Monthly Archives: октября 2020

УДК: 130.3; 316.62; 316.77

 

Работа подготовлена при поддержке гранта Президента РФ МК-3018.2019.6 «Когнитивный код “soft power” как фактор распространения протестных политических настроений российской городской молодежи».

 

Франц Валерия Андреевна – Уральский федеральный университет имени первого Президента России Б. Н. Ельцина, доцент кафедры интегрированных маркетинговых коммуникаций и брендинга Школы государственного управления и предпринимательства, кандидат политических наук, доцент, Екатеринбург, Россия.

Email: val-franc@yandex.ru

SPIN: 8262-8784.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Теоретические аспекты распространения протестных настроений и действий в среде городской молодежи к настоящему моменту рассмотрены достаточно глубоко и разносторонне как в российской, так и в зарубежной науке. Изучены основные факторы и причины возникновения социально-политических протестных настроений и действий и сформулированы соответствующие теории – коллективного действия, относительной депривации, мобилизации ресурсов и т. п. Предложены классификации видов и пространств реализации протестной активности. Активно проводятся также эмпирические исследования в данной области, в частности, касающиеся коммуникационного аспекта социально-политического протеста. Однако через призму концепции когнитивного кода распространение протестных настроений рассматривается впервые.

Результаты: В качестве инструментов эмпирического исследования нами были использованы опрос молодежи Екатеринбурга и экспертные интервью. Результаты исследований позволили выявить общее социальное самочувствие молодежи Екатеринбурга; степень распространения в ее среде протестных настроений, характер этих настроений и потенциал их трансформации в протестные действия; причины распространения протестных настроений и предпочтения екатеринбургской молодежи в отношении разных форм реализации протестной активности; предпочитаемые каналы потребления информации о социально-политической ситуации в России, а также каналы и формы выражения и распространения протестных настроений; существующие в массовом сознании молодежи когнитивные коды, связанные с протестом.

Область применения результатов: Теоретико-методологические выводы исследования могут быть использованы при формировании эмпирического инструментария для изучения молодежного социально-политического протеста. Эмпирические результаты могут помочь в понимании принципов формирования эффективной стратегии политической коммуникации с молодежью.

Выводы: В целом для молодежи Екатеринбурга характерен высокий уровень недовольства социально-экономической и политической ситуацией в стране. Однако такое недовольство имеет достаточно низкий потенциал трансформации в протестные действия. Протестная активность если и реализуется, то в основном тяготеет к умеренному и конвенциональному характеру. Наиболее популярным способом выражения и распространения протеста является интернет-активность (подписание петиций, потребление и чуть реже поддержка и распространение протестного контента), но такая деятельность имеет невысокий потенциал перехода в оффлайн-формат. Таким образом, протестные настроения распространяются главным образом в информационном пространстве или пространстве коммуникаций. По большей части это происходит в масс-медиа. Однако цифровые коммуникации не являются «ресурсом» реальных социально-политических трансформаций и зачастую, напротив, служат лишь инструментом «выпуска пара» с последующим снижением потребности в инициировании реальных изменений. Для значительной части молодежи Екатеринбурга характерен политический абсентеизм.

 

Ключевые слова: городская молодежь; социально-политический протест; протестные настроения; диджитал-коммуникации; когнитивный код.

 

Features of the Spread of Protest Sentiments among Russian Urban Youth in Information Society (by the Case of Yekaterinburg)

 

Franz Valeria Andreevna – Ural Federal University named after the first President of Russia B. N. Yeltsin, Associate Professor of the Department of Integrated Marketing Communications and Branding at the School of Public Administration and Entrepreneurship, PhD (Political Science), associate professor, Yekaterinburg, Russia.

Email: val-franc@yandex.ru

Abstract

Background: The theoretical aspects of the spread of protest sentiments and actions among urban youth have been considered quite deeply and comprehensively both in Russian and foreign science. The main factors and reasons for the emergence of socio-political protest moods and actions have been studied and the corresponding theories have been formulated, i. e. collective action, relative deprivation, resource mobilization, etc. Classifications of types and spaces of protest activity implementation are proposed. Empirical research in this area is also carried out, in particular, concerning the communication aspect of socio-political protest. For the first time, however, the spread of protest moods is considered in the context of the cognitive code concept.

Results: We used a survey of Yekaterinburg young people and expert interviews as tools for empirical research. The research results made it possible to reveal the general social well-being of Yekaterinburg young people; the degree of distribution of protest moods in their environment, moods nature and potential for their transformation to protest actions; reasons for the spread of protest sentiments and preferences of Yekaterinburg youth in relation to various forms of protest activity; preferred channels of information on the socio-political situation in Russia, as well as channels and forms of expression and dissemination of protest sentiments; the cognitive codes existing in the mass consciousness of young people associated with protest.

Implications: Theoretical and methodological findings can be used to make tools for empirical research in the field of youth socio-political protest. Empirical results can help in understanding the principles of forming an effective strategy for political communication with young people.

Conclusion: In general, young people in Yekaterinburg are characterized by a high level of dissatisfaction with the socio-economic and political situation in the country. Such discontent, however, has a low potential for transformation to protest actions. Even if protest activity is implemented, it tends to have a moderate and conventional character. The most popular way to make and disseminate protest is online activity (signing petitions, consuming, less often supporting and distributing protest content), although such activity has a low potential for transition to an offline format. Thus, protest sentiments spread mainly in the information or communication space. This is mainly happening in the media. Digital communications, however, are not “resources” for real socio-political transformations and often, by contrast, serve only as a tool for “blowing off steam” with a subsequent decrease in the need to initiate real changes. Political absenteeism is characteristic of a significant part of Yekaterinburg youth.

 

Keywords: urban youth; socio-political protest; protest moods; digital communications; cognitive code.

 

Последние несколько лет в мире, включая Россию, повсеместно наблюдается существенный рост протестной социально-политической активности. Значительную роль в подобных процессах играет молодежь, проживающая в крупных мегаполисах. Информационный характер современного общества и появление все новых технологий и инструментов цифровых коммуникаций накладывает отпечаток на распространение и интенсивность протестных настроений городской молодежи, а также характер и предпочитаемые формы ее протестных действий. В этом смысле коммуникационный аспект социально-политического протеста представляет существенный научный интерес – особенно в свете специфики социально-политических процессов в России, оказывающей влияние, в частности, на возможность перехода онлайн-протеста в оффлайн-формат с последующими трансформациями различных элементов социально-политической действительности.

 

Под политическим протестом мы понимаем разновидность политического участия, выражающегося в открытой демонстрации отрицательного отношения к политической системе в целом или ее отдельным элементам, нормам, ценностям, принимаемым решениям. При этом политический протест может принимать и пассивные формы, крайней среди которых является политический абсентеизм. В своем понимании данной категории мы опираемся на идеи Р. Мертона, Д. Дэвиса, Р. Инглхарта, У. Милбрайта.

 

Протестные настроения мы, в свою очередь, определяем как вид социальных настроений, характеризующихся неудовлетворенностью социальных групп или индивидуумов сложившейся социально-политической ситуацией, неоправдавшимися ожиданиями и, одновременно, готовностью носителей таких настроений предпринять конкретные действия с целью изменения ситуации.

 

Причинами протестного поведения могут быть кризис ценностей политической культуры, делегитимация политического режима, депривация индивидуума или целых социальных групп и др. Из возможных причин возникновения протеста вытекают основные подходы к его рассмотрению: концепции коллективного поведения, депривации, теория «мобилизации ресурсов», конфликтологический подход и т. п.

 

Теория коллективного поведения объясняет протест главным образом через показатели социальной напряженности (Т. Гарр, Н. Смелзер, Дж. Дженкинс и др.). Ее представители подчеркивают наличие взаимосвязи между экономическим неравенством и протестом. В частности, низкий доход (зачастую в совокупности с низким уровнем образования) ведет к возрастанию неудовлетворенности социально-политической ситуацией и протестного потенциала. Также значительную роль играет разрушение доверия во взаимоотношениях общественности и власти.

 

Социально-психологическое направление данного подхода представлено теорией относительной депривации (С. Стауффер, Р. Мертон, У. Рансисмен), которая в качестве механизма, запускающего протест, рассматривает увеличение разрыва между ожиданиями (относительно уровня жизни, карьерных перспектив и т. п.) индивидуумов и возможностями их реального удовлетворения.

 

Сторонники теорий «мобилизации ресурсов» (С. Тэрроу, С. И. Озлер, Д. С. Мейер) полагают, что протест возможен только при наличии политических, экономических и организационных возможностей для мобилизации существующего недовольства. Ключевой категорией данной теории является «структура политических возможностей», представляющая собой группу ресурсов, определяющих вероятность возникновения общественных, в том числе протестных, движений, специфику, формы и эффективность их деятельности. Одним из современных направлений концепции «мобилизации ресурсов» являются теории, делающие акцент на изучении роли новых медиа (социальные сети и интернет-СМИ) в распространении протестных настроений и активности. Существенным фактором в реализации протестных действий такие теории считают распространение и доступность протестного контента и информации о готовящихся протестных акциях в онлайн-пространстве.

 

Представители конфликтологического подхода (Р. Дарендорф, Л. Козер, К. Боулдинг) определяют социальный протест как форму конфликта, порождаемого столкновением социальных групп с взаимно противоречащими политическими и экономическими интересами.

 

Перечисленные причины и факторы возникновения протестных настроений и действий были заложены нами в основу эмпирического инструментария исследования (структуры и вопросов анкеты и экспертного интервью). Важной целью нашего исследования стало выявление наиболее значимых среди таких факторов и причин в контексте распространения протестных настроений в среде молодежи Екатеринбурга.

 

Помимо вышесказанного, мы рассматриваем такие аспекты социально-политического протеста, как пространство реализации (классификации и подходы Г. Г. Почепцова, А. В. Скиперских), а также формы реализации в соответствии с классификацией Л. Милбрайта.

 

Так, Г. Г. Почепцов выделяет три типа пространств, в которых может реализовываться политический протест: физическое, информационное и когнитивное [см.: 5]. А. В. Скиперских также высказывает мнение, что протест реализуется в рамках «пространственного континуума», который делится на три типа: город и его материальные объекты (здания, дороги, памятники и т. п.); человек (одежда и символы на ней, акты, совершаемые человеком и т. п.), коммуникации (СМИ, соц. сети, блогосфера) [см.: 6].

 

В рамках нашего исследования для нас важно, какую роль играют именно информационное пространство и онлайн-коммуникации в распространении протестных настроений в среде городской молодежи, а также какие каналы и формы такой коммуникации преобладают, являясь для молодежи наиболее значимыми и удобными.

 

Еще одной нашей значимой задачей было выяснить, какой характер протестного поведения наиболее распространен в среде городской молодежи Екатеринбурга, по каким причинам, как и до какой степени на факт преобладания того или иного характера протестных настроений и действий молодежи влияют цифровые технологии.

 

Что касается возможного характера протестного поведения, за основу нами была взята классификация видов протестного поведения У. Милбрайта. Так, Милбрайт классифицирует протестное поведение в соответствии с такими критериями, как уровень активности (низкая, средняя, высокая) и степень легальности (конвенциональная / неконвенциональная) [см.: 4]. Данную классификацию можно дополнить критериями численности участников (массовые, групповые, индивидуальные протесты) и применения насилия (насильственные / ненасильственные).

 

На пересечении вышеуказанных критериев находятся виды протестного поведения, включающие существенное число подкатегорий. Например, ненасильственные конвенциональные формы политического протеста с низким уровнем политической активности могут включать:

– массовые: протестный абсентеизм общества, участие в виртуальных группах в социальных сетях протестной направленности;

– индивидуальные: молчание, регулярное потребление контента оппозиционных СМИ, комментарии в блогах, социальных сетях, выражающие недовольство властью.

 

Неконвенциональные формы политического протеста среднего уровня активности ненасильственного характера могут включать:

– массовые: участие в несогласованных демонстрациях и митингах, забастовках, смартмобах, бойкотах;

– индивидуальные: объявление голодовки, участие в одиночной акции;

– анонимные: создание протестного контента в сети Интернет и т. п.

 

Социально-политический протест и протестные настроения мы рассматриваем с точки зрения концепции «когнитивного кода». Мы ставим себе задачу изучить, какие когнитивные коды (стереотипы, схемы, диспозиции и др.) преобладают в среде российской городской молодежи в контексте ее протестных настроений, а также какие факторы влияют на их формирование.

 

Термин «когнитивный код» был заимствован нами из теории «конструктивистского структурализма», и рассматривается в ее контексте (П. Бурдье, Э. Гидденс, Н. Луман и др). Согласно данному подходу, предметом социальных наук являются, в первую очередь, социальные практики, упорядоченные в пространстве и времени, а не гипотетическая социальная тотальность. Под практиками понимаются любые изменения, осуществляемые социальными акторами и порождающие многообразные “различения”, которые фиксируются как в материально-вещественной, так и в идеальной форме. В связи со сказанным мы делаем особый акцент на практиках, реализующихся в контексте распространения протестных настроений и протестной активности молодежи [см.: 3, с. 20].

 

При этом, по мнению сторонников «конструктивистского структурализма», за объективированными социальными практиками скрываются исторически изменчивые символические структуры, имеющие в себе механизм трансформации символического содержания на язык повседневности и наоборот. Ядром таких символических структур являются схемы, действующие на практике корпоративные диспозиции, принципы деления и т. п. С точки зрения конструктивистского структурализма, индивидуальная или групповая политическая позиция определяется, прежде всего, когнитивно-оценочными кодами (схемами классификаций), формирующими понимание смысла политических действий. Посредством таких схем акторы классифицируют сами себя и позволяют классифицировать. Они выступают своего рода инкорпорированными “моделями” или “программами” политических практик, интериоризированными значениями политических установок, ставших личностными свойствами в результате социализации и усвоения политического опыта [см.: 1, с. 194].

 

Таким образом, прежде всего, речь идет о классификационных информационных схемах, символических трансфигурациях фактических различий и – шире – о рангах, порядках, градациях как продуктах построения этих схем. При этом политическое пространство (понимаемое нами в контексте теории П. Бурдье) можно представить как систему различий, которые воспроизводятся в виде объективных и субъективных структур. Иными словами, политический порядок представляет собой в значительной степени ментальный порядок, существующий по большей части в виде социальных представлений, разделяемых социальными акторами. Соответственно, политическая идентичность социальных акторов формируется также, главным образом, когнитивно-оценочными кодами (схемами классификаций), существующими в ментальном, идеальном пространстве [см.: 3, с. 21].

 

Хотелось бы отдельно пояснить введенное П. Бурде понятие «диспозиция», имеющее существенное значение для нашего исследования. Диспозиция, с точки зрения исследователя, есть модель восприятия действительности, которая, будучи интериоризированной, структурирует поведение, формирует представление о занимаемой в социальном поле со всеми его структурами позиции. Диспозиции и иные подобные символические структуры формируют так называемый «габитус» как наиболее объемный и целостный продукт социализации, в том числе политической. Габитус представляет собой «совокупность черт, которые приобретает индивид, диспозиции, которыми он располагает, или иначе говоря, свойства, результирующие присвоение некоторых знаний, некоторого опыта» [2, с. 46]. То, что называют правилами социальной игры, в терминологии П. Бурдье называется габитусами или социальными стратегиями.

 

Подводя итог теоретическому обоснованию, можно утверждать, что важной задачей исследования и основной целью статьи является демонстрация влияния цифровых технологий на специфику (интенсивность, формы, каналы и т. д.) распространения протестных настроений в среде городской молодежи на примере Екатеринбурга.

 

В соответствии с данной целью были поставлены следующие задачи.

1) Определить социальное самочувствие молодежи Екатеринбурга в целом, выявить уровень удовлетворенности социально-экономическими и политическими условиями жизни в стране, а также условиями собственной жизни.

2) Определить восприятие молодежью Екатеринбурга своего места в актуальном социально-политическом поле, уровень ее доверия к власти.

3) Выявить уровень поддержки екатеринбургской молодежью разных форм существующих протестных действий и собственной готовности к таким действиям.

4) Выявить факторы и когнитивные структуры (диспозиции, схемы, стереотипы и др.), оказывающие значимое влияние на уровень протестных настроений молодежи Екатеринбурга.

5) Выявить наиболее эффективные и предпочтительные с точки зрения екатеринбургской молодежи формы и пространства выражения и распространения социально-политических протестных настроений и действий.

6) Определить роль цифровых технологий в распространении протестных настроений в среде городской молодежи.

7) Выявить наиболее распространенные и предпочтительные с точки зрения городской молодежи каналы цифровой коммуникации в контексте реализации протестной активности, а также наиболее распространенные и предпочтительные формы такой коммуникации.

 

Что касается эмпирических методов сбора информации, был проведен опрос екатеринбургской молодежи, а также серия экспертных интервью. Опрос осуществлялся на базе Уральского федерального университета в 2020-м году и был направлен, главным образом, на комплексную диагностику особенностей протестных настроений и установок молодежи города Екатеринбурга, выявление основных факторов, определяющих их специфику, определение основных каналов коммуникации в контексте распространения протестных настроений. В связи с действующим на момент проведения исследования карантинными мерами, опрос проводился без личного контакта с респондентами, путем интерактивного анкетирования на платформе Google Forms (однако при отборе респондентов тщательно контролировалось их соответствие квотным признакам). Всего в ходе исследования были опрошены 506 представителей молодежи города в возрасте от 14 до 29 лет, отобранные на основании квотной выборки по критериям района проживания, пола и возраста. Результаты опроса приведены в разделе «Результаты исследования», в том числе в таблицах 1–7.

 

Целью экспертных интервью также было выявление общей специфики политических протестных настроений екатеринбургской молодежи, включая степень распространения, интенсивность, характер, причины, основные формы и каналы распространения, роль цифровых технологий в данном процессе, наиболее предпочитаемые каналы цифровой коммуникации в контексте распространения протеста. Было взято 5 интервью у экспертов, двое из которых являются академическими исследователями, специализирующимися на проблеме молодежного протеста и ведущими соответствующие исследования в течение нескольких лет. Один – практикующий политолог, имеющий широкий опыт работы в электоральных кампаниях и изучения различных аудиторий, включая молодежные. Еще двое – практики, работающие с молодежными аудиториями в рамках деятельности оппозиционных политических партий. Показательно, что мнения теоретиков и практиков в целом и основном совпали.

 

Результаты исследования

Опрос начинался с блока, посвященного общему социальному самочувствию екатеринбургской молодежи и ее восприятию жизни в России. Исследование показало, что 71,1 % опрошенных скорее не нравится, как складываются дела в российском обществе. В качестве серьезных проблем государства опрошенные отметили низкий уровень жизни, безденежье (34,8 %, большинство), отсутствие нормальной работы (37,9 %, большинство), низкое качество здравоохранения (35,8 %, большинство), низкий уровень свободы в обществе (31,8 %, большинство). Наиболее острыми проблемами были названы коррупция, произвол власти (33,4 %, большинство) и сложности с приобретением жилья (36,6 %, большинство).

 

Десятка важнейших ценностей, которые должны лежать в основе идеального, с точки зрения опрошенных, общества, приведена в таблице 1 (источник – самостоятельно проведенное исследование).

 

Таблица 1 – Ответы на вопрос «Как Вы считаете, на каких из этих принципов должно строиться общество в идеале?» (результаты опроса «Социальное самочувствие и протестные настроения молодежи Екатеринбурга»)

Принципы

Число ответивших

% ответивших

1 Права человека

276

55,5

2 Свобода

252

50,7

3 Справедливость

244

49,1

4 Мораль

207

41,6

5 Равенство

185

37,2

6 Доверие

178

35,8

7 Закон

167

33,6

8 Семья

137

27,6

9 Достаток

123

24,7

10 Уважение к природе

104

20,9

 

При этом на вопрос «Лично Вы за последние несколько месяцев сталкивались с проявлениями несправедливости по отношению к себе?» положительный ответ дали более половины респондентов (57,3 %). Наиболее популярными ответами на вопрос о характере несправедливости оказались: «Принуждают меня делать то, чего я не хочу и не обязан делать» (42,2 %), «Мой труд мало ценят, платят меньше, чем я заслуживаю» (36,6 %), «Не дают мне того, что положено по закону» (36,2 %).

 

Десять ценностей, составляющих реальную основу российского общества, по мнению опрошенных, приведены в таблице 2 (источник – самостоятельно проведенное исследование).

 

Таблица 2 – Ответы на вопрос «Какие из этих принципов, по Вашему ощущению, сейчас господствуют в российском обществе?» (результаты опроса «Социальное самочувствие и протестные настроения молодежи Екатеринбурга»)

Принципы

Число ответивших

% ответивших

1 Собственность

187

37,9

2 Сила

184

37,3

3 Достаток

176

35,7

4 Закон

172

34,9

5 Мода / мейнстрим

141

28,6

6 Сильное государство

122

24,7

7 Успех

121

24,5

8 Удовольствие

101

20,5

9 Традиция

97

19,7

10 Труд

70

14,2

 

На вопрос «Если говорить в целом, то насколько положение в российском обществе такого человека, как Вы, зависит от него самого?» большинство (50,4 %) отвечает, что сильно зависит.

 

При этом поддержка со стороны власти все-таки, по-видимому, ожидается и считается недостаточной. Так, на вопрос «Как Вы считаете, действующие российские власти делают достаточно для решения проблем, стоящих перед такими людьми, как Вы?» большинство (41,9 %) дало ответ «Определенные действия я вижу, но они чисто символические». Второй по популярности ответ – «делается много, но далеко не все возможное» (27,5 %), на третьем месте – «по-моему, власть вообще не стремится их решать» (16,8 %). Таким образом, можно говорить о среднем или ниже среднего уровне удовлетворенности деятельностью власти в целом. Что касается ответов на вопрос об одобрении деятельности конкретных представителей власти (Председатель Правительства РФ, Президент, Губернатор Свердловской области), наиболее распространенным оказался «что-то одобряю, что-то – нет». На втором месте по распространенности – вариант «скорее одобряю», причем он незначительно, но «обгоняет» вариант «скорее не одобряю». Исключение составляет мэр Екатеринбурга, которому большинство (36,2 %) выразило неодобрение.

 

Ответы молодых екатеринбуржцев на вопрос о том, что в наибольшей степени повлияло на их формирование представления о жизни в России, приведены в таблице 3 (источник – самостоятельно проведенное исследование).

 

Таблица 3 – Ответы на вопрос «Что больше всего повлияло на формирование вашего представления о жизни в России?» (результаты опроса «Социальное самочувствие и протестные настроения молодежи Екатеринбурга»)

Источники влияния

Число ответивших

% ответивших

1 Опыт жизни в России

471

93,5

2 Учеба и образование

282

56,0

3 Книги, которые я читал

207

41,1

4 Мнение родственников, друзей

205

40,7

5 Опыт путешествий и жизни за границей

186

36,9

6 Средства массовой инфоинформации

168

33,3

7 Кино и другие произведения искусства

133

26,4

8 Мнение известных политиков и активистов

105

20,8

9 Общение в социальных сетях

86

17,1

10 Мнение популярных артистов

26

5,2

11 Игра в компьютерные игры

19

3,8

12 Общение с иностранцами

19

3,8

13 Другое

0

0,0

Итого ответивших:

504

100,0

 

Что касается собственно протестных настроений и, в особенности, позиции респондентов относительно эффективности протеста, показатели относительно скромные. Так, большинство опрошенных (32 %) полагают, что массовые выступления, выражающие протест действующим властям, в их городе крайне маловероятны (опрос проводился примерно через полгода после событий вокруг сквера на Октябрьской площади Екатеринбурга). На вопрос «Какова вероятность того, что Вы лично примете участие в таких акциях, если они состоятся?» ответ «точно не приму» также дает большинство (39,9 %). Наиболее значимыми и распространенными ответами на вопрос «Какие условия должны обязательно выполняться для того, чтобы у Вас возникла готовность выйти на митинг, забастовку, иную акцию протеста?» оказались: акция будет согласована властями (43,5 %); акция будет поддержана партией, за которую Вы голосуете (40,1 %); хорошо заплатят за участие (29,2 %); вы доверяете лидерам, которые призывают к акции (15,2 %); будет уверенность в собственной безопасности (12,6 %). Ответ же «Будет уверенность в том, что после акции что-то реально изменится» располагается на последнем месте (7,5 %). Примечательно, что на вопрос «Какие формы протестного поведения Вы бы назвали наиболее эффективными в современной России?» большая часть опрошенных (33,2 %) отвечает «Таких форм нет» (таблица 4, источник – самостоятельно проведенное исследование).

 

Таблица 4 – Ответы на вопрос «Какие формы протестного поведения Вы бы назвали наиболее эффективными в современной России?» (результаты опроса «Социальное самочувствие и протестные настроения молодежи Екатеринбурга»)

Формы протестного поведения

Число ответивших

% ответивших

1

Таких форм нет

168

33,2

2

Принять участие в акции протеста

137

27,1

3

Игнорирование выборов, неучастие в политике в целом

90

17,8

4

Написать пост в Интернете, социальной сети

84

16,6

5

Создать петицию

48

9,5

6

Вступить в протестную организацию/движение

39

7,7

7

Выпустить видеоролик и разместить его в Интернете

35

6,9

8

Написать обращение в органы власти или депутату

25

4,9

9

Нарисовать граффити в публичном месте

23

4,5

10

Выйти на одиночный пикет

21

4,2

11

Другое

13

2,6

Итого:

506

100,0

 

Готовность молодёжи к протестным действиям и реальной протестной активности продемонстрирована в таблице 5 (источник – самостоятельно проведенное исследование).

 

Таблица 5 – Ответы на вопрос «В чем из перечисленного Вы бы приняли личное участие, если бы хотели как-то привлечь внимание к какой-то острой проблеме в обществе?» (результаты опроса «Социальное самочувствие и протестные настроения молодежи Екатеринбурга»)

Форма активности

Число ответивших

% ответивших

1 Написать пост в Интернете, социальной сети

220

43,5

2 Игнорирование выборов, неучастие в политике в целом

203

40,1

3 Не стал бы ничего делать

148

29,2

4 Принять участие в акции протеста

99

19,6

5 Написать обращение в органы власти или депутату

77

15,2

6 Создать петицию

64

12,6

7 Выпустить видеоролик и разместить его в Интернете

47

9,3

8 Нарисовать граффити в публичном месте

45

8,9

9 Выйти на одиночный пикет

39

7,7

10 Вступить в протестную организацию/движение

38

7,5

11 Другое

0

0,0

Итого ответивших:

506

100,0

 

Результаты опроса об участии в каких-либо протестных действиях приведены в таблице 6 (источник – самостоятельно проведенное исследование).

 

Таблица 6 – Ответы на вопрос «Какие из этих действий Вам доводилось совершать хотя бы раз за последние 12 месяцев?», Топ-10 (результаты опроса «Социальное самочувствие и протестные настроения молодежи Екатеринбурга»)

Форма активности

Число ответивших

% ответивших

1 Нет, ни в чем подобном участвовать не приходилось

176

34,9

2 Подписывать в Интернете обращения по политическим или социальным проблемам

129

25,6

3 Распространять интернет-мемы по политическим темам

94

18,7

4 Менять аватар в социальной сети в знак солидарности с какой-то акцией или событием

86

17,1

5 Сдавать деньги или вещи на благотворительные цели

74

14,7

6 Вступать в дискуссии на политические темы в Интернете

56

11,1

7 Писать в социальных сетях о своем недовольстве проблемами в городе / стране

49

9,7

8 Участвовать в политических дискуссиях, конференциях, публичных слушаниях (кроме научных конференций)

48

9,5

9 Писать письма должностным лицам или ходить к ним на прием

46

9,1

10 Участвовать во флешмобах и / или акциях солидарности в Интернете

41

8,1

 

Как мы можем видеть, опираясь на данные таблицы 6, участие в согласованных и не согласованных протестных акциях, митингах даже не входит в десятку наиболее популярных ответов. Данные варианты находятся на 12 и 13 местах соответственно с результатами 7,1 % и 5,4 %. Варианты, связанные с конструктивным диалогом с властями, занимают 14 и 18 (последнюю) позиции соответственно.

 

Наконец, приоритеты относительно источников информации о жизни в России представлены в таблице 7 (источник – самостоятельно проведенное исследование).

 

Таблица 7 – Источники информации о жизни в Росси (результаты опроса «Социальное самочувствие и протестные настроения молодежи Екатеринбурга»)

Источник информации

% ответивших

Российские СМИ

58,1

Зарубежные СМИ

25,5

Российские группы в соц. сетях

75,1

Зарубежные группы в соц. сетях

45,8

Российские видео-блоги

41

Зарубежные видео-блоги

23,6

Знакомые и родственники в России

60,2

Знакомые и родственники за рубежом

14,2

Российские преподаватели

14

Зарубежные преподаватели

15,7

Российские фильмы, книги, музыка

15,1

Зарубежные фильмы, книги, музыка

14,2

 

Результаты интервью с экспертами во многом совпадают с приведенными результатами опроса молодежи и проясняют ряд вопросов, связанных с позицией респондентов. Так, большинство экспертов (4 из 5) сошлись во мнении, что молодежный протест сегодня имеет преимущественно умеренный характер и типичен для достаточно узкой части молодежи – молодых людей, проживающих в мегаполисах и имеющих средний или высокий уровень достатка или образования. Стоит отметить, что и в рамках опроса на вопрос материальном положении своей семьи большинство респондентов ответило «Удовлетворительное / кроме питания и квартплаты денег хватает на покупку недорогих вещей», «Хорошее / можем покупать дорогие вещи, но далеко не все по карману». Бедственное положение отметило меньшинство опрашиваемых.

Эксперт-исследователь: «Исследования показывают, что молодежь мегаполиса более активна, нежели молодежь каких-то маленьких административных городков… У жителя маленького города меньше возможностей, ниже, ну, скажем прямо, заработок, потому что просто возможностей меньше… И их основная задача – это именно вот найти дополнительный заработок, то есть чем-то заняться: иди огород покопай, картошку посади, им не до этого всего [не до протестов]. А наша молодежь – они все более рафинированные и думают о высоком, о прекрасном. Это тоже накладывается».

Эксперт-исследователь: Я бы сказал, что они имеют непредсказуемый немного характер. В России сейчас… протестовать против политики – это достаточно опасно и собственно мы видим, что кейсов политического протеста становится достаточно мало. В основном это локализуется где? В Москве… И, как правило, это имеет достаточно серьезные последствия для тех, кто в этом участвует.

Эксперт-исследователь: В большей степени, скорее, умеренный. Подписание и распространение различных петиций, обсуждение сложившегося положения в стране в кругу единомышленников в соцсетях, публикация постов критического характера. В меньшей степени участие в законных митингах и демонстрациях, пикетирование и т. д.

Эксперт-практик: К протестам склонна все-таки городская молодежь. Чем ближе к столице, тем выше уровень протестных настроений: мы это видели и на храмовых протестах, и на протестах в Мосгордуму. Но я не знаю ни одного случая о протестах в муниципальных образованиях недалеко от Екатеринбурга, хоть я и работаю в политике достаточно давно.

 

Относительно вопроса о том, легальные или нелегальные протесты в наибольшей степени свойственны для молодежи, мнения экспертов разделились, однако, большинство все-таки склоняется к мнению о преобладании легальных форм.

Эксперт-практик: В основном это легальные формы – обсуждение политических проблем с друзьями и знакомыми, участия в интернет-дискуссиях. Реже нелегальные формы – участие в несогласованных акциях протеста.

Эксперт-практик: На мой взгляд, на самом деле, в большей степени распространены именно легальные, потому что боится молодежь выходить на нелегальные. Потому что за это есть четкая ответственность, и все это прекрасно понимают, несмотря на все безрассудство молодежи и желание изменить мир к лучшему, все-таки срабатывают инстинкты самосохранения.

Эксперт-исследователь: Я считаю, нелегальные. Те же самые несанкционированные митинги. У нас нет в законе такого волеизъявления граждан, которое было бы легитимным. У нас есть референдум, общее собрание. Всё. Санкционированные есть, но на них ходят коммунисты и пенсионеры, а не молодежь.

Эксперт-исследователь: Наверное, наблюдается низкая форма активности. Молодежь ничем особо не интересуется, не вступает в партии, не имеет политические взгляды.

 

Эксперты сходятся во мнении, что как внутренние (связанные с особенностями личности, ее психологией), так и внешние (социально-экономические, политические) причины в равной степени подталкивают молодежь к протестным настроениям и активности. При этом большинство из них подчеркивают, что наиболее распространенными поводами для возникновения протестов являются, скорее, события из социальной и бытовой сферы, нежели из чисто политической.

Эксперт-исследователь: Во-первых, это причины мировоззрения и возраста. Молодой возраст располагает к революционному взгляду на мир. Второй момент – это завышенные ожидания. Он учится, получает работу, которая не соответствует его материальному статусу. Например, будучи школьником, он ездил два раза в год за рубеж отдыхать, а сейчас он видит совсем иной материальный мир. Естественно, это потери материальные.

Эксперт-исследователь: Я бы сказал, что все-таки отсутствие социальных лифтов, потому что сколь бы там несправедливо ни было устроено общество, оно ведь никогда не бывает полностью справедливым. Человеку становится безразлична эта несправедливость, если в его личной жизни все хорошо. Вот неработающие социальные лифты – это гораздо более серьезный стимул роста таких настроений. И, наверное, ключевой.

Эксперт-исследователь: В последние годы в России пошла волна протестной мобилизации, связанной с какими-то бытовыми проблемами. С тем, как провелось благоустройство города; с тем, что можно где-то что-то строить или нельзя. Это нельзя назвать политическим протестом, тем более нельзя назвать радикальным протестом, экстремистским каким-то.

Эксперт-практик: В большей степени на распространение протестных настроений среди молодежи влияют экономические факторы. Зарплата, на которую может претендовать молодежь, значительно ниже среднего уровня; крайне мала и стипендия. Фактически недоступным для молодежи является приобретение собственного жилья… Коррупция, политическая система, экономические трудности, низкий уровень жизни, слабая социальная политика, сложности с образованием, наличие и поиск работы и т. д.

 

По утверждению большей части опрошенных специалистов, молодежные протестные настроения в России распространяются, преимущественно, онлайн. Причем в оффлайн-формат они переходят достаточно редко.

Эксперт-практик: Формируются, конечно, в онлайне, потому что молодежь сейчас не видит каких-то технологий, каких-то средств, которые они бы могли использовать в оффлайне. Потому что каждый раз, когда они выходили на протест, в последние особенно несколько лет, они за это получали какие-то негативные последствия. То есть не было положительного какого-то сценария.

Эксперт-исследователь: Онлайн – это в значительной степени соцсети и видеоблоги, которые транслируют негативные повестки. Но опять же надо понимать, что они там эти повестки транслируют, они провоцируют рост протестных настроений среди молодежи, но они же сами становятся основной площадкой выплеска этих настроений.

Эксперт-исследователь: Я считаю, онлайн. Для них эта форма общения более понятная, такая форма передачи информации более близка, больше распространена, чем межличностное общение. Подобного рода общение снижает уровень социальной ответственности, поэтому там легче договориться на какой-то… «кипиш».

 

На вопрос, «Какие типы и формы распространения протестного контента имеют наибольший отклик среди молодежи?» эксперты дали следующие ответы:

Эксперт-исследователь: Небольшие видео, гифки, на YouTube какие-то каналы, возможно, мемы.

Эксперт-исследователь: Ключевое – это мемы, какие-нибудь простенькие картинки с негативной или с критической надписью, чаще всего с саркастической.

Эксперт-практик: Соцсети, СМИ, видеоблоги.

Эксперт-практик: Онлайн, как правило, используют соцсети – это различные элементарные видеоролики, это различные посты, это распространение мемов, картинок. Оффлайн-каналы сейчас используются в меньшей степени, потому что опять-таки исходя из того, что аудитория на это не ведется.

 

Дискуссия

Результаты исследования в целом подтверждают основные тезисы теории коллективного поведения и, в особенности, такого ее подвида, как теория относительной депривации. Как уже было сказано выше, представители теории коллективного поведения придают особое значение взаимосвязи между экономическим неравенством и протестом. Теория же относительной депривации в качестве механизма, запускающего протест, рассматривает увеличение разрыва между ожиданиями и возможностью их реализации.

 

Проведенный опрос показал, что екатеринбургская молодежь обеспокоена, в первую очередь, именно проблемами экономического характера и, главным образом, своим материальным положением (уровень материального достатка в целом и, в частности, оплаты труда, возможность приобретения жилья). Также молодые люди особенно подчеркивают значимость проблемы коррупции и недостатка справедливости в обществе, больше половины респондентов заявляют о непосредственном личном столкновении с несправедливостью в недавнем прошлом. Доля молодежи, недовольная ситуацией в стране в целом, составляет 71 %. Опрошенные эксперты, со своей стороны, подчеркивают несоответствие ожиданий молодежи и реальности.

 

Примечательно, что, выражая недовольство преимущественно социально-экономическими условиями жизни, большинство респондентов определили свой уровень жизни как средний и выше среднего. Это коррелирует с характерным для теории относительной депривации тезисом о том, что основным носителем протестных настроений в современных постиндустриальных обществах является средний класс. Спецификой материального положения опрошенных, на наш взгляд, определяется, однако, и их невысокий уровень готовности к протестным действиям (возможность протестов в их населенном пункте оценивает позитивно меньшая часть опрошенных, молодые люди, готовые к участию в оффлайн-протестах, также находятся в меньшинстве). Во-первых, относительно обеспеченные молодые люди все-таки не ощущают острой необходимости протестовать, во-вторых, им уже «есть что терять».

 

Такое положение дел, вероятно, может быть объяснено с точки зрения уже другой теории – а именно теории «мобилизации ресурсов», гласящей, что протест возможен только при возникновении экономических, политических и организационных возможностей для мобилизации существующего недовольства. В пользу этого говорят, в частности, утверждения экспертов, что молодежь пока не видит возможностей изменения ситуации и достижения значимых социально-политических перемен путем протестной деятельности.

 

Примечательно, что на вопрос «Какие формы протестного поведения Вы бы назвали наиболее эффективными в современной России?» (таблица 4) большая часть опрошенных отвечает «Таких форм нет» (33,2 %), а третьим по популярности ответом является «Игнорирование выборов, неучастие в политике в целом» (17,8 %). На втором месте, правда, располагается ответ «Принять участие в акции протеста» (27,1 %). Однако в целом можно говорить о высоком уровне в среде молодежи Екатеринбурга политического абсентеизма, являющегося следствием отсутствия возможностей и ресурсов реализации молодежью социально-политических трансформаций в режиме оппозиционной или протестной активности.

 

На втором и третьем местах в распределении ответов на вопрос «В чем из перечисленного Вы бы приняли личное участие, если бы хотели как-то привлечь внимание к какой-то острой проблеме в обществе?» (таблица 5) заняли варианты «Игнорирование выборов, неучастие в политике в целом» (40,1 %), «Не стал бы ничего делать» (29,2 %). Первое же место предсказуемо оказалось за вариантом «Написать пост в Интернете, социальной сети». В целом результаты таблиц 5 и 6 показывают, что активность, связанная с выражением и распространением протестных настроений, осуществляется главным образом в Интернете.

 

В целом в молодежной среде наиболее распространены умеренные протестные действия в онлайн-пространстве – подписание петиций, потребление и чуть реже поддержка и распространение протестного контента (таблица 6). Но здесь же и кроется проблема – такая активность, в том числе в силу ее функции «выпуска пара», редко переходит в оффлайн-формат или приводит к реальным изменениям. В этом смысле средства и каналы цифровой коммуникации нельзя рассматривать в контексте теории «мобилизации ресурсов», что связано со спецификой российских социально-политических реалий.

 

Среди источников информации о жизни в России, которыми пользуются молодые люди Екатеринбурга, также преобладают онлайн-форматы. Наиболее популярны с данной точки зрения социальные сети, на втором месте находятся средства массовой информации, на третьем – видеоблоги (таблица 7). В социальных сетях наиболее популярными форматами являются небольшие видео, юмористические картинки, мемы. Потребление информации из российских источников значительно преобладает над использованием зарубежных, что, вероятно, связано, в первую очередь, с владением иностранным языком. Однако и роль личных коммуникаций остается существенной. Так, 60 % опрошенных подчеркнули значимость информации, получаемой от знакомых и родственников в России.

 

Что касается сформированных в общественном мнении екатеринбургской молодежи когнитивных кодов, результаты исследований позволяют выявить следующие диспозиции:

– ощущение молодым человеком недостатка социальной справедливости в целом и непосредственно в отношении себя в частности;

– недоступность желаемых материальных благ (удовлетворительная заработная плата и уровень жизни в целом, возможности трудоустройства, приобретения жилья, охраны здоровья) в связи с несправедливым устройством общества (коррупция, злоупотребление силой, экономическим капиталом);

– недостаток свободы политического самовыражения;

– свободное политическое самовыражение связано с риском и опасностью для социально-экономического благополучия и даже жизни;

– недостаточное соблюдение прав человека.

Однако:

– положение молодого человека в обществе, главным образом, зависит от его личных усилий;

– власть делает немало для людей, но не все возможное;

– деятельность крупнейших государственных акторов в чем-то удовлетворительна, а в чем-то нет.

 

Выводы

Для молодежи Екатеринбурга характерен высокий уровень недовольства социально-экономической и политической ситуацией в стране. Однако такое недовольство имеет достаточно незначительный потенциал трансформации в протестные действия. Протестная активность если и реализуется, то в основном тяготеет к умеренному и конвенциональному характеру. Наиболее популярным способом выражения и распространения протеста является интернет-активность (подписание петиций, потребление и чуть реже поддержка и распространение протестного контента), но такая деятельность имеет невысокий потенциал трансформации в оффлайн-формат. Таким образом, можно говорить о том, что протестные настроения распространяются в основном в информационном пространстве или пространстве коммуникаций. По большей части это происходит в социальных медиа. Однако цифровые коммуникации не являются «ресурсом» реальных социально-политических трансформаций и зачастую, напротив, служат лишь инструментом «выпуска пара» с последующим снижением потребности в инициировании реальных изменений. Для существенной доли молодежи Екатеринбурга характерен политический абсентеизм.

 

Главные причины распространения протестных настроений в среде российской молодежи находятся в контексте теорий коллективного действия и относительной депривации – это, в первую очередь, недовольство материальными условиями жизни, уровнем социальной справедливости, в целом несоответствие ожиданий и реальности.

 

Список литературы

1. Бурдье П. Начала. Choses dites. – М.: Socio-Logos, 1994. – 288 с.

2. Бурдье П. Социология политики. – M.: Socio-Logos, 1993. – 336 с.

3. Завершинский К. Ф. Когнитивные основания политической культуры: опыт методологической рефлексии // ПОЛИС. Политические исследования. – 2002. – № 3. – С. 19–30.

4. Milbrath L. Political Participation: How and Why Do People Involved in Politics. – Chicago: Rand McNally & Company, 1965. – 223 p.

5. Почепцов Г. Г. Революция.com. Основы протестной инженерии. – М.: Европа, 2005. – 513 c.

6. Скиперских А. В. Поверхности протеста: особенности политического письма в современной России // Политическая лингвистика. – 2014. – № 1 (47). – С. 108–113.

 

References

1. Bourdieu P. Choses Dites [Nachala. Choses dites]. Moscow: Socio-Logos, 1994, 288 p.

2. Bourdieu P. Sociology of Politics [Sotsiologiya politiki]. Moscow: Socio-Logos, 1993, 336 p.

3. Zavershinsky K. F. Cognitive Foundations of Political Culture: an Essay of Methodological Reflection [Kognitivniye osnovaniya politicheskoy kultury: opyt metodologicheskoy refleksii]. Polis. Politicheskie issledivaniya (Polis. Political Studies), 2002, no. 3, pp. 19–30.

4. Milbrath L. Political Participation: How and Why Do People Involved in Politics. Chicago: Rand McNally & Company, 1965, 223 p.

5. Pocheptsov G. G. Revolution.com. Basics of the Protest Engineering [Revolyutsiya.com: Osnovi protestnoi inzhenerii]. Moscow: Evropa, 2005, 513 p.

6. Skiperskikh A. V. Surface of Protest: Political Letter in Modern Russia [Poverkhnosti protesta: osobennosti politicheskogo pisma v sovremennoi Rossii]. Politicheskaya lingvistika (Political Linguistics), 2014, no. 1 (47), pp. 108–113.

 
Ссылка на статью:
Франц В. А. Особенности распространения протестных настроений в среде российской городской молодежи в условиях информационного общества (на примере Екатеринбурга) // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 3. – С. 61–80. URL: http://fikio.ru/?p=4155.

 
© В. А. Франц, 2020

УДК 1(091)

 

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ по проекту № 19-011-00398 «Второй позитивизм в России: философская проблематика, влияние, критика».

 

Коробкова Светлана Николаевна – Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения, кафедра истории и философии, доктор философских наук, доцент, Санкт-Петербург, Россия.

Email: korobkova@hf-guap.ru

SPIN: 4542-8623.

Авторское резюме

Состояние вопроса: В рассуждениях о своеобразии русской философии и творческой переработке ею идей европейской философской традиции упускается из виду продуктивное освоение русскими мыслителями позитивизма. Одним из проявлений такого философского творчества стало реалистическое мировоззрение, культивируемое отечественными учеными-мыслителями на основе естественных наук (например, А. А. Ухтомский, Н. А. Умов, В. М. Бехтерев, В. Ф. Войно-Ясенецкий).

Результаты: В центре философского реализма – человек, которому необходимы практические инструменты для настройки собственного внутреннего мира и гармоничного сосуществования со средой в широком смысле слова (природой, культурой, обществом). Такие естественные «инструменты» обнаруживаются в самой природе человека: интегральный образ (Ухтомский), интеллектуальное творчество (Умов), социальный героизм (Бехтерев), внутренний человек (Войно-Ясенецкий).

Выводы: При всем содержательном различии подходов к решению философско-антропологических вопросов упомянутыми в статье мыслителями выявляется общая «схема», которая базируется на утверждении динамической корреляционной связи всех уровней бытия человека: физического, психического и духовного. Основанием и обоснованием этой всеобщей связи явлений разного порядка выступает энергия. Чем выше степень согласованности внутренних и внешних устремлений человека, тем ближе он как целое к своему истинному состоянию – всеобщей любви.

Можно сделать вывод, что рассмотренные модели, инспирированные позитивистской философией, дают богатую основу для развития современных концепций экоантропологии и экогуманизма.

 

Ключевые слова: русская философия; позитивизм; реализм; энергия; психика; доминанта, метапсихика; прогенератив.

 

Spirit, Soul and Body: The Correlation Model of Humans in Russian Philosophy at the Turn of the XIX–XX Centuries

 

Korobkova Svetlana Nikolaevna – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of History and Philosophy, Doctor of Philosophy, Associate Professor, Saint Petersburg, Russia.

Email: korobkova@hf-guap.ru

Abstract

Background: The productive assimilation of positivism by Russian thinkers is overlooked in discussions about the originality of Russian philosophy and its creative processing of the ideas of European philosophical tradition. Nevertheless, one of the manifestations of such philosophical creativity was a realistic world view, cultivated by Russian scientists and thinkers on the basis of natural sciences (for example, A. A. Ukhtomsky, N. A. Umov, V. M. Bekhterev, V. F. Voino-Yasenetsky).

Results: At the center of philosophical realism is a person who needs practical tools to adjust their own inner world and harmonious coexistence with the environment in a broad sense (nature, culture, society). Such cognitive “tools” are found in the very nature of humans: the integral image (Ukhtomsky), intellectual creativity (Umov), social heroism (Bekhterev), the inner person (Voino-Yasenetsky).

Conclusion: Despite all differences in the approaches to solving philosophical and anthropological issues by these thinkers, a general “scheme” is revealed in their concepts. It is based on the confirmation of the dynamic correlation relationship of all levels of human being, namely physical, mental and spiritual. Energy is the basis and substantiation of this universal connection between phenomena of a different order. The higher the coordination degree of internal and external aspirations of humans, the closer they as a whole to their true state, i. e. universal love.

The presented models, inspired by positivist philosophy, provide a rich qualitative basis for the development of modern concepts of eco-anthropology and eco-humanism.

 

Keywords: Russian philosophy; positivism; realism; energy; psyche; dominant, metapsyche; progenerative.

 

«Вечной материи нет, как вообще нет материи,

а только энергия в ее различных формах,

конденсация которой и является в форме материи»

Св. Лука Крымский «Дух, душа и тело».

 

Русская философия – «мировоспринимающая» философия, и в этом смысле, если использовать популярную терминологию, очень экологичная философия. Позитивно ориентированная русская мысль не очень активно занимается лингвистическим анализом (аналитическая философия) или построением математических моделей (логический позитивизм), хотя не игнорирует инсайты в этих направлениях. Человек – главная «забота» русской философской мысли.

 

Позитивистские идеи, циркулировавшие в философии XIX–XX веков, пробудили реалистические настроения в отечественной научной и философской мысли. Фокус исследований – человек в его непосредственном взаимодействии с окружающей средой. Здесь среда – это не только природа как таковая и географическое место, но и социокультурный ландшафт, этико-религиозный план, поликоммуникативное пространство. Моделирование человека происходит в его связи со всем окружающим.

 

Применительно к решению антропологических вопросов мыслители пытались соединить естественнонаучную концепцию об эволюционном, стадийном развитии «материального» человека, философскую рефлексию о местопребывании души, религиозную идею о вечной жизни духа.

 

Методологические основы такого подхода были заложены еще А. И. Герценом, утверждавшим: природа помимо мышления – часть, а не целое… Внешний мир, объект материализма, истинен, потому что он существует (внешний мир – «обличенное доказательство своей действительности»); внутренний мир (т. е. мышление), находящийся в объективе идеализма, также действительное событие и тоже истинен. «…Дело совсем не в этом признании, – рассуждал мыслитель, – а в связи, в переходе внешнего во внутреннее, в понимании действительного единства их…» [5, с. 265–266].

 

Русская самобытная философия конца XIX – первой половины XX века, вкусившая радость научных открытий, составившая альтернативу богоискательству и марксизму, уже не могла игнорировать «опыт», но и не имела намерения отказываться от христианских православных истин.

 

Реалистическая установка «философствующих физиков» сводилась к стремлению объединить горнее и дольнее, веру и знание в контексте практической жизни – выявить реальные механизмы корреляции всех уровней жизни человека и дать «живому», действительному человеку реальные инструменты саморегуляции, саморазвития, самосовершенствования.

 

В рамках обозначенного подхода достаточно четко сформулированы несколько моделей человека. В частности, это Прогенератив Бехтерева, homo sapiens explorance Умова, интегральная модель Ухтомского, Метапсихическая модель Войно-Ясенецкого (св. Луки Крымского). Все это – «картины человека», в основу которых положен тот или иной естественнонаучный принцип и установлено правило внутренней и внешней связи существа человека как природного целого.

 

На наличие динамической связи между телесным и духовным указывал еще И. Кант, выражая свой взгляд на транслокацию души в диссертации «О форме и принципах мира чувственного и умопостигаемого»: «…душа не потому связана с телом, что она пребывает в определенном месте тела, а потому ей дается определенное место в мире, что она находится с некоторым телом во взаимной связи, по уничтожении которой исчезает и всякое положение ее в пространстве… Ее локальность – условие производное, приобретенное ею случайно, а не первоначально…» [6, с. 320].

 

Если предпринять попытку реконструкции обозначенных выше антропологических моделей в корреляционном аспекте, то достаточно четко можно увидеть, что эти модели укладываются в схему: принцип – механизм – правило.

 

Так, этико-антропологическая концепция А. А. Ухтомского построена, как известно, на принципе доминанты. Корреляционным механизмом связи духовного и материального выступает творческая идеализация. Регулятивными нормами, в соответствии с которыми человек осуществляет свою деятельность, «закон заслуженного собеседника» (возмездия) и «закон милосердия» (христианской любви). Что это в действительности означает?

 

Ухтомский как мыслитель исходит из убеждения, что истинное предназначение человека, – то, что необходимо ему по его природе – это раскрыть себя как божественное творение, стремиться к познанию божественного как высшей правде в мире. Сам по себе человек не добр и не зол. Все зависит от влечения, направления его воли – выработанных доминант. Ухтомский-физиолог экспериментальным путем установил, что все наши ощущения и впечатления складываются в определенные представления, в основе которых лежит доминантная установка. Такие представления Ухтомский называет «интегральными образами». Интегральный образ отражает наше понимание какого-либо явления, события реальности. Совокупность интегральных образов есть наше знание о мире. Это знание и, следовательно, поступки в соответствии с этим знанием субъективны. Доминанта поляризует наше восприятие действительности. Человек зачастую не видит того, что есть: бесконечная череда событий может пройти незамеченной; а то, что есть для него, он видит «окрашено». В то же время, человек открывает глаза на то, что не замечал до сих пор. «Доминанта, – писал Ухтомский, – как недуг профессии, – но она же служит инструментом для того, чтобы лучше видеть в пределах профессии» [15, с. 251]. Вектор поведения, который мы имеем на выходе, является результатом того, как организована окружающая нас среда и каковы наши внутренние побуждения. «Жизнь есть постоянная борьба, – говорил Ухтомский. – И, прежде всего, борьба в самих себе – постоянное возбуждение и постоянное же торможение» [16, с. 287], то есть постоянное предпочтение одного другому, принятие решения в каждый момент своей жизни. То, что мы выбрали, определяет стиль нашего мышления и нашего поведения. В себе, в других и в мире человек видит лишь то, что хотел видеть, или то, что может видеть – в зависимости от степени развитости самосознания. Бытие открывается человеку таким, каким он его «заслужил» в диалоге с реальной действительностью, какие доминанты он в себе воспитал.

 

Отсюда возникает насущная необходимость культивирования требующихся доминант. Принципиальное убеждение Ухтомского заключается в том, что «естество наше делаемо есть». «Мы – не наблюдатели, а участники бытия. Наше поведение – труд» [16, с. 89]. Следуя по пути эволюции, двигаясь к лучшему и высшему, «все истинно ценное покупается не иначе как трудом и подвигом, любовию и жертвою!», – записывал Ухтомский в своем дневнике.

 

Некоторые современные исследователи интерпретируют философскую концепцию Ухтомского как православный позитивизм [см.: 9].

 

Если бы стояла задача квалифицировать теорию Н. А. Умова в философской традиции, то в качестве частного случая реализма разумно было бы ее именовать диалектическим позитивизмом: диалектика стройных и нестройных систем. Исходными естественнонаучными принципами для построений Умова выступают явление энтропии и закон превращения энергии. Динамическая связь (корреляция) отдельных элементов целого осуществляется за счет механизма свободного интеллектуального творчества человека (проактивного, опережающего познания). Правилом, регулирующим направление познавательно-творческой активности, является агапэ (деятельная любовь, любовь-забота, любовь-самопожертвование).

 

Задача человека, руководимого разумом – охранение, утверждение жизни на земле, говорил Умов. Ученый считал, что «жизнь и деятельность человеческая является… одним из звеньев мировой жизни: человеческий мир не есть отдельный, обособленный мирок, он связан со всей вселенной целым рядом переходных ступеней. Мир человеческий с точки зрения естествознания стремится увеличить число событий, благоприятствующих его существованию, – повысить, говоря математически, то число, которое изображает его вероятность» [12, с. 163]. Строение человека в перспективе должно определяться его мировой ролью: уменьшать количество разрушительных процессов, нестройностей (энтропии) и способствовать нарастанию позитивных процессов, упорядочиванию различных уровней бытия, стремиться к подлинному космосу (в древнегреческом понимании этого слова), логосу, т. е. высшему порядку и высшему смыслу. «Ценность стройности, – пишет Умов, – есть основа красоты и этики. Эволюция живой материи представляет естественную историю борьбы за осуществление высших проявлений стройности – этических идеалов» [13, с. 359].

 

Научное знание должно помочь человеку сформировать своего рода «планетарное мышление», которое повысит его ответственность за культурное развитие общества. Узость мысли, считал Умов, приводит к «нравственной безпомощности при неудовлетворенности жизни» [13, с. 164]. Этическое отношение к миру заключается в познании и преобразовании природы. Элементы этики уже заложены в самой природе человека как стройной системе: внешний порядок предполагает определенный духовный склад. На сцену истории должен выйти новый тип человека – homo sapiens explorans – «человек познающий». Главная задача homo sapiens explorans, считал физик, быть сознательным участником эволюции живого – в этом ценность человеческой жизни.

 

Человек – стройная система, следовательно, его действия могут быть руководимы только стройной системой, а именно – системой ценностей, построенной на Любови, агапэ (от греч. ἀγάπη – любовь). Агапэ – любовь человека к человеку: «…это чувство, с которым гостеприимный хозяин встречает в своем доме чужеземца-гостя», – так трактует ученый древнегреческое слово [11, с. 53].

 

Таким образом, именно знание и любовь в теории Умова-физика предостерегают жизнь от хаоса, создают ритм в течении жизни, удерживают от бесцельного расходования энергии. Человек – резонатор живого жизненного ритма. Роль человека в мире предписана самой системой мироустройства: познавать архитектуру мира и находить в этом познании устои творческому предвидению – записывал Умов в «исповедании естествоиспытателя» [см.: 14].

 

Рефлекс – тотальный принцип научной теории известного русского патопсихолога В. М. Бехтерева. Всякая активность человека, вся человеческая жизнь есть реакция на внутренние и внешние раздражители. Тип реакции личной сферы (в социальной жизни) во многом зависит от предыдущего исторического опыта личности (энергетических следов).

 

Что есть энергия по отношению к жизни? – основной вопрос философской концепции Бехтерева. В отношении жизни «…необходимо признать, – пишет ученый, – что все явления мира, включая и внутренние процессы живых существ или проявления “духа”, могут и должны быть рассматриваемы как производные одной мировой энергии, в которой потенциально должны содержаться как все известные нам физические энергии, так равно и материальные формы их связанного состояния и, наконец, проявления человеческого духа» [2, с. 231]. Психизм, психическое также есть особый вид энергии, различные проявления которой есть в природе. Психика и жизнь – производные энергии.

 

«Психика, – пишет Бехтерев, – является важнейшим определителем отношений живого организма к окружающей среде» [4, с. 236]. Одна из форм этого отношения – сознание. Сознание есть проявление так называемой «психической энергии». Дальнейшее изучение этого вопроса может находиться только в плоскости выяснения природной сущности энергии. И лишь однажды ученый высказывает собственную точку зрения на этот вопрос в работе «Вопросы умственного и нравственного воспитания». Он пишет: «Подвигаясь шаг за шагом в изучении природы, люди дошли до ее первоначальной сущности: как все что мы видим, так и все что недоступно нашему зрению есть проявление Единой Вечной невидимой невесомой энергии… Что представляет из себя эта открытая человечеством в XX веке Единая Вечная Энергия?.. Что может подтвердить нам, что открытая нами данная Вечная Энергия не есть нечто необъяснимое случайное, а есть свободное произволение Вечного Разума Бога отца, сотворившего все по известному плану и ведущего свое творение к известной цели. Т. е. чему учило нас христианство. Единственным доказательством этого положения может служить только Откровение Самого Вечного Разума – сообщение нам сведения о процессе мироздания, о своем плане и о своей воле. И если мы найдем фактическое подтверждение этого откровения, исполнение заранее сообщенного плана, то нам не остается ничего другого, оставаясь в Разуме, как всемирно признать Общего нам всем Бога Отца – Высший Вечный Разум и исполнить добровольно сознательно его волю, наш человеческий закон возвещенный нам в последний раз Его воплощенным словом Иисусом Христом, который вполне совпадает с открытым и нами человеческим законом обеспечивающим счастливую человеческую жизнь: необходимость любить друг друга» [3]. Итак, открыть Бога как единую мировую энергию может только человек, используя силу своего ума. Этим определяется смысл человеческого существования.

 

Научно обосновано, что имеет место непрерывный переход одной энергии в другую; мир представляет собой непрерывную цепь взаимодействий так, что одно оказывается зависимым от другого. На уровне психической деятельности каждый человек внимает в себя энергию предшествующих поколений, обогащает ее собственным опытом и передает ее другим каждый раз: происходит постоянная передача энергии от человека к человеку, от поколения к поколению, из века в век. Продолжая развивать эту мысль, Бехтерев-психолог пришел к мысли о социальном бессмертии человека и социальном героизме как форме поведения, обусловленной естественной нравственностью.

 

Человек бессмертен ввиду того, что неуничтожима нервно-психическая энергия, которая составляет сущность человеческой личности, или, «говоря философским языком, – пишет Бехтерев-мыслитель, – речь идет о бессмертии духа, который в течение всей индивидуальной жизни путем взаимовлияния как бы переходит в тысячи окружающих человеческих личностей, путем же особых культурных приобретений (письмо, печать… телефон, граммофон, те или другие произведения искусства, различные сооружения и проч.) распространяет свое влияние далеко за пределы непосредственных отношений одной личности к другой, и притом не только при одновременности их существования, но и при существовании их в различное время…» [2, с. 238].

 

Реалистический взгляд на жизнь позволяет утверждать, что по окончании индивидуальной жизни, когда человек прекращает свое физическое существование, психическая жизнь личности продолжается как часть духовной культуры общества. При этом совершенно не важно, насколько эта часть велика. Бехтерев писал: «Пусть эта частица окажется крупинкой, крайне малой величиной в эволюции общечеловеческой духовной культуры, но нельзя представить себе, приняв во внимание закон сохранения энергии и понимая нервно-психическую деятельность как проявление этой энергии, чтобы какая бы ни было человеческая личность не вносила самой себя хотя бы в виде малейшей, пусть даже неизмеримо малой частицы, в общечеловеческую духовную культуру. А это и обеспечивает ей вечную жизнь за периодом ее земного существования» [2, с. 241].

 

Как положительный, так и отрицательный вклад любой личности в целом «работает» на эволюцию человека, общества и Вселенной. Из этих посылок в теории Бехтерева совершенно логично возникает требование нравственной ответственности каждого человека: работать над совершенствованием собственной личности, созидать культуру, творчески преображать окружающий мир. Лучшая религия, писал мыслитель в автобиографии – «социальный героизм», выражающийся в жертвенном служении обществу [1, с. 49], в альтруистической передаче части своей энергии (знаний, умений, труда) на благо общества во имя социального бессмертия.

 

Мировой процесс в конце концов приведет к созданию высшего нравственного существа – «прогенератива», которое «осуществит на земле царство любви и добра» [2, с. 252].

 

Таким образом, психолог, психиатр и рефлексолог Бехтерев, основываясь на рефлекторной теории, опираясь на закон сохранения энергии и представление о единой мировой энергии, привнеся в философскую рефлексию тему социального героизма, приходит к христианской идее всеобщей любви. Тем самым доказывается, что между наукой и религией, материальным миром и духовным нет никаких жестких границ.

 

В этом ряду особое внимание хочется обратить на метапсихическую модель Святителя Луки (архиепископ Симферопольский и Крымский, в миру – известный хирург, доктор медицинских наук, профессор В. Ф. Войно-Ясенецкий). Идейная концепция В. Ф. Войно-Ясенецкого еще только получает свое теоретическое оформление в работах современных исследователей и очень нерешительно вводится в философский контекст. Чаще всего она рассматривается как очередной пример попытки решить проблему веры и знания (религии и науки) в существующей традиции: например, можно встретить такие ее определения как «более современный вариант цельного знания» [10] или «сердечная философия» [8]. Естественно, при таком подходе размышления св. Луки выглядят «вторично». Не отрицая правомерность обозначенных точек зрения, с достаточной долей уверенности можно утверждать, что системообразующим в концепции В. Ф. Войно-Ясенецкого является понятие «метапсихика»; с этой позиции его концепция вполне отвечает реалистическому мировоззрению и представляет собой оригинальное и актуальное освещение философско-антропологической проблематики.

 

В философском эссе «Дух, душа и тело» мы не найдем академического определения метапсихики, однако оно имплицитно содержится в утверждении о том, что «…в природе существуют неизвестные “’вибрации”’, которые приводят в движение человеческий интеллект и которые открывают ему факты, сообщить о которых бессильны его чувства» [7, c. 164–165]. Становится ясным, что к области психики (душе) Войно-Ясенецкий относит мыслительную и интеллектуальную деятельность человека. И далее, «самая важная и глубокая психическая деятельность происходит за порогом нашего сознания» [7, с. 169]. Мышление «работает» с образами, поставляемыми органами чувств; интеллект – с любыми потенциально возможными образами (знанием). Тем не менее нет ничего, что говорило бы в пользу отсутствия психической деятельности вне осознания этой деятельности. Эту идею св. Лука подкрепляет фактами ясновидения, предчувствия и предвидения, обращаясь к собственному опыту медицинской деятельности. Знание (видение) прошлого, настоящего и будущего в науке поучило название криптостезия – мистическое знание (Ш. Рише, 1850–1935). Собственно, метапсихическое знание и в нынешнее время связывается с областью парапсихологии, патопсихологии, эзотерики, оккультизма, то есть чего-то мистического, неясного, непонятного, находящего за пределами нормального, логического, фактологичного.

 

Св. Лука, цитируя французского врача и мыслителя Ш. Рише, писал: «В области метапсихического ясновидения странность так велика, а тьма так интенсивна, что немного больше тьмы и странности не должны нас смущать» [7, с. 168]. В чем особенность научной интерпретации мистического в данном контексте?

 

Речь ведь идет о том, что психическое – это то, что воспринимается в хронотопе (пространственно-временном континууме), метапсихическое – не привязано к этой схеме, а потому не может быть нами осмыслено и осознано последовательно и с очевидностью, о чем известно еще со времен И. Канта. Отрицание психической деятельности в какой-либо форме вне процесса осознания этой деятельности означало бы «поставить на паузу» работу психики (восприятия, мышления и т. д.) вне ее активной фазы, а это, в свою очередь, значит «замирание» биологической жизни, что исключено. Иначе как в известном советском кинофильме «Формула любви» – всякий мог бы примерить на себя роль графа Калиостро и силой ума «приказывать сердцу» биться или остановиться.

 

Таким образом, оказывается, что душа (психика) человека знает и может гораздо больше, чем человек способен осознать. Эта трансцендентальная способность Войно-Ясенецким приписывается «внутреннему человеку», потенциально обладающему сверхсознанием: «Для обнаружения сверхсознания, – пишет архиепископ, – необходимо, чтобы угасло или по крайней мере значительно ослабело нормальное, феноменальное сознание» [7, с. 171–172]. Св. Лука естественным для себя образом обращается к размышлениям философов александрийской школы, которые, как он напоминает, также утверждали, что «в чувственном теле пребывает постоянно не вся наша душа, а только некоторая ее часть, которая, будучи погружена в этот мир и потому уплотняясь или, лучше сказать, засоряясь и омрачаясь, препятствует нам воспринимать то, что воспринимает высшая часть нашей души» [7, с. 174]. Можно провести аналогию и с представлением Ф. Аквинского о душе как имеющей две части – деятельный ум (связанный с опытным знанием) и потенциальный ум (имеющий отношение к сверхопытному знанию) [см.: 17]. То есть повторяемость этого сюжета в истории философии с самых древних времен только лишний раз убеждает Войно-Ясенецкого, что и наука XX века еще не достигла того уровня развития, чтобы дать ответ на вопрос: как возможно сверхсознание? Тем не менее именно сверхсознание «связывает» душу человека («внутреннего человека») с Духом. И здесь архиепископ берет в поддержку И. Канта, цитируя его: «…можно считать почти доказанным, или легко можно бы было доказать… или, лучше сказать, будет доказано, хотя не знаю где и когда, что человеческая душа в этой ее жизни находится в неразрывной связи со всеми нематериальными существами духовного мира, что она попеременно действует то в одном, то в другом мире и воспринимает от этих существ впечатления, которые она, как земной человек, не сознает до тех пор, пока все обстоит благополучно (то есть пока она наслаждается миром материальным)» [7, с. 176].

 

Человек не желает покидать «зону комфорта», пока он чувствует себя вполне счастливым. Между тем он – первая ступень духовности действительности в направлении ее развития к цельному и гармоничному мирозданию. Что может сподвигнуть человека на духовную трансформацию? По мнению Войно-Ясенецкого – жажда высшего познания и бессмертия. «То, что непостижимо “’геометрическим умом”’, станет понятно озаренному Христовым светом трансцендентальному сознанию внутреннего человека», – пишет он [7, с. 179]. Бессмертие есть «необходимый постулат ума», ибо если признается неуничтожимость (читай: совершенство) материи, то этот закон, полученный эмпирическим путем, необходимо распространяется на всю совокупность понятия «материя», т. е. в том числе касается и энергии, и духовной энергии, в частности, иначе говоря, «дух человека и всего живого» неуничтожим.

 

«Почему же необходимо участие в вечной жизни не только духа, но и всецелого человека, с его душой и телом?» – предвидит вопрос Войно-Ясенецкий. Точного ответа на этот вопрос нет в силу ограниченности наших познавательных способностей, но в Откровениях апостола Иоанна, обращает внимание св. Лука, есть слова: «И сказал Сидящий на престоле: се, творю все новое»; и их надо понимать так: «Настанет время нового мироздания, новой земли и нового неба. Все будет совершенно иным, и новая жизнь наша будет протекать в совершенно новых условиях. И в этой жизни мы должны обладать полнотой естества нашего… Будет работать напряженно мысль наша в познании нового мира, в условиях которого будет строиться и приближаться к Богу освобожденный от власти земной… дух наш» [7, с. 193]. Если принять трактовку души как психической энергии, то относительно нее можно и должно предположить возможность «отрыва» от физического «места» и конвертации в иную сущностную (энергийную) форму.

 

Вопрос даже не в том, чтобы Спастись или Воскреснуть, как настаивает христианская догматика или русская религиозная философия. Вопрос в том, что делать, чтобы не умереть, чтобы дух человеческий имел энергийную поддержу со стороны души и тела для трансформации, для перехода в инобытие, подобно тому, как современные космонавты нарабатывают определенную форму (и тела, и души, и духа), чтобы быть способными преодолеть земное притяжение и благополучно пребывать в Ином пространстве и времени.

 

Этот экзистенциальный вопрос для актуальных исследований может быть переформулирован следующим образом: как сохранить себя и духовно, и физически, в постоянно трансформирующемся мире в условиях неопределенности? Или более реалистично: что я должен сделать «сегодня», чтобы Быть «завтра»? …«Вопрошание» – основная функция философии.

 

Итак, позитивизм с его пиететом к опытному знанию стал философской основой реалистической установки в исследованиях отечественных ученых-естествоиспытателей, породив «самодеятельную» (К. С. Пигров) философию, ключевым звеном которой стал вопрос о действительной корреляционной связи материального и духовного начал. Человек, взятый в его существе, в совокупности его физических и душевных возможностей, определяется как своего рода призма, благодаря которой происходит конверсия материального в духовное и обратно. Чем выше степень согласованности внутренних и внешних устремлений человека, тем ближе целое к своему истинному состоянию – всеобщей любви.

 

Рассмотренные философско-антропологические модели дают богатую качественную почву для развития современных концепций экоантропологии и экогуманизма в полемике с активно продвигаемыми идеями трансгуманизма. Задача современной философии в этом направлении – найти равновесие между здравой этико-экологической ментальностью и объективным технико-технологическим прогрессом.

 

Список литературы

1. Бехтерев В. М. Автобиография (посмертная). – М.: Огонек, 1928. – 54 с.

2. Бехтерев В. М. Бессмертие человеческой личности как научная проблема // Избранные труды по психологии личности: в 2 т. Т. 1. – СПб.: Алетейя, 1999. – 256 с.

3. Бехтерев В. М. Вопросы умственного и нравственного воспитания. – ЦГИА, Ф. 2265, оп. 1, д. 346, л. 2.

4. Бехтерев В. М. Значение энергии организма в отношении эволюции // Психика и жизнь. – М.: Книжный клуб Книговек, 2012. – 592 с.

5. Герцен А. И. Дилетантизм в науке. Письма об изучении природы // Собрания сочинений: в 30 т. Т. 3. – М.: Наука, 1954. – 363 с.

6. Кант И. О форме и принципах чувственно воспринимаемого и интеллигибельного мира // Собрание сочинений: в 8 т. Т. 2. – М.: Чоро, 1994. – 741 с.

7. Лука (Войно-Ясенецкий), святитель. Дух, душа и тело. – М.: Духовное преображение, 2020. – 224 с.

8. Майорова Н. С. Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) о душе, духе и человеческой жизни // Вестник Костромского государственного университета. – 2018. – № 4. – С. 33–38.

9. Рыбас А. Е. Православный позитивизм А. А. Ухтомского // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2019. – № 2 (24). – С. 138–152. – URL: http://fikio.ru/?p=3617 (дата обращения 10.10.2020).

10. Степанова И. Н. Православная философия В. Ф. Войно-Ясенецкого // Вестник Южно-Уральского государственного университета. Серия: социально-гуманитарные науки. – 2005. – № 7 (47). – С. 246–249.

11. Умов Н. А. Агапэ // Собрание сочинений профессора Николая Алексеевича Умова: в 3 т. Т. 3. – М.: Типо-литография товарищества И. Н. Кушнеревъ и К°, 1916. – С. 53–58.

12. Умов Н. А. Мысли об естествознании // Собрание сочинений профессора Николая Алексеевича Умова: в 3 т. Т. 3. – М.: Типо-литография товарищества И. Н. Кушнеревъ и К°, 1916. – С. 157–164.

13. Умов Н. А. Эволюция мировоззрений в связи с учением Дарвина // Собрание сочинений профессора Николая Алексеевича Умова: в 3 т. Т. 3. – М.: Типо-литография товарищества И. Н. Кушнеревъ и К°, 1916. – С. 330–360.

14. Умов Н. А. Роль человека в познаваемом им мире // Природа. – 1912. – Март. – С. 310–331.

15. Ухтомский А. А. Доминанта. – М.–Л.: Наука, 1966. – 273 с.

16. Ухтомский А. А. Собрание сочинений: сборник. Т. 5. Обзорные и другие статьи. – Л.: Издательство Ленинградского университета, 1954. – 232 с.

17. Фома Аквинский. Сумма против язычников. Книга вторая. – М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2004. – 584 с.

 

References

1. Bekhterev V. M. Autobiography [Avtobiografiya (posmertnaya)]. Moscow: Ogonek, 1928, 54 p.

2. Bekhterev V. M. The Immortality of Human personality as a Scientific Problem [Bessmertie chelovecheskoy lichnosti kak nauchnaya problema]. Izbrannye trudy po psikhologii lichnosti: v 2 t. T. 1. (Selected Works on Personality Psychology: in 2 vol. Vol. 1). Saint Petersburg: Aleteyya, 1999, 256 p.

3. Bekhterev V. M. The Questions of Mental and Moral Training [Voprosy umstvennogo i nravstvennogo vospitaniya]. Tsentralnyy gosudarstvennyy istoricheskiy arkhiv (Central State Historical Archives CGHA), f. 2265, op. 1, d. 346, l. 2.

4. Bekhterev V. M. The Value of the Body’s Energy in Relation to Evolution [Znachenie energii organizma v otnoshenii evolyutsii]. Psikhika i zhizn (Psyche and Life). Moscow: Knizhnyy klub Knigovek, 2012, 592 p.

5. Gertsen A. I. Dilettantism in Science [Diletantizm v nauke. Pisma ob izuchenii prirody]. Sobranie sochineniy: v 30 t. T. 3. (Collected Works: in 30 vol. Vol. 3). Moscow: Nauka, 1954, 363 p.

6. Kant I. On the Form and Principles of the Sensible and the Intelligible World [O forme i printsipakh chuvstvenno vosprinimaemogo i intelligibelnogo mira]. Sobranie sochineniy: v 8 t. T. 2 (Collected Works: in 8 vol. Vol. 2). Moscow: Choro, 1994, 741 p.

7. Luka (Voyno-Yasenetskiy), svyatitel. Spirit, Soul and Body [Dukh, dusha i telo]. Moscow: Dukhovnoe preobrazhenie, 2020, 224 p.

8. Mayorova N. S. Archbishop Luka (Valentin Felixovich Voyno-Yasenetsky) on the Spirit, Soul and Human [Arkhiepiskop Luka (Voyno-Yasenetskiy) o dushe, dukhe i chelovecheskoy zhizni]. Vestnik Kostromskogo gosudarstvennogo universiteta (Vestnik of Kostroma State University), 2018, № 4, pp. 33–38.

9. Rybas A. E. Orthodox Positivism of A. A. Ukhtomsky [Pravoslavnyy pozitivizm A. A. Ukhtomskogo]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2019, no. 2 (24), pp. 138–152. Available at: http://fikio.ru/?p=3617 (accessed 10 October 2020).

10. Stepanova I. N. Orthodox Philosophy of W. F. Woino-Yasenetzki [Pravoslavnaya filosofiya V. F. Voyno-Yasenetskogo]. Vestnik Yuzhno-Uralskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya: sotsialno-gumanitarnye nauki (Bulletin of South Ural State University. Series ‘Humanities and Social Sciences’), 2005, no. 7 (47), pp. 246–249.

11. Umov N. A. Agape [Agape]. Sobranie sochineniy professora Nikolaya Alekseevicha Umova: v 3 t. T. 3 (Collected Works of Professor Nikolay Alekseevich Umov: in 3 vol. Vol. 3). Moscow: Tipo-litografiya tovarischestva I. N. Kushnerev i K°, 1916, pp. 53–58.

12. Umov N. A. Thoughts on Natural Science [Mysli ob estestvoznanii]. Sobranie sochineniy professora Nikolaya Alekseevicha Umova: v 3 t. T. 3 (Collected Works of Professor Nikolay Alekseevich Umov: in 3 vol. Vol. 3). Moscow: Tipo-litografiya tovarischestva I. N. Kushnerev i K°, 1916, pp. 157–164.

13. Umov N. A. Evolution of Worldviews in Connection with the Teachings of Darwin [Evolyutsiya mirovozzreniy v svyazi s ucheniem Darvina]. Sobranie sochineniy professora Nikolaya Alekseevicha Umova: v 3 t. T. 3 (Collected Works of Professor Nikolay Alekseevich Umov: in 3 vol. Vol. 3). Moscow: Tipo-litografiya tovarischestva I. N. Kushnerev i K°, 1916, pp. 330–360.

14. Umov N. A. The Role of Man in the Cognizable World [Rol cheloveka v poznavaemom im mire]. Priroda (Nature), 1912, March, pp. 310–331.

15. Ukhtomskiy A. A. Dominant [Dominanta]. Moscow–Leningrad: Nauka, 1966, 273 p.

16. Ukhtomskiy A. A. Collected Works. Vol. 5. Review and Other Articles [Sobranie sochineniy. T. 5. Obzornye i drugie stati]. Leningrad: Izdatelstvo Leningradskogo universiteta, 1954, 232 p.

17. Thomas Aquinas. Summa contra Gentiles [Summa protiv yazychnikov. Kniga vtoraya]. Moscow: Institut filosofii, teologii i istorii sv. Fomy, 2004, 584 p.

 
Ссылка на статью:
Коробкова С. Н. Дух, душа и тело: корреляционная модель человека в русской философии на рубеже XIX–XX веков // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 3. – С. 81–93. URL: http://fikio.ru/?p=4143.

 
© С. Н. Коробкова, 2020

УДК 141.21; 37

 

Андреева Юлия Владимировна – Восточная экономико-юридическая гуманитарная академия, кафедра педагогики, профессор, кандидат педагогических наук, доцент, Уфа, Россия.

Email: andreeva_u_v@insto.ru

Авторское резюме

Состояние вопроса: Оптимизм часто трактуют как способ мышления и стиль эмоциональной реакции на беду. Для педагогики особенно привлекателен тезис Мартина Зелигмана о том, что оптимизму можно научиться.

Результаты: Модернизация системы высшего образования возможна на основе оптимистической теории М. Зелигмана, дающей возможность создания ситуации успеха как благоприятной среды для учения в единой системе мировосприятия учителя и ученика. Вектором развития высшего образования становятся принципы анализа и понимания причин неуспеха; опоры на положительное; признания самоценности личности; сочетания любви и требовательности.

Область применения результатов: Предложенный подход к системе российского образования является попыткой сформулировать некоторые фундаментальные идеи философского оптимизма, необходимые для построения научной теории современного этапа общественного развития.

Выводы: Модернизация российского образования связана с поиском моделей обучения таким способам мышления, эмоционального реагирования и действия, которые можно рассматривать как оптимистические. Овладевая ими, каждый человек сможет строить жизнь по собственному сценарию, управлять ею и быть ответственным за свои успехи, а также сумеет справиться с неудачами, овладеет навыками самостоятельно решать возникающие проблемы. Человек будет осознавать, что без проявления инициативы и воли к жизни он окажется беззащитным в дисгармоничном обществе. Именно оптимизм играет особую роль в школьном обучении, так как придает ребенку уверенность в его способности преодолевать трудности.

 

Ключевые слова: оптимизм; учебные результаты; учебные трудности; ситуация успеха; философские принципы; педагогический оптимизм.

 

M. Seligman’s Philosophical Concept of Optimism as a Prospect for the Modernization of Success Pedagogy

 

Andreeva Yuliya Vladimirovna – Eastern Economic and Legal Academy of Humanities, Department of Pedagogy, Professor, PhD (Pedagogy), Ufa, Russia.

Email: andreeva_u_v@insto.ru

Abstract

Background: Optimism is often interpreted as a way of thinking and a style of emotional reaction to trouble. Martin Seligman’s idea that optimism can be developed is attractive for pedagogy.

Results: Modernization of the higher education system may be based on the optimistic theory of M. Seligman, which makes it possible to create a situation of success as a favorable environment for learning in a unified system of world view of the teacher and student. The principles of analysis and understanding of the reasons for failure become the vector of development for higher education; reliance on the positive; recognition of the intrinsic value of the individual; a union of love and rigor.

Implications: The proposed approach to the system of Russian education is an attempt to formulate some fundamental ideas of philosophical optimism that are necessary for creating a scientific theory of the modern stage of social development.

Conclusion: The modernization of Russian education is associated with the search for models of teaching such ways of thinking, emotional response and action that can be considered optimistic. By mastering them, students will be able to lead their lives according to their own scenario, manage them and be responsible for their successes, as well as be able to cope with failures, gain the skills to solve emerging problems independently. Individuals will realize that without the manifestation of initiative and will to life, they can be defenseless in a disharmonious society. It is optimism that plays a special role in school teaching, as it gives students confidence in their ability to overcome difficulties.

 

Keywords: optimism; learning outcomes; learning difficulties; situation of success; philosophical principles; pedagogical optimism.

 

Актуальность исследования

Модернизация образования современной России стимулирует стремление к успеху, к высоким учебным результатам как приоритетное и высвечивает ряд противоречивых обстоятельств, заметно влияющих на формирование нашего научного интереса к теме исследования.

 

Первое обстоятельство связано с проблематикой поиска моделей обучения, обеспечивающих результативность педагогического процесса, от которых зависят перспективы развития российского образования.

 

Модернизация российской системы образования обусловила педагогическую значимость осмысления стратегии учебной деятельности:

– во-первых, потому что результативность усилий в учебной деятельности во многом зависит от истолкования учебных результатов и предпочтения стратегии достижения успеха или избегания неудачи;

– во-вторых, развитие оптимизма в условиях преодоления трудностей в учебной деятельности способствует установлению некоторого равновесия между педагогическими требованиями и ученическими возможностями; социальными ожиданиями и реальными учебными результатами;

– в-третьих, потому что длительная история российской системы образования временами исключала представление об успехе личности как непременной детерминанте результативности педагогического процесса, и сегодня среднестатистический россиянин лишен прецедентной модели социально приемлемых способов достижения успеха.

 

Второе обстоятельство, обосновывающее научно-теоретическую актуальность темы исследования, связано с отсутствием в предметной области педагогики и дидактики, в частности, комплексных исследований по данной теме. Между тем глубокое философско-психологическое осмысление оптимизма как стратегии достижения успеха (К. Муздыбаев) и исследование учебных результатов во взаимосвязи с созданием благоприятных условий в учении, в частности созданием ситуации успеха (А. С. Белкин) уже предпринято и в социальной педагогике, и в социальной психологии.

 

Третье обстоятельство связано со стремлением автора разработать специальную методологию и особый подход в изучении оптимизма как личностного качества, развиваемого в ситуации успеха: реконструкция стратегии достижения успеха в учебной деятельности репрезентирована нами как авторская технология, которая включает в себя ряд педагогических условий и принципов, реализуемых поэтапно и блочно. В данной статье речь пойдет только о принципах.

 

Методология исследования

1) В философии последнего столетия тема оптимизма раскрывается в размышлениях о смысле и счастье человеческой жизни (И. Ильин, О. Больнов), о целях и результатах существования в границах гедонистического, эвдемонистического и фелицитарного подходов (А. Панасюк, К. Роджерс, А. С. Макаренко и др.). Еще с античной философии наблюдается сосредоточенность на понимании счастья в связи с результатами и достижениями личности (Аристотель, киники, Платон, Сократ, Эпикур). «Достижительно»-фелицитарные идеи получили дальнейшее развитие в эпоху Нового времени: автором термина «оптимизм» (от лат. «наилучший») выступил Г. В. Лейбниц. Примечательный факт: Ж. Ж. Руссо связывал человеческую природу с добрым лучшим началом, которое считал врожденным, а вот К. Маркс высказал мысль о необходимости благоприятных внешних условий для развития всего лучшего в человеке. Другими словами, оптимизм, по мнению одних, – врожденное свойство человека, по мнению других – приобретаемое качество.

 

В конце XIX и в XX веках А. Адлер, Ж.-П. Сартр, З. Фрейд, Э. Фромм, М. Хайдеггер рассматривали усилия личности по улучшению собственной жизни как критерий оптимизма-надежды на спасительный выход из кризиса. Например, О. Больнов, развивая фундаментальный онтологический подход к личности, актуализировал поиск стратегии собственного бытия и впервые поставил вопрос о неподлинном существовании как проявлении духовно-практической пассивности. Волюнтаристский подход, провозгласивший волю важнейшим условием эффективной активности, представлен концепциями Ф. Ницше, Ж.-П. Сартра.

 

В отечественной философии темы «оптимизма» в религиозной парадигме касались мыслители «серебряного века»: И. Ильин считал его искусством самоусиления личности.

 

2) В педагогике советского периода проблема оптимизма удостоилась особого внимания. Автором «оптимистической гипотезы» считается А. С. Макаренко. Его теория «завтрашней радости» была развита на примере учебной деятельности В. А. Сухомлинским и связывалась с «радостью познания». Позже и в наши дни идея «завтрашней радости» претерпела изменения и переросла в «радость сотрудничества» Ш. А. Амонашвили.

 

Что касается педагогического осмысления и современной интерпретации оптимизма, то мы его можем связать с необходимостью наличия смыслов учебной деятельности, то таковое присутствует в моделях обучения К. Роджерса, Ш. Амонашвили, А. Белкина.

 

При этом в педагогике отсутствует комплексный анализ оптимизма как профессионально-личностного качества; как стратегии достижения и создания ситуации успеха в учебной деятельности; за пределами научного интереса остаются специфика и степень воздействия ситуации успеха и смыслов учебной деятельности на результативность педагогического процесса. В связи с этим правомерно констатировать наличие обширной исследовательской области, в которой должно определить объект, предмет, цель, гипотезу и задачи педагогического исследования.

 

Реализация (практическая часть)

На основе теоретического анализа мы можем заключить, что оптимизм – устойчивая личностная позиция педагога по отношению к учебным трудностям детей, основанная на вере в успех и силу человеческой природы ребенка.

 

Мы представим одну из моделей обучения оптимизму современного американского философа М. Зелигмана. Анализируя подход М. Зелигмана, мы можем утверждать, что в основе оптимизма лежит способ объяснения (учебного) результата как успеха.

 

Здесь оптимизм как способ восприятия мира выражает ему доверие и допускает принципиальную возможность его познания. Такой оптимизм берет свое начало в метафизике Лейбница и утверждает, что мир таков, каков он есть при существующих обстоятельствах; что он является лучшим из всех возможных миров и все в нем подчинено разуму (Лейбниц). Оптимизм в гносеологии утверждает принципиальную возможность получения человеком объективных знаний о мире (ранний И. Кант).

 

Оптимизм как система философско-этических взглядов учит смотреть на жизнь под определенным углом и не пасовать перед трудностями. Люди с позитивным мышлением зачастую достигают больших успехов, хотя пессимисты и считают их наивными мечтателями. Эти «весельчаки», пребывающие всегда в хорошем настроении, обладают, как оказалось, большой волей к будущему. Об этом косвенно или напрямую упоминали философы А. Шопенгауэр, И. Ильин, О. Больнов и др.

 

Современные исследования М. Зелигмана подтверждают ряд преимуществ оптимистичных людей: они более подвижны и активны, почти не впадают в депрессию, результаты их деятельности обычно выглядят более внушительно. Такие люди чаще пребывают в хорошем настроении, что привлекает к ним других людей.

 

В ситуации кризиса 2020 года, в условиях пандемии трудно оставаться оптимистами, поскольку риски возрастают и для выпускников университетов, и для работников среднего звена, и для преподавателей предпенсионного возраста. Общемировая ситуация диктует скорее не взлет карьеры, само понятие которой разрушено, а умение разрешать конфликты и устранять проблемы. Такое гибкое стремление к лучшему американский философ М. Зелигман называет оптимизмом. Он понимает его как талант радости и способность вести свою жизнь к лучшему (от вершины к вершине). Сама концепция выкристаллизовалась на основе теории выученной беспомощности, согласно которой одни люди преодолевают трудности, а другие пребывают в них. М. Зелигмана заинтересовало такое различие, и он установил, что те, кто преодолевают проблемы, являются оптимистами в силу того, что считают трудности временными и преодолимыми (поэтому оптимисты не выпускают ситуацию из-под контроля и прилагают усилия к лучшему). Тогда как есть люди, которые считают, что ситуация не зависит от них и перестают ее улучшать, именно они считаются пессимистами. Как только человек перестает влиять на ситуацию, он впадает в беспомощность, которая, повторяясь из раза в раз, становится выученной.

 

Тогда М. Зелигман выработал ряд методик, призванных помочь человеку в преодолении трудностей, и теперь приглашает научиться быть оптимистами, помогая изменить способ мышления и стиль реакции на беду.

 

Выводы М. Зелигмана относительно причин оптимизма представляют определенную педагогическую ценность: причины оптимизма формируются в детстве. Так, философ считает, что, «не достигнув половой зрелости, дети 8–11 лет чрезвычайно оптимистичны и имеют большой ресурс, запас надежды и иммунитет к беспомощности, которыми больше никогда не будут обладать после полового созревания. Именно тогда они теряют большую часть своего оптимизма» [1, с. 125]. Утрачивая потенциал надежды, ребенок легче поддается депрессии и страху [см.: 1, с. 127].

 

Причины детской беспомощности закрепляются у взрослого и влияют на его дальнейшую жизнь и ее достижения негативным образом. М. Зелигман выделяет три причины.

1) Обвинительный стиль матери. Ребенок постоянно слышит упреки, замечания и другие негативные оценки в свой адрес и в адрес других людей и постепенно приобретает привычку ругать себя больше, чем хвалить.

2) Стиль преподавания учителей. Мальчики получают больше замечаний и подвержены унынию, но в силу их непоседливости, вырастая, быстрее учатся преодолевать эти трудности. Девочки более дисциплинированы, но, как и все женщины, склонны переживать и ничего не делать для выхода из кризиса.

3) Эффективность решения происходящих в детстве семейных и личных кризисов. Если они были успешно преодолены, то вырастает оптимист, если нет – пессимист.

 

М. Зелигман призывает преподавателей быть осторожными с критикой и замечаниями, особенно в вузах, поскольку обучающиеся находятся уже в таком возрасте, когда природный оптимизм детства стремительно убывает. Если студенты не в состоянии справиться с окружающей средой, с сессией и экзаменами и постоянно испытывают стресс, то мы можем вырастить неудачников, постоянно теряющих свои возможности в профессиональной сфере.

 

Мы считаем, что данная система методов может быть применима и в системе российского образования, но с некоторыми оговорками и сменой психологической направленности на педагогическую и с учетом российской специфики в образовании.

 

Мартин Зелигман рассуждает в лучших просветительских традициях античной философии и философии Нового времени (Лейбниц, ранний И. Кант). В его трактатах формула оптимизма сохранила свой «педагогизм» и тему Человека, поскольку остается основанной на самосовершенствовании личности и ее качеств, на воспитании ума и преодолении трудностей, стремлении стать лучше и достигать высот в избранной профессии.

 

Так, педагогическая суть просвещенного оптимизма Лейбница состояла в том, чтобы остаться Человеком в самых сложных обстоятельствах жизни; уметь не только не сломиться под их тяжестью, но и конструктивно их преодолеть, а затем своим трудом достичь намеченных целей. Этому способствует умение во всем видеть позитивные стороны и беречь те ценности, которые достались человеку большим трудом: правдивость, практичность и трудолюбие.

 

Философский принцип Г. В. Лейбница – опора на положительное – был долгое время принят в классической педагогике, он формирует стойкость ума, основанную на стремлениях: побуждает искать и находить благо во зле, которое может послужить уроком для того, чтобы не повторять прежних ошибок.

 

Метафизический оптимизм «раннего» И. Канта формировался под влиянием Г. В. Лейбница. В своих ранних произведениях, в частности, в «Опыте некоторых рассуждений об оптимизме» И. Кант писал: «Именно потому, что из всех возможных миров, которые бог знал, он избрал только этот мир, надо полагать, что он считал его наилучшим. <…> Вот почему я сам – а со мной, быть может, и часть моих читателей – убежден в этом, а я в то же время рад возможности рассматривать себя как гражданина такого мира, который не мог быть лучше, чем он есть. Избранный наилучшим из всех существ, быть незначительным звеном в самом совершенном из всех возможных замыслов, я, сам по себе ничего не стоящий и существующий лишь ради целого, тем более ценю свое существование, что был предназначен занять некоторое место в самом лучшем из замыслов творения. Я взываю ко всякому творению, не лишенному достоинства, воскликнуть: слава нам, мы существуем и доставляем радость творцу» [2, с. 47–48]. Это настоящая любовь к человеку объединилась у Канта с любовью к жизни, оптимизм объединился с гуманизмом.

 

Несмотря на отвращение позднего И. Канта к метафизике Г. В. Лейбница, он и в поздних своих произведениях латентно вводит оптимизм, понимая его как философское воззрение, согласно которому развитие жизни идет по пути совершенствования; и как личную склонность во всем видеть положительное и верить в успех. Основной вопрос философии И. Канта: «Что есть человек?» остается и побуждает человека проанализировать свои познавательные способности.

 

Оптимистический тезис И. Канта: «Имей мужество пользоваться собственным умом!» перерос в философский принцип анализа и понимания причин собственных неуспехов, здесь детальная работа над собой, совершенствование духовно-нравственного потенциала позволяет познающему субъекту не опасаться будущего, а видеть, благодаря знаниям, личностные перспективы.

 

В представлениях И. Канта человек как двуединое существо одновременно принадлежит и миру природы, и миру свободы. В мире природы он подчиняется естественной необходимости, а в мире свободы нравственно самоопределяется, исполняет свой долг, жизненное предназначение – воспитывает себя. Воспитание человека отличается от природной эволюции тем, что он не просто живое, но еще и нравственное существо, которое стремится к деятельности и счастью. Свобода предполагает:

– наш мир и люди в нем – нечто самое совершенное;

– действия каждого человека оптимальны и правильны на момент действия: здравомыслящий человек не станет выбирать худшее, если он имеет свободу выбора.

 

В кратком курсе лекций для студентов «О педагогике» воспитание трактовалось И. Кантом как совершенствование человеческой природы. Педагогика здесь несет в себе философскую миссию: сотворить человека из природного существа, а затем побудить его к самосовершенствованию. Открывая в себе новые силы, о которых вне воспитания человек и не задумывался, он тем самым получает широкую возможность опоры на самого себя и собственные достоинства.

 

Философский принцип сочетания любви и требовательности, воспетый в советское время известным педагогом-классиком А. С. Макаренко, также исходит из понимания человека как двуединого существа со своими недостатками и достоинствами. Недостатки, как правило, имеют природное происхождение и подлежат искоренению, а достоинства поощряются и наращиваются. Для воспитания хорошего характера следует освободить ребенка от страстей и от сильных чувств, следуя кантовскому принципу: «Терпи и воздерживайся!». При формировании полезных привычек у ребенка формируется нравственный мотив к деятельности, согласованной с разумом.

 

Следовательно, на Человека возложена обязанность развить в себе и таланты, и восприимчивость, и способность передачи культуры, так как он воспитывает больше личным примером, нежели словом. Педагогика духа должна отныне прояснять педагогику вещей, а специальная организация воспитания обязана быть сильнее воспитывающего влияния среды в целом.

 

Эта этическая формула всеобщего счастья (счастья для как можно большего числа людей) дополнилась принципом самоценности каждой личности – признанием за человеком его собственного достоинства. Поскольку человек – цель, а не средство для блага других, то в педагогической практике воспитатель не должен проявлять особой симпатии и пристрастия к кому-либо из учеников, иначе нравственный закон перестает быть всеобщим.

 

Таким образом, оптимизм – это мировоззрение, которое имеет целью преобразовать жизнь человека и развить его способность самому влиять на обстоятельства своей жизни так, чтобы двигаться по пути самосовершенствования. Этой же цели придерживалась жизнеутверждающая педагогика А. С. Макаренко. В его концепции «завтрашней радости» можно выделить сразу несколько принципов. Один из них – увлечение перспективами. Ту сферу деятельности, в которой воспитанник наиболее ярко проявляет себя, надо умело задействовать для его духовного подъема. Осознание ребенком своего успеха и ожидание перспектив его развития является духовным источником нравственного достоинства и моральной стойкости. А. С. Макаренко знал, что ребенок, как человек далеко не беспорочный в жизни, все же может и способен поставить себе цель, наметить «оптимистические перспективы» и стремиться к своему «прекрасному завтра». Другой принцип объединяет требовательность и уважение. Принцип требовательной любви: «Чем больше уважения к человеку, тем больше требовательности к нему»; «Мы не можем требовать с человека, если мы его не уважаем» [3, с. 534]. Принцип предполагает учет сил тех, кто учится, а потому снимает в образовательном процессе противоречие между педагогическими требованиями и ученическими возможностями: ученики, которые легко справляются с требованиями учителя, учатся без страха.

 

Итак, оптимизм – это позитивный способ мышления, эмоционального реагирования и действия, которому можно обучить: выявляя сильные стороны личности и опираясь на них, воспитывая дисциплину, побуждая изживать иждивенческие наклонности на основе требовательности; анализируя причины неудач и осознавая собственную ценность в приложении усилий к устранению учебных трудностей.

 

Таким образом, подтверждается мысль, которую высказывают многие философы, о том, что каждый должен строить жизнь по собственному сценарию, управлять ею и быть ответственным за успехи, справляться с неудачами, самостоятельно решать возникающие проблемы, должен осознавать, что без проявления инициативы и воли к жизни он окажется беззащитным в дисгармоничном обществе. Именно оптимизм играет большую роль в обучении, так как придает уверенности ребенку в преодолении им учебных трудностей. Мы выражаем искреннюю надежду, что принципы, о которых рассказано в этой статье, помогут в его воспитании.

 

Список литературы

1. Зелигман М. Как научиться оптимизму. – М: Вече, 1997. – 432 с.

2. Кант И. Опыт некоторых рассуждений об оптимизме // Сочинения: в 6 т. Т. 2. – М.: Мысль, 1964. – С. 39–48.

3. Макаренко А. С. Собрание сочинений: в 4 т. Т. 4. – М.: Правда, 1987. – 576 с.

 

References

1. Seligman M. Learned Optimism: How to Change Your Mind and Your Life [Kak nauchitsya optimizmu]. Moscow: Veche, 1997, 432 p.

2. Kant I. An Attempt at Some Reflections on Optimism [Opyt nekotorykh rassuzhdeniy ob optimizme]. Sochineniya: v 6 t. T. 2 (Works: in 6 vol. Vol. 2). Moscow: Mysl, 1964, pp. 39–48.

3. Makarenko A. S. Collected Works: in 4 vol. Vol. 4 [Sobranie sochineniy: v 4 t. T. 4]. Moscow: Pravda, 1987, 576 p.

 
Ссылка на статью:
Андреева Ю. В. Философская концепция оптимизма М. Зелигмана как перспектива модернизации педагогики успеха // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 3. – С. 36–44. URL: http://fikio.ru/?p=4138.

 
© Ю. В. Андреева, 2020

УДК 1(091)

 

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ по проекту № 19-011-00398 «Второй позитивизм в России: философская проблематика, влияние, критика».

 

Рыбас Александр Евгеньевич – Санкт-Петербургский государственный университет, Институт философии, кафедра русской философии и культуры, кандидат философских наук, доцент, Санкт-Петербург, Россия; Социологический институт РАН – филиал Федерального научно-исследовательского социологического центра Российской академии наук, ассоциированный научный сотрудник, Санкт-Петербург, Россия.

Email: alexirspb@mail.ru

SPIN: 5531-0040,

ORCID: 0000-0003-2120-2667,

ResearcherID: N-2482-2013,

ScopusID: 57197709027.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Философские взгляды Циолковского рассматриваются, как правило, в контексте традиции русского космизма. Такая методологическая установка приводит к упрощению и в ряде случаев искажению как позиции Циолковского, так и воззрений других мыслителей, которых в историко-философской исследовательской литературе принято причислять к «русским космистам».

Результаты: Использование термина «русский космизм» для обозначения особой традиции в развитии русской философии представляется несостоятельным с научной точки зрения. Термин «русский космизм» был введен в оборот как эвристический продукт историко-философской интерпретации в 1970-е гг. Начиная с конца ХХ в. его стали использовать преимущественно в качестве идеологемы для доказательства превосходства русской религиозно-философской мысли, ориентированной на сверхрациональное постижение целого как предмета радикальной футурологии, над рационалистической европейской философией, ставшей причиной застоя и деградации западной цивилизации.

Выводы: Адекватное изучение философских идей Циолковского требует отказа от отнесения их к традиции «русского космизма». Более убедительным является рассмотрение философского творчества Циолковского в контексте сциентизма, определявшего проблематику философских исканий в России в конце XIX – первой трети ХХ в., а точнее – в контексте русского эмпириокритицизма. Заметное влияние на воззрения Циолковского оказал второй позитивизм. Можно сделать вывод, что философские идеи русского мыслителя, в частности теория вселенской атомократии, представляют собой результат творческого усвоения и развития основных положений позитивной философии.

 

Ключевые слова: русский позитивизм; эмпириокритицизм; К. Э. Циолковский; русский космизм; научная философия; история русской философии.

K. E. Tsiolkovsky’s “Universal Atomocracy” Theory in the Context of the Ideas of Russian Empirio-Criticism

 

Rybas Aleksandr Evgenievich – Saint Petersburg State University, Institute of Philosophy, Department of Russian Philosophy and Culture, PhD (Philosophy), Associate Professor, Saint Petersburg, Russia; Sociological Institute of the RussianAcademy of Sciences – Branch of the Federal Center of Theoretical and Applied Sociology of the Russian Academy of Sciences, Associate Research Fellow, Saint Petersburg, Russia.

Email: alexirspb@mail.ru

Abstract

Background: Tsiolkovsky’s philosophical views are considered evidently in the context of the tradition of Russian cosmism. This methodological attitude leads to a simplification and, in some cases, falsification of both the position of Tsiolkovsky and the views of other thinkers, who in the historical and philosophical literature are usually referred to as “Russian cosmists”.

Results: The use of the term “Russian cosmism” to denote a special tradition in the development of Russian philosophy seems inconsistent from the scientific point of view. The term “Russian cosmism” was put into circulation as a heuristic product of historical and philosophical interpretation in the 1970s. Since the end of the twentieth century, it has been used mainly as an ideologeme to prove the superiority of Russian religious and philosophical thought, focused on the superrational comprehension of the whole as a subject of radical futurology, over rationalistic European philosophy, which is claimed to have caused the stagnation and degradation of Western civilization.

Conclusion: To study Tsiolkovsky’s philosophical ideas adequately, it is necessary to refuse to attribute them to the tradition of “Russian cosmism”. The consideration of Tsiolkovsky’s philosophical works seems more convincing in the context of scientism, which determined the problems of philosophical study in Russia at the end of the 19th – first three decades of the 20th centuries, or more precisely, in the context of Russian empirio-criticism. The second positivism had a noticeable influence on Tsiolkovsky’s views. The philosophical ideas of the Russian thinker, the theory of universal atomocracy in particular, are the result of the creative adoption and development of the main concepts of positive philosophy.

 

Keywords: Russian positivism; empirio-criticism; K. E. Tsiolkovsky; Russian cosmism; scientific philosophy; history of Russian philosophy.

 

Обычно философские взгляды К. Э. Циолковского, известного изобретателя и основателя отечественной космонавтики, рассматривают в контексте русского космизма [см.: 1; 7]. Однако, несмотря на общепризнанность такого подхода, его нельзя считать правомерным. Дело в том, что термин «космизм» был введен в научный оборот не так давно, в 1970-е годы, и целью введения этого термина являлось не столько изучение уже сложившейся традиции русской мысли, сколько историко-философское ее моделирование. Анализ исследовательской литературы убеждает в том, что русский космизм – это не действительная характеристика соответствующей тенденции развития отечественной интеллектуальной истории, а продукт интерпретаторской деятельности историков философии.

 

Вот как, например, объясняет появление термина «космизм» Ф. И. Гиренок: «В конце 70-х годов я занимался изучением генезиса концепции ноосферы В. И. Вернадского… В результате я придумал теорию “Русского космизма”, к которому отнес и Вернадского. Написал статью и отправил ее в редакцию журнала “Вопросы философии”. Статью не приняли по той причине, что если существует русский космизм, то должен быть еще и немецкий, а у меня ничего про это не сказано. Более того, ничего русского в “русском космизме” редакцией замечено не было… В 1984 г. мою работу прочел академик Н. Моисеев и поддержал меня. Издательство “Наука” опубликовало мою книгу “Экология. Цивилизация. Ноосфера”. Так возник феномен “русского космизма”» [4, c. 7].

 

В приведенной цитате интересно не столько откровенное признание Ф. И. Гиренка в том, что он «придумал» русский космизм, сколько очевидная необязательность этой «теории», ее производность и «метафоричность». Впрочем, что касается термина «русский космизм», авторство Ф. И. Гиренка сейчас активно оспаривается, и это лишний раз свидетельствует о том, что речь идет, скорее всего, о выражении и отстаивании собственной философской позиции – взглядов самого исследователя, для чего и используются описанные М. К. Петровым «эффекты ретроспективы»[1]. Согласно А. П. Огурцову, честь изобретения термина принадлежит Н. К. Гаврюшину, который задолго до увлечения Ф. И. Гиренком ноосферной проблематикой опубликовал несколько статей о русском космизме и К. Э. Циолковском [см.: 2; 3]. Примечательно, что А. П. Огурцов так же, как и Ф. И. Гиренок, подчеркивает произвольность создания термина: «Вспоминаю, как в сентябре 1970 г. мы вдвоем (А. П. Огурцов и Н. К. Гаврюшин. – А. Р.) ходили по улицам Калуги и обсуждали, как назвать то направление, к которому принадлежал К. Э. Циолковский, и Гаврюшин предложил термин “русский космизм”» [9].

 

Следует отметить, что в современной историко-философской литературе все чаще предпринимаются попытки преодолеть описанный выше терминологический «волюнтаризм». В частности, О. Д. Маслобоева, организатор и вдохновитель продолжающейся серии международных научных конференций по актуализации потенциала русского космизма, стремится доказать, что «космизм» является самоназванием религиозно-философской традиции русской мысли, берущей начало с трудов Н. Ф. Фёдорова и длящейся по сей день независимо от историко-философских манипуляций. С этой точки зрения, космизм – это закономерный этап развития русской и мировой философии; более того, вся история русской мысли движется в направлении к раскрытию проблематики космизма и находит в ее актуализации максимально полное свое выражение.

 

Называя Н. Ф. Фёдорова «зачинателем русского космизма», О. Д. Маслобоева хотя и признает, что в его сочинениях термины «космизм» и «космическая философия» отсутствуют, но объясняет это тем, что таков «общий удел основоположников значимых философских школ и направлений» [8, c. 5] – дать важнейшие принципы нового учения (а у Н. Ф. Фёдорова это обоснование космической функции человека и проективный характер философии), исходя из которых ближайшие последователи уже сами смогут выработать всю необходимую философскую терминологию. «Есть основания утверждать, – пишет О. Д. Маслобоева, – что понятие “космизм” родилось в 1920 г. в беседе А. Л. Чижевского и поэта В. Я. Брюсова, который, выслушав рассказ об идеях К. Э. Циолковского, воскликнул: “Поистине только русский ум мог поставить такую грандиозную задачу – заселить человечеством Вселенную! Космизм! Каково! Никто до Циолковского не мыслил такими масштабами, космическими масштабами!”» [8, c. 4–5].

 

К сожалению, более веских аргументов в пользу «самозарождения» термина «русский космизм» О. Д. Маслобоева не приводит. А значит, преодоление «волюнтаризма» является здесь только формальным, то есть, по сути, не отменяет, а продолжает и даже усиливает указанную тенденцию. Во всяком случае, тот факт, что «русский космизм» получил свое терминологическое закрепление вследствие поэтических восклицаний, никак не способствует прояснению целостности философской традиции и ее специфических характеристик.

 

Не удивительно, что в исследовательской литературе никогда не было и нет единого понимания термина «космизм». Изначально представителями русского космизма считались такие мыслители, как Н. Ф. Фёдоров, H. А. Умов, Н. Г. Холодный, В. И. Вернадский, К. Э. Циолковский и А. Л. Чижевский, взгляды которых хотя и отличались друг от друга, причем иногда кардинально, но все-таки могли быть объединены, пусть и формально, в «традицию» на основании общего для всех них принципиального положения, а именно высокой оценки науки и признания ее определяющей роли в освоении и преобразовании космоса.

 

Позднее такое, «естественнонаучное», понимание космизма было объявлено «узким», и традиция русского космизма обогатилась новыми именами, причем не только философов и ученых, но и поэтов, художников, музыкантов, религиозных деятелей, эзотериков и мистиков. В результате и без того размытое понятие русского космизма стало абсолютно неопределенным и потеряло даже ту эвристическую историко-философскую ценность, которую оно имело раньше. Так, элементы философии космизма были обнаружены в творчестве А. В. Сухово-Кобылина, В. С. Соловьева, А. А. Блока, Н. А. Бердяева и многих других литераторов. А поскольку вопросами о том, что представляют собой мироздание (макрокосм) и человек (микрокосм), интересовались практически все русские философы, то они тоже автоматически оказались отнесены к космистам.

 

В качестве примера максимально «широкого» понимания русского космизма можно привести трактовку, данную в энциклопедии «Русская философия», вышедшей в свет в 2007 г. под редакцией М. А. Маслина. Здесь выделяются целых 10 разновидностей этой философской традиции, причем для ее «имманентной» систематизации выбираются – разумеется, произвольно – самые разные критерии. Русский космизм предстает в результате как совокупность следующих направлений:

1) естественнонаучного,

2) религиозно-философского,

3) софиологического,

4) теософского,

5) эстетического,

6) музыкально-мистического,

7) мистического,

8) экзистенциально-эсхатологического,

9) проективного,

10) активно-эволюционистского [см.: 6].

 

Пожалуй, трудно было бы найти более убедительное доказательство бессодержательности термина «русский космизм». Ведь если все вышеперечисленные модусы космизма действительно указывают на единство философской проблематики, то они должны представлять собой части одного целого, органично связанные друг с другом. В этом случае «космос», как фундаментальное понятие или основание мысли, определял бы специфику каждого «направления» в космизме и сохранял бы смысловую инвариантность во всех возможных интерпретациях. Но естественнонаучное понимание космоса существенно отличается от теософского, мистического, софиологического, как экзистенциально-эсхатологическое – от проективного, активно-эволюционистского, и т. д. Почему? Скорее всего, потому, что «космос» не является здесь основополагающим понятием, а, наоборот, является понятием производным, обусловленным той или иной философской позицией. Именно по причине изначального различия этих позиций и возникают различные трактовки космоса, и игнорировать первичность этих позиций нельзя, если мы хотим оставаться в рамках научного историко-философского дискурса.

 

Пустота понятия «русский космизм» обнаруживается и тогда, когда мы имеем дело с попытками его идеологизации. Настаивая на том, что русский космизм – это «понятие, представляющее собой цельную совокупность взглядов, характеризующуюся особым отношением к Космосу» и базирующуюся на «сверхэволюционном развитии мира (макрокосма) и человека (микрокосма) в их неразрывном всеединстве» [11, c. 36], многие авторы приходят к выводу, что «космическое мировоззрение» выступает отличительной особенностью «русского философствования». С этой точки зрения западная цивилизация в принципе завершила свое развитие и «уже не способна соответствовать общемировой эволюции жизни», поскольку «основана на трезвом логичном конструировании жизни из имеющихся фактов путем их анализа и расчетливого использования» [12]. Рационализм, будучи продуктом европейской культуры, неминуемо ведет ее к кризису и затем к гибели, и Запад не в состоянии спастись собственными силами, ему требуется помощь извне. Такую помощь и оказывает Западу русский космизм: эта «радикальная футурология, подкрепленная активной супрагуманистической ролью человечества в мире, проникнута желанием высочайшего совершенства, согласно призыву Христа: “Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный… Бог не мёртвых, а живых…”» [12]. Таким образом, русский космизм как альтернатива западной цивилизации – это «одна из концепций, которая могла бы дать передовой ныне общественно-экономической формации – “постиндустриальному информационному обществу” – необходимую перспективность» [12].

 

Очевидно, что такое «всеобъемлющее» и «футурологическое» содержание понятия «космизм» не только не способствует уяснению реальных тенденций развития русской философии и культуры, но даже существенно искажает их. Поэтому лучше вообще отказаться от использования термина «космизм». Известно к тому же, что никто из русских «космистов» себя таковым не считал и в своем творчестве не ссылался на своих предшественников. Не является исключением здесь и Циолковский – автор космической философии, которую, как это следует из вышесказанного, нельзя рассматривать в контексте космизма. Философские идеи Циолковского появились на общем фоне увлечения наукой, который и должен быть контекстом их изучения.

 

В обширном наследии Циолковского имеется целый ряд философских трактатов: «Научные основания религии» (1898), «Этика, или естественные основы нравственности» (1902–1903), «Горе и гений» (1916), «Идеальный строй жизни» (1917), «Приключения атома» (1918), «Монизм вселенной» (1925–1931), «Воля вселенной» (1928), «Будущее земли и человечества» (1928), «Космическая философия» (1935) и др. Все эти работы, несмотря на наукообразный стиль, в котором они написаны, могут показаться эклектичными и декларативными. Действительно, многие положения космической философии, причем наиболее важные, никак не обосновываются и берутся как аксиомы, исходя из которых выводятся «удивительные» следствия. Данное обстоятельство позволило некоторым исследователям утверждать, что ценность философских трудов Циолковского минимальна, а выводы его противоречивы [см.: 5, c. 179–181].

 

Однако философские взгляды Циолковского не были настолько оригинальными и беспрецедентными, чтобы их можно было считать продуктом фантазии «калужского мечтателя» и «самоучки». Многое проясняется, если космическую философию понимать как одну из попыток разработки проблематики философского сциентизма, получившего распространение благодаря популяризации в широких кругах научной общественности философии позитивизма. Не случайно Циолковский, занимаясь самообразованием в Чертковской библиотеке, с увлечением читал статьи Д. И. Писарева, которого он позже назвал «своим вторым “Я”». Кстати, познакомившись в той же библиотеке с «основоположником» русского космизма Н. Ф. Фёдоровым и регулярно общаясь с ним, Циолковский ни разу не завел с ним беседы ни о философии, ни даже о космосе.

 

Содержание космической философии представляет собой развитие нескольких положений второго позитивизма. Прежде всего нужно обратить внимание на метод философствования, которым пользуется Циолковский. Этот метод предполагает монистическое описание сущего исходя из непосредственно данного человеку опыта – «аморфной материи», по отношению к которой еще не произведено никаких познавательных операций. Но уже и в таком, «аморфном», состоянии материя представляет собой не подлинную реальность, пусть только обозначенную в качестве предмета исследования, а необходимое «допущение», обусловленное особенностями функционирования аппарата человеческого познания – мозга. Вообще мозг, согласно Циолковскому, – это создатель всевозможных представлений о сущем, которые имеют субъективную ценность, т. е. определяют жизнь человека, и могут вообще никак не относиться к «объективной реальности».

 

Вот как, например, рассуждает Циолковский, пытаясь возражать тем, кто не был удовлетворен его доказательством вечности жизни, потому что оно исключало возможность сохранения памяти об их настоящем существовании: «Они непременно хотят, чтобы вторая жизнь была продолжением предыдущей. Они хотят видеться с родственниками, друзьями, они хотят и пережитого… Но как же вы можете видеть своих друзей, когда представление о них – создание вашего мозга, который будет обязательно разрушен? Ни собака, ни слон, ни муха не увидят своего рода по той же причине. Не составляет исключения и человек. Умирающий прощается навсегда со своей обстановкой. Ведь она у него в мозгу, а он расстраивается. Она возникает, когда атом снова попадет в иной мозг. Он даст и обстановку, но другую, не имеющую связи с первой» [15, c. 53–54].

 

Человеческий мозг, согласно Циолковскому, продуцирует сначала три «основы суждений»: время, пространство и силу, из которых выстраивается затем вся система представлений о сущем. «Эти три элемента суждений отвлечены (абстрактны), т. е. не существуют во вселенной отдельно, – подчеркивает Циолковский. – Но все они сливаются в представлении о материи. Они же ее определяют. Без материи не существует ни время, ни пространство, ни сила. И обратно, где есть одно из этих понятий, там есть и материя. Она определяется тремя этими понятиями. Они, конечно, вполне субъективны. В сущность их входить мы считаем мало полезным» [15, c. 33–34].

 

Таким образом, представление об аморфной материи есть не что иное, как первый опыт разумного мышления, это просто следствие того, что человек способен мыслить. В дальнейшем, реализуя эту способность, человек создает из изначального хаоса космос, т. е. анализирует и структурирует непосредственный опыт таким образом, что достигает возможной полноты познания. Сразу же вырабатывается представление о всеобщей чувствительности материи: материя является «живой», так как она, сохраняя единство, способна представать в бесконечно разнообразных формах. Эти формы, или тела, могут быть простыми или сложными, причем степень их сложности обусловливается тем, насколько глубоко мы можем подвергнуть их анализу в процессе познания.

 

Чтобы обозначить предел возможного анализа, Циолковский вводит понятие «атом». Содержание этого понятия во многом обусловливается учением эмпириокритиков об элементах опыта. Подобно Авенариусу, Циолковский настаивает на принципиальном отличии его атомов от традиционных представлений античного атомизма. Прежде всего, атом не есть нечто неделимое (одна из глав «Монизма Вселенной» так и называется: «Чувство атома или его частей»), константное и имеющее какую-то определенную сущность, отражающую подлинную реальность. Атом, как и материя, элементом которой он выступает, является «живым». Он постоянно перемещается и к тому же преобразуется: «Атом то упрощается, то усложняется, периодически принимая вид всех химических элементов» [15, c. 57]. Это означает, что атом, как ключевое понятие космической философии, призван обозначать процессы становления, а не фиксировать нечто неизменно-истинное, он должен использоваться для построения динамической, а не метафизической картины мира.

 

Живой атом, как его понимает Циолковский, ближе всего к ощущениям – элементам опыта, как их описывает Мах. Разлагая объекты восприятия на ощущения, Мах утверждал, что тела представляют собой не что иное, как комплексы ощущений. Более того, он в известном смысле соглашался с формулой Беркли «существовать – значит быть воспринимаемым» (esse est percipi), полагая, что поскольку о телах как данных в опыте судит человек, то эти тела существуют лишь для человека, состоят из ощущений и к ним полностью сводятся. Циолковский указывает на главную характерную черту атомов – «отзывчивость», т. е. способность реагировать на внешнее воздействие. Высшей степенью отзывчивости, присущей организмам, является «чувствительность», которая традиционно ошибочно противопоставляется отзывчивости. «Отзывчивы все тела космоса… – пишет Циолковский. – Мертвые тела даже иногда отзывчивее живых. Так, термометр, барометр, гигроскоп и другие научные приборы гораздо отзывчивее человека. Отзывчива всякая частица вселенной. Мы думаем, что она также чувствительна» [15, c. 30].

 

При помощи сопоставления и анализа терминов «отзывчивость» и «чувствительность» Циолковский по-своему решает проблему обоснования параллелизма двух рядов зависимости элементов – психического и физического, которая являлась одной из важнейших в эмпириокритицизме. Находясь в составе неорганического тела или же представляя собой простейшую форму организации материи, атом, очевидно, обладает отзывчивостью, которая, разумеется, не исчезает, когда атом перемещается в более сложное тело. Но подобным же образом обстоит дело и с чувствительностью, только на более низких уровнях организации материи она минимальна, а на высших – максимальна. В противном случае пришлось бы констатировать наличие скачка из небытия в бытие, который нельзя было бы объяснить, не изменяя принципам монистического описания сущего.

 

Вот как доказывает параллелизм рядов Циолковский: «Все непрерывно и все едино. Материя едина, также ее отзывчивость и чувствительность. Степень же чувствительности зависит от материальных сочетаний. Как живой мир по своей сложности и совершенству представляет непрерывную лестницу, нисходящую до “мертвой” материи, так и сила чувства представляет такую же лестницу, не исчезающую даже на границе живого. Если не прекращается отзывчивость, явление механическое, то почему прекратится чувствительность – явление, неправильно называемое психическим, т. е. ничего общего с материею не имеющим… И те, и другие явления идут параллельно, согласно и никогда не оставляют ни живое, ни мертвое. Хотя, с другой стороны, количество ощущения у мертвого так мало, что мы условно или приблизительно можем считать его отсутствующим. Если на черную бумагу упадет белая пылинка, то это еще не будет основанием называть ее белой. Белая пылинка и есть эта чувствительность “мертвого”» [15, c. 32].

 

Как и ощущения у Маха, атомы в трактовке Циолковского характеризуются двояко: с одной стороны, они являются элементами космоса и поэтому вполне реальны; с другой стороны, они образуются в результате анализа материи, которая, в свою очередь, создается разумом, и поэтому они идеальны. Характеризуя свою философскую позицию, Циолковский так же, как и позитивисты, пытался отойти от традиционного деления на материализм и идеализм. В итоге он назвал ее панпсихизмом: «Я не только материалист, но и панпсихист, признающий чувствительность всей вселенной. Это свойство я считаю неотделимым от материи. Все живо, но условно мы считаем живым только то, что достаточно чувствует. Так как всякая материя всегда при благоприятных условиях может перейти в органическое состояние, то мы можем условно сказать, что неорганическая материя потенциально жива» [15, c. 32–33]. Однако при этом Циолковский допускал существование некой причины космоса, утверждая не только то, что она «нечто высшее вселенной, но и то, что она не имеет ничего общего с веществом» [17, c. 94].

 

Вообще космическая философия, если судить о ней с точки зрения того пафоса, который делает её своеобразным и интересным явлением в истории мысли, представляет собой опыт продумывания проблемы бесконечности. Именно бесконечность, понятая не в математическом и даже не в метафизическом, а в морально-этическом смысле, придает ей особый колорит, отличая от концепций, написанных в духе эмпириокритицизма. «Я исхожу, – писал Циолковский, – из принципа бесконечной сложности материи, которая, в свою очередь, вытекает из бесконечности времен, т. е. из того, что вселенная всегда была и потому вечно усложнялась» [16, c. 307]. Отрицать бесконечность нельзя, так как любая величина может быть больше, чем она в данный момент является. Однако и помыслить бесконечность тоже нельзя, ее можно только принять как нечто непостижимое, но тем не менее рационально обоснованное и необходимое. Отсюда вытекает ряд следствий, которые касаются практически всех аспектов человеческой жизни.

 

Создавая теорию «вселенской атомократии», Циолковский актуализировал смысл бесконечности прежде всего для того, чтобы противостоять пессимизму и унынию, обусловленным наивной верой в неизбежность смерти. «Мне хочется, – писал он, обращаясь к читателям, – чтобы эта жизнь ваша была светлой мечтой будущего, никогда не кончающегося счастья… Я хочу привести вас в восторг от созерцания Вселенной, от ожидающей всех судьбы, от чудесной истории прошедшего и будущего каждого атома. Это увеличит ваше здоровье, удлинит жизнь и даст силу терпеть превратности судьбы. Вы будете умирать с радостью, в убеждении, что вас ожидает счастье, совершенство, беспредельность и субъективная непрерывность богатой органической жизни» [15, c. 27]. Выводы Циолковского легли в основу его «научной этики», однако их значение было намного шире.

 

Конечно, «всю бесконечность космоса объять ограниченный человеческий ум не может» [15, c. 38], однако понятие бесконечности играет как в науке, так и в философии большую роль. И если это понятие не является пустым, а сомневаться в этом нет достаточного основания, то существенным признаком бесконечности необходимо признать то, что в ней возможное совпадает с действительным. Отсюда с необходимостью следует и действительность совершенства («бессмертные духи»), и совершенство действительности (заселенность космоса), и однозначность решения вопроса о действительности несовершенства (Земля с ее страданиями и неустроенностью должна быть понята как «заповедник», охраняемый «духами» с эгоистической целью сохранения возможности их дальнейшего процветания). Рассмотрим эти три важнейшие составляющие «космической философии» Циолковского более подробно.

 

Прежде всего, нужно признать, что «во вселенной господствовал, господствует и будет господствовать разум и высшие общественные организации» [15, c. 47]. Действительно, если вселенная бесконечна и существует в течение бесконечного времени, то все, что в принципе возможно, должно было реализоваться. Это означает, что на других планетах – в «зрелых мирах» – обитают более высокие, чем человек, формы жизни, которые давно уже «стали бессмертными владыками мира». Совершенные организмы принципиально отличаются от всех известных нам: например, они питаются лучистой энергией, могут жить и передвигаться в пустоте или в разреженном газе, не зависят от температурных режимов и т. д. Может быть, «неизвестные разумные силы» оказывают влияние и на нас: вполне допустима мысль об их проникновении «в наш мозг и вмешательстве их в человеческие дела» [13, c. 113].

 

Достигшие совершенства существа устанавливают во вселенной порядок, соответствующий их организации. Циолковский гипотетически изображает процесс роста космического совершенства, который приводит к объединению планет, галактик, «эфирных островов» и т. д. Возникает сложная социально-космическая система во главе с «президентом» – самой совершенной формой организации атомов во вселенной. Высшие существа постоянно размножаются, причем безболезненно, и расселяются по всем планетам. При этом они обустраивают свои будущие жилища, уничтожая на планетах «недоразвитые» формы жизни. Такое действие Циолковский характеризует как проявление вселенского добра, поскольку «сеятели высшей жизни» избавляют атомы от неудачных сочетаний и помогают им скорее воплотиться в наиболее совершенные организмы. В результате «органическая жизнь Вселенной находится в блестящем состоянии. Все живущие счастливы, и это счастье даже трудно человеку понять» [15, c. 48].

 

Что касается Земли и тех страданий, которые испытывают живущие на ней организмы, то все это также объясняется исходя из логики продумывания идеи бесконечности. «Высший эгоизм» разума совершенных требует, чтобы в космосе оставались очаги жизни, возникшей произвольно, без вмешательства бессмертных духов. Дело в том, что в результате самозарождения жизни и естественного ее развития могут возникнуть новые, еще более совершенные формы организации атомов. Поскольку вселенная бесконечна и существует в течение бесконечного времени, то очевидно, что достигнутое совершенство нельзя рассматривать как окончательную оптимальную форму высшей жизни. Циолковский делает вывод, что в этом случае возникла бы опасность для существования самих совершенных: возомнив себя богами, они забыли бы о том, что их совершенство, даже такое, которое наш человеческий разум и представить себе не в состоянии, ничто по сравнению с бесконечностью вселенной и тем более ее причины. В итоге вместо прогресса начался бы регресс, и совершенные организмы стали бы вырождаться.

 

Земля, согласно Циолковскому, относится к числу тех редких планет, на которых жизнь возникла путем самозарождения и развивается автономно. Путь самозарождения – мученический, поэтому на Земле много страданий и зла. Но «сумма этих страданий незаметна в океане счастья всего космоса» [14, c. 460]; более того, в известном смысле счастье космоса предполагает наличие страданий на Земле. «Роль Земли и подобных немногих планет, хотя и страдальческая, но почетная. Земному усовершенствованному потоку жизни предназначено пополнить убыль регрессирующих пород космоса» [15, c. 48]. Таким образом, именно Земля может дать тот свежий приток обновления и пополнения высших форм организации атомов, который не даст погаснуть совершенной жизни в космосе. Жить на Земле – это подвиг.

 

Циолковский верил, что в будущем развитие науки и техники позволит радикально изменить существование на Земле. Установится счастливое общественное устройство, наступит всеобщее объединение, прекратятся войны. Изменится и сам человек, сделавшись более совершенным существом. Правда, для этого необходимо будет применить к людям принцип «евгенического подбора». Брак и рождения детей в будущем обществе будут происходить только с разрешения начальства. «Склонные ко злу» будут оставляться без потомства. В результате через несколько поколений человеческая природа существенно улучшится, Земля будет населена только высшими, совершенными формами жизни, и «наш атом будет пользоваться только ими. Значит, смерть прекращает все страдания и дает, субъективно, немедленно счастье» [15, c. 52]. Достигшие совершенства люди с помощью межпланетных летательных аппаратов начнут заселять своим «зрелым родом» другие планеты.

 

В отдаленном же будущем следует и вовсе ожидать перехода вселенной из материального состояния в состояние энергетическое, или «лучистое». «Разум (или материя) узнает все, – пророчествовал Циолковский, – само существование отдельных индивидов и материального или корпускулярного мира он сочтет ненужным и перейдет в лучевое состояние высокого порядка, которое будет все знать и ничего не желать, то есть в то состояние сознания, которое разум человека считает прерогативой богов. Космос превратится в великое совершенство» [18, c. 82].

 

Список литературы

1. Алексеева В. И. К. Э. Циолковский: Философия космизма. – М.: Самообразование, 2007. – 320 c.

2. Гаврюшин Н. К. Из истории русского космизма // Труды V и VI чтений, посвященных разработке научного наследия и развитию творчества К. Э. Циолковского. – М.: Машиностроение, 1972. – С. 104–106.

3. Гаврюшин Н. К. К. Э. Циолковский и европейский космизм (к вопросу о генезисе теоретической космонавтики) // Русский космизм. 2011. URL: https://cosmizm.ru/c114gavryushin-n-k-k-e-ciolkovskij-i-evropejskij-kosmizm-k-voprosu-o-genezise-teoreticheskoj-kosmonavtiki (дата обращения 06.09.2020).

4. Гиренок Ф. И. Пато-логия русского ума. Картография дословности. – М.: Анраф, 1998. – 416 с.

5. Замалеев А. Ф. Курс истории русской философии // Самосознание России: Исследования по русской философии, политологии и культуре. – СПб.: Наука, 2010. – С. 11–192.

6. Куракина О. Д., Голованов Л. В. Космизм // Русская философия. Энциклопедия / Под общ. ред. М. А. Маслина. – М.: Алгоритм, 2007. – С. 334–336.

7. Маслобоева О. Д. Российский органицизм и космизм XIX–XX вв.: эволюция и актуальность. – М.: АПК и ППРО, 2007. – 296 с.

8. Маслобоева О. Д. Философско-антропологический проект российского органицизма и русского космизма в контексте современной исторической ситуации. – СПб.: ИНФРА-М, 2020. – 390 с.

9. Огурцов А. П. Русский космизм (Обзор литературы и навигатор по сайтам Интернета) // Философский журнал Vox. – Вып. 4, май 2008. URL: https://vox-journal.org/content/vox4-11ogurcov.pdf (дата обращения 06.09.2020).

10. Петров М. К. Язык. Знак. Культура. – М.: Едиториал УРСС, 2004. – 328 с.

11. Поведской А. Ю. «Русский космизм» на гребне виртуальности // Symposium: Виртуальное пространство культуры. Выпуск 3: материалы научной конференции 11–13 апреля 2000 г. – СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2000. – C. 36–40.

12. Семёнов А. Ю. «Русский космизм» и западная мысль // Русская и европейская философия: пути схождения. URL: http://anthropology.ru/ru/text/semyonov-ayu/russkiy-kosmizm-i-zapadnaya-mysl (дата обращения 6.09.2020).

13. Циолковский К. Э. Воля Вселенной // Космическая философия: Сборник. – М.: ИДЛи, 2004. – С. 104–115.

14. Циолковский К. Э. Космическая философия // Космическая философия: Сборник. – М.: ИДЛи, 2004. – С. 457–470.

15. Циолковский К. Э. Монизм Вселенной // Космическая философия: Сборник. – М.: ИДЛи, 2004. – С. 27–58.

16. Циолковский К. Э. Научная этика // Космическая философия: Сборник. – М.: ИДЛи, 2004. – С. 307–345.

17. Циолковский К. Э. Причина космоса // Космическая философия: Сборник. – М.: ИДЛи, 2004. – С. 93–103.

18. Чижевский А. Л. Теория космических эр: Беседа с К. Э. Циолковским // Грезы о Земле и небе: Антология русского космизма. – СПб.: Художественная литература, 1995. – 528 c.

 

References

1. Alekseeva V. I. K. E. Tsiolkovsky: Philosophy of Cosmism [K. E. Tsiolkovskiy: Filosofiya kosmizma]. Moscow: Samoobrazovaniye, 2007, 320 p.

2. Gavryushin N. K. From the History of Russian Cosmism [Iz istorii russkogo kosmizma]. Trudy V i VI chteniy, posvyashchennykh razrabotke nauchnogo naslediya i razvitiyu tvorchestva K. E. Tsiolkovskogo (Proceedings of the 5th and 6th Readings Aimed at the Development of the Scientific Heritage and the Development of Creative Work of K. E. Tsiolkovsky). Moscow: Mashinostroenie, 1972, pp. 104–106.

3. Gavryushin N. K. K. E. Tsiolkovsky and European Cosmism (On the Genesis of Theoretical Cosmonautics) [K. E. Tsiolkovskiy i evropeyskiy kosmizm (k voprosu o genezise teoreticheskoy kosmonavtiki)]. Russkiy kosmizm (Russian Cosmism). Available at: https://cosmizm.ru/c114gavryushin-n-k-k-e-ciolkovskij-i-evropejskij-kosmizm-k-voprosu-o-genezise-teoreticheskoj-kosmonavtiki (accessed 06 September 2020).

4. Girenok F. I. Patho-logy of the Russian Mind. Cartography of Literalness [Pato-logiya russkogo uma. Kartografiya doslovnosti]. Moscow: Anraf, 1998, 416 p.

5. Zamaleev A. F. Course in the History of Russian Philosophy [Kurs istorii russkoy filosofii]. Samosoznanie Rossii: Issledovaniya po russkoy filosofii, politologii i kulture (Self-consciousness of Russia: Studies in Russian Philosophy, Political Science and Culture). St. Petersburg: Nauka, 2010, pp. 11–192.

6. Kurakina O. D., Golovanov L. V., Maslin M. A. (Ed.) Cosmism [Kosmizm]. Russkaya filosofiya. Entsiklopediya (Russian Philosophy. Encyclopedia). Moscow: Algoritm, 2007, pp. 334–336.

7. Masloboeva O. D. Russian Organicism and Cosmism of the 19–20 Centuries: Evolution and Relevance [Rossiyskiy organitsizm i kosmizm XIX–XX vv.: evolyutsiya i aktualnost]. Moscow: APK i PPRO, 2007, 296 p.

8. Masloboeva O. D. Philosophical and Anthropological Project of Russian Organicism and Russian Cosmism in the Context of the Modern Historical Situation [Filosofsko-antropologicheskiy proekt rossiyskogo organitsizma i russkogo kosmizma v kontekste sovremennoy istoricheskoy situatsii]. St. Petersburg: INFRA-M, 2020, 390 p.

9. Ogurtsov A. P. Russian Cosmism (Review of Literature and a Navigator on the Internet Sites) [Russkiy kosmizm (Obzor literatury i navigator po saytam Interneta)]. Filosofskiy zhurnal Vox (Philosophical Journal Vox), issue 4. Available at: https://vox-journal.org/content/vox4-11ogurcov.pdf (accessed 06 September 2020).

10. Petrov M. K. Language. Sign. Culture [Yazyk. Znak. Kultura]. Moscow: URSS, 2004, 328 p.

11. Povedskoy A. Yu. ‘Russian Cosmism’ on the Crest of Virtuality [‘Russkiy kosmizm’ na grebne virtualnosti.]. Symposium: Virtualnoe prostranstvo kultury. Vypusk 3: materialy nauchnoy konferentsii 11–13 aprelya 2000 g. (Symposium: Virtual Space of Culture. Issue 3. Materials of Scientific Conference, 11–13 April 2000), St. Petersburg: Sankt-Peterburgskoe filosofskoe obschestvo, 2000, pp. 36–40.

12. Semyonov A. Yu. ‘Russian Cosmism’ and Western Thought [‘Russkiy kosmizm’ i zapadnaya mysl]. Russkaya i yevropeyskaya filosofiya: puti skhozhdeniya (Russian and European Philosophy: Ways of Convergence). Available at: http://anthropology.ru/ru/text/semyonov-ayu/russkiy-kosmizm-i-zapadnaya-mysl (accessed 06 September 2020).

13. Tsiolkovsky K. E. The Will of the Universe [Volya Vselennoy]. Kosmicheskaya filosofiya: Sbornik (Cosmic Philosophy: Collected Works). Moscow: IDLi, 2004, pp. 104–115.

14. Tsiolkovsky K. E. Cosmic Philosophy [Kosmicheskaya filosofiya]. Kosmicheskaya filosofiya: Sbornik (Cosmic Philosophy: Collected Works). Moscow: IDLi, 2004, pp. 457–470.

15. Tsiolkovsky K. E. Monism of the Universe [Monizm Vselennoy]. Kosmicheskaya filosofiya: Sbornik (Cosmic Philosophy: Collected Works). Moscow: IDLi, 2004, pp. 27–58.

16. Tsiolkovsky K. E. Scientific Ethics [Nauchnaya etika]. Kosmicheskaya filosofiya: Sbornik (Cosmic Philosophy: Collected Works). Moscow: IDLi, 2004, pp. 307–345.

17. Tsiolkovsky K. E. The Cause of the Cosmos [Prichina kosmosa]. Kosmicheskaya filosofiya: Sbornik (Cosmic Philosophy: Collected Works). Moscow: IDLi, 2004, pp. 93–103.

18. Chizhevsky A. L. The Theory of Cosmic Ages: A Conversation with K. E. Tsiolkovsky [Teoriya kosmicheskikh er: Beseda s K. E. Tsiolkovskim]. Gryozy o Zemle i nebe: Antologiya russkogo kosmizma (Dreams of Earth and Sky: Anthology of Russian Cosmism).St. Petersburg: Khudozhestvennaya literatura, 1995, 528 p.


 
[1] Анализируя причины искажения существенных характеристик предмета исторического исследования, М. К. Петров писал: «В результате трансмутационного акта объяснения не только новое становится наличным, входит в массив наличного знания, но и наличное в той степени, в какой оно вовлечено в акт объяснения, становится новым, “обновленным”, приобретает значение и оттенки значений, которых оно прежде не имело» [10, c. 80].

 
Ссылка на статью:
Рыбас А. Е. Теория «вселенской атомократии» К. Э. Циолковского в контексте идей русского эмпириокритицизма // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 3. – С. 94–108. URL: http://fikio.ru/?p=4133.

 
© А. Е. Рыбас, 2020

УДК 1:316

 

Рахматуллина Зугура Ягануровна – Государственная Дума Федерального Собрания Российской Федерации, депутат, доктор философских наук, профессор, председатель Ассамблеи народов Республики Башкортостан, Москва, Россия.

Email: rahmatullina@duma.gov.ru

SPIN: 4342-4210

Авторское резюме

Состояние вопроса: Одним из главных ресурсов и условий развития Российской цивилизации совершенно справедливо считается дружба народов. В то же время современная идеологическая борьба связана с полемикой по поводу ее значимости и актуальности для современного общества.

Результаты: Для многонациональной Российской Федерации дружба народов является не каким-то патетическим анахронизмом, доставшимся в наследство современности от прошлой истории, а проверенной многовековой и новейшей российской историей духовной ценностью, насущной социокультурной и политико-идеологической потребностью. Современное Российское государство, в частности, республика Башкортостан, накопило позитивный опыт организации культуры и образования как процесса взаимодействия и взаимного обогащения многочисленных национальных культур. Дружба народов требует поддержки на государственном и личностном уровне, привлечения всех потенциальных факторов и механизмов для ее развития.

Выводы: Новейшая история еще раз подтверждает, что для народов России остается неизменной альтернатива: или они добрые соседи, единомышленники и соратники, которые оберегают и умножают вековые традиции межнационального мира, согласия и дружбы, или они недруги, которых легко разведут по «национальным и религиозным дворикам» лжеидеологи и лжепророки. Тогда у них единственная дорога – назад, в небытие, в никуда. Других вариантов история нам не оставила.

 

Ключевые слова: дружба народов; диалог культур; геополитические вызовы; межнациональный мир; будущее российской цивилизации.

 

Friendship of Peoples as a Traditional Value of Russian Civilization

 

Rakhmatullina Zugura Yaganurovna – State Duma of the Federal Assembly of the Russian Federation, Deputy, Doctor of Philosophy, Professor, Chairperson of the Assembly of Peoples of the Republic of Bashkortostan, Moscow, Russia.

Email: rahmatullina@duma.gov.ru

Abstract

Background: The friendship of peoples is one of the main resources and conditions for the development of Russian civilization. At the same time, modern ideological struggle is associated with controversy over its significance and relevance for modern society.

Results: For the multinational Russian Federation, the friendship of peoples is not some kind of pathetic anachronism inherited from its history, but a spiritual value, an urgent socio-cultural, political and ideological need, proven by centuries-old and recent Russian history. The modern Russian state, in particular the Republic of Bashkortostan, has accumulated positive experience in organizing culture and education as a process of interaction and mutual enrichment of numerous national cultures. Friendship of peoples requires support at the state and personal level, the involvement of all potential factors and mechanisms for its development.

Conclusion: Recent history once again confirms that for the peoples of Russia the alternative remains unchanged: either they are good neighbors, like-minded people and comrades in arms who protect and multiply the age-old traditions of interethnic peace, harmony and friendship, or they are enemies who can be easily separated into “national and religious courtyards” by false ideologists and false prophets. Then they have the only way – back to nothingness, to nowhere. History has left us no other options.

 

Keywords: friendship of peoples; dialogue of cultures; geopolitical challenges; international peace; the future of Russian civilization.

 

Огромное и многоликое Российское государство в условиях современных сложных геополитических и внутренних вызовов решает для себя вечный гамлетовский вопрос – «быть или не быть?». Быть или не быть самобытной цивилизацией, сильной и самостоятельной страной, защищающей свои национальные приоритеты и интересы, свой народ, историю, культуру, мир и согласие на многонациональной земле? Этот исторический вызов в новейшей национальной истории российской цивилизации еще раз демонстрирует непреложную жизненную аксиому: уверенное настоящее и достойное будущее страны, вписавшей в духовную биографию Всечеловечества многие, изменившие планетарную жизнь культурные, миростроительные и героические страницы, зависят от гражданского согласия, единства и дружбы ее многонационального народа, имеющей вековые традиции в ее судьбе. Еще накануне празднования 70-летия Великой Победы на организованной в рамках партийного проекта «Библиотеки России» в Год литературы видеоконференции с регионами один из ветеранов сказал: «Вы знаете, почему мы в 1945, победили вооруженную до зубов немецкую армию? Потому что у них не было самого главного оружия, которое было в наших руках и душах – патриотизма и дружбы народов: мы, солдаты разной веры и национальности, все вместе, как один, защищали одну-единственную родину-мать, одну на всех». Действительно, сформировавшееся в течение веков естественно-историческое единство народов, основанное на взаимопонимании, диалоге культур, языков и религий, мирном со-бытии и межнациональной дружбе, в котором каждый этнос нашел свою достойную нишу, – это уникальная цивилизационная черта, не имеющая аналогов ни в одной стране мира и всегда выступающая в отечественной социокультурной биографии объединяющим нацию духовным механизмом. Более того, несмотря на то, что исторические испытания и цивилизационные трансформации последних десятилетий обусловили разрушение традиционных отечественных ценностей и культурных смыслов, девальвацию идей интернационализма, гражданственности и патриотизма, ценность дружбы народов как консолидирующего и миростроительного начала, необходимость ее сбережения как механизма сохранения гарантированного и надежного бытия в сложившихся условиях сохраняли и сохраняют в обществе свою императивность. Особенно сегодня сбережение этой ценности имеет жизненно важное значение и для страны, и для каждого человека – независимо от его веры и национальности. Возвращение Крыма изменило однополярный мир и расстановку политических сил на международной арене. США и западные общества ввели против «страны-агрессора» – России – санкции, запустили опасную игру в политику «двойных стандартов», используя проверенный формат ведения агрессивной информационной войны, искажающей историческую правду и современную истину, активно вовлекая в эти процессы идеологию, практику и риторику внутренних протестных движений, подчеркивая существующие проблемы в жизни страны, умноженные объективными причинами. Цель подобных действий прозрачна: расколоть единое российское общество и спроектировать «бунты» или этнорелигиозные ссоры под знаменем «цветных революций». В сложившейся ситуации, как это очевидно сегодня, российское общество, как никогда, нуждается в консолидации его многочисленных народов и общенациональном единении. «Дружба народов» – не патетический анахронизм, доставшийся в наследство современности от прошлой истории, как склонны считать многие ангажированные исследователи-идеологи, а проверенная многовековой и новейшей российской историей духовная ценность и судьбоносная социокультурная и политико-идеологическая потребность многонационального российского общества, заботящегося сегодня о своем самостоятельном, успешном, уверенном, миростроительном пути и в собственной, и в планетарной политической и культурной истории и о самосохранении в международном сообществе как уникальной самобытной цивилизации.

 

Современное Российское государство – одно из крупнейших многонациональных государственных образований мира, ставшее Родиной (по данным Всероссийской переписи населения 2010 года) для представителей 193 национальностей, общающихся на 277 языках и их диалектах, исповедующих все мировые и многочисленные национальные религии. Как известно, в отечественной системе образования сегодня используются около 90 языков, в том числе почти 30 из них – языки обучения, а около 60 изучаются как предмет. Данный уникальный образовательный опыт России – это своеобразная объективация на практике «дружбы народов» в многонациональном обществе. В частности, в многонациональном Башкортостане, в котором равновеликий диалог культур, религий и языков, дружба многочисленных народов и гражданский мир являются «визитной карточкой» республики и позиционируются как ее уникальный национально-культурный бренд как на федеральном уровне, так и далеко за пределами Российской Федерации, есть интересный опыт. Сегодня в школах республики организовано обучение на 6 языках (башкирском, русском, татарском, чувашском, марийском, удмуртском), изучаются в качестве самостоятельных предметов 14 родных языков народов многонационального края. Например, в одну из школ республики приглашен учитель из Латвии для преподавания родного языка. На встрече с коллегами-парламентариями в Риге поделилась информацией об организации национального образования в Башкортостане, о том, как десяток детишек-латышей изучают в небольшом селе Максим Горький в Архангельском районе Башкортостана родной язык, знают свои традиции и праздники, любят свои песни и танцы. Для многих система образования многонациональной республики стала открытием, кто-то даже пофилософствовал о силе национального духа латышей даже вдали от материнского этноса. Ответ российского парламентария был также философским: да, безусловно, дух – категория самодостаточная и сильная, но он требует и «сильной» заботы, и башкирские латыши сберегли, как и многие другие этносы, свою идентичность только благодаря соответствующей федеральной и региональной национально-культурной и образовательной политике – политике сбережения языков, культур, веры как основы межнационального мира и согласия в поликультурном пространстве. Именно поэтому Президент страны В. В. Путин, встречаясь с членами Совета Ассамблеи народов Башкортостана летом 2001 года в Уфе, отметил, что в Башкирии, как в капле воды, отражается вся наша Россия с ее многообразием культур, религий, языков, с дружбой народов, и мы будем, продолжил Президент, брать с вас пример, будем дорожить тем, что достигнуто Россией за сотни, сотни лет.

 

«Дружба народов» как социальная и духовная ценность российской цивилизации является одним из реальных механизмов единения этносов, открывающим возможности для творческого общения и равновеликого диалога этнических культур, языков, верований, для обмена культурными достижениями и возможностями. Русский язык как квинтэссенция российской цивилизации стал государственным языком и языком межнационального общения для многочисленных народов страны, которые вместе творили и творят многоликую отечественную социокультуру. Народы Российского государства – единый народ с общей национальной судьбой и историей. Поэтическую метафору в стихотворении «Не русский я, но россиянин» народного поэта Башкортостана Мустая Карима, обращенную к русскому народу, сегодня может повторить каждый:

«Ты вкус дал хлебу моему и воду

Моих степей в живую обратил,

Ты мой народ, для радости народа,

С народами другими породнил» [1, с. 57].

 

Народы России «породнились» и узнавали друг о друге благодаря дружбе, через русский язык приобщались к многонациональной российской и мировой культуре и входили в нее: сегодня башкира Мифтахетдина Акмуллу и Мустая Карима, аварца Расула Гамзатова, татарина Габдуллу Тукая, мордвина Авксентия Юртова, калмыка Давида Кугультинова, балкарца Кайсына Кулиева, чувашей Константина Иванова, Якова Ухсая и многих других знает не только Россия, но и весь культурный мир.

 

Сегодня в России, по мнению исследователей и экспертов, наметился позитивный мегатренд в улучшении ситуации в области межнациональных и межконфессиональных отношений. Политические события последних лет, «Крымская весна», судьбоносная роль России при регулировании ряда международных политических проблем и другие открыли еще одну страницу в новейшей истории российской цивилизации. Наступил миг прозрения и осознания того, что Россия отныне и навсегда – «не большая автозаправка», по выражению одного из американских сенаторов, а большая, единая, дружная многонациональная страна, великая цивилизация с правом на собственную политическую позицию и со своими национально-государственными интересами, прописанными в ее главном законе – Конституции страны. Более того, для многочисленных народов Российского государства их надежное этническое настоящее и уверенное, гарантированное этническое будущее – только в большой многонациональной и дружной семье, в единстве, в составе сильной и неделимой России. Дружба народов – это надежный заслон внешним и внутренним угрозам, ответ геополитическим вызовам, основа успешности, национальной безопасности и поступательного развития страны. Дружба народов нужна российскому обществу в современной противоречивой и полной опасностей непростой жизни как воздух – ее необходимо беречь и умножать и на государственном, и на личностном уровне, используя все потенциальные факторы и механизмы: взвешенную государственную национально-культурную политику, успешные социальные реформы, сильную экономику, семью, систему образования и молодежные организации, религию, СМИ, искусство, этнические праздники и традиции, общественные и национально-культурные объединения. Ясно одно: или народы России – добрые соседи, единомышленники и соратники, которые оберегают и умножают вековые традиции межнационального мира, согласия и дружбы, вместе творят единую национальную историю, и российская цивилизация идет вперед, в будущее, или они недруги, которых легко разведут по «национальным и религиозным дворикам» лжеидеологи и лжепророки, и у них единственная дорога – назад, в небытие, в никуда: других вариантов здесь нет.

 

Список литературы

1. Карим М. Долгая дорога. – Уфа: Китап, 2004. – 278 с.

 

References

1. Karim M. The Long Road. Ufa: Kitap, 2004, 278 p.

 
Ссылка на статью:
Рахматуллина З. Я. Дружба народов как традиционная ценность российской цивилизации // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 3. – С. 12–17. URL: http://fikio.ru/?p=4129.

 
© З. Я. Рахматуллина, 2020

УДК 316.324.8

 

Трубицын Олег Константинович – Новосибирский государственный университет, институт философии и права, доцент, кандидат философских наук, Новосибирск, Россия.

Email: trubitsyn77@mail.ru

Авторское резюме

Состояние вопроса: Утверждение о переходе общества на стадию постмодерна (постиндустриальную) стало в наши дни настолько общепринятым, что обычно повторяется без попыток его критического рассмотрения. Тем не менее рядом авторов высказываются обоснованные сомнения в такой трактовке современного состояния цивилизации.

Результаты: Можно сформулировать ключевые характеристики сильной и слабой версий модели постиндустриального общества. Согласно слабой версии, по мере развития глобализации происходит углубление международного разделения труда, в результате чего хозяйства развитых стран превращаются в «штабные экономики», а промышленность перемещается в новые индустриальные страны. Развитые страны не переходят на какой-то качественно новый уровень развития материальных производительных сил, а лишь усиливают свою специализацию в более выгодных сферах деятельности, прежде всего, в финансах, а также в маркетинге, дизайне и т. п. «креативных» нишах нематериального производства. Сильный вариант предполагает, что постиндустриальный переход – это не деиндустриализация, а сверхиндустриализация. Страна постиндустриальная должна быть в целом сильнее в экономическом плане по сравнению с индустриальными странами и более конкурентоспособна по сравнению с ними не только в сфере информационных технологий, финансов или кинематографа, но и в производстве материальных потребительских благ и продовольствия.

Область применения результатов: Каждый из двух выявленных вариантов теории предлагает свой набор показателей перехода на постиндустриальную стадию. Эти показатели могут послужить для верификации данных моделей.

Выводы: Слабая версия постиндустриальной теории эмпирически обоснована, но не дает оснований для утверждения о переходе общества на новую стадию развития. Сильная версия теоретически позволяет говорить о переходе общества на стадию постмодерна, но она нуждается в дальнейшей верификации.

 

Ключевые слова: модерн; постмодерн; индустриализм; постиндустриализм; информационное общество; общество знания; сервисное общество.

 

Criteria for Entering the Postmodern Stage of Social Development

 

Trubitsyn Oleg Konstantinovich – Novosibirsk State University, Institute of Philosophy and Law, Associate Professor, PhD (Philosophy), Novosibirsk, Russia.

Email: trubitsyn77@mail.ru

Abstract

Background: The statement about the transition of society to the postmodern (postindustrial) stage has become so generally accepted today that it is usually repeated without any attempts to examine it critically. Nevertheless, a number of authors express reasonable doubts about such an interpretation of the current state of civilization.

Results: It is possible to formulate the key characteristics of the strong and weak versions of the postindustrial society model. According to the latter, as globalization develops, the international division of labor intensifies, as a result, the economies of developed countries are turning into “headquarters economies”, and industry is shifting production to new industrial countries. Developed countries are not rising to a qualitatively new level of material productive forces development, but are only strengthening their positions in more profitable areas of activity, primarily finance, as well as marketing, design, and similar “creative” niches of non-material production. The strong version suggests that the postindustrial transition should be not de-industrialization, but super-industrialization. In contrast, a postindustrial country should be generally stronger economically than industrialized countries and more competitive not only in the field of information technology, finance or cinema, but also in the material consumer goods and food production.

Implications: Each of the two identified versions of the theory offers its own set of indicators of the transition to the postindustrial stage. These indicators can serve to verify these models.

Conclusion: The weak version of the postindustrial theory is empirically justified, but it does not provide grounds for asserting the transition of society to a new stage of its development. The strong version theoretically allows us to speak about the transition of society to the postmodern stage, but it needs further verification.

 

Keywords: modern; postmodern; industrialism; post-industrialism; information society; knowledge society; service society.

 

В середине ХХ века многие исследователи заговорили о переходе к «новому» обществу – новому по сравнению с обществом модерна. Популярность подобной гипотезы привела к тому, что стали множиться различные варианты теории нового общества – концепции «общества постмодерна», «постиндустриального общества», «посткапиталистического общества», «общества знаний», «сервисного общества» и «информационного общества», которые используются для описания цивилизации эпохи постмодерна. Они по-разному соотносятся у разных сторонников идеи революционного перехода на новую ступень социального развития. Они могут рассматриваться как тождественные по своей сути, могут соотноситься как общее и частное, либо же считаться разными фазами новой исторической стадии, следующей за модерном. Будем исходить из наиболее популярной версии, что концепция постиндустриального общества – это общая схема, в рамках которой существуют прочие, более специфические варианты подхода, делающие упор на какую-то определенную черту этого нового общества. Так, Д. Белл [см.: 1], описывая определенные стороны постиндустриального общества, именовал его информационным, сервисным, а также обществом знания. Несколько особняком здесь оказывается постмодернистская социология, исходящая из иной методологической традиции, которая является скорее альтернативой и дополнением концепции постиндустриального общества, чем ее частным случаем. В философско-историческом плане разделение Всемирной истории на большие стадии, определяемые уровнями развития производительных сил, – аграрную (премодерн), индустриальную (модерн) и постиндустриальную (постмодерн) – можно назвать парадигмой стадий технологического роста, поскольку большинство концепций данного рода, за исключением, пожалуй, постмодернистской социологии и концепции постэкономического общества, строятся на предпосылке технологического детерминизма.

 

Утверждение о переходе общества на стадию постмодерна стало в наши дни настолько общепринятым, что чаще всего стереотипно принимается как факт без попыток его критического рассмотрения. Так, учащимся предлагается просто запомнить последовательность стадий социального развития «доиндустриальная – индустриальная – постиндустриальная», чтобы без раздумья ответить на экзаменационный вопрос. Тем не менее, проблема адекватности утверждений и прогнозов теории нового общества вполне актуальна, поскольку нельзя просто принимать их как данность. Целью данной статьи является выделение фундаментальных положений концепции постиндустриального общества, для чего сначала будет рассмотрена общая модель и основные характеристики постиндустриального, или «нового» общества. Это должно стать основой для последующей критики данной теории, оценки ее эмпирической адекватности и логической обоснованности.

 

Прежде, чем перейти к выяснению вопроса об адекватности гипотезы о выходе общественного развития на новую стадию, то есть об обоснованности провозглашения современности эрой постмодерна, стоит определиться с тем, какого рода социальная система в принципе может быть признана отрицанием общества модерна, а затем соотнести с этой моделью те утверждения, которые предлагаются теоретиками постиндустриализма. Префикс «пост» применяется, когда мы пытаемся описать состояние общества, качественно отличающееся от предыдущего, но при этом позитивно определить возникшее или формирующееся состояние пока не получается, так что нам проще сказать, каким общество уже не является, чем то, каким именно оно будет. На практике теоретики постиндустриализма пытаются, конечно, давать и позитивные определения нового общества, но начать стоит все же с анализа того, что именно подлежит отмене.

 

Существуют разные подходы к определению общества модерна и критериев модернизации. Тем не менее, можно составить обоснованный список основных параметров модернизации, т. е. ключевых изменений в социальном режиме в соответствии с требованиями новой эпохи [см.: 2]. Наиболее часто называются индустриализация, становление капитализма, секуляризация, массовизация, урбанизация, бюрократизация и научно-техническое развитие. Нередко также добавляется демократизация, хотя сомнительно, что она является необходимой составляющей модернизации. Все эти параметры в той или иной степени значимы, но их значимость не однопорядкова. Представляется полезным выделять базовый фактор модернизации – индустриализацию, и второстепенные факторы – все остальные, являющиеся либо сопутствующими индустриализации, либо производными от нее. Индустриализация – это концентрированное выражение успехов во всех прочих сферах общественного развития эпохи модерна. Соответственно и общество, претендующее на то, чтобы быть постмодерновым, как минимум должно быть постиндустриальным, а также должно описываться как такое, где произошло качественное изменение в прочих параметрах – либо обращение данных процессов вспять, либо их выход на качественно более высокий уровень.

 

Теперь стоит обратиться к тому, как именно определяют общество постмодерна те исследователи, которые заявляют о его формировании. Признаки перехода на постиндустриальную стадию у разных авторов различаются. Далее будут перечислены основные из них с указанием того, какие исследователи делали на них основной упор. Некоторые из приведенных параметров можно оценить в плане реалистичности и соответствия современной действительности, опираясь на простой обыденный опыт. В основном это касается второстепенных выражений предполагаемого постиндустриального перехода. Ключевые параметры будут оценены с точки зрения того, насколько процессы, описываемые теоретиками постиндустриализма, вообще могут быть основанием для признания выхода общества на новый уровень развития.

 

Многие представители данной парадигмы, особенно сторонники концепции общества знания, делают основной акцент на рост роли знания в (пост)современном обществе – знания не только научно-технического, но также управленческой и общегуманитарной компетентности. Соответственно предполагается рост социальной значимости института науки и высшего образования, прежде всего университетов как основных центров инноваций. Так, например, по мнению З. Бжезинского [см.: 3], в новом обществе существенно возрастает роль университетов и научных центров, которые непосредственно определяют технологические и социальные изменения и, в конечном счете, жизнь общества в целом. Э. Тоффлер [см.: 4] доказывает, что теперь знания становятся непосредственной основой богатства, военной силы и власти. Д. Белл делает существенное уточнение, указывая на то, что речь должна идти не просто о росте объема и значения знания, а о росте значения теоретического знания. «Понятие “постиндустриальное общество” делает упор на центральное место теоретических знаний как на тот стержень, вокруг которого будут организованы новые технологии, экономический рост и социальная стратификация» [1, с. 152]. Это подразумевает увеличение экономического и политического веса класса интеллектуалов, а также достижение наукой своей зрелости. «Корни постиндустриального общества лежат в беспрецедентном влиянии науки на производство… Исходя из этого можно сказать, что научное сословие – его форма и содержание – является монадой, содержащей в себе прообраз будущего общества» [1, с. 504–505]. Таким образом, научно-техническое развитие, являющееся важным признаком общества модерна, продолжается в эпоху постмодерна. Но при этом оно выходит на качественно новый уровень, когда наука становится не просто непосредственной, а основной производительной силой. Это очень сильный критерий – в том плане, что способен выступать маркером перехода к новому обществу, однако реалистичность подобных утверждений требует проверки.

 

Концепция информационного общества – это своеобразный «облегченный» вариант концепции общества знаний, где указывается на факт роста объемов циркулирующей в обществе информации, независимо от ее истинности или полезности. Например, Дж. Нейсбит [см.: 5] среди мегатрендов современного общественного развития называет переход от индустриального общества, в основе которого лежит производство материальных благ, к информационному обществу, в основе которого лежит производство и распределение информации. Также Э. Тоффлер [см.: 6] говорит о взрывном росте значения информации, которая на новой стадии приобретет гораздо большую ценность, чем на всех предыдущих, и вызывает реорганизацию бизнеса, СМИ, науки и образования, политики и военного дела. Подобного рода представления, возможно, несколько преувеличены, однако практика внедрения достижений информационно-коммуникационной революции, действительно, демонстрирует многочисленные примеры ее воздействия на разные сферы социальной жизни. В качестве примера можно привести реорганизацию некоторых традиционных секторов, переносимых на электронную основу – развитие торговли через Интернет, образовательных, бухгалтерских и прочих онлайн-услуг и т. п., а также появление некоторых новых секторов экономики (производство компьютерных игр) и общественных феноменов (виртуальные социальные сети, блоги в качестве новых СМИ).

 

Таким образом, концепция информационного общества опирается не на сомнительное и очень сильное утверждение о том, что наука превратилась в основную производительную силу, а на более очевидный факт информационно-коммуникационной революции. Развитие электронных СМИ, а еще более – появление Интернета сильно повлияли на многие сферы социальных отношений, прежде всего процессы формирования общественного сознания, распространение идей, экспоненциальный рост объемов информации, циркулирующей в обществе. Эпидемия коронавируса в нынешнем году ускорила процессы адаптации возможностей, предоставляемых интернет-технологиями, бизнесом, государством и гражданским обществом, в частности, стимулируя переход к дистанционным формам занятости и образования. Многие люди сейчас почти непрерывно взаимодействуют с различного рода гаджетами, обеспечивающими постоянное получение и производство ими новой информации. В этом плане современное общество вполне может именоваться информационным. Однако возникает вопрос о философско-историческом статусе такого утверждения. Что есть информационное общество – характеристика развитого общества позднего модерна или характеристика общества, вышедшего на стадию постмодерна?

 

Прежде всего, возникает вопрос, способствовала ли информационно-коммуникационная революция выходу производительных сил на более высокую ступень развития? Энтузиасты новых информационных технологий (IT) указывают, в частности, на тот факт, что в США начиная с 1991 г. вложения в IT превышают вложения в основные фонды. Но дает ли это должную отдачу? Как раз с этим все не очень ясно. Далеко не очевидно, что бурный рост IT является двигателем развития современной экономики в целом. «Главным феноменом современной мировой экономики является глубокая и все более усиливающаяся диспропорция между новыми, информационными, и традиционными секторами экономики» [7, с. 44]. В США эта структурная диспропорция начинает складываться с помощью государства в конце 1980-х гг. за счет приоритетного развития «новой экономики». Некоторые отечественные (А. Б. Кобяков и М. Л. Хазин) и зарубежные (Л. Ларуш) экономисты оценивают ее как «раковую опухоль» на теле американской экономики. И для этого есть основания. Владельцы капитала начали вкладывать большую часть своих средств в переоснащение предприятий на основе новых технологий, так как были уверены, что это увеличит производительность труда. Их уверенность строилась не только на рекламе со стороны фирм-производителей информационных технологий, но и на пропаганде СМИ, подкрепленной научным авторитетом адептов концепции информационного общества. Они доказывали, что, согласно их теории, внедрение «новой экономики» в традиционную экономическую деятельность ведет к резкому росту производительности труда. Однако это оказалось значительным преувеличением. На деле IT оказали серьезное влияние на рост производительности труда только там, где они представляли собой новые средства производства.

 

Возможно, отношение сторонников «физической экономики» к IT является слишком скептическим. В некоторых вопросах, таких как автоматизированное управление технологическими процессами, связь, бухгалтерский и производственный учет и т. п. IT-инфраструктура значительно облегчает деятельность работников, снижает ее себестоимость, делает ее более эффективной. Совсем отказаться от использования этих технологий для большинства современных предприятий означает потерю конкурентоспособности. При грамотном и уместном использовании IT могут быть тем инструментом, который способен существенно повысить эффективность технологических процессов на предприятии и улучшить взаимодействие предприятий в рамках технологических и социальных систем более общего уровня. В то же время очевидно, что IT не в состоянии в серьезной степени стать заменой инвестиций в физический капитал, а тем более живого труда. Чрезмерный оптимизм энтузиастов повсеместного внедрения IT в качестве своей обратной стороны имеет недооценку значимости традиционных факторов производства. В результате, как и предсказывали скептики, «новая экономика» не только поглощает огромные объемы инвестиций, но и не в состоянии существенно увеличить объемы своих продаж конечным потребителям. Принципиально иного результата развитие IT достигло только там, где они представляли собой новые средства производства, например, в производстве компьютерных игр. Конечно, преуменьшать значение подобного рода секторов экономики тоже не стоит, однако новое общество – это не то общество, которое отказалось от промышленного производства в пользу компьютерных игр и т. п., а то, где развитие информационного сектора экономики позволяет осуществлять промышленную деятельность на качественно более высоком уровне. Точно так же, как индустриализация не уничтожила сельское хозяйство, а позволила организовать его более эффективно, так и развитие IT будет означать революцию только тогда, когда это выведет развитие производительных сил общества в целом на новую ступень.

 

Таким образом, концепция информационного общества эмпирически лучше обоснована, чем концепция общества знания, но по большому счету сама по себе никак не доказывает выхода производительных сил и общества в целом на какой-то качественно новый уровень развития. Так, модель общества, которую М. Кастельс [см.: 8] именует информациональным капитализмом, и которая, по его мнению, приходит на смену индустриальному капитализму, по большому счету остается разновидностью общества модерна. Для обоснования же выхода на принципиально новую стадию приходится переходить к аргументам концепции общества знаний, а здесь уже недостаточно одного указания на появление персональных компьютеров и Интернета. Тем не менее, стоит принять утверждение о росте объемов информации, циркулирующей в обществе и становящейся одним из основных производственных ресурсов, в качестве одного из признаков современного общества.

 

Другим признаком формирования постиндустриального общества, практически общепринятым среди его теоретиков, выступает такой параметр, как опережающий рост сектора услуг. Сторонники концепции сервисного общества считают это параметр ключевым и определяющим специфику экономики и социальной структуры нового общества. На то, что экономика, основой которой является промышленное производство товаров, уступает место экономике услуг, указывали, в частности, З. Бжезинский [см.: 3] и Д. Белл [см.: 1]. Д. Белл, признавая, что еще в период с 1870 по 1920 гг. в США рост занятости в сфере услуг происходил практически с той же скоростью, что и рост занятости в промышленности, все же полагает, что факт нарастающего с середины ХХ века доминирования сферы услуг, в том числе в плане занятости, имеет ключевое значение, поскольку «подобные изменения в характере производства и структуре занятости – один из важнейших аспектов зарождения постиндустриального общества» [1, с. 168]. Если индустриализация связана с увеличением доли промышленности в ВВП и доли промышленных рабочих в структуре занятости, то теперь предполагается относительное уменьшение этих показателей по сравнению с сектором услуг, что является составной частью постиндустриальной трансформации. Утверждение о росте доли сектора услуг в ВВП и доли сервисных работников в структуре занятости, особенно если речь идет о развитых странах Запада, – хорошо подтвержденное статистикой положение теории нового общества.

 

Здесь проблема возникает в связи с различием в интерпретациях данного феномена. Постиндустриалисты исходят из того, что преобладание в ВВП и структуре занятости третичного (сервисного) сектора является достаточным основанием для выделения новой исторической стадии. Однако стоит заметить, что в мировой истории имеются примеры преимущественно сервисных политий уже в античности и в средневековье – например, Венецианская республика. Также рост доли сектора услуг наблюдался на всем протяжении периода модерна, а в наши дни преобладание третичного сектора обнаруживается не только в развитых, но и в наиболее бедных и отсталых странах. «Преобладание третичного сектора уже в странах третьего мира, которое сейчас считается свидетельством неблагополучия в экономике, доказывает, что для развития сферы услуг нет необходимости в индустриальном базисе, кроме того… мало что свидетельствует в пользу представления о том, что развитые общества переходят от ситуации наибольшей занятости в промышленности к ситуации наибольшей занятости в секторе услуг. Самая разительная перемена произошла в связи с переходом рабочей силы в сферу услуг не из промышленности, а из сельского хозяйства» [9, с. 64]. Рост доли сектора услуг в значительной мере отражает не столько технологический, сколько социокультурный сдвиг, связанный с ростом женской занятости. Значительная доля услуг, предоставляемых сейчас коммерческими учреждениями, прежде была частью нерыночной домашней экономики. Уход за детьми и стариками, готовка еды и уборка – все это было делом домохозяек. Сокращение неоплачиваемого женского труда, когда дети отправились в детские сады, старики – в дома престарелых, а обедать люди идут в заведения общепита, означает не увеличение количества услуг, а их коммерциализацию. Также значительная часть роста доли сектора услуг объясняется таким феноменом, как аутсорсинг, когда промышленные предприятия вместо того, чтобы пользоваться как раньше услугами своих собственных бухгалтерского, юридического и т. п. отделов обращаются к услугам сторонних специализированных организаций. Здесь также рост объема услуг является чисто статистическим. Это не значит, конечно, что чистого роста доли сервисного сектора не произошло, но, во-первых, он не столь значителен, как это выглядит с точки зрения статистики, а с другой, он не означает принципиального разрыва с ситуацией модерна.

 

Еще одним из фундаментальных признаков постиндустриального перехода выступает изменение в сфере общественного сознания, определяющее трансформацию в отношениях и поведении людей, начиная от бытовых привычек, сексуального поведения и кончая преобразованиями господствующей идеологии. Основной упор на этот параметр делают постмодернисты – представители идеалистической версии теории нового общества. Но и большинство сторонников позитивистской версии этой теории также признают важность данного рода изменений. В целом предполагаемые изменения описываются как последовательное развитие тенденций либерализации и детрадиционализации, вышедших на качественно новый уровень. В частности, это проявляется в подъеме новых социальных движений, таких как феминизм, и установлении таких принципов, регулирующих социальные отношения и поведение людей, как толерантность, политкорректность и мультикультурализм. О подобной тенденции – причем, как правило, в позитивном ключе – заявляют практически все представители теории нового общества, в том числе Э. Тоффлер [см.: 6], М. Кастельс [см.: 8] и др. Утверждается, что это означает переход к более гуманному обществу, где утверждается приоритет личной свободы, когда индивидуальный выбор не ограничивается давлением общества и традиций, открывается простор для самовыражения личности, различных образов жизни и культурного многообразия. Эта радикальная детрадиционализация продолжает тенденции секуляризации, свойственные эпохе модерна, но выводит их на новый уровень.

 

Впрочем, имеется и другая, противоположная по сути трактовка изменений в сфере культуры при переходе к новому обществу, представленная в работе «Постсекулярное общество» Ю. Хабермаса [см.: 10]. Он утверждает, что при переходе от индустриального общества к постиндустриальному благосостояние и социальное обеспечение в них компенсируют потребность в религиозной жизни и веры в какой-либо Абсолют, что, казалось бы, должно довести тенденцию секуляризации до логического конца. Однако на практике мы сталкиваемся, по его мнению, с ситуацией не радикально секулярного, а постсекулярного мира, где происходит «возрождение религии». Возрождение активной религии в наше время стало возможным благодаря сочетанию трех факторов: 1) экспансия миссионеров; 2) радикализация фундаменталистов; 3) политическая инструментализация потенциала насилия, присущего многим мировым религиям. Таким образом, Ю. Хабермас также утверждает, что в параметре секуляризация / детрадиционализация происходит качественный сдвиг, но направлен он не в сторону радикализации данных процессов, а в сторону обращения вспять.

 

Как представляется, Ю. Хабермас описывает лишь некоторые яркие, но поверхностные явления, придавая им не то значение, которое они имеют. На практике мы видим скорее агрессивную экспансию нетрадиционных форм религиозности – различного рода политизированных или тоталитарных сект. Выступая экстремальной формой реакции на нарастающую детрадиционализацию, на практике они способствуют не спасению, а разрушению традиционной религиозности. Религии традиционно стремятся дисциплинировать людей в плане способности контролировать свои желания и ограничивать пороки, современная же культура скорее склонна поощрять любые желания и удовлетворять любые прихоти людей-потребителей, провозглашая равенство всех образов жизни и систем ценностей. Так что общая тенденция секуляризации, профанации и детрадиционализации, присущая эпохе модерна, продолжается, что оставляет, тем не менее, открытым вопрос: происходит ли радикализация данной тенденции и дойдет ли она до своего предела? Пока что можно лишь констатировать активное стремление прогрессистских лево-либеральных движений реализовать данный сценарий и нарастающее стремление консерваторов ему противодействовать. Консерваторы опираются при этом на сохранившиеся элементы традиционной культуры, а либералы – на индивидуалистический и эгалитаристский сдвиг общественного сознания, характерный для эпохи модерна, продолжая тем самым старые споры.

 

В политическом плане этот эгалитаристский сдвиг общественного сознания, когда почти всякий обыватель полагает себя компетентным выносить суждения по любому поводу и активно вмешиваться в управление общественными делами, означает углубление демократизации (З. Бжезинский, Д. Белл). Демократизация, вышедшая на уровень массового гражданского активизма и повсеместного развития демократического участия, является второстепенным, но достаточно популярным параметром постиндустриального перехода. З. Бжезинский [см.: 3] связал демократизацию с еще одним параметром постиндустриального перехода – повышением социальной роли телевидения. В 1970 г. он предсказывал рост значимости телевидения, которое должно будет бороться с главным бичом человечества – скукой от слишком благополучной жизни, а также вовлекать в общественную и политическую жизнь, принятие общественно важных решений широкие народные массы. Однако, что касается роли телевидения, то после появления Интернета она фактически скорее снижается, чем растет. Так что данный критерий явно не соответствует реальности, но даже если бы и соответствовал, то вряд ли это можно было бы считать существенным основанием для провозглашения наступления новой исторической эпохи. Впрочем, с определенным основанием можно утверждать, что роль массового организатора, агитатора и пропагандиста в наши дни взял на себя не предвиденный З. Бжезинским в 1970 г. Интернет. И действительно, многие сейчас связывают рост гражданского активизма и развитие демократии с развитием интернет-коммуникаций. Тем не менее утверждение о непрерывной прогрессивной поступи демократизации более всего напоминает не строго научное утверждение о факте, а пропагандистско-идеологическое клише, наподобие заклинаний о развитом социализме периода позднего СССР.

 

С большим основанием можно утверждать, что развитие интернет-технологий способствовало развитию процессов сетевизации. Сетевизация – процесс трансформации организационных структур от иерархических к сетевым, который, как предполагается, затрагивает все общество – от уровня национальных государств (которые ослабляются и чьи границы становятся более проницаемыми) до уровня корпораций и малых групп. Так, по мнению Э. Тоффлера [см.: 6], в ходе постиндустриального перехода происходит перераспределение власти, когда национальные структуры практически отмирают, уступая свои полномочия наднациональным (МВФ и т. п.) и субнациональным структурам (органы местного самоуправления), в том числе неправительственным (ТНК). Также и Дж. Нейсбит [см.: 5] согласен, что люди все меньше зависят от иерархических структур, делая выбор в пользу неформальных сетей. С точки зрения М. Кастельса [см.: 8], давшего наиболее подробное описание процессов сетевой трансформации, новое общество будет, в первую очередь, именно сетевым по своей сути. Даже если принять данное утверждение за чистую монету и процессы углубления демократизации лишь продолжают тенденции, характерные для эпохи модерна, то сетевизация вроде бы означает дебюрократизацию, т. е. радикальное отрицание тенденции, характерной для предыдущей эпохи. Однако более внимательное прочтение работ М. Кастельса свидетельствует о том, что он скорее подчеркивает преемственность с индустриальным прошлым, чем разрыв с ним. Информационные сети и сетевые структуры в целом вносят определенную новизну, но они скорее дополняют традиционные бюрократические структуры, чем заменяют их. Так что сетевизация – это скорее характеристика позднего модерна, чем постмодерна. Что касается более радикальной версии концепции сетевого общества – гипотезы об отмирании национального государства и замене его сетями мировых городов и ТНК – так это пока скорее план-прогноз олигархов-глобалистов и их интеллектуальной обслуги, чем состоявшийся факт.

 

Отрицанию в постиндустриалистской теории подвергается также и тенденция урбанизации, свойственная эпохе модерна. Э. Тоффлер [см.: 6] предсказывает, что развитие новых информационных технологий приведет к дезурбанизации и перемещению большинства населения в «электронные коттеджи», т. е. в небольшие поселения, воплощающие в себе достоинства города и деревни, избавленные при этом от их недостатков. На практике пока мы наблюдаем скорее гиперурбанизацию, когда все больше людей перемещается из небольших городков в крупнейшие городские центры.

 

Более принципиальным представляется момент отрицания капиталистического пути развития, который также предсказывается многими сторонниками теории нового общества. По мнению Д. Белла [см.: 1], формирующееся постиндустриальное общество будет постдефицитным с точки зрения доступности материальных благ, т. е. дефицит благ, определявший в период капитализма (и до него) мотивы поведения людей и основные коллизии социальных конфликтов, исчезнет, зато станет массовым явлением дефицит информации и времени. Вопреки этому утверждению, очевидно, что дефицит материальных благ, по крайней мере в наши дни, никуда не делся, так что данная предпосылка посткапитализма пока не работает. П. Дракер связывает переход к посткапитализму с развитием экономики, основанной на знаниях: «То обстоятельство, что знание стало главным, а не просто одним из видов ресурсов, и превратило наше общество в посткапиталистическое» [11, с. 98]. Очень сильное заявление, когда из одного сомнительного и не доказанного утверждения выводится другое.

 

В. Иноземцев [см.: 12], опираясь на результаты исследований Р. Инглегарда, доказывает, что постдефицитность ведет к замещению экономической, утилитарной мотивации к труду надутилитарной, что в свою очередь ведет к трансформации труда в творчество (впрочем, возможно, только для новой креативной элиты общества). Творчество в принципе не подлежит эксплуатации, так как основным капиталом творческой корпорации становятся неотчуждаемые способности ее работников. Творческие корпорации, таким образом, утрачивают свой капиталистический характер, частная собственность вытесняется и замещается личной. Сужается сфера применимости рыночных механизмов. А в целом это означает возникновение предпосылок для перехода от капиталистического общества к посткапиталистическому и даже, что более фундаментально, от экономического к постэкономическому.

 

В целом эти утверждения В. Иноземцева выглядят как попытка выдать желаемое за действительное, что особенно заметно в аспекте провозглашения достигнутой постдефицитности. Его заявление о том, что «более предпочтительным кажется стремление преодолеть эксплуатацию не в ее объективно-экономическом, а в субъективно-нравственном аспекте» [12, с. 138] – это, по сути, призыв к интеллектуальным работникам заняться успокоительным самовнушением. Это такой своеобразный опиум для так называемого креативного класса, которому внушается мысль: если вы действительно творческие работники, то эксплуатации для вас не существует, если же вы ее ощущаете – сами виноваты, не стали по-настоящему творческими. В США «субъективное преодоление эксплуатации» происходит на фоне продолжительного роста неравенства и катастрофического сокращения доли среднего класса, который уже не является преобладающим. Все прочие утверждения В. Иноземцева также являются не объективной констатацией факта, а успокоительной пропагандой о том, что проблемы капитализма и сам он как таковой автоматически преодолеваются по мере развития постиндустриального общества, а впереди нас ждет постэкономическое общество, практически коммунизм. Действительно, в последнее время, особенно в период начавшегося в 2020 г. кризиса, в практике многих стран Запада наблюдаются элементы, не свойственные капитализму, такие как переход к политике отрицательных процентных ставок и массовая раздача денег безработному населению. В некоторых странах (Финляндии, например) в последние годы проводились эксперименты с введением безусловного базового дохода. То есть, с одной стороны, подрываются традиционные капиталистические стимулы к труду, с другой – к нормальной предпринимательской деятельности и накоплению капитала, поскольку и доходы населения, и прибыль предпринимателей все больше обеспечиваются непосредственной раздачей «вертолетных» денег государством. Однако находящаяся в кризисе капиталистическая система не перестает от этого быть капиталистической, больной капитализм – это еще не посткапитализм. Вообще утверждение о переходе к посткапитализму выглядело более убедительным в середине ХХ века, в период расцвета модели государства всеобщего благосостояния. Однако неолиберальные реформы последних 30-40 лет существенно разрушили эту модель. Так что сейчас даже отдельные популистские меры по поддержке малообеспеченных слоев населения не компенсируют произошедшего усиления разрыва между бедными и богатыми. Так, в США группа населения со средними доходами, прежде составлявшая почти две трети населения, теперь сократилась до менее половины, в то время как основная часть прироста национального благосостояния за последние десятилетия досталась наиболее обеспеченной части – одному проценту американцев. Причем в основном это люди, получающие доход с вложений капитала, что никак не соответствует гипотезе о переходе к посткапитализму.

 

В качестве промежуточного итога стоит привести классическое определение Д. Белла, которое позволяет выделить основные черты «нового», постиндустриального общества: «Постиндустриальное общество определяется как общество, в экономике которого приоритет перешел от преимущественного производства товаров к производству услуг, проведению исследований, организации системы образования и повышению качества жизни; в котором класс технических специалистов стал основной профессиональной группой и, что самое важное, в котором внедрение нововведений… во все большей степени стало зависеть от достижений теоретического знания… Постиндустриальное общество… предполагает возникновение нового класса, представители которого на политическом уровне выступают в качестве консультантов, экспертов или технократов» [цит. по: 13, с. 27]. Креативный класс, или, точнее, его наиболее выдающаяся часть (меритократия) становится основным производительным классом, наиболее эффективным собственником и, в соответствии с марксистским принципом, политически доминирующим классом. Это связано с тем, что «знания и способы их практического применения замещают труд в качестве источника прибавочной стоимости. В этом смысле как труд и капитал были центральными переменными в индустриальном обществе, так информация и знания становятся решающими переменными постиндустриального общества» [14, с. 332].

 

Таким образом, обобщенная модель теоретиков постиндустриализма выглядит следующим образом. Основной движущей силой трансформации зрелого индустриального общества послужила научно-техническая революция в целом и информационно-коммуникационная революция в особенности. Научно-техническая революция вызвала увеличение производства материальных благ, а также изменение относительной ценности разных факторов производства и сдвиг в структуре потребностей населения. «Изменение значения знания, начавшееся двести пятьдесят лет назад, преобразовало общество и экономику. Знание стало сегодня основным условием производства. Традиционные “факторы производства” – земля (т. е. природные ресурсы), рабочая сила и капитал – не исчезли, но приобрели второстепенное значение» [11, с. 95]. Изменение относительной ценности факторов производства ведет к изменению положения тех социальных групп, которые являются их владельцами. «Насыщение» потребительского рынка товарами промышленного производства (вследствие роста производительности труда) вызывает рост благосостояния населения и снижение предельной полезности дополнительных единиц благ данного рода. Отсюда следует, с одной стороны, смещение в структуре потребительских предпочтений от материальных продуктов к услугам, а с другой – снижение спроса со стороны наемных работников на нетворческие профессии, которые являются непривлекательными для них. В то же время и со стороны работодателей растет спрос на работников, способных к выполнению интеллектуально насыщенной, творческой работы. Поскольку высокие технологии с успехом заменяют, вытесняют затраты на сырье, материальные средства производства и физический труд, относительная ценность этих факторов производства снижается. Параллельно с этим растет ценность «человеческого ресурса» – интеллекта, создающего блага практически самостоятельно, с минимальным участием других ресурсов. Технологические изменения более-менее автоматически ведут к изменениям социальным. Превращение в главный ресурс интеллекта вместо капитала ведет к снижению значения и власти капитала и росту влияния интеллектуалов, которые в принципе не могут подвергаться эксплуатации, поскольку их основной капитал – это их знания, умения и навыки, не отчуждаемые от них. В результате развитие постиндустриального общества ведет к автоматическому «самоустранению» капиталистических отношений. Капиталистическая социальная стратификация с ее разделением на капиталистов и эксплуатируемый пролетариат заменяется при этом неполяризованной, крайне размытой структурой с множеством групп, отличия между которыми зависят главным образом от уровня интеллекта. Во главе общества стоит меритократия – группа наиболее заслуженных интеллектуалов, приносящих наибольшую пользу обществу. А основная часть населения, независимо от роли в производстве, благодаря своим приличным доходам образовывает средний класс. Информационно-коммуникационная революция помогает новым социальным движениям в их борьбе за либерализацию общественной жизни, а также способствует сетевой трансформации организационных структур.

 

Итак, мы вплотную подходим к формулированию эмпирических критериев, которые можно верифицировать на предмет того, реализовались ли прогнозы постиндустриалистов. И здесь мы сталкиваемся с необходимостью разделения двух обобщенных вариантов теории нового общества – сильного и слабого. По сути, такое разделение можно обнаружить в работе Д. Белла, который дает два определения постиндустриального общества – в соответствии с требованиями слабого и сильного варианта теории. «Если мы определим постиндустриальное общество как такое, где произошел сдвиг от промышленного производства к сфере услуг, то получится, что Великобритания, почти вся Западная Европа, Соединенные Штаты и Япония вступили в постиндустриальный век. Но если мы определим информационное общество как такое, в котором существуют научный потенциал и способность трансформировать научные знания в конечный продукт, называемый обычно “высокими технологиями”, то можно сказать, что только Соединенные Штаты и Япония отвечают данному условию» [1, с. CXXIX]. При этом если в своей работе 1973 года Д. Белл уверенно говорит о постиндустриальном обществе как уже свершившемся факте («Вполне можно считать, что 1945–1950 годы символически были годами рождения постиндустриального общества» [1, с. 466]), то в 1998 г. он куда осторожнее отмечает, что сужение традиционных секторов хозяйства в развитых странах ставит вопрос о том, перейдут ли западные общества к экономике с новыми «высокотехнологичными» производствами с «высокой добавленной стоимостью» или же они превратятся в «штабное хозяйство», предоставляющее инвестиции и финансовые услуги остальному миру [см.: 1, с. CXVI]?

 

Таким образом, слабый вариант концепции постиндустриального общества – это по существу не столько философско-исторический, сколько экономико-географический подход. Он утверждает следующее: по мере развития глобализации происходит углубление международного разделения труда, в результате чего хозяйства развитых стран превращаются в «штабные экономики», а промышленность перемещается в новые индустриальные страны. То есть ситуация на первый взгляд выглядит так, как будто развитые страны не переходят на какой-то качественно более высокий уровень развития материальных производительных сил, а лишь усиливают свою специализацию на более выгодных сферах деятельности, прежде всего, финансах, а также маркетинге, дизайне и т. п. «креативных» нишах нематериального производства. Так, еще в 1973 г. Д. Белл признавал, что «Соединенные Штаты все больше становятся обществом рантье, где значительная и все более возрастающая часть торгового баланса представлена не столько экспортом, сколько поступлениями от зарубежных инвестиций американских корпораций» [1, с. 214]. Страны-рантье живут за счет прибыли от инвестирования в чужую промышленность, становясь для остального мира специализированной территорией финансового капитала. Но в таком случае возникает вопрос, который потребуется отдельно рассмотреть, – а можно ли подобную ситуацию вообще интерпретировать как выход на новую стадию развития общества, социальную революцию, равнозначную модернизации?

 

Сильный вариант основания для подобных сомнений не создает. Он явно именно это и подразумевает – выход технико-экономического прогресса на качественно новый, более высокий уровень. Сильный вариант предполагает, что постиндустриальный переход – это не деиндустриализация, а сверхиндустриализация. Процесс индустриализации в свое время привел не к отказу развитых стран от своего сельского хозяйства, а к мощному повышению его производительности. Увеличение околичности производства привело к ситуации, когда меньшее количество сельскохозяйственных работников способно прокормить большее число людей. Например, в России столетней давности крестьяне составляли около 80 % населения, а сейчас их меньше 20 %, но обеспеченность продовольствием осталась на достаточном уровне. Точно так же постиндустриальное общество – это не то общество, которое отказалось от промышленного производства в пользу компьютерных игр и т. п., а то, где развитие информационного сектора экономики позволяет осуществлять промышленную деятельность еще более успешно. Как индустриализация не уничтожила сельское хозяйство, а позволила организовать его более эффективно, так и новые информационные технологии, с точки зрения данной теории, дополняют традиционные промышленные технологии, повышают общую эффективность экономики. Увеличивается околичность производства, и меньшее количество людей может производить большее количество материальных благ. «Избыточные» для промышленности рабочие при этом переходят в «новую экономику», включающую различные виды информационной и сервисной деятельности. Таким образом развитие новых, «постиндустриальных» секторов экономики не является исключительно самоцелью, а выступает также и средством повышения промышленной и сельскохозяйственной конкурентоспособности страны. Страна постиндустриальная должна быть в целом сильнее в экономическом плане по сравнению с индустриальными странами и более конкурентоспособна по сравнению с ними не только в сфере информационных технологий, финансов или кинематографа, но и в производстве материальных потребительских благ и продовольствия.

 

Реализовался ли такой вариант где-либо на практике? Этот вопрос требует дальнейшего изучения. Но, во всяком случае, можно уверенно сказать, что сильный вариант на уровне теории вполне определенно заявляет о снятии старого индустриального общества: в этой теории индустриальное производство и традиционные факторы производства (труд, земля и капитал) больше не являются фундаментом производительных сил, в этой теории произошли дезурбанизация, демассовизация, дебюрократизация, преодоление капитализма, а наука превратилась в основную производительную силу и базис новой экономики. Так ли обстоит дело в реальности – отдельный вопрос, и все эти утверждения нуждаются в сопоставлении с эмпирикой, но теоретически общество, описываемое подобным образом, обществом модерна уже определенно не является.

 

Слабая версия опирается, прежде всего, на положения и аргументы, представленные в рамках концепций информационного общества, сервисного общества и сетевого общества. В отличие от аргументов сильной версии, ее положения не требуют дополнительной верификации, так как эмпирическая обоснованность большинства из них достаточно наглядна. Однако все описываемые ею процессы не выводят общество на некую качественно новую, более высокую ступень развития. Описываемое данными концепциями общество остается обществом модерна, со всеми его основными характеристиками. Можно говорить только о позднем модерне, когда добавляются некоторые новые специфические характеристики общества: информатизация, опережающий рост сектора услуг и экспансия сетевых структур.

 

Список литературы

1. Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. – М.: Академия, 1999. – 956 с.

2. Трубицын О. К. Ключевые социальные решения эпохи модерна // Сибирский философский журнал. – 2020. – Т. 18. – № 1. – С. 74–86.

3. Brzezinski Z. Between Two Ages: America’s Role in the Technetronic Era. – New York: The Viking Press, 1970. – 355 p.

4. Тоффлер Э. Метаморфозы власти: Знание, богатство и сила на пороге XXI века. – М.: АСТ, 2003. – 669 с.

5. Нейсбит Д. Мегатренды. – М.: Издательство ACT; Ермак, 2003. – 380 с.

6. Тоффлер Э. Третья волна. – М.: АСТ, 1999. – 784 с.

7. Кобяков А. Б., Хазин М. Л. Закат империи доллара и конец «Pax Americana». – М.: Вече, 2003. – 368 с.

8. Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. – М.: ГУ ВШЭ, 2000. – 608 с.

9. Уэбстер Ф. Теории информационного общества. – М.: Аспект Пресс, 2004. – 400 с.

10. Habermas J. A “Post-Secular” Society – What Does That Mean? // Reset Dialogues on Civilizations. – URL: https://www.resetdoc.org/story/a-post-secular-society-what-does-that-mean/ (дата обращения 13.06.2020).

11. Дракер П. Посткапиталистическое общество // Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология. – М.: Academia, 1999. – С. 67–100.

12. Иноземцев В. Л. За десять лет. К концепции постэкономического общества. – М.: Academia, 1998. – 576 с.

13. Иноземцев В. Л. Перспективы постиндустриальной теории в меняющемся мире // Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология. – М.: Academia, 1999. – С. 3–66.

14. Белл Д. Социальные рамки информационного общества // Новая технократическая волна на Западе. – М.: Прогресс, 1986. – С. 330–342.

 

References

1. Bell D. The Coming of Post-Industrial Society: A Venture of Social Forecasting [Gryaduschee postindustrialnoe obschestvo. Opyt sotsialnogo prognozirovaniya]. Moscow: Akademiya, 1999, 956 p.

2. Trubitsyn O. K. Key Social Solutions of the Modern Era [Klyuchevye sotsialnye resheniya epokhi moderna]. Sibirskiy filosofskiy zhurnal (Siberian Journal of Philosophy), vol. 18, no. 1, pp. 74–86.

3. Brzezinski Z. Between Two Ages: America’s Role in the Technetronic Era. New York: The Viking Press, 1970, 355 p.

4. Toffler А. Metamorphoses of Power: Knowledge, Wealth and Power on the Threshold of the XXI Century [Metamorfozy vlasti: Znanie, bogatstvo i sila na poroge XXI veka]. Moscow: AST, 2003, 669 р.

5. Naisbitt J. Megatrends: Ten New Directions Transforming Our Lives [Megatrendy]. Moscow: AST; Ermak, 2003, 380 р.

6. Toffler A. The Third Wave [Tretya volna]. Moscow: AST, 1999, 784 p.

7. Kobyakov A. B., Khazin M. L. The Decline of the Dollar Empire and the End of “Pax Americana” [Zakat imperii dollara i konets “Pax Americana”]. Moscow: Veche, 2003, 368 p.

8. Kastells M. The Information Age: Economy, Society and Culture [Informatsionnaya еpokha: еkonomika, оbschestvo i kultura]. Moscow: GU VShE, 2000, 608 р.

9. Webster F. Theories of the Information Society [Teorii informatsionnogo obschestva]. Moscow: Aspekt Press, 2004, 400 р.

10. Habermas J. A “Post-secular” Society – What Does that Mean? // Reset Dialogues on Civilizations. Available at: https://www.resetdoc.org/story/a-post-secular-society-what-does-that-mean/ (accessed 13 June 2020).

11. Drucker P. Post-Capitalist Society [Postkapitalisticheskoe obschestvo]. Novaya postindustrialnaya volna na Zapade. Antologiya (A New Post-Industrial Wave in the West. Anthology). Moscow: Academia, 1999, pp. 67–100.

12. Inozemtsev V. L. Ten Years Later: Toward the Concept of Posteconomic Society [Za desyat let. K kontseptsii postekonomicheskogo obschestva]. Moscow: Academia, 1998, 576, р.

13. Inozemtsev V. L. Prospects of Post-Industrial Theory in a Changing World [Perspektivy postindustrialnoy teorii v menyayuschemsya mire]. Novaya postindustrialnaya volna na Zapade. Antologiya (A New Post-Industrial Wave in the West. Anthology). Moscow: Academia, 1999, pp. 3–66.

14. Bell D. The Social Framework of the Information Society [Sotsialnye ramki informatsionnogo obschestva]. Novaya tekhnokraticheskaya volna na Zapade (New Technocratic Wave in the West). Moscow: Progress, 1986, pp. 330–342.

 
Ссылка на статью:
Трубицын О. К. Критерии выхода общественного развития на стадию постмодерна // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 3. – С. 18–35. URL: http://fikio.ru/?p=4125.

 
© О. К. Трубицын, 2020

УДК 159.942; 612.821

 

Забродин Олег Николаевич – Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет имени академика И. П. Павлова Министерства здравоохранения Российской Федерации, кафедра анестезиологии и реаниматологии, старший научный сотрудник, доктор медицинских наук.

Email: ozabrodin@yandex.ru

Авторское резюме

Предмет исследования: Сравнительный анализ представлений Л. Н. Гумилёва о пассионарности и учения В. С. Дерябина об аффективности с учетом влияния обеих на мысли и поступки людей и человеческих сообществ (этносов, по Л. Н. Гумилёву).

Результаты: Анализ различных высказываний Л. Н. Гумилёва о пассионарности показал, что в ее основе лежат «страсти и побуждения», т. е. чувства, влечения и эмоции (аффективность, по В. С. Дерябину). Л. Н. Гумилёв рассматривает пассионарность как фактор в первую очередь не социальный, а биологический, наследственный, как свойство характера «пассионариев». Таким образом, у Л. Н. Гумилёва между социальным и биологическим существует пробел, который у В. С. Дерябина заполняет аффективность в качестве связующего звена между биологическими и социальными потребностями.

Выводы: Пассионарность, по Л. Н. Гумилёву, в своей основе идентична аффективности (чувствам, влечениям и эмоциям), по В. С. Дерябину. Но аффективность, в отличие от пассионарности, является связующим звеном между биологическими и социальными потребностями.

 

Ключевые слова: пассионарность; аффективность; биологические потребности; социальные потребности.

 

L. N. Gumilev’s Ideas on Passionarity in the Aspect of V. S. Deryabin’s Doctrine of Affectivity

 

Zabrodin Oleg Nikolaevich – FirstSaint Petersburg State Medical University named after Academician I. P. Pavlov of the Ministry of Health of the Russian Federation, Department of Anesthesiology and Reanimatology, Senior Researcher, Doctor of Medical Sciences.

Email: ozabrodin@yandex.ru

Abstract

Background: Comparative analysis of L. N. Gumilyov’s ideas on passionarity and V. S. Deryabin’s doctrine of affectivity, taking into account the influence of both on the thoughts and actions of people and human communities (ethnic groups, according to L. N. Gumilev).

Results: Analysis of various remarks of L. N. Gumilev about passionarity showed that it is based on “passions and motives”, i. e. feelings, inclinations and emotions (affectivity, according to V. S. Deryabin). L. N. Gumilyov considers passionarity to be a factor primarily not social, but biological, hereditary, as a character trait of “passionaries”. Thus, L. N. Gumilev’s teaching has a gap between social and biological, which affectivity as a link between biological and social needs fills in Deryabin’s works.

Conclusion: Passionarity, according to L. N. Gumilev, is identical to affectivity, i. e. feelings, inclinations and emotions, in V. S. Deryabin’s view. But affectivity, in contrast to passionarity, is the link between biological and social needs.

 

Keywords: passionarity; affectivity; biological needs; social needs.

 

В предыдущей статье был проведен анализ психофизиологических воззрений Ф. Ницше в сопоставлении с учением В. С. Дерябина об аффективности [см.: 14]. Сопоставление такого рода воззрений Ф. Ницше с концепцией Л. Н. Гумилёва об этногенезе и пассионарности также позволяет обнаружить определенное сходство. К «философам будущего», «создателям нового», творцам, по Ф. Ницше, уместно отнести Л. Н. Гумилёва, который собрал громадный фактический материал: этнографический, исторический, географический и использовал его в качестве аргументов в защиту своих представлений об этносе и этногенезе. Общим у обоих ученых является то, что в качестве источника активности – у Ф. Ницше – философов, у Л. Н. Гумилёва – пассионариев (людей, обладающих «пассионарностью», о чем – ниже) выдвигается не разум, а подсознание. В основе же подсознания у Ф. Ницше лежит «хотение», а у Л. Н. Гумилёва – биохимические процессы, влияющие на подсознание или сферу эмоций [см.: 3, с. 302]. Таким образом, и в том, и в другом случае речь идет об аффективности (чувствах, влечениях и эмоциях).

 

Понятие об аффективности было введено Э. Блейлером [см.: 1] и развито В. С. Дерябиным в учение об аффективности [4; 6; 8; 11]. Аффективость, по В. С. Дерябину, включает в себя чувства, влечения и эмоции, которые интегрируют психические и физиологические процессы с целью удовлетворения актуализированной потребности [см.: 11].

 

«Аффективность активирует внимание и мышление и стимулирует поведение, а мышление находит сообразно объективной ситуации пути для решения задач, которые ставит перед ним аффективность» [11, c. 211]. При этом аффективность ставит мышлению цель, и мыслительный аппарат приводится ею в действие не только в вопросах практических, но и при абстрактном мышлении.

 

В. С. Дерябин развивал понятие аффективности как важный компонент высшей нервной деятельности (ВНД) в статье «Аффективность и закономерности высшей нервной деятельности» [см.: 6], вопреки общим установкам, когда после так называемой «павловской» сессии 1950 г. ведущую роль в ВНД придавали коре головного мозга и сознанию.

 

Знакомясь с книгой Л. Н. Гумилёва «Этногенез и биосфера земли» [см.: 3], я обратил внимание на значительное сходство его представлений о пассионарности со взглядами В. С. Дерябина на аффективность. Поэтому целью данной статьи явилось сопоставление и анализ упомянутой книги Л. Н. Гумилёва (в первую очередь – главы шестой – Пассионарность в этногенезе) [3, с. 258–298] и книги В. С. Дерябина «Чувства, влечения, эмоции» [см.: 7; 11]. При этом задачей нашего исследования явилась расшифровка терминологии пассионарности в понятиях аффективности.

 

Обращение к понятиям «этнос» и «этногенез» происходило постольку, поскольку они были неразрывно связаны с «пассионарностью». Подробный анализ книги Л. Н. Гумилёва, как выразился один историк, занял бы у него полгода.

 

При обращении к текстам книги Л. Н. Гумилёва перед автором статьи возникала необходимость отметить курсивом отдельные фрагменты текста, авторские же курсивы специально не комментировались.

 

Понятие «этнос» не было введено Л. Н. Гумилёвым и имеет вполне определенную дефиницию. Согласно Википедии: «Э́тнос (греч. ἔθνος – народ) – исторически сложившаяся устойчивая совокупность людей, объединённых общими объективными либо субъективными признаками, в которые различные направления этнологии (этнографии) включают происхождение, единый язык, культуру, хозяйство, территорию проживания, самосознание, внешний вид, менталитет и другое».

 

Этнос, по Л. Н. Гумилёву, – нечто совсем иное: «Ну а если найдется привередливый рецензент, который потребует дать в начале книги четкое определение понятия “этнос”, то можно сказать так: этнос – феномен биосферы, или системная целостность дискретного типа, работающая на геобиохимической энергии живого вещества, в согласии с принципом второго начала термодинамики, что подтверждается диахронической последовательностью исторических событий» [3, с.15–16].

 

Далее, у него же: этнос – «естественно сложившийся на основе оригинального стереотипа поведения коллектив людей, существующий как энергетическая система (структура), противопоставляющая себя всем другим таким коллективам, исходя из ощущения комплиментарности» [3, с. 500].

 

«Этногенез – весь процесс от момента возникновения до исчезновения этнической системы под влиянием энтропийного процесса исчезновения пассионарности» [3, с. 500].

 

В разделе «Рамки» первой части книги: «О видимом и невидимом» автор благоразумно ограничивает свои исследования этноса и этногенеза «эпохой в 3 тыс. лет с XII в. до н. э. по XIX в. н. э.» [3, с. 33]. Было бы небезопасно для критики, да и для самого Льва Николаевича, приложить свое понимание этноса к советскому народу или к немецкому, зараженному нацистской идеологией. При этом могли бы возникнуть нежелательные аналогии, объединенные его понятием «этнос».

 

Представления Л. Н. Гумилёва о пассионарности занимают центральное (и в прямом, и в переносном смысле) место в его книге. «Пассионарность» – термин, введенный самим Л. Н. Гумилёвым. Он имеет пространную и неоднозначную дефиницию. Английское passionarity – искусственное производное от passion (страсть) и не имеет перевода на русский язык.

 

В английском passion – страсть, во французском – страсти. Поэтому и пассионарность логично было бы кратко перевести как страстность, что само по себе объясняет с позиций аффективности последующие построения Л. Н. Гумилёва. С этих позиций уместно расшифровать производную от пассионарности терминологию ученого: «пассионарная индукция», «пассионарное напряжение», «пассонарное поле», «пассионарный импульс» и т. д.

 

Общее представление о пассионарности приходилось складывать из отдельных ее черт, даваемых автором в различных частях текста. В начале изложения это у него «фактор икс», порождающий общность идеалов – «этническую доминанту», «импульс этногенеза».

 

Психология человеческого сообщества, объединенного общей целью, то есть этноса, автор называет этнопсихологией – «сферой проявления поведенческих импульсов» [3, с. 271]. В данном случае уместно говорить о социальной или групповой психологии, но ученый предпочитает принятую им терминологию. Сам Л. Н. Гумилёв невольно признается, что пассионарность – надуманное понятие и что непосредственно пассионарности как явления никто никогда не увидит.

 

Пассионарность у Л. Н. Гумилёва имеет неоднозначные толкования. Наряду с ее ролью в активности этноса в историческом процессе, автор говорит о пассионарности как об «эффекте воздействия природы на поведение этнических сообществ» [3, с. 271].

 

Пассионарность – она же «пассионарная индукция», – сила, приводящая в движение массы людей, точнее – человеческое сообщество, этнос. В разделе «Пассионарная индукция» автор пишет следующее: «Пассионарность обладает важным свойством: она заразительна. Это значит, что люди гармоничные (а в еще большей степени – импульсивные), оказавшись в непосредственной близости от пассионариев, начинают вести себя так, как если бы они были пассионарны. Но как только достаточное расстояние отделяет их от пассионариев, они обретают свой природный психоэтнический поведенческий облик.

 

Это обстоятельство без специального осмысления известно довольно широко и учитывается главным образом в военном деле (в психологии – «эмоциональная индукция» – О. З.). Там либо выбирают пассионариев, узнавая их интуитивно, и формируют из них отборные, ударные части, либо сознательно распыляют их в массе мобилизованных, чтобы поднять “воинский дух”. Во втором случае считается, что два-три пассионария могут повысить боеспособность целой роты. И это действительно так» [3, с. 276]. Тут ученый выступает против понятия «герой и толпа», считая, что в военных действиях главную роль играют рядовые пассионарии, а не полководцы. Как бы в противовес этому он приводит в пример полководцев – Александра Македонского и Наполеона, оказывавших решающее влияние на ход сражений.

 

О силе эмоционального воздействия, об эмоциональной индукции, о том, что не разум, а эмоциональная заряженность имеет решающее значение в критические моменты во время военных действий, писал В. С. Дерябин в 1926 г. в статье «Задачи и возможности психотехники в военном деле», опубликованной в 2009 году [см.: 9].

 

Как бы в подтверждение этого звучат слова Л. Н. Гумилёва: «Самое важное, пожалуй, заключается в том, что в подобных критических случаях воздействовать на сознание, т. е. на рассудок людей, как правило, бесполезно. И никакие доводы не помогают» [3, с. 277].

 

Таким образом, в большинстве случаев в тексте термин «пассионарность» вполне может быть заменен на «аффективность». Одним из составляющих аффективности являются влечения (мотивации). «Мотивация – побуждения, вызывающие активность организма и определяющие ее направленность» [18, c. 219]. Такое определение еще раз подчеркивает, по сути, идентичность понятий «аффективность» и «пассионарность».

 

Переходя к более развернутому определению, точнее – описанию черт пассионарности, автор пишет: «…формирование нового этноса всегда связано с наличием у некоторых индивидов необоримого внутреннего стремления (курсив мой – О. З.) к целенаправленной деятельности, всегда связанной с изменением окружения, общественного или природного, причем достижение намеченной цели, часто иллюзорной или губительной для самого субъекта, представляется ему ценнее даже собственной жизни… Особи, обладающие этим признаком, при благоприятных для себя условиях совершают (и не могут не совершать) поступки, которые, суммируясь, ломают инерцию традиции и инициируют новые этносы» [3, с. 260].

 

И далее: «Поэтому для целей научного анализа мы предложим новый термин – пассионарность (от лат. Passio, ionis, f.) [в переводе на русский – страдание – О. З.], исключив из его содержания животные инстинкты, стимулирующие эгоистическую этику и капризы (т. е. включив положительные социальные чувства – О. З.), являющиеся симптомами разболтанной психики… В дальнейшем мы уточним содержание понятия “пассионарность”, указав на ее физическую основу» [3, с. 261] (следует полагать – психофизиологическую. – О. З.). Подстрочное примечание на этой странице к латинской основе термина пассионарность звучит вполне современно: «Английский эквивалент термина drive» (лучше всего подходит русский перевод «драйва»: «управлять», «вести». – О. З.).

 

Дойдя до сущности своего понимания пассионарности, ученый пишет о том, что это «избыток «биохимической энергии живого вещества» (вот, где крайнее сведение высших форм движения материи к низшим! – О. З). Одно из нескольких определений пассионарности: «Пассионарность как характеристика поведения – эффект избытка биохимической энергии живого вещества, порождающий жертвенность, часто ради иллюзорной цели» [3, с. 498]. Такое объяснение человеческой активности, стремления к счастью высвобождением энергии не ново. Оно было характерно для философии «энергистов» [см.: 10, с. 152].

 

В этом сведении пассионарности к самоотвержению, жертвенности, состоит, как представляется, главная особенность пассионарности, по Л. Н. Гумилёву, отличная от других определений активности человеческих сообществ.

 

Раскрывая смысл пассионарности в начале книги, автор пишет: «Может показаться экстравагантным аспект, в котором одной из движущих сил развития человечества (пассионарность – О. З.) являются страсти и побуждения (курсив мой – О. З.), но начало этому типу исследований положили Ч. Дарвин и Ф. Энгельс» [3, с. 35]. Последний писал по этому поводу: «Низкая алчность была движущей силой цивилизации с ее первого до сегодняшнего дня; богатство, еще раз богатство и трижды богатство, богатство не общества, а вот этого отдельного жалкого индивида было ее единственной, определяющей целью» [21, с. 176]. Таким образом, в этом высказывании Л. Н. Гумилёв не противопоставляет пассионарность историческому материализму, а напротив, стремится дополнить его.

 

Однако в другом месте автор относит пассионарность к наследственным признакам: «Следовательно, пассионарность – это биологический признак, а первоначальный толчок, нарушающий инерцию покоя, – это появление поколения, включающего некоторое количество пассионарных особей» [3, c. 281]. Будто «пассионариями», социально активными, политизированными делает людей именно наследственность, а не невыносимые жизненные условия.

 

Кроме того, вопреки материалистическому пониманию истории в своей пассионарной теории этногенеза (теория пассионарности и этногенеза) Л. Н. Гумилёв описывает исторический процесс как взаимодействие развивающихся этносов с вмещающим ландшафтом и другими этносами.

 

В различных определениях пассионарности Л. Н. Гумилёв выделяет: «страсть», «сильное желание». Однако в последующем изложении страсти и побуждения – эмоции и влечения (аффективнось) невольно «маскируются» у него за принятой им терминологией пассионарности, так что первоначальный смысл понятия скрывается от читателя.

 

Таким образом, если объединить признаки пассионарности, по Л. Н. Гумилёву, то они укладываются в понятие аффективности (чувства, влечения, эмоции), развитое В. С. Дерябиным.

 

В понятие «пассионарность» Л. Н. Гумилёв также вкладывает «способность и стремление к изменению окружения, или, переводя на язык физики, – к нарушению инерции агрегатного состояния среды. Импульс пассионарности бывает столь силен, что носители этого признака – пассионарии не могут заставить себя рассчитать последствия своих поступков. Это очень важное обстоятельство, указывающее, что пассионарность – атрибут не сознания, а подсознания, важный признак, выражающийся в специфике конституции нервной деятельности» (курсив мой – О. З.) [3, с. 266]. Такое определение пассионарности вполне подходит к стихийности солдатской и крестьянской массы, в годы Великой Октябрьской социалистической революции и Гражданской войны зачастую примкнувшей к анархизму.

 

Роль положительных эмоций, лежащих в основе «потребностей роста», в стремлении к изменению окружающей среды, подчеркивал известный исследователь эмоций П. В. Симонов [см.: 19].

 

Пассионарность как стремление к изменению окружения (природного или социального) в наше время находит отражение в утверждении роли управления в концепции развития [см.: 17].

 

Понятие пассионарности более полно раскрывается при характеристике ее обладателей – пассионариев: «Пассионарии – особи, пассионарный импульс поведения которых превышает величину импульса инстинкта самосохранения» [3, с. 498]. Пассионарный импульс поведения или пассионарный импульс – поведенческий импульс, направленный против инстинкта личного и видового самосохранения.

 

Причину пассионарного импульса автор бездоказательно видит не в социальных влияниях, а в воздействии «космической энергии» или «энергии солнца».

 

При характеристике яркого пассионария – Наполеона автор отмечает, что действительным источником его поступков была неуемная жажда деятельности, славы. Для другого пассионария – Александра Македонского – были характерны доведенные до крайности честолюбие и гордость (курсив мой – О. З), то есть, как подчеркивает автор, проявления пассионарности. Таким образом, и в первом, и во втором случае – свойство характера, темперамент и социальные чувства – честолюбие, тщеславие, входящие в понятие «аффективность», определяют направленную активность поведения человека.

 

Каким образом, через какие механизмы пассионарность влияет на этногенез? Аффективность – аналогичная, как мы рассмотрели выше, пассионарности – активирует мышление и поведение с целью удовлетворения насущной потребности [см.: 7; 11]. В первую очередь речь идет об удовлетворении первичных (врожденных) физиологических потребностей: в пище, жидкости, сне, двигательной и сексуальной активности, также в одежде, жилище, а затем – в удовлетворении различных социальных потребностей. В целом удовлетворение базовых потребностей направлено на поддержание на физиологическом уровне постоянства внутренней среды организма или, другими словами, гомеостаза.

 

Двигателем пассионариев, по Л. Н. Гумилёву, является «эффект избытка биохимической энергии живого вещества». Эти слова повторяют высказывание В. И. Вернадского о том, что многообразие живого и косного связано биохимической энергией живого существа биосферы [см.: 2]. При этом Л. Н. Гумилёв не вдается в подробности биохимических механизмов, ответственных в организме за производство энергии: процесса окислительного фосфорилирования, в котором синтезируются богатые энергией макроэргические соединения: аденозинтрифосфорная кислота – АТФ, креатинфосфат и др. Он не затрагивает важного вопроса о том, через какие механизмы нервной системы происходит высвобождение и использование в организме энергетических продуктов.

 

Примеры эмоциональной индукции, эмоциональной заряженности, захватывающих массы наших воинов во время Великой Отечественной войны и создававших у них состояние необыкновенной психической и физической выносливости, В. С. Дерябин дает в статье 1944 года «Эмоции как источник силы» [см.: 5]. Там же он приводит и источник такой индукции. Этим источником, согласно исследованиям школы Л. А. Орбели, является возбуждение симпатической нервной системы (СНС), оказывающей на головной мозг, скелетную мускулатуру и органы чувств адаптационно-трофическое влияние [см.: 16]. В качестве доказательства В. С. Дерябин в указанной статье приводит пример повышения физической работоспособности утомленной скелетной мышцы экспериментального животного (лягушки) после раздражения у нее СНС – так называемый феномен Орбели-Гинецинского [см.: 16].

 

Механизмы воздействия пассионарности на мысли и поступки отдельных людей и человеческих сообществ – этносов Л. Н. Гумилёв ограничивает упоминанием о физиологии ВНД и избытке биохимической энергии, но каким образом эмоциональная заряженность мобилизует «биохимическую энергию», он не прослеживает.

 

Между тем установлена связь между сильными эмоциями – аффектами, сопровождающимися активацией симпатико-адреналовой системы – САС [см.: 15; 24], и мобилизацией энергетических ресурсов организма в виде усиления метаболизма макроэргических соединений (АТФ и др.). Показано, что физиологический тонус СНС, компонента САС, поддерживает в организме здоровых испытуемых скорость метаболизма [см.: 25]. Установлена зависимость между указанным тонусом СНС, степенью активности человека и скоростью метаболизма: при старении, сидячем образе жизни и у женщин, т. е. в тех случаях, когда активность СНС снижена, уменьшена и скорость метаболизма [см.: 22; 25].

 

Кроме того, норадреналин – биохимический посредник в действии СНС на органы и ткани (нейромедиатор СНС), оказывает на них трофическое влияние и способствует росту и размножению клеток путем влияния на синтез дезоксирибонуклеиновой кислоты (ДНК), рибонуклеиновой кислоты (РНК) и белка [см.: 23]. Таким образом, пассионарность с ее длительностью и эмоциональным напряжением получает свое трофическое (энергетическое и пластическое) обеспечение.

 

В качестве необходимого условия пассионарной индукции Л. Н. Гумилёв вводит понятие «резонанса пассионарной возбудимости», которое аналогично эмоциональному резонансу.

 

Понятие пассионарности у автора имеет несколько производных значений: «пассионарная индукция», «пассионарный резонанс», «пассионарное напряжение», «пассионарный толчок», «пассионарное поле». Во всех этих производных прослеживаются стремление ученого распространить термины физики на область человеческой психологии.

 

Понятие пассионарности имеет у Л. Н. Гумилёва неоднозначные толкования: в частности, наряду с ее воздействием на активность этноса в историческом процессе, ученый говорит о «явлении пассионарности как эффекте воздействия природы на поведение этнических сообществ» [3, с. 271].

 

Ярким примером такого понимания является теперешняя эпидемия covid-19, изменившая психологию массы людей под влиянием состояния неопределенности, порождающего страх и панические настроения. В этих условиях, вопреки здравому смыслу, люди «цеплялись за соломинку», за якобы целительные свойства лимона, имбиря и тому подобных средств народной медицины.

 

На такого рода аберрацию сознания, при которой мышление определяется и зачастую искажается доминирующей эмоцией (в нашем случае – страхом), В. С. Дерябин указывал в монографии «Чувства, влечения, эмоции» в разделе «Влияние эмоций на интеллект» [см.: 11, с. 175–189].

 

Примеры индуцированного чувства неопределенности и страха на поведение людей в военное и мирное время находим и у Л. Н. Толстого в «Войне и мире». Так, солдатская масса перед Аустерлицким сражением от бодрого, веселого настроя после внезапной остановки на марше перед боем вследствие возникшей неопределенности переходит к растерянности, неуверенности: «По рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине» [20, c. 366].

 

В своих исследованиях Л. Н. Гумилёв объединил историю, географию (влияние ландшафта) и этнологию, проявив системный подход. Избыток знаний во многих, порой отдаленных, областях, – например, в социологии и истории, с одной стороны, и физике и математике – с другой, может подвигнуть к созданию авторами различных, порой упрощенных и спекулятивных теорий, концепций, к сведению высших форм движения материи к низшим.

 

Энциклопедичность знаний, обширная эрудиция, как это ни парадоксально, могут привести к, по крайней мере, двум вариантам восприятия научной информации.

 

Первый вариант – релятивизм: в происходящем все имеет значение – «с одной стороны, с другой стороны…» Обилие знаний подавляет мышление, в особенности у людей, обладающих малой эмоциональностью, психастеничных, и не дает сделать выбор. В крайней, патологической форме это состояние характеризуется «амбивалентностью» (двойственностью, противоположностью чувств по отношению к одному и тому же объекту), являющейся одним из симптомов шизофрении – заболевания, для которого характерны слабость или отсутствие эмоций («эмоциональная тупость»).

 

Второй вариант, когда широкая эрудиция ученого, обладающего высокой эмоциональностью, «пассионарностью», по Л. Н. Гумилёву, позволяет ему выдвигать свои концепции, создавать свою терминологию, приводить порой блестящую, но одностороннюю аргументацию в пользу именно своей точки зрения. При этом ученый остается глубоко убежденным в своей правоте, не замечая, что им может двигать честолюбие или тщеславие [см.: 13]. Заподозрить в таких чувствах Льва Николаевича Гумилёва представляется неуместным.

 

Возникновение «пассионарной теории этногенеза» Л. Н. Гумилёв относит к зиме 1939 года, когда он ожидал пересмотра своего дела в тюрьме «Кресты». Сам Лев Николаевич вспоминал, что приговор (он ожидал расстрела) его не интересовал, а волновал вопрос, почему Александр Македонский повел свои войска в Среднюю Азию и Индию.

 

Тогда-то и возникла у него мысль о пассионарности – движущей силе этногенеза. Таким образом, сам Л. Н. Гумилёв является ярким пассионарием, стремящимся своим творчеством изменить представления людей о мире. Вспоминается и другой пассионарий – народоволец Н. И. Кибальчич, который, находясь в тюрьме, оставался ученым и продолжал вплоть до казни работать над проектом создания реактивного ракетного двигателя.

 

Пассионарная теория этногенеза встретила всеобщую критику. Многие считали, что работы Л. Н. Гумилёва являлись альтернативой и вызовом официальным дисциплинам – марксистско-ленинской социологии («историческому материализму»), историографии и этнографии. Были обвинения и в биологизации истории. Формально автор признает исторический материализм, влияние социально-экономической формации, характера производственных отношений на сознание и поведение людей, ссылается на произведения К. Маркса и Ф. Энгельса. При изложении же своей пассионарной теории этногенеза он подчеркивает независимость этногенеза от социально-экономических формаций.

 

Пассионарную теорию этногенеза можно рассматривать как своеобразный протест ученого против сухого экономического детерминизма марксистского понимания истории, в котором человеческим чувствам и эмоциям отводилась второстепенная роль.

 

В жизни советского человека нашими идеологами ведущая роль придавалась сознанию, сознательности и мышлению, в ущерб чувствам, влечениям и эмоциям (аффективности), относившимся к подсознанию, учение о котором было создано З. Фрейдом. «Фрейдизм» критиковался у нас как реакционное направление в буржуазной философии.

 

Поэтому место аффективности (пассионарности, по Л. Н. Гумилёву) в социальной психологии долгое время оказывалось не установленным. Пробел в этом отношении был заполнен В. С. Дерябиным в монографии «Чувства, влечения, эмоции» в разделе «Классовая психология». Именно этот раздел вызвал наибольшие возражения рецензентов при обсуждении вопроса о публикации монографии как не соответствующий теме книги и относящийся к компетенции идеологов. По-видимому, с этим, в частности, был связан отказ от публикации монографии в 30-х-40-х гг. прошлого столетия. Книга эта увидела свет после смерти автора только в 1974 г. [см.: 7].

 

В начале 50-х гг. того же века В. С. Дерябиным была написана статья «О потребностях и классовой психологии», включившая раздел «Классовая психология» монографии. Статья была опубликована только в 2013 г. [см.: 12]. Взаимосвязь между потребностями, аффективностью, мыслями людей и усвоением ими определенной идеологии представлена автором в виде обобщающей схемы в указанной статье и в монографии «Чувства, влечения, эмоции» [см.: 11, 12].

 

«Итак, схема возникновения и развития социальной психологии такова. Производственные отношения действуют на психику человека, вызывая в первую очередь развитие классовых чувств как закономерных субъективных реакций на объективные воздействия, связанные с местом данного лица в производственных отношениях. На основе этих чувств строится соответствующая идеология. При этом истинная сила, движущая человека к выработке определенной идеологии или ее усвоению, остается вне сознания лица, воспринимающего ту или иную идеологию. Эта движущая сила, определяющая направление мышления, кроется в потребностях и связанных с ними эмоциональных реакциях, которые неизбежно возникают в связи с производственными отношениями. Условия материального существования пускают в ход аффективность, которая является мотором, двигающим развитие классовой психологии и идеологии людей, принадлежащих к разным социальным группам. Взаимосвязь и обусловленность психических процессов, ведущих к образованию социальной психологии, можно схематически сформулировать так (рисунок 1).

 

 Забродин

Рисунок 1 – Образование социальной психологии

 

«Аффективность (пассионарность, по Л. Н. Гумилёву. – О. З.) является тем промежуточным звеном, через которое осуществляется воздействие “социального бытия” на мышление и поведение людей. Условия для этого имеются в структуре человеческой психики» [11, с. 208].

 

Список литературы

1. Блейлер Э. Аффективность, внушаемость и паранойя. – Одесса: Полиграф, 1929. – 140 с.

2. Вернадский В. И. Химическое строение биосферы Земли и ее окружения. – М.: Наука, 1965. – 374 с.

3. Гумилёв Л. Н. Этногенез и биосфера Земли. – Л.: Гидрометеоиздат, 1990. – 526 с.

4. Дерябин В. С. О закономерности психических явлений // Иркутский медицинский журнал. – 1927. – Т. 5. – № 6. – С. 5–14.

5. Дерябин В. С. Эмоции как источник силы // Наука и жизнь. – 1944. – № 10. – С. 21–25.

6. Дерябин В. С. Аффективность и закономерности высшей нервной деятельности // Журнал высшей нервной деятельности им. И. П. Павлова. – 1951. – Т. 1, В. 6. – С. 889–901.

7. Дерябин В. С. Чувства, влечения, эмоции. – Л.: Наука, 1974. – 258 с.

8. Дерябин В. С. О закономерности психических явлений (публичная вступительная лекция) // Психофармакология и биологическая наркология. – 2006. – Т. 6, В. 3. – С. 1315–1321.

9. Дерябин В. С. Задачи и возможности психотехники в военном деле // Психофармакология и биологическая наркология. – 2009. – Т. 9, В. 3–4. – C. 2598–2604.

10. Дерябин В. С. Психология личности и высшая нервная деятельность (психологические очерки «О сознании», «О Я», «О счастье»). – М.: ЛКИ, 2010. – 202 с.

11. Дерябин В. С. Чувства, влечения, эмоции: о психологии, психопатологии и физиологии эмоций. – М.: ЛКИ, 2013. – 224 с.

12. Дерябин В. С. О потребностях и классовой психологии (Публикация О. Н. Забродина) // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2013. – № 1. – С. 109–136. URL: http://fikio.ru/?p=313 (дата обращения 01.08.2020).

13. Забродин О. Н. Факторы, влияющие на обсуждение научных данных // Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae. – 2013. – Т. 19, № 4. – C. 26–31.

14. Забродин О. Н. Психофизиологические воззрения Ф. Ницше в аспекте учения В. С. Дерябина об аффективности. По страницам книг «Так говорил Заратустра» и «По ту сторону добра и зла» // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 2. – С. 121–145. URL: http://fikio.ru/?p=3998 (дата обращения 01.08.2020).

15. Кеннон В. Физиология эмоций. – М. –Л.: Прибой, 1927. – 173 с.

16. Орбели Л. А. О некоторых достижениях советской физиологии // Избранные труды. Т. 2. – М.–Л.: АН СССР, 1962. – С. 587–606.

17. Орлов С. В. Самодвижение, управление и концепция диалектики в информационном обществе // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 2. – С. 27–46. URL: http://fikio.ru/?p=4035 (дата обращения 01.08.2020).

18. Психология. Словарь / Под. общ. ред. А. В. Петровского и М. Г. Ярошевского. – М.: Политиздат, 1990. – 494 с.

19. Симонов П. В. Эмоциональный мозг. – М.: Наука, 1981. – 215 с.

20. Толстой Л. Н. Война и мир // Собрание сочинений в 20 т. Т. 4. – М.: Государственное издательство художественной литературы, 1961. – 403 с.

21. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства // Маркс К., Энгельс Ф. / Сочинения. Т. 21. – М.: Политиздат, 1961. – С. 23–178.

22. Bell C., Seals D. S., Monroe M. B., Day D. S., Shapiro L. F., Johnson D. G., Jones P. P, Tonic Sympathetic Support of Metabolic Rate Is Attenuated with Age, Sedentary Lifestyle and Female Sex in Healthy Adults // The Journal of Clinical Endocrinology and Metabolism. – 2001. – Vol. 86. – № 9. – Pp. 4440–4444. DOI: 10.1210/jcem.86.9.7855.

23. Bevan R. D. Influence of Adrenergic Innervation on Vascular Growth and Mature Characteristics // American Review of Respiratory Infections. – 1989. – Vol. 140. – Pp. 1478–1482. DOI: 10.1164/ajrccm/140.5.1478.

24. Cаnnon W. В. Тhe Wisdom оf the Body. – New York: W.W. Norton & Company, 1939. – 333 p.

25. Monroe M. B., Seals D. R., Shapiro L. F., Bell C., Johnson D., Parker Jones P. Direct Evidence for Tonic Sympathetic Support of Resting Metabolic Rate in Healthy Adult Humans // American Journal of Physiology-Endocrinology and Metabolism. – 2001. – Vol. 280. – № 5. – Pp. 740–744. DOI: 10.1152/ajpendo.2001.280.5.E740

 

References

1. Bleuler E. Affectivity, Suggestibility and Paranoia [Affektivnost, vnushaemost i paranoyya]. Odessa: Poligraf, 1929, 140 p.

2. Vernadsky V. I. The Chemical Structure of the Earth’s Biosphere and Its Surroundings [Himicheskoe stroenie biosfery zemli i ee okruzheniya]. Moscow: Nauka, 1965, 374 p.

3. Gumilyov L. N. Ethnogenesis and the Biosphere of Earth. [Etnogenez i biosfera Zemli]. Leningrad: Gidrometeoizdat, 1990, 526 p.

4. Deryabin V. S. About Regularity of the Mental Phenomena [O zakonomernosti psikhicheskikh yavleniy]. Irkutskiy Medicinskiy Zhуrnal (Irkutsk Medical Journal), 1927, vol. 5, no. 6, pp. 5–14.

5. Deryabin V. S. Emotions as a Source of Power [Emotsii kak istochnik sily]. Nauka i zhisn (Science and Life), 1944, no. 10, pp. 21–25.

6. Deryabin V. S. Affectivity and Regularities of Higher Nervous Activity [Affektivnost i zakonomernosti vysshey nervnoy deyatelnosti]. Zhurnal vysshey nervnoy deyatelnosti imeni I. P. Pavlova (I. P. Pavlov Journal of Higher Nervous Activity), 1951, vol. 1, no. 6, pp. 889–901.

7. Deryabin V. S. Feelings, Inclinations Emotions [Chuvstva, vlecheniya, emotsii]. Leningrad: Nauka, 1974, 258 р.

8. Deryabin V. S. About the Regularity of the Mental Phenomena (Public Introductory Lecture) [O zakonomernosti psikhicheskih yavleniy (publichnaya vstupitelnaya lektsiya)]. Psikhofarmakologiya i biologicheskaya narkologiya (Psychopharmacology and Biological Narcology), 2006, vol. 6, no. 3, pp. 1315–1321.

9. Deryabin V. S. Problems and Opportunities of Psychotechnique in Military Affairs [Zadachi i vozmozhnosti psikhotekhniki v voennom dele]. Psikhofarmakologiya i biologicheskaya narkologiya (Psychopharmacology and Biological Narcology), 2009, vol. 9, no. 3–4, pp. 2598–2604.

10. Deryabin V. S. Psyhology of the Personality and Higher Nervous Activity (Psychophysiological Essays “About Consciousness”, “About I”, “About Happiness”) [Psikhologiya lichnosti i vysshaya nervnaya deyatelnost (psikhologicheskie ocherki “O soznanii”, “O Ya”, “O schaste”)].Moscow: LKI, 2010, 202 p.

11. Deryabin V. S. Feelings, Inclinations and Emotions: About Psychology, Psychopathology and Physiology of Emotions [Chuvstva, vlecheniya, emotsii. O psichologii, psichopatologii i fiziologii emotsiy]. Moscow: LKI, 2013, 224 p.

12. Deryabin V. S. About Needs and Class Psychology (O. N. Zabrodin’s Publication) [O potrebnostyakh i klassovoy psikhologii (Publikatsiya O. N. Zabrodina)]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2013, no. 1, pp. 99–137. Available at: http://fikio.ru/?p=313 (accessed 01 August 2020).

13. Zabrodin O. N. Factors Influencing the Discussion of Scientific Data [Faktory, vliyayushchie na obsuzhdenie nauchnyh dannyh]. Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae (Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae), 2009, vol. 19, no. 4, pp. 26–31.

14. Zabrodin O. N. Psychophysiological Views of F. Nietzsche in the Aspect of V. S. Deryabin’s Teaching on Affectiveness. Paging Through the Books “Thus Spoke Zarathustra” and “Beyond Good and Evil” [Psihofiziologicheskie vozzreniya F. Nicshe v aspekte ucheniya V. S. Deryabina ob affektivnosti. Po stranicam knig “Tak govoril Zaratustra” i “Po tu storonu dobra i zla”]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informacionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2020, no. 2, pp. 121–145. Available at: http://fikio.ru/?p=3998 (accessed 01 August 2020).

15. Сennon V. Physiology of Emotions [Fiziologiya emociy]. Moscow –Leningrad: Priboy, 1927, 173 p.

16. Orbeli L. A. About Some Achievements of the Soviet Physiology [O nekotoryh dostizheniyah sovetskoy fiziologii]. Izbrannye trudy. T. 2 (Selected Works. Vol. 2). Moscow – Leningrad: AN SSSR, 1962, pp. 587–606.

17. Orlov S. V. Self-Movement, Management and the Concept of Dialectics in the Information Society [Samodvizhenie, upravlenie i koncepciya dialektiki v informacionnom obschestve]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informacionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2020, no. 2, pp. 27–46. Available at: http://fikio.ru/?p=4035 (accessed 01 August 2020).

18. Petrovskiy A. V., Yaroshevskiy M. G. (Eds.) Psychology. Dictionary [Psikhologiya. Slovar]. Moscow: Politizdat, 1990, 494 p.

19. Simonov P. V. Emotional Brain [Emocionalnyy mozg]. Moscow: Nauka, 1981, 215 p.

20. Tolstoy L. N. War and Peace [Voyna i mir]. Sobranie sochineniy v 20 t. T. 4 (Collected Works in 20 vol. Vol. 4). Moscow: Gosudarstvennoe izdatelstvo khudozhestvennoy literatury, 1961, 403 p.

21. Engels F. The Origin of the Family, Private Property and the State [Proiskhozhdenie semi, chastnoy sobstvennosti i gosudarstva]. Marks  K., Engels F. Sochineniya. T. 21 (Marx  K., Engels F. Works. Vol. 21). Moscow: Politizdat, 1961, pp. 23–178.

22. Bell C., Seals D. S., Monroe M. B., Day D. S., Shapiro L. F., Johnson D. G., Jones P. P, Tonic Sympathetic Support of Metabolic Rate Is Attenuated with Age, Sedentary Lifestyle and Female Sex in Healthy Adults. The Journal of Clinical Endocrinology and Metabolism, 2001, vol. 86, no. 9, pp. 4440–4444. DOI: 10.1210/jcem.86.9.7855.

23. Bevan R. D. Influence of Adrenergic Innervation on Vascular Growth and Mature Characteristics. American Review of Respiratory Infections, 1989, vol. 140, pp. 1478–1482. DOI: 10.1164/ajrccm/140.5.1478.

24. Саnnon W. В. Тhe Wisdom оf the Body. New York: W.W. Norton & Company, 1939, 333 p.

25. Monroe M. B., Seals D. R., Shapiro L. F., Bell C., Johnson D., Parker Jones P. Direct Evidence for Tonic Sympathetic Support of Resting Metabolic Rate in Healthy Adult Humans. American Journal of Physiology-Endocrinology and Metabolism, 2001, vol. 280, no. 5, pp. 740–744. DOI: 10.1152/ajpendo.2001.280.5.E740.

 
Ссылка на статью:
Забродин О. Н. Представления Л. Н. Гумилёва о пассионарности в аспекте учения В. С. Дерябина об аффективности // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 3. – С. 126–140. URL: http://fikio.ru/?p=4118.

 
© О. Н. Забродин, 2020