УДК 304.42; 316.42; 324.8

 

Лауфер Константин Маркович – Первый Московский государственный медицинский университет Министерства здравоохранения Российской Федерации (Сеченовский университет), кафедра экономики и менеджмента, доцент, кандидат философских наук, доцент, Москва, Россия.

Email: laufer_k_m@staff.sechenov.ru

SPIN: 8497-5486

Researcher ID: AAH-9913-2020

ORCID: 0000-0002-3277-2350

Scopus ID: 57208507477

Авторское резюме

Состояние вопроса: Для описания изменений человеческой личности в информационном обществе широко используется представление о сменяющих друг друга и сильно различающихся поколениях. Так, Марк МакКриндл ввел всем известное теперь понятие «Поколение Альфа». Однако современное понимание Поколения Альфа еще слишком абстрактно, оно требует дальнейшего развития и конкретизации.

Результаты: В развитие концепции Марка МакКриндла о «Поколении Альфа» можно ввести понятие «Поколение Омега». По содержанию наше социально-философское понятие «Поколение Омега» отличается от его омонима, сформулированного Кэтрин Шэнахан и относящегося к области медицины и физиологии. Обычно поколение Альфа понимается как единое целое, охватывающее и всех родившихся, и тех, кто еще родится в период 2011–2024 годов.

Мы утверждаем, что процесс формирования нового поколения не будет линейным, однородным для всех новых членов общества. Важным является также выделение поколения Омега как особой страты, формирующейся в указанный период. Восхождение поколения Альфа с необходимостью порождает в том же обществе и в том же временном интервале процесс формирования контрарного ему поколения Омега в ходе идущей сегодня шестой технологической революции, глобальной цифровизации общества, всех социально-экономических отношений. Надвигающееся разделение общества на две противоположные страты является главным современным цивилизационным сдвигом, оно породит новые проблемы и поставит под вопрос старые этические ценности западной цивилизации. Стратегия сохранения и развития ценностей традиционного для современного общества института семьи среди поколения Омега представляется одной из ключевых для решения выявленных проблем молодого общества при разделении его на поколение Альфа и поколение Омега.

Выводы: Становится все более актуальным привлечение внимания философов, социологов, психологов, политологов к феномену поколения Омега для разработки стратегии реагирования на новые вызовы и угрозы, которые встанут перед обществом в недалеком будущем. Пока эти вызовы и угрозы недостаточно явно артикулируются в научной среде.

 

Ключевые слова: социальная философия; теория поколений; поколение Альфа; поколение Омега; К. Шэнахан; качественные исследования; С. Квале; исследовательское интервью; технологическая революция; цивилизационный сдвиг; цифровизация.

 

The New Generation Crisis in the Modern Technological Revolution

 

Laufer Konstantin Markovich – First Moscow State Medical University of the Ministry of Health of the Russian Federation (Sechenov University), Department of Economics and Management, Associate Professor, PhD, Moscow, Russia.

Email: laufer_k_m@staff.sechenov.ru

Abstract

Background: In information society, the idea of successive and different generations is widely used. Mark McCrindle introduced the concept of “Generation Alpha”, which is well known now. However, the modern understanding of Generation Alpha is still too abstract; it requires further development and specification.

Results: In the development of Mark McCrindle’s concept of “Generation Alpha”, the concept of “Generation Omega” can be introduced. In terms of content, our socio-philosophical concept of “Generation Omega” differs from its homonym formulated by Catherine Shanahan, which refers to the field of medicine and physiology. As a rule, generation Alpha is understood as a single whole, embracing both all those born and those who will be born in the period 2011–2024.

We argue that the process of forming a new generation will not be linear, homogeneous for all new members of society. It is also important to identify generation Omega as a special stratum, which is formed in the specified period. The ascent of generation Alpha necessarily generates in the same society and in the same time interval the process of formation of the counter-generation Omega in the course of the sixth technological revolution going on today, the global digitalization of society and all socio-economic relations. The impending division of society into two opposite strata is a major modern civilizational shift; it will give rise to new problems and question the old ethical values of Western civilization. The strategy of preserving and developing the values of the family institution, which is traditional for modern society, among generation Omega seems to be one of the key strategies for solving the identified problems of the young society when dividing it into the Alpha and Omega generations.

Conclusion: It is becoming increasingly important to attract the attention of philosophers, sociologists, psychologists, political scientists to the phenomenon of the Omega generation in order to develop a strategy for responding to new challenges and threats that will face society in the near future. So far, they are not clearly articulated in the scientific community.

 

Keywords: social philosophy; generational theory; generation Alpha; generation Omega; C. Shanahan; qualitative research; S. Kvale; research interviewing; technological revolution; civilizational shift; digitalization.

 

Введение

После введения в начале 2010-х годов в социокультурный дискурс понятия «Поколение Альфа» [см.: 1], которое предпринял Марк МакКриндл, это понятие используется в психологических, социологических и маркетинговых исследованиях той части нашего общества, которая уже родилась или еще родится в период 2011–2024 годов. МакКриндл [см.: 2] первым из социологов отметил основные поколенческие характеристики, которые делают этот возраст уникальным, полностью отличным от всех предшествующих, ныне живущих поколений, и не только от их родителей – поколения Y, но и от старших братьев и сестер – поколения Z.

 

Характерной чертой научных исследований любого поколения (бэби-бумеров, поколений Х, Y, Z, Альфа) является то, что социологи:

1. Рассматривают эти поколения как однородные, обладающие в массе своей одинаковыми характеристиками. То есть, начиная с основополагающих работ Н. Хау и В. Штраусса [см.: 3, 4] и до М. МакКриндла и Е. Шамис с коллегами [см.: 5–8] и др., все исследователи рассматривают процесс формирования и смены поколений как линейный последовательный процесс, или, если применять образную аналогию, подобно набегающим на пологий берег волнам, когда следующая волна перекрывает предыдущую и затем с шелестом откатывается под натиском последующей [см.: 9].

2. Исследователи концентрируются на социологических, психологических и маркетинговых сторонах проблемы [см.: 10–18; 5–7; 19–22; 8]. Собственно философский анализ изменения мышления под воздействием факторов, формирующих поколения, не находится в фокусе внимания этих исследований.

 

Научная гипотеза настоящей статьи заключается в том, что так же, как поколение Альфа является совершенно особенным по своим социальным характеристикам и ценностным предпочтениям по сравнению с предыдущими, сам процесс формирования поколения Альфа тоже оказывается совершенно особенным, трансформированным, то есть нелинейным. Параллельно и одновременно с формированием этого поколения возникает еще одно поколение, в своих основных характеристиках противоположное поколению Альфа. Причем в данном процессе можно выделить два важных момента.

 

1. Не нуждаясь в традиционных способах передачи коллективного опыта и методах обучения (и не только от родителей из поколения Y, но все больше и от старших братьев и сестер поколения Z), поколение Альфа, скорее всего, вытеснит миллениалов (Y) и даже поколение Z с занимаемых руководящих позиций во всех сферах жизни еще до того, как те почувствуют себя безусловными лидерами общества. Это, несомненно, породит конкуренцию между ними и социальное напряжение в обществе. Процесс смены поколений будет ускоряться, и если у Н. Хау и В. Штраусса [см.: 4] длительность формирования одного поколения составляла 20–25 лет, у М. МакКриндла [см.: 2] уже 15 лет, то можно предположить, что к 2045 году Поколение Альфа будет накрыто новой поколенческой волной. Условно назовем его по второй букве греческого алфавита Поколением Бета. Еще не исчерпав конфликт с поколением Z, представители поколения Альфа окажутся в положении испытывающих давление в профессиональной области и в области культуры нового поколения Бета, поколения своих детей.

 

2. Оценить численность поколения Альфа можно исходя из правила В. Парето, примерно в 20 % от людей своего возраста. Примерно 80 % молодого поколения, родившегося в 2011–2024 годах, составят другую когорту. Мы вводим для этой когорты родившихся в 2011–2024 годах новое понятие – «Поколение Омега». Это поколение, формируясь и живя на одном временном интервале с поколением Альфа, будет иметь совершенно другие характеристики, противоположные главным чертам поколения Альфа, другие ценности, устремления, другой образ жизни.

 

В настоящей статье мы останавливаемся только на обосновании и развертывании второго момента нашей гипотезы, а именно на характеристиках поколения Омега, на причинах, приведших к его формированию, и неизбежности этого процесса.

 

Целью статьи является привлечение внимания философов, психологов, экономистов, политологов, культурологов к новому цивилизационному сдвигу, к исследованию вызовов и угроз обществу со стороны поколения Омега, противостоять которым придется, в конце концов, поколению Альфа. Эти вызовы и угрозы в настоящее время недостаточно явно артикулируются в научной среде. Мы сделали попытку предложить один из возможных вариантов решения назревающих проблем через сохранение и укрепление института семьи среди поколения Омега. Чем раньше будут выявлены и отрефлексированы будущие социальные проблемы, тем яснее общество будет осознавать стратегии реагирования на них и понимать методы и приемы их решения.

 

Материалы и методы

Термин «Поколение Омега» уже использовался в книге врача-диетолога и эпигенетика Кэтрин Шэнахан еще в 2008 году [см.: 23]. Комплементарный к вводимому нами термину, он обозначает поколение детей, унаследовавших в своих генах от вполне здоровых генетически родителей, дедушек и бабушек эпигенетические маркеры, появившиеся у тех в силу нездорового питания и нездорового образа жизни. Эти маркеры повлекли радикальные изменения в здоровье, физиологии и даже внешнем облике их обладателей. То есть поколение Омега у К. Шэнахан – это все-таки медицинское явление, хотя и обусловленное социальными факторами. Важно то, что К. Шэнахан говорит не о детях с явно выраженными врожденными ментально-соматическими нарушениями развития, жизнь которых напрямую зависит от уровня развития современной медицины, а о самых обычных, считающихся здоровыми детях. Конечно, этому поколению Омега тяжелей адаптироваться в обществе и добиваться социально значимых успехов. Но никаких принципиальных непреодолимых барьеров для социального лифтинга таких детей по мере их взросления в книге К. Шэнахан мы не увидели. В этом заключается принципиальное отличие нашего понятия поколения Омега от понятия, введенного ранее К. Шэнахан.

 

Новое поколение Омега мы выделяем из поколения 2011–2024 годов исходя из результатов осмысления современных трендов развития технологий и техники. Методологически его выделение обосновано поиском движущего противоречия в развитии восходящего поколения Альфа. Для любого развития необходима среда, оказывающая сопротивление прилагаемым усилиям. Восемьдесят процентов населения Земли – это не просто люди на обочине, а те люди, которые создают потенциал социального напряжения, порождают проблемы и формируют вызовы для поколения Альфа. Принцип внутривидового разнообразия как основы приспособляемости к изменениям внешней среды действует и внутри современного вида homo sapiens. Более того, генетическое разнообразие у человека не случайно самое большое среди высших млекопитающих. Генетическое, этническое, групповое, социальное разнообразие людей обеспечивает негэнтропийный потенциал развития их как вида. Разделение на элиту и массы всегда было в человеческом обществе. Элита (пассионарии) обеспечивают новые пути развития в науке, технике, технологии, социальных формах организации, освоении новых жизненных пространств. Массы необходимы для сохранения стабильности социума. Но поколение Омега – это первое поколение, которое теряет свою социальную функцию обеспечения стабильности общественных процессов и изначально по технологическим причинам выключено из производящей системы общества. Это чистые потребители материальных и духовных благ.

 

Общество, рассматриваемое как целое, в целях сохранения своей стабильности необходимо должно обеспечивать поколение Омега всем необходимым для жизни в пределах принятых социальных норм. Пока еще ресурсов, опыта, и технологий для этого недостаточно. Журналисты в масс-медиа и блогеры в социальных сетях рисуют апокалиптические картины вытеснения роботами с искусственным интеллектом никому не нужных и не знающих, чем и как себя занять, людей. Поколение миллениалов (Y) не знает, зачем и чему учиться, ведь завтра тех профессий, которым обучают сегодня, уже не будет. Но решение этих вопросов находится уже в сфере современных технологий, и это дело ближайшего будущего. Поколению Омега, изначально ниоткуда не вытесняемому, а сразу же, по мере взросления, ориентированному на потребление, легкую комфортную жизнь и полную обеспеченность, также будет необходимо предоставлять выход для накапливаемой социальной активности. Сегодня для рядовых масс населения в развитых странах для этого существует масштабные шоу, телесериалы, футбол, для наиболее агрессивной части – схватки бойцов MMA и прочие подобные развлечения. Для маргинальных слоев – алкоголь, наркотики, сексуальные и трансгендерные патологии, криминальная среда.

 

Как будет решаться вопрос, когда он встанет в отношении преобладающего населения Земли, пока неясно. Понятно только то, что переучивание на новые специальности такой массы людей не будет востребовано с точки зрения новых технологий. Но этот вопрос встанет, и встанет он не перед поколением Омега, решать его придется поколению Альфа. Это будет одной из главнейших проблем развития, глобальным вызовом наряду с решением духовных вопросов развития, экологических проблем (спасением экосистемы планеты Земля), развитием технологий и колонизацией Луны и Марса. Именно это противоречие будет инициировать творческое воображение представителей поколения Альфа, вызывать концентрацию ресурсов, давать импульс к развитию всего человеческого общества.

 

Отсутствие соответствующего контента (социальных, маркетинговых, психологических исследований поколения Омега) вынуждает обращаться к результатам исследований поколения Альфа. После отбора основного материала, выстраивания логики развития поколения Альфа в условиях развития технологической революции, субъектами которой они и будут, для формирования характеристик поколения Омега применялся метод бинарных оппозиций с максимально возможной на сегодняшний момент конкретизацией. Развитие новых поколений, Альфа и Омега, в отличие от предшествующих поколений, в том числе и поколения Z, происходит в период интенсивного разрушения традиционных форм передачи коллективного опыта прошлого (от старших поколений младшим). Молодые люди социализируются и обретают опыт коллективного взаимодействия через общение друг с другом в социальных сетях, через Интернет, который становится и главным источником знаний. Новые знания, новые технологии, умения и навыки, формируемые на основе NBIC-технологий, не имеют аналогов даже в ближайшем прошлом. Родители (предшествующие поколения) перестают быть главными носителями такого опыта и знаний, необходимых в информационную эпоху.

 

Поэтому основным методом в силу специфики предмета исследования стал феноменологический метод «качественных исследований» (А. М. Улановский) [см.: 24], разработанный Д. Полкингхорном [см.: 25] и С. Квале [см.: 26]. Метод качественных исследований в духе «интервьюера-путешественника» мы вынуждены были использовать в силу отсутствия достаточной информации об объекте исследования. Интерпретация значимых отношений и смыслов, выявленных в ходе феноменологического описания предмета исследования, направлена от «живого опыта прочтения», по A. А. Пузырею [см.: 27], до построения идеальных конструктов как способа добывания нового знания, по С. Квале, и тем самым формирования посылок для перехода к сущностному логико-семантическому анализу поставленной проблемы.

 

Результаты

Феноменологический анализ выделенных выше характеристик поколения Альфа приводит к следующим результатам.

 

1. Судьба родившихся в 2011–2024 годах оказывается неоднородной. Эти молодые люди неизбежно в ходе действия социальных сил, определяющих развитие общества в эпоху IV промышленной революции, в эпоху NBIC-технологий, разделяются на два потока. Один – это интересующее маркетологов и социологов поколение Альфа, второй – тот, который мы назвали поколение Омега. В состав поколения Омега войдут дети из семей низкого социального статуса, выходцы из депрессивных регионов, чьи родители потеряют работу в ходе технологической революции и не смогут приобрести необходимые новые компетенции, окажутся невостребованными. Будущее поколения Омега, живущего на вэлфер, безусловный основной доход (БОД) или другие виды социального пособия, с позиций сегодняшнего дня может показаться не таким уж плохим, где-то даже заманчивым. Живущие в новую технологическую эпоху интернета вещей, искусственного интеллекта, виртуальной и дополненной реальности, цифровых денег и доминирования блокчейна во всех видах финансовых, имущественных и других видов гражданско-правовых трансакций, во времена облачных вычислений, квантовых компьютеров, массовой чипизации и биохакинга, в период освоения Луны, Марса и дальнего космоса, они будет находиться вне этих процессов развития общества, его науки, искусства, техники, технологии, социальных структур. Эта часть населения будет чистыми потребителями тех материальных и духовных благ, которые будут созданы для них поколением Альфа.

 

Такие условия будут обеспечены научным и технологическим рывком человечества в ближайшие 10–15 лет. Труд как историческая категория, выражающая положение человека в системе производства как подчиненного элемента этой системы, уйдет в прошлое. Необходимые продукты в достаточном количестве для обеспечения жизнедеятельности будут производиться роботизированными системами под управлением искусственного интеллекта. Эти системы будут связаны между собой на основе промышленного интернета вещей в умной среде жизнедеятельности (Smart Environment).

 

Производящая деятельность человека полностью перейдет в область творчества, в науку, технологию, инженерию, деятельность космических первопроходцев, медицину, педагогику, искусство. Проблема заключается в том, что для обеспечения жизнедеятельности общества, включая обеспечение 10 млрд. человек населения всем необходимым, рекультивации всей природной среды, и решения экологических проблем, и даже экспоненциального развития производства потребуется значительно меньше людей, чем их будет на Земле в ближайшем будущем. Таким образом, примерно 2 млрд. человек окажутся в числе творческого авангарда человечества, и из них большинство будет принадлежать именно к поколению Альфа. Остальные окажутся среди поколения Омега.

 

2. Поколение Омега должно пережить редукцию способности мышления к наиболее примитивным формам. От мышления целостного, конкретно-всеобщего к мышлению абстракциями, обеспечивающими минимальные потребности поисково-ориентировочной деятельности в социальной среде.

 

Мышление – это реакция высокоорганизованного социального организма на окружающую среду в борьбе за выживание. По законам эволюции любая функция организма отмирает, если в ней исчезает потребность. Отсюда неизбежно следует, что поколение Омега, которому не надо будет ежедневно решать новые творческие задачи, потеряет способность мышления. Массы людей и сегодня живут по трафаретам, определенным заученным схемам, траекториям движения в привычной для них предметной среде обитания, не нуждаясь в мышлении как всеобще-конкретной творческой деятельности. Природа всегда соблюдает принцип экономии сил, энергии, работы. В ближайшее время социальная ситуация в развитых странах коренным образом изменится. Сегодняшний опыт проживания мигрантов из регионов Ближнего и Среднего Востока и африканских стран в Швеции, Германии и других благополучных европейских странах показывает, что мало обеспечить человека комфортными условиями проживания и нормальным питанием. Мы видим нарастание социального недовольства в группах эмигрантов, повышенные требования к системе социального обеспечения и необоснованные претензии к местному населению, выходящие в область межкультурных и религиозных различий. При этом сегодня Европа действительно предоставляет возможности наиболее трудолюбивым и талантливым из них подняться по социальной лестнице даже в чуждой для них этнокультурной среде. Через десять лет первые представители поколения Омега окажутся в положении сегодняшних мигрантов. Среди них будут не только дети мигрантов, не адаптированные и не ассимилированные средой, но и значительное число коренных жителей. Разница будет в том, что возможности социальных лифтов резко сузятся. И прежде всего в силу того, что для поколения Омега эти лифты просто не будут нужны. Изменятся их ценностные приоритеты. Не нужно будет прилагать усилия для поиска пищи, приемлемых условий жизни, заботы о здоровье – своем и своих детей.

 

Питание и медицинское обслуживание этой части населения будут приближаться по стандартам к тем, что будет иметь поколение Альфа, включая и персонализированную предиктивную и трансляционную медицину. Нормы и стандарты проживания будут практически одинаковы. По крайней мере на горизонте событий в десять ближайших лет. Как следствие полной и гарантированной обеспеченности поколения Омега у его представителей отчетливо просматриваются нарастание недовольства, пессимизма, снижения потенции и рождаемости. И наоборот, происходит нарастание проблем социальной коммуникации, суицидальных настроений, рождаемости у Омега-детей с серьезными эпигенетическими проблемами, как описывала К. Шэнахан. Только отсутствие творческого напряжения, необходимости ежедневно решать разнообразные насущные задачи жизнеобеспечения приводит к снижению жизненного потенциала, уменьшению социального разнообразия среди поколения Омега.

 

Из понимания человека как социального существа следует, что для того, чтобы человечество как вид, обладающий способностью мышления, развивалось, оно необходимо должно иметь какую-то надличностную, выходящую за рамки индивидуальной субъективности цель. Достижение этих общечеловеческих целей к середине XXI века не потребует массовых жертв, какие были прежде. Поэтому даже как исполнители чужой воли, как массы воинов, участники крестовых походов, конкистадоры в прошлые века, представители поколения Омега будут не нужны. Представители этого поколения, в противоположность поколению Альфа, будут культивировать сферу личных потребностей, сводящихся к физиологическим удовольствиям. Выработать собственную надличностную цель, объединить идеей достижения этой цели других представителей своего поколения или примкнуть к осуществлению надличностных целей поколения Альфа, пожертвовав при этом своим личным комфортом, полным обеспечением и безопасностью, представители поколения Омега даже не будут стремиться. Если появится в этой среде экстраординарная личность, она будет ассимилирована поколением Альфа и нацелена на решение тех задач, которые стоят перед этим поколением.

 

Художественное творчество кажется выходом из положения. Однако сегодняшний опыт локдаунов и самоизоляции в условиях пандемии Covid-19 в развитых странах показывает, что большинство населения, освободившись от рутины ежедневного пребывания на рабочих местах, не бросилось писать картины маслом и сочинять сонеты. У большинства для этого нет не только таланта и навыков, но и необходимого накопленного художественного опыта переживания жизни. И это является определяющим и для поколения Омега. Отсутствие необходимости борьбы за жизнь, за полагающиеся тебе социальные блага ведет к сужению социального опыта. Становится нечего передавать другим в форме искусства, да и не возникает такого желания.

 

Шаблонные повседневные акты поведения представителей поколения Омега будут направлены на удовлетворение своих физиологических и минимальных простейших индивидуальных духовных потребностей. Они привычны, не требуют усилий, многие из них выполняются автоматически. В силу привычки рутинного шаблонного поведения, редуцирования потребностей до физиологических у поколения Омега, как уже было сказано, в значительной степени отмирает и сама способность мышления. Можно будет существовать, не мысля (или мысля в минимальной степени, обеспечивающей элементарную коммуникацию и ориентацию в обществе). За неимением потребности невостребованные функции человека (не мозга, а человека) отмирают, вернее, редуцируются к минимальным проявлениям.

 

Расхождение между поколениями Альфа и Омега будет идти по нарастающей и приведет к новому, еще не испытанному человечеством цивилизационному сдвигу. Фактически к разделению человечества на два подвида. Сначала возникнет коммуникационный разрыв, различные для Альфа и для Омега социальные сети, затем локализация в местах проживания. Между районами компактного проживания представителей Альфа и Омега, конечно, не будет никаких заборов, шлагбаумов и прочих подобных преград, и принцип свободы личного перемещения будет соблюдаться неукоснительно. Просто ни тем, ни другим нечего будет делать на чужих территориях. На высокотехнологичных территориях, где живет и работает поколение Альфа, оплата любой услуги, проход в здания и любые трансакции будут осуществляться по встроенным чипам или радужной оболочке глаз, представители поколения Омега даже не смогут самостоятельно, без проблем припарковать машину или взять в автомате чашечку кофе, проехать на общественном транспорте. К тому же высокая стоимость любой услуги поставит им дополнительные барьеры для пребывания на этих территориях. Сегодня мы можем видеть яркий пример прототипа такого расселения в пригороде Сеула Сонгдо (Songdo).

 

Следующим этапом должно стать формирование специфического отношения поколения Альфа к поколению Омега, формирование сначала принципов морального превосходства, а затем, на протяжении еще десяти – двадцати лет, и формирование морали, исключающей из сферы ее действия лиц поколения Омега как субъектов этих отношений. Мы находимся на пороге формирования нового вида человека, продукта социальной эволюции – вернее, революционного взрыва в технологиях, перевернувших мир человека. Изменение морали поколения Альфа приведет к тому, что в конечном итоге поколение Омега, как вид менее развитый по сравнению с поколением Альфа, перестанет его интересовать. Районы компактного проживания Омега превратятся в своеобразные резервации. Все технические проблемы поддержания инфраструктуры на должном уровне будут решаться роботизированными комплексами с искусственным интеллектом, системами многоуровневого глубокого обучения на основе Big Data. С этих территорий для лиц поколения Омега не будет никаких ограничений на свободный выход, а вот для представителей Альфа вход будет, скорее всего, ограничен и разрешен только в связи с осуществлением социальных функций, в первую очередь, в сферах обучения и здравоохранения.

 

Эпигенетические проблемы должны привести к тому, что рождаемость у поколения Омега будет интенсивно снижаться, а общая численность этого поколения и их потомков – уменьшаться.

 

Выходом из конституированной ситуации видится молодая семья как творчество. «Вся эволюция жизни – это эволюция родительской заботы о потомстве» (Л. В. Петрановская) [28, с. 3]. Воспитание маленьких детей — это не только развитие и социализация новых членов общества. Это мощный творческий стимул развития мышления, прежде всего у матери. Эта деятельность идеально подходит под определение мышления как оно понимается в концепции Леонтьева – Ильенкова. А именно, как творческая деятельность человека в рамках социальной организации, выходящая за рамки шаблонов поведения. Молодые родители вынуждены ежедневно, ежечасно решать сложнейшие вопросы здоровья, самочувствия, поведения и развития своего ребенка в условиях неопределенности. Сегодня большинство молодых семей задавлены рутиной быта, необходимостью добывать пропитание и сохранять стабильные условия существования. В эпоху новых поколений технологические и социальные проблемы такого рода будут сняты, отцы поколения Омега, чья архетипическая функция добытчика и защитника будет элиминирована, смогут заняться воспитанием детей в полной мере. В этом процессе возникает диалог семейной пары, совместная деятельность по поиску нестандартных решений, совершение ошибок и открытий при трансляции родительского опыта и его усвоении детьми. Таким образом, в условиях свободы от необходимости добывания средств существования семью из поколения Омега с маленькими детьми до семи лет мы можем характеризовать как область реализации функции мышления в данном сообществе. Более взрослые дети переходят к шаблонным процедурам обучения самым необходимым навыкам в школе. И это будут действительно шаблонные процедуры, осуществляемые дистанционно через Интернет. Занятия, пусть даже записанные лучшими педагогами из поколения Альфа, будут неизбежно адаптированы под начальный уровень средней массы учеников поколения Омега, и, по определению, этот уровень не может быть высоким. Примером этого в сегодняшнем образовании служит наличие как массового образования, так и элитных школ с повышенными требованиями и специально разработанными программами для незначительно количества талантливых детей. В условиях, когда образование для представителей поколения Омега перестанет быть инструментом социального лифтинга, карьеры, этот процесс расслоения на массовое образование для учеников из поколения Омега и на элитное образование для учеников из поколения Альфа приобретет еще более выраженную форму.

 

Обсуждение

Выявление и рефлексия будущих социальных проблем, обсуждение теоретических утверждений, выдвинутых в статье, с позиций других авторов, поможет яснее видеть угрозы развитию общества, понимать методы и приемы их решения, выстраивать стратегии реагирования на них. Однако автору представляется, что это сегодня невозможно в силу того, что проблемы поколения Омега не нашли еще своего отражения в научной литературе. Придется применить метод «качественных исследований» и попытаться провести анализ проблемных пунктов, выдвинутых автором положений и сформулировать возможные возражения за предполагаемых оппонентов.

 

1. Самым уязвимым звеном рассуждений представляется рассуждение о морали. Не потому, что в сегодняшней системе моральных ценностей неолиберализма, построенной на всеохватывающей толерантности, новая мораль вызывает у нас отторжение. Все системы моральных ценностей меняются, ни одна не является вечной. Уйдет в прошлое и господствующая сегодня система западной морали. Рассуждать о морали будущего мы можем с большой натяжкой потому, что мы просто не можем встать на позицию «другого», на позицию поколения Альфа, и судим их по нашим собственным сегодняшним меркам. Автор пытается с позиций сегодняшнего гуманистического идеала описывать ситуации, которые возникнут после того, как этот идеал перестанет выполнять свою социальную регуляторную функцию.

 

Формирование специфического отношения представителей поколения Альфа к поколению Омега, сначала формирование принципов морального превосходства, а затем, на протяжении жизни еще одного-двух поколений, и формирование морали, исключающей из сферы действия лиц поколения Омега как субъектов этих отношений. Это большая проблема, затрагивающая даже не столько поколение Омега, сколько поколение Альфа. Возможно, это представляется таковым с нашей современной точки зрения, с позиций гуманизма, для которого все народы, все гендерные и социальные группы равны в своих правах. Для поколения Альфа и их потомков это будет выглядеть по-другому.

 

2. Вторым важным пунктом критики предлагаемой концепции может стать положение о том, что поколение Омега в массе не будет способно воспринять и использовать передовые научно-технологические достижения своего времени. Однако можно представить, что развитие NBIC-технологий пойдет по пути слияния компьютеров с мозгом представителей Альфа. Для них станет нормой такого рода чипизация и возможности прямого доступа индивида к облачным квантовым вычислениям. Логично предположить, что в силу первого пункта поколение Альфа отнюдь не будет в первую очередь озабочено тем, чтобы представителям поколения Омега повсеместно был предоставлен доступ к данной технологии.

 

3. Еще одним важным и спорным моментом в предлагаемой концепции выглядит судьба подрастающих детей поколения Омега и их детей. Кажется крайне неразумным оставлять на произвол судьбы этих детей, из которых не многим повезет вырваться из порочного круга «всеохватывающего благоденствия потребления», уготованного им развитием технологий. Для поколения Альфа этот демографический потенциал является совсем не лишним и не избыточным. Если родители, Игреки (поколение Y) и Зеты (поколение Z) не справляются с воспитанием своих детей в условиях нового технологического окружения, то этих детей можно воспитывать в интернатах с самыми лучшими психологами и педагогами, с самым современным технологическим оборудованием.

 

Отвечая на это, можно указать, что крупнейшие умы человечества с древности и до наших дней теоретически, а государства, религиозные и филантропические организации разного толка – с практической стороны, через приюты, колонии и детские дома пытались реализовать эту идею. Ничего хорошего из этого не вышло, и ничего лучше воспитания ребенка в полной семье с родителями, папой и мамой, человечество пока не выработало. Ребенку жизненно необходимо родительское тепло на первом этапе его жизни, хайдеггеровском этапе «становления» до момента его «исхода» в самостоятельную жизнь и «возвращения» к истокам, «домой». В таком круге исхода – становления – возвращения человек становится человеком, и дом, семья здесь – начало и конец его жизненного пути. Человеку необходимо изначальное ощущение, что мир есть его мать, и его дом, и этот мир его оберегает, защищает и прощает ему его ошибки. А без совершения ошибок, без поиска своих решений даже давно решенных миллионами других людей задач и задачек человек никогда не станет человеком, не разовьет в себе способность мышления. Трудно себе представить, что выпускник интерната для сирот с благодарностью возвращается в свой «дом», вспоминая детские переживания как переживания материнской заботы и ласки. Система коллективного воспитания не настроена на то, чтобы прощать индивидуальные ошибки и давать возможность их исправления. Такое возможно только в семье при индивидуальном и глубоко личном воспитании.

 

4. Последнее крупное возражение состоит в том, что нарисована одномерная и излишне позитивная картина развития поколения Альфа. Внутри этого поколения, несомненно, будут свои внутренние проблемы развития и взаимоотношений. С этим нельзя не согласиться, но задача данной статьи заключалась не в анализе перспектив и проблем развития поколения Альфа. В данном случае оно выступает как единый субъект субъект-субъектных отношений по отношению к поколению Омега.

 

Заключение

Изменения внешней среды, в частности, технологий необходимо и неизбежно должны привести к изменениям в идеальной сфере, сфере человеческого мышления и человеческих отношений. Обсуждение этих вопросов, привлечение внимания к феномену поколения Омега для разработки стратегии реагирования на вызовы и угрозы недалекого будущего представляется важным сейчас, потому что будущее не ждет нас. Оно создается нами каждый день нашими ментальными и материальными усилиями, и от нас зависит, каким оно становится уже сейчас.

 

Список литературы

1. McCrindle M., Fell A. Generation Alpha. Understanding Our Children and Helping Them Thrive. – Sydney: Hachette Australia, 2021. – 352 p.

2. McCrindle M., Fell A. Understanding Generation Alpha. – Australia: McCrindle Research Pty Ltd, 2020. – 21 p. URL: https://generationalpha.com/wp-content/uploads/2020/02/Understanding-Generation-Alpha-McCrindle.pdf (accessed 19 September 2022).

3. Howe N., Strauss W. Generations: The History of America’s Future, 1584 to 2069. – New York: William Morrow & Company, 1991. – 538 p. URL: https://archive.org/details/GenerationsTheHistoryOfAmericasFuture1584To2069ByWilliamStraussNeilHowe (accessed 19 September 2022).

4. Howe N., Strauss W. The Fourth Turning: What the Cycles of History Tell Us About America’s Next Rendezvous with Destiny. – New York: Broadway Books, 1997. – 458 p. URL: https://archive.org/details/the-fourth-turning-an-american-prophecy-what-the-cycles-of-history-tell-us-about (accessed 19 September 2022).

5. Никонов Е., Шамис Е. Стратегия бэби-бумеров. Теория поколений. 1944–1963. – М.: Университет Синергия, 2021. – 268 с.

6. Никонов Е., Шамис Е. Необыкновенный X. Теория поколений. – М.: Synergy Book, 2022. – 192 с.

7. Никонов Е., Шамис Е. В семье не без Миллениума. Что делать поколению (1985–2002 г. р.), которое меняет мир. – М.: Университет Синергия, 2021. – 184 с.

8. Шамис Е., Антипов А. Теория поколений // Психология и бизнес. – URL: https://www.psycho.ru/library/2581 (дата обращения 19.09.2022).

9. Williams A. Meet Alpha: The Next “Next Generation” // The New York Times. – 2015. – Sept. 19. – URL: https://www.nytimes.com/2015/09/19/fashion/meet-alpha-the-next-next-generation.html (accessed 19 September 2022).

10. Twenge J. Generation Me: Why Today’s Young Americans are More Confident, Assertive, Entitled – and More Miserable Than Ever Before. – New York: Atria Publishing Group, 2014. – 400 p.

11. Пищик В. И., Сиврикова Н. В. Ценностно-смысловые ориентации в структуре ментальности поколений // Ценности и смыслы. – 2015 – № 3(37). – С. 1–10.

12. Гаврилова А. В. Социально-психологические особенности ментальности «нового поколения» // Вестник Удмуртского университета. Серия Философия. Психология. Педагогика. – 2016. – № 26(2). – С. 58–63.

13. Поколение selfie: пять мифов о современной молодежи // ВЦИОМ. – URL: https://old.wciom.ru/index.php?id=236&uid=115996 (дата обращения 19.09.2022).

14. Стилманн Д., Стилманн И. Поколение Z на работе. Как его понять и найти с ним общий язык. – М.: ООО «Иванов, Манн, Фарбер», 2018. – 272 с.

15. White J. E. Meet Generation Z: Understanding and Reaching the New Post-Christian World. – Michigan: Baker Books, Ada, 2017. – 224 p.

16. Barna Group. Gen Z: The Culture, Beliefs and Motivations Shaping the Next Generation. – Ventura, California, USA: Barna group, 2018. – 128 p.

17. Fourtané S. Generation Alpha: The Children of the Millennial // Interesting engineering. – 2018. – URL: https://interestingengineering.com/generation-alpha-the-children-of-the-millennial (accessed 19 September 2022).

18. Twenge J. iGen: Why Today’s Super-Connected Kids Are Growing Up Less Rebellious, More Tolerant, Less Happy and Completely Unprepared for Adulthood. – New York: Atria Publishing Group, 2017. – 352 p.

19. Кулакова Л. Б. Поколение Z: теоретический аспект // Вопросы территориального развития. – 2018. – № 2(42). – С. 1–10. DOI: 10.15838/tdi.2018.2.42.6.

20. Земскова Е. C. Анализ поведения потребителей в цифровой экономике с позиций теории поколений // Вестник евразийской науки. – 2019. – № 5(11). – URL: https://esj.today/PDF/32ECVN519.pdf (дата обращения 19.09.2022).

21. Радаев В. В. Миллениалы: Как меняется российское общество. – М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2019. – 230 с.

22. Молодая Россия: автопортрет и взгляд со стороны // ВЦИОМ. – URL: https://old.wciom.ru/index.php?id=236&uid=10401 (дата обращения 19.09.2022).

23. Shanahan C. Deep Nutrition. Why Your Genes Need Traditional Food. – New York: Flatiron Book, 2017. – 512 p.

24. Улановский А. М. Феноменологический метод в психологии, психиатрии и психотерапии // Методология и история психологии. – 2007. – Т. 2, вып. 1. – С. 130–150. – URL: http://mhp-journal.ru/rus/2007_v2_n1_11 (дата обращения 19.09.2022).

25. Polkinghorne D. Phenomenological Research Methods // R. Valle & S. Halling (Eds.) / Existential Phenomenological Perspectives in Psychology: Exploring the Breadth of Human Experience. – New York: Plenum, 1989. – Pp. 41–60. DOI:10.1007/978-1-4615-6989-3_3.

26. Квале С. Исследовательское интервью. – М.: Смысл, 2003. – 301 с.

27. Пузырей А. А. Психология. Психотехника. Психагогика. – М.: Смысл, 2005. – 680 с.

28. Петрановская Л. В. Тайная опора: привязанность в жизни ребенка. – М.: Издательство АСТ, 2021. – 113 с.

 

References

1. McCrindle M., Fell A. Generation Alpha. Understanding Our Children and Helping Them Thrive. Sydney: Hachette Australia, 2021, 352 p.

2. McCrindle M., Fell A. Understanding Generation Alpha. Australia: McCrindle Research Pty Ltd, 2020, 21 p. Available at: https://generationalpha.com/wp-content/uploads/2020/02/Understanding-Generation-Alpha-McCrindle.pdf (accessed 19 September 2022).

3. Howe N., Strauss W. Generations: The History of America’s Future, 1584 to 2069. New York: William Morrow & Company, 1991, 538 p. Available at: https://archive.org/details/GenerationsTheHistoryOfAmericasFuture1584To2069ByWilliamStraussNeilHowe (accessed 19 September 2022).

4. Howe N., Strauss W. The Fourth Turning: What the Cycles of History Tell Us About America’s Next Rendezvous with Destiny. New York: Broadway Books, 1997, 458 p. Available at: https://archive.org/details/the-fourth-turning-an-american-prophecy-what-the-cycles-of-history-tell-us-about (accessed 19 September 2022).

5. Nikonov E., Shamis E. The Strategy of Baby Boomers. Generation Theory. 1944–1963 [Strategiya bebi-bumerov. Teoriya pokoleniy. 1944-–1963]. Moscow: Universitet Sinergiya, 2021, 268 p.

6. Nikonov E., Shamis E. Unusual X. Theory of Generations [Neobyknovennyy X. Teoriya pokoleniy]. Moscow: Synergy Book, 2022, 192 p.

7. Nikonov E., Shamis E. There Is a Millennium in the Family. What Is to Be Done by the Generation (Born 1985–2002) That Changes the World [V seme ne bez Milleniuma. Chto delat pokoleniyu (1985–2002 g. r.), kotoroe menyaet mir]. Moscow: Universitet Sinergiya, 2021, 184 p.

8. Shamis E., Antipov A. Generation Theory [Teoriya pokoleniy]. Psikhologiya i biznes (Psychology and Business). Available at: https://www.psycho.ru/library/2581 (accessed 19 September 2022).

9. Williams A. Meet Alpha: The Next “Next Generation”. The New York Times, 2015, Sept. 19. Available at: https://www.nytimes.com/2015/09/19/fashion/meet-alpha-the-next-next-generation.html (accessed 19 September 2022).

10. Twenge J. Generation Me: Why Today’s Young Americans are More Confident, Assertive, Entitled – and More Miserable Than Ever Before. New York: Atria Publishing Group, 2014, 400 p.

11. Pischik V. I., Sivrikova N. V. Value-Semantic Orientations in the Structure of the Mentality of Generations [Tsennostno-smyslovye orientatsii v strukture mentalnosti pokoleniy]. Tsennosti i smysly (Values and Meanings), 2015, no. 3(37), pp. 1–10.

12. Gavrilova A. V. Socio-Psychological Features of the Mentality of “New Generation” [Sotsialno-psikhologicheskie osobennosti mentalnosti “novogo pokoleniya”]. Vestnik Udmurtskogo universiteta. Seriya Filosofiya. Psikhologiya. Pedagogika (Bulletin of Udmurt University. Philosophy. Psychology. Pedagogy), 2016, no. 26(2), pp. 58–63.

13. The Selfie Generation: Five Myths about Today’s Youth [Pokolenie selfie: pyat mifov o sovremennoy molodezhi]. Available at: https://old.wciom.ru/index.php?id=236&uid=115996 (accessed 19 September 2022).

14. Stillman D., Stillman J. Gen Z @ Work: How the Next Generation Is Transforming the Workplace. [Pokolenie Z na rabote. Kak ego ponyat i nayti s nim obschiy yazyk]. Moscow: Ivanov, Mann, Farber, 2018, 272 p.

15. White J. E. Meet Generation Z: Understanding and Reaching the New Post-Christian World. Michigan: Baker Books, Ada, 2017, 224 p.

16. Barna Group. Gen Z: The Culture, Beliefs and Motivations Shaping the Next Generation. Ventura, California, USA: Barna group, 2018, 128 p.

17. Fourtané S. Generation Alpha: The Children of the Millennial. Available at: https://interestingengineering.com/generation-alpha-the-children-of-the-millennial (accessed 19 September 2022).

18. Twenge J. iGen: Why Today’s Super-Connected Kids Are Growing Up Less Rebellious, More Tolerant, Less Happy and Completely Unprepared for Adulthood. New York: Atria Publishing Group, 2017, 352 p.

19. Kulakova L. B. Generation Z: Theoretical Aspect [Pokolenie Z: teoreticheskiy aspekt]. Voprosy territorialnogo razvitiya (Issues of Territorial Development), 2018, no. 2(42), pp. 1–10. DOI: 10.15838/tdi.2018.2.42.

20. Zemskova E. S. Analysis of Consumer Behavior in the Digital Economy from the Perspective of Generational Theory [Analiz povedeniya potrebiteley v tsifrovoy ekonomike s pozitsiy teorii pokoleniy]. Vestnik evraziyskoy nauki (Bulletin of Eurasian Science), 2019, no. 5(11). Available at: https://esj.today/PDF/32ECVN519.pdf (accessed 19 September 2022).

21. Radaev V. V. Millennials: How Russian Society is Changing [Millenialy: Kak menyaetsya rossiyskoe obschestvo]. Moscow: Izdatelskiy dom Vysshey shkoly ekonomiki, 2019, 230 p.

22. Young Russia: A Self-Portrait and a View from the Outside [Molodaya Rossiya: avtoportret i vzglyad so storony]. Available at: https://old.wciom.ru/index.php?id=236&uid=10401 (accessed 19 September 2022).

23. Shanahan C. Deep Nutrition. Why Your Genes Need Traditional Food. New York: Flatiron Book, 2017, 512 p.

24. Ulanovsky A. M. Phenomenological Method in Psychology, Psychiatry and Psychotherapy [Fenomenologicheskiy metod v psikhologii, psikhiatrii i psikhoterapii]. Metodologiya i istoriya psikhologii (Methodology and History of Psychology), 2007, vol. 2, is. 1, pp. 130–150. Available at: http://mhp-journal.ru/rus/2007_v2_n1_11 (accessed 19 September 2022).

25. Polkinghorne D.;  Valle R., Halling S. (Eds.). Phenomenological Research Methods. Existential Phenomenological Perspectives in Psychology: Exploring the Breadth of Human Experience. New York: Plenum, 1989, pp. 41–60. DOI: 10.1007/978-1-4615-6989-3_3.

26. Kvale S. Interviews: An Introduction to Qualitative Research Interviewing [Issledovatelskoe intervyu]. Moscow: Smysl, 2003, 301 p.

27. Puzirey A. A. Psychology. Psychotechnics. Psychagogy. [Psikhologiya. Psikhotekhnika. Psikhagogika]. Moscow: Smysl, 2005, 680 p.

28. Petranovskaya L. V. The Secret Support: Attachment in a Child’s Life [Taynaya opora: privyazannost v zhizni rebenka]. Moscow: AST, 2021, 113 p.

 
Ссылка на статью:
Лауфер К. М. Кризис нового поколения в ходе современной технологической революции // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2022. – № 3. – С. 38–54. URL: http://fikio.ru/?p=5133.
 

© Лауфер К. М., 2022

УДК 101.8

 

Ганцевич Андрей Михайлович – Уральский федеральный университет имени первого Президента России Б. Н. Ельцина, департамент философии, кафедра истории философии, философской антропологии, эстетики и теории культуры, магистрант, Екатеринбург, Россия.

Email: gantsevitch@gmail.com

SPIN: 9477-8612

Авторское резюме

Состояние вопроса: Быт и рутина исследуются философией, социологией и психологией. Традиционное марксистское и экзистенциалистское понимание взаимодействия субъекта с бытом нередко упускает из виду его сложную диалектику, без понимания которой объективное изучение быта затруднено.

Результаты: Предварительный анализ быта/рутины показывает нам, как эта область общественного бытия, незаслуженно представляемая в массовом сознании и даже ряде философских работ в исключительно негативном свете, позволяет открыть широкие возможности для субъекта, в том числе по реформированию самого быта. Стремление личности к освобождению от ложных представлений быта во многом определяется этим же бытом.

Область применения результатов: Полученные результаты важны главным образом для анализа человеческой деятельности в рамках экзистенциалистского и марксистского направлений в философии.

Выводы: Быт и рутина являются необходимыми условиями для рождения потенциальности субъектности, которая в свою очередь обратно воздействует на отчужденный быт, трансформируя его и себя в диалектическом процессе исторического развития.

 

Ключевые слова: диалектический материализм; гуманизм; марксизм; экзистенциализм; Франкфуртская школа; отчуждение; онтология.

 

Dialectic of Routine

 

Gantsevitch Andrei Mikhailovich – Ural State University, The Department of Philosophy, History of Philosophy, Philosophical Anthropology, Aesthetics and Culture Theory, graduate student, Yekaterinburg, Russia.

Email: gantsevitch@gmail.com

Abstract

Background: Routine and mundanity are studied by philosophy, sociology and psychology. Traditional Marxism and existentialism often view subject-routine interaction in a non-dialectical manner, making the objective study of routine much harder.

Results: A preliminary analysis of routine/mundanity shows that this domain of social being, undeservedly presented in the mass consciousness and even in a number of philosophical works as a negative phenomenon, is able to open up wide opportunities for the subject, including reforming routine itself. The individual’s striving for liberation from the false ideas of routine is largely determined by this very routine.

Implications: The obtained results are important mainly for the analysis of human activity in the framework of the existentialist and Marxist trends in philosophy.

Conclusion: Routine and mundanity are necessary conditions for the potentiality of subjectivity to arise, which in turn affects the alienated routine, transforming it and subjectivity itself in the process of dialectical historical development.

 

Keywords: dialectical materialism; humanism; Marxism; existentialism; Frankfurt School; alienation; ontology.

 

Если рассмотреть этимологию русского слова «быт» [см.: 1], становится очевидным его прямое происхождение от глагола «быть», причем долгое время оно означало то же, что и родственное английское being [см.: 6] – «бытие, существование».

 

Впрочем, уже с середины XIX в. «быт» постепенно начинает означать то же, что в большинстве распространенных европейских языков обозначается словами, производными от французского route (маршрут, направление, путь [см.: 12]): в английском и французском – routine [см.: 12; 6]; в немецком – Routine [см.: 13]; в испанском – rutina [см.: 14]. Примечательно, что во всех вышеперечисленных языках слово рутина (именно как существительное) имеет главным образом нейтральное значение (в немецком даже скорее положительное), тогда как в русском рутина в обиходе означает именно негативное явление.

 

В европейских языках рутина – это каждодневная схема действий, с небольшими вариациями, доведённая опытом до автоматизма. В русском рутина – «безотчетное следование преданью, обычаю» по Далю [2, с. 116], «консерватизм и застой в делах, в образе жизни» по Ожегову [5, с. 845].

 

Термином «рутина» в данной работе мы будем обозначать то же, что в русскоязычном обиходе обозначается словом «быт». Таким образом мы сблизим этот термин с общеевропейским контекстом. С другой стороны, от термина «быт» невозможно полностью отказаться, так как это слово и понятие давно закрепились в узусе. Поэтому мы будем использовать два термина вместе. Обозначать они будут одно и то же, с той лишь разницей, что «рутина» будет выражать именно коннотацию динамичности данного явления («маршрут», «путь», «направление движения»), а «быт» – коннотацию его укоренённости.

 

Каждый современный человек хоть раз «вздыхал» по поводу «рутины», «бытовухи», автоматизма и/или однообразия повседневной жизни. А между тем рутина в разнообразии своих форм есть многогранное динамическое явление, пристальное изучение которого способно открыть нам диалектическую логику индивидуальных и социальных потенций и взаимодействий.

 

Городской быт современного общества, по меткому выражению Маркса и Энгельса, противопоставлен «идиотизму сельской жизни» – “Idiotismus des Landlebens” [7, s. 38]. Город дает возможности пробовать себя в разном, что пробуждает осознание в том числе и собственной человечности, как свидетельствовал французский рабочий, попавший на рынок труда в Сан-Франциско и успешно сменивший множество профессий: «Я почувствовал себя больше человеком, и меньше моллюском» (“fuehle ich mich weniger als Molluske und mehr als Mensch”)» [9, s. 512].

 

Как писал Георг Зиммель в работе «Большие города и духовная жизнь» (Die Grossstaedte und Das Geistesleben, 1903), «современное сознание стало более и более вычислительным» (“Der Moderne Geist ist mehr und mehr ein rechnender geworden”) [15, s. 117]. То есть денежная экономика внутри капиталистического способа производства склонна вырабатывать универсальные формулы для повседневной жизни – если угодно, «алгоритмизировать» ее. Таким образом, мы имеем то, что принято называть эффективной экономической жизнью, а значит, мы имеем и более или менее эффективное самовоспроизводство буржуазного общества.

 

Собственно, здесь и возникает известное марксистское понятие отчуждения (Entfremdung), которое можно расширить на весь современный городской быт. Быт и рутина есть отчуждение, так как они суть идеальные формы, порождения коллективного сознания, сформированного определенным исторически детерминированным способом производства.

 

Тут возникает важный вопрос: кто от чего отчуждается [см.: 11, p. 49]? Несомненно, отчуждение интеллектуала XIX в. – это один потенциальный процесс. Несколько другое реальное отчуждение бывшего сельского жителя мы уже видели выше в его свидетельствах из «Капитала». Иными словами, если мы стоим на позиции догматического марксизма и видим отчуждение как исключительно негативное явление, мы отказываемся от принципов диалектического материализма. Если мы отказываемся от этих принципов, мы уходим обратно в идеалистическую философию, так как постулируем имплицитно некое универсальное идеальное сознание, свойственное всему человеческому роду, вместо того чтобы изучать реальное влияние физических, биологических и социальных факторов на колоссальную дифференциацию его у разных социальных групп и индивидов (при несомненной неизбежности наличия некоей идеальной формы «культурного сознания» в тот или иной исторический период – некоего стандарта мышления и поведения).

 

Говоря об «универсальных формулах для повседневной жизни», мы не можем не затронуть понятие комфорта. Быт, рутина, формулы и алгоритмы повседневности невозможны без определенного исторически и экономически детерминированного уровня комфорта. Это своего рода «почва», из которой произрастает быт. Герберт Маркузе писал: «Наше общество отличает себя покорением центробежных общественных сил с помощью Технологии, а не Ужаса, отражая двойной базис подавляющей эффективности и всё возрастающего уровня жизни» [8, p. 40]. Логично будет вспомнить в этой связи мотивационную теорию Абрахама Маслоу, которую обычно преподносят в вульгаризированном и упрощенном виде как пирамиду строгих последовательностей. На самом деле Маслоу обращает внимание на некие гибкие закономерности, которые обнаруживаются в человеческом поведении при определенных условиях, а именно – необходимость удовлетворения одной потребности для значительного роста другой. Сам Маслоу говорит о том, что большинство нормальных членов общества всегда удовлетворены частично в пяти базовых человеческих потребностях (физиологические; потребности безопасности; любви и принадлежности; самоценности и самоактуализации) и одновременно в них же не удовлетворены.

 

Далее он говорит о том, что, например, потребность A должна быть удовлетворена на 25 % для того, чтобы возникло 5 % потребности B и т. п. [см.: 10, p. 53–54]. Ясно, что всё это очень абстрактно и упрощенно, однако суть понятна: уровень удовлетворения различных потребностей будет разным у разных индивидов и социальных групп, но базовые потребности должны быть удовлетворены хотя бы минимально, чтобы поддерживалось цивилизованное человеческое существование.

 

Здесь мы видим, что удовлетворение потребностей так или иначе связано с комфортом (как в физическом, так и в психологическом смысле); быт же – это всегда некая порция комфорта, динамичная в своем развитии – именно потому, что создает потенциально бесконечные новые потребности, так что в какой-то момент быт начинает казаться враждебным личности и психологическому (духовному, интеллектуальному) комфорту.

 

Любой быт есть идеальная форма, то есть форма общественно-человеческой психики [см.: 4, с. 18], интернализированная, интроецированная субъектом. Быт может быть домашним, рабочим, увеселительным и прочее. Внутренность любого быта наполнена дисциплиной – даже если это «дисциплина антидисциплины»: например, в развлекательно-увеселительном быте. Через дисциплину действует отчуждение. И именно оно обладает потенцией сделать субъект экзистенциально сознательным.

 

Можно сказать, что коллективная дисциплина создает условия для потенций, возможностей индивидуальной дисциплины. Речь идет именно о потенциях, то есть большое количество людей может этими потенциями и не воспользоваться, более того – сама структура любого общества подразумевает именно то, что таких людей будет немного: общество производит стандартного человека, но именно на этом базисе возникают те индивиды, которые как бы выталкивают стандартизацию на новый уровень. К слову, тут мы откажемся от догматизма эпохи Просвещения: «новый уровень» отнюдь не является синонимом прогресса. Это может быть и регресс.

 

Но что есть индивидуальная дисциплина, индивидуальный быт? Это как бы процесс, когда зарождающаяся личность берёт на вооружение отчуждение, которое есть, по выражению Ф. Е. Джейранова, «существенное измерение человеческой истории» [3, с. 57] (и действует оно именно через многообразие общественно-бытового, рутинного опыта), особенно ярко высвеченное философией экзистенциализма. И эта зарождающаяся личность конструирует из элементов отчуждения Себя, конструирует и реконструирует свое уникальное сознание, чтобы после «ударить» собственной, пусть до конца никогда не завершенной, всегда пребывающей в «текучей» реконструкции и реинтерпретации, субъектностью уже по самому быту и отчуждению, хотя бы эта попытка и была заранее обречена на провал.

 

В таких «ударах», в такой извечной борьбе рутинного с неожиданным, выдающегося с посредственным, банального с новым, отчужденного с «настоящим» и разворачивается диалектическая логика быта.

 

Список литературы

1. Виноградов В. В. История слов. – URL: http://etymolog.ruslang.ru/vinogradov.php?id=bit&vol=1 (дата обращения 16.09.2022).

2. Даль В. Толковый словарь живаго великорускаго языка. Томъ четвёртый. – СПб., М.: Издание книгопродавца-типографа М. О. Вольфа, 1882. – 704 с.

3. Джейранов Ф. Е. Секулярный экзистенциализм о человеке, его свободе и отчуждении // Социально-экономическое управление: теория и практика. – 2011. – № 1. – C. 52–58.

4. Ильенков Э. В. Диалектика идеального // Логос: философско-литературный журнал. – 2009. – № 1. – C. 6–62.

5. Толковый словарь русского языка с включением сведений о происхождении слов / РАН. Институт русского языка им. В. В. Виноградова. Отв. ред. Н. Ю. Шведова – М.: Азбуковник, 2011. – 1175 с.

6. Being // Collins Online Dictionary. – URL: https://www.collinsdictionary.com/dictionary/english/being (дата обращения 16.09.2022).

7. Engels F., Marx K.; Soares S. M. (Ed.) Manifest der Kommunistischen Partei. – Amsterdam, Lausanne, Melbourne, Milan, New York, São Paulo: MetaLibri, 2008, v1.0s. – 78 s.

8. Marcuse H. One-Dimensional Man: Studies in the Ideology of Advanced Industrial Society. – London and New York: Routledge Classics, 1991. – 276 p.

9. Marx K. H. Das Kapital: Kritik der politischen Oekonomie, Erster Band. – Berlin: Dietz Verlag, 1962. – 955 s.

10. Maslow A. H. Motivation and Personality. – New York: Harper & Row Publishers, 1970. – 369 p.

11. Ritzer G. Sociological Theory. – New York: McGraw-Hill, 2011. – 664 p.

12. Route // Centre National de Ressources Textuelles et Lexicales. – URL: https://www.cnrtl.fr/definition/route (дата обращения 16.09.2022).

13. Routine // Duden Woerterbuch. – URL: https://www.duden.de/rechtschreibung/Routine (дата обращения 16.09.2022).

14. Rutina // Diccionario de la lengua española. – URL: https://dle.rae.es/rutina (дата обращения 16.09.2022).

15. Simmel G. Aufsaetze und Abhandlungen: 1901–1908, Band I. – Frankfurt am Main: Suhrkamp Verlag, 1995. – 382 s.

 

References

1. Vinogradov V. V. History of Words [Istoriya Slov]. Available at: http://etymolog.ruslang.ru/vinogradov.php?id=bit&vol=1 (accessed 16 September 2022).

2. Dal V. I. Explanatory Dictionary of the Living Great Russian Language. Vol. 4 [Tolkovyy slovar zhivago velikoruskago yazyka. Tom chetvertyy]. Saint Petersburg, Moscow: Izdanie knigoprodavtsa-tipografa M. O. Volfa, 1882, 704 p.

3. Dzheiranov F. E. Secular Existentialism on Man, His Freedom and Alienation [Sekulyarnyy ekzistentsializm o cheloveke, ego svobode i otchuzhdenii]. Sotsialno-ekonomicheskoe upravlenie: teoriya i praktika (Socio-Economic Management: Theory and Practice), 2011, no. 1, pp. 52–58.

4. Ilyenkov E. V. Dialectics of the Ideal [Dialektika idealnogo]. Logos (Logos), 2009, no. 1, pp. 6–62.

5. Shvedova N. Y. (Ed.) Explanatory Dictionary of the Russian Language with the Inclusion of Information about the Origin of Words [Tolkovyy slovar russkogo yazyka s vklyucheniem svedeniy o proiskhozhdenii slov]. Moscow: Azbukovnik, 2011, 1175 p.

6. Collins Online Dictionary. Available at: https://www.collinsdictionary.com/dictionary/english/being (accessed 16 September 2022).

7. Engels F., Marx K.; Soares S. M. (Ed.) Manifest der Kommunistischen Partei. Amsterdam, Lausanne, Melbourne, Milan, New York, São Paulo: MetaLibri, 2008, v1.0s, 78 s.

8. Marcuse H. One-Dimensional Man: Studies in the Ideology of Advanced Industrial Society. London and New York: Routledge Classics, 1991, 276 p.

9. Marx K. H. Das Kapital: Kritik der politischen Oekonomie, Erster Band. Berlin: Dietz Verlag, 1962, 955 s.

10. Maslow A. H. Motivation and Personality. New York: Harper & Row Publishers, 1970, 369 p.

11. Ritzer G. Sociological Theory. New York: McGraw-Hill, 2011, 664 p.

12. Centre National de Ressources Textuelles et Lexicales. Available at: https://www.cnrtl.fr/definition/route (accessed 16 September 2022).

13. Duden Woerterbuch. Available at: https://www.duden.de/rechtschreibung/Routine (accessed 16 September 2022).

14. Diccionario de la lengua española. Available at: https://dle.rae.es/rutina (accessed 16 September 2022).

15. Simmel G. Aufsaetze und Abhandlungen: 1901–1908, Band I. Frankfurt am Main: Suhrkamp Verlag, 1995, 382 s.

 
Ссылка на статью:
Ганцевич А. М. Диалектика быта // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2022. – № 3. – С. 55–60. URL: http://fikio.ru/?p=5129.
 

© Ганцевич А. М., 2022

УДК 004.946; 316.324.8

 

Орлов Сергей Владимирович – Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения, кафедра истории и философии, доктор философских наук, профессор, Санкт-Петербург, Россия.

Email: orlov5508@rambler.ru

SPIN: 6519-6360

ORCID: 0000-0002-8505-7852

ResearcherID: AAI-6212-2020

Авторское резюме

Состояние вопроса: Крупные исторические изменения в науке, технике и технологиях влекут за собой уточнения и корректировки как концепции общества, так и наиболее фундаментальных понятий философии. В эпоху кризиса в физике на рубеже XIX–XX веков потребовалось уточнение понятий материи и сознания, объективного и субъективного, познания, отражения, опыта. Аналогичным образом в информационном обществе возникает необходимость раскрыть связь между традиционными представлениями философского материализма и современным пониманием материи, информации, виртуальной реальности, программного продукта, взаимодействия материального и идеального. Пока общепринятого подхода к этой проблеме не существует.

Результаты: Сопоставление компьютерных технологий с традиционными механизмами познавательной и трудовой деятельности позволяет обосновать понимание виртуальной компьютерной реальности как особой, специфической искусственно созданной области материального мира. Она становится посредником между человеческим сознанием и традиционным предметным, человекоразмерным миром, в котором результаты духовной деятельности опредмечиваются (материализуются). Компьютерный труд добавляет новые ступени в процесс материализации идеального образа. Компьютерная виртуальная реальность превращается в особую область материальных процессов, приобретающую большое сходство с идеальными явлениями. Особыми специфическими свойствами виртуальной компьютерной реальности являются квазиидеальность и квазисубъективность, имеющие внешнее сходство с идеальностью и субъективностью сознания.

Выводы: Социальная форма материи в XX веке породила новый класс материальных объектов и процессов, связанных с компьютерной виртуальной реальностью. Трудовая деятельность с этими объектами значительно меняет человеческую личность, экономику, политику и культуру. Поэтому социальная философия в информационном обществе начнет, по всей видимости, разрабатывать новые, более сложные формы материалистического понимания истории.

 

Ключевые слова: виртуальная компьютерная реальность, материальное; идеальное; квазиидеальность; квазисубъективность; всеобщий труд; абстрактные материальные структуры.

 

Social Philosophy and Computer Virtual Reality

 

Orlov Sergey Vladimirovich – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of History and Philosophy, Doctor of Philosophy, Professor, Saint Petersburg, Russia.

Email: orlov5508@rambler.ru

Abstract

Background: Major historical changes in science, engineering and technology entail more accurate definitions and adjustments of both the concept of society and the basic notions of philosophy. In the era of crisis in physics at the turn of the XIX–XX centuries, it was necessary to clarify the concepts of matter and consciousness, objective and subjective, cognition, reflection, experience. Similarly, in information society, there is a need to reveal the connection between the traditional ideas of philosophical materialism and the modern understanding of matter, information, virtual reality, software product, the interaction of the material and the ideal. So far, there is no generally accepted approach to this problem.

Results: Comparison of computer technologies with traditional mechanisms of cognitive and labor activity can substantiate the understanding of virtual computer reality as a special, specific artificially created sphere of the material world. It becomes an intermediary between human consciousness and the traditional objective, human-sized world, in which the results of spiritual activity are objectified (materialized). Computer labor adds new steps to the process of materialization of the ideal image. Computer virtual reality turns into a special area of material processes, acquiring a great resemblance to ideal phenomena. Specific properties of virtual computer reality are quasi-ideality and quasi-subjectivity, which have an external resemblance to the ideality and subjectivity of consciousness.

Conclusion: In the 20^th century, the social form of matter gave rise to a new class of material objects and processes associated with computer virtual reality. Working with these objects significantly changes the human personality, economy, politics and culture. Therefore, social philosophy in information society tends to develop new, more complex forms of materialistic understanding of history.

 

Keywords: virtual computer reality; material; ideal; quasi-ideality; quasi-subjectivity; general labor; abstract material structures.

 

Концепция информационного общества становится одной из быстро развивающихся областей научных исследования. Вклад в ее создание вносят экономисты, социологи, психологи, политологи, юристы, биологи и представители других областей знания. Закономерно возникает вопрос: с постановкой и решением каких новых философских проблем может быть связано научное осмысление эпохи информационного общества?

 

Дискуссии в современной российской философской литературе однозначно показывают: осмысление таких новых, недавно возникших или ставших предметом научного исследования явлений как информация, виртуальная реальность, дополненная реальность, компьютерная программа, файл, компьютерный вирус требует уточнения и дальнейшего развития традиционных понятий и концепций философии. Требуют определенного переосмысления наиболее фундаментальные понятия – материя, сознание, познание, взаимосвязь объективной и субъективной реальности, идеальность, отражение. Только философское исследование может установить, какое содержание традиционных фундаментальных категорий и концепций сохраняется незыблемым, а какое требует уточнения и дальнейшего развития. Пока эта работа не выполнена, философия останется ориентированной преимущественно на осмысление прошедших эпох, а не тех вопросов, которые постоянно порождает наука и практика информационного общества.

 

Переосмысление фундаментальных онтологических и гносеологических понятий, востребованное развивающимся естествознанием, происходило в философии и в прошлом. Интересный аналог современных научных проблем и дискуссий можно найти на рубеже XIX–XX веков в эпоху всем известного кризиса в физике. Открытие новой формы материи – поля, делимости атома, дефекта массы, постоянства скорости света по отношению к любому наблюдателю настоятельно требовало разработки новой фундаментальной физической теории, которая могла бы подобные факты объяснить. Для создания такой теории разные ученые предлагали использовать различные философские основания – так, Эрнст Мах и его последователи предложили новые версии философских концепций материи, сознания и человеческого познания (эмпириокритицизм). В. И. Ленин в работе «Материализм и эмпириокритицизм» сопоставил этот подход с традицией субъективного идеализма Дж. Беркли, Д. Юма и И. Канта, подробно обосновав, что философия Э. Маха является модификацией их взглядов. Так, развивая мысль Беркли о телах как комплексах ощущений, Эрнст Мах попытался вообще упразднить проблему превращения материального в идеальное, якобы не имеющую научного смысла, и постулировал существование «элементов мира», которые в одних связях выступают как физические (тела), а в других – как психические элементы (ощущения). «Элементы мира» у Маха не рассматриваются как объективно существующие компоненты внешней реальности. «Эти элементы известны в психической области как ощущения, а в области естественно-научной – как физические свойства, но сами по себе они идентичны, а только различны в зависимости от точки зрения, с которой они рассматриваются» [1, с. 42]. «Наша точка зрения не знает противоположения субъекта объекту (в обыкновенном смысле этих слов)» [1, с. 282]. Таким образом, Э. Мах, основываясь на принципе «экономии мышления», предлагал построить картину мира так, как будто никакого взаимодействия и взаимоперехода материального и идеального вообще не существует. Тут явно работает также и принцип конвенционализма – ученые могут, якобы, сами решить, какие элементы и отношения включить в картину мира. Но концепция, основанная на отрицании реально существующих свойств и явлений, не дает ни адекватного описания, ни объяснения природных процессов, ни представлений о способах воздействия на них человека. А. Эйнштейн, преодолевший кризис в физике, фактически опирался на материалистическое представление о материи, существующей независимо от человеческого сознания (а не просто являющейся веществом) и воздействующей на наши органы чувств. Аналогичную точку зрения о существовании независимой от нас «объективной реальности», которую познают ученые, формулирует в настоящее время ряд ведущих физиков – например, С. Вайнберг [см., напр.: 2, с. 132, с. 147].

 

Не всегда обращают внимание на то, что в начале XX века исследования фундаментальных проблем философии были связаны не только с революцией в физике. Параллельно с дискуссиями физиков и философов проходили исследования высшей нервной деятельности под руководством И. П. Павлова. Его работы не только заложили мощный фундамент для современной материалистической концепции сознания, но и создали предпосылки для понимания все более сложных взаимодействий сознания и материи, открытых – или искусственно сформированных – благодаря современным информационным технологиям.

 

Сегодняшние сложности (или даже кризис) в понимании философских проблем мира и человека, порожденные взрывным развитием информационных технологий, имеют как общие черты, роднящие их с кризисом в физике рубежа XIX–XX веков, так и специфические особенности. К общим чертам относится, прежде всего, необходимость определенного переосмысления и уточнения понятий материального и идеального, объективного и субъективного, познания, отражения. Специфические черты современных сложностей и проблем – осмысление информации и информационных технологий, виртуальной реальности, компьютерных игр, прямого влияния новых информационных технологий на образ жизни и поведение миллиардов людей. Современный кризис в философском осмыслении общества обусловлен не столько самими по себе открытиями в естественных науках (как было в начале XX века), сколько формированием на основе этих открытий в результате целенаправленной человеческой деятельности особого типа бытия – информационной, виртуальной реальности. Подлежат осмыслению ее связи с человеком, новые методы человеческой деятельности в этой реальности, новые возможности и угрозы, которые она создает.

 

Наиболее глубинный философский вопрос во всей этой проблематике – отношение информации и виртуальной реальности к объективной и субъективной реальности. Многие современные исследователи среди основных свойств информации прямо называют «нематериальность» [3, с. 142]. К. К. Колин приводит простой пример механического отражения: в результате столкновения объект В оставляет вмятину C на поверхности объекта А. «Этот новый объект C не является материальным, и поэтому он должен рассматриваться как объект идеальной реальности» [4, с. 142]. Таким образом, даже простейшие информационные процессы в природе, по мнению К. К. Колина, порождают идеальное. Е. В. Грязнова, проанализировав список из 11 существующих в научной литературе трактовок виртуальной реальности, делает вывод об их философском содержании: «Остается неразрешенным вопрос о том, какое место может занять виртуально-информационная реальность в типологии форм бытия» [5, с. 53–82].

 

Слабой стороной многих трактовок информации и виртуальной реальности остается неопределенность понятия идеального. Если, например, идеальные явления могут возникать в простых физических взаимодействиях, неясно, в чем специфика человеческого мышления, которое психология рассматривает как идеальное? Известный исследователь проблемы идеального, Д. И. Дубровский, еще до наступления эпохи Интернета отмечал: «Определение идеального в качестве субъективной реальности является исходным и должно сохранять свое значение во всех контекстах, где употребляется категория идеального. В противном случае категория идеального утрачивает смысл» [6, с. 18].

 

Ключ к пониманию природы виртуальности содержится, как нам представляется, в специфическом явлении информационной эпохи – в виртуальной компьютерной реальности. Весь современный виртуальный мир (если не принимать во внимание многочисленные иносказательные и метафорические трактовки понятия виртуальной реальности) создан именно компьютерной реальностью. Компьютерная виртуальная реальность физически реализуется на совершенно определенном материальном субстрате (носителе) – это компьютеры, компьютерные программы, контент файлов. Считать компьютерную виртуальную реальность нематериальной, идеальной, духовной – это значит полагать, что на флэшках, жестких дисках и других носителях информации возникают идеальные мысленные образы и протекают психические процессы. Получается, например, что компьютерная программа – это система идеальных мысленных образов: ощущений, понятий и т. п., которые должны в ней каким-то образом преобразовываться и изменяться (что и происходит в человеческом мозге). Но это наукой не подтверждается – программа не обладает психическими свойствами, психической активностью. В то же время виртуальная компьютерная реальность сильно отличается от традиционной, «человекоразмерной» (термин академика В. С. Степина) объективной реальности, с которой человек имеет дело в повседневной жизни. Виртуальная компьютерная реальность (и заключенная в ней информация) не идеальна, но она образует совершенно особую, специфическую сферу объективной реальности, обладающую большим внешним сходством с реальностью субъективной, идеальной. В чем их сходства и различия?

 

Если фундаментальные свойства сознания – идеальность и субъективность, то специфику виртуальной реальности можно, как нам представляется, выразить с помощью понятий квазиидеальности и квазисубъективности [подробнее см.: 7]. Традиции школы И. П. Павлова и российской психологии позволяют дополнить определение Д. И. Дубровского и дать более полное определение идеального: идеальное – это способ существования свойств, отношений и характеристик материальных объектов не на их собственном материальном субстрате, а на особом, универсальном материальном субстрате человеческого мозга в виде мысленных образов, копий материальных предметов [см., напр.: 8, с. 189–194]. Квазиидеальность компьютерной виртуальной реальности проявляется в том, что содержание компьютерной программы и созданного с ее помощью информационного контента файлов – тоже не собственные свойства записывающих и сохраняющих их магнитных частиц, а содержание познанных человеком предметов и процессов, которые отражены в программе, в контенте файлов. Программа направлена на изучение, а также преобразование этих познанных человеком явлений в технологических процессах материального производства. Однако программы и файлы, несущие информацию о материальных предметах, сформулированную посредством человеческого мышления, остаются материальными.

 

Субъективность сознания проявляется в его закрытости от постороннего наблюдения. Мысленные образы (ощущения, понятия) существуют только для данного субъекта и в своей субъективной форме не могут быть переданы никому другому. Квазисубъективность программного продукта также проявляется в его замкнутости, скрытости от внешнего наблюдателя. Внутреннее содержание программы обычно недоступно ни для кого, кроме программистов, владеющих специальными кодами, изначально заложенными в программу при ее создании. Мы опять имеем дело со свойством, напоминающим свойство сознания, но не совпадающим с ним полностью.

 

Квазиидеальность и квазисубъективность отличаются от подлинной идеальности и субъективности сознания и не превращают компьютерные программы или информационные процессы в идеальное, духовное, субъективное бытие. Виртуальная реальность создается как особый материальный посредник между человеческим мышлением и традиционным предметным, человекоразмерным материальным миром, в котором продукты мысли материализуются, опредмечиваются. Усложняется, таким образом, структура самой объективной реальности. Эти особенности компьютерной виртуальной реальности имеют далеко идущие последствия.

 

Работа на компьютере – особый тип труда, заметно отличающийся как от традиционного физического, так и от умственного. В традиционном физическом труде, описанном Карлом Марксом в «Капитале», материализация человеческих знаний проходит в три этапа. На первом этапе возникает замысел, план воздействия на внешний материальный мир. Этот план – совокупность идеальных мысленных образов, существующих на субстрате человеческого мозга. Создавая мысленные образы, человек действует как мыслящее, духовное существо. На втором этапе человек действует как материальное существо. «Для того чтобы присвоить вещество природы в форме, пригодной для его собственной жизни, он приводит в движение принадлежащие его телу естественные силы: руки и ноги, голову и пальцы» [9, с. 188]. Человек воздействует как материальная сила на материальные предметы природы, руководствуясь своими планами, то есть идеальными мысленными образами. При этом сначала используются простые материальные орудия труда, на более высоких этапах развития общества – машинная техника. На третьем этапе завершается создание материального продукта – предмета, в котором воплощены планы, мысленные образы человека. Однако ничего идеального, никаких мыслей в продукте материального труда нет, остается лишь материальная составляющая. Мысли «остались» только на субстрате человеческого мозга.

 

В компьютерном труде происходит усложнение воздействия человека на природу, и материализация мысленных образов осуществляется уже не через три, а по меньшей мере через пять этапов. Отвечая на вопрос, материальна или идеальна компьютерная программа, попытаемся проследить ее функционирование в процессах материального производства.

 

На первом этапе человек использует свои знания, формулирует цель и последовательность действий, которые он собирается осуществить. Это чисто мысленная, идеальная, духовная деятельность (как было и в случае с простым физическим трудом).

 

На втором этапе возникают отличия от физического труда – продумывается и мысленно конструируется не сразу сам продукт труда как таковой, а компьютерная программа, то есть последовательность команд для электронного устройства, которая позволит в конечном счете создать требуемый материальный продукт. Это тоже духовная деятельность, но уже особая, существующая только в информационном обществе – формирование не непосредственного плана преобразования материального предмета механическими или машинными орудиями, а плана действия автоматического контрольного устройства, под управлением которого рабочая машина будет преобразовывать предмет труда.

 

На третьем этапе запускается механизм материализации программы. При необходимости (но совсем не обязательно) она может быть записана на бумажном носителе и в этом случае существует в форме знаковой системы. В аспекте соотношения материального и идеального, объективного и субъективного это уже первый, но пока частичный, неокончательный этап ее материализации. С одной стороны, она становится существующей в объективной форме записью информации посредством материальных знаков, может быть прочитана разными людьми и служит объектом авторского права наравне с книгой или нотами музыкального произведения. С другой стороны, материализация программы еще не завершена. Она записана посредством материальных знаков, но пока не способна функционировать независимо от сознания как самостоятельный материальный объект – не может, например, принимать участие в технологическом процессе производства и действовать наравне с его материальными компонентами. Закодированная в ней информация может быть прочитана, осмыслена и переведена в знания, но ее содержание не может непосредственно воздействовать на материальный мир, как могут воздействовать друг на друга материальные объекты в природе. Она еще остается системой знаков, не имеющей смысла в отрыве от создавшего ее разума и не способной самостоятельно вызвать какие-либо изменения в окружающем мире.

 

В практике программирования третий этап материализации программы (в виде записи на бумажном носителе) обычно пропускается и происходит переход сразу к четвертому этапу. На нем преодолевается ограниченность знаковой формы существования программы.

 

На четвертом этапе программа записывается в память машины на вещественный носитель – например, на жесткий диск. Теперь она физически существует как свойство, совокупность ориентаций магнитных диполей, на субстрате которых никакие идеальные, духовные процессы существовать не могут. Диполи – не знаки, а материальные объекты, которые, в отличие от знака, участвуют в процессе труда своими объективными физическими свойствами (знак же мог влиять на материальный мир только через человеческое сознание и направляемую им материальную деятельность организма человека-работника). Роль программы в системе машин состоит в том, что она непосредственно управляет процессом материального производства и становится неким дополнением орудий труда, или специфическим микроскопическим орудием. Микроскопические материальные образования (диполи) воздействуют через необходимые преобразователи на рабочую машину, на орудие труда, являясь дополнительным промежуточным материальным звеном между сознанием и предметом труда.

 

На пятом этапе материализация мысленного образа завершается. Происходит окончательное опредмечивание человеческих целей и планов, которые первоначально существовали в виде идеальных образов. Идеальный образ был формой, способом существования материального содержания, сменяющегося на этапе окончательной материализации материальным содержанием в материальной форме (продуктом труда). В случае успешного завершения всего процесса труда материализуется то явление, которое изначально планировал в своих мыслях человек. «В конце процесса труда, – характеризовал эту ситуацию в индустриальную эпоху Карл Маркс, – получается результат, который в начале этого процесса имелся в представлении человека, т. е. идеально» [9, с. 189]. В информационном обществе компьютерная программа тоже материализована в продукте труда, однако никакого «вещества», «субстанции» программы – в отличие от вещества природы – в этом продукте найти нельзя. Аналогичным образом меновые стоимости «не заключают в себе ни одного атома потребительной стоимости» [9, с. 46], а «в стоимость [Wertgegenstandlichkeit] не входит ни одного атома вещества природы» [9, с. 56]. В этом смысле программа также проявляет сходство с другими орудиями труда: в субстанцию продуктов труда не входят ручные инструменты или станки, участвовавшие в процессе производства.

 

В качестве итога можно отметить, что с созданием компьютерной виртуальной реальности усложняется не просто наше знание о материи, а сама структура материального мира. В нем появляется особая область, обслуживающая взаимодействие классической (традиционной, человекоразмерной, используя выражение В. С. Стёпина) материальной реальности и сферы идеального, сознания. Виртуальная компьютерная реальность, оставаясь материальной, приобретает некоторые особые черты, делающие ее похожей на субъективную реальность – квазиидеальность и квазисубъективность – и нужные для того, чтобы частично замещать как сознание, так и материальную деятельность человека в процессах производства. Это современный этап становления того особого вида труда, который К. Маркс называл всеобщим трудом (general work, universal labor), снимающим противоположность умственного и физического труда [см.: 10, с. 111, 210].

 

Компьютерные программы и файлы, в отличие, например, от книги – не просто знания, записанные с помощью знаковых систем. Виртуальная компьютерная реальность есть особая часть общественного бытия, материальной жизни общества, в которой Галактика Гутенберга превращается в Галактику Интернет и несет в себе не просто новую организацию знаний, но и новые материальные технологии автоматизированного производства. Компьютерная программа не только содержит информацию как книга, но и самостоятельно управляет технологическими процессами материального производства. Люди, работающие с компьютерными программами и файлами, заняты всеобщим материальным трудом. Они неизбежно приобретают некоторое сходство с работниками классических форм материального труда. Материальный труд эволюционирует от тяжелого физического труда к работе с абстрактными материальными структурами. Отсюда – новый уровень квалификации наемных работников, новый баланс интересов в информационном обществе, новые проявления классовой борьбы, новые типы социальных движений. На особенности этих движений в XXI веке обратил внимание классик теории информационного общества Мануэль Кастельс [см.: 11]. Наиболее глубокие изменения общества и человеческой личности в XXI веке во многом определяются усложнением структуры материального мира, взаимодействия материального и духовного в трудовой деятельности и в том типе культуры, который стал постоянно воспроизводиться в эпоху цифровых технологий. Поэтому социальная философия в информационном обществе начнет, по всей видимости, разрабатывать новую, более сложную концепцию материалистического понимания истории. Противостоящие ей идеалистические концепции общества тоже должны будут неизбежно усложняться.

 

Список литературы

1. Мах Э. Анализ ощущений и отношение физического к психическому. – М.: Издательский дом «Территория будущего», 2005. – 304 с.

2. Вайнберг С. Мечты об окончательной теории: Физика в поисках самых фундаментальных законов природы. Пер. с англ. Изд. 2-е. – М.: Издательство ЛКИ, 2008. – 256 с.

3. История информатики и философия информационной реальности: Учеб. пособие для вузов / Под ред. чл.-корр. РАН Р. М. Юсупова, проф. В. П. Котенко. – М.: Академический проект, 2007. – 429 с.

4. Колин К. К. Философия информации и структура реальности: концепция «четырех миров» // Информационное общество. – 2013. – № 2. – С. 136–147.

5. Грязнова Е. В. Философский анализ концепций виртуальной реальности // Философская мысль. – 2013. – № 4. – С. 53–82. DOI: 10.7256/2306-0174.2013.4.278.

6. Дубровский Д. И. Проблема идеального. – М.: Мысль, 1983. – 228 с.

7. Орлов С. В. Философия информационного общества: новые идеи и проблемы // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2013. – № 1. – С. 10–24. URL: http://fikio.ru/?p=159 (дата обращения 01.05.2022).

8. Орлов В. В. Психофизиологическая проблема. Философский очерк. – Пермь: Пермский университет, 1966. – 438 с.

9. Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Том 1 // Маркс К., Энгельс Ф. / Сочинения. Издание 2. Т. 23. – М.: Государственное издательство политической литературы, 1960. – 907 с.

10. Маркс К. Экономические рукописи 1857–1861 гг. (Первоначальный вариант «Капитала»). В 2-х ч. Ч. 2. – М.: Политиздат, 1980. – 619 с.

11. Castells M. Networks of Outrage and Hope: Social Movements in the Internet Age. – Cambridge: Polity Press, 2015. – 346 p.

 

References

1. Mach E. The Analysis of Sensations and the Relation of the Physical to the Psychical [Analiz oschuscheniy i otnoshenie fizicheskogo k psikhicheskomu]. Moscow: Territoriya buduschego, 2005, 304 p.

2. Weinberg S. Dreams of a Final Theory [Mechty ob okonchatelnoy teorii: Fizika v poiskakh samykh fundamentalnykh zakonov prirody]. Moscow: Izdatelstvo LKI, 2008, 256 p.

3. Yusupov R. M., Kotenko V. P. (Eds.) History of Computer Science and Philosophy of Information Reality [Istoriya informatiki i filosofiya informatsionnoy realnosti]. Moscow: Akademicheskiy proekt, 2007, 429 p.

4. Kolin K. K. The Philosophy of Information and the Structure of Reality: The Conception of “Four Worlds” [Filosofiya informatsii i struktura realnosti: kontseptsiya “chetyrekh mirov”]. Informatsionnoe obschestvo (Information society), 2013, no. 2, pp. 136–147.

5. Gryaznova E. V. Philosophical Analysis of the Concepts of Virtual Reality [Filosofskiy analiz kontseptsiy virtualnoy realnosty]. Filosofskaya Mysl (Philosophical Thought), 2013, no. 4, pp. 53–82. DOI: 10.7256/2306-0174.2013.4.278.

6. Dubrovsky D. I. The Problem of the Ideal [Problema idealnogo]. Moscow: Mysl, 1983, 228 p.

7. Orlov S. V. The Philosophy of Information Society: New Ideas and Problems [Filosofiya informatsionnogo obschestva: novye idei i problemy]. Filosofiya I gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2013, no. 1, pp. 10–24. Available at: http://fikio.ru/?p=159 (accessed 01 May 2022).

8. Orlov V. V. Psychophysiological problem. Philosophical essay [Psikhofiziologicheskaya problema. Filosofskiy ocherk]. Perm: Permskiy universitet, 1966, 438 p.

9. Marx K. Capital: A Critique of Political Economy. Vol. 1 [Kapital. Kritika politicheskoy ekonomii. Tom 1]. Marks K., Engels F. Sochineniya. Tom 23 (Marx K., Engels F. Works. Vol. 23). Moscow: Gosudarstvennoe izdatelstvo politicheskoy literatury, 1960, 907 p.

10. Marx K. Economic Manuscripts 1857–1861 (The Original Version of “Capital”): in 2 parts. Part 2 [Ekonomicheskie rukopisi 1857–1861. (Pervonachalnyy variant “Kapitala”): v 2 ch. Ch. 2]. Moscow: Politizdat, 1980, 619 p.

11. Castells M. Networks of Outrage and Hope: Social Movements in the Internet Age. Cambridge: Polity Press, 2015, 346 p.

 
Ссылка на статью:
Орлов С. В. Социальная философия и компьютерная виртуальная реальность // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2022. – № 2. – С. 12–22. URL: http://fikio.ru/?p=5088.
 

© Орлов С. В., 2022

УДК 101.1:316

 

Крайнов Андрей Леонидович – Саратовский государственный аграрный университет имени Н. И. Вавилова, кафедра социально-гуманитарных наук, доцент, кандидат философских наук, доцент, Саратов, Россия.

Email: krainoval@sgau.ru

SPIN: 1008-4432

ORCID: 0000-0002-2129-0065

Авторское резюме

Состояние вопроса: Статья посвящена вопросам становления цифровой культуры как закономерного этапа развития информационного общества и разновидности информационной культуры. Сегодня понятия информационной и цифровой культуры не всегда разделяют, трактуя их в качестве синонимов. В статье обозначаются существенные характеристики цифровой культуры и анализируются перспективы ее развития.

Результаты: В ходе исследования было выявлено, что цифровая культура необходима для успешной интеграции в профессиональные сообщества. Незримо, но непрестанно влияя на наше сознание, цифровизация способствует его трансформации, формированию цифровой этики, развитию новых компетенций для достижения поставленных задач. Также процесс цифровизации сопровождается существенными рисками, которые необходимо учитывать и стараться предотвращать. К данным рискам прежде всего относится трансформация самого человека, изменение социальной модели его поведения, изменение когнитивных способностей и восприятия мира.

Область применения результатов: Результаты, полученные в процессе исследования, могут быть использованы при подготовке курсов по социальной философии.

Выводы: Цифровая культура является историческим этапом развития информационной культуры. Ее главными атрибутами выступают появление дополненной реальности, Интернета вещей, искусственного интеллекта, Метавселенной. Бессмысленно бороться с процессом цифровизации и препятствовать его развитию, стараясь избежать рисков информационного общества. Для предотвращения негативных аспектов цифровизации важно повышать уровень цифровой культуры.

 

Ключевые слова: цифровая культура; цифровизация; информационное общество; информационные технологии; цифровой контроль; цифровое общество.

 

Digital Culture as an Indicator of Information Society Maturity

 

Krainov Andrey Leonidovich – Saratov State Agrarian University named after N. I. Vavilov, Department of Social Sciences and Humanities, Associate Professor, PhD (Philosophy), Saratov, Russia.

Email: krainoval@sgau.ru

Abstract

Background: The article is devoted to the formation of digital culture as a natural stage in the development of information society and a variety of information culture. Today, the concepts of information and digital culture are not always studied separately, being treated as synonyms. The article identifies the essential characteristics of digital culture and analyzes the prospects for its development.

Results: The study revealed that digital culture is necessary for successful integration into professional communities. Invisibly, but constantly influencing our consciousness, digitalization contributes to its transformation, the formation of digital ethics, the development of new competencies to achieve the set goals. In addition, the process of digitalization is accompanied by significant risks that must be taken into account in order to prevent them. These risks primarily include the transformation of humans themselves, a change in the social model of their behavior, a change in cognitive abilities and perception of the world.

Implications: The results obtained in the research can be used while teaching courses in social philosophy.

Conclusion: Digital culture is a historical stage in the development of information culture. Its main attributes are the emergence of augmented reality, the Internet of things, artificial intelligence, the Metaverse. It makes no sense to fight the process of digitalization and impede its development, trying to avoid the risks of information society. To prevent the negative aspects of digitalization, it is important to raise the level of digital culture.

 

Keywords: digital culture; digitalization; information society; information technology; digital control; digital society.

 

Понятие «цифровая культура» вошло в философский и общенаучный дискурс благодаря британскому теоретику в области искусства и масс-медиа Чарли Гиру, который в своей работе «Digital Culture» [см.: 1] впервые сконцентрировал внимание научных кругов на данном феномене. Также у истоков проблемного поля, связанного с данным понятием, стоят немецкий исследователь электронной культуры Мишель Шварц, американский ученый создатель термина «виртуальная реальность» Джарон Ланье, испанский теоретик информационного общества Мануэль Кастельс [см.: 2, с. 49].

 

В общественном сознании еще не сформировано четких границ между информационной и цифровой культурой, процессами информатизации и цифровизации, информационным и цифровым обществом/цивилизацией. Данные понятия употребляются в произвольной форме, являясь зачастую синонимами у использующего их автора. Тем не менее цифровая культура выступает в качестве частного вида информационной культуры, становясь ее последним на сегодняшний день проявлением. Согласно М. Ю. Захарову, цифровая культура является историческим этапом развития информационной культуры, а в качестве причин ее возникновения указываются историческая эволюция информационной сферы, появление определенных технологических систем для обработки информации, возникновение информационных опасностей [см.: 3, с. 203]. В качестве основных атрибутов цифровой культуры указываются: понимание информации в качестве стратегического ресурса общества, повсеместно проводится обучение работе с цифровыми технологиями, разработка нормативно-правовой базы для защиты оцифрованных культурных ценностей, полная доступность информации [см.: 3, с. 203].

 

Можно дать следующее определение цифровой культуре: это часть информационной культуры общества, в основе которой лежит глобальная информационно-телекоммуникационная сеть Интернет, характеризующаяся цифровизацией всех сфер общественной жизни, наличием сетевого этикета (нетикета) и нормативно-правового регулирования, задача внедрения которой заключается в объединении аналоговой, виртуальной и дополненной реальностей в единое целое на основе создания цифровой копии Вселенной (авторское определение).

 

Если под информацией понимать в глобальном смысле все, что нас окружает, то становится очевидным критерий отличия информационной культуры от цифровой: появление персонального компьютера. Если период возникновения информационной культуры привязывать к этапам становления постиндустриального или информационного обществ (хотя их зачастую отождествляют), то демаркационная линия между ними должна проходить в конце двадцатого столетия, так как именно в этот период Интернет охватил собой большую часть мира. При таком подходе к исследуемому вопросу информационная культура зарождается в 40-х годах XX века с созданием кибернетики Норбертом Винером и до 90-х годов преимущественно носит оффлайновый характер.

 

С появлением сети Интернет процесс цифровизации приобретает массовый характер, что является основным катализатором развития цифровой культуры общества. До этого момента доступ к цифровизации имели в основном крупные IT-компании, специализирующиеся на создании программного обеспечения и компьютерных игр, военные организации и прочие ведомства. Среднестатистический пользователь зачастую мог только потреблять готовый продукт, но не имел возможности стать полноценным участником цифрового сообщества в связи с отсутствием такового. Тем не менее информационная культура успешно развивалась на данном этапе и заключалась в изучении языков программирования, работе с перфокартами и дискетами, освоении MS-DOS и NC, создании локальных компьютерных сетей и архивации данных.

 

С возникновением цифрового сообщества начинает зарождаться сетевой этикет или нетикет как неотъемлемая часть цифровой культуры. Если на первой стадии развития Интернета (web 1.0) задачей нетикета было формирование этических принципов общения внутри сетевого интернет-сообщества между живыми людьми, то на четвертой стадии (web 4.0), которая называется нейронет и по прогнозам аналитиков появится в 30–40-е годы XXI столетия, этические принципы должны будут поддерживаться между живыми людьми, их цифровыми копиями (аватарами), искусственным интеллектом сети (глобальным цифровым мозгом), роботами-андроидами, людьми-киборгами.

 

Сегодня работа по созданию Интернета будущего – нейронета – является одним из самых приоритетных направлений цифровой нейро-сетевой экономики. С. А. Дятлов выделяет несколько видов искусственного интеллекта: от самого примитивного, способного осуществлять веб-серфинг и создавать имитацию умных ответов на вопросы (например, Маруся или Siri) до гибридного киберфизического искусственного интеллекта, который является гибридом человеко-машинного нейро-сетевого искусственного интеллекта и постоянно совершенствуется за счет глубинного машинного обучения [см.: 4, с. 26]. Создание нейро-сетевого искусственного интеллекта даст возможность подключить к нему не только различные гаджеты, но и человека посредством дополненной реальности. Возникновение Нейронета ознаменует собой новый этап развития цифровой культуры, на котором человек будет единым целым не только с цифровым супермозгом, но и с другими участниками данного пространства.

 

Пока Нейронет находится в процессе разработки, переходным этапом или более прогрессивным Интернетом, чем стадия web 3.0, является использование виртуальной и дополненной реальностей, а также Метавселенной Цукерберга (компания Meta признана экстремистской организацией на территории Российской Федерации), как продвинутой площадки для общения, обучения, бизнеса, развлечения [см.: 5]. Цифровая культура постоянно пополняется новыми цифровыми технологиями, а вовлеченные в нее люди приобретают новые навыки. К ним относятся: блокчейн-технологии, технологии криптовалют, технологии создания метавселенных, NFT-технологии, разработка децентрализованных приложений dapps. Для обычного потребителя цифровой культуры эпохи web 3.0 уже недостаточно иметь персональный компьютер с выходом в Интернет и владеть вебсерфингом. Одним из условий соответствия уровню ее развития должно быть наличие очков или шлема виртуальной/дополненной реальности. В качестве важнейших навыков, отвечающих вызову современной цифровой культуры, следует отметить создание NFT-объектов, умение совершать операции в криптовалюте, умение работать, общаться и развлекаться в Метавселенной. Совсем недавно (июнь 2022 г.) в России состоялась первая свадьба в Метавселенной, что говорит о высоком уровне развития цифровой культуры молодоженов [см.: 6].

 

По мнению Е. Е. Елькиной, понятие цифровой культуры отражает два основных подхода: технический с позиций технологического детерминизма/трансгуманизма и гуманитарный. Если второй подход понимает под цифровой культурой совокупность различных цифровых практик, возникающих на стыке гуманитарных наук и цифровых технологий, то в рамках первого подхода под цифровой культурой понимается культура цифровых автоматов [см.: 7, с. 201], то есть роботов, киборгов, андроидов, оцифрованных людей и т. п.

 

Именно второй подход чаще всего пугает обывателей, так как успел обрасти различного рода страшилками [см.: 8]. Согласно некоторым из них, речь идет о цифровом рабстве человечества. Другие пугают созданием коллективного сознания, когда человек станет управляемым по сети извне, а его сознание полностью контролируемым. Форсайтщики-трансгуманисты предвещают внедрение в тела людей электронных устройств, с помощью которых будет достигнут тотальный контроль за их сознанием, а люди превратятся в биороботов. Эти зловещие истории также являются неотъемлемым компонентом цифровой культуры, как и страшные сказки культуры обычной. Нагнетание напряженности вокруг будущего цифровизации, с одной стороны, вызвано отсутствием нейронета, его мифическим статусом на данный момент, а, с другой стороны, отсутствием четкой нормативно-правовой базы, регулирующей вопросы цифровой этики и цифровой безопасности, носящей такой же международный характер, как и сама сеть.

 

Следует отметить, что сейчас в мире развернута серьезная деятельность по созданию цифрового права. В России и развитых странах давно ведутся работы по формированию нормативно-правового регулирования в области искусственного интеллекта и созданию институтов для его развития и распространения [см.: 4, с. 27]. Среди российских и зарубежных юристов идут бурные дискуссии о том, что такое цифровое право и нужен ли цифровой кодекс [см.: 9]. Идея создания цифрового кодекса предполагает закрепление в нем всех норм цифрового права, что положительным образом скажется на нормативно-правовом регулировании цифровой культуры.

 

Нормативно-правовое регулирование цифровой культуры, безусловно, будет способствовать снижению различного рода рисков, таких как харассмент, создание фейков, цифровое мошенничество, экстремистское или террористическое поведение в сети и нейросети, в частности в Метавселенной. В дальнейшем в область цифрового кодекса, вероятно, войдет регламентация отношений между человеком, киборгом и роботом. Как бы жутко это ни звучало сегодня, надо принять данный факт как процесс естественного развития информационного общества и цифровых технологий.

 

На основе проведенного анализа можно заключить, что цифровая культура является закономерным этапом исторического развития информационного общества, разновидностью и последней стадией (на данный момент) информационной культуры. Целью развития цифровой культуры является вовлечение в единое цифровое пространство, управляемое на основе нейронета, человека, а также иных субъектов цифровой деятельности, к которым можно отнести цифровые копии людей, агентов искусственного интеллекта, роботов и т. п. Создание человеко-машинного нейро-сетевого искусственного интеллекта является закономерным и естественным процессом цифровизации и частью цифровой культуры. Для снижения рискогенности цифрового общества следует проработать нормативно-правовое и этическое регулирование деятельности всех его субъектов.

 

Список литературы

1. Gere C. Digital Culture. – London: Reaktion Books, 2009. – 240 p.

2. Информационная эпоха: новые парадигмы культуры и образования / отв. ред. Н. Б. Кириллова. – Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2019. – 292 с.

3. Захаров М. Ю., Старовойтова И. Е., Шишкова А. В. Цифровая культура – исторический этап развития информационной культуры общества // Вестник университета. –2020. – № 5. – С. 200–205. DOI: 10.26425/1816-4277-2020-5-200-205

4. Дятлов С. А. Искусственный интеллект как институт развития цифровой нейро-сетевой экономики // Известия Санкт-Петербургского государственного экономического университета. – 2021. – № 2(128). – С. 25–29.

5. Что такое Метавселенная, которую хочет создать Цукерберг? Вкратце: это Интернет будущего // Новости в России и мире – ТАСС. URL: https://tass.ru/ekonomika/12799303 (дата обращения: 30.06.2022).

6. В России сыграли первую свадьбу в Метавселенной // Новости технологий, обзоры гаджетов, смартфонов, бытовой техники и автомобилей. URL: https://www.ixbt.com/news/2022/06/06/v-rossii-sygrali-pervuju-svadbu-v-metavselennoj.html (дата обращения: 30.06.2022).

7. Елькина Е. К. Цифровая культура: понятие, модели, практики // Информационное общество: образование, наука, культура и технологии будущего. – 2018. – № 2. – С. 195–203. DOI: 10.17586/2587-8557-2018-2-195-203

8. Шокирующие планы лоббистов «Нейронета»: к 2035 году homo sapiens уступит место управляемому homo digital // Искусственный интеллект, нейронные сети, квантовые компьютеры: AI новости. URL: https://ai-news.ru/2019/11/shokiruushie_plany_lobbistov_nejroneta_k_2035_godu_homo_sapiens_ustupi.html (дата обращения: 30.06.2022).

9. Рожкова М. А. Является ли цифровое право отраслью права и ожидать ли появления цифрового кодекса? // Хозяйство и право. – 2020. – № 4(519). – С. 3–12.

 

References

1. Gere C. Digital Culture. London: Reaktion Books, 2009, 240 p.

2. Kirillova N. B. (Ed.) Information Age: New Paradigms of Culture and Education [Informatsionnaya epokha: novye paradigmy cultury I obrazovaniya]. Yekaterinburg: Izdatelstvo Uralskogo universiteta, 2019, 292 p.

3. Zakharov M. Y., Starovoytova I. E., Shishkova A. V. Digital Culture – a Historical Stage in the Development of the Information Culture of Society [Tsifrovaya kultura – istoricheskiy etap razvitiya informatsionnoy kultury obschestva]. Vestnik universiseta (University Bulletin), 2020, vol. 5, pp. 200–205. DOI: 10.26425/1816-4277-2020-5-200-205

4. Dyatlov S. A. Artificial Intelligence as an Institute for the Development of the Digital Neural Network Economy [Iskusstvennyy intellect kak institute razvitiya tsifrovoy neyro-setevoy ekonomiki]. Izvestiya Sankt-Peterburgskogo gosudarstvennogo ekonomicheskogo universiteta [Proceedings of St. Petersburg StateUniversity of Economics], 2021, Vol. 2 (128), pp. 25–29.

5. What Is the Metaverse that Zuckerberg Wants to Create? In short: This Is the Internet of the Future [Chto takoe Metavselennaya, kotoruyu khochet sozdat Tsukerberg? Vkrattse: eto Internet buduschego]. Available at: https://tass.ru/ekonomika/12799303 (accessed 30 June 2022).

6. The First Wedding in the Metaverse Was Played in Russia [V Rossii sygrali pervuyu svadbu v Metavselennoy]. Available at: https://www.ixbt.com/news/2022/06/06/v-rossii-sygrali-pervuju-svadbu-v-metavselennoj.html (accessed 30 June 2022).

7. Elkina E. E. Digital Culture: the Concept, Models and Practices [Tsifrovaya kultura: ponyatie, modeli, praktiki]. Informatsionnoe obschestvo: obrazovanie, nauka, kultura I tekhnologii buduschego [Information Society: Education, Science, Culture and Technology of Future], 2018, vol. 2, pp. 195–203. DOI: 10.17586/2587-8557-2018-2-195-203

8. The Shocking Plans of Neuronet Lobbyists: by 2035, Homo Sapiens Will Give Way to Controlled Homo Digital [Shokiruyuschie plany lobbistov “Neyroneta”: k 2035 godu homo sapiens ustupit mesto upravlyaemomu homo digital]. Available at: https://ai-news.ru/2019/11/shokiruushie_plany_lobbistov_nejroneta_k_2035_godu_
homo_sapiens_ustupi.html (accessed 30 June 2022).

9. Rozhkova M. A. Is Digital Law a Branch of Law and Should We Expect a Digital Code? [Yavlyaetsya li tsifrovoe pravo otraslyu prava I ozhidat li poyavleniya tsifrovogo kodeksa?]. Khozyaystvo I pravo [Economy and Law], 2020, vol. 4(519), pp. 3–12.

 
Ссылка на статью:
Крайнов А. Л. Цифровая культура как индикатор зрелости информационного общества // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2022. – № 2. – С. 47–53. URL: http://fikio.ru/?p=5059.
 

© Крайнов А. Л., 2022

УДК 930.1

 

Трубицын Олег Константинович – Новосибирский государственный университет, институт философии и права, доцент, кандидат философских наук, Новосибирск, Россия.

Email: trubitsyn77@mail.ru

SPIN: 5197-9813

Авторское резюме

Состояние вопроса: Основная часть теоретических моделей упадка общества разработана на материале аграрных обществ. В настоящее время становится актуальным их критический анализ, важный для определения факторов, которые могут быть причиной упадка современных обществ.

Результаты: Можно выделить два основных подхода к объяснению упадка аграрных обществ. Первый связывает его с деградацией общественной морали, точнее снижением того, что именуется пассионарностью или асабией. Под асабией понимается сочетание таких параметров коллективной психологии как солидарность и энергия. Обычно упадок асабии связывается с вырождением элитных династий. Второй подход связывает упадок общества с финансовым кризисом, вызываемым чрезмерным разрастанием бюрократического аппарата и чрезмерной геополитической экспансией, которая приводит к имперскому перенапряжению.

Область применения результатов: Выявление причин, которые могут приводить общества к деградации, может способствовать выработке стратегии национального развития, реализация которой позволит избежать упадка.

Методы исследования: В работе нашли применение философские и общенаучные методы, в первую очередь сравнение и анализ имеющихся подходов к объяснению общественного упадка.

Выводы: В наше время основной потенциальной причиной общественного упадка является утрата асабии, вызванная длительным периодом благополучия, материального изобилия и безопасности. Это вызвало усиление престижа и влияния такой социокультурной группы как богема с ее специфическим этосом, разрушающим естественную мораль общества.

 

Ключевые слова: теоретическая история; философия истории; циклические модели развития общества; общественный кризис; распад империй; этос; асабия; пассионарность.

 

Factors in the Decline of Agrarian and Modern Societies

 

Trubitsyn Oleg Konstantinovich – Novosibirsk State University, Institute of Philosophy and Law, Associate Professor, PhD (Philosophy), Novosibirsk, Russia.

Email: trubitsyn77@mail.ru

Abstract

Background: The main part of the theoretical models of the decline of society has been developed on the basis of agrarian societies. At present, their critical analysis is relevant, which is important for determining the factors that may be the cause of the decline of modern societies.

Results: There are two main approaches to explaining the decline of agrarian societies. The first one associates it with the decline of public morality, or rather the decline of what is called passionarity or asabiyya. Asabiyya is a combination of such parameters of collective psychology as solidarity and energy. Usually the decline of asabiyya is associated with the degeneration of elite dynasties. The second approach relates the decline of society to the financial crisis caused by the excessive growth of the bureaucracy and excessive geopolitical expansion, which leads to imperial overstrain.

Implications: The reasons that can lead societies to decline are identified. They contribute to the development of a national strategy, the implementation of which will avoid national decline.

Research methods: Philosophical and general scientific methods are used in the work, first, comparison and analysis of existing approaches to explaining social decline.

Conclusion: In our time, the main potential cause of social decline is the loss of asabiyya, caused by a long period of prosperity, material abundance and security. This caused an increase in the prestige and influence of such socio-cultural groups as bohemia with its specific ethos that destroys the natural morality of society.

 

Keywords: theoretical history; philosophy of history; cyclic models of society development; social crisis; collapse of empires; ethos; asabiyya; passionarity.

 

Философия, как известно, начинается с удивления. Одно из наиболее удивляющих явлений в социальной истории – регулярно обнаруживаемая цикличность в развитии различных обществ, их весьма распространенная неспособность предотвращать упадок, который может достигать катастрофических масштабов. Возникает вопрос о том, «почему со временем погибает успешный и выдвинувшийся в лидеры социальный организм» [1, с. 161]? Интуитивно кажется, что капитал различного происхождения имеет тенденцию к самовозрастанию, что успех должен приводить к последующему успеху, и что успешные общества должны сохранять и увеличивать свои преимущества. Отсюда вызывает определенное недоумение историческая загадка, которую хорошо сформулировал В. Шутов: «Действительно, почему такой организм, имеющий налаженную структуру, связи, обладающий набором преимуществ, вдруг распадается, уступая свое место под солнцем? Вроде бы все должно безотказно работать на поддержание его лидирующего положения, поскольку он имеет:

– преимущественные возможности нахождения на передовых рубежах знания;

– возможность эксплуатации слабых социальных организмов;

– способность концентрации в необходимом направлении значительных средств, в том числе экономических, военных, непосильную для слабых организмов;

– возможность своевременного пресечения нежелательных действий со стороны как внешних, так и внутренних врагов;

– возможность успешной идеологической обработки населения, основанную на лидерстве» [1, с. 161].

 

Таким образом, регулярность падения некогда успешных обществ, в том числе лидеров своего времени, наводит на мысль о существовании фундаментальных причин и механизмов загнивания и гибели обществ. Под обществами здесь подразумеваются социальные системы высшего уровня, то есть не являющиеся элементами системы более высокого порядка[1], важнейшим свойством которых становится наличие центральной власти на определенной территории. По сути имеются в виду политии имперского или иного типа.

 

Существует ряд теорий (подробнее о них речь пойдет далее) циклического подъема и упадка обществ, чаще всего политий имперского типа. В них под подъемом, как правило, подразумевается в первую очередь территориальная экспансия, а под упадком – потеря территорий или крах государства в результате его распада или утраты независимости. Предельный случай негативного варианта неспособности общества справиться с кризисом, результат тотального упадка можно обозначить также как коллапс. Дж. Даймонд определяет коллапс следующим образом: «Под коллапсом я подразумеваю резкое падение численности населения и / или потерю политических, экономических, социальных достижений на значительной территории на продолжительное время» [3, с. 9].

 

Эти модели циклического подъема и упадка разработаны на материале доиндустриальных обществ и потому, за некоторым исключением, претендуют только на объяснение исторических событий прошлой эпохи, но не современности. Как указывает П. Турчин, «…проблема с изучением индустриальных и постиндустриальных государств заключается в том, что перемены в них происходят слишком быстро, а общества становятся слишком сложными… Более того, мы слишком близки к этим обществам, и нам тяжело объективно их исследовать» [4, с. 41]. Тем не менее в данной работе делается попытка наметить перспективные подходы к расширению сферы применения модели циклического подъема и упадка государств на современные общества с упором на объяснение причин упадка.

 

Для этого также требуется расширить объем понятий «подъем» и «упадок», не ограничивая их исключительно сферой геополитики, как это чаще всего делается. Подъем состоит в успешном развитии военного дела, хозяйства, культуры данного общества, территориальной экспансии и росте численности населения. При сопоставлении нескольких обществ более развитым логично признать то, которое обладает явными преимуществами по некоторым из этих параметров и, по крайней мере, не уступает существенно по другим. В современную эпоху более значимыми становятся параметры технолого-экономического и культурного характера, обеспечивающие так называемую «мягкую силу» государства. В прежние эпохи ключевыми были геополитические параметры – военная сила и способность использовать ее для территориальной экспансии. Однако и в наше время геополитические и демографические параметры не стоит сбрасывать со счета.

 

Соответственно задача статьи состоит в том, чтобы извлечь из имеющихся теорий циклического развития политий представления о факторах упадка и попытаться применить их к обществам современного типа.

 

Прежде чем перейти к собственно моделям циклического развития обществ, для которых упадок – это закономерная часть жизненного цикла социальных организмов, кратко отметим наличие различного рода теорий, для которых упадок или коллапс обществ не является закономерным или не объясняется действием циклических механизмов. Сюда относятся различные однофакторные модели, связывающие упадок обществ с каким-либо определенным обстоятельством, не возникающим закономерным образом в процессе жизнедеятельности общества. Например, в своей книге «Коллапс» Дж. Даймонд анализирует такую распространенную причину этого явления как экологический кризис. Здесь основной действующей причиной выступает неспособность определенного общества выработать культуру, позволяющую ему функционировать без побочного эффекта в виде катастрофического разрушения его природной среды. Главными ответственными за такой исход чаще всего являются политические элиты данного общества, принимающие неверные, безответственные с точки зрения экологии и долгосрочного выживания социума решения. (Впрочем, нужно заметить, что основная часть приводимых им примеров – это не сложные цивилизованные общества, а относительно примитивные этнические общности.) Об экологических и, шире, природных факторах упадка и гибели обществ, в том числе крупных цивилизаций, писали и многие другие исследователи. Например, Платон описывал гибель Атлантиды в результате природной катастрофы, выступающей случайным обстоятельством по отношению к истории социума. Другие философы, представители более поздних эпох опирались на более достоверные, научно подтверждаемые исторические случаи упадка и гибели цивилизаций, в которых значительную, если не решающую роль также сыграли обстоятельства природного характера. Так, Л. Гумилев объясняет крушение Римской империи ссылкой на два фактора, имеющих природные основания: основной – снижение уровня пассионарности из-за исчерпания импульса, полученного от потоков космической энергии, и производный от него – экологический кризис, вызванный антропогенным воздействием [см.: 5, с. 212]. Впрочем, модель Л. Гумилева в полной мере относится к числу циклических моделей исторической динамики, поэтому она будет более подробно рассмотрена далее.

 

Существуют также различные многофакторные модели, согласно которым упадок общества является не закономерным, но, напротив, выступает результатом относительно случайного стечения ряда обстоятельств. Обычно таковыми являются объяснения упадков некоторых конкретных обществ, даваемые не философами и не представителями теоретической истории, а историками-эмпириками. В качестве примера можно привести объяснение, которое дают современные историки случаю кризиса средиземноморских цивилизаций Бронзового века. Эта совокупность локальных цивилизаций эпохи древности представляла собой мир-систему в форме слабоинтегрированной международной рыночной сети. До определенного времени они процветали в условиях относительно развитого международного разделения труда, но затем эту мир-систему постигли крах и дезинтеграция, а составляющие ее общества пришли либо к временному упадку, либо к окончательному коллапсу. Современные историки по-разному оценивают причины этого события, сейчас преобладают многофакторные схемы, когда среди причин краха цивилизаций бронзового века называют стихийные бедствия, иноземные нашествия и др. Но чаще всего причиной называют крах международной торговли из-за пиратства [см.: 6; 7]. О. Дикинсон даже называет это «издержками глобализации», то есть платой за взаимозависимость [см.: 7]. Называть это «глобализацией» неверно, поскольку это была лишь локальная слабоинтегрированная рыночная сеть. Тем не менее ее дезинтеграция способствовала краху или стагнации ряда участвующих в ней обществ. Поскольку в качестве одной из ключевых первопричин упадка средиземноморских цивилизаций бронзового века называются стихийные бедствия – форс-мажорное по отношению к социальным процессам обстоятельство, то из данного частного объяснения не выводятся общие закономерности циклического характера. Хотя все же такая причина упадка как распад системы международного разделения труда может претендовать на роль универсального объясняющего фактора.

 

Теперь перейдем к собственно циклическим моделям. О наличии циклических тенденций в развитии общества говорили еще в древности. В качестве примера можно привести сохраняющую, как нам кажется, определенную актуальность классическую работу Платона «Государство». Согласно Платону, типичный полис проходит путь регресса из пяти ступеней – форм правления. При удачном стечении обстоятельств полис может вернуться к наилучшей форме устройства и пройти цикл заново (преодолеть порочную тенденцию к упадку можно лишь путем построения идеального государства). Первоначальным, наилучшим из реально встречающихся форм правления является монархическое или аристократическое государство – правление наиболее достойных людей, самоотверженно следующих своему долгу и заботящихся об общем благе. Основное объяснение деградации правильного государства, предлагаемое Платоном, не соответствует современной научной картине мира, поскольку отсылает к астрологии и нумерологии. Зачатие детей должно происходить не произвольно, а в соответствии с «научными» законами, и «коль это останется невдомек нашим стражам и они не в пору сведут невест с женихами, то не родятся дети с хорошими природными задатками и со счастливой участью» [8, с. 390]. Но помимо этого Платон указывает и на рациональную причину деградации аристократического государства – соперничество аристократов, постепенно утрачивающих аристократические моральные достоинства, которое приводит к отказу от общности имущества и появлению института частной собственности. В результате устанавливается первая порочная форма правления – тимократия, господство честолюбцев, жадных до личной воинской славы и добычи. Далее, «скопление золота в кладовых частных лиц губит тимократию…» [8, с. 395]. Потомки военных предпринимателей-авантюристов, выросшие в условиях материального изобилия и безопасности, выше ценят комфорт и блага, даваемые богатством – следовательно, больше ценят богатство, чем воинскую славу. Таким образом они превращаются в буржуа-олигархов. Про вырождение олигархии Платон пишет следующее: «Благо, выдвинутое как конечная цель – в результате чего и установилась олигархия, – было богатство… А ненасытное стремление к богатству и пренебрежение всем, кроме наживы, погубили олигархию» [8, с. 412]. Его пассаж про судьбу олигархического государства кажется пришедшим из далекого будущего – из манифеста коммунистической партии: динамика олигархического режима приводит к росту неравенства, депривации и вызывает классовую борьбу, которая приводит к победе бедного большинства. Саму же демократию в конце концов губит ненасытное стремление к свободе, раздувающее индивидуалистический эгоизм и провоцирующее моральную вседозволенность, что разрушает полисный коллективизм.

 

При всей своей кажущейся архаичности модель Платона выдвигает вполне современные и достойные рассмотрения предположения о значимости фактора общественной морали, господствующих ценностей, этоса различных социокультурных групп. Не лишенной смысла выглядит выявленная им закономерность движения от аристократического правления к олигархическому, демократическому и, наконец, тирании. Государства модерна уже прошли путь от аристократических монархий (больше похожих на тимократию в схеме Платона) к чистым олигархиям (причем нередко это происходило путем обуржуазивания аристократии). В ХХ веке олигархии заменяются демократическими режимами, которые первоначально были по большей части ширмами, скрывающими ту же олигархию. Однако со временем динамика формально демократических режимов все чаще приводит к подъему популистских режимов, похожих на демократию в описании Платона. Так что возможно стоит присмотреться к гипотезе Платона о том, что демократия со временем вырождается в тиранию. Причем, согласно принципу Платона, это скорее может произойти в наиболее радикальных демократиях, ненасытно стремящихся к ложно понятым свободе и справедливости.

 

Для некоторых парадигм современной философии истории, в частности для цивилизационного подхода, утверждение о том, что общества проходят стадии подъема, расцвета, надлома и упадка является одним из базисных положений, начиная с Н. Я. Данилевского и О. Шпенглера. Впрочем, у О. Шпенглера объяснение этого процесса носит ненаучный характер и связывается с умиранием души культуры. Согласно модели развития цивилизаций А. Тойнби [см.: 9], результаты кризисов зависят не только от их причин и интенсивности, но и от того, какой ответ дает данное общество на вызов кризиса, с которым оно столкнулось. Кризис представляет собой не только угрозу, но и новые возможности. В случае нахождения положительного ответа преодолевшее кризис общество получает новый импульс для развития. Если же положительного ответа не найдено, то общество переживает упадок, может даже полностью погибнуть. У А. Тойнби появляется рациональное объяснение причин этого упадка: истощение творческой энергии и волевых качеств у господствующей элиты (творческого меньшинства), снижение их способности находить ответы на вызовы для общества, вести за собой народ и морального авторитета, побуждающего народ следовать за ними. Однако в модели А. Тойнби остается открытым вопрос, почему же происходит это оскудение творческих способностей элиты?

 

Методологической особенностью цивилизационного подхода является то, что его сторонники рассматривают в качестве единицы исторического развития не отдельные общества-государства, а цивилизации – сообщества таких обществ. Однако то, что верно для цивилизации в целом, верно и для ее составных элементов. То есть упадок цивилизации должен вести к упадку составляющих ее обществ. На практике мы можем видеть различные ситуации, не вписывающиеся в цивилизационную модель. Упадок цивилизации в смысле гибели определенной культуры не всегда приводит к гибели или упадку общества – носителя этой культуры. Так, Древняя Русь, приняв христианство и перестав быть языческой, продолжила свое поступательное развитие. Иран, потеряв независимость во время арабского нашествия, одновременно с этим утратил зороастрийскую культуру, но затем, став шиитским, пережил (неоднократно) свое возрождение. В то же время упадок отдельных обществ, входящих в определенную цивилизацию, не обязательно сопровождается упадком других членов этой цивилизации. Например, в рамках Европы упадок испытал целый ряд обществ. Так, Португалия после подъема XVI века пережила долгосрочный упадок и даже в период максимального могущества Европы в начале ХХ века оставалась бледной тенью самой себя четырехсотлетней давности.

 

Л. Гумилев [см.: 5], во многом критически относившийся к теории А. Тойнби, создал сходную в принципиальных чертах модель исторической динамики общества. По Л. Гумилеву, подъем общества связан с тем, что государствообразующий этнос получает некий пассионарный импульс – заряд энергии, который тратится на развитие данного общества, постепенно истощаясь. Для каждой стадии развития общества характерен свой уровень пассионарности и соответствующие ему ценности и идеалы. Надлом происходит, когда стремление к идеалу победы, характерное для акматической фазы, сменяется стремлением к идеалу успеха, затем стремлением к идеалу знания и красоты и наконец поиску удачи с риском для жизни. Переход к инерционной фазе связан со стремлением к благоустройству без риска для жизни. После чего наступает фаза обскурации, когда тихие обыватели ведут жизнь, адаптированную к биоценозу ареала. Как указывает П. Турчин, при всей своей спорности теория Л. Гумилева справедливо поднимает вопрос о том, что «этния и полития, возможно, составляют одно динамическое целое» [4, с. 85]. Его другая «потенциально плодотворная гипотеза заключается в том, что существует сходство процесса этногенеза с расширенной коллективной солидарностью» [4, с. 85].

 

Как можно заметить, Л. Гумилев связал фазы этногенеза и, следовательно, подъем и упадок общества с определенными уровнями морально-волевых характеристик государствообразующего этноса и особенно его элиты. Впрочем, объяснение этому он дал малоубедительное, точнее говоря, не верифицируемое методами современной науки. Состояние морально-волевых характеристик он объяснил уровнем пассионарности[2], источником которой выступает экзогенный и непредсказуемый фактор – космическое излучение. Таким образом, Л. Гумилев, как и А. Тойнби, связал упадок общества с деградацией определенных качеств и способностей элиты, но также не дал убедительного объяснения причин данного морально-психологического упадка.

 

В. Шутов [см.: 1, с. 163] полагает главной причиной упадка общества низкую вертикальную мобильность, при которой элита наследственно воспроизводит себя, не удаляя из своих рядов испорченных представителей и не кооптируя новых членов извне. Вырождение элиты провоцирует деградацию общества в целом: верхи не дают остальным повысить свой статус с помощью труда и талантов, но соблазняют их собственным демонстративным потреблением и гедонизмом. Как мы видим, данная модель также, как и предыдущие указывает на связь общего упадка политии с вырождением ее элиты, но здесь этому дается рациональное объяснение. Эта трактовка близка к версии, выдвинутой в свое время В. Парето, который также указывал на тенденцию постепенного вырождения элиты. Циклический характер исторического процесса согласно В. Парето обусловлен феноменом «новых элит, которые в ходе непрерывной циркуляции возникают из нижних слоев общества, достигают высших слоев, расцветают, а затем приходят в упадок, разрушаются и исчезают» [цит. по: 11, с. 458]. Однако институциональные ограничения для циркуляции элит по Парето приводят скорее к революции и принудительной радикальной ротации элит, чем к постепенной долговременной деградации общества.

 

Рассмотренные выше модели настойчиво связывают упадок общества с упадком морально-психологических качеств его элиты, что побуждает серьезно рассматривать данный фактор в качестве объясняющей гипотезы. Однако само вырождение элиты при этом не получило в них достаточно убедительного объяснения. Династический элитаризм и отсутствие циркуляции элит при институционально обусловленной низкой вертикальной мобильности объясняют то, почему вырожденная элита, не способная справиться с вызовами для общества, не заменяется на более адекватную. Но из истории мы знаем примеры и того, как определенные аристократические династии веками успешно справлялись со стоящими перед обществом задачами, и того, как новые элиты оказывались совершенно не на высоте возникающих перед обществом вызовов. То есть получается, что нет жесткой неизбежности в быстром моральном вырождении второго-третьего или какого-то еще определенного поколения элиты, как нет и гарантии, что даже первое поколение новой элиты будет достойно своего положения. Таким образом, фактор вырождения элиты в случае режима династического элитаризма следует учитывать при объяснении упадка общества, но необходимо также найти факторы, объясняющие само это вырождение.

 

Теперь попробуем подойти к проблеме с другой стороны – со стороны структурных факторов упадка политий. Ш. Айзенштадт [см.: 12] рассматривает причины имперского распада, связывая их со свойствами данной политической организации. Политически централизованная империя обладает таким достоинством как способность благодаря дани, налогам и монополии в торговле перераспределять экономические потоки в центр, что позволяет финансировать имперский административный аппарат и армию. Но обратной стороной имперской политической организации является стремление бюрократии поглотить слишком большую долю доходов. Эта проблема обостряется, когда чрезмерное налоговое давление, эксплуатация и репрессии провоцируют мятежи, что дополнительно увеличивает военные издержки. Это требует увеличения поборов ради содержания армии, что порождает порочный круг, ведущий государство к распаду.

 

Модель Ш. Айзенштадта имеет в себе здравое зерно: рост притязаний элиты, в том числе имперской бюрократии (но не только) может способствовать кризису определенного политического режима и государственности как таковой из-за финансового перенапряжения и чрезмерной эксплуатации, ведущей к мятежам. Однако это слишком упрощенная модель. Едва ли одного этого фактора достаточно, чтобы привести не просто к смене династии или режима, но к тотальной деструкции мощного государства. Что касается чрезмерной бюрократизации с ее негативными последствиями, то это больше касается не традиционных империй аграрной эпохи, а национальных государств эпохи модерна. М. Вебер утверждал, что бюрократизация является составным элементом общей тенденции рационализации и модернизации общества, соответственно именно высоко модернизированные государства являются и наиболее бюрократизированными. Однако наиболее бюрократизированные государства пока к окончательному упадку не пришли, а когда придут, то вряд ли именно бюрократизация станет главной причиной этого. Напротив, это именно развитая бюрократия по всей видимости удерживает от государственного распада некоторые наиболее деградировавшие постсоциалистические страны. Бюрократия как правило выступает в качестве консервативного элемента социальной системы – нередко она тормозит развитие общества излишней регламентацией, ограничениями инициативы и налогами, но она же тормозит и процессы социальной энтропии.

 

Рассмотрим теперь геополитические теории упадка политий. П. Кеннеди [см.: 13] пишет о причинах подъема и упадка обществ одного определенного типа – политий в форме империи. Он указывает на связь социально-экономического развития государств с их военными и геополитическими успехами. Однако он избегает однозначной формулировки в виде строгих законов и утверждает, что конвертация экономического богатства в военную мощь не является чем-то совершенно необходимым; скорее это значимый фактор, наряду с политическим искусством правителей. Более подробно подъем общества к его расцвету и могуществу объясняется сочетанием нескольких обстоятельств. В конкуренции держав изначальным преимуществом обладает та, которая лучше обеспечена природными и демографическими ресурсами. Но более важны факторы, порождаемые действием эффективных социальных институтов. Прежде всего, это способность общества постоянно генерировать технологические инновации. С ними связаны в свою очередь экономическая и финансовая мощь. Наконец, значимы также факторы субъективного и культурно-психологического порядка, в частности готовность народа сражаться и переносить лишения, способность правителей избегать грубых ошибок. Страны-лидеры – это те, кто в свое время проявил большую волю и энергию, большую гибкость и способность к самореформированию. Они успешнее развивались в экономическом плане, что позволило создать достаточную ресурсную базу для геополитической экспансии. В целом его выводы в данном пункте кажутся достаточно очевидными: военная мощь в конечном счете зависит от экономического и технологического развития. Более интересны и своеобразны его рассуждения о политическом искусстве правителей. Правящие элиты любой амбициозной державы сталкиваются с проблемой ограниченности ресурсов, находящихся в ее распоряжении. Соответственно ресурсы должны быть оптимальным образом распределены между тремя сферами, а именно а) военными структурами и ВПК, б) социальной сферой и в) экономикой. С одной стороны, недооценка значимости военного потенциала может привести к поражению в войне, что очевидно негативно скажется на статусе страны, а может привести и к полному коллапсу излишне «пацифистской» державы. С другой стороны, выбор в пользу «пушек» вместо «масла» может привести к недофинансированию социальной сферы, что подорвет уровень жизни населения и снизит его лояльность, либо к недофинансированию экономики и инфраструктуры, что подорвет долгосрочный экономический рост и в конце концов оставит страну без средств на военную и социальную сферы. Однако чаще всего крах империи бывает связан с тем, что успешная империя не останавливается вовремя в своей экспансии, что приводит к непосильному «имперскому перенапряжению». Это связано с тем, что геополитическая экспансия дает дополнительные преимущества в краткосрочном плане, но создает проблему роста издержек контроля в долгосрочном плане.

 

В чем можно с П. Кеннеди согласиться? Очевидно, что экономическое и технологическое развитие являются значимыми параметрами общего успешного развития общества, а также могут быть источником ресурсной базы для военного успеха и решения социальных проблем. Также и в плане демографии более высокий уровень материальной обеспеченности, который предоставляет успешное технико-экономическое развитие, сам по себе способствует более высокой рождаемости. Однако экономический подход к развитию общества предполагает скорее кумулятивистскую модель, когда накопленное богатство порождает новое богатство, а технологическое лидерство способствует дальнейшему технологическому лидерству. Этот подход плохо объясняет циклические процессы и случаи упадка былых лидеров, которыми полна Всемирная история. Кроме того, даже в наши дни, когда значимость экономического и технологического факторов достигла максимума, они не позволяют объяснить демографической и нередко также военной успешности того или иного общества. Наибольший демографический прирост демонстрируют сейчас наименее развитые в технико-экономическом плане общества благодаря преимуществу отсталости в деле женской эмансипации и относительно низкому распространению гедонистических установок в общественной психологии, что более чем компенсирует низкий уровень жизни и высокую смертность. Нередки также случаи, когда партизаны с примитивным вооружением изгоняли со своей территории армии мощнейших держав, вооруженных по последнему слову военной техники.

 

Справедливым кажется утверждение П. Кеннеди, что правительство должно уметь наиболее правильно распорядиться ограниченными ресурсами для успешной игры на «мировой шахматной доске». Также каждому имперскому правительству стоит учитывать угрозу чрезмерного расширения и имперского перенапряжения. Но важнейшими и первейшими качествами правящей элиты являются не высокая интеллектуальная изощренность, позволяющая тщательно просчитывать все ходы, а наличие чувства долга и ответственности перед своей страной, патриотизма и готовности к самопожертвованию. Моральное вырождение элиты, как правило, предшествует интеллектуальному и способствует ему. Кеннеди принимает элиту с ее качествами и способностями как данность, не пытаясь объяснить, а почему собственно та или иная элита определенной страны в определенный период ее существования оказывается наделенной или не наделенной соответствующими качествами.

 

Далее необходимо упомянуть о геополитической теории государственного распада Р. Коллинза [см.: 14]. Согласно его модели, крах имперского государства является непредумышленным следствием его же предыдущего геополитического успеха. Обладающее преимуществами в ресурсах и геостратегическом положении (так называемое окраинное положение) государство расширяется за счет менее обеспеченных ресурсами и менее удачно расположенных стран. Однако, включая в свой состав иноэтнические регионы и расширяя свои границы, экспансионистская империя сталкивается рано или поздно с негативными эффектами от своего успеха. Поглощая центральные области, некогда окраинная держава сама становится центральной, а, следовательно, начинает сталкиваться с потенциальными угрозами одновременно с нескольких сторон. Граница становится слишком протяженной и удаленной от центра метрополии, что требует все больших ресурсов на содержание армии. Включенные в состав империи иноэтнические группы начинают расшатывать ее изнутри, особенно когда она сталкивается с серьезными внешними вызовами. В конце концов эта необходимость противостоять множеству внешних и внутренних противников, причем удаленных от центра империи, приводит к финансовому кризису. Банкротство делает невозможным эффективное выполнение государственных функций, в том числе по сохранению целостности страны, и она распадается. При этом может происходить и внутриполитический кризис в метрополии, приводящий к смене режима, поскольку имперский кризис чрезмерного расширения и вызванный им распад империи приводят к снижению легитимности господствующего режима. Р. Коллинз таким образом более подробно и обоснованно развивает идею о роли имперского перенапряжения, которая также присутствует в виде наброска в работе П. Кеннеди.

 

Данная модель обладает как своими достоинствами, так и недостатками. Будучи именно «геополитической», теория Р. Коллинза по большей части ограничивается действием геополитических факторов и оценивает преимущественно геополитические же проявления упадка общества. Таким образом она может быть скорее дополнением к основной модели, чем ее ядром. Но и с геополитической точки зрения к ней имеются претензии. П. Турчин, проведя математическую проверку гипотезы Р. Коллинза на обширном эмпирическом материале, пришел к выводу, что окраинное положение сравнительно редко является предпосылкой успешного имперского проекта. Также, по его мнению, «геополитические переменные (в узком смысле) не могут объяснить длительного (столетие или более) характера упадка империй. Такие геополитические переменные, как тыловая нагрузка и потеря преимуществ пограничного положения, начинают работать без запаздывания во времени» [4, с. 65]. С другой стороны, теория Р. Коллинза не имеет ограничений в плане применимости как к аграрным, так и к современным обществам.

 

П. Турчин утверждает, что его собственная теория исторического цикла подъема и упадка обществ в наибольшей мере подтверждается математическим моделированием и эмпирическими данными. Сама эта теория проистекает из двух источников – неомальтузианской структурно-демографической теории и модели исторического цикла, предложенной средневековым арабским мыслителем Ибн Халдуном. По сути она соединяет основные утверждения двух рассмотренных ранее подходов – связывающего упадок общества с вырождением элиты и связывающего его с действием геополитических факторов.

 

Подход Ибн Халдуна, являющийся одним из исторически первых вариантов модели элитного вырождения, можно также назвать теорией асабии – по той роли, которую играет в ней данное явление. Асабия – морально-психологическая характеристика определенной группы, обозначающая высокий уровень групповой сплоченности и воли к действию. Иначе говоря, это способность группы предъявлять требования и оказывать сопротивление. Группа с более высокой асабией способна установить свою власть над остальным обществом, сохраняться на длительном промежутке времени и расширяться за счет других групп с относительно низкой асабией. Если использовать современные понятия, то асабия – это аналог социального капитала и является результатом общения, дружбы, длительного сотрудничества[3]. То есть получается, что общество порождается и поддерживается сообществом определенного рода, являясь не только совокупностью формальных институтов, но и воплощением солидарности, основанной на общности ценностей.

 

П. Турчин пытается эндогенезировать асабию, то есть определить факторы роста или снижения коллективной солидарности. В результате своего исследования он приходит к выявлению трех факторов.

1. Конфликтность окружающей среды: расположение в безгосударственной среде или на границе ведет к сплачивающей группу внешней угрозе.

2. Плотность населения: при ее росте возникает конкуренция за ограниченные ресурсы, что ведет к росту внутренней конфликтности и снижению сплоченности.

3. Расположение возле глубокого метаэтнического разлома способствует усилению асабии.

 

В процессе этногенеза (как и в модели Л. Гумилева) первоначально происходит рост асабии и возникает движение к созданию и расширению государства. Как можно заметить, переменные № 1 и 3 – геополитические; они связывают импульс к расширению государства с вызовом внешней угрозы (как у А. Тойнби). Переменная же № 2 подводит нас к структурно-демографической теории.

 

П. Турчин развивает идеи другого представителя структурно-демографической теории – Дж. Голдстоуна. Голдстоун модернизировал теорию Ибн Халдуна, связавшего упадок государства со снижением асабии и финансово-экономическим кризисом, вызванным демографическим ростом и ростом претензий элиты. Согласно Дж. Голдстоуну, в аграрном обществе действует циклическая динамика: рост населения ведет к снижению продукции на душу населения, следовательно, к снижению излишка, доступного государству, что провоцирует финансовую неплатежеспособность государства, а банкротство приводит к коллапсу государства и снижению численности населения. П. Турчин предлагает усложнить модель отдельным рассмотрением народа и элиты и их взаимодействия. В период демографического роста численность элиты растет опережающими темпами. Сначала это способствует укреплению государства, но затем приводит к перепроизводству элиты, вызывающему рост расходов и снижению доходов государства и, в конце концов, его банкротству. При этом П. Турчин формулирует следующую гипотезу: «В то время как динамика государства на коротком промежутке времени может в большей степени зависеть от асабии его элит, долговременный успех (или неудача) очень сильно зависит от асабии народных масс» [4, с. 236].

 

Напоследок стоит рассмотреть еще одну интересную модель исторического цикла подъема и упадка, предложенную Дж. Глаббом [см.: 16]. Он провел сравнительное исследование ряда ближневосточных держав и сформулировал обобщенную модель типичного жизненного цикла аграрного государства. В среднем они существуют по 250 лет и проходят несколько последовательных стадий (по сути тот же цикл Ибн Халдуна): от вторжения варваров через расцвет, последующую деградацию и гибель. Модель Глабба имеет много общего не только с концепцией асабии Ибн Халдуна, но и с концепцией пассионарности Л. Гумилева. Дж. Глабб, конечно, не использует термин «пассионарность», но также начинает описание цикла с того, что некий варварский народ – толпы неграмотных и авантюрных племен получают какой-то «толчок» и атакуют цивилизованных соседей. Завоеватели характеризуются преобладанием «естественной» этики, то есть верностью «своим», доходящей до самопожертвования, чувством долга, храбростью и жестокостью. После своего возникновения варварское государство начинает экспансию. Варвары перенимают военные методы старых империй, совершенствуют, изобретают новые, что ведет к военному успеху и территориальной экспансии, покорению других народов и созданию собственной империи. Экспансия ведет к объединению под одной властью разных народов и территорий, созданию единого пространства с общим рынком. Исчезают торговые барьеры в лице дорожных грабителей и таможенных постов, что ведет к расцвету торговли и обогащению торговцев. Постепенно растет материальное изобилие, особенно богатство буржуазных слоев. Экономический подъем буржуазии ведет к усилению ее влияния и культурного престижа. Буржуазные ценности начинают вытеснять воинскую этику: традиционные добродетели постепенно обесцениваются, выгода вытесняет долг и честь, растет эгоизм, ценятся упорство, трудолюбие, накопительство и коммерческая предприимчивость. Затем наступает эпоха разума, когда олигархи-меценаты спонсируют науку и искусство ради стремления к признанию. В созданных ими университетах расцветает отвлеченный интеллектуализм, вера во всемогущество разума, скептицизм к традиционным верованиям. Начинается активный приток иностранцев в становящиеся мультикультурными космополисами города. Наконец, наступает эпоха упадка. Устанавливается доминирование популизма в политике, что в частности проявляется в расширении социальных программ («хлеба и зрелищ»!) на фоне финансового кризиса[4]. Наблюдается социокультурное доминирование богемы и ее ценностей, когда героями становятся певцы, актеры, спортсмены. Процветает толерантность, любовь к иностранному. Происходит рост атеистических и скептических настроений, социального пессимизма, гедонизма и половой распущенности. Появляются тенденции и движения, наподобие современного феминизма. Упадок воинской и деловой этики (буржуазных добродетелей) приводят к тому, что военное могущество, а за ним и богатство страны начинают уменьшаться. В конце концов такая держава оказывается не в состоянии оказать сопротивление вторжению извне варваров, которые уничтожают выродившееся общество и устанавливают свои порядки, утверждают ценности, основанные на естественной этике. Цикл замыкается и начинается снова с новым участниками.

 

Из теории Дж. Глабба, представляющей собой описание логической последовательности стадий развития и деградации общества, можно извлечь факторную модель государственного упадка. Непосредственной причиной падения держав прошлого обычно выступало вторжение варварских племен или иных народов, находившихся на более ранней фазе своего жизненного цикла. Но фактором падения стоит признать не столько само иноземное нашествие, сколько неспособность данной державы оказать эффективное сопротивление. Эта неспособность проистекает из морально-психологического фактора – отказа от традиционной («естественной») морали, снижения военного могущества и финансово-экономического кризиса. Причем ключевым является морально-психологический фактор, способствующий упадку общества как непосредственно, так и косвенно – через военный и экономический упадок. Предпосылкой же упадка морали выступает длительное благополучие, материальное изобилие и безопасность жизни в успешной империи.

 

Можно заметить существенные сходства между большинством представленных выше подходов. Крах аграрной империи обычно происходит вследствие неспособности ее властей организовать эффективное сопротивление иноземным захватчикам или сепаратистам, как правило представителям нетитульного этноса. Однако крах – это лишь одно из возможных последствий длительного упадка общества, которое может и не наступать достаточно долго при отсутствии сильного внешнего вызова. Главные предпосылки упадка общества лежат не в плоскости силы вызова, а в плоскости неспособности общества дать адекватный ответ на него. Большинство исследователей (Ибн Халдун, Ш. Айзенштадт, П. Кеннеди, П. Турчин, Р. Коллинз, Дж. Глабб) указывают на такое обстоятельство, делающее государство недееспособным, как финансовый кризис, иногда доходящий до банкротства. Без денег невозможно эффективно вести длительную войну, также как и содержать аппарат чиновников и полицейских, без которых нельзя удерживать контроль над территорией и подавлять сепаратизм. Сам этот финансовый кризис может вызываться демографическим давлением (следовательно, крестьянским малоземельем и перепроизводством элиты) или ростом тыловых нагрузок вследствие чрезмерного расширения. Еще более значимой причиной упадка дееспособности государства, чем финансовые проблемы, является морально-психологический упадок, описываемый Л. Гумилевым как снижение пассионарности, а Ибн Халдуном – как снижение асабии. О тенденции межпоколенческого вырождения элиты говорят Платон, В. Шутов и В. Парето. П. Турчин, А. Тойнби и Дж. Глабб также говорят об утрате господствующим этносом, а особенно его элитой (воинской аристократией) определенных морально-волевых качеств. Утрата этих морально-психологических достоинств проистекает из таких обстоятельств как а) демографическое давление (особенно же перепроизводство элиты), вызывающее рост конкуренции, б) гарантированное, не требующее усилий и особых достоинств попадание в ряды элиты выходцев из элитных слоев (производящий «мажоров» династический элитаризм и низкий уровень вертикальной мобильности) и в) длительный период благополучной, безопасной и изобильной жизни, способствующий вытеснению буржуазным, а затем и богемным этосом ценностей воинской деонтологической этики.

 

Помимо факторной модели на основе обобщения представленных подходов можно также построить идеально-типическую модель жизненного цикла империи (которая, впрочем, остается пока достаточно спорной гипотезой). Этот жизненный цикл связан с доминирующей системой ценностей, а также уровнем асабии / пассионарности. Последний параметр собственно и порождает тип господствующего этоса. Сам же он представляет собой что-то вроде социальной энергии, которая порождается чрезвычайным напряжением сил народа, столкнувшегося с длительным и тяжелым вызовом, как правило, угрозой со стороны предельно чуждых по своей культуре народов. Если этнос, начинающий путь своего этногенеза, смог справиться с вызовом, то в период ослабления внешнего давления (или чего-то еще, не вполне очевидного, например, в случае появления харизматического лидера или великой идеи) он оказывается наделен излишком энергии. Происходит то, что Л. Гумилев называет «пассионарным взрывом», а Дж. Глабб «толчком», и народ начинает путь своего исторического развития. Сначала преобладает воинский этос и энергия направляется на внешнюю экспансию. Затем происходит постепенное истощение энергии, ослабление аристократического этоса служения общему делу, переход к буржуазному этосу, когда энергия направляется преимущественно на бизнес, на личный материальный успех; далее – к этосу интеллигенции, когда энергия направляется в основном на науку и искусство; наконец, к этосу богемы и люмпен-пролетариата, когда остатки энергии тратятся на развлечения и борьбу за права (то есть выбивание подачек из правительства). Поскольку аграрные государства существовали в условиях суровой «дарвиновской» борьбы за существование и своеобразного «естественного отбора», то ослабевшие общества с растраченной энергией уничтожались более сильными и здоровыми конкурентами с более высоким уровнем энергии, не достигнув еще пределов своей деградации. Не обязательно при этом уничтожался каким-либо образом государствообразующий этнос. Но, лишенный энергии и собственной элиты, он превращался в этнографический материал или переходил на мемориальную фазу своего жизненного цикла. Впрочем, этот сценарий не фатален. Снижение асабии у элиты обычно идет быстрее, чем у народа. Поэтому возможен сценарий, когда элита уже выродилась, а народ – еще нет. В таком случае, когда народ еще сохранил сплоченность, волю и естественную мораль (основные параметры асабии), то он способен породить новую собственную элиту. В таком случае происходит смена режима или кадровая революция, государство возрождается.

 

Представленная в таком виде последовательность стадий вызывает обоснованные сомнения в своей универсальности. Пожалуй, наиболее надежным выводом из данной схемы может быть утверждение о том, что существует тенденция оскудения асабии. По мере нарастания этого процесса происходит переход от «героической» этики (долг и самопожертвование во имя коллектива) к этике индивидуалистической и гедонистической («мне все должны, а я никому ничего не должен»). Вместе с этим может происходить переход к депопуляции – не из-за невыносимых материальных условий жизни, а из-за нацеленности на потребительские ценности и удовлетворение гедонистических потребностей.

 

Возникает вопрос, может ли данная факторная модель и связанная с ней последовательность фаз цикла подъема и упадка быть применена к современному индустриальному (постиндустриальному) обществу? В аграрном обществе предпосылками упадка асабии становятся сначала рост материального благополучия и безопасности по мере усиления державы и развития в ней торговли, ремесел и сельского хозяйства (при достаточном еще земельном фонде), а затем, по мере роста населения и возникновения дефицита земли, рост конкуренции из-за сокращающейся ресурсной базы. Последнее обстоятельство становится также, наряду с чрезмерным расширением, предпосылкой финансово-экономического кризиса. В классическом индустриальном обществе даже при продолжающемся и ускоряющемся росте населения проблема крестьянского малоземелья более не актуальна. Индустриальное общество вырвалось из мальтузианской ловушки за счет повышения урожайности сельского хозяйства, механизации труда, урбанизации и использования невозобновляемых источников энергии. В современный, условно постиндустриальный (точнее позднеиндустриальный) период истории, демографический рост на большей части Земли прекратился вовсе. Соответственно, как представляется, устраняется одна из основных предпосылок финансового кризиса и внутригрупповой конкуренции, подрывающей асабию.

 

Также может возникнуть предположение, что теория Ибн Халдуна (а также Шутова и Парето) работает только в отношении авторитарных государств, но не демократических, поскольку именно несменяемая власть, стремясь к бесконечному росту престижного потребления, разоряет казну и ведет государство к экономическому краху, а демократическая власть ограничена в своих претензиях электоральным контролем. Однако практика показывает, что часто сменяемые элиты демократических обществ бывают ничуть не лучше несменяемых элит авторитарных обществ. Нередко им свойственна психология временщиков, заботящихся о сохранении рейтинга в период ближайшего электорального цикла, а не о реализации программ долгосрочного развития своих стран, плоды которых достанутся скорее всего уже не им. Демократические выборы часто похожи на соревнование в демагогии и популизме, когда выигрывает тот, кто больше всех обещает. Реализация популистских предвыборных программ вполне может привести к экономическому и финансовому кризису точно так же, как и престижное потребление родовой аристократии.

 

Примерно то же относится и к принципу вырождения наследственной элиты при недостаточном уровне ротации элит, сформулированному Платоном, В. Парето и В. Шутовым. Элита современных стран Запада по всей видимости весьма сильно подвержена настроениям эгоистического гедонизма, хотя формально является демократически избранной и сменяемой. При объяснении этого факта придется уходить в область, близкую к конспирологии, признавая, что формальная демократия является политическим спектаклем, официальная политическая элита – это лишь «фронтмены»-исполнители, а реальной господствующей элитой является наследственная олигархия. Либо же придется принять утверждение, что дело не в династическом элитаризме: важно не то, благодаря происхождению или нет человек попадает в ряды элиты, а то, чтобы эта кооптация происходила в результате прохождения серьезных испытаний, требующих претерпевания трудностей и лишений, может быть даже с риском для жизни. По всей видимости, слишком низкий уровень вертикальной мобильности действительно способствует вырождению элит, но тут дело не в том, чтобы проводить постоянную ротацию, а в том, чтобы попадание и сохранение в составе элиты было обусловлено наличием необходимых достоинств и достижений.

 

При этом угроза перепроизводства элит и ее последствий в плане снижения уровня асабии, вопреки кажущейся неактуальности для современного исторического этапа, сохраняется и в современных условиях отсутствия демографического роста. Развитие демократии и стремление к идеалу общества равных возможностей устраняют формальные барьеры для вертикальной мобильности, характерные для сословных обществ прошлого, что способствует усилению конкуренции за элитные позиции. Еще сильнее, чем в прежние века, действует такой фактор упадка асабии как длительный период жизни в условиях безопасности и материального изобилия[5]. Кроме того, такой важный компонент асабии как солидарность подрывается социальными программами, характерными для современных развитых стран (welfare state) – на что указывает, например, Ф. Фукуяма [см.: 18]. Нельзя сбрасывать со счета и фактор леволиберальной идеологии, тщательно пестующей самосознание индивида, озабоченного исключительно собственными правами и живущего по принципу «мне все должны, а я никому ничего не должен». Зацикленность на справедливости, понимаемой как позитивная дискриминация в отношении «угнетенных» меньшинств, раскалывает общество на конгломерат взаимно враждебных и завистливых сообществ – группировок по совместному поиску политической ренты в виде этой самой позитивной дискриминации.

 

Поскольку демократия, эгалитарные идеологии и порождаемые ими популистские политические практики широко распространены в современном мире, а уровень жизни и безопасности от внешних угроз высок сейчас как никогда в истории, то исходя из принципов представленной модели стоило бы ожидать повсеместного упадка асабии и вызванного этим упадка обществ. Почему же, на первый взгляд, мы этого не обнаруживаем? Прежде всего потому, что обнаружить упадок общества стало сложнее. Ранее он становился очевиден, когда данное общество вступало в военный конфликт с другим (а случалось это очень часто). Поражение в войне и утрата территорий или суверенитета наглядно свидетельствовали о том, что данное общество уже пережило свой расцвет и пришло к упадку. В наши дни войны между странами редки, особенно такие, когда территории проигравшего отходят к победителю. С одной стороны, это вроде бы гуманно и хорошо, но с другой перестает действовать механизм (квази)естественного отбора. Как в человеческих популяциях по мере улучшения медицины и снижения смертности наблюдается рост генетического груза, так и среди стран мира растет число так называемых несостоявшихся государств (failed states). Это общества, пришедшие к упадку, что проявляется в неспособности сформировать эффективную элиту, поддерживать функционирование эффективной государственной машины. Однако в условиях отсутствия внешнего военного вызова они продолжают влачить свое существование, неспособные ни самостоятельно развиваться, ни полностью исчезнуть с карты мира.

 

Также не стоит сбрасывать со счетов фактор финансового кризиса. Поскольку для современного периода (после Второй мировой войны и крушения колониальной системы) не характерно расширение территорий одних государств за счет других, то вроде бы устраняется основная традиционная предпосылка финансового кризиса – чрезмерное расширение. Значит ли это, что данная модель вообще более не актуальна? По всей видимости, нет, не значит. Прежде всего, поскольку сохраняется геополитическая напряженность, сохраняется и практика содержания удаленных военных баз и участия в конфликтах на отдаленных территориях. Хотя непосредственного столкновения сильнейших военных держав не было уже достаточно давно, сохраняется практика ведения гибридных и прокси войн. Подобные явления способны подорвать финансовую состоятельность государства не меньше традиционного имперского перенапряжения из-за чрезмерного расширения. К тому же финансовый кризис как непосредственный спусковой крючок окончательного упадка государства может выступать следствием не только геополитического перенапряжения. Как показывает практика, государственный дефолт грозит в том числе странам с относительно низкими расходами на оборону. Это может стать следствием неверной экономической политики, чрезмерных социальных расходов и прочих последствий популизма или же иных обстоятельств.

 

Можно заметить различие в действии механизма упадка общества из-за финансовых проблем в прошлом и настоящем. Если прежде государственное банкротство провоцировалось в основном таким почти не зависящим от деятельности правительства фактором, как демографический рост, либо было следствием чрезмерного имперского расширения, то сейчас оно является итогом неверной или недальновидной популистской политики. Сама же эта политика является следствием вырождения элиты или общего интеллектуально-культурного упадка нации. Так что если раньше финансовый кризис был фактором в некоторой мере независимым от состояния общественного сознания и морали, то теперь моральный упадок провоцирует упадок общества как посредством механизма снижения асабии, так и посредством механизма финансового кризиса.

 

Соответственно главный вопрос – это вопрос о причинах упадка естественной морали. Можно заметить, что, как и в прежние эпохи, зерна упадка как правило коренятся в предыдущих успехах. Но если раньше успехи в демографическом росте и территориальном расширении обычно становились главными предпосылками последующего упадка, то теперь таковыми становятся в основном успехи в социально-экономическом развитии, достижении целей безопасной и изобильной жизни. Скорее всего, дело не в собственно материальном изобилии как таковом, а в том, что появление излишка богатства приводит к расширению общественных потребностей за счет услуг развлекательного характера. Это приводит к экспансии богемы как социокультурной группы, повышению ее престижа и влияния, что далее ведет к распространению богемного этоса с его гедонистическими ценностями. Параллельно с этим в силу видимой удовлетворенности потребности в безопасности падает престиж вооруженных сил, которые все чаще воспринимаются не как защитники и элита общества, а как социальные паразиты и пережитки архаических времен. Так военные все чаще становятся героями анекдотов про тупых солдафонов. Соответственно снижается влияние воинского, можно сказать подлинно аристократического этоса чести и долга. А по мере роста удовлетворенности материальных потребностей снижается предельная общественная полезность производителей материальных благ, их престиж и влияние производительного (буржуазного) этоса трудолюбия и бережливости. В конце концов устанавливается культурная гегемония богемы, и гедонистический эгоизм подрывает моральный базис национального хозяйства (трудовую этику), обороноспособность (этику воина-защитника страны) и даже способность нации к демографическому воспроизводству. В наше время подобное или близкое к нему положение установилось в большинстве развитых стран. Ситуация с упадком естественной морали, предполагающей верность своему коллективу, примордиальной национальной общности в наше время еще больше усложняется влиянием глобализации, которая втягивает многих людей, особенно представителей среднего класса крупных городов в транснациональные сети различного рода. Последнее делает их жизнедеятельность оторванной от жизнедеятельности национального сообщества, делает образ жизни и самосознание космополитичными, что снижает уровень асабии данного сообщества.

 

Сам же упадок общества, как было отмечено ранее, реже проявляется теперь в территориальных потерях, но чаще в общем упадке по большинству параметров развития. Теряющее энергию общество с выродившейся элитой и неэффективным государственным аппаратом, утратившим асабию населением начинает испытывать депопуляцию и оказывается неспособным обеспечить высокие темпы технологического и экономического развития, сопротивляться военным угрозам, а также порождать привлекательные жизнеутверждающие культурные образцы.

 

Указанные факторы деградации устойчиво действуют во многих современных обществах. Так, практически во всех развитых и многих развивающихся странах наблюдается нарастающий финансовый кризис (пока что выражающийся в основном в неконтролируемом росте задолженности), революция прав (особенно прав меньшинств) и рост необоснованных социальных претензий, обострение внутриэлитных конфликтов, депопуляция коренного населения и рост иммиграции из бедных, чаще всего инокультурных стран. Отсюда можно ожидать масштабного упадка большинства современных обществ, перехода все большего числа стран в разряд несостоявшихся. Угроза ядерной войны едва ли способна «взбодрить» стареющие народы. Что в таком случае может стать средством усиления асабии и вдохнуть новую энергию – пока не ясно.

 

Рассмотренные выше модели игнорируют самостоятельную роль культурного фактора, полагая его функцией от объективных обстоятельств материального характера. Однако возможно стоит учесть самостоятельную роль культуры и влияние культуры различных типов на уровень асабии. Так японцам как-то удавалось сохранять самурайский дух в период самоизоляции несмотря на отсутствие явной внешней угрозы и нарастающее демографическое давление. Возможно для современных обществ требуется какая-то специфическая культура, заряжающая общество энергией даже в условиях отсутствия постоянной внешней угрозы и высокого уровня благосостояния.

 

Если такого позитивного решения проблемы упадка асабии не будет найдено, то, возможно, неприятным лекарством окажется мировой экономический кризис, который обрушит уровень жизни, а также нарастающая военная напряженность, которая сделает жизнь небезопасной. Думается, большинство наших современников хотели бы избежать подобного сценария, особенно той его части, когда войны опять станут средством очищения человечества от одряхлевших народов и пришедших в упадок государств. При этом само по себе снижение уровня жизни никак не гарантирует повышения асабии. В условиях нарастающего энергетического и ресурсного кризиса и спровоцированного им продовольственного кризиса некоторые бедные или наиболее утратившие пассионарность общества вполне могут прийти к коллапсу вместо возрождения.

 

Список литературы

1. Шутов В. Н. Основы современной социологии: 15 фундаментальных законов. – М.: Этерна, 2015. – 224 с.

2. Шилз Э. Общество и общества: макросоциологический подход // Американская социология. – М.: Прогресс, 1972. – C. 341–359.

3. Даймонд Дж. Коллапс. Почему одни общества выживают, а другие умирают. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА, 2010. – 762 с.

4. Турчин П. Историческая динамика. На пути к теоретической истории. – М.: Издательство ЛКИ, 2007. – 368 с.

5. Гумилёв Л. Этногенез и биосфера Земли. – M.: Издательство АСТ, 2001. – 560 с.

6. Cline E. H. 1177 B. C.: The Year Civilization Collapsed. – Princeton and Oxford: PrincetonUniversity Press, 2015. – 264 р.

7. Diskinson O. The Aegean from Bronze Age to Iron Age. Continuity and Change Between the Twelfth and Eighth Centuries B. C. – New York: Routledge, 2006. – 298 р.

8. Платон. Сочинения в четырех томах. Т. 3. Ч. 1. – СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета; Издательство Олега Абышко, 2007. – 752 с.

9. Тойнби А. Дж. Постижение истории: Сборник. – М.: Рольф, 2001. – 640 с.

10. Гумилев Л. Струна истории. Лекции по этнологии. – М.: Айрис-пресс, 2013. – 608 с.

11. Арон Р. Этапы развития социологической мысли. – М.: Прогресс-Универс, 1993. – 606 с.

12. Eisenstadt S. N. The Causes of Disintegration and Fall of Empires: Sociological and Historical Analyses // Diogenes. – 1961. – No. 34, Summer. – Pp. 82–107.

13. Кеннеди П. Взлеты и падения великих держав. Экономические изменения и военные конфликты в формировании мировых центров власти с 1500 по 2000 г. – Екатеринбург: Гонзо, 2020. – 848 с.

14. Коллинз Р. Макроистория: очерки социологии большой длительности. – М.: УРСС, 2015. – 499 с.

15. Аристотель. Политика // Сочинения: в 4 т. Т. 4. – М.: Мысль, 1983. – 830 с.

16. Glubb J. The Fate of Empires and Search for Survival. – Edinburgh: William Blackwood & Sons Ltd, 1976. – 24 p.

17. Кэлхун, Джон (этолог) // Википедия. – URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/Кэлхун,_Джон_(этолог) (дата обращения 12.06.2022)

18. Фукуяма Ф. Доверие: социальные добродетели и путь к процветанию. – М.: Издательство АСТ, 2004. – 730 с.

 

References

1. Shutov V. N. Fundamentals of Modern Sociology: 15 Fundamental Laws [Osnovy sovremennoy sotsiologii: 15 fundamentalnykh zakonov]. Moscow: Eterna, 2015, 224 p.

2. Shils E. Society and Societies: Macrosociological Approach [Obschestvo i obschestva: makrosotsiologicheskiy podkhod]. Amerikanskaya sotsiologiya (American sociology). Moscow: Progress, 1972, рp. 341–359.

3. Diamond J. Collapse: How Societies Choose to Fail or Succeed [Kollaps. Pochemu odni obschestva vyzhivayut, a drugie umirayut]. Moscow: AST: AST Moskva, 2010, 762 p.

4. Turchin P. Historical Dynamics. On the Way to Theoretical History [Istoricheskaya dinamika. Na puti k teoreticheskoy istorii]. Moscow: LKI, 2007, 368 р.

5. Gumilev L. Ethnogenesis and the Biosphere of Earth [Etnogenez i biosfera Zemli]. Moscow: Izdatelstvo AST, 2001, 560 p.

6. Cline E. H. 1177 B. C.: The Year Civilization Collapsed. Princeton and Oxford: Princeton University Press, 2015, 264 р.

7. Diskinson O. The Aegean from Bronze Age to Iron Age. Continuity and Change Between the Twelfth and Eighth Centuries B. C.New York: Routledge, 2006, 298 р.

8. Plato. Essays: in 4 vol. Vol. 3, part 1 [Sochineniya v chetyrekh tomakh. T. 3. Ch. 1]. St. Petersburg: Izdatelstvo Sankt-Peterburgskogo universiteta; Izdatelstvo Olega Abyshko, 2007, 752 p.

9. Toynbee A. J. A Study of History [Postizhenie istorii: Sbornik]. Moscow: Rolf, 2001, 640 р.

10. Gumilev L. String of History. Lectures on Ethnology [Struna istorii. Lektsii po etnologii]. Moscow: Ayris-press, 2013, 608 р.

11. Aron R. Stages of Development of Sociological Thought [Etapy razvitiya sotsiologicheskoy mysli]. Moscow: Progress-Univers, 1993, 606 p.

12. Eisenstadt S. N. The Causes of Disintegration and Fall of Empires: Sociological and Historical Analyses. Diogenes, Summer 1961, no. 34, рp. 82–107.

13. Kennedy P. The Rise and Fall of the Great Powers: Economic Change and Military Conflict from 1500 to 2000 [Vzlety i padeniya velikikh derzhav. Ekonomicheskie izmeneniya i voennye konflikty v formirovanii mirovykh tsentrov vlasti s 1500 po 2000 g.]. Yekaterinburg: Gonzo, 2020, 848 p.

14. Collins R. Macrohistory: Essays in Sociology of the Long Run [Makroistoriya: ocherki sotsiologii bolshoy dlitelnosti]. Moscow: URSS, 2015, 499 р.

15. Aristotle. Politics [Politika]. Works in 4 vol. Vol. 4. [Sochineniya: v 4 t. T. 4]. Moscow: Mysl, 1983, 830 р.

16. Glubb J. The Fate of Empires and Search for Survival. Edinburgh: William Blackwood & Sons Ltd, 1976, 24 p.

17. John B. Calhoun [Kelkhun, Dzhon (etolog)]. Available at: https://ru.wikipedia.org/wiki/Кэлхун,_Джон_(этолог) (accessed 12 June 2022).

18. Fukuyama F. Trust: The Social Virtues and the Creation of Prosperity [Doverie: sotsialnye dobrodeteli i put k protsvetaniyu]. Moscow: Izdatelstvo AST, 2004, 730 р.

УДК 304.42; 316.42; 324.8

 

Лауфер Константин Маркович – Сеченовский университет, кафедра экономики и менеджмента, доцент, кандидат философских наук, доцент, Москва, Россия.

Email: laufer_k_m@staff.sechenov.ru

SPIN: 8497-5486

Researcher ID: AAH-9913-2020

ORCID: 0000-0002-3277-2350

Scopus ID: 57208507477

Авторское резюме

Состояние вопроса: Одной из главных проблем формирования VI технологического уклада считается вытеснение людей из области производства роботами с искусственным интеллектом и следующий за этим веер социальных проблем. Эта ситуация рассматривается для общества как единого целого, а не как изменение структуры самого общества.

Методы исследования. В условиях отсутствия реально необходимого массива данных по взаимодействию искусственного интеллекта и человека основным методом изучения стала интерпретация значимых отношений и смыслов, выявленных в ходе феноменологического описания предмета исследования. Это исследование имеет целью переход от эмпирического «живого опыта прочтения» имеющихся фактов (по А. Н. Леонтьеву и А. А. Пузырей) к интерпретации в русле теорий качественных исследований Д. Полкингхорна и С. Квале.

Результаты: Четвертая промышленная революция приводит к разделению нового поколения людей на две синхронные страты: одну (поколение Альфа), тесно интегрированную с высокими технологиями, и другую (поколение Омега) – значительно большую по численности, элиминированную из процесса создания общественных благ и реализующую себя исключительно в сфере личного потребления. Эволюция Альфа на основе передовых биомедицинских технологий обеспечивается биохакингом и интеграцией с искусственным интеллектом. Омега проходит обратный путь социального регресса, вплоть до неприятия технологических новшеств и деградации способности мышления. Назревает глобальный цивилизационный конфликт между двумя группами, в том числе в сфере общественной морали, вплоть до исключения из области действия морали Альфа противоположной группы.

Область применения результатов. Построение философской и социологической теории современного этапа общественного развития для осуществления эффективного социально-экономического форсайта ближайшего будущего.

Выводы: Предложенный подход к анализу современных проблем цифровизации и первые полученные результаты дают возможность сформулировать фундаментальную идею современного этапа общественного прогресса и предложить решение выявленной глобальной проблемы развития человечества в ближайшем будущем.

 

Ключевые слова: качественные исследования; мышление; искусственный интеллект; биохакинг; теория поколений; поколение Альфа; поколение Омега.

 

Digital Technologies and Civilizational Crisis

 

Laufer Konstantin Markovich – Sechenov University, Department of Economics and Management, Associate Professor, PhD (Philosophy), Moscow, Russia.

Email: laufer_k_m@staff.sechenov.ru

Abstract

Background: One of the main problems in the formation of the Sixth technological paradigm is that robots and artificial intelligence replace humans in industry, which causes a number of social problems. The situation is considered for society as a whole and not only as a change in the structure of society itself.

Research methods: The interpretation of significant relationships and meanings identified in the course of the phenomenological description of the subject of the study became the main method due to the absence of the necessary data array on the interaction of artificial intelligence and humans. The research had the following pattern: from the empirical study of the available facts (according to A. Leontiev and A. Puzyrey) to their interpretation within the theories of qualitative research by D. Polkinghorn and S. Kvale.

Results: The fourth industrial revolution results in the division of the new generation of people into two synchronous strata: the one (generation Alpha), closely integrated with high technologies, and the other (generation Omega) – much larger in number, eliminated from the process of creating public goods and realizing itself exclusively in the sphere of personal consumption. The evolution of generation Alpha based on advanced biomedical technologies is provided by biohacking and integration with artificial intelligence. Generation Omega goes back the path of social regression, up to the rejection of technological innovations and the degradation of the ability to think. A global civilizational conflict between the two groups is brewing, including the sphere of public morality, up to the exclusion of the opposite group from the scope of Alpha morality.

Implications: Formulating a philosophical and sociological theory of the current stage of social development to have an effective socio-economic foresight for the near future.

Conclusion: The proposed approach to the analysis of modern problems of digitalization and the first results obtained make it possible to formulate the fundamental idea of the current stage of social evolution and offer a solution to the identified global problem of human development in the near future.

 

Keywords: qualitative research; thinking; artificial intelligence; biohacking; generational theory; generation Alpha; generation Omega.

 

Он конченый человек,

он не способен на ошибки в искусстве.

Эмиль Золя. «Госпожа Сурдис».

Введение

Молодой Маркс написал программные слова, определяющие его теоретическую деятельность как философа: «Так как всякая истинная философия есть духовная квинтэссенция своего времени, то с необходимостью наступает такое время, когда философия не только внутренне, по своему содержанию, но и внешне, по своему проявлению, вступает в соприкосновение и во взаимодействие с действительным миром своего времени» [1, с. 105]. Он и предположить еще не мог, насколько пророческими и важными они окажутся через 180 лет совсем в иной социально-экономической ситуации. Любая истинная философия во все времена имеет своим объектом феномен человеческого мышления, до каких бы тонких предметных различений она ни доходила в процессе теоретизирования. Сегодня именно такая ситуация – мы вступили в эпоху VI технологического уклада, строим цифровое общество, говорим о создании искусственного интеллекта и развитии нано-био-информационно-когнитивных технологий (NBIC-technologies).

 

Понимание того, что мы создаем сейчас, каким образом новые технологии повлияют на человека и изменят общество – вот линия водораздела между апологетами и визионерами нового технологического мира. IV промышленная революция, начало которой было объявлено Клаусом Швабом на Мировом экономическом форуме в Давосе 20 января 2016 года [см.: 2], включает шесть технологий цифрового блока: облачные вычисления, большие данные, искусственный интеллект, виртуальную и дополненную реальность, «интернет вещей» (в первую очередь, промышленный «интернет вещей») и блокчейн (с его важнейшим на сегодня приложением – криптовалютами). И я добавлю сюда квантовые вычисления и компьютеры.

 

Для философа основной интерес представляют, конечно, технологии искусственного интеллекта. Подчеркнем, что в английском языке термин “Artificial Intelligence” (AI) не имеет таких антропоморфных, мифологических и научно-фантастических коннотаций, как его калька «искусственный интеллект» в русском языке, поэтому мы будем использовать англоязычный термин и аббревиатуру. В тоже время необходимо понять, что же мы создаем – технологию, подвластную контролю со стороны общества, или настоящий нечеловеческий разум на иной, нежели у человека, основе.

 

Развитие сознания, появление интеллекта еще более сложный процесс. Он, конечно, не сводится к нейрофизиологии человеческого мозга, так же как и AI не сводится только к программированию многоуровневых нейронных сетей на основе deep learnin. Понимание того, что такое человеческий интеллект, мышление, и в каком отношении он находится с AI, есть задача именно философов, социологов и культурологов, как специалистов в данной области, а не психологов, нейрофизиологов, кибернетиков, программистов, специалистов IT-сферы и Computer Science, какой бы ценный вклад они ни вносили своими исследованиями в пограничные области феномена мышления.

 

Сам термин “Artificial Intelligence” сконструирован как оппозиция термину «человеческий интеллект», и решить поставленную задачу можно только подходя к ней с обеих сторон. При этом оппозиция, как философский методологический прием, предполагает не только противопоставление и разграничение, но и выявление элементов общего, порождающего содержания и взаимовлияния исследуемых феноменов, обозначаемых данными терминами. Значит, для того чтобы выяснить, что такое AI, надо прежде понять, что такое человеческий интеллект. Конечно, вся история философии замыкается на этой проблеме, и она до сих пор не решена окончательно. Но за 2600 лет развития философии достаточно много стало известно, чтобы решить проблему пограничных отношений человеческого и искусственного интеллекта.

 

Вспомним Г. В. Ф. Гегеля: «В наличном бытии определенность едина с бытием, и вместе с тем она, положенная как отрицание, есть граница, предел. Инобытие есть потому не некое безразличное наличному бытию, находящееся вне его, но его собственный момент… Присматриваясь ближе к границе, мы находим, что она заключает в себе противоречие и, следовательно, оказывается диалектичной, а именно: граница составляет, с одной стороны, реальность наличного бытия, а с другой стороны, она есть его отрицание. Но далее, граница как отрицание нечто не есть абстрактное ничто вообще, а сущее ничто или то, что мы называем “другим”» [3, с. 230–231].

 

Противопоставляя мышление человека и AI, мы определяем между ними границу, включающую диалектическое противоречие таким образом, что она является границей как человеческого, так и искусственного интеллекта. Порождая «позитивное содержание», «такая диалектика есть не внешнее деяние субъективного мышления, а собственная душа содержания» [4, с. 91]. То есть, рассматривая проявления человеческого интеллекта в его отношении к порождающему его внешнему миру, мы сможем определить основные характеристики и атрибуты AI. Это дает возможность ответить на вопрос, в каком отношении находятся человеческий и искусственный интеллект, сможет ли когда-нибудь AI выйти из-под контроля человека, представляя ему угрозу в глобальном плане, полностью подчинить себе человечество или заменить его на путях эволюции.

 

Для нас исходным пунктом в обсуждении данного вопроса является утверждение о том, что интеллект, мышление бывает только человеческим и только творческим. «Не надо 3-х слов», – писал В. И. Ленин о соотношении логики, диалектики и теории познания в «Капитале» Карла Маркса [5, с. 301]. Точно так же при определении мышления избыточными, на наш взгляд, являются атрибуты «человеческое» и «творческое», они уже имплицитно в этом понятии содержатся. Нет и не может быть никаких других форм мышления, мышление может быть только человеческим и только творческим, по крайней мере до тех пор, пока мы знаем только одну форму жизни, представленную на нашей планете.

 

Возможности развития полноценного сознания внутри «сообщества» андроидов, даже оснащенных квантовыми процессорами, AI, всеми суперсовременными приборами восприятия и отображения внешней среды и практически неиссякаемым источником энергии, ограничиваются тем, что AI не является и не может быть творческим субъектом формирования мира. Творчество как сущностная характеристика мышления, рассматриваемого как атрибут движущейся (развивающейся) материи, конкретно – человека, у AI изначально отсутствует.

 

Основная проблема развития цифрового общества заключается, на наш взгляд, не в том, может ли машина обладать интеллектом, да еще и превосходящим человеческий разум, а в том, что с развитием цифровой цивилизации мышление, творчество и созидание неизбежно будут превращаться в прерогативу достаточно узкой прослойки людей – поколения Альфа, а большая часть нового поколения, родившегося в эту эпоху, назовем его поколением Омега, объективно окажется вне этого процесса цифровизации, окажется невостребованной для дальнейшей эволюции человеческой цивилизации. Более того, в процессе социально-технологической эволюции Омега редуцируют свои способности мышления к минимуму.

 

Разрешением этой коллизии представляется неизбежное разделение эволюции человечества на два направления после поколения Z. Поколение Альфа и его потомки пойдут по пути биохакинга и сращивания физиологических и технологических процессов в развитии организма и общества для освоения все новых пространств и возможностей развития. Поколение Омега и его потомки, находящиеся в комфортной среде жизнеобеспечения, будут медленно деградировать в первую очередь в области интеллектуальной. Мы находимся в начале этого глобального цивилизационного кризиса.

 

Материалы и методы

В основе нашего исследования лежат методы диалектической логики, применяемой к пониманию мышления как специфически человеческой деятельности по освоению окружающей среды. Человек как часть природы, деятельная материя, по учению Спинозы, обладает важнейшим атрибутом – «мышлением». Но мышлением, сознанием как высшей формой движения, по Ф. Энгельсу [6, с. 360], обладает только специфически организованная деятельная материя. Это – организованное человеческое общество, то, что мы называем «социальной формой движения материи».

 

Анализ процесса эволюции живого на Земле [см.: 7–8], основанный на методологических принципах теории деятельностного сознания А. Н. Леонтьева [см.: 9–10] и концепции «идеального» Э. В. Ильенкова [см.: 11–15] приводит к следующим выводам.

 

Сознание возникает в обществе первобытных людей как специфический фактор выживания в специфической среде. Никакие другие виды, имея в виду в первую очередь приматов как ближайших биологических родственников человека, не пошли по пути социализации так далеко как человек, чтобы им потребовалось развитие такой функции как сознание. Качественный диалектический скачок в развитии психических реакций человека, в отличие от животных, и формирование у него мышления связан с особенностями его эволюции. Выхаживание детенышей вне непосредственного процесса жизнедеятельности взрослых особей – собирательства и охоты, вне контактов с угрозой встречи с хищниками и выработки специфического поведения для сохранения жизни через формирование социума вызывает необходимость передачи опыта от старшего поколения младшему в символической форме, представления одного через другое, то есть формирования «идеального». Отсюда необходимость фиксации и передачи опыта молодому поколению не напрямую, как у остальных животных, а опосредованно, через знак и вторую сигнальную систему – язык. Причем как вербальный, так и язык первобытного искусства, являющего собой конкретно-всеобщий опыт, воплощенный в артефакты искусства через индивидуальные переживания древнего художника.

 

Ярким примером этого может служить палеолитическое искусство на уже высокой стадии развития человечества. Если мы посмотрим на пещерную живопись (в пещерах Альтамиры или Ля Ляско), то трудно представить, что сорок тысяч лет назад человеком двигало врожденное чувство прекрасного или пресловутая жажда самовыражения. Скорее задачей этого делания было передача концентрированного и обобщенного опыта охотников, который, в силу технических особенностей передачи, молодое поколение никаким другим, не критическим для выживания всего племени образом, получить не могло.

 

Передача от поколения к поколению опыта, необходимого для выживания и развития вида, в концентрированном, обобщенном виде уже предполагает проникновение за границы явления, выявление сущностных, скрытых от прямого наблюдения взаимозависимостей и закономерностей, то есть определенного уровня символизма и развития речи, второй сигнальной системы.

 

Мышление, сознание, таким образом, есть всегда выделение характерных черт внешних объектов деятельности человека как социального существа, определение главных, существенных и второстепенных, «не важных» характеристик, обобщение главных, подведение их под более общие характеристики, то есть формирование понятия. Формирование понятий происходит в результате деятельности человека не по контурам видимого внешнего мира, а по его внутренним, сущностным характеристикам. Человек движется от видимости, на границе которой остается животное, к явлению и от явления к сущности. Тем самым он действует по внутренним законам окружающего его мира, все глубже и полнее познавая его и формируя свое сознание вплоть до развитых форм общественного сознания в виде обыденных представлений, мифологии, религии, общественной морали, искусства, науки и философии.

 

Условием выживания биологического вида является его внутривидовое разнообразие, индивидуализация особей в процессе приспособления к окружающей среде. У человека освоение мира на уровне мышления предполагает самостоятельность индивида, и, как следствие, с одной стороны, право на ошибку, тупиковые ходы в процессе развития, а с другой стороны – прорывы и озарения, открытия, меняющие полностью отношения с окружающей средой и внутри социума. История науки дает нам множество примеров такого рода движения.

 

Результаты

Ключевым моментом нашего понимания мышления является то, что мышление как открытие сущностных отношений мира всегда есть творческий процесс, открытие нового. Каждый акт мышления – это акт сотворения нового мира, такого, которого до этого не было. Это мир чувственно воспринимаемый и понимаемый по-новому, по-особому, индивидуально.

 

Попробуем выяснить, соответствует ли гипотетическое сообщество «умных» машин критериям формирования мышления, может ли в ходе их совместной деятельности возникнуть такие феномены как сознание и мораль. Любой быстрый и однозначный ответ грозит поставить нас в ситуацию, схожую с той, по поводу которой иронизировал Ф. Энгельс: «То, что Гельмгольц говорит о бесплодности всех попыток искусственно создать жизнь, звучит прямо-таки по-детски» [6, c. 616]. Действительно, великий физик, специалист в биофизике и физиологии человека, крупнейший организатор экспериментальной науки в Германии явно поспешил с ответом. «Жизнь есть способ существования белковых тел, существенным моментом которого является постоянный обмен веществ с окружающей их внешней природой, причем с прекращением этого обмена веществ прекращается и жизнь, что приводит к разложению белка» [там же] – это очень хорошее определение. Во-первых, потому что в этом отрывке и далее выделена принципиальная необходимость смерти единичного белкового организма для продолжения существования жизни. Во-вторых, мы просто не знаем пока никаких других форм жизни, кроме белковой. Однако ясно, что важнейшими атрибутами жизни является метаболизм и обязательная ограниченность жизни отдельных организмов, что связано с приспособляемостью биологических видов к изменчивой внешней среде, то есть их эволюцией. Сегодня ясно, что есть принципиальная возможность создать условия самопроизвольного синтеза белковых молекул, а, следовательно, есть и вероятность экспериментального создания жизни. Ф. Энгельс ясно дал понять, что создать и поддерживать в ограниченном объеме условия возникновения и развития жизни (как она определена выше) человек может уже в последней четверти XIX века.

 

По поводу других форм организации живых существ, небелковых и даже неорганических, мы пока можем строить только гипотетические предположения и теоретические модели. Сошлемся на публикацию Science, 2011: «Жизнь в основном состоит из элементов углерода, водорода, азота, кислорода, серы и фосфора. Хотя эти шесть элементов составляют нуклеиновые кислоты, белки и липиды и, следовательно, основную массу живого вещества, теоретически возможно, что некоторые другие элементы в периодической таблице могли бы выполнять те же функции. Здесь мы описываем бактерию, штамм GFAJ-1 Halomonadaceae, выделенную из озера Моно-Лейк, штат Калифорния, которая способна заменить мышьяк на фосфор для поддержания своего роста» [16].

 

Принципиально важным моментом для решения поставленной задачи является то, что неорганическая материя не способна, – возможно, пока не способна, – к метаболизму и, соответственно, к эволюции. Химические реакции с элементами внешней среды преобразуют и в конечном счете разрушают неорганические соединения.

 

Проблематизация оппозиции мышления и AI со стороны мышления приводит к выводу о том, что мышление как творческая деятельность присуща человеку не всегда и далеко не каждому представителю вида homo sapiens. Развитие AI и других элементов цифровизации общества в ходе IV промышленной революции неизбежно создаст в обществе жесткое разделение на две крупные страты: одну творческую, в которой мышление будет оставаться главным элементом эволюции и приспособления к окружающей среде, и другую, значительно более многочисленную на первых этапах этого культурно-исторического катаклизма – ту, которая окажется пассивным потребителем цивилизационных благ, производимых первой группой.

 

В обыденном представлении имплицитно полагается, что если человек – существо мыслящее, то каждый представитель вида homo sapiens sapiens является существом мыслящим. Недаром в обозначении современного подвида эта способность упоминается дважды. До эпохи индустриализации и массового потребления так оно и было. Любой человек от императора до последнего землепашца вынужден был постоянно решать все новые и новые задачи, которые перед ним ставила жизнь, общество и природа. Однако глубина мысли, проникновения в сущность явлений, деятельность по аттрактору, определяемому не чувственно воспринимаемой формой вещей, а их внутренними закономерностями в каждой страте человеческого общества и у каждого человека была своя, индивидуальная.

 

С древнейших времен наблюдается деление любого человеческого сообщества на «элиту» и «массы». Не обсуждая исторические формы этого явления, укажем, что с позиций вида «массы» обеспечивают стабильность общественного развития, а «элита» является движителем прогресса. То есть обе эти общественные группы всегда были необходимы для развития человечества.

 

Элита состоит из руководителей, духовных лидеров, пассионариев, промышленников, торговцев, инженеров, людей художественного творчества, изобретателей, революционеров, конкистадоров и пионеров, уходящих за фронтир, то есть людей творческих. Ее глобальная задача – находить новые пути развития общества, новые пространства, ресурсы, технологии.

 

Масса всегда исполняла роль охранителя устоев, способствовала стабильности общественного развития, сохранению и приумножению достигнутых результатов. В тоже время в эпохи бурных общественных потрясений она становится инструментом достижения целей элиты.

 

Превращение человека в придаток машины, в функцию производства в эпоху капитализма положила начало новому процессу – все большей специализации функции мышления в обособленном классе креативных управленцев, ученых, инженеров, художников. Что же остается на долю работника, прикованного к своему рабочему месту, являющегося придатком механической машины в промышленном производстве, или, в более широком смысле, элементом социальной машины – в труде «белых воротничков», офисных служащих, изо дня в день выполняющих свои рутинные обязанности? Схематизм действий и шаблоны поведения, не требующие актов мышления и обеспеченные общественным воспитанием и высшими психическими функциями организма. Такое поведение прекрасно изображено и проанализировано на примере торговки яйцами в небольшой работе Г. В. Ф. Гегеля «Кто мыслит абстрактно» [см.: 17]. Действительно, абстрактное мышление – мышление шаблонное, одностороннее, принимающее во внимание только одну, выделенную, важную для субъекта в данный момент сторону явления – и не мышление это в строгом смысле слова, а стандартная схема поведения в предлагаемых обстоятельствах.

 

В наше время этот процесс идет с ускорением. Мышление, как и сохранение, развитие биологического и социального разнообразия все больше концентрируется в креативном классе, который будет формироваться из поколения Альфа, родившихся между 2011 и 2024 годами. Первым исследователем, выделившим это поколение и описавшим его, был австралийский социолог М. МакКриндл [см.: 18].

 

Однако большая часть людей, родившихся в этот же временной период, окажется, по нашему мнению, вне этого процесса, что МакКриндл не отметил. Я обозначаю эту большую страту в противоположность Альфа как поколение Омега.

 

Этот термин введен врачом-диетологом и эпигенетиком доктором медицины (D. M.) К. Шэнахан в 2009 году [см.: 19]. Однако он использовался ею вне социологической теории поколений В. Штрауса – Н. Хоува (Хау) [см.: 20–21], как медицинский и физиологический маркер детей, унаследовавших в своих генах от вполне здоровых генетически родителей, дедушек и бабушек эпигенетические маркеры, появившиеся у тех в силу нездорового питания и нездорового образа жизни, и радикальным образом повлекшим изменения в здоровье, физиологии и даже внешнем облике их потомства. Мы используем этот термин в контексте теории поколений. Омега – это поколение, синхронное Альфа, проживающее рядом с представителями Альфа.

 

Численно эти страты, Альфа и Омега, разделяются по принципу В. Парето в отношении примерно один к 4. На наших глазах сегодня формируется технологический разрыв между этими двумя группами – Альфа и Омега.

 

Исторический опыт показывает, что и отдельный человек, и общество (а, в конечном счете, всегда один человек или группа пассионариев, ведущих массу) в конкретный исторический период всегда ставят перед собой социальные цели развития. Вся документированная история человечества насчитывает шесть тысяч лет. И на этом отрезке развитие человеческих сообществ, становление великих империй, осуществление грандиозных научно-инженерных решений всегда было результатом сверхусилий этих сообществ, отказа от сиюминутного комфорта ради осуществления великой надличной цели, далеко выходящей за рамки потребностей отдельного человека. Грандиозным целям сопутствуют и грандиозные жертвы. Из теории деятельностного сознания, из понимания человека как социального существа следует, что для того, чтобы человечество как вид, обладающий способностью мышления, развивалось, оно необходимо должно иметь какую-то надличную, выходящую за рамки индивидуальной субъективности цель.

 

Поколение Альфа – это будущая элита, те, кто будет непосредственно пользоваться результатами IV промышленной революции, и будет взаимодействовать с развитым AI. Альфа – это лидеры, пионеры, которые будут ставить и решать грандиозные научные, технические и социальные задачи, используя всю мощь своего интеллекта и технологий.

 

Мы стоим на пороге цивилизационного кризиса. Но этот кризис будет заключаться вовсе не в том, что AI превзойдет возможности человеческого мышления и вытеснит человека из его экологической ниши. AI в новую технологическую эпоху будет таким же техническим элементом обеспечения жизнедеятельности людей, как блокчейн, виртуальная и дополненная реальность, квантовые вычисления, большие данные, «интернет вещей». Никто ведь всерьез не говорит, что виртуальная реальность или блокчейн вытеснят людей. Если исходить из философского понимания человека и мышления, то ни о каком захвате власти машинами, бунте машин, порабощении человека машиной или уничтожении «машинной цивилизацией» человечества речи всерьез идти не может. Отсюда же следует принципиальная невозможность наделения искусственного интеллекта сознанием и моралью, и эволюция «искусственного разума» и «цивилизации роботов».

 

Попробуем это показать. Характерной чертой человека в отличие от AI являются индивидуальные траектории развития каждой персоны и наличие ошибок на этом пути как условия эволюции вида. Разнообразие опытов человека – основа изменения и выживания. Разнообразие опытов создает сложный, структурированный, развивающийся мир человеческого общества. Машина не может индивидуализировать опыт, от машины к машине он передается целиком и без изменений. AI по определению должен иметь доступ ко всей информации своего уровня (реализован ли он в контроллере, промышленном роботе, андроиде или «планетарном разуме»). То есть все машины моментально обмениваются всей доступной на их уровне информацией и оптимальными реакциями поведения. Эта ситуация великолепно описана в романе Виктора Пелевина «S.N.A.F.F.». Поэтому у машин не может быть разнообразия, индивидуальных решений как основы эволюции.

 

То, что дает возможность живому приспосабливаться к изменяющейся среде и менять ее под себя в ходе эволюции – это индивидуальный опыт и возможность совершать ошибки. У человечества как биологического вида в космической перспективе тоже нет никакой цели. Даже цели выживания. Существование множества особей вида, каждого со своим метаболизмом и своей траекторией развития дает возможность совершать ошибки, отклонения от заданной траектории развития. Негативные ошибки ведут к гибели особи и развитие ее наследственной ветки прекращается. Лучше приспособленные особи выживают и дают многочисленное потомство, расширяющее ареал обитания.

 

Машины, AI, могут только обучаться по программам, изначально заложенным в них человеком, для реализации цели, определенной человеком. AI не сможет захватить власть над человеком уже по причине слишком узкой и глубокой специализации различных его воплощений. Кто будет эту власть захватывать – пара-тройка «сговорившихся» между собой чипов, контроллер, промышленный робот, андроид-слуга, «умный» пылесос или может быть «умный» холодильник. Подобные сценарии грешат переносом на специализированный мир машин отношений человеческого общества, для которого характерно как раз отсутствие специализации его членов, по крайней мере, на начальном этапе их развития.

 

Именно так возникает ложная проблема морали у машины, проблема наделения AI нравственностью. Это очень популярная тема, начиная с опусов государственного института опережающего развития – Российской венчурной компании (ВРК) [см.: 22], которая под эти идеи, скорее всего, получает немалое бюджетное финансирование, до многочисленных роликов различных энтузиастов в YouTube, Интернете, СМИ.

 

Наиболее часто приводимый пример «морального выбора», который в ближайшем будущем придется принимать AI – это выбор робомобиля в ситуации неминуемого ДТП. Выбор состоит в следующем: кого спасать (какие действия предпринять для этого) – пассажира или пешехода, если он оказался на дороге, на траектории движения? Сразу скажем – это ложная дилемма, ложный выбор. Его просто не может быть. Робомобиль, с пассажиром или без пассажира, двигается строго по ППД. Нарушить ПДД может только человек. ППД предписывают водителю, человеку ли, AI ли – если на дороге оказался пешеход, снизить скорость и остановиться. Все. Никакого морального выбора здесь нет. Машина не может превысить максимальную скорость, она контролирует появление препятствий в зоне, достаточной для торможения – у нее не будет стоять вопрос – кого предпочесть, пассажира или пешехода, у нее есть четкий алгоритм действия на этот счет. Конечно, ситуации на дороге могут быть разные, но к моральному выбору машины они не имеют никакого отношения.

 

Действия машины ограничены поставленной человеком целью, она и сконструирована человеком для выполнения определенной задачи. Другое дело, что AI функционирует по принципу «черного ящика», мы задаем «вход» и получаем «выход». Что происходит на многоуровневой системе «нейронных сетей» AI мы не знаем, но зато мы знаем, как оно внутри устроено. Цель машины – наилучшим способом в изменяющихся внешних условиях (параметры этих изменений тоже задаются разработчиком) достичь цели, поставленной человеком. Других целей у машины (например, завоевания всемирного господства, вытеснения человека из его экологической ниши) быть не может. Машине это попросту не нужно.

 

Цивилизационный кризис, о котором говорится выше, будет заключаться в том, что разделение на элиту (Альфа) и массы (Омега) получит новое наполнение. Массы потеряют свою роль охранителя устоев традиционного общества и основной производительной силы. Их роль передается AI и другим элементам нового промышленно-экономического уклада.

 

Решение этой проблемы потребует крупнейших социальных преобразований. Жизнь Омега будет проходить в комфортных безопасных условиях, практически на всем готовом, а ресурсов экономики даже сегодня хватает, чтобы обеспечить такие условия в глобальном масштабе. Между Альфа и Омега возникнет технологический барьер, не нужны будут никакие КПП и заборы, Омега просто нечего будет делать в высокотехнологичных мегаполисах проживания Альфа, типа сегодняшнего Сонгдо в Южной Корее. Главным занятием Омега будет удовлетворение своих личных потребностей, которые будут удовлетворяться в местах их компактного проживания. Поскольку для получения этих благ не нужно будет прилагать каких-либо значимых усилий, эти потребности, особенно духовные, будут все больше и больше редуцироваться к простейшим формам.

 

Сегодняшний опыт локдаунов и самоизоляции в условиях пандемии Covid-19 в развитых странах показывает, что большинство населения, освободившись от рутины ежедневного пребывания на рабочих местах, не начало писать картины маслом, сочинять сонеты или проектировать межзвездные корабли. У большинства для этого не хватает не только таланта и навыков, но и необходимых накопленных технических знаний и художественного опыта переживания жизни. И это является определяющим и для будущих представителей Омега. Отсутствие необходимости борьбы за жизнь, за полагающиеся тебе социальные блага ведет к сужению социального опыта. Становится нечего передавать другим, также как и не возникает такого желания. По законам эволюции бездействующий орган отмирает, функция, им осуществляемая, элиминируется. Так происходит и с мышлением у представителей Омега. При отсутствии необходимости в мышлении представители Омега переживут редукцию этой способности вплоть до самых примитивных форм. Даже в современном мире для обыденного существования и выживания массам нет необходимости постоянно и много мыслить, как это было в эпохи непосредственного контакта человека с природной средой. Достаточно движения по апробированным опытом поколений схемам мыследеятельности или предлагаемым для потребления маркетинговыми гуру операциям с технологическими новинками и социальными сетями.

 

Конечно, школьное обучение позволит выявлять и среди детей Омега наиболее талантливых. Им будут предоставлены социальные лифты, но воспользовавшись ими, они по факту перейдут в страту Альфа.

 

И такая стратегия социального партнерства будет значительно выгоднее для Альфа, чем решение постоянно репродуцируемых проблем с Омега, если Альфа выберут другую социальную стратегию, господствующую сегодня, – стратегию капитализма и частного обогащения.

 

Следующим этапом должно стать формирование специфического отношения Альфа к Омега, формирование сначала принципов морального превосходства, а затем, на протяжении еще десяти-двадцати лет, и формирование специфической групповой морали Альфа, не рассматривающей лиц Омега как субъектов моральных отношений, субъектов человеческого общества.

 

Выход из конституированной ситуации для Омега пока видится только в творчестве семейной жизни и воспитании подрастающих детей – наиболее креативной области человеческой деятельности, при этом наименее подверженной автоматизации со стороны AI. Молодая семья как сфера творчества есть в то же время и сфера мышления. «Вся эволюция жизни – это эволюция родительской заботы о потомстве» [23, с. 4]. Эта деятельность идеально подходит под определение мышления как оно понимается в концепции Леонтьева – Ильенкова. А именно, как творческая деятельность человека в рамках социальной организации, выходящая за рамки шаблонов поведения. Молодые родители вынуждены ежедневно, ежечасно решать сложнейшие вопросы здоровья, самочувствия, поведения и развития своего ребенка в условиях неопределенности. Сегодня большинство молодых семей задавлены рутиной быта, необходимостью добывать пропитание и сохранять стабильные условия существования. В эпоху новых поколений технологические и социальные проблемы такого рода будут сняты, отцы поколения Омега, чья архетипическая функция добытчика и защитника будет элиминирована, смогут заняться воспитанием детей в полной мере. В этом процессе возникает диалог семейной пары, совместная деятельность по поиску нестандартных решений, совершение ошибок и открытий при трансляции родительского опыта и его усвоении детьми. Таким образом, в условиях свободы от необходимости добывания средств существования семью из поколения «омега» с маленькими детьми до 7 лет мы можем характеризовать как область реализации функции мышления в данном сообществе. Более взрослые дети переходят к шаблонным процедурам обучения самым необходимым навыкам в школе. И это будут действительно шаблонные процедуры, осуществляемые дистанционно через Интернет. Занятия, пусть даже записанные лучшими педагогами Альфа, будут неизбежно адаптированы под начальный уровень средней массы учеников поколения «омега», и, по определению, этот уровень не может быть высоким. Примером этого в сегодняшнем образовании служит наличие как массового образования, так и элитных школ с повышенными требованиями и специально разработанными программами для незначительно количества талантливых детей. В условиях, когда образование для представителей поколения Омега перестанет быть инструментом социального лифтинга, карьеры, этот процесс расслоения на массовое образование для учеников из поколения Омега и на элитное образование для учеников из поколения Альфа приобретет еще более выраженную форму.

 

Выводы

1. Понимая, что такое мышление, даже гипотетически мы не можем предположить, что AI разовьется до уровня возникновения у него сознания.

2. AI не может быть конгруэнтен мышлению и не может занять место человека на вершине эволюционного развития.

3. Главная дилемма цифровой эпохи: разделение общества на две синхронных страты, обозначенные как поколение Альфа и поколение Омега.

4. Поколение Омега в результате развития технологий деградирует интеллектуально, перестает мыслить и становится не нужным человечеству как виду для его выживания.

5. Никакими технико-технологическими ухищрениями этот объективный процесс не затормозить.

6. Основной областью творческой деятельности для поколения Омега остается семья, воспитание своих маленьких детей.

7. Главная проблема IV промышленной революции лежит не в области техники и мифической угрозы человечеству со стороны AI, а в области социальных отношений: как сохранить человечество как единый вид, возможно ли это и нужно ли это для вида?

8. Важнейшим вопросом нашей эпохи становится следующий: если мы принимаем как неизбежность развитие по пути двух подвидов – Альфа и Омега, что необходимо делать в краткосрочной и среднесрочной перспективе для решения проблем надвигающегося цивилизационного кризиса?

Список литературы

1. Маркс К. Передовица в № 179 «Kolnische Zeitung». // Маркс К., Энгельс Ф. / Собрание сочинений. – 2-е изд. – Т. 1. – М.: Государственное издательство политической литературы, 1955. – С. 93–113.

2. World Economic Forum Annual Meeting. 20–23 January 2016. Davos-Klosters, Switzerland / The World Economic Forum. – URL: https://www.weforum.org/events/world-economic-forum-annual-meeting-2016/programme?theme=Fourth%20Industrial%20Revolution (дата обращения 30.10.2021).

3. Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 1. Наука логики. – М.: Мысль, 1974. – 452 с.

4. Гегель Г. В. Ф. Философия права. – М.: Мысль, 1990. – 524 c.

5. Ленин В. И. План диалектики (логики) Гегеля. // Полное собрание сочинений – 5-е изд. – Т. 29. Философские тетради. – М.: Издательство политической литературы, 1969. – С. 297–302.

6. Энгельс Ф. Диалектика природы. Заметки и фрагменты // Маркс К., Энгельс Ф. / Собрание сочинений – 2-е изд. – Т. 20. – М.: Государственное издательство политической литературы, 1961. – С. 339–628.

7. Лауфер К. М. Прямохождение homo как предпосылка возникновения мышления. // Философия Э. В. Ильенкова и современная психология. Сборник научных трудов. / Под общей ред. д. ф. н. Г. В. Лобастова, д. ф. н. Е. В. Мареевой, д. ф. н. Н. В. Гусевой. – Усть-Каменогорск, 2018. – С. 143–148.

8. Лауфер К. М. Концепция «идеального» Э. В. Ильенкова и «искусственный интеллект» // Э. В. Ильенков: проблема единства и целостности философско-мировоззренческих взглядов. Материалы XXI Международной научной конференции «Ильенковские чтения», 26–27 апреля 2019 г., Москва. / Под общей ред. д. ф. н., проф. Г. В. Лобастова. – СПб.: Астерион, 2019. – С. 63–75.

9. Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. – М.: Политиздат, 1975. – 304 с.

10. Leontyev А. N. Activity and Consciousness // Marxists Internet Archive. – URL: https://www.marxists.org/archive/leontev/works/activity-consciousness.pdf (дата обращения accessed 30.10.2021).

11. Ильенков Э. Идеальное. И реальность. 1960–1979. – М.: Канон+ РООИ «Реабилитация», 2018. – 528 с.

12. Ильенков Э. В. Диалектическая логика. Очерки истории и теории. // Диалектическая логика: собрание сочинений. Т. 4. – М.: Канон+ РООИ «Реабилитация», 2020. – С. 222–449.

13. Ильенков Э. В. Диалектика идеального // Диалектика идеального: собрания сочинений. Т. 5. – М.: Канон+ РООИ «Реабилитация», 2021. – С. 16–85.

14. Лобастов Г. В. Идеальное. Образ. Знак. – М.: НП ИД «Русская панорама», 2017. – 232 с.

15. Jantzen W., Ottinen V. (Ed.) Leontjew, Iljenkow und die Meschtscherjakow-Debatte – Metodologische Bemerkungen // Evald Ilyenkov’s Philosophy Revisted. – Helsinki: Helsinki Kikimorapublikations, 2000. – Pp. 79–95.

16. Wolfe-Simon F., Blum J. S., Kulp T. R., Gordon G. W., Hoeft S. E., Pett-Ridge J., Stolz J. F., Webb S. M., Weber P. K., Davies P. S. W., Anbar A. D., Oremland R. S. A Bacterium That Can Grow by Using Arsenic Instead of Phosphorus // Science. – 03 June 2011. – Vol. 332. – Issue 6034. – Pp. 1163–1166. – URL: https://science.sciencemag.org/content/332/6034/1163 (дата обращения 30.10.2021). DOI: 10.1126/science.1197258.

17. Гегель Г. В. Ф. Кто мыслит абстрактно? / Работы разных лет. – В 2-х тт. – Т. 1 – М.: Мысль, 1970. – С. 387–393.

18. McCrindle M., Fell A. Understanding Generation Alpha // Generation Alpha – Born 2010–2024. – URL: https://generationalpha.com/wp-content/uploads/2020/02/Understanding-Generation-Alpha-McCrindle.pdf (дата обращения accessed 30.10.2021).

19. Shanahan C., Shanahan L. Deep Nutrition. Why Your Genes Need Traditional Food. – New York: Flatiron Boors, 2017 – 512 p.

20. Strauss W., Howe N. Generations: The History of America’s Future, 1584–2069. – New York: Quill – William Morrow, 1992. – 538 p.

21. Strauss W., Howe N. The Fourth Turning: What the Cycles of History Tell Us About America’s Next Rendezvous with Destiny. – New York: Crown Publishing Group, 1992. – 402 p.

22. Агамирзян И., Белоусов Д., Кузнецов Е., Зотов А., Данилин И., Холкин А., Штайнмюллер А., Штайнмюллер К., Пройдаков Э., Лукин Е., Раевский А., Лукьяненко С., Первушин А. Вызов 2035 / Составитель сборника В. Буров. – М.: Издательство «Олимп-Бизнес», 2016. – 240 с.

23. Петрановская Л. В. Тайная опора. Привязанность в жизни ребенка. – М: АСТ, 2015. – 112 с.

 

References

1. Marx K. A Leading Article in no. 179 of the “Kölnische Zeitung”. [Peredovitsa v № 179 “Kolnische Zeitung”]. Marks K., Engels F. Sobranie sochineniy, 2-e izd., T. 1. (Marx K., Engels F. Complete Works, vol. 1). Moscow: Gosudarstvennoe izdatelstvo politicheskoy literatury, 1955, pp. 93–113.

2. World Economic Forum Annual Meeting. 20–23 January 2016. Davos-Klosters, Switzerland. Available at: https://www.weforum.org/events/world-economic-forum-annual-meeting-2016/programme?theme=Fourth%20Industrial%20Revolution (accessed 30 October 20212).

3. Hegel G. W. F. The Encyclopaedia of the Philosophical Sciences. Vol. 1. Science of Logic [Entsiklopediya filosofskikh nauk. T. 1. Nauka logiki]. Moscow: Mysl, 1974, 452 p.

4. Hegel G. W. F. Elements of the Philosophy of Right [Filosofiya prava]. Moscow: Mysl, 1974, 524 p.

5. Lenin V. I. Conspectus of Hegel’s Book “The Science of Logic” [Plan dialektiki (logiki) Gegelya]. Polnoe sobranie sochineniy, 5-e izd. T. 29. Filosofskie tetradi. (Complete Works. Vol. 29. The Philosophical Notebooks). Moscow: Izdatelstvo politicheskoy literatury, 1969, pp. 297–302.

6. Engels F. Dialectics of Nature [Dialektika prirody]. Marks K., Engels F. Sobranie sochineniy, 2-e izd., t. 20. (Complete Works, vol. 20). Moscow: Gosudarstvennoe izdatelstvo politicheskoy literatury, 1961, pp. 339–628.

7. Laufer K. M. Homo Bipedalism as a Prerequisite for the Emergence of Thinking [Pryamokhozhdenie homo kak predposylka vozniknoveniya myshleniya]. Filosofiya E. V. Ilenkova i sovremennaya psikhologiya. Sbornik nauchnykh trudov (Philosophy of E. V. Ilyenkov and Modern Psychology. Collected Works). Ust-Kamenogorsk, 2018, pp. 143–148.

8. Laufer K. M. Ilyenkov’s Concept of the “Ideal” and “Artificial Intelligence” [Kontseptsiya “idealnogo” E. V. Ilenkova i “iskusstvennyy intellect”]. E. V. Ilenkov: problema edinstva i tselostnosti filosofsko-mirovozzrencheskikh vzglyadov. Materialy XXI Mezhdunarodnoy nauchnoy konferentsii “Ilenkovskie chteniya”, 26–27 aprelya 2019 g., Moskva (E. V. Ilyenkov: the Problem of the Unity and Integrity of Philosophical and Ideological Views. Proceedings of the XXI International Scientific Conference “Ilyenkov Readings”, April 26–27, 2019, Moscow). Saint Petersburg: Asterion, 2019, pp. 63–75.

9. Leontyev А. N. Activity, Consciousness, and Personality [Deyatelnost. Soznanie. Lichnost]. Moscow: Politizdat, 1975, 304 p.

10. Leontyev А. N. Activity and Consciousness. Available at: https://www.marxists.org/archive/leontev/works/activity-consciousness.pdf (accessed 30.10.2021).

11. Ilyenkov E. Ideal. And Reality. 1960–1979 [Idealnoe. I realnost. 1960–1979]. Moscow: Canon + RPOD “Rehabilitation”, 2018, 528 p.

12. Ilyenkov E. V. Dialectical Logic, Essays on Its History and Theory. [Dialekticheskaya logika. Ocherki istorii i teorii]. Dialekticheskaya logika: sobranie sochineniy. T. 4. (Complete Works. Vol. 4. Dialectical Logic). Moscow: Canon+ RPOD “Rehabilitation”, 2020, pp. 222–449.

13. Ilyenkov E. V. Dialectics of the Ideal. [Dialektika idealnogo]. Dialektika idealnogo: sobranie sochineniy, T. 5. (Complete Works. Vol. 5. Dialectics of the Ideal). Moscow: Canon + RPOD “Rehabilitation”, 2021, pp. 16–85.

14. Lobastov G. V. Ideal. Image. Sign [Idealnoe. Obraz. Znak]. Moscow: NP Id Russkaya Panorama, 2017, pp. 132–144.

15. Jantzen W., Ottinen V. (Ed.) Leontyev, Ilyenkov and the Meshcheryakov Debate. Methodological Remarks [Leontjew, Iljenkow und die Meschtscherjakow-Debatte. Metodologische Bemerkungen]. Evald Ilyenkov’s Philosophy Revisted. Helsinki: Helsinki Kikimorapublikations, 2000, pp. 79–95.

16. Wolfe-Simon F., Blum J.S., Kulp T.R., Gordon G.W., Hoeft S.E., Pett-Ridge J., Stolz J.F., Webb S.M., Weber P.K., Davies P.S.W., Anbar A.D., Oremland R.S. A Bacterium That Can Grow by Using Arsenic Instead of Phosphorus. Science, 03 June 2011, vol. 332, is. 6034, pp. 1163–1166. URL: https://science.sciencemag.org/content/332/6034/1163 (accessed 30.10.2021). DOI: 10.1126/science.1197258.

17. Hegel G. W. F. Who Thinks Abstractly? [Kto myslit abstraktno?]. Raboty raznykh let: v 2 t., T. 1. (Works of Different Years: in 2 vol. Vol. 1). Moscow: Mysl, 1970, pp. 387–393.

18. McCrindle M., Fell A. Understanding Generation Alpha. Available at: https://generationalpha.com/wp-content/uploads/2020/02/Understanding-Generation-Alpha-McCrindle.pdf (accessed 30.10.2021).

19. Shanahan C., Shanahan L. Deep Nutrition. Why Your Genes Need Traditional Food. New York: Flatiron Boors, 2017, 512 p.

20. Strauss W., Howe N. Generations: The History of America’s Future, 1584–2069. New York: Quill – William Morrow, 1992, 538 p.

21. Strauss W., Howe N. The Fourth Turning: What the Cycles of History Tell Us About America’s Next Rendezvous with Destiny. New York: Crown Publishing Group, 1992, 402 p.

22. Agamirzyan I., Belousov D., Kuznetsov E., Zotov A., Danilin I., Kholkin A., Steinmuller A., Steinmuller K., Proydakov E., Lukin E., Raevskiiy A., Lukyanenko S., Pervushin A.; Burov V. (Comp.) Challenge 2035 [Vyzov 2035]. Moscow: Olimp-Bizness, 2016, 240 p.

23. Petranovskaya L. V. Secret Reliance. Affection in a Child’s Life. [Taynaya opora. Privyazannost v zhizni rebenka]. Moscow: AST, 2015, 112 p.

 
Ссылка на статью:
Лауфер К. М. Цифровые технологии и цивилизационный кризис // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2022. – № 1. – С. 42–59. URL: http://fikio.ru/?p=4985.
 

© Лауфер К. М., 2022

УДК 930.85; 316.324.8

 

Горохов Павел Александрович – Российская Академия Народного Хозяйства и Государственной службы при Президенте РФ, филиал в Оренбурге, профессор кафедры гуманитарных, социально-экономических, математических и естественнонаучных дисциплин, доктор философских наук, профессор, Оренбург, Россия.

Email: erlitz@yandex.ru

SPIN: 9090-4375

Южанинова Екатерина Рафаэлевна – Оренбургский государственный университет, профессор кафедры философии, культурологии и социологии, доктор педагогических наук, кандидат философских наук, доцент, Оренбург, Россия.

Email: yuterina@yandex.ru

SPIN: 8022-9788

Авторское резюме                           

Состояние вопроса: Проблема влияния глобальной компьютерной сети на становление и бытийствование исторической памяти не часто становилась предметом философского исследования. Хотя сама историческая память зачастую чрезмерно политизируется, все же ведущей и вызывающей наибольшие опасения тенденцией является недостаточное внимание государства к проблемам сохранения исторической памяти. Негативен и антипатриотичен, по большей части, и сам характер информации о прошлом, которая транслируется через Интернет.

Результаты: Историческая память – совокупность представлений о прошлом, находящаяся между историей как наукой и историей как реальным прошлым, которое может быть совершенно неизвестным или же не до конца познанным. Современное медиапространство служит основой и главным проводником массовой культуры, которая характеризуется организованной индустрией потребления и широко разветвленной сетью массовой коммуникации, пронизанной нигилистическими и антипатриотическими идеями. Все это вместе взятое оказывает соответствующее дисфункциональное воздействие на индивидуальное и общественное сознание и историческую память, обращая ее в злокачественную парамнезию.

Область применения результатов: Результаты исследования могут быть использованы для преподавания специальных курсов по социальной философии, философии истории, философии техники.

Выводы: Историческая память часто подменяется исторической парамнезией: «злокачественной» или «доброкачественной». «Доброкачественная» историческая парамнезия играет положительную роль в народной культуре, когда ложные исторические представления возникают на основе любви к Родине и чувстве патриотизма. Среди причин деформирования исторической памяти важное место занимают новые этика и эстетика российского медиапространства. Помимо положительного влияния на формирование и укрепление исторической памяти, Интернет оказывает дисфункциональное воздействие на индивидуальное и общественное сознание, способствуя развитию «злокачественной» исторической парамнезии. Поэтому важнейшей задачей становится становление патриотично ориентированного медиапространства, которое может оказать помощь не только в формировании и сохранении исторической памяти, но и в обосновании патриотизма как национальной идеи России.

 

Ключевые слова: историческая память; интернет-ресурсы; историческая амнезия; историческая парамнезия; патриотизм; национальная идея; общественное сознание; индивидуальное сознание.

 

The Influence of Internet Resources on the Phenomenon of Historical Memory: a Philosophical Study

 

Gorokhov Pavel Alexandrovich – the Presidental Russian Academy of National Economy and Public Administration, branch in Orenburg, professor of the department of humanities, mathematics, socio-economic and natural sciences, doctor of philosophy, professor, Orenburg, Russia.

Email: erlitz@yandex.ru

Yuzhaninova Ekaterina Rafaelevna – Orenburg State University, Professor of the Department of Philosophy, Cultural Studies and Sociology, Doctor of Pedagogy, PhD (philosophy), Associate Professor, Orenburg, Russia.

Email: yuterina@yandex.ru

Abstract

Background: The influence of the global computer network on the formation and existence of historical memory has not often become the subject of a philosophical study. Although historical memory itself is excessively politicized, the leading trend that causes the greatest concern is the insufficient attention of the state to the problems of preserving historical memory. The very type of information about the past, which is broadcast via the Internet, is negative and anti-patriotic.

Results: Historical memory is a set of ideas about the past, located between history as a social science and history as a real past, which may be completely unknown or not fully known. The modern media space serves as the basis and main conductor of mass culture, which is characterized by an organized consumer industry and a widely branched network of mass communication, supporting nihilistic and anti-patriotic ideas. All this taken together has a corresponding dysfunctional effect on individual and public consciousness as well as historical memory, turning the latter into “malignant” paramnesia.

Implications: The results of the study can be used in running special courses in social philosophy, philosophy of history, philosophy of technology.

Conclusion: Paramnesia: “malignant” or “benign” often replaces historical memory. “Benign” historical paramnesia plays a positive role in popular culture, when false historical ideas arise based on love for the Motherland and a sense of patriotism. Among the reasons for the deformation of historical memory, the new ethics and aesthetics of the Russian media space occupy an important place. In addition to a positive impact on the formation and strengthening of historical memory, the Internet has a dysfunctional effect on individual and public consciousness, contributing to the development of “malignant” historical paramnesia. Therefore, the most important task is the creation of a patriotically oriented media space, which can help not only in the formation and preservation of historical memory, but also in the justification of patriotism as Russia’s national idea.

 

Keywords: historical memory; Internet resources; historical amnesia; historical paramnesia; patriotism; national idea; public consciousness; individual consciousness.

 

В сложную и противоречивую эпоху, переживаемую сегодня нашей Родиной, актуализировалась и вызывает широкий общественный интерес проблема исторической памяти: существует специальный фонд «Историческая память», в Саратовском национальном исследовательском университете издаётся журнал «История и историческая память», в партии «Единая Россия» анонсирован проект «Историческая память». Не перестают говорить о необходимости сохранения исторической памяти и позиционирующие себя патриотическими партии и организации, например, КПРФ и «Коммунисты России». Проблема исторической памяти зачастую чрезмерно политизируется, что порой мешает взглянуть на нее sine ira et studio, без гнева и пристрастия оценить определенные события прошлого, героев и антигероев отечественной истории. Отрадно, что не прекращают издаваться классические и современные работы по отечественной истории, регулярно выходят исторические журналы.

 

Видимо, большинство россиян старшего и среднего поколения живёт сейчас лишь славным прошлым нашей страны, а не ее полным проблем настоящим и уж тем более не туманным будущим. С другой стороны, среди российской молодежи наблюдается ужасающая и массовая историческая безграмотность, в том числе и среди молодых бакалавров, получивших формальное высшее образование. Недаром за последние годы в молодежной среде возник модный «слоган», выражающий предельно нигилистическое отношение к истории: «Зачем знать прошлое – ведь меня тогда на свете не было!» Ныне основательно забыли как Н. Г. Чернышевского, так и его замечательные слова: «Не любить историю может только человек, совершенно не развитый умственно». Над страной явственно нависла угроза потери исторической памяти.

 

Великая формула Рене Декарта «Я мыслю, следовательно, существую» в молодежной среде все чаще заменяется постмодернистским девизом: «Я в сети, следовательно, существую». Мыслящая личность невозможна без памяти, а лишенный памяти человек превращается в простой винтик общества потребления, в деперсонализированного индивида, блуждающего на просторах виртуального пространства. Интернет за последние два десятка лет стал экзистенциальным фактором не только для молодежи. И формирование мировоззрения на индивидуальном и социальном уровнях, в том числе и устойчивых представлений о событиях прошлого, напрямую связано с воздействием интернет-ресурсов.

 

Все это делает актуальным философское изучение проблемы исторической памяти как не только социального, но и социокультурного явления. Цель работы состоит в исследовании роли интернет-ресурсов в формировании исторической памяти. Эта цель достигается последовательным решением ряда задач:

1) изучить степень разработанности проблемы в существующей научной литературе и предложить авторское определение исторической памяти;

2) рассмотреть сетевые ресурсы как источники формирования исторической памяти;

3) выявить созидательные и деструктивные аспекты воздействия глобальной компьютерной сети на формирование и сохранение исторической памяти.

 

Методология исследования – помимо общенаучных методов анализа и синтеза, индукции и дедукции – включает в себя:

1) семиотический метод, позволяющий рассматривать традиции не только как знаковое, но и как коммуникативное явление;

2) сравнительно-сопоставительный метод;

3) ситуационный анализ.

 

Проблема влияния глобальной компьютерной сети на становление и бытийствование исторической памяти не часто оказывалась предметом философского исследования. Хотя проблема исторической памяти, именуемой порой памятью социальной или коллективной, не нова в отечественной историографии и историософии. По сути дела, любой крупный историк не только масштаба Н. М. Карамзина, С. М. Соловьева или В. О. Ключевского, но и такие небесталанные и многогранные исследователи отечественной истории, как Б. А. Рыбаков или И. Я. Фроянов, Д. А. Волкогонов или Э. С. Радзинский, неизбежно затрагивали в своих трудах некоторые теоретические аспекты проблемы исторической памяти и ее формирования.

 

В сущности, история – память человечества, а любая память, к сожалению, не совершенна. Она может деформироваться, в ней могут возникнуть фантомы – живые и устойчивые представления о никогда не происходивших событиях. И если фантомы индивидуального сознания существуют покуда жив индивид, то фантомы общественного сознания часто приобретают статус социокультурной реальности и заменяют собой реальное прошлое. Используемое в психологии понятие парамнезия («ложная память») вполне применимо к истории.

 

Проблема исторической памяти тесно связана с различными трактовками исторического факта. Факты – хлеб историка, согласно расхожему высказыванию. Как отмечает К. А. Шпека, «исторический факт – объясненное событие прошлого на основе философской концептуальной модели исторического процесса, вскрывающей онтологические основания бытия общества» [30, с. 48].

 

В современной научной литературе историческая (коллективная, социальная) память понимается чаще всего как некая система социокультурных методов и институтов, контролирующих и преобразующих важное для настоящего момента социальное знание в информацию о прошлом для передачи новым поколениям «накопленного общественного опыта» [27]. Считается, что французская социологическая школа дала стимул для развития многочисленных современных концепций, рассматривающих историческую (социальную) память. В немецкой литературе используются термины Geschichtskultur (историческая культура) и Geschichtsbewusstsein (историческое сознание), в англоязычной исследователи оперируют понятием national memory (национальная память).

 

На наш взгляд, не всегда корректно отождествлять понятия «историческая память», «социальная память», «историческая культура», «национальная память», «память мира» и прочие концепты – при всей их смысловой схожести. Видимо, именно понятие «историческая память» обладает наибольшей содержательной и концептуальной глубиной, ибо история включает в себя целостные представления о политике, экономике, культуре, религиозных верованиях и всех прочих аспектах прошлого социума. В то же время понятие «национальная память» более узко и ориентировано в большей степени этнологически.

 

Есть история как реальное прошлое, как объективная реальность, некогда существовавшая и оставившая или же не оставившая после себя материальные артефакты и следы в виде исторических источников, памятников, предметов культуры и быта. Есть история как наука, обладающая определенными – целостными или зачастую фрагментарными – представлениями о прошлом. Эти представления чаще всего субъективны, ибо даже историк, стремящийся к максимальной объективизации, неизбежно привносит в собственные исследования личностное начало. На наш взгляд, между историей как совокупностью определенных научных или псевдонаучных представлений о прошлом и историей как реальным прошлым, которое может быть познанным или же представляться любопытным потомкам полной terra incognita, лежит историческая память. В идеале, историческая память должна быть максимально приближена к правде реальной истории, но это возможно не всегда – прежде всего, по причине отсутствия или скудости исторических источников.

 

Историческая память может содержать элементы мифологии. В ней реальность причудливо сочетается с вымыслом, как в летописном рассказе о мести княгини Ольги, жестоко наказавшей древлян за убийство ее супруга князя Игоря. Совершенно очевидно, что в летописном рассказе содержится элемент исторической правды – разумеется, месть имела место. Но вот была ли она именно такой разносторонней и «многоэтапной», как об этом повествует «легенда о княгине Ольге», или же все обстояло намного прозаичнее – этого историки никогда не узнают. Еще Н. М. Карамзин видел в этом рассказе Нестора черты народной сказки.

 

Или вспомним повествование о героическом подвиге панфиловцев, который оказался вымыслом журналистов Коротеева, Ортенберга и Кривицкого. Но этот рассказ о героизме советских солдат – героизме, который был тогда повседневным явлением, а потому не вызывал никаких сомнений, был повторен в замечательных произведениях писателей и поэтов Н. Тихонова, В. Ставского, А. Бека, Н. Кузнецова, В. Липко. Эти произведения вошли в плоть и кровь народной культуры, стали составной частью представлений о великом подвиге советских людей в годы войны. И хотя еще в 1948 году Генеральной Прокуратурой СССР было произведено соответствующее расследование, память о выдуманном подвиге обрела черты реальной истории. Здесь историческая парамнезия сыграла и продолжает играть свою положительную роль в народной культуре, ибо эти ложные исторические представления возникли на основе любви к Родине и чувстве патриотизма. Мы предлагаем называть такую историческую парамнезию «доброкачественной».

 

Поэтому при всей иллюзорности, фрагментарности и нередкой противоречивости, исторической памяти присущи значительные созидательные потенции. Историческая память способна сохранять в ментальности народа оценки событий прошлого. Эти оценки трансформируются в ценностные ориентации, определяющие людские действия – как на индивидуальном, так и на социальном уровне. Влияние стереотипов исторической памяти на народное сознание и деяния отдельных людей – в особенности политиков – может как сплачивать общество, так и оказывать деструктивное воздействие. Проблема исторической памяти находится на стыке интересов истории, философии истории (историософии), социальной психологии. Поэтому к рассмотрению проблемы исторической памяти обращались мыслители и ученые самых разных научных направлений и специализаций.

 

В библиографии по проблеме исторической памяти следует особо отметить книгу А. В. Гулыги «Искусство истории» [см.: 11], в которой впервые в советской литературе того времени был проанализирован феномен исторической памяти. А. В. Гулыга – историк, филолог-германист и философ – был человеком колоссальной эрудиции, поэтому при рассмотрении проблемы исторической памяти он привлекал богатейший историко-культурный материал. Для Гулыги историческая память – основа формирования народной духовности. Потеря исторической памяти приводит к утрате национальной идентичности. Здесь А. В. Гулыга развивает идеи великого Гегеля, высказанные в «Философии истории».

 

Анализ исторической памяти сквозь призму современной исторической действительности, ее смысла и назначения, проводится в ряде диссертационных исследований конца ХХ – начала XXI веков. Отметим работы К. А. Васильева [см.: 5], М. Г. Зинятовой [см.: 13], М. Г. Дмитриевой [см.: 12], А. А. Кара-Мурзы [см.: 14], О. Б. Мамаевой [см.: 19], О. А. Митрошенкова [см.: 20], Н. А. Синицыной [см.: 26], М. Л. Шуб [см.: 31].

 

Следует упомянуть исследовательские статьи, прямо или косвенно затрагивающие проблему исторической памяти. Это работы И. М. Савельевой и А. В. Полетаева [см.: 25], Л. П. Репиной [см.: 22], Е. В. Романовской [см.: 24], Е. Ю. Рождественской [см.: 23]. Из доступной отечественному исследователю иноязычной литературы, напрямую затрагивающей проблемы исторической памяти, стоит упомянуть работы немецкоязычных исследователей Марко Демантовски [см.: 36], Йорна Рюзена [см.: 41], Элизабет Эрдманн [см.: 37], Ганса Юргена Панделя [см.: 39]. Из англоязычной литературы следует выделить фундаментальный справочник по исследованиям в области теории и истории культуры под редакцией Марио Карретеро, Стефана Бергера и Марии Гревер [см.: 35], исследования Кеннета Нордгрена [см.: 38], Николаса Поппера [см.: 40].

 

Переходим теперь к анализу отечественной литературы о влиянии компьютерной сети на историческую ментальность и память российского общества. Интересно отметить одно обстоятельство. Историческое сознание зародилось в недрах мифологического сознания, поэтому долгое время было отягощено его пережитками. К таковым пережиткам относилось отождествление мысли и действия, слова и дела, изображения и изображаемого. Л. С. Васильев отмечает, что историческая память «проявилась вначале в форме рассказов о прошлом, очень быстро превращавшимся в мифы и легенды, в которых, однако, концентрировалось самое основное, что следовало знать о прошлом» [6, с. 110]. Миф порой формировал историческую реальность. И глобальную компьютерную сеть также можно отнести к некоей современной мифологической среде, формирующей наши представления о реальности, в том числе и о прошлом.

 

У нас в стране в последние годы Интернет активно изучался представителями самых разнообразных гуманитарных и общественных наук. Применительно к теме воздействия Интернета на формирование исторической памяти особо интересны статьи Д. В. Амирова [см.: 2], И. Ксенофонтовой [см.: 16], В. С. Шелеста [см.: 29]. Резюмируем некоторые общие выводы, содержащиеся в упомянутых работах. Авторы отмечают, что ведущей и вызывающей наибольшие опасения тенденцией является недостаточное внимание государства к проблемам сохранения и развития исторической памяти. Эта тенденция выражается даже в самом принципе подачи информации, связанной с отечественной историей, в образовательных учреждениях разного уровня. Негативен и антипатриотичен, по большей части, и сам характер информации о прошлом, которая транслируется через систему средств массовой коммуникации, в том числе через Интернет. Но согласно данным, полученным в ходе опроса общественного мнения РФ, среди важнейших социальных институтов, которые призваны сохранять и развивать историческую память населения, были названы именно организации культуры и образовательные учреждения российского государства. Видимо, такое положение дел напрямую связано с тем, что ныне нет четко продуманной и реализуемой на практике государственной политики в сфере сохранения и развития исторической памяти.

 

Следствием провозглашенной Б. Н. Ельциным в 90-е годы деидеологизации общественной жизни, которая на деле свелась к бездумному отрицанию идей и ценностей социализма, стала утрата того базиса, на котором можно было бы разработать государственную концепцию формирования исторической памяти. Одновременно становилась все актуальнее необходимость в создании новой системы ценностного восприятия прошлого страны и происходящих в ней перемен. Ведь в обществе, не обладающем подобной системой ценностей, возникает нравственная пустота. Это и произошло в 90-е годы в нашей стране, когда аннигилировались многие традиционные ценности. Возросла опасность социальных конфликтов, произошла моральная деградация. Во многом вину за это несут и средства массовой информации, в том числе и появившийся в России в конце 90-х годов Интернет. В литературе подчеркивается, что Интернет, как и любое техническое новшество, обладает как негативным, так и позитивным воздействием. Изучение того положительного влияния, которое может оказать сеть Интернет для формирования исторической памяти, представляется весьма актуальной и своевременной задачей.

 

Обратимся к рассмотрению сетевых ресурсов как источников формирования исторической памяти. Мы затронем некоторые аспекты концептуализации исторической памяти именно в связи с реальностью глобальной компьютерной сети и особенностями ее функционирования.

 

Гибель Советского Союза, которая явилась, по словам Владимира Путина, крупнейшей геополитической катастрофой в истории всего мира, привела к необратимым изменениям в истории, быте и психологии народов, населявших некогда единое государство. В СССР, представлявшем исторически закономерную форму существования великого российского многонационального государства, формированию исторической памяти уделялось большое внимание – пусть даже в некоторых аспектах она оказывалась деформированной. Ныне все чаще и чаще говорят не о сходстве, а о различиях в ментальности бывших «братских» народов, которые со временем все более и более углубляются – не без влияния всемирной паутины.

 

Историческая память народов бывшего СССР претерпела необратимые изменения. Ныне некоторые высокопоставленные политики, не зная реальную историю Великой Отечественной войны, а скорее всего – намеренно искажая историческую правду, утверждают, что Освенцим освобождали исключительно украинцы, ибо лишь украинцы воевали в частях Украинского фронта. Первым это мнение выразил министр иностранных дел Польши Гжегож Схетына, а американская The Washington Post перепечатала эти слова в номере от 22 января 2015 года без критических комментариев[1]. Так был рожден исторический миф, ныне бытующий в интернет-пространстве и массовом сознании. Такая историческая парамнезия носит деструктивный и антипатриотический характер. Мы предлагаем именовать ее «злокачественной».

 

За прошедшие годы стало ясно, что Запад не спешит пускать бывшие советские республики в свой «общий дом» на правах равноправного партнера, рассматривая их лишь в качестве сырьевого придатка. Впрочем, даже допущенные в «европейский рай» прибалтийские народы, считавшие себя в советскую эпоху закабаленными, довольны отнюдь не всем. Но ведь была дружба народов, причем искренняя и многократно проверенная – даже на полях битв Великой Отечественной! И эта дружба – отнюдь не простой идеологический штамп, как пытаются сейчас уверить неопытную молодежь, которой не довелось по молодости лет жить в СССР.

 

Значительную роль в деструктивных преобразованиях последних лет, в формировании прозападного сознания у бывших советских людей сыграли средства массовой информации, сформировавшие особое медиапространство, в советскую эпоху просто невозможное, в том числе и по чисто техническим причинам. Сама глобальная сеть Интернет стала повседневной реальностью лишь за последние четверть века мировой истории, но уже внесла колоссальный вклад в создание современной мифологии.

 

Мифы современного медиапространства, в том числе и формирующие и деформирующие историческую память, поистине безграничны и поражают своим разнообразием! Многие из них всячески способствуют созданию ситуации исторической амнезии или злокачественной парамнезии у пользователей интернет-ресурсов. И создающие эти мифы деятели хорошо известны. «Кровосмеситель с праведным лицом, клятвопреступник с обликом святого» [28; 7, с. 496] – эти воистину шекспировские типажи постоянно мелькают в выпусках политических новостей и социальных сетях.

 

Сам термин «медиапространство» – калька с английского media space. Сам английский термин «media» – всего лишь сокращенный, американизированный вариант понятия «media of mass communication» («средства массовой коммуникации»). Под средствами массовой коммуникации чаще всего понимаются отправители посланий, институционально организованные и использующие технические средства. К средствам массовой коммуникации традиционно относят прессу, электронные средства массовой коммуникации, радио, телевидение, кинематограф. Все они, в той или иной мере, способствуют как формированию исторической памяти, так и, к сожалению, ее деформации и аннигиляции. И именно Интернет объединяет практически все возможности и функции СМИ, являясь их синтезом (гипермедиа) и отражая в своем зеркале как достоинства, так и пороки общества.

 

Важной проблемой являются нравственные и эстетические аспекты функционирования российского медиапространства. Часто говорят о дисфункциональности Интернета, который вместо подлинной истории чаще всего предоставляет пользователю ее конъюнктурно окрашенный суррогат. Интернет является ныне не только средством передачи информации, но и синкретичным механизмом, формирующим мировоззрение индивида и непосредственно влияющим на него на протяжении всей жизни. Философия, этика, религиозные и сексуальные предпочтения индивидов и социальных групп складываются и изменяются под влиянием мировой паутины. Не является исключением и историческая память.

 

Мы позволим себе привести в качестве рабочего определение, данное Е. Н. Юдиной: «Медиапространство может быть позиционировано как особая реальность, являющаяся частью социального пространства и организующая социальные практики и представления агентов, включенных в систему производства и потребления массовой информации» [34, с. 56]. Всемирная компьютерная сеть – порождение и форма существования массовой коммуникации, то есть обмена социально-значимой информацией между большим числом людей разного социального статуса и положения.

 

В философию ХХ столетия термин «коммуникация» ввел Карл Ясперс, причем он рассматривал коммуникацию как «основное условие человеческого бытия». Многие идеи Ясперса продолжил Карл-Отто Аппель, который предложил различать реальное и идеальное коммуникативные сообщества. Юрген Хабермас говорит о «коммуникативной компетенции», имея в виду способность говорящего или слушающего овладевать общими правилами речи и понимать ее в рамках соответствующей культуры. Причем Хабермас в своей теории «коммуникативного действия» понимает речь предельно широко, ибо рассматривает человеческое поведение прежде всего как символически опосредованную интеракцию по модели языковых актов. Хабермас заговорил о смене философской парадигмы – переходе от философии сознания к языковой прагматике, которую многие постмодернисты на современных ментальных пространствах масс-медиа довели до абсурдной крайности.

 

Современные средства массовой информации предпочитают заниматься лишь тем, что интересно в данный момент. Интересы могут изменяться в течение дня многократно, нет ничего постоянного. А история все же предполагает определенную статику. Но именно взгляды-«однодневки» можно считать подлинным «символом веры» современного медиапространства, в том числе и Интернета. Здесь мы не беремся обсуждать эту позицию с точки зрения этики или аксиологии, потому что этот вопрос не входит целиком в границы нашего исследования. Мы лишь констатируем данное положение вещей.

 

Интернет как часть современного медиапространства обладает огромным влиянием как на общественное, так и на индивидуальное сознание. Медиапространство формирует определенные представления не только о социальной реальности, но и о реальности в целом. Тем более огромна роль компьютерной сети в процессе формирования исторической памяти, в целостном влиянии на национальную и культурную социализацию. Более того, Интернет уже давно выполняет в обществе функцию социального научения, ибо создает и поддерживает определенные правила поведения, а также социокультурные и исторические стереотипы.

 

Да, влияние современного медиапространства на ментальность как отдельно взятого человека, так и социальных групп, огромно. Но в человеческой психике все же существуют механизмы защиты от массированного и агрессивного воздействия медиапространства. Не всегда аудитория является лишь послушной массой, которая некритически воспринимает любую информацию по принципу anything goes. Ведь роль исторических источников и объективных научных трудов в формировании подлинной исторической памяти никто не отменял. Именно они способствуют тому, чтобы историческая память народа максимально сближалась с историей как наукой.

 

С другой стороны, человек сейчас порой даже не может определить, откуда у него сформировалось то или иное представление о прошлом: из книг, газет, телевидения или Интернета. Прекрасно, когда в сети можно найти труды всех выдающихся отечественных историков. Но там можно просмотреть и клеветнические антирусские передачи или прочитать русофобские статьи, которые не формируют историческую память, но лишь деформируют ее, способствуя распространению злокачественной парамнезии в общественном сознании.

 

Порой само восприятие информации о событиях прошлого, которое протекает по определенным законам, ограничивает возможности деструктивного воздействия Интернета. Так происходит, разумеется, не всегда. Среди факторов, способствующих критическому восприятию навязываемой информации, психологи называют, прежде всего, высокий интеллектуальный уровень реципиента. Образованный человек критически относится к домыслам и измышлениям – в том числе и на историческую тему. Стоит учитывать осознанный характер человеческого восприятия, то есть соизмерение представляемой информации с реальностью и собственным опытом из прошлого. Психологи рассуждают также о дискретности, ибо любое восприятие прерывисто и связано с выборочностью потребления информации в соответствии с собственными интересами, желаниями и вкусами.

 

Интернет («взаимосеть» или «сеть сетей») как открытая сетевая система в медиапространстве не только несет в себе общие достоинства и пороки этого пространства, но и обладает его важнейшими специфическими чертами. Всемирная сеть появилась вследствие запросов военной индустрии и первоначально не несла на себе никакой глобальной нагрузки. Свое широкое распространение именно как средство массовой коммуникации Интернет получил в 90-е годы прошедшего века. Ныне Интернет стал феноменом культуры, который многие рассматривают даже как модельную объективацию сферы разума – ноосферы.

 

Функциональные особенности Интернета, синтезирующего в себе текст, звук и видео, по сути дела уникальны. Не следует забывать и о гипертексте. Этим термином исследователи предпочитают называть разветвленную систему связей (ссылок) между текстами и документами мультимедиа на основе универсального гипертекстового языка и стандартного формата адресов. Все это делает Интернет лидирующим среди участников современного медиапространства, проявляющих интерес к изучению истории и сохранению исторической памяти.

 

Существует огромное количество сайтов исторической тематики. Например, огромную популярность приобрели Борис Акунин с его сайтом «Любовь к истории» и электронные версии популярных исторических журналов «Дилетант», «Историк» и «Родина». Да и сама возможность прочитать электронные версии статей из профессиональных исторических журналов «Вопросы истории» и «Российская история» чрезвычайно важна для формирования исторической памяти.

 

Оцифрованы многие исторические документы в ведущих архивах страны (Российский государственный архив древних актов, Российский государственный архив социально-политической истории, Российский государственный военный архив, Архив внешней политики Российской Федерации), ведется большая работа по оцифровке уникальных библиотечных фондов. Стоит особо отметить портал «Архивы России» Федерального Архивного Агентства, на котором периодически проводятся различные виртуальные выставки («Ленин», «Брежнев», «Косыгин»), реализуются интернет-проекты («Голоса писателей и поэтов России», «Крым в истории России», «1939 год. От “умиротворения” к войне»), публикуются коллекции архивных документов («Японские военнопленные в СССР», «Помогал ли Советский Союз варшавским повстанцам?»).

 

Среди позитивных факторов Интернета можно назвать возможность проведения научных конференций и, по сути дела, получения образования как такового, в том числе и исторического. Огромна роль Интернета в процессе самообразования, когда не только большинство трудов известных историков доступны в сети, но и можно просмотреть оцифрованные газеты и журналы «давно минувших дней».

 

Интернет дает возможность доступа к культурным ценностям (виртуальным библиотекам, музеям, выставкам, экскурсионным турам). Самое главное, Интернет дает возможность самовыражаться даже замкнутым в реальной жизни людям в разнообразных сетевых дискуссиях. Разумеется, к самовыражению стремятся не только психически здоровые индивиды, но и некоторые социопаты и психически больные люди, да и просто наивные неофиты, изобретающие очередной «историко-концептуальный велосипед» или безграмотные люди, стремящиеся навязать свою точку зрения.

 

Беда в том, что благодаря открытости всемирной сети для всех и каждого, там можно не только найти и прочесть Тацита в оригинале и в переводах на все языки или же полюбоваться сокровищами Лувра, но и познакомиться с человеконенавистническими книгами Г. Климова или историческими «трудами» Акселя Хистора, в абсурдности своей даже превзошедшими книги по «новой хронологии» А. Т. Фоменко. Поэтому, наверное, жесткий государственный контроль над сайтами необходим, иначе всемирная компьютерная сеть превратится во всемирную паутину лжи. Тогда до формирования исторической памяти никому не будет дела, а злокачественная парамнезия проникнет во все клетки организма российского общества.

 

Интернет как важнейший феномен медиапространства существенным образом трансформировал современную культурную среду. Прежде всего, сами структурно-функциональные характеристики всемирной сети не позволяют говорить о ней как о некой строго центрированной и иерархичной системе. В этой связи вспоминается термин Ж. Делеза и Ф. Гваттари «ризома» из их одноименной работы (1976). Этот термин происходит от французского «корневище» (le rhizome) и обозначает сугубо внеструктурный и нелинейный способ организации целостности, оставляющий возможность для имманентной подвижности. Делез и Гваттари подчеркивали возможность воплощения в современную жизнь внутреннего творческого потенциала, рассуждая о «самоконфигурации».

 

И для Интернета атрибутивным является именно сетевой, а не иерархический принцип организации. Это влечет важнейшие последствия для всей современной социокультурной ситуации, ибо Интернет позволяет распространять информацию не только моментально, но и разновекторно. Это придает как культуре, так и антикультуре невиданную прежде динамичность. Культура и ее разнообразные антиподы, в том числе и деформированная историческая память, начинают функционировать в особом, немыслимом прежде пространстве, для обозначения которого еще писатели-фантасты придумали термин «киберпространство».

 

Разумеется, Интернет отражает много положительных аспектов социального бытия, в том числе и принцип конвергенции, который ныне получает все большую популярность в гуманитарных науках. Сам термин «конвергенция» восходит к латинскому глаголу «сonvergere» (сближаться, сходиться). В политических теориях второй половины XX века, существовавших до гибели великого Советского Союза, этим термином обозначали концепцию, согласно которой СССР должен приобрести либеральные черты, а Запад «стать» более социалистическим. В более широком смысле под конвергенцией часто понимают увеличение сходства между различными обществами, находящимися на одной стадии исторического развития. Это необычайно актуально для формирования единой исторической памяти народов, связанных единой исторической судьбой или имеющих давние и тесные культурные связи.

 

Конвергенция, в идеале, предполагает устранение внешнего, внеэкономического неравенства, выраженного в грубой форме. Интернет может как способствовать конвергенции, понимаемой в качестве средства сглаживания социальных конфликтов и проведения демократических преобразований, так и препятствовать оной. Происходящие ныне события на Украине прекрасно иллюстрируют эту мысль. Запад объявил против братского нам народа настоящую информационную войну, в которой история часто становится разменной монетой, а подлинная историческая память аннигилируется, превращаясь в некий лживый симулякр.

 

Сама идея сближения двух систем была впервые выдвинута Питиримом Сорокиным в книге «Россия и Соединенные Штаты», написанной еще в 1944 году. Впоследствии эту идею чрезвычайно тенденциозно пытался использовать в своей антисоветской деятельности академик-диссидент А. Сахаров. Если следовать теории конвергенции, то ни социализм, ни капитализм в их самых разнообразных модификациях не являются совершенными с точки зрения принципа гуманизма. Именно медиапространство, в идеале, может помочь создать новые формы социально-экономической и культурной жизни, в которых бы в концентрированном виде могло найти свое выражение то лучшее, что имеется в обеих системах. Это относится и к исторической памяти народов земного шара – особенно в современную эпоху цивилизационного и социокультурного противостояния.

 

Но беда в том, что человеку издавна свойственно руководствоваться высказыванием Овидия: «Video meliora proboque, deteriora sequor», что по-русски означает: «Благое вижу, хвалю – но к дурному влекусь» (В другом переводе: «Вижу и одобряю лучшее, а следую худшему»). Наверное, это врожденное свойство человека – использовать любое техническое новшество для создания орудий уничтожения и самодеструкции. Сейчас эти врожденные свойства человека поставили мир на самый край страшной пропасти, ибо все достоинства Интернета могут обернуться во зло и нанести непоправимый ущерб его пользователям. Маленькие дети и подростки могут лицезреть в Интернете не только любимые мультфильмы, но и казнь Саддама Хусейна или гибель великого политика и мученика Каддафи. Поэтому логично обратиться к нравственным и эстетическим аспектам функционирования Интернета как части российского медиапространства, непосредственно связанной с формированием и функционированием исторической памяти.

 

Большинство из тех, кто активно действует в российском медиапространстве, автоматически относит себя к представителям той социальной прослойки, которую традиционно именуют интеллигенцией. А уж последняя любит рассуждать как об этике, так особенно и об эстетике, чаще всего вспоминая Иммануила Канта. Но, к слову, жить по Канту большинство представителей интеллигенции особенно не торопится, ибо легко высказать максиму – «Должен, потому что можешь», но куда как более трудно жить согласно этой максиме. Да и отечественной истории интеллигенция наша по большей части не знает. Но незнание – это еще половина беды. Гораздо чаще интеллигенция в России историю сознательно фальсифицирует в угоду политическому моменту, всячески способствуя росту злокачественной исторической парамнезии.

 

Здесь позволим себе несколько исторических отступлений. Совершенно прав был наш великий историк В. О. Ключевский, который в дневнике за июль 1892 г. отметил: «Предмет истории – то в прошедшем, что не проходит как наследство, урок, неоконченный процесс, как вечный закон. Изучая дедов, узнаем внуков, т. е., изучая предков, узнаем самих себя. Без знания истории мы должны признать себя случайностями, не знающими, как и зачем мы пришли в мир, как и для чего в нем живем, как и к чему должны стремиться; механическими куклами, которые не родятся, а делаются, не умирают по законам природы, а ломаются по чьему-то детскому капризу» [15, с. 18].

 

Великие слова, ибо грехи тех, кто правит бал на поле современного медиапространства и всячески деформируют историческую память в прессе, на телевидении и в Интернете, имеют глубокие корни. Попытаемся это показать, ибо без знания прошлого нет и не может быть достойного будущего.

 

Общеизвестно, что термин «интеллигенция» был введен в 60-гг. XIX века писателем П. Боборыкиным. Многие исследователи задавались и задаются вопросом, зачем нужно было изобретать новый термин для обозначения людей умственного труда, которые именно в то время стали в большом количестве появляться в России. Н. А. Бердяев в книге «Истоки и смысл русского коммунизма» пишет: «Intеllесtuеls – это люди интеллектуального труда и творчества, прежде всего ученые, писатели, художники, профессора, педагоги и пр. Совершенно другое образование представляет собой русская интеллигенция, к которой могли принадлежать люди, не занимающиеся интеллектуальным трудом и вообще не особенно интеллектуальные. И многие русские ученые и писатели совсем не могли быть причислены к интеллигенции в точном смысле слова. Интеллигенция скорее напоминала монашеский орден или религиозную секту со своей особой моралью, очень нетерпимой, со своим обязательным миросозерцанием, со своими особыми нравами и обычаями» [3, с. 29].

 

Но именно эти люди с мышлением сектантов стали формировать зачатки того, что мы в конце ХХ столетия стали называть «медиапространством», а ранее именовали просто и без особых лингвистических затей «демократической и свободной прессой».

 

Еще в 1912 году военный историк, генерал-майор Генерального штаба Е. И. Мартынов восклицал: «Попробуйте задать нашим интеллигентам вопросы: что такое война, патриотизм, армия, военная специальность, воинская доблесть? Девяносто из ста ответят вам: война – преступление, патриотизм – пережиток старины, армия – главный тормоз прогресса, военная специальность – позорное ремесло, воинская доблесть – проявление глупости и зверства…» [4, с. 112]. Недаром в 1909 году М. О. Гершензон в статье «Творческое самосознание» из сборника «Вехи» патетически обращался к интеллигенции: «Одно, что мы сможем сказать русскому интеллигенту, это – постарайся стать человеком» [7, с. 65].

 

За прошедшее столетие во взглядах нашей интеллигенции мало что изменилось, суть некоторых ее представителей осталась такой же предательской, как и в 1905 году, когда русские интеллигенты посылали телеграммы японскому императору и поздравляли его с победой над Россией! Их логика была проста: чем хуже для России, тем лучше для грядущей революции. Им даже не приходила в голову мысль, что вспыхнувший костер революции поглотит их самих! Сегодня же некий «Конгресс русской интеллигенции» призывает Россию капитулировать перед агрессивным напором НАТО. Свое нигилистическое отношение к истории нашей страны такие деятели выражают в различных сетевых ресурсах, всячески способствуя развитию исторической амнезии и злокачественной парамнезии. Поэтому мы различаем понятия «интеллигенция» и «интеллектуалы», предлагая – вслед за Н. А. Бердяевым и Л. Н. Гумилевым – именно последним термином обозначать достойных с точки зрения морали представителей умственного труда.

 

Каким же это все представляется знакомым, когда начинаешь вдумываться в то, что творится в нашем медиа-пространстве – особенно когда смотришь очередную «просветительскую» передачу, полную ненависти к русскому народу и его истории! Оклеветать в Интернете или на телевидении сегодня можно любого. И причем совершенно безнаказанно – в особенности давно ушедшего из жизни великого политика. «Даже осёл может лягнуть мертвого льва», – говорят на Востоке. Невольно вспоминается Шекспир, который вложил в уста купца Бальтазара из «Комедии ошибок» следующие слова:

 

И клевета, направленная дерзко

На вашу незапятнанную честь,

Проникнет всюду, даже и в могилу, –

Дурная слава держится в потомстве;

Она и вас самих переживет, –

Вселившись в дом, она уж не уйдет [28, т. 2, с. 134].

 

Интеллигенция, начавшая формироваться в первые годы царствования Александра II, быстро превратилась в секту профессиональных разрушителей и хулителей прошлого и настоящего – наподобие тургеневского Базарова. Они были органически неспособны ничего создавать, но разрушали самозабвенно и творчески. С 70-х годов XIX века в России буйствовала настоящая вакханалия террора и невиданная пропаганда разрушения всего и вся. Поэтому историческую память, да и всю человеческую культуру в целом, такие представители интеллигенции могли лишь деформировать, что они не без успеха и делали. Талантливый, но настроенный предельно нигилистически критик Д. И. Писарев относился к философии и искусству с таким презрением, что, как известно, заявлял, что пара сапог важнее Шекспира. Эту фразу Писарева впоследствии заклеймит Ф. М. Достоевский в статье «Господин Щедрин, или раскол в нигилистах» и в своем великом романе «Бесы», давшем правдивый и нелицеприятный портрет русской нигилистической интеллигенции.

 

По Гегелю, история повторяется дважды, сначала в виде трагедии, потом в виде фарса. Вот и в годы горбачевской перестройки появились многомудрые и велеречивые деятели, считавшие себя совестью нации, цветом отечественной интеллигенции. Многие из них заговорили об исторической незначимости России по сравнению с Западом, об исконной жестокости русских людей и позорной русской истории.

 

Одной из главных целей так называемой «гласности» эпохи перестройки было осуществление деструктивных изменений в сознании народа, составной частью которых было очернение отечественной истории. П. А. Горохов и В. В. Батеженко отмечают: «Постепенно разрушались те образы и культурные стереотипы, которые составляли идеологическое и культурное ядро советского общества. Были привлечены средства массовой информации, известные писатели, кинорежиссеры, ученые – все они, в меру своих сил, лили воду на мельницу дискредитации той системы, которой были обязаны всем в жизни» [10, с. 53]. Всячески шельмовалась отечественная история – особенно история советского периода и ее герои. «Прорабы перестройки» формировали новое, подвластное Западу и его ценностям медиапространство и выливали свою ненависть к истории России и русским людям на страницах журналов наподобие «Огонька».

 

Именно не без помощи медиапространства аннигилировались нравственные ценности, стало безразлично добро и зло. Формирование новой этики и эстетики привело к формированию новых людских типажей, которые стали появляться на просторах бывших союзных республик. Эти типажи стали поистине знаковыми, часто получая наименования «человек толпы», «человек без лица» и «человек без свойств» (по названиям произведений Э. По, А. Беляева и Р. Музиля).

 

На наш взгляд, эти понятия – отнюдь не возрастные, хотя подавляющее большинство из тех, кого можно обозначить этими «славными» терминами, относятся именно к молодому возрасту и принадлежат к поколению, сформировавшемуся после краха СССР и формирующемуся и по сей день. Шут у Шекспира в комедии «Конец – делу венец» как бы дает меткую характеристику большинству представителей этого «толерантного и политкорректного» поколения: «Ничего не говорить, ничего не делать, ничего не понимать и ничего не иметь за душой – вот главнейшие из ваших достоинств, сумма которых мало чем отличается от нуля» [28, т. 5, с. 517]. Тем более, всемирной историей и великим и трагическим прошлым нашей страны они совершенно не интересуются, а их «историческая память» простирается в прошлое не далее, чем до имен дедушек и бабушек (и то не всегда).

 

Исследователь аксиосферы Интернета и медиапространства Е. Р. Южанинова пишет: «Общество достаточно быстро превратилось в общество потребления, жизнедеятельность которого организована таким образом, что при манипулировании культурными кодами инициируются потребительские психологические установки, причём само потребление становится доминирующим содержанием» [33, с. 186]. Потребление влечёт за собой не просто активизацию манипулирования знаками и кодами – производство и потребление товара и знака сливаются, становясь производством и потреблением “товара-знака”. Наступает эпоха “утраты устойчивого значения”, так как бесконечное количество имитаций, копий (симулякров), создание симулякров (при помощи рекламы, PR-акций) приводит к исчезновению границ между действительностью и её образом. По мнению философов-постмодернистов, происходит симуляция даже социальных институтов и социальных ценностей. Прошлая, традиционная социальность меняет своё значение, её заслоняют и начинают заменять новые виды реальности.

 

Увы, основной ценностью у молодых людей становятся чисто материальные потребности и задачи. Тут уже не до исторической памяти. Если ценивший и знавший труды Гегеля марксист В. И. Ленин говорил в своей некогда известной всей стране речи о задачах Союзов молодежи, что «коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество» [17], тем самым превознося стремление к универсальности и безграничности человеческого духа, то бывший министр образования России А. Фурсенко еще в 2007 году укорил советскую систему образования в том, что она, дескать, формировала человека-творца, «а сейчас задача заключается в том, чтобы взрастить квалифицированного потребителя, способного квалифицированно пользоваться результатами творчества других» [21].

 

Разумеется, во многом «правила игры» и жизненные стандарты для молодежи задает старшее поколение, ведущее генеалогию от партийного и комсомольского идеологического аппарата, продавшего великое право социалистического первородства за протухшую «чечевичную похлебку» западных свобод. Перестройка Горбачева и реформы Ельцина низвергнули народ и страну не только в пучину бедствий, но и в омут исторической амнезии.

 

Стремление исключительно к материальным благам приводит к снижению культурного уровня. Именно деньги – основа основ, краеугольный камень в системе жизненных ценностей хозяев и адептов современного медиапространства как старшего, так и младшего поколения. Здесь уже не до формирования и поддержания исторической памяти. Именно низкий культурный уровень – самая типичная, на наш взгляд, отличительная черта массового человека, усиленно формируемая и культивируемая некоторыми сетевыми ресурсами. Эта черта – одна из причин дисфункциональности Интернета, ибо очень часто такие безграмотные люди порой даже не в состоянии понять элементарных вещей, а тем более факты и закономерности исторического процесса. Ни о какой исторической памяти здесь и речи быть не может. Доктора исторических наук С. Алексеев и О. Плотникова пишут о результатах социологических опросов молодежи: «Отвечая на вопрос об отношении к истории, 41,7 % честно признали, что со школы относятся к ней с безразличием – не любимый предмет, но и не нелюбимый. При ответе на другой вопрос, о знании истории, 47,9 % разумно признают, что пока знают историю недостаточно, хотя и изучают ее, в то время как 27 % не могут признать, что вообще знают историю» [1].

 

Если «массовый человек» старшего поколения еще худо-бедно имел какое-то образование (чаще всего техническое), то «молодая поросль» сформированных Интернетом «людей без лиц» просто шокирует своей безграмотностью и ужасающим бескультурьем. Поражает их пренебрежение именно к истории как составной части гуманитарного знания, по их твердому убеждению, совершенно бесполезному. И в этом сказывается их ориентация на американский образ жизни: недаром за океаном процветает философия прагматизма, согласно которой подлинной ценностью обладает лишь то, что приносит непосредственную и скорейшую материальную выгоду.

 

Безграмотность молодого поколения устраивает власть предержащих, ибо безграмотность чаще всего связана с бездуховностью. Современная молодежь в большинстве своем совершенно не знает истории своей страны. Большинство из них полагают, насмотревшись масштабных работ голливудских поденщиков, что фашистскую Германию победили американцы. Впрочем, не только в Голливуде здесь дело. Однажды в очередной клеветнической передаче о русской истории было заявлено, что переломным моментом в истории Второй мировой войны являлось… открытие Второго фронта. Причем живописали героизм солдат, но только не русских, а немецких! Автору этих строк запомнилась фраза о том, что «немцы поливали своей кровью каждую пядь земли, но не сдавались». Думается, определенным силам в нашей стране выгодна политика оболванивания молодого поколения и лишения его собственного прошлого. Например, некоторые антипатриотические и откровенно лживые передачи о русской истории транслировались в лучшее эфирное время, а сейчас вывешены в сети для всеобщего обозрения!

 

Некогда Чингиз Айтматов в своем романе «Буранный полустанок» («И дольше века длится день») поведал легенду о манкуртах – людях, лишенных памяти и обращенных завоевателями в рабов. Такой манкурт – просто животное, занятое удовлетворением своих физиологических потребностей. «Массовый человек» тоже по преимуществу занят удовлетворением своих материальных потребностей, поэтому такие люди столь схожи с манкуртами.

 

В XX столетии история невероятно убыстрила свой ход. На ум невольно приходят слова Гамлета: “The time is out of joint”. Время действительно «вышло из суставов», «свихнулось», стало неуправляемым. Сложность любого переходного периода – в его антиномичности, в жуткой противоречивости. Таким эпохам присущи взаимоисключающие противоречия, каждая из сторон которых верна и справедлива при всей их несовместимости. Эти антиномии часто не подвластны анализу современников, тем более что наш информационный век задает новые темпы развития.

 

Если в предшествующие эпохи для коренного изменения ментальности требовались жизни нескольких поколений, то в веке двадцатом дело ограничивалось десятком лет. И мощь новых средств массовой информации сыграла здесь не последнюю роль. В ушедшее столетие в России был проведен советский эксперимент по ломке национального характера, занявший всего 10–20 лет, и эксперимент, который осуществлялся и осуществляется до сих пор на наших глазах: создание человека массовой культуры как типа, преобладающего на огромной территории России и других бывших союзных республик.

 

Если воспользоваться марксистской терминологией в переносном значении, то именно культура является подлинным базисом общества, а все остальное – лишь надстройка. Гуманитарное образование – прочный, проверенный веками и нестареющий фундамент национальной культуры и исторической памяти. Базис культуры создает полноту бытия человека. Разумеется, было бы наивно возлагать задачу исправления нравственности и сохранения исторической памяти в нашей стране лишь на искусство, но еще большей наивностью будет вера в то, что успехи экономики возместят моральные потери – они необратимы. Человек не станет лучше и добрее, если он будет жить в особняке. И в трущобах, и в коммуналках живут добрые люди, а в особняках – не столько филантропы, сколько подлецы. Но все же сюжеты отечественной истории заставят человека задуматься над жизнью скорее, чем новый гаджет.

 

Безграмотными «Иванами, родства не помнящими» манипулировать легче. Приходят в упадок подлинные история, философия, искусствознание. Математики берутся переписывать всемирную историю, обнаруживая полное незнакомство с археологией, но зато отрицая все и вся, в том числе и существование древнеегипетской цивилизации, а их невежественные писания с восторгом принимаются такой же невежественной аудиторией. И одновременно исчезает память о прошлом. Остается лишь жалкая пародия на нее.

 

И еще одну черту человека массовой культуры, тесно связанную с уже названными, стоит отметить. Это – пренебрежение и презрение к русскому народу, его традициям и обычаям, к его славной истории. Глобализация, разумеется, наносит существенный удар по национальной и культурной самобытности всех европейских народов, но сильнее всего она бьет по экономически отсталым странам. Гибнут национальные культуры, не выдерживая мощной всесторонней экспансии США, ибо это сильнейшее в мире государство уже давно «заказывает музыку» для всех и в прямом, и в переносном смысле.

 

Интернет служит основой и основным проводником массовой культуры, которая характеризуется организованной индустрией потребления и широко разветвленной сетью массовой коммуникации. Все это вместе взятое оказывает соответствующее дисфункциональное воздействие на индивидуальное и общественное сознание и деформирует историческую память как важнейшую часть национальной культуры. Основные социальные функции массовой культуры, которые реализуются в Интернете, таковы: интеграция народа в существующую систему общественных отношений; отвлечение его внимания от подлинных и реальных проблем социального бытия и переключение сознания на развлекательную массовую продукцию, восприятие которой не требует особых интеллектуальных усилий. При таком положении дел речь о сохранении и трансляции исторической памяти вестись не может.

 

Увы, в современной России и на постсоветском пространстве не только исчезает подлинная культура, но и рушатся последние ценностные опоры. Некогда еще президент Ельцин высказался в том смысле, что неплохо было бы создать национальную идею для России. Его окружение принялось на все лады расписывать необходимость создания таковой идеи. Но в чем она может заключаться, никто внятно так и не сформулировал. Действительно, а в чем же национальная идея тех же США? В создании сытого и материально обеспеченного общества, где каждый может набить до отвала желудок гамбургерами? Так ведь и сами американские интеллектуалы уже в 60-е годы ХХ века стали бить тревогу, видя оборотную сторону «общества равных возможностей». Восстановить порушенные ценностные опоры можно не в технологии и науке, а в культуре, которая тематизирует не частные задачи, а базовые установления.

 

И патриотичные СМИ, патриотичное медиапространство могут сыграть в таком восстановлении ключевую роль. Пусть это утопично звучит, но в идеале именно патриотично ориентированная компьютерная сеть может оказать помощь в формулировании национальной идеи, которой у России до сих пор нет и пока – увы – не предвидится, хотя еще в феврале 2018 года Президент Путин отметил, что в России нет и не может быть иной национальной идеи, кроме патриотизма. В 2021 году он еще раз высказался схожим образом. Тем более, патриотичная компьютерная сеть может способствовать формированию и поддержанию исторической памяти.

 

Дефицит гуманитарного, в том числе и исторического, знания должен быть преодолен, если мы хотим сохранить национальную самобытность и государственную независимость. Молодежь, безразличная к своей стране и ее истории, не встанет грудью на ее защиту, тем более, если эту грудь украшает американская символика. Тот же самый Интернет может сыграть в высшей степени положительную роль, если его безграничные ресурсы использовать на благо страны.

 

В наше нелегкое время, когда в мире вновь льются потоки крови и бродит призрак третьей мировой войны, невольно задумываешься над правотой пророческих слов Гёте, переданных Иоганном Эккерманом: «Кто знает, что принесут нам ближайшие годы, но боюсь, что в скором времени мы мира и покоя не дождемся. Человечеству не дано себя ограничивать. Великие мира сего не могут поступиться злоупотреблением властью, масса в ожидании постепенных улучшений не желает довольствоваться умеренным благополучием. Если бы человечество можно было бы сделать совершенным, то можно было бы помыслить и о совершенном правопорядке, а так оно обречено на вечное шатание из стороны в сторону, – одна его часть будет страдать, другая в это же время благоденствовать, эгоизм и зависть, два демона зла, никогда не прекратят своей игры, и борьба партий будет нескончаема» [32, с. 106].

 

И возникает главный вопрос: неужели нет спасения от дисфункционального и губительного проявления отрицательных воздействий всемирной сети? В идеале, именно подлинное возрождение исторического знания и, в целом, отечественной культуры в современной России может – наряду с прочими мерами – избавить страну от «свинцовых мерзостей» современной российской жизни и предотвратить их дальнейшее появление. Это единственный ответ, который приходит нам на ум.

 

Но задача эта представляется глубоко утопичной, ибо во многом процесс утраты национальной самобытности уже необратим. Тем более, никакой поддержки ни от государства, ни от олигархов для гуманитарного знания в России нет и не предвидится, ибо знание это формирует личность. А подлинные личности не нужны ни в России, ни в мире в целом. Владимир Даль дает такое определение «личности»: «Лицо, самостоятельное [курсив мой], отдельное существо». Недаром Г. В. Ф. Гегель писал: «Каждый, поскольку его признают свободным существом, есть лицо. Понятие личности включает в себя особенность Я (Ichheit) или же отдельность как нечто свободное или всеобщее. Люди обладают личностью в силу своей духовной природы» [8, с. 37].

 

Современное медиапространство и духовность – две вещи порой несовместные. Всячески превозносится активный член общества потребления, живущий лишь для того, чтобы потреблять. Но такой индивид – худший из возможных разновидностей массового человека, «человека толпы», ориентированного на жизнь в обществе потребления. Любой «человек без свойств» – воплощение худших пороков современного российского общества. Великий философ Владимир Соловьев справедливо полагал, что общество – не что иное, как «дополненная или расширенная личность, а личность – сжатое или сосредоточенное общество» [18, с. 150].

 

Думается, что одна из основных задач, которые стоят сегодня перед человечеством, заключается в том, чтобы не стало реальностью страшное видение героя из романа Г. Гессе «Степной волк» о конце человеческой культуры: «Кладбищем был мир нашей культуры, Иисус Христос и Сократ, Моцарт и Гайдн, Данте и Гёте были здесь лишь потускневшими именами на ржавеющих жестяных досках, а кругом стояли смущенные и изолгавшиеся поминальщики, которые много бы дали за то, чтобы снова поверить в эти когда-то священные для них жестяные скрижали или сказать хоть какое-то честное, серьезное слово отчаяния и скорби об этом ушедшем мире, а не просто стоять у могилы со смущенной ухмылкой» [9, с. 495]. И ведь именно современное медиапространство, как это ни печально, делает многое, чтобы это страшное видение стало реальностью. И это воистину ужасно.

 

И все же осознание пороков реальности – первый шаг на возможном пути к исправлению этих пороков. Человек потребления как тип еще не стал господствующим в России и бывших братских республиках, несмотря на все старания власть предержащих и мощнейшей индустрии информационных технологий.

 

По сути дела, современное медиапространство превратилось в некую «мегамашину», если вспомнить этот образ, созданный Льюисом Мамфордом и используемый для обозначения обезличенной, технократически совершенной и предельно централизованной организации. В этом пространстве сливаются в единое целое в качестве равнозначных компонентов технические механизмы и работающие при этих механизмах люди. Все это помогает манипулировать исторической памятью и заменять ее исторической парамнезией – по большей части злокачественной. А манипулирование сознанием в современной России достигло высшей стадии, и сможет ли наш несчастный народ противостоять этому всеобъемлющему оболваниванию или нет, – покажет будущее.

 

Итак, сделаем некоторые выводы. Мы дали авторское определение феномена исторической памяти. На наш взгляд, историческая память – совокупность представлений о прошлом, находящаяся между историей как наукой и историей как неким реальным прошлым, которое может быть совершенно неизвестным или же не до конца познанным. В идеале, историческая память должна быть максимально приближена к правде реальной истории, но это возможно не всегда – прежде всего, по причине отсутствия или скудости исторических источников. Часто историческая память заменяется исторической парамнезией, которую можно подразделить на «злокачественную» (осознанное искажение исторической правды) и «доброкачественную» (когда ложные исторические представления возникают на основе любви к Родине и чувства патриотизма).

 

Мы рассмотрели медиапространство как особую реальность, являющуюся частью социального пространства. Современное медиапространство способно влиять на национальную и культурную социализацию, в том числе и на процесс формирования и сохранения исторической памяти. Интернет как явление медиапространства и ведущий его представитель существенным образом трансформировал современное культурное пространство. Для Интернета атрибутивным является именно сетевой, а не иерархический принцип организации. Это имеет принципиально значимые последствия для исторических представлений в современной культуре. Ведь Интернет обеспечивает не только мгновенное, но и разновекторное распространение информации. Это придает невиданную прежде динамичность как культуре, так и антикультуре.

 

Мы проанализировали нравственные и эстетические аспекты функционирования Интернета. В отличие от интеллектуалов-созидателей, часть отечественной интеллигенции, ориентированная деструктивно и нигилистически, во многом несет вину за формирование новой этики и эстетики российского медиапространства. В таких этических системах нет места исторической памяти. Все это приводит к формированию новых людских типажей, которые стали появляться на просторах бывших союзных республик. Эти типажи стали поистине знаковыми, часто получая наименования «человек толпы», «человек без лица» и «человек без свойств».

 

Мы показали, что современное медиапространство служит основой и главным проводником массовой культуры, которая характеризуется организованной индустрией потребления и широко разветвленной сетью массовой коммуникации, пронизанной нигилистическими и антипатриотическими идеями. Все это вместе взятое оказывает соответствующее дисфункциональное воздействие на индивидуальное и общественное сознание и историческую память, обращая ее в злокачественную парамнезию.

 

Мы выдвинули гипотезу, что восстановить порушенные ценностные опоры можно не в технологии и науке, а в культуре, которая тематизирует не частные задачи, а базовые установления. Именно патриотично ориентированное медиапространство может оказать помощь в развитии патриотизма как национальной идеи России, в формировании и сохранении исторической памяти. Деформация исторической памяти в современной глобальной сети должна быть прекращена, если мы хотим сохранить национальную самобытность и государственную независимость.

 

Список литературы

1. Алексеев С., Плотникова А. Между учебником и интернетом: об историческом знании современной российской молодежи // Родина. – 2015. – № 6 (615). – URL: https://rg.ru/2015/06/23/rodina-internet.html (дата обращения 12.01.2022).

2. Амиров Д. В. Поисковая система как инструмент формирования общественного мнения // Известия Уральского федерального университета, Серия 1. Проблемы образования, науки и культуры. – 2013. – № 4. – С. 6–12.

3. Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. – М.: Наука, 1990. – 224 с.

4. Бушков А. А. Красный монарх. Хроники великого и ужасного времени. – СПб.: Издательский дом «Нева», 2004. – 640 с.

5. Васильев К. А. Моделирование общества будущего в современной социальной философии. Диссертация на соискание ученой степени кандидата философских наук. – М., 2003. – 147 с.

6. Васильев Л. С. Всеобщая история. Том 1: Древний Восток и Античность: Учебное пособие. – 3-е издание. – М.: КДУ, 2019. – 518 с.

7. Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции / ред. К. Васильев. – СПб.: Азбука-Аттикус, Авалонъ, 2011. – 316 с.

8. Гегель Г. В. Ф. Философская пропедевтика // Работы разных лет. Т. 2. – М.: Мысль, 1971. – С. 7–209.

9. Гессе Г. Степной волк // Избранное. – СПб.: Азбука, 2001. – С. 437–604.

10. Горохов П. А., Батеженко В. В. Феномен перестройки четверть века спустя: опыт социально-философского осмысления // Вестник Оренбургского государственного университета. – 2010. – № 7. – С. 51–56.

11. Гулыга А. В. Искусство истории. – М.: Современник, 1980. – 288 с.

12. Дмитриева М. Г. Состояние и тенденции развития исторической памяти в массовом сознании российского общества. Диссертация на соискание ученой степени кандидата социологических наук. – М., 2005. – 195 с.

13. Зинятова М. Н. Судьба человека как сущность исторического. На материале социальной философии Н. А. Бердяева. Диссертация на соискание ученой степени кандидата философских наук. – Владивосток, 1996. – 166 с.

14. Кара-Мурза А. А. Социальная деградация как феномен исторического процесса: проблема «нового варварства» в философско-историческом контексте. Диссертация на соискание ученой степени доктора философских наук. – М., 1994. – 262 с.

15. Ключевский В. О. Афоризмы. Исторические портреты и этюды. Дневники. – М.: Мысль, 1993. – 415 с.

16. Ксенофонтова И. В. Виртуализация мемориальных практик: интернет-сайт как книга памяти // Интеракция. Интервью. Интерпретация. – 2011. – № 6. – С. 133–145.

17. Ленин В. И. Задачи союзов молодежи // Полное собрание сочинений. Издание 5. Том 41. – М.: Политиздат, 1981. – С. 298–318.

18. Лосский Н. О. История русской философии. – М.: Высшая школа, 1991. – 559 с.

19. Мамаева О. Б. Социально-историческая память как базис национального характера русских. Диссертация на соискание ученой степени кандидата философских наук. – Нижний Новгород, 2001. – 184 с.

20. Митрошенков О. А. Онтология гуманизма и тоталитаризма: объективные основания и личностные полагания. Диссертация на соискание ученой степени доктора философских наук. – М., 1994. – 329 с.

21. Нажми на кнопку – получишь результат // Литературная газета. – 2008. – № 24 (6176). URL: https://lgz.ru/article/N24–6176–2008-06-11-/Nazhmi-na-knopku-–-poluchishy-rеzulytat4680/ (дата обращения 12.01.2022).

22. Репина Л. П. Историческая память и современная историография // Новая и новейшая история. – 2004. – № 5. – С. 39–52.

23. Рождественская Е. Ю. Историческая память и политика меморизации. Россия реформирующаяся // Ежегодник-2005. Вып. 5. – М.: Институт социологии РАН, 2006. – С. 198–213.

24. Романовская Е. В. Феномен памяти: между историей и традицией // Философия и общество. – 2010. – № 1. – С. 98–109.

25. Савельева И. М., Полетаев А. В. Историческая истина и историческое знание // Неклассическое наследие. – М.: Высшая школа экономики, 2011. – С. 253–280.

26. Синицына М. А. Историческая память как регулятив современной культуры: социологический анализ. Диссертация на соискание ученой степени кандидата социологических наук. – Майкоп, 2008. – 144 с.

27. Трубина Е. Г. Память коллективная // Современный философский словарь / Под общ. ред. В. Е. Кемерова. – 2-е изд., испр. и доп. – Лондон, Франкфурт-на-Майне, Париж, Люксембург, Москва, Минск: Панпринт, 1998. – С. 634–643.

28. Шекспир У. Полное собрание сочинений: в 8 т. М.: Искусство, 1957–1960.

29. Шелест В. С. Методы воздействия на общественное мнение и политическое сознание молодежи с помощью социальных сетей и сети Интернет // Поиск. – 2012. – № 5–6. – С. 138–142.

30. Шпека К. А. Исторический факт и историческое знание // Вестник Московского городского педагогического университета. Серия: философские науки. – 2019. – № 1. – С. 41–49.

31. Шуб М. Л. Образ прошлого как феномен культуры: концептуализация и формы репрезентации в современном социокультурном пространстве. Диссертация на соискание ученой степени доктора культурологии. – М., 2018. – 491 с.

32. Эккерман И. П. Разговоры с Гёте в последние годы его жизни. – М.: Художественная литература, 1986. – 669 с.

33. Южанинова Е. Р. Интернет и СМИ как факторы ценностных изменений в общественном бытии // Вестник Оренбургского государственного университета. – 2012. – № 7. – С. 185–189.

34. Юдина Е. Н. Развитие медиапространства современной России (на примере телевидения). Диссертация на соискание ученой степени доктора социологических наук. – М., 2008. – 364 с.

35. Carretero M., Berger S., Grever Mm. (Eds.) Palgrave Handbook of Research in Historical Culture and Education. – London: Palgrave Macmillan, 2017. – 895 p. DOI: 10.1057/978-1-137-52908-4

36. Demantowsky M. Geschichtskultur und Erinnerungskultur – zwei Konzeptionen des einen Gegenstandes. Historischer Hintergrund und exemplarischer Vergleich // Geschichte, Politik und ihre Didaktik. – 2005. – Vol. 33. – S. 11–20.

37. Erdmann E. Geschichtsbewußtsein – Geschichtskultur. Ein ungeklärtes Verhältnis // Geschichte, Politik und ihre Didaktik. – 2007. – Vol. 35. – S. 186–195.

38. Nordgren K. How to Do Things with History: Use of History as a Link Between Historical Consciousness and Historical Culture // Theory & Research in Social Education. – 2016. – No. 44 (4). – Pp. 479–504. DOI: 10.1080/00933104.2016.1211046

39. Pandel H-J., Mayer U., Schneider G., Schönemann B. (Hrsg.) Wörterbuch Geschichtsdidaktik. – Schwalbach: Wochenschau-Verlag, 2006. – 192 s.

40. Popper N. Walter Ralegh’s “History of the World” and the Historical Culture of the Late Renaissance. – Chicago: University of Chicago Press, 2012. – 350 p.

41. Rüsen J. Was ist Geschichtskultur? Überlegungen zu einer neuen Art, über Geschichte nachzudenken // Historische Faszination. Geschichtskultur heute. – Köln: Böhlau, 1994. – S. 3–26.

 

References

1. Alekseev S., Plotnikova A. Between the Textbook and the Internet: on the Historical Knowledge of Modern Russian Youth [Mezhdu uchebnikom i Internetom: ob istoricheskikh znaniyakh sovremennoy rossiyskoy molodezhi]. Rodina (Motherland), 2015, no. 6 (615). Available at: https://rg.ru/2015/06/23/rodina-internet.html (accessed 12 January 2022).

2. Amirov D. V. Searching Systems as Instruments of Public Opinion Shaping [Poiskovaya sistema kak instrument formirovaniya obschestvennogo mneniya]. Izvestiya Uralskogo federalnogo universiteta, Seriya 1. Problemy obrazovaniya, nauki i kultury (Proceedings of the UralFederalUniversity, Series 1. Issues of Education, Science and Culture), 2013, no. 4, pp. 6–12.

3. Berdyaev N. A. The Origin of Russian Communism [Istoki i smysl russkogo kommunizma]. Moscow: Nauka, 1990, 224 p.

4. Bushkov A. A. Red Monarch. Chronicles of a Great and Terrible Time. [Krasnyy monarkh. Khroniki velikogo i uzhasnogo vremeni]. St. Petersburg: Neva, 2004, 640 p.

5. Vasiliev K. A. Modeling the Society of the Future in Modern Social Philosophy. Thesis for the Ph. D. Degree in Philosophy [Modelirovaniye obschestva buduschego v sovremennoy sotsialnoy filosofii. Dissertatsiya na soiskanie uchenoy stepeni kandidata filosofskikh nauk]. Moscow, 2003, 147 p.

6. Vasiliev L. S. General History. Volume 1: Ancient East and Antiquity [Vseobschaya istoriya. Tom 1: Drevniy Vostok i Antichnost]. Moscow: KDU, 2019, 518 p.

7. Vasilev K. (Ed.) Milestones. Collected Articles about the Russian Intelligentsia. [Vekhi. Sbornik statey o russkoy intelligentsii]. St. Petersburg: Azbuka-Atticus, Avalon, 2011, 316 p.

8. Hegel G. W. F. Philosophical Propaedeutics [Filosofskaya propedevtika]. Raboty raznykh let. Tom 2 (Works of Different Years. Vol. 2). Moscow: Mysl, 1971, pp. 7–209.

9. Hesse H. Steppenwolf [Stepnoy volk]. Izbrannoye (Selected Works). Saint Petersburg: Azbuka, 2001, pp. 437–604.

10. Gorokhov P. A., Batezhenko V. V. Perestroika Phenomenon a Quarter of a Century Later: Experience of Social and Philosophic Comprehension [Fenomen perestroyki chetvert veka spustya: opyt sotsialno-filosofskogo osmysleniya]. Vestnik Orenburgskogo gosudarstvennogo universiteta (Bulletin of the OrenburgStateUniversity), 2010, no. 7, pp. 51–56.

11. Gulyga A. V. The Art of History [Iskusstvo istorii]. Moscow: Sovremennik, 1980, 288 p.

12. Dmitrieva M. G.State and Trends in the Development of Historical Memory in the Mass Consciousness of Russian Society. Thesis for the Ph. D. Degree in Sociology [Sostoyaniye i tendentsii razvitiya istoricheskoy pamyati v massovom soznanii rossiyskogo obschestva. Dissertatsiya na soiskanie uchenoy stepeni kandidata sotsiologicheskikh nauk]. Moscow, 2005, 195 p.

13. Zinyatova M. N. The Fate of Man as the Essence of the Historical. Based on the Social Philosophy of N. A. Berdyaev. Thesis for the Ph. D. Degree in Philosophy [Sudba cheloveka kak suschnost istoricheskogo. Na materiale sotsialnoy filosofii N. A. Berdyaeva. Dissertatsiya na soiskanie uchenoy stepeni kandidata filosofskikh nauk]. Vladivostok, 1996, 166 p.

14. Kara-Murza A. A. Social Degradation as a Phenomenon of the Historical Process: The Problem of the “New Barbarism” in the Philosophical and Historical Context. Thesis for the Doctoral Degree in Philosophy [Sotsialnaya degradatsiya kak fenomen istoricheskogo protsessa: problema “novogo varvarstva” v filosofsko-istoricheskom kontekste. Dissertatsiya na soiskanie uchenoy stepeni doktora filosofskikh nauk]. Moscow, 1994, 262 p.

15. Klyuchevsky V. O. Aphorisms. Historical Portraits and Studies. Diaries [Aforizmy. Istoricheskiye portrety i etyudy. Dnevniki]. Moscow: Mysl, 1993, 415 p.

16. Ksenofontova I. V. Virtualization of Memorial Practices: an Internet Site as a Book of Memory [Virtualizatsiya memorialnykh praktik: internet-sayt kak kniga pamyati]. Interaktsiya. Intervyu. Interpretatsiya (Interaction. Interview. Interpretation), 2011, no. 6, pp. 133–145.

17. Lenin V. I. Tasks of Youth Unions [Zadachi soyuzov molodezhi]. Polnoe sobranie sochineniy. Izdanie 5. Tom 41 (Complete Works. Edition 5. Volume 41). Moscow: Politizdat, 1981, pp. 298–318.

18. Lossky N. O. History of Russian Philosophy [Istoriya russkoy filosofii]. Moscow: Vysshaya shkola, 1991, 559 p.

19. Mamaeva O. B. Socio-Historical Memory as the Basis of the Russian National Character. Thesis for the Ph. D. Degree in Philosophy [Sotsialno-istoricheskaya pamyat kak bazis natsionalnogo kharaktera russkikh. Dissertatsiya na soiskanie uchenoy stepeni kandidata filosofskikh nauk]. Nizhny Novgorod, 2001, 184 p.

20. Mitroshenkov O. A. Ontology of Humanism and Totalitarianism: Objective Foundations and Personal Assumptions. Thesis for the Doctoral Degree in Philosophy [Ontologiya gumanizma i totalitarizma: obektivnye osnovaniya i lichnostnye polaganiya. Dissertatsiya na soiskanie uchenoy stepeni doktora filosofskikh nauk]. Moscow, 1994, 329 p.

21. Click the Button – You Will Get the Result [Nazhmi na knopku – poluchish rezultat]. Literaturnaya gazeta (Literary Newspaper), 2008, no. 24 (6176). Available at: https://lgz.ru/article/N24–6176–2008-06-11-/Nazhmi-na-knopku-–-poluchishy-rеzulytat4680/ (accessed 12 January 2022).

22. Repina L. P. Historical Memory and Modern Historiography [Istoricheskaya pamyat i sovremennaya istoriografiya]. Novaya i noveyshaya istoriya (Modern and Contemporary History), 2004, no. 5, pp. 39–52.

23. Rozhdestvenskaya E. Yu. Historical Memory and Politics of Memorization Russia in Reform [Istoricheskaya pamyat i politika memorizatsii. Rossiya reformiruyuschayasya]. Ezhegodnik-2005. Vyp. 5 (Yearbook-2005. Is. 5). Moscow: Institut sotsiologii RAN, 2006, pp. 198–213.

24. Romanovskaya E. V. The Phenomenon of Memory: Between History and Tradition [Fenomen pamyati: mezhdu istoriyey i traditsiyey]. Filosofiya i obschestvo (Philosophy and Society), 2010, no. 1, pp. 98–109.

25. Savelyeva I. M., Poletaev A. V. Historical Truth and Historical Knowledge [Istoricheskaya istina i istoricheskoye znaniye]. Neklassicheskoe nasledie (Non-Classical Heritage). Moscow: Vysshaya shkola ekonomiki, 2011, pp. 253– 280.

26. Sinitsyna M. A. Historical Memory as a Regulator of Modern Culture: a Sociological Analysis. Thesis for the Ph. D. Degree in Sociology [Istoricheskaya pamyat kak regulyativ sovremennoy kultury: sotsiologicheskiy analiz. Dissertatsiya na soiskanie uchenoy stepeni kandidata sotsiologicheskikh nauk]. Maykop, 2008, 144 p.

27. Trubina E. G., Kemerov V. E. (Ed.) Collective memory [Pamyat kollektivnaya]. Sovremennyy filosofskiy slovar (Modern Philosophical Dictionary). London, Frankfurt am Main, Paris, Luxembourg, Moscow, Minsk: Panprint, 1998, pp. 634–643.

28. Shakespeare W. Complete Works: in 8 volumes [Polnoye sobraniye sochineniy: v 8 tomakh]. Moscow: Iskusstvo, 1957–1960.

29. Shelest V. S. Methods of Influencing Public Opinion and Political Consciousness of Young People with the Help of Social Networks and the Internet [Metody vozdeystviya na obschestvennoye mneniye i politicheskoye soznaniye molodezhi s pomoschyu sotsialnykh setey i seti Internet]. Poisk (Search), 2012, no. 5–6, pp. 138–142.

30. Shpeka K. A. Historical Fact and Historical Knowledge [Istoricheskiy fakt i istoricheskoye znaniye]. Vestnik Moskovskogo gorodskogk pedagogicheskogo universiteta (The Academic Journal of Moscow City University, Series “Philosophic Sciences”), 2019, no. 1, pp. 41–49.

31. Shub M. L. The Image of the Past as a Phenomenon of Culture: Conceptualization and Forms of Representation in the Modern Socio-Cultural Space. Thesis for the Ph. D. Degree in Theory of Culture [Obraz proshlogo kak fenomen kultury: kontseptualizatsiya i formy reprezentatsii v sovremennom sotsiokulturnom prostranstve. Dissertatsiya na soiskanie uchenoy stepeni doktora kulturologii]. Moscow, 2018, 491 p.

32. Eckermann U. P. Conversations with Goethe in the Last Years of His Life [Razgovory s Gete v posledniye gody yego zhizni]. Moscow: Khudozhestvennaya literatura, 1986, 669 p.

33. Yuzhaninova E. R. Internet and Mass Media as Factors of Value Changes in Social Life [Internet i SMI kak faktory tsennostnykh izmeneniy v obshchestvennom bytii]. Vestnik Orenburgskogo gosudarstvennogo universiteta (Bulletin of the OrenburgStateUniversity), 2012, no. 7, pp. 185–189.

34. Yudina E. N. Development of the Media Space of Modern Russia (On the Example of Television). Thesis for the Doctoral Degree in Sociology [Razvitie mediaprostranstva sovremennoy Rossii (na primere televideniya). Dissertatsiya na soiskanie uchenoy stepeni doktora sotsiologicheskikh nauk]. Moscow, 2008, 364 p.

35. Carretero M., Berger S., Grever Mm. (Eds.) Palgrave Handbook of Research in Historical Culture and Education. London: Palgrave Macmillan, 2017, 895 p. DOI: 10.1057/978-1-137-52908-4

36. Demantowsky M. Geschichtskultur und Erinnerungskultur – zwei Konzeptionen des einen Gegenstandes. Historischer Hintergrund und exemplarischer Vergleich. Geschichte, Politik und ihre Didaktik, 2005, vol. 33, pp. 11–20.

37. Erdmann E. Geschichtsbewußtsein – Geschichtskultur. Ein ungeklärtes Verhältnis. Geschichte, Politik und ihre Didaktik, 2007, vol. 35, pp. 186–195.

38. Nordgren K. How to Do Things with History: Use of History as a Link Between Historical Consciousness and Historical Culture. Theory & Research in Social Education, 2016, no. 44 (4), pp. 479–504. DOI: 10.1080/00933104.2016.1211046

39. Pandel H-J., Mayer U., Schneider G., Schönemann B. (Hrsg.) Wörterbuch Geschichtsdidaktik. Schwalbach: Wochenschau-Verlag, 2006, 192 p.

40. Popper N. Walter Ralegh’s “History of the World” and the Historical Culture of the Late Renaissance. Chicago: University of Chicago Press, 2012, 350 p.

41. Rüsen J. Was ist Geschichtskultur? Überlegungen zu einer neuen Art, über Geschichte nachzudenken. Historische Faszination. Geschichtskultur heute. Köln: Böhlau, 1994, S. 3–26.

УДК 930.1; 316.4

 

Трубицын Олег Константинович – Новосибирский государственный университет, институт философии и права, доцент, кандидат философских наук, Новосибирск, Россия.

Email: trubitsyn77@mail.ru

SPIN: 5197-9813

Авторское резюме

Состояние вопроса: Острой темой наших дней стала методология осуществления энергоперехода, то есть перевода экономики на новые энергетические технологии. В обсуждении этой темы участвуют политики, ученые, инженеры и общественные деятели. Но понимание данной проблемы будет неполным без философского анализа, позволяющего рассмотреть энергопереход в контексте Всемирной истории.

Результаты: В истории есть примеры как успешных энергопереходов, так и социальных кризисов, вызванных провалом в решении энергетической проблемы. Каждый уровень развития производительных сил предполагает собственный энергетический уклад, основанный на некоем ключевом виде топлива. Использование данного вида топлива приводит к его постепенному исчерпанию, что далее ведет к росту его стоимости и росту производственных издержек. Это становится вызовом для общества и его правящей элиты. Эффективный ответ на такой вызов связан с технологической революцией и энергопереходом, когда внедряются технологии, позволяющие задействовать новый, более эффективный вид энергоресурса. Это приводит к росту энергообеспеченности общества, что открывает путь к увеличению материального изобилия, развитию новых институтов социального обеспечения. Если же позитивный ответ на вызов начинающегося энергетического кризиса не найден, то деструктивные процессы усиливаются и могут привести к серьезному социальному кризису и даже коллапсу.

Область применения результатов: Понимание рисков выбора той или иной стратегии энергоперехода должно стать основой для адекватного принятия решений. Познание причин и механизмов энергетических кризисов может позволить избежать их наиболее негативных последствий.

Методы исследования: Исследование опирается на модель А. Тойнби, которая рассматривает в качестве движущей силы истории действие механизма «вызова и ответа». Вместе с тем, в отличие от цивилизационного подхода, история трактуется как стадиальный процесс, базисом которого выступает экономическое развитие. Последнее рассматривается сквозь призму концепции технологических укладов, когда стадия развития определяется сочетанием ключевых технологий и специфической энергетической базы.

Выводы: Есть основания предположить, что в наше время элита западных стран разуверилась в возможности найти ответ на вызов наступающего энергетического кризиса в технологической революции – прогрессивный энергетический переход. На фоне провальных стратегий энергоперехода на возобновляемые источники энергии все активнее пропагандируются разнообразные ценности и образ жизни, способствующие снижению рождаемости и потребления дефицитных ресурсов основной массой населения.

 

Ключевые слова: теория исторического развития; энергетический кризис; энергетический переход; механизм вызова и ответа; элита; культурные трансформации.

 

The Role of Energy Crises in World History

 

Trubitsyn Oleg Konstantinovich – Novosibirsk State University, Institute of Philosophy and Law, Associate Professor, PhD (Philosophy), Novosibirsk, Russia.

Email: trubitsyn77@mail.ru

Abstract

Background: An acute topic of our days is the methodology for implementing the energy transition, i.e. the transfer of the economy to new energy technologies. Politicians, scientists, engineers and public figures participate in the discussion of this topic. However, the understanding of this problem is incomplete without a philosophical analysis that allows us to consider the energy transition in the context of world history.

Results: In history, there are some examples of both successful energy transitions and social crises caused by failure to solve the energy problem. Each level of the productive forces development implies its own energy mode, based on some key type of fuel. The use of this fuel leads to its gradual exhaustion, which further results in an increase of its value and production costs. This becomes a challenge for society and its ruling elite. An effective response to such a challenge is associated with a technological revolution and energy transition, modern technologies are introduced that make it possible to use a new, more efficient type of energy resource. The result is an increase in the society energy supply, followed by an increase in material abundance, the development of new social security institutions. If there is no positive response to the challenge of the incipient energy crisis, destructive processes intensify and a serious social crisis and even collapse can follow.

Implications: Understanding the results of choosing one or another energy transition strategy should become the basis for adequate decision-making. Studying the causes and mechanisms of energy crises can make it possible to avoid their most negative consequences.

Research methods: The study is based on A. Toynbee’s model, which considers the action of the “call and response” mechanism as the driving force of history. At the same time, in contrast to the civilizational approach, history is interpreted as a stage-by-stage process, the basis of which is economic development. The latter is explained by a concept of technological modes. Any stage of development is determined by a combination of key technologies and a specific energy base.

Conclusion: In our time, the elite of Western countries seems to have lost faith in the possibility of finding an answer to the challenge of the coming energy crisis in the technological revolution, i. e. a progressive energy transition. Against the backdrop of failed strategies of energy transition to renewable energy sources, a variety of values and lifestyles are promoted, contributing to a decrease in the birth rate and the consumption of scarce resources by the majority of the population.

 

Keywords: theory of historical development; energy crisis; energy transition; Challenge and Response; elite; cultural transformations.

 

Изучением социальных кризисов занимались на протяжении веков многие мыслители. Это было обусловлено тем, что кризисы нередки для истории человечества, а их изучение имеет значительную общественную актуальность, – познав причины и механизмы кризисов мы можем попытаться избегать их в дальнейшем. Согласно модели развития цивилизаций А. Тойнби, результаты кризисов зависят не только от их причин и интенсивности, но и от того, какой ответ дает данное общество на вызов кризиса, с которым оно столкнулось. Кризис представляет собой не только угрозу, но и новые возможности. В случае нахождения положительного ответа, преодолевшее кризис общество получает новый импульс для развития. Если же положительного ответа не найдено, то общество переживает упадок, может даже полностью погибнуть. Такой негативный вариант результата столкновения общества с кризисом можно обозначить также как коллапс. Дж. Даймонд определяет коллапс следующим образом: «Под коллапсом я подразумеваю резкое падение численности населения и / или потерю политических, экономических, социальных достижений на значительной территории на продолжительное время» [1, с. 9].

 

В своей книге «Коллапс» Дж. Даймонд анализирует такую распространенную причину этого явления как экологический кризис. (Впрочем, нужно заметить, что основная часть приводимых им примеров – это не сложные цивилизованные общества, а относительно примитивные этнические общности.) Об экологических и, шире, природных факторах упадка и гибели обществ, в том числе крупных цивилизаций, писали и многие другие исследователи. Например, Платон описывал гибель Атлантиды. Другие философы, представители более поздних эпох, опирались на более достоверные, научно подтверждаемые исторические случаи упадка и гибели цивилизаций, в которых значительную, если не решающую роль сыграли обстоятельства природного характера. Так, Л. Н. Гумилев объясняет крушение Римской империи ссылкой на два фактора, имеющих природные основания: основной – снижение уровня пассионарности из-за исчерпания импульса, полученного от потоков космической энергии, и производный от него – экологический кризис, вызванный антропогенным воздействием [см.: 2, с. 212].

 

Большинство исследователей соглашается, что в процессе развития цивилизации, производительных сил и роста научного знания снижается уровень непосредственной зависимости общества от природных условий по мере того, как оно подчиняет себе и преобразует среду своего обитания. Тем не менее даже и сейчас имеются природные факторы, способные значительно повлиять на развитие общества и стать угрозой выживанию цивилизации. В этом отношении обычно упоминаются глобальные климатические катаклизмы и т. п. Причем в последнее время как правило речь идет об экологических причинах возможного социального кризиса, которые возникают в результате антропогенного преобразования природы, в частности, о глобальном экологическом кризисе из-за чрезмерного загрязнения.

 

В ранних докладах Римского клуба [см., например: 3], представленных в начале 1970-х гг., речь шла о прогнозируемом кризисе и даже коллапсе мировой цивилизации, прежде всего из-за исчерпания необходимых природных ресурсов. Для его предотвращения предлагалось принять немедленные меры во всемирном масштабе, предусматривающие ограничение рождаемости, ограничение капитальных инвестиций в физическую экономику и контроль загрязнений. С тех пор много копий было сломано в ходе обсуждения данной прогностической модели. На настоящий момент можно определенно сказать, что наиболее пессимистические сценарии, которые уже должны были реализоваться к нашему времени, так и остались алармистскими прогнозами, чья реализация отодвигается все дальше в будущее. Против мальтузианских выводов Римского клуба приводятся такие аргументы, как неполная изученность геологических ресурсов планеты и развитие замещающих и ресурсосберегающих технологий. Технооптимисты говорят, что подобно тому, как каменный век закончился не из-за исчерпания запасов камней, так и прекращение масштабного использования природных ресурсов будет связано не с их исчерпанием, а с переходом на постиндустриальную стадию, когда новые технологии позволят преодолеть их дефицит. Однако, как было продемонстрировано нами ранее [см.: 4], полноценного постиндустриального перехода пока так и не произошло, следовательно, мы все же рискуем столкнуться с дефицитом природных ресурсов.

 

Среди всех природных ресурсов, необходимых для поддержания современной индустриальной цивилизации, особое место занимают энергетические ресурсы. Этот тезис получил обоснование в культурно-энергетической концепции Л. Уайта [см.: 5]. Для Л. Уайта цивилизация или культура – это по сути форма организации энергии, а исторический путь человечества – это, прежде всего, история овла­дения энергией. Он рассматривает эволюцию общества как результат воздействия технологической сферы на социальную и идеологическую (т. е. культурную в узком смысле слова). Развитие же технологической сферы определяется количеством энергии, которая может быть использована на потребности общества, что зависит от типов энергии, доступных обществу на данной ступени технологического развития. Первобытные культуры, способные использовать только мускульную силу человека, были примитивными. Переход к цивилизации связан с освоением энергии одомашненных животных, огня, ветра и воды. На этих источниках держалась традиционная доиндустриальная цивилизация. Переход к современному индустриальному обществу связан с топливной революцией – появлением технологии извлечения энергии углеводородов и использования ее в паровых двигателях и двигателях внутреннего сгорания. Таким образом, развитие культуры выступает «как результат периодически происходящих скачков, увеличивающих потребление энергии на душу населения в год за счет открытия новых источников энергии» [5, с. 448].

 

«Энергетический» подход к развитию общества имеет как свои недостатки, так и достоинства. По сути это один из вариантов линейно-стадиального подхода к истории, где уровень развития общества предполагается тесно коррелирующим с уровнем энерговооруженности общества, в частности с потреблением энергии на душу населения. В этом есть определенный смысл, так как от этого показателя существенно зависят возможности общества в плане удовлетворения материальных потребностей человека. Также, чем выше энерговооруженность общества, тем больше ресурсов оно может направить на удовлетворение нематериальных потребностей человека. Соответственно по мере роста энерговооруженности общества, как правило, становится больше доля сервисных отраслей народного хозяйства, таких как наука, образование, здравоохранение, искусство. С другой стороны, показатель энерговооруженности не является универсальным эвристическим инструментом, позволяющим предвидеть все особенности конкретного общества. На одном и том же уровне энерговооруженности могут находиться общества с совершенно разными типами политического и социально-экономического устройства, не говоря уже о религиозно-культурных особенностях. Также необходимо освободить данный подход от ассоциации с классическим прогрессизмом. В отличие от классических теорий прогресса данная форма эволюционизма совершенно не утверждает, что с увеличением энерговооруженности жизнь человека обязательно станет лучше по всем ключевым показателям, как собственно и сам человек. Энергетически более развитое общество почти наверняка является более богатым, более сильным в военном плане, но вовсе не обязательно более справедливым или свободным, более нравственным и менее подверженным отчуждению.

 

Такая «энергетическая» интерпретация процесса социального развития применительно к индустриальному обществу получила более детальное рассмотрение в концепции технологических укладов. В ее формирование внесли вклад многие исследователи, в частности Й. Шумпетер, К. Перес, К. Фримен, а из отечественных авторов – С. Ю. Глазьев. Они выделяют примерно одинаковые технологические уклады, хотя их датировки несколько различаются в зависимости от того, связывает данный автор начало уклада с появлением технологических инноваций или с началом их массового внедрения. С. Глазьев [см.: 6; 7] выделяет пять технологических укладов, для каждого из которых характерны свои ключевые факторы[1]. Первый технологический уклад (1770–1830 гг.) по сути является переходным от доиндустриального уровня развития производительных сил к индустриальному. Основой его являются текстильные машины. Основные источники энергии остаются те же, что и в доиндустриальный период, но особое значение приобретает энергия воды, при помощи которой работают водяные двигатели. Поэтому предприятия того времени размещались на берегах рек, чтобы можно было использовать энергию их течения. Второй технологический уклад (1830–1880 гг.) – это уже переход к полноценной индустриализации. Его основой является использование парового двигателя. Здесь происходит то, что Л. Уайт назвал топливной революцией – начало активного использования энергии ископаемого топлива, конкретно говоря каменного угля. Это позволило эффективно развивать транспортную систему, основанную на сети железных дорог и паровозном транспорте на суше и пароходах на море. Третий технологический уклад (1880–1930 гг.) основан на использовании электродвигателя. То есть здесь появляется такая эффективная форма энергии как электричество, которое передается от электростанций к потребителям при помощи линий электропередачи. Сама эта энергия получается путем сжигания угля на ТЭС или использования энергии воды на ГЭС. Четвертый технологический уклад (1930–1980 гг.) связан с внедрением в массовое производство и использование двигателя внутреннего сгорания, в качестве источника энергии для которого преимущественно начинает использоваться бензин – продукт переработки нефти. В качестве источника электроэнергии начинает использоваться атомная энергия (АЭС). Наконец, пятый технологический уклад – 1980–2030 (предположительно) гг. – несколько выпадает из привычной схемы, поскольку основой его признается микроэлектроника.

 

Почему можно говорить об аномальности пятого технологического уклада? Как можно заметить, общая схема смены технологических укладов в основном одинакова и связана с появлением нового типа двигателя, позволяющего использовать новый вид энергии, что обеспечивает повышение эффективности производства и логистики (снижения транспортных расходов). По существу, получается, что каждый новый технологический уклад предполагает новый энергетический уклад и новый логистический уклад, прогрессивные в экономическом плане по отношению к предшествующим. Пятый технологический уклад не предложил какого-то нового энергетического уклада, да и транспортная система мало изменилась в плане своих средств. Тем не менее о новом логистическом укладе в каком-то смысле говорить все же можно: информационно-коммуникационная революция, вызванная развитием микроэлектроники, привела к качественному изменению в плане перемещения информации. Но на физической экономике это пока сказалось относительно слабо. Впрочем, сейчас нас волнует вопрос об энергопереходе. Если оставить пока проблему пятого технологического уклада, то для всех предыдущих ситуация, на первый взгляд, выглядит так, как будто переход от одного энергетического уклада к другому происходил плавно и беспроблемно, как бы сам собой.

 

Однако это не совсем так, и переход от одного энергетического уклада к другому не всегда проходит гладко. И тогда возникает ситуация энергетического кризиса, с которым общество как-то должно справляться, чтобы не столкнуться с экономическим регрессом и его последствиями. Исходное положение исследования – это предположение о том, что для каждого энергетического уклада, определяемого технологическим укладом в целом, характерны свои ресурсные вызовы и, следовательно, специфические типы энергетических кризисов. Изучать в позитивистской манере влияние энергетических кризисов на жизнедеятельность общества достаточно сложно из-за весьма ограниченного количества явных случаев подобного рода. Соответственно возникают сложности с использованием номотетических методов. Тем не менее, если включить в рассмотрение неявные случаи, а именно ситуации, когда начинающийся энергетический кризис был успешно преодолен, не успев перейти в масштабный и глубокий социальный кризис, то можно попытаться провести сопоставление случаев для обнаружения каких-либо закономерностей.

 

Для начала рассмотрим случай кризиса средневековой цивилизации. Чтобы создать для читателя некоторую интригу, сначала опишем ситуацию, представляющую собой определенную загадку, а затем попытаемся объяснить ее с помощью модели энергетического кризиса.

 

Как уже было сказано, для всех обществ, находящихся на доиндустриальной (аграрно-ремесленной) стадии развития производительных сил, характерно преимущественное использование энергии живых организмов – мускульной силы человека и животных. Это дополнялось использованием энергии ветра (парусные морские суда, мельницы), воды (мельницы, речные суда при сплаве), а также огня – для приготовления пищи, а в холодных местностях – и для обогрева помещений. Огонь также использовался в некоторых ремесленных технологиях. В частности, без него не могла развиваться металлургия, имеющая фундаментальное значение для многих сфер жизни. В качестве энергоносителей для огня чаще всего использовались дрова. Соответственно для большинства аграрных цивилизаций, особенно северных, наличие дешевых и изобильных ресурсов в виде горючей древесины являлось важной предпосылкой поддержания цивилизованной жизни.

 

В наше время широко распространено мнение, что средневековая европейская цивилизация была воплощением полнейшего отрицания гигиены. Причем обычно по этому параметру средневековую цивилизацию сопоставляют с античной, явно не в пользу первой. То есть предполагается, что христианство с его культом духовности и принижением телесности прямо ответственно за забвение гигиенических практик и связанные с этим последствия. Действительно, с определенного периода церковь стала призывать к отказу от всяких гигиенических процедур, обосновывая это требованиями христианской аскезы. Проповедники воспитывали свою паству на примере аскетов, совершающих духовные подвиги – носящих обноски и никогда не мывшихся. Предполагалось, что физическая нечистоплотность и страдания от паразитов способствуют духовному очищению и стяжанию благодати. К тому же, если мыться, то можно смыть с себя святую воду, которой кропили при крещении. Более того, монахи именовали вшей «Божьими жемчужинами» и полагали их наличие признаком святости.

 

Таким образом, мы имеем сложившийся (причем вроде бы обоснованно) стереотип об обществе премодерна как предельно нечистоплотном и негигиеничном. С другой стороны, в «Истории частной жизни», вышедшей под редакцией историков школы «Анналов» Ф. Арьеса и Ж. Дюби, опровергается стереотипное представление о средневековой цивилизации как воплощении антисанитарии. Д. Ренье-Болер, Ж. Дюби и их соавторы [см.: 8] утверждают, что в Средние века в Западной Европе сохранялись многие традиции поддержания чистоплотности, доставшиеся европейцам от античности. Например, средневековое дворянство имело обычай мыть руки перед едой. Рыцарская поэзия высмеивала неблагородных крестьян за их убогий вид, в частности то, что они имели грязь под ногтями и не чистили зубы. С точки зрения представителей благородного сословия нечистоплотность являлась признаком дурного тона, невоспитанности, присущей простонародью. Тем не менее не чурались чистоты и представители других сословий, в том числе духовного. Так, археологи обнаруживают при раскопках средневековых поместий и монастырей специальные сосуды для умывания и общественные купальни.

 

Так что же, стереотип о «немытой Европе» полностью ложен? Видимо, нет. Но истинность его относится не к средневековью, а скорее к эпохе Возрождения или даже к последовавшему за ним раннему Новому времени. Во всяком случае официальное осуждение Церковью банных практик произошло уже в XVI веке. Так что, по всей видимости, резкое снижение уровня гигиенической культуры произошло не с крушением античной цивилизации и переходом к средневековью, а с переходом от средневековья к эпохе Реформации. Именно тогда церковь начинает свой крестовой поход против чистоты. Поэтому неудивительно, что в это время представители всех сословий не мылись годами, а полная антисанитария стала признаком всех европейских городов, превратившихся в рассадники заразы. Это отсутствие санитарии, в частности распространение крыс и паразитов, переносящих заразу, возможно стало одной из причин опустошительных эпидемий целого ряда инфекционных болезней.

 

Но что же произошло в это время? Что вызвало столь странный разворот к дикости, точнее, столь странную «переинтерпретацию» христианской морали в антигигиеническом ключе?

 

Можно сделать предположение, что это связано с проблемой дефицита дров вследствие общего обезлесивания стран Европы. Хотя масштаб обезлесивания остается спорным, сам факт такого явления признается большинством историков. «Выкорчевки лесов Высокого Средневековья считаются если не самыми значимыми, то самыми масштабными изменениями ландшафта в истории Центральной и Западной Европы от оледенения до наших дней» [9, с. 181]. Предыдущее, менее значимое обезлесивание случилось в Европе в античности, но «в послеантичную эпоху на обширных немецких пространствах шло лесовосстановление, его кульминация относится к VII веку» [9, с. 181]. Процессы обезлесивания происходили не только в Европе, но ее спецификой было то, что «сведение леса в эпоху своей кульминации обрастает правовыми формами, подлежит управлению и подробной документации», то есть поощряется властями. Впрочем, достаточно рано появляется и лесоохранное законодательство. Это мотивировалось прежде всего тем, что «лес поставлял дрова. Автор французского лесного регламента 1610 года Сен-Йон считал, что в Средиземноморье с его более теплым климатом лесам не нужно уделять такое внимание, как на Севере, где из-за суровой зимы “древесина – это как бы половина жизни”» [9, с. 182]. М. Девез видит в королях, сделавших леса королевской собственностью и запретивших их вырубку, спасителей от дефицита дерева. Впрочем, некоторые другие историки, например, А. Корволь, напротив, видят в «приватизации» леса королями и превращении их в заповедники лишь проявление деспотизма, а утрату лесов называют мифологическим прикрытием узурпации. В целом, несмотря на сомнения некоторых историков, стоит признать, что по всей видимости обезлесивание достигло к началу XIV века значительного масштаба. «Во многих регионах кампания по сведению леса закончилась примерно к 1300 году, во всяком случае до прихода Великой чумы и падения численности населения. Были к тому времени уже исчерпаны все лесные почвы, которые худо-бедно можно было распахать? Вероятно, отчасти да, но Марк Блок полагает, что сверх этого люди поняли – в интересах сохранения собственной жизни им нужно беречь оставшиеся леса» [9, с. 183]. Тем не менее для многих местностей было уже поздно. «Описывая 1340-е годы, немецкий географ и эколог Ханс-Рудольф Борк отмечал на лёссовых почвах юга Нижней Саксонии “катастрофическую”, “просто захватывающую дух” эрозию, какой не было со времен оледенения… [Предположительно] условия для “катастрофы” были созданы вырубками леса на крутых горных склонах» [9, с. 183].

 

Истощение лесов, подрывающее основы средневековой промышленности, а также создающее угрозу гибели неимущих людей в северных странах от холода из-за дефицита и дороговизны дров стало серьезным вызовом для средневековой европейской цивилизации. Проблему усугубляло такое обстоятельство, как начавшееся примерно с 1300 г. серьезное похолодание климата – наступление Малого ледникового периода, продлившегося до середины XIX века [см.: 10]. Это требовало повышения потребления древесины в качестве топлива, причем уже не только в северных регионах Европы, но и повсеместно.

 

Мы не можем достоверно констатировать наличие прямой причинной связи между обезлесиванием средневековой Европы, формированием культа грязи, распространением паразитов и масштабом эпидемий, обрушившихся на Европу в это время. Все-таки это задача профессиональных историков-медиевистов, а не дилетанта, каковым в данном вопросе является автор. Тем не менее возникает некоторое подозрение о наличии связей между этими явлениями. Если посмотреть на средневековую Русь того же периода, то можно заметить, что несмотря на монгольское нашествие, вызвавшее острую социальную неустроенность, масштаб эпидемии был заметно меньше. По контрасту можно предположить, что это связано с отсутствием дефицита леса и культа грязи.

 

По поводу того, какова эта связь, возникает два предположения. Первое (впрочем, очень смелое и сомнительное) связано с сознательной стратегией интеллектуальной элиты европейской цивилизации того времени, каковой были деятели Римской католической церкви. Можно предположить, что ответ, разработанный ими, заключался в пропаганде нового образа жизни, способствующего сокращению потребления дров на «излишние» цели, типа согрева воды для водных процедур. Это должно было способствовать уравнительному распределению ограниченного запаса дровяного топлива, чтобы обеспечить им малоимущих для целей отопления жилища. Сомнительность такой версии связана с тем, что она допускает слишком высокий уровень способности интеллектуальной элиты того времени собирать и анализировать информацию, делать на ее основе прогнозы, разрабатывать и реализовывать стратегии.

 

Вторая версия объяснения не предполагает наличия сознательно выработанного плана со стороны церкви или кого-либо еще. Возможно, «подстраивание» культуры к изменившимся условиям произошло стихийно. Дефицит дров в условиях похолодания сделал принятие горячей ванны недоступным благом для большинства населения, а омовение холодной водой некомфортно и чревато простудами. Соответственно основная часть населения постепенно отказалась от этой привычки, но первоначально испытывала от этого дискомфорт. Церковь использовала религиозные аргументы для психологической компенсации: «Мы отказываемся мыться не потому, что не можем себе этого позволить, а потому, что это вредит спасению души». Таким образом, отказ от гигиены сделали престижным, чтобы народ пребывал в благостном расположении духа. Но если уж такая мода появилась, она спонтанно распространяется и на тех, кто мог бы себе позволить роскошь использовать дрова для подогрева воды. В результате культ грязи становится всеобщим, а затем даже получает правовую поддержку в виде запрета общественных бань. Как бы то ни было, положительным следствием формирования новой (анти)гигиенической культуры стало то, что нам ничего не известно о случаях массовой гибели людей от холода в своих домах. В пользу этой версии говорит то, что, судя по историческим свидетельствам, антигигиенические практики утвердились не одномоментно в XIV веке, а устанавливались постепенно, видимо по мере нарастания дровяного голода.

 

Вместе с тем массовая антисанитария, вынужденная или добровольная, если и не стала основной причиной распространения эпидемий, то несомненно способствовала их масштабности, поскольку приводила к распространению у населения паразитов – основных переносчиков болезней. Масштабные эпидемии имели свои демографические и социальные последствия. Демографические изменения в период до Нового времени оценить достаточно непросто. По оценке историка и демографа М. Ливи Баччи [см.: 11] с XI по середину XIV века в Европе наблюдается рост населения почти в 3 раза, с примерно 40 млн. чел. до более чем 100 млн. чел. К 1400 г. из-за чумы население сократилось примерно на треть, хотя уже с начала XIV в. наблюдалось уменьшение темпов прироста из-за демографического давления, способствующего продовольственным кризисам. Что интересно, «процесс обезлюдения, опустения деревень, достигший кульминации в Позднем Средневековье, особенно сильно затронул поселения, основанные в ходе сведения лесов» [9, с. 183]. Это выглядит как своеобразная «месть природы».

 

Социальные последствия эпидемий менее очевидны, однако можно предположить, что столь масштабная катастрофа серьезно расшатала социальные структуры средневековой цивилизации, ослабила конструктивную прочность традиционного режима. Это дало дополнительные возможности для проникновения капиталистических элементов в социальные отношения. Так что ответ средневекового общества по-видимому способствовал его гибели, точнее трансформации в общество модерна.

 

Но поскольку общество раннего Нового времени опиралось на ту же энергетическую базу, что и средневековое – то есть в том числе на использование дров, с ростом численности населения и развитием производства оно необходимо должно было столкнуться с той же проблемой. И действительно, в Новое время Англия оказалась на пороге нового дровяного кризиса. Рост населения и развитие промышленности требовали все больше леса. «Из дров в Англии делали не только уголь для выплавки железа. Лес валили для постройки домов, амбаров и изгородей, для производства стекла и рафинирования свинца, для сооружения мостов, доков, шлюзов, канальных барж и крепостей, для производства бочек под пиво и сидр… Многие из этих отраслей потребляли дерева не меньше, чем военно-морской флот» [12]. Английские леса оказались практически сведены, и растущие потребности во все большей мере удовлетворялись за счет импорта дерева из России и колоний Нового Света. Это было дорого, не вполне надежно и ставило Англию в зависимость от других стран, что англичанам, конечно, не нравилось. И здесь Англии повезло с наличием в ее недрах одного полезного ископаемого. «Проблему с топливом решала дешевая альтернатива: можно было жечь каменный уголь» [12], который активно использовали уже в XVI веке. Однако по началу каменный уголь не получал достаточно широкого распространения, поскольку «подобно ядерной энергии в веке XX, в XVI–XVII столетиях каменный уголь вызывал страх – и вполне оправданный. Уголь считали отравой, изначальной скверной, даже порождением дьявола…» [12]. Тем не менее вследствие изведения лесов другого выбора не осталось – и англичанам пришлось перейти на повсеместное использование каменного угля в промышленности и в быту, несмотря на сопротивление различного рода реакционеров и луддитов.

 

Таким образом, ответом англичан эпохи модерна на вызов дровяного энергетического кризиса стал энергетический переход на новый вид топлива, оказавшийся более эффективным. Этот переход стал энергетической предпосылкой промышленного переворота. «Промышленный переворот – процесс замены ручного труда машинным и переход к системе фабрично-заводского производства, в основе которого лежат наемный специализированный труд, применение парового двигателя и замены дерева как конструкционного материала на металл и как топлива – на кокс» [13, с. 311]. Последствиями этого стал резкий демографический рост и модернизация общественных институтов. Результатом индустриализации Англии стало ее превращение в «мастерскую мира» и сильнейшую мировую державу.

 

С начала XIX века уголь постепенно становится главным источником энергии для промышленности, а затем и для бытовых нужд. По-настоящему массовая добыча угля началась во второй четверти XIX века в Англии, потом в США и континентальной Европе. Это обеспечило скачок душевого энергопотребления (в период достижения зрелости второго технологического уклада ближе к середине XIX века), прежде остававшегося практически неизменным на протяжении веков. Опережающий экономический рост Англии, а затем США и Германии в этот период объяснялся не только их социальными институтами, но и тем случайным с социальной точки зрения фактом, что именно в этих странах (из ряда прочих капиталистических стран) находились крупные запасы легко добываемого угля. Особенно быстрый рост душевого энергопотребления наблюдался в 1890–1910 гг., что связано с достижением зрелости третьего технологического уклада [см.: 14, с. 57]. Добыча и потребление угля почти непрерывно росли вплоть до 1910–1920-х гг., когда начался угольный кризис. (Впрочем, датировка сильно зависит от конкретной страны. Так, в Великобритании пик добычи угля был пройден к началу Первой мировой войны, а в Германии – в период Второй мировой) [см.: 15]. Он заключался в стагнации мировой добычи и одновременном росте цен на уголь, которые до этого почти не росли в течение длительного времени, в 1,2–1,5 раз на рубеже 1920-х гг. [см.: 16] Угольный кризис едва ли можно считать главной и тем более единственной причиной Великой депрессии, но свой вклад он по всей видимости внес, способствуя росту себестоимости промышленного производства. Связан этот энергетический кризис был с оскудением некоторых наиболее удобных и дешевых залежей угля, при том, что суммарные его запасы оставались все еще очень велики.

 

Ответы на данный вызов можно разделить на два типа. Германия и Япония выбрали путь внешней экспансии с целью приобретения новых источников сырья, следствием чего стала война со множеством жертв, вызвавшая сокращение как населения, так и объемов производства. Их руководители осознавали, что оскудение собственных угольных запасов в сочетании с отсутствием собственных нефтяных запасов создает угрозу для их экономического развития и ставит их в зависимость от внешних сил. И действительно, дефицит нефти стал одной из причин поражения Германии, не позволив использовать потенциал своей военной техники по максимуму. С той же проблемой столкнулась и Япония, вступившая в войну с США во многом вынужденно – из-за введенного ими нефтяного эмбарго. Внешняя экспансия как ответ на вызов ресурсного кризиса (в частности – сокращение экономически рентабельных запасов угля и отсутствие нефти) – это вполне сознательная стратегия германской и японской элит, принятая еще до прихода к власти А. Гитлера. Собственно, приход к власти нацистов во многом стал возможен именно потому, что элитные слои Германии видели в них энергичных исполнителей целей, поставленных еще до Первой мировой войны. Как показала практика, это был очень плохой вариант ответа, приведший к большим проблемам для самих этих стран и стран сопредельных с ними.

 

США, бывшие обладателями обширных запасов нефти, выбрали путь технологической трансформации (энергоперехода) – активного перехода на преимущественное использование этого относительно нового источника топлива, прежде сравнительно малозначимого. Начало добычи нефти в Техасе и Персидском заливе способствовало снижению цены на нефть в 1930-е гг. примерно в два раза по сравнению с 1920-ми, а доля нефти в мировом энергопотреблении возросла с 3 % в начале века до 17,5 % [см.: 17]. Это способствовало экономическому подъему, последовавшему вслед за Великой депрессией, рыночной экспансии, росту производства и населения. Соединенные Штаты наиболее полно воспользовались преимуществами нефтяного энергетического уклада. Это связано с тем, что, во-первых, у них имелись собственные обширные запасы нефти, позволившие раньше других приступить к энергопереходу, а во-вторых, то обстоятельство, что Вторая мировая война, разрушившая Европу, только стимулировала промышленное развитие США. Быстрый и масштабный энергопереход позволил США произвести и соответствующую ему смену технологического уклада, а именно способствовал массовой автомобилизации и максимальному использованию потенциала двигателей внутреннего сгорания. Массовая автомобилизация в США привела к тому, что именно здесь по максимуму был использован потенциал нового логистического уклада, то есть развития транспортной системы в виде густой сети автомобильных шоссе. Это имело несколько значимых побочных эффектов. В США развивается как нигде в мире оптимальная система расселения жителей, близкая к идеально-типической схеме («решетке») В. Кристаллера. Массовый рост доли среднего класса, одним из атрибутов которого становится обладание собственным автомобилем, приводит к масштабному росту пригородов крупных городов, застроенных просторными частными домами, предполагающими заполнение обширного внутреннего пространства большим количеством вещей. Соответственно массовое потребление именно в США оказывается наиболее развитым. С другой стороны, впечатляющий рост автодорожной сети привел к железнодорожному кризису, когда в середине ХХ века произошло резкое сокращение протяженности американской железнодорожной сети. Но в целом именно США продемонстрировали наиболее успешный ответ на вызов надвигающегося угольного кризиса и наилучшим образом воспользовались потенциалом нефтяного энергоуклада, став в результате мировым экономическим гегемоном.

 

Нет нужды подробно описывать нефтяной кризис 1970-х гг. в силу широкой известности этого события. В 1950–1970 гг. наблюдался бурный рост энергопотребления на душу населения [см.: 14, с. 57]. Доля нефти в мировом энергопотреблении к началу 1970-х гг. поднялась до 41,5 %, но цены оставались достаточно стабильными на протяжении десятилетий, колеблясь около уровня в 2 доллара за баррель [см.: 17]. Создание ОПЕК и политические кризисы на Ближнем Востоке способствовали росту цены до 12 долларов в 1973 г. и до 30 долларов в 1979 г. Кризис не имел ярко выраженных последствий, поскольку был вызван не объективными долгосрочными факторами, а временными политическими обстоятельствами. Тем не менее резкий рост цен на нефть имел большое значение для многих стран. В США и Западной Европе 1970-е гг. стали эпохой стагфляции, когда быстро растущие цены сопровождались экономическим застоем. В более долгосрочном плане кризис подтолкнул страны Запада к проведению политики фритредерства и выводу капитала в развивающиеся страны. Некоторое (не принципиальное) сокращение зависимости от внешних поставщиков нефти оказалось связанным с деиндустриализацией, подрывающей основы долгосрочного научно-технического и промышленного развития [см.: 4]. Перенос производства привел к ситуации устойчивого торгового дефицита, а отрицательное торговое сальдо стало одной из предпосылок роста государственного долга. Так что можно утверждать, что эффективный и перспективный в долгосрочном плане ответ так и не был тогда найден.

 

Нельзя сказать, что проблема была проигнорирована. Напротив, правящие круги стран Запада и их интеллектуальная элита еще со времен выхода первого доклада Римского клуба в 1972 г. [см.: 3] демонстрируют понимание надвигающейся угрозы: очевидно, что невозобновляемые природные ресурсы имеют тенденцию истощаться и рано или поздно человечество столкнется уже не с временным, политически мотивированным энергетическим кризисом, а с полноценным, обусловленным объективным дефицитом ресурсов. Впрочем, тот факт, что мировая экономика рано или поздно неизбежно столкнется с энергетическими ограничениями, был известен и до этого. Так, представитель военных интеллектуалов контр-адмирал ВМС США Х. Риковер в своей речи 1957 года говорил о тесной связи между энергетикой и экономикой [см.: 18]. Он указывал, что к 2050 году в мире, скорее всего, не хватит ископаемого топлива.

 

Тема получила продолжение в работах Р. Данкана [см.: 19], сформулировавшего так называемую «Олдувайскую теорию» пика энергии. В своих работах он опирался на идеи Ф. Экермана, который анализировал развитие цивилизации при помощи энергетической модели, то есть отношения (обозначаемого буквой «e») затрачиваемой человечеством энергии к численности населения. На протяжении веков доиндустриальной цивилизации значение параметра «e» изменялось очень медленно, по весьма пологому графику, что отражало медленное развитие технологий и слабый рост населения. Но с промышленной революцией, а особенно с развитием нефтяного энергетического уклада график «e» резко пошел вверх, что отражает факт все большего потребления энергии на душу населения. До этого момента все это похоже на оптимистическую эволюционистскую модель Л. Уайта. Однако по расчетам Р. Данкана примерно в 1980-е гг. график «е» вышел на плато, то есть рост подушевого потребления энергии прекратился. (Эти данные подтверждаются и другими источниками. Так, по утверждению Г. Тверберг, «рост энергопотребления особенно высок в периоды 1951–1960 и 1961–1970 годов. Эти периоды пришлись на период после Второй мировой войны, когда экономика росла особенно быстрыми темпами» [20].) «Олдувайская теория» предполагает, что нахождение графика «е» в режиме «плато» не может длиться бесконечно или даже сколь-нибудь долго. Рост населения в мире в целом все еще продолжается, как и процессы индустриализации и урбанизации развивающихся стран. Соответственно суммарное потребление энергии продолжает расти, расходуя при этом ограниченные ресурсы планеты. В какой-то момент значение параметра «е» начнет резко снижаться. Модель Р. Данкана предполагает, что период стремительного роста затрат энергии на душу населения середины ХХ в. уже сменился периодом стабилизации потребления энергии на душу населения («плато») рубежа XX–XXI веков, а вскоре он сменится периодом быстрого падения и примерно в середине века это приведет к краху индустриальной цивилизации. Другие исследователи также говорят если не о крахе, то о серьезном кризисе индустриального общества: «Можно ожидать, что мировая экономика столкнется с серьезной проблемой, как только потребление дополнительной энергии на душу населения начнет падать, потому что тогда человеческий труд неизбежно будет хуже обеспечен меньшим количеством машин, таких как грузовики и самолеты» [18].

 

К теории Р. Данкана примыкает более специфическая модель пика нефти, разработанная М. Кинг Хаббертом [см.: 21]. Она прогнозировала наступление пика нефти (максимума общего – а не на душу населения – объема добычи нефти в мире) в начале текущего столетия с последующим снижением суммарных объемов добычи нефти. Сейчас происходят активные споры по поводу того, прошли мы уже этот самый пик, находимся на плато или все еще находимся на подъеме[2]. Но в любом случае почти очевидно, что если человечество еще и не прошло пик нефти, то близко к этому. Во всяком случае его теория оказала влияние на состояние умов американской элиты, поскольку правильность его выводов была признана Национальной академией наук США.

 

Первоначальный вариант ответа, как уже было сказано, состоял в вывозе производственных мощностей из Европы и США в новые индустриальные страны, прежде всего Китай. Для осуществления индустриального рывка Китаю пришлось резко увеличить потребление энергии, что сказалось и на суммарных мировых показателях, которые очень быстро росли в первое десятилетие XXI века. «Китай смог увеличить мировое предложение недорогой энергии на душу населения за счет увеличения добычи угля после вступления во Всемирную торговую организацию в 2001 году» [18]. Статистика показывает, что с 2000 по 2010 гг. китайское потребление угольной энергии выросло с примерно 0,7 до 2 миллионов метрических тонн нефтяного эквивалента, что почти вдвое превышало суммарное потребление энергии, производимой с помощью других источников – нефти, газа, гидроэлектростанций и ВИЭ [22].

 

В последние тридцать лет в мировом душевом энергопотреблении наблюдается противоречивая картина. С одной стороны, продолжается рост энергопотребления, но практически весь он происходит за счет новых индустриальных стран. «Прирост потребляемой энергии в Китае за 1985–2016 гг. составил 476 %. Очень близки соответствующие значения для Южной Кореи, Индии и Ирана» [14, с. 58]. В то же время в США (где душевое потребление снизилось с 9,68 кВт*год/чел. в 1985 г. до 9,31 кВт*год/чел. в 2016 г. [см.: 14]) и некоторых других развитых странах наблюдается снижение душевого энергопотребления – отчасти из-за развития энергосберегающих технологий, отчасти из-за деиндустриализации. Таким образом, возобновление быстрого роста мирового производства энергии в начале нынешнего века после некоторого застоя конца ХХ века было связано преимущественно с Китаем и преимущественно с увлечением угольной генерации. То есть глобализация как вариант ответа на начинающийся энергокризис Запада позволила временно преодолеть его, задействовав нетронутые энергоресурсы, прежде всего уголь, новых индустриальных стран, в первую очередь Китая. Получается, что индустриализация Китая (как и Индии) в последнее время происходила на том же энергоносителе, что и индустриализация Европы XIX века – на угле, который, казалось бы, уже морально устарел. Во втором десятилетии текущего века из-за истощения легкодоступных запасов добыча угля в Китае вышла на плато, что постепенно начало сказываться и на замедлении экономического роста. Во втором десятилетии на плато вышло и мировое потребление угля, причем если в Индии и остальной Азии наблюдается продолжение роста, то в Европе и США потребление угля сокращается [23, с. 12]. В целом же угольный ренессанс не стал долгосрочной заменой нефти. К тому же по большей части он ограничивается Китаем, потребляющим половину всего угля в мире. Китай пожертвовал своими угольными запасами, чтобы обеспечить себе и миру в целом экономический рост последних десятилетий. По мере их истощения, что мы наблюдаем фактически в режиме реального времени, угольная генерация в Китае и мире в целом начнет сокращаться, угрожая экономическому развитию и социальному благополучию.

 

Таким образом, со временем стало очевидным, что перенос производства в Китай является паллиативным и временным решением. Впрочем, это было вполне ожидаемым, так что еще до истории с Китаем для многих интеллектуалов Запада было ясно, что в качестве ответа на вызов топливного дефицита необходимо разработать долгосрочную перспективную стратегию, а не надеяться только на ренессанс устаревшего угольного энергетического уклада в Поднебесной. Среди интеллектуалов и стратегов произошел раскол на технопессимистов и технооптимистов. Первые предлагали сделать ставку на неомальтузианскую демографическую политику и ограничение экономического роста, вторые – на технологическую революцию в энергетике. По всей видимости в 1970-е гг. между этими группами был достигнут компромисс, и решено было на всякий случай задействовать одновременно обе стратегии.

 

Технооптимисты первоначально делали ставку на развитие ядерной энергетики. Не только Л. Уайт, но и многие другие полагали, что развитие технологии мирного атома означает новую топливную революцию (иначе говоря, прогрессивный энергопереход), не менее масштабную, чем переход от дровяного топлива и водяных двигателей к двигателям, работающим на ископаемом топливе. Особенно же уповали на технологию управляемого термоядерного синтеза, но оптимистические надежды быстро решить эту проблему не сбылись. Первоначально ожидалось, что эта технология будет освоена к 1980 г., что давало надежду на получение изобилия дешевой энергии, которая откроет дорогу обществу всеобщего материального изобилия. Но даже сейчас, спустя почти полвека, эта проблема так и не решена и неизвестно, когда будет решена. Традиционная же ядерная энергетика так и остается технологией, чей потенциал полностью не раскрыт. Сегодня ядерная энергия составляет всего 4 % от общего объема мировых поставок энергии [см.: 20] и не решает принципиально проблему нарастающего энергетического дефицита. Отчасти это связано с фобиями, возникшими после чернобыльской и фукусимской аварий, что побудило многие страны свернуть свои программы по развитию АЭС.

 

После осознания бесперспективности упований на быстрое решение проблемы термояда возникла другая идея – идея «зеленого энергоперехода», подразумевающая повышение энергоэффективности, а также сочетание цифровизации, децентрализации и декарбонизации [см.: 24]. Если насчет повышения энергоэффективности и цифровизации особых споров нет, то два последних пункта вызывают сильные сомнения. Децентрализация может быть хороша в отдельных случаях, но она не позволяет обеспечивать потребности энергоемкой промышленности и больших городов, а также усиливает проблемы с надежностью энергоснабжения. Декарбонизация, получившая обоснование в необходимости предотвращения глобального потепления, по сути предполагает технологическую революцию в энергетике за счет внедрения так называемых «зеленых», или возобновляемых источников энергии (ВИЭ), а именно ветровых и солнечных электростанций. Активное внедрение «зеленой» энергетики началось уже в нынешнем веке, и достигалось оно за счет угнетения традиционных видов энергетики (например, после 2011 г. началось массовое закрытие АЭС в ряде стран, также в некоторых странах ограничивается угольная генерация как «экологически грязная»), а также льгот различного рода для ВИЭ.

 

Попытка быстро заменить традиционную энергетику на ВИЭ вызвала энергетический кризис 2021 г., особенно ярко проявивший себя в Европе – флагмане энергозамещения. «Профессор Берт Рюруп прямо утверждает: декарбонизация энергетики была ошибкой. Проблема заключается в том, что, отказавшись от традиционных энергоносителей, Брюссель не сумел создать достаточно надежные мощности для производства электроэнергии. Европе грозит превращение в темный и холодный континент. Даже подмены возобновляемых источников на случай безветрия или пасмурных периодов у нее нет. Причины кризиса лежат не в скачке цен, а в нехватке базовой генерации» [25]. Получается, что альтернативная «зеленая» энергетика, которую рекламировали населению как не только экологически чистую, но и надежную и дешевую, на практике оказалась дорогой и ненадежной. В 2021 г. «цены на газ в Европе по сравнению с прошлым годом выросли почти в четыре раза, счета за электричество для европейских потребителей грозят повторить эту динамику» [26]. Получается, что с увеличением стоимости газа в достаточно тесной увязке с ней растет и стоимость электроэнергии, причем настолько, что делает многие виды производственной деятельности в Европе нерентабельными.

 

Пропагандируемый сейчас переход на водородную энергетику в настоящий момент нельзя рассматривать как средство преодоления энергетического кризиса. Существует недоказанная теория, что водород встречается в глубоких недрах земли, откуда он истекает в атмосферу. Однако даже если она верна, технология добычи природного водорода пока не разработана, поэтому его все равно нельзя сейчас добывать подобно природному газу. Его нужно производить, затрачивая на производство водорода больше энергии, чем будет получено при его использовании. Так что с точки зрения экономики в обозримой перспективе водородная энергетика – это дополнительная проблема, а не средство преодоления топливного дефицита.

 

Таким образом, возникает ситуация, когда активно развиваемые альтернативные источники энергии демонстрируют свою ненадежность и низкую эффективность, в то время когда пик добычи нефти и угля уже пройден в большинстве стран мира. В частности, как было указано ранее, существенное значение для мира имеет прохождение современной «мастерской мира» – Китаем пика добычи угля, до сих пор являющегося основой его энергогенерации. Причем, как замечает Г. Тверберг [см.: 22], теперь за новым углем идти некуда. Собственно говоря, только добычу природного газа еще можно наращивать примерно 10–15 лет. Достижение пика добычи углеводородов имеет критическое значение, поскольку, несмотря на активное стимулирование развитыми странами перехода на ВИЭ, доля углеводородов в выработке первичной энергии все еще составляет более 80 % (об этом говорят оценки мирового потребления энергии по источникам, приводимые Вацлавом Смилом в книге «Энергетические переходы: история, потребности и перспективы» [см.: 22]). И хотя за второе десятилетие текущего века доля электроэнергии, производимой с помощью ВИЭ в Европе, выросла почти в два раза, до примерно 20 %, в суммарном объеме энергии, используемой современным человечеством, доля «зеленой» энергогенерации все еще крайне мала.

 

Получается, что ни консервативный сценарий с сохранением углеводородной по преимуществу энергетики, ни революционный – с переходом на преимущественное использование ВИЭ – не могут гарантировать сохранение надежного энергетического базиса для современной технологической цивилизации. Аналитики Morgan Stanley утверждают, что «сценарий, при котором пиковое предложение наступает раньше, чем пиковый спрос, быстро становится более вероятным и, вероятно, приведет к периоду устойчивых высоких цен на нефть» [27]. То же самое касается и прочих углеводородов: цены на нефть, газ и даже «архаичный» и «неэкологичный» уголь растут параллельно. При этом предполагаемые меры сокращения потребления углеводородов, такие как электрификация транспорта, на деле не способствуют решению проблемы. Рост числа электромобилей вместе с развитием Интернета и цифровой экономики требует повышения потребления электроэнергии, в то время как рост потребления уже сейчас превышает рост производства первичной энергии, из которой электроэнергия производится. Проще говоря, просто взять нужную электроэнергию «из розетки» не получится.

 

Исходя из этого можно предположить, что мировая цивилизация находится на пороге масштабного энергического кризиса. По крайней мере в среднесрочной перспективе (пока не произойдет какого-то революционного скачка в развитии энергетических технологий) потребность в энергии будет превышать возможности ее производства. Особенно же это касается электроэнергии, спрос на которую из-за антиуглеродной политики будет уверенно расти, опережая темпы роста ее производства. В результате многие страны мира столкнутся с дефицитом энергии и ростом цен на энергоносители, по технологической цепочке провоцирующим общий рост цен на почти все товары и услуги. Для бедных стран это будет означать вынужденный отказ от уже привычных достижений цивилизации и резкое снижение уровня жизни.

 

Итак, обоснованно прогнозируя ожидающийся в текущем веке дефицит углеводородных источников энергии элита развитых стран отреагировала на этот вызов попытками дать два технологических ответа, первый из которых (термояд) окончился полным провалом (возможно временным), а второй (ВИЭ) не дал ожидаемых позитивных результатов, оказавшись, по крайней мере как это выглядит на сегодняшний день, тупиковым путем.

 

Теперь посмотрим, как идет дело с реализацией технопессимистической неомальтузианской стратегии. Здесь все обстоит куда лучше. Демографический переход уже произошел или завершается на большей части мира, за исключением некоторый наиболее отсталых стран. Причем это стало не только следствием действия объективных демографических закономерностей, но и результатом планомерной деятельности сторонников мальтузианского подхода к решению социальных проблем – реализации целенаправленных планов по ограничению рождаемости [см.: 28]. То, что сокращение населения является целью определенной части мировой элиты – это не какое-то конспирологическое предположение, основанное на якобы эксклюзивном доступе к планам мировой закулисы или утечкам из секретных масонских протоколов. Напротив, данный вопрос открыто и активно обсуждается, причем ограничение роста населения (а в перспективе и сокращение) пропагандируется в качестве морально оправданной цели. Например, в 1992 г. вышел очередной доклад Римскому клубу «За пределами роста» [см.: 29] – развитие идей первого доклада от 1972 г. В нем авторы более жестко и определенно, чем в 1972 г., заявляют, что необходимо замедлить, а затем практически остановить экспоненциальный рост населения и физического капитала. Нужно заметить, что к этому времени в некоторых развитых странах и так уже наблюдалась устойчивая депопуляция, и даже в общемировых масштабах никакого экспоненциального роста населения уже не наблюдалось, поскольку даже в развивающихся странах начинался демографический переход. Так что по сути лозунг борьбы с ростом населения означает меры по сокращению численности населения.

 

При этом нелепостью было бы утверждать, что наступающий энергетический кризис породил движение за сокращение населения. Само это движение имеет богатую и длительную историю. Можно вспомнить хотя бы Т. Мальтуса, создавшего в начале XIX века модель опережающего роста населения, ведущего к социальному кризису и вынужденному сокращению численности населения. Он уже тогда предлагал искусственно ограничивать рост населения, чтобы избежать коллапса. Модель Мальтуса-Рикардо строилась на ограниченности площади плодородных земель и снижении средней урожайности по мере необходимости освоения все менее плодородных участков. В начале ХХ века неомальтузианское движение, провозглашавшее цель ограничения прироста населения, начинает активное сотрудничество с новыми движениями различного рода, в частности с феминистками. Они ставили целью развитие контрацепции, а также пропаганду ограничения рождаемости. Впрочем, в 1920–1930-е гг. это движение (в частности, его яркая представительница М. Сэнгер [см.: 30]), находясь под сильным воздействием евгенических и расистских идей, стремилось ограничивать рождаемость у преимущественно так называемых «неполноценных», к которым относили алкоголиков, нищих и прочих социально неустроенных людей, а также представителей «низших рас», то есть негроидной расы, евреев, цыган, славян и т. п. Определенным успехом их деятельности было принятие евгенических законов в некоторых штатах США и некоторых странах Европы [см.: 31]. Известно, что это движение получало определенную поддержку некоторых представителей экономической и политической элиты, но вряд ли масштабную и всеобщую. В условиях энергетического изобилия и растущей экономики рост народонаселения означал увеличение как размеров рабочей силы, так и объемов потребительского рынка, следовательно, рост доходности капитала. Так что для большей части капиталистической элиты того времени было бы совершенно не рационально поддерживать действия «сокращателей» населения.

 

Иное дело ситуация конца ХХ века, когда подступающий энергокризис становится вполне предвидимым и ожидаемым. Вполне рационально ожидать от тех, кто не рассчитывает на успешность прогрессивного энергоперехода, поддержать деятельность тех движений, которые способствуют либо сокращению потребления благ на душу населения, либо сокращению самого населения. Поэтому не удивительно, что теперь уже не отдельные энтузиасты, а широкие круги господствующей элиты развитых стран Запада начинают поддерживать деятельность различных движений, пропагандирующих соответствующие идеи и образы жизни: чайлдфри, феминизм, ЛГБТ, трансгендерность, а также различные формы дауншифтинга. Надвигающийся энергетический кризис является, конечно, не единственной причиной поддержки данных движений и роста их популярности, но он определенно способствует этому.

 

Активно работают в этом плане так называемые «зеленые» активисты, пропагандирующие одновременно отказ от деторождения [см.: 32] и от потребления продуктов, оставляющих большой углеродный след. Все это мотивируется социальной ответственностью и заботой о спасении природы. И положительный результат уже получен. «Опрос 2019 года показал, что почти 38 процентов американцев в возрасте от 18 до 29 лет считают, что парам следует учитывать изменение климата при принятии решения о рождении детей. Другой опрос, проведенный в прошлом году, показал, что около трети американских мужчин и женщин в возрасте от 20 до 45 лет назвали изменение климата фактором, повлиявшим на их решение иметь меньше детей» [33]. Это обосновывается ссылками на одно сомнительное в научном плане исследование, которое «показало, что рождение ребенка в развитой стране способствует примерно 58,6 дополнительным тоннам CO₂ в год» [33]. В результате «мы все чаще видим, что многие люди предпочитают не заводить детей либо из-за воздействия окружающей среды на мир, либо потому, что их дети могут столкнуться с последствиями климатического кризиса» [33].

 

В большинстве развитых стран мира сейчас, в том числе в результате воздействия подобной пропаганды, наблюдается прогрессирующая депопуляция, чаще всего уже не компенсируемая даже притоком инокультурных иммигрантов. Растущие демографические проблемы негативно сказываются на промышленном росте, что замедляет рост потребления природных ресурсов. Но это не предотвращает ожидаемый кризис исчерпания энергоресурсов, а только отодвигает его.

 

Другим способом сокращения потребления ресурсов населением может стать сокращение потребления на душу населения. Однако это означает снижение привычного уровня жизни и может вызвать недовольство населения. Для предотвращения возможного сопротивления программе снижения жизненного уровня разработан целый ряд различного рода пропагандистских мероприятий, вызывающих определенные аналогии с позднесредневековым культом грязи. Необходимо, чтобы люди сами стремились сократить собственное потребление и гордились своим более низким уровнем жизни.

 

На Всемирном экономическом форуме в Давосе популяризируют идеи, наподобие выдвигаемых датским политиком Идой Аукен, написавшей эссе «Добро пожаловать в 2030 год. Мне ничего не принадлежит, и жизнь никогда еще не была лучше» [см.: 34]. В нем она описывает идеальный мир ближайшего будущего, где у людей не будет практически никакой собственности и личного пространства, что позволит резко снизить потребление природных ресурсов, зато повысить уровень счастья. Подобными работами создается привлекательный образ будущего с всеобщей гарантированной и относительно комфортной бедностью. Несомненно, в отказе от нездоровой потребительской гонки есть свое здравое зерно. Но, по всей видимости, в данном случае предполагается чрезмерное сокращение потребления широкими массами населения, причем не ради свершения новой научно-технической революции или перехода к более духовному образу жизни, а ради сбережения остатков ресурсов для сохранения прежнего уровня потребления элитными слоями.

 

Итак, общая модель развития, рассмотренная через призму энергетического фактора, выглядит следующим образом. Каждый уровень развития производительных сил, в частности каждый индустриальный технологический уклад предполагает собственный энергетический уклад, то есть некий ключевой вид топлива. Использование данного вида топлива ведет к его постепенному исчерпанию, по крайней мере, что касается его экономических запасов, что ведет к росту его стоимости и, соответственно, росту производственных издержек. Это становится вызовом для общества и его правящей элиты. Хороший сценарий дальнейшего развития событий связан с технологической революцией и энергопереходом (топливной революцией), когда внедряются технологии, позволяющие задействовать новый, более эффективный вид энергоресурса. Это приводит к росту энергообеспеченности общества, что открывает дорогу росту материального изобилия, развитию новых институтов социального обеспечения. Не обязательно, что общество при этом станет лучше по всем параметрам – нет нужды принимать постулаты наивного прогрессизма XVIII–XIX веков, но с точки зрения развития материальной сферы общественной жизни это вполне можно назвать прогрессом. Впрочем, можно предположить, что энергетическое изобилие снижает интенсивность соперничества между социальными общностями, способствуя некоторой гуманизации социальных отношений. Если же позитивный ответ на вызов начинающегося энергетического кризиса не найден, то кризисные процессы нарастают и могут привести к серьезному социальному кризису и даже коллапсу. Интенсивность соперничества между социальными общностями при этом возрастает, способствуя дегуманизации социальных отношений и росту числа и силы конфликтов – гражданских и межгосударственных.

 

Впрочем, в истории индустриального общества максимально острых и катастрофических энергетических кризисов до сих пор удавалось избегать. Начинающийся дровяной кризис раннего индустриального общества удалось преодолеть за счет прогрессивного энергоперехода на уголь, что обеспечило полноценное развитие промышленного переворота. Далее каждый новый технологический уклад сопровождался прогрессивной сменой энергетического уклада, что обеспечивало бурный рост душевого энергопотребления (особенно в период достижения зрелости нового технологического уклада).

 

Исключением стал пятый технологический уклад, не сопровождавшийся прогрессивной топливной революцией. К. А. Карпов предполагает, что в начале XXI века пятый технологический уклад все же способствовал росту энерговооруженности общества. «На основании привязки технологических укладов к среднему потреблению энергии, приходящемуся на одного человека, можно предположить, что с 2004 г. начался очередной бурный рост душевого энергопотребления, свидетельствующий о вступлении в фазу зрелости пятого технологического уклада» [14, с. 62]. Однако его же собственные данные о том, что в США и европейских странах, наиболее приверженных стратегии энергоперехода, душевое энергопотребление снижается, а общий рост происходит за счет Китая и других новых индустриальных стран, свидетельствуют о том, что этот рост произошел не из-за перехода на новый энергетический уклад, соответствующий пятому технологическому укладу, а за счет возрождения значимости угольной генерации. Но этот источник роста уже почти исчерпан, а ставка на ряд новых энергетических технологий себя не оправдала, что приблизило нас к наступлению полноценного энергетического кризиса.

 

Похоже, что в наше время элита западных стран разуверилась в возможности найти ответ на вызов наступающего энергетического кризиса в технологической революции – прогрессивном энергетическом переходе, наподобие того, что был осуществлен в начале XIX века для преодоления дровяного кризиса или в первой половине ХХ века для преодоления начинающегося угольного кризиса. За образец оказался взят скорее случай позднесредневекового дровяного кризиса, когда в качестве регрессивного ответа была внедрена новая (анти)гигиеническая культура, сначала способствовавшая некоторому сокращению потребления древесины, а затем вызвавшая эпидемии и серьезное снижение потребления древесины из-за сокращения населения. Вот и сейчас на фоне провальных стратегий энергоперехода на возобновляемые источники энергии (ВИЭ) все активнее пропагандируются различные ценности и образы жизни, способствующие снижению рождаемости и потребления дефицитных ресурсов основной массой населения. Долгосрочные институциональные последствия подобной стратегии пока не вполне ясны, но, несомненно, они будут фундаментальными. Если бы в начале XIX века британская элита занимала такую же технопессимистическую позицию, приняв точку зрения углефобов и луддитов, и использовала мальтузианскую стратегию в качестве ответа на вызов дровяного кризиса, то Англия стала бы не «мастерской мира» и «владычицей морей», а нищим малолюдным островом. Не исключено, что она еще станет таковым.

 

Та же судьба грозит и остальному миру, если вместо того, чтобы сконцентрировать сокращающиеся ресурсы на совершении научно-технического прорыва в целом и перехода к новому прогрессивному энергетическому укладу в частности, мы продолжим тратить ресурсы на неэффективные стратегии, имитирующие реальный энергопереход. Без реального энергоперехода под сомнение будет поставлено не только дальнейшее технико-экономическое развитие, связанное с автоматизацией и роботизацией производства, но даже сохранение уже достигнутого уровня развития. Нарастающий энергетический кризис сократит возможности торговли на дальние расстояния, что разрушит сложные технологические цепочки, снизит эффективность международного разделения труда и производства в целом. Это неизбежно скажется на уровне жизни населения и способности общества поддерживать многие социальные институты, вплоть до социального коллапса.

 

Список литературы

1. Даймонд Дж. Коллапс. Почему одни общества выживают, а другие умирают. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА, 2010. – 762 с.

2. Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера Земли. – М.: Издательство АСТ, 2001. – 560 с.

3. Медоуз Д. Х., Медоуз Д. Л., Рэндерс Й., Беренс III В. В. Пределы роста. – М.: Издательство МГУ, 1991. – 205 с.

4. Трубицын О. К. Оценка сильной версии концепции постиндустриального общества // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 4 (30). – С. 83–103. – URL: http://fikio.ru/?p=4219 (дата обращения 20.12.2021).

5. Уайт Л. Энергия и эволюция культуры // Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретация культуры. – СПб.: Университетская книга, 1997. – С. 439–464.

6. Глазьев С. Ю. Геноцид. – М.: ТЕРРА, 1998. – 320 с.

7. Длинные волны: Научно-технический прогресс и социально-экономическое развитие / С. Ю. Глазьев, Г. И. Микерин, П. Н. Тесля и др. – Новосибирск: Наука, 1991. – 224 с.

8. Бартелеми Д., Браунштайн Ф., Контамин Ф., Дюби Ж., Ронсьер Ш. де Ла, Ренье-Болер Д. История частной жизни. Т. 2. Европа от феодализма до Ренессанса. – М.: Новое литературное обозрение, 2015. – 784 с.

9. Радкау Й. Природа и власть. Всемирная история окружающей среды. – М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2014. – 472 с.

10. Изменение климата за последние 2000 лет // Сайт об изменении климата. – URL: http://climatechange.kg/wp-content/uploads/2013/11/klimat-nash-ery.pdf (дата обращения 20.12.2021).

11. Ливи Баччи М. Демографическая история Европы. – СПб.: Александрия, 2010. – 310 с.

12. Нет леса – нет и королевства: как в Англии закончилась древесина и началась эпоха угля // Forbes. Главное о миллиардерах, бизнесе, финансах и инвестициях в России и мире. – URL: https://www.forbes.ru/forbeslife/418657-net-lesa-net-i-korolevstva-kak-v-anglii-zakonchilas-drevesina-i-nachalas-epoha (дата обращения 20.12.2021).

13. Буфетова Л. П. История экономики зарубежных стран (история рынков и рыночных институтов). – Новосибирск: Издательство СО РАН, 2006. – 320 с.

14. Карпов К. А. Закономерности развития мирового энергопотребления // Проблемы прогнозирования. – 2019. – № 1 (172). – С. 55–62.

15. Tverberg G. The Energy Crisis That No One Is Talking About // Crude Oil Prices Today. – URL: https://oilprice.com/Energy/Energy-General/The-Energy-Crisis-That-No-One-Is-Talking-About.html (дата обращения 20.12.2021).

16. История по углю // Блог Змея – циклический анализ финансовых рынков. – URL: http://zmey.club/research/112-istoriya-po-uglyu.html#sel=8:1,8:17 (дата обращения 20.12.2021).

17. Разина А. Кривая выведет: как менялись цены на нефть за последнее столетие // Новости Казахстана. – URL: https://informburo.kz/stati/krivaya-vyvedet-kak-menyalis-ceny-na-neft-za-poslednee-stoletie.html (дата обращения 20.12.2021).

18. Tverberg G. Is It Possible that the World Is Approaching End Times? // Our Finite World. Exploring How Oil Limits Affect the Economy. – URL: https://ourfiniteworld.com/2021/12/03/is-it-possible-that-the-world-is-approaching-end-times/ (дата обращения 20.12.2021).

19. Duncan R. C. The Olduvai Theory Energy, Population, and Industrial Civilization // The Social Contract. – Winter 2005–2006. – Vol. 16. – No. 2. – URL: http://www.thesocialcontract.com/pdf/sixteen-two/xvi-2-93.pdf (дата обращения 20.12.2021).

20. Tverberg G. Our Fossil Fuel Energy Predicament, Including Why the Correct Story Is Rarely Told // Our Finite World. Exploring How Oil Limits Affect the Economy. – URL: https://ourfiniteworld.com/2021/11/10/our-fossil-fuel-energy-predicament-including-why-the-correct-story-is-rarely-told/ (дата обращения 20.12.2021).

21. King Hubbert M. Nuclear Energy and Fossil Fuels. – Houston: Shell Development Co., Exploration and Production Research Division, 1956. – 40 p.

22. Tverberg G. China: Is Peak Coal Part of Its Problem? // Our Finite World. Exploring How Oil Limits Affect the Economy. – URL: https://ourfiniteworld.com/2016/06/20/china-is-peak-coal-part-of-its-problem/ (дата обращения 20.12.2021).

23. Coal 2021. Analysis and Forecast to 2024 // International Energy Agency. – URL: https://iea.blob.core.windows.net/assets/f1d724d4-a753-4336-9f6e-64679fa23bbf/Coal2021.pdf (дата обращения 20.12.2021).

24. Fukuizumi Y. 3 Trends That Will Transform the Energy Industry // The World Economic Forum. – URL: https://www.weforum.org/agenda/2020/09/3-trends-transform-energy-industry/ (дата обращения 20.12.2021).

25. Седов Д. Форсируя энергетический переход, Европа очутилась в ловушке // Фонд стратегической культуры. – URL: https://www.fondsk.ru/news/2021/10/19/forsiruja-energeticheskij-perehod-evropa-ochutilas-v-lovushke-54709.html (дата обращения 20.12.2021).

26. Дубровин Д. Почти два месяца энергетического кризиса в Европе. Взлет цен на газ выгоден Брюсселю? // Новости в России и мире – ТАСС. – URL: https://tass.ru/ekonomika/12744791 (дата обращения 20.12.2021).

27. Durden T. One Bank Crunches The Numbers On Oil Supply / Demand Dynamics, Reaches a Shocking Conclusion // ZeroHedge. – URL: https://www.zerohedge.com/markets/one-bank-crunches-numbers-oil-supplydemand-dynamics-reaches-shocking-conclusion (дата обращения 20.12.2021).

28. Маслов В. Мальтузианские организации и резкое падение рождаемости // Инфоцентр AfterShock. Каким будет завтра? – URL: https://aftershock.news/?q=node/1025658 (дата обращения 20.12.2021).

29. Медоуз Д. Х., Медоуз Д. Л., Рандерс Й. За пределами роста: предотвратить глобальную катастрофу, обеспечить устойчивое будущее. – М.: Прогресс: Пангея, 1994. – 303 с.

30. Буйниски Х. Просто «отменить» недостаточно // Russia Today на русском. – URL: https://russian.rt.com/opinion/767703-buiniski-nyu-jork-klinika-nazvanie-margaret-sanger-evgenika (дата обращения 20.12.2021).

31. Eugenics // New World Encyclopedia. – URL: https://www.newworldencyclopedia.org/entry/Eugenics#1890s.E2.80.931945 (дата обращения 20.12.2021).

32. Афанасьева Е. Новое безумие: движение против рождения детей // Октагон.Медиа. Новости и репортажи, блоги и аналитика. – URL: https://octagon.media/mir/novoe_bezumie_dvizhenie_protiv_rozhdeniya_detej.html (дата обращения 20.12.2021).

33. Santos R. Worrying About the Climate Crisis Is Affecting People’s Relationships and Sex Lives // VICE Is the Definitive Guide to Enlightening Information. – URL: https://www.vice.com/en/article/v7dvw4/climate-crisis-environment-effect-sex-relationships (дата обращения 20.12.2021).

34. Мир будущего – ни привычной работы, ни частной собственности, ни личного пространства // Финам.ру — финансовый портал: новости фондового рынка ценных бумаг и экономики, прогнозы и анализ. Инвестиционная компания Финам. – URL: https://www.finam.ru/analysis/newsitem/mir-budushego-ni-privychnoiy-raboty-ni-chastnoiy-sobstvennosti-ni-lichnogo-prostranstva-20190415-18162/ (дата обращения 20.12.2021).

 

References

1. Diamond J. Collapse: How Societies Choose to Fail or Succeed [Kollaps. Pochemu odni obschestva vyzhivayut, a drugie umirayut]. Moscow: AST: AST Moskva, 2010, 762 p.

2. Gumilev L. N. Ethnogenesis and the Biosphere of Earth [Etnogenez i biosfera Zemli]. Moscow: Izdatelstvo AST , 2001, 560 p.

3. Meadows D. H., Meadows D. L., Randers J., Behrens III V. V. The Limits to Growth [Predely rosta]. Moscow: Izdatelstvo MGU, 1991, 205 p.

4. Trubitsyn O. K. Evaluation of a Strong Version of the Post-Industrial Society Concept [Otsenka silnoy versii kontseptsii postindustrialnogo obschestva]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2020, no. 4 (30), pp. 83–103. Available at: http://fikio.ru/?p=4219 (accessed 20 December 2021).

5. White L. Energy and the Evolution of Culture [Energiya i evolyutsiya kultury]. Antologiya issledovaniy kultury. Tom 1. Interpretatsiya kultury (Anthology of Cultural Studies. Vol. 1. Interpretation of Culture). St. Petersburg: Universitetskaya kniga, 1997, pp. 439–464.

6. Glazyev S. Y. Genocide [Genotsid]. Moscow: TERRA, 1998, 320 p.

7. Glazyev S. Y., Mikerin G. I., Teslya P. N. Long Waves: Scientific and Technological Progress and Socio-Economic Development [Dlinnye volny: Nauchno-tekhnicheskiy progress i sotsialno-ekonomicheskoe razvitie]. Novosibirsk: Nauka, 1991, 224 p.

8. Barthelémy D., Braunstein P., Contamine P., Duby G., Ronsiére C., Régnier-Bohler D. A History of Private Life, Volume II: Revelations of the Medieval World [Istoriya chastnoy zhizni. Tom 2. Evropa ot feodalizma do Renessansa]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2015, 784 p.

9. Radkau J. Nature and Power: A Global History of the Environment [Priroda i vlast. Vsemirnaya istoriya okruzhayuschey sredy]. Moscow: Izdatelskiy dom Vysshey shkoly ekonomiki, 2014, 472 p.

10. Climate Change Over the Last 2000 Years [Izmenenie klimata za poslednie 2000 let]. Available at: http://climatechange.kg/wp-content/uploads/2013/11/klimat-nash-ery.pdf (accessed 20 December 2021).

11. Livi Bacci M. The Population of Europe [Demograficheskaya istoriya Evropy]. Saint Petersburg: Aleksandriya, 2010, 310 p.

12. No Forest – No Kingdom: How the Wood Ended in England and the Era of Coal Began [Net lesa – net i korolevstva: kak v Anglii zakonchilas drevesina i nachalas epokha uglya]. Available at: https://www.forbes.ru/forbeslife/418657-net-lesa-net-i-korolevstva-kak-v-anglii-zakonchilas-drevesina-i-nachalas-epoha (accessed 20 December 2021).

13. Bufetova L. P. History of the Economy of Foreign Countries (History of Markets and Market Institutions) [Istoriya ekonomiki zarubezhnykh stran (istoriya rynkov i rynochnykh institutov)]. Novosibirsk: Izdatelstvo SO RAN, 2006, 320 p.

14. Karpov K. A. Development Trends of Global Energy Consumption [Zakonomernosti razvitiya mirovogo energopotrebleniya]. Problemy prognozirovaniya (Studies on Russian Economic Development), 2019, vol. 30, no. 1, pp. 38–43.

15. Tverberg G. The Energy Crisis That No One Is Talking About. Available at: https://oilprice.com/Energy/Energy-General/The-Energy-Crisis-That-No-One-Is-Talking-About.html (accessed 20 December 2021).

16. History by Coal [Istoriya po uglyu]. Available at: http://zmey.club/research/112-istoriya-po-uglyu.html#sel=8:1,8:17 (accessed 20 December 2021).

17. Razina A. Something May Turn Up: How Oil Prices Have Changed Over the Last Century [Krivaya vyvedet: kak menyalis tseny na neft za poslednee stoletie]. Available at: https://informburo.kz/stati/krivaya-vyvedet-kak-menyalis-ceny-na-neft-za-poslednee-stoletie.html (accessed 20 December 2021).

18. Tverberg G. Is It Possible that the World Is Approaching End Times? Available at: https://ourfiniteworld.com/2021/12/03/is-it-possible-that-the-world-is-approaching-end-times/ (accessed 20 December 2021).

19. Duncan R. C. The Olduvai Theory Energy, Population, and Industrial Civilization. The Social Contract, Winter 2005–2006, vol. 16, no. 2. Available at: http://www.thesocialcontract.com/pdf/sixteen-two/xvi-2-93.pdf (accessed 20 December 2021).

20. Tverberg G. Our Fossil Fuel Energy Predicament, Including Why the Correct Story Is Rarely Told. Available at: https://ourfiniteworld.com/2021/11/10/our-fossil-fuel-energy-predicament-including-why-the-correct-story-is-rarely-told/ (accessed 20 December 2021).

21. King Hubbert M. Nuklear Energy and Fossil Fuel. Houston: Shell Development Co., Exploration and Production Research Division, 1956, 40 p.

22. Tverberg G. China: Is Peak Coal Part of Its Problem? Available at: https://ourfiniteworld.com/2016/06/20/china-is-peak-coal-part-of-its-problem/ (accessed 20 December 2021).

23. Coal 2021. Analysis and Forecast to 2024. Available at: https://iea.blob.core.windows.net/assets/f1d724d4-a753-4336-9f6e-64679fa23bbf/Coal2021.pdf (accessed 20 December 2021).

24. Fukuizumi Y 3 Trends That Will Transform the Energy Industry. Available at: https://www.weforum.org/agenda/2020/09/3-trends-transform-energy-industry/ (accessed 20 December 2021).

25. Sedov D. Forcing the Energy Transition, Europe Found Itself in a Trap [Forsiruya energeticheskiy perekhod, Evropa ochutilas v lovushke]. Available at: https://www.fondsk.ru/news/2021/10/19/forsiruja-energeticheskij-perehod-evropa-ochutilas-v-lovushke-54709.html (accessed 20 December 2021).

26. Dubrovin D. Almost Two Months of the Energy Crisis in Europe. Is the Rise in Gas Prices Beneficial to Brussels? [Pochti dva mesyatsa energeticheskogo krizisa v Evrope. Vzlet tsen na gaz vygoden Bryusselyu?]. Available at: https://tass.ru/ekonomika/12744791 (accessed 20 December 2021).

27. Durden T. One Bank Crunches The Numbers On Oil Supply / Demand Dynamics, Reaches a Shocking Conclusion. Available at: https://www.zerohedge.com/markets/one-bank-crunches-numbers-oil-supplydemand-dynamics-reaches-shocking-conclusion (accessed 20 December 2021).

28. Maslov V. Malthusian Organizations and a Sharp Drop in the Birth Rate [Maltuzianskie organizatsii i rezkoe padenie rozhdaemosti]. Available at: https://aftershock.news/?q=node/1025658 (accessed 20 December 2021).

29. Meadows D. H., Meadows D. L., Randers J. Beyond the Limits: Confronting Global Collapse, Envisioning a Sustainable Future [Za predelami rosta: predotvratit globalnuyu katastrofu, obespechit ustoychivoe buduschee]. Moscow: Progress: Pangeya, 1994, 303 p.

30. Buyniski H. Just “Cancel” Is Not Enough [Prosto “otmenit” nedostatochno]. Available at: https://russian.rt.com/opinion/767703-buiniski-nyu-jork-klinika-nazvanie-margaret-sanger-evgenika (accessed 20 December 2021).

31. Eugenics. New World Encyclopedia. Available at: https://www.newworldencyclopedia.org/entry/Eugenics#1890s.E2.80.931945 (accessed 20 December 2021).

32. Afanaseva E. The New Madness: The Movement against the Birth of Children [Novoe bezumie: dvizhenie protiv rozhdeniya detey]. Available at: https://octagon.media/mir/novoe_bezumie_dvizhenie_protiv_rozhdeniya_detej.html (accessed 20 December 2021).

33. Santos R. Worrying about the Climate Crisis Is Affecting People’s Relationships and Sex Lives. Available at: https://www.vice.com/en/article/v7dvw4/climate-crisis-environment-effect-sex-relationships (accessed 20 December 2021).

34. The World of the Future – No Habitual Work, No Private Property, No Personal Space [Mir buduschego – ni privychnoy raboty, ni chastnoy sobstvennosti, ni lichnogo prostranstva]. Available at: https://www.finam.ru/analysis/newsitem/mir-budushego-ni-privychnoiy-raboty-ni-chastnoiy-sobstvennosti-ni-lichnogo-prostranstva-20190415-18162/ (accessed 20 December 2021).

УДК 37.07

 

Епифанцев Кирилл Валерьевич – Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения, кандидат технических наук, доцент кафедры метрологического обеспечения инновационных технологий и промышленной безопасности, Санкт-Петербург, Россия.

Email: epifancew@gmail.com

SPIN-код: 4218-3981

Авторское резюме

Состояние вопроса: Технологические революции на протяжении нескольких веков трансформировали систему подготовки инженерных кадров в России. Каждая новая промышленная революция, как правило, с запозданием приходившая в Россию из Европы, приносила новаторские методы преподавания и системы образования. Однако, помимо европейских нововведений, у нашего государства были и собственные, интригующие европейских соседей, педагогические приемы, которые со временем позволили сформировать гибкую систему образования, соответствующую запросам современной промышленности. В этих условиях становится актуальной задача провести анализ влияния промышленных революций (на сегодняшний день их известно четыре) на векторы образования.

Результаты: Трансформация учебных программ, которая происходит в России, имеет глубокие корни, переплетающиеся с пролетарско-европейско-императорским прошлым. Современный стандарт ФГОС 3++ расставляет приоритеты в направлении цифрового развития экономики, подчеркивая ориентированность не на увеличение производственных практик на предприятиях (как, к примеру, это было при заводах-втузах), однако позволяет значительно увеличить время на применение цифровых методов коммуникации с предприятиями, взаимодействия через тематику чемпионатов WorldSkills. Таким образом, инженерное мышление специалистов компенсирует дефицит производственного опыта путем работы с передовыми производителями оборудования и приборов через демоэкзамены, чемпионаты, инкубаторы и конкурсы, проводимые предприятиями. Данный процесс особенно активизировался в период распространения коронавирусной инфекции, в условиях которой сформировался пласт дистанционных производственных практик. Для студентов возникают новые возможности – это доказывает развивающийся портал виртуальных стажировок «Профстажировки 2.0».

Область применения результатов: Результаты исследования могут быть использованы для преподавания технических дисциплин, связанных с развитием инженерных наук, а также при разработке стратегии развития высшего учебного заведения или отдельных его подразделений.

Выводы: Трансформация подготовки инженерных кадров подстраивается под текущие производственные задачи, позволяя использовать новые технологические революции для совершенствования современных форм взаимодействия – к примеру, методологии дистанционной работы. Это становится важно для продвижения цифровой экономики, для устойчивого развития промышленности и общества в целом.

 

Ключевые слова: промышленная революция; инженерное образование; развитие методики преподавания.

 

Development of Russian Engineering Universities in the Context of Four Industrial Revolutions

 

Epifantsev Kirill Valerievich – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, PhD (Engineering), Associate Professor, the Department of Metrological Support of Innovative Technologies and Industrial Safety, Saint Petersburg, Russia.

Email: epifancew@gmail.com

Abstract

Background: Technological revolutions over the course of several centuries transformed the system of engineering personnel training in Russia. Each new industrial revolution, usually arriving belatedly in Russia from Europe, brought innovative teaching methods and educational systems. In addition to European innovations, our state, however, had its own pedagogical techniques, intriguing European neighbors. Eventually they made it possible to form a flexible educational system that meets the needs of modern industry. Under these conditions, it becomes urgent to analyze the impact of industrial revolutions (four of them are known today) on the vectors of education.

Results: The transformation of curricula that is taking place in Russia has deep roots, intertwined with the proletarian-European-imperial past. The modern FGOS (Federal State Educational Standard) 3 ++ sets priorities in the direction of digital development of the economy, emphasizing the focus not on increasing internships at enterprises as it was, for example, at VTUZ factories. It allows higher schools to increase significantly the time for the use of digital methods of communication with enterprises as well as the interaction through WorldSkills championships. Thus, the engineering thinking of specialists compensates for the lack of production experience by collaborating with leading manufacturers of equipment and devices through demo exams, championships, incubators and competitions held by enterprises. This process became especially active during the spread of coronavirus infection, which formed a practice of remote training. New opportunities arise for students: the developing portal of virtual internships “Professional internships 2.0”.

Implications: The research results can be used for teaching technical disciplines related to engineering sciences, as well as in formulating a strategy for the development of a higher educational institution or its departments.

Conclusion: The transformation of engineering training is adapted to current production objectives. While using technological revolutions, it develops new forms of interaction, for example, the methodology of telecommuting. This is important for the development of the digital economy, for the sustainable development of industry and society as a whole.

 

Keywords: industrial revolution; engineering education; development of teaching methods.

 

Действующие ныне образовательные стандарты, сформированные с учетом требований современных тенденций воспитания студентов технических вузов, делают «ставку» на системы качества, лидерство, развитие цифровых технологий в коммуникациях и научных подходов при разработке экспериментов. Данные векторы развития возможно реконструировать на основе анализа профессиональных компетенций, к примеру:

– ПК-2 «Способен разрабатывать, внедрять и осуществлять контроль системы управления качеством продукции в организации»;

– УК-3 «Способен организовывать и руководить работой команды, вырабатывая командную стратегию для достижения поставленной цели»;

– УК-6 «Способен определять и реализовывать приоритеты собственной деятельности и способы ее совершенствования на основе самооценки»;

– ПК-8 «Способен осуществлять научно-техническую деятельность и экспериментальные разработки в области обеспечения единства измерений».

 

С течением времени образовательные стандарты в России трансформировались много раз, подстраиваясь под запросы промышленности и военной сферы, однако каждая промышленная революция до неузнаваемости меняла облик образовательной методики предыдущего политического строя, подобно урагану, уничтожая старые устои и правила. Однако, когда утихали со временем стихийные последствия, постепенно на просторе Российского образования оставались настоящие «атланты» науки и методик воспитания, которые и были их создателями. Ключевые труды и исследования в данной области принадлежат ученым, которые отмечены в таблице 1.

 

Современные образовательные технологии, позволяющие развить инженерное мышление, уходят корнями во времена создания «театра машин и механизмов» [1]. В конце XVI века в Европе появился новый тип книг, представляющий жанр литературы, известный как «театр машин». Первый «театр» был создан Жаком Бессоном (примерно 1540–1573 гг.), французским протестантом, который родился в Гренобле и первоначально работал учителем математики, пока не попал под покровительство короля. Можно сказать, что данный поворот к систематизации инженерных механизмов был первым вектором промышленной революции, нового формата инженерной подготовки, первым отголоском «бережливого производства».

 

Таблица 1 – Исследования известных ученых в области инженерного образования в процессе смены промышленных революций.

Тематика и направление исследований	Исследования в области политехницизма советских и российских вузов с уклоном в анализ архитектурных проектов советского времени и урбанизации в целом, влияния массового жилища соцгородов	Исследования в области мыследеятельности и инженерного мышления с уклоном на рассмотрение театра машин и механизмов, вклада А. Бетанкура и Г. Монжа в российскую инженерную школу	Исследования в области Share government, Гумбольтовского университета, с уклоном на воздействие Гарварда, Оксфорда, Кембриджа на высшее образование в мире в целом и на образование в России – в частности
Автор	М. Г. Меерович, профессор Иркутского национального исследовательского университета, академик Международной Академии наук о природе и обществе, Заслуженный архитектор России	П. Г. Щедровицкий, профессор, зав. кафедрой стратегического планирования, методологии управления НИЯУ МИФИ, президент некоммерческого научного фонда «Институт развития им. Г. П. Щедровицкого»	А. В. Щербенок, профессор Центра трансформации образования Московской школы управления Сколково, директор-основатель Школы перспективных исследований (SAS) Тюменского государственного университета
Исследуемый временной период	XVI век – настоящее время	середина XX века– настоящее время	конец XX века– настоящее время
Исследованы образовательные технологии государств	СССР, Российская Федерация	Франция, Англия, Германия, Нидерланды, Российская империя, Российская Федерация	Англия, США, Германия

 

Именно его труды неоднократно приводит в своих высказываниях об истории развития европейской, а потом и российской мыследеятельности профессор П. Г. Щедровицкий. В трудах П. Г. Щедровицкого уделено много внимания вопросам становления инженерного мышления, начиная с глубокого анализа инженерного подхода XVII века. В частности, в источнике [1] отмечается: «На основании технологий конструктивного мышления, театра машин и механизмов, использования системы координат, макетирования, измерения размеров вещей (продуктов) и их частей, а также размеров изображений продуктов, в Объединенных провинциях в период “Нулевой” промышленной революции в XVI–XVII вв. складывается такой тип мышления и деятельности как конструирование».

 

Уже спустя 100 лет, в 1724 году начинает работу Академический университет в составе Петербургской Академии наук, в 1755 году открывается Московский университет (в будущем – МГУ), в 1773 году в Российской империи открывает свои «врата знаний» Горный университет – первое высшее техническое заведение России, а ровно через 50 лет – Институт Корпуса инженеров путей сообщения. В Российской империи эти четыре прославленных высших учебных заведения, несомненно, стали фундаментом для будущей обители инженерной науки, которая становится отправной точкой развития инженерной мысли.

 

Конструирование и политехницизм – термины, которые после становления советской власти были характерны для многих университетов нового, советского формата. Политехницизм – основная задача, которая была четко ориентирована на возможность унификации специалистов, позволяющей в одном университете подготовить инженеров по профилю от конструктора танка до горного инженера [см.: 2; 3; 6]. Университеты создавались именно под отрасль, развитую в территориальной близости к университету. Зачастую это делалось непосредственно при заводах и для заводов. Примером такого сегмента являются создание практико-ориентированных университетов – Заводов-втузов. Становление и развитие вузов в советский период детально описано в трудах М. Г. Мееровича [см.: 2; 3].

 

В своем исследовании П. Г. Щедровицкий подчеркивает, что на каждом шагу промышленной революции складываются новые позиции в «разделении труда». Пропорции разделения труда таким путем формируют образ новых промышленных революций.

 

Это крайне интересное явление с меняющимися формами обучения в процессе образовательного процесса – от очной до вечерней и заочной, но при этом срок практики на выходе достигал не менее 1,5 лет по профилю профессии. Интересно, что в Англии такая система существует до настоящего времени, и она называется Sandvich [см.: 4; 5]. Преподаватель, который осуществлял подготовку, должен был иметь практический опыт за плечами, он не должен был оставаться «абстрактным» теоретиком. Подготовка осуществлялась по 5-летней программе в традиционных технических вузах и 6-летней на заводах-втузах [см.: 6]. Основу образовательной модели СССР составлял принцип гибкости под нужды пятилетнего плана партии. Большинство специальностей имело военный подтекст, который мог быть использован при введении военного положения. Большое внимание уделялось выпускной работе – диплому и промежуточным методам контроля – сессиям. Образовательный процесс идет по политехническому принципу (в вузе идет обучение огромному профилю специальностей), при проведении исследований происходит ориентация на нужды Наркоматов и предприятий, при котором существует вуз. После окончания вуза производится распределение выпускников на предприятия. При отказе от работы по распределению следуют взыскания, в том числе административная ответственность. Такие методы организации работы вузов были прежде всего связаны с необходимостью быстрого восстановления кадров после Первой мировой войны, а в последующие годы – после Второй мировой войны. Есть в пятилетнем плане задачи – есть под них специальность, а если нет в пятилетке задачи, значит нужно менять специальности. Решения по передаче вузов ведомствам (наркоматам), с одной стороны, лишило их возможности конкурировать в битве за абитуриентов, как это было в царское время, но, с другой стороны, позволило специализироваться на сугубо практической модели понимания технологических процессов. Однако при этом, как отмечал профессор Меерович [см.: 2; 3], возникали сложности в связи с отсутствием четких программ подготовки (в современном вузе – РПД), в которых прописаны предметы и компетенции, нужные для подготовки специалиста.

 

В современном постсоветском университете организационная культура нередко тесно переплетена со структурой военной в связи с наличием военных учебных центров в составе университета. Это определяет четкую дисциплину, так называемый рациональный бюрократизм, для которого характерно жесткое следование стандартам, методическим материалам. Военные или гражданско-военные специальности накладывают свой отпечаток на культуру, которая прежде всего проявляется в ограничении доступа к некоторым типам информации. Действительно, при господстве военных традиций сложно задавать такие программы функционирования, как открытые учебные планы или ядерные программы. Магистратура в условиях военного образования – культура, к которой нужно будет привыкать и адаптировать учебный процесс, адаптировать офицерский состав не один год.

 

Доминирующая культура, привязанная к карте науки в современном университете, – это технические специальности, так или иначе связанные с предприятиями. В каком-то смысле данная черта позволяет университету оставаться во многом обособленным «академическим племенем» [см.: 4], охраняющим свою территорию от посягательств вузов смежного профиля. С другой стороны, постоянное взаимодействие с «братскими, родственными» вузами дает возможность говорить про университет в качестве университета-разведчика, постоянно анализирующего и внедряющего передовые образовательные программы и методологии в собственный учебный процесс. Этому способствует большое количество конференций, общих ГАКов с коллегами из родственных вузов и с предприятий, налаживание связей между предприятиями для прохождения производственной практики. Важно, что в данном процессе появляются стейкхолдеры, которые инициируют заключение целевых договоров на срок до 5 лет для обучения специалистов и бакалавров с последующим трудоустройством.

 

В различных подразделениях университета превалируют различные исследовательские протоколы, которые затрудняют общение в междисциплинарном пространстве. Четко организован блок специальных дисциплин. Но достаточно слабо – дисциплины базовые, которые закладывают в студентах фундамент для будущей подготовки. Исследовательские протоколы, конечно же, привязаны к эффективному контракту, и прямая корректировка протокола будет зависеть от рамочных условий этого контракта, так как он формирует вектор движения и определяет, каким образом будет развиваться и в целом вуз, и в отдельности каждый сотрудник. Однако существует масса сотрудников, перед которыми необходимо выполнять социальные обязательства – возрастные коллеги, которые не могут в силу здоровья выполнять эффективный контракт и расширять возможности по мультидисциплинарности, так как эффективный контракт прежде всего нацелен на междисциплинарность и возможность увеличения публикаций именно на стыке дисциплин, в одной ограниченной области невозможно написать большого количества статей. Очень слабо развиты понятия карт науки и исследований в педагогическом плане, за исключением гуманитарного факультета. Гуманитарный факультет – это флагман, в котором испытывают потребность и технические специалисты – лекторы. Ведь профессоров и доцентов никто не учил читать лекции и проводить исследования. Нехватка междисциплинарности – острая проблема, которая в целом отражается на качестве подготовки специалистов. Карта науки во многом бы помогла скорректировать многие дисциплины, их последовательность и взаимосвязь (взаимозависимость). Конечно же, нужно иметь в виду проблему ограниченности взаимодействия многих исследователей вуза с иностранными специалистами, обусловленную «долгом службы» и гостайной. В этом взаимодействии международные связи налаживаются крайне осторожно, под четким руководством экспортного сообщества.

 

Необходимо менять, прежде всего, основы подхода через shared governance к управлению нашим вузом. Совместное управление – новый подход к управлению университетом, непривычный для большинства работников. Эта методика требует открытости со стороны всех представителей вуза. И работу эту можно начать с кафедры. Как вариант – организовать трех заведующих кафедрой, один из которых будет представителем промышленности, второй – представителем власти, третий – представителем университета. Самое важное – отследить в равной степени вовлеченность каждого из команды shared governance [см.: 7; 8] в этот процесс, не сваливать обязанности на одного представителя (как это чаще всего бывает – представителя университета), который на правах заместителя заведующего кафедрой будет нести ответственность за всю кафедру.

 

Внедрение подхода shared governance в практику управления требует решения взаимосвязанных задач: во-первых, организации структур и формализации процедур осуществления управления на основе подхода shared governance; во-вторых, наполнение этих структур людьми, которые разделяют данный подход и обладают необходимыми компетенциями для участия в управлении университетом. Решение данных двух задач предполагает поэтапное реформирование действующей системы управления университетом, для проведения которого можно предложить следующую последовательность мероприятий: определение площадки – назначение совместного управления в виде договора услуг гражданско-правового характера.

 

Помимо совместного управления shared необходимо развивать в университете нанодипломное движение, когда часть студентов, участвующих в совместных проектах, обретают себе надежного работодателя и сдают нормативы, получая нанодиплом [см.: 8]. Примером уже существующих подобных проектов является демоэкзамен в среднем профессиональном образовании. Он позволяет сдать квалификационную работу с помощью мастерски отточенных навыков, а не мастерски скопированной теоретической работы. В самых продвинутых IT-компаниях уже давно это поняли и не обращают особого внимания на наличие диплома из классического вуза. Здесь смотрят на реальные знания, принимая в расчет различные сертификаты и курсы, которые закончил кандидат. Например, один из сайтов с курсами Udacity недавно начал выдавать нанодипломы в области веб-разработки (Front-End Web Developer). Такие «дипломы» вполне можно считать официальным документом. По крайней мере, их признают при устройстве на работу в Google, AT&T, Autodesk, Cloudera, Salesforce и другие крупные компании. Однако онлайновое обучение не должно составить конкуренцию университетскому образованию. Это курсы профессиональной подготовки, у которых крайне практичная задача – подготовить человека к работе по конкретной профессии. В такой ситуации обучение становится более направленным: человеку не преподаётся ничего лишнего, а только необходимые знания, поэтому весь процесс идёт быстрее.

 

В вузе постсоветского периода очень слабо представлена программа обучения аспирантуры, которая имеет определенные контрольные точки в виде сдачи кандидатского минимума, но не обилия программ в области PhD. Наращивание программ магистратуры и аспирантуры на английском языке могло бы повысить количество мобильных студентов.

 

В целом англоязычные курсы в постсоветских вузах для магистров и бакалавров не должны прерываться на протяжении обучения, необходимо развивать мультидисциплинарность в рамках связки «техническая дисциплина – английский язык» и постоянно эту схему форсировать, совершенствовать, развивать такие формы взаимодействия, как «великий диалог и вечный текст», обращаясь к трудам великих ученых. Необходимо добиться четкого имбридинга в количестве не менее 50 % набираемых магистров, которые будут приходить из других вузов и таким образом опять же увеличивать междисциплинарность. Это основные проблемы, которые стоят перед ГУАП и на которые необходимо обратить внимание для более прорывной стратегии. В частности, эта стратегия, десятками лет отработанная в Кембридже, представлена на слайде профессора А. В. Щербенка (рисунок 1) [см.: 7; 9].

 

Рисунок 1 – Структура программы элитного бакалавриата в передовых университетах Европы и США (из лекции А. В. Щербенка).

 

Из курса П. Г. Щедровицкого «Инженерное мышление» следует, что «только когда хронотоп лидерства совпадает со сменой платформы технологий, происходит промышленная революция». Итогом построения новой платформы технологий является рывок в экономических показателях [см.: 1]. Таким образом, университет нового типа требует не только современных образовательных программ, материального и кадрового обеспечения исследовательской и образовательной деятельности, он должен иметь постоянное совпадение хронотопа лидерства со сменой платформы технологий. Для эффективного функционирования современного вуза необходима система управления, направленная на постоянное развитие инновационной деятельности, позволяющей на практике реализовать глобально конкурентоспособные образовательные и исследовательские программы. Исследование организационной структуры ведущих мировых технических университетов указывает на то, что их система управления характеризуется рядом общих признаков.

1) Высокая степень автономии, отсутствие государственного вмешательства в управление университетом.

2) Наличие внешнего стейкхолдера, представленного, помимо ответственного министерства, индустрией, бизнес-сообществом, а также различными общественными организациями.

3) Высокая доля государственных средств, получаемых бюджетом университета косвенным образом: посредством системы грантов, путем участия в различных государственных программах развития.

4) Профессионализация административного управления, планирование и управление бюджетом на основе показателей эффективности и продуктивности.

5) Децентрализация управления в университете и высокая степень финансовой независимости структурных подразделений.

6) Сохранение академических свобод, обеспеченное высокой степенью независимости академического персонала в академических вопросах.

7) Наличие эффективной системы принятия решений, основанной на сочетании сильной исполнительной власти и учета мнения экспертных групп, прежде всего академического персонала.

 

Таким образом, можно констатировать, что наиболее конкурентоспособными окажутся те университеты, которые в процессе корпоратизации, диктуемой потребностями рынка и тенденциями общественного развития, сумеют сохранить академический характер своей организации.

 

Список литературы

1. Щедровицкий П. Г. Университеты и система обращения знаний. – URL: http://ftp-www.bsu.edu.ru/Skolkovo/П.Г. Щедровицкий – Университеты и система обращения знаний.pdf (дата обращения 01.09.2021)

2. Лидин К. Л., Меерович М. Г., Малько А. В. Бинарная логика и социалистический город // Проект Байкал. – 2021. – Т. 18. – № 68. – С. 46–49.

3. Меерович М. Г. СССР как мегапроект // Советский проект. 1917–1930-е гг.: этапы и механизмы реализации. Сборник научных трудов. – Екатеринбург: Издательство Уральского федерального университета, 2018. – С. 28–39.

4. Щербенок А. В. Как трансформировать университет // Университетское управление: практика и анализ. – 2018. – Т. 22. – № 6. – С. 5–7.

5. Арбузов С. С., Епифанцев К. В. Использование подкастов при обучении студентов технического вуза // Педагогическое образование в России. – 2020. – № 2. – С. 141–147.

6. Власов А. А., Власова Н. А., Епифанцев К. В., Жуков С. В. Интеграция производства в образовательные программы вузов горного профиля – необходимость в современных экономических и экологических условиях // Горный информационно-аналитический бюллетень (научно-технический журнал). – 2011. – № S2. – С. 241–251.

7. Щербенок А. В. Элитный бакалавриат // SKOLKOVO Online – YouTube. – URL: https://youtu.be/Rp7HRxTjjHs (дата обращения 01.09.2021).

8. Свердлов М. Будущее образования: нано-дипломы, бизнес как вуз и искусственный интеллект как тьютор. – URL: https://vc.ru/u/384286-misha-sverdlov/201553-budushchee-obrazovaniya-nano-diplomy-biznes-kak-vuz-i-iskusstvennyy-intellekt-kak-tyutor (дата обращения 01.09.2021).

9. Соколов М. М., Волохонский В. Л. Политическая экономия российского вуза // Отечественные записки. – 2013. – № 4(55). – С. 31–48.

 

References

1. Schedrovitsky P. G. Universities and the System of Circulation of Knowledge [Universitety i sistema obrascheniya znaniy]. Available at: http://ftp-www.bsu.edu.ru/Skolkovo/П.Г. Щедровицкий – Университеты и система обращения знаний.pdf (accessed 01 September 2021).

2. Lidin K. L., Meerovich M. G., Malko A. V. Binary Logic and SocialistCity [Binarnaya logica i sotsialistichiskiy gorod]. Proekt Baykal (Project Baikal), 2021, vol. 18, no. 68, pp. 46–49.

3. Meerovich M. G. USSR as a Megaproject [SSSR kak megaproekt]. Sovetskiy proekt. 1917–1930-e gg.: etapy i mekhanizmy realizatsii. Sbornik nauchnykh trudov (Soviet Project. 1917–1930-s: Stages and Mechanisms of Implementation. Collected Scientific Works). Ekaterinburg: Izdatelstvo Uralskogo federalnogo universiteta, 2018, pp. 28–39.

4. Shcherbenok A. V. How to Transform the University [Kak transformirovat universitet]. Universitetskoe upravlenie: praktika i analiz (University Management: Practice and Analysis), 2018, vol. 22, no. 6, pp. 5–7.

5. Arbuzov S. S., Epifantsev K. V. The Use of Podcasts in Teaching Students of a TechnicalUniversity [Ispolzovanie podkastov pri obuchenii studentov technicheskogo vuza]. Pedagogicheskoe obrazovanie v Rossii (Pedagogical Education in Russia), 2020, no. 2, pp. 141–147.

6. Vlasov A. A., Vlasova N. A., Epifantsev K. V. Zhukov S. V. Integration of Production into Educational Programs of Higher Educational Institutions of a Mining Profile – a Necessity in Modern Economic and Environmental Conditions [Integratsiya proizvodstva v obrazovatelnye programmy vuzov gornogo profilya – neobkhodimost v sovremennykh ekonomicheskikh i ekologicheskikh usloviyakh]. Gornyy informatsionno-analiticheskiy byulleten (nauchno-tekhnicheskyj zhurnal) (Mining Informational and Analytical Bulletin (Scientific and Technical Journal)), 2011, no. S2, pp. 241–251.

7. Scherbenok A. V. Elite Baccalaureate [Elitnyy bakalavriat]. Available at: https://youtu.be/Rp7HRxTjjHs (accessed 01 September 2021).

8. Sverdlov M. The Future of Education: Nano-diplomas, Business as a University, and Artificial Intelligence as a Tutor [Buduschee obrazovaniya: nano-diplomy, biznes kak vuz i iskusstvennyy intellekt kak tyutor]. Available at: https://vc.ru/u/384286-misha-sverdlov/201553-budushchee-obrazovaniya-nano-diplomy-biznes-kak-vuz-i-iskusstvennyy-intellekt-kak-tyutor (accessed 01 September 2021).

9. Sokolov M. M, Volokhonsky V. L. Political Economy of a RussianUniversity [Politicheskaya ekonomiya rossijskogo vuza]. Otechestvennye zapiski (Notes of the Fatherland), 2013, no. 4(55), pp. 31–48.

 
Ссылка на статью:
Епифанцев К. В. Проблемы развития российских инженерных вузов в условиях четырех промышленных революций // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2021. – № 4. – С. 52–62. URL: http://fikio.ru/?p=4859.
 

© Епифанцев К. В., 2021

УДК 316.4

 

Автор выражает благодарность своему научному консультанту, доктору социологических наук, профессору В. Б. Звоновскому (СГЭУ, Самара) за всестороннюю поддержку, оказанную в ходе написания данной работы, мудрые советы и конструктивную критику. Без него эта статья не появилась бы или была бы совсем иной.

 

Ходыкин Александр Владимирович – Фонд социальных исследований, аналитический отдел, социолог, кандидат социологических наук, Самара, Россия.

Email: khodykin8@gmail.com

SPIN: 3376-6682

Researcher ID: AAB-8675-2020

ORCID: 0000-0003-0230-5775

Scopus ID: 57215436300

Авторское резюме

Состояние вопроса: Развитие систем дистанционной передачи информации трансформирует пространственные характеристики коммуникации, действия и присутствия человека в мире. Развитие данных систем делает определение локализации действия проблематичным. Теоретические ресурсы для решения возникающих проблем автор находит в акторно-сетевой теории, которая с помощью понятия сети объясняет распределение действия в физическом пространстве, занимаемом данной сетью. Пространственная организация деятельности сетей проанализирована на основе теоретико-методологических ресурсов теории сетевого общества Мануэля Кастельса.

Результаты: Акторно-сетевая теория позволяет описать утрату локальности действия и его распределение в физическом пространстве при помощи комплексных сетей. Предложено понятие «комплексное социальное пространство», которое определяется как сеть взаимодействующих акторов различной природы, которые могут быть физически удалены друг от друга на большие расстояния и действие которых распределено в физическом пространстве, занимаемом сетью.

Выводы: Метафора сети позволяет объяснить возникновение «новых» комплексных социальных пространств (виртуальное, коммуникационное), трансформацию «старых» социальных пространств (вроде публичного пространства) и их превращение в комплексные социальные пространства.

 

Ключевые слова: комплексные социальные пространства; акторно-сетевая теория; комплексность.

 

The Transformation of Spatiality and the Emergence of Complex Social Spaces

 

Khodykin Alexander Vladimirovich – Samara Social Research Institute, Analytical Department, Sociologist, PhD in Sociology, Samara, Russia.

Email: khodykin8@gmail.com

Abstract

Background: The development of remote information transmission systems transforms the spatial characteristics of human communication, action and presence in the world. The development of these systems makes determining the localization of an action problematic. The author finds theoretical resources for solving emerging problems in the actor-network theory, which uses the concept of a network to explain the distribution of action in the physical space occupied by this network. The spatial organization of network activity is analyzed based on theoretical and methodological resources of Manuel Castells’ theory of the network society.

Results: Actor-network theory allows us to describe the loss of locality of an action and its distribution in physical space using complex networks. The concept of “complex social space” is proposed. It is defined as a network of interacting actors of different nature that can be physically removed from each other over long distances and whose action is distributed in the physical space occupied by the network.

Conclusion: The metaphor of the network makes it possible to explain the emergence of “new” complex social spaces (virtual, communicative), the transformation of “old” social spaces (e.g. public space) and their transformation into complex social spaces.

 

Keywords: complex social spaces; actor-network theory; complexity.

 

Тема пространства начинает разрабатываться представителями социальных наук ещё в конце XIX века, однако должное внимание ей стали уделять только в XX веке на Западе и в начале XXI века в России. На фронтир социальной философии эту тему выводит Рудольф Карнап, инкорпорировавший социальное пространство в философский тезаурус и предложивший ставшую знаменитой классификацию пространства. Карнап различал формальное пространство (пространство соотношений чисел, цветов, степеней родства и других «непространственных» в обыденном понимании вещей), пространство созерцания (соотношение линий, площадей, геометрических фигур и других «пространственных» в обыденном понимании вещей), и физическое пространство (пространство интерпретируемых человеком соотношений мест расположения материальных объектов) [см.: 1, с. 5–6]. Ключевым российским социальным теоретиком, исследовавшим тему пространства, можно считать нашего современника А. Ф. Филиппова, разделившего определения пространства в собственном, обобщённом и метафорическом смыслах [см.: 2; 3, с. 50].

 

Классики мировой социологии также не обходят стороной проблему пространства. Георг Зиммель трактует пространство как характеристику соприсутствия людей или социальных групп в мире [см.: 4; 5]. Телесное соприсутствие людей в определённом месте, как и географическая характеристика этого места, способно влиять на формирование этими людьми сообщества. Пространство, время, число и дистанция являются ключевыми характеристиками социальной геометрии Зиммеля [см.: 6, с. 303–307]. Занимаемое человеком место способно определить его социальный статус, связи с окружающим миром и уровень влияния на социальные процессы. Теория структурации Энтони Гидденса рассматривает пространство как форму, в которой осуществляются социальные практики. Для их описания социолог изучает проблему мест, локальностей, центра, периферии и т. д. Автор обращается к социальной географии с целью изучения влияния пространства на воспроизводимые в нём практики [см.: 7, с. 182–199].

 

Заслуживает внимания проект социальной географии, предложенный Бенно Верленом, который акцентировал внимание на изучении действия и материальности действующего субъекта, объясняющейся, как минимум, наличием у субъекта пространственно протяжённого тела. Верлен определяет пространство как обеспечивающую возможность для деятельности систему координат: пространство – это не эмпирическое, но формальное и классификаторское понятие. Это система координат для физических составляющих действия и обозначение для проблем и возможностей, относящихся к исполнению действия в физическом мире [см.: 8, с. 34]. Таким образом, пространство становится формой, вмещающей материальных акторов и дающей им возможность действовать. Пространство и материальные объекты актуализируются лишь в контексте осуществляемого субъектом действия.

 

Исследованию связи физического и социального понимания пространства в социальных науках уделено значительно меньше внимания. Однако имеются некоторые работы, посвящённые данной тематике. В. Б. Звоновский разделяет (1) пространство как логический конструкт, созданный подобно математическому пространству, то есть как абстракция реальных позиций и диспозиций социальных субъектов и связей между ними и (2) физическое пространство (местность, территория и т. п. в их естественнонаучном понимании) [см.: 9, с. 8]. В зависимости от связи с физическим пространством социальное пространство может быть определено как метафора статусных диспозиций индивидов в сообществах; результат взаимовлияния статусных диспозиций членов сообщества и материальных объектов, ими создаваемых; отражение социальных отношений в комплексе созданных данным сообществом материальных объектов; активная сила, создающая социальные отношения [см.: 10, с. 286].

 

Представленный корпус работ позволяет считать проблему пространства довольно подробно разработанной в социальных науках. Однако стремительное развитие информационных технологий поставило перед учёными некоторые важные вопросы, по сей день не находящие ответов в социальной теории [см.: 11]. Эти вопросы лежат в плоскости связи физического и социального пространств. Распространение уже в первой половине XX века систем дистанционной передачи информации (телефон, телеграф, телевидение и т. п.) привело к появлению теоретической проблемы пространственной локализации действия. Если в прежние времена каждое действие имело чёткие пространственные координаты, то теперь не так просто ответить на вопрос: «Где происходит действие?» Если раньше люди разговаривали, сидя на лавочке в парке, локализация действия была понятной. При разговоре по телефону социальное действие (общение) делокализуется и значительно распространяется в физическом пространстве. С появлением Интернета этот процесс ещё больше усложняется. При общении по «Скайпу» в каком месте происходит действие? В каждом из мест нахождения собеседников? В местах расположения серверов? На вышках мобильной связи?

 

Разрушение географической локализации коммуникаций приводит к появлению у нагруженных социальными действиями физических пространств метафорических значений. В результате появляются «новые» социальные пространства со сложно определимой локализацией: пространство коммуникации, пространство повседневности, пространство отношений и, наконец, виртуальное пространство. Материальная основа таких новых пространств часто ускользает от внимания исследователей. Так, под виртуальностью учёные из Института философии РАН понимают «объект или состояние, которые реально не существуют, но могут возникнуть при определенных условиях» [12]. Виртуальность связывается с субъективным восприятием и конструированием в сознании образов реальности. Виртуальное пространство – это система виртуальных объектов, под которыми ряд авторов понимают объекты, имеющие неполное существование, проявляющееся в отсутствии пространственной протяжённости и других физических характеристик [см.: 13, с. 23; 14, с. 63–67; 15, с. 1555–1556]. Хотя виртуальное пространство, действительно, состоит из образов и знаковых кодов, его существование основано на материальных объектах. Без компьютеров, экранов мониторов, роутеров и других материальных объектов никакое виртуальное пространство существовать не может. Более того, текст на экране монитора не менее реален, чем тот же текст на страницах книги; картинки на экране в электронном виде принципиально не отличаются от распечатанных картинок. Специфика виртуального пространства состоит в том, что его основной целью является создание образов в человеческом сознании. Но это не отменяет материальных оснований виртуальных объектов и виртуального пространства в целом.

 

Поворот к материальному в социальных науках призывает исследователей не упускать из виду материальных основ нематериальных сущностей. Согласно современному варианту акторно-сетевой теории (АСТ) и материальные объекты, и нематериальные сущности являются акторами, образующими действующие сети, в которых распределено действие [см.: 16; 17]. Сети – это формообразующий элемент АСТ, структурирующий отношения между людьми и не-человеками, между материальными и нематериальными сущностями, однако пребывающий при этом в постоянном движении и динамично изменяющийся. Метафора сети в данном случае задействует пространственное воображение читателя, что позволяет наиболее точно передать ему специфику соотношения и взаимодействия акторов [см.: 18, с. 63]. Метафорически понимаемое пространство играет ту же роль. Таким образом, в контексте АСТ наши «новые» пространства (пространство коммуникации, виртуальное пространство и т. п.) являются метафорами, позволяющими описать утрату локальности действия и его распределение в физическом пространстве, и могут быть определены как комплексные сети, которые с помощью передачи закодированной в знаковых системах информации на дальние расстояния делают возможным распределение действия в физическом пространстве. Комплексность сетей определяется по наличию в них акторов, физически удалённых друг от друга на большие расстояния, и пересечений с другими сетями, а также по распределению действия между акторами, удалёнными друг от друга в физическом пространстве.

 

В современном мире появляется всё больше комплексных социальных пространств. Комплексное социальное пространство – это сеть взаимодействующих акторов различной природы, которые могут быть физически удалены друг от друга на большие расстояния и действие которых распределено в физическом пространстве, занимаемом сетью. Примерами комплексных социальных пространств становятся как охарактеризованные нами «новые» пространства (коммуникационное, виртуальное), так и социальные пространства, непосредственно с ними связанные. Например, публичное пространство, которое раньше всегда было местом локализации действия (агора в греческом полисе, улица города, площадь и т. д.), теперь (после появления систем дистанционной передачи информации) таковым является отнюдь не всегда (социальные сети, телепередачи и т. д.). Комплексность пространств предполагает утрату в них следующих локализаций в физическом пространстве.

 

1. Утрата локализации коммуникации, которая охарактеризована выше: Интернет, телефонная связь, телевидение и т. д.

 

2. Утрата локализации действия. Проблемы разрыва места и субъекта действия лучше всего охарактеризованы в рецензии В. С. Вахштайна на работу Мануэля Деланда «Война в эпоху разумных машин». Ссылаясь на журналистское расследование Мэтью Пауэрса, Вахштайн рассматривает такие разрывы на примере работы лётчиков, управляющих с территории США деятельностью беспилотных летательных аппаратов на Ближнем Востоке [см.: 19, с. 278]. Где в таком случае локализуется действие? В США? На Ближнем Востоке? Или где-то между ними? В контексте АСТ можно ответить, что действие распределено по сети комплексного пространства современных военных действий, в котором акторы распределены по территории США и территориям ближневосточных государств. Ситуация в данном случае усложняется ещё и разрывом субъекта действия. Возникает вопрос: «Кто совершает действие?» Американский военный в США, беспилотник на Ближнем Востоке, или вся сеть акторов? К таким неопределённостям оказались не готовы и сами американские военные. Пауэрс выяснил, что степень эмоционального выгорания среди операторов беспилотников оказывается значительно выше, чем у военных лётчиков, самостоятельно выполняющих боевые вылеты [см.: 20]. Проблему множественности субъекта действия АСТ предлагает решать при помощи той же модели сети. В АСТ действуют сети, а само действие становится их распределённым свойством. Аннмари Мол и Марианна Де Лаэт исследовали работу сети на примере зимбабвийского втулочного насоса, являющегося частью действующей сети, пространственно выходящей далеко за пределы Зимбабве [см.: 21].

 

3. Утрата дихотомичной локализации близкого и далёкого. Данная тема является центральной в эссе Мартина Хайдеггера «Вещь». Хайдеггер актуализирует проблему сжимания пространственных и временных дистанций: «Куда раньше человек добирался неделями и месяцами, туда теперь он попадает на летающей машине за ночь. <…> Далекие становища древнейших культур фильм показывает так, словно они прямо сейчас расположились посреди людной площади» [22, с. 237]. Философ ставит проблему деструкции дальнего, так как всё, что раньше было удалено от нас в пространстве и времени, теперь становится достижимо с меньшими затратами. Утрата дальнего, по Хайдеггеру, приводит и к утрате ближнего, ибо без дальнего не может быть и ближнего. Применительно к обществу это означает, что социальные связи в «ближних» сообществах ослабевают, так как в них утрачивается необходимость, ведь в условиях доступности «дальнего» оно начинает конкурировать с «ближним», которое часто проигрывает конкуренцию. Утрата локальностей близкого и далёкого приводит к расширению пространства присутствия человека в мире. В комплексном социальном пространстве человек может присутствовать сразу в нескольких местах, географически удалённых друг от друга: например, участвуя в видеоконференции, спикер взаимодействует сразу с несколькими слушателями в разных точках мира и присутствует на экранах компьютеров каждого из них. Имеющиеся у человека социальные контакты также начинают покрывать значительно большие расстояния: наличие друзей в разных странах мира стало для современного человека нормой.

 

Метафора сети приобрела широкое распространение в работах, исследующих глобализацию и глобальную трансформацию информационного общества. Наибольшую известность получил проведённый Мануэлем Кастельсом анализ формирования и трансформации возникших в нем глобальных сетей. Метафора сети стала для теории Кастельса ключевой метафорой, схватывающей суть социальной структуры информационного общества, предполагающей единство глобализации и децентрализации. Гибкость и инновационность производства становятся основами конкурентоспособности предприятий и роста сетевой экономики. Теория пространства Кастельса предлагает новый пространственно-временной континуум социального и определяет пространство как кристаллизованное время, поскольку «пространство является материальной опорой социальных практик разделения времени» [23, с. 385]. Пространство объединяет и локализует одновременно осуществляемые практики, организуя социальную реальность. Для описания новой пространственной локализации географически разделённых сетевых взаимодействий Кастельс вводит метафору потоков, которой он описывает форму организации повторяющихся последовательностей взаимодействий между физически локализованными в разных местах акторами одной сети. «Пространство потоков есть материальная организация социальных практик в разделённом времени, работающих через потоки» [23, с. 386].

 

Кастельс выделяет три слоя материального воплощения пространства потоков

 

1. Первый слой состоит из цепи электронных импульсов, на которых основано создание и передача информации в современных коммуникационных системах, имеющих определяющее значение для современного сетевого общества.

 

2. Второй слой составляют узлы и коммуникационные центры. В них географически локализуются ключевые производства, центры притяжения лучших в своих отраслях специалистов, места разработки и внедрения новых технологий, центры мировой торговли и т. п. В качестве примеров таких центров можно привести Кремниевую долину для IT-индустрии, фабрики компании «Taiwan Semiconductor Manufacturing Company» для рынка микросхем или Суэцкий канал для мировой торговли.

 

3. Третий слой включает в себя размещение управленческих элит и центров принятия решений. Кастельс выделяет две тенденции пространственной локализации элит в информационном обществе: 1) сегрегация глобальной элиты (отделение её от всех остальных) и 2) унификация символического окружения элит (их стиля жизни, предпочтений, символов статуса и т. п.). Материальным воплощением социального неравенства становится социопространственная фрагментация в терминологии Кастельса, то есть физическое конструирование социальной дистанции, отделяющей элиты от всех остальных. Примеры тому: богатые районы, элитарные учебные заведения, места для VIP-отдыха и т. п. Тема воплощения социального неравенства в физическом пространстве довольно подробно исследована в современных социальных науках: пожалуй, наиболее известные работы на данную тему написаны Пьером Бурдьё [см.: 24] и Джоном Урри [см.: 25].

 

Пространство потоков можно рассматривать как форму организации комплексных социальных пространств. Хотя оно не объясняет топологическую комплексность социальных действий, а только характеризует трансформацию их организации (переход от традиционного пространства мест к пространству потоков), концепция пространства потоков является сильной объяснительной моделью организации социального взаимодействия в сетевом обществе.

 

Развитие систем дистанционной передачи информации трансформирует пространственные характеристики коммуникации, действия и присутствия человека в мире и делает определение их локализаций проблематичным. Теоретические ресурсы для решения возникающих проблем мы находим в акторно-сетевой теории, которая с помощью понятия сети объясняет распределение действия в физическом пространстве, занимаемом данной сетью. Понятие сети позволяет объяснить возникновение «новых» комплексных социальных пространств (виртуальное, коммуникационное), трансформацию «старых» социальных пространств (вроде публичного пространства) и их превращение в комплексные социальные пространства.

 

Библиографический список

1. Carnap R. Ein Beitrag zur Wissenschaftslehre. – Berlin: Verlag von Reuter & Reichard, 1922. – 87 p.

2. Филиппов А. Ф. Теоретические основания социологии пространства. – М.: Канон-Пресс-Ц, 2003. – 237 с.

3. Филиппов А. Ф. Социология пространства. – СПб.: Владимир Даль, 2008. – 285 с.

4. Зиммель Г. Флоренция // Логос. – 2002. – № 3. – С. 1–10.

5. Зиммель Г. Мост и дверь // Социология власти. – 2013. – № 3. – С. 145–150.

6. Кравченко С. А. Социология. Классические теории через призму социологического воображения. – М.: Юрайт, 2014. – 631 с.

7. Гидденс Э. Устроение общества. Очерк теории структурации. – М.: Академический проект, 2003. – 525 с.

8. Верлен Б. Общество, действие и пространство. Альтернативная социальная география / Пер. с англ. С. П. Баньковской // Социологическое обозрение. Том 1. – 2001. – № 2. – С. 26–47.

9. Звоновский В. Б. Социология пространства повседневности: монография. – Самара: Самарский университет, 2009. – 166 с.

10. Ходыкин А. В. Систематизация трактовок взаимосвязи физического и социального пространств в социологических теориях // Будущее социологического знания и вызовы социальных трансформаций (к 90-летию со дня рождения В. А. Ядова). Международная научная конференция (Москва, 28–30 ноября 2019 г.). Сборник материалов / Отв. ред. М. К. Горшков; ФНИСЦ РАН. – М.: ФНИСЦ РАН, 2019. – С. 285–290.

11. Кин Д. Демократия и декаданс медиа / пер. с англ. Дмитрия Кралечкина. – М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2015. – 308 с.

12. Рузавин Г. И. Виртуальность // Новая философская энциклопедия. Т. 1 / Ин-т философии РАН; Нац. обществ.-науч. фонд; Предс. научно-ред. совета В. С. Стёпин. – 2-е изд., испр. и допол. – М.: Мысль, 2010. – С. 404.

13. Силаева В. П. Об использовании понятия «Виртуальный» // Социологические исследования. – 2010. – № 8. – С. 19–25.

14. Хоружий С. С. Род или не род? Заметки к онтологии виртуальности // Вопросы философии. – 1997. – № 6. – С. 56–74.

15. Леушкин Р. В. Виртуальный объект как проблема конструктивного реализма // Фундаментальные исследования. – 2014. – № 6 (часть 7). – С. 1553–1558.

16. Вахштайн В. С. Пересборка повседневности: беспилотники, лифты и проект ПкМ-1 // Логос. – 2017. – № 2 (117). – С. 1–48.

17. Ло Дж. Объекты и пространства // Социологическое обозрение. – Т. 5. – 2006. – № 1. – С. 30–42.

18. Ходыкин А. В. Освоение космоса как социологическая проблема // Социологическое обозрение. – 2019. – № 4. – С. 47–73. DOI: 10.17323/1728-192x-2019-4-47-73.

19. Вахштайн В. С. WTS: War, Technology and Society Рецензия на книгу: «Деланда М. Война в эпоху разумных машин. – М.: Кабинетный ученый, 2015» // Социология власти. – 2015. – № 1. – С. 278–294.

20. Powers M. Confessions of a Drone Warrior // GQ. – October 22. – 2013. – Режим доступа: https://www.gq.com/story/drone-uav-pilot-assassination (дата обращения: 19.10.2021).

21. Мол А., Лаэт М. Зимбабвийский втулочный насос: механика текучей технологии // Логос. – 2017. – № 2. – С. 171–232.

22. Хайдеггер М. Вещь // Время и бытие: Статьи и выступления / сост., пер. В. В. Бибихина. – М.: Республика, 1993. – 447 с.

23. Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура / Пер. с англ. под науч. ред. О. И. Шкаратана. – М.: ГУ ВШЭ, 2000. – 608 с.

24. Бурдьё П. Социология социального пространства / Пер. с франц. отв. ред. перевода Н. А. Шматко. – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2007. – 288 с.

25. Урри Дж. Как выглядит будущее? / Пер. с англ. А. Матвеенко. – М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2018. – 320 с.

 

References

1. Carnap R. Ein Beitrag zur Wissenschaftslehre [A Contribution to Science]. Berlin: Verlag von Reuter & Reichard, 1922, 87 p.

2. Filippov A. F. Theoretical Foundations of the Sociology of Space [Teoreticheskie Osnovaniya Sotsiologii Prostranstva]. M.: Canon-Press-Ts, 2003, 237 p.

3. Filippov A. F. Sociology of Space [Sotsiologiya Prostranstva]. St. Petersburg: Vladimir Dal, 2008, 285 p.

4. Simmel G. Florence [Florentsiya]. Logos (Logos), 2002, no. 3, pp. 1–10.

5. Simmel G. Bridge and Door [Most i Dver]. Sotsiologiya Vlasti (Sociology of Power), 2013, no. 3, pp. 145–150.

6. Kravchenko S. A. Sociology. Classical Theories Through the Prism of Sociological Imagination [Sotsiologiya. Klassicheskie Teorii Cherez Prizmu Sotsiologicheskogo Voobrazheniya]. Moscow: Yurayt, 2014, 631 p.

7. Giddens E. The Constitution of Society: Outline of the Theory of Structuration [Ustroenie Obschestva. Ocherk Teorii Strukturatsii]. Moscow: Akademicheskiy Proect, 2003, 525 p.

8. Verlaine B. Society, Action and Space. Alternative Human Geography [Obschestvo, Deystvie i Prostranstvo. Alternativnaya Sotsialnaya Geografiya]. Sotsiologicheskoe Obozrenie. Tom 1 (Sociological Review. Vol. 1), 2001, no. 2, pp. 26–47.

9. Zvonovsky V. B. Sociology of the Space of Everyday Life [Sotsiologiya Prostranstva Povsednevnosti]. Samara: Samarskiy Universitet, 2009, 166 p.

10. Khodykin A. V. Systematization of Interpretations of the Relationship between Physical and Social Spaces in Sociological Theories [Sistematizatsiya Traktovok Vzaimosvyazi Fizicheskogo i Sotsialnogo Prostranstv v Sotsiologicheskikh Teoriyakh]. Buduschee Sotsiologicheskogo Znaniya i Vyzovy Sotsialnykh Transformatsiy (k 90-letiyu so Dnya Rozhdeniya V. A. Yadova). Mezhdunarodnaya Nauchnaya Konferentsiya (Moskva, 28-30 Noyabrya 2019 g.). Sbornik Materialov (The Future of Sociological Knowledge and Challenges of Social Transformations (to the 90th Anniversary of the Birth of V. A. Yadov). International Scientific Conference (Moscow, November 28–30, 2019). Collected Materials). Moscow: FNISTC RAS, 2019, pp. 285–290.

11. Kin D. Democracy and Media Decadence [Demokratiya i Dekadans Media]. Moscow: Izdatelskiy dom Vysshey shkoly ekonomiki, 2015, 308 p.

12. Ruzavin G. I., Stepin V. S. (Ed.) Virtuality [Virtualnost]. Novaya Filosofskaya Entsiklopediya (New Philosophical Encyclopedia). Moscow: Mysl, 2010, p. 404.

13. Silaeva V. P. On the Use of the Concept of “Virtual” [Ob Ispolzovanii Ponyatiya “Virtualnyi”]. Sotsiologicheskie Issledovaniya (Sociological Studies), 2010, no. 8, pp. 19–25.

14. Khoruzhiy S. S. Genus or Non-Genus? Notes to the Ontology of Virtuality [Rod Ili ne Rod? Zametki k Ontologii Virtualnosti]. Voprosy Filosofii (Questions of Philosophy), 1997, no. 6, pp. 56–74.

15. Leushkin R. V. Virtual Object as a Problem of Constructive Realism [Virtualnyy Obekt kak Problema Konstruktivnogo Realizma]. Fundamentalnye Issledovaniya (Fundamental Research), 2014, no. 6 (Part 7), pp. 1553–1558.

16. Vakhstayn V. S. Reassembly of Everyday Life: Drones, Elevators and the PkM-1 Project [Peresborka Povsednevnosti: Bespilotniki, Lifty i Proekt PkM-1]. Logos (Logos), 2017, № 2 (117), pp. 1–48.

17. Law J. Objects and Spaces [Obekty i Prostranstva]. Sotsiologicheskoe Obozrenie (Russian Sociological Review), vol. 5, 2006, no. 1, pp. 30–42.

18. Khodykin A. V. Space Exploration as a Sociological Problem [Osvoenie Kosmosa kak Sotsiologicheskaya Problema]. Sotsiologicheskoe Obozrenie (Russian Sociological Review), 2019, no. 4, pp. 47–73. DOI: 10.17323/1728-192x-2019-4-47-73.

19. Vakhstayn V. S. WTS: War, Technology and Society. Book Review: “Delanda M. War in the Era of Intelligent Machines. M.: Cabinet Scientist, 2015”. Sotsiologiya Vlasti (Sociology of Power), 2015, no. 1, pp. 278–294.

20. Powers M. Confessions of a Drone Warrior. GQ, 2013, October 22, 2013. Available at: https://www.gq.com/story/drone-uav-pilot-assassination (accessed: 19 October 2021).

21. De Laet M., Mol A. Zimbabwe Bush Pump: Mechanics of a Fluid Technology [Zimbabviyskiy vtulochnyy nasos: mekhanika tekuchey tekhnologii]. Logos (Logos), 2017, no. 2, pp. 171–232.

22. Heidegger M. The Thing [Vesch]. Vremya i Bytie: Stati i Vystupleniya (Time and Being: Articles and Speeches). Moscow: Respublika, 1993, 447 p.

23. Castells M. The Information Age: Economy, Society, and Culture [Informatsionnaya Epokha: Ekonomika, Obschestvo i Kultura]. Moscow: GU VShE, 2000, 608 p.

24. Bourdieu P. Sociology of Social Space [Sotsiologiya Sotsialnogo Prostranstva]. Moscow: Institut eksperimentalnoy sotsiologii; St. Petersburg: Aleteya, 2007, 288 p.

25. Urry J. What Is the Future? [Kak Vyglyadit Buduschee?]. Moscow: “Delo” RANKhiGS, 2018, 320 p.

 
Ссылка на статью:
Ходыкин А. В. Трансформация пространственности и появление комплексных социальных пространств // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2021. – № 4. – С. 41–51. URL: http://fikio.ru/?p=4856.

 

© Ходыкин А. В., 2021

УДК 141.21; 159.964.2

 

Андреева Юлия Владимировна – Башкирский институт социальных технологий (филиал) ОУП ВО «Академия труда и социальных отношений», кафедра политологии, истории и гражданского права, доцент, кандидат педагогических наук, Уфа, Россия.

Email: andreeva_u_v@insto.ru

SPIN: 3581-7400

Авторское резюме

Цель исследования: В философии экзистенциального анализа широко известна позитивная психотерапия Виктора Франкла, названная им логотерапией (лечение смыслом). Данная статья имеет целью проследить эволюцию взглядов В. Франкла на страдание, которое в случае его позитивного переосмысления способно раскрыть перед человеком смыслы и знания, а также способы его преодоления. Трагический оптимизм в рамках данной теории – это способность человека самостоятельно, своими силами преодолеть страдания путем выявления собственных ресурсов и обнаружения жизненных возможностей и смыслов как перспектив личностного развития. Такой оптимизм парадоксален.

Результаты: Принципиальное отличие венской школы В. Франкла от психоанализа З. Фрейда состоит в том, что первый предлагал изучить высоты личности, а не ее глубины. До Франкла психологи стремились помочь человеку в его трудностях, исследуя глубины подсознания, а В. Франкл настоял на раскрытии потенциала человека и исследовании его духовно-личностных высот. За основу логотерапии был взят курс на изучение достоинств и сильных сторон личности, а не на анализ комплексов или низменных страстей. В центре позитивной психотерапии В. Франкла был человек такой, каким он мог бы стать. В своей знаменитой речи 1972 года Виктор Франкл приводил пример того, что о человеке следовало бы думать чуть лучше, тогда он проявит себя тем, кем может стать. Поэтому не следует лишать человека его значения, а его действия – смысла. Вот эта способность человека быть лучше (от лат. «optimum» – наилучший) и составляет основу эвристического (осознанного) оптимизма В. Франкла. В позитивных оценках негативных реалий жизни Виктором Франклом формируются методика преодоления жизненных трудностей; основы воспитания осознанного оптимизма; основы формирования сильной личности, способной путем опоры на добродетели, на свои ценности и нравственные ориентиры преодолеть трудности на пути к успеху.

Выводы: Осознанный оптимизм выступает в концепции В. Франкла как духовная стойкость, как нравственная свобода и способность обрести позитивный смысл в страдании, точнее в его преодолении путем возможностей разума. Такой разумный оптимизм строится на осознанном отношении к трудностям и на системе психотехник.

 

Ключевые слова: оптимизм; философия; ноэтический (осознанный) оптимизм; трагический оптимизм; разум; ответственность; совесть; логотерапия В. Франкла.

 

V. Frankl’s Philosophical Concept of Tragic Optimism (the Method of Conscious Overcoming of Suffering)

 

Andreeva Yulia Vladimirovna – Bashkir Institute of Social Technologies (branch) of the OUP VO “Academy of Labor and Social Relations”, Department of Political Science, History and Civil Law, Associate Professor, PhD (Pedagogy), Ufa, Russia.

Email: andreeva_u_v@insto.ru

Abstract

Purpose of the research: In the philosophy of existential analysis, Viktor Frankl’s positive psychotherapy, which he called logotherapy (meaning treatment), is widely known. The article aim is to trace the evolution of V. Frankl’s views on suffering, which, if positively reconsidered, can reveal to an individual the meanings and knowledge, as well as ways to overcome it. Tragic optimism within the framework of this theory is the ability of an individual to overcome suffering on their own by identifying their own resources and discovering life opportunities and meanings as prospects for personal development. Such optimism is paradoxical.

Results: The fundamental difference between the Viennese school of V. Frankl and psychoanalysis of Z. Freud is that the former proposed to study the heights of the personality, not its depth. Prior to Frankl, psychologists sought to help a person in their difficulties by exploring the depths of the subconscious, and V. Frankl insisted on revealing an individual’s potential and exploring their spiritual and personal heights. Logotherapy was based on the study of the merits and strengths of the individual, and not on the analysis of complexes or base passions. At the center of V. Frankl’s positive psychotherapy was the person that they could be. In his famous speech in 1972, Viktor Frankl gave an example that one should think of a person a little better, and then they would prove themselves as individuals they could be. Therefore, one should not deprive of meaning people and their actions. It is this human ability to be better (from the Latin “optimum” – the best) that constitutes the basis of V. Frankl’s heuristic (conscious) optimism. In the positive assessments of the negative realities of life, Viktor Frankl forms a methodology for overcoming life’s difficulties; the basics of conscious optimism training; the basis for the formation of a strong personality, capable of overcoming difficulties on the way to success by relying on virtues, on their values and moral guidelines.

Conclusion: Conscious optimism appears in V. Frankl’s concept as spiritual fortitude, as moral freedom and the ability to find a positive meaning in suffering, more precisely, in overcoming it through the possibilities of reason. Such reasonable optimism is based on a conscious attitude to difficulties and the system of psychotechnology.

 

Keywords: optimism; philosophy; noetic (conscious) optimism; tragic optimism; intelligence; responsibility; conscience; V. Frankl’s logotherapy.

 

Если дела плохи, то они могут, кстати, стать ещё хуже,

если мы не будем делать всё то, что в наших силах, чтобы улучшить их.

(Виктор Франкл)

 

Любовь к себе – это отправная точка развития человека, которому хватает

мужества взять на себя ответственность за свое существование

(В. Франкл)

 

Начиная с марта 2020 года пандемия коронавируса стала одной из самых актуальных проблем человечества. Рост заболеваемости коронавирусной инфекцией привел к ряду сложностей в укладе общественной жизни: сокращению социальных контактов, социальной дистанции и растущей вместе с тем психологической напряженности. Научное сообщество оказалось перед необходимостью поиска новых исследовательских направлений и психотерапевтических практик, способных вернуть человечеству смысл жизни и найти способы преодоления трудностей.

 

События последнего времени показали зыбкость культурных и нравственных ценностей, а также самого существования человечества. Обращаясь к опыту прошлого можно заметить, что человечество переживало схожие ситуации не один раз. Поиском смысла жизни и ответов на похожие вопросы интересовался в свое время известный австрийский доктор медицины, психолог, невролог, психотерапевт, который прошел несколько концлагерей – Виктор Эмиль Франкл. Парадоксально, но факт: по мнению В. Франкла, в самых трудных обстоятельствах жизни выживают не самые сильные и физически здоровые, а те, кто не утратил веры в себя и смысл жизни.

 

Основные положения своей теории Виктор Франкл сформулировал еще в 1930-х годах, когда общеполитическая ситуация в Вене характеризовалась сменой монархии республикой, поражением Австрии и Германии в Первой мировой войне и Великой депрессией.

 

Методологическую основу для своей теории он нашел в психоаналитических школах З. Фрейда и А. Адлера, но разошелся с ними в вопросе нивелирования человека до существа, руководимого низменными инстинктами – от получения удовольствия до стремления к власти. В. Франкл духовно и личностно вырос из этих концепций и естественнонаучных представлений о человеке, считая, что человеческое существование начинается там, где главенствует возможность выбора, свобода и ответственность, духовность и вера в лучшее.

 

В антропологии Виктора Франкла человек в любой ситуации и в любом состоянии стремится к смыслу, к обоснованию своего существования. В модели В. Франкла человек выступает целостно в трех измерениях: телесном, психическом (в горизонтальной плоскости) и ноэтическом (в вертикальной плоскости).

 

Ноэтическое (от греч. «noos» – разум) – термин, введенный Франклом, который объединяет в себе все три измерения и синтезирует их в единое целое. Вот это последнее можно было бы трактовать как «духовное», но Франкл не приводит его, во избежание трактовки проблемы в теологическом, религиозном аспекте. Автор отмечает, что понятие «духовный» обычно носит в английском языке религиозную окраску, но он предпочитает говорить о ноэтических, в противоположность психическим, феноменах, а также о ноэтическом, в противоположность психическому, измерении [см.: 1, с. 77]. И далее: «То, что мы понимаем как ноэтическое измерение, является антропологическим, а не теологическим» [см.: там же, с. 229].

 

Итак, в своем физическом измерении человек стремится к здоровью и регулирует это стремление потребностями в еде, отдыхе и сне. В своем психическом измерении он пытается избегать напряжения и стремится к гомеостазу, здесь ему нужны удовольствия и ощущения своей витальной силы, эти стремления выражаются в аффектах, эмоциях, настроениях, которые не регулируются свободной волей человека. Но если человек не будет испытывать хотя бы малого психологического напряжения, то он не будет духовно мотивирован, он просто будет почивать на лаврах. В этом смысле страдание, наряду с радостью, не только делает жизнь человека полной и полноценной; не только побуждает его к позитивному действию, направленному на преодоление страдания, но и учит человека справляться с ним, вырабатывать свои пути и методы самосовершенствования и полноценного функционирования.

 

В ноэтическом измерении человек переживает ощущение своей духовной мощи и черпает из нее источник своей мотивации. Ноэтическое измерение – это та внутренняя сила Человека, которая выгодно отличает его от животных и позволяет ему дистанцироваться от переживаний и трудностей, взглянув на себя как бы со стороны. Самому В. Франклу, пережившему четыре концлагеря, такая способность к дистанцированию не раз спасала жизнь.

 

Благодаря качествам ноэтического измерения (интуиции, вдохновению, совести, юмору, любви, кодексу чести, творчеству, свободе выбора и ответственности) человеку открывается возможность управлять собой и своей жизнью, преодолевать трудности и достигать успеха. Ноэтическое измерение находится в динамике и содержит личностные ресурсы для личностного роста и преодоления кризисов, оно создает необходимое напряжение между тем, что достигнуто и тем, что еще предстоит осуществить; напряжение, направленное на осуществление смысла, напряжение, направленное к чему-то вперед и выше, расположенному вовне, отличному от того, что есть в человеке. Такая экзистенциальная трансценденция открывается человеку не в психологическом равновесии и душевном комфорте, а в борьбе.

 

Все три измерения взаимосвязаны (то есть человека нельзя рассматривать по частям): физические лишения, голод и болезни могут захватить человека настолько, что остальные проблемы покажутся ему несущественными. Это, в свою очередь, может послужить источником нравственного конфликта, который проявляет себя во всех измерениях: на физическом уровне – в напряжении мышц, в психическом плане – в неудовольствии, которое может дорасти до депрессии; а на ноэтическом уровне – до отчаяния.

 

Главный смысл позитивной психотерапии В. Франкла – в умении человека находить баланс между своими расходящимися устремлениями. Сам Франкл так выразил эту мысль: «Человек свободен подняться выше плоскости телесных и психических условий своего существования. Тем самым он открывает новое измерение. Человек вступает в сферу ноэтического, в противостояние телесным и психическим феноменам. Он становится способным занимать позицию не только по отношению к миру, но и по отношению к самому себе» [1, с. 11]. И еще: «Не можешь изменить ситуацию, измени отношение к ней». Человек всегда обладает внутренней свободой и у него есть ценность отношения к событиям.

 

Это умение человека дистанцироваться от своего психофизического «Я» выражается в его умении посвятить себя чему-то большему, чем он есть сам, в способности выйти за пределы своего «Я» ради чего-то большего, другими словами – найти высший смысл. Ноэтическое измерение человека характеризуется такими понятиями, как совесть, смысл, свобода и ответственность. В целом ноэтическое измерение – это антропологическое измерение, в котором совесть служит «духовным оком» и основой психологической зоркости, позволяющей человеку, при ее должном развитии, избрать верные пути собственной жизни, соизмеримые с разумом.

 

Такое умение обеспечивает человеку особую внутреннюю позицию, которая проявляется в ситуациях неизбежного страдания и защищает его достоинство от неотвратимых ударов судьбы. Здесь все качества субъекта и свободы воли проявляют себя в полную силу и не позволяют личности сломиться под ударами судьбы, погрязнуть в негативных переживаниях и перестать действовать, чтобы начать жить. Проживание своего ноэтического измерения составляет полноту духовного бытия человека, его трансцендентную экзистенцию.

 

Условно психическое измерение выражается в том, что человек имеет (как проявляет свое внешнее «Я»); а ноэтическое (греч. «noos» – разум) – то, кем он является (как проявляет свое внутреннее, подлинное «Я»). И если в психическом измерении кто-то или что-то управляет человеком, человек стремится к материальным ценностям, к тому, что имеет: власти, статусу, социальному престижу; то в ноэтическом измерении своей жизнью человек управляет сам и стремится к поиску смысла.

 

Пространством для поиска смысла является внутренняя базовая свобода человека, благодаря которой он может ответственно и самостоятельно принимать решения за себя и свою жизнь, пусть даже с некоторым риском ошибиться.

 

Эвристический оптимизм В. Франкла состоит в его представлении том, что человек в ноэтическом измерении сам (а не его инстинкты и реакции, обстоятельства и трудности) определяет свою судьбу: то, как он живет, то, что чувствует, каким будет он сам, каким будет его жизненный путь. Эвристический оптимизм коротко можно выразить в принципе Виктора Франкла: «Не можешь изменить ситуацию, измени отношение к ней». Человеческие возможности не ограничены. Человеческие трудности, детские комплексы не имеют значения, если человек знает свой ресурс, а минусы не мешают реализовывать потенциал и оставаться в плюсе. Таким образом, осознанный оптимизм связан с внутренней свободой, свободой воли, а в некоторых случаях он сам является ею. «У человека можно отнять все, кроме одного – его последней свободы: выбрать свое отношение к любым данным обстоятельствам, выбрать свой собственный путь» [3, с. 18].

 

Самой знаменитой практикой психологического консультирования и психотерапии Виктора Франкла является логотерапия – лечение смыслом – конкретная процедура поиска и обретения смысла своего существования, которая позволяет человеку «выдержать любое как». Сам Виктор Франкл писал: «Человеческое бытие, как я снова и снова подчеркиваю, в своей глубинной основе есть бытие ответственное. Это означает нечто большее, чем просто свободное бытие: в ответственности содержится еще и “зачем” человеческой свободы – то, ради чего человек свободен, за что или против чего он принимает решение» [2, с. 14–15].

 

Логотерапия – способ, который позволяет обнаружить те плюсы, личностные ресурсы, жизненные возможности и смыслы, которые при любых обстоятельствах позволяют человеку преодолевать трудности. При этом чтобы найти плюсы, В. Франкл предложил изучить высоты личности, а не ее глубины. И в этом принципиальное отличие венской школы В. Франкла от психоанализа З. Фрейда. До Франкла психологи стремились помочь человеку в его трудностях, исследуя глубины подсознания, а В. Франкл настоял на раскрытии потенциала человека и исследовании его духовно-личностных высот. И если З. Фрейд был ориентирован на изучение инстинктов и считал, что «человек не хозяин в собственном доме», им управляют инстинкты, то В. Франкл знал, что человек как «Я», как разумное существо ориентирован на ценности и способен сам управлять своей жизнью с помощью высокой ответственности и осознанности. За основу логотерапии был взят курс на изучение достоинств и сильных сторон личности, а не на анализ комплексов или низменных страстей. В центре – человек такой, каким он мог бы стать. В своей знаменитой речи 1972 года Виктор Франкл приводит пример того, как, если бы Вы хотели попасть в цель, то стремились бы чуть выше, так и о человеке следовало бы думать чуть лучше, тогда он проявит себя тем, кем может стать. Оставляя его самим собой, мы делаем человека только хуже. Поэтому не следует лишать человека его значения, а его действия – смысла.

 

Вот эта способность человека быть лучше (от лат. «optimum» – наилучший) и составляет основу эвристического оптимизма. Такая мотивация всегда несет в себе смыслы и работает на развитие и личностный рост.

 

Поскольку часть жизненного опыта Виктора Франкла была приобретена в борьбе и преодолении и построена на его способности выжить, то мы имеем основания утверждать следующее.

 

Во-первых, оптимизм В. Франкла можно назвать трагическим. Он использовал веру в высший смысл, визуализацию лучшего в самых сложных обстоятельствах жизни, интуицию как внутренний голос разума или совести. Трагический оптимизм В. Франкла выступает с позиции наименьшего зла: парадоксальной экзистенциальной веры в то, что даже на пороге смерти найдется спасительный выход.

 

Во-вторых, оптимизм В. Франкла можно назвать ноэтическим (нус – от греч. «разум»): именно разум дан человеку в утешение, во спасение. Позитивное мышление (точнее – позитивный анализ) помогает человеку в самых трудных обстоятельствах жизни.

 

В позитивных оценках негативных реалий жизни Виктором Франклом мы усматриваем методику преодоления жизненных трудностей, основы воспитания осознанного оптимизма, основы формирования сильной личности, способной путем опоры на добродетели, на свои ценности и нравственные ориентиры, преодолеть трудности на пути к успеху.

 

Активизация способностей к самодистанцированию и переживанию своего ноэтического измерения с целью продвижения от избавления от неврозов к обретению жизненных смыслов происходит посредством применения нескольких психотерапевтических техник. Техника парадоксальной интенции (парадоксального намерения) – дабы преодолеть страх, пациенту предлагают совершить действие, которое вызывает страх. Например, тому, кто боится заикаться, предлагают заикаться намеренно. Постепенно человек убеждается в безосновательности своих страхов. Техника построена на том, что в неврозе человек запрещает себе испытывать негативные эмоции, подавляет их, и это приводит к еще большим неврозам. Здесь, в логотерапии, разрешается испытывать переживания «по полной». Техника дерефлексии (противостояние бессмысленной рефлексии, бесцельному самокопанию) мотивирует человека к самоотдаче и переключению внимания от себя и собственных трудностей на другого человека и на то, что он сам может воплотить в окружающем его мире. Применение данных практик, конечно, ограничено конкретными показаниями.

 

В. Франкл является автором термина «медицинское пастырство» – это тоже прием воспитания смыслом, выраженный в помощи людям по обретению смысла при соматических неврозах. С точки зрения В. Франкла, смысл есть даже в страдании. Более того, у человека есть даже некая здоровая потребность в страдании, которое приносит ему очищающий смысл и делает его жизнь полноценной. Тогда как бегство от страданий и выдавливание из сознания негативных переживаний приводит к неврозу и к новому страданию. Существенная часть логотерапии состоит не в устранении страдания, а в установлении определенного смысла страдания, которое либо надо философски принять, либо наметить строгую линию и стратегию выхода из страданий.

 

Учитывая возможности психодрамы в спонтанном раскрытии возможностей человека, Франкл преобразовал ее в логодраму, задачей которой являлся поиск и выявление положительных жизненных смыслов посредством ролевой игры, тогда как психодрама была направлена на выявление подавленных отрицательных эмоций.

 

Анализ сновидений, который З. Фрейд использовал для выявления скрытых причин неврозов, Франкл использовал для выявления скрытых позитивных смыслов.

 

Мотивация и поиск смысла реализуются человеком благодаря его решению действовать. Существенные новшества в психотерапевтическую практику В. Франкл привнес благодаря своим представлениям о человеке, способном отделять себя от своих переживаний, и, если нужно, от горестных событий своей жизни. Благодаря отделению человека от мира сохраняется напряжение между тем, что уже достигнуто, и тем, чего еще требуется достичь. Постепенно в своем ноэтическом движении человек обретает себя и жизненные смыслы.

 

В своей книге: «Сказать жизни “Да!”: психолог в концлагере» В. Франкл писал, что любовь по своей силе равна смерти, но она дарует спасение. Сосредотачиваясь на образе любимой, на образах, которые человек может встретить в природе (красота заката), радуясь жизни, он практикует позитивное мышление, которое как личностный ресурс выводит человека из смертельно опасных ситуаций, позволяя телу быть не напряженным, а разуму – готовым к борьбе и преодолению.

 

В другой книге: «Я убежден в том, что человек может развивать свою личность; его личность будет совершенствоваться по мере того, как он будет вверять себя чему-то, что выше него, делу, более великому, чем он сам» [1, с. 5].

 

Выводы В. Франкла.

1) Жизнь имеет смысл во всех своих проявлениях: страдать со смыслом тоже нужно уметь. Отчаяние равносильно страданию, лишенному всякого смысла. Возможность увидеть смысл бережет человека от отчаяния.

 

2) У человека всегда есть возможность выбора: он может сохранять свое достоинство в самых сложных обстоятельствах жизни и действовать вопреки обстоятельствам, преодолевать неудачи и трудности, самому выбирать свой жизненный путь. Неудачи превращаются в достижения, если они преодолены. Смысл не в самом страдании, а в его преодолении.

 

В своей книге «Человек в поисках смысла» В. Франкл писал о том, что «человек может сохранить остатки духовной свободы и независимости мышления даже в условиях крайнего психического и физического напряжения». «Человек обладает достаточной силой воли и свободой выбора, чтобы соткать из тонких нитей своей изломанной жизни прочную картину смысла и ответственности» [5, с. 62].

 

Воспринимая человека как целостную и цельную личность, В. Франкл демонстрировал веру в него, что, собственно, и является проявлением ноэтического оптимизма. Анализируя его работы, мы можем выделить несколько принципов, которые способны воспитать оптимиста.

 

1) Возможно, следует допустить, что страдание необходимо человеку, поскольку несет в себе функцию катарсиса, очищения, переосмысления и наполняет жизнь смыслом, делая ее более полной. Принцип сочетания любви и требовательности к себе.

 

2) Человек развивает себя сам, становится лучшей версией себя, если задумывается над тем, кем бы он хотел стать и кто он, чтобы быть собой. Принцип И. Фихте: Сделай себя сам!

 

3) Смысл жизни – та причина, которая заставляет человека двигаться, совершенствоваться, становится лучше, то, ради чего он готов жить. Если человек не в силах изменить ситуацию, он может изменить отношение к ней. Главное – перестать постоянно чего-то хотеть от жизни и задуматься над тем, чего жизнь хочет от нас: чего она требует, какие посылает испытания; что можно сделать, чтобы изменить жизнь и действовать в соответствии с ответом и в связи с тем, что имеет смысл. Принцип И. Канта: «Имей мужество пользоваться собственным умом!».

 

4) Трудности реально существуют в жизни и их нужно признавать. Есть такой термин – «токсичная позитивность», он выражает нежелание признавать неудачи и делать вид, что все прекрасно; в отрицании негативных эмоций и в запрете их выражать: «Не плачь, не переживай!». Принцип «Будь самим собой!».

 

5) Каждый нужен и незаменим – осознавая это, человек берет ответственность за себя и свою жизнь на себя: он понимает, что не должен бесконечно страдать, но может найти смысл даже в страданиях. Никто не может страдать вместо нас и занять наше место. Вариантом изменения ситуации может стать изменение отношения к ней. Принцип самоценности личности.

 

Практическое и теоретическое значение теории Виктора Франкла для философии и психотерапии связано не только с разработкой новых психотехник, но и с обоснованием новой методологии в психотерапии. Вывод Франкла о том, что ценностная дезориентация человека способна приводить его к физическому недугу, а наличие цели в жизни позволяет его преодолеть, является ценным методологическим посылом в изучении проблемы оптимизма.

 

Логотерапия обогащает философию и традиционную психотерапию пониманием и учетом ноэтического: всего Человеческого в человеке, его основополагающей сущности и умения справляться с трудностями, преодолевая их и обретая смыслы. Как говорил сам Виктор Франкл, только так «человек может сохранить остатки духовной свободы». Перефразируя слова Ф. Ницше о том, что нас не убило, сделало нас сильнее, В. Франкл искал и показывал способы сделать человека увереннее и сильнее, достойнее своих страданий, рассказывая людям о многих возможностях найти в жизни смысл. В. Франкл считал, что пока человек не умер, у него есть все основания для надежды. И эта оптимистическая уверенность как личностный ресурс до сих пор и сейчас позволяет человеку не только жить дальше, но и самостоятельно, ответственно вести свою жизнь к новым свершениям.

 

Концепция трагического оптимизма В. Франкла зиждется на его убежденности в способности человека найти возможность в череде тяжелейших обстоятельств воспринять их не как непреодолимую трудность, а как череду вызовов и вопросов, на которые надо отвечать, находя смысл всякий раз и воспринимая их как своё маленькое будущее. Каждая трудность воспринималась им как испытание на прочность. Виктор Франкл пользовался древнегреческим принципом: «Если не я, то кто, если не сейчас, то когда»? Этот принцип учил человека ценить своё время протяженностью в жизнь, и помнить, что человек не вечен, а конечен; этот принцип учил признавать ценность каждой личности и ценить возможность усилий по достижению успеха в жизни и преодолению трудностей на пути к нему.

 

Концепция трагического оптимизма В. Франкла возникла из утверждения поиска смысла как главной мотивации человеческой жизни. В. Франкл учил находить смысл. И понял, что эта способность и умение человека находить смысл излечивает его от болезней, страданий и даже спасает или смягчает риск самой смерти. Таким образом, трагический оптимизм В. Франкла – это его вера в способность человека переосмыслить своё страдание. Такая способность излечивает человека.

 

Литература

1. Франкл В. Воля к смыслу. – М.: Альпина Паблишер, 2019. – 228 с.

2. Франкл В. Психотерапия и экзистенциализм. – М.: Институт общегуманитарных исследований, 2015. – 192 с.

3. Франкл В. Сказать жизни «Да!»: психолог в концлагере. – М.: Альпина Нон-фикшн, 2009. – 140 с.

4. Франкл В. Э. Основы логотерапии: психотерапия и религия. – СПб.: Речь, 2000. – 285 с.

5. Франкл В. Человек в поисках смысла. – М.: Прогресс, 1990. – 368 с.

 

Referenses

1. Frankl V. The Will to Meaning [Volya k smyslu]. Moscow: Alpina Publisher, 2019, 228 p.

2. Frankl V. Psychotherapy and Existentialism. [Psikhoterapiya I ekzistentsializm]. Moscow: Institut obschegumanitarnykh issledovaniy, 2015, 192 p.

3. Frankl V. Yes to Life: In Spite of Everything. [Skasat zhizni “Da!”: psikholog v kontslagere]. Moscow: Alpina Non-fiction, 2009, 140 p.

4. Frankl V. Fundamentals of Logotherapy: Psychotherapy and Religion [Osnovy logoterapii: psikhoterapiya i religiya]. Saint Petersburg: Rech, 2000, 285 p.

5. Frankl V. Man’s Search for Meaning. [Chelovek v poiskakh smysla]. Moscow: Progress, 1990, 368 p.

 
Ссылка на статью:
Андреева Ю. В. Философская концепция трагического оптимизма В. Франкла в его методике осознанного преодоления страдания // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2021. – № 3. – С. 45–54. URL: http://fikio.ru/?p=4792.

 
© Андреева Ю. В., 2021

УДК 329.13

 

Трубицын Олег Константинович – Новосибирский государственный университет, институт философии и права, доцент, кандидат философских наук, Новосибирск, Россия.

Email: trubitsyn77@mail.ru

SPIN: 5197-9813

Авторское резюме

Состояние вопроса: За последние годы американское леволиберальное движение достигло существенного успеха в продвижении своих идей. Однако последствия этой популярности не вполне очевидны, а причины остаются предметом для споров.

Результаты: В настоящее время стали понятны основные идеологические и социальные компоненты, образующие современное леволиберальное движение. Интерсекционное движение образуется сочетанием таких течений как черный (анти)расизм, феминизм, движение в поддержку ЛГБТ и др. В совокупности результаты их деятельности можно назвать культурной революцией. Эта революция вытесняет традиционные ценности американского этоса и достоинства американского национального характера, сделавшие США великой страной. Этот процесс ведет к росту социальных проблем, снижению экономической конкурентоспособности США.

Область применения результатов: Уже сейчас мы можем в общих чертах сформулировать причины, приведшие к негативным последствиям в развитии США. Это позволяет учесть негативный опыт данной страны, попавшей в идеологическую ловушку, чтобы избежать, в частности, подобного развития событий в России.

Методы исследования: Проведен сравнительный анализ ценностей традиционного американского этоса и ценностей, продвигаемых современным леволиберальным прогрессистским движением. Сопоставлены различные гипотезы, претендующие на объяснение происходящей в США культурной революции. Произведен синтез объяснительных подходов.

Выводы: Все рассмотренные варианты объяснения успеха контркультурного движения в США оказываются недостаточно убедительными, если их использовать по отдельности. Логично предположить, что новая американская идеология порождена не исключительным действием какого-либо одного фактора, а скорее их сочетанием. Поэтому приходится признать частичную истинность большинства из представленных гипотез и использовать их как взаимодополняющие друг друга.

 

Ключевые слова: идеология; этос; либерализм; неомарксизм; контркультурное движение; феминизм; расизм; общественный кризис.

 

Causes and Consequences of the Contemporary Left-Liberal Progressism Success in the United States

 

Trubitsyn Oleg Konstantinovich – Novosibirsk State University, Institute of Philosophy and Law, Associate Professor, PhD (Philosophy), Novosibirsk, Russia.

Email: trubitsyn77@mail.ru

Abstract

Background: In recent years, the American left-liberal movement has made significant progress in promoting its ideas. However, the consequences of this popularity are not obvious, and the causes remain a matter of controversy.

Results: At present, the main ideological and social components that form the modern left-liberal movement have become clear. The intersectional movement is formed by a combination of such trends as black (anti)racism, feminism, the movement in support of LGBT people, etc. Taken together, the results of their activities can be called a cultural revolution. This revolution supplants the traditional values of the American ethos and the virtues of the American national character that made the United States a great power. This process leads to an increase in social problems, a decrease in the economic competitiveness of the United States.

Implications: We can formulate in general terms the reasons that led to the negative consequences in the development of the United States. This makes it possible to take into account the negative experience of this country, which has fallen into an ideological trap, in order to avoid such a development of events in Russia, in particular.

Research methods: A comparative analysis of the traditional American ethos values and the ones promoted by the modern left-liberal progressive movement was carried out. Various hypotheses that claim to explain the cultural revolution taking place in the United States were compared. Explanatory approaches were synthesized.

Conclusion: None of the considered options for explaining the success of the countercultural movement in the United States are convincing enough if they are used separately. It is logical to assume that the new American ideology is not generated by the exclusive action of one factor, but rather by their combination. Therefore, it is necessary to recognize the partial truth of most of the hypotheses presented and to use them as complementary to one another.

 

Keywords: ideology; ethos; liberalism; neo-Marxism; countercultural movement; feminism; racism; social crisis.

 

США являются страной, изначально либеральной в идеологическом плане, поскольку само их основание в ходе борьбы за независимость происходило под либеральным флагом. Однако американская идеология строилась не исключительно на либерализме, а на сочетании его с патриотизмом и некоторыми традиционными ценностями, унаследованными от христианства. В последние годы в США происходят процессы, которые справедливо можно назвать культурной революцией. Формируется новая американская идеология. Классический либерализм заменяется неклассической формой либерализма, которую можно назвать левым либерализмом, или, точнее, леволиберальным прогрессизмом. Также ее можно назвать идеологией нового равенства, если учесть особый акцент именно на равенство, а не на свободу. В наше время эта социал-либеральная идеология уже практически стала официальной идеологией Демократической партии США и особенно активно продвигается левым крылом данной партии. Пока нельзя сказать, что она стала в США тотально господствующей, поскольку республиканцы оказывают ей некоторое сопротивление. Однако она доминирует в американском публичном дискурсе, задает тон работе ведущих СМИ, пропагандируется через систему образования. Так что в целом леволиберальный прогрессизм близок к установлению в США своей идеологической гегемонии. Сходная картина наблюдается и во многих других странах Запада.

 

Практические последствия реализации требований данной идеологии уже наглядно продемонстрировали ее деструктивный характер. И это притом, что некоторые наиболее радикальные лозунги еще не воплощены в жизнь и не успели проявить свою общественную опасность. Тем не менее ее сторонники продолжают реализовывать активную наступательную стратегию, рассчитывая на дальнейшее продвижение по пути специфически понимаемого социального прогресса.

 

Возникает вопрос: почему идеология леволиберального прогрессизма получила такое распространение и смогла добиться существенного успеха? Чем можно объяснить успех осуществляемой в наши дни культурной революции? Именно такие вопросы ставятся перед настоящим исследованием. В данной статье предпринимается попытка сопоставить некоторые возможные гипотезы, объясняющие подъем леволиберального прогрессизма.

 

Для начала нужно подробнее раскрыть суть данной идеологии и объяснить, почему столь решительно утверждается ее деструктивность. Здесь нужно для начала заметить, что структура данной идеологии строится иначе, чем это характерно для большинства идеологий модерна. Здесь нет своего «Манифеста Коммунистической партии» или чего-либо подобного, нет исходного ядра – социального и организационного. Истоки этой идеологии и соответствующего движения в США обнаруживаются еще в 1960-х годах, когда развиваются феминизм второй волны и антирасизм афроамериканских революционных активистов. Ими была позаимствована из марксизма идея неустранимости классовых противоречий и необходимости классовой борьбы, но тема защиты интересов рабочего класса была отброшена, и борьба классов была заменена феминистками на борьбу полов, а антирасистами – на борьбу рас. Со временем эти потоки слились с другими движениями (борцов за права ЛГБТ, мигрантов, животных) под лозунгом «сближения борьбы» или, в более современной терминологии, «интерсекционности». Главными врагами были объявлены «гетеро-патриархальная система» и «системный расизм», в конечном счете объединяемые под маркой «господства привилегированной группы белых гетеросексуальных мужчин». В настоящее время существует широкая коалиция крайне разнородных движений со своими лозунгами, требованиями, социальной базой и историей, которые образуют в совокупности сетевое интерсекционное движение борьбы за права определенных социальных групп. В США это движение связано с Демократической партией, но не тождественно ей, оказывает ей электоральную и пропагандистскую поддержку в обмен на реализацию некоторых требований.

 

Чтобы понять причины деструктивности идеологии левого либерализма, нужно сначала определить, благодаря чему Америка стала великой страной? Конечно, стоит отметить некоторые объективные материальные факторы. Изобилие природных ресурсов – плодородные земли, большие запасы нефти и прочих полезных ископаемых. Выгодное геополитическое положение с отсутствием сильных потенциальных противников на суше. Это позволяло в начальные годы развития страны экономить на оборонных расходах, а в дальнейшем сделать упор на развитие ВМФ. Последнее, в соответствии с доктриной А. Мэхэна, позволило обеспечить контроль над морскими торговыми путями, что дало серьезные экономические преимущества и возможность оказывать влияние на другие страны. Можно также говорить об институциональной структуре и законах, благоприятных для развития индустриального общества. Но помимо этих объективных обстоятельств важную роль сыграл американский менталитет, определенные морально-психологические характеристики населения, способствовавшие развитию индустриального капитализма. К таковым относятся патриотизм, законопослушность, сильная трудовая и семейная этика, готовность полагаться на свои силы и брать на себя ответственность за свою судьбу, рациональность и прагматизм. Эти качества были сформированы в значительной степени под влиянием христианства в его протестантской версии. Они побуждали американцев стремиться к повышению своего благосостояния за счет честного упорного труда, готовности учиться, планировать свою жизнь. Семейные ценности делали американцев готовыми к определенным трудностям и лишениям, связанным с рождением и воспитанием детей, что обеспечивало устойчивый прирост населения. Рационализм способствовал развитию в стране науки, а прагматизм – готовности применять достижения науки на практике.

 

Конечно, не все американцы полностью соответствовали этому идеальному типу. Да и те, что соответствовали, имели свои недостатки, нередко вытекающие из достоинств. Американская история, как и история многих других стран мира, полна примеров преступлений в отношении собственного населения, коренных народов, народов других стран. Но это не отменяет сути дела: великой Америку сделали, прежде всего, отмеченные выше достоинства американцев.

 

Теперь посмотрим, какое влияние движения, связанные с идеологией нового равенства, оказывают на этос современных американцев, какие качества они воспитывают в своих согражданах. Для начала рассмотрим проявления критической расовой теории. По мнению А. Лукина, в перспективе расовая теория наслоится на все прочие «прогрессивные» принципы, типа «гендерного неравноправия», исламофобии, угнетения сексуальных меньшинств, классового и социального неравенства, станет для них основной и потребует перестроиться в соответствии с ней [см.: 1]. По существу, это уже произошло. Теперь борьба с расизмом стала модой, распространяющейся как снежный ком, который постепенно заслоняет и подминает под себя другие элементы левого либерализма, делая их своими частями.

 

Для примера возьмем The National Museum of African American History & Culture [см.: 2]. Его сотрудницы Р. Ди Анжело и П. Макинтош разработали специальный курс о том, как лицам, принадлежащим белой расе, следует избавляться от своей «белизны» («dismantle whiteness»). Они говорят о «доминирующей культуре белых» которая означает, что «белые люди и их обычаи, верования и культура со временем нормализовались и в настоящее время считаются стандартными в Соединенных Штатах. В результате все американцы восприняли различные аспекты белой культуры, включая цветных» [2]. Это то, с чем, по их мнению, необходимо бороться. Но ведь традиционная американская «белая культура» – это не только широко распространенный расизм и прочие негативные явления, но также и достижения, ставшие основой культуры модерна, психологическим базисом развитого индустриального общества. Речь идет о тех характеристиках, о которых говорилось ранее, прежде всего рациональности, прагматизме, ответственности за свою судьбу, протестантской трудовой этике. Отказ от «нормализации» WASP-овского стандарта и апология практик поведения и систем ценностей маргинализированных групп означает подрыв культурно-психологических основ американского общества. То, что Р. Ди Анжело и П. Макинтош являются значимыми идеологами современного американского прогрессизма, а не просто парой сумасшедших маргиналов, говорит список спонсоров организации, среди которых, помимо правительственных органов, можно обнаружить Фонд Рокфеллера, Благотворительный фонд Опры Уинфри, Благотворительный фонд Билла и Мелинды Гейтс, Дэвида М. Рубенштейна, Джеффа и Мак Кензи Безос, Майкла Блумберга, а также «Боинг», «Кока-Кола», «Макдональдс». Музей действует не только как собственно музей, но и как педагогически-идеологическая организация, – он уже подготовил более 2 тыс. учителей для школ в 15 штатах.

 

Боевыми отрядами идеологии антирасизма (по сути антибелого расизма) являются подразделения Движения за черные жизни (M4BL) – зонтичной организации, одним из участников которой является BLM. Вот некоторые цитаты из их программы: «Мы требуем возмещения ущерба за причиненный в прошлом и продолжающийся вред. Правительство, ответственные корпорации и другие учреждения, которые извлекли выгоду из вреда, который они причинили чернокожим людям, – от колониализма до рабства, через сокращение продовольствия и жилья, массовое лишение свободы и наблюдение – должны исправить причиненный вред» [3]. Это подразумевает в том числе «Возмещение ущерба за продолжающееся отчуждение, дискриминацию и эксплуатацию наших общин в форме гарантированного минимального дохода, пригодного для жизни всех» [3]. В целом они поддерживают левую повестку, в частности требуя «ввести прогрессивные подоходные налоги в каждом штате и перераспределять доходы по мере необходимости между муниципалитетами» [4]. Но она дополняется специфически расовыми требованиями, а также требованиями интерсекционной борьбы.

 

Движение Black Lives Matter было создано в 2013 году тремя «марксистско-ленинскими революционерами», как они себя называют, которые выбрали в качестве символа своего движения осужденную за убийство полицейского участницу Черной освободительной армии Ассату Шакур. BLM выступает не столько против конкретных несправедливостей, сколько против предполагаемой несправедливости американской системы в целом, капитализма и системного «превосходства белых». Активисты BLM заявляют: «Мы стремимся вместе бороться, придумывать и создавать свободный от античерного расизма мир, в котором каждый черный человек обладает социальной, экономической и политической силой для процветания» [5]. Также в программных установках BLM отдается дань целям интерсекционной борьбы и звучит «намерение освободиться от жесткой хватки гетеронормативного мышления, или, скорее, веры в то, что все в мире гетеросексуальны» [5].

 

Хотя оно и связано с широким леволиберальным фронтом, само это движение выходит далеко за границы либерализма, хотя бы и левого. Как было отмечено выше, эта организация находится в центре очень большой сети, включающей сотни левых организаций, разделяющих основные ключевые идеи. Несмотря на провозглашаемую левизну и революционную радикальность, многие из этих организаций финансируются крупнейшими американскими корпорациями и благотворительными организациями, включая Фонд Бен и Джерри, Фонд Форда, Фонд Рокфеллера, Фонд Маргарет Кейси, Фонд Натана Каммингса и Институт открытого общества Джорджа Сороса. Летом 2016 года Фонд Форда и Благотворительная организация «Бореалис» объявили о создании Фонда (BLMF), который «предоставляет гранты, ресурсы для создания движения и техническую помощь организациям, работающим над продвижением лидерства и видения молодых, черных, гомосексуалистов, феминисток и лидеров иммигрантов, которые формируют и ведут национальный разговор о криминализации, полиции и расе в Америке» [6]. Д. Горовиц обращает внимание на тот удивительный факт, что, хотя «Black Lives Matter теперь является крупным национальным движением, финансируемым элитами американского истеблишмента, [это] не побудило его коммунистических основателей пересмотреть свое политическое увлечение тоталитаризмом или свои антиамериканские программы» [6].

 

Лозунги и требования антирасистского движения проникли глубоко в систему американского преподавания и воспитания молодежи. Преподавание принципов критической расовой теории становится повсеместно обязательным. Более того, многие учреждения образования сами проявляют инициативу и требуют усилить и углубить этот процесс. В качестве примера приведем письмо преподавателей одного из ведущих вузов страны. В открытом письме от 4 июля более 350 преподавателей Принстонского университета призвали президента университета Кристофера Л. Эйсгрубера и других высокопоставленных администраторов принять 48 антирасистских мер. В письме утверждается, что деятельность университета строилась до сих пор на скрытом системном расизме. С пафосом провозглашается, что «подлинное служение человечеству начинается с демонтажа неестественных и аморальных иерархий, которые университеты уже давно увековечили, как активно, так и своим бездействием» [7]. «Мы призываем администрацию заблокировать механизмы, которые позволили системному расизму работать, явно и незаметно, в деятельности Принстона. Мы призываем Университет усилить свою приверженность чернокожим и всем цветным людям в этом кампусе как центральной части своей миссии и впервые в своей истории стать антирасистским учреждением» [7]. Предлагается продвигать на руководящие посты активных aнтиpacиcтoв, которые обеспечат инклюзивность посредством усиленного приема на работу преподавателей и зачисления студентов по расовым, этничecким и прочим признакам, а также пересмотреть систему стандартных академических тестов, несправедливую к «людям цвeтa». По сути речь идет о том, что при приеме в вуз и при оценивании результатов обучения нужно исходить не из способностей и знаний, а из принципа «позитивной дискриминации» в отношении представителей некоторых меньшинств. Белые же люди должны проходить регулярные тренинги, направленные на выдавливание из себя внутреннего скрытого расиста.

 

Теперь перейдем от расового фронта борьбы за справедливость к гендерному. Здесь интерсекционное сообщество борьбы за права представлено двумя крупными фракциями – феминистками и борцами за права ЛГБТ. Современный феминизм представлен предельно широким рядом движений, принципиально различающихся между собой по многим ключевым для них самих вопросам. Из наиболее популярных в последнее время можно назвать такое течение как радикальный феминизм, наследник лесбийского радикализма М. Виттиг. В данном случае феминизм доходит до прямого и открытого мужененавистничества и требований дискриминации мужчин, скромно замаскированных лозунгом позитивной дискриминации. Но более интересным для нас, популярным и пользующимся широкой медийной и финансовой поддержкой течением является андрогинный феминизм. Его сторонница Г. Рубин мечтает «об устранении обязательной сексуальности и обязательных половых ролей. Моя мечта – это андрогинное и безгендерное (хотя и не бесполое) общество, в котором анатомическое устройство половых органов человека не играет никакой роли в том, какую профессию он выберет… и с кем занимается любовью» [8, с. 130]. То есть феминистки данного толка выступают против навязывания обществом определенных половых ролей, когда мальчикам говорят, например, веди себя так-то, ведь ты – мужчина. Человек должен определять свое поведение, в том числе сексуальное, свободно, по ситуации и желанию.

 

Трактовки гендерных проблем с позиции андрогинного феминизма являются достаточно специфическими, но некоторые базисные положения данного подхода стали среди представителей разных течений феминизма (и не только) практически общепринятыми. Так, установилась преобладающая точка зрения, что гендер является социальным конструктом, условностью, причем крайне произвольной. «Гендер создается (конструируется) обществом как социальная модель женщин и мужчин, определяющая их положение и роль в обществе и его институтах (семье, политической структуре, экономике, культуре и образовании, и др.)» [9, с. 20].

 

Через посредство андрогинного направления феминизм пересекается и объединяется с ЛГБТ-активизмом, а через посредство «черного» феминизма – с так называемым антирасистским движением. В целом для всей совокупности этих движений характерна такая особенность, которая конституирует сущность идеологии нового равенства: начиная с лозунга справедливости как равенства для всех, затем они фактически переходят к требованию построения новой социальной иерархии. Эта иерархия прав и привилегий выглядит как инверсия иерархии, традиционной для прежнего американского общества: теперь белые гетеросексуальные мужчины находятся в самом низу (они должны платить и каяться), а над ними возвышаются черные мужчины и белые женщины, еще выше – черные женщины, а на вершине – трансгендеры.

 

Интерсекционное движение либерального и левого прогрессизма включает в себя еще ряд значимых фракций, но ограничимся пока только этими. Какое влияние оказывают они на ценности, нормы и образ жизни американцев и, следовательно, на успешность американского общества в целом? Для ответа на этот вопрос достаточно сопоставить те характеристики традиционного американского этоса, которые способствовали превращению бывшей английской колонии в великую мировую державу, с той культурной программой, которую продвигают прогрессисты.

 

Например, рационализм, способствовавший развитию науки, даже способность к выяснению причинно-следственных связей теперь оцениваются как подозрительные качества, чуть ли не пороки. В систему образования внедряется постмодернистский подход, согласно которому любая научная теория – не более, чем форма агональной риторики, выражающая специфический взгляд на мир с позиции определенной социальной группы. Получается, например, что принципы математики не универсальны, и если чернокожий ученик дает неправильный ответ математической задачи, то ему не нужно ставить плохую оценку и говорить, что он не прав, – просто он так видит. В перспективе такой подход разрушительно скажется на американской науке и инженерии, хотя уже сейчас очень значительную часть научных и инженерных кадров составляют иммигранты.

 

Американское общество никогда, конечно, не было идеальным воплощением принципов равенства возможностей и карьеры, открытой талантам, – всегда существовали различные наследуемые преимущества и ограничения. Однако в целом оно стремилось к образцу меритократического общества, где личные способности и упорные усилия открывали дорогу к восходящей социальной мобильности. Но теперь новая этика, вытекающая из идеологии нового равенства, требует от преподавателей и работодателей отдавать приоритет не способностям, знаниям и квалификации, а специфическим характеристикам человека, никак не связанным с его профессиональными качествами. Применительно к вопросу о приеме абитуриентов в вуз такой подход получил даже философское обоснование. Так, по мнению Р. Дворкина [см.: 10], отказ при поступлении в вуз по причине принадлежности к африканской расе в эпоху сегрегации являлся аморальным, поскольку базировался на отвратительной идее, что одна раса может быть лучше другой. А вот отказ на поступление в вуз по причине принадлежности к европеоидной расе в наше время, вызванный необходимостью принять черного абитуриента, набравшего меньше баллов, не связан с расовыми предрассудками. Следовательно, такая практика расовых преференций для черных никого не оскорбляет и является справедливой. М. Сэндэл [см.: 11] признает правильность выводов, но пытается дать этому более убедительные обоснования. Практика расовых преференций, объясняемая необходимостью достижения расового разнообразия в различных сферах жизни общества, более убедительно обосновывается коммунитаристским принципом государства, обеспечивающего общее благо (в данном случае в качестве такового рассматривается расовое разнообразие), чем либеральным принципом нейтрального государства. Также леволиберальные философы обосновали концепцию исторической справедливости – коллективной ответственности представителей «угнетательских» сообществ в отношении «угнетенных», что дает последним привилегии, в частности, при поступлении в вузы [см.: 12].

 

То же самое происходит и при приеме на работу: необходимо соблюдать квоты для женщин, секс-меньшинств, расовых меньшинств. Не стоит удивляться проблемам, например, корпорации «Боинг», которая не в состоянии обеспечить разработку новых моделей и былое качество сборки самолетов, когда кадры подбираются по идейному, а не профессиональному принципу.

 

Современное афроамериканское сообщество страдает не столько от мнимого системного расизма, сколько от недостаточной социализированности, когда упорная учеба и честный труд считаются чем-то непрестижным. И вот, вместо того, чтобы побуждать их усваивать этику личной ответственности, трудолюбия и законопослушности, им внушают, что в их проблемах виновато общество, белые сограждане, расизм, а не их собственные качества. Более того, человеческие качества, нормы поведения и ценности, формируемые в уличных бандах люмпенизированных гетто – лень, неумение сдерживать сиюминутные желания, неспособность к самодисциплине, самоконтролю – это теперь объявляется модным, современным, примером для подражания для всех остальных. Людям популярно объясняют, что вместо того, чтобы упорно учиться и работать, добиваться лучшей жизни стоит через политическую борьбу за групповые привилегии. Фактически в них взращивается социальное иждивенчество, а их энергия направляется не на созидательные, а на разрушительные цели.

 

Если общество желает быть здоровым и стабильно развиваться, то оно должно поощрять позитивные, общественно полезные формы поведения и противодействовать (хотя бы на уровне пропаганды) деструктивным, общественно вредным. (Легко представить, что случится с обществом в противном случае. Допустим, пьянство будет признано не пороком, а гастрономическим предпочтением, а алкоголики – группой, заслуживающей привилегий и всеобщего уважения. В такой ситуации несложно будет предсказать повсеместное распространение алкоголизма. Общество же с повальной алкоголизацией неизбежно будет деградировать в физическом, моральном и умственном отношении). Но именно это и делает пропагандистская машина США, включая СМИ, школы и т. д. по отношению к собственному населению.

 

И самый яркий пример этого – пропаганда так называемой толерантности. Оттого, что сексуальные перверсии исключены из списка психических заболеваний и стали считаться исключительно делом личного выбора, достойного всеобщего уважения, они не стали объективно менее общественно вредными. О том, насколько радикальны произошедшие перемены говорит следующая цитата из статьи американского социолога, написанной тогда (рубеж 1960–1970-х гг.), когда отмеченные тенденции изменения моральных оценок только начинались: «…во всем мире наблюдается тенденция, получившая наиболее яркое выражение в Соединенных Штатах, особенно в кругу высокообразованных людей, по-новому определять многие виды отклонений, усматривая в них не полицейские, а медицинские проблемы, проявления болезни, а не порочности или преступности. Речь идет о гомосексуализме, алкоголизме и наркомании. Однако нигде, даже в Соединенных Штатах, эта точка зрения не стала господствующей» [13, с. 286]. Сейчас гомосексуализм не определяется не только как преступление или порок, но даже как болезнь – скорее, наоборот, достоинство, поскольку дает право на привилегии. Как результат – рост числа гомосексуалистов. По оценкам американских социологов (социологическое агентство Гэллап) [см.: 14], в период с 2012 г. по 2020 г. число лиц нетрадиционной сексуальной ориентации в США возросло с 3,5 % до 5,6 %, причем среди молодежи их доля достигает 15,9 %, и рост предположительно продолжится. Существуют предположения, что это не лучшим образом сказывается на физическом и психическом здоровье нации (хотя здесь требуются дополнительные исследования, чтобы уверенно прояснить этот вопрос). Но наиболее достоверным является предположение, что это подрывает демографический потенциал, негативно влияя на уровень рождаемости. В условиях демографического кризиса, вызванного низкой рождаемостью, который переживают сейчас практически все развитые страны, дополнительный фактор сокращения рождаемости может иметь катастрофические последствия. То есть независимо от субъективных этических предпочтений стоит признать, что политика поощрения данного явления негативно сказывается на человеческом капитале нации.

 

Итак, изначальная американская идеология строилась на сочетании классического либерализма и протестантских ценностей. И то, и другое поощряло индивидуализм, личную ответственность, инициативность. Но христианство, даже в такой специфической нетрадиционной версии, способствовало также уравновешиванию индивидуалистического эгоизма коллективистскими ценностями, ставшими основой общегражданского патриотизма. Новая идеология, активно продвигаемая сейчас в США, подрывает те основы американской культуры, которые позволили Америке стать самой сильной страной мира. Ослабляются и в перспективе ликвидируются одновременно уважение к науке и к христианству, рациональность и технооптимизм, подрываются трудовая этика, патриотизм и семейные ценности, пропагандируется образ жизни, наносящий ущерб психическому и физическому здоровью. Новая идеология выглядит разрушительной и опасной для будущего страны. Масштаб изменений таков, что процесс этот нельзя назвать иначе, как культурной революцией. Соответственно возникает вопрос: что способствовало этой революции, почему эти идеи превратились из маргинальных в доминирующие? Нужно рассмотреть различные альтернативные объясняющие гипотезы.

 

Начать стоит с предположения о том, что мы просто наблюдаем последовательное развитие изначальных прогрессистских идеалов, заключенных в лозунге «свобода, равенство, братство». Согласно распространенному либеральному взгляду, в людях заложено неискоренимое стремление к свободе и стремление довести ее до возможных пределов, что предполагает отказ от большинства традиционных правовых ограничений и культурных табу. Однако для новой версии левого либерализма и сомкнувшегося с ним демократического социализма более важна идея равенства, а для продвижения прогрессивных ценностей допускается широкое использование мер принуждения. М. Фридман [см.: 15] пишет о том, что изначально в США под равенством понимали равенство всех граждан перед Богом, затем произошел переход к трактовке равенства как равенства возможностей и, наконец, к популярной в последнее время трактовке равенства как равенства результатов, несовместимой с идеалом свободы. Получается, что даже признавая стремление людей к свободе, справедливости и равенству, мы не приходим автоматически к именно такому их пониманию, которое продвигается идеологией нового равенства, поскольку возможны и совершенно иные их интерпретации.

 

Каковы причины популярности и влиятельности именно такой трактовки, которая требует разрушения традиционных американских ценностей? В качестве возможного объяснения можно рассмотреть модель деградации общества, предложенную Платоном. Точнее говоря, в целом она едва ли адекватна для объяснения социальных процессов в современном обществе, но определенный интерес представляет описание вырождения олигархии в демократию, а той – в тиранию. Основная предпосылка этого процесса – популистская политика как результат союза безответственных политиков-демагогов и люмпенизированных слоев общества. Это подводит к гипотезе, что демократия по сути своей имеет тенденцию к вырождению в охлократию (а в перспективе и тиранию), что мы и наблюдаем в современных США. Эта гипотеза интересна, но у нее имеются очевидные слабости. Во-первых, форма правления в Америке представляет собой не демократию в классическом античном смысле этого слова, а комбинацию демократии и олигархии (что, по мнению Аристотеля, создает такую наилучшую форму правления как полития). Во-вторых, данная форма правления установилась в США с самого момента их возникновения, но до определенного момента не приводила к охлократическому вырождению. Почему же это произошло именно сейчас?

 

Как вариант можно обратиться к объяснению П. Бьюкенена [см.: 16]: неомарксисты проникли в систему американского высшего образования и распространили свои идеи, которые усвоила бесившаяся с жиру молодежь поколения бэби-бумеров. Однако марксизм проникал в США еще в XIX веке, но не получил распространения. Также и всплеск его популярности после Октябрьской революции был легко подавлен. Без поддержки неомарксистских идей со стороны влиятельных социальных групп они не смогли бы получить распространения. К тому же, прежде чем перейти к интерсекциональности и объединению разнородных движений на базе так называемого культурного марксизма (имеющего весьма опосредованное отношение к ортодоксальному марксизму), эти движения (экологи, феминистки, черные расисты и прочие) развивались самостоятельно и не обязательно испытывали хоть какое-то идейное влияние неомарксистов. Таким образом, свалить все исключительно на неомарксистов не получится, поскольку они были только одной из составных частей общего процесса и главное потому, что без санкции свыше радикальные контркультурные идеи не смогли бы свободно распространяться.

 

Мы подходим к предположению, что сами эти контркультурные движения различных, чаще всего маргинальных групп американского общества выполняют роль исполнителя, а заказчиками выступают влиятельные и обеспеченные социальные группы. У такого предположения есть очевидные основания. С теоретической точки зрения можно сослаться на марксистский принцип обнаружения за всеми идеями и лозунгами интересов определенных классов. С практической – на факт масштабной медийной и финансовой поддержки этих движений со стороны крупнейших частных благотворительных фондов и корпораций США. К тому же, как уже отмечалось ранее, политическим агентом культурной революции в США выступает Демократическая партия, которую поддерживают не только потомственные получатели пособий, но также значительная часть среднего и высшего классов. Соответственно вопрос должен ставится в несколько иной плоскости: почему определенные фракции американской олигархии и среднего класса поддерживают происходящую культурную революцию? Если учесть то, что уже говорилось о сути этой революции, ценностях, которые она несет, и последствиях этого для страны, то возникает удивление по поводу того, кому и зачем это нужно.

 

Если говорить о том, какая часть среднего класса поддерживает культурную революцию, то первым на ум приходит так называемый креативный класс. Понятие креативного класса пока не получило достаточного социологического обоснования, в частности, отсутствуют четкие определения и перечень признаков принадлежности к данному классу. Р. Флорида, автор концепции креативного класса, определяет его следующим образом: «Подобно другим классам, новый класс выделяется на базе экономики. Если для феодальной аристократии источником власти и классовой идентичности служили наследственный контроль над землей и населением, а для буржуазии – присущие ей “роли” коммерсантов и фабрикантов, то особенности креативного класса определены творческой функцией его членов. Поскольку креативность – это движущая сила экономического развития, креативный класс к настоящему времени занял в обществе доминирующее значение» [17, с. 11]. «Суперкреативное ядро нового класса включает ученых и инженеров, университетских профессоров, поэтов и писателей, художников и актеров, дизайнеров и архитекторов, равно как интеллектуальную элиту современного общества: публицистов, редакторов, крупных деятелей культуры, экспертов аналитических центров, обозревателей и других людей, чьи взгляды формируют общественное мнение» [17, с. 85]. Эти люди занимаются творчеством, то есть производством «новых форм и моделей, которые можно с легкостью распространять и широко использовать» [там же].

 

Р. Флорида не вполне обоснованно объединяет в одну группу инженеров и ученых, с одной стороны, и представителей богемы и идеологов различного рода, с другой. Нарастающее идеологическое вмешательство в научную деятельность едва ли идет на пользу науке, а разрушение трудовой этики и прочие последствия культурной революции негативно влияют на промышленное производство, следовательно, положение инженеров. Более обоснованным представляется рассматривать в качестве «подозреваемого» в осуществлении культурной революции гуманитарную составляющую креативного класса – богему, профессиональных идеологов и прочих «инженеров человеческих душ». Ускоренное развитие данного класса связано с информационной революцией, а также развитием культурного сектора экономики. Существуют тенденции если не полного слияния, то усиления взаимообусловленности сфер культуры и экономики. Большая часть культуры сейчас коммерциализирована и функционирует как культурная экономика. Но в то же время происходит расширение в рамках экономической сферы этого культурного сектора, так что все большая часть экономики становится культурной экономикой. Это способствует увеличению численности и усилению данной фракции креативного класса.

 

Классические представления о классе подразумевают не только одинаковое место в общественном разделении труда, отношение к собственности и уровень доходов у определенной группы людей, но и сходство их мировоззрения, образа жизни. Из общности классовых интересов следует преобладание среди его представителей одинаковых, специфических для данного класса политических взглядов. «Мои практические исследования и интервью дают все больше свидетельств тому, что если представители креативного класса пока и не рассматривают себя в качестве единой общественной группы, в реальности их объединяют общие вкусы, желания и предпочтения» [17, с. 84]. Можно предположить, что этос богемы обладает сродством с ценностями современного прогрессизма, так что идеальные интересы (по терминологии М. Вебера) побуждают ее поддержать культурную революцию. Однако же прямая материальная заинтересованность богемы не очевидна. Профессиональные же идеологи (журналисты, преподаватели, литературные критики и т. п.) продвигают определенные идеи по большей части в соответствии с задачами, которые ставят перед ними владельцы издательств, спонсоры, т. е. представители крупного капитала. Так что роль креативного класса в процессе культурной революции скорее вспомогательная, чем определяющая. Они выступают коллективным «организатором, агитатором и пропагандистом», посредником между олигархией и массовыми движениями гражданских активистов разного рода, способствуют установлению гегемонии (в грамшианском смысле) левого либерализма.

 

Здесь мы подходим к самому сложному вопросу – а зачем все это нужно представителям крупного капитала? Зачем им поддерживать, например, радикальных левых популистов, требующих отнять и поделить? Для начала стоит заметить, что капиталистический класс по всей видимости не является монолитной силой. Напротив, можно предположить существование нескольких капиталистических классов, в зависимости от преобладающей формы капитала, которые имеют не только совпадающие, но и противоречащие друг другу интересы. Основные фракции капиталистического класса – это промышленники и финансисты. В последнее время в связи с информационной революцией к ним добавился еще один достаточно влиятельный и специфический подкласс, формируемый на основе информационного капитала. Впрочем, современные американские корпорации по большей части не стремятся ограничиваться специализацией на какой-то одной форме деятельности и одном способе вложения капитала. Поэтому значительное число корпораций представляет собой финансово-промышленные группы. (На срастание промышленного и финансового капитала под контролем последнего обратили внимание сто лет назад теоретики империализма, в частности В. И. Ленин [см.: 18].) В то же время глобализация способствовала возникновению еще одного основания для различия между типами капитала. Имеется в виду различие между бизнесом, локализованным на территории одной страны, с одной стороны, и транснациональным (ТНК) – с другой. Но также и среди самих ТНК выделяются те, которые можно назвать национально ориентированными (поскольку основная часть их активов приходится на страны их происхождения, где расположены их штаб-квартиры), и те, которые являются глобально ориентированными (и для которых привязка к стране происхождения является сугубо условной). Поэтому скорее всего основной водораздел между разными фракциями американских капиталистов пролегает не столько по линии финансисты – промышленники, сколько по другому основанию: национальный капитал или транснациональный. Тем не менее определенная корреляция между преимущественно промышленной специализацией и национальной ориентацией, с одной стороны, и преимущественно финансовой специализацией и глобалистской ориентацией, с другой стороны, видимо, существует, поскольку промышленность теснее связана с государством, а финансовый капитал более мобилен.

 

Помимо финансового и промышленного капитала в современную информационную эпоху формируется еще один капиталистический подкласс со своими специфическими интересами – информационный. По мнению политолога-американиста Д. Дробницкого именно он выступает основным инициатором и спонсором (финансовым и информационным) современного леволиберального контркультурного движения. IT-корпорации стремятся к власти, поэтому им «нужна своя политическая проекция в реальном мире. Как и все транснациональные корпорации, они сделали ставку на те силы, которые максимально негативно относятся к государственному суверенитету, семье, церкви и прочим традиционным ценностям. Для чего? Для того, чтобы лояльность международной корпорации со стороны работников и потребителей была максимальной, чтобы ни государство, ни семья, ни сограждане “не отвлекали” людей от производства и потребления контента. И что немаловажно – от соответствующих действий в офлайне. А именно: от защиты “свободы интернета”, то есть правил, устанавливаемых IT-гигантами [см.: 19]. И здесь не столь важно, политические ли амбиции либералов или корпоративные интересы «цифровиков» являются первичными. «Леволиберальные партии Европы и Америки составляют с киберкорпорациями идеальный политико-экономический симбиоз. Партийные функционеры и партийная пресса, равно как и ставшие предельно идеологизированными суды либеральных юрисдикций, обеспечивают легальное прикрытие для деятельности Большой Цифры, а та, в свою очередь, осуществляет информационную поддержку этих функционеров, журналистов и судей» [19]. Это проявляется, например, в цензуре, которую IT-гиганты вводят в подконтрольных сетях, ограничивая распространение альтернативных точек зрения. Наиболее яркий пример здесь – бойкот в отношении Д. Трампа.

 

Итак, гипотеза состоит в том, что глобализация и информационная революция способствовали формированию достаточно организованного и сплоченного класса капиталистов (по преимуществу финансистов или «информационщиков»), чьи интересы носят глобальный характер и слабо связаны с интересами любого национального государства, в том числе США. Эти глобалисты заинтересованы в ослаблении налогового бремени и контроля со стороны национальных государств, для чего требуется ослабить сами эти государства[1]. Соответственно их интерес может состоять в подрыве дееспособности института национального государства, его ослаблении вплоть до уровня, предполагаемого минархистской версией либертарианства. При таком раскладе сети ТНК стали бы сильнейшей формой организации, наделенной максимальным могуществом, хотя и без обладания формальной публичной властью. Последняя сохранилась бы за государствами, выполняющими функцию прикрытия для реальной власти ТНК.

 

Эта гипотеза обладает тем достоинством, что обосновывает рациональные мотивы влиятельных слоев американского общества, толкающие их к предательству национальных интересов – стремлению ослабить национальное государство и подчинить его своим интересам и целям, далеким от общенациональных. Для этого они поддерживают два вроде бы противоположных течения – либертарианство и демократический социализм. Первое требует немедленного урезания полномочий государства в пользу корпораций, второе, напротив, чрезмерного увеличения государственных расходов, ведущее государство к банкротству. Временный успех социалистов означает реализацию стратегии ликвидации социального государства путем его чрезмерного расширения, что откроет дорогу реализации либертарианской программы, которая окончательно превратит государство в полицейскую надстройку транснационального капитала[2].

 

Эта гипотеза выглядит несколько конспирологической, но в достаточно приемлемой мере. Любая теория классового господства предполагает определенный уровень самоорганизации господствующего класса, наличие механизмов координации и выработки общей стратегии, что со стороны может выглядеть как заговор. Сомнения здесь возникают скорее по поводу реалистичности предположения о том, что ТНК, базирующиеся в США, настолько глобализовались, что им вообще не нужна поддержка американского государства. До сих пор капиталистические корпорации всегда нуждались в государстве, настолько эффективном, чтобы поддерживать функционирование инфраструктуры в национальном масштабе, и настолько сильном, чтобы быть способным защищать интересы своих корпораций за рубежом. Определенно, стремление несколько ослабить роль государства у значительной части капиталистического класса существует. Иначе бы не было продвижения принципов так называемого «вашингтонского консенсуса», то есть программы масштабной приватизации и сокращения государственного регулирования. Однако цель эта, как представляется, быстрее достигается прямым путем – через поддержку правого либерализма и либертарианства, а не обходным – через продвижение левого либерализма и социализма. Стратегия с поддержкой популистских деструктивных движений ради того, чтобы в перспективе обанкротить государство выглядит слишком сложной и непредсказуемой по своим последствиям, чтобы рационально мыслящие олигархи стали дружно поддерживать такую авантюру. Конечно, у транснациональной финансовой фракции американского капиталистического класса есть свои специфические интересы, отчасти противоположные интересам американского национального промышленного капитала и государственного класса. Но нужны серьезные дополнительные аргументы, чтобы счесть этот конфликт антагонистическим. А без этого нет достаточных резонов предполагать использование ими столь разрушительного оружия как политический радикализм и культурная революция в стране своего расположения. Ведь это, как уже было отмечено, ведет к депопуляции и снижению трудовой этики, а также другим последствиям, снижающим производительность, а, следовательно, и прибыль. Точнее говоря, по факту мы видим, что финансисты и «информационщики» поддерживают современное лево-популистское контркультурное движение, но ссылка только на специфические классовые материальные интересы выглядит по крайней мере не вполне достаточной.

 

В качестве возможного мотива стоит рассмотреть то, что представители американской элиты опасаются негативных последствий экологического кризиса, вызываемого перенаселением и чрезмерным потреблением. Иначе говоря, они всерьез воспринимают алармистские прогнозы Римского клуба и, презрев соображения собственной сегодняшней выгоды, альтруистически заботятся о будущем Земли. Для чего поддерживают те субкультуры, которые поощряют отказ от продолжения рода (то есть всевозможные формы феминизма и ЛГБТ). Однако мало того, что предположение об альтруизме американских олигархов выглядит анекдотичным, но также остается открытым вопрос – а остальное (антирасизм, поддержка иммиграции, требования перераспределения и введения безусловного базисного дохода) тогда зачем?

 

Остается предположить совершенно противоположный мотив – иррациональная мизантропия. Здесь мы подходим уже к полноценной конспирологии, что, конечно, сомнительно в научном плане, но имеет свои объяснительные преимущества. Конспирологические теории очень разнообразны и нередко уходят в совершенно антинаучное пространство. Тем не менее, некоторые умеренные версии достаточно рациональны и не должны быть отвергнуты без должного рассмотрения. Если не концентрироваться на конкретных авторских версиях конспирологии, то основные ее положения сводятся к тому, что существуют более-менее секретные и закрытые сообщества, состоящие из богатых и влиятельных людей, которые стремятся к предельному расширению своего богатства и власти, вплоть до всемирных масштабов. Еще один возможный и интересный для решения нашей задачи мотив данного сообщества – это реализация определенных идей и ценностей, объединяющих членов данного сообщества, наряду с прагматическими интересами. Можно предположить, что данное сообщество представляет собой что-то вроде религиозной секты антихристианской направленности.

 

В чем состоит достоинство данной версии? Версия хороша тем, что предполагает сочетание материальных интересов и специфической идейности, создающее сильный стимул к активности, групповой солидарности и достижению радикальных целей, наподобие культурной революции. Если мы предположим, что финансисты-спонсоры контркультурного движения являются сатанистами или чем-то вроде этого, то это, на первый взгляд, дает объяснение их действиям: они ненавидят христианскую цивилизацию и стремятся ее разрушить, поощряя самые деструктивные и антитрадиционалистские силы.

 

С другой стороны, помимо методологических трудностей – нефальсифицируемости основных положений конспирологии – данная версия создает и другие затруднения. Несомненно, различные секты, в том числе откровенно антихристианские, существуют. Не исключено, что кто-то из американских богачей входит в их состав. Но сложно предположить, что большинство представителей богатого и влиятельного класса выступают приверженцами одной и той же экстремисткой секты. По большей части это люди прагматичные и циничные, а не высокоидейные в каком-либо плане. Да и не все лозунги и требования современного левого либерализма хорошо объясняются версией об идейном сатанизме элит. Так, возникает сомнение, что прежний американский белый расизм был более христианским по своей сути, чем современный антирасизм. В таком случае в чем смысл поддержки антирасизма с точки зрения антихристианства?

 

Наконец, стоит рассмотреть объективистские версии объяснения данной культурной революции. Сначала обратимся к теории модернизации. Процесс модернизации, с точки зрения Р. Коллинза [см.: 22], включает следующие четыре основных параметра: бюрократизация, секуляризация, капиталистическая индустриализация, демократизация. Впрочем, в статье «Четыре корня модернизма», он дает несколько иной перечень оснований общества модерна: бюрократизация, массовая мобилизация, капиталистические рынки, секуляризация [см.: 23]. Ш. Айзенштадт [см.: 24, с. 68] под модернизацией подразумевает серию эмпирически фиксируемых с начала XIX века изменений: индустриализация, демократизация, секуляризация, урбанизация, научно-техническая революция. Действительно, эмпирически можно обнаружить некоторые корреляции между уровнем модернизированности страны и уровнями ее секуляризации, либерализации и демократизации. Но, скорее всего, это не потому, что данные процессы являются факторами модернизации, а потому, что на все три параметра влияет один и тот же фактор – массовизация. Массовизация, в том числе массовое светское образование, необходимое для осуществления индустриализации и организации управления масштабными бюрократическими структурами, косвенным образом способствует секуляризации сознания. А эффективность массовой пропаганды принципов современных светских идеологий – либерализма, социализма и национализма (фашизма), более гармонично сочетающихся с культурой модерна, чем традиционное религиозное сознание, позволяет правящим элитам заменить Церковь в качестве института легитимации светскими институтами агитпропа. Таким образом, можно предположить, что детрадиционализация присуща процессу модернизации как таковому, а сама модернизация является объективным историческим процессом – необходимым ответом на вызовы конкурентной межгосударственной среды. И действительно, во всех странах, осуществляющих модернизацию, можно увидеть сходные культурные процессы, включающие рост массового образования, распространение высшего образования, увеличение доли интеллигенции, вхождение женщин в трудовой рынок и т. п., что способствует женской эмансипации, повышению способности всех прочих социальных групп к мобилизации и борьбе за свои специфические интересы. Однако стоит заметить, что в середине ХХ века США уже были высоко модернизированной страной, но культурной революции это не вызывало. Почему же именно в последнее время начался процесс радикальной детрадиционализации? Теория модернизации убедительного ответа на этот вопрос не дает. Она может объяснить подъем классического либерализма, но не его современных мутаций.

 

Теперь перейдем к гипотезам, основанным на моделях цикла подъема и упадка обществ. Для цивилизационного подхода утверждение о том, что общества проходят стадии подъема, расцвета, надлома и упадка является одним из базисных положений, начиная с Н. Я. Данилевского и О. Шпенглера. У А. Тойнби [см.: 25] появляется рациональное объяснение причин этого упадка: истощение творческой энергии и волевых качеств у господствующей элиты (творческого меньшинства), снижение их способности находить ответы на вызовы для общества, вести за собой народ и морального авторитета, побуждающего народ следовать за ними. Однако в модели А. Тойнби остается открытым вопрос, почему же происходит это оскудение творческих способностей элиты? Интересную версию ответа на этот вопрос предложил Л. Гумилев [см.: 26]. По Л. Гумилеву, подъем общества связан с тем, что государствообразующий этнос получил некий пассионарный импульс – заряд энергии, который тратится на развитие данного общества, постепенно истощаясь. Для каждой стадии развития общества характерен свой уровень пассионарности и соответствующие ему ценности и идеалы. Наиболее убедительную обобщенную модель типичного жизненного цикла аграрного государства сформулировал Дж. Глабб [см.: 27]. Обычно эти государства проходят несколько последовательных стадий (по сути цикл Ибн Халдуна): от вторжения варваров через расцвет к последующей деградации и гибели. Согласно модели Глабба, непосредственной причиной падения держав прошлого обычно выступало вторжение варварских племен. Но фактором падения стоит признать не столько само иноземное нашествие, сколько неспособность данной державы оказать эффективное сопротивление. Эта неспособность проистекает из морально-психологического фактора – отказа от традиционной морали, снижения военного могущества и финансово-экономического кризиса. Причем ключевым является морально-психологический фактор, способствующий упадку общества как непосредственно, так и косвенно – через военный и экономический упадок. Предпосылкой же упадка морали выступает длительное благополучие, материальное изобилие и безопасность жизни в успешной империи. Эпоха упадка общества характеризуется тем, что устанавливается доминирование популизма в политике, и это, в частности, проявляется в расширении социальных программ («хлеба и зрелищ»!) на фоне финансового кризиса. Наблюдается социокультурное доминирование богемы и ее ценностей, когда героями становятся певцы, актеры, спортсмены. Процветает толерантность, любовь ко всему иностранному. Происходит рост атеистических и скептических настроений, социального пессимизма, гедонизма и половой распущенности. Появляются тенденции и движения наподобие современного феминизма. В конце концов такая держава оказывается не в состоянии оказать сопротивление вторжению варваров извне.

 

Объяснение процессов в современных США, связанное с проведением аналогий между этими процессами и теми, что происходили в различных аграрных обществах прошлого, имеет свои достоинства и недостатки. С одной стороны, достаточно привлекательным кажется связать современные процессы общественного упадка с упадком традиционной морали, вызванной предыдущими успехами в достижении богатой, безопасной и благополучной в целом жизни. С другой стороны, не вполне очевиден механизм объективного упадка морали. Связан ли он непосредственно с усилением определенной социокультурной группы (богемы), которая почему-то обретает чрезвычайное влияние, или со сходными тенденциями в области морали, характерными для всех слоев общества? Почему относительное изобилие благ и благополучие жизни (по критериям своего времени) в США XIX века не приводили к упадку традиционных ценностей, а в конце ХХ века привели? Наконец, возникает вопрос, насколько корректно переносить выводы, полученные при анализе аграрных обществ, на современные общества?

 

Итак, анализ процессов в современных США позволяет обнаружить негативные тенденции, вызванные, как представляется, не столько объективными обстоятельствами, сколько политическим выбором. Леволиберальная культурная гегемония способствует уничтожению или по крайней мере ослаблению тех традиционных добродетелей американского национального характера, которые и сделали эту страну великой. Новые ценности, навязываемые пропагандой, ослабляют научный и промышленный потенциал, способствуют депопуляции. Помимо тех движений, которые были рассмотрены выше, можно отметить негативную роль еще ряда других, связанных с ними общей стратегией интерсекционной борьбы. Например, нынешняя «зеленая» повестка способствует не столько защите природы, сколько угнетению промышленного развития. Поощрение инокультурной иммиграции провоцирует разрастание диаспор, разрушающих единство общества. Но сильнее всего единство общества разрушает сама эта прогрессистская борьба, раскалывающая нацию на взаимно враждебные партии и сообщества.

 

Таким образом, негативные последствия леволиберальной политики достаточно очевидны для объективного, не ангажированного наблюдателя. Однако далеко не столь очевиден ответ на вопрос, что же способствовало такому успеху контркультурного движения. Все рассмотренные варианты ответа на этот вопрос оказываются не вполне убедительными или, точнее говоря, не вполне достаточными по отдельности. Можно предположить, что новая американская идеология порождена не исключительным действием какого-либо одного фактора, а скорее их сочетанием. Поэтому лучшее, что пока получается сделать – это допустить частичную истинность большинства из представленных гипотез и использовать их как взаимодополнительные. Так что объяснение получается несколько эклектичным.

 

Общая тенденция и фундаментальный базис идеологического процесса, происходящего в Америке, заданы процессами технико-экономического прогресса и длительного улучшения материальных условий жизни, а также расслабляющим действием уверенности в непоколебимой гегемонии США после окончания холодной войны. Последнее породило чувство полной национальной безопасности. Сочетание этих обстоятельств послужило общей предпосылкой масштабного углубления процесса детрадиционализации, характерного для модернизации в целом. Эта детрадиционализация подразумевает очищение общественного сознания от влияния традиционных ценностей, распад идеологического тандема либерализма и протестантизма, когда первый освобождается от сдерживающего действия последнего.

 

Рост благосостояния способствовал также росту потребительского спроса на продукцию сферы развлечений, что означает опережающий рост шоу-бизнеса в структуре экономики и усиление влияния богемы как специфической социокультурной группы. Богемный этос сродственен мировоззрению антитрадиционализма, так что свое растущее влияние богема направляет на углубление детрадиционализации.

 

Массовую поддержку контркультурному движению обеспечило интерсекционное объединение требований различных социальных групп, ощущающих себя угнетенными. Практика социального демократического государства способствует тому, чтобы люди стремились к формированию коллективных идентичностей, дающих основания претендовать на какие-либо привилегии. Поскольку изначальная американская идеология была нацелена на поощрение экономического и демографического роста, то поощрялись те группы и ценности, которые этому способствовали; соответственно социальные категории с антиобщественным поведением прежде ограничивались, что дает им теперь повод провозглашать свою историческую угнетенность и требовать компенсации. Хотя такие группы с особыми интересами как правило представляют собой социальные меньшинства, в сумме они образуют весьма существенную часть населения. Значительная часть успеха в достижении их требований может быть приписана эффективности деятельности идеологов современного прогрессизма, которые сумели сформировать общую платформу для столь разнородных движений с отчасти конфликтующими требованиями. Этому поспособствовало формирование общего образа врага в лице традиционной культуры и белых гетеросексуальных мужчин-христиан как социокультурной группы. Многочисленность разнообразных «угнетенных» меньшинств означает наличие обширного электорального ресурса для левых популистов в политике. Попадая во власть благодаря таким избирателям эти политики начинают продвигать свою стратегию. И поскольку в своей деятельности они опираются на деструктивные социальные группы, продвигаемая ими стратегия сама является деструктивной.

 

Наиболее сложным представляется объяснение поддержки контркультурного движения со стороны части американской бизнес-элиты. Леволиберальное движение, плавно перерастающее в социалистическое, все активнее требует перераспределения общественных богатств, а богачи его поддерживают финансово и медийно. Отчасти это можно объяснить тем, что некоторые представители американской олигархии сами подвержены леволиберальной пропаганде и могут искренне принимать ее ценности. Другие могут являться представителями каких-то деструктивных антихристианских культов. Но, скорее всего, достаточно широкая поддержка левой повестки ее классовыми врагами объясняется не их специфической идейностью или хитрыми стратегическими планами, а напротив, отсутствием стратегического мышления и тактическими корыстными соображениями. Напряженность межпартийной борьбы и готовность прибегать к сотрудничеству с маргинальными группами и политическими радикалами усиливается по мере того как увеличивается доля ВВП, перераспределяемая через государственный бюджет, следовательно, возрастает ценность доступа к распределению бюджетных средств. Одна фракция американского капитала (преимущественно состоящая из глобалистски ориентированных финансистов) стремится отодвинуть от доступа к властным рычагам другую фракцию (состоящую в основном из национально ориентированных промышленников), чтобы через продвинутых во власть лоббистов обеспечить себе преимущественный доступ к сокращающейся ресурсной базе (финансовым потокам и т. п.). Это отчасти похоже на то, как российские капиталисты в начале ХХ века финансировали революционеров различного толка, включая большевиков, рассчитывая с их помощью добиться усиления собственных позиций.

 

Список литературы

1. Лукин А. В. Теория всеобщего расизма – новая версия американского культурного доминирования // Россия в глобальной политике. – 2020. – Т. 18. – № 5. – С. 119–136.

2. Talking About Race // National Museum of African American History and Culture. – URL: https://nmaahc.si.edu/learn/talking-about-race/topics/whiteness (дата обращения 19.07.2021).

3. Reparations // The Movement for Black Lives. – URL: https://web.archive.org/web/20190509024316/https://policy.m4bl.org/reparations/ (дата обращения 19.07.2021).

4. Economic Justice // The Movement for Black Lives.  – URL: https://web.archive.org/web/20190502093831/https://policy.m4bl.org/economic-justice/ (дата обращения 19.07.2021).

5. Бацазова Ф. Движение Black Lives Matter выдвинуло требование «коммунистической семьи» // Московский комсомолец. – URL: https://www.mk.ru/politics/2020/06/30/dvizhenie-black-lives-matter-vydvinulo-trebovanie-kommunisticheskoy-semi.html (дата обращения 19.07.2021).

6. Horowitz D. Black Lives Are a Pretext // Frontpagemag. – URL: https://www.frontpagemag.com/fpm/2020/06/black-lives-are-pretext-david-horowitz/ (дата обращения 06.07.2021).

7. Princeton University Faculty Letter re: Anti-Blackness // Not in Our Town Princeton. – URL: https://niotprinceton.org/2020/07/06/princeton-university-faculty-letter-re-anti-blackness/ (дата обращения 19.07.2021).

8. Рубин Г. Обмен женщинами: заметки о «политической экономии» пола // Хрестоматия феминистских текстов: переводы. – СПб.: «Дмитрий Буланин», 2000. – С. 89–139.

9. Словарь гендерных терминов / Под ред. А. А. Денисовой. – М.: Информация – XXI век, 2002. – 256 с.

10. Dworkin R. Why Bakke Has No Case // New York Review of Books, vol. 24, November 10, 1977. – URL: https://www.nybooks.com/articles/1977/11/10/why-bakke-has-no-case/ (дата обращения 19.07.2021).

11. Сэндэл М. Справедливость. Как поступать правильно? – М.: Манн, Иванов и Фербер, 2013. – 352 с.

12. Трубицын О. К. Философские истоки идеологии нового равенства // Сибирский философский журнал. – 2021. – Т. 19. – № 1. – С. 17–30.

13. Коэн А. К. Отклоняющееся поведение и контроль над ним // Американская социология. – М.: Прогресс, 1972. – С. 282–296.

14. Jones J. M. LGBT Identification Rises to 5.6% in Latest U.S. Estimate // Gallup – Analytics & Advice About Everything That Matters. – URL: https://news.gallup.com/poll/329708/lgbt-identification-rises-latest-estimate.aspx (дата обращения 19.07.2021).

15. Фридман М. Свобода, равенство и эгалитаризм // Фридман и Хайек о свободе: сборник статей. – Минск: Полифакт-Референдум, 1990. – С. 69–99.

16. Бьюкенен П. Дж. Смерть Запада. – М.: Издательство АСТ, 2004. – 444 с.

17. Флорида Р. Креативный класс: люди, которые меняют будущее. – М.: Классика-XXI, 2007. – 421 с.

18. Ленин В. И. Империализм, как высшая стадия капитализма // Избранные произведения: в 3-х т. Т. 1. – М.: Политиздат, 1966. – С. 638–742.

19. Дробницкий Д. Властелинам цифровой среды нужна безраздельная власть // Взгляд. – URL: https://vz.ru/opinions/2021/7/21/1109940.html (дата обращения 19.07.2021).

20. Бек У. Что такое глобализация? – М.: Прогресс-Традиция, 2001. – 304 с.

21. Бауман З. Глобализация. Последствия для человека и общества. – М.: Весь мир, 2004. – 188 с.

22. Коллинз Р. Предсказание в макросоциологии: случай советского коллапса // Время мира: Альманах. Вып. 1. Историческая макросоциология в XX веке. – Новосибирск: Сибирский хронограф, 2000. – С. 234–278.

23. Коллинз Р. Четыре корня модернизма // Русский журнал. – URL: http://www.russ.ru/Mirovaya-povestka/CHetyre-kornya-modernizma (дата обращения: 19.07.2021).

24. Иванов Д. В. Виртуализация общества. Версия 2.0. – СПб.: Петербургское Востоковедение, 2002. – 224 c.

25. Тойнби А. Дж. Постижение истории: сборник. – М.: Рольф, 2001. – 640 с.

26. Гумилев Л. Этногенез и биосфера Земли. – M.: Издательство АСТ, 2001. – 560 с.

27. Glubb J. The Fate of Empires and Search for Survival // University of North Carolina Wilmington. – URL: http://people.uncw.edu/kozloffm/glubb.pdf (дата обращения 19.07.2021).

 

References

1. Lukin A. V. The Theory of Universal Racism [Teoriya vseobschego rasizma]. Rossiya v globalnoy politike (Russia in Global Affairs), 2020, vol. 18, no. 5, pр. 119–136.

2. Talking About Race. Available at: https://nmaahc.si.edu/learn/talking-about-race/topics/whiteness (accessed 19 July 2021).

3. Reparations – The Movement for Black Lives. Available at: https://web.archive.org/web/20190509024316/https://policy.m4bl.org/reparations/ (accessed 19 July 2021).

4. Economic Justice – The Movement for Black Lives.  Available at: https://web.archive.org/web/20190502093831/https://policy.m4bl.org/economic-justice/ (accessed 19 July 2021).

5. Batsazova F. The Black Lives Matter Movement Has Put Forward the Demand for a “Communist Family” [Dvizhenie Black Lives Matter vydvinulo trebovanie “kommunisticheskoy semi”]. Available at: https://www.mk.ru/politics/2020/06/30/dvizhenie-black-lives-matter-vydvinulo-trebovanie-kommunisticheskoy-semi.html (accessed 19 July 2021).

6. Horowitz D. Black Lives Are a Pretext. Available at: https://www.frontpagemag.com/fpm/2020/06/black-lives-are-pretext-david-horowitz/ (accessed 19 July 2021).

7. Princeton University Faculty Letter re: Anti-Blackness. Available at: https://niotprinceton.org/2020/07/06/princeton-university-faculty-letter-re-anti-blackness/ (accessed 19 July 2021).

8. Rubin G. The Traffic in Women: Notes on the “Political Economy” of Sex [Obmen zhenschinami: zametki o “politicheskoy ekonomii” pola]. Khrestomatiya feministskikh tekstov (Anthology of Feminist Texts). Saint Petersburg: “Dmitriy Bulanin”, 2000, 303 р.

9. Denisova A. A. (Ed.) Dictionary of Gender Terms [Slovar gendernykh terminov]. Moscow: Informatsiya – XXI vek, 2002, 256 p.

10. Dworkin R. Why Bakke Has No Case. New York Review of Books, vol. 24, November 10, 1977. Available at: https://www.nybooks.com/articles/1977/11/10/why-bakke-has-no-case/ (accessed 19 July 2021).

11. Sandel M. Justice. What’s the Right Thing to Do? [Spravedlivost. Kak postupat pravilno?]. Moscow: Mann, Ivanov i Ferber, 2013, 352 р.

12. Trubitsyn O. K. Philosophical Origins of the Ideology of New Equality [Filosofskie istoki ideologii novogo ravenstva]. Sibirskiy filosofskiy zhurnal (Siberian Journal of Philosophy), 2021, vol. 19, no. 1, pp. 17–30.

13. Cohen A. K. Deviance and Control [Otklonyayuscheesya povedenie i kontrol nad nim]. Amerikanskaya sotsiologiya (American Sociology). Moscow: Progress, 1972, рр. 282–296.

14. Jones J. M. LGBT Identification Rises to 5.6% in Latest U.S. Estimate. Available at: https://news.gallup.com/poll/329708/lgbt-identification-rises-latest-estimate.aspx (accessed 19 July 2021).

15. Friedman M. Freedom, Equality and Egalitarianism [Svoboda, ravenstvo i e`galitarizm]. Fridman i Hayek o svobode: Sbornik statey (Friedman and Hayek on Freedom: Collected Articles). Minsk: Polifakt Referendum, 1990, pр. 69–99.

16. Buchanan P. J. The Death of the West [Smert Zapada]. Moscow: Izdatelstvo AST, 2004, 444 р.

17. Florida R. The Rise of the Creative Class [Kreativnyy klass: lyudi, kotorye menyayut buduschee]. Moscow: Klassika-XXI, 2007, 421 р.

18. Lenin V. I. Imperialism, the Highest Stage of Capitalism [Imperializm, kak vysshaya stadiya kapitalizma]. Izbrannye proizvedeniya: v 3 t. T. 1 (Selected Works, in 3 vol. Vol. 1). Moscow: Politizdat, 1966, pp. 638–742.

19. Drobnitsky D. The Rulers of the Digital Environment Need Undivided Power [Vlastelinam cifrovoy sredy nuzhna bezrazdelnaya vlast]. Available at: https://vz.ru/opinions/2021/7/21/1109940.html (accessed 19 July 2021).

20. Beck U. What Is Globalization? [Chto takoe globalizatsiya?]. Moscow: Progress-Traditsiya, 2001, 304 р.

21. Bauman Z. Globalization: The Human Consequences [Globalizatsiya. Posledstviya dlya cheloveka i obschestva]. Moscow: Ves mir, 2004, 188 р.

22. Collins R. Prediction in Macrosociology: The Case of the Soviet Collapse [Predskazanie v makrosotsiologii: sluchay sovetskogo kollapsa]. Vremya mira: Almanakh. Vyp. 1. Istoricheskaya makrosotsiologiya v XX veke (The World Time: Almanac. Issue 1. Historical Macrosociology in the XX Century). Novosibirsk: Sibirskiy khronograf, 2000, рp. 234–278.

23. Collins R. The Four Roots of Modernism [Chetyre kornya modernizma]. Available at: http://www.russ.ru/Mirovaya-povestka/CHetyre-kornya-modernizma (accessed 19 July 2021).

24. Ivanov D. V. Virtualization of Society. Version 2.0 [Virtualizatsiya obschestva. Versiya 2.0]. Saint Petersburg: Peterburgskoe Vostokovedenie, 2002, 224 p.

25. Toynbee A. J. A Study of History [Postizhenie istorii]. Moscow: Rolf, 2001, 640 р.

26. Gumilev L. Ethnogenesis and the Biosphere of Earth [Etnogenez i biosfera Zemli]. Мoscow: Izdatelstvo AST, 2001, 560 р.

27. Glubb J. The Fate of Empires and Search for Survival. Available at: http://people.uncw.edu/kozloffm/glubb.pdf (accessed 19 July 2021).

УДК 316.42; 316.324.8

 

Крайнов Андрей Леонидович – Саратовский государственный аграрный университет имени Н. И. Вавилова, кафедра социально-гуманитарных наук, доцент, кандидат философских наук, доцент, Саратов, Россия.

Email: krainoval@sgau.ru

SPIN: 1008-4432

ORCID: 0000-0002-2129-0065

Авторское резюме

Состояние вопроса: Проблема бытия человека в цифровом мире чрезвычайно актуальна. Информационные технологии прочно вошли в социальное бытие, став его неотъемлемой частью. Дальнейшее развитие процесса цифровизации требует философского осмысления, так как оно порождает социальную тревожность и социальные опасения.

Результаты: В ходе исследования было выявлено, что процесс цифровизации, особенно активизировавшийся во время пандемии коронавируса, неоднозначно воспринимается людьми. Множество возникших на этой основе социальных мифов рисуют угрозу там, где ее нет. Зарождению подобных мифов во многом способствуют конспирологи, видящие за каждой вышкой сотовой связи и объективом видеокамеры механизмы подавления человека. Реальной опасностью, сопряженной с вхождением общества в цифровой мир, является безработица.

Область применения результатов: Результаты, полученные в процессе исследования, могут быть использованы при подготовке курсов по социальной философии.

Выводы: Цифровизация и роботизация затронет новые сферы деятельности человека, поставив его перед дилеммой: стать безработным или освоить специальность в сфере информационных технологий. Пока данный вопрос не является жизненно важным, человеку необходимо задуматься о совершенствовании своих знаний, умений и навыков в этой области.

 

Ключевые слова: цифровое общество; цифровые технологии; цифровой мир; цифровой контроль; искусственный интеллект; пандемия коронавируса.

 

Human Place in the Digital World: Myths and Facts

 

Krainov Andrei Leonidovich – Saratov State Agrarian University named after N. I. Vavilov, Department of Humanities, associate professor, PhD (Philosophy), Saratov, Russia.

Email: krainoval@sgau.ru

Abstract

Background: The problem of human being in the digital world is extremely relevant. Information technologies have firmly entered social life, becoming its integral part. Further development of the digitalization process requires philosophical reflection, as it generates social anxiety and social fears.

Results: The study revealed that people perceived ambiguously the digitalization process, especially intensified during a coronavirus pandemic. Many social myths that have arisen on this basis present a threat where it does not exist. Conspiracy theorists facilitate the origin of such myths. They see mechanisms for suppressing a person in every cell tower and video camera lens. Unemployment is a real danger associated with society entering the digital world.

Implications: The results obtained during the research can be used while running courses in social philosophy.

Conclusion: Digitalization and robotization will affect new areas of human activity, putting people on the horns of a dilemma: to become unemployed or acquire a qualification in the field of information technology. While this issue is not vital, people have to think about improving their knowledge and skills in this field.

 

Keywords: Digital society; digital technology; digital world; digital control; artificial intelligence; coronavirus pandemic.

 

Проблема цифровизации социального бытия чрезвычайно актуальна. Если на заре возникновения информационного общества цифровые технологии безапелляционно воспринимались как абсолютное благо, то сегодня их стремительное развитие заставляет критически относиться к данному процессу. Опасения связаны прежде всего с появлением цифрового контроля и искусственного интеллекта. Также немалую долю истерии по поводу нарастающей цифровизации привнесла пандемия коронавируса, которая послужила катализатором для интенсивного встраивания человечества в цифровой мир.

 

В условиях глобальной эпидемии, повсеместно сопровождающейся ношением масок, самоизоляцией, социальным дистанцированием и вакцинацией, зарождаются разнообразные мифы о месте человека в цифровом мире. К ним можно отнести следующие.

 

1) Миф о превращении человека в биоробота сразу после вакцинации, так как во всех вакцинах содержится оксид графена, способствующий металлизации человеческого тела со всеми вытекающими последствиями. В качестве фейков в Интернете размещаются картинки с прилипшими к телу вакцинировавшихся людей металлическими предметами.

 

2) Миф о чипизации человека через вакцинацию, основывающийся на убеждениях, что посредством вакцинирования наше тело будет подключено к квантовому улью и станет частичкой единой квантовой системы. Некоторые недобросовестные пользователи сети Интернет даже распространяют изображения, на которых поиск устройств Bluetooth находит вакцинированных людей. Таким образом человечество подключат к глобальной квантовой сети и будут им управлять.

 

3) Миф о регулярном распылении с самолетов умной пыли, которая активируется сразу же после включения вышек связи стандарта 5G. Умная пыль или моты – мельчайшие невидимые глазу самоорганизующиеся устройства-роботы, которые можно проглотить с едой и водой. Окутав все Землю, они смогут передать информацию обо всем в некий глобальный дата-центр. Также при необходимости их можно дистанционно взорвать, следовательно, уничтожить искомый объект.

 

Все вышеперечисленные мифы цифровизации изрядно сдабриваются апокалиптическими представлениями, на основе чего QR-код становится числом зверя, паспорт вакцинации печатью антихриста, миллионы камер распознавания лиц – всевидящим оком…

 

К сожалению, данные мифы-фейки цифровизации вносят в общество деструктивные настроения, способствуют появлению эсхатологических ожиданий и социальной напряженности.

 

Действительно, за последние 20 лет цифровые технологии совершили грандиозный прорыв. В начале нулевых в России были в моде записываемые компакт диски, а в ходу оставались еще дискеты, старые «четверки» и пентиумы не везде были соединены локальной сетью. Сегодня разрабатываются нейронные сети с искусственным интеллектом, а на смену старой технике пришли квантовые компьютеры, оперирующие кубитами, которые в отличие от битов способны принимать значения нуля и единицы одновременно, реализуя тем самым основы квантово-полевой картины мира.

 

Безусловно, одним из серьёзных моментов современного этапа цифровизации общества является создание искусственного интеллекта, в частности, человекообразных роботов-андроидов, обладающих его задатками. Вопрос особенно актуален не столько в плане потенциальной угрозы, исходящей от умных машин, сколько в аспекте правового взаимодействия человека и робота. Первый в мире робот-гуманоид с искусственным интеллектом София, созданная в 2015 году, в 2017 получила официальное гражданство Саудовской Аравии, следовательно, стала субъектом права [см.: 1]. По мнению Е. В. Аристова, юридический мир сегодня волнуют этико-правовые проблемы взаимоотношения человека с роботом [см.: 2, с. 60–61]. Это, в частности, проблема использования роботов в сфере здравоохранения, правовой статус роботов, ответственность за реализацию некачественной продукции в сфере робототехники, проблема нарушения роботами права человека на приватность и многие другие. Интенсивное применение роботов и робототехники в современной социальной среде способствует сужению личного пространства человека, выставляет его на всеобщее обозрение против его воли, вносит кардинальные изменения в привычный социальный уклад.

 

Еще в 70-е годы XX века английский фантаст Фредерик Чиландер в своем произведении «Судебный процесс» описал суд над человеком, повредившим, следовательно, убившим робота. Сам потерпевший присутствовал на процессе со сварным швом на шее и с радостью наблюдал как судьи-роботы приговорили обвиняемого к высшей мере наказания. Сюжет данного произведения в 1985 году вошел в короткометражку «С роботами не шутят», показывавшуюся в СССР перед началом киносеансов. Квинтэссенцией рассказа является утверждение обвинительной стороны, что робот есть совершенство, уничтожить которое равносильно посягательству на прогресс нации и человечества [см.: 3].

 

В серии приквелов «Прометей» (2012) и «Чужой: Завет» (2017), режиссера Ридли Скотта, снятых к фильму «Чужой» (1979), робот-андроид Дэвид приходит к мысли о совершенстве андроидов по сравнению с человеком, о том, что эра человечества подошла к концу, а будущее за ним. Он возомнил себя Творцом новой жизни, создавая чудовищ, взращённых из тел принесенных в жертву людей.

 

Описанные примеры, к счастью, далеки от реализации в силу низкого уровня развития цифровых технологий и робототехники на данный момент, но исключать подобный сценарий развития событий нельзя. Согласно Е. Н. Пашенцеву, искусственный интеллект сегодня злонамеренно используется в Северо-Восточной Азии для дестабилизации международных отношений путем целевого высокотехнологичного информационного воздействия на сознание граждан [см.: 4]. Основные участники конфликта – Китай, КНДР, Япония, Южная Корея и США. Все они применяют технологии на основе искусственного интеллекта в информационно-психологической войне друг с другом. К национальным программам по развитию искусственного интеллекта, используемым участниками информационных войн в данном регионе, относятся: «Сделано в Китае – 2025» (Китай), «Пятый базовый научно-технический план» (Япония), «Двигатель инновационного роста» (Южная Корея) [см.: 4, с. 183–184].

 

Среди вариантов злонамеренного использования искусственного интеллекта авторы статьи отмечают [см.: 4, с. 185–187]:

– использование беспилотных такси или дронов (данные технологии очень распространены в Китае) для перевозки взрывчатки;

– дистанционный перехват транспортных средств с целью устройства катастроф;

– перепрограммирование бытовых роботов на причинение вреда человеку; в Японии, например, роботы и роботы-андроиды используются практически повсеместно: есть роботы-няни, роботы-метрдотели, роботы-переводчики, роботы-уборщики и т. д.;

– использование военных роботов (в частности в Южной Корее роботы-часовые от компании Samsung обеспечивают покой на границе с КНДР) для провокаций и развязывания международных конфликтов;

– создание deepfakes – метод синтеза человеческого изображения и голоса; на основе данного метода нейросеть способна любому человеку создать речь, которая будет произнесена сто процентным его голосом; данный метод особенно опасен, так как голос – это то, чему пока доверяют большинство людей, не видя собеседника; с помощью данной технологии мошенники могут особенно эффективно влиять на сознание человека и заставлять его совершать определенные действия;

– создание Fake People – технология создания псевдо-людей, являющаяся частью deepfakes; нейросети способны создавать несуществующих людей, несуществующие сцены из жизни, делать стопроцентное сходство псевдо-людей с известными политиками или артистами, выдавая их за родственников последних; более того, обучаемые нейросети способны создавать различные видеоролики, аудиоролики и просто изображения, где знакомые люди будут представлены в несуществующих условиях, будут говорить то, что они никогда не говорили и делать то, чего никогда не делали.

 

Технологии deepfakes представляют собой воплощение искусственного интеллекта сегодня и по праву считаются несущими в себе большую угрозу для человечества. Для использования этих технологий не нужно быть суперагентом или состоять в интернациональной IT-корпорации. Любой опытный пользователь компьютера и сети Интернет способен создать fake, некоторые способны наделить его ареалом правдоподобности и привлечь к нему целевую аудиторию. Таким образом, большая или глубинная (deep – глубокий, глубинный) ложь становится сегодня одним из синонимов искусственного интеллекта.

 

А. И. Фалько выделяет в качестве рисков применения технологий искусственного интеллекта его проникновение во все аспекты жизнедеятельности человека и угрозу национальной кибербезопасности [см.: 5, с. 281]. Действительно, понятия личного пространства и личной свободы в эпоху цифрового контроля становятся абсурдными. Каждое действие человека не только в сети, но и в обычной жизни подслушивается и подсматривается миллионами гаджетов вокруг него. Примером этого выступает контекстная реклама, появляющаяся на смартфоне сразу же после того, как человек обсуждал что-то с друзьями и знакомыми в офлайн режиме. Рекламируемый товар или услуга всегда будет связан с темой дискуссии, что подчеркивает незримое присутствие искусственного интеллекта в повседневной жизни человека.

 

Тем не менее главной угрозой, которая исходит от искусственного интеллекта, является сокращение рабочих мест, то есть безработица. Автоматизация и цифровизация производства способствует замене людей роботами практически во всех сферах жизнедеятельности человека. Причина данного тренда чисто экономическая. Роботу не надо платить зарплату, он не уйдет в декрет, не заболеет, может работать 24/7 без усталости. А  Д  Иоселиани указывает, что в условиях цифровизации потребность общества в неквалифицированном труде уменьшится, в связи с чем увеличится количество безработных [см.: 6, с. 118].

 

Согласно докладу МВФ “Should We Fear the Robot Revolution? (The Correct Answer Is Yes)” (Должны ли мы бояться восстания роботов? Правильный ответ – да), роботизация может привести к снижению зарплат и увеличению рынка безработицы [см.: 7]. Чем сильнее роботизация будет способствовать увеличению ВВП, тем больше будет расти безработица. Внедрение искусственного интеллекта в различные отрасли экономики приведет к потере работы не только низкоквалифицированным персоналом, но и так называемыми синими воротничками. Безусловно, новая элита – представители IT-профессий не пострадают, хотя в перспективе искусственный интеллект сможет заменить часть из них, занятую на рутинных операциях.

 

На сегодняшний день проблема безработицы в мировом масштабе является самой главной проблемой цифровизации общества, которую лучшие экономические умы планеты не смогли решить. Эксперимент по введению безусловного базового дохода для безработных с целью их стимуляции к поиску работы и переквалификации, имевший мест в Финляндии в 2017–2018 годах, с треском провалился, полностью показав свою несостоятельность. Безработные безвозмездно получали по 500 евро, не облагаемых налогом, но при этом ни один из них не предпринял попытки пойти работать или изменить свой образ жизни. Таким образом, проблема осталась открытой.

 

Подводя итоги размышлениям о месте человека в цифровом мире, хочется обозначить такие два немаловажных фактора, влияющих на цифровизацию, как техническая отсталость регионов и недоверие граждан. На российском примере можно показать, как смещаются вехи цифровизации. В 2015 году универсальная электронная карта (УЭК), анонсированная тремя годами ранее, так и не стала полной заменой всем бумажным документам, данный проект просто не реализовался. Было выпущено всего 700 тысяч карт, и в 2017 году проект закрылся как убыточный. Сроки введения электронного паспорта гражданина России отложились с 2022 на 2023 год. При этом получение документа стало добровольным. Цифровые трудовые книжки также не пользуются большой любовью россиян. Люди старшего возраста и те, у кого накопился приличный трудовой стаж, предпочитают пользоваться бумажными трудовыми книжками, не доверяя цифровизации.

 

Исходя из данных примеров, можно заключить, что процесс цифровизации будет носить фрагментарный характер – как в России, так и во всем мире. Крупные мегаполисы и города миллионники будут первыми вовлечены в него. Регионы и провинция ощутят блага цифрового мира не скоро и фрагментарно. Мифы цифровизации также будут тормозить развитие данного процесса, рисуя в сознании человека апокалиптические картины цифрового концлагеря. Подобно движению луддитов в XIX веке в Англии, сегодня по всему миру стихийно вспыхивают движения сторонников погрома вышек связи стандарта 5G [см.: 8]. Несомненно, что цифровой мир будет развиваться наряду с ростом безработицы. Это развитие не будет столь стремительным и ужасным, как оно представлено в современном цифровом мифотворчестве, подогретым событиями пандемии. Но проблема комфортного пребывания в этом мире зависит только от отдельно взятого человека и связана, прежде всего, с его знаниями, умениями и навыками в сфере информационных цифровых технологий.

 

Список литературы

1. Правда ли, что у робота-гражданки больше прав, чем у саудиток? // BBC News Русская служба. – URL: https://www.bbc.com/russian/features-41778669 (дата обращения: 26.07.2021).

2. Аристов Е. В., Кузнецова О. А. К вопросу о формировании и развитии права роботов // Наука и образование: хозяйство и экономика; предпринимательство; право и управление. – 2018. – № 8(99). – С. 58–62.

3. Чиландер Ф. Судебный процесс // Цвет надежд – зеленый: сборник научно-фантастических произведений. – М.: Мир, 1982. – С. 404–412.

4. Пашенцев Е. Н., Фан К. Н. А., Дам В. Н. Злонамеренное использование искусственного интеллекта в Северо-Восточной Азии и угрозы международной информационно-психологической безопасности // Государственное управление. Электронный вестник. – 2020. – № 80. – С. 175–196. DOI: 10.24411/2070-1381-2020-10069

5. Фалько А. И. Угрозы и возможности применения технологий искусственного интеллекта в условиях цифровой трансформации экономики // Экономика. Общество. Человек. Материалы национальной научно-практической конференции с международным участием. – Белгород: БГТУ им. В. Г. Шухова, 2020. – С. 277–283.

6. Иоселиани А. Д. Особенности повседневной жизни человека в цифровом мире // Манускрипт. – 2020. – Т. 13. – № 4. – С. 115–119. DOI: 10.30853/manuscript.2020.4.23

7. Berg A., Buffie E. F., Zanna L.-F. Should We Fear the Robot Revolution? (The Correct Answer Is Yes) // Journal of Monetary Economics. – 2018. – Vol. 97. – Pp. 117–148. DOI: 10.1016/j.jmoneco.2018.05.014

8. «Хотят истребить нас»: как связаны 5G и коронавирус // Газета.Ru. – URL: https://www.gazeta.ru/tech/2020/04/06/13037767/5g_corona.shtml (дата обращения: 26.07.2021).

 

References

1. Is It True That the Civilian Robot Has More Rights Than the Saudis? [Pravda li, chto u robota-grazhdanki bolshe prav, chem u sauditok?]. Available at: https://www.bbc.com/russian/features-41778669 (accessed: 26 July 2021).

2. Aristov E. V., Kuznetsova O. A. On the Formation and Development of the Law of Robots [K voprosu o formirovanii i razvitii prava robotov] Nauka i obrazovanie: khozyaystvo i ekonomika; predprinimatelstvo; pravo i upravlenie (Science and Education: Economy and Economics; Entrepreneurship; Law and Administration), 2018, no. 8(99), pp. 58–62.

3. Kilander F. Trial [Sudebnyy protsess]. Tsvet nadezhd – zelenyy: sbornik nauchno-fantasticheskikh proizvedeniy (The Color of Hope Is Green: Collected Science Fiction Works). Moscow: Mir, 1982, pp. 404–412.

4. Pashentsev E. N., Phan C. N. A., Dam V. N. Malicious Use of Artificial Intelligence in North-East Asia and Threats of International Psychological Security [Zlonamerennoe ispolzovanie iskusstvennogo intellekta v Severo-Vostochnoy Azii i ugrozy mezhdunarodnoy informatsionno-psikhologicheskoy bezopastnosti]. Gosudarstvennoe upravlenie. Elektronnyy vestnik (Public Administration. E-Journal), 2020, no. 80. pp. 175–196. DOI: 10.24411/2070-1381-2020-10069

5. Falko A. I. Threats and Opportunities for Using Artificial Intelligence Technologies in the Context of Digital Transformation of the Economy [Ugrozy i vozmozhnosti primeneniya tekhnologiy iskusstvennogo intellekta v usloviyakh tsifrovoy transformatsii ekonomiki]. Ekonomika. Obschestvo. Chelovek. Materialy natsionalnoy nauchno-prakticheskoy konferentsii s mezhdunarodnym uchastiem (Economy. Society. Man. Materials of the National Scientific-Practical Conference with International Participation), Belgorod: BGTU im. V. G. Shukhova, 2020, pp. 277–283.

6. Ioseliani A. D. Specificity of Human Everyday Life in the Digital World [Osobennosti povsednevnoy zhizni cheloveka v tsifrovom mire]. Manuscript (Manuscript), 2020, vol. 13, no. 4, pp. 115–119. DOI: 10.30853/manuscript.2020.4.23

7. Berg A., Buffie E. F., Zanna L.-F. Should We Fear the Robot Revolution? (The Correct Answer Is Yes). Journal of Monetary Economics, 2018, vol. 97, pp. 117–148. DOI: 10.1016/j.jmoneco.2018.05.014

8. “They Want to Exterminate Us”: How 5G and Coronavirus Are Connected [“Khotyat istrebit nas”: kak svyazany 5G i koronavirus]. Available at: https://www.gazeta.ru/tech/2020/04/06/13037767/5g_corona.shtml (accessed: 26 July 2021).

 

Ссылка на статью:
Крайнов А. Л. Место человека в цифровом мире: мифы и факты // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2021. – № 3. – С. 37–44. URL: http://fikio.ru/?p=4775.

 
© Крайнов А. Л., 2021

УДК 7.01

 

Блохина Наталья Александровна – Рязанский государственный университет имени С. А. Есенина, Институт истории, философии и политических наук, кафедра философии и методологии науки, доцент, кандидат философских наук, Рязань, Россия.

Email: n.blokhina_77@mail.ru

SPIN: 4313-7197

Авторское резюме

Состояние вопроса: Анализ философских и художественных картин мира не исчезает из повестки дня исследователей. Причина этого кроется в том, что их не могут до конца заместить научные картины мира. Мало того, наука сама постоянно нуждается в метафизических и образных формах познания и донесения информации до человека.

Результаты: Онтологическая аспектуальность философии и искусства имеет три стороны: 1) в выборе предмета изображения, описания и анализа; 2) в выборе средств изображения, описания и анализа; 3) в выборе структур психики и сознания для воздействия на человека.

Информатизация общества существенно видоизменила некоторые из этих аспектов. Возникновение техногенной виртуальной реальности повлияло на популярные современные жанры художественно-театрального искусства – инсталляции и перформансы. Несмотря на такое требование к их существованию, как бытие «здесь и сейчас», они приобрели возможность дистанционно транслироваться и тиражироваться с помощью цифровых технологий. Технологии “blockchain” даже позволяют выявлять их «оригиналы» (tokens) и «копии».

В философии с проникновением информационных технологий в общество получила подтверждение мысль Жака Деррида, что основным средством передачи рациональных смыслов становится не устная, а письменная речь. Письмо отдаляет означающее от означаемого. В силу этого письменные тексты легче поддаются переосмыслению, деконструкции. В нашем лексиконе закономерно появились такие понятия как «симулякр», «постправда» или «fakenews».

Область применения результатов: Особенности предметов и средств отображения мира, способы воздействия на психику и сознание человека, которыми обладают философия и искусство, должны учитываться в теории коммуникации.

Выводы: Несмотря на высокий статус науки и научного знания в современном мире, философия и искусство продолжают выполнять самостоятельные познавательные и репрезентативные функции. Философии удаётся в крайне обобщённой и абстрактной форме осмысливать мир и бытие человека в этом мире. Целью же искусства является заполнение пустот, образуемых односторонними (крайне абстрактными) смыслами философии (или науки), которые даже в своей комплексности не могут воссоздать целостность бытия. Односторонности философии и искусства в отображении бытия частично могут компенсировать концепты, которые имеют как понятийную, так и образную составляющую.

 

Ключевые слова: онтология; философия; искусство; онтологическая аспектуальность.

 

Ontological Discourse in Philosophy and the Arts

 

Blokhina Natalya Aleksandrovna – Ryazan State University named after S. A. Yesenin, Institute of History, Philosophy and Political Sciences, Department of Philosophy and Methodology of Science, Associate Professor, PhD (Philosophy), Ryazan, Russia.

Email: n.blokhina_77@mail.ru

Abstract

Background: Researchers have not lost interest in the analysis of philosophical and artistic pictures of the world. The reason for this lies in the fact that scientific world pictures could not substitute them completely. Moreover, science itself constantly needs metaphysical and figurative forms of cognition and conveying information to a person.

Results: The ontological aspects of philosophy and the arts has three sides: 1) in the choice of the subject matter of presentation, description and analysis; 2) in the choice of means of presentation, description and analysis; 3) in the choice of structures of the psyche and consciousness for influencing a person.

The informatization of society has significantly modified some of these aspects. The emergence of technogenic virtual reality has affected such popular contemporary genres as installations and live art performances. Despite the requirement for their existence to be “here and now”, they have acquired the ability to be remotely broadcast and replicated using digital technologies. Blockchain technologies even make it possible to identify their “originals” (tokens) and “copies”.

In philosophy, with the penetration of information technology into society, Jacques Derrida’s idea that the main means of conveying rational meanings is not oral, but written speech was confirmed. It separates the signifier from the signified. Because of this, written texts can be reconsidered and deconstructed more easily. Such concepts as “simulacrum”, “post-truth” or “fake news” have naturally appeared in our lexicon.

Implications: In the theory of communication philosophical and artistic characteristics of subject matters and means of presenting the world, methods of influencing the psyche and consciousness of a person should be taken into account.

Conclusion: Despite the high status of science and scientific knowledge in the modern world, philosophy and the arts continue to perform their independent cognitive and representative functions. Philosophy succeeds in comprehending the world and human existence in it in an extremely generalized and abstract form. The goal of the arts is to fill the voids formed by one-sided (extremely abstract) senses of philosophy (or science), which, even in their complexity, cannot recreate the integrity of being. The one-sidedness of philosophy and the arts in the presentation of being can partially compensate for concepts that have both a notional and figurative components.

 

Keywords: ontology; philosophy; the arts; ontological aspects.

 

Введение

Аспектуальность является следствием такой характеристики сознания как интенциональность. Философы или художники вольно или невольно делают выбор в пользу того или иного предмета и средств его исследования или отображения. Несмотря на черты схожести картин мира в философии и искусстве, наиболее заметными из которых являются отпечаток на них личности творца и характеристик эпохи, в значительной степени эти картины разнятся. Рассмотреть их различие нам поможет концентрация внимания (аспектуальность) на той или иной стороне исследования бытия. Онтологическую аспектуальность условно можно проследить:

1) в выборе предмета изображения, описания и анализа;

2) в выборе средств изображения, описания и анализа;

3) в выборе структур воздействия на психику и сознание познающего тем или иным способом бытие человека.

 

Аспектуальность в выборе предмета изображения, описания и анализа

Искусство почти всегда антропоцентрично в выборе предмета отображения и его вряд ли интересуют вещи сами по себе. Философия «незаинтересованному» виду аспектуальности не чужда. Философию может одновременно интересовать и «звёздное небо надо мной», и «моральный закон во мне».

 

Выбор предметов изображения в искусстве многое скажет нам о личности художника, об обстоятельствах его жизни, социальных и художественных запросах публики, запретах того общества и государства, в котором художник проживает свою жизнь. Художник отображает чаще всего тот мир, который у него перед глазами. Отображение прошлого и будущего зависит от того, что интересует (пугает, волнует) его и людей его окружающих.

 

Предметности философского размышления о бытии по своей природе абстрактны (Что считать сущим? Какова структура бытия? Что такое ценности? и пр.), и потому их связь с личными обстоятельствами жизни философа и особенностями проживаемой им эпохи может носить опосредованный характер. Рассматривая, например, онтологию Аристотеля (384–322 гг. до н. э.) и Дэвида Армстронга (1926–2014) [см.: 2], мы отмечаем, что между этими онтологиями имеется много схожего. Первая из них лежит в плоскости их реалистического понимания универсалий. Их онтологии носят плюралистический, а первые сущности – составленный характер. И лишь разность решаемых их временем философских задач и применяемого логического инструментария внесла ряд отличий в их онтологические построения.

 

Статика и динамка предметности в искусстве и философии. Искусству подвластно изображать и статические образы («Остановись, мгновение, ты прекрасно!») и динамические картины действительности. Фильмы и спектакли, танцы и песни, музыка разных жанров позволяют увидеть развитие или количественную изменчивость того, что в них изображается. Чтобы подчеркнуть уникальность, неповторимость, невозвратность художественного изображения действительности и переживаний человека, некоторые режиссёры, как, например, руководивший на протяжении многих лет театром имени Маяковского в Москве Андрей Гончаров, не разрешали записывать свои любимые спектакли на плёнку. Такие режиссёры совершенно справедливо утверждают, что заснятый спектакль, являясь копией сыгранного, не обладает всем спектром воздействия этого спектакля на зрителей. Рецепция живого образа производит более сильное воздействие на людей: его восприятие всестороннее и потому более глубокое. Человек, просматривающий свои видеозаписи о путешествии, не только видит, он вспоминает звуки, поверхности, запахи, эмоции. Зрителю через экран, даже с помощью комментариев, невозможно передать целостный образ тех мест, которые ты запечатлел на своём видео.

 

Некоторые современные жанры художественно-театрального искусства, каковыми являются инсталляции и перформансы, условно можно отнести к статичным и динамичным образам действительности. Предназначение этих жанров воздействовать на зрительское воображение здесь и сейчас. Помимо единства хронотопа должно соблюдаться присутствие автора и его прямое взаимодействие со зрителем. В этих жанрах задействована способность человека, роднящая нас с животными, к игровой деятельности.

 

Современная цивилизация, сделав возможной техногенную виртуальную реальность, налагает особую печать на существование инсталляций и перформансов. Несмотря на отмеченные особенности жанра, они тоже тиражируются с помощью цифровых носителей и среди них существуют «оригиналы» (tokens) и «копии», фиксируемые с помощью технологий blockchain.

 

Статика и динамика отображаемых предметов имеет место и в философии. Абстрактность мысленного отображения действительности, как и духовного мира самого человека, делает это отображение статичным, даже в чём-то монументальным, потому что носит категориальный характер – отображает самое существенное, устойчивое в вещах и процессах. Не удивительно, что Платон говорил о неизменности мира эйдосов и текучести мира вещей как моделей идей. Если философия не могла отобразить происходящее здесь и сейчас, она могла это констатировать: «Всё течёт, всё изменяется». Появилось категориальное описание движения и развития с помощью понятий количества, качества, меры, скачка, как и других категорий диалектики и её законов.

 

Отображение процессуальных явлений остаётся проблемой и для современной философии. В частности, это актуально для теории событий. Чаще всего, следуя традиции, идущей от Ньютона и Юма, философы-аналитики признают события партикуляриями (индивидами). Правда, одни из них считают события абстрактными (ранний Д. Дэвидсон, Дж. Ким. Дж. Беннет, Л. Ломбард), а другие конкретными партикуляриями (У. ван О. Куайн, поздний Д. Дэвидсон). Но и у тех, и других возникает вопрос о поиске критериев идентичности событий. Именно критерии позволяют отличать одни (отдельные) события от других. Чаще всего философы склоняются к точке зрения Куайна, для которого тождественными являются события, протекающие в одном и том же пространстве в одно и то же время [см.: 13, p. 292–293].

 

Само постулирование сущностей и их характер зависит от выбираемых средств их отображения. Начнём обсуждение этого вопроса, продолжая начатый разговор о событиях.

 

Аспектуальность в выборе средств изображения, описания и анализа

В философии аспектуальность в выборе средств изображения, описания и анализа выливается в выбор логики, языка, устной или письменной речи.

 

В статье «Семантика события и дискурс» А. З. Черняк указывает, что в философии для описания действий и событий используется либо стандартная трактовка предложений, либо семантика событий в духе Дэвидсона. При стандартном подходе к описанию действий и событий в предложении используются n-местные предикаты для указания агентов этих действий и событий, их объектов и прочих параметров. Популярный же семантический анализ предложений естественных языков, где речь идёт о действиях и событиях, состоит в том, чтобы в логической структуре этих предложений события или действия играли роль партикулярий. Но насколько оправдан такой подход? Существуют аргументы «за» и «против», но ни один не выглядит решающим, а их совокупность – перевешивающей совокупность контраргументов.

 

Автор высказывает предположение, что семантика события – одна из доступных стратегий интерпретации высказываний, судить о применимости которой к конкретному случаю можно лишь на основании анализа контекста предложения. С этой точки зрения, решать, следует или нет трактовать предложение как вводящее переменную для события, можно только тогда, когда мы выявим его связи с последующими и иногда предшествующими высказываниями в рамках единого дискурса, то есть проведя контекстный анализ [см.: 8, с. 83–93].

 

А. В. Смирнов обосновывает ту точку зрения, что картина действительности во многом определяется используемой для её описания логикой предикации. Узловым моментом мышления, в котором раскрывается внутренняя логика мышления в его отношении к действительности, выступает то, как мы конструируем отношение между субъектом и предикатом мысли. Ядерной формой логики предикации для индоевропейских языков служит предикационная формула «S есть P», которая и порождает знакомую нам со времён Аристотеля субстанциально-атрибутивную метафизику (Б. Рассел).

 

Арабский язык же демонстрирует альтернативную формулу связи субъекта и предиката. Эту формулу можно представить как «S опирание P», потому что формула «S есть P» невозможна в естественном арабском языке. Ядерной предикационной формуле арабского языка соответствует не интуиция ограниченного пространства и статичного попадания субъекта в пространство предиката, а базовая интуиция протекания. Соответствующая логика субъект-предикатного конструирования будет уже логикой процесса [см.: 7, с. 5–24]. Предложения арабского языка изначально описывают мир процессуально.

 

Теперь поговорим о том, какая речь – устная или письменная – способна лучше выразить движение мысли, следующей во многом за движением исследуемого предмета.

 

Сократ считал, что письменная речь уступает устной речи в передаче движущейся человеческой мысли и потому сознательно не вёл записей своих философских размышлений. В диалоге «Федр» платоновский Сократ продвигает идею, что в души научившихся письменам «они вселят забывчивость, так как будет лишена упражнения память: припоминать станут извне, доверяясь письму, по посторонним знакам, а не изнутри, сами собою» [6, с. 186]. Люди «будут многое знать понаслышке, без обучения, и будут казаться многознающими, оставаясь в большинстве невеждами, людьми трудными для общения…» [там же]. Тем самым Сократ подчеркивает важность понимания для познания и обучения, которое требует или собственного мысленного усилия, или рождается в процессе живого диалогового размышления.

 

Письменность обладает «дурной особенностью», сходной с живописью: «её порождения стоят, как живые, а спроси их – они величаво и гордо молчат…» Если же сочинения отвечают, то отвечают одно и то же. Они не знают, с кем должно говорить, а с кем нет. Кроме того, они не способны ни защититься, ни помочь себе [см.: 6, с. 187].

 

Жак Деррида, как бы следуя логике рассуждений Сократа, но не разделяя его предпочтений, считал озвученную мысль частью устойчивой философской традиции. Выступив, как и Фридрих Ницше, с переоценкой ценностей западной культуры во второй половине XX века, Деррида отдавал предпочтение графическому оформлению языка, письменным нарративам над звучащим словом (фоноцентризмом, доминированием звучащего слова, живой речи). Почему? Философ отталкивался от классических теорий знака, согласно которым устная (живая) речь теснее связана с действительностью, чем графическая система записи. Письмо носит более условный характер и потому отдаляет означающее от означаемого, а именно такова цель его грамматологии. В силу этого письменные тексты легче поддаются пересмотру, переосмыслению, деконструкции.

 

Ещё одна причина умаления Деррида живой речи кроется в его критике концепции самосознания, выраженной декартовским «Я мыслю, следовательно, я существую». Именно проговаривание тезиса Декарта создаёт иллюзию независимости, автономности, суверенности этого самосознания. Для Деррида не существует беспредпосылочного, самостоятельного по отношению к культурной традиции сознания. Для него важен «человек культурный», вписанный в непрекращающийся поток текстов, которые в своей совокупности и составляют письмо [см.: 4, с. 34, 35, 37].

 

И «фоноцентристская» позиция классической философии, и позиция Деррида, критикующая фоноцентризм вкупе с логоцентризмом, составляет предмет для дискуссии. В этой дискуссии, на наш взгляд, ключевое место принадлежит анализу эпохи, в которой указанные концепции зародились. Во времена Сократа и Платона доминировало онтологическое понимание истины. Развитие мысли трактовалось как движение к действительности, к истине, что (как признавал не только критикуемый Деррида Ф. де Соссюр, но и сам Деррида) более характеризует устную речь, чем письменную. Понимание истины как отражения действительности Деррида мало интересует. Во второй половине XX века истина релятивизируется, становится зависимой от выбора средств исследования, интеллектуальных добродетелей [см.: 12; 5] познающего, заложницей социальных обстоятельств. Массовая культура порождает иллюзию, что любой интерпретатор классических текстов или автор медийных высказываний является творцом нового. И в этом Деррида оказался гениальным провидцем, почувствовавшим пульс культуры в эпоху Интернета и сетевых коммуникаций.

 

Теперь поговорим о самых общих средствах выражения онтологических картин мира в философии. В зависимости от используемых средств онтологию делят на: а) формальную; б) дескриптивную и в) формализованную [см.: 11]. В современной формальной онтологии существуют две линии. Одна линия берёт начало в работах Гуссерля, вторая – нет. Гуссерлеанская линия онтологии исследует фундаментальные категории бытия, где важны отношения между частями и целым и законы их взаимозависимости. При этом категории формальной онтологии считаются независимыми от так называемой материальной онтологии [см.: 9, p. 199], для чего используются методы эйдетической редукции (ухода от натуралистической установки) и категориальной интуиции [см.: 11]. Вторая линия в современной формальной онтологии исследует сущее в его связях, прибегая к инструментам формальной логики. Лучше всего данная линия представлена в работах Нино Кокчиареллы. Согласно ему, «формальная онтология является результатом комбинирования интуитивного, неформального метода классической онтологии с формальным, математическим методом современной символической логики, и их полнейшим отождествлением как разных аспектов одной и той же научной дисциплины» [10, p. 640].

 

Дескриптивная (или описательная) онтология представляет собой перечисление всех объектов, которые могут быть зависимыми и независимыми друг от друга, реальными или идеальными. Очевидно, к разновидности дескриптивной онтологии следует отнести онтологию Л. Витгенштейна периода работы над «Философскими исследованиями», дескриптивную метафизику П. Стросона и ряд других концепций.

 

Формализованная онтология представляет собой сведение в формальную систему результатов, достигнутых ранее дескриптивной онтологией. Для формализованной онтологии средства математической логики могут использоваться как чисто технические, упорядочивающие информацию о мире. При этом математическая логика не рассматривается как единственное упорядочивающее средство для дескриптивной онтологии.

 

Искусство обладает бóльшим разнообразием средств для отображения действительности хотя бы потому, что человек начал размышлять о себе и о мире ещё в те времена, когда не существовало не только письменной речи, логики и философии как форм осмысления мира, но и хорошо развитой живой речи. Художественные образы помогали человеку ориентироваться в этом мире, понимать других людей, вырабатывать первые модели социальности.

 

Не следует забывать, что на каждом витке цивилизации искусство начинало активно использовать средства выражения, разработанные наукой и техникой. Так, мы уже говорили о виртуализации современного искусства.

 

В истории человечества онтология (сущности, их свойства и отношения между ними) существовала и до возникновения философии, и на ранних этапах её развития в образно-понятийной форме. Центральные для древнего Китая и древней Индии онтологические сущности (дао, инь и ян, сансара, др.) отсылали к конкретным образам (дороги, женщины и мужчины, колеса и др.). Образы-понятия делали мир сущего представляемым и потому более понятным. В современной онтологии также используется комбинированное средство для описания мира природы и человека. Таковым средством выступают концепты.

 

С. Г. Воркачев выделяет три составляющие в составе лингвокультурного концепта:

1) понятийную, отражающую его признаковую и дефиниционную структуру;

2) образную, фиксирующую когнитивные метафоры, поддерживающие концепт в языковом сознании;

3) значимостную, определяемую местом, которое занимает имя концепта в лексико-грамматической системе конкретного языка, куда войдут также его этимологические и ассоциативные характеристики [см.: 1, с. 5].

 

Чаще всего концепт отражает этнокультурные особенности языка. Но не только. В самом широком смысле в число концептов включаются лексемы, значения которых составляют содержание национального языкового сознания и формируют «наивную картину мира» носителей языка [см.: 1, с. 7].

 

Аспектуальность в выборе структур воздействия на психику и сознание человека

Если сравнивать онтологические картины мира в философии и искусстве по видам аспектуальности, то всего менее эти картины различаются в выборе предметов отображения. Их различие бóльшей мере состоит в средствах отображения. И именно это ведёт к значительной разнице в аспектуальности третьего вида – в выборе структур психики и сознания для воздействия на человека.

 

Абстрактность мышления делает рационально-теоретический образ действительности, в том числе и образ самого человека, достаточно односторонним. Мышление способно «схватывать» в понятии или суждении всякий раз одну сторону действительности, чтобы не нарушить законы формальной логики и тем самым не впасть в противоречие. Для охвата мира в его целостности и развитии Гегелю пришлось создать систему диалектики – категориально обозначить разные стороны действительности и раскрыть их взаимопереходы.

 

Воздействие философского, теоретического образа действительности на человека происходит в основном через осознаваемые акты осмысления. Мышление редко бывает, если вообще бывает, не осознаваемым. В этом его сила и его слабость. Сила в том, что осознаваемая информация может анализироваться, коллективно обсуждаться, фиксироваться, храниться и транслироваться. Слабость же в том, что человек способен активно и осознанно воспринимать и анализировать информацию не в любой момент своей жизни.

 

Другое дело – художественный образ. Он может восприниматься и на неосознаваемом уровне. Комплексность воздействия образов и символов, создаваемых искусством, делает это воздействие целостным. Собственно и целью искусства является заполнение пустот, образуемых односторонними (абстрактными) смыслами философии или науки, которые даже в своей комплексности не могут воссоздать (или сконструировать) целостность бытия. Искусство же это сделать может. Искусство способно на короткий (исполнение песенного шлягера) или значительный промежуток времени полностью заменить действительность. Искусство способно дать человеку переживание (ощущение) и даже осознание цельности бытия. Понимание этой особенности искусства делало его обязательным средством при формировании религиозных картин мира. Активно используется искусство в продвижении идей в сфере политики и продаже товаров в сфере экономики. (Проголосуйте за NN и будете жить как в раю. Купите данный товар, и ваша жизнь приобретёт иное качество.)

 

Кто воспринимает абстрактно? Вспоминая Гегеля. (Вместо заключения)

Когда-то Г. В. Ф. Гегель задавал вопрос и отвечал: «Кто мыслит абстрактно? – Необразованный человек, а вовсе не просвещенный» [3, с. 390]. Но давайте спросим: «Кто воспринимает абстрактно?» И если мы будем говорить об онтологии, картине мира, создаваемой средствами философии, то именно философская картина мира будет абстрактной, крайне аспектуальной. Искусство же позволяет отобразить и отдельные аспекты (через статичные жанры искусства, «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»), так и динамику мира, жизни человека (через динамические жанры искусства).

 

Искусство воздействует целостно на психику и сознание любого человека, даже необразованного. Искусство позволяет дать ощущение или осознание целостности бытия. Большую роль при этом играет эмоциональная вовлеченность человека в восприятие действительности, которая достигается и выбором предметности (близких человеку тем), и выбором средств воздействия.

 

В силу сказанного можно сделать вывод, что философская онтология проигрывает онтологии, создаваемой средствами искусства, своей односторонностью, что является характерной чертой абстрактности. Но одновременно именно абстрактность позволяет философии через рационализацию картины мира служить концептуальным мостиком между искусством и наукой.

 

Список литературы

1. Ангелова М. М. «Концепт» в современной лингвокультурологии // Актуальные проблемы английской лингвистики и лингводидактики. Сборник научных трудов. Выпуск 3. – М., 2004. – С. 3–10.

2. Блохина Н. А. Онтология Дэвида Армстронга и Аристотеля: незеркальное отражение // Вестник МГУ имени М. В. Ломоносова. Серия 7. Философия. – 2014. – № 4. – С. 78–95.

3. Гегель Г. В. Ф. Кто мыслит абстрактно // Работы разных лет. В двух томах. Т. 1. – М.: Мысль, 1970. – С. 387–394.

4. Ильин И. П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. – М.: Интрада, 1996. – 252 с.

5. Каримов А. Р. Эпистемология добродетелей. – СПб.: Алетейя, 2019. – 428 с.

6. Платон. Федр // Собрание сочинений: в 4-х т. Т. 2. – М.: Мысль, 1993. – С. 135–191.

7. Смирнов А. В. Пропозиция и предикация // Философский журнал. – 2016. – Т. 9. – № 1. – С. 5–24.

8. Черняк А. З. Семантика события и дискурс // Вопросы философии. – 2017. – № 2. – С. 83–93.

9. Albertazzi L. Formal and Material Ontology // Formal Ontology / Roberto Poli R., Simons P. – Dordrecht: Springer, 1996. – pp. 199–232. DOI: https://doi.org/10.1007/978-94-015-8733-4_8

10. Cocchiarella N. Formal Ontology // Handbook of Metaphysics and Ontology / Smith B., Burkhardt H. – Munich: Philosophia Verlag, 1991. – Pp. 640– 647.

11. Corazzon R. Ontology: Its Role in Modern Philosophy // Ontology: Theory and History. URL: https://www.ontology.co/#maincontent (дата обращения: 11.11.2020).

12. Greco J., Turri J., Alfano M. Virtue Epistemology // Stanford Encyclopedia of Philosophy. – URL: https://plato.stanford.edu/entries/virtueepistemology/ (дата обращения: 11.11.2020).

13. Lombard L. B. Event // The Cambridge Dictionary of Philosophy / General editor R. Audi. – Cambridge: CambridgeUniversity Press, 1999. – Pp. 292–293.

 

References

1. Angelova M. M. “Concept” in Contemporary Linguocultural Studies [“Kontsept” v sovremennoy lingvokulturologii]. Aktualnye problemy angliyskoy lingvistiki i lingvodidaktiki. Sbornik nauchnykh trudov (Actual Problems of English Linguistics and Linguodidactics. Collected Research Papers), iss. 3, Moscow, 2004, pp. 3–10.

2. Blokhina N. A. David Armstrong’s and Aristotle’s Ontology: Nonspecular Reflection. [Ontologiya Devida Armstronga i Aristotelya: nezerkalnoe otrazhenie]. Vestnik MGU imeni M. V. Lomonosova. Seriya 7. Filosofiya (MoscowUniversity Bulletin. Series 7. Philosophy), 2014, no. 4, pp. 78–95.

3. Hegel G. W. F. Who Thinks Abstractly? [Kto Myslit Abstraktno?]. Raboty raznykh let. V dvukh tomakh. Tom 1 (Works of Different Years: In 2 vol. Vol. 1). Moscow: Mysl, 1970, pp. 387–394.

4. Ilyin I. P. Poststructuralism. Deconstructionism. Postmodernism. [Poststrukturalizm. Dekonstruktivizm. Postmodernizm]. Moscow: Intrada, 1996, 252 p.

5. Karimov A. R. Virtue Epistemology. [Epistemologiya dobrodeteley]. Saint Petersburg: Aleteyya, 2019, 428 p.

6. Plato. Phaedrus [Fedr]. Sobranie sochineniy: v 4 t. T. 2 (Collected Works: in 4 vol. Vol. 2). Moscow: Mysl, 1993, pp. 135–191.

7. Smirnov A. V. Proposition and Predication [Propozitsiya i predikatsiya]. Filosofskiy zhurnal (Philosophical Journal), 2016, vol. 9, no. 1, pp. 5–24.

8. Chernyak A. Z. Event Semantics and Discourse [Semantika sobytiya i diskurs]. Voprosy Filosofii (Problems of Philosophy), 2017, vol. 2, pp. 83–93.

9. Albertazzi L.; Roberto Poli R., Simons P. (Eds.) Formal and Material Ontology. Formal Ontology. Dordrecht: Springer, 1996, pp. 199–232. DOI: https://doi.org/10.1007/978-94-015-8733-4_8

10. Cocchiarella N.; Smith B., Burkhardt H. (Eds.) Formal Ontology. Handbook of Metaphysics and Ontology. Munich: Philosophia Verlag, 1991, pp. 640–647.

11. Corazzon R. Ontology: Its Role in Modern Philosophy. Ontology: Theory and History. Available at: https://www.ontology.co/#maincontent (accessed 11 November 2020).

12. Greco J., Turri J., Alfano M. Virtue Epistemology. Stanford Encyclopedia of Philosophy. Available at: https://plato.stanford.edu/entries/virtue epistemology/ (accessed 11 November 2020).

13. Lombard L. B.; Audi J. (Ed.) Event. The Cambridge Dictionary of Philosophy. Cambridge: CambridgeUniversity Press, 1999, pp. 292–293.

 

Ссылка на статью:
Блохина Н. А. Онтологическая аспектуальность в философии и искусстве // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2021. – № 2. – С. 12–22. URL: http://fikio.ru/?p=4730.

 

© Блохина Н. А., 2021

УДК 130.2; 316.324.8

 

Яковлева Елена Людвиговна – Казанский инновационный университет имени В. Г. Тимирясова, кафедра философии и социально-политических дисциплин, профессор, доктор философских наук, кандидат культурологии, доцент, Казань, Россия.

Email: mifoigra@mail.ru

SPIN: 3784-8642,

ORCID: 0000-0003-1799-0883.

Дарчинов Эдгар Вадимович – Казанский инновационный университет имени В. Г. Тимирясова, кафедра философии и социально-политических дисциплин, аспирант, Казань, Россия.

Email: darchinoved@gmail.com

Авторское резюме

Состояние вопроса: Современное общество живет под знаком цифры, что накладывает отпечаток на метафизику индивида. Он приобретает новый модус идентичности, позволяющий назвать его электронным/цифровым кочевником. В жизни человека под влиянием техноновинок происходят изменения, что стимулирует исследовательский интерес.

Результаты: Анализ бытия электронного/цифрового кочевника приводит к пониманию его как странствующей личности, теряющейся в пространствах реального и цифрового миров. Желая утвердиться, кочевник начинает интенсивно коммуницировать в социальных сетях. Применяя тактики мифодизайна, кочевник персонализируется, опираясь на социальные модели. Особую роль в конструировании образа играет миф, с помощью которого создается более привлекательная реальность бытия кочевника. Миф оказывается мощным средством саморекламирования.

Область применения результатов: Выводы исследования расширяют знания о бытии современной личности, что позволяет прогнозировать будущее и разрабатывать стратегии преодоления кризисных состояний электронного/цифрового кочевника.

Методы исследования: В работе используются диалектический и феноменологический методы анализа, помогающие раскрыть противоречивость метафизики электронного/цифрового кочевника и понять суть его тактик мифодизайна в социальных сетях.

Выводы: Персонализация посредством мифодизайна вписывается в систему потребления современности. Соответствуя современным тенденциям, электронный/цифровой кочевник оказывается потребителем, в том числе потребляя и самого себя. Перечисленное усугубляет кризисное состояние его бытия.

 

Ключевые слова: электронный/цифровой кочевник; коммуникация; социальная сеть; мифодизайн; культурное потребление.

 

Specificity of Electronic/Digital Nomad Communication and Myth Design

 

Iakovleva Elena Ludvigovna – Kazan Innovative University named after V. G. Timiryasov, Department of Philosophy and Socio-Political Disciplines, professor, doctor of philosophy, PhD (Cultural Studies), assistant professor, Kazan, Russia.

Email: mifoigra@mail.ru.

Darchinov Edgar Vadimovich – Kazan Innovative University named after V. G. Timiryasov, Department of Philosophy and Socio-Political Disciplines, PhD student, Kazan, Russia.

Email: darchinoved@gmail.com

Abstract

Background: Modern society is guided by the digital sign, which leaves an imprint on the metaphysics of the individuals. They acquire a new mode of identity that allows them to be called an electronic/digital nomad. In their lives, under the influence of technological innovations, changes take place, which stimulates research interest.

Results: The analysis of the existence of the electronic/digital nomad leads to their understanding as a wandering personality, lost in the spaces of the real and digital worlds. In order to gain confidence, the nomad begins to communicate intensively on social networks. Applying the tactics of myth design, the nomad is personalized based on social models. The myth plays a special role in the construction of the image. The myth helps to create a more attractive reality of nomad being. It turns out to be a powerful self-promotion tool.

Research implications: The findings of the study expand the knowledge about the existence of a modern personality, which makes it possible to predict the future and develop strategies for overcoming the crisis states of the electronic/digital nomad.

Research methods: The work uses dialectical and phenomenological methods of analysis, which help to reveal the contradictory nature of the metaphysics of the electronic/digital nomad and to understand the essence of their tactics of myth design in social networks.

Conclusion: Personalization through mythological design fits into the modern consumption system. In accordance with current trends, the electronic/digital nomad turns out to be a consumer, including consuming themselves. The aforementioned aggravates the crisis of their being.

 

Keywords: electronic/digital nomad; communication: social network; myth design; cultural consumption.

 

Все большая часть бытия современной личности проходит под знаком цифры. В цифровой среде индивид осуществляет не только коммуникацию и покупки, но и получает образование, работает, ищет необходимую информацию, управляет финансами и пр. Интернет, мобильное устройство и доступ к сети оказываются необходимыми атрибутами жизни. Сам человек под воздействием техноновинок и цифровой среды современности постепенно трансформируется. Именно «широкое распространение электронных инфраструктур и постоянная погруженность в них личности рождают новую форму идентичности» – электронное/цифровое кочевничество [1, с. 229]. Данное обстоятельство приводит к появлению иных форм бытия и взаимодействия людей между собой, заставляя исследовать их с целью понимания специфики, прогнозирования сценария развития будущего и предотвращения возможных рисков. Вклад в разработку проблемы вносит все большее количество исследователей. Среди них выделим М. Р. Арпентьеву, Ж. Бодрийяра, А. В. Ульяновского, Е. Л. Яковлеву. Их идеи легли в основу предпринятого анализа, сыграв роль теоретического каркаса.

 

Чтобы конкретизировать специфичность метафизики кочевника, обратимся к справочной литературе. Согласно словарям В. И. Даля, С. М. Ожегова и Д. Н. Ушакова, кочевником называют человека, постоянно переходящего/переезжающего/передвигающегося с одного места на другое, т. е. ведущего бродячий/неоседлый образ жизни. Основу понятия электронный составляет слово электрон как заряженная элементарная частица, находящаяся в движении. Одно из значений термина цифровой, появившееся в современности, указывает на выраженную посредством чисел информацию.

 

В научной литературе термины электронный кочевник и цифровой кочевник оказываются равнозначными. Об электронном кочевнике пишут Е. Л. Яковлева, Н. С. Селиверстова, О. В. Григорьева и др., понятие цифрового кочевничества разрабатывают М. Р. Арпентьева, И. П. Кужелева-Саган, Д. И. Спичева, Д. Е. Добринская и др. Так, Е. Л. Яковлева, характеризуя кочевника, подчеркивает: он – «пользователь, и это качество обуславливает его ключевую потребность – иметь доступ к сети и компьютеру, осуществляя постоянный, виртуальный контакт, нередко неважно с кем» [2, с. 1662]. М. Р. Арпентьева в результате анализа феномена заключает, что цифровой кочевник ведет «“мобильный образ жизни”, постоянно меняя места проживания, а также использует цифровые телекоммуникационные технологии для выполнения своих профессиональных обязанностей… и решения иных вопросов» [3, с. 18]. Исходя из приведенных значений, сделаем предварительный вывод: электронный/цифровой кочевник представляет собой личность, не привязанную к определенному месту жительства, находящуюся в постоянном движении и активно использующую цифровые технологии в своем бытии.

 

Наблюдения за электронным/цифровым кочевником позволяют говорить о том, что его бытие «являет Глубокую мутацию в экологии человеческого рода» [4, с. 9]. Окруженный техносредой и разнообразием в ней, кочевник незаметно подвергается метаморфозам. Как человек технологизирующийся (В. А. Кутырев), электронный/цифровой кочевник оказывается сотканным из противоречий, что определяет не только его метафизику, но и особенности бытия [см.: 5].

 

Кочевник одновременно свободен и зависим. Свобода в перемещении оказывается сопряженной с зависимостью от сети и техноновинок. Само перемещение в бытии для кочевника реально и виртуально. Увлекая своим форматом движения по различным мирам, оно приводит к игнорированию многих аспектов действительности. Нередко электронный/цифровой кочевник не может вспомнить/воспроизвести последовательность событий своей жизни или их детали, что обусловлено постоянным переключением внимания от реального к виртуальному миру. Действительность оборачивается для современного кочевника виртуальностью, и он начинает совмещать/путать оба пространства, стирая границу между ними. Обрушение на кочевника огромных потоков информации приводит к ее поверхностному восприятию. Живя в настоящем, кочевник не заботится о прошлом и будущем, но при этом и настоящее оказывается для него ускользающим. Гибкость и мобильность электронного/цифрового кочевника приводят к пассивности и отчужденности. Желая стабильности, кочевник своим образом жизни демонстрирует постоянную смену алгоритмов, что свидетельствует о непостоянстве и даже потерянности/бездомности в бытии.

 

Специфичность обнаруживается и при взаимодействии кочевника с Другими. Предпочтение отдается бесконтактной коммуникации в онлайн-режиме. Она подразумевает не непосредственное присутствие людей с их эмоциями и мыслями, а определенную разделенность пустотой с реальным отсутствием людей друг для друга в месте встречи. Коммуникация позволяет приобщиться к абстрактной общности либо виртуальному коллективу, создавая иллюзию сопричастности и мифического участия. Как справедливо заметил Ж. Бодрийяр, «повседневное общение состоит не в общении с себе подобными, а в получении… посланий и в манипуляции с ними» [4, с. 9]. Сам контакт осуществляется с помощью техники. Происходит машинерия коммуникации (Ж. Бодрийяр), охватывающая разные сегменты социального: «это “отчужденная” социальная функция (практикуемая по договоренности от других)» [4, с. 136].

 

Одной из удобных форм коммуникации в современности оказывается социальная сеть. Потребление цифровых сервисов практически с каждым годом увеличивается: «Пользователь Интернета, находясь в перманентном состоянии on-line, оказывается добычей технических устройств, приобретая неосознаваемую электронную зависимость» [5, с. 63]. Особой популярностью в обществе пользуются такие социальные сети, как Instagram, Facebook, YouTube, ВКонтакте, Twitter, LinkedIn, Google+ и др. Они позволяют беспрепятственно общаться и создавать социальные отношения. В них кочевник становится не только активным пользователем виртуальной среды, но и участником формирования информации и обмена ею. Взаимодействие в социальных сетях играет роль культурного продвижения кочевника в обществе. Подобная коммуникация помогает кочевнику реализовать потребность в персонализации, демонстративно показывая Я и отличие от Других. Главное «вступить в магический контакт с этим теплым и анонимным тождеством, публикой» [4, с. 145].

 

Коммуникация в социальных сетях не требует специального обучения и знаний. Она представляет собой странную смесь знаков и отношений (Ж. Бодрийяр), опору на социальные модели, жизненные ситуации и речевые клише, обнажая наименьшую общую культуру современной личности. Занимая значительное количество времени, коммуникация требует не размышлений, а только быстроты реакций на события. Преимущественный принцип коммуницирования на социальных платформах: знать – это видеть (Ж. Бодрийяр).

 

Наиболее эффективной техникой при создании собственных страниц для коммуницирования в социальных сетях оказывается мифодизайн. А. В. Ульяновский определяет мифодизайн как «вид социально-культурной технологии, отличающийся применением особых системных процедур конструирования коммуникативного качества и коммуникативно-предметного поля товара/услуги и особенным вниманием к поддержанию доверия целевых аудиторий» [6, с. 154–155]. Мифодизайн основывается на сочетании наименьшей общей культуры с техническими приемами. Рождаемый синтез обладает программирующей силой воздействия как на создателя, так и на массовую аудиторию, потому что «медиум-компьютер является только технической материализацией коллективного медиума», организуя «участие всех и каждого в одном и том же» [4, с. 148]. Дизайн облегчает «обмен функциями под знаком культурного продвижения», помогая «вписать людей в “окружающую среду”», а «функционализм человеческих отношений получает в культурном продвижении одну из своих важных основ – дизайнер соединяется здесь с инженером в соответствующей обработке человека» [4, с. 156]. Приведенная цитата свидетельствует о властном характере тактик кочевника, обращающегося к мифодизайну.

 

Подчеркнем, технологии мифодизайна сегодня активно эксплуатируются в личном пространстве. Мифодизайн помогает электронному/цифровому кочевнику персонализировать себя (Ж. Бодрийяр), что оказывается одной из модных тенденций в социальном мире и потребностью индивида в отличии. При этом желание отличаться соседствует с желанием приспособиться к окружающей среде. Кочевники в сетях постоянно соперничают друг с другом, но это соперничество не представляет собой открытой/явной конкуренции. Как замечает Ж. Бодрийяр, скорее это – игровая абстракция конкуренции. Она довольно мягко подчиняет массовое сознание «неосознанной дисциплине кодекса и состязательной кооперации на уровне этого кодекса», «заставляя людей принять правила игры» [4, с. 131]. Мифодизайн как способ позиционирования кочевника помогает ему «обеспечить или привести в движение свою общественную судьбу» [4, с. 147].

 

Необходимо признать: осуществляя процесс персонализации, личность неожиданно вместо присутствия являет отсутствие. Ее страсти, эмоции, воля и характер исчезают. В итоге «эта утерянная инстанция стремится “персонализироваться”», «конституироваться in abstracto с помощью знаков», «чтобы воссоздать синтезированную индивидуальность» и «разрушить ее в тотальной анонимности» [4, с. 118, 119]. Безусловно, в персонализации кочевников обнаруживаются «мелкие качественные различия», высвечивающие стиль и статус личности, что соответствует негласному закону социального разграничения [см.: 4, с. 122]. Сегодня кодекс различий оказывается достаточно подвижным. Личность может неожиданно прославиться либо исчезнуть из оптики внимания.

 

Ж. Бодрийяр в логике персонализации посредством мифодизайна выделил следующие составляющие: функционализацию, натурализацию и культурализацию. Они помогают реализовать демонстративный рефлекс хвастливости кочевника. Функционализация заключается в переключении внимания кочевника на цифровой мир, где он совершает разного рода операции в системе. Натурализация кочевника связана с его персонализацией в социокультурном пространстве. Процесс культурализации осуществляется в результате адаптации кочевника к цифровой среде путем ассимилирования ее практик, ценностей и правил в свой жизненный мир.

 

Ключевыми элементами мифодизайна являются конструирование образа, событий в жизни и нарратива. С их помощью электронный/цифровой кочевник пытается показать окружающим себя и событийность своей жизни, но все перечисленное, как правило, не существует в представленном виде и подогнано под современную/модную модель. Мифодизайн, воплощающий модели жизни и комбинирующий детали между собой, оказывается мощной техникой, посредством которой создается материал для обмена. При этом техничность мифодизайна, позволяющая комбинировать элементы, допускает не только их сборку, но и разрушение.

 

Основу модели конструирования образа кочевника составляют идеи нарциссизма, обольстительности, сексуальности. «Каждый находит свою собственную персональность в следовании этим моделям» [4, с. 122]. Представленные в фотографиях и видеоматериалах в социальных сетях модели жизни оказываются сходными у разных людей. Объясняется ситуация тем, что они создаются на основе модного скомбинированного образа (Ж. Бодрийяр), а личность, прибегая к технике мифодизайна, оказывается «подчинена производству искусственно умноженных моделей» [4, с. 120]. Так, мужская модель включает в себя элементы ярко выраженной маскулинности, состязательности, жесткости, решительности, требовательности и умения выбирать. При этом «мужской выбор агонистичен: по аналогии с вызовом, это преимущественно “благородное” поведение» [4, с. 135]. Женская модель воплощается посредством сексуальности, привлекательности, ухоженности, заботливости, материнства и пр. Перечисленное демонстрирует женскую «ценность действия для других», вследствие чего мужчина осуществит свой выбор в ее пользу [4, с. 135]. Необходимо заметить, что в моделях кодируется не только натурализация и культурализация кочевника, но и проявляется его функциональность. Женщина, позиционируя себя на социальных платформах, «выполняет не только экономическую функцию, но и функцию Престижа, производную от аристократической или буржуазной праздности женщин, которые этим свидетельствуют о престиже их хозяина» [4, с. 136]. Помимо перечисленных моделей, сегодня на социальных платформах можно обнаружить и модель гермафродита. Она связана «с юностью и молодостью, амбисексуальной и нарциссической, … близкой к женской модели любезности» [4, с. 137]. Все модели представляют собой область культурного потребления. Следование модели, с одной стороны, персонализирует кочевника, с другой стороны, делает его похожим на Других, потому что «система исключает всякое оригинальное качество, удерживая только различительную схему и ее систематическое производство» [4, с. 128]. Электронный/цифровой кочевник преломляет в себе коллективные черты, заложенные в социальных моделях. При этом мифодизайн «исключает собственное содержание, собственное бытие каждого» [4, с. 128]. Неслучайно привлекательным элементом мифодизайна, способным справиться с подобной задачей, является миф. Находясь по ту сторону истины и лжи (Д. Дж. Бурстин), он проявляет свою властную силу, заставляя не только массовую аудиторию, но и самого создателя поверить в его реальность. Миф одновременно олицетворяет отрицание реальности и ее креативное сотворение. В бытии кочевника он показывает «фантастическое раздвоение мечты: быть одновременно тем и другим» [4, с. 148]. Посредством него создатель прославляет себя и связанные с собой события/вещи, отрицая реальность. Заряженный и вдохновленный мифом, электронный/цифровой кочевник пускается в дальнейший путь, постоянно обращаясь к технике мифодизайна для создания очередных событий в своей жизни и поднятия рейтинга популярности.

 

Миф и его конструирование ситуативны и подчиняются тенденциям моды. Сегодня «культура больше не создается для длительного существования» и в ней утрачивается смысловая субстанция [4, с. 142]. Кочевник может быть противоречив в своих позиционированиях, но он не желает замечать этого, следуя моде. Миф и мифодизайн чутко реагируют на принцип актуальности, подчиняясь обновлению тенденций. В них имеет место чередование и комбинаторная модуляция, рождаемые благодаря не столько культурному творчеству, сколько игровым техническим комбинациям моделей и связанным с ними темами/формами/способами выражения. В свою очередь, электронный/цифровой кочевник, продуцируя мифы, нацелен на нерациональное массовое сознание, потребляющее эмоционально все предлагаемое.

 

Мифодизайн помогает электронному/цифровому кочевнику рекламировать себя и все, что связанно с личными проявлениями. Рекламируя события, бренды, вещи, услуги в качестве модных тенденций/фетишей, кочевник поддерживает свой статус. Реклама демонстрирует самолюбование кочевника, начинающего потреблять самого себя. Подобное соответствует логике общества потребления: «Не только отношение к другим, но и отношение к себе становится потребленным отношением» [4, с. 132]. Стремясь воплотить понравившуюся модель, воспринимаемую в качестве идеальной, кочевник обращается к потреблению и одновременно персонализируется. Он начинает ценить себя благодаря присоединению к модели. В этом обнаруживается функциональность кочевника, у которого «все естественные ценности красоты, обаяния, чувственности исчезают, уступая место показательным ценностям натуральности (софистифицированной), эротизма, “изящества”, экспрессивности» [4, с. 133].

 

Усиливает элемент рекламы не только видеоряд, но и специальная риторика персонализированного нарциссизма (Ж. Бодрийяр), обращенная к каждому: «Создано специально для Вас». В этой риторике эксплуатируется цифровое доверие, нередко в приватных пространствах. В ней имеет место лицемерие, представляющее уникальность кочевника и прославляющее его особенности, в том числе связанные с сексуальностью, красотой, телом. Необходимо признать, что у лицемерия сегодня появляется новый формат – цифровой. Для него характерны бесконтактный обмен симулякрами позитивных эмоций и любезностей, дистанционная услужливость и показное внимание к собеседнику, провозглашение лозунгов и высокоморальных принципов в качестве заигрывания с Другими. Но перечисленное выступает в качестве обмана, обнажая некачественность коммуникации и ее двойные стандарты. Лицемерным жестом кочевник пытается скрыть моральную слабость, чувство собственной неуверенности и боязнь критики в свой адрес. Лицемерность высвечивается через противоречия. Так, на страницах медийных кочевников можно встретить ситуации, когда демонстративно-доверительно позиционируются гражданская позиция и гуманизм при ненависти к людям, религиозность при атеизме, прославление семьи при ее распаде, культ детей при конфликтной ситуации с ними, нежное отношение к старости при ее ненависти и боязни, любовь к телу при отчаянной борьбе с ним.

 

Продукция мифодизайна, явленная в социальных сетях, связана с системой потребления, властным управлением поведением потребителей и желанием утвердиться в социальном. Дело в том, что потребление сегодня оказывается связанным с коммуникацией и обменом информацией, приобретая модус культурного потребления. Посредством мифодизайна у потребителей постоянно побуждаются вкусы, предпочтения, потребности, решения. Принятые в обществе модели позиционирования кочевника становятся элементом не только тиражирования, но и копирования. «Размножение образа соответствует умножению публики, которая фатально (!) определяет места встречи с этим образом» [4, с. 150]. Кочевник играет с моделями, осуществляя выбор среди них. Как справедливо замечает Ж. Бодрийяр, «общество потребления представляет самого себя и нарциссически отражается в своем образе» [4, с. 131].

 

Социальные платформы представляют собой системы рассеянных в пространстве культурных ценностей, которые периодически взрываются, привлекая к себе внимание. Благодаря этому создается ритуализированное соперничество между кочевниками. Устройство виртуального мира с его многочисленными социальными сетями позволяет провести сравнение с ризомой. С каждым днем все большее количество людей присоединяются к этой системе различий, имеющих цифровое измерение, и начинает продуцировать собственные различия. Вследствие этого пространство социального превращается в монополистическую концентрацию производства различий (Ж. Бодрийяр). В нем начинают уничтожаться «реальные различия между людьми», что «делает однообразными личности» и «одновременно освящает царство дифференциации» [4, с. 121]. Демонстрирование кочевником себя на социальных платформах, преследуя цель выделиться и быть отличным от Других, рождает противоположный эффект, свидетельствуя «о покорности кодексу, об его интеграции в подвижную шкалу ценностей» [4, с. 120]. Утрата различий приводит к установлению культа различий (Ж. Бодрийяр). Особо в следовании этому культу преуспевает средний класс, высвечивающий культурную наивность и хвастливое потребление. Демократизация современного общества оказывается метаморфозой классовой дистанции. Данную ситуацию Ж. Бодрийяр называет революциями моды: «Они безвредны и препятствуют осуществлению других революций», потому что «потребление устраняет социальную опасность», погружая массовое сознание «в комфорт, удовольствия и высокий уровень жизни» [4, с. 130].

 

Необходимо обратить внимание на парадокс существования underconsumption или inconspicuous consumptions, то есть «парадокс престижной сверхдифференциации» [4, с. 123]. Он выражается «через скромность, строгость, стушевывание, всегда свидетельствующие о еще большой роскоши» и даже «об увеличении хвастовства, переходящего в свою противоположность», что говорит «о более тонком различии» [4, с. 122]. Другое дело, что данное различие оказывается нередко невидимым либо старательно не замечаемым. Если рассматривать проблему с точки зрения технологий, то «на уровне знаков нет абсолютного богатства или абсолютной бедности, нет и противоположности между знаками богатства и знаками бедности: это только диез и бемоль на клавиатуре различий» [4, с. 124].

 

Но на этом парадоксы, связанные с продукцией мифодизайна в социальных сетях, не заканчиваются. Функционирование социальных сетей имеет своей целью систематически производить разного рода отношения, но при этом они одновременно стираются: происходит «полная ликвидация личных связей, конкретных социальных отношений» [4, с. 121]. Посредством мифодизайна кочевник намеренно конструирует материал для потребления Другими. Подобного рода отношения, по мнению Ж. Бодрийяра, оказываются безнадежными: все, произведенное одним способом, «обречено быть потребленным» [4, с. 122] и даже стертым из памяти.

 

В заключении выделим следующие моменты. Электронные/цифровые кочевники – люди, сотканные из противоречий. Кочуя по реальным и виртуальным мирам, они начинают путать их и стирать границу между ними. Постепенно элементы виртуальности, в том числе в виде фантазии, привносятся в жизнь электронного/цифрового кочевника. Позиционируя себя в социальных сетях, он обращается к технике мифодизайна. Она помогает персонализироваться, создавая нереальные события. В этом обнаруживает себя демонстративный рефлекс хвастливости, одновременно утверждающий кочевника и стирающий его в архивах цифрового мира. Посредством мифодизайна на социальных платформах создается довольно ризоматичная личная история, где миф исключает историчность событийности. Мифодизайн выступает в роли контролирующего и управляющего средства, подчиняя массовое сознание моделям, задаваемым с его помощью. Кочевник подвергается очарованию мифодизайна, прибегая к его помощи в конструировании Я, событий своей жизни на социальных платформах. Подвижность бытия и изменчивость информации, обусловленная ситуативностью мифотворчества, свидетельствуют об отсутствии целостной стратегии развития и направленности жизни. Перечисленное не приносит удовлетворения и усугубляет кризисность современного кочевника, без цели блуждающего по мирозданию.

 

Список литературы

1. Яковлева Е. Л., Селиверстова Н. С., Григорьева О. В. Концепция электронного кочевника: риски развития цифровой экономики // Актуальные проблемы экономики и права. – 2017. – Т. 11. – № 4. – С. 226–241.

2. Яковлева Е. Л. Электронный кочевник как новая форма идентификации личности // Философия и культура. – 2015. – № 11 (95). – С. 1655–1664. DOI: 10.7256/1999-2793.2015.11.15689.

3. Арпентьева М. Р. Проблема и типология цифрового кочевничества: эмпирический анализ // Симбирский научный вестник. – 2017. – № 2 (28). – С. 14–19.

4. Бодрийяр Ж. Общество потребления. – М.: АСТ, 2020. – 320 с.

5. Яковлева Е. Л. Антиномичность электронного кочевника: опыт философской рецепции посредством метафор // Гуманитарий: актуальные проблемы гуманитарной науки и образования. – 2019. – Т. 19. – № 1 (45). – С. 58–68. DOI: 10.15507/2078-9823.045.019.201901.058-068.

6. Ульяновский А. В. Мифодизайн в рекламе. – СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2011. – 168 с.

 

References

1. Iakovleva E. L., Seliverstova N. S., Grigoreva O. V. Concept of Digital Nomad: Fundamental Risks of Digital Economy Development [Kontseptsiya elektronnogo kochevnika: riski razvitiya tsifrovoy ekonomiki]. Aktualnye problemy ekonomiki i prava (Actual Problems of Economics and Law), 2017, vol. 11, no. 4, рр. 226–241.

2. Iakovleva E. L. Electronic Nomad as a New Form of Personal Identification [Elektronnyy kochevnik kak novaya forma identifikatsii lichnosti]. Filosofiya i kultura (Philosophy and Culture), 2015, no. 11 (95), pp. 1655–1664. DOI: 10.7256/1999-2793.2015.11.15689.

3. Arpentieva M. R. Problem and the Typology of the Digital Nomadism: An Empirical Analysis [Problema i tipologiya tsifrovogo kochevnichestva: empiricheskiy analiz]. Simbirskiy nauchnyy vestnik (Simbirsk Scientific Bulletin), 2017, no. 2 (28), рр. 14–19.

4. Baudrillard J. The Consumer Society [Obschestvo potrebleniya]. Moscow: AST, 2020, 320 р.

5. Iakovleva E. L. The Antinomy of the Electronic Nomad: Experience of Philosophical Reception through Metaphors [Antinomichnost elektronnogo kochevnika: opyt filosofskoy retseptsii posredstvom metafor]. Gumanitariy: aktualnye problemy gumanitarnoy nauki i obrazovaniya (Humanitarian: Actual Problems of the Humanities and Education), 2019, vol. 19, no. 1 (45), pp. 58–68. DOI: 10.15507/2078-9823.045.019.201901.058-068.

6. Ulyanovskiy A. V. Mythological Design in Advertising [Mifodizayn v reklame]. St. Petersburg: Filologicheskiy fakultet SPbGU, 2011, 168 р.

 

Ссылка на статью:
Яковлева Е. Л., Дарчинов Э. В. Специфика коммуницирования электронного/цифрового кочевника и мифодизайн // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2021. – № 2. – С. 23–33. URL: http://fikio.ru/?p=4662.

 

© Яковлева Е. Л., Дарчинов Э. В., 2021