой встрече с чужой собакой вы, махнув на нее палкой или бросив щепку, можете получить заклятого врага, а, дав кусок хлеба, установить «добрые отношения»: вид палки в ваших руках тормозит проявление ярости, сдерживая их в определенных границах и т. д.

 

Мы говорили, как временная связь – ассоциация чувства страха с объектом (крысой), была экспериментально образована у ребенка [см.: 12]. При восприятии объекта непосредственно до или одновременно с эмоцией устанавливается временная связь, и после упрочения ее объект начинает вызывать соответственные чувства, становится возбудителем страха, гнева, любви, положительного или отрицательного чувственного тона.

 

В главе о простых чувствах был приведен пример, как под влиянием сочетания с неприятным чувством от морской качки стала неприятной вся обстановка на пароходе, прежде вызывавшая положительный чувственный тон. Так объекты становятся сигналами, вызывающими разные эмоции.

 

Нам может сделаться неприятен или вызывать боязнь человек, сообщивший плохую весть. Л. Н. Толстой [см.: 10] в «Севастопольских рассказах» писал о том, что каждый, бывший в деле, вероятно, испытывал то странное, хотя и не логическое, но сильное чувство отвращения от того места, на котором был убит или ранен кто-нибудь.

 

У влюбленного вызывает прилив чувств не только вид любимого человека, но и предметы, с ним соприкасав­шиеся. «Дай мне на память о ней хоть какую-нибудь безделку. Достань ленточку с шейки, подвязку с ножки красавицы», – говорит Фауст. Представления о местах, где мы жили, связываются с итогами эмоциональных переживаний. Например, какой-нибудь город, в котором были тяжелые переживания, искренне именуется «кошмарным», хотя объективно это совсем неплохой город. Однако вследствие того, что представление о нем связалось с повторными плохими переживаниями, на него оказался перенесен чувственный тон отрицательных переживаний, и он стал сигналом, вызывающим неприятное чувство. Положительные чувства детства связываются, например, с «родной деревней» и ее жителями – «земляками».

 

Вороны, питающиеся трупами, стали символами смерти – «зловещей птицей». Если в детстве какое-нибудь ненадлежащее действие неизменно влекло наказание, то впоследствии представление об этом действии вызывает чувство неудовольствия.

 

После установления временной связи объект или представление вызывает приятное или неприятное чувство или определенную эмоцию, если даже обстоятельства, при которых установилась связь, не возникают в сознании. Образование эмоциональных временных связей называется в психологии «переносом чувств». Новый объект или событие иногда оказывает сильное эмоциональное воздействие, которое объясняется прошлыми переживаниями данного лица. Причем это новое переживание может быть далеко не тождественно с тем, чувственный тон которого оно вызывает.

 

Ребенок, у которого выработана отрицательная реакция на крысу, начинает так же реагировать на сходные раздражения (кролика, собаку, шубу и даже маску деда-мороза) [см.: 12]. Явление, аналогичное тому, которое И. П. Павлов назвал обобщением условных рефлексов.

 

Такое обобщение эмоциональной реакции имеется, когда одна черта объекта, общая с прежде действовавшим раздражением при большом несходстве в остальном, вызывает сходную эмоциональную реакцию. Так называемая инстинктивная симпатия, антипатия, уважение и т. д., которые возникают по отношению к какому-нибудь лицу с первой встречи, возникают часто вследствие того, что какая-либо особенность данного лица возбуждает в нас определенную эмоцию. Этим мы не хотим утверждать, что всякая симпатия воз­никает вследствие оживления старых ассоциаций.

 

При этом остается вне нашего сознания, что причина кроется в каком-то сходстве с известным нам лицом, внушавшим нам уважение, любовь или антипатию.

 

По словам Т. А. Рибо [см.: 8], мать может почувствовать внезапную симпатию к какому-нибудь молодому человеку, похожему на ее покойного сына или к одинаковому с ним по возрасту. Один человек терпеть не мог собак, но обстоятельства заставили его иметь одну, он к ней привязался, и мало-помалу его симпатии перешли на весь собачий род.

 

Эта способность широкого перехода чувств на сходные объекты наблюдается очень часто. Симпатии к отдельным представителям какой-либо профессии переходят на всех представителей этой профессии. Знакомый профессиональный облик незнакомого человека сразу до некоторой степени роднит с ним.

 

Латинская пословица Similis simili gaudet, обычно переводимая русской – «рыбак рыбака видит издалека», дословно переводится «подобный радуется подобному». Если профессия неприятна, то неприязненные чувства вызывает все, что с ней связано. Чувства, возникающие у рабочего по отношению к отдельным хозяевам, могут распространяться на весь класс капиталистов.

 

Конечно, при этом имеется и интеллектуальная переработка жизненного опыта, но одновременно и часто бессознательно происходит процесс переноса чувств. Наряду с обобщением эмоциональных реакций на целую группу сходных объектов, конечно, возможна на основании опыта также и дифференцировка по отношению к отдельным членам группы, вызывающей общую реакцию. Отдельный человек той же профессии может вызывать враждебное чувство, и, наоборот, какое-либо лицо враждебной группы на основании личного опыта может, в виде исключения, вызывать положительное чувство, подобное тому, как один тон трубы в эксперименте может быть условным возбудителем, а все остальные, не подкрепляемые безусловным раздражением, вызывают дифференцировочное торможение.

 

2 Память эмоций и чувств

Человек пережил приступ гнева по поводу обиды и несправедливости. В первое время после того как он успокоился, представления о случившемся снова и снова возвращаются, воскресают ощущения в груди, кулаки сжимаются, производятся угрожающие жесты. Воспоминание о веселом моменте повторно вызывает улыбку и чувство радости.

 

Согласно Т. А. Рибо [см.: 8], эмоции воспроизводятся, как и представления о предметах, причем способность воспроизводить эмоции индивидуально очень различна. Но так же различна у разных лиц способность воспроизводить ощущения, полученные посредством органов чувств. Так, например, вкусовые и обонятельные ощущения [8, с. 157] 40 % опрошенных совершенно не могут воспроизводить, 40 % воспроизводят только некоторые ощущения, и только 12 % могут вызывать по желанию представления всех или почти всех ощущений. При этом воспроизводится и чувственный тон удовольствия или неудовольствия, с ними связанный. Таким образом, переживания, относящиеся к элементарной аффективности, – «общие жизненные чувства», воспроизводятся не одинаково хорошо.

 

Ощущения усталости [см.: 8, с. 159] воспроизводили все опрошенные. Лишь трое-четверо (из 51) воспроизводили усталость «слегка и с трудом». Одни при этом воспроизводили мышечную усталость, другие – психическую. Один дает ответ: «мускульное подергивание в икрах, спине и плечах, отяжелевшие глаза, но никакой тяжести в голове», другой сообщал о медленности движений, рассеянности, особенно о тяжести в голове.

 

Относительно чувства отвращения получилось только три отрицательных ответа. При более живом воспроизведении оно описывалось «как состояние тошноты».

 

О способности воспроизведения голода [см.: 8, с. 159] спрашивали в то время, когда ощущения голода отсутствовали. Из 51 могли воспроизводить чувство голода 24 человека, которые описывали его в виде «осязательных ощущений в пищеводе и судорог в желудке». Жажда воспроизводилась несколько чаще (у 36 человек), чем голод. Один из опрошенных, компетентный в психологии, отметил: «У меня хорошая зрительная память, но я страдаю отсутствием памяти слуха и памяти на языки: я не говорю, ни на одном иностранном языке. Мускульная память так же слабо развита… но я могу восстановить все внутренние ощущения: голод, жажду, отвращение, усталость, головокружение, одышку».

 

Воспроизведение боли так же индивидуально очень колеблется. Одна роженица сказала: «Как только боль проходила, я тотчас же все забывала». Некоторые женщины говорят, что они ясно воспроизводят родовые муки. Легче воспроизводятся ощущения, сопутствующие боли. Возникнув, они могут повлечь за собой воспроизведение боли.

 

Один человек так описывал свои переживания при воспроизведении зубной боли: «Я фиксирую мысль на одном из коренных зубов, локализую сначала боль, которую желаю вызвать, потом жду. Прежде всего воспроизводится то непосредственное, неясное сознание, которое свойственно вообще всем тягостным ощущениям. Потом эта реакция становится все более точной, по мере того, как я фиксирую внимание на зубе. Постепенно я чувствую большой прилив крови к деснам, даже пульсацию. Потом возникает некоторое движение, которое передается от одного пункта десны к другому, от зуба к десне – это течение боли. Я представляю себе так же двигательную реакцию, причиняемую болью, сокращение челюсти и т. д. Наконец, я начинаю усиленно думать обо всех этих обстоятельствах, чувствую более или менее глухо начало подергивания в одном коренном зубе, который был этому подвержен» [8, с. 159].

 

Память эмоций может быть очень слабой: воспроизводятся только условия, обстоятельства эмоции в сопровождении известного чувственного тона, а не самое ощущение. Этот тип памяти Т. А. Рибо называет абстрактной или интеллектуальной памятью и считает ее аналогичной зрительным и слуховым воспроизведениям. Иные воспроизводят самое чувство.

 

У человека вспыльчивого одна мысль вызывает чувство гнева, человек краснеет при воспоминании, влюбленный переживает ощущения своей любви при воспоминании об объекте страсти и т. д. Это, по Т. А. Рибо, конкретная эмоциональная память.

 

У одного и того же человека яркость воспроизведения пережитой эмоции со временем ослабевает, воспоминания принимают абстрактный характер: «На крыльях времени улетает печаль» (Жан Лафонтен). И так же «на крыльях времени» может улетать дружба, любовь и т. д. Эмоции тускнеют, забываются, как и все другие переживания.

 

Со временем слабеют самые острые аффекты, тогда как действие «хронических», длительно владевших человеком, глубоко захватывающих его личность аффектов, может сохраняться долгое время.

 

Напомню слова Н. В. Гоголя из «Старосветских помещиков»: «Какого горя не уносит время? Какая страсть уцелеет в неравной битве с ним? Я знал одного человека в свете юных еще сил, исполненного истинного благородства и достоинств, я знал его влюбленного нежно, страстно, бешено, дерзко, скромно, и при мне, при моих глазах почти, предмет его страсти – нежная, прекрасная, как ангел, – была поражена ненасытной смертию. Я никогда не видал таких ужасных порывов душевного страдания, такой бешеной, палящей тоски, такого пожирающего отчаяния, какие волновали несчастного любовника. Я никогда не думал, чтобы мог человек создать для себя такой ад, в котором ни тени, ни образа и ничего, чтобы сколько-нибудь походило на надежду…» [1, с. 26].

 

После упорного стремления к самоубийству и двух тяжких неудавшихся попыток, через год автор видит своего героя играющим в карты, а «за ним стояла, облокотившись на спинку его стула, молоденькая жена его» [1, с. 27]. Этот бурный порыв горя Н. В. Гоголь сопоставляет с реакцией Афанасия Ивановича: «…пять лет всеистребляющего времени – старик, уже бесчувственный, старик, которого, казалось, ни разу не возмущало ни одно сильное ощущение души, которого вся жизнь, казалось, состояла из сидений на высоком стуле, из ядения сушеных рыбок и груш, из добродушных рассказов, – и такая долгая, такая жаркая печаль! Что же сильнее над нами: страсть или привычка? Или все сильные порывы, весь вихрь наших желаний и кипящих страстей – есть только следствие нашего яркого возраста и только потому одному кажутся глубоки и сокрушительны? Что бы ни было, но в это время мне казались детскими все наши страсти против этой долгой, медленной, почти бесчувственной привычки» [1, с. 28].

 

Тут психологически совершенно верно сопоставлено действия острого аффекта и «привычки».

 

Есть лица, память чувств у которых особенно сильна. Есть эмоциональный тип памяти, как есть тип памяти зрительной и слуховой.

 

Некоторые особенно легко воспроизводят эмоции определенного характера. Прекрасный пример такого рода памяти дает Т. А. Рибо на примере высказывания одного пациента. «Я принадлежу к тому типу, который можно считать склонным вообще к чувствованиям, но я обладаю специальной способностью чувствования по отношению к боязни, которая у меня сильно выражена. В моей жизни было много радостных моментов, как и у всех, но я вам скажу откровенно, что когда я припоминаю моменты своей жизни, доставившие мне больше радости, то я совершенно не ощущаю ее вновь… Я пытался припомнить один из моментов моей жизни, когда я испытал большую радость; (далее следует описание события, когда автор имел успех и получил выражение неслыханной для его возраста (20 л.) овации со стороны публики, пользующейся его уважением).

 

Я припоминаю все только что описанные мною обстоятельства очень точно, я помню даже причину, благодаря которой я имел успех, заслуженно или нет; я мог бы повторить все, что я говорил тогда; припоминаю залу, лица, но, воспроизводя все это, я не ощущаю никакой радости. Что касается печали, то в смысле памяти чувствований мое состояние аналогично тому, что я говорил о радости.

 

Вернемся к боязни. Я могу привести два очень убедительных случая относительно моей специальной памяти чувствований. Будучи в пансионе в лицее… в Бухаресте, я боялся всего персонала пансиона по причине одного наказания, которое на меня часто налагали: запрещение уходить из пансиона в дни праздников. Я помню, что так боялся быть оставленным, что, выходя, с трепетом проносился мимо дверей лицея. Позже, когда уже окончил учение и сохранил дружеские отношения со всеми, я заглядывал в лицей, но каждый раз, заходя туда, испытывал какое-то ощущение боязни. Кроме того, я оставался три года в Париже, не возвращаясь на родину. Вернувшись в Бухарест, навестил нового провизора лицея, с которым был в очень дружеских отношениях. И вот, даже тогда, приближаясь к дверям интерната, я почувствовал какое-то неприятное чувство, которое и было ничем иным, как моей старой боязнью в ослабленной форме.

 

В первый год своего прибытия в Париж я записался на высшие курсы в лицее Л… Там оставался только неделю. В аудитории почувствовал себя скверно: я чего-то боялся, сам не зная чего. Я боялся персонала, хотя все обнаруживали почтение к моему возрасту (22 года). Чего я боялся, когда мог уйти по желанию? Хотя я привык работать целыми часами в библиотеках, я не мог здесь ничего делать. Я полагаю, что это состояние было воспоминанием старой боязни, испытанной в лицее в Бухаресте. Долго спустя, посещая юридический факультет, в качестве студента, я должен был проходить мимо лицея Л…, каждый раз я проносился мимо, испытывая ту же боязнь, как в дни, когда я проходил мимо дверей в Бухаресте» [8, с. 182–183].

 

Это сообщение интересно не только тем, что при слабой памяти к радостному и печальному имелась специальная память на боязнь, но и как пример того, как надолго могут укореняться эмоциональные переживания детства и юности и вызывать реакции, истинная причина которых может даже оказываться вне сознания переживающего.

 

Насколько сильно въедаются в психику воспоминания детства, можно иллюстрировать следующим примером. Чапаев рассказал о себе: «Я мальчишкой был маленьким, да и украл один раз “семишник” от иконы, – у нас там икона стояла одна чудотворная… Украл и украл… купил арбуза да наелся, а как наелся, тут же и захворал; целых шесть недель оттяпал… Жар пошел. Озноб. Поносом разнесло, совсем в могилу хотел… А мать-то узнала, что я этот семишник украл, – уж она кидала – кидала туда… одних гривенников, говорила, рублей на три пошло, да все молится – молится за меня, чтобы простила, значит, богородица… Вымолила – на седьмой неделе встал… Я с тех пор все думаю, что имеется, мол, сила какая-то, от которой уберегаться надо… Я и таскать с тех пор перестал – яблока в чужом саду не возьму, все у меня испуг имеется… под пулями ничего, а тут вот робость одолевает… Не могу…» [14, с. 103].

 

Один легче воспроизводит радость, другой лучше помнит переживания печали, тоски. Т. А. Рибо говорит: «Я знал одного здоровенного оптимиста, которому все в жизни удавалось и который с трудом мог себе представить те редкие печали, которые пришлось ему испытать» [8, с. 156].

 

Характер воспоминаний может зависеть от настроения; в состоянии радости печальные мысли не идут в голову и не вспоминаются переживания, вызывающие грусть.

 

Воспроизведение эмоций происходит с различной интенсивностью повторного переживания – от сухой схемы до ясного переживания телесных ощущений: сердцебиения, покраснения, мышечной установки и т. д. Такого рода воспроизведения можно сравнить с эйдетически воспроизведенными образами. (Эйдетическое воспроизведение образов – такое воспроизведение, когда зрительные представления имеют телесную живость и проецируются в пространстве, т. е. близки к галлюцинациям).

 

Это воспроизведение телесных ощущений сходно с идеомоторными движениями: яркое представление движения вызывает это движение или жесты, внутренняя речь сопровождается слабыми движениями языка, а дети свои мысли говорят вслух.

 

Моторные представления по природе своей импульсивны. Такую же импульсивность мы видим у представления эмоций по отношению к моторике и вегетативной нервной системе. Импульсы при этом передаются на скелетные мышцы (сжатие кулаков при воспоминании и т. д.) и двигательные приборы внутренних органов и желез. Так возникает дрожь, мышечные установки воспроизведения эмоций, сердцебиения, сосудистые влияния (бледность, покраснение), включительно до импульсов на железы внешней и внутренней секреции. Возникающие при этом ощущения могут довести воспроизведенную эмоцию до чрезвычайной живости.

 

В основе воспроизведения эмоций при воспоминаниях лежит закон временной связи: представления вызывают в нас те эмоции, с которыми они сочетались в прошлом.

 

После смерти любимого человека мы сильнее чувствуем любовь к нему, чем при жизни. Это усиление эмоций воспроизведенных, надо думать, объясняется тем, что эмоция усиливается рядом присоединяющихся эмоциональных представлений (и реакциями САС, которые сопровождали изначальные эмоции – О. З.).

 

Когда жизнь прожита и ничего не обещает впереди, человек воскрешает прекрасные минуты из прошлого, живет прошлой радостью. Он посещает места, где прошла лучшая часть его жизни, которые были, так сказать, свидетелями его счастья, и воскрешает картины былой радости. Примером является Леврецкий из «Дворянского гнезда» И. С. Тургенева. Он снова в «Дворянском гнезде», и все (фортепиано, пяльцы у окна, липы) воскрешают прошлое: «скамейка, на которой он некогда провел с Лизой несколько счастливых, неповторившихся мгновений; она почернела и искривилась, но он узнал ее, и душу его охватило то чувство, которому нет равного и в сладости и в горести – чувство живой грусти об исчезнувшей молодости, о счастье, которым он когда-то обладал» [11, с. 283].

 

Хранят вещи, письма умерших людей, и эти вещи, чтение писем вызывают переживания прошлого с особой яркостью. Здесь один из механизмов воспроизведения – ассоциация (временная связь). Память прошлых эмоций тем ярче, чем с большим количеством ассоциаций она связана.

 

Список литературы

1. Гоголь Н. В. Старосветские помещики // Собрание сочинений в семи томах. Т. 2. – М.: Художественная литература, 1967. – С. 7–33.

2. Дерябин В. С. Чувства, влечения, эмоции: О психологии, психопатологии и физиологии эмоций. – М.: ЛКИ, 2013. – 224 с.

3. Забродин О. Н. О трудной судьбе научного наследия В. С. Дерябина // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2016. – № 1. – С. 76–95. – URL: http://fikio.ru/?p=2039 (дата обращения 27.08.2020).

4. Иванов-Смоленский А. Г. Пути взаимодействия экспериментальной и клинической патофизиологии головного мозга. – М.: Медицина, 1965. – 495 с.

5. Нарбутович И. С., Подкопаев Н. А. Условный рефлекс, как ассоциация // Труды физиологических лабораторий академика И. П. Павлова. – 1936. – Т. VI. – вып. 2. – С. 5.

6. Павлов И. П. Условный рефлекс // Полное собрание сочинений. Т. III, кн. 2. – М.–Л.: Издательство АН СССР, 1951. – С. 320–343.

7. Пруст М. В поисках утраченного времени. – М.: Пушкинская библиотека, Издательство АСТ, 2004. – 924 с.

8. Рибо Т. А. Психология чувств. – М.: Ленанд, 2018. – 248 с.

9. Станиславский К. С. Моя жизнь в искусстве. – М.: Искусство, 1954. – 516 с.

10. Толстой Л. Н. Севастопольские рассказы // Собрание сочинений в 20 томах. Т. 2. – М.: Гослитиздат, 1960. – C. 94–223.

11. Тургенев И. С. Дворянское гнездо // Собрание сочинений в 12 томах. Т. 2. – М.: Художественная литература. – 1975. – С. 129–283.

12. Уотсон Д. Б. Психология как наука о поведении. – М.: Издательство АСТ-ЛТД, 1998. – 704 с.

13. Ухтомский А. А. Принцип доминанты // Собрание сочинений. Т. 1. – Л.: Издательство АН СССР, 1950. – С. 197–201.

14. Фурманов Д. А. Чапаев. – М.: Советская Россия, 1978. – 255 с.

 

References

1. Gogol N. V. The Old World Landowners [Starosvetskie pomeschiki]. Sobranie sochineniy v semi tomakh. T. 2 (Collected Works in 7 vol. Vol. 2). Moscow: Khudozhestvennaya literatura, 1967, pp.7–33.

2. Deryabin V. S. Feelings, Inclinations, Emotions: About Psychology, Psychopathology and Physiology of Emotions [Chuvstva, vlecheniya, emotsii. O psikhologii, psikhopatologii i fiziologii emotsiy]. Moscow: LKI, 2013, 224 p.

3. Zabrodin O. N. The Fate of V. S. Deryabin’s Scientific Legacy [O trudnoy sudbe nauchnogo naslediya V. S. Deryabina]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2016, № 1, pp.76–95. Available at: http://fikio.ru/?p=2039 (accessed 27 August 2020).

4. Ivanov-Smolensky A. G. Ways of Interaction of Experimental and Clinical Pathophysiology of the Brain [Puti vzaimodeystviya eksperimentalnoy i klinicheskoy patofiziologii golovnogo mozga], Moscow: Meditsina, 1965, 495 p.

5. Narbutovich I. S, Podkopaev N. A. A Conditioned Reflex as an Association [Uslovnyy refleks, kak assotsiatsiya]. Trudy fiziologicheskikh laboratoriy akademica I. P. Pavlova (Proceedings of the Physiological Laboratories of Academician I. P. Pavlov), 1936, vol. VI, is. 2, p. 5.

6. Pavlov I. P. Conditioned Reflex [Uslovnyy refleks]. Polnoe sobranie sochineniy, t. III, kn. 2 (Complete Works, vol. III, book 2). Moscow – Leningrad: Izdatelstvo AN SSSR, 1951, pp. 320–343.

7. Proust M. In Search of Lost Time [V poiskakh utrachennogo vremeni]. Moscow: Pushkinskaya biblioteka; Izdatelstvo AST, 2004, 924 p.

8. Ribot T. Psychology of Feelings. [Psikhologiya chuvstv]. Moscow: Lenand, 2018, 248 p.

9. Stanislavsky K. S. My Life in Art [Moya zhizn v iskusstve]. Moscow: Iskusstvo, 1954, 516 p.

10. Tolstoy L. N. Sevastopol Sketches [Sevastopolskiye rasskazy]. Sobranie sochineniy v 20 tomakh. Tom 2 (Collected Works in 20 vol. Vol. 2). Moscow: Goslitizdat, 1960, pp. 94–223.

11. Turgenev I. S. Home of the Gentry (Dvoryanskoe gnezdo). Sobraniye sochineniy v 12 tomakh. Tom 2 (Collected Works in 12 vol. Vol. 2). Moscow: Khudozhestvennaya literatura, 1975, pp. 129–283.

12. Watson W. Psychology as the Science of Behavior [Psikhologiya kak nauka o povedenii]. Moscow: Izdatelstvo AST-LTD, 1998, 704 p.

13. Uchtomskiy A. A. The Principle of Dominance [Princip dominanty]. Sobranie sochineniy. Tom 1 (Collected Works. Vol. 1). Leningrad: Izdatelstvo AN SSSR, 1950, pp. 197–201.

14. Furmanov D. A. Chapaev [Chapaev]. Moscow: Sovetskaya Rossiya, 1978, 255 p.

 
Ссылка на статью:
Забродин О. Н. Комментарий к работам В. С. Дерябина «Образование эмоциональных временных связей» и «Память эмоций и чувств» // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 3. – С. 109–125. URL: http://fikio.ru/?p=4099.

 
© О. Н. Забродин, 2020

УДК 159.91; 159.947

 

Забродин Олег Николаевич – Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет имени академика И. П. Павлова Министерства здравоохранения Российской Федерации, кафедра анестезиологии и реаниматологии, старший научный сотрудник, доктор медицинских наук, Санкт-Петербург, Россия.

Email: ozabrodin@yandex.ru

Авторское резюме

Предмет исследования: Психофизиологический анализ книг Фридриха Ницше «Так говорил Заратустра» и «По ту сторону добра и зла» в аспекте учения В. С. Дерябина об аффективности, согласно которому аффективность (чувства, влечения-мотивации и эмоции) активирует мышление, психическую и физическую деятельность в направлении удовлетворения актуализированной потребности.

Результаты: Анализ книг Ф. Ницше выявил, что, согласно этому автору, мышление философов, формирование философских понятий происходит не под влиянием абстрактного мышления, а определяется «инстинктом» и различного рода чувствами, вплоть до социальных, в том числе – моральными чувствами. Такого рода чувства (уместно их отнести к аффективности) делают мышление догматическим, односторонним. На примере понятия «воля» автор показал, что она представляет собой сложное психофизиологическое явление, в основе которого лежит в первую очередь «хотение», то есть в современном понимании – аффективность.

Выводы: Ф. Ницше в своих книгах в форме интуитивных догадок излагает основные положения учения об аффективности. Философ ушел далеко вперед по сравнению с наукой его времени в понимании определяющего влияния «инстинктов» (чувств) на мышление, творческую активность человека и, в первую очередь, философа будущего.

 

Ключевые слова: Ф. Ницше; «Так говорил Заратустра»; «По ту сторону добра и зла»; психофизиология; аффективность.

 

Psychophysiological Views of F. Nietzsche in the Aspect of V. S. Deryabin’s Teaching on Affectiveness. Paging Through the Books “Thus Spoke Zarathustra” and “Beyond Good and Evil”

 

Zabrodin Oleg Nikolaevich – First Saint Petersburg State Medical University named after Academician I. P. Pavlov of the Ministry of Health of the Russian Federation, Department of Anesthesiology and Intensive Care, Senior Researcher, Doctor of Medical Sciences, Saint Petersburg, Russia.

Email: ozabrodin@yandex.ru

Abstract

Background: Psychophysiological analysis of Friedrich Nietzsche’s books “Thus spoke Zarathustra” and “Beyond Good and Evil” in the aspect of V. S. Deryabin’s teaching on affectiveness has been made. According to the teaching, affectiveness (feelings, inclination / motivation and emotions) activates thinking, mental and physical activity in order to satisfy the actualized needs.

Results: The analysis of F. Nietzsche’s books has revealed that, according to this author, the thinking of philosophers, the formation of philosophical concepts does not occur under the influence of abstract thinking, but is determined by “instinct” and various kinds of feelings, up to social, including moral ones. Such feelings (it is appropriate to attribute them to affectiveness) make thinking dogmatic, one-sided. Using the notion of “will” as an example, the author has shown that it is a complex psychophysiological phenomenon, primarily based on “desire,” that is, in the modern sense, affectiveness.

Conclusion: F. Nietzsche in the form of intuitive conjectures sets out the main postulates of the doctrine of affectiveness. He has gone far ahead in understanding the determining influence of “instincts” (feelings) on the thinking, creative activity of humans and, above all, the philosopher of the future.

 

Keywords: F. Nietzsche; “Thus Spoke Zarathustra”; “Beyond Good and Evil”; psychophysiology; affectiveness.

 

Википедия определяет психофизиологию как науку, изучающую нейрофизиологические механизмы психических процессов, состояний и поведения. В рамках психофизиологии решается также психофизиологическая проблема, касающаяся соотношения мозга и психики.

 

Важным аспектом психофизиологической проблемы является вопрос о взаимоотношении чувств, влечений (в современной терминологии – мотиваций) и эмоций, с одной стороны, и мышления и поведения – с другой. Эволюционная общность чувств, влечений и эмоций позволила объединить их словом «аффективность».

 

Понятие об аффективности было введено Э. Блейлером [см.: 4] и развито учеником и продолжателем дела И. П. Павлова В. С. Дерябиным в учении об аффективности [см.: 9–11; 16]. Еще в 1927 г. в статье «О закономерности психических явлений» он писал: «В параллель физиологическим процессам мы видим, как в субъективном мире человека возникают влечения, желания, чувства и эмоции. И эти влечения и эмоции определяют работу его интеллекта и поведение. Человек не чувствует давления физиологических механизмов, как чего-то постороннего. Субъективно он свободен и переживает смену личных желаний, смену свободно поставленных жизненных целей, но из индивидуальных переживаний и действий, протекающих, как ему кажется, в условиях своеобразной жизненной ситуации, слагаются результаты, которые языком статистических цифр говорят о том, что психическая жизнь человека протекает под воздействием принудительных механизмов, которые все проявления жизни человеческой делают столь же объективно обусловленными и закономерными, как явления физико-химические» [7; 13, с. 1321].

 

Аффективность включает в себя: базовые чувства удовольствия и неудовольствия, приятного и неприятного, чувственные тоны ощущений; влечения – стремления к удовлетворению потребностей – в пище, жидкости, сексуальной потребности; эмоции – психические переживания средней продолжительности, касающиеся плюса или минуса по отношению к личности (радость, горе, обида и др.); социальные чувства, испытываемые человеком по отношению к обществу или его членам (например, чувство справедливости, патриотизм и др.).

 

Психофизиологические воззрения Ф. Ницше (в дальнейшем – автор, философ) обратили на себя внимание в первую очередь при чтении его книги «Так говорил Заратустра» [см.: 21], а именно – отрывка «О презирающих тело» [см.: 21, с. 30–31] из первой части книги. В нем он рассматривает человека в его психофизиологическом единстве. Между тем и в наше время многие психологи, в отличие от физиологов школы И. П. Павлова, не могут преодолеть дуализм в концепции человека: «с одной стороны – человек существо биологическое, с другой – социальное».

 

Анализ психофизиологических воззрений Ф. Ницше был проведен в аспекте учения об аффективности ученика и продолжателя дела И. П. Павлова В. С. Дерябина, изложенного в его монографии «Чувства Влечения Эмоции» [см.: 11]. Уместно привести основные положения учения об аффективности, не затрагивая, для простоты изложения, анатомо-физиологических взаимоотношений коры головного мозга (кора) и ее подкорковых образований (подкорка) в динамике аффективности.

 

«Влияние аффективности на интеллект и регулирующее влияние интеллекта на аффективность не есть проявление антагонизма двух отдельных самостоятельных сил, но аффективность вместе с интеллектом выполняют единую сложную функцию так же, как высшая нервная деятельность слагается из объединенной деятельности коры и подкорки.

 

Аффективность активирует внимание и мышление и стимулирует поведение, а мышление находит сообразно объективной ситуации пути для решения задач, которые ставит перед ним аффективность.

 

Определяющее влияние сильных аффективных реакций на течение психических процессов, включающее действие их на ассоциации, с ними связанные, и выключение ассоциаций, с наличным аффективным переживанием не связанных, дает основание полагать, что в основе этих явлений лежит ход физиологической доминанты» [11, с. 211–212].

 

Монография «Чувства, влечения, эмоции» [см.: 11] имеет авторский подзаголовок «Опыт изложения с психофизиологической точки зрения». В. С. Дерябин в своих работах неоднократно подчеркивал, что «всякий психический процесс есть в то же время процесс психофизиологический». В статье «Психофизиологическая проблема и учение И. П. Павлова о “слитии” субъективного с объективным» [см.: 15] он приводит слова И. П. Павлова о том, что «временная нервная связь есть универсальнейшее физиологическое явление… вместе с тем она же и психическое – то, что психологи называют ассоциацией…» [24, с. 496].

 

В этом психофизиологическом аспекте захотелось прокомментировать сочинения Ф. Ницше «Так говорил Заратустра» и «По ту сторону добра и зла». В дальнейшем изложении цитаты из Ф. Ницше представлены в транскрипции автора, заключены в кавычки.

 

Психофизиологический комментарий к разделу «О презирающих тело» книги Ф. Ницше «Так говорил Заратустра»

«Тело – это большой разум, множество с одним сознанием… Орудием тела является также твой маленький разум… ты называешь его духом» [21, с. 30].

 

Вероятно, «дух» тут следует понимать в качестве сознания и мышления (разум), субстратом которых является кора головного мозга. С позиций психофизиологического единства, развитых в работах В. С. Дерябина, деятельность головного мозга нельзя отделять от всего тела. В монографии «Чувства, влечения, эмоции» [см.: 11] и в психофизиологическом очерке «О сознании», входящем в монографию «Психология личности и высшая нервная деятельность» [см.: 12] он подчеркивает, что от органов чувств, скелетных мышц и внутренних органов исходит центростремительная (афферентная) импульсация, которая определяет уровень бодрствования, психической активности субъекта, самочувствие уставшего, здорового и больного человека. В качестве доказательства он приводит данные о том, что в случае выключения в эксперименте трех дистантных рецепторов (слуха, зрения и обоняния) у собак животные погружались в сон [см.: 1; 6]. Подобные же данные были получены невропатологами [см.: 29; 30] у больных, у которых отсутствовали зрительные, слуховые, обонятельные и осязательные ощущения. У таких больных сон был основным состоянием, в котором они находились в течение суток.

 

Эти данные предшествовали выходу у нас книги Г. Мэгуна «Бодрствующий мозг» [см.: 20], в которой, в частности, представлена роль восходящей активирующей системы ретикулярной формации ствола мозга в передаче афферентных (центростремительных) нервных импульсов в кору головного мозга, определяющих уровень ее биоэлектрической активности.

 

Хотя Ф. Ницше не упоминает о головном мозге как субстрате психики, но он говорит о духе, разуме (надо понимать – психике – О. З.) – «этом орудии, игрушке большого разума» (тела). Однако Ф. Ницше не останавливается на этом крамольном утверждении и идет дальше. Он указывает не только на зависимость духа от тела, но и на то, что «оно (тело) не говорит “я”, но делает его» [21, с. 30]. Как это следует понимать с позиций современных психофизиологических исследований? В психофизиологическом очерке «О Я» монографии «Психология личности и высшая нервная деятельность» В. С. Дерябин [см.: 12] приводит уровни интеграции соматических и психических процессов в организме, вершиной которых является переживание собственного «я». По В. С. Дерябину, эти уровни в процессе усложнения таковы: от интеграции соматических процессов в организме, через соматопсихическую интеграцию к высшей психофизиологической интеграции.

 

В работе «О Я» В. С. Дерябин отмечает, что «я» нельзя связать с каким-нибудь одним отделом головного мозга. «Я есть словесное обозначение индивидом своего организма как целого, в его психофизиологическом единстве. К я относится мое тело, мои чувствования, мои желания: я думаю, я решаю, я действую. Это я с его телом, с его чувствами, мыслями, стремлениями и действиями противостоит внешнему миру и находится с ним в постоянных и многообразных отношениях» [12, с. 63].

 

«Но чувства и ум хотели бы убедить тебя, что они цель всех вещей: так тщеславны они… орудием и игрушкой являются чувства и ум: за ними лежит Само. Само ищет также глазами чувств, оно прислушивается также ушами духа (мышления). Само всегда прислушивается и ищет: оно сравнивает, подчиняет, завоевывает… Оно господствует и является даже господином над “я”» [21, с. 30].

 

Что же такое Само, которое господствует над чувствами, мыслями и даже собственным драгоценным «я»? Ф. Ницше отвечает – «это и есть твое тело» (с его потребностями – О. З.). Тело-Само напрашивается назвать телом, с его способностью к самосохранению. Чувства, разум и даже «я» служат этому могущественному повелителю, неведомому мудрецу (курсив мой – О. З.). Почему же неведомому?

 

Господство тела (организма) скрывается от сознания чувствами и порождаемыми ими мыслями, которые создают у человека иллюзию свободы по удовлетворению насущных потребностей. По современным представлениям, самосохранение организма состоит в первую очередь в поддержании постоянства биохимического и физико-химического состава крови, органов и тканей (гомеостаза).

 

«В твоем теле он (могущественный повелитель – О. З.) живет…» [21, с. 31]. Ф. Ницше тут отмечает те внутренние импульсы, которые исходят из тела (организма) при неудовлетворенной потребности.

 

«Твое Само смеется над твоим “я” и его гордыми скачками» [21, с. 31] – иллюзией идеалистического взгляда человека на самого себя как «существо разумное, наделенное свободной волей»).

 

«Что мне эти скачки и полеты мысли? – говорит оно (Само – О. З.) себе. – Окольный путь к моей цели» [21, с. 31] (самосохранению в биологическом смысле и в социальной среде – О. З.).

 

«Само говорит к “я”: “Здесь ощущай боль!” И вот оно страдает и думает о том, как бы больше не страдать и для этого именно должно оно думать.

 

Само говорит к “я”: “Здесь чувствуй радость!” И вот оно радуется и думает о том, как бы почаще радоваться – и для этого именно должно оно думать» [21, с. 31].

 

В. С. Дерябин [11, с. 102] кратко сказал об этом так: «Подгоняя страданием и маня удовольствием, организм создает субъективные методы действий, направляя работу психики к удовлетворению своих очередных потребностей».

 

Как подчеркивает он же в монографии «Чувства Влечения Эмоции» [11], чувства и ум не являются «целью всех вещей» – они осознаются человеком, но истинной целью их является сигнализация о неудовлетворенной актуализированной потребности и поиск путей к ее удовлетворению. Такими потребностями в первую очередь являются биологические – потребности в приеме пищи и воды, поддержания температуры тела, сексуальная, отражающие потребность организма в поддержании биохимического и физико-химического постоянства с целью сохранения особи или индивида и вида.

 

Примером может служить необходимость поддержания уровня глюкозы в крови в оптимальном для организма диапазоне – 3,33–5,55 ммоль/л [см.: 18]. В случае значительного снижения уровня глюкозы у человека возникает острое чувство голода, связанное с «голодными» сокращениями желудка, имеющими выраженную негативную эмоциональную окраску. Оно сигнализирует о наличии гипогликемии и мобилизует мышление в направлении поиска путей к удовлетворению доминирующей потребности – избавиться от неприятного чувства голода. В разделе «Общая схема действия влечений» монографии «Чувства Влечения Эмоции» В. С. Дерябин пишет следующее. «Влечение (к пище, питью и т. п. – О. З.) ставит задачи интеллекту для своего удовлетворения и пользуется им как рабочим аппаратом. Оно давит на мышление, приковывает его к нахождению способов своего удовлетворения и заставляет его до тех пор работать в нужном направлении, пока не найден удачный исход» [11, с. 102].

 

Таким образом, Ф. Ницше вел борьбу с односторонними представлениями о господствующей роли души (психики), по воле человека управляющей телом (организмом) с его потребностями. Если Ф. Ницше полемизировал с презирающими тело в пользу души, то в 40-х гг. ХХ в. такое представление трансформировалось в признание того, что организм с его физиологическими механизмами не участвует в психической деятельности, которая осуществляется головным мозгом. Эти представления нашли отражение в книге И. С. Беритова «Об основных формах нервной и психонервной деятельности» [см.: 3] и привели его к выводу о том, что «попытка проникнуть в динамику психических явлений с точки зрения физиологических закономерностей всегда будет обеспечена на неудачу» [3, с. 98]. Ответом на такое отрицание результатов исследований И. П. Павлова и его школы явилась статья В. С. Дерябина «Замечания по поводу брошюры академика И. С. Беритова “Об основных формах нервной и психонервной деятельности”», написанная в 1949 г. к 100-летию со дня рождения И. П. Павлова. Возражая против представлений И. С. Беритова о якобы спонтанной деятельности головного мозга, В. С. Дерябин [см.: 14] приводит примеры нервных, гуморальных и гормональных эндогенных влияний, активирующих психическую деятельность коры головного мозга.

 

Далее Ф. Ницше пишет о «Созидающем Само»: «Созидающее (развивающееся – О. З.) Само создало себе любовь и презрение, оно создало себе радость и горе (это уже перечисление социальных эмоций, в отличие от биологических – чувства удовольствия и неудовольствия, сопровождающего боль – О. З.). Созидающее тело создало себе дух (мышление – О. З.) как орудие своей воли» [21, с. 31] (воли к саморазвитию, – физическому, психическому с целью становления в социальной среде – О. З.).

 

У «презирающих тело» оно (Само) «уже не в силах делать то, чего оно хочет больше всего: – созидать дальше себя (курсив мой – О. З.). Этого оно хочет больше всего, в этом все страстное желание его» [21, с. 31].

 

С современных позиций понять Ф. Ницше можно таким образом, что он говорит не только о самосохранении тела (организма) и человека (понятия для него близкие), но и о саморазвитии с помощью мышления, побуждаемого социальными потребностями, без удовлетворения которых саморазвитие невозможно.

 

На чем же могли основываться описанные гениальные провидения Ф. Ницше? Только ли на интуиции – способности чувствовать истину? С. Цвейг в своем эссе «Ницше» отмечает, что нервы мыслителя были «слишком нежны для его бурной впечатлительности (эмоциональной реактивности – О. З.) и поэтому всегда в состоянии возмущения… (гиперактивность вегетативной нервной системы, связанная с избыточной эмоциональностью – О. З.) при всяком взрыве чувства достаточно мгновения в точном смысле этого слова для того, чтобы изменить кровообращение» [31, с. 236–237].

 

Возникает мысль о высокой реактивности у Ф. Ницше симпатико-адреналовой системы (САС), которая реагирует возбуждением в ответ на сильные эмоции, отклонения гомеостаза, связанные, в частности, с изменениями метеорологических условий, к которым он был так чувствителен. Проявлением повышенного тонуса симпатической нервной системы (СНС) – «гиперсимпатикотонии» являются присущие Ф. Ницше наклонность к резкому повышению артериального давления, склонность к запорам, так мучившая его бессонница, похолодание пальцев рук, о которых упоминает С. Цвейг. Гиперреактивность САС характеризуется резким выбросом в кровь больших количеств норадреналина из симпатических нервных окончаний и адреналина из мозгового слоя надпочечников. «Ничто у него не остается скрытым от тела (как и от духа)… Эта ужасающая, демоническая сверх чувствительность его нервов… превращается в отчетливую боль, является корнем всех его страданий и в то же время ядром его гениальной способности к оценке» (курсив мой – О. З.) [31, с. 237].

 

Таким образом, С. Цвейг отмечает, что повышенная реактивность, по нашим представлениям, – эмоциональная и САС, явилась источником творческих озарений великого мыслителя. Следуя за Ф. Ницше в его утверждении об активном влиянии тела на дух (психику), уместно вспомнить научные данные по этому вопросу.

 

В своей статье «Эмоции как источник силы» [см.: 9] В. С. Дерябин приводит примеры того, как сильные эмоции являются источником высокой физической выносливости и психической активности. При этом он подчеркивает, что в основе такого «динамогенного действия эмоций» лежит адаптационно-трофическая функция СНС, установленная исследованиями ученика И. П. Павлова Л. А. Орбели и его школы. Согласно исследованиям Л. А. Орбели, вся высшая нервная деятельность (ВНД), выражающаяся в выработке новых, приобретенных связей, индивидуальных рефлексов, в переоценке нашего отношения к внешнему миру, – все эти сложные процессы, лежащие в основе нашей психической деятельности, находятся под непосредственным регулирующим влиянием СНС [см.: 23]. Подтверждением тонизирующего влияния СНС на кору головного мозга, которое способствует осуществлению ВНД и психической нервной деятельности, являются данные A. А. Асратяна [см.: 2]. Согласно этим данным, удаление у собак верхних шейных симпатических ганглиев, через которые осуществляются центростремительные влияния СНС на головной мозг, вызывало резкое нарушение ВНД, проявившееся в быстром угасании ранее выработанных условных рефлексов, нарушении баланса между возбуждением и торможением в сторону превалирования торможения, которое сохранялось в течение многих месяцев.

 

В данном изложении речь не шла о сведении высказываний Заратустры и творческой активности Ф. Ницше, его чувств и мыслей, определяемых социальной средой, к удовлетворению биологических потребностей. Представляется, что эндогенные влияния, поддерживающие и активирующие психическую деятельность, – нервные, гуморальные и гормональные, хотя и не определяли содержания сознания Ф. Ницше и круг его мыслей, но создавали для них психофизиологическую основу, снабжали энергией его творческую активность.

 

Психофизиологический комментарий к книге Ф. Ницше «По ту сторону добра и зла»

В письме к издателю книги «По ту сторону добра и зла», в Примечании к ней, Ф. Ницше писал: «С другой стороны, было бы не менее полезно привлечь к этим вопросам физиологов и врачей. На самом деле прежде всего надо, чтобы все таблицы ценностей, все императивы, о которых говорит история и этнологические науки, были освещены и объяснены с точки зрения физиологической (курсив автора – О. З.), прежде чем пытаться объяснить их с помощью психологии…» [5, с. 247].

 

Зависимость психики, творческой активности от тела, состояния организма Ф. Ницше отмечал на самом себе. Он был крайне чувствителен к переменам погоды, атмосферного давления, внешней температуры, к ветру. Это заставляло его часто менять места своего пребывания: Ниццу, Геную, Энгадин. Об этом уже писал, ссылаясь на исследователя личности и творчества Ф. Ницше, Стефан Цвейг [31, с. 236–237].

 

Сам Ф. Ницше в своей книге отмечал, что мышление философов, формирование философских понятий происходит не под влиянием абстрактного мышления, а определяется «инстинктом» и различного рода чувствами, вплоть до социальных, в том числе – моральными чувствами. Такого рода чувства (уместно их отнести к аффективности) делают мышление догматическим, односторонним.

 

В нашу задачу не входил анализ всего текста книги. Номера подотделов книги, в которых прослеживаются психофизиологические воззрения Ф. Ницше, в последующем изложении выделены жирным шрифтом.

 

Отдел первый: о предрассудках философов

Ф. Ницше объявляет войну догматической философии, базирующейся на абстрактных понятиях: самосознание, знание, истина и воля к истине, свобода воли. При этом он задался вопросом: «Что собственно в нас хочет (курсив мой – О. З.) “истины” и в чем ее ценность?» [22, с. 3].

 

Для него не остается неопровержимых понятий: «душа» – это лишь народное суеверие, чему у современных философов соответствуют понятия субъект и Я. Как природный диалектик, он опровергает веру метафизиков в незыблемость противоположных по значению ценностей, в существование противоположностей вообще.

 

2. «Как могло бы нечто возникнуть из своей противоположности? Например, истина из заблуждения? Или воля к истине из воли к обману? Или бескорыстный поступок из своекорыстия? Или чистое, солнцеподобное, созерцание мудреца из ненасытного желания?» [22, с. 8]. «Возможно даже, что и сама ценность этих хороших и почитаемых вещей заключается как раз в том, что они состоят в фатальном родстве с этими дурными, мнимо противоположными вещами, связаны, сплочены, может быть, даже тождественны с ними по существу» (курсив мой – О. З.) [22, с. 9].

 

Надо думать, что такое смелое высказывание должно было вызвать сильный моральный протест как ученых, так и обывателей. Представляется, что Ф. Ницше – диалектик, усматривает «снятие» приведенных им противоречий (противоположностей) в их развитии (курсив мой – О. З.) от отрицательного явления к положительному.

 

3. Этот подотдел отдела I имеет принципиальное значение, так как в нем обосновывается зависимость мышления от инстинкта (аффективности – чувств, влечений и эмоций).

 

«После довольно долгих наблюдений над философами и чтения их творений между строк я говорю себе, что большую часть сознательного мышления нужно еще отнести к деятельности инстинкта, и даже в случае философского мышления… большею частью сознательного мышления философа тайно руководят его инстинкты, направляющие это мышление определенными путями» (курсив мой – О. З.) [22, с. 10].

 

И далее: «Да и позади всей логики, кажущейся самодержавной в своем движении, стоят расценки ценностей, точнее говоря, физиологические требования, направленные на поддержание определенного жизненного вида» (курсив мой – О. З.) [22, с. 10].

 

Таким образом, в основе логики – мышления, по Ф. Ницше, находятся расценки ценностей (в современном понимании – влечения-мотивации). В основе органических влечений, биологических мотиваций (голода, жажды, полового влечения) лежит поддержание постоянства внутренней среды организма – гомеостаза [см.: 11; 17; 27].

 

5. «Если что побуждает нас смотреть на всех философов отчасти недоверчиво, отчасти насмешливо, так это… как в сущности они с помощью подтасованных оснований защищают какое-нибудь предвзятое положение, внезапную мысль, “внушение”, большей частью абстрагированное и профильтрованное сердечное желание» (курсив мой – О. З.).

 

6. «Мало-помалу для меня выяснилось, чем была до сих пор всякая великая философия: как раз самоисповедью ее творца, чем-то вроде memoires, написанных им помимо воли и незаметно для самого себя; равным образом для меня выяснилось, что нравственные (или безнравственные) цели составляют в каждой философии подлинное жизненное зерно, из которого каждый раз вырастает целое растение… (весь курсив мой – О. З.). Поэтому я не думаю, чтобы “позыв к познанию” был отцом философии, а полагаю, что здесь, как и в других случаях, какой-либо иной инстинкт пользуется познанием (и незнанием!) только как орудием (курсив мой – О. З.). А кто приглядится к основным инстинктам человека (влечениям-мотивациям – О. З.), исследуя, как далеко они могут простирать свое влияние именно в данном случае, в качестве вдохновляющих гениев (или демонов и кобольдов), тот увидит, что все они уже занимались некогда философией и что каждый из них очень хотел бы представлять собою последнюю цель существования и изображать управомоченного господина всех остальных инстинктов» (социальных чувств – О. З.) [22, c. 13–14].

 

8. «В каждой философии есть пункт, где на сцену выступает “убеждение” философа, или, говоря языком одной старинной мистерии: adventavit asinus pulcher et fortissimus» (лат. – явился прекрасный и сильный осёл – О. З.) [22, с. 16].

 

«Убеждение», «убежденность», эмоциональная заряженность (аффективность) определяют ход мыслей, отбор ассоциаций в пользу выдвигаемой гипотезы, теории, «логику» философа.

 

11. «…настало время понять, что для целей поддержания жизни существ нашего рода такие суждения (априорные суждения Канта – курсив и примечание мои – О. З.) должны быть считаемы истинными» [22, с. 22].

 

13. В этом подотделе Ф. Ницше выступает против взгляда физиологов на инстинкт самосохранения как на кардинальный инстинкт органического существа: «Прежде всего нечто живое хочет проявлять свою силу – сама жизнь есть воля к власти: самосохранение есть только одно из косвенных и многочисленных следствий этого» [22, с. 25].

 

Представляется, что в основе инстинкта самосохранения лежит чувство страха. Поэтому философ наряду с этим кардинальным инстинктом признает более важный для него инстинкт развития и овладевания (например – природой, условиями существования). Аффективность, по В. С. Дерябину, источник не только самосохранения, но и развития [см.: 11, c. 209–210]. Подобным образом высказывался и известный исследователь эмоций академик П. В. Симонов: «Хотя способность к сохранению особи, потомства и вида представляет необходимое условие самого существования живого на нашей планете, оно служит лишь фоном для реализации тенденций роста, развития, совершенствования живых систем, тенденций заполнения и освоения окружающего пространства…» [25, c. 147–148].

 

19. В нижеследующей цитате Ф. Ницше, вопреки метафизическому представлению о воле как едином психологическом феномене, раскрывает ее сложные механизмы.

 

«Философы имеют обыкновение говорить о воле как об известнейшей в мире вещи… Но мне постоянно кажется, что и Шопенгауэр сделал в этом случае лишь то, что обыкновенно делают философы: принял народный предрассудок и еще усилил его. Мне кажется, что хотение есть прежде всего нечто сложное, нечто имеющее единство только в качестве слова – и как раз в выражении его одним словом сказывается народный предрассудок… в каждом хотении есть, во-первых, множество чувств, именно: чувство состояния, от которого мы стремимся избавиться (отрицательный чувственный тон ощущений – О. З.), чувство состояния, которого мы стремимся достигнуть (положительный чувственный тон ощущений – О. З.), чувство самих этих стремлений (потребность – О. З.), затем еще сопутствующее мускульное чувство, возникающее, раз мы “хотим”, благодаря некоторого рода привычке и без приведения в движение наших “рук и ног”» [22, с. 31].

 

В соответствии с гипотезой Джеймса-Ланге, центростремительная нервная импульсация, поступающая с периферии тела (в частности, от скелетных мышц) в головной мозг, способствует формированию эмоций, или же, по другим взглядам, их усиливает [см.: 11].

 

Такое психофизиологическое толкование Ф. Ницше воли как сложного психического явления представляется более научным, чем определения ее, даваемые нынешними психологами. Их определения отличаются чистой описательностью, не раскрывают сложного содержания воли. Википедия дает такое определение: «Воля – способность человека принимать решения на основе мыслительного процесса и направлять свои мысли и действия в соответствии с принятым решением»; другое определение: «Воля – способность к сознательной регуляции поведения». В этих дефинициях нет «хотения» – доминирующих чувств, влечений и эмоций (аффективности), которые движут человеком и не позволяют ему уклониться от поставленной цели.

 

Такие психологические определения воли, как и многих других базовых определений психологии, могли бы дать умудренные опытом носители обыденного сознания, не будучи психологами-специалистами. Эти определения недалеки от тех, которые критиковал Ф. Ницше.

 

«Во-вторых, подобно тому, как ощущения – и именно разнородные ощущения – нужно признать за ингредиент воли, так же обстоит дело и с мышлением: в каждом волевом акте есть командующая мысль; однако нечего и думать, что можно отделить эту мысль от “хотения” (курсив мой – О. З.) и что будто тогда останется еще воля. В-третьих, воля есть не только комплекс ощущения и мышления, но прежде всего еще и аффект (курсив Ф. Н. – О. З.) – и к тому же аффект команды. То, что называется “свободой воли”, есть в сущности превосходящий аффект по отношению к тому, который должен подчиниться: “я свободен, ”он” должен повиноваться”, – это сознание кроется в каждой воле (курсив мой – О. З.) так же, как и то напряжение внимания, тот прямой взгляд, фиксирующий исключительно одно, та безусловная оценка положения “теперь нужно это и ничто другое”, та внутренняя уверенность, что повиновение будет достигнуто, и все, что еще относится к состоянию повелевающего. Человек, который хочет, – приказывает чему-то в себе, что повинуется или о чем он думает, что оно повинуется» [22, с. 31–32].

 

В свете учения А. А. Ухтомского [см.: 28] о доминанте можно судить о том, что Ф. Ницше тут говорит о доминирующем эмоциональном возбуждении, которое подавляет все субдоминантные эмоциональные и интеллектуальные возбуждения. Согласно А. А. Ухтомскому, очаги возбуждения, возникающие в ЦНС, привлекают к себе вновь возникающие волны возбуждения, тормозят работу других центров и могут тем самым в значительной степени изменять работу нервной системы. В. С. Дерябин [см.: 11], развивая учение о доминанте применительно к аффективности, впервые выдвинул положение о единой психофизиологической доминанте при влечениях (мотивациях). Ф. Ницше стихийно пришел к выводу о том, что доминирующая сильная эмоция (аффект) определяет мысли и поведение человека, находящие выражение в понятии «воля», опередив тем самым научные представления о доминанте.

 

«Но обратим теперь внимание на самую удивительную сторону воли, этой столь многообразной вещи, для которой у народа есть только одно слово: поскольку в данном случае мы являемся одновременно приказывающими и повинующимися и, как повинующимся, нам знакомы чувства принуждения, напора, давления, сопротивления, побуждения, возникающие обыкновенно вслед за актом воли; поскольку, с другой стороны, мы привыкли не обращать внимания на эту двойственность, обманчиво отвлекаться от нее при помощи синтетического понятия Я… хотящий полагает с достаточной степенью уверенности, что воля и действие каким-то образом составляют одно, – он приписывает самой воле еще и успех, исполнение хотения и наслаждается при этом приростом того чувства мощи, которое несет с собою всяческий успех. “Свобода воли” – вот слово для этого многообразного состояния удовольствия хотящего, который повелевает и в то же время сливается в одно существо с исполнителем, – который в качестве такового наслаждается совместно с ним торжеством над препятствиями, но втайне думает, будто в сущности это сама его воля побеждает препятствия» [22, с. 32–33].

 

Можно видеть, что Ф. Ницше выступает против обманчивого понимания «свободы воли» как результата произвольного акта «мыслительный приказ – действие» и рассматривает волю как синтез, включает в качестве определяющего звена «хотение», то есть аффективность.

 

По поводу свободы воли Б. Спиноза писал: «Люди только по той причине считают себя свободными, что свои действия они сознают, а причин, которыми они определяются, не знают…» [26, c. 86].

 

23. «Сила моральных предрассудков глубоко внедрилась в умственный мир человека, где, казалось бы, должны царить холод и свобода от гипотез, – и, само собою разумеется, она действует вредоносно, тормозит, ослепляет, искажает. Истой физиопсихологии (курсив мой – О. З.) приходится бороться с бессознательными противодействиями в сердце исследователя, ее противником является “сердце”: уже учение о взаимной обусловленности “хороших” и “дурных” инстинктов (как более утонченная безнравственность) удручает даже сильную, неустрашимую совесть, – еще более учение о выводимости всех хороших инстинктов из дурных. Но положим, что кто-нибудь принимает даже аффекты ненависти, зависти, алчности, властолюбия за аффекты, обусловливающие жизнь, за нечто принципиально и существенно необходимое в общей экономии жизни, что, следовательно, должно еще прогрессировать, если должна прогрессировать жизнь, – тогда он будет страдать от такого направления своих мыслей, как от морской болезни» [22, с. 40–41].

 

Психолог, который встанет на эту точку зрения, «вправе требовать за это, чтобы психология была снова признана властительницей наук, для служения и подготовки которой существуют все науки. Ибо психология стала теперь снова путем к основным проблемам» (курсив мой – О. З.) [22, с. 41].

 

Это высказывание Ф. Ницше о психологии – «науке всех наук», близко воззрению К. Маркса на синтетическую науку о человеке: «Впоследствии естествознание включит в себя науку о человеке в такой же мере, в какой наука о человеке включит в себя естествознание: это будет одна наука» [19, с. 596].

 

Отдел второй: свободный ум

26. «И где только кто-нибудь без раздражения, а скорее добродушно говорит о человеке как о брюхе с двумя потребностями и о голове – с одной, всюду, где кто-нибудь видит, ищет и хочет видеть подлинные пружины людских поступков только в голоде, половом вожделении и тщеславии; словом, где о человеке говорят дурно, но совсем не злобно, – там любитель познания должен чутко и старательно прислушиваться, и вообще он должен слушать там, где говорят без негодования. Ибо негодующий человек и тот, кто постоянно разрывает и терзает собственными зубами самого себя (или взамен этого мир, или Бога, или общество), может, конечно, в моральном отношении стоять выше смеющегося и самодовольного сатира, зато во всяком другом смысле он представляет собою более обычный, менее значительный, менее поучительный случай. И никто не лжет так много, как негодующий» (курсив мой – О. З.) [22, с. 47–48].

 

В этой афористической форме ярко выражена зависимость мышления от аффективности, направляющей его с целью удовлетворения актуализированной потребности (в данном конкретном случае – потребности доказать свое, справедливость своего негодования).

 

30. «Есть книги, имеющие обратную ценность для души и здоровья, смотря по тому, пользуется ли ими низкая душа, низменная жизненная сила или высшая и мощная: в первом случае это опасные, разъедающие, разлагающие книги, во втором – клич герольда, призывающий самых доблестных к их доблести» [22, с. 53].

 

Это высказывание Ф. Ницше допустимо приложить и к книгам самого философа, которые были интерпретированы идеологами фашизма в своих целях. Разумеется, сам философ не предполагал такую метаморфозу.

 

31. «Мы чтим и презираем в юные годы еще без того искусства оттенять наши чувства, которое составляет лучшее приобретение жизни, и нам по справедливости приходится потом жестоко платиться за то, что мы таким образом набрасывались на людей и на вещи с безусловным утверждением и отрицанием… Гнев и благоговение, два элемента, подобающие юности, кажется, не могут успокоиться до тех пор, пока не исказят людей и вещи до такой степени, что будут в состоянии излиться на них: юность есть сама по себе уже нечто искажающее и вводящее в обман. Позже, когда юная душа, измученная сплошным рядом разочарований, наконец становится недоверчивой к самой себе, все еще пылкая и дикая даже в своем недоверии и угрызениях совести, – как негодует она тогда на себя, как нетерпеливо она себя терзает, как мстит она за свое долгое самоослепление, словно то была добровольная слепота!» (курсив мой – О. З.) [22, с. 53–54].

 

Повышенная эмоциональность юности, еще лишенной жизненного опыта, не тормозимая корой головного мозга, определяет оценку людей, зачастую несправедливую, так как искажает восприятие, подчиняя его внешнему впечатлению. Как отмечает философ, такое влияние аффективности на мышление происходит независимо от сознания (самоослепление, добровольная слепота).

 

32. «…среди нас, имморалистов, зародилось подозрение, что именно в том, что непреднамеренно в данном поступке, и заключается его окончательная ценность и что вся его намеренность, все, что в нем можно видеть, знать, «сознавать», составляет еще его поверхность и оболочку, которая, как всякая оболочка, открывает нечто, но еще более скрывает?» [22, с. 56].

 

С позиций учения об аффективности, под непреднамеренностью следует понимать неосознаваемое влияние актуализированной потребности, которая проявляет себя в чувствах, влечениях и эмоциях, ставящих интеллекту цель – «намеренность», которая остается, в отличие от аффективности, на поверхности сознания.

 

36. «Допустим, что нет иных реальных “данных”, кроме нашего мира вожделений и страстей, что мы не можем спуститься или подняться ни к какой иной “реальности”, кроме реальности наших инстинктов – ибо мышление есть только взаимоотношение этих инстинктов, – не позволительно ли в таком случае сделать опыт и задаться вопросом: не достаточно ли этих “данных”, чтобы понять из им подобных и так называемый механический (или “материальный”) мир? Я разумею, понять его… как нечто, обладающее той же степенью реальности, какую имеют сами наши аффекты, – как более примитивную форму мира аффектов (чувственный тон наших ощущений – О. З.), в которой еще замкнуто в могучем единстве все то, что потом в органическом процессе ответвляется и оформляется (а также, разумеется, становится нежнее и ослабляется), как род жизни инстинктов (влечений, эмоций – О. З.), в которой все органические функции, с включением саморегулирования, ассимиляции, питания, выделения, обмена веществ, еще синтетически вплетены друг в друга, – как праформу жизни?» [22, с. 60–61].

 

41. «Нужно дать самому себе доказательства своего предназначения к независимости и к повелеванию; и нужно сделать это своевременно…Не привязываться к личности, хотя бы и к самой любимой, – каждая личность есть тюрьма, а также угол. Не привязываться к отечеству, хотя бы и к самому страждущему и нуждающемуся в помощи, – легче уж отвратить свое сердце от отечества победоносного. Не прилепляться к состраданию, хотя бы оно и относилось к высшим людям, исключительные мучения и беспомощность которых мы увидели случайно. Не привязываться к науке, хотя бы она влекла к себе человека драгоценнейшими и, по-видимому, для нас сбереженными находками. Не привязываться к собственному освобождению, к этим отрадным далям и неведомым странам птицы, которая взмывает все выше и выше, чтобы все больше и больше видеть под собою, – опасность летающего. Не привязываться к нашим собственным добродетелям и не становиться всецело жертвою какого-нибудь одного из наших качеств, например нашего “радушия”, – такова опасность из опасностей для благородных и богатых душ, которые относятся к самим себе расточительно, почти беспечно и доводят до порока добродетель либеральности. Нужно уметь сохранять себя – сильнейшее испытание независимости» [22, с. 66–67].

 

Итак, отказ от всех человеческих эмоций: от любви к близкому человеку, от привязанностей к родным, к отечеству, к страждущему человеку, к науке с ее «драгоценнейшими» открытиями, от постановки высоких целей в будущем; не растрачивать себя для других – и все это – для сохранения себя, для предназначения (курсив мой – О. З.) – к независимости и повелеванию. Однако повелевание – над кем? Сохранение – для чего? – ответа на эти вопросы автор не дает. Да и термин «воля к власти» пока не раскрыт им. В другом месте он пишет, что воля к власти не аналогична инстинкту самосохранения, но направлена на развитие и овладевание (но чем – средой обитания или человечеством для его просвещения, для сохранения вида и рода?). Ниже [см.: 22, с. 250] он пишет о «моей серьезной проблеме», «европейской проблеме», как он понимает ее, воспитании новой господствующей над Европой касты.

 

Отдел четвертый: афоризмы и интермедии

68. «Я это сделал», – говорит моя память. «Я не мог этого сделать», – говорит моя гордость и остается непреклонной. В конце концов память уступает» [22, с. 102].

 

Память уступает стремлению избежать переживаний отрицательного чувственного тона (например, стыда), неприятного. Сам термин «неприятный» – буквально непринимаемый, неприемлемый, то, что не хочет приниматься, подобно тому, как человек, стремясь избежать боли, рефлекторно отдергивает руку при уколе или ожоге. Поэтому у большинства, но далеко не у всех, людей, переживания, носящие негативную окраску, забываются – охранительная реакция психики.

 

83. «Инстинкт. – Когда горит дом, то забывают даже об обеде. – Да – но его наверстывают на пепелище» [22, с. 105].

 

При пожаре возникает сложное переживание: в первую очередь – основное базовое чувство – инстинкт самосохранения, в основе которого – страх, вместе с ним – чувство потери дорогих по воспоминаниям и ценных по стоимости вещей. Это создает в коре головного мозга доминантный очаг возбуждения, который по закону доминанты подавляет другое базовое чувство – чувство голода. Кроме того, при сильных эмоциях, в частности, при страхе, выделяется адреналин мозгового слоя надпочечников, который подавляет желудочные секрецию и моторику и угнетает аппетит [см.: 10].

 

85. «Одинаковые аффекты у мужчины и женщины все-таки различны в темпе – поэтому-то мужчина и женщина не перестают не понимать друг друга» [22, с. 105].

 

Это высказывание можно объяснить следующим образом. Известно, что эмоции у женщин более сильные, «бурные», но зачастую непродолжительные. Эмоции у мужчин менее сильные и выраженные внешне, однако более длительные, оставляющие после себя продолжительный след (в частности, обиду).

 

117. «Воля к победе над одним аффектом в конце концов, однако, есть только воля другого или множества других аффектов».

 

В свете учения А. А. Ухтомского о доминанте [см.: 28], очаги возбуждения, возникающие в центральной нервной системе, притягивают к себе другие очаги возбуждения и тормозят работу нервных центров (в последнем случае –отрицательная индукция, по И. П. Павлову).

 

Отдел пятый: к естественной истории морали

191. «Старая теологическая проблема “веры” и “знания” – или, точнее, вещей инстинкта и разума, – стало быть, вопрос, заслуживает ли инстинкт при оценке большего авторитета, нежели разум, ставящий вопрос “почему?”, требующий оснований, стало быть, целесообразности и полезности, – это все та же старая моральная проблема, которая явилась впервые в лице Сократа и еще задолго до христианства произвела умственный раскол… Но к чему, сказал он себе, освобождаться из-за этого от инстинктов! Нужно дать права им, а также и разуму, – нужно следовать инстинктам, но убедить разум, чтобы он при этом оказывал им помощь вескими доводами… (курсив мой – О. З.) но разум есть только орудие» [22, с. 138].

 

Подобным же образом, уже на научной основе, высказывался и В. С. Дерябин: «Интересные данные для выяснения работы головного мозга принесло изучение новой болезни летаргического энцефалита. Здесь нередко оказывается изолированное поражение эмоционально-волевой сферы. Экспериментально-психологическое исследование показывает, что с интеллектом у больного дело обстоит нередко благополучно, но у него нет ни тоски, ни радости, ни гнева, ни надежды и нет целей. Получается живой труп. Этот естественный эксперимент с особенной яркостью показал, что движущей силой являются эмоции, что интеллект сам по себе бесплоден. Ум, освобожденный от влияний эмоций, похож на механизм, из которого вынута пружина, приводящая его в действие. Разум только рабочий аппарат» [см.: 8; 13, с. 1318].

 

Отдел шестой: мы ученые

206. «По сравнению с гением, то есть с существом, которое производит или рождает, беря оба слова в самом обширном смысле, – ученый, средний человек науки всегда имеет сходство со старой девой: ибо ему, как и последней, незнакомы два самых ценных отправления человека… Рассмотрим подробнее: что такое человек науки? Прежде всего это человек незнатной породы, с добродетелями незнатной, то есть негосподствующей, не обладающей авторитетом, а также лишенной самодовольства породы людей: он трудолюбив, умеет терпеливо стоять в строю, его способности и потребности равномерны и умеренны, у него есть инстинкт чуять себе подобных и то, что потребно ему подобным, – например, та частица независимости и клочок зеленого пастбища, без которых не может быть спокойной работы, то притязание на почет и признание (которое предполагает прежде всего и главным образом, что его можно узнать, что он заметен), – тот ореол доброго имени, то постоянное скрепление печатью своей ценности и полезности, которому непрерывно приходится побеждать внутреннее недоверие, составляющее коренную черту зависимого человека и стадного животного. Ученому, как и подобает, свойственны также болезни и дурные привычки незнатной породы: он богат мелкой завистью и обладает рысьими глазами для низменных качеств таких натур, до высоты которых не может подняться. Он доверчив, но лишь как человек, который позволяет себе идти, а не стремиться; и как раз перед человеком великих стремлений (курсив мой – О. З.) он становится еще холоднее и замкнутее, – его взор уподобляется тогда строптивому гладкому озеру, которого уже не рябит ни восхищение, ни сочувствие. Причиной самого дурного и опасного, на что способен ученый, является инстинкт посредственности, свойственный его породе: тот иезуитизм посредственности, который инстинктивно работает над уничтожением необыкновенного человека и старается сломать или – еще лучше! – ослабить каждый натянутый лук. Именно ослабить – осмотрительно, осторожной рукой, конечно, – ослабить с доверчивым состраданием: это подлинное искусство иезуитизма, который всегда умел рекомендовать себя в качестве религии сострадания» [22, с. 168–169].

 

Целый подотдел понадобился для освещения подробного и малоутешительного образа ученого, в основе которого лежит ограниченный интеллект, лишенный подлинно творческого начала, «великих стремлений», связанных с аффективностью.

 

207. Еще яркий пример ученого или, в широком смысле, «объективного человека», неутомимого накопителя фактов, лишенного творческого личностного начала, обладающего слабой аффективностью.

 

«Какую бы благодарность ни возбуждал в нас всегда объективный ум, – а кому же не надоело уже до смерти все субъективное с его проклятым крайним солипсилюбием (Ipsissimosität)! – однако в конце концов нужно научиться быть осторожным в своей благодарности и воздерживаться от преувеличений, с которыми нынче прославляют отречение от своего Я и духовное обезличение… Объективный человек, который уже не проклинает и не бранит (курсив мой – О. З.), подобно пессимисту, идеальный ученый, в котором научный инстинкт распускается и достигает полного расцвета после тысячекратных неудач и полунеудач, без сомнения, представляет собою одно из драгоценнейших орудий, какие только есть, – но его место в руках более могущественного. Он только орудие, скажем: он зеркало, – он вовсе не “самоцель”. Объективный человек, в самом деле представляет собою зеркало: привыкший подчиняться всему, что требует познавания, не знающий иной радости, кроме той, какую дает познавание, “отражение”… Все, что еще остается в нем от “личности”, кажется ему случайным, часто произвольным, еще чаще беспокойным: до такой степени сделался он в своих собственных глазах приемником и отражателем чуждых ему образов и событий. Воспоминания о “себе” даются ему с напряжением, они часто неверны; он легко смешивает себя с другими, он ошибается в том, что касается его собственных потребностей (курсив мой – О. З.) и единственно в этом случае бывает непроницательным и нерадивым… Он потерял способность серьезно относиться к себе, а также досуг, чтобы заниматься собой: он весел не от отсутствия нужды, а от отсутствия пальцев, которыми он мог бы ощупать свою нужду» [22, с. 171].

 

Под такого рода «щупами» в данном случае уместно понимать эмоции, которые сигнализируют о неудовлетворенной для данного человека потребности.

 

«Привычка идти навстречу каждой вещи и каждому событию в жизни; лучезарное, наивное гостеприимство, с которым он встречает всё, с чем сталкивается; свойственное ему неразборчивое благожелательство, опасная беззаботность относительно Да и Нет: ах, есть достаточно случаев, когда ему приходится раскаиваться в этих своих добродетелях! – и, как человек вообще, он слишком легко становится caput mortuum(бренными останками – О. З.) этих добродетелей. Если от него требуется любовь и ненависть, как понимают их Бог, женщина и животное, – он сделает что может и даст что может. Но нечего удивляться, если это будет немного, – если именно в этом случае он выкажет себя поддельным, хрупким, сомнительным и дряблым. Его любовь деланая, его ненависть искусственна и скорее похожа на un tour de force (ловкую штуку – О. З.), на мелкое тщеславие и аффектацию. Он является неподдельным лишь там, где может быть объективным: лишь в своем безмятежном тотализме он еще представляет собою “натуру”, еще “натурален”. Его отражающая, как зеркало, и вечно полирующаяся душа уже не может ни утверждать, ни отрицать; он не повелевает; он также и не разрушает… Он также не может служить образцом; он не идет ни впереди других, ни за другими; он вообще становится слишком далеко от всего, чтобы иметь причину брать сторону добра или зла. Если его так долго смешивали с философом, с этим цезаристским насадителем и насильником культуры, то ему оказывали слишком много чести и проглядели в нем самое существенное – он орудие, некое подобие раба, хотя, без сомнения, наивысший вид раба, сам же по себе – ничто… Объективный человек есть орудие; это дорогой, легко портящийся и тускнеющий измерительный прибор, художественной работы зеркало, которое надо беречь и ценить; но он не есть цель, выход и восход, он не дополняет других людей, он не человек, в котором получает оправдание все остальное бытие, он не заключение, еще того менее начало, зачатие и первопричина; он не представляет собою чего-либо крепкого, мощного, самостоятельного, что хочет господствовать: скорее это нежная, выдутая, тонкая, гибкая, литейная форма, которая должна ждать какого-либо содержания и объема, чтобы “принять вид” сообразно с ними, – обыкновенно это человек без содержания и объема, “безличный” человек» [22, с. 171–173].

 

Мы видим удивительно яркий и подробный портрет человека, лишенного потребностей (кроме потребности констатации фактов) и чувств, влечений и эмоций (аффективности). Такому человеку трудно понять (почувствовать!), что есть польза или вред для него, трудно принять решение, сказать «Да» или «Нет» (эмоционально-волевые нарушения). Он может «изображать» эмоции, как принято, в соответствии с обстановкой, не переживая их, тем более, что мимический аппарат для низших и высших эмоций одинаков [см.: 11, с. 117]. Вместе с аффективностью у него отсутствует собственное Я, в формировании которого аффективности принадлежит ведущая роль [см.: 12, с. 67]. Описанная Ф. Ницше психологическая картина «человека без свойств» представляется бледным отражением клинической картины больного эпидемическим энцефалитом, у которого эмоционально-волевая сфера нарушена благодаря поражению патологическим процессом стволовой части мозга, с которой связано формирование эмоций [см.: 8, 13].

 

211. «Я настаиваю на том, чтобы наконец перестали смешивать философских работников и вообще людей науки с философами, – чтобы именно здесь строго воздавалось “каждому свое” и чтобы на долю первых не приходилось слишком много, а на долю последних – слишком мало. Для воспитания истинного философа, быть может, необходимо, чтобы и сам он стоял некогда на всех тех ступенях, на которых остаются и должны оставаться его слуги, научные работники философии; быть может, он и сам должен быть критиком и скептиком, и догматиком, и историком, и, сверх того, поэтом и собирателем, и путешественником, и отгадчиком загадок, и моралистом, и прорицателем, и «свободомыслящим», и почти всем, чтобы пройти весь круг человеческих ценностей и разного рода чувств ценности, чтобы иметь возможность смотреть различными глазами и с различной совестью с высоты во всякую даль, из глубины во всякую высь, из угла во всякий простор. Но все это только предусловия его задачи; сама же задача требует кое-чего другого – она требует, чтобы он создавал ценности… Подлинные же философы суть повелители и законодатели; они говорят: “Так должно быть!”, они-то и определяют “куда?” и “зачем?” человека и при этом распоряжаются подготовительной работой всех философских работников, всех победителей прошлого, – они простирают творческую руку в будущее, и все, что есть и было, становится для них при этом средством, орудием, молотом. Их “познавание” есть созидание, их созидание есть законодательство, их воля к истине есть воля к власти» [22, с. 183–185].

 

Представляется, что, когда Ф. Ницше пишет о ступенях, которые следует пройти истинному философу, чтобы стать созидателем истинных ценностей, то он имел ввиду в первую очередь самого себя. Прослеживается четкая градация между «повелителями и законодателями» – философами, заряженными творческой энергией, аффективностью, и их слугами – философскими работниками – людьми науки, занятыми лишь лишенной эмоций подготовительной работой для созидания, осуществляемого философами.

 

213. «Так, например, истинно философская совместность смелой, необузданной гениальности, которая мчится presto, и диалектической строгости и необходимости, не делающей ни одного ложного шага, не известна по собственному опыту большинству мыслителей и ученых… Они представляют себе всякую необходимость в виде нужды, в виде мучительного подчинения и принуждения, и само мышление считается ими за нечто медленное, томительное, почти что за тяжелый труд, и довольно часто за труд, “достойный пота благородных людей”, – а вовсе не за нечто легкое, божественное и близко родственное танцу, резвости!» [22, с. 188–189].

 

В этом подотделе автор продолжает сопоставление мышления философа, заряженного эмоциями, вдохновением, сочетающимися со строгой рациональностью, и мышления ученых, лишенного должной аффективности и потому совершающегося как бы по принуждению. Аффективность, связанная с заряженностью идеей, повышает внимание, ускоряет ход ассоциаций и мыслительный процесс в целом, порождает положительные эмоции.

 

Хотя анализ отделов, в которых психофизиологические воззрения философа не нашли непосредственного отражения, не входил в задачу исследования, знакомство с ними показывает, что и в них автор творческие силы,      величие духа философа, обладающего волей к власти, к овладеванию, «хотением», аффектом, определяющим «командующую мысль» (в целом – аффективностью), противопоставляет человеку науки и, тем более, обывателю, лишенным этих психофизиологических качеств.

 

Сопоставление содержания книги «По ту сторону добра и зла» с основными положениями учения об аффективности показывает, что Ф. Ницше опередил время в понимании роли «инстинктов» (чувств) – аффективности в созидательной активности философа, в отличие от холодного научного мышления, лишенного творческого начала и обреченного путем проб и ошибок к накоплению фактов, гениальное обобщение которых доступно лишь философам будущего.

 

Список литературы

1. Абуладзе К. С. Деятельность коры больших полушарий головного мозга у собак, лишенных трех дистантных рецепторов: зрительного, слухового и обонятельного // Физиологический журнал СССР им. И. М. Сеченова. – 1936. – Т. 21. – № 5–6. – С. 784–785.

2. Асратян Э. А. Влияние экстирпации верхних шейных симпатических узлов на пищевые условные рефлексы // Архив биологических наук. – 1930. – Т. 30. – № 2. – С. 243–265.

3. Беритов И. С. Об основных формах нервной и психонервной деятельности. – М.: АН СССР, 1947. – 116 с.

4. Блейлер Э. Аффективность, внушаемость, паранойя. – Одесса: Полиграф, 1929. – 140 с.

5. Галеви Д. Жизнь Фридриха Ницше. – Рига: СПРИДИТИС, 1991. – 272 с.

6. Галкин В. С. О значении рецепторных аппаратов для работы высших отделов центральной нервной системы // Архив биологических наук. – 1933. – Т. 33. – № 1–2. – С. 27–53.

7. Дерябин В. С. О закономерности психических явлений // Иркутский медицинский журнал. – 1927. – Т. 5. – № 6. – С. 5–14.

8. Дерябин В. С. Эпидемический энцефалит в психопатологическом отношении // Сибирский архив теоретической и клинической медицины. – 1928. – Т. 3. – № 4. – С. 317–323.

9. Дерябин В. С. Эмоции как источник силы // Наука и жизнь. – 1944. – № 10. – С. 21–25.

10. Дерябин В. С. Аффективность и закономерности высшей нервной деятельности // Журнал высшей нервной деятельности им. И. П. Павлова. – 1951. – Т. 1. – № 6. – С. 889–901.

11. Дерябин В. С. Чувства, влечения, эмоции: о психологии, психопатологии и физиологии эмоций. – М.: ЛКИ, 2013. – 224 с.

12. Дерябин В. С. Психология личности и высшая нервная деятельность (психологические очерки «О сознании», «О Я», «О счастье»). – М.: ЛКИ, 2010. – 202 с.

13. Дерябин В. С. О закономерности психических явлений (публичная вступительная лекция) // Психофармакология и биологическая наркология – 2006. – Т. 6. – № 3. – С. 1315–1321.

14. Дерябин В. С. Замечания по поводу брошюры академика И. С. Беритова «Об основных формах нервной и психонервной деятельности» // Психофармакология и биологическая наркология. – 2006. – Т. 6. – № 4. – С. 1397–1403.

15. Дерябин В. С. Психофизиологическая проблема и учение И. П. Павлова о «слитии» субъективного с объективным // Психофармакология и биологическая наркология. – 2007. – Т. 7. – № 3–4. – С. 2202–2207.

16. Забродин О. Н. Психофизиологическая проблема и проблема аффективности: Викторин Дерябин: Путь к самопознанию – М.: ЛЕНАНД, 2017. – 208 с.

17. Кеннон В. Физиология эмоций. – М.–Л.: Прибой, 1927. – 173 с.

18. Корячкин В. А. Клинические, функциональные и лабораторные тесты в анестезиологии и интенсивной терапии. – СПб.: Санкт-Петербургское медицинское издательство, 2004. – 139 с.

19. Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 г. // Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. – М.: Госполитиздат, 1956. – С. 517–642.

20. Мэгун Г. Бодрствующий мозг. – М.: Издательство иностранной литературы, 1960. – 211 с.

21. Ницше Ф. Так говорил Заратустра. – М.: МГУ, 1990. – 304 с.

22. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. – М.: АСТ, 2018. – 319 с.

23. Орбели Л. А. Обзор учения о симпатической иннервации скелетных мышц, органов чувств и центральной нервной системы // Избранные труды. Т. 2. – М.–Л.: АН СССР, 1962. – С.148–168.

24. Павлов И. П. Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения животных). – М.: Наука, 1973. – 659 с.

25. Симонов П. В. Эмоциональный мозг. – М.: Наука, 1981. – 215 с.

26. Спиноза Б. Этика, доказанная в геометрическом порядке и разделенная на пять частей. – М.–Л.: Госсоцэкгиз, 1932. – 223 с.

27. Судаков К. В. Биологические мотивации. – М.: Медицина, 1971. – 304 с.

28. Ухтомский А. А. Принцип доминанты // Собрание сочинений. Т. 1. – Л.: ЛГУ, 1950. – С. 197–201.

29. Шарапов Б. И. К вопросу о взаимоотношении двух корковых сигнальных систем после выключения многих периферических анализаторов // Журнал высшей нервной деятельности им. И. П. Павлова. – 1954. – Т. 4. – № 1. – С. 80–84.

30. Штрюмпель А., Зейфарт К. Частная патология и терапия внутренних болезней. Т. 3: болезни нервной системы – М.: Государственное медицинское издательство, 1932. – 624 с.

31. Цвейг С. Борьба с демоном: Гёльдерлин. Клейст. Ницше. – М.: Республика, 1992. – 304 с.

 

References

1. Abuladze K. S. Activity of the Cerebral Cortex in Dogs Deprived of Three Distant Receptors: Visual, Auditory and Olfactory [Deyatelnost kory bolshikh polushariy golovnogo mozga u sobak, lishennykh trekh distantnykh retseptorov: zritelnogo, slukhovogo i obonyatelnogo]. Fiziologicheskiy zhurnal SSSR imeni I. M. Sechenova (Sechenov Physiological Journal of the USSR), 1936, vol. 21, no. 5–6, pp. 784–785.

2. Asratyan E. A. The Effect of Extirpation of the Upper Cervical Sympathetic Nodes on Food Conditioned Reflexes [Vliyanie ekstirpatsii verkhnikh sheynykh simpaticheskikh uzlov na pischevye uslovnye refleksy]. Arhiv biologicheskikh nauk (Archive of Biological Sciences), 1930, vol. 30, no. 2, pp. 243–265.

3. Beritov I. S. On the Main Forms of Nervous and Psycho-Nervous Activity [Ob osnovnykh formakh nervnoy i psikhonervnoy deyatelnosti]. Moskow: AN SSSR, 1947, 116 p.

4. Bleuler E. Affectivity, Suggestibility, Paranoia [Affektivnost, vnushaemost, paranoya]. Odessa: Poligraf, 1929, 140 p.

5. Halevi D. The Life of Friedrich Nietzsche [Zhizn Fridrikha Nitsshe]. Riga: SPRIDITIS, 1991, 272 p.

6. Galkin V. S. On the Importance of Receptor Apparatus for the Work of the Higher Parts of the Central Nervous System [O znachenii retseptornykh apparatov dlya raboty vysshikh otdelov tsentralnoy nervnoy sistemy]. Arhiv biologicheskih nauk (Archive of Biological Sciences), 1933, vol. 33, no. 1–2, pp. 27–53.

7. Deryabin V. S. About Regularity of the Mental Phenomena [O zakonomernosti psikhicheskikh yavleniy]. Irkutskiy Meditsinskiy Zhуrnal (Irkutsk Medical Journal), 1927, vol. 5, no. 6, pp. 5–14.

8. Deryabin V. S. Epidemical Encephalitis in the Psychopathological Relation [Epidemicheskiy entsefalit v psikhopatologicheskom otnoshenii]. Sibirskiy arkhiv teoreticheskoy i klinicheskoy meditsiny (Siberian Archive of Theoretical and Legal Medicine), 1928, vol. 3, no. 4, pp. 317–323.

9. Deryabin V. S. Emotions as a Source of Power [Emotsii kak istochnik sily]. Nauka i zhizn (Science and Life), 1944, no. 10, pp. 21–25.

10. Deryabin V. S. Affectivity and Regularities of Higher Nervous Activity [Affektivnost i zakonomernosti vysshey nervnoy deyatelnosti]. Zhurnal vysshey nervnoy deyatelnosti imeni I. P. Pavlova (I. P. Pavlov Journal of Higher Nervous Activity), 1951, vol. 1, no. 6, pp. 889–901.

11. Deryabin V. S. Feelings, Inclinations, Emotions: About Psychology, Psychopathology and Physiology of Emotions [Chuvstva, vlecheniya, emotsii: o psikhologii, psikhopatologii i fiziologii emotsiy]. Moskow: LKI, 2013, 224 p.

12. Deryabin V. S. Psyhology of the Personality and Higher Nervous Activity (Psycho Physiological Essays “About Consciousness”, “About I”, “About Happiness”) [Psikhologiya lichnosti i vysshaya nervnaya deyatelnost (psikhologicheskie ocherki “O soznanii”, “O Ya”, “O schaste”)]. Moskow: LKI, 2010, 202 p.

13. Deryabin V. S. About Regularity of the Mental Phenomena (Public Introductory Lecture) [O zakonomernosti psikhicheskikh yavleniy (publichnaya vstupitelnaya lektsiya)]. Psikhofarmakologiya i biologicheskaya narkologiya (Psychopharmakology and Biological Narcology), 2006, vol. 6, no. 3, pp. 1315–1321.

14. Deryabin V. S. Remarks Concerning the Brochure of the Academician I. S. Beritov “About the Main Forms of Nervous and Psychoneural Activity” [Zamechaniya po povodu broshyury akademika I. S. Beritova “Ob osnovnykh formakh nervnoy i psikhonervnoy deyatelnosti”]. Psikhofarmakologiya i biologicheskaya narkologiya (Psychopharmakology and Biological Narcology), 2006, vol. 6, no. 4, pp. 1397–1403.

15. Deryabin V. S. Psycho-Physiological Problem and I. P. Pavlov’s Doctrine about “Conjointery” of Subjective with Objective [Psikhofiziologicheskaya problema i uchenie I. P. Pavlova o “slitii” subektivnogo s obektivnym]. Psikhofarmakologiya i biologicheskaya narkologiya (Psychopharmakology and Biological Narcology), 2007, vol. 7, no. 3–4, pp. 2002–2007.

16. Zabrodin O. N. Psycho-Physiological Problem and the Problem of Affectivity: Victorin Deryabin: The Way to Self-Knowledge. [Psikhofiziologicheskaya problema i problema affektivnosti: Viktorin Deryabin: Put k samopoznaniyu]. Moscow: LENAND, 2017, 208 p.

17. Cannon W. B. Physiology of Emotions [Fiziologiya emotsiy]. Moscow – Leningrad: Priboy, 1927, 173 p.

18. Koryachkin V. A. Clinical, Functional and Laboratory Tests in Anesthesiology and Intensive Care [Klinicheskie, funktsionalnye i laboratornye testy v anesteziologii i intensivnoy terapii]. St. Petersburg: Sankt-Peterburgskoe meditsinskoe izdatelstvo, 2004, 139 p.

19. Marx K. Economic and Philosophical Manuscripts of 1844. [Ekonomichesko-filosofskie rukopisi 1844 goda]. Marks K., Engels F. Iz rannikh proizvedeniy (Marx K., Engels F. From Early Writings). Moscow: Gospolitizdat, 1956, pp. 517–642.

20. Megun G. Awake Brain [Bodrstvuyuschiy mozg]. Moscow: Izdatelstvo inostrannoy literatury, 1960, 211 p.

21. Nietzsche F. Thus Spoke Zarathustra [Tak govoril Zuratustra]. Moscow: MGU, 1990, 304 p.

22. Nietzsche F. Beyond Good and Evil [Po tu storonu dobra i zla]. Moscow: AST, 2018, 319 p.

23. Orbeli L. A. A Review of the Teachings on the Sympathetic Innervation of Skeletal Muscles, Sensory Organs, and the Central Nervous System [Obzor ucheniya o simpaticheskoy innervatsii skeletnykh myshts, organov chuvstv i tsentralnoy nervnoy sistemy]. Izbrannye trudy. Tom 2 (Selected Works. Vol. 2). Moscow–Leningrad: AN SSSR, 1962, pp. 148–168.

24. Pavlov I. P. Twenty Years Experience of Objective Study of Higher Nervous Activity (Animal Behavior) [Dvadtsatiletniy opyt obektivnogo izucheniya vysshey nervnoy deyatelnosti (povedeniya zhivotnykh)]. Moscow: Nauka, 1973, 659 p.

25. Simonov P. V. Emotional Brain [Emotsionalnyy mozg]. Moscow: Nauka, 1981, 215 p.

26. Spinoza B. Ethics, Demonstrated in Geometrical Order [Etika, dokazannaya v geometricheskom poryadke i razdelennaya na pyat chastey]. Moscow – Leningrad: Gossotsekgiz, 1932, 223 p.

27. Sudakov K. V. Biological Motivation [Biologicheskie motivatsii]. Moscow: Meditsina, 1971, 304 p.

28. Ukhtomskiy A. A. Principle of a Dominant [Printsip dominanty]. Sobranie sochineniy. T. 1 (Collected Works. Vol. 1). Leningrad: LGU, 1950, pp. 197–201.

29. Sharapov B. I. To the Question of the Relationship of Two Cortical Signal Systems after Turning Off Many Peripheral Analyzers [K voprosu o vzaimootnoshenii dvukh korkovykh signalnykh sistem posle vyklyucheniya mnogikh perifericheskikh analizatorov]. Zhurnal vysshey nervnoy deyatelnosti imeni I. P. Pavlova (I. P. Pavlov Journal of Higher Nervous Activity), 1954, vol. 4, no. 1, pp. 80–84.

30. Strumpel A., Seyfart K. Private Pathology and Therapy of Internal Diseases. Vol. 3: Nervous System Diseases [Chastnaya patologiya i terapiya vnutrennikh bolezney. T. 3: bolezni nervnoy sistemy]. Moscow: Gosudarstvennoe meditsinskoe izdatelstvo, 1932, 624 p.

31. Zweig S. Holderlin, Kleist, and Nietzsche: The Struggle with the Daemon [Borba s demonom: Gelderlin. Kleyst. Nitsshe]. Moscow: Respublika, 1992, 304 p.

 
Ссылка на статью:
Забродин О. Н. Психофизиологические воззрения Ф. Ницше в аспекте учения В. С. Дерябина об аффективности. По страницам книг «Так говорил Заратустра» и «По ту сторону добра и зла» // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 2. – С. 121–145. URL: http://fikio.ru/?p=3998.

 
© О. Н. Забродин, 2020.

УДК 338.50

 

Левин Виталий Ильич – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Пензенский государственный технологический университет», доктор технических наук, профессор, ведущий научный сотрудник, заслуженный деятель науки РФ, Пенза, Россия.

Email: vilevin@mail.ru

440039, Пенза, пр. Байдукова, д. 1-а,

тел.: +7 (986) 942-15-07.

Авторское резюме

Состояние вопроса: В 2019 году исполняется 100 лет со дня рождения советского ученого, специалиста в области радиотехники и теории надежности Бориса Рувимовича Левина.

Результаты: После окончания в 1941 году механико-математического факультета МГУ Б. Р. Левин был направлен для продолжения образования в Военно-воздушную инженерную академию им. проф. Н. Е. Жуковского, где специализировался в области военных авиационных приборов и радиосистем. В последующем вся его научная деятельность была посвящена радиоэлектронике. Главными направлениями его работы стали повышение надежности радиоэлектронных систем, статистическая радиотехника, задача обнаружения полезного сигнала на фоне помех. За 40 лет научной деятельности он подготовил 34 кандидата и 4 докторов наук, опубликовал учебники и монографии, многие из которых становились настольными книгами радиоинженеров. Борис Рувимович отличался безукоризненной честностью и порядочностью как в науке, так и в повседневной жизни. Вслед за А. Эйнштейном он считал, что нравственные достижения ученого важнее его интеллектуальных достижений.

Область применения результатов: Статья адресована специалистам по истории науки, а также всем читателям, которых интересует жизнь и творчество знаменитых отечественных ученых.

Выводы: Борис Рувимович Левин оставил после себя богатое наследие: основополагающие научные результаты в области теории надежности радиоэлектронных систем и статистической радиотехники; замечательные книги в указанных областях, а также множество учеников – докторов и кандидатов наук.

 

Ключевые слова: Б. Р. Левин; радиотехника; теория надежности; логическая надежность; личность ученого; организация науки.

 

B. R. Levin – an Outstanding Soviet Scientist and Teacher. On the Centenary of the Birth

 

Levin Vitaly Ilich – Penza State Technological University, Doctor of Engineering, Professor, Leading Researcher, Honored Scientist of the Russian Federation, Penza, Russia.

Email: vilevin@mail.ru

1-a Baydukov ave., 440039, Penza, Russia,

tel.: +7 (986) 942-15-07.

Abstract

Background: In 2019, the 100th anniversary of the birth of a Soviet scientist, specialist in the field of radio engineering and reliability theory Boris Ruvimovich Levin is celebrated.

Results: After graduating from the Faculty of Mechanics and Mathematics at MoscowStateUniversity in 1941, B. R. Levin continued his education at the Air Force Engineering Academy named after prof. N. E. Zhukovsky, where he specialized in the field of military aircraft instruments and radio systems. Subsequently, all his academic activities were devoted to radio electronics. The main areas of his research were improving the reliability of electronic systems, statistical radio engineering and the problem of detecting a useful signal against background noise. Over 40 years of scientific activity, he supervised 34 “candidates” (PhD) and 4 doctors of sciences, published textbooks and monographs, many of which became the reference books for radio engineers. B. R. Levin was a figure of impeccable honesty and decency both in research and everyday life. Following A. Einstein, he believed that the moral achievements of a scholar are more important than his intellectual achievements.

Implications: The article is addressed to specialists in the history of science, as well as to all readers who are interested in the life and work of famous Russian scientists.

Conclusion: Boris Ruvimovich Levin left behind a rich legacy: fundamental scientific results in the field of the theory of reliability of radio-electronic systems and statistical radio engineering, fundamental works in these areas, as well as many disciples – doctors and “candidates” (PhD) of science.

 

Keywords: B. R. Levin; radio engineering; reliability theory; logical reliability; the personality of the scientist; organization of science.

 

Введение

Левин

Знакомство мое с Борисом Рувимовичем Левиным произошло летом теперь уже очень далекого от нас 1962 года. Тогда Борис Рувимович был молодым доктором технических наук, сотрудником научной лаборатории одного московского закрытого НИИ (почтового ящика, как тогда называли такие НИИ) и профессором Московского электротехнического института связи (МЭИС). В то время он уже был хорошо известен в научном мире как один из пионеров теории надежности технических систем и статистической теории связи, а я был всего лишь начинающим инженером, окончившим в 1959 году Политехнический институт в г. Каунасе, сотрудником лаборатории надежности Каунасского НИИ радиоизмерительной техники, пытавшимся заниматься наукой. Таким образом, между Б. Р. Левиным и мною не было ничего общего, если не считать тему работы и фамилию. Тем не менее мой начальник лаборатории Александр Давидович Кроп, встречавшийся с Борисом Рувимовичем на совещаниях по вопросам надежности, уговорил его пообщаться со мной по поводу возможного руководства моей аспирантской подготовкой. Встреча и беседа с Б. Р. Левиным состоялась на его московской квартире, находившейся тогда вблизи Рижского вокзала, на пересечении проспекта Мира и Большой Переяславской улицы. Во время разговора Борис Рувимович расспрашивал меня о тематике работ в области надежности лаборатории Кропа, где я тогда работал, и оценил ее не слишком высоко; он советовал мне заняться «логической надежностью», в духе недавней тогда статьи Джона фон Неймана «Вероятностная логика и синтез надежных организмов из ненадежных компонент» из сборника «Автоматы» под редакцией К. Шеннона и Дж. Маккарти 1956 года. Он также долго выспрашивал меня о моей фамилии, семье, родственниках, пытаясь понять, не являемся ли мы родственниками. Потом мы вспомнили, что фамилия Левин очень распространена в определенных кругах (в Москве в те годы даже была присказка: «Это не почтовый ящик, если там нет докторов наук Левина и Лившица»), и разговор окончился тем, что Борис Рувимович выразил готовность стать научным руководителем моей аспирантской работы. Домой из Москвы я летел, как на крыльях. И хотя с тех пор прошло 47 лет, пожелания Бориса Рувимовича о развитии логической надежности давно воплощены в жизнь, а я давно сам стал научным руководителем аспирантов, память об этом замечательном человеке и ученом сохранилась у меня во всех подробностях и навсегда. Предлагаемая работа – лишь небольшая дань этой памяти.

 

1. Научная биография

Борис Рувимович Левин родился 24 июня 1919 года в г. Донецке. В 1937 году, окончив среднюю школу с золотой медалью, он поступил на механико-математический факультет Московского государственного университета. Этот вуз в те годы был одним из ведущих в мире, и его не следует путать с современным МГУ, который даже не входит в число первых 400 университетов мира. В частности, на механико-математическом факультете, работавшем тогда в тесном контакте с ведущими математиками Германии (Д. Гильберт, Ф. Клейн, Э. Ландау) и Франции (А. Лебег, М. Данжуа, Л. Шварц и т. д.), преподавали такие корифеи, как Н. Н. Лузин, С. Н. Бернштейн, А. Я. Хинчин, П. С. Александров, А. Н. Колмогоров, Л. А. Люстерник и др. Это позволяло не просто готовить высококвалифицированных знатоков математики, но и еще на университетской скамье подводить молодежь непосредственно к современному и передовому тогда уровню математических научных исследований.

 

Окончание Б. Р. Левиным университета совпало с началом Великой Отечественной войны. И не было бы выдающегося ученого с такой фамилией, если бы не «забота партии и правительства». Тогда, в самом начале войны, по личному распоряжению И. В. Сталина отличников с мехмата и физфака МГУ снабдили бронью, освобождавшей их от призыва в армию, и направили на учебу по сокращенной программе в ведущие военные академии страны, чтобы в сжатые сроки подготовить из них высококвалифицированных военных инженеров-исследователей. Борис Рувимович попал на учебу в военно-воздушную инженерную академию им. проф. Н. Е. Жуковского (ВВИА), готовившую авиационных инженеров. Его специализацией в ВВИА стали военные авиационные приборы и радиосистемы. Отметим, что, несмотря на трудности военного времени и поставленные ограниченные сроки подготовки специалистов, в которых остро нуждалась военная промышленность, ВВИА и другие военные академии, готовившие «ускоренников», ни на йоту не снижали научно-теоретического уровня подготовки. Этому способствовал очень высокий уровень квалификации профессорско-преподавательского состава академий. Так, в ВВИА им. Н. Е. Жуковского этот уровень практически не уступал МГУ: в академии в это время работали многие выдающиеся ученые и педагоги, например, В. С. Пугачев (специалист по теории вероятностей и исследованию операций, будущий академик АН СССР), Д. А. Вентцель (специалист по теории вероятностей и теории стрельбы) и др. Там же работала тогда молодая Е. С. Вентцель, жена Д. А. (специалист по теории вероятностей и исследованию операций), прославившаяся уже после войны созданием лучшего советского учебника по теории вероятностей для инженеров и серией талантливых беллетристических произведений (!) из жизни ученых закрытых НИИ, написанных ею под псевдонимом «Ирина Грекова». Так что обстановка в ВВИА того времени была весьма творческая. Но учиться из-за обилия сложных дисциплин было нелегко. Тем не менее, большинство курсантов учились очень хорошо. Этому способствовал не только жесткий отбор при зачислении курсантов в академию и высокий уровень преподавания, но и своеобразный, не вполне академический метод управления качеством учебы. А именно – не успевающих курсантов сразу отчисляли, после чего они автоматически теряли бронь и направлялись на фронт в действующую армию с шансами остаться в живых 3% (именно таков процент их поколения воевавших, вернувшихся с войны). Система ускоренной подготовки инженеров-исследователей из лучших студентов МГУ – математиков и физиков – в целом оправдала себя: подготовленные этим путем инженеры были направлены на работу в различные закрытые НИИ, где большинство их в считанные годы стали крупными учеными, главными конструкторами, руководителями НИИ и КБ и получили множество титулов и наград (доктора наук, профессора, академики, лауреаты). Проект имел и оборотную сторону: часть привлеченных к нему студентов МГУ, которые в будущем могли бы стать выдающимися учеными – математиками и физиками, окончив военные вузы, навсегда остались «технарями» и их жизнь оказалась покалеченной.

 

Б. Р. Левин после окончания с отличием ВВИА в 1945 году получил направление в военно-воздушные силы Советского Союза в качестве инженера эскадрильи (!). В 1947 году он добился демобилизации и стал работать научным сотрудником на предприятии Минсельмаша (!). Здесь он занимался проблемами повышения эффективности двигателей сельхозмашин, защитил кандидатскую диссертацию (1950). И лишь в 1952 году, в возрасте 33 лет, он смог устроиться научным сотрудником на предприятие Минрадиопрома и стал заниматься делом своей жизни – радиоэлектроникой, а в 1964 г. стал заведующим лабораторией.

 

Тематика его первых работ в области радиоэлектроники была связана с практически важной проблемой повышения надежности проектируемых и изготовляемых радиоэлектронных систем. Конкретно, Борис Рувимович занимался развитием структурной теории надежности систем, в которой изучается два класса задач: анализ надежности систем (т. е. определение количественных показателей надежности системы с известными структурой и количественными показателями надежности ее элементов) и синтез надежности систем (т. е. определение структуры системы, обеспечивающей требуемый уровень ее надежности при заданных ограниченных количественных показателях надежности ее элементов). В связи со случайным характером потоков отказов в элементах систем решение указанных задач требовало применения математического аппарата теории вероятностей и ее ветвей – теории случайных процессов и теории массового обслуживания. Всем этим премудростям Бориса Рувимовича основательно учили – сначала в МГУ, а затем в ВВИА. Эта выучка в сочетании с талантом и большой работоспособностью ученого привели к тому, что уже в середине 1950-х годов он стал одним из наиболее авторитетных специалистов по теории надежности технических систем, автором ряда известных публикаций в этой области, используемых практиками. Его стали приглашать читать лекции для работников НИИ и КБ, на основе которых им были написаны методические пособия по расчету надежности, ротапринтные копии которых распространялись по службам надежности НИИ, КБ и промышленных предприятий. Впоследствии из этих методичек родилось несколько обстоятельных книг, изданных солидными московскими издательствами («Элементы теории надежности», 1969; «Основы теории надежности радиотехнических систем», 1978 и др.).

 

В середине 1950-х годов научные интересы Б. Р. Левина стали все больше смещаться в другую область, а именно – статистической радиотехники. Точнее говоря, он стал заниматься математическими задачами, связанными с обнаружением и выделением регулярного полезного сигнала в поступающей на вход приемника смеси этого сигнала со случайными помехами. Это было новое направление в науке, получившее название теории информации и обязанное своим появлением американскому ученому К. Шеннону. Со временем оно составило часть более общей науки – кибернетики, открытой американцем Н. Винером. Задачами обнаружения полезного сигнала на фоне помех Борис Рувимович успешно занимался до конца жизни. Именно в этой научной области, основанной на фундаментальной базе теории вероятностей и математической статистики, им были получены многочисленные первоклассные научные результаты, обеспечивающие возможность конструктивного решения множества практических задач, возникающих в радиолокации движущихся воздушных целей, локации космических объектов, обнаружении наземных объектов и т. д. Здесь же работало большинство его учеников – 34 кандидата и 4 доктора наук, составивших со временем мощную, широко известную в СССР и за рубежом научную школу, защищались многочисленные диссертации, проводилось множество научных конференций. Б. Р. Левин активно участвовал в оборонных разработках Минрадиопрома (радиолокационные станции, радиорелейные системы связи), используя свои результаты по обеспечению помехоустойчивости систем. На базе этих разработок в 1962 году он защитил докторскую диссертацию.

 

Кроме научной работы, Б. Р. Левин много времени уделял педагогической работе, преподавая различные радиотехнические и прикладные математические дисциплины студентам, аспирантам и научным работникам нашей страны (МЭИС, закрытые НИИ) и социалистических стран (ГДР, Чехословакия, Болгария и др.) и являясь научным руководителем многочисленных аспирантов и научным консультантом многих докторантов. С 1964 г. до конца жизни Борис Рувимович был профессором МЭИС. Его лекции были всегда очень выразительны, что позволяло добиваться эффективности изложения материала. Очень много времени он уделял научно-общественной работе, являясь экспертом, членом многочисленных комиссий, советов и т. д. Он был также членом Научного совета АН СССР по проблеме «Статистическая физика», членом редколлегии академического журнала «Радиотехника и электроника», членом редсовета издательства «Радио и связь», ответственным редактором серии «Статистическая теория связи» этого издательства и т. д. Особую роль в развитии теории информации в СССР сыграло его многолетнее руководство секцией теории информации Всесоюзного научно-технического общества радиотехники и связи имени А. С. Попова, благодаря которому ежегодные научные сессии указанного общества из парадно-протокольных мероприятий превратились в полновесные международные конференции с широким международным участием. В частности, на одну из таких конференций в 1965 году по приглашению руководства общества приехал сам основатель теории информации К. Э. Шеннон. Основные результаты работы Бориса Рувимовича Левина в области теории информации подведены в фундаментальном руководстве «Теоретические основы статистической радиотехники», выдержавшем три издания в Советском Союзе и переведенном на европейские языки.

 

Выдающийся вклад Б. Р. Левина в науку и образование получил признание и в СССР, и за рубежом. Его регулярно приглашали на все ведущие всесоюзные, международные конференции по теории информации, где он всегда был желанным гостем. Правда, дальше социалистических стран его никогда не выпускали. И поэтому все приглашения из капиталистических стран он просто складывал в специальную большую коробку, не пытаясь дать им ход. А его книга «Теоретические основы статистической радиотехники» стала настольной для научных работников и проектировщиков радиотехнических систем во многих странах мира. Его работы по теории надежности и статистической радиотехнике были известными в мире, на них ссылаются. В 1988 году за свои работы в области статистической радиотехники Б. Р. Левин в составе группы специалистов удостоился Государственной премии СССР. Он был избран членом многих академий и научных обществ мира. Его знали в мире, на его публикации ссылались. Он входил в редколлегии ряда ведущих научных журналов, как советских («Радиотехника и электроника», «Радиотехника»), так и зарубежных. Но в Академию наук СССР его так и не избрали.

 

Б. Р. Левин ушел из жизни 12 марта 1991 г., в возрасте 71 года. Он еще был полон творческих сил, вынашивал новые творческие планы, но злая «болезнь века» оказалась сильнее.

 

2. Б. Р. Левин как ученый

Если разделять ученых на первопроходцев, воплотителей и просветителей, то Б. Р. Левина следует отнести к последней группе, так как больше всего он преуспел в систематизации и обобщении научных результатов других ученых, делающих их доступными для всех. Далее, Б. Р. Левин был, безусловно, теоретиком, а не экспериментатором. То есть намеченный к изучению объект он всегда исследовал на его математической модели. Но известно, что математическая модель объекта должна быть значительно проще самого объекта, если мы хотим, чтобы исследование объекта было успешным. С другой стороны, ничего существенного из модели объекта нельзя устранять в процессе ее упрощения, иначе модель может стать неадекватной объекту. И вот добиться существенного упрощения математической модели объекта, не исключая существенные черты этого объекта, Борису Рувимовичу помогало его двойное образование: математическое (мехмат МГУ) и инженерное (ВВИА). Таким образом, подход Бориса Рувимовича к изучению разнообразных проблем был близок к подходу К. Э. Шеннона, который имел такое же широкое образование. Кстати, Борис Рувимович, как и Шеннон, знал множество разделов современной математики, необходимых в технических приложениях, и виртуозно применял их в решаемых инженерных задачах. Он выступал за «разделение труда» между математиками и инженерами, когда первые строят модели и алгоритмы, а вторые реализуют алгоритмы средствами радиоэлектроники. Другой характерной чертой Бориса Рувимовича, касающейся уже не научной методики, а общего подхода к делу, был его абсолютный профессионализм – он не умел работать плохо или кое-как и работал всегда только хорошо или никак. Он не любил, когда кто-то работает в науке, «изобретая велосипед». Сам он, приступая к разработке очередной научной темы, всегда обстоятельно знакомился с разработками его предшественников и имеющейся литературой, включая зарубежные источники. Кстати, сам он читал литературу на немецком и английском языках. Он внимательно следил за появлявшейся новой литературой по специальности (журналы и книги), и в его кабинете дома была собрана хорошая библиотека из книг на русском и нескольких иностранных языках. Подавляющая часть книг имели прямое отношение к работе Бориса Рувимовича и постоянно использовались им. Многие книги были с дарственными надписями авторов. Будучи очень целеустремленным человеком, он в своей научной работе не хотел разбрасываться и потому обычно, начав какую-то новую научную тему, стремился ее завершить и лишь после этого браться за следующую тему (разумеется, из этого общего правила бывали исключения, которые касались работы в закрытых НИИ, где начальство нередко навязывало научным лабораториям одновременно разработку нескольких научных тем). Интересно, что все свои научные работы он любил доводить до конца собственными силами, не прибегая к помощи своих более молодых сотрудников и учеников даже при выполнении чисто технических этапов (вычисления, оформление рукописей и т. д.). У него дома были простейшие счетные устройства и пишущая машинка и он ими довольно ловко пользовался. Отметим еще большую скромность Бориса Рувимовича как ученого: он никогда без нужды не выпячивал себя и свои достижения на всеобщее обозрение, предпочитая в случае необходимости говорить о своих результатах скромно, строго и по-деловому.

 

3. Б. Р. Левин как педагог и просветитель

Б. Р. Левин был прирожденным педагогом. Лекции, читанные им в течение почти сорока лет студентам, аспирантам и научным работникам, отличались большим совершенством. Прежде всего, он очень ясно излагал материал с языковой точки зрения, так что слушатели всегда понимали, что именно он хотел сказать. Его изложение всегда исходило из содержания рассматриваемого вопроса, и лишь затем вводился математический аппарат; в конце лекции он снова возвращался к содержанию вопроса, приводил примеры и делал выводы. Благодаря такой манере изложения материала формулы не могли заслонить от слушателей суть дела, а лишь проясняли ее. К сказанному необходимо добавить особую манеру общения Бориса Рувимовича с аудиторией: он постоянно улыбался и демонстрировал свои доброжелательность и интерес к слушателям, делая исторические отступления, шутил и т. д., так что у слушателей создавалось впечатление, что они присутствуют не на научной лекции, а на глубоком по содержанию и захватывающем по форме театральном спектакле.

 

Наиболее весомой частью педагогической деятельности Б. Р. Левина была его работа по руководству аспирантами, соискателями и докторантами. Эта работа, кроме научной, составляла смысл его жизни, ей он отдавал большую часть своего времени, сил, души. Руководя молодыми учеными (а их число временами доходило до 16!), Борис Рувимович действовал обычно не так, как большинство других руководителей. Прежде всего, он настаивал, чтобы каждый его аспирант или соискатель изучил и сдал несколько спецкурсов по математике, используя в качестве базовых соответствующие университетские учебники. Это был вариант знаменитого теорминимума Льва Ландау для физиков, только здесь выпускникам инженерных вузов, с которыми работал Борис Рувимович, предлагалось сдавать на университетском уровне чуждые им математические курсы, что было труднее. Например, мне после поступления в аспирантуру он предложил сдать абстрактную алгебру (по книге Халмоша), теорию функций комплексного переменного (по книге Лаврентьева и Шабата), операционное исчисление (по книге Ван дер Поля и Бремера), теорию вероятностей (по книгам Гнеденко и Феллера), математическую статистику (по книге Крамера), теорию случайных процессов (по книге Дуба), теорию массового обслуживания (по книгам Кокса, Смита, Коваленко) и дюжину других математических дисциплин на таком же уровне. Борис Рувимович считал, что подобные математические «курсы усовершенствования» очень полезны для аспирантов технических специальностей, так как позволяют им существенно поднять свою математическую культуру и тем самым открывают дорогу к изучению серьезных теоретических трудов по своей специальности, а затем и к подготовке диссертации теоретической направленности. Интересно формировал Борис Рувимович темы кандидатских диссертаций своих аспирантов. Если это было возможно, он предпочитал темы в виде кусков нировских работ, которые выполнялись в учреждениях, где работали аспиранты. В этом случае темы даже теоретических диссертационных работ оказывались тесно связанными с практикой, и не возникало никаких проблем с внедрением результатов диссертации. В тех же случаях, когда указанной возможности не было, Борис Рувимович обычно стремился подобрать тему, в которой просматривалась какая-нибудь теоретическая «изюминка», дающая некоторую надежду на то, что в результате выполнения диссертации будет продвинуто известное научное направление или даже возникнет новое. Он постоянно и очень тщательно следил за ходом подготовки диссертаций своих подопечных, интересуясь ходом решения каждой отдельной задачи и подключаясь лично к решению, если в этом была необходимость. Так же он следил за ходом публикаций работ аспирантов, которым придавал большое значение и которые буквально «проталкивал» в серьезные журналы, понимая, что аспирантам это не под силу. Чрезвычайно активен он был в организации и проведении защит диссертаций своих учеников: договаривался о месте защиты, подбирал оппонентов и договаривался с ними, находил ведущую организацию и конкретных ответственных людей в ней! Нередко (в Москве – всегда) он лично приезжал на защиты диссертаций своих учеников и активно участвовал в них. А ведь Борис Рувимович был очень занятой человек, и временные ресурсы на такие мероприятия ему приходилось урывать из своего личного времени. Неудивительно, что молодежь тянулась к нему, и у него всегда было много аспирантов и соискателей. За глаза они (а также многие коллеги) любовно называли его по первым буквам имени и отчества БЭР: он и в самом деле чем-то напоминал пушистого медвежонка. Результативность работы Б. Р. Левина в качестве научного руководителя аспирантов, соискателей и докторантов была высока: за 40 лет научно-педагогической деятельности он подготовил 34 кандидата и 4 доктора наук! Помимо помощи в подготовке и защите диссертаций, Борис Рувимович оказывал положительное влияние на учеников своей личностью, поддерживал морально, подсказывал правильные ходы и т. д.

 

Особо следует отметить просветительскую деятельность Б. Р. Левина, которую смело можно назвать подвигом. Помимо собственных монографий, многие из которых становились настольными книгами радиоинженеров, Борис Рувимович инициировал и выступил редактором издания на русском языке многих книг по теории надежности и статистической радиотехнике знаменитых ученых мира (Д. Коуден «Статистические методы контроля качества», 1961; И. Базовский «Надежность: теория и практика», 1964 и «Справочник по надежности», 1969; Д. Мидлтон «Введение в статистическую теорию связи», 1961, «Лекции по теории систем связи», 1964; «Очерки теории связи», 1966; Р. Деч «Нелинейные преобразования случайных процессов, 1965 и др.). Кроме того, под его редакцией и по его инициативе издательство «Советское радио» выпустило 30 монографий ведущих советских ученых в области статистической радиотехники!

 

4. Б. Р. Левин как человек

Прежде всего, Б. Р. Левин был безукоризненно честный человек перед собой и перед людьми. Его нравственная позиция в науке и в жизни была близка к позиции Эйнштейна, который считал, что нравственные достижения большого ученого важнее его интеллектуальных достижений. Только, в дополнение к этому, Борис Рувимович, видимо, полагал, что талантливый ученый, «подленивающийся» в своей интеллектуальной деятельности, тоже ведет себя безнравственно. Сам он был безусловно талантлив, причем талантливость его проявлялась не только в научной работе, но и во многих других областях: он отлично выступал и с трибуны, и в застолье, очень хорошо руководил аспирантами, превосходно организовывал научные конференции, был умелым администратором и, когда нужно, дипломатом и т. д. Он отличался большой активностью, подключаясь ко всем возможным дельным начинаниям, которые сулили реальный успех: новые научные проекты, новые ученики, новые издательские инициативы, проекты проведения новых конференций и т. д. При этом, если его отговаривали от нового начинания, ссылаясь на его сложность (а Борис Рувимович имел застарелую язву желудка, и ему нельзя было перегружаться), он отвечал в том смысле, что «если не мы, то кто же?», и выполнял задуманное. Его отличали большая дисциплинированность, обязательность, чувство ответственности. Он всегда работал систематически, по возможности придерживаясь плана и в полную силу, всегда выполнял обещанное, никогда никуда не опаздывал и вообще был постоянно в состоянии полной готовности к выполнению всего необходимого. Объясняя такой стиль своей жизни, он напоминал, что окончил не только университет, но и военную академию, и добавлял для полной ясности: «Я солдат!». Б. Р. Левин был подлинным патриотом, но не в примитивном понимании этого слова пропагандистами, которые профессионально занимаются «любовью к Родине» и трубят об этом на всех перекрестках. Его патриотизм проявлялся, в первую очередь, в большой ответственности за свою работу и высоком качестве результатов этой работы, благодаря чему ученые в мире относились с уважением к нему как специалисту, а вместе с тем и с уважением к стране, в которой есть такие специалисты. Уместно заметить, что в 1970-е годы, на которые пришелся расцвет творчества Бориса Рувимовича, Национальная академия наук США признала СССР ведущей математической страной мира, никому не уступающей своего первенства. В наши дни никто и нигде не говорит ничего подобного. Борис Рувимович был очень человеколюбив, хорошо понимал людей и их нужды и был склонен идти им навстречу, если для этого была хоть какая-то возможность. Особенно сочувственно, даже по-отечески, он относился к научной молодежи: здесь он всегда делал все, что требовалось и что было в его силах. Удивительно, но он никогда не завидовал чужому успеху, а если это был успех его коллег, близких или, особенно, учеников, то радовался, как собственному успеху. Такая реакция отчасти была следствием его беззлобного, независтливого характера, но в большей степени она означала, что Борис Рувимович знал себе цену и потому не нуждался ни в каких спецмерах для ее поднятия. Отметим, наконец, свойственное ему хорошее чувство юмора, которое характеризует подлинно большого ученого. Действительно, ведь юмор – это способность взглянуть на предмет с новой, неожиданной стороны, а именно такая способность приводит настоящих ученых к открытиям. На примере своей жизни и работы Борис Рувимович умело и ненавязчиво воспитывал научную молодежь. Иногда он использовал для воспитания и специальные педагогические приемы, нередко экзотические, например, в форме дарственных надписей на своих даримых книгах. С большой тщательностью Борис Рувимович подходил ко всем сторонам жизни – здесь для него не было мелочей. Так, он скрупулезно готовил тексты своих монографий, сам вписывая многочисленные формулы и размечая их, изготовлял рисунки и т. д. Так же относился он к подготовке методичек для студентов и аспирантов, он как будто видел своих читателей и стремился к максимально доступному для них изложению текста. Он придавал большое значение и своей одежде, которая была у него всегда безукоризненна. Вообще, как интеллигентный человек, он считал, что в человеке все должно быть прекрасно – и внешность, и внутреннее содержание. Разумеется, что он всегда говорил очень осторожно, чтобы, не дай Бог, не обидеть не только присутствующих, но и отсутствующих.

 

5. Фрагменты личных воспоминаний

Помещенные ниже фрагменты личных воспоминаний автора дополняют сказанное раньше конкретными подробностями из жизни Б. Р. Левина, рисующими живой образ этого замечательного человека и ученого.

 

Как уже говорилось, наше знакомство с Борисом Рувимовичем состоялось летом 1962 г. в Москве у него на квартире. Передо мной стоял красивый мужчина средних лет, среднего роста и плотного телосложения. Главное, что сразу привлекло мое внимание, были его глаза – удивительно живые и проницательные, и то, что он постоянно улыбался. Еще до начала разговора он произвел на меня впечатление человека определенно талантливого, энергичного, жизнелюбивого, доброжелательного. Говорили мы тогда о многом. Борис Рувимович расспрашивал меня о работах по надежности в Каунасском НИИРИТ, где я тогда состоял в штате, и о моих собственных исследованиях в этой области. От него я тогда впервые услышал о «логической надежности» и ее отце-основателе Джоне фон Неймане. Впоследствии, занимаясь много лет этой тематикой, я удивлялся научной прозорливости Бориса Рувимовича, который, не занимаясь ею сам, сумел предсказать ее большое будущее. Он рассказывал также о своих работах по теории надежности и статистической радиотехнике. У него в это время благополучно завершилась эпопея утверждения в ВАКе его докторской диссертации, длившаяся целых два года, так что мне довелось тогда впервые узнать, что такое ВАК и что там иногда делается. В частности, объясняя свое долгое терпеливое ожидание ваковского решения, Борис Рувимович пояснил, что он знал, у какого «черного оппонента» находится в ВАКе его диссертация (это был выдающийся математик В. С. Пугачев), был уверен в его порядочности (он знал Пугачева еще со времен учебы в ВВИА, где тот преподавал) и потому не сомневался в положительном исходе дела. Лишь спустя много лет я понял, что весь наш тогдашний неконкретный разговор с Борисом Рувимовичем был затеян им с совершенно конкретной целью: незаметно проверить меня по критериям пригодности к научной работе и человеческой порядочности и на этой основе решить, можно ли иметь со мной дело. К счастью, это испытание мне удалось пройти.

 

Следующая наша встреча с Борисом Рувимовичем состоялась через полгода, в начале 1963 г., и опять у него на квартире. Мы обсуждали проблемы, возникшие в связи с освоением назначенного мне им «математического теорминимума». Я жаловался на трудности освоения и даже сдачи «теорминимума» (сотрудники кафедры спецкурсов математики КПИ в Каунасе, принимавшие экзамены по «теорминимуму», не знали некоторых входивших в него дисциплин!). Борис Рувимович убеждал меня, что через это необходимо пройти, чтобы успешно работать в науке. И он оказался прав: хотя большую часть освоенных математических премудростей я впоследствии непосредственно не применял в своей работе, приобретенные знания оказались очень полезны при чтении научной литературы, выработке и формулировке новых научных идей, а также при поиске других математических средств, которые уже непосредственно применялись в работе. В этот свой визит я познакомился поближе с семьей Бориса Рувимовича. Кроме его жены Брониславы Борисовны – его друга, полностью посвятившей себя мужу, в семье было двое детей: старшая дочь Елена, 1946 года рождения, и младший сын Роман 1957 года рождения. Борис Рувимович обожал свою семью, и в этом была еще одна сторона его многогранного таланта. Особенно обожал он сына, который был очень похож на него и лицом, и характером. Во время нашего разговора с отцом мальчик каждые пять минут заглядывал в дверь и спрашивал: «Папа, ну когда же ты закончишь и будешь играть со мной?». И Борис Рувимович отвечал, любовно глядя на сына: «Скоро!». Мальчик довольный уходил, чтобы через пять минут заглянуть снова. Глядя ему вслед, Борис Рувимович с улыбкой сказал: «У нас между детьми большое Δt, поэтому, когда мы с Броней хотим пофорсить, мы выходим гулять с одним сыном и благодаря ему оказываемся молодыми родителями!». Впоследствии дети его закончили МЭИС, дочь стала научным сотрудником Радиотехнического института АН СССР, а сын – редактором журнала «Электросвязь», талантливым журналистом и менеджером.

 

Последующие наши встречи с Борисом Рувимовичем проходили регулярно, 2 раза в год – чаще я не мог приехать к нему в Москву из Каунаса, где я тогда жил и работал. Из-за его перегрузки по службе он мог назначать мне для встречи только выходные дни. Однако именно в эти дни его домашние, заботясь о его здоровье, запрещали ему умственно работать. И Борис Рувимович нашел решение проблемы, устроившее всех: дома он говорил, что идет гулять, мы с ним встречались в сквере за Политехническим музеем, около памятника защитникам Плевны, и действительно гуляли и сидели на скамейках, одновременно обсуждая мои аспирантские и разные интересовавшие нас дела. При этом он никогда не ограничивал время нашего общения и стремился ответить на все мои вопросы и высказаться сам по всем темам, которые считал в данный момент важными.

 

Борис Рувимович всегда был ко мне очень доброжелателен, радовался моим успехам и стремился лично помочь не только советами, но и делом. Так, уже летом 1964 г., когда, находясь в Москве, я сообщил ему по телефону, что моя статья впервые принята в «большой» журнал «Известия АН СССР. Техническая кибернетика», только нужно в нескольких местах поправить текст и вернуть в редакцию, он велел подъехать к нему домой и тут же собственноручно на машинке сделал нужные исправления, чтобы статья была скорее опубликована. Большую поддержку Борис Рувимович оказал мне в апреле 1966 года, приехав из Москвы в Ригу на защиту моей кандидатской диссертации вместе с «группой поддержки» из его аспирантов и молодых кандидатов наук и выступив соответствующим образом на заседании диссертационного совета по физико-техническим наукам АН Латвии, где проходила защита. Уже после защиты, на банкете, поздравив меня и маму с успехом, он выразил сожаление, что его заранее не предупредили о присутствующем на защите московском профессоре Л. И. Розоноэре, и он не смог в своем выступлении заранее парировать критическое замечание Л. И. по моей диссертации (не ставящее, впрочем, под сомнение всю работу), прозвучавшее уже в конце заседания, во время дискуссии. Тут надо сказать, что Борис Рувимович всегда был хорошо информирован не только о научных делах в своей и смежных областях, но и в «околонаучной» возне; в частности, в данном случае он точно знал, что, присутствуя на моей защите, Розоноэр непременно выступит с замечанием!

 

Особенно большую роль сыграл Борис Рувимович в подготовке и защите моей докторской диссертации в 1970–1971 гг., хотя официально он не был научным консультантом по ней. Вначале, весной 1970 года, он одобрил составленный мной план диссертации, дал «добро» на работу в целом, подчеркнув, что рад моей активности (с момента утверждения кандидатской диссертации не прошло и 4 лет!). Его моральная поддержка помогла мне, и через семь месяцев, в декабре того же 1970 г., работа объемом в 650 страниц была написана и оформлена. А затем начались некоторые трудности с ее прохождением через Объединенный ученый совет по физико-техническим наукам АН Латвийской ССР (Рига), где намечалась защита. Сначала из ведущей организации, выбранной Б. Р. Левиным и предложенной Совету (НИИ автоматической аппаратуры, Москва), пришел отзыв на диссертацию, подготовленный каким-то зав. лабораторией, с которым об отзыве никто не договаривался и который (и это главное!) не хотел разбираться в работе. Этот отзыв был «никакой» – ни положительный, ни отрицательный. Воспользовавшись этим, руководство ученого совета, которое было настроено враждебно ко мне, произвольно и не ставя меня в известность, отправило диссертацию на отзыв в иную ведущую организацию, которую оно выбрало самостоятельно и с которой заранее никто не договаривался – Институт кибернетики АН УССР в Киеве. Расчет, очевидно, был на то, что в Украине диссертацию с моей фамилией наверняка зарубят. И вот здесь проявились лучшие качества Бориса Рувимовича как человека и организатора. Сначала он разобрался со специалистом из НИИ АА И. А. Ушаковым, с которым была договоренность о подготовке отзыва ведущей организации; оказалось, что он находился в отпуске, потому прибывшая диссертация была «отфутболена» для отзыва случайному человеку. Специалист извинился и через месяц подготовленный им квалифицированный отзыв на диссертацию с положительным заключением поступил в совет по защитам в Риге. Что же касается Института кибернетики в Киеве, то за несколько месяцев до посылки туда на отзыв моей диссертации во главе соответствующего отдела встал выдающийся ученый И. Н. Коваленко, продолжительное время контактировавший с Борисом Рувимовичем и вдобавок хорошо знавший и высоко оценивавший мои работы, в частности, оппонировавший в 1966 году мою кандидатскую диссертацию. Борис Рувимович по телефону сообщил ему о посылке моей докторской диссертации в Институт Кибернетики и объяснил сложившуюся общую ситуацию с защитой. И через 3–4 недели в Совет по защитам в Риге поступил еще один отзыв ведущей организации – Института кибернетики АН Украины, составленный указанным ученым и утвержденный директором Института академиком Глушковым. Отзыв был блестящий, без единого замечания. Но вскоре возникла еще одна проблема – заболел и отказался приехать на защиту один из оппонентов – известный профессор из Казани Р. Г. Бухараев, но он прислал положительный отзыв на диссертацию. Его пришлось заменить профессором из Риги, известным ученым Х. Б. Кордонским (по согласованию с Борисом Рувимовичем). В результате 20 октября 1971 г. я вышел на защиту с 7 обязательными отзывами (4 отзыва от оппонентов и 3 отзыва от 2 ведущих организаций) вместо положенных 4 отзывов (3 отзыва оппонентов и 1 отзыв ведущей организации) и вдобавок почти с 30 отзывами на автореферат, адреса многих из которых были указаны мне Б. Р. Левиным. Несмотря на рекордное число положительных отзывов, Борис Рувимович беспокоился и просил держать его в курсе дела. Немедленно после защиты я сообщил ему результат: 11 – за, 2 – против, и только после этого он успокоился и поздравил меня, сказав, что счет идеальный: абсолютное большинство – за, но была дискуссия, о чем свидетельствуют 2 против.

 

За почти 30 лет нашего знакомства и общения Борис Рувимович сыграл большую роль в моем профессиональном и духовном развитии как ученого и человека. Именно от него я впервые узнал, что главное – не занимаемая должность, а качество работы в этой должности, или, как он выражался на своем профессиональном жаргоне, «уровень отделения полезного сигнала от помехи». От него же мне стало известно, что бывают «не шибко грамотные» академики – некоторых из них он лично хорошо знал по совместной учебе в МГУ и ВВИА и, дабы не быть голословным, называл пофамильно. При этом он не завидовал им и вообще никогда не завидовал людям, добившимся более высокого, чем он, положения, оценивая работников науки только по «гамбургскому счету». Но он не был дон Кихотом и не отказывался от использования власть имущих (тех же академиков) для пользы дела. Сам он мог работать в любых условиях, хотя предпочитал делать это дома, где преданная жена и друг Бронислава Борисовна создала ему условия, близкие к идеальным. Свою работу он понимал как долг и часто любил повторять: «Я солдат!» И своих многочисленных учеников, включая и меня, он приучал к обязательности, добросовестности, систематичности и строгому распорядку в труде, чтобы успеть все.

 

Даже окончательно «оперившись», будучи уже доктором наук и заведующим кафедрой, я не порывал связи с Борисом Рувимовичем, по его просьбе регулярно посылал ему свои новые книги. Он живо интересовался моими новыми результатами, условиями работы на новом месте (в это время – 1975 год – я сменил академический институт в Риге на университет в Пензе) и многим другим. В частности, узнав, что за книги издательство не платит мне как автору ни копейки, он горячо воскликнул: «Это возмутительный грабеж!».

 

В апреле далекого 1966 года, прощаясь со мной на вокзале в Риге, куда он приезжал на защиту моей кандидатской диссертации, Б. Р. Левин, улыбаясь, сказал: «Ну, еще один аспирант вычеркнут из списка должников. Но не из сердца!». А в 1989 году, незадолго до смерти, он подарил мне свою последнюю книгу с надписью: «Виталию Левину – однофамильцу, достойной смене, первенцу-доктору с пожеланием успешного выделения полезного сигнала из помех!». Таким мне навсегда и запомнился этот замечательный человек и ученый, мой учитель.

 

6. Список основных работ Б. Р. Левина

1. Левин Б. Р. Теоретические основы статистической радиотехники. 1-е издание. – М.: Советское радио. Кн. 1 (1969), Кн. 2 (1970).

2. Левин Б. Р. Теоретические основы статистической радиотехники. 2-е издание. – М.: Радио и связь. Кн. 1 (1974), Кн. 2 (1975), Кн. 3 (1976).

3. Левин Б. Р. Теоретические основы статистической радиотехники. 3-е издание. – М.: Радио и связь, 1989.

4. Левин Б. Р. Двигатели со свободно движущимися поршнями. – М.: Машгиз, 1954. (совместно с В. К. Кошкиным).

5. Левин Б. Р. Двигатели со свободно движущимися поршнями в теплосиловых установках. – М.: Машгиз, 1957 (совместно с Б. П. Борисовым, В. К. Кошкиным и И. Н. Кутыргиным).

6. Левин Б. Р. Теория случайных процессов и ее применение в радиотехнике. – М.: Советское радио, 1957 (1-е издание), 1960 (2-е издание).

7. Левин Б. Р. Основы теории надежности радиотехнических систем (математические основы). – М.: Советское радио, 1978.

8. Левин Б. Р. Вероятностные модели и методы в системах связи и управления. – М.: Радио и связь, 1985 (совместно с В. Шварцем).

9. Левин Б. Р. Математические основы современной радиоэлектроники. – М.: Советское радио, 1968 (совместно с И. А. Большаковым, Л. О. Гуткиным и Р. Л. Стратоновичем).

10. Левин Б. Р. (ред.) Статистическая теория связи и ее практическое применение. – М.: Радио и связь, 1979.

 

Заключение

Б. Р. Левин оставил после себя богатое наследие: основополагающие научные результаты в области теории надежности радиоэлектронных систем и статистической радиотехники; замечательные книги в указанных областях, по которым учатся и работают уже несколько поколений радиоинженеров; десятки учеников – докторов и кандидатов наук, продолжающих его дело. Но самым большим его достижением была высокая нравственная эстафета, которую он передал последующим поколениям ученых-радиоэлектронщиков. Ибо, как говорил А. Эйнштейн, нравственные достижения крупного ученого важнее его чисто интеллектуальных достижений. Для многих учеников Бориса Рувимовича его уход из жизни означал потерю духовно близкого человека, старшего товарища, научного отца. И сегодня, когда люди такого профессионального и нравственного уровня, каким обладал Б. Р. Левин, встречаются довольно редко, величие совершенного этим человеком становится особенно очевидным и впечатляющим.

 
Ссылка на статью:
Левин В. И. Б. Р. Левин – выдающийся советский ученый и педагог. К 100-летию со дня рождения // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2019. – № 4. – С. 107–122. URL: http://fikio.ru/?p=3794.

 
© В. И. Левин, 2019.

УДК 519.7 (091)

 

Левин Виталий Ильич – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Пензенский государственный технологический университет», доктор технических наук, профессор, ведущий научный сотрудник, заслуженный деятель науки РФ, Пенза, Россия.

Email: vilevin@mail.ru

440039, Пенза, пр. Байдукова, 1-а,

тел.: +7 (987) 5256840.

Авторское резюме

Состояние вопроса: В статье впервые дается подробное описание научной, педагогической и научно-популяризаторской деятельности выдающегося ученого и яркой человеческой личности – профессора Л. А. Растригина (1929–1998), его полная драматизма жизнь, насыщенная постоянными конфликтами с партсовбюрократами советского государства.

Результаты: Воссоздана история жизни и деятельности известного советского ученого. Леонард Андреевич Растригин стал основателем нового научного направления – случайного поиска, а также весьма плодотворно работал в области оптимального проектирования систем, идентификации объектов управления, новых методов автоматики и вычислительной техники. Особенности Растригина как ученого проявились в математическом моделировании решаемых задач, в коллективной форме работы, в стремлении просто объяснять сложные построения. Характерные черты Растригина-педагога – яркая, содержательная форма изложения материала, использование только минимально необходимого математического аппарата, активное приглашение слушателей к соучастию в научном поиске. Выдающейся является роль Растригина в популяризации кибернетики – она выразилась в десятках изданных им отличных научно-популярных книг, ставших настольными для начинающих.

Область применения результатов: Полученные результаты должны учитываться:

1) в следующих работах, посвященных научной биографии Л. А. Растригина;

2) в новых обобщающих исследованиях по истории кибернетики и автоматики в России и мире;

3) в аналогичных работах по общей истории науки.

Выводы: 1) Л. А. Растригин был крупным ученым, основоположником теории и практики случайного поиска – нового эффективного метода управления сложными системами.

2) Он был также выдающимся организатором научных исследований, хотя не занимал никаких крупных административных постов, и превосходным педагогом, научным руководителем молодых ученых, подготовившим большое количество кандидатов и докторов наук.

 

Ключевые слова: Л. А. Растригин; кибернетика; случайный поиск.

 

Outstanding Cyberneticist and Organizer of National Science Leonard Andreevich Rastrigin. On the 90th Anniversary

 

Levin Vitaliy Ilyich – PenzaState Technological University, Doctor of Technology, Professor, Leading Researcher, Honored Scientist of the Russian Federation, Penza, Russia.

Email: vilevin@mail.ru

1-a Baidukova Ave, 440039, Penza,

tel.: +7 (987) 525 68 40.

Abstract

Background: For the first time, the article gives a detailed description of the scientific, pedagogical, and popularizing activities of an outstanding scientist and a bright human personality – Professor L. A. Rastrigin (1929–1998), his dramatic life full of constant conflicts with party bureaucrats of the Soviet state.

Results: The history of life and work of a famous Soviet scientist Leonard Andreevich Rastrigin has been recreated. He was the founder of a new scientific field – random search, and worked very fruitfully in the field of optimal design of systems, identification of control objects, new methods of automation and computer technology. Rastrigin’s features as a scientist have been revealed in mathematical modeling of problems to be solved, in a teamwork, in an effort to explain complex constructions in a simple way. The characteristics of Rastrigin as a teacher were a vivid, informative form of material presentation, the use of the necessary mathematical apparatus and in a minimal amount, the active invitation of students to participate in research. The outstanding role of Rastrigin in the popularization of cybernetics has been shown. Dozens of excellent science fiction books published by him have become handbooks for beginners.

Research implications: The results obtained should be taken into account:

1) in subsequent works on the scientific biography of L. A. Rastrigin;

2) in new generalizing research on the history of cybernetics and automation in Russia and the world;

3) in similar works on the general history of science.

Conclusion: 1) L. A. Rastrigin was a distinguished scientist, the founder of the theory and practice of random search – a new effective method for managing complex systems.

2) He was also an outstanding research organizer, although he did not occupy any high administrative posts, and an excellent teacher, scientific supervisor. He trained many graduate students who received their PhD and senior doctorate.

 

Keywords: L. A. Rastrigin; cybernetics; random search.

 

Введение

С Леонардом Андреевичем Растригиным мне довелось познакомиться в феврале 1967 года, в Риге. Л. А. Растригин незадолго до этого (1965 год) защитил докторскую диссертацию. В это время он работал в Институте электроники и вычислительной техники АН Латвийской ССР, а автор этих строк по приглашению директора института Э. А. Якубайтиса только что переехал в Ригу и начал работать в этом же институте. Наша первая встреча произошла на заседании ученого совета института, куда мы оба входили. Передо мной предстал высокий, внушительного вида жизнерадостный мужчина, говоривший сочным басом. Его речь была ярка, образна и убедительна. В то время он был уже хорошо известен в научном мире как один из основателей поисковых методов оптимизации, создатель прикладного метода случайного поиска, а автор этих строк был всего лишь начинающим научным работником, только что – в 1966 году – защитившим кандидатскую диссертацию по теории надежности дискретных автоматов. Несмотря на эту разницу, Растригин сразу и легко стал общаться со мной. Это общение с годами только расширялось и продолжалось до конца его дней. Во время разговоров со мной Леонард Андреевич интересовался не только наукой, рассказывая о своих и расспрашивая о моих разработках, но и многими другими областями человеческой жизни и деятельности: техникой, медициной и биологией, языками и их изучением, педагогикой и многим другим. При этом поражали его умение увидеть связь между различными областями и способность сформулировать научную задачу в простой и ясной форме, поддающейся решению. С тех пор прошло много лет, однако память об этом замечательном человеке и выдающимся ученом сохранилась у меня во всех подробностях и навсегда. Предлагаемая работа – лишь малая дань этой памяти. Работа выполнена на основе публикаций автора [см.: 1–3].

 

1. Научная биография

Леонард Андреевич Растригин родился 15 июня 1929 г. в Москве. По окончании школы поступил в Московский авиационный институт (МАИ), один из лучших в те годы технических вузов страны. Здесь надо иметь в виду, что тогда общий уровень отечественных вузов был заметно выше нынешнего, хотя о болонизации, оптимизации, компетентностях и прочей премудрости никто и не слыхивал. В 1952 г. он закончил МАИ по специальности «Автоматическое регулирование и управление». Далее учился в аспирантуре МАИ по той же специальности, занимаясь задачей автоматической балансировки роторов авиационных реактивных двигателей. В 1960 г. Л. А. Растригин успешно защитил кандидатскую диссертацию на тему «Автоматическая настройка многопараметрических систем управления и регулирования», в которой он впервые предложил использовать метод случайного поиска для настройки таких систем (до этого случайность в технике считалась лишь помехой, препятствующей деятельности человека и работе технических систем). В это время Л. А. Растригин познакомился с Э. А. Якубайтисом, только что создавшим в Риге Институт электроники и вычислительной техники АН Латвии (ИЭВТ) и подыскивавшим кадры для своего института. Молодой ученый понравился Якубайтису и получил от него приглашение занять должность заместителя директора по науке. В 1961 году молодой (ему было всего 32 года) и амбициозный Л. А. Растригин переезжает в Ригу и становится заместителем директора ИЭВТ и заведующим лабораторией случайного поиска в этом же институте. Директором ИЭВТ был Э. А. Якубайтис, и с ним Л. А. Растригину предстояло проработать свыше 20 лет.

 

На новом месте вначале все шло хорошо: Л. А. Растригин с увлечением занимался разработкой и совершенствованием своего любимого детища – идеи случайного поиска – применительно к настройке многопараметрических систем автоматического управления и регулирования, а через несколько лет – к проблеме оптимизации многопараметрических систем. Параллельно он начинает работу по написанию и изданию научно-популярных книг, в которых, наряду с изложением элементов теории вероятностей, рассказывалось о различных полезных применениях случайных событий, таких как автоматическая настройка систем, их оптимизация и адаптация на окружающие условия, приближенное решение уравнений и т. д. Уже в 1965 году, в возрасте 36 лет Л. А. Растригин успешно защитил в Объединенном ученом совете по физико-технических наукам АН Латвии докторскую диссертацию «Случайный поиск». Однако к этому времени отношения Растригина и Якубайтиса стали портиться. Это было вызвано принципиальным различием взглядов этих людей на подлежащие развитию научные направления института: первый считал, что институты Академии наук должны заниматься решением крупных, фундаментальных научных проблем и сложных теоретических задач, оставляя их приложения отраслевым институтам, а второй всемерно направлял работу института на решение актуальных народнохозяйственных задач Латвийской ССР и разработку конкретных технических систем. Столкновение Л. А. Растригина с директором института привело к тому, что уже в 1970-е годы его сняли с должности заместителя директора, оставив только заведующим лабораторией. Однако это никак не повлияло на Леонарда Андреевича. Он продолжал разработку различных областей случайного поиска, создание новых методов и алгоритмов в этой сфере, их применение в новых областях – адаптации сложных систем, оптимальном управлении техническими системами, планировании эксперимента, теории обучения, коллективных решениях, биологии и медицине, кибернетике (задачи распознавания, построение моделей различных систем, включая модели работы человеческого мозга – так называемый искусственный интеллект и т. д.). География его научных связей быстро расширялась и уже к концу 1970-х гг. охватила всю страну – от Калининграда до Владивостока и от Норильска до Ашхабада. Многочисленные и впечатляющие успехи Л. А. Растригина в науке, конечно, были замечены директором его института, который увидел в нем опасного конкурента в области, в которой работал сам – кибернетике. В этот период, по свидетельству профессора Я. А. Гельфандбейна, Э. А. Якубайтис начал выставлять притязания на соавторство в работах Растригина. Но Леонард Андреевич на это не поддался и проявил необходимую твердость и принципиальность. Так что реализовать свои притязания Якубайтису ни разу не удалось. Однако независимое поведение Растригина дорого ему обошлось. На Леонарда Андреевича стали сыпаться самые разнообразные репрессии и просто мелкие подлости – например, отказ в командировке, лишение премии, публично произнесенная на заседании Ученого Совета ядовитая реплика и т. д.

 

В начале 1970-х годов Л. А. Растригин начал преподавательскую деятельность в Рижском политехническом институте в качестве профессора кафедры автоматики на факультете автоматики и вычислительной техники. Эта деятельность продолжалась до конца его жизни. Лекции профессора Растригина и его учебные пособия по теории автоматического управления всегда отличались широким использованием новейших (в том числе, собственных) научных результатов и неизменно пользовались большим успехом у слушателей. В этот период научные книги Растригина, выходившие до того лишь в Риге, стали издаваться и в центральных издательствах в Москве и переводиться на иностранные языки.

 

Конец 1980-х гг. ознаменовался для Л. А. Растригина большим изменением его положения: из-за постоянных конфликтов с директором ИЭВТ Э. А. Якубайтисом он был вынужден уйти из института, которому отдал почти 30 лет жизни, и окончательно перейти на работу в Рижский политехнический институт (впоследствии – Рижский технический университет). Здесь он проработал до конца жизни в качестве профессора кафедры автоматики факультета автоматики и вычислительной техники. При этом он никогда не стремился занять какие-либо командные должности, например, заведующего кафедрой или декана, а руководство РПИ этих должностей ему не предлагало. Тем не менее, неформально Растригин все годы работы в РПИ был фактически научным руководителем всех институтских теоретических работ в области вычислительной техники и автоматики. В связи с этой ролью в его научной деятельности в описываемый период появилось несколько новых направлений. В первую очередь, это теория и общая методология (философия) вычислительных машин и систем, далее – оптимальные методы проектирования устройств и систем, идентификация объектов управления и др. Изменилась в этот период и география его научных публикаций: большая часть статей и книг стала выходить не в Латвии, как прежде, а в России (в первую очередь, в Москве), что было связано, с одной стороны, с возникшей после его ухода из ИЭВТ невозможностью публиковаться в изданиях Академии наук Латвии, а с другой – отсутствием в РПИ издательства по выпуску научной литературы.

 

Особенно большое изменение условий жизни и статуса Леонарда Андреевича Растригина произошло в 1992 г., когда Латвия стала независимым государством. Не будучи коренным жителем Латвии (т. е. не проживавшим на ее территории до 1940 г.), он не получил латвийского гражданства. С другой стороны, переехать в Россию его никто не пригласил, так что он остался и без российского гражданства. В итоге он стал лицом без гражданства, обладателем старого советского паспорта (того самого, который когда-то Маяковский «доставал из широких штанин дубликатом бесценного груза», но который в новых условиях не имел никакого веса) и нового латвийского «паспорта негражданина» (изобретения создателей независимой Латвии, подтверждающего отсутствие гражданства!). Такой специфический правовой статус Растригина (а вместе с ним – нескольких сот тысяч русскоязычных жителей Латвии) был не просто оскорбительным, он еще означал отсутствие политических прав (право избирать и быть избранным), создавал много неудобств при поездках за пределы Латвии и т. д. Еще более тяжелые последствия для Растригина имела проводимая в новой Латвии политика тотальной латышизации, т. е. перевода всей деятельности, не исключая научную, на латышский язык. Леонард Андреевич категорически не соглашался с этой позицией, публично критиковал ее, отказывался от чтения лекций на латышском языке и т. д. И дело здесь было вовсе не в том, что он не владел этим языком: он считал такой путь гибельным для науки нового государства, изолирующим ее от мировой науки, поскольку латышский язык в мире науки не употребляется. Несмотря на такую воинственную позицию Растригина, латвийские власти и руководство РПИ, где он работал, терпели его, видимо, сознавая, что имеют дело с выдающимся ученым, который своими работами создает положительный имидж новому государству. Более того, в 1990-х гг., после признания работ Растригина в Европе, сопровождавшегося рядом успешных его выступлений на различных европейских научных форумах, правительство Латвии также решило отметить его, присудив ему Государственную премию за 1997 год. Но увы, эта долгожданная награда запоздала. 8 января 1998 года, через несколько дней после присуждения этой премии, Л. А. Растригин скоропостижно скончался. По словам близко знавших его москвичей – специалистов по искусственному интеллекту – накануне он лег спать в превосходном настроении от сообщения о премии и уже не проснулся. В течение нескольких предшествующих дней у него была боль в правой руке, но он приглушил ее с помощью анальгина. Как многие здоровые и никогда не болевшие люди, он рассматривал любое недомогание и боль как досадную помеху, которую нужно просто «задавить» с помощью подручных (скажем, болеутоляющих) средств. Между тем, на этот раз у него был инфаркт, и надо было немедленно вызвать врача…

 

После смерти Л. А. Растригина научная работа по теории и применениям случайного поиска на постсоветском пространстве фактически прекратилась. Однако, к счастью, при жизни Леонард Андреевич со своими учениками успел сделать главное – показал эффективность нового метода анализа и синтеза сложных технических и иных систем, являющегося часто удобной альтернативой традиционным точным методам, а в некоторых случаях – единственным практически возможным подходом. Поэтому все неленивые и любопытные имеют сегодня хорошую возможность воспользоваться этим методом для решения своих задач. Следует отметить, что Л. А. Растригина, в отличие от многих его коллег, ушедших в иной мир, не забыли. В этом – заслуга его многочисленных учеников и последователей, продолжающих и поныне пропагандировать его методы и подходы.

 

2. Л. А. Растригин как ученый

Как известно, ученые делятся на первопроходцев, воплотителей и просветителей. Первые открывают новое явление, вторые развивают и воплощают его в виде различных применений, а третьи доводят то и другое до широкой публики в доступной для нее форме. Л. А. Растригин был, безусловно, воплотителем и просветителем. В качестве воплотителя он разработал многочисленные применения метода случайного поиска (который сам по себе был известен до него на Западе под названием «Метод Монте-Карло»), а в качестве просветителя написал множество хороших книг, где удачно изложены достоинства этого метода и важность его практического применения. Растригин был, конечно, теоретиком, а не экспериментатором. То есть изучаемый объект он всегда исследовал на его математической модели, часто с применением компьютера. Но чтобы исследование объекта на его модели было успешным, как известно, нужно, чтобы модель была существенно проще объекта. Такого упрощения Леонард Андреевич добивался не при помощи математики (как это обычно делают ученые-математики), а интуитивным путем, подкрепляемым, если требуется, экспериментами с моделью на компьютере. Еще одной важной особенностью Растригина-ученого было его постоянное стремление ставить задачу и искать ее решение коллективным путем. Отсюда и его страсть к постоянным семинарам, которые работали успешно благодаря способности Леонарда Андреевича управлять этой работой, направляя ее сначала на продуктивную постановку задачи, а затем на ее решение. Приступая к постановке и решению очередной научной задачи, Растригин обычно детально знакомился с предшествующими отечественными и зарубежными работами в рассматриваемой области. Это ознакомление происходило на семинарах, где ученики по его заданию делали обзорные доклады об имеющихся результатах в этой области. Леонард Андреевич и сам читал много новой научной литературы по специальности (журналы и книги). У него дома была большая хорошая библиотека из книг, относящихся не только к его специальности – он был чрезвычайно любознательным человеком и всю жизнь продолжал учиться. Многие книги в этой библиотеке были с дарственными надписями их авторов, с которыми он дружил и которым также дарил свои книги. Заметим, что все свои научные работы – в первую очередь, книги – Растригин предпочитал выполнять собственными силами и лишь выполнение простых, вспомогательных частей этих работ (эксперименты, вычисления и т. д.) он поручал своим сотрудникам и ученикам, распределяя задания между ними в соответствии с их специализацией. И это было естественно, поскольку никто не смог бы изложить материал так ясно, просто и изящно, как это делал он сам. Конечно, у него были и совместные научные работы – как правило, это выполненные в пограничных областях или с использованием математического аппарата, которым он сам недостаточно владел.

 

Особо надо сказать об использовании Растригиным математики. Как это ни странно, несмотря на практиковавшееся им изучение различных объектов на их математических моделях, он предпочитал всюду, где только было возможно, изучать эти модели без помощи сколько-нибудь серьезного математического аппарата, используя порой лишь простейшие приемы вычислений или компьютерные эксперименты. Такой подход оказывается успешным только при хорошей интуиции исследователя. И Леонард Андреевич обладал такой интуицией. Надо сказать, что многие ученые, воспитанные в традиционной манере, предполагающей широкое использование математики в научных исследованиях теоретического характера, с раздражением воспринимали этот подход, считая его чистым популизмом. Например, крупный специалист в теории управления профессор А. А. Первозванский по поводу работ Леонарда Андреевича вопрошал: «Сколько еще можно заниматься одними обещаниями – пора, наконец, перейти к работе и начать выдавать научные результаты!». Л. А. Растригин отвечал на подобную критику по-деловому, спокойно, со свойственным ему юмором. Например, в предисловии к одной из своих книг, рецензентом которой был тот же А. А. Первозванский, он выразил «благодарность рецензенту, который нанес автору несколько чувствительных советов». А книги Л. А. Растригина продолжали выходить тиражами, в десятки раз превосходившими тиражи книг его критиков.

 

В научной работе Растригин был необычайно принципиален. Прежде всего, он не позволял себе публиковать недостаточно кондиционные работы, и отдавал их в печать только после того, как они приобретали вполне завершенный и достойный вид. Далее, он категорически отвергал любые формы принудительного соавторства, отказываясь включать в свои работы претендовавших на такое соавторство посторонних лиц (как правило, из числа высокопоставленных чиновников) и не стремился сам к такому соавторству. Наконец, он оценивал любые научные работы «по гамбургскому счету», не придавая никакого значения привходящим обстоятельствам – таким, как положение автора, его награды и звания, заслуги вне сферы науки и т. д.

 

Леонард Андреевич Растригин был весьма «писучим» ученым. Его перу принадлежит около 500 опубликованных научных работ: статей, докладов, обзоров, монографий, научно-популярных книг, брошюр. Число его монографий и книг превышает 40, а число публичных выступлений неисчислимо! Все его работы, особенно книги, отличаются не только ясным, четким и понятным языком, но и некой художественностью изложения материала, что в большой мере способствовало его популярности среди научной молодежи, но создавало проблемы во взаимоотношениях с мэтрами. Однако к этим проблемам он относился философски.

 

3. Л. А. Растригин как педагог

У Л. А. Растригина был ярко выраженный дар педагога. Лекции, которые в течение свыше 30 лет он читал студентам Рижского политехнического института, а также аспирантам и научным работникам многочисленных вузов и НИИ в десятках городов нашей страны, были очень яркими и отражали в большой мере личность лектора. Прежде всего, он всегда излагал материал логически последовательно и очень ясно с языковой точки зрения, так что слушатели всегда понимали, что именно он хотел сказать. Далее, он всегда исходил из содержания рассматриваемого вопроса, и лишь потом вводил, если это требовалось, простейший математический аппарат, графики и таблицы. Благодаря такой форме изложения материала математика не могла заслонить от слушателей суть дела, а лишь проясняла ее. К этому надо добавить чрезвычайно активную манеру общения Леонарда Андреевича с аудиторией: он не просто излагал ту или иную научную задачу, теорию или методику, но и настоятельно приглашал слушателей к соучастию в научном поиске. Если добавить к сказанному умение Леонарда Андреевича придавать изложению полемический характер, временами выходящий за пределы собственно науки, и несомненную художественность его устной речи, то становится понятным успех его лекций и выступлений среди слушателей.

 

Наиболее весомой частью педагогической деятельности Растригина была работа по руководству аспирантами, соискателями, докторантами и, вообще, молодыми учеными. Эта работа, после собственно научной, составляла основной смысл его жизни, и он отдавал ей очень большую часть своего времени, сил и души. Число молодых ученых, исследованиями которых он в той или иной форме руководил, всегда было велико и иногда измерялось десятками. К сожалению, большая часть его учеников жила не в Риге, где жил он сам, а были разбросаны по огромной территории Советского Союза, что в эпоху отсутствия Интернета делало невозможным постоянный контакт и научное руководство. Что же касается его учеников в Риге, то их было немного, поскольку там ему выделяли очень мало аспирантских мест – большинство их забирали себе властные чиновники от науки. В те годы такое положение было обычным; впрочем, с тех пор по существу мало что изменилось, разве что престиж науки и стремление к ней молодежи уменьшились. Руководя молодыми учеными, Леонард Андреевич действовал обычно не так, как большинство других руководителей. Прежде всего, он не настаивал, чтобы каждый его аспирант или соискатель непременно изучил и сдал несколько теоретических спецкурсов по математике, автоматическому управлению и т. д. для общего развития, полагая, что необходимые общетеоретические знания должны приобретаться молодым человеком в соответствии с выбранной темой диссертации и сформулированными в ее рамках задачами. А такое, конечно, возможно лишь после того, как тема диссертации и ее задачи четко сформулированы. Темы для кандидатских диссертаций своих аспирантов Леонард Андреевич подбирал в конкретных случаях по-разному, но чаще всего это были темы, связанные с применением методов случайного поиска в тех или иных предметных областях – управлении, принятии решений, оптимизации, распознавании образов, биологии и медицине и т. д. Он всегда радовался, когда в рамках выполняемой темы начинала просматриваться какая-нибудь теоретическая находка, дававшая надежду на продвижение развиваемого им научного направления или даже возникновение нового. Он постоянно следил за ходом работы своих подопечных, заставляя их периодически выступать на семинарах, где они подвергались жесткому перекрестному опросу со стороны своих коллег – аспирантов и соискателей, научного руководителя и присутствующих сложившихся ученых. При этом Растригин всегда добивался, чтобы в результате обсуждения любой научной работы у аспиранта создавалась полная ясность в понимании того, что в проделанной им работе хорошо, что плохо и что необходимо сделать, чтобы поправить положение. И, конечно, Леонард Андреевич был доброжелателен к своим ученикам – особенно к тем, кто подавал надежды. Неудивительно, что молодежь тянулась к нему. Результативность деятельности Растригина как научного руководителя и консультанта аспирантов, соискателей и докторантов была достаточно высока: за 40 лет научно-педагогической деятельности под его руководством или при его участии как консультанта было написано и защищено несколько десятков кандидатских и докторских диссертаций. Помимо помощи в подготовке и защите диссертаций, он оказывал большое положительное влияние, в первую очередь, на научную молодежь своей личностью, воспитывая ее в духе требований научной этики и демонстрируя сам примеры бескомпромиссной борьбы с любыми ее нарушениями.

 

4. Л. А. Растригин как просветитель и популяризатор науки

Особо отметим широкую просветительскую и научно-популяризаторскую деятельность Л. А. Растригина, которую, несомненно, можно рассматривать как подвиг. Прежде всего, отметим ряд мастерски написанных им научных монографий, которые уже в 1970-е годы начали становиться настольными книгами исследователей, которые занимались поиском новых путей в самых различных областях человеческой деятельности – автоматическом управлении, вычислительной технике, медицине, психологии и т. д. Здесь, в первую очередь, надо назвать книги «Случайный поиск в задачах оптимизации многопараметрических систем» (1965) «Статистические методы поиска» (1968); «Системы экстремального управления» (1974); «Введение в идентификацию объектов» (1977); «Кибернетика и познание» (1978); «Современные принципы управления сложными объектами» (1980); «Экстремальные методы проектирования и управления» (1986). Но особенно Л. А. Растригин преуспел в написании научно-популярных книг и брошюр, посвященных случайном поиску и многочисленным областям его возможного использования. В этих работах Леонарда Андреевича наиболее ярко проявилась его способность писать четко, ясно и одновременно художественно и с полемическим задором. Неудивительно, что эти работы пользовались большим успехом и раскупались, как горячие пирожки. Назовем лишь некоторые из них: «В мире случайных событий» (1963) (есть болгарский перевод); «Этот случайный, случайный, случайный мир» (1969) (2 русских издания и переводы на английский, немецкий, японский, венгерский, болгарский, литовский, эстонский языки); «Кибернетика как она есть» (1975) (перевод на французский, японский, словацкий); «Случайный поиск» (1979); «По воле случая», 1986; «С компьютером наедине» (1990). Кроме собственных монографий и научно-популярных книг, Леонард Андреевич инициировал подготовку и издание под своей редакцией свыше 20 сборников научных статей, в которых печатались статьи ведущих ученых СССР и социалистических стран – специалистов по теории и применению метода случайного поиска, а также по вычислительным системам, адаптации и т. д.

 

Большой успех, которым пользовались книги и устные выступления Растригина, вызывали раздражение среди ученых – его конкурентов и чиновников от науки. Сам Леонард Андреевич относился к этому, равно как и к отсутствию должного официального признания, философски, подчеркнуто демонстрируя полную невозмутимость. Однако, возможно, это была всего лишь поза: такое отношение к нему больно ранило его.

 

5. Л. А. Растригин как человек

Итак, Л. А. Растригин был прирожденным ученым, которым «владела одна, но пламенная страсть» – наука. Но он был не из тех, кто все дни и ночи проводит в одиночестве за письменным столом. Он очень любил людей, общение с ними было для него жизненной необходимостью. А общаться он предпочитал с людьми неленивыми и любопытными, как и он сам. Такое общение было еще и формой учебы, которой он занимался всю жизнь. Если же его собеседник вдобавок имел какие-нибудь собственные научные результаты и делился ими, это для Леонарда Андреевича было настоящим праздником. Общаясь, он всегда относился доброжелательно к собеседнику, даже в случаях, когда не мог вынести из общения с ним ничего интересного или полезного. Из любви к общению следовала и его любимая коллективная форма работы в виде семинара с не слишком большим числом участников. В этом случае Л. А. Растригину удавалось общаться индивидуально с каждым из участников и таким образом успешно управлять коллективной работой, направляя ее на решение обсуждаемой задачи. Он также очень интересно работал индивидуально. В основе этой работы лежало рациональное использование всего, сделанного им или кем-то раньше, в качестве «кирпичиков» при сооружении конструкции новой работы. В качестве таких «кирпичиков» он мог использовать даже фрагменты рецензий на его прошлые работы.

 

Л. А. Растригин любил жизнь во всех ее проявлениях. Он любил играть в теннис, с большим интересом работал на компьютере, имел автомобиль и лихо водил его, обожал застолье и произносил яркие тосты, обладал хорошим чувством юмора и любил рассказывать свои и слушать чужие анекдоты. Однако все эти занятия не были его хобби – скорее, это была форма активного отдыха после проделанной напряженной работы, сопровождаемая обдумыванием на подсознательном уровне будущих работ. Он был щедрым человеком, любил угощать своих гостей, сопровождая угощение интересными беседами как на научные, так и на различные другие темы. А его многочисленные знакомые, в свою очередь, при встречах с радостью угощали его и беседовали с ним. Особенно это относилось к национальным окраинам страны, где у Растригина было много учеников и где его встречали как особо почетного гостя.

 

Интересно и необычно сложилась личная жизнь Л. А. Растригина. Его появление в 1961 году в ИЭВТ (Рига) вызвало фурор среди женской половины института: перед ними предстал уверенный в себе, высокий, красивый и вдобавок неженатый мужчина! Но вскоре этот мужчина женился на разведенной женщине с маленьким ребенком. Жена Леонарда Андреевича Элеонора Федоровна была преподавателем физики Рижского высшего военного командно-инженерного училища, кандидатом наук, доцентом. Она была не просто женой ученого, но и активно участвовала в его научных проектах. В счастливом браке с ней Растригин и прожил до конца жизни. Детей у них не было, и со временем Л. А. Растригин усыновил Владимира – ребенка своей супруги от первого брака, дав ему свою фамилию и имя и поспособствовав тому, чтобы он стал научным работником, кандидатом наук, специалистом по теории вероятностей, у Леонарда Андреевича и Владимира были и совместные работы в этой области.

 

Леонард Андреевич Растригин всегда много печатался, одних только книг у него было издано свыше сорока, причем часть из них были переведены и изданы за рубежом. Все эти издания, конечно, оплачивались, однако получаемые деньги были невелики, и Леонард Андреевич так никогда и не разбогател. В частности, он так и не смог обзавестись собственной благоустроенной квартирой и до конца своих дней проживал в квартире, находившейся в старом деревянном доме в центре Риги.

 

Большую роль в жизни Леонарда Андреевича сыграло то, что он был человеком недипломатичным и вдобавок вспыльчивым. Сочетание этих двух черт ставило его иногда в неловкое и даже затруднительное положение. Это, видимо, было также одной из причин его окончательного разрыва с директором ИЭВТ Э. А. Якубайтисом и ухода из его института в конце 1980-х гг. Но надо заметить, что Леонард Андреевич срывался и говорил не слишком дипломатично (он мог, например, публично сказать предмету своей нелюбви, что он думает о его работах) лишь в случаях, которые считал проявлением несправедливости.

 

Внешне Л. А. Растригин производил впечатление очень сильного и целеустремленного человека, непрерывно и успешно решающего поставленные перед собой задачи и игнорирующего то, как к этой деятельности относятся окружающие, в первую очередь, чиновники от науки и научные конкуренты. Однако это впечатление было ошибочно. Леонард Андреевич действительно был целеустремленным человеком и не терял зря времени. Однако он весьма чувствительно переживал всякие уколы в свой адрес и официальное непризнание своих работ, хотя мало говорил об этом. Вероятно, эти переживания ускорили его смерть.

 

6. Воспоминания о Л. А. Растригине

Приводимые ниже фрагменты личных воспоминаний дополняют сказанное раньше конкретными подробностями из жизни Л. А. Растригина, рисуя живой образ этого удивительного ученого и человека.

 

Вспоминает Яков Аронович Гельфандбейн. Выдающийся советский ученый Леонард Андреевич Растригин был ярким представителем направления академической науки, которое полагало, что институты Академии наук должны нацеливаться в основном на решение крупных проблемных и теоретических задач, оставляя их приложения отраслевым институтам. Это всегда было камнем преткновения в его отношениях с руководством ИЭВТ (директор Э. А. Якубайтис), которое всемерно направляло работу института на решение текущих задач республики и разработку конкретных систем, зачастую безрезультатных и не доведенных до внедрения. Несогласие с такой политикой послужило причиной его смещения с поста заместителя директора по науке и назначения заведующим лабораторией, а позднее и ухода на педагогическую работу в Рижский политехнический институт. Страстный любитель публичных дискуссий, научных конференций и семинаров, он часто становился их организатором, руководителем и интеллектуальным вдохновителем. География этих встреч охватывала практически весь Советский Союз – от Прибалтики до Дальнего востока и от Норильска до Самарканда. Его доклады вызывали всеобщий интерес, и каждый из них неизменно увеличивал число его поклонников и аспирантов. Практически не проходило и месяца без семинара. Нужно отметить, что в советское время средств на науку не жалели и трудности получить командировку на научную конференцию или семинар преодолевались легко[1].

 

Его любимым занятием было проведение домашних семинаров. В течение ряда лет регулярно по четвергам у него дома собиралась группа, занимающаяся исследованием злокачественных опухолей – доктор Борис Исаакович Каплан, доктор Исаак Маркович Маерович и я[2]. Неизменным участником таких встреч была и Элеонора Федоровна – супруга Леонарда Андреевича, доцент и кандидат наук, преподаватель физики Рижского высшего военного училища.

 

В большой уютной комнате старого деревянного дома в центре Риги (Леонард Андреевич всю жизнь мечтал купить кооперативную квартиру – увы, это осталось только мечтой!) на треноге устанавливалась классная доска, на низком столике водружалась бутылка хорошего коньяка, расставлялись тарелочки с лимоном и лакомствами, и незаметно эта бутылочка выпивалась рюмочками величиной с наперсток. Смакуя напиток и засиживаясь допоздна, мы обсуждали полученные результаты, искали новые пути решения задач, да и сами задачи. И обязательно планировали работу на следующую неделю, намечая обсуждаемые вопросы. Это был настоящий научный поиск, умело направляемый Леонардом Андреевичем. На таких «междусобойчиках» обсуждались не только вопросы, связанные с опухолями, но и множество проблемных задач диагностирования и прогностики, и многие из этих вопросов нашли свое отражение и в работах Л. А. Растригина, и в моих исследованиях.

 

Леонард Андреевич очень любил людей, и они любили его. Его всегда встречали и провожали с почестями, особенно на Кавказе и в Средней Азии, где он имел обширную аспирантуру. Вспоминается, когда на одной из конференций, проводившейся одновременно с туристической поездкой по Енисею от Красноярска до Норильска и далее до Диксона, он, в честь своего юбилея, устроил банкет для всех участников конференции[3].

 

Одним из его любимых научных направлений был «случайный поиск» – метод оптимизации и адаптации сложных систем с использованием случайности для решения сложных задач, выдвигаемых современной наукой, создателем которого он является[4]. Здесь блестяще проявилась последовательность его позиции относительно роли академической науки – теория случайного поиска проложила торную дорогу множеству практических приложений отраслевых и прикладных наук. Невозможно перечислить все научные и практические приложения, где он был развит им и его многочисленными учениками. Не прошли мимо его внимания и искусственный интеллект, и адаптация, и микроэлектротехника. Здесь и теория коллективных решений, и принятие решения коллективами решающих правил, и задачи распознавания образов, и вопросы психологии.

 

Большое место в творчестве Леонарда Андреевича занимали проблемы статистики и случайных процессов и, я бы сказал, не столько их теоретическая или практическая основа, сколько популяризация их свойств и возможностей, в частности, в методах теории случайного поиска. Многочисленные монографии, посвященные случайностям, как, впрочем, и иным проблемам, написаны в жанре именно научной публицистики ярким и образным языком, снабжены оригинальными рисунками и читаются захватывающе, как художественная литература. Обычно они обсуждались на междусобойчиках. Многие из них переведены на различные иностранные языки, в том числе на японский[5], и нашли мировое признание, а введенный им персонаж коварного и злобного демиурга случайности перекочевал и в произведения других авторов.

 

Его любимым хобби были автомобили, сначала была «Волга», затем «Жигули». Но с машинами у него всегда что-то случалось – то стукнется где-нибудь, то просто что-то отвалится, то бампер оторвется при буксировке, а то и угонят из-под окна дома. Дважды было такое. Правда, машина находилась. Эти происшествия он воспринимал спокойно, а в сервисах его считали «своим» человеком.

 

Последние годы жизни он вместе с сыном Владимиром – специалистом по теории вероятностей – занимался созданием многоязычных электронных словарей, образовал фирму и распространял словари в Латвии, России и других государствах. Верный своим научным традициям, он снабжал созданный словарь блоком самообучения и настройки на текущие знания обучаемого. Как мне известно, это были первые в мире самообучающиеся словари, и построены они были на принципах обучения со случайным поиском. Он всю жизнь был жизнерадостен, радовался успехам в освоении компьютера и, работая с ним, произнес, обращаясь к жене, свои последние слова: «Эллочка, смотри, как хорошо мы живем!». С этими словами и ушел в мир иной.

 

Вспоминает Виталий Ильич Левин. Мы с Л. А. Растригиным регулярно общались в период с 1967 по 1975 г., когда работали в ИЭВТ АН Латвийской ССР в Риге. В 1975 году я уехал из Латвии в Россию, и мы с ним стали встречаться не чаще одного-двух раз в год – в основном, на различных научных конференциях. Нас объединяло, в первую очередь, сходное понимание научной этики и решительное неприятие всякой несправедливости. Конечно, мы обсуждали также и работы друг друга. При этом Леонард Андреевич чаще всего обсуждал со мной свои издательские дела – в первую очередь, научно-популярные книги. В то доброе старое время (конец 1960-х – первая половина 1970-х годов) экономическое положение СССР было еще приличным, наука хорошо финансировалась, хорошими были и условия работы ученых. Мы работали в новом 6-этажном здании, построенном специально для ИЭВТ и выходившем своими окнами в сосновый лес. У всех научных сотрудников были свои отдельные комнаты. Комната Леонарда Андреевича была на 6-м этаже, а моя – на 4-м. В этих комнатах мы и встречались. Кроме того, мы контактировали на его семинарах и на заседаниях ученого совета института, проходивших в актовом зале на 2-м этаже, рядом с кабинетами директора и его заместителей.

 

Память сохранила множество интересных историй, связанных с Л. А. Растригиным. Вот несколько. Леонард Андреевич много писал и издавал. При этом он постоянно работал над текстом, совершенствуя его от работы к работе. Однажды, в 1969 году, он подарил мне свою новую научно-популярную книгу «Этот случайный, случайный, случайный мир». Название было навеяно недавним фильмом Стэнли Крамера «Этот безумный, безумный, безумный мир». Я с любопытством прочел эту книгу, которая, помимо интересного содержания, отличалась художественностью и полемичностью формы. Со многими положениями книги было трудно согласиться, и в соответствующих местах книги я сделал критические замечания на полях. Общее их число было около нескольких сот. Спустя некоторое время мы снова встретились и, воспользовавшись случаем, я стал задавать вопросы по книге. К моему удивлению, он вместо ответов на вопросы или обсуждения книги принялся уговаривать меня вернуть ему подаренный экземпляр с моими замечаниями. Я сопротивлялся, мол, как же так – подарок, к тому же вся книга грязная, испещрена моими письменами. Но Леонард Андреевич был неумолим, обещал мне взамен все, что угодно, в частности, экземпляр нового издания книги в подарок. Пришлось уступить. Спустя 3 года вышло 2-е издание книги, и Леонард Андреевич, как и обещал, подарил его мне. Новое издание было во многих местах исправлено или даже переписано. При этом автор воспользовался моими критическими замечаниями. Другой раз по просьбе Леонарда Андреевича я написал рецензию на его совместную с П. Граве книгу «Кибернетика и психика», которая готовилась к изданию в издательстве АН Латвийской ССР «Зинатне» в Риге. Спустя год книга вышла в свет и Леонард Андреевич подарил ее мне. Просматривая книгу и ее оформление, я обнаружил обширную аннотацию на суперобложке, текст которой показался мне очень знакомым. Заметив мое смущение, Леонард Андреевич улыбнулся и сказал, что это фрагмент моей рецензии. Да, он умел использовать в своей работе все!

 

Однажды в рабочем кабинете Л. А. Растригина я застал его склонившимся над большим столом, на котором было разложено много бумажных листов с прикрепленными к ним фрагментами машинописного текста. На мой недоуменный вопрос, что он делает, Л. А. Растригин ответил: «Я готовлю к изданию новую книгу и для ускорения процесса использую метод Рекле». – «А кто такой этот Рекле?». – «Не кто, а что», – поправил он меня. – «И означает это “режь-клей”»! Надо сказать, что методом Рекле Растригин пользовался довольно часто и очень умело, особенно при подготовке повторных изданий своих книг.

 

Как-то, устав от беседы на научные темы, мы заговорили о том, как нужно отдыхать ученому. И тут случился между нами спор. Леонард Андреевич со всей страстностью говорил, что для этого ученый должен читать, но только лишь детективы и фантастику, мотивируя свою позицию тем, что именно такая литература в наибольшей степени отвлекает ученого от его профессиональной умственной работы. Помню, я тогда возмутился и стал переубеждать его, доказывая, что высокая литература, в отличие от детективов и фантастики, дает не только отдых, но и стимулирует научный поиск. Но он был непоколебим. В этом он чем-то напоминал Ландау, который, как известно, из всех искусств признавал только оперетту! Что ж, неплохая компания! В другой раз Леонард Андреевич убеждал меня, что ученый должен обязательно водить машину, приводя ту же самую мотивировку.

 

В 1971 г. в Риге в Объединенном ученом совете по физико-техническим наукам АН Латвии планировалась защита моей докторской диссертации «Вероятностные методы расчета надежности и точности автоматов» по специальности «Техническая кибернетика». И тут Л. А. Растригин, который был одним из официальных оппонентов, показал себя с наилучшей стороны, настоящим бойцом, способствуя успеху защиты. Проблема была в том, что на предзащите в Институте физики АН Латвии диссертацию вчистую провалили и председатель диссертационного совета, который также был директором Института физики, даже при всей симпатии ко мне (в чем он не был замечен), был обязан выступать против моей работы. Вдобавок против должен был выступать (из расистских побуждений) секретарь совета. Сверх того, один из иногородних оппонентов не приехал на защиту, послав лишь телеграмму: «Положительный отзыв на диссертацию выслан». Зато на защиту пришла инициативная группа из Института физики во главе с парторгом, организовавшим мой провал. Во время защиты, как и ожидалось, председатель и секретарь совета выступали против моей работы (что было нарушением инструкции ВАК), причем первый заявил, что разработанные мною математические методы давно известны в квантовой электродинамике. И тут Л. А. Растригин, который выступил первым из оппонентов, сказал буквально следующее: «Защищаемая диссертация относится к специальности “Техническая кибернетика”. И в этой области методов, которые предложил диссертант, нет – это я заявляю авторитетно, как специалист. А если у вас в квантовой электродинамике такие методы есть, считайте, что вам крупно повезло. Но диссертант в этом нисколько не виноват». После этого выступления Леонарда Андреевича единственными, кто проголосовал против меня, были председатель и секретарь совета – все остальные члены совета были за.

 

В феврале 1989 г. мы в очередной раз встретились – на этот раз на защите моим аспирантом А. Ф. Булановым кандидатской диссертации «Логические методы дискретной оптимизации». Защита проходила в диссертационном совете Рижского политехнического института. Леонард Андреевич Растригин выступал первым оппонентом, вторым – А. Ю. Гобземис, мой старый знакомый со времен работы в ИЭВТ. Защита проходила стандартно, оппоненты высоко оценили работу, а совет соответственно проголосовал. Единственное нестандартное, что тогда запомнилось – это неприязненное отношение членов совета ко мне и диссертанту как к чужакам, иностранцам: в это время Латвия, еще числившаяся формально в составе СССР, по существу уже отделилась. Самое же приятное было после защиты – на банкете, который мы устроили на рижской квартире, принадлежавшей моей матери. В нем участвовало 4 человека: оба оппонента, диссертант и я – его руководитель. Накрыл стол радостный диссертант, использовав для этого содержимое чемодана, привезенного из дома. Тамадой был Растригин. И я никогда не видел его таким раскованным, веселым и счастливым. Под стать ему были и остальные участники. Тосты, один остроумнее другого, перемежались с остроумными же анекдотами. Все спешили сказать друг другу что-нибудь приятное. Выяснилось, что у всех участников торжества много общего. Растригин сказал, что он – старый специалист по оптимизации, в диссертации Буланова впервые с изумлением увидел возможности применения в этой области логики. В свою очередь, Гобземис признался, что никогда не предполагал применимости логики где-либо за пределами теории автоматов, которой сам занимается всю жизнь. Прощаясь, Растригин сказал: «Ребята, мне с вами было хорошо, как никогда. Спасибо вам!». Сказано это было очень искренне. Мне показалось, что ему в Риге не хватает общения. (Увы, сегодня из всех участников того банкета в живых остался лишь автор этих строк).

 

Через несколько лет, в 1996 г. мне довелось встретиться с Л. А. Растригиным в уже независимой Латвии, в Риге на Международной конференции по исследованию операций. Конференция проводилась под эгидой Европейского общества по исследованию операций, рабочим языком был английский. Мы с Леонардом Андреевичем попали на одну секцию. Участники секционного заседания тихо переговаривались между собой, лица многих были озабочены. Неожиданно в аудитории зазвучал зычный бас Леонарда Андреевича: «Господа, кто из присутствующих понимает по-русски?». В ответ все в аудитории подняли руки. «Так на кой черт, – продолжил Растригин, – мы, русские, будем рассказывать друг другу по-английски?». И с легкой руки Леонарда Андреевича все выступавшие, к удовольствию слушателей, стали докладывать по-русски!

 

Последний раз я виделся с Л. А. Растригиным в мае 1997 года на международной конференции по новым информационным технологиям, которую проводил в Крыму, в Гурзуфе профессор Московского института приборостроения Глориозов. После окончания конференции Леонард Андреевич пригласил меня к себе в номер, угостил коньяком и фруктами. Мы сидели, обсуждали множество вопросов. Л. А. Растригин был в это время в превосходной физической форме: играл в теннис, купался в море, рассказывал анекдоты. Мы договорились встретиться через год на этой конференции. Но нашим планам не суждено было сбыться. В январе 1998 г. пришло известие, что Леонард Андреевич скончался.

 

Заключение

Л. А. Растригин оставил нам большое наследие в виде основополагающих научных результатов по теории и многочисленным применениям случайного поиска; замечательных книг в этих областях, которыми пользовались и продолжают пользоваться инженеры – специалисты по управлению; в высшей степени занимательной научно-популярной литературы, которая привлекла в науку не одну тысячу любознательных молодых людей; десятков учеников – докторов и кандидатов наук, продолжающих его дело. Но самым большим его достижением был пример рыцарского бескорыстного служения науке, который он демонстрировал в течение всей своей жизни начинающим ученым. В наше время, когда личности такого профессионального и нравственного уровня встречаются уже очень редко, величие совершенного этим человеком подлинного научного и человеческого подвига особенно впечатляет.

 

Список основных публикаций Л. А. Растригина

1. Растригин Л. А. В мире случайных событий. Рига: ИЭВТ, 1963. – 79 с.

2. Растригин Л. А. В свете на случайните събытия. София: Техника, 1965. – 75 с. (на болгарском языке).

3. Растригин Л. А. Случайный поиск в задачах оптимизации многопараметрических систем. Рига: Зинатне, 1965. – 212 с.

4. Растригин Л. А. Статистические методы поиска. М.: Наука, 1968. – 376 с.

5. Растригин Л. А. Этот случайный, случайный, случайный мир. М.: Молодая гвардия, 1969. – 222 с.

6. Растригин Л. А. Этот случайный, случайный, случайный мир. М.: Молодая гвардия, 1969 (на японском языке).

7. Растригин Л. А. Случайный поиск с линейной тактикой. Рига: Зинатне, 1971. – 190 с.

8. Растригин Л. А. Случайный поиск в процессах адаптации. Рига: Зинатне, 1973. –131 с.

9. Rasztrigin L. A veletlen vilaga. Budapest: Muszaki konyvkiado, 1973. – 200 o. (на венгерском языке).

10. Rastrigin L. Zahl oder Wappen? M.: Mir, Leipzig: Urania, 1973. – 238 s. (на немецком языке).

11. Растригин Л. А. Системы экстремального управления. М.: Наука, 1974. – 630 с.

12. Rastrigin L. Juhuslik, juhuslik, juhuslik maalim. Tallin: Valgus, 1974. – 190 p. (на эстонском языке).

13. Растригин Л. А. Този случеен, случеен, случеен свет. София: Техника, 1974. – 234 с. (на болгарском языке).

14. Растригин Л. А. Кибернетика как она есть. М.: Молодая гвардия, 1975. (на японском языке).

15. Растригин Л. А., Граве П. С. Кибернетика как она есть. М.: Молодая гвардия, 1975. – 208 с.

16. Rastrigins L. Kibernçtika un izziňa. Rîga: Zinâtne, 1978. 128 l. (на латышском языке).

17. Rastriginas L. Tas atsitiktinis, atsitiktinis, atsitiktinis pasaulis. Vilnius: Mokslas, 1978. – 249 p. (на литовском языке).

18. Растригин Л. А. Кибернетика и познание. Рига, Зинатне, 1978. – 144 с.

19. Растригин Л. А. Случайный поиск. М.: Знание, 1979. – 64 с. (Серия «Математика и кибернетика», вып. 1).

20. Растригин Л. А. Современные принципы управления сложными объектами. М.: Советское радио, 1980. – 230 с.

21. Растригин Л. А., Эренштейн Р. Х. Метод коллективного распознавания. М.: Энергоиздат, 1981. – 78 с.

22. Растригин Л. А. Адаптация сложных систем. Рига: Зинатне, 1981. – 376 с.

23. Растригин Л. А. Вычислительные машины, системы, сети. М.: Наука, 1982. – 224 с.

24. Rastrigin L. This chancy, chancy, chancy world. M.: Mir, 1984 (на английском языке).

25. Растригин Л. А. По воле случая. М.: Молодая гвардия, 1986. – 208 с.

26. Растригин Л. А. С компьютером наедине. М.: Радио и связь, 1990. – 224 с.

27. Ermuiza A., Rastrigins L. Kibernetika un nejauđîba. Rîga: Zinâtne, 1965. 108 l. (на латышском языке).

28. Растригин Л. А., Рипа К. К. Автоматная теория случайного поиска. Рига: Зинатне, 1973. – 337 с.

29. Растригин Л. А., Сытенко Л. В. Многоканальные статистические оптимизаторы. М.: Энергия, 1973. – 144 с.

30. Rastrigin L., Grave P. La cybernetique telle qu’elle est. М.: Mir, 1973. – 256 p. (на французском языке).

31. Граве П., Растригин Л. А. Кибернетика и психика. Рига: Зинатне, 1973. – 96 с.

32. Граве П., Растригин Л. Кибернетика и психика. София: Техника, 1974. – 110 с. (на болгарском языке).

33. Растригин Л. А., Марков В. А. Кибернетические модели познания. Рига: Зинатне, 1976. – 264 с.

34. Растригин Л. А., Эрмуйжа А. А. ЭВМ – наш собеседник. Рига: Зинатне, 1977. – 109 с.

35. Растригин Л. А., Маджаров Н. Е. Введение в идентификацию объектов. М.: Энергия, 1977. – 216 с.

36. Растригин Л. А., Рипа К. К., Тарасенко Г. С. Адаптация случайного поиска. Рига, Зинатне, 1978. – 239 с.

37. Растригин Л., Маджаров Н., Марков С. Оценяване на параметры и състояния на динамически обекты. София: Техника, 1978. – 282 с. (на болгарском языке).

38. Rastrigin L., Grave P. Ake si, kybernetika? Bratislava: Smena, 1981. – 187 s. (на словацком языке).

39. Rastrigins L., Ermuiza A. Dialogs ar ESM. Riga: Zinatne, 1981. – 136 l. (на латышском языке).

40. Растригин Л. А., Пономарев Ю. П. Экстремальные методы проектирования и управления. М.: Машиностроение, 1986. – 116 с.

41. Растригин Л. А., Эренштейн М. Х. Адаптивное обучение с моделью обучаемого. Рига: Зинатне, 1988. – 160 с.

42. Структурная адаптация многомашинных систем обработки информации / Под общей ред. Л. А. Растригина. Рига: Зинатне, 1978.

 

Список литературы

1. Левин В. И. Леонард Андреевич Растригин и наука об управлении в СССР // Вестник Воронежского института высоких технологий. – 2010. – № 7. – С. 55–81.

2. Левин В. И. Л. А. Растригин – ученый и популяризатор науки. – Пенза: ПГТА, 2010. – 45 с.

3. Левин В. И. Профессор Л. А. Растригин – ученый и популяризатор науки. К 85-летию со дня рождения // Педагогика и просвещение. – 2014. – № 2. – С. 37–49.

 

References

1. Levin V. I. Leonard Andreyevich Rastrigin and Control Science in the USSR [Leonard Andreevich Rastrigin i nauka ob upravlenii v SSSR]. Vestnik Voronezhskogo instituta vysokikh tekhnologiy (VESTNIK of Voronezh Institute of High Technologies), 2010, № 7, pp. 55–81.

2. Levin V. I. L. A. Rastrigin – the Scientist and Science Popularizer [L. A. Rastrigin – ucheniy i populyarizator nauki]. Penza, PGTA, 2010, 45 p.

3. Levin V. I. Professor L. A. Rastrigin – the Scientist and Science Popularizer. To the 85th Anniversary [Professor L. A. Rastrigin – ucheniy i populyarizator nauki. K 85-letiyu so dnya rozhdeniya]. Pedagogika i prosveschenie (Pedagogy and Education), 2014, № 2, pp. 37–49.



[1] В СССР поддержка науки сверху опиралась на интерес к науке снизу, что обеспечивало успех (прим. В. И. Левина).

[2] Результатом работы данной научной группы явилось открытие принципа ранней диагностики опухолей и создание в начале 1970-х годов прибора для массового обследования населения страны. Эта работа получила Государственную премию СССР (прим. В. И. Левина).

[3] Это событие произошло в июне 1979 года, когда Л. А. Растригин отмечал свое 50-летие (прим. В.И. Левина).

[4] Метод случайного поиска близок к так называемому методу Монте-Карло, известному уже с начала 1950-х гг. на Западе (прим. В. И. Левина).

[5] А также английский, немецкий, французский (прим. В. И. Левина).

 
Ссылка на статью:
Левин В. И. Выдающийся кибернетик и организатор отечественной науки Леонард Андреевич Растригин. К 90-летнему юбилею // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2019. – № 3. – С. 119–138. URL: http://fikio.ru/?p=3710.

 
© В. И. Левин, 2019.