Monthly Archives: февраля 2015

К проблеме адекватности современного образа науки

УДК 001.18+101.3

Булычев Игорь Ильич – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Ивановский государственный политехнический университет», профессор кафедры философии и социально-гуманитарных дисциплин, доктор философских наук, профессор, Иваново, Россия.

E-mail: igor-algoritm@mail.ru

153037, Россия, Иваново, ул. 8 марта, 20,

тел.: 8 908 561 56 651.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Образ науки и стандарты научности изменялись от одной эпохи к другой, постоянно совершенствуясь и уточняясь. Ныне все настоятельнее становится потребность в очередной корректировке этих образов и стандартов. Эффективность школьного и вузовского обучения и воспитания напрямую зависит от существующей в обществе методологии и методики, глубины понимания специфики науки и особенностей ее формирующего воздействия на личность. Преподавание в школе или вузе непременно опирается на более или менее отрефлексированные стандарты научности.

Результаты: Ткань духовной (в т. ч. теоретической) деятельности включает в себя два базовых компонента: знание и оценку. Идеал научной строгости, ориентирующийся на однозначность и рациональность используемых в теории терминов, имеет известные пределы. Дело в том, что наука в принципе не может обойтись без образных, нестрогих и даже иррациональных компонентов. Ситуация со стандартами научности еще более усложняется при учете того, что социально-гуманитарные дисциплины (история, социология и т. д.) в принципе не могут обходиться без оценок и образов. Эта картина мира является научной, если она, как и естественнонаучная, базируется на соответствующих законах и отвечает эмпирическим, логическим или иным критериям истинности.

Область применения результатов: Предложенный подход позволяет скорректировать наши представления о современных стандартах научности и их применении в сфере образования.

Выводы: Наличие образно-оценочных факторов в научной картине мира ставит непростые задачи верификации ее на истинность и адекватность. Весьма наглядно это обнаруживается при подготовке, например, учебных пособий по отечественной истории. Социально-гуманитарная картина мира приобретает характер научной при ее соответствии всем совокупным фактам и тенденциям развития общественной практики.

Ключевые слова: наука; научная картина мира; знание; оценка; образ; стандарты научности.

On the Problem of the Modern Scientific Image Adequacy

Bulychev Igor Ilyich – Ivanovo State Polytechnic University, Professor of the Department of philosophy and socio-humanitarian disciplines, Doctor of Philosophy, Professor.

E-mail: igor-algoritm@mail.ru

20, 8 Marta st., Ivanovo, Russia, 153037,

tel: +7 908 561 56 651.

Abstract

Background: The images of science and scientific standards have been changing in the course of time, constantly improving and specifying. Nowadays it becomes evident that these images and standards should be corrected. The effectiveness of school and university education and training depends directly on the existing methodology and techniques, the profundity of science understanding and its influence on the personality. Teaching at school or university certainly relies more or less on reflected standards of science.

Results: Spiritual (theoretical) activity includes two basic components: knowledge and evaluation. Scientific accuracy, which is focused on unambiguousness and rationality used in the theory of terminology, has some limits. The fact is that science in principle cannot do without imaginative, non-strict, and even irrational components. The problem of scientific standards becomes even more complicated when taking into consideration that socio-humanitarian disciplines (history, sociology, etc.), in principle, cannot exist without ratings and images. This picture of the world is scientific if it is like science based on relevant laws and meets experiential, logical, or some other criteria of truth.

Research implications: The proposed approach allows us to adjust the understanding of modern scientific standards and their application in education.

Conclusion: The presence of figurative and evaluation factors in the scientific picture of the world, poses a difficult problem of verification of its validity and adequacy. This is revealed, for example, while writing textbooks on Russian history. The socio-humanitarian picture of the world becomes scientific in its compliance with all the facts and trends of social practice.

Keywords: science; scientific picture of the world; knowledge; evaluation; image; scientific standards.

Как известно, образ науки и стандарты научности изменялись от одной эпохи к другой, постоянно совершенствуясь и уточняясь. Ныне все настоятельнее становится потребность в очередной корректировке этих образов и стандартов. Очевидно, что эффективность школьного и вузовского обучения и воспитания напрямую зависит от существующей в обществе методологии и методики, глубины понимания специфики науки и особенностей ее формирующего воздействия на личность. Преподавание в школе или вузе непременно опирается на более или менее отрефлексированные стандарты научности. При недостаточной точности таких рефлексий преподавание грешит некоторой расплывчатостью и неопределенностью образов науки.

Данная ситуация в немалой степени обусловлена нерешенностью некоторых общих (философских, методологических) проблем. Критерии научности легче всего идентифицировать применительно к точным и естественным наукам. Здесь со всей очевидностью проявляется сущность науки как познавательной деятельности, основанной на знаниях. Между тем в последнее время появляются заслуживающие внимания публикации, которые заставляют усомниться в объективной истинности ряда теорий (теории относительности, квантовой механики и др.), которые считаются «фундаментальными» и на которых традиционно базируется научная и философская картины мира.

Весьма серьезной публикацией на эту тему является только что вышедшая из печати книга С. Н. Победоносцева [см.: 1]. В ней автор подвергает фактически радикальному пересмотру многие основополагающие положения современной научной и философской картин мира, начиная с возникновения Вселенной и формирования в ней основных форм движущейся материи, в т. ч. биологической и общественной. Масштабно показано несоответствие этих картин мира реальности в виду того, что не учитывается постоянная включенность процесса жизни на нашей планете в общий интеркосмический процесс и влияние (как позитивное, так и негативное) инопланетных цивилизаций. В результате вновь и вновь возникают вопросы о том, что такое познание и знание (их сущность и специфика); и можно ли в полной мере доверять сложившимся ныне нормам научного знания и соответствующим им образовательным стандартам?

Ткань духовной (в т. ч. теоретической) деятельности включает в себя два базовых компонента: знание и оценку. Своеобразной элементарной «клеточкой» науки выступает знание, простейшим и наиболее массовидным выражением которого является понятие. Последнее служит также основой для формирования суждений и умозаключений. Клеточке науки относительно противоположна клеточка искусства, а также аксиальных (социально-гуманитарных) форм знания. Наиболее концентрированной формой оценок выступает образ искусства.

Познание, как и его важнейший результат – научное знание, порой чересчур категорично представляют как совершенно безличное и безоценочное, фиксируемое в аксиологически нейтральных гносеологических суждениях. Этот тезис выглядит приемлемым, когда речь идет об эталоне научно-познавательной деятельности (математика, физика), но он совершенно неприменим к познавательной деятельности в целом. Так, описание исторических событий невозможно без оценочных суждений и категорий, в которых говорится о прогрессивности или непрогрессивности, гуманности или негуманности происшедшего.

Порой делаются попытки определить знание путем его противопоставления незнанию. Однако, скорее всего, данный подход не приведет нас к цели, ведь незнание представляет собой нечто такое, что находится вне и за пределами знания и познания. Иными словами, незнание не входит в ткань познавательной деятельности и, следовательно, находится за ее границами; там, где начинается незнание, заканчивается пространство человеческого познания.

В ряде справочных изданий, монографий, научных статей знание в том или ином аспекте отождествляют с научным познанием и истинным знанием, т. е. наиболее развитым и совершенным [см.: 2; 3]. Такая позиция близка к точке зрения «наивного реализма», считающего, что предметы и явления окружающего мира таковы, какими они нам представляются [см.: 4]. Между тем научное знание коренным образом отличается от вненаучного или ненаучного тем, что несет в себе не любое, а существенное знание об объекте и является строго определенным элементом теоретической системы. Нормативным выражением научного знания служат рефлексии, поддающиеся прямой эмпирической проверке. («Все живые организмы имеют клеточное строение. Клетки – это мельчайшие частицы живого растения». «Практически нет места на Земле, где бы не встречались бактерии. Они живут во льдах Антарктиды при температуре -83 °С и в горячих источниках, температура которых достигает +85 – +90 °C».) Между тем мифологические или религиозные рефлексии также должны быть причислены к знанию, хотя и не обязательно к верному, адекватному и проверенному общественно-исторической практикой. Иными словами, статус знания не может быть сведен к его объективному эквиваленту в форме научно доказанных истин. Субъективные представления людей (даже ошибочные) также не могут исключаться из общей совокупности человеческих знаний. В противном случае мы будем вынуждены все то, что находится за рамками строгой науки, отнести к формату незнания. Ныне в качестве особых форм знания стали рассматривать мистическое и оккультное знание, а также пара-знание и т. д. Возможно, эвристически значимым является понимание знания как духовного образования, обладающего сложной структурой и располагающегося в границах противоположности истина – заблуждение.

Знание (в любых формах) целесообразно рассмотреть в его противопоставлении оценке. В этом случае знание и оценка должны быть определены как элементарные клеточки соответственно познавательной и оценочной деятельности. Последняя существенно отличается от познавательной деятельности. Формы оценок, как и знаний, весьма многообразны. Они могут выступать как в понятийном, так и в непонятийном виде (живопись, музыкальные произведения и т. д.). Знание проявляется прежде всего в понятии, аналогично этому оценка нормативно конституируется в художественных образах. В справочных изданиях по эстетике и искусству справедливо отмечается, что художественное освоение мира носит образный характер, здесь возможны свои абстракции, но преобладает наглядность, непосредственность, общее передается через единичное. Каждый образ – это одновременно репрезентант действительности, выражающий общественные (а также групповые, профессиональные и др.) позиции художника, с которых он оценивает мир. Репрезентации в искусстве носят, в отличие от научно-аналитических рефлексий, синтезирующий («целостный») характер – синтезирующий как в отношении содержания образа, так и слитности в нем эмоций, мыслей, переживаний субъекта. Кроме того, абстракции в искусстве и эстетике подчинены, в конечном счете, оценочным компонентам. Художественная образность есть совокупность объективного и субъективного аксиального моментов.

Эстетический образ является, по своей сути, формой эмоциональной или рациональной оценки. Поэтому невозможно растворить или свести оценку к знанию, рассматривать оценку, особенно эмоционально-художественную, в качестве простой разновидности знания. В противном случае неизбежна неоправданная гносеологизация искусства и всей оценочной деятельности вообще, превращение ее в аналог познавательной деятельности. Как известно, подобная тенденция имеет вековые корни. Однако сегодня эта традиция становится все большим препятствием на пути адекватного понимания природы и сущности науки и искусства, равно как и оценочной деятельности в целом. Существующая традиция отождествления знаний и оценок, понятий и образов выражается в сведении последних к первым и в немалой степени обусловливается фактором относительности их противополагания. Понятия, как правило, не полностью лишены элементов образности, вследствие чего их точное определение является весьма затруднительным делом. В свою очередь, образы не лишены познавательного потенциала, что дает нам основание говорить о художественном знании и познании.

Полагаю, что наука и научная картина мира формируются, прежде всего, на базе понятий, тогда как образы имеют здесь вспомогательное значение. Напротив, искусство и художественная картина мира слагаются, в первую очередь, из образов (в том числе понятийных). Образ искусства отнюдь не представляет собой типично гносеологическое образование, более или менее адекватно отражающее объективную реальность. Он вполне может оказаться чрезвычайно сильным искажением этой самой объективной реальности.

Познание, особенно научное, имеет своей целью рационализацию знания, т. е. стремится к максимальному преодолению всего иррационально-хаотического, эмоционально-оценочного, субъективно-произвольного. Напротив, искусство стремится к преодолению объективизма и голого эмпиризма, рационального схематизма и дезаксиологизма. Абстракции в искусстве и эстетике подчинены, в конечном счете, оценочным компонентам: искусство постоянно создает все новые методы художественной иррациональности (футуризм, кубизм, поп-арт, сюрреализм и все прочее в том же роде). Каким образом субъект вырабатывает оценку там, где образы невербализованы, как, например, в живописи, танце, музыкальном произведении? Это мир ассоциаций. Человек, в конечном счете, с большей или меньшей степенью удачи переводит невербализованный язык ассоциаций в вербализованный (словесно-понятийный, нотный и пр.). При этом всегда остается тонкая духовная ткань, которую невозможно вербализовать.

В целом, образ, вероятно, бывает двух типов: аксиально-познавательным и оценочно-художественным. Первый присущ, главным образом, науке и философии; второй – собственно художественно-эстетической деятельности. Важной закономерностью оценочной деятельности является ориентация на упорядочение различных ее компонентов, в результате чего они приобретают целостный и завершенный характер. Именно действием этой закономерности объясняется возможность оценок трансформироваться при некоторых условиях в духовное образование, близкое по своей структуре к художественному образу. И, хотя понятия «оценочная» (понятийно-категориальная) и «художественная» (чувственно-образная) деятельность не тождественны, все же они во многом родственны. Хорошо известно, что в одних произведениях искусства оценка выражена предельно обнаженно, в других скрыта в глубинах художественного образа.

В различных видах художественной деятельности образно-оценочные ее составляющие представлены в специфических формах. В литературе и поэзии образы строятся на основе словесных вербальных конструкций; в музыкальном искусстве – на основе звуковых ассоциаций (на базе противопоставления мажора и минора). Искусство живописи предполагает контрастные краски яркого и темного спектра. Однако любые виды искусства объединяет наличие вербальных и невербальных, осознаваемых или неосознаваемых оценок, которые мы традиционно обозначаем терминами «прекрасное – безобразное», «возвышенное – низменное», «трагическое – комическое» и др. В духовной сфере вербальные виды художественной деятельности являются особо ценным артефактом для каждого народа или этноса. Это наследие проявляется в фольклоре, традициях и обычаях, произведениях литературы и искусства и т. д.

Вернемся, однако, к идеалам и стандартам научности. Идеал научной строгости, ориентирующийся на однозначность и рациональность используемых в теории терминов, имеет известные пределы. Дело в том, что наука в принципе не может обойтись без образных, нестрогих и даже иррациональных компонентов. Иными словами, существует постоянная гносеологическая потребность в их введении с целью обозначения новых фактов, гипотетических конструкций и отсутствия для этого в арсенале науки и научной картине мира необходимых терминов. Поэтому и появляются в самых строгих разделах науки «кротовые норы», «черные дыры» или «шизочастицы»! Таким образом, научное творчество помимо понятий и логических схем использует неформализуемые образы, нередко прямо апеллируя к собственно эстетическому сознанию и выдвигая в качестве научных критериев гармонию, симметрию и красоту. Тем самым подтверждается наличие в науке таких гносеологических элементов, которые далеки от идеалов предельной строгости и в которых наличествуют более или менее явно оценочно-эмоциональные интенции. Однако все эти и многие другие аналогичные факты не следует преувеличивать и отрицать общую гносеологическую разумность науки, ведь образно-оценочные компоненты, как правило, не играют здесь ключевой роли. По мере роста знания о природе изучаемого объекта эти компоненты постепенно обретают вполне рациональный и теоретически отрефлексированный характер.

Ситуация со стандартами научности еще более усложняется при учете того, что социально-гуманитарные дисциплины (история, социология и т. д.) в принципе не могут обходиться без оценок и образов. Что представляет по своей сути социально-гуманитарная картина мира? В первую очередь, научное (аналитическое) описание позитивных и негативных факторов человеческого существования. В ней производится не только познание, но и оценка положительных и отрицательных сторон производственной, экологической, демографической, космической и многих других видов деятельности человека, их влияния на нравственность и иные проявления природы человека. В обществоведческой картине мира дается оценка различным событиям прошлого и настоящего, разного рода политическим и общественным движениям, новым научным открытиям и многому другому.

Наличие в этой картине мира образно-оценочных факторов ставит непростые задачи верификации их на истинность и адекватность. Весьма наглядно это обнаруживается при подготовке, например, учебных пособий по отечественной истории. Несмотря на все усилия, пока не удается преодолеть трудности при создании школьного учебника, который в необходимой мере удовлетворил бы общественность и специалистов при освещении событий нашей истории, не говоря уже о мировой.

Что же делает социально-гуманитарную картину мира именно научной, а не вненаучной? Думается, ее соответствие или, напротив, несоответствие всем совокупным фактам и тенденциям развития общественной практики. Необходимо также напомнить, что оценки не сводятся к тезису и антитезису типа: хороший – плохой, добрый – злой и т. п. Оценка содержится в заключениях об эффективности или неэффективности (а также меньшей и большей эффективности), правильности или неправильности, обоснованности или необоснованности принятых мер и решений. Общество постоянно вырабатывает способы формализации оценочной деятельности, их количественного выражения. Эта тенденция во многом определяет научность (или ненаучность) той или иной гуманитарной картины реальности. Гуманитарная картина бытия является научной, если она, как и естественнонаучная, базируется на соответствующих законах и отвечает эмпирическим, логическим или иным критериям истинности.

Список литературы

1. Победоносцев С. Н. Информационное поле Вселенной раскрывает свои удивительные секреты: Кн.1 и 2. – Тамбов: Центр-пресс, 2014. – 163 с.; 70 с.

2. Философский словарь / Под ред. И. Т. Фролова. 6-е изд. – М.: Политиздат, 1991. – 560 с.

3. Философский энциклопедический словарь / Под ред. Е. Ф. Губского и др. – М.: Инфра-М, 1998. – 576 с.

4. Философия. Энциклопедический словарь / Под ред. А. А. Ивина. – М.: Гардарики, 2004. – 1072 с.

5. Фурса С. В. О структуре оценок в словесно-вербальных видах художественной деятельности // Ученые записки факультета экономики и управления. – Иваново: ИГАСУ, 2012. – Выпуск 23. – С. 255 – 271.

References

1. Pobedonostsev S. N. Information Field of the Universe Reveals Its Amazing secrets. Book 1 and Book 2 [Informatsionnoe pole Vselennoy raskryvaet svoi udivitelnye sekrety. Kniga 1 I kniga 2]. Tambov, Tsentr-press, 2014, 163 р. and 70 p.

2. Frolov I. T. (Ed.) Philosophical Dictionary [Filosofskiy slovar] Moscow, Politizdat, 1991, 560 p.

3. Gubskiy E. F. (Ed.) Philosophical Encyclopedic Dictionary [Filosofskiy entsiklopedicheskiy slovar]. Moscow, Infra-M, 1998, 576 p.

4. Ivin A. A. (Ed.) Philosophy. Encyclopedic Dictionary [Filosofiya. Entsiklopedicheskiy slovar]. Moscow, Gardariki, 2004, 1072 p.

5. Fursa S. V. About the Estimate Structure in Verbal Kinds of Artistic Activity [O strukture otsenok v slovesno-verbalnykh vidakh khudozhestvennoy deyatelnosti]. Uchenye zapiski fakulteta ekonomiki i upravleniya (Scholarly Notes of the Faculty of Economics and Management), Ivanovo, IGASU, 2012, Vol. 23, pp. 255 – 271.

Ссылка на статью:
Булычев И. И. К проблеме адекватности современного образа науки // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2015. – № 1. – С. 37–44. URL: http://fikio.ru/?p=1431.

Философия

Язык и сознание в философии Дж. Сёрля

УДК 13(130.2)

Исаков Александр Николаевич – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования Санкт-Петербургский государственный университет, Институт философии, кафедра философской антропологии, доцент, кандидат философских наук, доцент, Санкт-Петербург, Россия.

e-mail: aisakow@mail.ru

199034, Россия, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 7–9,

тел.:+7 921 655 67 99.

Авторское резюме

Состояние вопроса: В современной философии можно наблюдать встречное движение мысли, с одной стороны – от аналитики языка к новому пониманию сознания, а с другой – в обратном направлении, от феноменологии сознания к прагматической теории языка. Интересно, что обе интеллектуальные стратегии приходят к достаточно похожим результатам в виде идеи коммуникативной рациональности.

Результаты: Можно выделить три понятия сознания в философии языка Дж. Сёрля.

1. Сознание как «сечение в мире», граница между «значимым» и «незначимым».

2. Сознание как коллективная интенциональность, источник институциональных фактов в широком смысле.

3. Сознание личности, производящее особый класс институциональных фактов – «обещаний/обязательств» – значимых исключительно с позиции первого лица.

Область применения результатов: Актуальное исследование социальной реальности и рационального человеческого действия предполагает соединение анализа языка и анализа сознания в единой познавательной стратегии.

Выводы: На всех этапах развития своей теории для Сёрля принципиально важна идея тождества логической структуры языка и сознания.

Ключевые слова: Сёрль; сознание; интенциональность; философия языка; социальная реальность; рациональность.

Language and Consciousness in the Philosophy of John R. Searle

Isakov Alexander Nikolayevich – Saint Petersburg State University, Department of Philosophy, Ph. D., Associate Professor, Saint Petersburg, Russia.

e-mail: aisakow@mail.ru

7–9, Universitetskaya nab., Saint Petersburg, 199034, Russia,

tel.:+7 921 655 67 99.

Abstract

Background: There is a possibility to observe the counter-movement of thought in modern philosophy. On one hand – from the dimension of language to the new understanding of consciousness, and on the other, in the opposite direction – from the phenomenology of consciousness to the pragmatic philosophy of language. It is symptomatic that both strategies share the idea of communicative rationality.

Results: There are three general concepts of consciousness in J. R. Searle’s philosophy of language.

1. Consciousness as “a cross-section of the world,” the boundary between “significant” and “insignificant.”

2. Consciousness as collective intentionality, the source of institutional facts in general sense.

3. Personal consciousness which produce a special class of institutional facts – “promises / commitments” – significant only in the first person terms.

Research implication: A topical study of social reality and rational human action involves the connection of language analysis and analysis of consciousness in the single cognitive strategy.

Conclusions: Throughout the development of the theory of Searle, it, in contrast to the position of Frege and Wittgenstein, came from the idea of the identity of the logical structures of language and consciousness.

Keywords: Searle; consciousness; intentionality; philosophy of language; social reality; rationality.

В современной философии можно наблюдать любопытное встречное движение мысли, с одной стороны, от аналитики языка к новому пониманию сознания (Поздний Витгенштейн, Д. Остин, Д. Сёрль, Д. Деннет), а с другой, в обратном направлении – от феноменологии сознания к прагматической теории языка (К.-О. Апель, Ю. Хабермас). Интересно, что обе интеллектуальные стратегии приходят к достаточно похожим результатам в виде идеи коммуникативной рациональности, предписывающей человеческому поведению, и в первую очередь – языковому, этическое значение. Позиция Сёрля интересна также с точки зрения постепенного расширения понятия сознания от некоторого минималистского допущения до идеи свободной личности, наделённой свободной волей и самосознанием. Сёрль исходит из теории речевых актов Д. Остина, согласно которой речевой акт представляет собой образец человеческого поведения вообще и является действием в трояком смысле. Во-первых, это локутивный акт, отсылающий к какому-либо положению дел в мире (референция), во-вторых, это иллокутивный акт, т. е. непосредственное языковое действие, обращённое к широкому конвенциональному базису коммуникации (перформатив: приказ, просьба, обещание и т. п.) и, в-третьих, это перлокутивный акт, сообщающий некоторый смысл и предполагающий взаимопонимание в более узком, не конвенциональном аспекте. Оригинальность Сёрля состоит главным образом в его теории значения, опирающейся на идею интенциональности речевого акта. Каждое речевое действие, с этой точки зрения, выражает некоторое интенциональное состояние сознания – убеждение, намерение или желание – и таким образом обладает производной от этого состояния сознания интенциональностью, т. е. оно имеет направленность на те же факты и положения дел. Но кроме указанной репрезентативной интенциональности, направленной на мир, речевой акт обладает интенцианальностью другого рода, а именно, интенциональностью так называемого «намерения значения». Последняя направлена не на мир, а на границу между значащими и не обладающими свойством значения фактами мира. Иначе говоря, на границу между языком в его физическом обличье акустических артикуляций и другими объективными фактами мира. Благодаря «намерению значения», речевой акт ничего не репрезентирует, но как бы предъявляет или, как пишет Сёрль, презентирует некоторую логическую (по мысли Сёрля) структуру, которая, во-первых, принадлежит сознанию, а во-вторых, делает возможным приписывать интенциональность звукам, линиям и другим способам овеществления языка. В данном случае Сёрль, как нам представляется, уточняет известное положение Витгенштейна, высказанное им в «Трактате»: «Предложение может изображать всю действительность, но не в состоянии изображать то общее, что у него должно быть с действительностью, чтобы оно могло изображать её – логическую форму» [2, с. 25], и далее: «Предложение показывает логическую форму действительности. Оно предъявляет её» [2, с. 25]. Иначе говоря, язык выражает факты мира в силу того, что он обладает тождественной с ним логической структурой, сама же эта структура не выразима в языке. Сёрль как бы опосредует указанную позицию Витгенштейна своим допущением сознания. Не мир как таковой, но только особые факты мира, а именно ментальные состояния, наделённые интенциональностью, обладают логической структурой. Как пишет Сёрль в своей главной работе: «Интенциональность отличается от остальных биологических феноменов тем, что обладает логической структурой…» [6, с. 121]. И в другом месте: «Интенциональные состояния наделены логическими свойствами в силу того, что они суть репрезентации; смысл в том, что состояния эти, подобно лингвистическим сущностям, могут обладать логическими свойствами таким образом и с тем успехом, с каким камни и деревья ими обладать не могут…. Поскольку интенциональные состояния, подобно лингвистическим сущностям и в отличие от камней и деревьев, суть репрезентации» [6, c. 121]. Описанная концепция значения позволяет философии языка безболезненно, как полагает Сёрль, опереться на допущения сознания. Дело в том, что сознание в данном случае не представляет собой какой-то особый регион фактов, но есть лишь некоторое, говоря языком математики, «сечение» в мире однородных в своей дискретности фактов. Однако, с другой стороны, только посредством этой линии язык чем-то отличается от других физических событий. Иначе язык был бы просто ещё одним видом информационного процесса. Критикуя теорию искусственного интеллекта и когнитивистскую редукцию сознания к его информационному аналогу, Сёрль указывает на принципиальную нередуцируемость и нерепрезентативность сознания, поскольку, как мы видели, сознание не есть особый факт мира, но лишь линия на его поверхности. Но, в конце концов, как отмечает Сёрль в книге «Открывая сознание заново», главный недостаток тех, кто не допускает сознание, состоит в том, что они не допускают сознание. Сёрль хочет сказать этой тавтологией, что допущение сознания есть простой естественный жест, который, с одной стороны, ведёт к более ясной концепции значения, а с другой – позволяет ответить на простой вопрос: если мы, подобно Витгенштейну, начинаем с оппозиции Язык и Мир, то почему Язык? Однако в ходе дальнейшей эволюции теории Сёрля его понимание сознания существенно усложняется.

Мы остановимся на двух, как нам представляется, наиболее существенных моментах этой эволюции, представленных двумя его работами: «Конструирование социальной реальности» (1995) и «Рациональность в действии» (2001). В основе социальной реальности, по мысли Сёрля, лежит способность людей в процессе совместной деятельности налагать на грубые факты мира (т. е. неодушевленные факты) режим некоторой идеальной целесообразности или, как выражается Сёрль, назначать статус-функции. Таким образом, люди создают на поверхности грубых физических фактов новую реальность, состоящую из «институциональных фактов». За этой новой реальностью стоит, во-первых, присущая человеческому сообществу (как результат биологической эволюции) коллективная интенциональность или «Мы интенциональность», а во-вторых, то, что Сёрль называет «конструктивными правилами» [см.: 7]. Последние имеют логическую форму: «Х нужно считать У в контексте С». Наличие конструктивных правил отличает человеческую социальность от коллективного поведения животных. Если последнее подчинено инстинкту, и его вариативность ограничена, то люди творчески конструируют свою реальность, используя соглашения, но, главное, практикуя свободные игровые формы поведения на основе «конструктивных правил». По мысли Сёрля, эти правила функционируют наподобие языковых игр Витгенштейна, т. е. они достаточно гибкие, никогда не осознаются полностью, как фиксированные контракты, и способны творчески изменяться в процессе своего последовательного применения (итерирования). В результате, возникают непредсказуемые нелинейные эффекты таким образом, что правила, служащие изначально поддержке институциональных фактов, могут их же и разрушать – например, правила денежного обращения и крах денежной системы. Именно так люди создают и разрушают институциональные факты своего мира. С точки зрения Сёрля, принципиально важно, что все институциональные факты являются фактами, зависимыми от языка. Отметим, что интерпретация этой зависимости – один из наиболее тонких моментов в теории Сёрля. Суть сильной лингвистической зависимости заключена, по мнению Сёрля, в природе конструктивных правил – «Х есть У в С». Здесь Х есть грубый факт мира, скажем, черта на земле или линия камней, а У – идеальный факт коллективного сознания, например, граница между двумя общинами. Для того чтобы правило успешно действовало, оно должно быть репрезентировано в форме коллективной интенциональности. Но язык и является, по сути, единственной такой формой, в которой грубые факты мира могут быть соотнесены с фактами коллективного сознания, поскольку язык и сознание тождественны по своей логической структуре, как мы это видели раньше. Другими словами, на том основании, что в речевых актах презентируется логическая структура состояний сознания, Сёрль делает вывод, что эти же речевые действия способны репрезентировать отношение грубых фактов и фактов коллективного сознания значимым для этого сознания образом. Обратим внимание, что в своей работе, посвящённой социальной реальности, в отличие от «Интенциональности», Сёрль, вводя понятие коллективной интенциональности, тем самым приписывает сознанию статус особой фактичности, а именно фактичности институциональной реальности коллективного сознания, но при этом продолжает настаивать на логическом тождестве языка и сознания [см.: 7]. Таким образом, теоретическая стратегия Сёрля меняется. Сознание – это всё-таки особый регион фактов (институциональных), но эта его особость не имеет специального логического статуса. С точки зрения логики, эти факты сознания имеют ту же логическую размерность (значимость), что и любые другие факты языка, т. е. грубые факты мира, наделённые значением, поскольку создаются в условиях принципиальной зависимости, всякой совместной деятельности от языка. Вне языка не возможна, с точки зрения Сёрля, ни общезначимая мысль, ни совместное действие. Можно сказать, что здесь в теорию Сёрля проникает ощутимый дух кантовской мысли, обнаруживающей необходимость как закон координации двух случайностей. В данном случае случайно коллективное сознание, взятое само по себе (так сказать, онтологически), также случайны грубые факты нашего мира, их физический масштаб и размерность, но необходимым является взаимосвязь того и другого в институциональной реальности человеческой жизни, и способом предъявления этой необходимости является язык. Важно, что язык, с точки зрения такого понимания, не содержит в себе закон «предустановленной гармонии», но сам по себе есть особого рода практика, игра, в которой некоторая гармония предъявляется как становящаяся в процессе совместной деятельности и её истории.

Данный ход мысли получает дальнейшее развитие и даже некоторую форму теоретической рефлексии в работе «Рациональность в действии». Здесь Сёрль формулирует собственное понимание смысла рациональности применительно к человеческому поведению. С его точки зрения, главная черта человеческого поведения состоит в отсутствии непрерывной причинности, связующей в единой последовательности убеждения, мотивы и действия. Или иначе, человеческое поведение – это всегда действие в условиях разрыва. Таких разрывов всего три. Первый связан с общим осмыслением ситуации и формированием рационального плана действия или предварительного намерения. Этот процесс не может продолжаться бесконечно и предполагает осознанный выбор некоторого конечного основания. Второй связан с переходом от предварительного намерения к самому действию, что предполагает скачок от предварительного намерения к намерению в действии. И, наконец, третий связан с временной структурой действия и с волевым усилием, необходимым, чтобы довести его до конца. Все три момента предполагают решение свободной воли, которое и заполняет разрыв. Человеческому поведению, как полагает Сёрль, естественно мыслить свободно мотивированным, однако последнее обстоятельство не делает его иррациональным. Суть рациональности в данном случае состоит в необходимом согласовании свободы и институциональной реальности, только в которой возможно полноценное человеческое действие. Как мы видели, фундаментальным условием существования самой институциональной реальности является язык, а фундаментальным условием согласования свободной воли личности и институциональной реальности социума выступает особая форма языкового действия (речевого акта), а именно, «обещание». Эта форма учреждает специфический класс институциональных фактов – «обязательств», которые, в свою очередь, являются внешними рациональными основаниями свободной воли, т. е. таким внешним основанием, которое с необходимостью становится внутренним мотивом, когда придёт время. Тем самым свободный субъект, личность предписывает своему действию дискретную структуру, соразмерную институциональной реальности. Как пишет Сёрль: «Чтобы организовать своё поведение и распоряжаться им, нам нужно создать класс сущностей, аналогичных желаниям по логической структуре, но притом независимых от желания. Нам требуется, коротко говоря, класс внешних факторов мотивации, которые бы представляли основания для действия… Такие сущности связывают рациональных существ только при том условии, что рациональные существа свободно создают их как обязывающие их самих» [5, с. 233].

Другими словами, допущение свободной личности и. соответственно, самосознания становится у Сёрля, в отличие от его первоначального минималистского допущения и в отличие от допущения фактов коллективного сознания, источником новых институциональных фактов («класса сущностей»), но, с другой стороны, по аналогии с минималистским допущением можно сказать, что здесь также сознание (личности) проводит некоторую границу, но уже внутри фактов, наделённых значением. Суть нового разграничения в том, что с одной стороны оказываются институциональные факты, значимые с позиции третьего лица, а с другой – обязательства, репрезентированные обещаниями, которые значимы исключительно от первого лица. Поскольку только, с точки зрения первого лица, обещание, данное в прошлом, создаёт мотив действия в настоящем. Или ещё, иначе говоря, только с позиции первого лица общезначимость языка в случае обещания является основанием для взаимности всех свободных субъектов, т. е. всех возможных позиций первого лица. С нашей точки зрения, данная концепция в целом аналогична кантовской идеи морали как значимой только от первого лица. Как мы помним, с точки зрения Канта, у нас нет общезначимых критериев морального поступка, т. е. критериев с позиции третьего лица. Единственный способ, которым человек может убедиться в существовании морали, – это собственный поступок от первого лица. Но обратим внимание, что, в отличие от Канта, Сёрль не приходит к представлению о «царстве целей» или союза всех разумных и свободных существ, который является, можно сказать, последним рефрентом кантовской философии. В противоположность такому трансцендентальному умонастроению, Сёрль принципиально дистанцируется от какой-либо привилегированной моральной позиции, он просто указывает на значение позиции первого лица в случае такой специфической языковой и поведенческой практики, какой является «обещание». Эта практика не трансцендентальна и общедоступна, а смысл её можно подвергнуть анализу, не прибегая к категориям этики. Однако в ходе этого анализа с необходимостью обнаруживается некоторое этическое по сути качество, присущее данной практике, а именно особая взаимность всех свободных субъектов, связывающая их в институциональной фактичности обязательств. Отметим, что позиция Сёрля отлична не только от Канта, но и от более современной философской стратегии К.-О. Апеля. Последний предлагает нам продолжить мысль Витгенштейна «совместно с Витгенштейном и против Витгенштейна» [1, с. 254], а именно он обосновывает необходимость дополнить мир языковых игр особой трансцендентальной игрой разума, только которая и может стать основанием взаимности свободных субъектов в мире наподобие кантовского «царства целей». Сёрль, как мы видели, против всяких трансцендентальных оснований.

Можно было бы, правда, возразить, что с общезначимостью языка связана лишь формальная взаимность несвободных субъектов. То, что в традиции французского структурализма Ж. Лакан называл господством означающего. По сути, такое отношение – это признание без взаимности. Напомним, что, согласно концепции Лакана, субъект конституируется своей бытийной недостаточностью в дискурсе большого Другого [см.: 3]. Другой в данном случае символизирует безличную фигуру неограниченного Господства, изъятием из которой может быть только безумие. Закон или дискурс Другого требует безусловного признания, но никогда не отвечает взаимностью. Понятно, что подходы Лакана и Сёрля к языку принадлежат разным теоретическим мировоззрениям, но, тем не менее, это различие как некий фон позволяет понять, возможно, что-то существенное и в позиции Сёрля. А именно тот факт, что с принципиальной для Сёрля точки зрения, как мы полагаем, этическая взаимность свободных субъектов и формальная взаимность как следствие общезначимости языка принципиально неразделимы, поскольку нельзя разделить процесс формирования человеческого поведения и условия формирования языка. Язык – это практика, и в том числе и не в последнюю очередь – практика свободы в условиях институциональной реальности. Суть этой практики состоит в том, что, давая обещание, человек как бы пересекает некоторую границу и открывает новую сферу значений с точки зрения первого лица и уже с этой позиции наделяет тривиальную общезначимость языка этическим смыслом взаимности свободных субъектов. Другими словами, человек учится свободе в многообразных языковых практиках, создавая всё новые формы обязательств и репрезентируя их посредством обещаний.

Подведём некоторый итог наших наблюдений. Как мы полагаем, в теории Сёрля, учитывая развитие его теоретической программы, можно выделить три понятия сознания.

1. Сознание как «сечение в мире», граница между «значимым» и «незначимым».

2. Сознание как коллективная интенциональность, источник институциональных фактов в широком смысле.

Во всех трёх случаях для Сёрля принципиально важна идея тождества логической структуры языка и сознания. В первом случае это тождество позволяет опосредовать отношение Языка и Мира так, чтобы можно было ответить на вопрос: Почему Язык? Во втором позволяет понять, как язык способен репрезентировать отношение фактов сознания и физических фактов в мире и тем самым делает возможным само существование институциональной реальности. В третьем – позволяет провести границу уже внутри региона институциональных фактов и в принципе ответить на кантовский вопрос: как возможно помыслить свободу в царстве природы?

Список литературы

1. Апель К.-О. Трансформация философии. – М.: Логос, 2001. – 339 с.

2. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат // Философские работы. Часть 1. – М.: Гнозис, 1994. – С. 2 – 73.

3. Лакан Ж. Ниспровержение субъекта и диалектика желания в бессознательном Фрейда / Инстанция буквы в бессознательном или судьба разума после Фрейда. – М.: Логос, 1997. – С. 148 – 183.

4. Сёрль Дж. Открывая сознание заново. М.: Идея-Пресс, 2002. – 256 с.

5. Сёрль Дж. Рациональность в действии. М.: Прогресс-Традиция, 2004. – 336 с.

6. Searle J. R. Inntentionality: An Essay in the Philosophy of Mind. Cambridge: CambridgeUniversity Press, 1983. – 278 с.

7. Searle J. R. The Construction of Social Reality. New York: Free Press, 1995. – 256 с.

References

1. Apel K.-O. Transformation of Philosophy [Transformatsiya filosofii]. Moscow, Logos, 2001, 339 p.

2. Wittgenstein L. Logical-Philosophical Treatise [Logiko-filosofskiy traktat]. Filosofskie raboty. Chast 1 (Philosophical Works. Part 1). Moscow, Gnozis, 1994, pp. 2 – 73.

3. Lacan J. The Subversion of the Subject and the Dialectic of Desire in the Freudian Unconscious [Nisproverzhenie subekta i dialektika zhelaniya v bessoznatelnom Freyda]. Instantsiya bukvy v bessoznatelnom ili sudba razuma posle Freyda (Instance of a Letter in the Unconscious or Destiny of Sense after Freud). – Moscow, Logos, 1997, pp. 148 – 183.

4. Searle J. R. The Rediscovery of the Mind [Otkryvaya soznanie zanovo]. Moscow, Ideya-Press, 2002, 256 p.

5. Searle J. R. Rationality in Action [Ratsionalnost v deystvii]. Moscow, Progress-Traditsiya, 2004, 336 p.

6. Searle J. R. Inntentionality: An Essay in the Philosophy of Mind. Cambridge, CambridgeUniversity Press, 1983, 278 p.

7. Searle J. R. The Construction of Social Reality. New York, Free Press, 1995, 256 p.

Ссылка на статью:
Исаков А. Н. Язык и сознание в философии Дж. Сёрля // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2014. – № 4. – С. 40–48. URL: http://fikio.ru/?p=1535.

Культурология

Кросскультурный менеджмент и корпоративная культура

УДК 338.24

Исследование выполнено в рамках внутривузовского гранта Калмыцкого государственного университета, тема «Корпоративная культура Калмыцкого государственного университета»

Бадмаев Валерий Николаевич – Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Калмыцкий государственный университет», заведующий кафедрой философии и культурологии, доктор философских наук, Элиста, Россия.

E-mail: badmav07@yandex.ru

Россия, 358014, Республика Калмыкия, г. Элиста, Пушкина, 11,

тел: 8 961 84 43 773

Уланов Мерген Санджиевич – Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Калмыцкий государственный университет», профессор кафедры философии и культурологии, доктор философских наук, доцент, Элиста, Россия.

E-mail: ulanov1974@mail.ru

Россия, 358014, Республика Калмыкия, г. Элиста, Пушкина, 11,

тел: 8 961 54 11 138

Авторское резюме

Состояние вопроса: Кросскультурный менеджмент как исследовательская дисциплина сложился в конце 60-х – начале 70-х годов XX века. Предметом его исследования является управление отношениями, возникающими на стыке национальных культур, изучение причин межкультурных конфликтов и их нейтрализация, выяснение и использование в управлении поведенческих закономерностей, присущих национальной деловой культуре. Возникновение интереса к этой проблематике было обусловлено ускорением процессов интернационализации и глобализации хозяйственной жизни.

Результаты: Первые исследования по кросскультурному менеджменту были написаны, как правило, профессиональными консультантами в области управления и являлись итогом их личного опыта и наблюдений. Выделяют четыре основных типа корпоративной управленческой культуры, которые получили условные названия: «Семья», «Управляемая ракета», «Инкубатор» и «Эйфелева башня». К наиболее удачным подходам в изучении национального фактора в организационной культуре и менеджменте можно отнести модели Ф. Тромпенаарса, Г. Хофстида, Г. Лэйн и Дж. Дистефано, У. Оучи. Учет психологических и культурных особенностей, составление на их основе «культурных карт» организаций являются важнейшими составляющими успеха менеджмента.

Область применения результатов: Понимание важности кросскультурных поведенческих особенностей различных национальных культур сегодня признается и используется в мировой управленческой практике.

Выводы: Учет психологических и культурных особенностей, составление на их основе «культурных карт» организаций являются важнейшими составляющими успеха менеджмента.

Ключевые слова: кросскультурный менеджмент; корпоративная культура; хозяйственная культура; управление; ментальность.

Cross-Cultural Management and Corporate Culture

Badmaev Valery Nikolaevich – Kalmyk State University, Head of the Department of Philosophy and Cultural Studies, Doctor of Philosophy, Elista, Russia.

E-mail: badmav07@yandex.ru

11, Pushkin Street, Elista, Republic of Kalmykia, 358014, Russia.

tel: +7 961 84 43 773

Ulanov Mergen Sandzhievich – Kalmyk State University, Professor, Department of Philosophy and Cultural Studies, Doctor of Philosophy, Elista, Russia.

E-mail: ulanov1974@mail.ru

11, Pushkin Street, Elista, Republic of Kalmykia, 358014, Russia.

tel: +7 961 54 11 138.

Abstract

Background: Cross-cultural management as a research field developed in the late 1960s – early 1970s. The subject of its research is the relationship between different national cultures, the study of cross-cultural conflicts and their neutralization, and clarification and use of behavioral regularities inherent in a national business culture. The emergence of interest in this problem was caused by the acceleration of internationalization and globalization processes in economy.

Results: The first studies on cross-cultural management were made, as a rule, by professional consultants in the field of management and are the result of their personal experience and observations. There exist four main types of corporate management culture which were termed ‘Family’, ‘Guided missile’, ‘Incubator’, ‘the EiffelTower’. F. Trompenaars, G. Hofstede, H. W. Lane and J. J. Distefano, Y. Ouchi models are considered to be the most constructive approaches while studying the national factor in corporate culture and management.

Research implications: Understanding the importance of cross-cultural behavioral characteristics of different national cultures is recognized and used in management practices all over the world.

Conclusion: Taking into account psychological and cultural characteristics, drawing on their basis “cultural maps” of organizations are the most important ingredients of successful management.

Keywords: cross-cultural management; corporate culture; economic culture; management; mentality.

Кросскультурный менеджмент как исследовательская дисциплина сложился в конце 60-х – начале 70-х годов XX века. Предметом его исследования являются управление отношениями, возникающими на стыке национальных культур, изучение причин межкультурных конфликтов и их нейтрализация, выяснение и использование в управлении поведенческих закономерностей, присущих национальной деловой культуре [см.: 5, с. 117]. Возникновение интереса к этой проблематике было обусловлено ускорением процессов интернационализации и глобализации хозяйственной жизни. Первые исследования по кросскультурному менеджменту были написаны, как правило, профессиональными консультантами в области управления и являлись итогом их личного опыта и наблюдений.

Со второй половины 1970-х годов работы в области кросскультурного менеджмента приобретают более регулярный характер. Осуществляется сбор эмпирического материала и его систематизация. При этом в основном используются два метода исследования:

– сбор фактов посредством наблюдения за поведением сотрудников многонациональных корпораций с последующим обобщением;

– анкетирование сотрудников и менеджеров многонациональных корпораций, проводимое в их национальных филиалах, с последующим сравнением результатов.

На основе собранной и систематизированной информации в начале 80-х годов предпринимаются попытки классификации типов бизнес-культур. Выделяются классификационные параметры или характеристики. Наибольшую известность получили классификационные параметры, разработанные голландскими исследователями Гертом Хофстидом [9], Фонсом Тромпенаарсом [12] и американским ученым Эдвардом Холлом [8]. Из трудов отечественных ученых можно отметить работы В. Д. Голикова [2], Я. Я. Кузнецова [3], С. П. Мясоедова [4], Л. М. Симоновой, Л. Е. Стровского [7] и др.

Рассмотрим следующие культурные параметры и характеристики:

– параметры культуры, влияющие на управление организацией (или параметры воздействия общей культуры на корпоративную культуру);

– параметры национальной культуры, влияющие на организацию.

Воздействие культуры на управление организацией

Тип корпоративной культуры во многом определяется с помощью трех важнейших характеристик: степень централизации управления, степень его формализации и объект, на который в первую очередь направлен процесс управления. Соотношение степени централизации и степени формализации в практике управления различных стран может сильно варьировать, а объект управления – меняться.

На основе указанных характеристик исследователи выделяют четыре типа корпоративной управленческой культуры, которые получили следующие условные названия: «Семья», «Управляемая ракета», «Инкубатор» и «Эйфелева башня» (приведенная классификация была разработана голландским ученым Фонсом Тромпенаарсом).

Типы культур «Инкубатор» и «Управляемая ракета» относятся к эгалитарным культурам, где расстояние между верхними и нижними уровнями управления незначительное и, следовательно, степень централизации управления низка. Наиболее яркими представителями этих культур являются: США и Канада – тип «Инкубатор» и англо-саксонские и североевропейские страны – тип «Управляемая ракета».

Напротив, культуры типа «Семья» и «Эйфелева башня», характерные для Юго-Западной и Центральной Европы, соответственно, являются иерархичными, с ограниченным делегированием власти и отличаются высокой степенью централизации в управлении. Отношения в «Семье» и «Инкубаторе» характеризуются низкой степенью формализации. В «Управляемой ракете» и «Эйфелевой башне» – высокой (см. табл. 1) [см.: 5, с. 120].

Таблица 1 – Типы национальных управленческих культур (кросскультурный аспект)

Тип культуры	«Семья»	«Управляемая ракета»	«Инкубатор»	«Эйфелева башня»
Степень централизации управления	Высокая	Низкая	Низкая	Высокая
Степень формализации управления	Низкая	Высокая	Низкая	Высокая
Объект ориентации	Реализация указаний сверху	Решение определенной задачи	Развитие личных способностей	Определение ролевых функций
Некоторые страны и регионы	Азия, арабские страны, Латинская Америка, Юго-Западная Европа, Россия и СНГ	Северная Европа, Англия	США, Канада	Германия, Центральная Европа

Культура типа «Инкубатор» в наибольшей степени направлена на развитие личности, и, следовательно, важнейшим аспектом мотивации для работника здесь выступает возможность совершенствования и самореализации. «Управляемая ракета» больше ориентируется на решение конкретной задачи или достижение конкретного результата. Данный тип культуры после определения задачи подразумевает максимальную степень делегирования управленческих функций вниз.

«Эйфелева башня» имеет ярко выраженную ролевую ориентацию. Здесь происходит детальное определение функциональных обязанностей для каждого работника на каждом уровне управленческой вертикали. Характерным является также тщательный контроль за исполнением детально прописанных функциональных обязанностей. Попытки их спонтанного перераспределения пресекаются.

Наконец, тип культуры «Семья» также ориентируется на исполнение указаний свыше. Структура управления носит ярко выраженный иерархический характер. Однако функции нижестоящих звеньев четко не формализованы. Система в целом базируется на патерналистской установке: инициатива и усилия подчиненных должны соответствовать пожеланиям и приказам руководителя (своего рода «отца» семейства).

Попытки насаждения корпоративной культуры, не соответствующей менталитету и традициям той или иной страны, контексту ее общей деловой культуры, обычно приводят к управленческим неудачам. Они сталкиваются с системой ценностей и стереотипов местных работников.

Известно, что знаменитые японские «кружки качества» не получили развития в Европе и США. «Кружки качества» как элемент организационной культуры действительно показали в Японии свою высокую эффективность и способствовали повышению производительности японских фирм. Однако попытки перенести этот опыт на американские и западноевропейские предприятия не принес ожидаемых результатов, как это имело место в Японии. Это стало свидетельством того, что приобретенное в рамках национальной культуры ею и поддерживается, и развивается, а при перенесении на другую «почву» может потерять эту поддержку и в конечном итоге не состояться. В каждой стране существует специфический, наиболее эффективный в данных условиях стиль управления, во многом детерминируемый ее культурными характеристиками.

Национальная культура в данном контексте определяет то, как ее представители выполняют различные роли в жизни данного общества. Культурные факторы гораздо более сложны и неоднозначны по сравнению с факторами политическими или экономическими. Культура неосязаема, но при этом она присутствует во всех сферах человеческой деятельности. Мировой опыт показывает: международные компании должны изучать местную культуру и эффективно пользоваться этими знаниями. Для практики управления важно получить от теории ответ на два вопроса: что необходимо знать о национальной культуре, чтобы учесть ее влияние на культуру организации, и можно ли «сращивать» элементы разных национальных культур в рамках одной организации?

Они могут рассматриваться на трех уровнях взаимодействия:

– национальная культура – всемирная культура;

– культура одной группы – культура другой группы;

– культура индивида – национальная культура.

Понятие «культура» в данном случае определяется как устоявшаяся совокупность ценностных ориентиров и поведенческих стереотипов, принятых в данной стране и усвоенных личностью. По выражению одного из ведущих исследователей проблематики кросскультурного менеджмента, голландского ученого Г. Хофстида, культура – это своего рода «программное обеспечение интеллекта» (software of the mind). Источники интеллектуального программирования личности, по его мнению, создаются социальной средой, в которой эта личность воспитывается и приобретает жизненный опыт [см.: 5, с. 114].

Ответ на эти вопросы может дать рассмотрение ряда известных подходов и моделей изучения национального фактора в организационной культуре и менеджменте.

Модель Г. Хофстида

Большой популярностью пользуется подход к изучению национального фактора в организационной культуре, разработанный Г. Хофстидом. В проведенном им исследовании приняли участие 117 тысяч сотрудников корпорации IBM из 40 стран мира, что позволило выделить основные характеристики систем ценностей национальных культур, влияющие на взаимоотношение как между организациями, так и между сотрудниками в компаниях. Это следующие переменные [см.: 10]:

– дистанция власти;

– индивидуализм;

– мужественность;

– стремление избежать неопределенности;

– долгосрочность ориентации.

При этом под первой переменной, названной дистанцией власти, понимается степень неравенства между людьми, которую население данной страны считает нормальной. Низкая степень характеризуется относительным равенством в обществе, а высокая – наоборот, иерархической структурой.

Вторая переменная характеризуется двумя полюсами: индивидуализмом, или степенью, с которой люди данной страны предпочитают действовать как индивиды, а не как представители определенной группы. Высокая степень этой переменной означает, что в обществе ценится свободная социальная структура, в которой каждый человек должен сам заботиться о себе. Вторым полюсом выступает коллективизм (или низкая степень индивидуализма). В коллективистских обществах предпочтение отдается жесткой социальной структуре, члены которой контролируют действия друг друга, а организации защищают интересы своих членов.

Третья переменная также имеет два полюса: мужественность и женственность, отражающие то, как люди данной культуры относятся к ценностям типа «настойчивость» и «самоуверенность», «высокий уровень работы», «успех и конкуренция», которые ассоциируются почти везде в большей мере с ролью мужчины. Эти ценности отличаются от «нежных» ценностей, отражающих устойчивость человеческих взаимоотношений, совместной работы, группового принятия решений, качества жизни и ассоциируемых преимущественно с ролью женщины. Речь идет о преобладании в обществе образцов поведения, присущих либо представителям мужского, либо женского пола. Роль женщины отлична от роли мужчины во всех странах, но в «жестких» обществах это различие больше, чем в «нежных».

Четвертая переменная получила название «стремление избегать неопределенности» и может быть определена как степень, с которой люди данной страны оказывают предпочтение структурированным определенным ситуациям в противоположность неструктурированным. Структурированными являются ситуации с ясными и четкими правилами того, как следует себя вести. Эти правила могут быть формализованы или поддерживаться традициями. В странах с высокой степенью стремления избегать неопределенности члены общества в условиях неоднозначности и двусмысленности испытывают чувство дискомфорта, тревоги, неуверенности и стремятся к определенности и стабильности. В противоположном случае люди ведут себя и работают более спокойно и систематично, терпимо относятся к непредсказуемости, неясности и отсутствию жестких структур. В странах с высокой степенью стремления избегать неопределенности преобладает мнение, что все «не наше и непривычное» представляет опасность. При низкой степени стремления избегать неопределенности все «не свое и непривычное» вызывает познавательное отношение.

Пятая переменная измеряется долгосрочной или краткосрочной ориентацией в поведении членов общества. Долгосрочная ориентация характеризуется направленностью на перспективу и проявляется в стремлении к сбережениям и накоплению, в упорстве и настойчивости в достижении целей. Краткосрочная ориентация отличается взглядом в прошлое и настоящее и проявляется через уважение традиций и наследия, через выполнение социальных обязательств.

Данные, полученные Г. Хофстидом по измерению этих переменных по десяти странам, показаны в табл. 2 [1, с. 461]. Следует подчеркнуть, что не все люди в каждой из обследованных стран чувствуют и действуют в точности в соответствии с полученными баллами.

Таблица 2 – Результаты измерения в баллах переменных культур по десяти странам (по Г. Хофстиду)

Страна	ДВ	ИД	МН	ИН	ДО
США	40 (Н)	91 (В)	62 (В)	46 (Н)	29 (Н)
Германия	35 (Н)	67(В)	66 (В)	65 (С)	31 (С)
Япония	54(С)	46 (С)	95 (В)	92 (В)	80 (В)
Франция	68 (В)	71 (В)	43 (С)	86 (В)	30 (С)
Голландия	38 (Н)	80 (В)	14 (Н)	53 (С)	44 (В)
Гонконг	68 (В)	25 (Н)	57 (В)	29 (Н)	96 (В)
Индонезия	78 (В)	14 (Н)	46 (С)	48 (Н)	25 (Н)
Зап. Африка	77 (В)	20 (Н)	46 (С)	54 (С)	16 (Н)
Россия (оценка)	95 (В)	50 (С)	40 (Н)	90 (В)	10 (Н)
Китай	80 (В)	20 (Н)	50 (С)	60 (С)	118 (В)

Переменные культуры:

ДВ – дистанция власти; ИД – индивидуализм; МН – мужественность; ИН – стремление избегать неопределенности; ДО – долгосрочность ориентации.

Степени проявления:

В – высокая; С – средняя; Н – низкая.

Цифрами указаны баллы, отражающие степень проявления той или иной переменной культуры.

Модель Г. Лэйн и Дж. Дистефано

Разработанная Г. Лэйн и Дж. Дистефано [см.: 11] модель определения влияния национального фактора на организационную культуру строится на шести переменных, определяемых как проблемы, с которыми общество сталкивается на протяжении своей истории. Антропологами установлено, что различные общества по-своему решают эти проблемы. В модели эти разные пути названы «вариациями в ценностных ориентациях».

Шесть переменных рассматриваемой модели включают:

– отношение человека к природе;

– ориентацию во времени;

– веру о природе человека;

– ориентацию на деятельность;

– отношения между людьми;

– ориентацию в пространстве.

Вариации указанных переменных приводятся в табл. 3 [1, с. 463].

Таблица 3 – Матрица «культурных» переменных и их вариаций в разных культурах (по Лэйн и Дистефано)

Переменные	Вариации в изменении переменных
Отношение человека к природе	Подчинение природе	Гармония с природой	Господство над природой
Ориентация во времени	Жить прошлым	Жить настоящим	Жить будущим
Вера о природе человека	Человека нельзя изменить	Человека можно изменить
Вера о природе человека	Человек изначально «плохой»	Человек изначально «нейтральный»	Человек изначально “хороший”
Ориентация на деятельность	От работы важно получать удовлетворение	В работе важен ее процесс	В работе важен ее результат
Отношения между людьми	На основе иерархических связей	На основе групповых связей	На основе индивидуальных связей
Ориентация в пространстве	Как частичка общества	Смесь умеренного индивидуализма с принадлежностью к системе	Как отдельное частное лицо

Модель предполагает, что каждая из указанных переменных и ее «национальная» вариация имеют непосредственную связь с теми или иными характеристиками и вариациями их состояния в рамках организационной культуры, преобладающей в данном обществе.

Так, вера о природе человека заключается не в понимании того, как один индивид думает о другом, а в том, во что индивид верит, рассматривая возможности человека. Например, можно ли изменить человека или нет. Или являются ли люди изначально плохими, хорошими или теми и другими.

В организации ценностные ориентации в отношении природы человека могут, согласно модели, измеряться через следующие характеристики: система контроля; стиль управления; организационный климат. Последние также имеют свои «вариации» для каждой из культур (табл. 4) [см.: 1, с. 463].

Таблица 4 – Характеристики «культурной» переменной «вера о природе человека» и их вариации в разных организационных культурах

Характеристики

Вариации характеристик

Система контроля

Жесткая, основанная на подозрительности

Умеренная, основанная на опыте

Гибкая, основанная на информации

Стиль управления

Автократический, прямое руководство

Умеренный, консультативное руководство

Демократический, участие в управлении

Организационный климат

Противостояние, заключение контракта/согласия

Компромисс, уступки

Сотрудничество, неформальные связи

Наиболее очевидным с точки зрения влияния природы человека на организационную эффективность является система контроля. Ориентация на изначально «плохое» в природе человека служит основой жесткой системы контроля, предполагающей подозрительное отношение к людям. Другие ориентации («нейтральное» и «хорошее») в отношении природы человека будут воспроизводить соответственно более гибкие системы контроля.

Модель У. Оучи

Широко известная сегодня организация типа «Z», описанная У. Оучи, представляет собой попытку показать, как соединение преимуществ двух достаточно различных культур (японской и американской) способствует созданию эффективного варианта культуры американской деловой организации [см.: 6].

Свое исследование У. Оучи построил на сравнительном анализе семи переменных организационной культуры:

– обязательства организации по отношению к своим членам;

– оценка выполнения работы;

– планирование карьеры;

– система контроля;

– принятие решений;

– уровень ответственности;

– интерес к человеку.

Эти семь сравниваемых переменных представлены в табл. 5 [1, с. 464].

Таблица 5 – Модель организации типа «Z» У. Оучи

«Культурные» переменные

Характеристики в японских компаниях

Характеристики в американских компаниях типа «Z»

Характеристики в типичных американских компаниях

Наем

Пожизненный

Долговременный

Кратковременный

Оценка и продвижение

Качественное и медленное

Количественное и быстрое

Карьера

Широко специализированная

Умеренно специализированная

Узко специализированная

Механизм контроля

Неясный и неформальный

Ясный и формальный

Принятие решения

Групповое и консенсусное

Индивидуальное

Ответственность

Групповая

Индивидуальная

Интерес к человеку

Широкий

Узкий

Обязательства по отношению к работникам. По У. Оучи, все три типа организации высоко ценят низкий уровень текучести кадров. Увольнения применяются только в исключительных случаях.

Вместе с тем, следует отметить, что если в Японии чаще используется система пожизненного найма, то американские фирмы традиционно ориентируются на краткосрочный найм, предоставляя индивиду свободу выбора. Хотя на практике большинство американских рабочих и служащих строят свою профессиональную карьеру, стараясь менять небольшое количество компаний.

Оценка выполнения работы. Все три типа организаций проводят эту работу, используя как количественные, так и качественные измерители. Однако временной лаг и его влияние на карьеру имеют различия. Так, в типично американской фирме ценится быстрое продвижение, основанное на оценке работы с помощью множества количественных измерителей.

Планирование карьеры. Количество выполняемых в процессе прохождения карьеры функций значительно отличает японского и американского менеджеров. «Третий» путь предлагает разнообразить карьеру менеджера в рамках трех – пяти функций.

Система контроля. Без контроля не обходится ни одна организация. Однако каждая организация решает эту проблему по-своему. Если типичная американская фирма имеет четкую, ясную и достаточно формальную систему отчетности, то для «идеальной» модели предлагается в основном японский подход, когда контроль осуществляется через неформальные и менее структурированные механизмы. Одним из наиболее эффективных механизмов является организационная культура.

Принятие решений. Предпочтение отдается японскому варианту, когда решения в организации принимаются на уровне группы и на консенсусной (все в основном согласны и принимают решения к исполнению) основе.

Уровень ответственности. В отличие от системы принятия группового консенсусного решения, модель У. Оучи предлагает для американской фирмы типа «Z» сохранять ответственность на индивидуальном уровне. В этом случае предполагается, что две разные культурные ценности (групповое решение и индивидуальная ответственность) должны сосуществовать друг с другом. Решается это во многих случаях через механизм участия в управлении, традиционно сохраняющий окончательное принятие решения за менеджером. Американская концепция индивидуальности при этом сохраняется.

Интерес к человеку. Следуя японскому подходу, У. Оучи предлагает в варианте «Z» интерпретировать личность в организации шире, чем просто работника, проявлять интерес к его внерабочей жизни. Согласно этой модели американский подход к индивиду только как к работнику ограничивает возможности управления человеческими ресурсами.

Модель У. Оучи получила практическое применение на ряде японских автомобильных заводов фирм «Тойота» и «Ниссан» в США. Систематические инвестиции в своих работников и в их работу на протяжении длительного периода времени привели к постепенным и значительным улучшениям.

Таким образом, можно сделать вывод, что учет психологических и культурных особенностей, составление на их основе «культурных карт» организаций являются важнейшими составляющими успеха менеджмента. Следует отметить, что понимание важности кросскультурных поведенческих особенностей различных национальных культур сегодня признается в мировой управленческой практике.

Конечно, необходимо понимать, что приведенные классификационные параметры и характеристики, модели влияния национального фактора на управление далеко не исчерпывают предмет кросскультурного менеджмента.

Список литературы

1. Виханский О. С., Наумов А. И. Менеджмент. – М.: Экономистъ, 2001. – 528 с.

2. Голиков В. Д. Сравнительный менеджмент. – Уфа: Уфимский филиал МГГУ им. М. А. Шолохова, 2010. – 257 c.

3. Кузнецов Я. Я. Кросскультурный подход и модели современного российского менеджмента // Проблемы экономики. – 2008. – №4. – С. 7 – 9.

4. Мясоедов С. П. Основы кросскультурного менеджмента. Как вести бизнес с представителями других стран и культур. – М.: Дело АНХ, 2008. – 256 с.

5. Ноздрева Р. Б., Синецкий Б. И., Кормышев В. В., Мясоедов С. П., Полянова Т. Н. Организация и управление внешнеэкономической деятельностью. – М.: Инфра-М, 1999. – 432 с.

6. Оучи У. Методы организации производства: японский и американский подходы. – М.: Наука, 1993. – 230 с.

7. Симонова Л. М., Стровский Л. Е. Кросс-культурные взаимодействия в международном предпринимательстве. – М.: Юнити-Дана, 2003. – 190 с.

8. Hall E. T. Beyond Culture. New York: Anchor Books, Doubleday, 1976. – 320 с.

9. Hofstede G. J. Cultures and Organizations. London: McGraw Hill Book Company, 1991. – 306 с.

10. Hofstede G. J. Cultural Constraints in Management Theories // Academy of Management Executive. – 1993. – Vol. 7. – №1. – С. 81 – 94.

11. Lane H. W., DiStefano J. J. International Management Behavior. Ontario: Nelson, 1988. – 387 с.

12. Trompenaars F. Riding the Waves of Culture. London: Brearly, 1994. – 275 с.

References

1. Vikhanskiy O. S., Naumov A. I. Management [Menedzhment]. Moscow, Ekonomist, 2001, 528 p.

2. Golikov V. D. Comparative Management [Sravnitelnyy menedzhment]. Ufa, filial MGGU im. M. A. Sholokhova, 2010, 257 p.

3. Kuznetsov Y. Y. Cross-cultural Approach and Models of Modern Russian Management [Krosskulturnyy podkhod i modeli sovremennogo rossiyskogo menedzhmenta]. Problemy ekonomiki (The Problems of Economy), 2008, №4, pp. 7 – 9.

4. Myasoedov S. P. Basics of Cross-cultural Management. How to Do Business with Representatives of Other Countries and Cultures [Osnovy krosskulturnogo menedzhmenta. Kak vesti biznes s predstavitelyami drugikh stran i kultur]. Moscow, Delo ANKh, 2008, 256 p.

5. Nozdreva R. B., Sinetskiy B. I., Kormyshev V. V., Myasoedov S. P., Polyanova T. N. Foreign Economic Activity Organization and Management [Organizatsiya i upravlenie vneshneekonomicheskoy deyatelnostyu]. Moscow, Infra-M, 1999, 432 p.

6. Ouchi Y. Theory Z: How American Business Can Meet the Japanese Challenge [Metody organizatsii proizvodstva: yaponskiy i amerikanskiy podkhody]. Moscow, Nauka, 1993, 230 p.

7. Simonova L. M., Strovskiy L. E. Cross-Cultural Interactions in the International Business [Kross-kulturnye vzaimodeystviya v mezhdunarodnom predprinimatelstve]. Moscow, Yuniti-Dana, 2003, 190 p.

8. Hall E. T. Beyond Culture. New York, Anchor Books, Doubleday, 1976, 320 p.

9. Hofstede G. J. Cultures and Organizations. London, McGraw Hill Book Company, 1991, 306 p.

10. Hofstede G. J. Cultural Constraints in Management Theories. Academy of Management Executive, 1993, Vol. 7, №1, pp. 81 – 94.

11. Lane H. W., DiStefano J. J. International Management Behavior. Ontario, Nelson, 1988, 387 p.

12. Trompenaars F. Riding the Waves of Culture. London, Brearly, 1994, 275 p.

Ссылка на статью:
Бадмаев В. Н., Уланов М. С. Кросскультурный менеджмент и корпоративная культура // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2014. – № 4. – С. 83–95. URL: http://fikio.ru/?p=1345.

Философия

Космическое мышление – актуальная задача современного образования

УДК 304.9; 304.2

Святохина Галина Борисовна – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Уфимский государственный университет экономики и сервиса», кафедра «Философия, политология и право», доцент, кандидат философских наук, доцент, Уфа, Россия.

E-mail: svjatog@mail.ru

450078, Республика Башкортостан, г. Уфа, ул. Чернышевского, 145,

Тел.: +7(917) 47 67 350.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Философская традиция отвлеченного мышления, доминирующая сегодня в научно-исследовательской деятельности и в образовании, в силу своей специфики затрудняет формирование единой целостной системы знаний о мире и человеке, не позволяет успешно решать проблему духовного совершенствования человека, повышения культуры его отношений в обществе и с природой.

Результаты: Потенциал для решения названных проблем заключает в себе философская традиция всеединства, целостного подхода, нашедшая свое наиболее логически совершенное и последовательное выражение в Учении Живой Этики – философии космического мышления. Полагаемый в её основание принцип Триипостасной Сущности Абсолюта открывает универсальный алгоритм иерархически самоорганизующегося Проявленного Космического Бытия. Показывая динамику системно-структурной организации духовно-материального мира и места человека в нем, этот подход подводит к осознанию актуальности духовного самосовершенствования человека как эволюционного смысла его космического Бытия.

Область применения результатов: Предложенный целостный синтетический подход философии космического мышления позволяет проникать в более глубокое системное осмысление мира и человека в нем. Использование его в научно-исследовательской деятельности, а также широкое освоение в системе образования открывает новые возможности более успешного решения проблемы духовного совершенствования человека, повышения культуры отношений в обществе и с природой.

Выводы: Философия космического мышления своими сущностными принципами формирует базу синтетического способа осмысления мира. Освоение его через научно-исследовательскую деятельность и систему образования послужит и совершенствованию сознания человека, и гармоничному образу жизни общества, и дальнейшей космической эволюции человечества.

Ключевые слова: космическое мышление; целостный подход; синтез; Триипостасность Основ Бытия; Абсолют; космические законы; Живая Этика.

Cosmic Thinking as an Important Goal of Modern Education System

Galina Borisovna Svyatokhina – Ufa State University of Economics and Service, Department of Philosophy, Political Science and Law, Associate Professor, Ph. D (philosophy), Ufa, Russia.

E-mail: svjatog@mail.ru

145, Chernyshevsky Street, Ufa city, Republic Bashkortostan, 450078, Russia

tel: +7(917)476 73 50

Abstract

Background: The philosophical tradition of abstract thinking dominating in research and education nowadays makes it difficult, because of its specific features, to form the unique holistic system of knowledge about the world and humans, does not solve successfully the problem of human spiritual perfection, cultural development of their relationships with society and nature.

Results: One of the ways to solve this problem is the philosophical tradition of holistic approach which was formulated by Living Ethics Doctrine, i. e. the philosophy of cosmic thinking. The principle of the Three-Hypostates Essence of Absolute as its basis develops a universal algorithm of hierarchically self- organized Manifested Cosmic Being. While demonstrating the dynamics of systematic and structured organization of the spiritual and material world and the place of humans in it, this approach explains the actuality of human spiritual perfection as evolution essence of their cosmic Being.

Research implications: The holistic synthetic approach of cosmic thinking philosophy interprets the world and humans place in it more profoundly. Its application in research and education gives new opportunities to solve the problem of human spiritual perfection, cultural development of their relationships with society and nature more successfully.

Conclusion: Cosmic thinking philosophy due to its essence principles forms a synthetic method basis of world’s comprehension. Its adoption in research and education will help to perfect human consciousness, the way of life in contemporary society and the further evolution of humankind.

Keywords: cosmic thinking; holistic approach; synthesis; Three-Hypostases Essence of Being; Absolute; cosmic laws; Living Ethics.

Введение. Актуальность космического мышления

После выхода нашего общества из эпохи советской тоталитарной идеологии, исходившей из истинности одной мировоззренческой традиции, основанной на марксизме, современный общеобразовательный курс философии существенно дополнился возможностями осмысления мира в контексте многих ранее недоступных течений и школ западной и восточной философской мысли. Но, несмотря на это, и сегодня нельзя утверждать, что методологически расширившийся инструментарий и в научно-исследовательской деятельности, и в образовании создал необходимые предпосылки для успешного решения проблем, возникающих во всех сферах жизни общества: экономической, политической, социальной, духовной.

В первую очередь, думается, это происходит потому, что в современном образовании и научно-исследовательской деятельности в качестве базовой используется хотя и обогащённая разными подходами, но западная, так называемая отвлечённая методология мышления, имеющая свои корни в новоевропейской традиции. В её основе – разные исторически сложившиеся философские направления (материализм, идеализм, рационализм, эмпиризм, позитивизм, иррационализм и т. д.), которые, по сути, выступают односторонними (с позиции той или иной проекции целостности), условными способами осмысления мира, не заключающими в себе потенциала для их синтетического единения. В этой традиции делается упор на сугубо рационалистическое осмысление разных аспектов реальности, и остаются вне попыток системного осмысления иные методы и способы постижения бытия, о которых говорит мировая философская мысль. Это исключает возможность формирования единой целостной системы осмысления мира, органично включающей в себя не только рационалистически описываемый аспект реальности, но и этико-эстетический, духовный. В то же время это значит, что традиция отвлечённого мышления заключает в себе склонность неизбежно порождать системно неучтённую погрешность, которая может накапливаться в результатах мышления, а затем проявляться в практике жизни. Чем более широко мы начинаем применять тот или иной узкий, частный подход, пригодный для системного объяснения явлений только в принятых условных рамках, тем в большей степени возрастает вероятность погрешности мышления и практических разрушительных последствий от их реализации. Также остаётся проблема объективного синтетического критерия истины, который выступал бы маяком в жизни, указывающим правильное направление мысли и деятельности человека.

Как сегодня стало очевидным, доминирование отвлечённых принципов в мышлении или использование их как абсолютных и единственно верных проявилось и в сознании людей, и в практике их жизни отрывом мысли, слова, а порой и дела от живой целостной реальности. В сознании стало формироваться представление о мире не как о связанном воедино, в том числе нравственно-эстетическими принципами, гармонично развивающемся космическом организме, а во многом именно как о случайном образовании, в котором допустимо безнаказанное своеволие, своекорыстие, безнравственность, безответственность и многие другие человеческие пороки. В научных исследованиях приоритетным стал во многом именно коммерческий интерес, по сути, искажающий истинные цели науки. Например, Б. Г. Юдин пишет: «Преобладающий тип исследований в современной науке – это те, которые вдохновляются не интересом к построению какой-либо новой оригинальной теории, а стремлением создать эффективную технологию с хорошими рыночными перспективами» [1, с. 364]. Подобная специфика мышления и связанная с ней практика деятельности человечества не могли не вносить дисбаланс в систему гармонии мира и в XX веке, на пике, по сути, бездуховного научно-технического развития, и поэтому явились причиной глобального кризиса на планете.

Но главное, пожалуй, состоит в том, что актуализированное в контексте отвлечённой системы мышления желание материального обогащения и власти, по сути, отвлекло человека от поиска истинного смысла космического Бытия, притупило значимость духовного аспекта для его жизни и заслонило горизонты космической эволюции человечества, угрожая ему самоуничтожением. На наш взгляд, сегодня во имя сохранения человечества как никогда важно освоить и в научном осмыслении мира, и в образовании методологические принципы именно целостного подхода.

Критическое отношение русских философов к отвлечённой традиции мышления

Ещё в середине XIX – начале XX веков русские философы отмечали «ограниченный эмпиризм», «узкий и искусственный рационализм» новоевропейской традиции мышления, который и породил, как писал, например, Н. Ф. Федоров, «западно-европейское мнимое “просвещение”, не признающее даже возможности истины всеобщей, ведущее принципиально к розни и к самой нетерпимой будто бы терпимости. Ко лжи философской и религиозной, к войне гражданской или революции и к войне международной (к милитаризму, к индустриализму, создавшему “социальный вопрос”)» [2, с. 194]. В предвидении Н. Ф. Федоровым последствий от использования отвлечённой методологии мышления вряд ли можно сомневаться.

Здесь можно добавить и точку зрения Н. А. Бердяева. Подчёркивая однобокость, нецельность и неполноту доминирующих в современном общественном сознании мировоззренческих позиций, Н. А. Бердяев писал: «Мы уже изверились в возможность и плодотворность отвлечённой метафизики. Отвлечённая метафизика была основана на гипостазировании или явлений психической жизни человека, или явлений мира материального, или категорий мышления, мира идей. Так получали спиритуализм, материализм или идеализм. И одинаково ускользала от этих метафизических учений конкретность бытия, бытие как жизнь. Отвлечённые части действительности или отвлечённые идеи познающего выдавались за сущность действительности, за её полноту» [3, с. 22].

Еще раньше В. С. Соловьев, размышляя в сфере учения о познании, приходил к выводу об «односторонности и потому неистинности обоих направлений философского познания на Западе, а именно направления чисто рационалистического, дающего только возможное познание, и направления чисто эмпирического, не дающего никакого познания» [4, с. 176]. Поэтому он писал о необходимости утверждения истинно философского метода, признающего «в качестве абсолютного всеначала, вместо прежних абстрактных сущностей и ипостасей – конкретного всеединого духа» [4, с. 177]. Последняя же цель и высшее благо, с его точки зрения, достигаются в уничтожении «исключительного самоутверждения частных существ в их вещественной розни и восстановление их как царства духов, объемлемых всеобщностью духа абсолютного» [4, с. 177]. А «высшей целью и последним результатом умственного развития» В. С. Соловьев считал универсальный синтез науки, философии и религии. [4, с. 177]. О подобном синтезе писала в своей работе «Тайная Доктрина. Синтез науки, религии и философии» и Е. П. Блаватская на основе проведённого ей уникального сравнительного историко-философского анализа, в том числе идей древних учений, в соотнесении их с новаторскими идеями, высказываемыми современными ей учёными.

По сути, также утверждая идею целостного подхода, отстаиваемую многими отечественными авторами, В. И. Вернадский писал в самом начале ХХ века: «Научное мировоззрение развивается в тесном общении и широком взаимодействии с другими сторонами духовной жизни человечества. Отделение научного мировоззрения и науки от одновременно или ранее происходившей деятельности человека в области религии, философии, общественной жизни или искусства невозможно. Все эти проявления человеческой жизни тесно сплетены между собою – и могут быть разделены только в воображении» [5, с. 31]. Подобных высказываний русских философов, среди которых С. Н и Е. Н. Трубецкие, П. А. Флоренский, К. Э. Циолковский и другие, можно привести множество. По сути, все они свидетельствуют о насущной необходимости более внимательного осмысления особенностей целостного подхода.

Особенности философии космического мышления

Из сказанного ранее вытекает, что для того, чтобы освоить целостный подход, необходимо приложить особые усилия для обретения способности синтетического восприятия мира. Что говорили на этот счёт русские философы?

Например, П. А. Флоренский настаивает на важности духовного начала как в жизни, так и в системе познания для цельного восприятия мира, которое потеряло свою значимость в новоевропейской традиции. Отмечая бездуховность разлагающей научной идеологии, под влиянием которой распались и теперь даже в мыслях не предполагают слияния и не образуют единого целого такие начала внутренней жизни как святыня, красота, добро, польза, П. А. Флоренский указывает на нетронутость в этом смысле народной души. Он пишет: «Тут целен человек. Польза не есть только польза, но она и добро, она и прекрасна, она и свята. … Знание крестьянина – цельное, органически слитное, нужное ему знание, выросшее из души его; интеллигентное же знание – раздробленно, по большей части органически вовсе не нужно ему, внешне взято им на себя» [6, с. 10 – 11].

Фактически указывая на причину такого раздробленного мировосприятия, Б. П. Вышеславцев отмечает, что для европейского учёного, располагающего разнообразным знанием, совершенно отдельно живёт «сердце, потерявшее своё великое значение, свою центральность, своё право быть фундаментом всего. – И подчеркивает, – … вся эта безрелигиозная цивилизация хочет лишить сердце его центрального положения и дать это центральное положение уму, науке, познанию» [7, с. 71]. То есть среди ключевых элементов целостного подхода – развитая духовность и приоритет сердца как органа синтетического мировосприятия.

Н. А. Бердяев, отмечая путь сверх-рационализма, по которому идёт русская философия и религиозная мысль, поясняет: «Мир знания и мир веры прежде всего даны нам как разные совершенно порядки, которые могут и должны быть сведены в одну плоскость, но на почве веры, а не знания» [8, с. 261 – 262].

Мысли о насущной необходимости целостного познания высказывает и Е. П. Блаватская: «Чтобы создать из науки завершенное целое, истинно требуется изучение духовной и психической, так же как и физической Природы. Иначе она навсегда останется в положении анатомии человека, которая в старину обсуждалась невеждами со стороны его внешней оболочки при полном невежестве внутреннего строения» [9, с. 734.].

Учение Живой Этики, отмечая ведущую роль в истинном синтетическом познании именно утончённого духовного восприятия мира человеком, подчёркивает: «Религия и наука не должны расходиться в своей сущности … все великие открытия для блага человечества не будут исходить от огромных лабораторий, но будут находимы духом учёных, которые обладают синтезом» [10, с. 478].

Таким образом, русская философская мысль в лице разных её представителей остро ставит вопрос о нецелостности исследовательской методологии в новоевропейской системе познания и высказывает твёрдое убеждение, основной смысл которого может быть выражен такими словами Н. А. Бердяева, что разум «должен прекратить своё изолированное, отвлечённое существование и органически воссоединиться с цельной жизнью духа, только тогда возможно в высшем смысле разумное познание» [11, с. 30]. Л. В. Шапошникова, определяя эту историко-философскую тенденцию, проявляющуюся в философии русского космизма и Учении Живой Этики как становление космического мышления, пишет: «Синтетическое слияние в этой системе познания духовного и материального, видимого и невидимого, древних знаний и современных, мысли восточной и западной позволяет расширить возможности системы до космических масштабов Высшей Реальности» [12, с. 911].

Для русских философов, как видно, вера в познании призвана совсем не дублировать или заменять собою решение эмпирических, абстрактных, или формально-логических научных задач, а привносить в процесс накопления и использования полученных знаний свою особую лепту. Истинная вера в познании связана в своём проявлении не с деятельностью мозга, а именно сердца. Она, по сути, служит установлению глубинной духовной связи человека с Основами Бытия как с чистым источником жизни и призвана служить не только облагораживанию его внутреннего мира обретением духовных качеств, в том числе высокого чувства ответственности за свои деяния, но также служить формированию в нём способности к синтезу, а, следовательно, кардинальному развитию его познавательных способностей.

Очевидно, у многих русских философов, работающих в контексте целостного подхода, была развита в той или иной степени духовная способность к синтезу. Именно она утончённым качеством своей энергии во многом и открывала возможность обретения знаний метафизического, сверх-рационального порядка. Несомненно, что у Е. И. Рерих была особенно высоко развита такая способность синтетического целостного мировосприятия и духовного сотрудничества, позволившая ей донести людям глубочайшие знания о Космосе и законах космического Бытия в виде Учения Живой Этики и обширного эпистолярного наследия, разъясняющего наиболее сложные вопросы. Духовная чуткость позволяла ей системно осмыслять вопросы метафизического порядка, в том числе относящиеся к единству веры и знания.

Так, разъясняя важные принципиальные моменты Учения Живой Этики, касающиеся Основ Бытия, она писала, что Абсолют Един и вмещает понятие Непроявленного и Проявленного, то есть указывала на цикличность процессов, свойственных Его универсальной самоорганизующейся целостности. Она отмечала, что только Проявленный Космос может являться на беспредельном раскрывании. Космос Непроявленный – вне времени и Пространства – не может быть познан, но лишь осознан. Говоря об особенностях синтеза, она писала: «Осознание есть Синтез. Синтез есть обобщение процессов Бытия Видимого и Невидимого. Знание есть ограниченная ступень познания. Само познание явлено вне Времени и Пространства» [13, с. 252.]. То есть целостный подход, формируемый в контексте космического мышления, предполагает не просто духовную связь с Основами Бытия, но осознание принципов Их структурной организации, которые находят своё проявление в космическом Бытии и предполагают использование адекватного исследовательского инструментария.

Некоторые мысли о принципах структурной организации Основ Бытия были высказаны мной в статье «Философия космического мышления как исследование и образ жизни» [14]. Дополним их ещё некоторыми суждениями, возникшими в процессе размышлений над трудами русских философов и Учением Живой Этики.

Сущность Абсолюта предстаёт в единстве двух первичных аспектов: Субъекта (Я, Эго-аспект Единого) и Объекта (Основа – материальный аспект), в своём взаимопроявлении рождающих развивающийся духовно-материальный Мир, Космос. С одной стороны, Сущность Абсолюта, по сути, есть Корень и Исток Проявленного духовно-материального Бытия, а с другой – Исход, задающий цель и Критерий истинного Бытия. Их неразрывное Единство даёт Образ или алгоритм универсальной динамичной самоорганизующейся целостности Абсолюта в силу своей двойственной духовно-материальной природы, вечно циклически проявляющейся в беспредельном многообразии иерархически взаимосвязанных форм развивающегося космического Бытия. Ступень Бытия в системе циклической иерархической организации Космоса, уходящей в Беспредельность, свидетельствует об уровне эволюционного развития конкретной формы жизни, выражающейся в степени и масштабах практического овладения ею принципом самоорганизации.

Динамичное сущностное единство Субъекта (Духовного Я) и Объекта (Материальной Основы) Абсолюта, рассматриваемое в единой энергетической системе самоорганизующейся целостности Абсолюта как Сердце (если пользоваться терминологией Учения Живой Этики), в своём проявлении, по сути, предстаёт в триединстве взаимно обусловливающих друг друга Ипостасей: Жизни, Разума, Любви. Они же, в свою очередь, в контексте энергетического мировоззрения могут быть осмыслены как структурные элементы цикла Спирального Движения [9, с. 167] как такового, имеющего бесконечный спектр характеристик его образующих и их сочетаний, что и объясняет многообразие Бытия. Говоря о структуре мироздания, Е. И. Рерих писала: «Все энергии являются вибрациями различной силы и проявляются спирально» [13, с. 390]. Этот принципиальный подход созвучен с волновой теорией света, но в силу своего синтетического характера открывает возможность целостного осмысления Реальности, то есть не только с позиции физики, но и метафизики также, если выявить содержательный смысл Ипостасей. Рассмотрим его.

Так, в контексте данного подхода Жизнь Абсолютного Я (в проявлении – Духовного Я или Духа) являет собой принцип целостности, реализующийся в Вечности и в Беспредельности возможных эволюционирующих форм жизни. Как таковой он возможен на основе деятельности Сердца или животворящего центра (проявленного через материальную Основу Я Абсолюта или зерна Духа) каждой рождаемой формы жизни, возникающей в составе большей, самоорганизующейся на принципе Разума (как Я – не-Я – не-не-Я через цикл взаимодействия духа с разными степенями материальности от состояния наиболее утончённого Мира Огненного через Мир Тонкий к Миру Плотному и обратно) или, согласно современным научным представлениям, системы с полной обратной связью. Осуществление подобной цикличности Бытия возможно на основе универсальной энергии Сердца – Любви, служащей принципиальным условием рождения всего многообразия форм жизни, их развития и гармоничного единения в иерархически организующуюся целостность Разумного Космического Бытия. «Всеначальная энергия, или всесвязующая мощь, является главным рычагом в процессе Мироздания. Всесвязующая мощь проявляется, прежде всего, в центре СЕРДЦА» [13, с. 245].

В основе жизнестроительства Проявленного Абсолюта или в космическом Бытии – Духовная Космическая Иерархия Разумных Существ, находящихся на восходящей ветви космической эволюции, то есть овладевших Знаниями о законах космического Бытия и опытом их гармоничного применения во Общее Благо. Уходящая в Беспредельность в степенях своего духовного развития Духовная Космическая Иерархия в лице своих Представителей на каждом уровне космического Бытия своей Мудростью и энергией Любви незримо обеспечивает порядок и условия эволюционного развития всех остальных форм жизни. Человек – космическое существо, находящееся в самом начале этого восхождения, поэтому нуждающееся в Их опеке и получающее её в виде знаний, опыта, условий для жизни. Сегодня человеку важно понять, что, вступая на лестницу восходящей ветви эволюции, ему необходимо обретать знания о законах космического Бытия, служащих гармонии мира, и применять их в практике жизни. В противном случае, если он в решении своих эволюционных задач не укладывается в срок определённого текущего цикла, то у него не останется выбора, кроме как идти в инволюцию для повторных восхождений.

Осознание именно Любви в разных формах её проявления как критерия истинного Бытия, несомненно, подтолкнёт очень многих к высшим устремления в жизни и деятельности, к самосовершенствованию, что позволит им сделать шаг вперёд в эволюционном космическом развитии.

Заключение

Наличие в образовательных программах учебной дисциплины «Философия космического мышления» как части гуманитарного цикла подготовки студентов и аспирантов и впоследствии использование этих идей в практике жизни, несомненно, способствовало бы решению многих современных проблем и актуальных задач, стоящих перед обществом.

Освоение идей и принципов космического мышления создаст основу целостного синтетического подхода в осмыслении мира, послужит выработке умения использовать знания о законах космического бытия, природы, человека и общества в решении экологических, экономических, социальных и других проблем и противоречий современности. Это обстоятельство также позволит в высшей степени достойно представлять отечественную культуру, в том числе философскую, на мировом уровне.

Список литературы

1. Юдин Б. Г. В фокусе исследования – человек: этические регулятивы научного познания // Этос науки. – М.: Academia, 2008. – 544 с.

2. Фёдоров Н. Ф. Философия общего дела. В 2 т. Т. 2. – М.: АСТ, 2003. – 592 с.

3. Бердяев Н. А. Философия свободного духа. – М.: Республика, 1994. – 480 с.

4. Соловьёв В. С. Философское начало цельного знания. – Минск: Харвест, 1999. – 912 с.

5. Вернадский В. И. Труды по философии естествознания. – М.: Наука, 2000. – 504 с.

6. Флоренский П. А. Столп и утверждение истины: опыт православной теодицеи в двенадцати письмах. – М.: АСТ, 2003. – 640 с.

7. Вышеславцев Б. П. Значение сердца в религии // Путь. Орган русской религиозной мысли. Кн. 1. – М.: Информ-Прогресс, 1992. – 752 с.

8. Бердяев Н. А. Католический модернизм и кризис современного сознания // Духовный кризис интеллигенции. – М.: Канн, ОИ «Реабилитация», 1998. – 400 с.

9. Блаватская Е. П. Тайная доктрина: синтез науки, религии и философии. В 2-х тт. Т. 1. Космогенезис. – М.: Прогресс-Культура, 1992. – 845 с.

10. Мир Огненный, ч. 3 // Агни-Йога. В 3-х тт. Т. 2. – Самара: Рериховский Центр духовной культуры, 1992. – 712 с.

11. Бердяев Н. А. Философия свободы. Смысл творчества. – М.: Правда, 1989. – 607 с.

12. Шапошникова Л. В. Великое путешествие. Кн. 3. Вселенная Мастера. – М.: Международный Центр Рерихов, 2005. – 1088 с.

13. Рерих Е. И. У порога Нового Мира – М.: Международный Центр Рерихов, 2000. – 464 с.

14. Святохина Г. Б. Философия космического мышления как исследование и образ жизни // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2013. – №2. – С. 126 – 132. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://fikio.ru/?p=713 (дата обращения 30.11.2014).

References

1. Yudin B. G. A Man in the Focus of Research: Ethical Regulators of Scientific Knowledge [V fokuse issledovaniya – chelovek: eticheskie regulyativy nauchnogo poznaniya]. Etos nauki (The ethos of science). Moscow, Academia, 2008, 544 p.

2. Fedorov N. F. The Philosophy of the Common Task. Vol. 2 [Filosofiya obschego dela. V 2 t. T. 2]. Moscow, AST, 2003, 592 p.

3. Berdyaev N. A. Freedom and the Spirit [Filosofiya svobodnogo dukha]. Moscow, Respublika, 1994, 480 p.

4. Solovev V. S. The Philosophical Principles of Integral Knowledge [Filosofskoe nachalo tselnogo znaniya]. Minsk, Kharvest, 1999. 912 p.

5. Vernadskiy V. I. Works on Philosophy of Natural Sciences [Trudy po filosofii estestvoznaniya]. Moscow, Nauka, 2000, 504 p.

6. Florenskiy P. A. The Pillar and Ground of the Truth: an Essay in Orthodox Theodicy in Twelve Letters [Stolp i utverzhdenie istiny: opyt pravoslavnoy teoditsei v dvenadtsati pismakh]. Moscow, AST, 2003, 640 p.

7. Vysheslavtsev B. P. The Meaning of the Heart in Religion [Znachenie serdtsa v religii]. Put. Organ russkoy religioznoy mysli. Kniga 1 (The Way. The Body of Russian Religious Thought). Moscow, Inform-Progress, 1992, 752 p.

8. Berdyaev N. A. Catholic Modernism and the Crisis of the Contemporary Consciousness [Katolicheskiy modernizm i krizis sovremennogo soznaniya]. Dukhovnyy krizis intelligentsii (The Spiritual Crisis of the Intelligentsia). Moscow, Kann, OI “Reabilitatsiya”, 1998, 400 p.

9. Blavatskaya E. P. The Secret Doctrine, the Synthesis of Science, Religion and Philosophy. Vol. 1. Cosmogenesis [Taynaya doktrina: sintez nauki, religii i filosofii. V 2-kh tt. T. 1. Kosmogenezis]. Moscow, Progress-Kultura, 1992, 845 p.

10. Fiery World. Part 3 [Mir Ognennyy, ch. 3]. Agni-Yoga. V 3-kh tt. T. 2 (Agni Yoga. Vol. 2). Samara, Rerikhovskiy Tsentr dukhovnoy kultury, 1992, 712 p.

11. Berdyaev N. A. The Philosophy of Freedom. The Meaning of the Creative Act [Filosofiya svobody. Smysl tvorchestva]. Moscow, Pravda, 1989, 607 p.

12. Shaposhnikova L. V. Great travel. Book 3. Universe of the Master [Velikoe puteshestvie. Kn. 3. Vselennaya Mastera]. Moscow, Mezhdunarodnyy Tsentr Rerikhov, 2005, 1088 p.

13. Roerich H. I. At the Threshold of the New World [U poroga Novogo Mira]. Moscow, Mezhdunarodnyy Tsentr Rerikhov, 2000, 464 p.

14. Svyatokhina G. B. The Philosophy of Cosmic Thinking as Research and as a Life Style [Filosofiya kosmicheskogo myshleniya kak issledovanie i obraz zhizni]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2013, №2, pp. 126 – 132. Available at: http://fikio.ru/?p=713 (accessed 30 November 2014).

От редакции

Реплика на статью Г. Б. Святохиной «Космическое мышление – актуальная задача современного образования»

Статья Галины Борисовны Святохиной поднимает важную и актуальную проблему – использование традиционных идей русской философии космического мышления в современной науке и образовании. Мы во многом разделяем мнение автора о значительной роли этих идей в истории отечественной философии и культуры, однако считаем важным кратко сформулировать свое отношение к ним, опираясь при этом на принципы современной научной, материалистической философии.

Главное, что представляется спорным в статье Г. Б. Святохиной – это стремление рассматривать религиозно-мифологическую систему взглядов и понятий ряда выдающихся русских философов как наиболее адекватную современному уровню развития познания, не требующую глубокой критической оценки и перевода на строго научный язык. Так, например, понятие Сердца (именно с большой буквы) как принципа человеческого познания и универсальной энергии космического бытия – категория неопределенная, религиозно-мифологическая, в научной материалистической и даже идеалистической литературе она давно заменена на более строгие и определенные категории. Констатируемое Г. Б. Святохиной утверждение цитируемых русских философов-идеалистов о том, что целостное мышление есть продукт базирования разума на вере («Сердце») свойственно не только русской религиозной философии. Это же утверждал, как известно, классик средневековой философии Запада Фома Аквинский. В противоположность этому русские космисты начала ХХ века (Н. А. Умов, К. Э. Циолковский, В. И. Вернадский, Н. Г. Холодный, А. Л. Чижевский) полагали научное знание основанием гуманистической веры «в доброту Космоса». Именно их научное мировоззрение может быть действительной основой космического мышления в научно-философской парадигме. Говоря не метафорическим, а строгим научным языком, орган человеческого мышления, создающего и религиозную веру, и науку – все-таки не сердце, а мозг. С точки же зрения автора статьи, мифологические и религиозные понятия по существу включают в себя научные, преодолевают их, несут более глубокое содержание.

С нашей точки зрения, соотношение этих понятий другое. Так, законы космического бытия у Е. И. Рерих логичнее рассматривать как предварительный, первоначальный подход к определению наукой места человека (с его мыслями, разумом, этическими представлениями) в развитии реального, объективного мира. Это мифологическое и художественное осмысление связи человека и космоса, но никак не исследование онтологических, объективных законов Вселенной. Оно ценно как художественный образ и как подход к научной концепции осмысления человеком своего места в космосе. В науке это осмысление будет включать в себя уже не изучение взаимодействия сверхъестественного духа с разными ступенями материальности и не исследование вымышленных объектов и сущностей (Абсолюта, Высшей реальности, Проявленного и Непроявленного космоса, зерен Духа – даже если все эти слова написать с большой буквы, обозначаемые ими мифологические объекты во Вселенной не возникнут).

Рассмотрение вымышленных объектов как существующих на самом деле, объективно – важнейший принцип мифологического и религиозного освоения мира. Однако он еще не дает возможности научно, объективно, адекватно осмысливать реальную действительность. Представляется, что современная философия вполне способна отойти от туманных религиозно-мифологических представлений и решить более сложную задачу. Научная философия должна рассмотреть историю религиозно-мифологических представлений о связи человека и космоса как трудную, полную ошибок историю осмысления обществом своего реального места во Вселенной, которое можно адекватно описать на основе современной материалистической картины мира. Напомним, что философский материализм – не один из односторонних и условных способов понимания мира, как считает автор статьи. Материализм исходит из базовой установки на понимание мира таким, каков он есть сам по себе, без всяких посторонних прибавлений (Ф. Энгельс) – будь то вымышленный мир идей, высшая реальность, абсолют с триипостасной сущностью и т. п. Все это, конечно, не ставит под сомнение существование возможности осмысления космоса и человека через мифологию и искусство как особые, вненаучные формы познания, однако такие формы неправильно считать более совершенными, чем наука. Они не включают ее в себя и не преодолевают научное сознание в каком-то всеобщем высшем синтезе, подобно тому, как не преодолевают и не включают в себя научные исследования детские сказки (возникшие на основе мифологии) или театральный спектакль, показывающий по-своему интересно и глубоко развитие человеческих чувств, мыслей и настроений.

Представляется, что космическое мышление в современном смысле есть научно-философский синтез естественнонаучного материализма (В. И. Вернадский) и социально-научного материализма (К. Маркс, В. И. Ленин). В российском научном сообществе к уровню космического мышления приближались такие пионеры освоения космоса, как ученые-инженеры С. П. Королев, К. П. Феоктистов, Б. В. Раушенбах, Г. Т. Береговой, В. В. Горбатко, Г. М. Гречко и другие исследователи. Все они бережно относились к космической парадигме великого Константина Циолковского: освоение космического пространства на научно-гуманистической основе даст человечеству «бездну могущества и горы хлеба».

С нашей точки зрения, использование философии космического мышления в учебном процессе сможет гораздо эффективнее способствовать решению задач, стоящих перед обществом, только в том случае, если мы сумеем перейти от туманных мифологических интерпретаций этих проблем у русских философов конца XIX – начала XX века к современному их исследованию и прочтению на основе достижений науки ХХI века. Это действительно позволило бы достойно представлять отечественную философскую культуру и на мировом уровне. Опыт такого научно-материалистического осмысления места человека в космосе, во Вселенной, в развитии материального мира уже есть в российской философии последних десятилетий [см., например: 1; 2; 3; 4; 5; 6; 7; 8].

Член редакционного совета В. Д. Комаров

Главный редактор С. В. Орлов

Letter from Editor-in-Chief

The Paper of G. B. Svyatokhina ‘Cosmic Thinking as an Important Goal of Modern Education System’

Abstract

The paper of Associate Professor G. B. Svyatokhina deals with the tradition of cosmic thinking in Russian idealistic philosophy. We agree with her opinion that this tradition has a great influence on our national philosophy and culture. But at the same time we must stress the importance of scientific and materialistic tradition in Russian cosmism. Nowadays we can interpret the idealistic conception of relations between cosmos and humanity only as an approach to a modern scientific view but not as a description of the real world.

Member of the Editorial Board V. D. Komarov

Editor-in-Chief S. V. Orlov

Список литературы

1. Орлов В. В. Материя, развитие, человек. – Пермь: Пермский государственный университет, 1974. – 397 с.

2. Орлов В. В. Человек, мир, мировоззрение. – М.: Молодая гвардия, 1985. – 220 с.

3. Орлов С. В., Дмитренко Н. А. Человек и его потребности: учебное пособие. – СПб.: Питер, 2008. – 160 с.

4. Турсунов А. Д. Философия и современная космология. – М.: Политиздат, 1977. – 191 с.

5. Урсул А. Д. Человечество, Земля, Вселенная (Философские проблемы космонавтики). – М.: Мысль, 1977. – 264 с.

6. Урсул А. Д. Феномен ноосферы: Глобальная эволюция и ноосферогенез. – М.: ЛЕНАНД, 2015. – 336 с.

7. Фролов И. Т. О человеке и гуманизме: Работы разных лет. – М.: Политиздат, 1989. – 559 с.

8. Шкловский И. С. Вселенная, жизнь, разум / Под ред. Н. С. Кардашева и В. И. Мороза. – 6-е изд., доп. – М.: Наука, 1987. – 320 с.

References

1. Orlov V. V. Matter. Development. Man [Materiya, razvitie, chelovek]. Perm, Permskiy gosudarstvennyy universitet, 1974, 397 p.

2. Orlov V. V. Man, Universe, Worldview [Chelovek, mir, mirovozzrenie]. Moscow, Molodaya gvardiya, 1985, 220 p.

3. Orlov S. V., Dmitrenko N. A. Man and His Needs [Chelovek i ego potrebnosti]. Saint Petersburg, Piter, 2008, 160 p.

4. Tursunov A. D. Philosophy and Modern Cosmology [Filosofiya i sovremennaya kosmologiya]. Moscow, Politizdat, 1977, 191 p.

5. Ursul A. D. Mankind, Earth. Universe (Philosophical Problems of Astronautics) [Chelovechestvo, Zemlya, Vselennaya (Filosofskie problemy kosmonavtiki)]. Moscow, Mysl, 1977, 264 p.

6. Ursul A. D. The Phenomenon of Noosphere: Global Evolution and Noosphere Genesis [Fenomen noosfery: Globalnaya evolyutsiya i noosferogenez]. Moscow, LENAND, 2015, 336 p.

7. Frolov I. T. On Human and Humanism: Selected Works of Different Years [O cheloveke i gumanizme: Raboty raznykh let]. Moscow: Politizdat, 1989, 559 p.

8. Shklovskiy I. S. (Kardashev N. S., Moroz V. I. Eds.) Universe, Life, Intelligence [Vselennaya, zhizn, razum]. Moscow, Nauka, 1987, 320 p.

Ссылка на статью:
Святохина Г. Б. Космическое мышление – актуальная задача современного образования // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2014. – № 4. – С. 68–78. URL: http://fikio.ru/?p=1330.
Орлов С. В., Комаров В. Д. Реплика на статью Г. Б. Святохиной «Космическое мышление – актуальная задача современного образования» // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2014. – № 4. – С. 79–82. URL: http://fikio.ru/?p=1330.