УДК 316.423.2

 

Трубицын Олег Константинович – Новосибирский государственный университет, институт философии и права, доцент, кандидат философских наук, Новосибирск, Россия.

Email: trubitsyn77@mail.ru

SPIN: 5197-9813

Авторское резюме

Состояние вопроса: В современных научных и философских реконструкциях истории популярна ее интерпретация как закономерно ускоряющегося процесса. Однако существуют и альтернативные трактовки, которые говорят о том, что история замедляется или скорость ее стабилизируется. В целом гипотеза ускорения истории не вполне прояснена, концептуализирована и обоснована.

Методы исследования: Критика концепции ускорения истории осуществляется разными путями. Один путь – это опровержение гипотезы ускорения истории как последовательного сокращения продолжительности исторических стадий. Оно строится на критике предлагаемых сторонниками данного подхода схем периодизации истории. Другой путь – это указание ограниченности понимания ускорения истории как увеличения частоты существенных изменений. Обычно представление об ускорении истории строится на мировоззренческом фундаменте концепции социального прогресса. Соответственно, еще один вариант критики – это оценка теоретической и практической обоснованности представления об истории как прогрессе.

Результаты: Установлено, что трактовка истории как ускоряющегося процесса допустима лишь как определенная интерпретация истории. То есть ускорение не является объективным свойством самой истории. Из имеющегося многообразия исторических фактов можно построить несколько непротиворечивых и в определенном смысле «истинных» моделей истории, которые будут противоречить друг другу. В одной из них история действительно ускоряется, в других – нет. Выбор угла зрения зависит от целей исследователя, политических и религиозных убеждений. Говоря конкретнее, ускорение наблюдается в той картине истории, которая формируется на основе системного мировоззрения и веры в прогресс. При этом и в рамках такого мировоззрения дальнейшее ускорение истории, а если выражаться точнее, ускорение технико-экономического развития в будущем совершенно не гарантировано и может смениться не только его торможением, но и обращением вспять – деградацией.

Область применения результатов: Результаты исследования позволяют избавить общественное сознание от определенных стереотипов, которые проникают в научные модели истории и транслируются через систему образования.

Выводы: Выражение «ускорение истории» является не строгим понятием, а скорее метафорой или, в лучшем случае, незрелым и не проработанным концептом, истинным лишь в рамках определенных субъективных интерпретаций истории.

 

Ключевые слова: ускорении истории; периодизация истории; исторические изменения; прогресс; сингулярность; философия истории.

 

On the Philosophical and Theoretical Validity of the Hypothesis of History Acceleration

 

Trubitsyn Oleg Konstantinovich – Novosibirsk State University, Institute of Philosophy and Law, PhD (Philosophy), Associate Professor, Novosibirsk, Russia.

Email: trubitsyn77@mail.ru

Abstract

Background: In modern theoretical and philosophical reconstructions of history, its interpretation as a naturally accelerating process is popular. However, there are alternative interpretations that suggest that history slows down or its speed stabilizes. In general, the hypothesis of history acceleration is not fully clarified, conceptualized and justified.

Research methods: The concept of accelerating history is criticized in different ways. One way is to disprove the hypothesis of history acceleration as a consistent reduction of historical stage duration. It is based on criticism of the schemes of history periodization proposed by supporters of this approach. Another way is to indicate the limitations of understanding history acceleration as an increase in the frequency of significant changes. Typically, the idea of history acceleration is based on the ideological foundation of the concept of social progress. Accordingly, another option for criticism is an assessment of the theoretical and practical validity of the idea of history as progress.

Results: It is stated that the interpretation of history as an accelerating process is acceptable only as a certain interpretation of history, i. e. acceleration is not an objective characteristic of history itself. From the available variety of historical facts, it is possible to construct several consistent and, in a certain sense, “true” models of history that contradict one another. In one of them, history really accelerates, in others it does not. The choice of the approach depends on the researcher’s goals, political and religious beliefs. More specifically, the acceleration is observed in the picture of history, which is formed based on a systemic worldview and belief in progress. Within the framework of such a worldview, the further acceleration of history, or to be more precise, the acceleration of technical and economic development in the future is not guaranteed and can be replaced not only by its inhibition, but also by its reversal, i. e. degradation.

Implications: The results of the study make it possible to rid the social consciousness of certain stereotypes that penetrate into research models of history and are transmitted through the education system.

Conclusion: The expression “acceleration of history” is a metaphor, rather than a strict concept, or, at best, an immature and not developed concept, true only within the framework of certain subjective interpretations of history.

 

Keywords: acceleration of history; periodization of history; historical changes; progress; singularity; philosophy of history.

 

Существует распространенный стереотип массового сознания, утверждающий, что социальная история ускоряется. Подобные идеи возникают у многих людей еще в школьные годы, когда они обращают внимание на последовательное сокращение продолжительности исторических эпох, которое легко обнаружить во многих учебниках по Всемирной истории[1]. И действительно, на первый взгляд все очевидно: достижения прогресса в познании и развитии производительных сил обеспечивают кумулятивное развитие общества, порождая все бо́льшие объемы достижений за единицу времени, так что история движется все динамичнее.

 

Для научного сознания такая наглядность еще не является убедительным аргументом, хотя и дает основание для интуитивных предположений. Целый ряд ученых и философов подверг данную идею серьезному разбору, чтобы либо концептуализировать и обосновать подобную картину истории, либо поставить ее под сомнение и опровергнуть. Об ускорении истории писали, в частности, Г. Адамс, Р. Курцвейл, Г. Д. Снукс, С. П. Капица, А. Д. Панов, С. В. Цирель, Н. С. Розов и другие исследователи (впрочем, как будет показано далее, некоторые из этих авторов говорят о наличии пределов ускорения истории, говоря точнее – точки сингулярности, ставящей предел возможности прогнозирования дальнейших событий и тенденций развития).

 

Помимо этих схожих картин истории, предполагающих ее ускорение, имеются и другие, которые указывают, что история может не только ускоряться, но и замедляться. Причины замедления и даже остановки истории могут быть как пессимистическими с точки зрения прогрессистского мировоззрения, так и оптимистическими. «Хюбнер называет две возможные причины замедления прогресса: а) определенные направления науки и техники не развиваются из-за того, что они экономически невыгодны; б) способность людей поглощать знания подходит к концу, и в результате делать новые открытия становится все труднее. Он подкрепляет свои суждения графиком количества патентов, где пиком изобретательства оказывается 1915 г.» [2, с. 152]. Ф. Фукуяма [см.: 3] предлагает либерально-оптимистическую интерпретацию замедления истории вплоть до полной ее остановки: человечество наконец нашло наилучшую модель общественного устройства – либерально-демократическое общество с капиталистической экономикой, так что дальнейшей эволюции больше не будет. Иначе говоря, мы достигли уже, по его мнению, высшей стадии прогресса, которая будет теперь длиться неопределенно долго.

 

Как указывает Н. С. Розов, «под “ускорением истории” обычно понимают: 1) последовательное сокращение длительности значимых исторических эпох (ступеней антропогенеза, формаций и способов производства и накопления, стадий технологического роста, художественных стилей и т. д.); 2) рост числа существенных изменений в каждом примерно равном последующем отрезке времени в сравнении с предыдущими отрезками» [2, с. 151]. Можно заметить, что из ранее приведенных авторов Ф. Фукуяма, С. П. Капица, А. Д. Панов исходят из первой версии понимания сути ускорения истории, а Дж. Хюбнер и Н. С. Розов – из второй. В принципе эти два понимания друг другу не противоречат и могут быть совмещены на основе диалектического принципа перехода количественных изменений в качественные. Однако аналитически их лучше развести, поскольку разные авторы делают акцент либо на одно, либо на другое.

 

Итак, хотя идея ускорения истории кажется на первый взгляд интуитивно верной и очевидной, но философия затем и нужна, чтобы показать контринтуитивную сложность и неоднозначность простых, казалось бы, явлений. Соответственно, наша задача – подвергнуть критическому анализу разные стороны гипотезы ускорения истории. Для этого сначала будут рассмотрены аргументы исследователей (конкретнее, С. П. Капицы и А. Д. Панова), которые исходят из первой версии. Они уже рассматривались нами ранее [см.: 4], так что здесь основные положения предыдущей работы будут повторены с дополнительным обоснованием. Далее будут рассмотрены аргументы за и против второй версии понимания ускорения истории. И, наконец, приведены общие соображения относительно статуса гипотезы ускорения истории, ее мировоззренческого смысла и обоснованности.

 

* * *

Итак, в качестве примеров такого подхода, когда ускорение истории рассматривается как последовательный процесс «сжатия» исторических эпох, взяты гипотезы С. П. Капицы и А. Д. Панова. Любопытно, что модели ускорения истории данного типа склонны обосновывать ускорение истории синергетической методологией и отсылкой к более широкой модели так называемой «Большой истории», то есть представлению о единстве процесса эволюции Вселенной, частью которого является социальная эволюция.

 

Сначала рассмотрим концепцию ускорения истории С. П. Капицы, изложенную им в ряде статей [см.: 5; 6] и устных выступлениях и базирующуюся на модели демографического роста. Анализ демографического роста осуществляется им на основе методов системного анализа и синергетики. Предполагается, что данная методология наиболее адекватна для феноменологического описания развития сложных самоорганизующихся и автомодельно эволюционирующих систем, каковой и является, по его мнению, человечество. Это положение о том, что человечество должно рассматриваться как единая целостная система, является важной предпосылкой модели, построенной С. П. Капицей. Вполне убедительным выглядит его утверждение, что современное человечество можно рассматривать как систему благодаря наличию многочисленных информационных, экономических и прочих связей. Однако возникает сомнение, что человечество могло быть с достаточной адекватностью представлено как система до эпохи Великих географических открытий и возникновения современной капиталистической мировой системы, то есть до XVI века (а скорее даже до XIX века). Тем не менее Капица настаивает, что это было верно и в прошлом: «И в далеком прошлом, когда людей было мало и мир в значительной степени был разделен, все равно его популяции медленно, но верно взаимодействовали» [5, с. 65].

 

Это утверждение носит критический характер для следующих далее основных исходных положений его гипотезы: 1) сложность системы «человечество» математически определяется квадратом числа одновременно проживающих людей, то есть максимальным количеством связей между ними; 2) скорость демографического роста пропорциональна сложности системы; 3) также сложность системы определяет скорость социально-экономического прогресса, критерием чего является производство и потребление энергии. Отсюда следует, что рост при нелинейном кооперативном взаимодействии в принципе необратим, и все развитие человечества описывается как прогрессивная эволюция саморазвивающейся взаимосвязанной и взаимозависимой системы. Таким образом, С. П. Капица формулирует математическую (логарифмическую) модель гиперболического роста населения, из которой следует ускорение социального развития. Более того, утверждается не просто, что рост населения и социальное развитие параллельно ускоряются, но и что достижение ими определенных пороговых показателей синхронизировано. При достижении определенной численности населения происходит качественный скачок в развитии человечества и переход его на новый уровень. Продолжительность каждого исторического периода определяется тем, что в нем умещаются жизни примерно 9–10 млрд человек. Поскольку скорость роста населения увеличивается, каждый следующий исторический период оказывается короче предыдущего. И это сокращение исторических периодов можно интерпретировать как ускорение истории.

 

Гиперболическую модель демографического роста человечества предложил в середине ХХ века Маккендрик, согласно расчетам которого к 2030 г. численность населения Земли должна будет стать близкой к бесконечности. Модель Капицы строится на подобной математической формуле, что по идее должно приводить к выводу, что в текущем веке население продолжит гиперболически возрастать до неопределенно большой величины, а история продолжит ускоряться до неопределенно высокой скорости. Однако Капица признает, что делать подобные выводы просто нелепо, а также учитывает утверждения демографов о происходящем демографическом переходе, который категорически не вписывается в модель. Выход он находит в объявлении нашего времени точкой сингулярности, когда привычные законы развития коренным образом меняются – в частности, происходит прекращение действия закона демографического роста и стабилизация численности населения, так что дальнейший прогресс (который им просто оптимистически принимается на веру) будет носить не экстенсивный, а интенсивный характер. Ускорение истории в смысле скорости смены исторических эпох достигло своего максимума: когда численность населения Земли приближается к пороговому значению в 9–10 млрд человек, живущих одновременно, историческая эпоха сжимается до продолжительности эффективной жизни одного поколения. Предположение, что история может ускоряться еще более привела бы нас к нелепому допущению, что исторические эпохи сократятся до считаных лет, а затем и еще меньших сроков, что абсурдно.

 

Предложенный С. П. Капицей подход для анализа человечества как саморазвивающейся системы, которую можно математически моделировать с опорой на методологию синергетики, имеет право на существование как способ феноменологического описания некоторых процессов. Однако возникают сомнения в его полной применимости в данном случае. Как следует из его исходных посылок, сильным ограничением подхода является требование системной целостности человечества. Как уже говорилось, Капица обнаруживает ее признаки уже в глубокой древности, что явно неверно. Стоит согласиться с И. Валлерстайном, что в древности человечество представляло собой набор почти изолированных мини-систем, связи между которыми были крайне эпизодическими и слабыми. А собственно мировая система формируется только после начала эпохи Великих географических открытий, когда устанавливаются связи между обществами разных континентов, а также происходит интенсификация связей между обществами Евразии. Сложно сказать, когда человечество с достаточным уровнем точности может быть квалифицировано как единая система, но это точно относится только к последним векам, а никак не многим тысячелетиям до нашей эры. Получается, что исходная предпосылка подхода С. П. Капицы становится адекватной реальности лишь относительно недавно, а подлинно высокий уровень интеграции мира достигается лишь в самое последнее время, в эпоху глобализации. Получается парадоксальная ситуация: модель Капицы вроде бы хорошо описывает ситуацию первобытной древности, ранних цивилизаций и средневековья, когда ее исходная предпосылка не соответствовала реальности, но перестает работать именно тогда, кода эта предпосылка становится по настоящему адекватной.

 

Феноменологический подход обнаруживает некоторые внешние закономерности, но не позволяет понять, какие именно факторы и механизмы здесь действуют и каковы границы их действия. В результате подход начинает походить на нумерологию или математический мистицизм неопифагорейцев. Это ярко проявляется в попытке объяснения феномена демографического перехода. Капица признает факт демографического перехода, не вписывающийся в его математическую модель, но дает этому несколько странное объяснение. Он описывает демографический переход как стабилизацию численности населения мира, которая происходит не равномерно по странам. Эта стабилизация численности вызывается, по его мнению, не какими-то социальными факторами, а закономерностями развития самоорганизующейся системы «человечество». «Распространенным является утверждение о том, что демографический переход определяется исчерпанием ресурсов. Однако растет число указаний на то, что именно системные процессы эволюции дают ключ к пониманию причин перехода, а наивный мальтузианский подход не способен объяснить это явление, имеющее такое значение в наши дни» [5, с. 77].

 

Стоит согласиться с отказом от мальтузианского варианта объяснения, но и предложенная альтернатива доверия не вызывает. Мальтузианский подход хорош хотя бы тем, что указывает на циклические тенденции в демографии и учитывает именно социальные факторы колебания численности населения. П. Турчин [см.: 7] с опорой на исторические данные показывает, что типичная картина демографии аграрных обществ – чередование фаз роста и падения численности населения, колебания с периодичностью 150–300 лет на фоне постепенного роста. Если С. П. Капица прогнозирует стабилизацию численности населения на уровне 14 [см.: 5] или 10–12 [см.: 6] млрд человек (то есть он уменьшил со временем величину своего прогноза), то П. Турчин уверенно заявляет, что рисуемая в большинстве источников сейчас картина стабилизации численности землян в 10–12 млрд человек неверна и скорее стоит ожидать в текущем веке снижения численности населения.

 

Правда и в отношении модели Турчина, разработанной для аграрных обществ, возникают сомнения в ее применимости для обществ современных. Действительно, стоит ожидать сокращения численности населения, но механизм здесь будет по всей видимости иной, чем в перенаселенных агарных обществах. Проблема – в побочных следствиях модернизации. Модернизация предполагает массовую урбанизацию и всеобщее продолжительное образование. Если в средневековом селе ребенок начинал окупать вложенные в него усилия и ресурсы по крайней мере в подростковом возрасте, то в современном городе ребенок в принципе «не рентабелен». С развитием государственной системы социального обеспечения и современной пенсионной системы дети утратили и роль «обеспечителей» родительской старости. Обычно модернизация также сопровождается секуляризацией, что в сочетании с растущим благосостоянием приводит к росту гедонистических настроений, также не способствующих активному деторождению. Влияют, видимо, и современные культурные течения, также поощряющие гедонизм и различные «прогрессивные» ценности, наподобие child-free, не способствующие нормальному репродуктивному поведению. Дело, по всей видимости, состоит в этих и, может быть, каких-то еще конкретных социальных обстоятельствах эпохи модерна, а не в каком-то мифическом синергетическом эффекте, лежащем в основе закона самодостаточности гиперболического демографического роста. В пользу такого предположения говорит и неравномерность демографического перехода, который уже случился в странах, давно прошедших модернизацию, но еще и не начинался в некоторых наиболее отсталых аграрных странах. Если бы дело было в системных эффектах человечества как целого, то процессы демографического перехода происходили бы синхронно в разных странах, независимо от уровня их развития.

 

Остается еще один вопрос – а почему же тогда так красиво синхронизированы в модели С. П. Капицы исторические эпохи и накопленные 10 млрд жизней? Ответ состоит в том, что синхронизированы они, по всей видимости, именно только в теоретической модели, но не в реальной истории. Во-первых, численность населения прежних эпох известна нам очень приблизительно, и данные эти получены в основном путем математических расчетов. Не удивительно, что при этом получаются красивые графики, но не ясно, насколько точно они соответствуют действительности. Соответственно, мы не можем уверенно говорить, что с такого-то по такой-то века до нашей эры на планете проживало именно 9 млрд человек, а не 6 или 12. Во-вторых, все стадиальные классификации являются определенной условностью, конвенцией, хотя и строятся, как правило, не произвольно, а на основе некоторых существенных признаков. Тем не менее выделение той или иной вехи в качестве границы исторического этапа не является чем-то, осуществляемым с естественнонаучной строгостью. В частности, выделение исторических периодов самим Капицей выглядит в значительной степени произвольным. Он выделяет следующие исторические периоды [см.: 6].

1) Галечные культуры Homo habilis.

2) Заселение Европы и Азии.

3) Формирование вида Homo sapiens, появление речи и окультуренного огня.

4) Заселение Америки.

5) Появление технологий изготовления керамики и бронзы.

6) Появление городов, сельского хозяйства и древнейших цивилизаций Междуречья и Египта.

7) Осевое время, развитие греческой, индийской и китайской цивилизаций.

8) Средние века – от падения Рима до эпохи Великих географических открытий.

9) Новое время.

10) Мировые войны.

11) Современный период глобализации, информатизации и демографического перехода.

 

Можно отметить спорность большинства представленных вех, отделяющих одни исторические эпохи от других. Например, падение Рима – это, конечно, значимая веха в европейской истории, когда на место развитой античной цивилизации пришли варварские королевства. Однако она не выглядит столь же бесспорно значимой в мировом масштабе, если избегать привычного для историков прежнего времени европоцентризма. Глобализация, в отличие от крушения Западной Римской империи, действительно, имеет подлинно всемирное значение. Но выделять ее как историческую эпоху вряд ли стоит. Как уже было отмечено нами [см.: 8], глобализация – это, по существу, определенный проект мирового порядка, который пытались реализовать в конце ХХ – начале XXI века и который потерпел крах. Наполеон также пытался создать определенный мировой порядок, и эта попытка также потерпела крах, так что ее справедливо не выделяют в качестве всемирно-исторической эпохи. «Спасти» выделение эпохи глобализации могло бы утверждение, что эта эпоха должна закончиться с достижением точки сингулярности, чего, однако, Капица не делает. Ну и самым спорным моментом в схеме Капицы является то, что формирование вида Homo sapiens происходит в его периодизации только на третьем этапе, хотя если речь идет об истории человечества, то это должен быть первый этап. В результате такого расширения понятия «человечество» на иной биологический вид общая продолжительность истории решительно увеличивается. Подобное удлинение истории в сочетании с выделением весьма произвольных с точки зрения всемирной истории вех ведет к тому, что этапы истории подгоняются под данные демографической модели, что, собственно, и создает эффект красивого логарифмического распределения равного числа людей по сокращающимся эпохам в соответствии с синергетической моделью.

 

Концепция ускорения истории в синергетической перспективе соединяется с концепциями Большой истории и сингулярности. Если сингулярность присутствует и в модели ускорения истории С. П. Капицы, то попытку вписать ускорение социальной истории в Большую историю предпринимают уже другие исследователи.

 

* * *

Радикальной попыткой рассмотреть Большую историю как последовательно ускоряющийся процесс является работа А. Д. Панова [см.: 9]. Он развивает идеи С. П. Капицы, а также А. П. Назаретяна и И. М. Дьяконова, формулируя собственное видение так называемой планетарной истории. Панов утверждает, что «планетарная история, включающая историю биосферы и цивилизации, представляет собой последовательность эпох и разделяющих их фазовых переходов – революций. Последовательность революций характеризуется явлением «ускорения исторического времени» и образует сходящуюся последовательность точек, обладающую свойством масштабной инвариантности. Ожидаемый предел этой последовательности приходится на 2000–2030 гг. Планетарный цикл Универсальной истории, продолжавшийся 4 млрд лет и характеризовавшийся эффектом ускорения исторического времени, заканчивается у нас на глазах, и эволюция должна будет пойти по совершенно новому пути» [9, с. 122]. В данном подходе синергетическая модель Большой истории рассматривает как саморазвивающуюся систему не только человечество как целое, но биосферу, продолжением линии эволюции которой является развитие человеческой цивилизации: «социальная эволюция продолжает биологическую» [9, с. 131]. Более того, исследователь пытается еще более расширить Большую историю, включив в единую линию эволюции и предбиологическую эволюцию от зарождения Вселенной. Поскольку срок химической эволюции на Земле оказывается слишком коротким, чтобы вписаться в предложенную математическую модель, исследователь вынужден соглашаться с гипотезой панспермии, что выглядит подгонкой «неправильных» фактов под красивую теорию.

 

Но в принципе можно пока оставить предбиологическую эволюцию за пределами основной модели, как это делает сам А. Д. Панов, ограничившись единой биосоциальной эволюцией. Здесь он выделяет следующие планетарные революции.

0) Возникновение жизни.

1) Неопротерозойская революция.

2) Кембрийский взрыв.

3) Начало мезозойской эры.

4) Начало кайнозойской эры (революция млекопитающих).

5) Начало неогена (возникновение гоминид).

6. Начало четвертичного периода (антропоген).

7. Олувай.

8. Шелль (появление Homo erectus).

9. Ашель (появление Homo sapiens neandertalensis и Homo sapiens sapiens).

10. Мустье (культурная революция неандертальцев).

11. Верхнепалеолитическая культурная революция кроманьонцев.

12. Неолитическая революция.

13. Начало древнего мира.

14. Железный век, Осевое время.

15. Средневековье (с V–VII веков).

16. Первая промышленная революция XV–XVI веков.

17. Вторая промышленная революция 1830–1840-х гг.

18. Информационная революция 1950-х гг., переход развитых стран в постиндустриальную эпоху.

19. Глобализация с 1991 г.

 

Таким образом, вся предшествующая биологическая и социальная эволюция вплоть до начала XXI века представляла собой единую последовательность укорачивающихся периодов, сходящуюся к точке сингулярности приблизительно в 2015 г., плюс-минус 15 лет. Эффект ускорения исторического времени достиг в наши дни максимума и дальнейшего ускорения уже не будет, а история далее пойдет по новому, непредсказуемому руслу. Так что «переживаемый сейчас системный кризис цивилизации означает конец четырех миллиардолетнего автомодельного аттрактора земной планетарной эволюции» [9, с. 135].

 

Автор признает определенную трудность его методологии: «Итак, методика выбора планетарных революций для анализа не проста и не вполне однозначна. Анализ затрудняет прежде всего отсутствие явного, не связанного с мнением экспертов определения качественного различия между разными фазами эволюции планетарной системы» [9, с. 135]. Однако, как представляется, он недооценивает значимость данной проблемы.

 

Являются ли переход к средневековью, появление компьютеров или окончание холодной войны и глобализация столь значимыми вехами гипотетической универсальной эволюции, чтобы их можно было поставить в один ряд с зарождением жизни или появлением вида Homo sapiens? Это выглядит как крайний антропоцентризм, свойственный скорее средневековой геоцентрической картине мира, чем современной. Но там это имело не только научное, но и религиозное обоснование, оставаясь делом веры. Не очень понятно, почему вся предшествующая эволюция Вселенной до сих пор шла по единой гиперболической линии, ведущей к сингулярности наших дней, связанной с текущими социальными изменениями. Для нас происходящие сейчас события, несомненно, очень значимы, как значимы для каждого поколения те события, которые в его время происходили. Но предполагаемая чрезвычайная значимость нашего времени пока никак ярко не проявляется даже в масштабе человеческой истории[2]. Тем более не понятно космическое значение текущих событий. Его можно было бы вписать в религиозную картину мира, объявив наши дни временем апокалипсиса и конца времен. Однако же предполагается, что это научная модель, а точка сингулярности связана с демографическим переходом и некоторым социальным кризисом. Но пока мы можем констатировать, что текущий кризис не столь уж масштабен, чтобы объявлять его узловым поворотным пунктом истории человечества, равнозначным или даже превосходящим по значимости появление человеческой цивилизации и самого человечества. Конечно, до окончания верхнего предела точки сингулярности по Панову – 2030-го года – еще осталось некоторое время, чтобы мы могли столкнуться со столь радикальной планетарной революцией, которая превзойдет по значимости появление млекопитающих и неолитическую революцию, но основная прогнозная дата – 2015 г. прошла без признаков столь резкого перелома.

 

Но вернемся к проблеме сложности периодизации человеческой истории. Самый спорный момент касается периодизации древнейших времен. Я не ставлю под сомнение выделение таких эпох как Олувай, Шелль, Ашель, Мустье, Верхний палеолит. Однако возникает вопрос: является ли культурная революция кроманьонцев прямым продолжением линии развития, идущей от культурной революции неандертальцев? Скорее ситуация выглядит так, что два вида некоторое время развивались параллельно, а не так, что одна культурная революция есть развитие другой на более высокой стадии. Есть проблемы и с выделением более поздних эпох. А. Д. Панов, в отличие от С. П. Капицы, осознает европоцентристскую ограниченность традиционного выделения периода средневековья с датировкой его от падения Западной Римской империи. Поэтому он делает датировку перехода к средневековью несколько размытой, относя ее к продолжительному периоду от падения Рима до возникновения ислама. Но полностью это проблемы не решает, поскольку если рассматривать человечество как принципиально единый объект (как это предполагает методология синергетики), то и вехи должны быть общезначимыми. Падение Западной Римской империи и зарождение ислама мало сказались даже на Китае, не говоря уже о цивилизациях Америки. Более того, после падения Рима Восточная Римская империя просуществовала еще несколько веков, что ставит под сомнение фундаментальную общечеловеческую значимость данного события, не говоря уже об эволюции Вселенной. Мы привыкли в марксистской традиции рассматривать переход от рабовладельческой формации к феодальной как прогрессивный скачок в развитии производительных сил и общества в целом. Но, если быть объективными, до начала индустриализации (у Панова значащейся всего лишь как вторая промышленная революция) средневековое и раннее нововременное общество едва ли серьезно превосходили античное по уровню развития производительных сил и не отличались радикально в плане повседневного образа жизни обывателей. Выделение глобализации как особой эпохи может выглядеть достаточно правдоподобным, но только при условии, уже упомянутом выше: данная эпоха в схеме периодов должна закончиться в наши дни. Такая интерпретация может следовать из модели Панова, но только в сочетании с сомнительной идеей сингулярности. Датирование наступления постиндустриальной эпохи с середины ХХ века – это следование необоснованным теориям постиндустриализма, ложность которых была показана автором ранее [см.: 10; 11]. Таким образом, получается, что математическая точность гиперболического графика, на котором располагаются все социальные революции, образуя красивую картину равномерно ускоряющейся истории, обеспечивается в основном произвольным подбором исторических дат.

 

В целом можно сказать, что синергетические модели, предполагающие ускорение истории вплоть до достижения точки сингулярности, спасает от подозрения в мистицизме только заявленный феноменологический характер. Интерпретация истории Вселенной или по крайней мере планетарной истории выглядит так, как будто основные события человеческой истории были фатально предопределены от начала времен. Такой вариант был бы приемлем при допущении роли Божественного Провидения, но без такой предпосылки данная модель выглядит еще более утрированным эгоцентризмом (или может лучше сказать хроноцентризмом, имея в виду убеждение в исключительности своего времени), чем гегелевская философия истории в интерпретации С. Л. Франка[3].

 

* * *

Еще одной попыткой связать гипотезу ускорения истории с методологией Большой истории являются работы С. В. Циреля [см.: 13; 14]. Однако их выводы нельзя назвать последовательными. Уважение автора к историческим фактам не позволяет ему втиснуть их в красивую математическую модель, где последовательное ускорение социальной истории является прямым продолжением столь же последовательного ускорения естественной истории. Так, он признает, что замедляющаяся геологическая эволюция не может быть вписана в единый ряд Большой истории. Также для астрофизиков и астрономов более близок взгляд на эволюцию как замедляющийся процесс.

 

Тем не менее понятие ускорения применимо к Большой истории, если рассматривать ускорение социальной эволюции как продолжение ускоряющегося процесса биологической эволюции. Вместе с тем отмеченное уважение автора к эмпирике не дает ему построить упрощенную модель, где биологическая эволюция, а далее и социальная только ускоряются. Есть два основных паттерна течения процессов эволюции. Первый, характерный скорее для биологической эволюции, «состоит из длительных этапов постепенной эволюции с более или менее постоянной скоростью, разделяемых короткими периодами кризисов или, иными словами, периодами быстрой эволюции» [13, с. 192]. Второй, более характерный для социальной эволюции, «включает в себя как замедляющуюся, так и ускоряющуюся эволюцию» [13, с. 192]. Таким образом, согласно его представлениям, процесс этот скорее волнообразный, когда периоды ускорения сменяются периодами замедления и застоя. Он делает прогноз о том, что «если в ближайшее время не произойдет существенных изменений, касающихся самой природы человека… то в дальнейшем нас ожидает стабилизация или даже некоторое замедление скорости исторических изменений» [13, с. 171].

 

К тому же феномен ускорения относится до Нового времени к отдельным цивилизациям, а не человечеству в целом, поскольку «при меньшей связности мир-системы до “военной революции” ускорения различных цивилизаций, не вызванные планетарными климатическими изменениями, могли идти как синфазно, так и в противофазе…» [14, с. 124]. В целом же получается, что не существует единой логики эволюции Вселенной, где на одной линии гиперболического графика располагались бы астрономические, геологические, биологические и социальные революции, происходящие в ускоряющемся темпе. Можно говорить лишь о некоторой тенденции ускорения биологической и социальной эволюции, да и то с осторожностью, учитывая и противоположные тенденции.

 

* * *

Из приведенных выше аргументов не следует, конечно, что концепция ускорения истории не имеет права на жизнь. Но это значит, что подходы, строящиеся на предпосылках синергетической методологии, концепциях Большой истории и сингулярности, а также трактовке ускорения истории как последовательного сокращения длительности значимых исторических эпох выглядят неубедительным вариантом обоснования ускорения истории. Более перспективным представляется другой подход, который строится на трактовке ускорения истории как роста числа существенных изменений в каждом последующем отрезке времени в сравнении с предыдущими отрезками или как увеличения числа инноваций и темпов развития за каждый последующий астрономический временной период. Именно такой подход будет рассмотрен далее.

 

В качестве примера этого подхода взяты работы Н. С. Розова [см.: 2; 15]. Данный автор дает следующее исходное определение ускорения истории: «Определим ускорение истории как рост частоты существенных переломов в социальной эволюции, которые в свою очередь детерминируются фундаментальными инновациями в технологиях, политических, экономических, правовых взаимодействиях, в мировоззрении и культуре. Фундаментальными считаются те инновации, которые, становясь частями доминирующего режима, способствуют его распространению за счет вытеснения и ассимиляции других режимов, что и составляет существенный перелом в социальной эволюции» [15, с. 36]. Иначе говоря, ускорение истории связано с ускорением частоты существенных изменений, то есть тех, которые «значимо меняют повседневную жизнь, сознание, поведение больших масс людей, потенциально – всего человечества. В рамках приведенной модели таковы изменения, приводящие те или иные режимы к доминированию за пределами своих начальных носителей – обществ и регионов» [2, с. 153]. Розов исходит из очевидности факта ускорения истории, понимаемого соответствующим образом, в последние 500 лет. Выделяется пять основных причин появления фундаментальных инноваций, учащение которых, собственно, и означает ускорение истории:

1) наличие спроса на инновацию;

2) концентрация творческих индивидов и групп и конкуренция между ними;

3) пересечение нескольких, ранее автономных творческих сетей;

4) условия для выживания инноваций;

5) достаточная широта и плотность коммуникаций для диффузии.

 

В свою очередь развитие данных обстоятельств в последние пол тысячелетия обусловлено процессом модернизации: «Очевидна связь базовых условий рождения и распространения инноваций с модернизацией. Сам термин “модернизация” весьма размыт, поэтому будем трактовать его как четыре относительно автономных линии социально-эволюционного развития: секуляризация, бюрократизация, капиталистическая индустриализация и демократизация» [15, с. 37]. Далее следует переход к анализу и прогнозу современной социальной ситуации. Розов указывает, что секуляризация «вероятно, исчерпала свой потенциал в плане ускорения инноваций» [15, с. 38]. Влияние бюрократизации имеет противоречивый характер, а «эффект демократизации является исторически временным и ограниченным» [15, с. 39]. И только капиталистическая индустриализация по-прежнему является «мощным движителем инноваций, причем не только в технологиях, но также в организационных структурах, финансовой сфере, праве» [15, с. 38]. То есть это такой современный вариант социального материализма и прогрессизма, когда развитие производственной, технико-экономической сферы признается главным двигателем социального прогресса, детерминирующим развитие общества в целом. Из этого анализа следует прогноз, что «следует ожидать и волн усиленного ускорения истории, и периодов спада, торможения. Вполне убедительными выглядят только аргументы в пользу продолжающегося усиления поляризации – разрыва между наиболее продвинутыми, богатыми регионами (Запада в широком понимании) и отсталыми (особенно в Центральной Африке, Северной и Центральной Азии и в центре Южной Америки)» [2, с. 160]. И наконец, общий, несколько неопределенный вывод автора: «Ускорение истории – не миф, но и не абсолютный “закон истории”» [15, с. 41].

 

* * *

С последним утверждением о том, что ускорение истории не является «железным законом истории», нужно безусловно согласиться. Но существует ли хотя бы устойчивая тенденция подобного рода, если уж ускорение истории – не миф? Если трактовать ускорение истории как увеличение плотности инноваций разного рода, то можно заметить, что подобные периоды в истории отдельных обществ и, после формирования мировой системы, в истории мира в целом сменялись периодами относительной стабильности, когда потенциал очередной инновации осваивался и получал широкое применение. Об этом нам говорят, в частности, циклические модели развития геополитики и технико-экономической сферы.

 

Существуют разные модели смены геополитических лидеров (циклов гегемонии), но все они не демонстрируют тенденций ускорения процессов перехода гегемонии от одной сверхдержавы к другой. Согласно И. Валлерстайну, будущая держава-гегемон в процессе своего подъема получает превосходство сначала в сфере производства, затем в торговле и финансах. В таком же порядке происходит утрата преимуществ слабеющим гегемоном, теряющим свое лидерское положение. Будущий геополитический лидер сначала опережает другие страны во внедрении неких эффективных инноваций, за счет чего получает существенное преимущество в военном и экономическом плане, которое и воплощается в конце концов в его гегемонии. Затем инновации усваиваются его конкурентами, что уничтожает его преимущество и ведет к утрате лидерства.

 

Циклические процессы наблюдаются и в динамике возвышения и падения держав (социальных режимов). Об этом нам говорит теория Дж. Глабба, который провел сравнительное исследование ряда ближневосточных держав и сформулировал обобщенную модель типичного жизненного цикла аграрного государства. «Несмотря на превратности судьбы и случайные обстоятельства людской расы в разные эпохи, периоды существования разных империй в различные эпохи показывают значительное сходство» [16, с. 3]. В среднем они существуют по 250 лет, плюс-минус и проходят несколько последовательных стадий (по сути, цикл Ибн Халдуна): от вторжения варваров через расцвет, последующую деградацию и гибель. Расцвет – сначала военный, затем экономический – осуществляется чрез ряд успешных инноваций. По мнению Глабба, эта модель верна в принципе не только для ближневосточных аграрных обществ, но и для любых других, в том числе современных западных. 250 лет – не обязательно срок жизни какой-то страны, но по крайней мере срок существования определенной ее формы. Например, в истории России можно выделить в качестве последовательных режимов Московское царство, Российскую империю, Советский Союз. И хотя последний просуществовал всего около 70 лет, это говорит не столько об ускорении истории в ХХ веке, сколько о необычной хрупкости и недолговечности данного режима, не прожившего нормального срока.

 

Циклические процессы появления, распространения инноваций и исчерпания их потенциала наблюдаются также в сфере производства. Экономическое развитие в индустриальный период отличается в целом более высокими темпами, чем в доиндустриальный период. Но динамика индустриализма с точки зрения внедрения и распространения инноваций имеет равномерный, а не ускоряющийся характер. Модель смены технологических укладов С. Ю. Глазьева [см.: 17] говорит нам о том, что смена этих укладов, то есть поступательное движение к более высоким ступеням технологического развития происходит достаточно равномерно: и в XIX, и в ХХ веке существование технологических укладов длится примерно по 50–60 лет.

 

Такой показатель скорости истории, как «существенные изменения», выглядит несколько неопределенным. Крах европейских колониальных империй, как и падение империй прошлого большинство людей сочтет существенными изменениями. То же относится и к большим войнам, особенно гражданским, экономическим кризисам и т. п. Однако падение империи, война, экономический кризис не вписывается в прогрессистскую модель в качестве образца позитивной социальной инновации. Более убедительными показателями скорости истории в прогрессистской модели представляются такие показатели как научные открытия, технологические инновации, экономический рост, в особенности подушевой, рост численности населения, увеличение уровня образованности населения, увеличение скорости передачи информации и перевозки грузов, увеличение объема производимой и потребляемой обществом энергии. Популярное убеждение о тенденции накопления знаний к ускорению и связанным с этим общим ускорением социального развития выразил, в частности, Т. Стоуньер. Он утверждает, что «чем больше знаешь, тем легче познавать новое. Чем больше изобретено, тем больше изобретают. Вот почему ускоряется темп изменений» [18, с. 400]. При этом «в своем постоянном ускорении техническое развитие приносит изменения не только в экономику, но и в общество в целом» [18, с. 401].

 

Однако, вопреки этим стереотипам, если брать долгосрочные тренды по данным параметрам, то они в основном демонстрируют замедление и даже прекращение роста. Например, как указывалось ранее, по подсчетам Дж. Хюбнера пик изобретательства приходится на 1915 г., во всяком случае если проводить расчет на душу населения. С учетом замедления роста населения в мире в целом и начавшейся в модернизированных странах депопуляции стоит ожидать существенного замедления темпов развития научного знания и технологических инноваций, а не ускорения, предполагаемого гипотезой технологической сингулярности Р. Курцвейла и разными вариантами концепции постиндустриального общества. По факту это уже наблюдается в последние десятилетия. «Американские исследователи выяснили, что частота прорывных открытий и изобретений снизилась за последние пятьдесят лет примерно на 90 %, что указывает на фундаментальный сдвиг в характере научно-технического развития человечества» [19].

 

Ускорение инновационного развития в принципе может стимулироваться, помимо роста численности населения, увеличением уровня образованности населения и увеличением плотности социального взаимодействия. О приближении к пределам увеличения уровня образованности говорят нам аргументы Р. Коллинза [см.: 20]. Он указывает, что в развитых странах не только среднее, но и высшее образование имеют практически все, кто способен на это в интеллектуальном плане. Более того, происходит инфляция дипломов о высшем образовании, когда при устройстве на работу все чаще требуется не просто наличие высшего образования, а наличие нескольких дипломов или ученой степени. При этом такой рост образованности не связан с технологическими изменениями, а скорее служит цели исключения молодежи с рынка труда. Получается, что только в наиболее отсталых странах с массовой неграмотностью еще есть возможности быстрого повышения производительности труда и эффективности экономики за счет повышения уровня образования населения.

 

Что же касается интенсивности социального взаимодействия, то оно определяется скоростью передачи информации и скоростью перемещения физических объектов, прежде всего людей и товаров. Уже изобретение телеграфа позволило передавать сообщения на большие расстояния с практически бесконечной скоростью (то есть без существенных задержек с точки зрения человеческого восприятия). Информационно-коммуникационная революция сделала мгновенную и масштабную передачу текстовых, аудио и видео сообщений массовой и почти бесплатной услугой. Так что в этой сфере мы уже достигли точки сингулярности, и дальнейшего увеличения скорости данного процесса не предполагается. Тем не менее это пока не привело к революционным социальным последствиям и существенному развитию в сфере материального производства. Смены же логистического уклада, то есть существенного увеличения скорости перевозок или их удешевления в последнее время не происходило.

 

В результате мы видим ситуацию, когда темпы мирового экономического роста в последние десятилетия не ускоряются, а даже напротив (максимальные темпы роста наблюдались в середине ХХ века[4]). В целом темпы экономического роста могут быть одним из ключевых показателей «скорости истории» в упрощенной экономоцентрической модели. С этой точки зрения история действительно выглядит как ускоряющийся процесс, когда после веков роста производства на душу населения, близкого к нулю, в Новое время, особенно с начала XIX века он начал идти ускоряющимися темпами. Однако, как было отмечено выше, после некоторого ускорения истории, точнее говоря ускорения технико-экономического развития периода активной индустриализации, мы сталкиваемся не с ситуацией успешного постиндустриального перехода, а с ситуацией индустриального кризиса стран первой волны модернизации. Гипотеза Н. С. Розова утверждает, что страны Запада должны развиваться ускоренными темпами, все больше отрываясь от остального мира, а некоторые другие страны, в частности Россия (а кем еще может быть страна Северной Азии из приведенной ранее цитаты?) должны деградировать из-за демодернизации. Но показатели экономического развития нынешнего века демонстрируют нам нечто совершенно иное[5]. Это говорит о том, что потенциал предыдущей волны инноваций уже исчерпал себя в странах Запада, где он начал реализовываться раньше, а новой, равноценной волны успешных инноваций пока не последовало.

 

Конечно, научное и техническое развитие слабо предсказуемо, и не исключено появление какого-то неожиданного сценария, который приведет к реализации прогноза Розова. Так, некоторые энтузиасты многого ожидают от информационных технологий, в особенности технологии искусственного интеллекта, в развитии которых страны Запада пока еще по-прежнему лидируют. Предполагается, что если, допустим, США смогут первыми создать сильный ИИ, то это станет таким козырем, который побьет все конкурентные преимущества новых индустриальных стран и позволит Америке уйти в непреодолимый отрыв от остальных стран, резко ускорив ее развитие в целом. Но такой вариант представляется пока маловероятным с практической точки зрения. А в теоретическом плане он выглядит крайне односторонней и радикальной версией технологического детерминизма.

 

* * *

Отмеченные выше соображения ставят под сомнения отдельные второстепенные утверждения Н. С. Розова, но в целом подтверждают его представление о том, что ускорение истории, понимаемое как рост числа успешных инноваций в каждом последующем отрезке времени, действительно а) может происходить в отдельные периоды времени, сменяясь затем противоположными тенденциями, б) касается скорее отдельных обществ, чем мира в целом, следовательно в) не гарантировано для любой данной страны в любой данный период времени. Тем не менее нужно заметить, что данное представление является верным только в рамках определенной парадигмы (картины истории) – научной, материалистической и прогрессистской. Далее мы увидим, что право на существование имеют и другие макроисторические парадигмы – не прогрессистские, не материалистические и вообще не научные. И в рамках этих подходов ускорение истории либо выглядит совсем иначе, либо вообще является ложным концептом.

 

Сначала приведем практические аргументы научной критики прогрессизма.

 

Некоторые ключевые идеи либерального прогрессизма хорошо выразили Е. Гайдар и В. Мау в своей либеральной интерпретации марксистской философии истории [см.: 23]. Прогрессистское мировоззрение держится на нескольких основных положениях, в частности на убежденности в том, что общество от века к веку становится все более сложным, технологически развитым, богатым, справедливым, гуманным и свободным, причем все эти факторы взаимно усиливают друг друга. Так, согласно утверждениям Гайдара и Мау, существует прямая взаимосвязь между разными уровнями развития технологической базы, среднедушевым ВВП и определенными формами политической и социальной организации общества. Страны с сопоставимым уровнем среднедушевого ВВП, как правило, имеют сходные политические системы и параметры, характеризующие другие сферы жизнедеятельности общества. То, что данная модель не соответствует эмпирическим данным достаточно очевидно. Можно, конечно, привести примеры стран, хорошо соответствующих данной схеме, но имеется и немало случаев, не вписывающихся в нее. С одной стороны, имеется ряд стран Восточной и Южной Европы и Латинской Америки, находящихся под плотным контролем международных либеральных структур и демонстрирующих явные успехи по критериям рейтингов, составляемых ими, которые, однако, не демонстрируют сколь-нибудь впечатляющих успехов в технико-экономическом развитии. С другой стороны, мы видим Китай, достигший впечатляющих успехов в этом развитии и достигший приличных показателей в плане производства и дохода на душу населения, но категорически не соответствующий критериям либерального прогресса. Наконец, имеются монархии Персидского залива, где абсолютизм и фундаментализм сочетаются с очень высоким ВВП и доходом на душу населения.

 

Тем не менее допустим даже, что корреляция такого рода, который заявляют Гайдар и Мау, существует. И действительно, до последнего времени наблюдалась тенденция технологического развития, экономического роста, повышения качества жизни и либерализации общественных отношений. Будет ли понимаемый подобным образом прогресс в нынешнем веке ускоряться и вообще продолжаться в принципе? Ответ таков: не исключено, но вряд ли. Во всяком случае никаких гарантий этого нет. Рывок в технико-экономическом развитии нашей цивилизации, сделавший доступными массовое образование и здравоохранение, социальные гарантии и высокий уровень потребления произошел благодаря индустриализации. А индустриализацию сделала возможной топливно-энергетическая революция – переход на более высокий энергетический уклад, связанный с освоением углеводородного топлива. В XIX–ХХ веках именно этот эффективный и дешевый вид энергии обеспечил невиданный ранее рост материального производства, став базисом демографического роста одновременно с ростом подушевых доходов. Выход из мальтузианской ловушки демонстрируют невиданные прежде темпы роста: в ХХ веке численность населения Земли выросла почти в 4 раза, а мировой ВВП – почти в 20 раз. Однако даже чтобы просто сохранять прежний темп развития, без дальнейшего увеличения темпов роста, человечеству необходимо постоянно увеличивать потребление энергии. Ограниченность запасов не возобновляемого сырья в сочетании с технологическими трудностями в освоении технологий холодного термоядерного синтеза и печальными результатами попыток развития ВИЭ не дает нам надежды, что обойдется без серьезного кризиса техногенной цивилизации. Еще в 1970-е годы для Римского клуба был подготовлен доклад «Пределы роста», выводы которого позже серьезно корректировались, но принципиально не опровергались. По мнению экспертов клуба даже сокращение темпов роста потребления энергии на душу населения может привести к экономическому кризису. Но основной сценарий предполагает снижение потребления энергии, что уже в середине текущего века может вызвать системный кризис, или скорее даже катастрофу с резким сокращением производства и населения мира.

 

Иначе говоря, стабилизация с сохранением нынешней численности населения, уровня потребления и качества жизни в условиях продления нынешнего технологического и энергетического уклада невозможна в принципе. Произойдет либо переход на более высокий уровень технико-экономического развития в сочетании с серьезными социальными и моральными изменениями, либо деградация технико-экономического базиса общества, сопровождаемая социальными катаклизмами. Причем первый вариант является важной задачей социального развития, решение которой совершенно ничем не гарантировано. Перспективы ускорения истории, понимаемого как экспоненциальный рост производства и потребления энергии, товаров и социальных услуг, в настоящий момент практически не просматриваются.

 

* * *

Теперь перейдем к теоретическим аргументам научной критики прогрессизма. Как можно понять из вышесказанного, в основе представления о скорости истории как функции от числа инноваций лежит несколько мировоззренческих предпосылок.

1) Прогрессизм, то есть вера в линейность социальной эволюции, которая идет от относительно простого и плохого к более сложному и лучшему состоянию общества.

2) Перемены – фактор прогресса, а отсутствие перемен означает застой, стагнацию.

3) Технологический детерминизм, то есть убеждение, что основной импульс развития находится в технологической сфере и вектор его направленности задан кумулятивным процессом накопления знаний; таким образом, техносфера имеет тенденцию саморазвиваться и тем стимулировать все прочие сферы социальной жизни двигаться за собой по пути прогресса.

 

Все эти постулаты крайне спорные.

 

Не будем здесь подробно рассматривать аргументы за и против технологического детерминизма. Отметим только, что определенный смысл в анализе технологических детерминант развития имеется, но у такого подхода есть и существенные ограничения. Х. Сколимовски [см.: 24] приводит пример Китая XIV века, который достиг высокого уровня развития техники, что не привело, однако, к существенным социальным изменениям.  По его мнению, то, что техника не вызвала социальных перемен свидетельствует прежде всего о том, что в них не было нужды. Хотя западные интеллектуалы обычно интерпретируют это так, что это косные социальные институты подавили прогресс, что является явным признаком застоя и отсталости.

 

По мнению отечественных исследователей А. В. Коротаева, Н. Н. Крадина и В. А. Лынши [см.: 25], эволюция может протекать в виде: а) ароморфоза, то есть развития, изменения от простого к сложному, б) деградации – движения от сложных к простым социальным системам, в) идиоадаптации – структурных сдвигов на одном и том же уровне сложности[6]. Спенсеровская эволюция – это развитие, а понятием прогресса обычно обозначается развитие от плохого к хорошему [см.: 26].

 

Такая нерасторжимая связь понятия прогресса с оценкой «плохо-хорошо» делает его научный статус сомнительным. Это соображение, а также популярность отказа от системного представления об обществе побуждают многих современных ученых-обществоведов вообще отказаться от концепции социального прогресса как ложной и научно необоснованной. Так, Ч. Тилли [см.: 27] заявляет, что традиционная социология, а с ней и философия истории попалась в ловушку гипотез XIX века о том, что общество существует объективно как система, имеют место единый феномен социального развития и восходящая последовательность стадий. Именно эти заблуждения приводят к возникновению ложного представления о прогрессе, которое устраняется, если перейти к более адекватным представлениям, формируемым современной сетевой парадигмой социологии. Она предполагает, что общество – это скорее сеть многочисленных социальных отношений, а вместо одного главного процесса социальных изменений существует множество фрагментарных и разнонаправленных. Соответственно, с точки зрения современных парадигм философии истории – исторической социологии и теории деятельности, – невозможно описать историю как прогресс, линейную смену стадий.

 

Х. Сколимовски указывает, что в прежние времена перемены считались проклятием и лишь в последнее время мы «уверили себя, что перемена – не проклятье, а благословение, что она – фактор прогресса. Мы уверены также, что отсутствие перемен означает отсутствие прогресса и в конечном счете застой, незавершенность… Перемена является скрытой предпосылкой в нашей метафизике движения: мы всегда идем вперед, даже если идем в никуда» [24, с. 240]. Действительно, изменения – не самоцель. Изменения могут быть травматичными, имеющими негативные побочные последствия, могут вести к деградации общества и человека по определенным параметрам, не учитываемым технократическими моделями прогресса. Научно-техническое и экономическое развитие не означает автоматически позитивного развития с точки социальных и моральных критериев. Отсутствие перемен в какой-либо сфере может свидетельствовать не только о застое и закостенелости, но и о реализации эффективной общественной модели, которая пока позволяет решать все возникающие перед обществом задачи. В тоже время у Н. С. Розова «оптимистичными» именуются исключительно сценарии, предполагающие ускорение истории, а торможение воспринимается однозначно негативно.

 

В условиях, когда перспектива деградации материальной сферы общества становится высоко вероятной, актуальным становится вопрос: как квалифицировать подобные процессы с точки зрения концепции ускорения истории. Нулевая скорость роста – это обозначение стабилизации, отсутствия какого-либо развития или деградации. Деградация – это не замедление развития, не остановка истории с точки зрения прогрессисткой схемы. Скорее это то, что А. В. Коротаев [см.: 26] называет «антипрогресс», то есть движение вперед, от старого к новому, характеризующееся ухудшением ситуации по каким-либо значимым критериям социального прогресса. Получается, что это движение с отрицательной скоростью. Будет ли тогда ускоренная деградация вариантом ускорения истории, поскольку значимые изменения происходят все быстрее?

 

* * *

Наконец, давайте рассмотрим философские аргументы против интерпретации истории как закономерно ускоряющегося процесса. Основной аргумент связан с тем, что подобная интерпретация истории не является объективно-научной, хотя и претендует на это. Она также покоится на определенных субъективных предпосылках, верах и ценностях, как и другие интерпретации, не более, но и не менее истинные. Ранее уже говорилось о хроноцентризме, то есть склонности рассматривать современного человека как меру всех исторических событий. То, что это устойчивый стереотип восприятия хорошо видно из нашей обычной оценки значимости событий, происходивших до нашей эры и в последние сто лет. История древнеегипетской цивилизации сливается для нас в единый нераздельный исторический этап, хотя там происходили весьма значимые для самих египтян события – падения династий и царств, нашествия варваров и оккупация, восстановление государственности, религиозные реформы. То же и с историей древнего Китая. В ней много чего происходило. Так что это дало основания философу-легисту Хань Фэю, жившему еще до нашей эры, разделить историю Китая на древнейший, средневековый и современный периоды. Но для нас это все – одна и та же история древнего Китая. Получается неважно, исходим ли мы из трактовки ускорения истории как смены этапов или как частоты существенных изменений, никаких существенных с нашей точки зрения изменений там не происходило, значит и смены исторических эпох там не было. Иное дело – наше восприятие истории ХХ века и наших дней. В качестве фундаментально значимых исторических событий, возможно даже знаменующих переход от одной исторической эпохи к другой, называют начало Первой мировой войны, революцию 1917 г., Великую депрессию, Вторую мировую войну, создание Бреттон-Вудской финансовой системы, создание ООН, появление первых компьютеров, начало освоения космоса, появление персональных компьютеров и сети Интернет, крах советского блока, даты эмансипации женщин и всевозможных меньшинств в разных странах, даже теракт 11 сентября 2001 г. Что ни год, то великое эпохальное событие. Вот нынче ChatGPT запустили.

 

И ведь нельзя сказать, что это не верно. Но это верно для нашего современного человека, для которого значимы прежде всего экономические процессы, технологические инновации, расширение гражданских прав и, может быть, яркие геополитические события. Но человек другой эпохи или другого, например, религиозного мировоззрения, оценил бы значимость данных событий совсем иначе. Для него существенным было нечто совершенно иное. Это не значит, что концепция ускорения истории не нашла бы никакой поддержки, но интерпретация ее была бы совершенно иной. Имеется в виду картина истории, формируемая индуистской историософией, где ускорение истории заключается в том, что деградация человеческой цивилизации происходит ускоряющимися темпами, когда из четырех юг (эпох) каждая следующая короче и хуже предыдущей. Но в большинстве историософских моделей ускорения истории нет. Так, христианская картина истории не предполагает ни идеи прогресса, ни идеи ускорения истории. Не отрицая возможности материального совершенствования мира в плане достижения жизненных благ и удовольствий, христианство указывает на тенденцию нравственной, духовной деградации человечества, которая ведет нас к катастрофическому концу истории. Для нашей темы здесь важно то, что, с точки зрения христианства, по-настоящему существенными являются вовсе не те события, которые признаются таковыми в материалистической рациональной философии истории. Так что обычно рассматриваемые нами как исторические вехи события в данной картине истории вообще не могут служить основаниями для расчета скорости истории и доказательства ее ускорения или торможения.

 

Конечно, существует соблазн сказать, что религиозные картины истории – это детские сказки человечества, что для современного научного сознания это не серьезно. Но что тогда серьезно? Современный подросток предложил бы свою версию периодизации истории, исходя из своего стихийно материалистического мировоззрения, своих жизненных забот и ценностей: до появления смартфона – доисторическая эпоха, затем каждая новая модель – новая эпоха. Но чем теоретически нагруженное мировоззрение современного ученого и его картина истории принципиально отличается от этого наивного взгляда гипотетического подростка? Он также объявляет нечто значимое для себя (ну пусть и для какой-то широкой социально-исторической общности – нации, класса, поколения) значимым с общечеловеческой, философско-исторической точки зрения, и отсюда рисует картину истории, где долгое время ничего не происходило, пока несколько лет (веков) назад ни случилось некое историческое событие, после которого пошел прогресс и все с ускорением. Например, с точки зрения феминистской философии истории, периодизация выглядит так: тысячи лет патриархата и угнетения женщин вплоть до ХХ века, затем первая волна феминизма, вторая волна, третья… Ускорение налицо!

 

* * *

Итак, наше исследование не опровергло полностью гипотезы ускорения истории, да и задачи такой не было. Зато показано, что такая трактовка допустима лишь как определенная интерпретация истории, одна из ряда возможных. Иначе говоря, ускорение не является объективным свойством истории. Из имеющегося многообразия исторических фактов можно построить несколько непротиворечивых и в определенном смысле «истинных» моделей истории, которые будут противоречить друг другу. В одной из них история действительно ускоряется, в других – нет. Выбор угла зрения зависит от целей исследователя (исследовательского интереса), политических и религиозных убеждений, которые не могут быть ни доказаны, ни опровергнуты.

 

Конкретно говоря, ускорение наблюдается в той картине истории, которая формируется на основе системного прогрессистского мировоззрения. Но и здесь выражение «ускорение истории» является не строгим понятием, а скорее метафорой или, в лучшем случае, незрелым, непроработанным концептом. Так что более корректным было бы говорить об ускорении научного, технического и экономического развития определенного общества или об увеличении частоты социальных инноваций в определенный период истории. Действительная тенденция такого локального ускорения обусловлена кумулятивным (в определенных пределах) накоплением знаний и совокупного капитала. Также существует определенная нестрогая корреляция между этими параметрами и ростом численности населения. В таком ограниченном смысле слова можно говорить об ускорении истории в эпоху модерна. Но и здесь более строго нужно говорить не об экспоненциальном общем ускорении истории на всем данном этапе истории, а скорее о цикле локальных ускорений-замедлений. Периодически происходят технологические и социальные революции, способствующие временной резкой интенсификации инноваций, что, собственно, и может в определенной перспективе интерпретироваться как ускорение истории. Это связано с тем, что технические инновации изменяют структуру производительных сил, следовательно, классовую структуру общества, а значит, дестабилизируют политические и прочие социальные отношения. Но это не стоит интерпретировать как прогресс, закономерное и устойчивое движение от низшего к высшему, непременно лучшему состоянию общества.

 

Соответственно, даже эмпирически наблюдаемое в период Нового времени ускорение научно-технического и экономического развития, сопровождаемое рядом социальных изменений, не стоит интерпретировать как закономерное, неизбежное и строго математически регулярное ускорение истории. Синергетическая модель ускорения истории предполагает достижение (и, скорее всего, уже в близком будущем) точки сингулярности. Предлагаемая же в данной статье интерпретация приводит к выводу о нелепости подобного предположения. Промышленная и научно-техническая революция дали временный импульс процессам технико-экономических и социальных изменений. Исчерпание импульса со временем ведет к замедлению процессов развития вплоть до перехода на траекторию технологического регресса. От такого сценария нас может избавить непредсказуемое начало новой революции, которая спровоцирует новую волну изменений (совершенно не обязательно «прогрессивных» в широком смысле слова). Так что и в рамках такого материалистического мировоззрения дальнейшее продолжение ускорения истории, случившееся в эпоху модерна, а если выражаться точнее, ускорение технико-экономического развития в дальнейшем совершенно не гарантировано и может смениться не только его торможением, но и обращением вспять – деградацией. Таким образом, говорить о существовании универсального «железного» закона ускорения истории, описываемого строгой гиперболической функцией или графически отражаемого кривой экспоненциального роста, не приходится.

 

Список литературы

1. The Law of Acceleration of History: Definition, Examples, Proof and Refutation // All about Everything: Answers to Frequently Asked Questions. – URL: https://stuklopechat.com/obrazovanie/82055-zakon-uskoreniya-istorii-opredelenie-primery-dokazatelstvo-i-oproverzhenie.html (дата обращения 08.06.2023).

2. Розов Н. С. Ускорение истории: причинные механизмы и пределы // Общественные науки и современность. – 2015. – № 6. – С. 151–163.

3. Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопросы философии. – 1990. – № 3. – С. 134–147.

4. Трубицын О. К. Критика обоснования ускорения истории при помощи синергетики и концепции «Большой истории» // Сибирский философский журнал. – 2023. – № 2. – С. 36–46. DOI: 10.25205/2541-7517-2023-21-2-36-46

5. Капица С. П. Феноменологическая теория роста населения Земли // Успехи физических наук. – 1996. – Т. 166. – № 1. – С. 63–80.

6. Капица С. П. Об ускорении исторического времени // Новая и новейшая история. – 2004. – № 6. – С. 3–16.

7. Turchin P. Long-Term Population Cycles in Human Societies // R. S. Ostfeld, W. H. Schlesinger (Eds.) / The Year in Ecology and Conservation Biology (Annals of the New York Academy of Sciences). – 2009. – Vol. 1162. – Pp. 1–17.

8. Трубицын О. К. Закончилась ли глобализация? // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2022. – № 3. – С. 12–37. URL: http://fikio.ru/?p=5151 (дата обращения 08.06.2023).

9. Панов А. Д. Сингулярная точка истории // Общественные науки и современность. – 2005. – № 1. – С. 122–137.

10. Трубицын О. К. Критерии выхода общественного развития на стадию постмодерна // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 3 (29). – С. 18–35. URL: http://fikio.ru/?p=4125 (дата обращения 08.06.2023).

11. Трубицын О. К. Оценка сильной версии концепции постиндустриального общества // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 4 (30). – С. 83–103. URL: http://fikio.ru/?p=4219 (дата обращения 08.06.2023).

12. Обществознание: учебное пособие для абитуриентов, электронное издание сетевого распространения / Г. Г. Кириленко, М. В. Кудина, Л. Б. Логунова и др.; под ред. Ю. Ю. Петрунина. – М.: «КДУ», «Добросвет», 2018. – 656 с. – URL: https://bookonlime.ru/node/1041 (дата обращения 08.06.2023).

13. Цирель С. В. Скорость эволюции: пульсирующая, замедляющаяся, ускоряющаяся // Универсальная и глобальная история (эволюция Вселенной, Земли, жизни и общества): хрестоматия. – Волгоград: Учитель, 2012. – С. 167–196.

14. Цирель С. В. Big History и Singularity как метафоры, гипотезы и прогноз // Эволюция: Эволюционные грани сингулярности. – 2020. – № 10. – С. 102–125.

15. Розов Н. С. Социальные условия творчества, линии модернизации и ускорение истории // Сибирский философский журнал. – 2015. – Том 13. – № 3. – С. 36–42.

16. Glubb J. The Fate of Empires and Search for Survival. – Edinburg: William Blackwood & Sons Ltd, 1978. – 24 p.

17. Глазьев С. Ю. Геноцид. – М.: ТЕРРА, 1998. – 320 с.

18. Стоуньер Т. Информационное богатство: профиль постиндустриальной экономики // Новая технократическая волна на Западе. – М.: Прогресс, 1986. – С. 392–409.

19. Темпы научно-технического прогресса снизились за последние полвека на 90% // Наука – ТАСС. – URL: https://nauka.tass.ru/nauka/16724369 (дата обращения 08.06.2023).

20. Коллинз Р. Технологическое замещение и кризисы капитализма: выходы и тупики // Политическая концептология: журнал метадисциплинарных исследований. – 2010. – № 1. – С. 35–50.

21. Темпы роста мировой экономики в ретроспективе // Статьи для высших учебных заведений. – URL: https://bstudy.net/686670/ekonomika/tempy_rosta_mirovoy_ekonomiki_retrospektive (дата обращения 08.06.2023).

22. List of Countries by Real GDP Growth Rate // Wikipedia. – URL: https://en.wikipedia.org/wiki/List_of_countries_by_real_GDP_growth_rate (дата обращения 08.06.2023).

23. Гайдар Е., Мау В. Марксизм: между научной теорией и «светской религией» (либеральная апология) (окончание) // Вопросы экономики. – № 6. – 2004. – С. 28–56. DOI: 10.32609/0042-8736-2004-6-28-56

24. Сколимовски Х. Философия техники как философия человека // Новая технократическая волна на Западе. – М.: Прогресс, 1986. – С. 240–249.

25. Коротаев А. В., Крадин Н. Н., Лынша В. А. Альтернативы социальной эволюции (вводные замечания) // Альтернативные пути к цивилизации: коллективная монография. – М.: Логос, 2000. – С. 24–83.

26. Коротаев А. В. Социальная эволюция: факторы, закономерности, тенденции. – М.: Восточная литература, 2003. – 278 с.

27. Штомпка П. Социология социальных изменений. – М.: Аспект Пресс, 1996. – 416 с.

 

References

1. The Law of Acceleration of History: Definition, Examples, Proof and Refutation. Available at: https://stuklopechat.com/obrazovanie/82055-zakon-uskoreniya-istorii-opredelenie-primery-dokazatelstvo-i-oproverzhenie.html (accessed 08 June 2023).

2. Rozov N. S. Acceleration of History: Causal Mechanisms and Limits [Uskorenie istorii: prichinnye mekhanizmy i predely]. Obschestvennye nauki i sovremennost (Social Sciences and Contemporary World), 2015, no. 6, pp. 151–163.

3. Fukuyama F. The End of History? [Konets istorii?]. Voprosy filosofii (Problems of Philosophy), 1990, no. 3, pp. 134–147.

4. Trubitsyn O. K. Criticism of the Justification of History Acceleration with the Help of Synergetics and the Concept of “Big History” [Kritika obosnovaniya uskoreniya istorii pri pomoschi sinergetiki i kontseptsii “Bolshoy istorii”]. Sibirskiy filosofskiy zhurnal (Siberian Journal of Philosophy), 2023, no. 2, pp. 36–46. DOI: 10.25205/2541-7517-2023-21-2-36-46

5. Kapitsа S. P. The Phenomenological Theory of World Population Growth [Fenomenologicheskaya teoriya rosta naseleniya Zemli]. Uspekhi fizicheskikh nauk (Physics-Uspekhi. Advances in Physical Sciences), 1996, vol. 166, no. 1, pp. 63–80.

6. Kapitsa S. P. On the Acceleration of Historical Time [Ob uskorenii istoricheskogo vremeni]. Novaya i noveyshaya istoriya (Modern and Contemporary History), 2004, no. 6, pp. 3–16.

7. Turchin P. Long-Term Population Cycles in Human Societies. The Year in Ecology and Conservation Biology (Annals of the New York Academy of Sciences), 2009, vol. 1162, pp. 1–17.

8. Trubitsyn O. K. Is Globalization Over? [Zakonchilas li globalizatsiya?]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2022, no. 3, pp. 12–37. Available at: http://fikio.ru/?p=5151 (accessed 08 June 2023).

9. Panov A. D. Singular Point of History [Singulyarnaya tochka istorii]. Obschestvennye nauki i sovremennost (Social Sciences and Contemporary World), 2005, no. 1, pp. 122–137.

10. Trubitsyn O. K. Criteria for Entering the Postmodern Stage of Social Development [Kriterii vykhoda obschestvennogo razvitiya na stadiyu postmoderna]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2020, no. 3 (29), pp. 18–35. Available at: http://fikio.ru/?p=4125 (accessed 08 June 2023).

11. Trubitsyn O. K. Evaluation of a Strong Version of the Post-Industrial Society Concept [Otsenka silnoy versii kontseptsii postindustrialnogo obschestva]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2020, no. 4 (30), pp. 83–103. Available at: http://fikio.ru/?p=4219 (accessed 08 June 2023).

12. Kirilenko G. G., Kudina M. V., Logunova L. B.; Petrunin Y. Y. (Ed.) Social Studies: A Textbook for Applicants [Obschestvoznanie: uchebnoe posobie dlya abiturientov]. Moscow: “KDU”, “Dobrosvet”, 2018, 656 p. Available at: https://bookonlime.ru/node/1041 (accessed 08 June 2023).

13. Tsirel S. V. The Speed of Evolution: Pulsating, Slowing Down, Accelerating [Skorost evolyutsii: pulsiruyuschaya, zamedlyayuschayasya, uskoryayuschayasya]. Universalnaya i globalnaya istoriya (evolyutsiya Vselennoy, Zemli, zhizni i obschestva): Khrestomatiya (Universal and Global History (Evolution of the Universe, Earth, Life and Society): Chrestomathy). Volgograd: Uchitel, 2012, pp. 167–196.

14. Tsirel S. V. Big History and Singularity as Metaphors, Hypotheses and Forecasts [Big History i Singularity kak metafory, gipotezy i prognoz]. Evolyutsiya: Evolyutsionnye grani singulyarnosti (Evolution: Evolutionary Facets of the Singularity), 2020, no. 10, pp. 102–125.

15. Rozov N. S. Social Conditions of Creativity, Lines of Modernization, and Acceleration of History [Sotsialnye usloviya tvorchestva, linii modernizatsii i uskorenie istorii]. Sibirskiy filosofskiy zhurnal (Siberian Journal of Philosophy), 2015, vol. 13, no. 3, pp. 36–42.

16. Glubb J. The Fate of Empires and Search for Survival. Edinburg: William Blackwood & Sons Ltd, 1978, 24 p.

17. Glazyev S. Yu. Genocide [Genocid]. Moscow: TERRA, 1998, 320 p.

18. Stonier T. The Wealth of Information: A Profile of the Post-Industrial Economy [Informatsionnoe bogatstvo: profil postindustrialnoy ekonomiki]. Novaya tekhnokraticheskaya volna na Zapade (New Technocratic Wave in the West). Moscow: Progress, 1986, pp. 392–409.

19. The Pace of Scientific and Technological Progress Has Decreased by 90 % over the Past Half Century [Tempy nauchno-tekhnicheskogo progressa snizilis za poslednie polveka na 90 %]. Available at: https://nauka.tass.ru/nauka/16724369 (accessed 08 June 2023).

20. Collins R. Technological Displacement and Capitalist Crises Escapes and Dead Ends [Tekhnologicheskoe zameschenie i krizisy kapitalizma: vykhody i tupiki]. Politicheskaya kontseptologiya: zhurnal metadistsiplinarnykh issledovaniy (The Political Conceptology: Journal of Metadisciplinary Research), 2010, no. 1, pp. 35–50.

21. The Growth Rates of the World Economy in Retrospect [Tempy rosta mirovoy ekonomiki v retrospektive]. Available at: https://bstudy.net/686670/ekonomika/tempy_rosta_mirovoy_ekonomiki_retrospektive (accessed 08 June 2023).

22. List of Countries by Real GDP Growth Rate. Available at: https://en.wikipedia.org/wiki/List_of_countries_by_real_GDP_growth_rate (accessed 08 June 2023).

23. Gaidar E., Mau V. Marxism: Between the Scientific Theory and “Secular Religion” (Liberal Apologia) [Marksizm: mezhdu nauchnoy teoriey i “svetskoy religiey” (liberalnaya apologiya) (okonchanie)]. Voprosy ekonomiki (Questions of Economics), 2004, no. 6, pp. 28–56. DOI: 10.32609/0042-8736-2004-6-28-56

24. Skolimowski H. Philosophy of Technology as a Philosophy of Man [Filosofiya tekhniki kak filosofiya cheloveka]. Novaya tekhnokraticheskaya volna na Zapade (New Technocratic Wave in the West). Moscow: Progress, 1986, pp. 240–249.

25. Korotaev A. V., Kradin N. N., Lynsha V. A. Alternatives to Social Evolution [Alternativy sotsialnoy evolyutsii (vvodnye zamechaniya)]. Alternativnye puti k tsivilizatsii: kollektiynaya monografiya (Alternative Paths to Civilization: Collective Monograph). Moscow: Logos, 2000, pp. 24–83.

26. Korotaev A. V. Social Evolution: Factors, Patterns, Trends [Sotsialnaya evolyutsiya: faktory, zakonomernosti, tendentsii]. Moscow: Vostochnaya literatura, 2003, 278 p.

27. Sztompka P. The Sociology of Social Change [Sotsiologiya sotsialnykh izmeneniy]. Moscow: Aspekt Press, 1996, 416 p.