Культурология

УДК 930.85+94(47).084.6:470(23–25)

 

Смирнова Тамара Михайловна – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Санкт-Петербургский университет аэрокосмического приборостроения», кафедра истории и философии, профессор, доктор исторических наук, профессор, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: mokva@inbox.ru

196135, Россия, Санкт-Петербург, ул. Гастелло, д. 15,

тел.: 8(812) 708-42-05

Авторское резюме

Состояние вопроса: В 20-30-ые годы Советское государство проводило целенаправленную политику по развитию национальных культур народов СССР. В этой работе были достигнуты значительные успехи, но имелись и неудачи. Характерным эпизодом в реализации культурной политики данного периода является мало исследованная до настоящего времени история первого украинского государственного театра в РСФСР – театра «Жовтень» («Октябрь») в Ленинграде (1930 – 1931 гг.).

Результаты: Постоянная работа национального украинского театра вне этнической среды и этнополитической территории была попыткой непосредственного художественного контакта украинской культуры с русскоязычной публикой, смелым опытом кросс-культурного взаимодействия. Главной задачей театра «Жовтень» было продвижение современной украинской драматургии и сценического искусства как способа показа советской украинской культуры – составной части интернациональной культуры СССР. Процесс презентации украинского советского театрального искусства проходил в борьбе с «малороссийщиной» – этнографически-бытовым и историко-романтическим репертуаром, классово размытым содержанием и традиционными приемами актерской игры. Театр «Жовтень» вступал также в творческое соревнование с русскими театрами, когда одна и та же украинская пьеса одновременно шла в оригинале в украинском театре и в переводе – на сцене Государственного театра драмы или Большого Драматического театра.

Выводы: История театра «Жовтень» оказалась недолгой (неполных два сезона). Основными причинами его ликвидации были неопределенность статуса, невозможность функционирования без государственных дотаций, отсутствие массового постоянного зрителя в городе и изменение культурной политики в стране. Дошедшие до нас документы, отражающие историю театра «Жовтень», позволяют в полной мере ощутить атмосферу той эпохи, одновременно суровую и наивную, услышать голоса людей – социальных оптимистов, уверенных в своей правоте и в существовании простых классовых решений для всех мировых проблем.

 

Ключевые слова: украинский театр; Ленинград; «Жовтень»; РСФСР; УССР; малороссийщина; Наркомпрос; Главискусство; Посредрабис; Рабис; Сорабис (союз работников искусств); культпоход; Т. Г. Шевченко; Д. Ровинский; Л. Курбас; И. Микитенко; Г. Кобец; А. Корнейчук; О. Вишня.

 

‘Man Proposes, God Disposes’[1]:

The Ukrainian State Theatre in Leningrad

(From the History of the Soviet Cultural Policy)

 

Smirnova Tamara Mikhaylovna – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of History and Philosophy, Doctor of Letters, Professor, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: mokva@inbox.ru

15, Gastello st., Saint Petersburg, Russia, 196135,

tel: +7(812)708-42-05.

Abstract

Background: In the 1920 – 1930s the Soviet government pursued the deliberate policy for national culture development of the nations living in the USSR. Although that activity was a great success, it suffered some reverse. A typical episode in cultural policy implementation of that period is the history of the first Ukrainian state theatre in the RSFSR – ‘The Zhovten’ (‘The October’), Leningrad (1930 – 1931).

Results: The constant functioning of the national Ukrainian theatre beyond its ethnic group and ethno-political territory was an attempt of direct art interaction of Ukrainian culture with Russian public, a considerable experience of cross-cultural communication. The main goal of ‘The Zhovten’ theatre was to promote the contemporary Ukrainian dramatic techniques, to show Soviet Ukrainian culture as integral part of the international culture of the USSR. The staging of the Ukrainian Soviet drama took place in parallel with the criticism of historical, romantic plays and dramas of everyday life with traditional acting and ethnic plot. There existed a competition between ‘The Zhovten’ and some Russian companies. The same Ukrainian drama ran simultaneously in the original in the Ukrainian theatre and in translation in the State Theatre or the Bolshoi Theatre.

Conclusion: The history of ‘The Zhovten’ was not long (less than two seasons). The main reasons of its liquidation were as follows: its indefinite status, lack of government grant and the audience in Leningrad as well as the change of cultural policy in the country. The documents studied allow us to feel the atmosphere of that epoch, both tense and naive, to hear the voices of people who being social optimists were confident in their truth. They were sure that there existed easy class solutions to all world conflicts.

 

Keywords: the Ukrainian theatre; Leningrad; ‘the Zhovten’; RSFSR; USSR; Malorossiyschina; Narkompros; Glaviskusstvo; Posredrabis; Rabis; Sorabis (soyuz rabotnikov iskusstv); kultpokhod; T. G. Shevchenko; D. Rovinskiy; L. Kurbas; I. Mikitenko; G. Kobets; A. Korneychuk; O. Vishnya.

 

С весны 1919 г. в Петрограде – Ленинграде работали многочисленные украинские труппы, создавая театры-коллективы – объединения актеров, административного и технического персонала, деятельность которых велась на основе хозрасчета. Работники театра курировались профессиональным союзом работников искусств (Сорабис). Театры-коллективы регистрировались в Посредническом бюро работников искусств (Посредрабисе), представлявшем особое подразделение городской Биржи труда. Точное число украинских театров-коллективов подсчитать довольно затруднительно, но их было от 15 до 20. Следует выделить первый в Петрограде Украинский театр им. Шевченко, Единый Украинский театр, театр при Украинском Доме просвещения – театр И. Я. Юхименко, а также студию РАТЕАМАЙСТ, Ленинградский Украинский театр (режиссер А. Ф. Мокин), Молодой Украинский театр, Передвижной Украинский театр. Долгое время репертуар украинских трупп не менялся, представляя собой традиционный набор так называемых «малороссийских» пьес этнографически‑бытового и романтическо‑исторического характера, сочетающих драму и музыкальные жанры.

 

Попытки реформировать украинский театр в Ленинграде в соответствии с требованиями советской идеологии и театральными новациями предпринимались во второй половине 1920-х гг. несколько раз. Театры ставили современный репертуар – пьесы советских авторов Я. Мамонтова, И. Днепровского, Н. Кулиша, И. Микитенко на актуальные темы, одновременно стремясь также преодолеть сценический консерватизм традиционного национального театра.

 

Но обновление ленинградского украинского театра в основном связано с первым украинским государственным театром на территории РСФСР – театром «Жовтень» (1930 – 1931 гг.). На ленинградской сцене появилась новая украинская советская пьеса и подлинная украинская классика, новая сценография и новая режиссура, воспитанные в новой творческой манере актеры. Театр «Жовтень» преодолел застарелые пороки украинской театральности и вошел в число интересных современных коллективов без налета этнографичности.

 

Делегация украинских писателей во время своего посещения Ленинграда в феврале 1929 г. высказала пожелание об организации в этом крупном пролетарском центре современного украинского театра, пользующегося поддержкой и руководством народных комиссариатов просвещения РСФСР и УССР [см.: 11; 12]. Хотя такой театр не назван прямо государственным, но апелляция к государственным органам двух республик не оставляет места другому толкованию. Опираясь на это мнение, художественный руководитель Ленинградского Украинского театра А. Ф. Мокин в марте представил худсовету проект организации в Ленинграде украинского советского государственного театра [см.: 24, оп. 2, д. 1548, Л. 12 – 13; см.: 6, с. 15]. В задачи нового театра должно было войти «проведение Украинско-советской национальной политики, основанной на принципах современного общественного подхода к построению театра». Проект был принят и представлен на рассмотрение Правления Домпросвета им. Петровского [см.: 15, 1929, № 13, 24 марта, с. 15].

 

19 апреля 1929 г. Ленинградский областной Театральный совет постановил: «Принимая во внимание, что в Ленинграде проживает 30 тысяч украинцев… а также считая, что для русской рабочей массы необходимо ознакомиться с достижениями украинской современной культуры, и учитывая, что секция Нацмен областного отдела народного образования эту точку зрения поддерживает, – признать организацию современного украинского театра в Ленинграде необходимой» [15, 1931, № 2, 21 января, с. 10]. 27 апреля Совет возбудил ходатайство перед Главискусством РСФСР об организации государственного украинского театра «с дотацией по твердой сети Гостеатров» [23, оп. 1, д. 3, л. 32]. Главискусство РСФСР и Наркомпросы обеих республик признали, что организация государственного Украинского театра в Ленинграде необходима. Наркомпрос Украины делегировал на должность директора-художественного руководителя создающегося театра актера и режиссера Дмитрия Демидовича Ровинского [см.: 23, д. 3, л. 34], одного из организаторов, затем художественного руководителя первого на Украине государственного театра им. Т. Г. Шевченко (Харьков, позже Днепропетровск). Ленсовет предоставил Д. Ровинскому жилплощадь по адресу наб. р. Мойки, 24, кв. 22.

 

В мае 1929 г. в журнале «Рабочий и театр» появился анонс: «В Ленинграде организуется Государственный Национальный Украинский театр» [15, 1929, № 20, 19 мая, с. 16.]. Идею создания театра горячо поддержала ленинградская украинская общественность – фракция коммунистов Дома просвещения, украинское землячество, актеры украинских трупп. В Ленинграде была начата работа по организации общества друзей Украинского театра [см.: 15, 1929, № 21, 25 мая, с. 15]. Домпросвет им. Г. Петровского развернул усиленную кампанию «за создание в городе Ленина подлинно художественного современного украинского театра», ее поддержали партийные, профсоюзные и общественные организации Ленинграда, Центральный и Всеукраинский комитеты Сорабиса [см.: 15, 1930, № 23, 26 апреля, с. 11].

 

10 августа 1929 г. Главискусство уведомило общественность Ленинграда, что театр предусматривается сметой 1929/30 финансового года с дотацией 40 тыс. руб. Одновременно было возбуждено ходатайство перед Совнаркомом РСФСР об отпуске украинскому театру 50 тыс. руб. и направлена просьба в Наркомпрос Украины – выделить театру 22 тыс. руб. [см.: 22, оп. 1, д. 3, л. 32]. Однако на практике оказалось, что театр «выпал из бюджета НКП РСФСР» на 1930 год [22, оп. 1, д. 3, л. 26] (нерегулярное финансирование из резервного фонда наркомата начнет поступать только весной 1930 г., и в гораздо меньшем объеме).

 

30 сентября 1929 г. в Ленинградском областном отделе Сорабиса состоялось совещание по вопросу организации государственного украинского театра, в котором приняли участие Д. Ровинский, А. Мокин, председатель Украинского землячества Педан, представители Рабиса Лукин и Барбетти, а также несколько ленинградских украинских актеров (Схидный, Самарский и др.). Основным докладчиком был Д. Ровинский, задачей театра он назвал представительство современной украинской культуры и борьбу с малороссийщиной, а его форму определил как «реальный конструктивизм». Труппа должна формироваться в основном из актеров государственных театров Украины, а для местных актеров будет создана отборочная комиссия. Актерский цех будет состоять из 30 актеров и 18 актрис, а всего в театре будет занято до ста человек. Д. Ровинский называет суммы дотации театру – 40 и 20 тыс. руб., ожидаемые от РСФСР и УССР. Кроме финансовых проблем, главным препятствием для формирования театра в это время было отсутствие площадки [см.: 22, оп. 1, д. 130, л. 4].

 

Наконец, к декабрю 1929 г. вопрос был переведен в практическую плоскость. В журнале «Рабочий и театр» появилась заметка: «Вопрос о создании в Ленинграде Украинского Национального театра решен окончательно. Соответствующими органами отпущены для организации театра необходимые средства. Однако, в виду отсутствия в настоящее время стационарной площадки Украинский театр откроется только в будущем сезоне» [15, 1929, № 51, 22 дек., с. 14].

 

Весной 1930 г. Ленискусство определило помещение для театра на ул. Ракова (Итальянской), 19 – театр бывший «Пассаж» Ленинградского Союза потребительских обществ (ЛСПО), аренда которого коллективом театра «Комедия» заканчивалась 1 июля. Подписав договор на помещение, художественный руководитель украинского театра, символически названного «Жовтень» («Октябрь»), выехал на Украину для формирования труппы [см.: 15, 1930, № 23, 26 апр., с. 11; № 38, 10 июля, с. 15].

 

И все же вопрос о статусе украинского театра в Ленинграде вызывал споры. Заведующий сектором по делам искусств Наркомпроса РСФСР Феликс Кон 26 июля 1930 г. в служебной записке на имя народного комиссара просвещения А. С. Бубнова определенно высказался против включения ленинградского украинского театра в сеть государственных театров, мотивируя свое мнение тем, что в случае придания ему государственного статуса «целый ряд национальных театров, как Еврейский, Татарский и др. потребуют того же». Правильным решением Ф. Кон считал передачу украинского театра в ведение местного, Ленинградского Управления зрелищных предприятий [см.: 23, оп. 1, д. 3, л. 39].

 

По всей видимости, от сектора искусств было затребовано более подробное объяснение по поводу украинского театра в Петербурге, так как через два дня наркому просвещения поступила новая служебная записка, теперь от заместителя заведующего сектором искусств Литовского, в которой акцент был несколько смещен: «Сектор по Делам Искусств считает существование Украинского театра «Жовтень» важным и необходимым. … Что же касается вопроса включения в сеть Гос. Ак. Театров, то это можно делать после выявления художественно-идеологического лица театра» [23, д. 3, л. 37] [курсив мой – Т. С.]. (Получается, что включение в перечень государственных расценивалось как признание академического уровня театра, что, конечно, не тождественно).

 

21 октября 1930 г. в газете «Известия» было опубликовано постановление № 8 Совета Народных Комиссаров РСФСР от 7 октября «Об улучшении театрального дела». Среди мер по коренному улучшению «практики театральной работы» третьим пунктом значилось: «Сеть национальных театров должна быть расширена и укреплена». На основании этого постановления было издано постановление Наркомпроса РСФСР № 419 от 23 октября 1930 г., которым сектору искусств и литературы предписывалось, среди прочего, разработать «план передвижного обслуживания украинского населения РСФСР, возложив эту задачу на Украинский театр в Ленинграде» [курсив мой – Т.С.]. Кроме того, в Москве и Ленинграде в кратчайшие сроки – к 15 ноября – областные отделы народного образования обязаны были представить доклады о практических мероприятиях по созданию областных «теа-объединений» [23, д. 4, л. 79–80; см.: 15, 1930, № 58–59, 31 окт., с. 2; 1931, № 2, 21 янв., с. 10].

 

В итоге Наркомпрос рекомендовал прикрепить театр «Жовтень» к Управлению Ленинградскими государственными театрами, на что директор Ленгостеатров В. Бухштейн 19 ноября 1930 г. отвечал сектору искусств НКП: «… ввиду полной неясности в вопросе обеспечения Ленинградских Гостеатров необходимой дотацией такое прикрепление возможно только после перечисления твердо обеспеченной Наркомпросом дотации этому театру в наш бюджет», а вопрос об украинском театре будет рассмотрен «на днях» в связи с организацией Областного Управления Ленинградскими театрами [см.: 23, оп. 1, д. 3, л. 30]. Все же 6 января 1931 г. НКП РСФСР постановил временно прикрепить «Жовтень» к Управлению гостеатров в Ленинграде [см.: 23, д. 4, л. 21].

 

Разночтения в понимании официального статуса и подчиненности украинского театра в Ленинграде, а главное, отсутствие строки о необходимой ему дотации в сумме 40 тыс. рублей в бюджете Наркомпроса 1930 года [см.: 23, д. 3, л. 37] – с самого начала ставили существование театра под угрозу. Но политическая целесообразность перевешивала финансовую необеспеченность проекта, и формирование театра продолжалось.

 

Руководство театра «Жовтень» принципиально отказывалось от тех украинских художественных сил, которые были в Ленинграде, не вполне справедливо считая их совершенно устаревшими, а их метод и репертуар отжившими. Заведующий литературной частью нового театра А. Ирий писал в апреле в журнале «Рабочий и театр», широкими мазками характеризуя «так называемые украинские коллективы и труппы»: «Репертуар их – допотопный, никому не нужный, враждебный современности, реакционный и националистически‑шовинистический, от спектаклей (бытовые пьесы, оперетки) веет такой седой стариной, как будто не народилось ничего нового!» [7, с. 11]. Эту же мысль он развивает и в октябре: «так называемые «малороссийские труппы» … компрометирующие перед рабочим зрителем современную украинскую культуру. Подобного рода театры подвизались и в Ленинграде» [20].

 

Почти все государственные театры Украины («Березиль», им. И. Франко, им. Т. Г. Шевченко, им. М. Заньковецкой, Краснозаводский из Харькова, «Веселый пролетарий», Одесский драматический) делегировали своих лучших работников в Ленинград, в Украинский Государственный театр «Жовтень» [см.: 15, 1930, № 38, 10 июля, С. 15]. К осени 1930 г. состав театра «Жовтень» сформировался в следующем составе: художественный руководитель и директор Д. Д. Ровинский, инспектор театра Н. Муренко, администратор П. Молчанов, заведующий литературной частью А. В. Ирий, заведующая сектором массовой работы Ф. Шаповал, режиссеры‑постановщики: заслуженные артисты Украины В. Василько (худрук Краснозаводского театра) и Е. Коханенко, Александра Искандер, А. Смирнов, Е. Лишанский; помощник режиссера А. Головченко; художник‑постановщик В. Шкляев (из театра им. И. Франко), художники А. Петрицкий (из Харьковского Академического театра оперы и балета), Н. Маткович, А. Инов; композиторы Ф. Козицкий, Н. Пруслин и Б. Яновский; заведующий музыкальной частью Л. Энтелис, хореографической – Б. Борей, дирижер И. Штейнман, концертмейстер Т. Рябая. В театре был собственный оркестр из 15 человек, в том числе струнный квартет в составе Эриша, Штейнмана, Кутика и Пинта. Труппа театра состояла из более 40 актеров, большая часть которых, как и худрук, была из театра им. Т. Г. Шевченко, в том числе три заслуженных артиста УССР: Евгения Сидоренко, Федор Левицкий и Евгений Коханенко. В труппу также входили актеры С. Ващук, А. Гайдабура, Д. Гайдамака, С. Гудзенко, Н. Губарь, М. Дейнека, Я. Ивахненко, Н. Иноземцев, А. Каневский, И. Корж, А. Левицкий, Д. Лысенко, Э. Лютик, В. Мова-Стецюр, С. Моргун, М. Романовский, М. Семенюта, Д. Степовой, В. Стукаченко, М. Терещенко, В. Щеголев; актрисы Ю. Боур, Н. Будак, Е. Гриневич, Ф. Дузь, В. Забайналова, Е. Ковтун, Н. Лебедева, М. Лютик, М. Маркова, Е. Никитченко, Л. Обломиевская, А. Смирнова-Лысенко, З. Татаренко, М. Шульга, Г. Эдвард.

 

Но преемственность в украинском театре Ленинграда все же прервана не была, и в состав труппы «Жовтня» вошли также ленинградские украинские актеры Н. Арская, Е. Гордиенко, Г. Бойко, В. Разсудов‑Кулябко, И. Рожко, О. Яковлева, А. Самарский. Кроме того, новый театр привлек к активной работе в качестве вспомогательного состава труппы драмкружок Украинского Домпросвета [см.: 15, 1930, № 52 – 53, 26 сент., с. 8; 10, 1930, № 58, 21 – 25 окт., с. 2; № 61. 6 – 10 нояб., с. 2, 11].

 

В целом, основной состав театра включал 35% работников, начавших свою деятельность до революции, и 65% «молодняка», окончившего на Украине театральные учебные заведения [см.: 23, оп. 1, д. 10, л. 13 об.].

 

8 сентября 1930 г. Коллегия Наркомпроса «в целях увековечения памяти украинского писателя М. Коцюбинского» постановила присвоить украинскому театру в Ленинграде «Жовтень» имя М. Коцюбинского [23, д. 3, л. 38], однако следов этого мемориального именования не обнаружено – во всех документах театр назывался всегда просто «Жовтень».

 

Открытие сезона в театре «Жовтень», первоначально планировавшееся на середину сентября, несколько задерживалось – театральная площадка «Пассажа» коренным образом переоборудовалась: по сообщению журнала «Рабочий и театр», была установлена вращающаяся сцена с изменением ее размеров так, чтобы авансцена находилась над оркестром, вследствие чего сам оркестр становился невидимым для зрителя; зрительный зал был заново отделан с перекраской интерьера в голубой и белый цвета [см.: 15, 1930, № 56 – 57, 20 окт., с. 14]. (Некоторые сомнения в кардинальном преобразовании сцены вызывают строки из объяснительной записки к Промфинплану театра на следующий, 1931 год: «Театру необходимо для правильной работы сделать врезной круг, приобрести световые аппараты, произвести ремонт железного противопожарного занавеса») [23, оп. 1, д. 10, л. 17 об.]. Вместимость зрительного зала составляла от 853 до 890 мест (по разным документам) [23, д. 10, л. 14 об.; д. 3, л. 59]. Помещение было дорогим – аренда стоила 22950 руб., что было совершенно неподъемным для начинающего театра, в связи с чем Леноблрабис 16 июля и Центральный Комитет Рабис 20 июля 1930 г. обратились в НКП РСФСР с ходатайством освободить театр «Жовтень» от арендной платы, переведя театральное помещение из подчиненности ЛСПО в ведение Ленинградского ОблОНО. Сектор искусств Наркомпроса поддержал ходатайство [23, д. 3, л., 31, 35], тем более, что к постановлению СНК РСФСР «Об улучшении театрального дела» было принято дополнение № 8-а, по которому предписывалось «Наркомфину РСФСР совместно с НКП и НКВД в 15-дневный срок пересмотреть существующую систему обложения театров налогами и сборами, а также оплаты коммунальных услуг, чтобы эти театральные предприятия были приравнены в отношении взимания налогов к политико-просветительным учреждениям» [23, д. 4, л. 79]. Однако еще и в первой половине 1931 г. театр не был «изъят от ЛСПО», а 10-типроцентный местный налог со зрелищ «висел» на нем всегда [23, д. 4, л. 21; д. 10, л. 17].

 

Ленинградские партийные и советские органы гораздо большее внимание уделяли созданию украинского театра как политической и идеологической акции, на страницах печати пропагандировались декларируемые театром цели и анонсировались постановки. Это было связано, прежде всего, с тем, что задача театра – «воплощать в национальной форме общие идеи социалистического строительства и культурной революции», знакомить «пролетариев города Ленина с подлинной украинской культурой и выросшим после Октября национальным искусством» [15, 1931, № 12, 1 мая, с. 17; 17. 1931. [Б. м.]; [Б. г.], с. 26] – была политико‑просветительной, способствовала воспитанию советского человека – интернационалиста, утверждала достижения национальной политики большевиков. Художественный руководитель театра Д. Ровинский, формируя творческое кредо театра, также в первую очередь выделял политический аспект: «быть связующим культурным звеном между братскими союзными республиками… в Ленинграде выковаться в подлинно пролетарский театр, национальный по форме, интернациональный по содержанию… всемерно бороться с малороссийщиной, как оружием классового врага», для чего необходимо овладеть марксистским методом и применить его в театре. Ему вторил режиссер и актер Е. Коханенко: театр «абсолютно отмежевывается от этнографии и бытовизма, считая их ненужными, тормозящими явлениями в пролетарском искусстве» [15, 1930, № 58 – 59, 31 окт., с. 14].

 

Это была «генеральная линия» театра «Жовтень», продекларированная и в производственном плане на 1931 год: «Проводить в жизнь ленинскую национальную политику, внедряя в сознание широких трудящихся масс значение интернационального воспитания и социалистического строительства … демонстрируя современную индустриально-колхозную советскую Украину и ее достижения, поведет беспощадную борьбу с реакционной малороссийщиной… существующей не только в захолустьях РСФСР, но и в центрах, одурманивающую зрителя старыми идеологически-вредными пьесами, всевозможными «грицями», «жидивками», «цыганками», «гопаком» и «горилкою». Но дело не только в устаревшем репертуаре, но и в творческом методе: недопустимо ставить пьесы «революционной советской драматургии приемами старого малороссийского театра», и тем самым еще более дискредитировать украинский советский театр и вредить «правильному ознакомлению русского пролетариата с культурными достижениями братской республики» [23, оп. 1, д. 10, л. 13].

 

В соответствии с этими установками планировался репертуар театра – основное место в нем занимала украинская советская драматургия. На сезон 1930-31 г. анонсировались «Диктатура» и «Кадры» И. Микитенко, «Гута» Г. Кобеца, «Коммольцы» и «Неизвестные солдаты» Л. Первомайского, «Патетическая соната» Н. Кулиша, «Шпана» В. Ярошенко, «Яблоневый полон» И. Днепровского. При этом все спектакли современной проблематики театр посвящал, в соответствии с их темой, разным организациям и движениям: ударным бригадам Ленинграда, пролетарскому студенчеству – «пролетстуду», комсомолу, Красной Армии и Флоту. Кроме пьес современных авторов, театр намеревался поставить подлинную украинскую классику – «Гайдамаков» Т. Г. Шевченко и «Лесную песню» Леси Украинки [15, 1930, № 56 – 57, 20 окт., с. 14; Спутник по ленинградским театрам: 1931, с. 26]. В планах «Жовтня» значилась и пьеса еврейского драматурга Переца Маркиша «Земля» [см.: 23, оп. 1, д. 10, л. 13 об.]. Однако не все из этих планов удалось осуществить.

 

По традиции родного для большинства труппы «Жовтня» театра им. Т. Г. Шевченко, задолго до открытия театра началась активная работа с будущей зрительской аудиторией (заведующая сектором массовой работы Ф. Шаповал). Актеры организовали ударную концертную бригаду и выступали в домах культуры, клубах и красных уголках различных предприятий и учреждений Ленинграда [см.: 15, 1930, № 58 – 59, 31 окт., с. 15]. В сентябре 1930 г. Д. Ровинский в служебной записке заместителю наркома просвещения УССР Полоцкому просил, чтобы Всеукраинское Общество культурной связи с заграницей с целью ликвидации «украинской неосведомленности среди широких масс РСФСР» изготовило несколько выставок для театра «Жовтень» на темы: «Украина сегодня», «Соцстроительство и перестройка села» как противопоставление понятию Украины Гоголя, а также выставок украинского искусства, графики, скульптуры, украинской периодики [см.: 23, оп. 1, д. 3, л. 26 – 27 об.]. Выставка «Украина сегодня» – о современной индустриальной Украине, «для ознакомления трудящихся Ленинграда с украинской действительностью в противовес представлениям о ней по произведениям старых русских поэтов» – была сделана и открылась перед премьерным спектаклем «Диктатура» в помещении театра [см.: 15, № 60 – 61, 6 нояб., с. 19].

 

В печати с начала октября была развернута реклама «первого в РСФСР государственного украинского театра» и его премьерного спектакля. Билеты на премьеру с 7 по 22 ноября были распределены заранее и приобретены профсоюзными организациями крупнейших предприятий, обкомами профсоюзов, райкомами комсомола для культпоходов. Так, 7 ноября в театр «Жовтень» шли работники фабрики «Скороход», 8-го утром – завода «Севкабель», вечером – комсомольцы Смольнинского района, 9-го – Василеостровского, 11-го – Московского, 12-го – сотрудники «Красной газеты» и пролетарское студенчество, 13-го – работники завода «Красный Октябрь», 14-го – «Электрика», 15-го – профсоюз работников земли и леса. 10 ноября был открытый просмотр для культактива профсоюзов и ударных бригад фабрик и заводов, 22 – для Землячества пролетарского студенчества Украины, и только на 23 ноября билеты продавались в кассе театра [см.: 15, 1930, № 56 – 57, 20 окт., с. 14; № 58 – 59, 31 окт., 3-я стр. обл.].

 

Театр «Жовтень» открылся в 13‑ю годовщину Октября, 7 ноября 1930 г., спектаклем по социальной драме И. Микитенко «Диктатура», написанной в 1928 г. и посвященной классовой борьбе в деревне в процессе хлебозаготовок (постановка Е. Коханенко). Сложная и «многонаселенная» пьеса с разнообразными социальными типажами была по плечу только сильной труппе и уверенной режиссуре, и театр блестяще справился с трудной задачей – он оправдал надежды классово ориентированных зрителей и критики. На первую постановку театра откликнулись многие периодические издания. Первой рецензией стала заметка Л. Тасина в утреннем выпуске «Красной газеты» от 9 ноября. Рецензент отметил достоинства пьесы, назвав ее одним из лучших произведений советской драматургии, и высоко оценил работу театра, который «тщательно разработал пьесу и создал нужный художественный спектакль. В постановке «Диктатуры» совершенно не чувствуется традиции старого «малороссийского» спектакля. … С положительной стороны выявил себя и актерский состав театра, показавший, что он способен поднять серьезную, большую пьесу». Только музыкальное оформление охарактеризовано негативно, как резкий диссонанс, никак не связанный с темой и отдельными эпизодами спектакля [см.: 19].

 

Член драматической секции Ленинградской Ассоциации пролетарских писателей Г. Горохов в журнале «Рабочий и театр» особенно подчеркивал, что «социальный смысл классовой борьбы вскрыт чрезвычайно глубоко и верно… Конец кулака предопределен ходом социально-исторических процессов и кулацкий террор не спасет кулачество от ликвидации его, как класса. Эту идею постановщик пьесы Коханенко и весь состав исполнителей поняли не механически, а творчески глубоко. И это позволило им, используя приемы и сильного драматизма, и тонкой иронии, и мягкого лиризма и порой неуловимого гротеска, – довести идею пьесы до каждого зрителя». Художник-постановщик Н. Маткович интересно сочетал конструкции и натуральные детали, что позволяло быстро переключать действие. Некоторые претензии предъявлялись к музыке (композитор Ф. Козицкий), звучавшей исключительно иллюстративно. В целом театр создал «высоко культурный спектакль» и первой своей работой «доказал право на существование и поддержку всей ленинградской общественности» [5].

 

Через две недели журнал вернулся к «Диктатуре» в театре «Жовтень». А. Котвицкий охарактеризовал постановку как блестящую работу, «подлинно художественный спектакль … мастерски разыгран актерами, образы кулака, бедняка и жителей села получили в исполнении актеров украинского театра настоящее толкование». Спектакль горячо рекомендовался «рабочему зрителю» [9].

 

Некто рабкор Е.О. в журнале «Работница и крестьянка» подробно пересказывает фабулу пьесы И. Микитенко и дает краткую оценку спектаклю: картина классовой борьбы в деревне проходит перед зрителем «наглядно, ярко, убедительно … Общее впечатление сильное и глубокое, особенно от последних сцен». В отличие от других рецензий, здесь положительно отмечается музыкальное сопровождение постановки: хоровое украинское пение между картинами оттеняет содержание пьесы.

 

Одновременно с украинским театром пьесу «Диктатура» в Ленинграде поставил и Государственный Театр драмы (бывш. Александринский), так что и рецензии на оба спектакля публиковались синхронно. В отклике М. Янковского в журнале «Рабочий и театр» отмечалось, что в Госдраме, где главную роль рабочего Дударя играл Н. Симонов, «спектакль сделан крепко, хотя слабы массовые сцены», «работа заслуживает полнейшего признания». Критически было оценено оформление спектакля – «наивный фольклорный пейзаж, и тут же бурлящая деревня… Этот пейзаж дискредитирует политическую насыщенность пьесы» [25, с. 10]. В тот же день в «Красной газете» появилась статья С. Мокульского, который, в отличие от рецензента «Рабочего и театра», смотрел спектакли в обоих театрах и сравнил их, отметив, в частности, его выигрышное оформление в украинском: деревня изображается «необычайно просто и скупо, без дешевых прикрас вроде слащавых звездочек на небе или крикливых подсолнухов», что создает удобный фон для действия и позволяет сосредоточить внимание на сюжетных коллизиях. В спектакле «Жовтня» «достоинства пьесы Микитенко особенно ярко вскрываются при исполнении ее на украинском языке и украинскими актерами, которые, подобно автору, превосходно знают изображаемую среду. Персонажи «Диктатуры», как они показаны в «Жовтне», прежде всего, являются образами украинских рабочих, украинских бедняков, середняков и кулаков. В отличие от постановки Госдрамы, «Жовтень» дает «Диктатуру», как пьесу о перестраивающейся и расслаивающейся украинской деревне». Национальные особенности прослеживаются и в присущей украинским актерам юморе, сочной подаче текста, большой и захватывающей эмоциональности. При этом и в украинском театре массовые сцены «организованы довольно приблизительно», мизансцены лишены четкости и законченности, «режиссерская рука чувствуется мало». Но при всех недочетах, спектакль в украинском театре производит положительное впечатление, «захватывает своей простотой и искренностью, своей большой социальной зарядкой» [13].

 

Все рецензенты отмечали ансамблевость актерской игры, которая производила сильное впечатление. Выделялись исполнители ведущих ролей Лысенко (кулак Чирва), з. а. Коханенко и Гудзенко (бедняк Малоштан), з. а. Ф. Левицкий (кулак Пивень), Гайдабура (подкулачник Гусак), Лютик (рабочий Зубченко), з. а. Сидоренко (комсомолка Оксана). Странно, что никак не отмечен главный герой – рабочий-партиец Григорий Дударь, роль которого играли С. Ващук и В. Мова-Стецюр, но и такое умолчание говорит за себя.

 

До начала января 1931 г. почти все спектакли посещались в рамках организованных культпоходов. Ежедекадная афиша театра сопровождалась перечнем предприятий и организаций, которые посещали спектакль «Диктатура», а сами эти декады нумеровались: вторая декада культпоходов, третья и т. д., вплоть до восьмой. Если организация не могла оплатить весь спектакль, заключался договор на половину мест. Некоторые организации повторяли культпоходы для своих членов. Среди посетивших театр «Жовтень» в ноябре – декабре 1930 г. были сотрудники Балтийского завода, заводов «Электросила», «Вулкан», «Кооператор», «Экономайзер», «Красный гвоздильщик», «Электроаппарат», им. Казицкого, «Экспортлеса», фабрики им. Мюнценберга, военной школы, различных кооперативов, члены профессиональных союзов – строителей, водников, печатников, пищевиков, швейников, транспортников, связи, железнодорожников и др. Процент «организованного зрителя» достигал 85%, из них рабочих – 78% [см.: 23, оп. 1, д. 10, л. 13 об.].

 

Ясно, что культпоходы обеспечивали полные аншлаги в театре, но одновременно они требовали больших организационных и временных усилий и могли осуществляться достаточно эффективно на волне повышенного интереса к новому и необычному театру, но такой интерес не мог быть постоянным.

 

Второй постановкой театра «Жовтень» стала новая пьеса И. Микитенко «Кадры», рассказывающая о борьбе пролетарского студенчества за высшую школу в 1920 – 1923 гг. Эта пьеса имела успех на русской сцене – под названием «Светите, звезды!» она шла в Москве во Втором МХАТе и готовилась к постановке на русском языке в Ленинграде.

 

В оригинале же ее в «ударном порядке» выпустил режиссер Е. Коханенко в «Жовтне» в начале января 1931 г. (художник‑постановщик В. Шкляев, музыка Л. Энтелиса). В последнем номере журнала «Рабочий и театр» за 1930 год в рубрике «К ближайшим премьерам» была помещена беседа с режиссером-постановщиком, который подчеркнул жгучую актуальность пьесы: «Задача подготовки пролетарских специалистов стоит сейчас перед нами во всей своей широте и требует к себе внимания всей советской общественности, особенно после недавно прошедшего процесса «промпартии» [8][2]. Е. Коханенко рассказал также о концепции спектакля, в котором «режиссура ставила своей задачей – уход от индивидуализма и раздробления типажа … мы стремились типизировать отдельные персонажи, показать в каждом из них определенную группу студенчества и тот класс, представителем которого он является. Показ идейно-политического и культурного роста рабочее-крестьянской молодежи является органической частью нашего спектакля. Конечная цель – дать зрителю глубокую, эмоционально-революционную зарядку для борьбы за новые пролетарские кадры».

 

«Кадры» в украинском театре удостоились нескольких разноречивых рецензий в печати. Первой 9 января откликнулась «Красная газета». В. Г[олу]бов охарактеризовал пьесу И. Микитенко, с одной стороны, как нужное и интересное произведение о том, «как строится и растет советский ВУЗ», но, с другой – как устаревшую, поскольку она не учитывала «ряд сдвигов в вузовской действительности», происшедших после ее написания (ударничество, новые методы общественной и академической работы, производственный принцип обучения и др.). И форма пьесы в виде самостоятельных жанровых сценок, объединенных единой тематической линией, по мнению рецензента «несколько примитивно и упрощенно вскрывает тему». Но в противовес недостаткам – несомненные достоинства: «образный выразительный язык пьесы, мягкий юмор и убеждающая простота, замечательная обрисовка персонажей и яркая драматическая трактовка некоторых моментов». А вот о самом спектакле автор отзывается весьма критически, неожиданно назвав его «нисколько не характерным для украинского театра… в спектакле выхолощена национальная специфика, даже утерян колорит, имевшийся в пьесе. Это обычный спектакль нашего театра, переведенный на украинский язык». Ни для кого не нашлось у рецензента добрых слов. Работа режиссера Е. Коханенко – «слаба и неинтересна», он не сумел «на основе здорового оптимизма «Кадров» построить бодрый, заряжающий спектакль». Актерский состав «не преодолел творческой разнородности и эклектизма», исполнение ролей студентов мало убедительно и отмечено фальшью. А самому театру еще нужно завоевать «право на жизнь» отысканием и утверждением своего собственного, национального творческого лица» [2].

 

Неужели полная неудача? Но другие рецензии не подтверждают такой вывод, хотя и содержат критику спектакля и отнюдь не являются хвалебными. И. Городский в газете «Ленинградский студент» также отмечал «несоответствие пьесы сегодняшнему дню», она даже «притупляет несколько классовую бдительность зрителя и объективно уводит его от злободневных, насущественнейших проблем сегодняшней вузовской действительности», и театр не сумел критически осмыслить пьесу «с точки зрения третьего года пятилетки». Но при этом национальный колорит, национальные формы выдержаны во всех элементах спектакля – и в оформлении художника Шкляева, и в «действенной музыке» композитора Энтелиса, и в постановке режиссера Коханенко в целом. А вот единой творческой линии в игре актеров действительно нет, методы игры разношерстны, так как театр вынужден был формировать труппу «из имевшихся налицо сил». Значит, нужна «максимальная работа» с актерами, чтобы добиться создания единого по творческому методу ансамбля [4].

 

А.П. в журнале «Рабочий и театр», отмечая правильную установку и яркий материал пьесы, указывает на ее рыхлость, вялость, вследствие чего она рассыпалась на длинный ряд статических эпизодов – автор еще не овладел «творческим методом пролетарской драмы». И спектакль не преодолел этого недостатка драматургии, он был лишен единства, носил иллюстративный характер, отдельные персонажи превращались в застывшие схемы. Режиссерская работа Е. Коханенко была признана добросовестной и старательной, но с налетом некоторого «провинциального упрощенчества». Из актеров выделялись А. Гайдабура, Е. Сидоренко, С. Ващук, М. Терещенко. Безусловно положительно оценивалась работа художника-постановщика В. Шкляева, следовавшего традициям новаторского украинского театра «Березиль». В целом спектакль был признан скромным, но полезным, «ставя в обличьи украинского языка и бытовой специфики общие для всего Советского Союза проблемы борьбы за кадры, тему классовых битв в ВУЗе» [1].

 

В феврале 1931 г. театр «Жовтень» выпустил спектакль по поэме Т. Г. Шевченко «Гайдамаки» в инсценизации Леся Курбаса, постановщик Д. Ровинский. В массовых сценах спектакля участвовал вспомогательный состав театра – драмкружок Домпросвета. В спектакле было много музыки композиторов Лысенко, Глиэра, Стеценко, Пруслина. Потребовалось объяснение, почему театр, созданный для презентации современной украинской драматургии, обратился к произведению, написанному 90 лет назад и посвященному восстанию гайдамаков в XVIII веке. Постановка на историческом материале диктовалась двумя соображениями: познакомить ленинградских зрителей с подлинной украинской классикой в противовес ложным о ней представлениям, а также «дать революционный спектакль, отражающий классовую борьбу украинского населения». Развивая этот второй мотив, театр устроил у себя выставку МОПРа о современных событиях в Западной (польской) Украине, «как являющихся повторением фактов, положенных в основу пьесы Шевченко» [15, 1931, № 4, 11 февр., с. 21].

 

Эта идея обосновывалась в большой статье под названием «Изучим прошлое, возьмем настоящее – построим будущее. «Гайдамаки» в I-ом на территории Р.С.Ф.С.Р. Украинском Гостеатре «Жовтень», написанной зав. массовым сектором театра «Жовтень» Ф. Шаповал [см.: 23, оп. 1, д. 9, л. 25 – 29]. Большое место в статье занимает изложение исторических фактов о восстаниях на Правобережной Украине в XVIII веке, разъясняются непонятные ленинградскому зрителю термины (гайдамаки, гайдаматчина, колиивщина), кратко рассказано содержание «классики-истории» – поэмы Т. Г. Шевченко. Шевченко показал гайдамаков не как разбойников, а как борцов за свободу, но автор продолжает: «борцов за политическую власть пролетариата» (!), так как эти восстания были «семенами, из которых вырастала революционная борьба, гражданская война и пришли к диктатуре пролетариата». Статья Ф. Шаповал известна нам только в рукописи, поэтому трудно сказать, каким образом использовался этот текст, слишком прямолинейный даже для лобовой пропаганды, однако ясно, что он был подготовлен для разъяснительной работы среди зрителей, незнакомых с историей Украины и поэмой Т. Г. Шевченко.

 

В. Голубов в «Красной газете», уже традиционно первой откликнувшейся на новую постановку «Жовтня», объясняет выбор театра и как бы дает разрешение на него: «Ознакомление рабочего зрителя с лучшими творениями национального искусства и его классического наследия – одна из задач существующего в Ленинграде Украинского театра. И в цепи пьес современного репертуара, трактующих злободневную тематику текущего дня, допустимы отдельные звенья, представляющие собой наиболее ценное, наиболее прогрессивное и революционное из украинской драматургии прошлого. Но это прошлое должно выявляться в разрезе нашего, классового к нему отношения» [курсив мой – Т.С.]. Между тем вот этого «правильного» отношения рецензент в спектакле не нашел, так как «переделка пьесы» Л. Курбасом свелась к ее «формальной перепланировке» и намекам на сходство «шевченковского содержания с нынешней действительностью» – Польшу 200-летней давности (события гайдаматчины происходили в XVIII в.) с современной Польшей, символически представленной в спектакле женщиной с фашистским значком на груди. Такое отождествление «в какой-то единой классовой зависимости и причинности» недопустимо [3]. Эту же точку зрения разделял и Н. Ситников в журнале «Рабочий и театр»: борьба повстанцев‑гайдамаков на Правобережной Украине в XVIII в. носила характер «узко-национального и, конечно, классово не определившегося освободительного движения», а потому показывать гайдамаков как подлинных борцов за свободу, да еще проводить параллель между ними и крестьянскими волнениями в Польше в 30-е гг. XX в., смешивать эти явления «недопустимо и политически вредно» [16, с. 17].

 

Оба рецензента предъявляли театру серьезные претензии и с художественной точки зрения, новаторские элементы инсценизации «украинского Мейерхольда» Леся Курбаса (введение хора на манер греческих трагедий, являющегося посредником между сценой и залом, «привкус оголенного эстетизма», «внешняя стилизованность исполнения, основывающегося на возвышенном и ложном пафосе» и т. п.) подвергались критике. Единственным достоинством постановки В. Голубов назвал музыку, напряженную и выразительную, которая только и «оставляет впечатление от утомительного и мало интересного спектакля». А. Н. Ситников охарактеризовал спектакль в целом как «прорыв» (это определение имело в описываемый период значение неудачи, провала).

 

И профессиональный театральный критик В. Голубов, и выросший из рабкоров Н. Ситников, в заключение довольно резко отчитали театр. «Шатания от современного репертуара («Диктатура», «Кадры»), использованного без намека на специфику национальной формы к стилизованной «национальной поэме» низкой общественной значимости – недостаточная рекомендация для подлинно советского национального театра» (В. Голубов). «Использование классической драматургии современным театром может быть допустимо только в случае, если из драматического архива извлекаются лучшие образцы, заключающие в себе хоть в какой-то мере родственные революционным дням элементы, при соответствующей обработке которых можно создать спектакль с классово-полезной направленностью» (Н. Ситников).

 

Следующая работа театра, казалось, вполне соответствовала этим наставлениям. Вместо анонсированной осенью пьесы Л. Первомайского «Неизвестные солдаты», которую по условиям договора с Украинским Товариществом драматургов, композиторов и сценаристов театр должен был поставить не позднее 1 января 1931 г., но из-за затянувшегося подготовительного периода поставить не успел [см.: 23, оп. 1, д. 9, л. 7 – 8], в феврале 1931 г. было приобретено право постановки новой пьесы Остапа Вишни «Запорожец за Дунаем» «из жизни украинских эмигрантов за границей». Премьера спектакля, названного в афишах музыкальным гротеском, в постановке Д. Ровинского, на классическую музыку С. Гулака‑Артемовского в новой редакции, инструментовке и «с дописанными номерами» композитора Л. Энтелиса, состоялась в апреле 1931 г. [см.: 15, 1931, № 4, 11 февр., с. 21; № 10, 11 апр.; афиши]. Знаменитая украинская опера послужила канвой для создания остроумного, «насыщенного злободневным содержанием сатирического памфлета». Сюжет пьесы: в Марокко происходит «мирная» международная конференция с участием беглых украинских министров и глав некоторых европейских государств (иронически названных Королёк I, Пиль-Цуцкий, Пан-Каре) с целью организации антисоветской интервенции, и все события происходят на фоне повседневной жизни украинской эмиграции, часть которой живет играемым изо дня в день «Запорожцем за Дунаем». Для лучшего понимания содержания спектакля русским зрителем и более полного осмысления происходящего введен конферанс в виде полемики между двумя актерами.

 

Казалось бы, социально-политические задачи театром решаются, да еще и в интересной форме, но бдительный Николай Ситников начеку: «От злободневности спектакля до его политической полновесности так же далеко, как далек исторический «Запорожец за Дунаем» от текста Остапа Вишни» – лирические герои выглядят безобидными мечтателями, стремящимися на родину, международные хищники только смешны, конферанс не придает политического заострения, а сводится к «полемике с мюзик-холлом». Однако в спектакле были моменты, которые рецензент, уже несколько лет боровшийся с «псевдоукраинским» «гопачногорилочным» искусством, безусловно приветствует – в спектакле «через пародийно-гротесковый показ этого старья вскрывается вся его архаическая ложность» [23, оп. 1, д. 9, л. 17]. (Напомним, что в таких экспрессивных выражениях рецензент характеризовал жемчужину украинской сцены – оперу С. Гулака-Артемовского «Запорожец за Дунаем», а не свободную переработку О. Вишни. В черновом варианте статьи говорится также о «романтической канве престарелой оперы», которая «содержала в себе сгусток великодержавного шовинизма»). Работа режиссера была названа «вполне посредственной», а вот актерский ансамбль блеснул, особенно Е. Коханенко, М. Романовский, Е. Никитченко. Выделялось также простое и остроумное решение спектакля художниками В. Шкляевым и П. Рогожинским. Но все же общий вывод рецензента был неутешительным: спектакль «не является в какой-либо мере образцом украинской театральной культуры» [17, с. 17].

 

С 7 ноября 1930 г. по 1 мая 1931 г. в театре «Жовтень» пьеса «Диктатура» прошла 55 раз (до конца сезона – более 70), «Кадры» – 33 раза, «Гайдамаки» – 35 раз, «Запорожец за Дунаем» – 20 раз [см.: 23, оп. 1, д. 3, л. 65; д. 9, л. 24].

 

Пятая и последняя (июнь 1931 г.) в первом сезоне театра «Жовтень» премьера – спектакль по первой пьесе белорусского пролетарского драматурга Г. Кобеца «Гута» («Стеклозавод»). Автор, бывший рабочий стеклозавода, писал об известном ему производстве и знакомой социальной среде, что позволяло точно и ярко нарисовать образы отдельных персонажей. Но пьеса была написана в 1929 г. и к моменту постановки, по мнению критики, уже «немного устарела» (!) – ведь «развернутое наступление на враждебный пролетариату класс быстро меняет соотношение и расстановку классовых сил внутри страны», и показанные в пьесе мастера-«кулаки» уже не типичны. Это и было названо все тем же Н. Ситниковым основным недостатком пьесы и спектакля в постановке Е. Коханенко, хотя и оформление (художник А. Иванов), и музыка (композитор Ю. Мейтус) были названы лишенными всякого своеобразия и довольно посредственными. Положительно была оценена игра актеров Ф. Левицкого, Д. Гайдамаки, а также «старой гвардии» украинских ленинградских театров А. Самарского и И. Рожко. В целом спектакль был признан «на уровне лучших постановок» «Жовтня», но не может служить ему причиной для творческого удовлетворения» [14, с. 13].

 

Для преодоления определенного языкового барьера между сценой и зрительным залом постановки театра «Жовтень» анонсировались с изложением краткого содержания пьесы (напр., «Диктатура», «Гута»). Либретто к «Запорожцу за Дунаем» в обработке О. Вишни было напечатано в типографии «Красной газеты» тиражом 3 тыс. экз. [см.: 23, оп. 1, д. 9, л. 14].

 

Уже в свой первый сезон украинский театр стал активным участником культурно-просветительской работы среди разных слоев населения Ленинграда – рабочих, студентов, красноармейцев и краснофлотцев. Из состава труппы были выдвинуты уполномоченные по связям с предприятиями, учреждениями, вузами, воинскими частями. Актер и режиссер-лаборант А. Гайдабура был направлен руководителем драматического кружка (кружка малых форм) в Украинский Дом просвещения. Передвижная бригада артистов театра выступала в обеденный перерыв прямо в цехах предприятий [см.: 23, д. 10, л. 1 – 3, 10]. В театре работал Художественно-политический Совет, состоящий преимущественно из руководства «Жовтня», представителей Украинского Дома просвещения и Землячества пролетарских студентов Украины [см.: 23, д. 4, л. 7 – 8 об.].

 

Выразительный пример главенства классово-политической составляющей в деятельности театра «Жовтень» дает договор о его сотрудничестве с крупным ленинградским предприятием. 5 января 1931 г. в театре состоялось торжественное заседание «по случаю принятия над театром шефства Механическим заводом № 7» [15, 1930, № 70 – 72, 31 дек., с. 17]. В таком сотрудничестве театр был «ведомым», а ведущей силой этого взаимодействия, в духе времени, считались «трудящиеся города Ленина». Сам договор «О принятии пролетарского идейно-политического шефства Механического завода № 7 над государственным Украинским театром «Жовтень» («Октябрь») в г. Ленинграде» был подписан позже, в октябре 1931 г. Текст договора содержит обоснование необходимости такого шефства как политического дела огромной важности, могучего средства проведения в жизнь коммунистического лозунга «Искусство в массы». Рабочее шефство позволяет театру приблизить «свою продукцию» к рабочему зрителю, «искусство делается подлинно пролетарским, театр мобилизует волю, энтузиазм рабочих масс на борьбу за промфинплан, пятилетку, за успешное окончание строительства фундамента социализма». А рабочее шефство над Украинским театром – это еще более важное политическое дело, так как украинский театр на территории РСФСР, в Ленинграде – мощный фактор интернационального воспитания, оружие борьбы «со всеми и всякими искривлениями национальной политики партии», театр, пропагандирующий украинскую культуру, национальную по форме и социалистическую по содержанию [см.: 23, оп. 1, д. 10, л. 4].

 

Практическая сторона сотрудничества завода и театра частично была совершенно логичной: устраивать «вечера спайки» двух коллективов, проводить культпоходы в театр с последующим обсуждением спектаклей, выделять заводским ударникам бесплатные абонементы, а ударной бригаде театра выступать перед рабочими на заводе, участвовать в политических кампаниях, разъяснять задачи культурной революции, в том числе театрального искусства, помогать в ликвидации неграмотности, вовлекать рабочих-украинцев в работу землячества, организовать для них кружки на родном языке.

 

Но все же основной посыл документа был очень технократическим: завод и театр рассматривались просто как два предприятия, которые заключают между собой договор о соцсоревновании со следующими пунктами: успешное выполнение своих промфинпланов, качественный выпуск продукции, активная борьба с прогулами, опозданиями, небрежным отношением к своим обязанностям, снижение себестоимости и процента брака, взаимообследование обоих предприятий с созывом совместных собраний.

 

Ярко выражена в договоре и идея гегемонии рабочего класса над интеллигенцией: завод брал на себя обязательства делегировать двух своих представителей в Художественно-политический совет театра «для участия и руководства таковым», а также направить лучших ударников «в качестве соц. совместителей на ответственные, руководящие должности (директор, глав-администратор, заведующий Художественно-политическим советом и т. д.)» и осуществлять «внутри воспитательную работу» среди актеров и всех работников театра. Коллектив же театра обязался «в случае производственного прорыва на заводе» полностью переключить свою работу на ликвидацию этого прорыва [см.: 23, д. 10, л. 5 – 6].

 

Этот документ, характерный для своей эпохи, позволяет ощутить ее атмосферу, одновременно суровую и наивную, услышать голоса людей – социальных оптимистов, уверенных в своей правоте и существовании простых классовых решений для всех мировых проблем.

 

15 июня 1931 г. закончился первый сезон театра «Жовтень». Несмотря на творческие успехи театра, окончание сезона оказалось мало оптимистичным. Выплата зарплаты постоянно задерживалась. Театр не был включен в план летних гастролей, составленный сектором искусств НКП, в связи с чем вынужден был полностью прервать работу до осени 1931 г., причем оплата в размере 50%, по промфинплану театра, полагалась членам труппы только за один месяц [см.: 23, д. 10, л. 17]. В это время в штате театра числилось 110 чел., из них 82 служащих (в т. ч. 30 женщин), то есть творческий состав, и 28 рабочих (в т. ч. 8 женщин) [см.: 23, д. 4, л. 95 – 95 об.]. Общее собрание труппы 23 июля 1931 г. горячо обсуждало ситуацию и почти единогласно (при одном голосе против) голосовало за другую схему расчетов, а именно: с 15 июня по 25 июля и с 25 августа по 15 сентября театр считать на консервации и выплатить сотрудникам 50% зарплаты, с 25 июля по 25 августа – оплаченный (100%) отпуск. Кроме того, администрации предлагалось до 25 июля подписать с работниками тарифное соглашение на срок до 1 января 1932 г. Присутствовавший на собрании заместитель председателя Рабиса заверил, что это решение будет поддержано президиумом союза [см.: 23, д. 16, л. 31 – 32].

 

Однако проблемы театра «Жовтень» были не только финансовыми.

 

Труппа театра, составленная из актеров разных творческих школ и разного профессионального уровня, не была сплоченным творческим коллективом. Бытовая же сторона жизни иногородних актеров была практически неприемлемой: и в 1931 году «нет до сего времени жилищ, состав театра живет в уборных» [23, д. 10, л. 13 об.]. Несмотря на неподдельный энтузиазм, с которым большинство актеров принялись творить дело национального театра в русскоязычной среде, долго выдерживать такие условия, да еще при хронической задержке зарплаты, могли и хотели не все, в труппе начались трения, подсиживания, дрязги и т. п. Уже в декабре 1930 г. совещание актива театра «Жовтень» рассмотрело вопрос «Про организационные недочеты среди состава театра». Докладчик, заместитель директора театра Ф. Шаповал перечислила имевшие место «болезненные явления»: «вместо здоровых товарищеских отношений – где у кого – ненависть, что не должно быть в нашей семье», «есть люди, которые ведут вредительскую работу», не все работают над собой, чтобы «отвечать современным советским условиям, иначе человек может навсегда сойти со сцены», кое-кто придерживается устаревших методов, некоторым старым работникам следует более строго относиться к своей работе и воспитывать молодежь. Выступления участников совещания конкретизировали проблему. Так, из протокола следует, что молодой актер Василий Щеголев (задействованный в спектакле «Диктатура» в роли секретаря райпарткома Величко) бросил театр и уехал на Украину, и называются причины этого поступка: ему «не дали соответствующей работы, не удовлетворили его ролью, был голодный [курсив мой – Т.С.], вот почему выехал». Режиссер-лаборант Гудзенко «высмеивает Коханенко и когда есть недостатки в работе то Гудзенко рад». В труппе есть «закулисное травление один одного среди актеров». Но основное внимание актива было сосредоточено на «разлагающей деятельности» актера А. Самарского, начавшего свою ленинградскую карьеру еще в театре И. Я. Юхименко в 1927 г. Выяснилось, что именно Самарский способствовал бегству Щеголева и «взял в обработку» еще двух актеров, что он спаивает заслуженного артиста Ф. В. Левицкого, а потом критикует его. Выступавшие называли Самарского «врагом театра», неучем, который «переоценивает себя», стремится стать режиссером и за два месяца работы не сказал ни одного хорошего слова о театре, «а все только плохое». Характерны отзывы Самарского о репертуаре театра: «Диктатура» – это безуспешная пьеса, «Кадры» не будут пользоваться успехом, необходимо ставить здесь «Наталку Полтавку» и «Цыганку Азу». Совещание постановило «давать решительный отпор тем, которые вредят нашему строительству культурной работы – Самарского необходимо снять» [23, д. 10, л. 23 – 25].

 

Но главной проблемой театра «Жовтень» был все же так и не определенный до конца статус и характер работы – в качестве стационарного или передвижного. Поразительно, что уже в декабре 1930 г. (а театр дал первый спектакль 7 ноября!) на театральном совещании в Ленинграде председатель Главискусства Ф. Кон заявил, что создание украинского театра в городе, где проживает не более 17 тысяч украинцев (на самом деле их насчитывалось более 30 тысяч), вызывает немало возражений, «место такого театра – на Украине, откуда он не лишен права периодически выезжать в разные пункты РСФСР для обслуживания там разбросанного украинского населения» [15, 1930, № 68 – 69, 21 дек., с. 13]. На это явно политически незрелое заявление по свежим следам откликнулся журнал «Рабочий и театр». Критик А.П. справедливо отмечал, что украинский театр в Ленинграде призван вовсе не только обслуживать ограниченную украинскую колонию, хотя она и достигает нескольких десятков тысяч человек, но должен быть живым проводником идеи культурного сближения союзных республик и народов СССР, постоянным культурным «полпредством» украинского пролетариата в крупном индустриальном центре [см.: 15, 1931, № 2, 21 янв., с. 11].

 

23 июня 1931 г. в Москве состоялось заседание Президиума не так давно образованного Управления по делам национальных театров (нацментеатров) Наркомпроса по вопросу обслуживания украинского населения на территории РСФСР, докладчик Симолин. Принятое постановление содержало пункты о создании нескольких украинских театров в разных регионах, в том числе 4-х стационарных (двух краевых и двух областных) и шести передвижных, а также поддержку театра-студии и театра украинской муздрамы в Москве и театра «Жовтень» в Ленинграде. При этом «Жовтень» выделялся как единственный театр «для больших городских площадок, способных поднять бюджет до 10 – 13 тыс.», а его работа в 1932 г. должна была проходить на пяти площадках: 4 мес. – в Ленинграде, 1 мес. – в Москве, по 2 мес. – в Воронеже, Новороссийске и Ростове-на-Дону [см.: 23, оп. 1, д. 3, л. 1 – 3].

 

Представитель Управления национальными театрами Симолин выступил с докладом о перспективах «Жовтня» и на общем собрании труппы театра 23 июля 1931 г. Он изложил концепцию управления, принятую месяцем ранее, но некоторые тезисы его выступления звучали весьма странным образом: «Театр «Жовтень» – театр государственный, а государство не знает, чей он». Далее докладчик сообщил, что у театра в Ленинграде теперь есть «непосредственный хозяин» – заместитель заведующего Ленискусством Горский, но «Ленинград театра только для Ленинграда не признает», «театр «Жовтень» Ленинграду, как таковому, не нужен», но необходим как театр РСФСР [курсив мой – Т.С.] Пребывание театра именно в Ленинграде связано с наличием помещения, возможностью «культивирования» художественного состава и повышения квалификации, кроме того – это «марка пребывания в культурном центре». Наряду с другими создающимися украинскими театрами, «Жовтень» должен обслуживать значительное украинское население РСФСР, но «ни в коем случае не презентовать украинскую культуру». Все театры в 1932 г. будут переведены на хозрасчет, однако первый украинский театр «Жовтень» будет «дотацирован приблизительно 70 – 75 – 80 тыс. руб.», но нужно «протянуть театр» до 1932 г. Внимание к театру вызвано тем, что «театр очень хороший – по общей оценке, добротный своей продукцией, театр, выдержавший четкую политическую линию, по праву названный гостеатром». Практическая деятельность театра «Жовтень» должна проходить в смешанном режиме – 4 месяца в Ленинграде, а остальное время – в длительных гастрольных поездках по плану Управления [см.: 23, д. 16, л. 27 – 29].

 

Таким образом, театр мог продолжать работу, хотя и с изменением ее режима. Вероятно, выполнить ранее намеченный производственный план 1931 г. – 219 спектаклей в Ленинграде, с общим количеством зрителей 138212 чел. [см.: 23, д. 10, л. 13 об.] – уже не представлялось возможным. В сентябре 1931 г. на совещании в Ленинградском Областном Совете профессиональных союзов (ЛОСПС) по вопросу о работе нацментеатров было принято официальное решение о необходимости «сократить пребывание театра в Ленинграде в сезоне 1932 г. до 1 марта 1932 г.». При этом ЛОСПС брал на себя «оказание полного содействия в проведении через союзы 30 культпоходов за время с ноябрь 1931 г. по февраль 1932 г.» [23, д. 11, л. 4]. Секретариат ЛОСПС 26 сентября утвердил ориентировочную разверстку на эти культпоходы, правда, с несколько иными датами – с 1 октября 1931 г. по 14 апреля 1932 г., но главное – всего на 25 спектаклей [см.: 23, д. 11, л. 10]. По сравнению с первым сезоном театра «Жовтень», когда на четыре спектакля («Диктатура», «Кадры», «Гайдамаки» и «Запорожец за Дунаем») было организовано 99 культпоходов [Подсчитано по: 23, оп. 1, д. 11, л. 3 – 3 об.], следует констатировать явное снижение интереса к украинскому театру.

 

В конце сентября 1931 г. «Жовтень» анонсировал ориентировочный репертуар на сезон 1931 – 1932 г.: «Дело чести» И. Микитенко, «Матросы из Катарро» Ф. Вольфа, «Ровесники пятилетки» Л. Первомайского, «Штурм» А. Корнейчука, «Патетическая соната» Н. Кулиша, «Вячеслав» О. Вишни, «Яблоневый полон» И. Днепровского, «Завоеватели» Ю. Яновского, а также прошлогодние постановки «Диктатура», «Гута», «Запорожец за Дунаем» [см.: 15, 1931, № 25, 30 сент., афиши]. Сезон должен был начаться премьерой – пьесой «Дело чести» И. Микитенко.

 

В 1930 – 1931 гг. спектакли по пьесам «Патетическая соната» и «Дело чести» ставил в Ленинграде на русском языке Большой Драматический театр. По поводу постановки последней возник конфликт между театрами – украинским и БДТ. В апреле 1931 г. дирекция БДТ заключила постановочный договор с Всероссийским обществом драматургов и композиторов (Всеросскомдрам) на монопольное право публичного исполнения в Ленинграде неизданного драматического произведения И. Микитенко в переводе Зенкевича «Дело чести», с запретом автору до 1 мая 1932 г. предоставлять пьесу другим театрам. Сам И. Микитенко телеграммой от 7 октября подтвердил обоснованность претензий БДТ: «Никакого права на постановку «Дело чести» в Ленинграде другим театрам кроме Большого Драматического я не давал примите меры на месте». Таким образом, постановка этой пьесы в театре «Жовтень» осенью 1931 г. была незаконной, и дирекция БДТ потребовала снять ее с репертуара украинского театра [см.: 23, оп. 1, д. 9, л. 2 – 2 об.]. Ленинградское отделение Всеросскомдрама и Леноблсовет по делам искусства и литературы поддержали это требование, а последний еще предписал «Жовтню» представить объяснение, на каком основании пьесу «Дело чести» включили в репертуар [см.: 23, л. 32, 64].

 

Узнав о принятии этой пьесы к постановке в БДТ, украинский театр обратился к наркому просвещения Украины А. М. Скрыпнику с запросом, имеет ли право «Жовтень» поставить ее в оригинале, то есть на украинском языке, и получил положительный ответ. Кроме того, вопрос этот был согласован и с инспектором по национальным театрам Ленинграда Горским, причем была достигнута договоренность о том, что театр «Жовтень» откроет сезон пьесой «Дело чести», а завершит – «Патетической сонатой», в то время как БДТ, в свою очередь, сначала поставит «Патетическую сонату», а затем в середине сезона даст «Дело чести». На этом основании труппа усиленно готовила постановку пьесы «Дело чести» к годовщине театра – к 7 ноября 1931 г. Таким образом, требование «воздержаться от постановки до окончательного разрешения вопроса о монопольном праве на постановку этой пьесы» ставило театр «Жовтень» в трудное положение – театр нес материальные потери при весьма сложном финансовом положении, труппа испытывала творческое разочарование и вынуждена была в спешном порядке готовить новую пьесу, но главное – подрывалось доверие к украинскому театру, которому-де сами украинские драматурги не хотят давать свои пьесы [см.: 23, л. 23 – 24 об., 69].

 

Стоит вспомнить, что осенью 1930 г. пьесу И. Микитенко «Диктатура» поставили сразу два ленинградских театра – Государственный театр драмы (бывш. Александринский) и украинский театр «Жовтень», и это не расценивалось как нарушение прав одного из них. Однако одновременно идущие спектакли позволяли сравнивать обе постановки, и это сравнение не всегда было в пользу Госдрамы. Но все же в случае с «Делом чести», видимо, речь скорее должна идти не о творческом соревновании, а о борьбе за «организованного зрителя», на которого рассчитывали оба театра при постановке социальной драмы – ведь на «Диктатуру» в украинском театре было не менее 49 культпоходов [по матер.: 23, оп. 1, д. 11, л. 3], то есть заранее оплаченных спектаклей.

 

Еще 28 октября 1931 г. в репертуарном справочнике пьеса «Дело чести» анонсировалась на открытие нового сезона в театре «Жовтень», но открытие сезона пришлось отодвинуть – вместо 7 ноября он начался 1 декабря, а пьесу о трудовом героизме шахтеров Донбасса (недаром ее первое название – «Вугiлля» – «Уголь») заменить на комедию «Вячеслав» О. Вишни в постановке А. Смирнова и А. Искандер [см.: 15, 1931, № 28, 28 окт., с. 16; № 32 – 33, 7 дек.; афиши]. Рецензий на эту постановку, увы, не обнаружено.

 

Второй сезон театр «Жовтень» встретил с большими изменениями в составе труппы, в которой теперь было всего 33 актера, появились и новые люди. Список актеров включал Б. Борея, С. Ващука, С. Гудзенко, Н. Иноземцева, А. Каневского, М. М. Романовского, Н. Братерского, Е. Ивахненко, Н. Кабардина, А. Левицкого (младшего), Боярского, Гайдамаку, Качура, Липовецкого, Осадчего, Славинского, Святенко, Франко. Работали актрисы з. а. Е. Сидоренко, Н. Арская, Н. Будак, Е. Гриневич, Ф. Дузь, Е. Ковтун, Н. Лебедева, М. Лютик, М. Маркова, Г. Искра, Боярская, Грановская, Ковальчук, Шостаковская, Ярманцевич [см.: 23, оп. 1, д. 15, л. 2].

 

Во вспомогательный состав труппы, кроме участников драмкружка Украинского Домпросвета, вошли учащиеся мастерской при театре – рассчитывая на длительную стабильную работу в Ленинграде, «Жовтень» готовил для себя молодое пополнение.

 

В сентябрьских анонсах главным режиссером театра «Жовтень» по-прежнему назван Д. Ровинский [см.: 15, 1931, № 25, 30 сент.; афиши], но в списке сотрудников на сезон 1931 – 1932 гг. его фамилия отсутствует – 14 ноября 1931 г. он был арестован.[3]

 

И все же казалось, что у театра «Жовтень» впереди достаточно благоприятная перспектива: осенью 1931 г. он – единственный в РСФСР государственный украинский драматический театр, активно работал, с энтузиазмом выполняя социальный заказ власти и пролетарского зрителя – «внедрение в национальной форме задач соцстроительства и интернационального воспитания» [23, оп. 1, д. 4, л. 95 об.], решительно порвал с осуждаемой традицией «малороссийщины», имел успех не только среди украинской диаспоры, но и среди широких масс населения города, наконец, получил признание государственных структур.

 

Но судьба театра «Жовтень» оказалась недолговечной – в конце 1931 г. он был неожиданно закрыт по финансовым соображениям по настоянию того же Главискусства Наркомпроса РСФСР, которое его открывало. Председатель драматической секции Главреперткома Наркомпроса УССР И. Фалькевич в своей обстоятельной статье «Кончить неразбериху с Украинским театром» в журнале «Рабочий и театр» в январе 1931 г. раскрывал безрадостную финансовую подоплеку деятельности ленинградского украинского театра: несмотря на обязательства Главискусства НКП РСФСР поддерживать театр материально, он получил от этой организации всего 7 тыс. рублей еще в 1929 году «на обзаведение» и с тех пор больше ни копейки, а самое главное – театр «Жовтень» не включен в бюджет Наркомпроса, то есть остался совсем без средств. А ведь ему пришлось взять в Коммунальном банке Ленинграда кредит на 25 тыс. рублей сроком на год для ремонта, с обязательством покрыть этот долг своей кассой, чего он не в силах был сделать, так как за неуплату налогов на его кассу еще 16 декабря 1930 г. был наложен арест. Между тем единственная помощь, полученная к тому времени театром «Жовтень» – это 15 тыс. рублей от НКП УССР, хотя содержание государственного театра за пределами Украины целиком относилось на счет республики пребывания [см.: 21, 1931, № 2, 21 янв., с. 10].

 

Бюджет 1931 года также планировался дефицитным: приход 251 тыс. 143 руб. (в том числе 25 тыс. 700 руб. от Наркомпроса РСФСР, 176 тыс. 850 руб. – сборы со спектаклей), расход 314 тыс. 180 руб., дефицит – 93 тыс. руб. [см.: 23, оп. 1, д. 10, л. 14 об. – 17 об.; д. 4, л. 90].

 

Созданию дефицита в некоторой степени способствовала политика театра «Жовтень», ориентированная на «обслуживание только организованного зрителя, для выполнения чего старается всю свою продукцию продавать целевыми спектаклями». Между тем средняя стоимость одного целевого спектакля (преимущественно культпоход) и валовой сбор с него были значительно ниже, чем «общегражданского». Цена билета при коллективном культпоходе была на 65% ниже общекассовой. При этом в производственный план на 1931 год театр закладывал показатель «организованного зрителя» 85% [см.: 23, д. 10, л. 13 об., 14 об., 15 об.]. Таким образом, без существенных дотаций украинский театр в Ленинграде существовать не мог.

 

23 ноября 1931 г. Постоянное совещание наркома просвещения и его заместителей приняло постановление ликвидировать театр «Жовтень» как стационарный украинский театр в Ленинграде. Поражает, что в это же самое время театр открывал свой второй сезон! Но уже 9 декабря была создана ликвидационная комиссия Наркомпроса в составе: председатель Х. Ф. Керве (от Главискусства), секретарь Данилов, члены Пушечников (директор театра) и Зысин (от Ленискусства и Ленинградского областного союза Рабис), бухгалтер и счетовод [см.: 23, д. 18, л. 11, 15, 17]. В период с 10 по 15 декабря 1931 г. были полностью рассчитаны 77 сотрудников театра, в том числе все актеры, с выдачей двухнедельного пособия [см.: 23, д. 18, л. 7]. Кроме того, местком театра настаивал также на оплате проезда и провоза багажа на Украину, выплате компенсации за неиспользованный отпуск (8 дней из расчета проработанных в новом сезоне 4 мес.) и на обязательной выплате 50% зарплаты за период вынужденного прогула летом 1931 г. [см.: 23, д. 16, л. 25]. Судя по многочисленным отказам, задолженность была выплачена далеко не всем сотрудникам.

 

Вопрос о судьбе актеров ликвидированного театра оказался сложным. Трудно вообразить, как эти люди восприняли перемену своей участи, скоропалительно решенную начальством. Сектор искусств Наркомпроса РСФСР 21 декабря в качестве варианта предложил организовать в Ленинграде передвижную украинскую труппу. Решение этого вопроса было передано на усмотрение Ленинградского областного Управления государственных передвижных театров (ЛОУГПТ), но ответ оказался отрицательным. 30 декабря 1931 г. Ликвидком сообщал в Главискусство: «Актерские кадры Украинского театра Жовтень в Ленинграде вследствие отказа УГПТ организовать передвижной Украинский театр, по линии искусства остаются не использованными, на Украину никто не выехал и начинают устраиваться на работу не по своей специальности» [23, д. 18, л. 6 – 7]. В действительности небольшая часть актеров в декабре все же вернулись на Украину, а два актера Ващук и Новицкий – оказались арестованными (причина ареста не указана) [см.: 23, д. 18, л. 2].

 

25 декабря 1931 г. Ленинградский областной суд признал театр «Жовтень» несостоятельным должником с задолженностью по зарплате и разным учреждениям в сумме 113,7 тыс. руб., при том, что ценностей для покрытия задолженности имелось всего на 5 тыс. руб. В связи с этим суд передал окончательную ликвидацию театра Объединенному Судликвидкому, с предложением закончить ликвидацию в трехнедельный срок. Ответственным представителем Судликвидкома по делам театра «Жовтень» назначался И. С. Чудновский [см.: 23, д. 19, л. 20; д. 18, л. 1]. По решению Судликвидкома от 6 января 1932 г. был уволен директор театра «Жовтень» Пушечников, а помещение театра было передано в полное распоряжение дирекции ЛОУГПТ. Все дела по передаче помещения и денежным расчетам между дирекцией Гостеатров и ЛОУГПТ были завершены к 1 февраля, а переписка по претензиям сотрудников бывшего театра «Жовтень – 14 марта 1932 г.

 

Так быстро и буднично оказалась перевернута последняя страница истории профессионального украинского театра в Ленинграде. Вместо театра «Жовтень» открылся новый Государственный Украинский театр РСФСР в Москве (на базе объединения Украинского театра муздрамы и Украинской театральной студии). Ранее, в 1930 г., открытие Московского Государственного Украинского театра планировалось в дополнение к ленинградскому «Жовтню», но затем содержание двух подобных театров было сочтено нецелесообразным и крайне обременительным для бюджета НКП РСФСР, а расположение театра в столице, где были сосредоточены и другие национальные государственные театры (еврейский ГОСЕТ, латышский «Скатувэ», цыганский «Ромэн», татарский театр), – более рациональным и представительным. Государственный Украинский театр РСФСР в Москве работал тоже недолго – в 1932 – 1934 гг.

 

В Ленинграде театральную традицию украинской диаспоры продолжил драмкружок при Украинском Домпросвете (руководитель – «непотопляемый» А. Самарский, бывший актер театра «Жовтень»), участники которого получили некоторый опыт настоящей профессиональной сцены в качестве вспомогательного состава труппы государственного театра. Однако самостоятельный кружок ни в коей мере не мог заменить такой культурный очаг, как постоянный профессиональный театр, да и существование самого драмкружка закончилось довольно скоро вместе с закрытием Украинского ДПР в 1935 г.

 

С закрытием театра «Жовтень» Ленинград лишился сильного национального художественного коллектива, вносившего своеобразную ноту в культурную жизнь города. Однако классово-политизированный подход, принципиальное неприятие достижений старого украинского театра, попытка начать «с чистого листа», отвергая опыт прежних ленинградских украинских трупп, – все эти обстоятельства осложняли творческую судьбу театра «Жовтень». Не стал ему «охранной грамотой» и государственный статус – административным решением он был закрыт, не успев за два неполных сезона раскрыть все свои потенциальные возможности. Это тем более прискорбно, что театр и зритель не были разделены серьезным языковым барьером, что позволяло, в отличие от других ленинградских национальных театров, обращаться к весьма многочисленной аудитории.

 

В то же время недостаточно обоснованной была сама идея стационарного украинского (как и других национальных) театра в русскоязычном мегаполисе. И все же прерванная на взлете судьба ленинградского украинского театра в значительной мере обеднила культуру города.

 

Список литературы

1. А. П. «Кадры» в Украинском театре // Рабочий и театр. – 1931. – № 2. – 21 января. – 24 с.

2. Г-бов В. «Кадры». Премьера в театре «Жовтень» // Красная газета. – 1931. – 9 янв. Веч. вып.

3. Голубов В. «Гайдамаки» // Красная газета. – 1931. – 18 февр.

4. Городский Иг. «Кадры». Украинский театр «Жовтень» // Ленинградский студент. – 1931. – 21 янв.

5. Горохов Г. «Диктатура» в Украинском // Рабочий и театр. – 1930. – № 62–63. – 20 нояб. – 24 с.

6. Жизнь искусства. – 1929. – № 14. – 1 апр.

7. Iрiй Андрiй. РСФСР будет иметь свой Украинский театр // Рабочий и театр. – 1930. – № 23. – 26 апр. – 24 с.

8. «Кадры» в театре «Жовтень» // Рабочий и театр. – 1930. – № 70–72. – 31 дек. – 24 с.

9. Котвицкий А. «Диктатура» в Украинском // Рабочий и театр. – 1930. – № 64–65. – 24 с.

10. Ленинградские театры. Репертуарно-программный справочник. – 1930.

11. Ленинградская правда. – 1929. – 19 и 22 февр.

12. Красная газета. – 1929. – 23 февр. – утр. и веч. вып.

13. Мокульский С. «Диктатура» в театре «Жовтень» // Красная газета – 1930. – 20 нояб. – веч. вып.

14. Н. С. «Гута» // Рабочий и театр – 1931. – № 19. – 30 июня. – 24 с.

15. Рабочий и театр – 1929 – 1931 гг.

16. С-в Николай. «Гайдамаки» // Рабочий и театр – 1931. – № 6. – 1 марта. – 24 с.

17. С-в Николай. «Запорожец за Дунаем» – в «Жовтене» // Рабочий и театр. – 1931. – № 12. – 1 мая. – 24 с.

18. Спутник по ленинградским театрам. – 1931. [Б.м.]; [Б.г.].

19. Тасин Л. Украинский театр в Ленинграде // Красная газета. – 1930. – 9 нояб. – утр. вып.

20. Украинский театр «Жовтень» // Красная газета. – 1930. – 7 окт. – веч. вып.

21. Фалькевич И. Кончить неразбериху с Украинским театром // Рабочий и театр. – 1931. – № 2. – 21 янв. – 24 с.

22. Центральный государственный архив литературы и искусства Санкт-Петербурга (ЦГАЛИ СПб.). Ф. 111. Коллектив работников искусств («Рабис») Ленинградского объединения Коллективов из безработных (1925 – 1930). – Оп. 1. – Д. 130.

23. Центральный государственный архив литературы и искусства Санкт-Петербурга (ЦГАЛИ СПб.). Ф. 240. Государственный Украинский театр «Жовтень» («Октябрь») (1930 – 1932). – Оп. 1. Д. 3, 4, 9, 10, 11, 15, 16, 18, 19.

24. Центральный государственный архив литературы и искусства Санкт-Петербурга (ЦГАЛИ СПб.). Ф. 283. Объединенный архивный фонд «Ленинградский Обком профсоюза работников искусств (Сорабис), предшествующие и подведомственные ему организации» (1917 – 1953). – Оп. 2. – Д. 1548.

25. Янковский М. Диктатура в Гос. Театре драмы // Рабочий и театр. – 1930. – № 62–63. – 20 нояб. – 24 с.

 

References

1. A. P. Personnel in the Ukrainian Theatre [“Kadry” v Ukrainskom teatre]. Rabochiy i teatr (Worker and Theatre), 1931, № 2, 21 January, 24 p.

2. G-bov V. “Personnel”. Premiere in the Theatre “Zhovten” [“Kadry”. Premera v teatre “Zhovten”]. Krasnaya gazeta (Red Newspaper), 1931, 9 January, evening issue.

3. Golubov V. “The Haidamakas” [“Gaydamaki”]. Krasnaya gazeta (Red Newspaper), 1931, 18 February.

4. Gorodskiy Ig. “Personnel”. The Ukrainian Theatre “Zhovten” [“Kadry”. Ukrainskiy teatr “Zhovten”]. Leningradskiy student (Leningrad Student), 1931, 21 January.

5. Gorokhov G. “Dictatorship” in the Ukrainian Theatre [“Diktatura” v Ukrainskom]. Rabochiy i teatr (Worker and Theatre), 1930, № 62–63, 20 November, 24 p.

6. Life of Art (Zhizn iskusstva), 1929, № 14, 1 April.

7. Iriy Andriy. RSFSR Will Have its Ukrainian theatre [RSFSR budet imet svoy Ukrainskiy teatr]. Rabochiy i teatr (Worker and Theatre), 1930, № 23, 26 April, 24 p.

8. Personnel in the Theatre “Zhovten” [“Kadry” v teatre “Zhovten”]. Rabochiy i teatr (Worker and Theatre), 1930, № 70–72, 31 December, 24 p.

9. Kotvitskiy A. “Dictatorship” in the Ukrainian Theatre [“Diktatura” v Ukrainskom] Rabochiy i teatr (Worker and Theatre), 1930, № 64–65, 24 p.

10. The Leningrad Theatres. Repertoire and Program Reference Book [Leningradskie teatry. Repertuarno-programmnyy spravochnik], 1930.

11. Leningradskaya Pravda (Leningrad Truth), 1929, 19 and 22 February.

12. Krasnaya gazeta (Red Newspaper), 1929, 23 February, morning and evening issues.

13. Mokulskiy S. “Dictatorship” in the Theatre “Zhovten” [“Diktatura” v teatre “Zhovten”]. Krasnaya gazeta (Red Newspaper), 1930, 20 November, evening issue.

14. N. S. “Huta” [“Guta”]. Rabochiy i teatr (Worker and Theatre), 1931, № 19, 30 June, 24 p.

15. Rabochiy i teatr (Worker and Theatre), 1929 – 1931 years.

16. S-v Nikolay. “The Haidamakas” [“Gaydamaki”]. Rabochiy i teatr (Worker and Theatre), 1931, № 6, 1 March, 24 p.

17. S-v Nikolay. “Zaporozhian Cossacks Beyond the Danube” at the “Zhovten” [“Zaporozhets za Dunaem” v “Zhovtene”]. Rabochiy i teatr (Worker and Theatre), 1931, № 12, 1 May, 24 p.

18. Leningrad Theatres Guide [Sputnik po leningradskim teatram]. 1931.

19. Tasin L. Ukrainian Theatre in Leningrad [Ukrainskiy teatr v Leningrade]. Krasnaya gazeta (Red Newspaper), 1930, 9 November, morning issue.

20. The Ukrainian Theatre “Zhovten” [Ukrainskiy teatr “Zhovten”]. Krasnaya gazeta (Red Newspaper), 1930, 7 October, evening issue.

21. Falkevich I. To Finish the Muddle with the Ukrainian Theatre [Konchit nerazberikhu s Ukrainskim teatrom]. Rabochiy i teatr (Worker and Theatre), 1931, № 2, 21 January, 24 p.

22. Central State Archive of Literature and Art of Saint Petersburg [Tsentralnyy gosudarstvennyy arkhiv literatury i iskusstva Sankt-Peterburga]. Fond 111. Kollektiv rabotnikov iskusstv («Rabis») Leningradskogo obedineniya Kollektivov iz bezrabotnykh (1925 – 1930) (Fund 111. Workers of Art of Leningrad Association of Groups of Unemployed Union (1925 – 1930)), list 1, file 130.

23. Central State Archive of Literature and Art of Saint Petersburg [Tsentralnyy gosudarstvennyy arkhiv literatury i iskusstva Sankt-Peterburga]. Fond 240. Gosudarstvennyy Ukrainskiy teatr «Zhovten» («Oktyabr») (1930 – 1932) (Fund 240. The State Ukrainian Theatre “Zhovten” (“October”) (1930 – 1932)), list 1, files 3, 4, 9, 10, 11, 15, 16, 18, 19.

24. Central State Archive of Literature and Art of Saint Petersburg [Tsentralnyy gosudarstvennyy arkhiv literatury i iskusstva Sankt-Peterburga]. Fond 283. United Archive Fund “Leningrad Regional Committee of Workers of Art Trade Union, Its Former and Dependent Organizations (1917 – 1953)” (Obedinennyy arkhivnyy fond “Leningradskiy Obkom profsoyuza rabotnikov iskusstv (Sorabis), predshestvuyuschie i podvedomstvennye emu organizatsii” (1917 – 1953)), list 2, file 1548.

25. Yankovskiy M. Dictatorship in the State Drama Theatre [Diktatura v Gosudarstvennom Teatre dramy]. Rabochiy i teatr (Worker and Theatre), 1930, № 62–63, 20 November, 24 p.

УДК 7.01:304

 

Кузина Татьяна Александровна – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Уральский федеральный университет имени первого Президента России Б. Н. Ельцина», институт социальных и политических наук, департамент философии, магистрант, Екатеринбург, Россия.

E-mail: tatialkuz@gmail.com

620083, Россия, Екатеринбург, ул. Ленина, д. 51,

тел: +7 (922) 608-92-26.

Авторское резюме

Состояние вопроса: В современном обществе происходит повсеместное внедрение информационных технологий, и искусство претерпевает соответствующие трансформации, которые во многом обусловлены общими социокультурными изменениями.

Результаты: Постмодернистская парадигма задает новые принципы отношений в системе «художник – произведение – публика». Автор позволяет своему произведению существовать в свободном пространстве через восприятие публики. Сфера искусства сближается с повседневностью. Появляется искусство, функционирующее в городской среде, стремящееся стать независимым языком города – стрит-арт. Стрит-арт воплощает тенденции, заданные современной культурой, но в то же время пытается бороться с такими ее проявлениями, как СМИ и коммерциализация. Отражая социокультурные закономерности, стрит-арт утверждает новые законы искусства.

Область применения результатов: При исследовании современных тенденций развития художественного творчества феномен стрит-арт должен рассматриваться в контексте особенностей актуального искусства и в рамках целостной социокультурной среды. Необходимо учитывать взаимодействие и взаимообусловленность природы стрит-арта и особенностей информационного общества.

Выводы: Такое направление актуального искусства, как стрит-арт, выступает важным индикатором тенденций развития информационного общества, поскольку оно способно как отражать специфические принципы, характеризующие социокультурную среду, так и критически обозначать ее проблемные моменты.

 

Ключевые слова: актуальное искусство; информационное общество; постмодернизм; произведение искусства; стрит-арт.

 

Actual Art in the Information Society: Phenomenon of Street Art

 
Kuzina Tatyana Aleksandrovna – Ural Federal University named after the First President of Russia B. N. Yeltsin, Institute of Social and Political Sciences, Department of Philosophy, post-graduate student.

E-mail: tatialkuz@gmail.com

51, Lenina st., Ekaterinburg, Russia, 620083,

tel: +7 (922) 608-92-26.

Abstract

Background: In contemporary society information technologies are universally introduced, and general sociocultural developments determine some of arts transformations.

Results: The paradigm of postmodernism specifies new principles for the system of relations among the artist, the artwork and the audience. The artist allows the artwork to exist independently in free space by means of audience perception. The sphere of art borders with daily routine. There appears the art that functions in urban areas and aims to become an independent language of town, i.e. street art. Street art actualizes the tendencies of modern culture but at the same time tries to fight against such cultural phenomena as media and commercialization. Street art reflects sociocultural regularities and states new laws of art.

Research implications: The phenomenon of street art should be considered in the context of actual art peculiarities and integral sociocultural environment. It is necessary to take into account the interaction and interdependency between street art characteristics and information society features.

Conclusion: Such a trend of actual art as street art is an important indicator of some tendencies of information society development, because street art reflects specific principles of sociocultural environment, on the one hand, and demonstrates its problematic situations, on the other hand.

 

Keywords: actual art; information society; postmodernism; artwork; street art.

 

В современном обществе, где решающую роль играет информационное обеспечение всех сфер жизни, где господствуют интерактивные коммуникации и применяются интеллектуальные технологии, искусству в его традиционной форме приходится потесниться и дать дорогу новому искусству. Кибернетизация, компьютеризация и дигитализация предоставляют искусству новые способы существования, развития и воздействия на публику. Саунд-арт и видео-арт, различные направления сайенс-арта наиболее наглядно демонстрируют эти процессы. Однако не только те виды искусства, в которых непосредственно воплощаются цифровые технологии, являются плодами информационного общества. Мое исследование нацелено на то, чтобы выявить, как особенности развития современного общества отражены в актуальном искусстве, и, в частности, в таком его виде, как стрит-арт.

 

При переходе от индустриального к постиндустриальному типу общества меняются ценности, нормы, стандарты и уклады, а вместе с ними и искусство. Н. Б. Маньковская пишет об этом так: «Все большую роль приобретают компьютерные методы производства артефактов, наиболее ярко свидетельствующие о том, что “продвинутое” искусство стремится не подражать жизни, но быть ею, формируя игровой, альтернативный тип личности» [5, с. 138]. Рассмотрим, как указанные особенности, зародившиеся благодаря постмодернистским тенденциям, проявляются в актуальном искусстве.

 

Для начала проясним, каким образом функционирует произведение искусства в информационном обществе, как выстраиваются отношения в связке художник – произведение – публика. И здесь необходимо вспомнить о концепции, провозглашающей «смерть автора» и трансформирующей традиционное представление о произведении.

 

Философ и семиотик Ролан Барт в работе «Смерть автора», написанной в 1967 г., говорит о том, что прочтение и интерпретация произведения, ориентирующиеся на фигуру автора и его личное видение, не имеют основания [см.: 1, с. 384 – 391]. Произведение выстраивается на нескольких уровнях, соответствующих взглядам различных интерпретаторов. У. Эко, в свою очередь, разрабатывает концепцию «открытого произведения» [7, с. 9]. В литературе это текст, являющий собой поле возможностей, актуализация которых зависит от выбранной читателем стратегии чтения и эрудиции. Но данное понятие функционирует и за пределами литературы, в искусстве оно имеет не меньшее значение.

 

Автор удаляется из поля зрения и не просто оставляет произведение на суд публики, а дает возможность произведению существовать через восприятие, интерпретацию или даже непосредственное участие этой самой публики, таким образом расширяя границы творчества и смыслов.

 

Развивая идею о новом виде отношений между автором и публикой, постмодернистский дискурс активно оперирует понятиями интертекста и гипертекста, обозначая, каким образом культурные коды и семиотические структуры преломляются в каждом тексте, вне зависимости от его характера. Тем самым постмодернизм предвосхищает наступление эпохи интернет-пользования с его гипертекстуальным способом представления информации. «Постмодернизм, еще ничего не зная об Интернете, на бумаге имитировал поведение человека в Интернете» [6], – пишет культуролог К. Г. Фрумкин. Глобальная информационная сеть Интернет действительно во многом подобна хранилищу культурной памяти, где тесно переплетены тексты самых различных эпох, но на первый план здесь выходит использование информации, реализуемое через электронную коммуникацию.

 

Нет ничего удивительного в том, что, подобно постмодернистскому литературному гипертексту, передающему читателю право самостоятельно выстроить тело произведения, гипертекстуальность медиа-коммуникации делает арт-объект достоянием общественности, подчас заслоняя фигуру автора эклектичным цитатным полем.

 

Само искусство в сложившихся условиях старается покинуть область элитарного и приблизиться к массам. Стремление искусства встраиваться в повседневную жизнь выражается не только в использовании бытовых предметов и соответствующих материалов, но и в его «выходе на улицу». Здесь наше внимание и привлекает стрит-арт (Street Art – от англ. уличное искусство, искусство улиц) – вид искусства, появившийся во второй половине XX века, предполагающий помещенность в уличную среду и выдвигающий на первый план работу с городскими пространствами.

 

Проблема авторства в случае искусства стрит-арт раскрывается наилучшим образом, поскольку множество стрит-арт объектов не имеют ни подписи, ни автографа. Эти работы говорят не от лица конкретного автора, они пытаются стать новым языком города, на улицах которого «живут». Превращая нейтральное городское пространство в концептуальное, такое искусство стремится завладеть вниманием горожан и направить их мышление из бытового русла в область новых смыслов.

 

Культуролог и философ Ж. Бодрийяр пишет о городе новой эпохи как о месте, оккупированном средствами массовой информации, знаками и кодами господствующей культуры: «Он весь представляет собой гетто телевидения, рекламы, гетто потребителей/потребляемых, заранее просчитанных читателей, кодированных декодировщиков медиатических сообщений, циркулирующих/циркулируемых в метро, развлекающих/развлекаемых в часы досуга и т. д.» [2, с. 157]. В данном контексте Ж. Бодрийяр анализирует феномен граффити, которые интерпретируются исследователем как выступление против обозначенной системы, против тотального порабощения сознания людей обозначенными моделями поведения. Граффити предстает как элемент, который выпадает из организованного дискурса, установленной знаковой системы города. Помимо граффити, не несущих никакого послания, существует стенная живопись, обладающая определенной смысловой нагрузкой, заключающая в себе сообщение о какой-либо проблеме, отмечает Ж. Бодрийяр [см.: 2, с. 164]. Однако оба этих явления так или иначе направлены на то, чтобы противостоять потребительскому способу мышления, направляемому средствами массовой информации.

 

Конкуренция визуальных образов искусства с прочими образами, являющимися продуктами коммерческой сферы, в уличном пространстве города происходит наиболее остро. В условиях, когда причастность к искусству определяется не мастерством, а местом (помещением объекта в стены музея или на арт-площадку), арт-объект, расположенный в бытовой среде, рискует быть незамеченным и непризнанным.

 

С другой стороны, демократический принцип информационного общества, распространяющийся на субъект-объектное отношение в сфере искусства, дает возможность любому человеку присвоить некоторому объекту статус произведения искусства. Как отмечает философ, теоретик искусства Борис Гройс, произведение искусства появляется вместе с утверждением: «это есть произведение искусства», само же искусство является перформативным актом [см.: 4]. А значит, изображение, созданное уличным художником, не требует экспертной оценки, чтобы считаться произведением искусства, достаточно однажды наделить его данным статусом.

 

Борис Гройс также говорит о том, как в современных условиях меняется образ произведения искусства [см.: 3]: если раньше произведение воспринималось как нечто устойчивое, неизменное, обладающее идентичностью, то перформативность современного искусства наделяет произведение такими чертами, как текучесть, незавершенность, обновляемость. Для стрит-арт объектов, об устойчивом существовании которых говорить нет смысла, поскольку они могут исчезнуть через несколько часов после своего появления, данная особенность, безусловно, характерна. Более того, образ, размещенный в открытом для всех пространстве, может быть дополнен любым заинтересовавшимся.

 

Когда произведения уличных художников изымаются из общего городского пространства, помещаются в галереи и уходят с молотка за фантастические суммы, как, например, произошло с работами скандально-известного Banksy, их смысл постепенно рассеивается. Ведь стрит-арт основывается на контекстуальной встроенности в среду, на включенности в жизнь улиц, и если вырезать кусок стены с изображением и разместить его в музее, то цельное произведение исчезнет, останется только визуальный образ. Сам Banksy с целью показать абсурдность коммерциализации уличного искусства в рамках проекта «Лучше снаружи, чем внутри» (Better Out Than In) устроил в Центральном парке Нью-Йорка распродажу, на которой его работы продавались за 60 долларов [cм.: 9].

 

Стрит-арт не стремится к признанию, включению в действующий культурный код, поскольку это прямо противоречит его задачам. Для того чтобы работать, такому искусству нужно следовать собственным законам, а не установленным для всех. Известный уличный художник Кирилл Кто в одном из своих интервью говорит об этом так: «Город – это моя комната: а в мою комнату сегодня натащили хлам. Все мои акции – попытка разобраться, разложить, перекомпоновать, гармонизировать. Высмеять, отторгнуть» [8].

 

Подводя итог, необходимо отметить, что искусство стрит-арт является феноменом, позволяющим дать многоплановую оценку тенденций информационного общества. С одной стороны, стрит-арт реализует те принципы современного искусства, которые продиктованы развитием общества, с другой же стороны, он заостряет внимание на проблемах, возникающих по мере этого развития. Такая комбинация делает искусство стрит-арт интересным и важным предметом изучения в рамках культурологических исследований современности.

 

Список литературы

1. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. – М.: Прогресс: Универс, 1994. – 616 с.

2. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. – М.: Добросвет, 2000. – 387 с.

3. «Город – это моя комната». Художник Кирилл Кто – об уличном искусстве в России и в мире. // CODE RED. Граффити, стрит-арт, искусство, уличная культура – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://old.codered.ru/blog/?p=64225 (дата обращения 15.02.2015).

4. Гройс Б. Медиаискусство в музее // Web-кафедра философской антропологии – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://anthropology.ru/ru/texts/groys/mediart.html (дата обращения 15.02.2015).

5. Гройс Б. Что такое современное искусство // Вавилон – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.vavilon.ru/metatext/mj54/grois1.html (дата обращения 15.02.2015).

6. Лучше снаружи, чем внутри. Месячная выставка Бэнкси под открытым небом Нью-Йорка // Новости – последние новости Украины и мира сегодня – korrespondent.net – [Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://korrespondent.net/showbiz/culture/3204175-luchshe-snaruzhy-chem-vnutry-mesiachnaia-vystavka-benksy-pod-otkrytym-nebom-nui-yorka (дата обращения 15.02.2015).

7. Маньковская Н. Б. Эстетика постмодернизма. – СПб.: Алетейя, 2000. – 348 с.

8. Фрумкин К. Г. Клиповое мышление и судьба линейного текста. // Концепция двух продолжений – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://nounivers.narod.ru/ofirs/kf_clip.htm (дата обращения 15.02.2015).

9. Эко У. Открытое произведение. Форма и неопределенность в современной поэтике. – СПб.: Академический проект, 2004. – 383 с.

 

References

1. Bart R. Selected Works: Semiotics. Poetics [Izbrannye raboty: Semiotika. Poetika]. Moscow, Progress, Univers, 1994, 616 p.

2. Baudrillard J. Symbolic Exchange and Death [Simvolicheskiy obmen i smert]. Moscow, Dobrosvet, 2000, 387 p.

3. “The City Is My Room”. Artist Kirill Kto – About Street Art in Russia and in the World [Gorod – eto moya komnata. Khudozhnik Kirill Kto – ob ulichnom iskusstve v Rossii i v mire]. Available at: http://old.codered.ru/blog/?p=64225 (accessed 15 February 2015).

4. Groys B. Media Art in Museum [Mediaiskusstvo v muzee]. Available at: http://anthropology.ru/ru/texts/groys/mediart.html (accessed 15 February 2015).

5. Groys B. What Is Modern Art [Chto takoe sovremennoe iskusstvo]. Available at: http://www.vavilon.ru/metatext/mj54/grois1.html (accessed 15 February 2015).

6. Better Out Than In. Monthly Exhibition of Banksy in the Open Air in New York [Luchshe snaruzhi, chem vnutri. Mesyachnaya vystavka Benksi pod otkrytym nebom Nyu-Yorka]. Available at: http://korrespondent.net/showbiz/culture/3204175-luchshe-snaruzhy-chem-vnutry-mesiachnaia-vystavka-benksy-pod-otkrytym-nebom-nui-yorka (accessed 15 February 2015).

7. Mankovskaya N. B. Aesthetics of Postmodernism [Estetika postmodernizma]. Saint Petersburg, Aleteyya, 2000, 348 p.

8. Frumkin K. G. Clip-Thinking and the Fate of Linear Text [Klipovoe myshlenie i sudba lineynogo teksta]. Available at: http://nounivers.narod.ru/ofirs/kf_clip.htm (accessed 15 February 2015).

9. Eco U. The Open Work. Form and Uncertainty in Modern Poetics [Otkrytoe proizvedenie. Forma i neopredelennost v sovremennoy poetike]. Saint Petersburg, Akademicheskiy proekt, 2004, 383 p.

 
Ссылка на статью:
Кузина Т. А. Актуальное искусство в информационном обществе: феномен стрит-арт // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2015. – № 1. – С. 86–92. URL: http://fikio.ru/?p=1525.

 
© Т. А. Кузина, 2015

УДК 338.24

 

Исследование выполнено в рамках внутривузовского гранта Калмыцкого государственного университета, тема «Корпоративная культура Калмыцкого государственного университета»

 

Бадмаев Валерий Николаевич – Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Калмыцкий государственный университет», заведующий кафедрой философии и культурологии, доктор философских наук, Элиста, Россия.

E-mail: badmav07@yandex.ru

Россия, 358014, Республика Калмыкия, г. Элиста, Пушкина, 11,

тел: 8 961 84 43 773

Уланов Мерген Санджиевич – Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Калмыцкий государственный университет», профессор кафедры философии и культурологии, доктор философских наук, доцент, Элиста, Россия.

E-mail: ulanov1974@mail.ru

Россия, 358014, Республика Калмыкия, г. Элиста, Пушкина, 11,

тел: 8 961 54 11 138

Авторское резюме

Состояние вопроса: Кросскультурный менеджмент как исследовательская дисциплина сложился в конце 60-х – начале 70-х годов XX века. Предметом его исследования является управление отношениями, возникающими на стыке национальных культур, изучение причин межкультурных конфликтов и их нейтрализация, выяснение и использование в управлении поведенческих закономерностей, присущих национальной деловой культуре. Возникновение интереса к этой проблематике было обусловлено ускорением процессов интернационализации и глобализации хозяйственной жизни.

Результаты: Первые исследования по кросскультурному менеджменту были написаны, как правило, профессиональными консультантами в области управления и являлись итогом их личного опыта и наблюдений. Выделяют четыре основных типа корпоративной управленческой культуры, которые получили условные названия: «Семья», «Управляемая ракета», «Инкубатор» и «Эйфелева башня». К наиболее удачным подходам в изучении национального фактора в организационной культуре и менеджменте можно отнести модели Ф. Тромпенаарса, Г. Хофстида, Г. Лэйн и Дж. Дистефано, У. Оучи. Учет психологических и культурных особенностей, составление на их основе «культурных карт» организаций являются важнейшими составляющими успеха менеджмента.

Область применения результатов: Понимание важности кросскультурных поведенческих особенностей различных национальных культур сегодня признается и используется в мировой управленческой практике.

Выводы: Учет психологических и культурных особенностей, составление на их основе «культурных карт» организаций являются важнейшими составляющими успеха менеджмента.

 

Ключевые слова: кросскультурный менеджмент; корпоративная культура; хозяйственная культура; управление; ментальность.

 

Cross-Cultural Management and Corporate Culture

 
Badmaev Valery Nikolaevich – Kalmyk State University, Head of the Department of Philosophy and Cultural Studies, Doctor of Philosophy, Elista, Russia.

E-mail: badmav07@yandex.ru

11, Pushkin Street, Elista, Republic of Kalmykia, 358014, Russia.

tel: +7 961 84 43 773

Ulanov Mergen Sandzhievich – Kalmyk State University, Professor, Department of Philosophy and Cultural Studies, Doctor of Philosophy, Elista, Russia.

E-mail: ulanov1974@mail.ru

11, Pushkin Street, Elista, Republic of Kalmykia, 358014, Russia.

tel: +7 961 54 11 138.

Abstract

Background: Cross-cultural management as a research field developed in the late 1960s – early 1970s. The subject of its research is the relationship between different national cultures, the study of cross-cultural conflicts and their neutralization, and clarification and use of behavioral regularities inherent in a national business culture. The emergence of interest in this problem was caused by the acceleration of internationalization and globalization processes in economy.

Results: The first studies on cross-cultural management were made, as a rule, by professional consultants in the field of management and are the result of their personal experience and observations. There exist four main types of corporate management culture which were termed ‘Family’, ‘Guided missile’, ‘Incubator’, ‘the EiffelTower’. F. Trompenaars, G. Hofstede, H. W. Lane and J. J. Distefano, Y. Ouchi models are considered to be the most constructive approaches while studying the national factor in corporate culture and management.

Research implications: Understanding the importance of cross-cultural behavioral characteristics of different national cultures is recognized and used in management practices all over the world.

Conclusion: Taking into account psychological and cultural characteristics, drawing on their basis “cultural maps” of organizations are the most important ingredients of successful management.

 

Keywords: cross-cultural management; corporate culture; economic culture; management; mentality.

 

Кросскультурный менеджмент как исследовательская дисциплина сложился в конце 60-х – начале 70-х годов XX века. Предметом его исследования являются управление отношениями, возникающими на стыке национальных культур, изучение причин межкультурных конфликтов и их нейтрализация, выяснение и использование в управлении поведенческих закономерностей, присущих национальной деловой культуре [см.: 5, с. 117]. Возникновение интереса к этой проблематике было обусловлено ускорением процессов интернационализации и глобализации хозяйственной жизни. Первые исследования по кросскультурному менеджменту были написаны, как правило, профессиональными консультантами в области управления и являлись итогом их личного опыта и наблюдений.

 

Со второй половины 1970-х годов работы в области кросскультурного менеджмента приобретают более регулярный характер. Осуществляется сбор эмпирического материала и его систематизация. При этом в основном используются два метода исследования:

– сбор фактов посредством наблюдения за поведением сотрудников многонациональных корпораций с последующим обобщением;

– анкетирование сотрудников и менеджеров многонациональных корпораций, проводимое в их национальных филиалах, с последующим сравнением результатов.

 

На основе собранной и систематизированной информации в начале 80-х годов предпринимаются попытки классификации типов бизнес-культур. Выделяются классификационные параметры или характеристики. Наибольшую известность получили классификационные параметры, разработанные голландскими исследователями Гертом Хофстидом [9], Фонсом Тромпенаарсом [12] и американским ученым Эдвардом Холлом [8]. Из трудов отечественных ученых можно отметить работы В. Д. Голикова [2], Я. Я. Кузнецова [3], С. П. Мясоедова [4], Л. М. Симоновой, Л. Е. Стровского [7] и др.

 

Рассмотрим следующие культурные параметры и характеристики:

– параметры культуры, влияющие на управление организацией (или параметры воздействия общей культуры на корпоративную культуру);

– параметры национальной культуры, влияющие на организацию.

 

Воздействие культуры на управление организацией

Тип корпоративной культуры во многом определяется с помощью трех важнейших характеристик: степень централизации управления, степень его формализации и объект, на который в первую очередь направлен процесс управления. Соотношение степени централизации и степени формализации в практике управления различных стран может сильно варьировать, а объект управления – меняться.

 

На основе указанных характеристик исследователи выделяют четыре типа корпоративной управленческой культуры, которые получили следующие условные названия: «Семья», «Управляемая ракета», «Инкубатор» и «Эйфелева башня» (приведенная классификация была разработана голландским ученым Фонсом Тромпенаарсом).

 

Типы культур «Инкубатор» и «Управляемая ракета» относятся к эгалитарным культурам, где расстояние между верхними и нижними уровнями управления незначительное и, следовательно, степень централизации управления низка. Наиболее яркими представителями этих культур являются: США и Канада – тип «Инкубатор» и англо-саксонские и североевропейские страны – тип «Управляемая ракета».

 

Напротив, культуры типа «Семья» и «Эйфелева башня», характерные для Юго-Западной и Центральной Европы, соответственно, являются иерархичными, с ограниченным делегированием власти и отличаются высокой степенью централизации в управлении. Отношения в «Семье» и «Инкубаторе» характеризуются низкой степенью формализации. В «Управляемой ракете» и «Эйфелевой башне» – высокой (см. табл. 1) [см.: 5, с. 120].

 

Таблица 1 – Типы национальных управленческих культур (кросскультурный аспект)

Тип культуры	«Семья»	«Управляемая ракета»	«Инкубатор»	«Эйфелева башня»
Степень централизации управления	Высокая	Низкая	Низкая	Высокая
Степень формализации управления	Низкая	Высокая	Низкая	Высокая
Объект ориентации	Реализация указаний сверху	Решение определенной задачи	Развитие личных способностей	Определение ролевых функций
Некоторые страны и регионы	Азия, арабские страны, Латинская Америка, Юго-Западная Европа, Россия и СНГ	Северная Европа, Англия	США, Канада	Германия, Центральная Европа

 

Культура типа «Инкубатор» в наибольшей степени направлена на развитие личности, и, следовательно, важнейшим аспектом мотивации для работника здесь выступает возможность совершенствования и самореализации. «Управляемая ракета» больше ориентируется на решение конкретной задачи или достижение конкретного результата. Данный тип культуры после определения задачи подразумевает максимальную степень делегирования управленческих функций вниз.

 

«Эйфелева башня» имеет ярко выраженную ролевую ориентацию. Здесь происходит детальное определение функциональных обязанностей для каждого работника на каждом уровне управленческой вертикали. Характерным является также тщательный контроль за исполнением детально прописанных функциональных обязанностей. Попытки их спонтанного перераспределения пресекаются.

 

Наконец, тип культуры «Семья» также ориентируется на исполнение указаний свыше. Структура управления носит ярко выраженный иерархический характер. Однако функции нижестоящих звеньев четко не формализованы. Система в целом базируется на патерналистской установке: инициатива и усилия подчиненных должны соответствовать пожеланиям и приказам руководителя (своего рода «отца» семейства).

 

Попытки насаждения корпоративной культуры, не соответствующей менталитету и традициям той или иной страны, контексту ее общей деловой культуры, обычно приводят к управленческим неудачам. Они сталкиваются с системой ценностей и стереотипов местных работников.

 

Известно, что знаменитые японские «кружки качества» не получили развития в Европе и США. «Кружки качества» как элемент организационной культуры действительно показали в Японии свою высокую эффективность и способствовали повышению производительности японских фирм. Однако попытки перенести этот опыт на американские и западноевропейские предприятия не принес ожидаемых результатов, как это имело место в Японии. Это стало свидетельством того, что приобретенное в рамках национальной культуры ею и поддерживается, и развивается, а при перенесении на другую «почву» может потерять эту поддержку и в конечном итоге не состояться. В каждой стране существует специфический, наиболее эффективный в данных условиях стиль управления, во многом детерминируемый ее культурными характеристиками.

 

Национальная культура в данном контексте определяет то, как ее представители выполняют различные роли в жизни данного общества. Культурные факторы гораздо более сложны и неоднозначны по сравнению с факторами политическими или экономическими. Культура неосязаема, но при этом она присутствует во всех сферах человеческой деятельности. Мировой опыт показывает: международные компании должны изучать местную культуру и эффективно пользоваться этими знаниями. Для практики управления важно получить от теории ответ на два вопроса: что необходимо знать о национальной культуре, чтобы учесть ее влияние на культуру организации, и можно ли «сращивать» элементы разных национальных культур в рамках одной организации?

 

Они могут рассматриваться на трех уровнях взаимодействия:

– национальная культура – всемирная культура;

– культура одной группы – культура другой группы;

– культура индивида – национальная культура.

 

Понятие «культура» в данном случае определяется как устоявшаяся совокупность ценностных ориентиров и поведенческих стереотипов, принятых в данной стране и усвоенных личностью. По выражению одного из ведущих исследователей проблематики кросскультурного менеджмента, голландского ученого Г. Хофстида, культура – это своего рода «программное обеспечение интеллекта» (software of the mind). Источники интеллектуального программирования личности, по его мнению, создаются социальной средой, в которой эта личность воспитывается и приобретает жизненный опыт [см.: 5, с. 114].

 

Ответ на эти вопросы может дать рассмотрение ряда известных подходов и моделей изучения национального фактора в организационной культуре и менеджменте.

 

Модель Г. Хофстида

Большой популярностью пользуется подход к изучению национального фактора в организационной культуре, разработанный Г. Хофстидом. В проведенном им исследовании приняли участие 117 тысяч сотрудников корпорации IBM из 40 стран мира, что позволило выделить основные характеристики систем ценностей национальных культур, влияющие на взаимоотношение как между организациями, так и между сотрудниками в компаниях. Это следующие переменные [см.: 10]:

– дистанция власти;

– индивидуализм;

– мужественность;

– стремление избежать неопределенности;

– долгосрочность ориентации.

 

При этом под первой переменной, названной дистанцией власти, понимается степень неравенства между людьми, которую население данной страны считает нормальной. Низкая степень характеризуется относительным равенством в обществе, а высокая – наоборот, иерархической структурой.

 

Вторая переменная характеризуется двумя полюсами: индивидуализмом, или степенью, с которой люди данной страны предпочитают действовать как индивиды, а не как представители определенной группы. Высокая степень этой переменной означает, что в обществе ценится свободная социальная структура, в которой каждый человек должен сам заботиться о себе. Вторым полюсом выступает коллективизм (или низкая степень индивидуализма). В коллективистских обществах предпочтение отдается жесткой социальной структуре, члены которой контролируют действия друг друга, а организации защищают интересы своих членов.

 

Третья переменная также имеет два полюса: мужественность и женственность, отражающие то, как люди данной культуры относятся к ценностям типа «настойчивость» и «самоуверенность», «высокий уровень работы», «успех и конкуренция», которые ассоциируются почти везде в большей мере с ролью мужчины. Эти ценности отличаются от «нежных» ценностей, отражающих устойчивость человеческих взаимоотношений, совместной работы, группового принятия решений, качества жизни и ассоциируемых преимущественно с ролью женщины. Речь идет о преобладании в обществе образцов поведения, присущих либо представителям мужского, либо женского пола. Роль женщины отлична от роли мужчины во всех странах, но в «жестких» обществах это различие больше, чем в «нежных».

 

Четвертая переменная получила название «стремление избегать неопределенности» и может быть определена как степень, с которой люди данной страны оказывают предпочтение структурированным определенным ситуациям в противоположность неструктурированным. Структурированными являются ситуации с ясными и четкими правилами того, как следует себя вести. Эти правила могут быть формализованы или поддерживаться традициями. В странах с высокой степенью стремления избегать неопределенности члены общества в условиях неоднозначности и двусмысленности испытывают чувство дискомфорта, тревоги, неуверенности и стремятся к определенности и стабильности. В противоположном случае люди ведут себя и работают более спокойно и систематично, терпимо относятся к непредсказуемости, неясности и отсутствию жестких структур. В странах с высокой степенью стремления избегать неопределенности преобладает мнение, что все «не наше и непривычное» представляет опасность. При низкой степени стремления избегать неопределенности все «не свое и непривычное» вызывает познавательное отношение.

 

Пятая переменная измеряется долгосрочной или краткосрочной ориентацией в поведении членов общества. Долгосрочная ориентация характеризуется направленностью на перспективу и проявляется в стремлении к сбережениям и накоплению, в упорстве и настойчивости в достижении целей. Краткосрочная ориентация отличается взглядом в прошлое и настоящее и проявляется через уважение традиций и наследия, через выполнение социальных обязательств.

 

Данные, полученные Г. Хофстидом по измерению этих переменных по десяти странам, показаны в табл. 2 [1, с. 461]. Следует подчеркнуть, что не все люди в каждой из обследованных стран чувствуют и действуют в точности в соответствии с полученными баллами.

 

Таблица 2 – Результаты измерения в баллах переменных культур по десяти странам (по Г. Хофстиду)

Страна	ДВ	ИД	МН	ИН	ДО
США	40 (Н)	91 (В)	62 (В)	46 (Н)	29 (Н)
Германия	35 (Н)	67(В)	66 (В)	65 (С)	31 (С)
Япония	54(С)	46 (С)	95 (В)	92 (В)	80 (В)
Франция	68 (В)	71 (В)	43 (С)	86 (В)	30 (С)
Голландия	38 (Н)	80 (В)	14 (Н)	53 (С)	44 (В)
Гонконг	68 (В)	25 (Н)	57 (В)	29 (Н)	96 (В)
Индонезия	78 (В)	14 (Н)	46 (С)	48 (Н)	25 (Н)
Зап. Африка	77 (В)	20 (Н)	46 (С)	54 (С)	16 (Н)
Россия (оценка)	95 (В)	50 (С)	40 (Н)	90 (В)	10 (Н)
Китай	80 (В)	20 (Н)	50 (С)	60 (С)	118 (В)

 

Переменные культуры:

ДВ – дистанция власти; ИД – индивидуализм; МН – мужественность; ИН – стремление избегать неопределенности; ДО – долгосрочность ориентации.

Степени проявления:

В – высокая; С – средняя; Н – низкая.

Цифрами указаны баллы, отражающие степень проявления той или иной переменной культуры.

 

Модель Г. Лэйн и Дж. Дистефано

Разработанная Г. Лэйн и Дж. Дистефано [см.: 11] модель определения влияния национального фактора на организационную культуру строится на шести переменных, определяемых как проблемы, с которыми общество сталкивается на протяжении своей истории. Антропологами установлено, что различные общества по-своему решают эти проблемы. В модели эти разные пути названы «вариациями в ценностных ориентациях».

 

Шесть переменных рассматриваемой модели включают:

– отношение человека к природе;

– ориентацию во времени;

– веру о природе человека;

– ориентацию на деятельность;

– отношения между людьми;

– ориентацию в пространстве.

 

Вариации указанных переменных приводятся в табл. 3 [1, с. 463].

 

Таблица 3 – Матрица «культурных» переменных и их вариаций в разных культурах (по Лэйн и Дистефано)

Переменные	Вариации в изменении переменных
Отношение человека к природе	Подчинение природе	Гармония с природой	Господство над природой
Ориентация во времени	Жить прошлым	Жить настоящим	Жить будущим
Вера о природе человека	Человека нельзя изменить	Человека можно изменить
	Человек изначально «плохой»	Человек изначально «нейтральный»	Человек изначально “хороший”
Ориентация на деятельность	От работы важно получать удовлетворение	В работе важен ее процесс	В работе важен ее результат
Отношения между людьми	На основе иерархических связей	На основе групповых связей	На основе индивидуальных связей
Ориентация в пространстве	Как частичка общества	Смесь умеренного индивидуализма с принадлежностью к системе	Как отдельное частное лицо

 

Модель предполагает, что каждая из указанных переменных и ее «национальная» вариация имеют непосредственную связь с теми или иными характеристиками и вариациями их состояния в рамках организационной культуры, преобладающей в данном обществе.

 

Так, вера о природе человека заключается не в понимании того, как один индивид думает о другом, а в том, во что индивид верит, рассматривая возможности человека. Например, можно ли изменить человека или нет. Или являются ли люди изначально плохими, хорошими или теми и другими.

 

В организации ценностные ориентации в отношении природы человека могут, согласно модели, измеряться через следующие характеристики: система контроля; стиль управления; организационный климат. Последние также имеют свои «вариации» для каждой из культур (табл. 4) [см.: 1, с. 463].

 

Таблица 4 – Характеристики «культурной» переменной «вера о природе человека» и их вариации в разных организационных культурах

Характеристики	Вариации характеристик
Система контроля	Жесткая, основанная на подозрительности	Умеренная, основанная на опыте	Гибкая, основанная на информации
Стиль управления	Автократический, прямое руководство	Умеренный, консультативное руководство	Демократический, участие в управлении
Организационный климат	Противостояние, заключение контракта/согласия	Компромисс, уступки	Сотрудничество, неформальные связи

 

Наиболее очевидным с точки зрения влияния природы человека на организационную эффективность является система контроля. Ориентация на изначально «плохое» в природе человека служит основой жесткой системы контроля, предполагающей подозрительное отношение к людям. Другие ориентации («нейтральное» и «хорошее») в отношении природы человека будут воспроизводить соответственно более гибкие системы контроля.

 

Модель У. Оучи

Широко известная сегодня организация типа «Z», описанная У. Оучи, представляет собой попытку показать, как соединение преимуществ двух достаточно различных культур (японской и американской) способствует созданию эффективного варианта культуры американской деловой организации [см.: 6].

 

Свое исследование У. Оучи построил на сравнительном анализе семи переменных организационной культуры:

– обязательства организации по отношению к своим членам;

– оценка выполнения работы;

– планирование карьеры;

– система контроля;

– принятие решений;

– уровень ответственности;

– интерес к человеку.

 

Эти семь сравниваемых переменных представлены в табл. 5 [1, с. 464].

 

Таблица 5 – Модель организации типа «Z» У. Оучи

«Культурные» переменные	Характеристики в японских компаниях	Характеристики в американских компаниях типа «Z»	Характеристики в типичных американских компаниях
Наем	Пожизненный	Долговременный	Кратковременный
Оценка и продвижение	Качественное и медленное	Качественное и медленное	Количественное и быстрое
Карьера	Широко специализированная	Умеренно специализированная	Узко специализированная
Механизм контроля	Неясный и неформальный	Неясный и неформальный	Ясный и формальный
Принятие решения	Групповое и консенсусное	Групповое и консенсусное	Индивидуальное
Ответственность	Групповая	Индивидуальная	Индивидуальная
Интерес к человеку	Широкий	Широкий	Узкий

 

Обязательства по отношению к работникам. По У. Оучи, все три типа организации высоко ценят низкий уровень текучести кадров. Увольнения применяются только в исключительных случаях.

 

Вместе с тем, следует отметить, что если в Японии чаще используется система пожизненного найма, то американские фирмы традиционно ориентируются на краткосрочный найм, предоставляя индивиду свободу выбора. Хотя на практике большинство американских рабочих и служащих строят свою профессиональную карьеру, стараясь менять небольшое количество компаний.

 

Оценка выполнения работы. Все три типа организаций проводят эту работу, используя как количественные, так и качественные измерители. Однако временной лаг и его влияние на карьеру имеют различия. Так, в типично американской фирме ценится быстрое продвижение, основанное на оценке работы с помощью множества количественных измерителей.

 

Планирование карьеры. Количество выполняемых в процессе прохождения карьеры функций значительно отличает японского и американского менеджеров. «Третий» путь предлагает разнообразить карьеру менеджера в рамках трех – пяти функций.

 

Система контроля. Без контроля не обходится ни одна организация. Однако каждая организация решает эту проблему по-своему. Если типичная американская фирма имеет четкую, ясную и достаточно формальную систему отчетности, то для «идеальной» модели предлагается в основном японский подход, когда контроль осуществляется через неформальные и менее структурированные механизмы. Одним из наиболее эффективных механизмов является организационная культура.

 

Принятие решений. Предпочтение отдается японскому варианту, когда решения в организации принимаются на уровне группы и на консенсусной (все в основном согласны и принимают решения к исполнению) основе.

 

Уровень ответственности. В отличие от системы принятия группового консенсусного решения, модель У. Оучи предлагает для американской фирмы типа «Z» сохранять ответственность на индивидуальном уровне. В этом случае предполагается, что две разные культурные ценности (групповое решение и индивидуальная ответственность) должны сосуществовать друг с другом. Решается это во многих случаях через механизм участия в управлении, традиционно сохраняющий окончательное принятие решения за менеджером. Американская концепция индивидуальности при этом сохраняется.

 

Интерес к человеку. Следуя японскому подходу, У. Оучи предлагает в варианте «Z» интерпретировать личность в организации шире, чем просто работника, проявлять интерес к его внерабочей жизни. Согласно этой модели американский подход к индивиду только как к работнику ограничивает возможности управления человеческими ресурсами.

 

Модель У. Оучи получила практическое применение на ряде японских автомобильных заводов фирм «Тойота» и «Ниссан» в США. Систематические инвестиции в своих работников и в их работу на протяжении длительного периода времени привели к постепенным и значительным улучшениям.

 

Таким образом, можно сделать вывод, что учет психологических и культурных особенностей, составление на их основе «культурных карт» организаций являются важнейшими составляющими успеха менеджмента. Следует отметить, что понимание важности кросскультурных поведенческих особенностей различных национальных культур сегодня признается в мировой управленческой практике.

 

Конечно, необходимо понимать, что приведенные классификационные параметры и характеристики, модели влияния национального фактора на управление далеко не исчерпывают предмет кросскультурного менеджмента.

 

Список литературы

1. Виханский О. С., Наумов А. И. Менеджмент. – М.: Экономистъ, 2001. – 528 с.

2. Голиков В. Д. Сравнительный менеджмент. – Уфа: Уфимский филиал МГГУ им. М. А. Шолохова, 2010. – 257 c.

3. Кузнецов Я. Я. Кросскультурный подход и модели современного российского менеджмента // Проблемы экономики. – 2008. – №4. – С. 7 – 9.

4. Мясоедов С. П. Основы кросскультурного менеджмента. Как вести бизнес с представителями других стран и культур. – М.: Дело АНХ, 2008. – 256 с.

5. Ноздрева Р. Б., Синецкий Б. И., Кормышев В. В., Мясоедов С. П., Полянова Т. Н. Организация и управление внешнеэкономической деятельностью. – М.: Инфра-М, 1999. – 432 с.

6. Оучи У. Методы организации производства: японский и американский подходы. – М.: Наука, 1993. – 230 с.

7. Симонова Л. М., Стровский Л. Е. Кросс-культурные взаимодействия в международном предпринимательстве. – М.: Юнити-Дана, 2003. – 190 с.

8. Hall E. T. Beyond Culture. New York: Anchor Books, Doubleday, 1976. – 320 с.

9. Hofstede G. J. Cultures and Organizations. London: McGraw Hill Book Company, 1991. – 306 с.

10. Hofstede G. J. Cultural Constraints in Management Theories // Academy of Management Executive. – 1993. – Vol. 7. – №1. – С. 81 – 94.

11. Lane H. W., DiStefano J. J. International Management Behavior. Ontario: Nelson, 1988. – 387 с.

12. Trompenaars F. Riding the Waves of Culture. London: Brearly, 1994. – 275 с.

 

References

1. Vikhanskiy O. S., Naumov A. I. Management [Menedzhment]. Moscow, Ekonomist, 2001, 528 p.

2. Golikov V. D. Comparative Management [Sravnitelnyy menedzhment]. Ufa, filial MGGU im. M. A. Sholokhova, 2010, 257 p.

3. Kuznetsov Y. Y. Cross-cultural Approach and Models of Modern Russian Management [Krosskulturnyy podkhod i modeli sovremennogo rossiyskogo menedzhmenta]. Problemy ekonomiki (The Problems of Economy), 2008, №4, pp. 7 – 9.

4. Myasoedov S. P. Basics of Cross-cultural Management. How to Do Business with Representatives of Other Countries and Cultures [Osnovy krosskulturnogo menedzhmenta. Kak vesti biznes s predstavitelyami drugikh stran i kultur]. Moscow, Delo ANKh, 2008, 256 p.

5. Nozdreva R. B., Sinetskiy B. I., Kormyshev V. V., Myasoedov S. P., Polyanova T. N. Foreign Economic Activity Organization and Management [Organizatsiya i upravlenie vneshneekonomicheskoy deyatelnostyu]. Moscow, Infra-M, 1999, 432 p.

6. Ouchi Y. Theory Z: How American Business Can Meet the Japanese Challenge [Metody organizatsii proizvodstva: yaponskiy i amerikanskiy podkhody]. Moscow, Nauka, 1993, 230 p.

7. Simonova L. M., Strovskiy L. E. Cross-Cultural Interactions in the International Business [Kross-kulturnye vzaimodeystviya v mezhdunarodnom predprinimatelstve]. Moscow, Yuniti-Dana, 2003, 190 p.

8. Hall E. T. Beyond Culture. New York, Anchor Books, Doubleday, 1976, 320 p.

9. Hofstede G. J. Cultures and Organizations. London, McGraw Hill Book Company, 1991, 306 p.

10. Hofstede G. J. Cultural Constraints in Management Theories. Academy of Management Executive, 1993, Vol. 7, №1, pp. 81 – 94.

11. Lane H. W., DiStefano J. J. International Management Behavior. Ontario, Nelson, 1988, 387 p.

12. Trompenaars F. Riding the Waves of Culture. London, Brearly, 1994, 275 p.

 
Ссылка на статью:
Бадмаев В. Н., Уланов М. С. Кросскультурный менеджмент и корпоративная культура // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2014. – № 4. – С. 83–95. URL: http://fikio.ru/?p=1345.

 
© В. Н. Бадмаев, М. С. Уланов, 2014

УДК 74; 304.5

 

Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ и Правительства Свердловской области в рамках проекта №13-14-66007 «Генезис экологического дизайна и экологическая парадигма дизайн-образования на примере Уральского региона»

 

Панкина Марина Владимировна – Федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Российский государственный профессионально-педагогический университет», доцент кафедры арт-дизайна, кандидат педагогических наук, доцент, Екатеринбург, Россия.

E-mail: marina-pankina@rambler.ru

620012 Россия, Екатеринбург, ул. Машиностроителей, д. 11,

тел.: 8 902 87 37 161.

Авторское резюме

Состояние вопроса: В настоящее время расширяются исследования социокультурного значения дизайнерской деятельности, ее влияния на формирование экологической культуры и культуры потребления. Этот подход позволяет определить роль дизайна и в реализации стратегии устойчивого развития.

Результаты: Предметно-пространственная среда влияет на физиологическое и психологическое состояние, социальное поведение человека. Дизайн должен быть экологически и социально ответственным. Основными проблемами современного дизайна можно назвать удовлетворение разумных потребностей, рациональность, соответствие стандартам экологической экономики, сохранение и поддержание ресурсов, формирование вкусовых предпочтений, ценностных и потребительских установок, культуры потребления. Дизайн должен вносить свой вклад в формирование мировоззренческих и эстетических идеалов, экологической культуры, в формирование мировоззрения потребителей на основе принципов экоцентрического сознания.

Область применения результатов: Экологическая культура должна стать аксиологическим основанием дизайна, использоваться в дизайнерской деятельности как основа методологии проектирования.

Выводы: В триаде базовых культурных ценностей «человек-общество-природа» дизайн может стать связующей нитью и катализатором выхода из экологического кризиса, решения задач устойчивого развития и обеспечения гармонии сосуществования общества и природы.

 

Ключевые слова: устойчивое развитие; экологическая культура; аксиологические основания дизайна; этика дизайна; дизайн-образование.

 

The Role of Design in Sustainable Development Realization

 

Pankina Marina Vladimirovna – Russian State Vocational-Pedagogical University, Art-Design Department, Associate Professor, PhD. (Education), Yekaterinburg, Russia.

E-mail: marina-pankina@rambler.ru

11, Mashinostroiteley st., Yekaterinburg, Russia, 620012,

tel: 8 902 87 37 161.

Abstract

Background: At the present time some research on designer activity, its socio-cultural importance, its influence on ecological and consumer culture is carried out. This allows us to define what part design plays in sustainable development realization.

Results: Environment greatly influences human’s physiological and psychological state, their social behavior. Design has to be responsible from ecological and social points of view. The main issues of contemporary design seem to be reasonable need satisfaction, rationality, compliance with environmental quality standards, natural resources preservation and sustainability, the formation of taste preferences, value and consumer orientations, consumer culture. Design should contribute to forming ideological and aesthetic ideals, ecological culture, consumer favors on the basis of ecocentrism.

Research implications: Ecological culture should become the axiological basis of design, used as an essential premise of design management methodology.

Conclusion: In the triad of basic cultural values ‘humans – society – nature’ design can become their connective link and catalyst for overcoming the ecological crisis, solving sustainable development challenges and achieving coexistence harmony between nature and society.

 

Keywords: sustainable development; ecological culture; axiological bases of design; design ethics; design education.

 

В настоящее время, спустя более двадцати лет после принятия Концепции устойчивого развития, в условиях постиндустриального потребительского общества, в ситуации противостояния культуры и «натуры», череды экологических катастроф локального и межгосударственного масштаба становится актуальным предупреждение экологических проблем и формирование экологической культуры для обеспечения не только устойчивого развития, а самого выживания человечества. Экологическому кризису сопутствует кризис духовный, потеря ценностных основ общества, отсутствие мотивации к гармоничному сосуществованию с природой.

 

Нравственным императивом в системе взаимоотношений человека и природы должна стать экологическая культура, являющаяся частью общечеловеческой культуры, системой социальных отношений, морально-этических норм, взглядов, установок и ценностей. Как мера свободы человека по отношению к природе, она регулирует внутреннюю мотивацию человека. Важнейшим достоинством экологической культуры является ее предупредительная миссия, в то время как организационно-административные и экономические механизмы природопользовательской деятельности регулируют лишь следствие происходящих процессов.

 

Для решения экологических проблем необходимо объединение усилий специалистов различных сфер науки, производства и искусства. Особую роль и огромные возможности для обеспечения устойчивого развития, его экономической, социальной, культурной и экологической составляющих, для формирования системы ценностей и мировоззрения общества имеет дизайн как глобальный феномен современности, который охватывает фактически всю предметно-пространственную среду обитания человека, присутствуя в повседневной жизни как материальная составляющая бытия. Дизайнеры проектируют предметно-пространственную среду, «вторую природу», которая обеспечивает жизнедеятельность человека и решает проблему гармонизации сосуществования человека и окружающей среды [см.: 1].

 

Дизайн является продуктом человеческой культуры. В этой парадигме он выступает как деятельность, интегрирующая материальную и духовную культуру, акцентируется социокультурная роль дизайна, а материальный мир понимается как отражение этнокультурного своеобразия и традиций. Дизайн содержит в себе научно-техническую, эстетическую и мировоззренческую составляющие. Эволюция подходов, методов, принципов, технологий дизайна обусловлена тенденциями общественных процессов, изменениями технологических возможностей производства, экологическими проблемами, а также осмыслением миссии проектной деятельности и степени профессиональной ответственности самими дизайнерами.

 

Дизайн как феномен культуры имеет, прежде всего, социокультурную сущность, которая проявляется и в отклике на материальные и духовные запросы общества, и во влиянии предметно-пространственной среды на социальное поведение человека. Объекты дизайна не только функционально обеспечивают и организуют жизнь людей, но и оказывают влияние на их физиологическое и психологическое состояние. Решение предметно-пространственной среды влияет на качество жизни, состояние здоровья, психофизический комфорт и пр. Таким образом, работа дизайнера, создающего пространство для жизни, всегда имеет экологический характер. Создавая искусственную среду обитания, дизайнеры прогнозируют и человеческую деятельность в ней (в системе человек – предмет – машина – среда), открывают для общества новые формы, конструкции и технологии, организуют жизненное пространство, формируют социальные процессы, коммуникации и образ жизни потребителей. Дизайнеры в своих произведениях задают ориентир эстетических предпочтений, воспитывают вкус, формируют культуру потребления, а также часто провоцируют новый виток потребления, не всегда необходимый и оправданный. Причем воздействие визуальных форм произведений дизайна происходит опосредованно, а закодированная в образах предметно-пространственной среды информация воспринимается на подсознательном (физиологическом и психологическом) уровне и без перевода (вспомним, что из всех чувств именно зрение дает человеку 80% информации об окружающем мире).

 

Дизайн играет ключевую роль в управлении социальными и коммуникативными процессами, которые происходят во время проектирования и производства объектов предметно-пространственной среды. Дизайнер выступает в нескольких ролях: исследователя, психолога, художника, проектировщика и методиста, рассматривающего дизайн-объект системно; экономиста и эколога, просчитывающего рентабельность и этапы «жизни» объекта. Эта многоликость и в то же время единство профессиональных ролей приучает мышление дизайнера к внутренней диалогичности и рефлексии. Дизайнер – по сути своей коммуникатор и человек, всегда работающий в команде, объединяющий и координирующий действия многих людей: проектировщика, заказчика, потребителя, многих участников процесса производства.

 

Под функцией дизайнеры понимают не только утилитарный и технологический смысл какого-либо процесса, вещи, явления, но и эмоционально-образное, общественное содержание и ценность получившегося продукта, его участие в интеллектуальной жизни, культуре, в духовной составляющей нашего сознания. В целом, эта социальная составляющая и миссия дизайна является наиболее важной, так как без социального заказа и востребованности нет вообще необходимости проектирования и воплощения какого-либо объекта. Дизайн неотделим от демографической составляющей, повышения уровня жизни людей. На самом деле люди хотят не новый дизайн, а хотят изменить свою жизнь.

 

Экологизация проектного мышления дизайнеров началась вместе с осознанием степени негативного воздействия человеческой деятельности на окружающую среду, а также миссии, социальной ответственности и возможностей профессии. Дизайн должен быть экологически и социально ответственным, писал еще в 1970-х годах Виктор Папанек [см.: 4]. В настоящее время экологическая парадигма (как совокупность ценностей, методов, подходов, технических решений и средств) должна являться ведущей в дизайне, который формирует предметно-пространственную среду, все этапы жизни объекта, от проектирования до процесса изготовления, использования и утилизации. Антропоцентризм классического дизайна и деловой характер коммерческого должна сменить экоцентрическая установка [см.: 3]. Направления экологического, устойчивого, «зеленого» дизайна явились реакцией на экологический кризис.

 

Если на заре дизайна основными категориями для проектировщика были: функция, структура и как следствие – форма изделия, то сейчас понятие «функция» включает в себя многофункциональность и универсальность, «структура» – модульность, вариабельность, трансформируемость, «форма» – эргономичность, гармоничный, природоморфный образ, чистоту линий и эстетическую ясность и простоту, неподверженность моде, уникальность, включение в образ эстетики региона. Особое внимание в настоящее время должно уделяться проблеме долговечности и износостойкости изделия, возможности его переработки либо «второй жизни», безвредности всех этапов его производства и утилизации, гигиеничности и экономичности объекта. Дизайнеры, которые проектируют предметно-пространственную среду, обеспечивающую жизнедеятельность человека в окружающих его антропогенной и природной средах, в том числе решают проблему гармонизации сосуществования, взаимодействия человека и окружающей среды. На всех стадиях проектирования и производства объекта дизайна, на всех этапах жизненного цикла готового изделия – транспортировке, использовании и утилизации, дизайнеры имеют возможность и должны предвидеть и предотвратить возможное вредное влияние на природную среду, должны осознавать свою ответственность и миссию.

 

Функциональная, научно-техническая, художественно-образная, социологическая и философская составляющие дизайн-проектирования неразрывны. Стали особо актуальны преобразовательная, аксиологическая, гносеологическая, коммуникативная, воспитательная, идеологическая, знаковая, социальная, аттрактивная, прогностическая функции дизайна, определяющие его социокультурную миссию. А основными проблемами современного дизайна можно назвать удовлетворение разумных потребностей, рациональность, соответствие стандартам экологической экономики, сохранение и поддержание ресурсов, формирование вкусовых предпочтений, ценностных и потребительских установок, культуры потребления и в итоге – мировоззренческих и эстетических идеалов, формирование экологической культуры и продвижение идей устойчивого развития и экологического дизайна в обществе, формирование мировоззрения потребителей в соответствии с принципами экоцентрического сознания.

 

Экологический дизайн как направление современного дизайна является не просто и не только проектной деятельностью, а парадигмой, манифестом, деятельностью для будущего, акцентирующей социокультурную сущность и ответственность дизайна. В интегративной модели экологического дизайна мы выделяем три ведущих компонента, каждый из которых содержит множество составляющих:

- содержательный компонент включает в себя: мировоззренческую, аксиологическую, философско-этическую, онтологическую, семантическую, историко-генетическую, мотивационно-целевую, психологическую, социологическую, экономическую и методологическую составляющие;

- технологический компонент включает: производственную, естественно-научную, научно-техническую, нормативную, педагогическую, результативную составляющие;

- эстетический компонент включает: формальную, стилевую, художественно-образную составляющие.

 

Только присутствие одновременно всех трех компонентов дизайна может обеспечить его экологичность. Отсутствие любого из них уводит и процесс проектирования, и результат в виде объекта дизайна от планируемого и ожидаемого экологического дизайна. Эстетический компонент является завершающей «надстройкой», а фундаментом проектирования являются содержательный и технологический компоненты, без них экологический дизайн превратится в имитацию, обман, аналог «greenwashing» (зеленой отмывки), отмывку под экологический дизайн. Не от формы и внешнего вида, а именно от смысла, идеи, понимания ответственности и миссии проектирования должен осуществляться процесс экологического дизайна.

 

Аксиомой представляется необходимость формирования экологической культуры, профессиональной этики как определенного морально-нравственного кодекса у будущих дизайнеров. Экологическая культура должна являться имманентным, надпрофессиональным и межпрофессиональным качеством личности дизайнера, которое необходимо формировать в процессе обучения в вузе на основе интеграции психологического, педагогического, акмеологического и экологического знаний. Аксиологический смысл дизайн-образования заключен в том, чтобы сформировать ценностные экологические установки, в основе которых – целостное восприятие мира, признание не утилитарной, а всеобщей ценности природы как основы жизни, ответственное отношение ко всем проявлениям жизни. Дизайнер должен быть способен и готов реализовать в профессиональной деятельности экологические ценностные установки и ориентиры, проектировать гармоничную и целостную предметно-пространственную среду, транслировать экологическую культуру в общество.

 

Дизайн – деятельность для будущего, это сознательный, целенаправленный, свободно избираемый по целям и средствам способ опредмечивания человеческих замыслов [см.: 2]. Аксиологические основания дизайна предопределены его созидательной и социокультурной миссией. Многоликость форм и характера деятельности, опора на традиции и прогнозирование будущего, конформизм, тиражируемость и инновационность, подчиненность социальным процессам, факторам производства и рыночной экономики требуют вычленения главных ориентиров. А это – нравственный императив и экологическая культура, профессиональная этика, сохранение ценностей и передача их в дизайн-образовании. Экологическая культура должна стать аксиологическим основанием дизайна, основой методологии проектирования. В триаде базовых культурных ценностей «человек – общество – природа» дизайн может быть связующей нитью и катализатором выхода из экологического кризиса, решения задач устойчивого развития и обеспечения гармонии сосуществования общества и природы.

 

Список литературы

1. Каган М. С. Философия культуры. – СПб.: Петрополис, 1996. – 415 с.

2. Мосорова Н. Н. Философия дизайна: учебное пособие. – Екатеринбург: Архитектон, 1999. – 173 с.

3. Панкина М. В. Экологическая парадигма дизайна // Академический вестник УралНИИпроект РААСН. – 2012. – № 2. – С. 80 – 82.

4. Папанек В. Дизайн для реального мира. – М.: Д. Аронов, 2008. – 416 с.

 

References

1. Kagan M. S. Philosophy of Culture [Filosofiya kultury]. Saint Petersburg, Petropolis, 1996, 415 p.

2. Mosorova N. N. Philosophy of Design [Filosofiya dizayna: uchebnoe posobie]. Ekaterinburg, Arkhitekton, 1999, 173 p.

3. Pankina M. V. Environmental Paradigm Design [Ekologicheskaya paradigma dizayna]. Akademicheskiy vestnik UralNIIproekt RAASN (The Academic Bulletin of UralNIIproekt RAASN), 2012, №2, pp. 80 – 82.

4. Papanek V. Design for the Real World: Human Ecology and Social Change [Dizayn dlya realnogo mira]. Moscow, D. Aronov, 2008, 416 p.

 
Ссылка на статью:
Панкина М. В. Роль дизайна в реализации концепции устойчивого развития // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2014. – № 4. – С. 96–102. URL: http://fikio.ru/?p=1321.

 
© М. В. Панкина, 2014

УДК 908

 

Федяй Татьяна Никифоровна – краевед, независимый исследователь.

E-mail: sivtatiana @ yandex.ru

Авторское резюме

Состояние вопроса: В Ленинградской области на берегах красивой реки Оредеж раскинулся посёлок Сиверская. Первые упоминания о нём относятся к 1499 году, хотя, конечно, люди здесь селились и раньше. Сейчас Сиверская состоит из многих частей: посёлков, деревень. На сегодняшний день существует много литературы с описанием старейших из них, но посёлок Строганов Мост в краеведческой литературе упоминается, в основном, лишь вскользь ввиду его относительной «молодости». Автору хотелось раскрыть, по-возможности, историю и этой части Сиверской.

Результаты: Опрос старожилов и использование дореволюционных документов помогли узнать прошлое посёлка, а общение с нынешними жителями позволило проследить эволюцию его развития с положительной и отрицательной сторон.

Область применения результатов: Изучение местной истории одного из районов России как составной части целостного процесса развития отечественной культуры.

Выводы: История провинциальных населенных пунктов – неотъемлемая часть целостной истории России. Ее изучение особенно важно для национального самосознания, так как в течение последнего столетия многие культурные объекты и местные культурные традиции оказались безвозвратно утрачены.

 

Ключевые слова: Краеведение; Оредеж; Сиверская; Строганов Мост; старожилы; Иван Николаевич Крамской.

Siverskaya. Stroganov Most Settlement. Ethnographic Essay

 

Fedyay Tatyana Nikiforovna – a local ethnographer, independent researcher.

E-mail: sivtatiana @ yandex.ru

Abstract

Background: Siverskaya settlement stretches on the banks of the picturesque Oredezh river in Leningrad region. It was first mentioned in 1499, but definitely people had settled there much earlier. Now Siverskaya consists of many separate settlements and villages. For the time being there is a lot of literature which describes the oldest of them, but Stroganov Most settlement being rather ‘young’ is mentioned not very often. The author aims to trace the history of this part of Siverskaya.

Results: Interviewing old residents and studying pre-revolutionary documents helps to get some information about the past of the settlement. The communication with inhabitants allows us to outline positive and negative sides of its development.

Research implications: Studying local history of a Russian region as an important constituent of the entire process of cultural development of Russia.

Conclusion: The provincial settlement local history studying is an integral part of Russian history as a whole. This investigation is of a high importance for the national self-consciousness development, for a lot of culture artifacts and traditions were lost irrevocably in our country during the last century.

 

Keywords: Local ethnography, Oredezh, Siverskaya, Stroganov Most, old residents, Ivan Nikolaevich Kramskoy.

 

Раскинулся этот посёлок на правом берегу реки Оредеж до железнодорожного моста и носил сначала название Большевской берег или Новое Большево по имени находящейся поблизости деревни Большево, так как земли Большевского берега принадлежали крестьянам этой деревни. В конце XIX века граф Строганов построил на свои средства мост через Оредеж, который соединял дорогу от железнодорожного вокзала с имением графа в Орлино.

 

 

Так и привилось впоследствии новое название посёлка – Строганов Мост. И сейчас в посёлок можно добраться от вокзала либо через этот Строганов мост, либо через пешеходный мостик из Военного городка, называемый раньше «Куринка».

 

 

В настоящее время эти мосты железобетонные, но до 1960-х годов они были деревянными.

 

Местность Большевского берега была, по воспоминаниям старожилов, лесистая, мало обжитая, но к концу XIX века (уже в 1857 году была построена железная дорога и появилась станция Сиверская) в связи с огромным дачным строительством стали интенсивно осваиваться новые земли по берегам реки. Крестьяне Большева не упускали случая заработать за счёт сдачи домов дачникам из Петербурга, строили дачи летние без печей или тёплые дома с печами, и некоторые из них имели по несколько домов на этих землях (называли даже 15 – 17 домов). В Новом Большево появились улицы Николаевская и Александровская (по берегу), Владимирская, Мариинская, Михайловская, Шоссе Крамского (параллельно железной дороге), а также Большевская Набережная и Приютская, окружавшие детский приют с домовой церковью во имя Тихвинской иконы Божией Матери [3]. В конце Михайловской улицы находился летний театр [3], содержал который мещанин Павел Александрович Урлихсон. В театре устраивались спектакли, детские праздники и танцевальные вечера (театр не сохранился).

 

Отдельно необходимо упомянуть о берегах Оредежа в посёлке. В районе современной Большевской Набережной часть берега обращает на себя внимание красным цветом и состоит из красного плотного песчаника Девонской формации, из которого вытекают незамерзающие ключи с чистейшей водой.

 

 

Известность посёлок Новое Большево приобрел в связи с постройкой дачи и мастерской в 1881 году знаменитым художником Иваном Николаевичем Крамским. Дача находилась на правом берегу реки у Строганова моста. Вот как описывает её побывавший в гостях у Крамского Илья Ефимович Репин: «Он покупает землю в живописной местности, на Сиверской станции, и устраивает там превосходную во всех отношениях мастерскую, особо от большого двухэтажного дома для семьи, чтобы не мешали работать… Огромное окно укрепили железными рельсами, пол был на одной плоскости с землёю, чтобы можно было ставить натуру на воздух, перед окном-стеклянною стеною – и переносить её прямо в картину… Дом просторный, весёлый… Масса цветов рассыпается богатым ковром по куртинам… Внизу до живописной речки Оредеж клумбы клубники и других ягод до самой собственной купальни… словом, полный помещичий дом с прекрасным шоссе к главному подъезду и со штатом слуг» [4, с.192].

 

 

Здесь, в Сиверской, Крамской написал свои известные работы «Полесовщик», «Крестьянин с уздечкой», «Неизвестная» и другие. В апреле 1887 года Иван Николаевич умер в Петербурге, а дачей до национализации в 1918 году стал владеть его сын Анатолий Иванович (сразу необходимо отметить, что с 1919 года были национализированы и многие другие двухэтажные дачи, владельцы которых либо ушли с Белой армией, либо просто были выселены, а дома стали использоваться под детские учреждения). Дача Крамского сгорела в январе 1944 года при бомбёжке во время освобождения Сиверской от немцев.

 

Сохранившейся достопримечательностью посёлка Строганов Мост является деревянный храм Тихвинской иконы Божией Матери. В 1895 году большой участок земли был приобретен у крестьян Большева Обществом вспоможения бедным прихода Покровской церкви Петербурга для строительства приюта для девочек. Трудами настоятеля церкви священника Василия Александровича Акимова за два года было выстроено двухэтажное здание с учебными классами, спальнями, библиотекой, домовой церковью, кухней. Архитектором был В. П. Кондратьев, а строительство осуществлялось на пожертвования. На участке был вырыт колодец, устроена оранжерея. 9 июля (н. ст.) 1897 года Епископ Гдовский Вениамин (ныне причисленный к лику святых как священномученик) совершил освящение приюта и домовой церкви при нём в честь Тихвинской иконы Божией Матери.

 

 

Девочки обучались рукоделию, вышивке, работали в оранжерее. Со временем начальную школу стали посещать и местные девочки.

 

С 1914 года храм стал приходским и не закрывался даже в богоборческие и в военные годы, а с 1920 года и до смерти уже после войны настоятелем храма был священник Константин Красовский, сохранивший храм в лихолетье.

 

В марте 2007 года в храме случился пожар, сгорела верхняя часть храма с колокольней, но усилиями настоятеля о. Алексия (Терентьева) и на пожертвования прихожан и благотворителей храм восстановлен.

 

 

До сих пор в старой части разросшегося после войны посёлка стоят дома, построенные в конце XIX – начале XX века; и когда новые хозяева начинают делать ремонт, то обнаруживают под старыми обоями газеты того времени.

 

Один из таких красивых старинных домов на берегу Оредежа запечатлел на своей картине местный художник И. Н. Радюкевич.

 

 

Кому принадлежал этот дом первоначально – установить не удалось, но после 1920-х годов в нём находилось лесничество, а в послевоенные годы он стал коммунальным – в нём жило 6 семей. В 90-е годы дом стал частным и претерпел изменения.

 

В самом начале Советской улицы (бывшей Николаевской) сохранились с небольшими изменениями два деревянных дома: один двухэтажный (о нём ещё будет сказано дальше), а другой – одноэтажный с красивыми верандами. По воспоминаниям старожилов они принадлежали купцу.

 

 

 

По этой же улице на берегу Оредежа было несколько двухэтажных домов, которые в советское время летом использовались под пионерские лагеря и детский сад. В период перестройки детские учреждения закрылись, а дома разрушились, и их разобрали на дрова.

 

Теперь нужно вернуться к даче Крамского. С 1920 года в это здание переехала 43-я школа Октябрьской железной дороги, в которую принимали на начальное четырёхклассное обучение и полное содержание детей железнодорожников из Сиверской и ближайших деревень. Чтобы заработать деньги на дополнительное питание для учащихся, учителя устраивали спектакли и распространяли на них билеты. К 1935-му году школа стала семилетней. По воспоминаниям бывших учеников освещалась школа сначала керосиновыми лампами, а к новогоднему празднику 1933 года именно в школе зажглись первые в посёлке электрические лампочки.

 

После пожара в бывшей даче Крамского учебный год в 1944 году с большими трудностями начался в двухэтажном доме №1 по Советской улице и доме №5. Строганов мост и железнодорожный мост были разрушены, перебирались по доскам и уцелевшим остаткам мостов. Учебных пособий практически не было. Учились ребята в три смены. Постепенно школа развивалась: к 1965-у году она стала восьмилеткой, а через год – средней. Директор школы, заслуженный учитель РФ В. К. Мартынов добился в 1967 году от Октябрьской железной дороги выделения средств на здание новой школы-десятилетки, которое и было построено, но уже на другом берегу Оредежа.

 

А в бывшем здании школы в доме №5 стала располагаться спортивная лодочная база, и часто в летнее время можно было видеть на реке скользящие быстрые байдарки. Сейчас, конечно, этого нет – там частный дом за сплошным забором. В доме №1 живут семьи железнодорожников.

 

Теперь о годах войны. В Сиверской и её окрестностях немцы были с конца августа 1941 года по 30 января 1944 года. Здесь находилась 18-я армия под командованием генерал-полковника Георга Линдеманна (кстати, предполагавшегося коменданта Ленинграда). При штабе армии находились абвер, гестапо, СД, разведшкола, тайная и гражданская полиции. Была образована местная администрация, суд, назначены старосты. В посёлке Строганов Мост был филиал тайной полевой полиции ГФП-520, которой руководил заместитель начальника отдела штаба 18-й армии по контрразведке Борис Мейснер (родившийся в Пскове и говоривший по-русски). Квартировали немцы практически во всех тёплых домах, выгоняя хозяев в бани и времянки. На нынешней Молодёжной улице (бывшей Комсомольской) напротив парка находилось гестапо, на Спортивной и Владимирской – тюрьмы. (Номера домов не указываются специально, чтобы не причинять нынешним хозяевам морального неудобства).

 

Так как немецкое командование боялось эпидемий, то в «благополучной» Сиверской, как пишет Н. А. Ломагин в книге «Неизвестная блокада», в июне 1942 года были введены карточки на хлеб, по которым выдавали работающим 300 граммов хлеба или 225 граммов муки, а неработающим – в два раза меньше [2, с. 385].

 

В парке, который находится между современными Молодёжной улицей и Новым Шоссе, были нарыты траншеи в человеческий рост, в которых население сначала укрывалось от бомбёжек. В эти траншеи и закапывали расстрелянных немцами евреев, цыган, коммунистов и тех, кто помогал партизанам. Привлекали для этого местных. После освобождения Сиверской эти траншеи были вскрыты, и был составлен АКТ: «1944 год 6 и 8 октября Чрезвычайной Комиссией Гатчинского района произведено вскрытие могил-ям, расположенных в парке по Комсомольской улице в пос. Строганов Мост… Одна из вскрытых траншей длиною 75 метров, глубиною в человеческий рост, местами была заполнена почти доверху трупами… Были опознаны…

п. п. Главного судебномедицинского эксперта Ленфронта профессор Владимирский.

Акт подписали: Беляев С.М. Кузьмина (председатель с/совета) Красовский (протоерей) Кихина (директор школы)

Комиссия в составе… в пос. Строганов Мост и у пос. Дружноселье установили, что в них зарыто до 4000 человек» [1, с. 64].

 

В 1995 году в этом парке установили памятный камень, а теперь стоит памятник жертвам войны, идея установки которого принадлежит В. К. Мартынову и В. Т. Анисимову. Архитектором является Ю. Ш. Кинцурашвили, скульптором – Ю. Ф. Кузнецов.

 

 

В годы хрущёвской оттепели посёлок возрождался. Появились новые улицы. Население работало на стекольном заводе в Дружной Горке, на сиверских предприятиях, в военной части, в колхозе. По посёлку в тёплое время года ходило на пастбище большое стадо коров, коз. Нанимали всем миром пастуха. У всех были огороды. Молодёжи было много – успевали и работать, и учиться либо в Ленинграде, либо в Гатчине, а летними вечерами собирались на больших полянах, чтобы поиграть в различные игры с мячом. Надо отметить, что на улицах была чистота, так как стеклянная тара сдавалась, бумажная упаковка сжигалась, консервные банки было принято закапывать под яблонями, а пищевые отходы шли домашним животным.

 

В конце Советской улицы был открыт врачебный участок, и население посёлка всегда могло обратиться к врачу за медицинской помощью. Несколько лет назад он закрылся, здание снесено, и больным приходится ездить на другой край Сиверской.

 

В короткий период до начала 1960-х годов появились дачевладельцы из города, которым сельсовет выделял участки без обязательной прописки или постоянной работы в этой местности. Одними из таких дачников стали известные артисты балета Алла Ким и Шалва Пицхелаури, купившие дом в конце Ключевой улицы. К ним часто в гости приезжали народная артистка РСФСР (в то время) Эдита Пьеха с мужем Александром Броневицким, основателем первого в СССР вокального ансамбля «Дружба», народная артистка РСФСР, солистка театра оперы и балета им. Кирова (ныне Мариинского) Алла Осипенко и её партнёр – артист балета Джон Марковский. Сейчас домом владеет их сын – артист Георгий Пицхелаури, к которому приезжали популярный певец Юрий Охочинский, музыканты группы «Земляне».

 

На Советской улице жил художник М. Д. Стручов (1931 – 2000). В годы учёбы в Академии Художеств он был знаком с художником Ильёй Глазуновым. Много лет Михаил Дмитриевич преподавал в сиверских школах. Его красивая студия, которую он сам проектировал, всегда привлекает внимание своим необычным для посёлка видом.

 

 

 

На Спортивной улице живёт член Товарищества Гатчинских Художников И. Н. Радюкевич (он, кстати, учился в 43-ей школе). Сиверские пейзажи занимают большое место в его творчестве.

 

 

На Полевой улице живёт лыжный тренер В. М. Шилова. Она была личным тренером шестикратной Олимпийской чемпионки Любови Егоровой, которая во времена своей спортивной карьеры часто приезжала к ней в гости. Сейчас В. М. Шилова преподаёт в своей частной лыжной школе. Она также является выпускницей 43 школы, в которой лыжный спорт всегда был популярен.

 

Облик посёлка стал сильно меняться в последние годы: дома с пластиковыми окнами, обшиты сайдингом; вместо огородов – газоны; высокие и часто сплошные заборы.

 

На Колхозной улице возле магазина открыли летнее кафе, в котором в выходные дни энтузиасты стали устраивать бесплатные кинопоказы с обсуждением фильмов, а также читать популярные лекции на различные темы. В администрации добились разрешения обустроить спортивную площадку на небольшом участке земли на пересечении Советской улицы и Большевской Набережной. Вот только с пляжами не всё ладно. Мусор не все за собой убирают, да и качество воды вызывает сомнения: не попадают ли канализационные «очищенные» стоки в реку из новых коттеджей.

 

«Всё течет, всё изменяется».

 

Автор благодарит жителей посёлка Строганов Мост Белякова В. Б., Белякову Л. А., Волкову Н., Козыреву В. А., Кузнецову Н. В., Мартынову В. С., матушку Нину (Терентьеву) за помощь в написании статьи.

 

Все фотографии – из архива автора.

 

Список литературы

1. Акт от 08.10.1944 г. // Муниципальное образование «Сиверское городское поселение Гатчинского муниципального района Ленинградской области» – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://mo-siverskoe.ru/wp-content/uploads/proekt_blagoustroistvo_4.doc (дата обращения 28.09.2014).

2. Ломагин Н. А. Неизвестная блокада. – СПб: Издательский Дом «Нева», 2002. – 960 с.

3. Д-ръ А. А. Лучинскiй и инженеръ Н. В. Никитинъ. Сиверская дачная местность по Варшавской железной дороге. – С.-Петербургъ: издание Сиверскаго Добровольнаго Пожарнаго Общества, 1910. – 48 с.

4. Репин И. Е. Далёкое близкое. – М.-Л.: «Искусство», 1964. – 512 с.

 

References

1. Deed of 08 October 1944 [Akt ot 08.10.1944 g]. Available at: http://mo-siverskoe.ru/wp-content/uploads/proekt_blagoustroistvo_4.doc (accessed 28 September 2014).

2. Lomagin N. A. Unknown Blockade [Neizvestnaya blokada]. Saint Petersburg, Izdatelskiy Dom «Neva», 2002, 960 p.

3. Luchinskiy A. A., Nikitin N. V. Siverskiy Country Place on the Warsaw Railway [Siverskaya dachnaya mestnost po Varshavskoy zheleznoy doroge]. Saint Peterburg, Izdanie Siverskago Dobrovolnago Pozharnago Obschestva, 1910, 48 p.

4. Repin I. E. Far and Near [Dalekoe blizkoe]. Moscow, Leningrad, Iskusstvo, 1964, 512 p.

 
Ссылка на статью:
Федяй Т. Н. Сиверская. Посёлок Строганов Мост. Этнографический очерк // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2014. – № 3. – С. 94–106. URL: http://fikio.ru/?p=1165.

 
© Т. Н. Федяй, 2014

УДК 130.2

 

Выжлецов Павел Геннадиевич – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения», кафедра истории и философии, доцент, кандидат философских наук, доцент.

E-mail: vyzhletsov @ mail.ru

196135, Россия, Санкт-Петербург, ул. Гастелло, д.15,

телефон: +7 (812) 708-42-13.

Авторское резюме

Состояние вопроса: В рамках антропологической традиции Л. Уайт обосновал новое направление ― культурный эволюционизм, который основывался на концепции эволюции культуры. Однако оценки его научного вклада различны. Так, одни исследователи считают, что он обосновал новое направление в культурной антропологии и, как следствие, новую науку — культурологию, другие же, что только новую школу. Кроме того, в статье рассматриваются как основные тенденции развития антропологии, сложившиеся под влиянием Л. Уайта, так и два основных направления развития культурологии в России в настоящее время.

Результаты: Концепция культурной эволюции Л. Уайта явилась итогом переосмысления им идей классического эволюционизма. Согласно Уайту, особенность культурной эволюции заключается в том, что одна форма культуры вырастает из другой и перерастает в третью. Также он предложил новое определение термина «культура», обосновал понятие «культурология» и выделил предметную область соответствующей науки, разработал методологию системного подхода к изучению культуры.

Область применения результатов: Основные направления развития культурологии в России, выделяемые по отношению к теоретическому наследию Уайта, обозначают траекторию объективного понимания как истории науки, так и её теоретических основ.

Выводы: В процессе рассмотрения развития культурологии в России выделяют два основных направления как в истолковании термина «культурология», так и в выявлении основ этой науки. Направление, чрезмерно широко трактующее термин «культурология», широко понимает и дисциплинарные основы культурологии, порой не относя к ним даже культурную антропологию. В результате это приводит к историографической неточности, что в итоге оборачивается размыванием предметной области культурологии.

 

Ключевые слова: культурная эволюция; культурная антропология; культура; системный подход; символ; поведение; культурология.

 

Basic Ideas of L. White’s Cultural Evolutionism

 

Vyzhletsov Pavel Gennadyevich – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of History and Philosophy, Associate Professor, PhD, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: vyzhletsov@mail.ru.

196135, Russia, Saint Petersburg, Gastello st., 15,

tel: +7 (812) 708-42-13.

Abstract

Background: In the framework of the anthropological tradition L. White started a new trend i. e. cultural evolutionism, which was founded on the conception of cultural evolution. But evaluations of his theoretical works are different. Thus, some researchers consider White to have founded a new trend in cultural anthropology and as a result a new science i. e. culturology, while the others think him to establish a new school only. The paper deals with the main stages of anthropology development, which were formed under L. White’s influence, and basic trends of culturology development in Russia at the present time.

Results: L. White’s concept of cultural evolution was the result of his reconsideration of some principles of classical evolutionism. According to his views, a special feature of cultural evolution consists in the idea that a certain cultural form originates from the other and develops into the third one. White has given a new definition of the term ‘culture’, formulated the concept of ‘culturology’, brought up its subject of inquiry, worked out methodology of systematic approach in cultural studies as well.

Research implications: Guidelines of culturology development in Russia based on the relation to White’s theoretical heritage, express the outlook on both the history of culturology and its theoretical foundations.

Conclusion: Two basic trends both in interpreting the term ‘culturology’ and in formulating the principles of the science could be distinguished in Russian culturology. The first one treats the term ‘culturology’ too broadly even forgetting about cultural anthropology as one of its basis. This leads to historiographical inaccuracy and misunderstanding the subject of culturology.

 

Keywords: cultural evolution; cultural anthropology; culture; systematic approach; symbol; behavior; culturology.

 

Л. Уайт выступил критиком психологической антропологии с одной стороны [1, с. 32] и школы Ф. Боаса в американской антропологии – с другой. Одни считают, что он обосновал новое направление в культурной антропологии и, как следствие, новую науку — культурологию, другие же, что только новую школу.

 

Уайт Лесли Элвин (1900 – 1975) – выдающийся представитель американской культурной антропологии, родоначальник культурологии как науки.

 

Вследствие того, что наследие Л. Уайта огромно, его труды подразделяют на три группы. Основная его концепция воплощена в работе «Эволюция культуры» (один том опубликован в 1959 г., планировалось издать ещё три тома). Кроме того, ряд монографий, созданных на основе полевых исследований пуэбло, например, «Индейцы-ако-ма» (1932), «Пуэбло Санта-Ана, Нью-Мексико» (1942). Ещё одну группу составляют работы, содержащие исследование жизни и творчества антрополога Л. Моргана, в частности, двухтомное издание «Пионеры американской антропологии: Переписка Банделье с Морганом, 1873 – 1883» (1940) [2, с. 33 - 35].

 

В школьные годы Л. Уайт хотел стать физиком или астрономом. Однако в силу ряда обстоятельств он поступил в университет лишь в сентябре 1919 года, а до этого во время первой мировой войны служил во флоте. Он вспоминал: «Война глубоко изменила мои жизненные цели и мировоззрение. Во время войны я вдруг обнаружил, что все, чему меня официально или неофициально учили, и что я знал о моем обществе, моей стране и обо всем с этим связанном, было сильным искажением реальности. И поэтому, поступив в колледж, я решил выяснить, чем определяется поведение народов» [2, с. 10].

 

В период учебы в университетах (сначала в университете штата Луизиана, а затем в Колумбийском) Уайт сначала изучал историю и политологию, а затем психологию, социологию и философию. Магистерскую диссертацию он защитил по психологии и в 1924 г. был удостоен степени магистра.

 

В начале 1920-х годов в Новой школе социальных исследований в Нью-Йорке Уайт начал слушать курсы по антропологии. Здесь он изучал антропологию у Александра Гольденвейзера – «самого яркого преподавателя из числа последователей Боаса» [2, с. 11] – и некоторое время разделял и отстаивал взгляды этой школы.

 

О нескольких последующих годах Уайт вспоминал так: «Мне по-прежнему было интересно то, что я называл тогда “народами” (а не “культурой”). Поэтому я отправился в Чикагский университет изучать социологию. Социологию я забросил, осознав, что она кажется мне сплошь состоящей из теории и в очень малой степени – из фактов. Шило социологии я поменял на мыло антропологии затем лишь, чтобы обнаружить, что у антропологов есть масса фактов, но нет никаких идей» [2, с. 11].

 

За эти годы Л. Уайт подготовил диссертацию «Знахарские общества Юго-Запада», за которую в 1927 году был удостоен степени доктора философии в Чикагском университете. В том же году он стал преподавателем социологии и антропологии в университете Буффало, а в 1930 г. он перешел в Мичиганский университет на должность старшего преподавателя и с тех пор работал на факультете антропологии. По-видимому, в силу разных обстоятельств (приверженность материалистической традиции, развитие эволюционной теории и др.) Л. Уайт получил звание профессора лишь в 1943 г. [2, с. 13].

 

В Мичиганском университете он читал как общие факультативные курсы «Эволюция культуры» и «Мышление первобытного человека», так и специальные курсы для антропологов. Признание профессионального сообщества пришло довольно поздно – в 1957 г., когда Мичиганский университет отметил его наградой «За выдающиеся достижения в области преподавания», причём она вручалась впервые. Л. Уайта «… приглашали читать лекции в Колумбийском, Гарвардском, Йельском, Чикагском, Калифорнийском университетах и в Яньцзинском университете в Пекине» [2, с. 36].

 

В 1962 г. Л. Уайту предложили возглавить Американскую антропологическую ассоциацию [3, с. 749].

 

Как в американской, так и в российской традиции научный вклад Л. Уайта рассматривается в основном с трёх позиций. Так, согласно Г. Барнсу, это:

«… 1) возрождение и реабилитация (в измененном виде) учения о культурной эволюции, обоснованного и подкрепленного большим объёмом информации, чем тот, что имелся в распоряжении эволюционистов старшего поколения (классических), и уточнённого более пристальным анализом … при рассмотрении предмета;

2) дальнейшее развитие и точное определение понятия культуры как главного объекта антропологического исследования;

3) … утверждение тезиса о том, что культура как со стороны её описания, так и с точки зрения эволюционного развития должна быть вверена новой и самостоятельной науке … – культурологии, которая если не составляет всю антропологию, то … является самым большим и важным её разделом» [2, с. 19].

 

Согласно российской традиции, в частности, Л. А. Мостова находит научный вклад Уайта более значительным. Так, она полагает, что Л. Уайт «создал новую концепцию понятия культуры» и «переосмыслил концепцию эволюции культуры» [3, с. 749] и на протяжении статьи делает акцент на большей самостоятельности культурологии как науки в сопоставлении с Г. Барнсом. Например, Г. Барнс видел в самой культурологии в значительной степени «проект», связанный с перспективой будущего развития.

 

Прежде чем рассматривать три приведённых положения, необходимо обратить внимание на некоторые теоретические и мировоззренческие аспекты становления Л. Уайта как учёного.

 

Известно, что поначалу он разделял антиэволюционистскую установку школы Ф. Боаса, но уже к 1930 г. взгляды Уайта претерпели изменения. Выделяют несколько факторов, приведших к этому.

 

С 1927 г. Уайт начал преподавать и, как он вспоминал, «в бытность свою аспирантом автор этих строк впитал антиэволюционные доктрины школы Боаса. Но, начав преподавать, вскоре обнаружил, что не может защищать эту точку зрения, а затем – что уже не в состоянии её придерживаться» [7, с. 49]. Кроме того, на переход Уайта к эволюционным воззрениям оказали влияние как практика полевых исследований индейских племён, так и путешествие по России и Грузии в 1929 г.

 

Практика полевых исследований индейцев подвигла его на прочтение книг Л. Моргана, а впоследствии – Э. Тайлора и других эволюционистов. Так, если идеи Моргана оказали на него влияние в плане обращения к эволюционизму, то представления Тайлора в большей степени внесли вклад в осмысление культуры [2, с. 21].

 

Во время путешествия по России и Грузии Л. Уайт впервые ознакомился с работами К. Маркса и Ф. Энгельса, особенно с аспектами, касавшимися сути и развития цивилизации. В связи с тем, что, разрабатывая проблему происхождения семьи, Энгельс опирался на идеи об общественной эволюции Моргана, Уайт утвердился в важности эволюционизма как подхода. Более того, работы Маркса и Энгельса помогли ему понять те причины, по которым учение Моргана о значении частной собственности для развития культуры подвергалось нападкам как со стороны католической церкви, так и буржуазных экономистов [2, с. 21 - 22].

 

Кроме отмеченного влияния на Уайта идей Л. Моргана и Э. Тайлора и отчасти марксизма на его становление как антрополога оказали воздействие теоретические представления А. Крёбера (статья «Надорганическое», 1917), Э. Дюркгейма и В. Оствальда. Согласно Г. Барнсу, «эти люди помогли ему увидеть … необходимость и целесообразность специальной науки для изучения природы и развития культуры, которую он окрестил культурологией, позже обнаружив, что еще в 1915 г. известный химик Оствальд уже использовал этот термин в точно таком же значении» [2, с. 22].

 

Понятие «культура». Рассмотрим выделенные Р. Барнсом позиции в несколько другой последовательности, начиная с понятия «культура», так как именно природа последней считается «основой идеологии и рабочего инструментария д-ра Уайта» [2, с. 23]. Сам Уайт цитировал классическое определение культуры, данное Э. Тайлором, и считал себя наследником этой традиции.

 

Согласно Уайту, животное не обладает культурой – культура принадлежит исключительно человеку. Основой данного положения является то, что только человек способен создавать и воспринимать символы, то есть исключительно он обладает «способностью к символизации». Уайт пояснял это так: «Тезис, который мы выдвинем, … состоит в том, что между сознанием человека и сознанием не-человека имеется фундаментальное различие. Это – различие природы, а не степени. И пропасть между двумя типами имеет огромное значение … Человек использует символы, чего не делает ни одно другое живое существо. Организм или обладает способностью символизировать, или не обладает; никаких промежуточных стадий здесь нет. Символ можно определить как вещь, ценность или смысл которой придают те, кто ею пользуется. …Человеческие организмы придают смысл физическим вещам или событиям, которые тем самым становятся символами… Все символы должны иметь физическую форму, иначе они не были бы доступны нашему опыту» [8, с. 36 – 37].

 

Кроме того, именно использование человеком символов, в первую очередь слова, является основным условием происхождения и существования культуры, которая есть способ жизни и деятельности «человеческого животного».

 

Он подчёркивал: «Вся культура (цивилизация) находится в зависимости от символа. Именно использование способности к символизации и привело к возникновению культуры, и именно использование символов приводит к тому, что культура может себя продолжать. Без символа не было бы культуры, а человек был бы просто животным, а не человеческим существом. Артикулируемая речь – это сама форма символического выражения… Одним словом, без символического общения в той или иной форме мы не имели бы культуры. В “Слове было начало” культуры – а также и её продолжение» [8, с. 45 – 46].

 

В данном контексте Уайт провёл различие между «символическим» и «несимволическим» поведением, подчеркнув при этом принципиальное условие происхождения человека: «Поведение человека бывает двух различных родов – символическим и несимволическим. Человек зевает, потягивается, … кричит от боли, вздрагивает от страха … и так далее. Несимволическое поведение … помимо человека, свойственно не только прочим приматам, но также и многим другим видам животных. Однако человек общается с себе подобными посредством артикулируемой речи, пользуется амулетами, исповедует грехи, устанавливает законы, соблюдает требования этикета, истолковывает свои сны … и так далее. Этот тип поведения уникален; только человек к нему способен; он является особенностью человека потому, что или состоит из использования символов, или зависит от него. Несимволическое поведение Homo sapiens – это поведение человека-животного; символическое поведение – это поведение человека как человеческого существа. Именно символ превратил человека из просто животного в животное человеческое» [8, с. 46 – 47].

 

Результат процесса символизации Уайт обозначил термином «символат» и выделил три класса последних, считая, что все они относятся к культуре: «идеи и отношения», «внешние действия», «материальные объекты» [3, с. 749 – 750].

 

В конечном счёте, Л. Уайт предложил следующее определение культуры, способствовав прояснению и уточнению основного предмета исследования антропологов, доступного опытному познанию: “Таким образом, культура представляет собой класс предметов и явлений, зависящих от способности человека к символизации, который рассматривается в экстрасоматическом контексте” [9, с. 26].

 

Кроме того, поскольку культура уникальна в том смысле, что она присуща только человеку, и изучать её должна специальная наука – культурология.

 

Эволюция культуры. Ранее уже отмечалось, что Л. Уайт обратился к изучению работ классиков эволюционизма Л. Моргана, Э. Тайлора и др. В результате он опроверг, по-видимому, главный аргумент Ф. Боаса и его последователей, который они выдвигали против эволюционизма. Так, в лекции, прочитанной в 1907 г., Боас утверждал, что эволюционисты заимствовали теорию эволюции из биологии, вследствие чего она не применима к изучению культурных явлений. Л. Уайт, напротив, доказал, что эта теория не была заимствована у Ч. Дарвина, так как, например, в предисловии к книге «Древнее общество» Л. Морган цитировал Горация, т. е. находил её истоки ещё в античности. Кроме того, Г. Спенсер предложил свою философскую гипотезу относительно эволюции до Ч. Дарвина в 1852 г. [3, с. 750].

 

Согласно Л. Уайту, «теория эволюции в приложении к культуре так же проста, как та же теория в приложении к биологическим организмам: одна форма вырастает из другой» [10, с. 538]. И здесь он поясняет своё высказывание, цитируя Э. Тайлора: «Ни одна стадия развития цивилизации не возникает сама по себе, но вырастает или развивается из предыдущей стадии. Это – основной принцип …» [10, с. 538].

 

С точки зрения Л. Уайта, мир включает в себя три уровня реальности («организации»), с учётом которых необходимо исследовать каждое явление: «физическая», «биологическая», «культурная». На этом основании он систематизировал подходы к изучению культурных процессов и способы их интерпретации, предложив особый культурно-эволюционный подход.

 

Уайт писал: «… 1) временной процесс является хронологической последовательностью единичных событий; его изучает история; 2) формальный процесс представляет явления во вневременном, структурном и функциональном аспектах, что дает нам представления о структуре и функции культуры; 3) формально-временной процесс, представляющий явления в виде временной последовательности форм; его интерпретацией занимается эволюционизм. Таким образом, мы различаем исторический, формальный (функциональный) и эволюционный процессы в отличие от просто исторического (временного) и “научного” (вневременного)» [11, с. 561].

 

Задача и специфика этого подхода заключается в выявлении общих черт, а, например, не в уникальности событий: «Предположим, мы изучаем мятежи и восстания с точки зрения формально-функционального подхода. В таком случае мятеж А интересует нас не тем, чем он отличается от других (хотя это, безусловно, так), но тем, чем он схож с другими мятежами. Время и место не играют роли; нам не важно, произошло восстание в декабре или в мае, во Франции или в России. Нас интересует мятеж как таковой; нам необходимо сформулировать некие общие постулаты, которые равно можно применить к любому мятежу. Нас интересует универсалия, которая сможет объяснить все частности» [11, с. 567].

 

Кроме того, Л. Уайт разработал энергетическую концепцию культурной эволюции. Прежде всего, следует отметить, что согласно его воззрениям культуру необходимо осмысливать из неё самой, из внутренне присущих ей законов и принципов. Законы культурных явлений и систем выявляются на основе познания как принципов взаимодействия элементов культуры, так и культурных систем в целом. Уайт исходил из того, что человеческий род есть единое целое, и отсюда следовало положение, что существует единая культура человечества, состоящая из множества различных культур и традиций. Поэтому он считал возможным выявление общих черт и закономерностей развития культуры вплоть до настоящего времени [3, с. 751].

 

Согласно Уайту, культура есть целостная интегрированная система, которая состоит из четырёх «компонентов» (иначе «классов культурных явлений»): «… мы можем разделить компоненты культуры на четыре категории: идеологическую, социальную, технологическую, а также категорию чувств или оценок» [7, с. 54].

 

Согласно Уайту, четвёртый компонент, т. е. чувства, оценки, запреты, формируют такие «установки» («субъективный аспект»), которые необходимы людям для существования. Так, он уточняет: «Отвращение к молоку, отношение к целомудрию, к змеям, летучим мышам, к смерти … – всё это возникает и обретает свою форму и экспрессивность в человеческом обществе за счет способности к символизации…» [7, с. 55].

 

Сама же культура как система включает в себя три первые составляющие, или подсистемы. Так, «идеологическая» подсистема состоит из «представлений», которые в общем можно охарактеризовать и как знания: «Представления о том, что Земля круглая (или плоская), что совы приносят несчастье, что, когда в глину добавляется примесь, керамика получается лучше, что у человека есть душа или что все люди смертны» [7, с. 54]. Эти представления находят воплощение в мифологии, теологии, философии и науке. «Социальная» подсистема включает в себя «обычаи, правила и модели поведения, институты и т. п.» [7, с. 55]. В свою очередь, «технологическая» подсистема предполагает «изготовление и использование орудий и приспособлений» [7, с. 55].

 

В результате Л. Уайт пришёл к заключению: «Таким образом, мы видим, что культура во всех её аспектах — идеологическом, социальном и технологическом — удовлетворяет внутренние, духовные потребности человека в той же мере, что и его внешние, материальные нужды» [7, с. 59].

 

Вместе с тем, отмечая важность и взаимосвязь всех подсистем, Уайт делает следующий вывод: «Назначение и функция культуры в том, чтобы сохранить и продлить жизнь рода человеческого» [7, с. 56]. Иными словами, основное предназначение культуры заключается в том, чтобы обеспечить человечеству как особому биологическому виду возможность выживания и приспособления к миру. Поэтому «технологическая» подсистема оказывается основной в культурной системе: «Технологический фактор является основным; остальные зависят от него. Более того, технологический фактор определяет … форму и содержание социального, философского и эмоционального секторов. Технологическую базу систем, образуемых культурой, довольно легко продемонстрировать. Все живые организмы способны поддерживать себя как индивидов и сохранять себя как вид, только если определенный минимум приспособления к внешнему миру достигнут и поддерживается. Должна быть еда, защита от стихий и оборона от врагов. Эти жизнеподдерживающие и жизнепродлевающие процессы являются технологическими в широком, но вполне реальном смысле, то есть они осуществляются за счет материальных, механических, биофизических и биохимических средств» [7, с. 68 – 69].

 

Основной функцией «технологической» подсистемы и поэтому культуры в целом выступает овладение энергией и использование её на благо человека. Поэтому культура выступает у Уайта как сложная термодинамическая система [см.: 3, с. 751].

 

Он обозначает общий план истории культурной эволюции челоечества во взаимосвязи со степенью овладения им энергией. Здесь Уайт наряду с современной стадией развития выделяет две эпохи культурного прогресса человечества:

— «земледельческая революция»;

— «топливная революция»;

— открытие атомного ядра как нового источника энергии [см.: 2, с. 28].

 

«Земледельческая революция» произошла в период завершения дописьменной эпохи и способствовала переходу к цивилизации. Она связана с разведением растений и одомашниваем животных, причём для Уайта: «Растения и животные – это, конечно же, формы и величины энергии, а занятия земледелием и животноводством – средства овладения этой энергией и обращения её на службу человеку …» [2, с. 28 – 29].

 

«Топливная революция» заявила о себе в XVIII в. и стала результатом использования энергии воды, угля, нефти, паровых двигателей и двигателей внутреннего сгорания.

 

В связи с открытием атомного ядра как нового источника энергии Уайт предупреждал о том, что культурная эволюция создала цивилизацию, но она же может и уничтожить человечество в результате термоядерного взрыва.

 

Следует выделить и то, что Л. Уайт напрямую связал развитие культуры с количеством потребляемой энергии, за что подвергся критике. Он писал: «Мы можем суммировать свои рассуждения об энергии и орудиях труда в следующем законе культурного развития: культура прогрессирует по мере того, как увеличивается количество энергии, используемой на душу населения в год, либо по мере увеличения эффективности или экономичности средств контроля над энергией, либо когда действуют оба этих фактора» [7, с. 107 – 108].

 

Так, он сформулировал положение, которое порой называют «законом эволюции культуры», или «законом Уайта» [3, с. 751]. Относительно научного значения концепции культурной эволюции исследователи, в частности, отмечают следующее: «Главная новизна подхода д-ра Уайта к культурной эволюции и предложенной им модели разработки этого поля состоит во временных рамках, которые он устанавливает, и в особом акцентировании роли энергии в культурной эволюции» [2, с. 27].

 

Обоснование культурологии как науки. Исследователи полагают, что обоснование культурологии как самостоятельной науки стало результатом последовательного развития американской культурно-антропологической традиции, выделяя в ней определённые уровни исследования. Так, Уайт начал с опытного этнографического описания культурных явлений. Следующим уровнем стало сравнительное этнологическое изучение сходства и различий между локальными культурами. Идея культурологии предполагала более высокую степень теоретического обобщения и «качественно новый уровень развития науки» – «выявление закономерностей человеческой культуры в целом» [3, с. 751].

 

Некоторые исследователи полагают, что в процессе обоснования культурологии как науки Л. Уайт ответил на вопрос, интересовавший его с юности: «Что же определяет поведение людей?» [3, с. 751].

 

С этих же концептуальных позиций Уайт проводил различие между поведением животных и человека в индивидуальном и общественном аспекте. Так, например, поведение собаки независимо от того, индивидуальное оно или групповое, определяется её биологическим организмом, который выступает в данном случае «детерминантой». У человека же как вида на символическом уровне поведение изменяется в зависимости от внебиологического фактора – культуры. Он писал: «Человеческое поведение - функция культуры: B = f (C). Если изменяется культура, то изменяется и поведение» [12, с. 146].

 

Кроме того, Уайт уточнял, что для человека сама группа определяется культурой: «Но для человека как вида сама группа определена культурной традицией: найдем ли мы в … человеческом обществе ремесленную гильдию, клан … или рыцарский орден, зависит от его культуры. Открытие этого класса детерминант и отделение средствами логического анализа этих экстрасоматических культурных детерминант от биологических – как в их групповом, так и в их индивидуальном аспектах – стало одним из значительнейших шагов вперёд в науке за последнее время» [12, с. 146 – 147].

 

Далее следует отметить то, что сама идея создания самостоятельной науки о культуре выдвигалась во второй половине XIX в., в частности, Э. Тайлором. Сам же термин «культурология» был предложен немецким химиком и философом В. Оствальдом в 1915 г. В связи с этим исследователи подчёркивают, что «… д-р Уайт оказался именно первым антропологом, использовавшим термин “культурология”. Если он формально и не был первым, кто предложил и применил этот термин, он, безусловно, раньше всех обосновал, защитил и развил его. Он с таким же правом может называться “отцом” культурологии, с каким Огюст Конт считается отцом социологии» [2, с. 24].

 

Уайт подчёркивал: «… Значение слова “культурология”: оно выявляет связь между человеческим организмом, с одной стороны, и экстрасоматической традицией, какой является культура, – с другой. Оно носит творческий характер; оно утверждает и определяет новую науку» [12, с. 156].

 

Возникновению культурологии предшествовали изучение человеческого мира, т. е. становление антропологии как науки, открытие социума и выделение его в самостоятельный объект изучения в конце XIX – начале XX в., когда возникла социология, и лишь к середине XX в. была выделена культура как целостная единица, обладающая собственными законами существования и развития, ставшая предметом культурологии.

 

В русле разработки культурологической проблематики российские исследователи усматривают научный вклад Л. Уайта в том, что он «определил предметное поле культурологии», «обосновал использование термина “культурология”» [3, с. 751] для особой науки, предложил системный подход для исследования культуры как целостного образования.

 

Если охарактеризовать системный подход как своего рода общую методологию исследования, то наряду с ним Л. Уайт использовал локальные методы «моделирования» и «интерпретации». Например, метод «моделирования» предполагает допущение, что культуру можно изучать так, как будто бы она существует независимо от человека.

 

Исходя из американской традиции общественных наук, Г. Барнс, считая Л. Уайта родоначальником культурологии, критикует некоторые положения его концепции. В первую очередь, согласно Барнсу, культурология – это ещё только «продуктивный и дерзкий проект, почти как социология во времена Конта». Кроме того, относительно изучения развития культуры, он же замечает: «… пока ни д-р Уайт, ни кто-либо из его последователей … еще почти ничего не сказали нам о том, в чем же реально заключаются этот ход развития, законы и тенденции, не проиллюстрировали и не продемонстрировали их подробно на примере из прошлого или настоящего» [2, с. 25].

 

Кроме того, согласно Барнсу, в научных гипотезах и методологии Уайт опирается на принцип последовательного «исторического материализма», причём: «Это идет не от Маркса … а от диктуемого здравым смыслом предположения, что основная черта любой культуры – “труд бытия”, или проблема выживания… Тот акцент, который он делает на важности технологии и на ее важнейшем продукте – энергии, естественно и логично вытекает из этой изначальной приверженности историческому материализму» [2, с. 31].

 

В заключение следует привести оценку научного вклада Л. Уайта, данную его учеником М. Салинсом. М. Салинс критикует Уайта за крайний «детерминизм» в осмыслении культуры, вследствие чего в её системе человек оказывается сродни «кукле». Он пишет: «Культура, по Уайту, представляла собой некий независимый саморазвивающийся порядок, и человеческое поведение не могло быть ничем иным, как частным выражением этого порядка. Культура была детерминирующей, человеческие существа – детерминируемыми. … в подкрепление этого … взгляда Уайт однажды сказал, что индивид подобен беспилотному воздушному судну, управляемому радиоволнами с земли» [6, с. 58].

 

Значение и перспективность концепции Л. Уайта Салинс связывает с разработкой проблемы символа и символического как специфики культуры: «Говорить о том, как люди организуют их жизненный опыт и придают ему форму, значит затронуть то, что составляло обратную – “символическую” – сторону антропологических выкладок Уайта. “В символе, – как выразился Уайт, … – сокрыты происхождение и основа человеческого поведения” … В этом прослеживался взгляд на культуру как на феномен специфического рода – взгляд, который воспринял и я. Анализ культуры … для Уайта … был вопросом исследования особых и уникальных человеческих качеств этого феномена. Ни для какой обезьяны, – говорил Уайт, – … не существует разницы между святой водой и дистиллированной водой, ведь, с химической точки зрения, таковой действительно нет… Иным словом, упорядочивание … мира с помощью знаковых, или символических, категорий было, согласно Уайту, отличительным признаком человеческого» [6, с. 61]1.

 

Подводя некоторые итоги, необходимо отметить следующее. Идеи Л. Уайта оказали значительное влияние на развитие культурной антропологии во второй половине XX века.

 

С конца 1950-х гг. культурный эволюционизм обрёл признание в научных кругах как значительное направление в области антропологии. Исследователи подчёркивают, что в течение 1960 – 1970-х годов эволюционизм претерпел ряд изменений и обрёл ту новую форму, которая получила название «неоэволюционизм» [4, с. 22].

 

Основной задачей неоэволюционизма становится исследование тех механизмов, которые определяют эволюционные процессы. Отсюда следует подразделение исторического развития на два взаимозависимых процесса – общую и специфическую эволюцию. Если общая эволюция исследует культурные инновации, которые способствуют развитию культуры вообще, в целом, то специфическая эволюция изучает способы приспособления локальных культур как к природной среде, так и к общественному окружению. Основной вклад в развитие этих положений внесли Дж. Стюард, М. Салинс и Э. Сервис. Так, Дж. Стюард, исходя из представления о многолинейной эволюции, предложил концепцию «культурного типа», которая выступала в качестве единицы классификации культуры и была развита в 1970-е годы.

 

Исследователи делают следующий вывод: «Таким образом, в отличие от классических идей эволюционизма сторонники неоэволюционизма искали способ объяснения культурного многообразия, которое интерпретировалось не как … проявления “общего закона”, а как имеющее самодовлеющую адаптационную значимость» [4, с. 22]. На основе представления о специфической эволюции сложилось новое направление – «экологическая антропология» (А. Вайда, Р. Раппапорт). В центре внимания экологической антропологии оказались механизмы формирования специфических черт конкретных культур. Так, особые черты культуры рассматривались как производные от приспособления их носителей к окружающему миру. Влияние неоэволюционистских идей сохраняется в антропологии и в настоящее время.

 

В заключение необходимо отметить, что культурология не получила должного развития в США, но с начала 1990-х годов она нашла серьёзное распространение в России в качестве особой науки о культуре. Так, примерно десятилетие тому назад Ю. В. Осокин особо отмечал, что термин «культурология» закрепился в российской научной литературе в результате его очень широкого толкования. Вследствие этого «… к “культурологическим наукам” (“родословную” которых стали почему-то отсчитывать, начиная с деятельности российских философов, историков и филологов втор. пол. 19 в.!) оказались причисленными столь разные научные направления, как историко-культурные исследования “общего” и литературоведческого профиля, исследования религиозного аспекта культуры, культуры ментальностей … этнолингвистические и семиотические исследования культуры и даже искусствоведение и эстетика…» [5, с. 1072].

 

Наряду с тенденцией к расширенному истолкованию термина «культурология» в российской традиции Осокин выделял, скажем, более узкий подход, связанный с переосмыслением некоторых положений Л. Уайта. В частности, к ним относятся: а) идея Уайта о том, что сущность культуры заключается в её надбиологическом и системном характере; б) для изучения культуры как сложной и саморазвивающейся системы необходимо использовать методологию системного подхода.

 

С точки зрения Ю. В. Осокина, для того чтобы преодолеть «теоретико-методологические несообразности», порождаемые и расширенным истолкованием термина «культурология», необходимо обратиться к «фундаментальным посылкам Уайта» [5, с. 1073].

 

Следует подчеркнуть, что первая из указанных выше тенденций продолжает развиваться и в настоящее время. Например, когда пишут о дисциплинарных основах культурологии, утверждают, что культурология опирается на историю, философию, искусствознание, социологию, лингвистику и др., и отсюда её «интегративный потенциал» [1, с. 612] рассматривается как более широкий. В данном контексте возникает вопрос о том, почему в числе первейших в этот ряд не включена традиция культурной антропологии, в русле которой культурология впервые и была обоснована как наука.

 

Таким образом, как расширенное истолкование термина «культурология», так и забвение традиции культурной антропологии в качестве дисциплинарной основы науки приводит к путанице области историографии и, в конечном счёте, к размыванию предмета исследования культурологии.

 

 

Список литературы

1. Астафьева О. Н., Разлогов К. Э. Культурология: предмет и структура // Социокультурная антропология: История, теория и методология: Энциклопедический словарь / Под ред. Ю. М. Резника. – М.: Академический Проект, Культура; Киров: Константа, 2012. – С. 606 – 615.

2. Барнс Г. Э. Моя дружба с Лесли Уайтом // Л. Уайт. Избранное: Эволюция культуры. – М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. – С. 5 – 46.

3. Мостова Л. А. Уайт Лесли Элвин // Культурология: Энциклопедия. В 2 т. / Гл. ред. и авт. проекта С. Я. Левит. – М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2007. Т. 2. – С. 749 – 752.

4. Орлова Э. А. Культурная (социальная) антропология: Состояние и динамика развития // Социокультурная антропология: История, теория и методология: Энциклопедический словарь / Под ред. Ю. М. Резника. – М.: Академический Проект, Культура; Киров: Константа, 2012. – С. 11 – 28.

5. Осокин Ю. В. Культурология // Культурология: Энциклопедия. В 2 т. / Гл. ред. и авт. проекта С. Я. Левит. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН). – 2007. – Т. 1. – С. 1069 – 1074.

6. Салинс М. Фрагменты интеллектуальной автобиографии // Этнографическое обозрение. – 2008. – № 6. – С. 57 – 78.

7. Уайт Л. Избранное: Эволюция культуры. – М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. – 1064 с.

8. Уайт Л. Избранное: Наука о культуре. – М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. – 960 с.

9. Уайт Л. А. Понятие культуры // Антология исследований культуры. Интерпретации культуры. 2-е изд. – СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2006. – С. 17 – 49.

10. Уайт Л. А. Концепция эволюции в культурной антропологии // Антология исследований культуры. Интерпретации культуры. 2-е изд. – СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2006. – С. 536 – 559.

11. Уайт Л. А. История, эволюционизм и функционализм как три типа интерпретации культуры // Антология исследований культуры. Интерпретации культуры. 2-е изд. – СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2006. – С. 559 – 590.

12. Уайт Л. А. Наука о культуре // Антология исследований культуры. Интерпретации культуры. 2-е изд. – СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2006. – С. 141 – 156.

 

References

1. Astafeva O. N., Razlogov K. E. Culturology: Object and Structure [Kulturologiya: predmet i struktura]. Sotsiokulturnaya antropologiya: Istoriya, teoriya i metodologiya: Entsiklopedicheskiy slovar (Sociocultural Anthropology: History, Theory and Methodology: Encyclopedic Dictionary, ed. Y. M. Reznik). Moscow, Akademicheskiy proekt, Cultura; Kirov: Konstanta, 2012, pp. 606 – 615.

2. Barnes H. E. My Personal Friendship for Leslie White [Moya druzhba s Lesli Uaytom]. L. Uayt. Izbrannoe: Evolyutsiya kultury (L. White. Collected Works: Evolution of Culture). Moscow, Rossiyskaya politicheskaya entsiklopediya (ROSSPEN), 2004, pp. 5 – 46.

3. Mostova L. A. White Leslie Alvin [Uayt Lesli Elvin]. Kulturologiya: Entsiklopediya. V 2 t, Glavnyy. redaktor i avtor proekta S. Y. Levit (Culturology: Encyclopedia, ed. S. Y. Levit). Moscow, Rossiyskaya politicheskaya entsiklopediya (ROSSPEN), 2007, V. 2, pp. 749 – 752.

4. Orlova E. A. Cultural (Social) Anthropology: State and Dynamics of development [Kulturnaya (sotsialnaya) antropologiya: Sostoyanie i dinamika razvitiya]. Sotsiokulturnaya antropologiya: Istoriya, teoriya i metodologiya: Entsiklopedicheskiy slovar, pod redaktsiey U. M. Reznika (Sociocultural Anthropology: History, Theory and Methodology: Encyclopedic Dictionary, ed. Y. M. Reznik). Moscow, Akademicheskiy Proekt, Kultura; Kirov: Konstanta, 2012. pp. 11 – 28.

5. Osokin U. V. Culturology [kulturologiya]. Kulturologiya: entsiklopediya, V 2 t, Glavnyy. redaktor i avtor proekta S. Y. Levit (Culturology: Encyclopedia, ed. S. Y. Levit). Moscow, Rossiyskaya politicheskaya entsiklopediya (ROSSPEN), 2007, V. 1, pp. 1069 – 1074.

6. Sahlins M. Fragments of an Intellectual Autobiography [Fragmenty intellektualnoy avtobiografii]. Etnograficheskoe obozrenie (Ethnographic Review), 2008, № 6, pp. 57 – 78.

7. White L. The Evolution of Culture [Izbrannoe: Evolyutsiya kultury]. Moscow, Rossiyskaya politicheskaya entsiklopediya (ROSSPEN), 2004, 1064 p.

8. White L. The Science of Culture [Izbrannoe: Nauka o kulture]. Moscow, Rossiyskaya politicheskaya entsiklopediya (ROSSPEN), 2004, Moscow, 960 p.

9. White L. A. The Concept of Culture [Ponyatie kultury]. Antologiya issledovaniy kultury. Interpretatsii kultury (Anthology of Research Culture. Interpretation of Culture). Saint Petersburg, Izdatelstvo SPbGU, 2006. pp. 17 – 49.

10. White L. A. The Concept of Evolution in Cultural Anthropology [Kontseptsiya evolyutsii v kulturnoy antropologii]. Antologiya issledovaniy kultury. Interpretatsii kultury (Anthology of Research Culture. Interpretation of Culture). Saint Petersburg, Izdatelstvo SPbGU, 2006, pp. 536 – 559.

11. White L. A. History, Evolutionism and Functionalism: Three Types of Interpretation of Culture [Istoriya, evolyutsionizm i funktsionalizm kak tri tipa interpretatsii kultury]. Antologiya issledovaniy kultury. Interpretatsii kultury (Anthology of Research Culture. Interpretation of Culture). Saint Petersburg, Izdatelstvo SPbGU, 2006, pp. 559 – 590.

12. White L. A. The Science of Culture [Nauka o kulture]. Antologiya issledovaniy kultury. Interpretatsii kultury (Anthology of Research Culture. Interpretation of Culture). Saint Petersburg, Izdatelstvo SPbGU, 2006, pp. 141 – 156.

УДК 314.7.044+301.162[470.23-25]

 

Смирнова Тамара Михайловна – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения», кафедра истории и философии, профессор, доктор исторических наук, профессор.

E-mail: mokva@inbox.ru

196135, Россия, Санкт-Петербург, ул. Гастелло, д. 15,

тел.: 8(812) 708-42-05

Авторское резюме

Состояние вопроса: Трудовая миграция необходима для нормального функционирования российской экономики, а иммиграция является важным демографическим ресурсом в условиях депопуляции населения. Однако миграция порождает ряд острых социальных проблем и рисков. Они не только недостаточно изучены теоретически, но и порождают социальные конфликты, эффективных путей решения которых российское государство на практике еще не выработало.

Результаты: Наплыв трудовых мигрантов в существующей сегодня форме представляет реальный вызов этнокультурному пространству русскоязычных территорий и городов, прежде всего языку, конфессиональной принадлежности и бытовым традициям. Опасение утраты культурной идентичности неадекватно ситуации, но настолько непривычно, что вызывает повышенную этническую мобилизацию. Проблема адаптации мигрантов в инокультурной городской среде является актуальной как в Европе, так и в Российской Федерации, но на постсоветском пространстве она дополнительно отягчена системными последствиями распада СССР.

Область применения результатов: Предложенный подход к культурологическому исследованию проблем миграции и мигрантов дает основу для формирования более эффективной миграционной политики и минимизации негативных последствий миграционных процессов.

Выводы: Жупел миграционной угрозы основан на широко распространенных в обществе предрассудках, негативных этностереотипах и этноконфессиональных фобиях и может быть использован в политических целях. Реальный путь разрешения противоречий – сотрудничество в культурном гуманитарном пространстве, ликвидация возникшего цивилизационного разрыва, адекватное восприятие мигрантов российским обществом.

 

Ключевые слова: миграция; иммиграция; трудовая миграция; демография; этнокультурная идентичность; этническая дискриминация; толерантность; ксенофобия; русский язык; культурное сотрудничество.

 

Migration in the Russian Federation: Necessity or Challenge

 

Smirnova Tamara Mikhaylovna – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of History and Philosophy, Doctor of Letters, Professor, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: mokva@inbox.ru

15, Gastello st., Saint-Petersburg, Russia, 196135,

tel: +7(812)708-42-05.

Abstract

Background: Labor migration is necessary for effective Russian economy functioning, and immigration is an important demographical resource under depopulation conditions. However migration results in a number of serious social challenges and risks. They have not been studied enough in theory and have generated social conflicts as well. The Russian state has not found the ways of solving them in practice yet.

Results: The abundance of labor migrants in a form existing nowadays presents a real challenge to ethnic cultural space of territories, cities and towns where Russian is a native language, to religious confessions and traditions. The fear to lose cultural identity does not exist, but the situation is so unusual that it causes increased ethnic mobilization. The problem of migrants’ adaptation in different cultural urban environment is essential for both Europe and the Russian Federation, but it is more complicated in post-Soviet space due to some additional system consequences of the USSR disintegration.

Research implications: The approach used here to cultural study of migration and migrants’ problems is the basis for more effective migration policy formation and minimization of negative results of migration processes.

Conclusion: The fear of migration threat is caused by widely spread prejudices, negative ethnic stereotypes and ethnic confession phobia and can be used in gaining political goals. The real way to resolve these contradictions is the cooperation in cultural humanitarian space, the illumination of civilization divide, adequate perception of migrants by Russian society.

 

Keywords: migration, immigration, labor migration, demography, ethnic cultural identity, ethnic discrimination, tolerance, xenophobia, the Russian language, cultural cooperation.

 

В первое десятилетие XXI в. миграционные проблемы стали основными в этнокультурной ситуации всей Российской Федерации, в том числе в Петербурге. РФ вышла на второе место в мире по величине миграционного потока, и вопрос – кто в стране свой? – стал определяющим для идентификации многонационального российского народа. На постсоветском пространстве эта проблема актуализирована также в связи с системными последствиями распада СССР, в ходе и в результате которого русские как державный народ впервые в своей истории испытали кризис идентичности. Русские в Советском Союзе были везде дома, в любом конце страны, в любой национальной республике они не испытывали этнокультурного дискомфорта, им достаточно было знания одного русского языка, а изучение других национальных языков становилось практически добровольным делом. Превращение русского населения в большинстве постсоветских государств в национальное меньшинство, которому нужно лингвокультурно адаптироваться, оказалось травмирующим процессом, последствия которого не преодолены до сих пор.

 
В настоящее время русские и в Российской Федерации, составляя абсолютное большинство населения и сохраняя культурное доминирование (прежде всего в языковой области, так как русский является государственным языком), начинают ощущать этнокультурный дискомфорт. Причиной этого является усиливающаяся миграция при депопуляции коренного населения разных национальностей на всей территории страны, кроме Северного Кавказа. Демографический кризис представляет серьезнейшую угрозу национальной безопасности государства.

 
Возмещение демографической убыли возможно как через миграционный (внешний) прирост, так и в результате повышения рождаемости при одновременном снижении смертности населения. Однако современные российские реалии не оставляют оптимистических надежд на естественный прирост населения.

 
Численность населения Российской Федерации (в составе СССР) по переписи 1989 г. составляла 147 млн. человек, а с 1993 г. неуклонно снижалась. Первая российская перепись 2002 г. зафиксировала 145,2 млн. чел., а по переписи 2010 г. население РФ составило всего около 143 млн. человек [1; 2]. При этом естественная убыль (превышение смертности над рождаемостью) в 1990-е гг. достигала 800 тыс. человек. И хотя в первое десятилетие XXI в. положение несколько выправилось, естественная убыль российского населения по-прежнему продолжается, и в 2009 г. она составила 248,8 тыс. человек [3].

 

Демографические потери РФ не стали на сегодняшний день катастрофическими только потому, что не иссякает поток внешней миграции. С 1992 по 2007 гг. внешняя миграция компенсировала почти половину (46 %) демографических потерь России, и ее вклад продолжает увеличиваться. В 2009 г. миграционный прирост составил 259,4 тыс. человек, и впервые с начала 1990-гг. население РФ выросло на 10,5 тыс. человек [3].

 

По предварительной оценке Федеральной службы государственной статистики (Росстата), на начало 2013 г. население РФ составило 143 млн. 369,8 тыс. человек, то есть отмечен рост населения в течение послепереписных лет (с 2010 г.). Однако интересно отметить, что этот рост зафиксирован в связи с изменением норм учета населения: в 2011 г. был сокращен срок пребывания на территории РФ, начиная с которого мигранты учитываются в составе постоянного населения – с одного года до 9 месяцев. Вот так и получилось, что численность населения РФ увеличилась за 4 года на 636 тыс. чел. [4].

 
Абсолютное большинство переселенцев-иммигрантов – относительно недавних жителей Российской Федерации – это граждане бывшего СССР, русскоязычные или знающие русский язык, но в этническом отношении представляющие самые разные национальности. Численность русских уменьшается и в абсолютных, и в относительных цифрах: так, в РСФСР русских насчитывалось около 120 млн. человек, или 82 % всего населения, в РФ в 2002 г. русских было менее 116 млн. (ок. 80 %), а в 2010 г. – 111 млн., то есть 77,7 % [4; 5].

 

Значительно уменьшилась также численность трудоспособного населения РФ, и эта тенденция нарастает. По долгосрочным прогнозам, к 2025 г. трудоспособного населения в стране станет меньше на 15 – 17 млн. чел., и процесс будет продолжаться вплоть до 2050 г. [6, с. 62].

 

Следует различать иммиграцию (переселение на постоянное жительство из других стран), внутреннюю миграцию (в пределах РФ) – трудовую и на постоянное место жительства – и внешнюю трудовую миграцию, т. е. использование иностранных работников. Иммиграция и внешняя трудовая миграция представляют собой демографический и трудовой потенциал РФ. Между тем в массовом сознании категории мигрантов практически не различаются, причем мигрантами большинство населения обычно считает всех лиц «нерусских» национальностей.

 

РФ в настоящее время является экономически притягательной для ряда постсоветских государств. В 2005 г. число официально работающих в России мигрантов было немногим больше 1 млн. чел., в 2008 – около 2,5 млн. чел. Эти цифры свидетельствовали не только о росте трудовой миграции, но и о том, что нелегальная миграция пошла на спад. В 2009 г. на фоне кризиса квоты на привлечение иностранной рабочей силы сократились на 50 %, а в 2010 г. – еще на 50 % [7, с. 33; 8, с. 39], и эта тенденция сохраняется. Основными местами выхода трудовых мигрантов стали Узбекистан, Таджикистан, Киргизия, Украина и Молдова. Только 40 % трудовых мигрантов владеют русским языком, 20 %, проживая в России, разговаривают на родном языке, 10 % – на своем и русском. Каждый второй мигрант в России – выходец из мусульманской страны [9, с. 26]. В нескольких государствах СНГ письменность переведена с кириллицы на латинскую графику, что также затрудняет адаптацию мигрантов в РФ. Таким образом, массив трудовых мигрантов цивилизационно уже довольно далек от большинства населения России.

 

Структура занятости трудовых мигрантов в РФ: строительство, оптово-розничная торговля, обрабатывающая промышленность, сельское хозяйство, транспорт, сфера услуг (по убывающей). В 2010 г. доля иностранных работников в общей численности рабочей силы в стране составляла 3,4 % (в Москве – 4,9 %) [9, с. 27]. При этом, по мнению Президента-Председателя Правления АКБ «Русславбанк» Н. О. Гусмана, в целом по стране трудовые мигранты производили 7 – 8 % ВВП [10, с. 31], что сопоставимо с долей «Газпрома» (около 7 %).

 

Именно миграция из экономически депрессивных, но демографически избыточных постсоветских государств и отдельных регионов РФ, вызывает ощущение нового кризиса русской идентичности. В сочетании со всей социально-экономической ситуацией в РФ, при падении нравственности и девальвации гуманитарных ценностей, реально существующая проблема русской идентичности подменяется жупелом «инородческой экспансии» – неконтролируемой миграции и высокой рождаемости среди нерусского населения.

 

Пребывание в РФ большого числа трудовых мигрантов вызывает и серьезные социальные проблемы. Реальной является возможность минимизировать оплату труда своих граждан за счет дешевого труда мигрантов. Однако стремление канализировать социальное недовольство по этноцивилизационному руслу, сделать мигранта «козлом отпущения» за все беды современного российского общества, непродуктивно и опасно.

 

Права трудовых мигрантов, даже легальных, нарушаются практически повсеместно и по всем параметрам. Самой обычной практикой стали отказ работодателей соблюдать трудовой договор, отсутствие техники безопасности, низкая оплата труда, а во многих случаях у мигрантов отбирают документы и заставляют работать бесплатно. Практически отсутствует минимально приспособленное легальное жилье. Мигранты бесправны перед силовиками, а теперь еще и перед добровольными «охотниками за головами». Государство не ратифицирует Международную конвенцию о защите прав всех трудящихся-мигрантов и членов их семей (принята Генеральной Ассамблеей ООН 18 декабря 1990 г.), закрепляя, таким образом, второсортность трудовых мигрантов на законодательном уровне. Законы РФ не предусматривают для мигрантов страховых выплат по болезни, пособий по беременности и родам и др. социальных пособий. Создавая часть ВВП, мигранты не могут рассчитывать на пенсионное обеспечение в РФ. Эти легальные формы дискриминации укрепляют мнение о мигрантах как людях «второго сорта». Власти не обеспечивают мигрантам защиту от злоупотреблений со стороны работодателей, агентств по трудоустройству и милиции. Российское общество в целом принимает эти формы эксплуатации трудовых мигрантов – «понаехали», «а что они хотели?». Такой циничный подход к людям, в труде которых объективно нуждается страна, способствует разложению общественной морали как важнейшего стрежня человеческого общежития.

 

Сложилась невероятная с точки зрения современной экономики, но в российских условиях весьма устойчивая, поистине «суверенная» экономическая система с большим сегментом практически рабского труда мигрантов.

 

Новое, подлинно постсоветское поколение из РФ и других стран СНГ, не имеющее общего советского прошлого – жизни в едином государстве, выросло в новых идеологических и социально-политических условиях и воспринимает представителей стран бывшего СССР как чужаков.

 

Современная российская реальность выявила и продемонстрировала несостоятельность прекраснодушных утверждений о какой-то «врожденной» толерантности российских граждан, в том числе русских. Термины «мигрант», а тем более «гастарбайтер» в массовом употреблении носят уничижительный характер и являются синонимами нежелательных, а то и опасных чужаков. (Стоит напомнить, что во время Второй мировой войны «остарбайтерами» фашисты называли вывезенных в Германию на принудительный труд наших соотечественников).

 

Остро стоит проблема этнической дискриминации мигрантов, вплоть до нападений на почве агрессивной ксенофобии. Социологические опросы свидетельствуют, что две трети населения РФ расценивают приезжих из других стран как отрицательное явление. Большинство не желают видеть мигрантов в числе своих родственников или соседей, а доля толерантно относящихся к мигрантам не превышает 25 %. Особенно агрессивно относится молодежь: 22 % считают, что их надо ликвидировать, 21 % – изолировать от общества [6, с. 64].

 

Такое отношение свидетельствует также о расистских настроениях в российском обществе, хотя они и маскируются необходимостью культурной адаптации мигрантов. Незнание русского языка и разговор на родном языке, непривычный внешний вид и массовое отправление исламских религиозных обрядов в праздники провоцируют требования «привести к общему знаменателю» эту специфическую группу временного населения российских городов. Особенно настойчиво звучит рефрен о «некультурности» мигрантов: и одеты не так, и баранов режут, и лезгинку в автомобильных пробках танцуют, и «навязывают нам свои порядки». Бесспорно, владение языком принимающей стороны и соблюдение общепринятых в российском мегаполисе норм поведения – вполне оправданные пожелания и требования. Однако возникает вопрос: кто и в каком объеме должен практически обучать этому иностранных рабочих? Делегирование этой задачи бизнесменам и работодателям не может вызвать ничего, кроме насмешки – ведь потому и нанимают мигрантов, что их труд дешев, а сами они мало социализированы в чужой стране, и делать непроизводительные траты, адаптируя работника в принимающем социуме, бизнесу совсем не с руки.

 

На мигрантов стали возлагать даже ответственность за снижение уровня грамотности самих носителей русского языка. Вероятно, именно этим объясняется вопиющая неграмотность двух думских депутатов, представивших законопроект о запрете иностранным работникам использовать «нерусские» языки в рабочее время, даже при разговоре друг с другом. Как не вспомнить, что в учебных заведениях царской России украинским и польским детям запрещалось разговаривать на родном языке даже на переменах – к чему хорошему это привело? Возьмем и «обратный» пример: в США в 1960-е гг. все афроамериканцы говорили на английском языке, но это не было препятствием для их сегрегации.

 

Российское общество находится в ситуации «двойной ловушки» – несовместимости декларируемых официально толерантных норм и реальной политики в разных сферах социальной жизни. Несомненная необходимость в привлечении мигрантов (трудовых и переселенцев) в связи с негативными демографическими процессами, с одной стороны, и неприятие обществом их инакости, да и их самих – в качестве равноправных субъектов российского социума, с другой, – вот то непримиримое противоречие, которое питает сегодня этноконфессиональную напряженность в Российской Федерации.

 

***

Петербург занимает третье место в РФ по величине миграционного потока (после Москвы и Московской области). Речь идет как о внешней, так и о внутренней (внутрироссийской) миграции. В 2011 г. в петербургских компаниях работали 732,6 тысячи россиян, зарегистрированных по месту жительства в других регионах страны. В городскую казну они уплачивали примерно 45 млрд. рублей налогов, что составляло более 13% доходов петербургского бюджета [11].

 

Сопоставима с этими цифрами и внешняя миграция. По данным УФМС по Санкт-Петербургу, в 2008 г. встали на миграционный учет 734 тысячи, в 2009 г. – на 200 тысяч больше иностранцев, в большинстве граждан СНГ. Одномоментно в Петербурге находится до 300 тыс. мигрантов, хотя эта цифра является весьма примерной из-за неточностей учета. Квота на оформление разрешения на работу для иностранных граждан на 2010 год по Санкт-Петербургу и Ленинградской области составляла 228433 чел. [12, с. 12] (умилительна эта точность до единицы, особенно если учесть, что заявки на иностранных работников следует подавать не позже мая предыдущего года). Квоты на оформление разрешения на работу для иностранных граждан по Санкт-Петербургу неуклонно уменьшаются, и в 2013 г. составили 154 тыс. чел. В будущем планируется переход с квотирования на определение необходимого процента привлечения иностранной рабочей силы.

 

Трудовые мигранты, приезжающие в наш город на время, заняты тяжелым, практически не регламентируемым трудовым кодексом трудом, на стройках, общественном транспорте и в жилищной сфере. Их непрестижный среди местного населения труд совершенно необходим городу, без их трудового вклада уже не могут функционировать некоторые отрасли городского хозяйства. Никто уже не может себе представить «День без мигранта» ни в РФ, ни в Петербурге, несмотря на усилившуюся мигрантофобию, доходящую до призывов к погромам и к самим погромам.

 

Создание городских программ, ориентированных на культурную адаптацию мигрантов, несомненно, является важным решением властей. Однако ясно, что эти меры будут направлены на адаптацию не временного контингента – трудовых мигрантов, а на иммигрантов – нового постоянного населения города и их детей. Вопрос же этнокультурной адаптации иностранных рабочих, адекватной их ситуации, не вполне ясен.

 

Охарактеризованные факторы в совокупности синтезируют актуальную проблему: в какой степени сохранится этнокультурная идентичность Петербурга – многонационального и поликонфессионального мегаполиса, но с традиционным доминированием русского языка, европеизированной культуры, христианской религии? В какой мере аккультурация в русскоязычном мегаполисе будет способствовать этносоциальной адаптации «нового» населения?

 

***

Но главное – как будет развиваться многонациональный российский социум с неустоявшейся общегражданской идентичностью?

 

«Миграционная угроза» основана на распространенных в обществе предрассудках, негативных стереотипах и страхах, связанных с ксенофобией разной степени тяжести, а также на усиливающихся этнонационализме и идеологическом напоре различных конфессий. В то же время необходимо признать, что наплыв трудовых мигрантов представляет реальный вызов этнокультурному пространству русскоязычных территорий и городов, прежде всего по языку, конфессиональной принадлежности и бытовым традициям. Опасение утраты культурной идентичности неадекватно ситуации, но настолько непривычно, что вызывает повышенную этническую мобилизацию. Неурегулированность вытекающих из этого обстоятельства коллизий, вместе с социально-экономическими проблемами (демпинговая оплата труда мигрантов, криминогенность и коррумпированность связки бизнес – трудовая миграция, уровень заболеваемости среди мигрантов) и политическими манипуляциями по канализации социального недовольства усиливает агрессивный настрой российского общества в отношении «чужих» при одновременном отвлечении внимания от необходимых мер по разрешению противоречий.

 

Миграция является серьезным вызовом для российского общества. Комплекс связанных с ней проблем доказывает сложность миграционного вопроса в целом, и его решение не может быть ни простым, ни одномоментным. Не является решением и репрессивный уклон, в очередной раз реализуемый в настоящее время. Будучи объективной реальностью и потребностью, миграция в то же время порождает многие риски, в том числе для национального менталитета, культуры и образа жизни принимающей стороны.

 

Не менее важным и необходимым является адекватное восприятие мигрантов российским обществом. Мигрант – не раб и не враг, а участник нашей экономической жизни. Недостойно для великого народа, заслужившего славу отзывчивого на чужую беду, самоутверждаться за счет слабого, вымещать свои обиды на зависимом. Так недалеко и до комплекса неполноценности. Следует все же выйти из «двойной ловушки», когда и хочется, и колется. Реальный путь – сотрудничество, прежде всего в культурном гуманитарном пространстве.

 

Одной из важнейших задач в этом процессе является овладение русским языком иммигрантов – нового населения РФ. Необходимо разработать и неуклонно внедрять систему обучения русскому языку инофонов – детей и взрослых. Обучение должно быть обязательным, бесплатным, доступным, научно обоснованным и методически оправданным. Нужны учебники для детей и взрослых, специальная подготовка учителей, дополнительная учебная работа с детьми в детских садах и школах.

 

Обучение русскому языку трудовых мигрантов должно стать общим делом государств выхода и РФ, как принимающей стороны. Нужна культурная совместимость, следует ликвидировать уже возникший цивилизационный разрыв. Сохранение культурной притягательности, не говоря уже о культурном доминировании, требует постоянных целенаправленных усилий, своеобразной «культурной экспансии» как наиболее приемлемой формы «мягкой силы». Стратегическим решением этой проблемы является всемерное культурное сотрудничество РФ со всеми государствами на постсоветском пространстве, независимо от их членства в СНГ, продвижение русского языка и оказание помощи в его изучении, привлечение молодежи в российские высшие учебные заведения. Образование – это воспитание друзей нашей страны, проводников российского культурно-исторического кода. Необходимо сохранить исторически сложившиеся цивилизационные и гуманитарные связи для нового сближения стран и народов.

 

Адекватный ответ на миграционный вызов должен обеспечить реализацию позитивного потенциала миграции при минимизации ее рисков.

 

Список литературы

1.  Демография // Федеральная служба государственной статистики – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.gks.ru/wps/wcm/connect/rosstat_main/rosstat/ru/statistics/population/demography/# (дата обращения 10.12.2013).

2. Общие итоги миграции населения // Федеральная служба государственной статистики – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.gks.ru/free_doc/new_site/population/demo/migro.htm (дата обращения 10.12.2013).

3. Численность населения Российской Федерации по городам, поселкам городского типа и районам на 1 января 2010 года // Федеральная служба государственной статистики – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.gks.ru/bgd/regl/b10_109/ (дата обращения 10.12.2013).

4. По предварительной оценке, население России на начало 2013 года насчитывало 143,4 миллиона человек // Демоскоп Weekly – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://demoscope.ru/weekly/2013/0541/barom01.php (дата обращения 11.12.2013).

5. Национальный состав населения // Всероссийская перепись населения 2002 г. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.perepis2002.ru/ct/doc/TOM_04_01.xls (дата обращения 15.12.2013).

6. Мухтарова Л. Скажи, что не так Земляки // Земляки (приложение к журналу «Социальная защита»). – М. – 2010. – №7. – С. 62 – 64.

7. Проблемы демографии не решить за счет иностранцев // Земляки (приложение к журналу «Социальная защита»). – М. – 2011. – №1. – С. 33 – 34.

8. Чудиновских О. С. Как посчитать гастарбайтеров // Земляки (приложение к журналу «Социальная защита»). – М. – 2010. – №9. – С. 39 – 40.

9. В режиме перезагрузки: интервью с заместителем директора ФМС России Е. Ю. Егоровой // Земляки (приложение к журналу «Социальная защита»). – М. – 2010. – № 9. – С. 26 – 27.

10. Гусман Н. О. В контакте // Земляки (приложение к журналу «Социальная защита»). – М. – 2010. – № 7. – С. 30 – 33.

11. Мигранты России // Миграция населения – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://inet-migration.ru/migrants-russia/ (дата обращения 05.01.2014).

12. Поставкин В. Интервью с президентом фонда «Миграция XXI век» // Земляки (приложение к журналу «Социальная защита»). – М. – 2010. – № 12. – С. 11 – 12.

 

References

1. Demography [Demografiya]. Available at: http://www.gks.ru/wps/wcm/connect/rosstat_main/rosstat/ru/statistics/population/demography/# (accessed 10 December 2013).

2. Total results of migration [Obschie itogi migratsii naseleniya]. Available at: http://www.gks.ru/free_doc/new_site/population/demo/migro.htm (accessed 10 December 2013).

3. Population of the Russian Federation by Cities/Towns, Urban-Type Settlements, and Districts as of January 1, 2010 [Chislennost naseleniya Rossiyskoy Federatsii po gorodam, poselkam gorodskogo tipa i rayonam na 1 yanvarya 2010 goda]. Available at: http://www.gks.ru/bgd/regl/b10_109/ (accessed 10 December 2013).

4. According to Preliminary Estimates, the Population of Russia at the Start of 2013 Stood at 143.4 Million People [Po predvaritelnoy otsenke, naselenie Rossii na nachalo 2013 goda naschityvalo 143,4 milliona chelovek]. Available at: http://demoscope.ru/weekly/2013/0541/barom01.php (accessed 11 December 2013).

5. National Structure of the Population [Natsionalnyy sostav naseleniya]. Available at: http://www.perepis2002.ru/ct/doc/TOM_04_01.xls (accessed 15 December 2013).

6. Mukhtarova L. Tell Me What Is Wrong [Skazhi, chto ne tak]. Zemlyaki (Countrymen), Moscow, 2010, №7, pp. 62 – 64.

7. Demographic Problems Can Not Be Solved with Foreigners [Problemy demografii ne reshit za schet inostrantsev]. Zemlyaki (Countrymen), Moscow, 2011, №1, pp. 33 – 34.

8. Chudinovskikh O. S. How to Count Gastarbeiters [Kak poschitat gastarbayterov]. Zemlyaki (Countrymen), Moscow, 2010, №9, pp. 39 – 40.

9. In the Reset Mode: Interview with the Deputy Director of FMS of Russia E. Y. Egorova [V rezhime perezagruzki: intervyu s zamestitelem direktora FMS Rossii E. Y. Egorovoy]. Zemlyaki (Countrymen), Moscow, 2010, №9, pp. 26 – 27.

10. Gusman N. O. In Touch [V kontakte]. Zemlyaki (Countrymen), Moscow, 2010, №7, pp. 30 – 33.

11. Migrants of Russia [Migranty Rossii]. Available at: http://inet-migration.ru/migrants-russia (accessed 05 January 2013).

12. Postavkin V. Interview with the President of the Fond “Migration XXI Century” [Intervyu s prezidentom fonda “Migratsiya XXI vek”]. Zemlyaki (Countrymen), Moscow, 2010, №12, pp. 11 – 12.

 
Ссылка на статью:
Смирнова Т. М. Миграция в Российской Федерации: необходимость и проблемы // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2014. – № 2. – С. 67–77. URL: http://fikio.ru/?p=1119.

 
© Т. М. Смирнова, 2014

УДК 008.2; 502.335; 504.03

 

«Своекорыстие таит в себе безумие»

Н. А. Бердяев, 1918

 

Субетто Александр Иванович – Автономная некоммерческая организация высшего профессионального образования «Смольный институт Российской академии образования», проректор по качеству, доктор философских наук, доктор экономических наук, кандидат технических наук, профессор, Заслуженный деятель науки РФ, Лауреат Премии Правительства РФ, Президент Ноосферной общественной академии наук, Россия, Санкт-Петербург.

E-mail: subal1937@yandex.ru

195197, Россия, Санкт-Петербург, Полюстровский проспект, д. 59,

тел.: +7(812) 541-11-11

Авторское резюме

Состояние вопроса: На рубеже 80 – 90-х годов ХХ века человечество вступило в первую фазу Глобальной Экологической Катастрофы, которая продолжает развиваться и углубляться, несмотря на то, что модель устойчивого развития, на которую должно перейти человечество, обсуждалась на многих международных форумах, в том числе на Международной конференции ООН по охране окружающей среды и развитию в Рио-де-Жанейро в 1992 году («РИО-1992»), на саммите глав государств в Йоханнесбурге в 2002 году (РИО+10) и на саммите глав государств в Рио-де-Жанейро в 2012 году («РИО+20»).

Результаты: Первая фаза Глобальной Экологической Катастрофы означает, что процесс экологической гибели человеческой цивилизации на Земле «на ранней стадии своего развития» уже начался и требует радикальной трансформации всей системы ценностей и оснований такого гибельного развития для его предотвращения. Переживаемая современной цивилизацией Эпоха Великого Эволюционного Перелома представляет из себя процесс рождения «управляющего» коллективного человеческого разума, опирающегося на новую парадигму научного мировоззрения – ноосферизм и на новую ноосферную культуру человечества.

Главные основания ноосферной культуры – презумпция «всеоживленности» космического вещества и «организованности живого мироздания», взгляд на прогрессивную эволюцию самотворящегося мира как на запоминающую самоё себя, ноосферная философия мира, ноосферная духовность и ноосферная нравственность, синтез научного знания и системы образования на базе ноосферизма, и, наконец, – создание ноосферного типа человека и ноосферного технологического базиса экономики.

Область применения результатов: Новая ноосферная культура требует глубокой перестройки всех сфер общественной жизни. Она должна сформироваться в Эпоху Великого Эволюционного Перелома, так как необходима для перехода к творческой планетарной кооперации народов-этносов, возрождения на новой, ноосферной основе человеческого в человеке и предотвращения единственной возможной альтернативы – экологической гибели цивилизации.

Выводы: Ноосферная культура в своем становлении должна стать неким результатом всей Эпохи Великого Эволюционного Перелома как смены качественных основ бытия человечества и человека, в первую очередь – изменения их ценностных оснований.

 

Ключевые слова: ноосферизм; ноосферная культура; Эпоха Великого Эволюционного Перелома; Глобальная Экологическая Катастрофа; ноосферный человек; Ноосферный Экологический Духовный Социализм.

 

The Epoch of the Great Evolutionary Change and Noospheric Culture

 

Subetto Alexander Ivanovich  – Smolny Institute of RussianAcademy of Education, vice-director, Doctor of Philosophy, Doctor of Economics, Ph. D. in Technology, Professor, St. Petersburg, Russia.

E-mail: subal1937@yandex.ru

59, Polustrovsky prospect, St. Petersburg, Russia, 195197,

tel: +7(812)541-11-11.

 

Abstract

Background: In the last two decades of the 20th century humanity entered the first phase of the Global Ecological Catastrophe. This process goes on and extends despite the proposal of the model of sustainable development which has been discussed at many international forums, with the United Nations Conference on Environment and Development in Rio de Janeiro in 1992 (RIO-1992), the summit in Johannesburg in 2002 (RIO+10) and the summit in Rio de Janeiro in 2012 (RIO+20) being included.

Results: The first phase of the Global Ecological Catastrophe means that the process of ecological annihilation of Earth’s humanity ‘on the early stage of its development’ has already started. This situation requires some dramatic transformation of the whole system of values and foundations of such a disastrous process in order to overcome it. The Epoch of the Great Evolutionary Change which modern civilization experiences is the process of joined human mind birth based on a new paradigm of scientific world outlook, i.e. noospherizm and on new noospheric culture of humanity.

The main bases of noospheric culture are the presumption of universal living matter and the self-organized living universe, the view on the evolution of self-creating world as a self-remembering process, noospheric philosophy of the universe, noospheric spirituality and noospheric morality, scientific knowledge and education synthesis, and finally the creation of a noospheric human being species and a noospheric technological type of economy.

Research implications: New noospheric culture requires a profound reformation of all spheres of social life. This culture has to originate in the Epoch of the Great Evolutionary Change as it is necessary for the transition to the creative planetary nation cooperation, the revival of a new ethics on the noospheric basis and the prevention of the only possible alternative, i.e. ecological annihilation of civilization.

Conclusions: Noospheric culture in its origin has to become a result of the whole Epoch of the Great Evolutionary Change where some new qualitative foundations emerge, first of all changes in values.

 

Key words: noospherizm; noospheric culture; Epoch of the Great Evolutionary Change; Global Ecological Catastrophe; noospheric human being; Noospheric Ecological Spiritual Socialism.

 

Введение

Установка настоящей работы – показать, что Человечество на рубеже ХХ и XXI веков вступило в Эпоху Великого Эволюционного Перелома. Подчеркну – именно Эволюционного Перелома, что означает революцию в самих основаниях развития человечества, его прежней эволюции, если иметь в виду весь период антропогенеза и особенно – весь цикл социальной эволюции – от неолитической революции и до настоящего времени, который мы собственно и именуем Историей, и которым, собственно говоря, и занимается историческая наука как наука.

 

Чем вызвана Эпоха Великого Эволюционного Перелома? Что с нами, т.е. всем человечеством, как некоей целостностью всех людей и народов, этносов на Земле, происходит? Почему речь идет именно об Эпохе Великого Эволюционного Перелома, которая, по моим прогностическим оценкам, займет от полувека до всего XXI века, если, конечно, человечество не перейдет «точку невозврата» и экологически не погибнет в XXI веке?

 

Ответ на этот вопрос многосложен. Я ему посвятил целую серию своих работ за последнее 20-летие. Поэтому обозначу его в укрупненных, лапидарных выражениях, с учетом того, что аргументация каждого из сформулированных нижеследующих тезисов имеет достаточно обширную базу в этих работах, в том числе в работах многих исследователей – отечественных и зарубежных, ссылки на которые имеются в библиографии этих моих работ.

 

1. Пять теоретических положений как ответ на вопрос «Что есть Эпоха Великого Эволюционного Перелома?»

Первое. Человечество на рубеже 80-х – 90-х годов ХХ века вступило в первую фазу Глобальной Экологической Катастрофы, которая, к сожалению, продолжает развиваться и углубляться, несмотря на то, что модель устойчивого развития, на которую должно перейти человечество, обсуждалась на многих конференциях, в том числе на Конференции ООН в Рио-де-Жанейро в 1992 году («РИО-1992»), на Саммите глав государств мира в Йоханнесбурге в 2002 году («РИО+10») и на Саммите глав государств в Рио-де-Жанейро в 2012 году («РИО+20»).

 

В чем причина такой беспомощности человечества перед лицом грозящей экологической опасности, которая может обернуться гибелью всего человечества уже в XXI веке?

 

А причина в том, что человечество продолжает оставаться в системе хозяйствования, а значит – природопотребления, базирующейся:

• на частной собственности на средства производства,
• на рынке,
• на принципе безграничных форм обогащения и присвоения себе капитала,
• на ценностях индивидуализма и эгоизма как главных ценностях капиталистического бытия,
• на эксплуатации человека человеком, которую прячут за благообразной формой деления на «работодателей» и «наемных работников»,
• на атомарно-мальтузианско-социал-дарвинистском взгляде на жизнь, по которому конкуренция и «право сильного», а вернее право «богатого» и «сверхбогатого», обладающего наибольшим капиталовластием, возведено якобы в «естественный закон» человеческого, а вернее – капиталистического, бытия.

 

Второе. Первая фаза Глобальной Экологической Катастрофы обозначила, игнорируя споры и конфликты интересов внутри человеческих обществ, игнорируя противоречия внутри обществ, Пределы и одновременно Конец:

• Классической, Стихийной Истории, в которой действовал принцип «не ведаем, что творим» (или в других формулировках: «благими намерениями устлана дорога в ад», «очевидно сила вещей нас приводит не к тем результатам, которые мы замышляли» в изложении Сен-Жюста, «закон искажения великодушных идей» по Ф. М. Достоевскому);
• Рынку, Капитализму и либерализму (замечу в скобках, что о том, что в экологически насыщенной нише, которую занимает человечество, рынок, как механизм развития, исчерпал себя, предупредила еще в 1991 году группа мировых ученых во главе с Дейли, Гудлендом и Эль-Серафи в аналитическом докладе, подготовленном по заказу Мирового банка; о том, что частная капиталистическая собственность лежит в основе экологического кризиса и что она блокирует переход человечества на модель устойчивого развития, предупреждали Б. Коммонер в 1969 – 1973гг., см. его работу «Замыкающийся круг», многие выступающие на Конференции в Рио-де-Жанейро в 1992 году, на что обратил внимание в своем аналитическом докладе участник конференции, президент Сибирского отделения РАН академик В.А.Коптюг; и др.);
• Атомарно-мальтизианско-социал-дарвинистской парадигме взгляда на человеческое бытие и бытие научного мировоззрения, определяющего аксиоматику общественных наук, обслуживающих строй капитализма.

 

А. П. Федотов в работе «Глобалистика» (2002) – сформулировал аксиому, которая может трактоваться как предупреждение, обращенное к человечеству [26, с. 23]: «Любая космическая цивилизация, Земная или внеземная, оставленная на стихийное, неуправляемое развитие, растрачивает свою творческую энергию на бессмысленную борьбу внутри «общества» за планетное господство и материальное богатство, выходит за «антропогенные» пределы своей планеты и погибает на ранней стадии своего развития».

 

Первая фаза Глобальной Экологической Катастрофы означает, что процесс экологической гибели человеческой цивилизации на Земле «на ранней стадии своего развития» уже начался и требует радикальной трансформации всей системы ценностей и оснований такого гибельного развития.

 

К сожалению, задержка человечества в своем бытии в пространстве рынка и капитализма продолжает увеличивать вероятность экологической гибели человечества в XXI веке, а задержка в осознании человеческим коллективным Разумом, т.е. наукой, культурой, образованием, политическими элитами, такой трагической ситуации означает Глобальную Интеллектуальную Черную Дыру, пребывание в которой – одна из причин развивающихся гибельных процессов глобального экологического кризиса.

 

Третье. Первая фаза Глобальной Экологической Катастрофы, а вернее – наступившие Пределы, одновременно определяет собой Начало новой, Неклассической, Управляемой Истории на базе общественного интеллекта и образовательного общества, но Истории, уже выходящей за пределы оснований Внутренней Логики Социального Развития, переходящей на основания Большой Логики Социоприродной Эволюции, – т.е. Истории в ноосферном формате, в виде Управляемой Социоприродной Эволюции [19].

 

Ноосфера, по В. И. Вернадскому, есть новое состояние Биосферы, в котором научная мысль человека в ее планетном выражении становится фактором эволюции Биосферы как геологической эволюции, равновеликим другим факторам этой эволюции.

 

Автор развил это естественнонаучное определение В. И. Вернадского:

Ноосфера – это новое качество Биосферы, как суперсистемы организмического типа, имеющей свои гомеостатические механизмы, в котором коллективный человеческий Разум, вооруженный с помощью науки огромной энергетикой хозяйственного природопотребления, «встраивается» в гомеостатические механизмы планеты Земля и Биосферы (в будущем, возможно, – в гомеостатические механизмы Солнечной Системы и Галактики) и начинает управлять ее эволюцией, сохраняя разнообразие Жизни и свою экологическую нишу в ее структуре.

 

Управляемая социоприродная эволюция на базе общественного интеллекта и образовательного общества и есть «Ноосфера Будущего», обеспечивающая выживание человечества и выступающая тем желаемым состоянием, к которому устремляется Эпоха Великого Эволюционного Перелома (в моем определении).

 

Четвертое. Из этого следует четвертое наше теоретическое утверждение: переживаемая нами Эпоха Великого Эволюционного Перелома есть своеобразные «Роды» действительного человека и действительного человеческого Разума.

 

Рождение действительного человека и действительного Разума совпадает с Началом Неклассической, Управляемой Истории в ее ноосферном формате и Конец «перинатального периода» в развитии человечества, когда Биосфера была «беременна» Человеческим Разумом и, благодаря своему компенсаторному потенциалу (закон квантитативно-компенсаторной функции Биосферы по А. Л. Чижевскому), допустила его «стихийное», энтропийное (за счет поглощения негэнтропии Биосферы) развитие, пока относительно малой была «энергетика» хозяйственного природопотребления. «Перинатальный период» развития человечества (через призму метафоры «беременности» Биосферы человеческим разумом) и есть то, что А. П. Федотов в своей выше цитированной аксиоме назвал «ранней стадией» развития «любой космической цивилизации».

 

Рождение действительного Разума есть рождение «управляющего» коллективного человеческого Разума – управляющего своей ноосферной историей, т.е. социоприродной эволюцией (уже в пространстве Большой Логики Социоприродной Эволюции). Причем это одновременно означает и качественный скачок в эволюции Науки и Образования, на базе которых такой Разум может состояться, а именно – ноосферно-ориентированный синтез Единой Науки и на ее базе – ноосферного образования. Ведь управление социоприродной эволюцией означает ноосферно-научное управление социоприродной эволюцией, включающей в себя биосфероведение, ноосферологию, качественный скачок во всех специальных науках на основе ноосферной парадигмы научного мировоззрения – Ноосферизма.

 

Близкое предвидение имеется у Карла Маркса. По Марксу переход от истории эксплуататорских обществ к истории обществ без эксплуатации, т.е. к коммунизму, означает переход к «подлинной истории», которая есть управляемая история, в которой человек становится подлинным субъектом своей истории. Стать подлинным субъектом истории по Марксу означало одновременно и стать подлинным человеком, становящимся хозяином своей исторической судьбы, когда раскрывается его творческий потенциал и достигается гармония между человеком и социальным устройством общества, т.е. решается проблема социальной справедливости.

 

Что же изменилось после того, как был сформулирован этот марксов императив, за прошедшие почти 150 лет? Произошла первая фаза Глобальной Экологической Катастрофы, которая обозначала Конец определенной «Автономии» социальной Истории по отношению к Природе, когда она только брала для своего «движения» от Природы ресурсы и не испытывала «до поры – до времени» экологических ограничений, хотя некоторые «истории» отдельных племен и народов заканчивались «экологической смертью» (экологическими катастрофами), но они не ставили под сомнение Будущее всей Истории человечества. На рубеже ХХ и XXI веков по летоисчислению с рождества Христова «Автономия» человеческой истории закончилась, т.е. уже оснований Внутренней Логики Социального Развития, когда экологические ограничения не входили в их систему, стало недостаточно, на «арену» Истории вышла Большая Логика Социоприродной Эволюции, что собой и представляло Конец такой «Автономии».

 

Теперь «подлинная история» по Марксу была невозможна в парадигме ее «Автономии», изменялось качество самой Истории. «Подлинная история» – тогда и только тогда «подлинная история», когда она есть управляемая социоприродная, т.е. ноосферная, эволюция.

 

Иными словами, «подлинная история», которую предвидел Маркс, называя ее эпохой Коммунизма, может быть реализована только как Ноосферная История – история Ноосферы, т.е. Системы Динамической Гармонии Человечества и Биосферы, в которой Человеческий Разум становится Биосферным Разумом, гармонизирующим социоприродные отношения.

 

Второй прогноз Маркса – это прогноз о превращении множества предметно-ориентированных наук в Единую науку, которая будет одновременно и наукой о человеке, и одновременной производительной силой в плановой экономике будущего, – также в Эпоху Великого Эволюционного Перелома трансформируется в прогноз о становлении Единой науки как науки о Ноосфере и Человеке.

 

В этом состоит суть «Родов», как содержания Эпохи Великого Эволюционного Перелома, которые, как и любые роды, смертельны: или Действительный Человек и действительный Человеческий разум появятся на «белый свет», т.е. станут Ноосферными, или же человечество окажется «мертворожденным», окажется «задушенным» в объятиях рыночно-капиталистической системы, которая, на фоне развивающейся первой фазы Глобальной Экологической Катастрофы, есть уже «экологический труп».

 

Таким образом, в форме вывода еще раз ответим на вопрос: «Что означают «Роды» человеческого Разума в XXI веке?»:

1) Преодоление Экологического Тупика Стихийной истории;

2) Преодоление состояния «Анти-Разума», за которым скрывается безумие рыночно-капиталистической системы – безумия своекорыстия (своекорыстного ума);

3) Возвышение Человека, его Разума до уровня Ответственности за Будущее всей Системы Жизни на Земле;

4) Становление Ноосферного Экологического Духовного Социализма;

5) Становление Ноосферного Человека, бытие которого протекает в пространстве Ноосферной Культуры и опирается на ноосферную духовно-нравственную систему.

 

Пятое. Таким образом, Эпоха Великого Эволюционного Перелома является, вместе с «родами» действительного Человека, и «родами» действительной Ноосферной Культуры.

 

Вместе с обретением человеческим Разумом Функции Биосферного – Ноосферного Разума меняется качество самой Культуры, она становится Культурой, осуществляющей обеспечение Гармонии между Человеком и Природой, – Культурой, несущей в самой себе функцию социоприродного гомеостаза.

 

2. От культуры в лоне Стихийной Истории – к ноосферной культуре в лоне Управляемой Социоприродной Эволюции

О культуре написано огромное количество книг и монографий. В ХХ веке появилась специальная научная дисциплина, исследующая культуру как феномен, – культурология. Количество определений культуры, по некоторым оценкам, несколько сотен. Сложность исследований феномена культуры состоит в том, что культура пронизывает все поры общественной жизни, как отдельного человека, отдельных народов и этносов, так и обществ, государств, и человечества в целом.

 

Возвышение человека в своем качестве, в своем сознании, в отношении к себе и к миру на протяжении всей Истории – это возвышение культуры.

 

По Н. К. Рериху культура, и в первую очередь как ее ядро – искусство, несут человечеству свет, включают в себя учительство, причем учительство, выводящее людей – «странников жизни» на «путь творчества и красоты», нечто, что обеспечивает «жизненность» человечества [12, с. 44; 45]. Он пишет о «служении великой Культуре», проявления которой «также многообразны, как бесчисленные разнообразия самой жизни», в которых происходит облагораживание Бытия. Они, эти многообразные «выявления Культуры», замечает Н. К. Рерих, предстают «истинными ветвями единого священного древа, корни которого держат мир» [12, с. 67]. Культура, по Рериху, должна привести человечество к миру без войн и насилия. Он так, возвышенно, писал в 1930 году в своем «Привете Молодым» под емким названием «Сожжение тьмы»: «Если вас спросят, в какой стране вы хотели бы жить и о каком государственном устройстве вы мечтаете? С достоинством вы можете ответить: «Мы хотели бы жить в стране великой Культуры». Страна великой Культуры будет вашим благородным девизом: вы будете знать, что в этой стране будет мир, который бывает там, где почитаемы истинные Красота и Знания. Пусть все военные министры не обижаются, но им придется уступить их первые места министрам Народного Просвещения. Несмотря на всех гумункулов, которые шпионят из своих щелей, вы будете выполнять ваши обязанности во имя великой Культуры… Ничто не может быть чище и возвышеннее, нежели стремиться к будущей стране Великой Культуры» [12, с. 67].

 

И. А. Ефремов вослед Ф. М. Достоевскому, с его кредо «Красота спасет мир», в научно-фантастическом романе «Лезвие бритвы», показал, что в красоте – в анатомической красоте представителей различных народов и рас, живущих в разных климатических зонах и ландшафтах, – отражена, отшлифованная эволюцией, гармония между жизнью людей и жизнью Природы [см.: 3], отражена высшая целесообразность. «Лезвие бритвы» и есть та гармония, которую мы познаем через красоту, закодированную в нашем «бессознательном», как эволюционной памяти, и которая составляет центральный стержень культуры как самопознания человеком через красоту и себя, и мира.

 

Призвание культуры, вернее ее функция – возвышение качества человека. Через культуру и с помощью культуры происходит процесс исторического самосовершенствования человека, т.е. процесс становления человека в человеке. Человек возвышается через «труд-заботу» (понятие А. С. Макаренко), через заботу об общественном благе, т.е. благе других людей и благе для Природы. Герой романа «Лезвие бритвы» – ученый-психолог-врач Иван Радионович Гирин, а вместе с этим героем и известный ученый-палеонтолог, последователь учения о ноосфере В. И. Вернадского, Иван Антонович Ефремов, утверждает: «…доброе, гуманистическое в человеке непобедимо и неизбежно, потому что оно покоится на фундаменте родительской заботы о потомстве. Только крепчайшими потребностями в доброте, жалости, помощи и можно было изменить психику темного зверя, чтобы заставить его охранять и воспитывать своего детеныша в течение многих лет, полных трудов и опасностей, какие требует дитя человеческое прежде, чем станет полноценным членом стада, не то что общества. И также очень древни социальные инстинкты: альтруизм, взаимопомощь, дружба и забота» [3, с. 591, 592].

 

Культура, расчеловечивающая человека, не есть культура, а нечто ей противоположное, есть анти-культура, порождающая «Анти-Разум». Именно «культура общества Капитала», породившая первую фазу Глобальной Экологической Катастрофы, есть своеобразная «Анти-Культура», как прибежище «Анти-Разума» [см.: 23], обреченного на экологическую форму самоуничтожения.

 

Первая фаза Глобальной Экологической Катастрофы, порождая Эпоху Великого Эволюционного Перелома, определяет одновременно и трансформацию от культуры в лоне Стихийной Истории – к ноосферной культуре в лоне Управляемой Социоприродной Эволюции.

 

После того, как первая фаза Глобальной Экологической Катастрофы в развитии глобального экологического кризиса наступила, и возник императив выживаемости, культура в своем истинном призвании и назначении не может не стать ноосферной культурой, становление которой в XXI веке будет происходить одновременно с ноосферным человеком.

 

Речь идет, таким образом, о ноосферной трансформации бытия человека, о рождении действительного человека и действительного человеческого Разума, которые обретают эту свою настоящую действительность только в статусности ноосферных.

 

Что скрывается за «формулой» такой трансформации человеческого бытия?

• Первое – трансформация от доминанты Закона Конкуренции к доминанте Закона Кооперации;
• Второе – трансформация от доминанты механизма социального «отбора» как механизма развития, который в «мире Капитала» обрел «формулу» Гоббса – «человек человеку – волк», – к доминанте механизма общественного интеллекта, т.е. к доминанте механизма управления развитием со стороны общества как целого;
• Третье – переход от стихийно-спонтанных форм развития – к управлению социально-экономическим развитием и социоприродной эволюцией;
• Четвертое – трансформация от доминирования человека-эгоиста (американский философ Айн Ранд в первой половине ХХ века даже выстроила два тождества «эгоизм ≡ капитализму» и «альтруизм ≡ коммунизму», и ратовала за всяческое поощрение эгоизма и поклонение деньгам, как основы бытия капитализма [см.: 6, с. 61]) – к доминированию человека-альтруиста, как основы реализации императива выживаемости в XXI веке и выхода человечества в историческое пространство развития по закону гармонии между обществом и Природой (по закону «метафизического коммунизма мироздания» по С. Н. Булгакову [2, с. 73]);
• Пятое – трансформация пространства сознания человека: от «обезьяньего пространства» сознания, ограниченного в отношениях к миру личной выгодой, личным обогащением, – к «космопланетарному пространству сознания», что предполагает расширение границ сознания человека и сознания им собственного бытия, связанное с подъемом его Ответственности за будущее всей Системы Жизни на Земле. Вот как метафорично, в необычайной форме, было это сформулировано И. А. Ефремовым более 60 лет назад: «…Каковы бы ни были цели развития вселенной и тяжкого пути совершенствования человека, только я как человек имею право судить, насколько правы зачинатели и направляющие развитие силы – природы или богов – все равно. Сознательная материя может оценить затраты на проведение процесса совершенствования – количество горя, крови, жертв и несчастий, которое кажется мне непомерно огромным по сравнению с достижениями!» [3, с. 651].

 

3. Ноосферная культура: основания

Что же собой представляет ноосферная культура? Каковы ее основания?

 

Первое основание. По моей оценке, ноосферная культура – это культура, исходящая в своем мировоззрении из презумпции «всеоживленности Космоса сущего». Данную «презумпцию» я сформулировал в 1996 году, готовя «послесловие научного редактора», с согласия В. П. Казначеева, к его монографии «Проблемы человековедения», опубликованной в 1997 году. Осмысливая основания Неклассического человековедения, в том числе «проблему Наблюдателя в системе человековедения», за которой стоит проблема теории относительности в системогенетике человековедения [см.: 24, с. 318], автор так формулировал «презумпцию «всеоживленности Космоса сущего»:

«Важнейшим принципом предполагаемого синтеза человековедения является то, что я бы назвал презумпцией «живого космического вещества» или презумпцией «всеоживленности Космоса сущего». «Сущность живого космического вещества – этого Абсолютного Ничто, если применить используемый сейчас в физике термин, – остается для нас неизвестной. Поэтому нужно принять пока неизвестное как действительное и считать его живым, поскольку оно, по-видимому, все-таки движется, развивается, совершенствуется, адаптируется, как-то размножается и обладает свойствами, которые в своих бесконечных проявлениях имеют немало общего с нашим интеллектуальным свойством», – утверждает Казначеев. Фактически этот вводимый принцип, который я назвал презумпцией «всеоживленности» Космоса, корреспондируясь со многими взглядами «русских космистов» – В. И. Вернадского, А. Л. Чижевского, П. А. Флоренского, К. Э. Циолковского и других, а также в какой-то мере воспроизводя древнее осознание сущего «ранним человечеством», имеет не только эвристический потенциал для развития человековедения, но и громаднейший этический потенциал. Живой человек взаимодействует с живым Космосом, он – его часть. Принцип Альберта Швейцера «благоговения перед любой жизнью» приобретает космические масштабы. Сама идея «всеоживленности» Космоса имеет много сторонников и воспроизводится многими учеными в различных теоретических схемах. Среди современных отечественных ученых можно назвать В. В. Налимова, Ж. А. Дрогалину, Д. М. Мехонцеву, Г. П. Мельникова, В. С. Смирнова, А. Е. Кулинковича, которые если напрямую и не говорят о «всеоживленности» Космоса (а некоторые говорят и напрямую), то свидетельствуют, доказывают наличие свойства, которое близко к «родовой характеристике» живого, того свойства Абсолютного Ничто, о котором говорит Казначеев, которое анализирует В. В. Налимов. А. Е. Кулинкович подчеркивает, что для естествознания второй половины двадцатого века характерна «тенденция к реантропизации окружающего мира («антропный принцип» в космологии)»…» [24, с. 320; 321].

 

Второе основание – это «Меморандум С. Н. Булгакова – В. И. Вернадского – А. Л. Чижевского». Ноосферная культура – это культура, базирующаяся на этом Меморандуме, который есть Меморандум «организованности живого мироздания» [8, с. 65 – 75]. Впервые, опираясь на идеи космической организованности живого вещества во Вселенной В. И. Вернадского и А. Л. Чижевского, придали этим идеям форму «Меморандума Вернадского – Чижевского» или «Космического меморандума организованности живого вещества» И. Ф. Малов и В. А. Фролов в 2006 году [8].

Данное название мною в 2010 году было расширено до понятия «Меморандум С. Н. Булгакова – В. И. Вернадского – А. Л. Чижевского» [21, 505 – 516], потому что за 10 – 20 лет до появления этих идей у Вернадского и Чижевского нечто близкое пониманию космической организованности живого мироздания было сформулировано в космической философии хозяйства С. Н. Булгаковым, в его концепции представлений о «метафизическом коммунизме мироздания» или «физическом коммунизме бытия» [2, с. 65; 73], по которой Вселенная есть «живое тело» и сама возможность обменных процессов появляется благодаря вот этой «живой организованности мироздания», в соответствии с которой это мироздание функционирует как организм, и хозяйствующее человечество, будучи частью этого организма, должно соблюдать его законы (в этом состоит суть метафизического коммунизма мироздания).

 

Как видно из сути «Меморандума С. Н. Булгакова – В. И. Вернадского – А. Л. Чижевского», он может рассматриваться как своеобразное развитие или как конкретизация «Презумпции всеоживленности Космоса Сущего», или как еще один аргумент в пользу необходимости такой «Презумпции».

 

Очевидно, эта мировоззренческая установка вообще характерна для Русского Космизма, которая, как я показал, вылилась в целую систему Живой Этики Русского Космизма [см.: 19, с. 179 – 195].

 

М .М. Бахтин в работе «К философии поступка» так сказал о долженствовании человека, которое начинает им осознаваться тогда и только тогда, когда он осознает свою связь с целостностью мироздания:

«Только изнутри … моего ответственного поступка может быть выход в это единство бытия… Понять предмет – значит понять мое долженствование по отношению к нему… опять его в отношении ко мне в единственном бытии – событии, что предполагает не отвлечение от себя, а мою ответственную участность» [1, с. 91].

 

В пространстве «Меморандума С. Н. Булгакова – В. И. Вернадского – А. Л. Чижевского» находится все творчество ученого-космолога Н. А. Козырева, который отмечал: «Собирающими жизненное начало могут быть космические тела и, в первую очередь, звезды… Для Земли же это творческое начало, которое несет время, приходит с потоком лучистой энергии Солнца» [7, с. 91].

 

Третье основание ноосферной культуры – взгляд на прогрессивную эволюцию как запоминающую самое себя, вытекающий из концепции системогенетического закона спиральной фрактальности системного времени, открытого автором в начале 90-х годов.

 

Этот закон формулируется в системогенетике так:

Сходящаяся спираль (конус) прогрессивной эволюции – спираль системофилогенеза – повторяется в спирали (конусе) системоонтогенеза с обратным сжатием – растяжением [см.: 20, с. 64].

 

Принцип Э. Геккеля – эмбриогенез повторяет филогенез – это только частный случай действия этого закона.

 

Что представляет собой этот закон? Он означает, что системогенез в «цикле жизни» системы – в системоонтогенезе – повторяет в основных чертах ход предшествующей эволюции. Происходит повторение системофилогенеза в системоонтогенезе, при сжатии филогенетического масштаба системного времени до онтологического масштаба времени, но в обратной развертке.

 

«Здесь мы встречаемся с особым типом фрактальности – подобия структур системофилогенетического и системоонтогенетического времени.

 

Открывается новый вид симметрии в бытии Вселенной – эволюционно-фрактальная – рефлексивная системофило-онтогенетическая – симметрия (эту симметрийную структуру самоподобия в прогрессивной, связанной с ростом сложности структур, эволюции я назвал в честь Э. Геккеля «геккелевской структурой»). Это вид симметрии, и соответственно закон спиральной фрактальности системного времени, есть механизм наращивания эволюционной памяти (свернутой информации о предшествующей эволюции, кодируемой в структуре, появляющейся в результате такой эволюции конкретной системы).

 

Можно условно этот закон трактовать как закон роста эволюционной памяти о самой себе по мере развития прогрессивной эволюции. Из этого следует важный вывод, что нет в этом мире, в котором мы живем, ни одной сущности, которая не обладала бы памятью, в которой запечатлено, через структуру, прошлое время эволюции.

 

Можно показать и доказать, что «бессознательное» в человеке есть такая эволюционная память, прячущаяся внутри организма каждого человека, а «культура» (а в ее системе – язык) есть «эволюционная память» социально-этнической эволюции каждого народа на Земле, и «коллективное бессознательное» народа закодировано в каждой культуре (например, в преданиях, мифах, сказках, былинах, эпосах и др.).

 

В контексте данного закона культура постмодерна, как культура чистого проективизма – проективизма без памяти, есть антикультура, т.е. культура, способствующая росту неадекватности человека миру.

 

Этот закон важен для методологических основ становящейся ноосферной культуры. Таким образом, он предстает как «особый тип рефлексии прогрессивной эволюции, которую можно трактовать, как процесс эволюционного самопознания Мира. Чем сложнее появляющиеся системы, тем больше в них эволюционная память, как самоотображение эволюции, тем больше в ней «интеллекта» и тем больше в ней «самопознания Вселенной» самое себя. Или другими словами, чем более структурированной и иерархической по мере своего эволюционного развертывания становится Вселенная, тем выше уровень ее самопознания, который концентрируется в наиболее сложных и интеллектуальных системах, в том числе и в человеческом разуме. Разум потому и изоморфен Бытию, что в нем, в соответствии с законом спиральной фрактальности системного времени, отразилась спираль предшествующей эволюции Бытия мира» [20, с. 67].

 

Четвертое основание ноосферной культуры – взгляд на любую прогрессивную эволюцию, в том числе на Эволюцию нашей Вселенной, как на креативную эволюцию самотворящегося Мира.

 

Взгляд на эволюцию как на креативную эволюцию был впервые сформулирован А. Бергсоном в начале ХХ века, но его концепция исходила из пан-психологической интерпретации картины мира и его эволюции, далекой от реальности бытия Космоса.

 

Данный взгляд автора формируется на качественно новой методологической и мировоззренческой основе, вытекающей из законов системогенетики и системогенетической парадигмы универсального эволюционизма, разработанных автором в серии работ, монографий, начиная с начала 80-х годов ХХ века. В концентрированном виде он был развернут в «Манифесте системогенетического и циклического мировоззрения и Креативной Онтологии» (1994) [см.:17], который мною потом не раз переиздавался под разными названиями, в том числе под названием «Манифест ноосферной философии Мира» (2009) [см.: 16, с. 631 – 658]. Повторю «Космоноосферное кредо» из последнего варианта этого «Манифеста»:

 

• «Мир самотворящ!

Такова главная формула креативной онтологии мира и Ноосферизма.

 

• Мир самотворящ! – и является результатом креативной эволюции и подчиняется закону креативной эволюции!

Такова вторая формула креативной онтологии мира и Ноосферизма.

 

• Креативная эволюция «самотворящего мира» привела к появлению «человека-творца» (Homo Creator`а), который развитием своего интеллекта входит в общий процесс интеллектуализации, «оразумления» Космоса, Земли-Геи, Биосферы.

Такова третья формула креативной онтологии мира и Ноосферизма

 

• Процесс «Онтологического творчества», как и творчества «человека-творца», подчиняется единым законам системогенетики и креатологии.

Такова четвертая формула креативной онтологии мира и Ноосферизма.

 

• Поэтому «онтология человека» есть всегда «креативная онтология человека». Но поскольку креативная онтология мира есть креативно-эволюционная онтология мира, постольку «креативная онтология человека» всегда есть «космоэволюционная онтология мира» – «ноосферная онтология» человека.

Такова пятая формула креативной онтологии мира и Ноосферизма.

 

• Креативная онтология мира и креативная онтология человека – дуальна, биполярна, подчиняется циклически-волновому, пульсирующему движению, принимающему в прогрессивной эволюции характер сходящейся спирали. Этим обусловлена исключительная роль законов инвариантности и цикличности развития, дуальности управления и организации систем в креативной онтологии.

Такова шестая формула креативной онтологии мира и Ноосферизма.

 

• Творчество – главный закон жизни человека, эволюции Космоса и ноосферной эволюции. Креативная онтология человека определяет креативную онтологию языка, речи, мыследеятельности, мыслетворчества, психических процессов в человеке. Фундаментальное свойство креативности Бытия Мира делает его «живым». Живой Космос – это креативный Космос, эволюция которого определила появление «человека-творца», в становлении которого проявляется становление «космического Разума».

Такова седьмая формула креативной онтологии мира и Ноосферизма» [16, с. 633].

 

У П. Тейяра де Шардена есть метафора «эволюции, осознающей самоё себя». С позиций системогенетической парадигмы универсального эволюционизма, синтезирующей в себе дарвиновскую, кропоткинскую и берговскую парадигмы, эта метафора Тейяра де Шардена превращается в метазакон интеллектуализации («оразумления») любой прогрессивной эволюции, сопровождающий метазакон сдвига от доминирования закона конкуренции и механизма отбора к доминированию закона кооперации и механизма интеллекта, как механизма опережающей обратной связи – управления будущим.

 

Из этого метазакона вытекает вывод, что появление человеческого Разума на Земле и вместе с этим появлением Ноосферный этап в глобальной эволюции Биосферы и планеты Земля являются закономерной, прогрессивно-эволюционной необходимостью.

 

В этом «Манифесте» (1994 – 2009) я писал:

«Терпит онтологический крах вся система рыночно-капиталистической цивилизации, вся система капиталистической рационализации Бытия на основе рынка, института Частной Собственности, «финансовой пирамиды» власти и монетарных форм управления развитием мира, терпит онтологический крах вся идеология либерализма и эгоизированного гуманизма на основе культа свободы «сильного над слабым», культа богатства и наживы.

 

Сумеет ли распознать человечество наступивший крах? Сумеет ли оно преодолеть культ «мамоны», так въевшийся в поры «исторического бессознательного»? Сумеет ли преодолеть синдром антикоммунизма – «троянского коня» мировой финансовой олигархии и мондиализма?

 

Ответ придет скоро. Или нас не будет, или придет осознание, что вне ноосферного сознания, ноосферного экологического духовного социализма, которые приобретают новые основания в новых парадигмах становящейся Неклассической науки, Неклассической культуры, Тотальной Неклассичности будущего бытия человечества, человечеству не быть.

 

Закон космического «оразумления» ставит человечество перед императивом самоопределения себя как космического разума, «разума-для-Биосферы, Земли-Геи, Космоса», в котором оно приобретает космическую ответственность перед «живым Космосом», культивируя в себе альтруистические, кооперативные, общинные начала.

 

Формой реализации этого императива является «цивилизация образовательного общества», обеспечивающая «простор» действию закона опережающего развития качества человека, качества образовательных систем в обществе и качества общественного интеллекта.

 

Таким образом, ноосферная философия мира есть ноосферная философия человека, поднимающегося на уровень понимания себя, как Со-Творца Природы-Творца, Природы-Пантакреатора, Самотворящей Природы, частью которой является он сам. Творчество при этом находится в коридоре процессов наследования в системной эволюции и призвано не конфликтовать с Онтологическим Творчеством Природы, а быть его неотъемлемой частью, стать позитивным фактором социоприродной эволюции на Земле и космической Эволюции в целом» [11, с 656; 657].

 

Таким образом, возникает пятое основание ноосферной культуры – ноосферная философия мира, в пространстве мировоззрения которой человеческий Разум появляется на Земле неслучайно, а как результат действия закона «оразумления» – ноосферизации глобальной эволюции Биосферы на Земле и Земли в целом.

 

Из этого вытекает шестое основание ноосферной культуры – ноосферная духовность и ноосферная нравственность. Этому основанию автор посвятил целую монографию «Доктрина духовно-нравственной системы ноосферного человека и ноосферного образования» (2008) [см.: 14]. Эта духовно-нравственная система базируется на «культе Правды» и отрицании лжи в любых ее проявлениях, и главное – отрицании «онтологической лжи», т.е. отрицании «кажущегося, мнимого фетишного, иллюзорного, т.е. кажимости» [14, с. 27], которой пропитано рыночно-капиталистическое бытие. По этому поводу И. А. Ефремов в романе-предупреждении «Час быка» предупреждал человечество: «Общество низшего, капиталистического типа не может обойтись безо лжи. Целенаправленная ложь тоже создает своих демонов, искажая все: прошлое, вернее, представление о нем, настоящее – в действиях, и будущее – в результатах этих действий. Ложь – главное бедствие, разъедающее человечность, честные устремления и светлые мечты» [4, с. 264].

 

Ноосферная духовность – система духовности, объединяющей идеей которой становится ноосферная идея – идея гармонического бытия человека в космической организованности жизни, метафизический коммунизм мироздания по С. Н. Булгакову, в котором человеческая мысль, интеллект, разум приобретают космо-ноосферный гармонизирующий масштаб.

 

Ноосферная нравственность есть развитие Живой Этики Русского Космизма. Это живое и духовное измерение ноосферы П. А. Флоренский назвал пневматосферой. Для него мир – живой, пневматосферен, т.е. пропитан духом творчества человека на Земле. Он писал: «…мои интересы органически срастались в единую картину мира и в смутном предчувствии мне виделся новый Космос, однако более организованный и более пронизанный сознанием единственной жизни природы, чем Гумбольдтов» [5, с. 240]. С этим перекликается принцип «Живой Этики» в изложении Елены Ивановны Рерих. «Жизнь во всем – так Братство учит», – отмечается в разделе «Живой Этики» «Братство» [18, с. 891].

 

В центре ноосферной нравственности – онтология Любви, как отражение МЫ-онтологии человечества, выражающей собою коллективистское, основанное на Любви, бытие человека.

 

Автор писал по этому поводу:

«… через возвышение личности к всеобщему, к «всечеловечности» [человек] «возвращается» к себе уже на высшем, социальном, осознанном уровне, когда личность, пройдя в онтогенезе этапы презентации (представления) себя-в-себе (осознание «Я» и отделение себя от матери в 1 – 3 года), себя-в-семье, себя-в-народе (в истории народа), себя-в-этносе, себя-в-человечестве (в мировой цивилизации, в мировой культуре), себя-на-Земле, себя-в-Космосе, «укореняясь» в родных культуре, Родине, истории, в предках, поднимается как «дерево», раскидывая «ветви» и охватывая этими «ветвями» всеобщее в своей ответственности за все живое на Земле, и «дальнее будущее» жизни на Земле, общества, человечества, Природы» [22, с 149].

 

Седьмое основание ноосферной культуры – это ноосферная единая наука, синтез которой осуществляется на основе Ноосферизма, как ноосферной научно-мировоззренческой системы и программы ноосферно-ориентированного синтеза наук, и ноосферной философии Мира, как ее ядра. Проблеме ноосферно-ориентированного синтеза наук в XXI веке, его методологическим основам автор посвятил в последние годы серию работ [см.: 18]. Наука – часть культуры в ее расширенном понимании, но такая ее часть, которая в своем развитии преобразует культуру.

 

Управление социоприродной эволюцией – это ноосферно-научное управление. И в этом контексте оно возвращает культуре в ее ноосферном бытии гомеостатическую функцию во взаимодействии человека и Природы, которую она выполняла на архаическом этапе своего развития и которую потеряла, когда произошло отчуждение человека от средств производства, от продуктов им производимых, и тем самым – от самого себя и от Природы. Первая фаза Глобальной Экологической Катастрофы и Эпоха Великого Эволюционного Перелома означают Экологическое Отрицание такого отчуждения, что обусловливает переход человечества к ноосферной культуре и к ноосферному экологическому духовному социализму, как социальному устройству, при котором такая ноосферная культура только и может быть.

 

Восьмое основание – это ноосферное образование, которое призвано осуществить ноосферное преобразование сознания, интеллекта, разума, гуманизма, мировоззрения и системы ценностей человека, чтобы поднять его на уровень космопланетарного пространства сознания, Любви к любой форме жизни на Земле и в Космосе и Ответственности за Будущее не только человечества, но и за Будущее всей Системы Жизни на Земле.

 

В. И. Вернадский так писал об этом императиве: «Мыслящий тростник» – создатель науки в биосфере здесь может и должен судить о геологическом ходе явлений по иному, ибо сейчас впервые он научно понял свое положение в организованности планеты» [13, с. 89]. Про «Систему Учитель» как главный механизм перехода к Эпохе Ноосферы писал в 90-х годах ХХ века Н. Н. Моисеев. Он подчеркивал: «В системе «Учитель» центральной фигурой является сам учитель. В эпоху ноосферы его личность станет играть решающую роль» [9].

 

Речь идет о ноосферном гуманизме, который обретает характеристику основы ноосферного образования, начинающегося с ноосферно-человеческой революции в самом учительстве и в содержании образования.

 

В «Посвящении Учителю XXI века» я написал такие слова:

«В древнекитайской летописи записано, что мощь и благополучие государства определяется благополучием трех главных «фигур» общества – учителя, землепашца и воина. В начале XXI века эта формула требует расширения: будущее общества зависит от благополучия пяти главных «фигур» общества – Учителя, Ученого, Землепашца, Строителя и Воина. В начале XXI века фигура Учителя становится судьбоносной. Человечество оказалось в состоянии первой фазы Глобальной Экологической Катастрофы. Спастись человечество от экологической гибели сможет только через переход к новой, ноосферной эпохе, в которой каждый человек и все соборно будут нести ответственность за развитие социоприродной гармонии. Спастись человечество сможет только через «ноосферу будущего», только спасая окружающую природу, ее разнообразие от хищнического истребления в результате слепого, неуемного природопотребления. И в этой логике спасения первое слово за учителем, за «системой Учителя» в новом качестве – ноосферном, т.е. за Ноосферным образованием и Ноосферным учителем!» [11, с. 3].

 

Ноосферное образование, с одной стороны, – часть ноосферной культуры, а, с другой стороны, механизм реализации требований закона опережающего развития качества человека, качества общественного интеллекта и самих образовательных систем в обществе – основы устойчивого развития как управляемой социоприродной эволюции.

 

Девятое основание – это ноосферный человек, становление которого востребует ноосферную парадигму универсальности и рационализма.

 

Культура и человек едины. Ноосферная культура – это культурное пространство, в котором происходит становление и затем восходящее воспроизводство (опережающее развитие) качества ноосферного человека.

 

Само понятие ноосферного человека несет в себе смысл возвращения человеку его универсальности, что конечно означает преодоление отчуждения, «профессионального кретинизма», по К. Марксу. Принцип тождества Микрокосма и Макрокосма, который пронизывает Русский Космизм и закладывался в основу воспитания древнегреческой философией, обретает ноосферное измерение и служит в этом ноосферном измерении основой ноосферной парадигмы универсальности.

 

Что за смысл скрывается за этой парадигмой? – Преодоление кризиса неадекватности современного человека Миру, неадекватности, которая обрела содержание первой фазы Глобальной Экологической Катастрофы, т. е. эколого-катастрофической неадекватности, которую я назвал «Глобальной Интеллектуальной Черной Дырой». Глобальная Интеллектуальная Черная Дыра – это такое состояние, когда познающий мир человек отстает в своем познании от скорости тех антропогенных изменений в Природе, в Биосфере, причем экологически опасных для жизни самого человека, – и не осознает, что уже развиваются процессы, которые ведут к уничтожению «экологической ниши» жизни человечества, а значит – к его экологической гибели в XXI веке.

 

 

Один из неблагоприятных сценариев экологической гибели человечества, когда сработал вирусный механизм иммунной защиты Биосферы как суперорганизма, и анализ причин такой гибели, в том числе таящихся в культуре, сознании, науке, идеологии рыночно-капиталистического человека, который осуществляет оставшийся последний человек на Земле – Иван Александрович Муромцев, я разобрал в необычном научно-философском эссе «Исповедь последнего человека» (2011) [см.: 15].

 

Ноосферная универсальность меняет и сам образ рациональности. Расщепление в рыночно-капиталистическом мире «разума» на «Разум» и «Анти-Разум», культуры на «Культуру» и «Анти-Культуру», выражающее собой кризис, даже катастрофу, современного отчужденного, рыночно-капиталистического человека, расщепляет смыслы и самой рациональности.

 

Не могут считаться рациональными человек, культура, наука, социальный строй, которые, несмотря на безупречность своих логических построений в оправдании капиталорационализированного мира – строя капиталократии, обречены на экологическую гибель.

 

Эпоха Великого Эволюционного Перелома есть и эпоха смены парадигмы рациональности в познании мира человеком.

 

Это хорошо почувствовал Н. Н. Моисеев и дал свою интерпретацию становящейся, новой парадигме рациональности в монографии «Расставание с простотой» (1998). Он показал, что в основе кризиса сложившихся современных представлений о рационализме, особенно в блоке гуманитарных наук, лежит тяготение западной науки к простоте, абсолютизация атомистского взгляда на мир. Что это за рациональные познание и наука, культура, если они не сумели вооружить человеческий разум, человеческое общество необходимым мировоззрением («зрением») и уберечь их от глобального экологического кризиса? Н. Н. Моисеев так трактует кризис сложившейся (вернее – доминирующей) парадигмы рациональности в человеческом мировосприятии: «Сегодня мы постепенно начинаем понимать, что наши нравственные основы, духовный мир, тем более наше поведение в биосфере уже не соответствуют тем условиям жизни, в которые погружается общество, и наше понимание обстановки недостаточно для преодоления появляющихся трудностей его возможного развития. …деятельность человека, основанная на выработанных цивилизационных парадигмах, ведет, вероятнее всего, к деградации биосферы и не способна гарантировать сохранение человека в своем составе (мое замечание: а это и есть «схлопывание» экологической ниши человечества, и соответственно окончание «беременности» Биосферы «человечеством» через рождение «мертворожденного человечества», С. А.). Вот почему реальность такова, что род людской сможет выжить лишь в условиях жесточайшего самоограничения и коллективной дисциплины» [10, с. 13].

 

Разум, общественный интеллект, наука, культура в парадигме ноосферной – управляемой социоприродной – эволюции рациональны тогда и только тогда, когда они обеспечивают необходимое качество управление будущим, подчиняя свои управляющие воздействия законам-ограничениям гомеостатических механизмов Биосферы и Планеты Земля, в том числе с учетом системогенетических и циклических механизмов развития.

 

Категория рациональности, рационализма тестируется качеством управления социоприродной эволюцией.

 

 

Десятое основание ноосферной культуры – это ноосферный технологический базис.

 

Императив выживаемости ставит проблему ноосферизации технологического базиса человечества, решение которой тестируется наличием или отсутствием гармонии между развитием техносферы и эволюцией Биосферы. Речь идет о становлении ноосферного общественного способа воспроизводства на базе единства ноосферных производительных сил и ноосферных производственных отношений, о становлении ноосферной экономики и ноосферного социализма, которые из разрушителя структуры связей, трофических цепей, экологических ниш разных биологических видов, структур биогеоценозов превращаются в их охранителя, защитника. Ноосферная техносфера – это экофильная техносфера, когда каждая технология, техническая система удовлетворяет критериям эколого-ноосферной целесообразности (эффективности).

 

4. Ноосферная культура как результат Эпохи Великого Эволюционного Перелома

Подведу итоги. Ноосферная культура в своем становлении должна стать неким результатом всей Эпохи Великого Эволюционного Перелома, как смены качества основ бытия человечества и человека, и в первую очередь – ценностных оснований.

 

Н. Н. Моисеев справедливо замечает, что «человек эпохи Просвещения лишь посторонний наблюдатель того, что происходит во Вселенной. Он, в представлениях рационализма, отодвинут на периферию Универсума» [10, с. 27]. Но, при этом, утверждаясь в познании как посторонний наблюдатель, не отвечающий за ход эволюции, он, этот человек, одновременно, с позиций пользования ресурсами Природы, в условиях капитализма, поставил себя почти в центр мира, оставив выше себя только Бога, приписав себе права неограниченной эксплуатации природных систем (экосистем).

 

И вдруг Природа из некоего Пассивного Начала во взаимодействии с Хозяйствующим Человеком на Земле, объекта познания и хозяйственного воздействия, неожиданно, по историческим временным оценкам – мгновенно, всего лишь за вторую половину ХХ века, превратилась в Активное, даже Творческое (в смысле Онтологического Творчества), Начало, которое на своем, экологическом языке, предъявило Экологический Ультиматум человечеству, в виде первой фазы Глобальной Экологической Катастрофы.

 

Наступила эпоха Ноосферного Прозрения человечества, «родов» человечества как Ноосферного, т.е. действительного, разума.

 

Что это означает?

 

1. Возвращение культуре гомеостатической (или гармонической социоприродной) функции, которую она утратила за века истории эксплуататорских обществ, в том числе за последние 3 – 5 веков – рыночно-капиталистической цивилизации.

 

2. Возвращение культуре функции возвышения качества человека, быть Системой Учитель (в определении Н. Н. Моисеева).

 

3. Возвращение культуре миссии правды, которая в свою очередь предстает как синтез Истины, Красоты, Добра и Любви. Вне правдолюбия, правдоискательства нет ноосферной культуры, а значит культуры как таковой.

 

4. Соблюдение Закона опережающего развития качества человека, качества общественного интеллекта и качества образования в обществе.

 

5. Соблюдение Принципа Эколого-Антропного Дополнения, концепция которого была разработана автором в «Ноосферизме» (2001). Без решения проблем человека, без установления социального строя Правды и Социальной Справедливости, без опережающего развития самопознания человеком, как Наблюдателем, самого себя, т.е. развития наук о человеке, глобальные экологические проблемы не могут найти своего решения. В человеке – источник первой фазы Глобальной Экологической Катастрофы, в человеке прячется и стратегия выхода из этого экологического тупика, которая и есть ноосферная человеческая революция или ноосферное преобразование человека, его культуры, всей системы ценностей и мотивации.

 

6. Переход человечества к доминанте коллективизма и Общего Дела, которое и заключается в становлении Ноосферы Будущего.

 

7. Превращение Живой Этики Русского Космизма в Ноосферную Этику.

«Скрижали» ноосферной нравственности сводятся к двум максимам:

• «Без-интеллектная нравственность безнравственна»;
• «Безнравственный интеллект без-интеллектен».

 

Это означает, что «поле действия» нравственности включает в себя интеллект, управление будущим, что ноосферная нравственность осуждает профессиональные ошибки или ошибки по незнанию, ведущие к масштабным экологическим последствиям. Одновременно «безнравственный», бездуховный интеллект не может управлять будущим по критерию продолжения жизни и сохранения устойчивости Биосферы, а значит, он становится «анти-интеллектом», «анти-разумом», т.е. самоуничтожающимися экологически интеллектом и разумом.

 

8. Ноосферная культура аккумулирует в себе всю память о прошлом, память всего разнообразия культур всех народов и этносов на Земле, те достижения жизни в гармонии с «кормящими ландшафтами» (Л. Н. Гумилев), которые есть в культурах всех народов и племен на Земле.

 

Ее становление означает одновременно переход к Планетарной Кооперации Народов-Этносов, т.е. к Новой Истории, в которой действует доминанта Закона Кооперации и Закона идеальной детерминации через общественный интеллект.

 

 

Из России звучит Манифест, обращенный ко всему человечеству, – Манифест ноосферного социализма, исходящего из императива выживаемости человечества на Земле и обращенного к возрождению на новой качественной основе человеческого в человеке – основе ноосферных, жизнесозидающих труда и творчества в XXI веке. Других альтернатив Будущего, кроме экологической гибели, у человечества нет!

 

Список литературы

1. Бахтин М. М. К философии поступка // Философия и социология науки и техники: Ежегодник. 1984 – 1985. – М.: Наука, 1986. – С. 80 – 160.

2. Булгаков С. Н. Философия хозяйства. – М.: Наука, 1990. – 412 с.

3. Ефремов И. А. Лезвие бритвы. – М.: Правда, 1986. – 672 с.

4. Ефремов И. А. Час быка. – Петрозаводск: Карелия, 1991. – 430 с.

5. Игумен Андроник (Трубачев). Священник Павел Флоренский – М.: Московский рабочий, 1992. – 559 с.

6. Клуге К. Коммунизм Христа: Анализ Нового Завета. – М.: Искусство, 1992. – 127 с.

7. Козырев Н. А. О воздействии времени на вещество // Физические проблемы современной астрономии. Серия «Проблемы исследования Вселенной», вып. 11. – Л.: АН СССР. – 1985. – С. 82 – 91.

8. Малов И. Ф., Фролов В. А. Космический меморандум организованности живого мироздания// «Дельфис». Журнал Благотворительного фонда «Дельфис». – 2006. – №4(48). – С. 65 – 75.

9. Моисеев Н. Н. Человек и ноосфера. – М.: Молодая гвардия, 1990. – 351 с.

10. Моисеев Н. Н. Расставание с простотой. – М.: АГРАФ, 1998 – 480 с.

11. Ноосферное образование в евразийском пространстве./ Под науч. ред. А. И. Субетто. – СПб.: Астерион; Изд-во КГУ им. Н. А. Некрасова, 2009. – 688 с.

12. Рерих Н. К. Держава света. Священный дозор. – Рига: ВИЕДА, 1992. – 285 с.

13. Субетто А. И. В. И. Вернадский: от начала ноосферно-ориентированного синтеза наук – к вернадскианской революции в системе научного мировоззрения в начале XXI века и к становлению ноосферизма / Серия: «Истоки ноосферизма». – Кострома: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2007. – 106 с.

14. Субетто А. И. Доктрина духовно-нравственной системы ноосферного человека и ноосферного образования. – СПб. – Кострома: КГУ им. Н .А. Некрасова, 2008. – 98 с.

15. Субетто А. И. Исповедь последнего человека (Предупреждение из Будущего). Избранное (за 2011 год). – СПб. – Кострома: Астерион, КГУ им. Н. А. Некрасова, 2011. – 354 с.

16. Субетто А. И. Манифест ноосферной философии Мира // Ноосферной образование в евразийском пространстве / Под науч. ред. А. И. Субетто. – СПб.: Астерион, 2009. – 688 с.

17. Субетто А. И. Манифест системогенетического и циклического мировоззрения и Креативной Онтологии – Тольятти: МАБиБД, 1994. – 48 с.

18. Субетто А. И. Методологические основания ноосферно-ориентированного синтеза наук в XXI веке (научный доклад)/ Под научн. ред. В. Н. Бобкова. – СПб.: Астерион, 2013. – 48 с.

19. Субетто А. И. Ноосферизм. Том первый. Введение в ноосферизм. – СПб.: Астерион, 2001. – 537 с.

20. Субетто А. И. Ноосферное смысловедение/ Под науч. ред. Л. А. Зеленова – Кострома: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2012. – 260 с.

21. Субетто А. И. Ноосферный прорыв России в будущее в XXI веке. – СПб.: Астерион, 2010. – 544 с.

22. Субетто А. И. Онтология и феноменология педагогического мастерства. Книга первая. – Тольятти: Фонд «Развитие через образование», 1999. – 199 с.

23. Субетто А. И. Разум и Анти-Разум (Что день грядущий нам готовит?). – СПб. – Кострома: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2003. – 138 с.

24. Субетто А. И. Человековедческие основания российского образования и императива его гуманизации, или Неклассическое человековедение (Послесловие научного редактора) // Казначеев В. П. Проблемы человековедения / Под науч. ред. А. И. Субетто. – М.: Исследовательский центр проблем качества подготовки специалистов, 1997. – 360 с.

25. Учение живой этики (в трех томах). Том 3/ Сост. Г. Е. Черко. – СПб.: Просвещение, 1993. – 814 с.

26. Федотов А. П. Глобалистика: начала науки о современном мире. Курс лекций / А.П.Федотов. – 2-е изд., испр. и доп. – М.: Аспект Пресс, 2002. – 224 с.

 

References

1. Bakhtin M. M. The Philosophy of Act [K filosofii postupka]. Filosofiya i sotsiologiya nauki i tekhniki: Ezhegodnik (Philosophy and Sociology of Science and Technology), 1984 – 1985, Moscow, Nauka, 1986, pp. 80 – 160.

2. Bulgakov S. N. The Philosophy of Economy [Filosofiya khozyaystva]. Moscow, Nauka, 1990, 412 p.

3. Efremov I. A. Razor’s Edge [Lezvie britvy]. Moscow, Pravda, 1986, 672 p.

4. Efremov I. A. The Bull’s Hour [Chas byka]. Petrozavodsk, Kareliya, 1991, 430 p.

5. Igumen Andronik (Trubachev). Priest Pavel Florenskiy [Svyaschennik Pavel Florenskiy]. Moscow, Moskovskiy rabochiy, 1992, 559 p.

6. Kluge K. Christ’s Communism: Analysis of the New Testament [Kommunizm Khrista: Analiz Novogo Zaveta]. Moscow, Iskusstvo, 1992, 127 p.

7. Kozyrev N. A. The Influence of Time upon Matter [O vozdeystvii vremeni na veschestvo]. Fizicheskie problemy sovremennoy astronomii. Seriya “Problemy issledovaniya Vselennoy”, vyp. 11 (Physical Problems of Modern Astronomy. A Series «Problems of Research of the Universe». Issue 11), Leningrad, AN SSSR, 1985, pp. 82 – 91.

8. Malov I. F., Frolov V. A. Cosmic Memorandum of the Living Univerce Organization [Kosmicheskiy memorandum organizovannosti zhivogo mirozdaniya]. “Delfis”. Zhurnal Blagotvoritelnogo fonda “Delfis” (Delfis. The Journal of the Charitable Foundation “Delfis”), 2006, №4(48), pp. 65 – 75.

9. Moiseev N. N. A Man and Noosphere [Chelovek i noosfera]. Moscow, Molodaya gvardiya, 1990, 351 p.

10. Moiseev N. N. Parting with Simplicity [Rasstavanie s prostotoy]. Moscow, AGRAF, 1998, 480 p.

11. Noosphere Education in Eurasian Space. Under the Editorship of A. I. Subetto [Noosfernoe obrazovanie v evraziyskom prostranstve. Pod nauch. red. A. I. Subetto]. Saint Petersburg, Asterion & Izd-vo KGU im. N. A. Nekrasova, 2009, 688 p.

12. Rerikh N. K. Realm of Light. Sacred Watch [Derzhava sveta. Svyaschennyy dozor]. Riga, VIEDA, 1992, 285 p.

13. Subetto A. I. V. I. Vernadskiy: from the Beginning of Noosphere-oriented Synthesis of Sciences to the Vernadsky’s Revolution in the System of  Scientific Worldview at the Beginning of the XXI Century and to the Formation of Noosherism [V. I. Vernadskiy: ot nachala noosferno-orientirovannogo sinteza nauk – k vernadskianskoy revolyutsii v sisteme nauchnogo mirovozzreniya v nachale XXI veka i k stanovleniyu noosferizma]. Kostroma, KGU im. N. A. Nekrasova, 2007, 106 p.

14. Subetto A. I. Doctrine of a Moral System of a Noospheric Man and Noospheric Education. [Doktrina dukhovno-nravstvennoy sistemy noosfernogo cheloveka i noosfernogo obrazovaniya]. Saint Petersburg & Kostroma, KGU im. N. A. Nekrasova, 2008, 98 p.

15. Subetto A. I. Last Man’s Confession (Warning from the Future) [Ispoved poslednego cheloveka (Preduprezhdenie iz Buduschego)]. Izbrannoe za 2011 god (Selected Works of 2011 Year). Saint Petersburg & Kostroma, Asterion, KGU im. N. A. Nekrasova, 2011, 354 p.

16. Subetto A. I. Manifesto of  Noospheric Philosophy of the World [Manifest noosfernoy filosofii Mira]. Noosfernoe obrazovanie v evraziyskom prostranstve (Noosphere Education in Eurasian Space). Saint Petersburg, Asterion, 2009, 688 p.

17. Subetto A. I. Manifesto of System-genetic and Cyclic Worldview and Creative Ontology [Manifest sistemogeneticheskogo i tsiklicheskogo mirovozzreniya i Kreativnoy Ontologii]. Tolyatti, MABiBD, 1994, 48 p.

18. Subetto A. I. Methodological Principles of Noosphere-oriented Synthesis of Sciences in the XXI Century [Metodologicheskie osnovaniya noosferno-orientirovannogo sinteza nauk v XXI veke]. Saint Petersburg, Asterion, 2013, 48 p.

19. Subetto A. I. Noospherism. Volume 1. Introduction to Noospherism [Noosferizm. Tom pervyy. Vvedenie v noosferizm]. Saint Petersburg, Asterion, 2001, 537 p.

20. Subetto A. I. Noospheric Meaning-study [Noosfernoe smyslovedenie]. Kostroma, KGU im. N. A. Nekrasova, 2012, 260 p.

21. Subetto A. I. Noospheric Breakthrough to the Future in Russia in the XXI Century [Noosfernyy proryv Rossii v buduschee v XXI veke]. Saint Petersburg, Asterion, 2010, 544 p.

22. Subetto A. I. Ontology and Phenomenology of Pedagogical Skills. Book 1. [Ontologiya i fenomenologiya pedagogicheskogo masterstva. Kniga pervaya]. Tolyatti, Fond “Razvitie cherez obrazovanie”, 1999, 199 p.

23. Subetto A. I. Reason and Antireason (the Day to Come, What Is It Bearing) [Razum i Anti-Razum (Chto den gryaduschiy nam gotovit?)]. Saint Petersburg, Kostroma, KGU im. N. A. Nekrasova, 2003, 138 p.

24. Subetto A. I., Kaznacheev V. P. Human-study Principles of Russian Education and its Humanization Imperative or Nonclassical Human-study [Chelovekovedcheskie osnovaniya rossiyskogo obrazovaniya i imperativa ego gumanizatsii, ili Neklassicheskoe chelovekovedenie]. Problemy chelovekovedeniya (Problems of Human-study). Moscow, Issledovatelskiy tsentr problem kachestva podgotovki spetsialistov, 1997, 360 p.

25. The Teaching of Living Ethics, Vol. 3 [Uchenie zhivoy etiki, Tom 3]. Saint Petersburg, Prosveschenie, 1993, 814 p.

26. Fedotov A. P. Globalistics: Beginnings of Science in the modern World. Lecture Course [Globalistika: nachala nauki o sovremennom mire. Kurs lektsiy]. Moscow, Aspekt Press, 2002, 224 p.

 
Ссылка на статью:
Субетто А. И. Эпоха Великого Эволюционного Перелома и ноосферная культура // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2014. – № 1. – С. 39–63. URL: http://fikio.ru/?p=954.

 
© А. И. Субетто, 2014

УДК 39:574(470.1/.2)(045); 316.728(470.1/.2)(045)

 

 Татаринцев Виктор Олегович – Некоммерческое партнерство «Центр социально-гуманитарных исследований», Председатель Совета, кандидат философских наук, Россия, г. Архангельск.

E-mail: infoconsultcentre@rambler.ru

163000, Россия, г. Архангельск, ул. Выучейского, д. 28,

тел.: +7 (905) 293-62-53

Авторское резюме

Состояние вопроса: В советской парадигме гуманитарных наук не нашлось места таким отраслям знания, как культурология (и, следовательно, культурная антропология) и религиоведение. Изучение духовных оснований традиционных культур осуществлялось либо в рамках этнографии, основной упор делающей, как известно, на исследовании материального быта народа, либо вовсе было оставлено без внимания. Предпринимается попытка исследования традиционных культур Северной Фиваиды в целостном, неразрывном комплексе духовных (символических) и материальных оснований.

Результаты: Традиции гармонического со-жительства с природой коренных народов Севера основаны на практике их вековечного одухотворения, почитания и уважения природы как «вездесущей Матери», дарующей жизнь и поддерживающей ее своим волеизъявлением.

Область применения результатов: Предлагается использовать духовные традиции автохтонов Севера (самодийцев, русских поморов, финно-угров) для разработки и/или внесения изменений (дополнений) в региональные варианты Концепции устойчивого развития, так как: 1) это оправдано экономически на территориях традиционного природопользования и особо охраняемых природных территориях; 2) не противоречит принципам учета не только материальной, но и символической (духовной) потребности в развитии современной холистической картины мира нынешнего и будущих поколений человечества.

Выводы: Духовно-экологический потенциал традиционных культур коренных народов Севера требуется привлекать для решения назревших социальных, экологических и иных глобальных и региональных проблем, разумеется, с учетом их творческой интерпретации к условиям современного постмодернистского (информационного) общества.

 

Ключевые слова: традиционная экологическая культура Севера; гармония в системе «человек – природа – культура»; современная экологическая парадигма; альтернативные теории общественного развития.

 

Ecocentrical Basement of Traditional Culture of the North:

a View from Nowadays

 

Tatarintsev Viktor Olegovich – Chairman of the Non-commercial Partnership «Centre for Social Studies», Ph. D. (philosophy), Russia, Arkhangelsk.

E-mail: infoconsultcentre@rambler.ru

28, Vyucheiskiy st., Arkhangelsk, Russia, 163000,

tel.: +7 (905) 293-62-53

Abstract

Background: There were no place for theory of culture and cultural anthropology and religion studies in the soviet paradigm of humanities. Therefore academic research of spiritual grounds of traditional cultures was conducted in the context of ethnography, not paying enough attention to the phenomenon of religion as such. The author attempts to study the traditional cultures of the Northern Fivaida in the integral, inseparable complex of spiritual (symbolic) and material foundations.

Results: The traditions of harmonious co-existence with the nature for indigenous peoples of the North are based on the practice of their spiritualizing the eternity, reverence and respect for nature as «ubiquitous Mother» giving and supporting life by her will.

Research implications: The use of spiritual traditions of northern indigenous peoples (the Samodians, Russian coast-dwellers, the Finno-Ugrians) for the development and/or introduction of amendments into the regional variants of the concept of sustainable development is proposed. 1).This policy is economically justified on the territories of traditional exploitation of resources and specially protected natural wilderness areas. 2).It does not contradict to the principles of emphasizing not only material, but also symbolic (spiritual) needs in the development of modern holistic world picture of the present and future generations.

Conclusions: Spiritual and ecological potential of the traditional cultures of indigenous peoples of the North is required for the solution of urgent social, ecological and other global and regional issues, taking into consideration their creative interpretations in the contemporary postmodern (information) society.

 

Keywords: traditional ecological culture of Russian North; harmony in the system «man – nature – culture»; modern ecological paradigm; alternative theories of social development.

 

Экологическая культура северных номадов формировалась на протяжении тысячелетий, в процессе освоения пространства Крайнего Севера, в первую очередь – в символическом смысле. Обживание бескрайних просторов Арктики «детьми земли» (автохтоны Российского Севера – В. Т.) не поддается объяснению с позиций неподготовленного массового сознания, стремящегося все интерпретировать в категориях пользы, практичности, извлечения выгоды. В мировоззрении и жизненном укладе традиционных этнокультурных сообществ все подчинено особому ритму «мудрости земли», воспетому в старинных сказаниях и легендах. Картина мира любого представителя рода строится на основе особой мифопоэтики, связанной с сакрализацией природы и ее духовным преображением.

 

Поэтическое осмысление северной земли носит глубоко личностный, чувственно-переживаемый, интимный характер, сокрытый в глубине Духа Земли. Окружающий мир предстает в двух планах: космографии и космологии Земли и Неба и промежуточного Срединного мира, где обитают духи-покровители сакрального пространства Северной Фиваиды.

 

Традиционная экология Севера носит священный характер, все здесь имеет свой особый, «своеобычный» потаенный смысл, скрытый в недрах тундры, являющей собой средоточие самой жизненной силы. Земля предстает в виде «все рождающей великой Матери», прообразом Космоса, источником жизни и ее прародительницей.

 

Мифотворчество, устные предания и легенды дают нам представление о народных ценностях циркумполярной цивилизации, основанных на извечных общечеловеческих принципах добра, красоты, справедливости и свободы.

 

Опыт, накопленный за время существования экологической культуры северной цивилизации, являлся активным преобразующим началом в развитии традиционных культур. Экологические знания, представления, установки северных народов, способствующие формированию экологического сознания, выраженного в форме гармоничного сосуществования человека и природы, ее творческого преображения, передавались по наследству по разным «каналам трансляции».

 

Народные знания о природе проявлялись по-разному. Так, например, в названиях небесных светил и явлений у народа коми фигурируют промысловые птицы: созвездие плеяды – «Утка поз» («Утиное гнездо»), Млечный путь – «Дзодзöг лэбзян туй» («Путь полета гусей»), и домашние животные: радуга – «Ен öш» (Небесный бык). Лес коми называли своим кормильцем и поильцем. Губить дерево понапрасну даже в глухой тайге считалось величайшим грехом [13, с. 11].

 

В мифологии хантов и манси космическая Обь воплощается в образе трех священных рек – небесной, земной и подземной, каждая из которых несет в себе черты единой мировой реки. Река течет в нижнем мире, куда культурный герой, сын творца Тарыг-пещ-нималя-сов (он же Мир-сусне-хум), проникает через отверстие в скале, которое символизирует сакральный центр мира – точку, в которой начинается путь во все сферы Вселенной. «На том месте, – говорится в мифе, – где небо свисает, скала с дырой обтянута семикратным железным перевесом (рыболовной сетью)» [20, с. 270]. Вход в нижний мир стерегут старик со старухой, хозяева железной сети, которые хотят убить героя. Но он сначала превращается в железного ястреба и прорывается через сеть, падает в священные воды нижней реки, превращаясь в железную щуку. Священная река проходит и через средний мир, и этот ее отрезок является началом пути мифических богатырей в другие сферы вселенной. Она существует и в небесном мире и тогда называется «священной семибездной рекой», дублируя этим эпитетом «семибездное небо» [20, с. 157].

 

Вода в мифологии кетов была связана с образом женщины. Вместе с основными стихиями природы (земля, огонь) она входила в класс матерей. Женское, материнское начало образа выражает название водной субстанции Улемам (ул’ – «вода», ам’ – «мать») [1, с. 71].

 

Н. П. Большакова отмечает, что единение с природой давало саамам ту свободу, которая делала их счастливее других [4, с. 211 – 212]. Неразрывная связь человека с окружающим его миром очень ярко передана в саамских сказках. Есть такая сказка «Сказание о Гирвасозере».

 

«Жил на берегу озера старик с сыновьями. Ловили они в озере рыбу и охотились на диких оленей.

Сказал старик своим сыновьям: «Вы будете охотиться и увидите стадо диких оленей, переплывающих через озеро. Вы можете стрелять всякого оленя, но не троньте передового хирваса (гирваса)».

Охотились братья-охотники и увидели, что через озеро плывет большое стадо диких оленей, а впереди них – хирвас, сильный, красивый, с большими ветвистыми рогами.

Очень уж понравился им хирвас, не могли они удержаться, не могли исполнить отцовского завета. «Убьем хирваса, – сказали они, – отец все равно не узнает об этом».

И пустили каждый из братьев в передового хирваса по стреле.

Пришли в дом. Взглянул старик на сыновей – и сразу узнал, что они убили передового хирваса: «Вы убили передового хирваса. Это нехорошо: дикари больше не будут приходить к нашему озеру».

Убитый хирвас окаменел в озере. С тех пор это озеро и называется Сэрвесьяур, а по-русски – Гирвасозеро» [26, с. 66 – 67].

 

Как отмечает Т. М. Красовская, основными путями передачи экологической культуры являются, прежде всего, историческая память и система традиционных знаний. Память, по словам Д.С. Лихачева, не просто сохранение прошлого, это – забота о вечности. Историческая память формирует чувство малой родины, которое должно заботливо взращиваться. Стремление сохранить сведения о порядке и традиционном мироустройстве фиксируется в первую очередь с помощью обычаев, ритуалов, календаря [14, с. 168].

 

Приобщение к миру природы начиналось с приобщения к труду, к традиционной хозяйственной деятельности. С точки зрения Т.М. Красовской, главной особенностью традиционного ведения хозяйства коренных жителей Арктики следует назвать «отсутствие корыстной мотивации труда». Дело в том, что по ее мнению, «целью эксплуатации природных ресурсов было удовлетворение насущных материальных потребностей, а не извлечение выгоды» [14, с. 168]. Здесь при внимательном прочтении угадывается та духовная взаимосвязь народа с родной природой, матерью-землей, отнять лишнее у которой означает лишить ее возможности заботиться о своих детях – народах Севера.

 

Поэтически это можно выразить словами саамского поэта Аскольда Бажанова:

От тундры мне немного надо:

Зимой – крутых морозных дней,

Весною – солнце мне награда,

А летом – светлый взгляд ночей [3, с. 134].

 

К. И. Шилин считает, что такое отношение к природе было связано с безоглядной любовью к ней северян. Любовью бескорыстной, самозабвенной, подобной любви младенца к матери, и матери – к нему. Любовью, способной творить невозможное, творить чудеса… Такую любовь невозможно понять с точки зрения европейского мышления, ориентирующегося на социально-экономический подход, сводящий природу к ресурсам. Вот что по этому поводу пишет известный северный поэт, мыслитель Ю. Шесталов: «Наверное, им, людям, вскормленным плодами европейской цивилизации, совсем непохожей на культуру человека северного сияния, нелегко проникнуть в смысл и принцип духа народов Сибири, их своеобычную культуру… Мне кажется, что я вполне современный человек, человек XX века. И все же я порою чувствую себя древним-древним. И просыпаются во мне сказки, видения веков являются…» [34, с. 53].

 

Еще один канал трансляции социально-экологического опыта поколений – знакомство детей с системой ритуалов, фольклором и мифологией северных народов. В частности, связанных с происхождением человека и животных, их роли и предназначении в обустройстве космического миропорядка. Известно, что мифологическая система северных народов наполнена образами животных, растений, Луны, Солнца, Неба и других природных объектов.

 

Так, в системе космологических представлений образ оленя занимал одно из важнейших мест, являясь воплощением солнечного божества и всего круга представлений, с ним связанных: смена дня и ночи, организация космического порядка, владения небесным огнем. Олень – постоянный участник разнообразных обрядов северных народов, в основном связанных с принесением жертвы духам-покровителям мест.

 

Н. Д. Конаков отмечает, что представления о Лосе-Солнце в прошлом были широко распространены среди различных народов Северной Евразии [12, с. 109]. У эвенков-орочонов в легенде о небесном лосе говорится, что однажды в осенний день лось похитил солнце. За ним побежала лосиха. На земле наступила ночь. Знаменитый охотник и силач Мани с собаками стал преследовать лосей, которые убегали от него по небу. Когда собаки догнали лося, он передал солнце лосихе. Мани застрелил сначала лося, потом лосиху и вернул солнце. Как только Мани отобрал солнце и вернул его людям, все участники космической охоты превратились в звезды. С тех пор проходит смена дня и ночи, и космическая охота повторяется [18, с. 9].

 

У обских угров во время зимнего солнцестояния начинались празднества, которые с перерывами продолжались три месяца и завершались около весеннего равноденствия. Один из заключительных актов этого празднества представляет собой «охоту на лося». За символическим убийством Небесного Лося следовало его чудесное оживление, а вместе с ним и оживление природы.

 

Наиболее архаичный пласт воззрений, связанных с образом медведя, проявляется в мифах эвенков о космической охоте, а также в мифологии хантов, где древнейшая ипостась прародительницы земли осмыслялась в образе медведицы [33, с. 36]. К исторически более поздним относятся представления о медведе как хозяине тайги, которые сохранялись у народов Сибири до конца девятнадцатого столетия. В указанный период культ медведя, воплощенный в сложном обрядовом комплексе, получившем название «медвежий праздник», наиболее полно сохранился у народов Амура и Сахалина (нивхов, орочей, нанайцев и айнов) [6, с. 78; 85].

 

У коми-зырян распространены многочисленные легенды о превращении медведя в человека и наоборот. Медведь, по представлениям зырян, обладает всеми качествами человека, ему приписываются человеческие чувства, эмоции и привычки. Существовал обычай, убив медведя, просить у него прощения. Интересный материал приводит К.Ф. Жаков о почитании медведя. Перед охотой на медведя охотники варили в котлах «юм» (сладкую кашу) и ставили ее перед «гомом» – охотничьей избушкой, чтобы угостить медведя, иначе охота будет неудачной. Убив медведя, с него снимают шкуру, вынимают сердце и крестообразно его разрезают, чтобы медведь не превратился в колдуна [27, с. 129].

 

Н. Н. Харузин пишет, что культ медведя распространен «почти у всех народов, в стране которых встречаются медведи» [31, с. 198]. А. В. Головнев упоминает, что в мифологии хантов медведь считается подобием человека (иночеловеком), сохозяином земли, сыном, братом или посланником бога Торума. Медведь именуется младшим братом человека и всех зверей. К кругу его ближайшей родни относятся змеи, ящерицы, лягушки, пчелы. Подчинены ему и верхние птицы: орел, коршун. Завершают родственную цепь природы старейший брат медведя бурундук. Считается, что в лице медведя природа заключила «договор» с человеком. Поэтому и выступает медведь судьей клятвопреступлений человека, дающего «медвежью присягу» на лапе или морде зверя (подобное значение имеет и клятва на щучьем носу) [7, с. 265].

 

В саамском фольклоре медвежья тема занимает едва ли не центральное место. Существует сказание, которое объясняет, почему медведь пользуется почетом. Однажды бог сошел на землю, чтобы узнать, все ли там в порядке. Во время путешествия по земле ему встретилось огромное болото, которое сам он перейти был не в состоянии. Проходившие мимо волк и олень отказались помочь ему, и лишь медведь сам вызвался перенести бога на другой берег. За это бог наградил его, позволив во время самых холодных месяцев зимы наслаждаться сном; волка он проклял и объявил свободным, а оленя осудил на самую трудную работу и отдал его на произвол человека [31, с. 199].

 

Образ птиц играл важную роль в идеологических представлениях народов Севера. Этот образ присутствует во всех архаических космологических системах, и символика его крайне многогранна. Наиболее ярко в древнейших мифах проявляется связь птицы с солнцем и верхней стихией – небом, она имеет прямое отношение к стихии огня. Мы можем наблюдать птицу на ветвях Мирового Древа. С птицей связано представление о душе, она принимает участие в творении мира. Так, по представлениям ненцев, мир был сотворен при непосредственном участии гагары. В начале времен существовал только Мировой океан, по которому плавала птица гагара. Затем Бог приказал гагаре нырнуть на дно, чтобы достать оттуда ил. Птица пробыла под водой трое суток и, наконец, вынырнула. В клюве у нее была земля со дна океана, которая стала быстро расти, и вскоре превратилась в остров [9, с. 42].

 

Представления о том, что маленькие дети после смерти превращаются в птичек и улетают на небо или к матери-прародительнице, или к ветвям мирового древа, откуда они возвращаются на землю, в мир людей, существовали у нганасан, долган, нанайцев, нивхов, ульчей [21, с. 118; 24, с. 121; 35, с. 480; 29, с. 212; 28, с. 120].

 

Собака – животное, первым прирученное человеком. Собаке обские угры отводят роль посредника между Домом и Лесом. Она, как и медведь, считается бывшим человеком, также способна шаманить; во время охоты на медведя собаку называют не настоящим именем, а подставным.

 

Особое место в религиозных представлениях народов Севера занимал горностай. У коми мясо горностая считалось действенным предохранителем и лечебным средством. Его привязывали на шею заболевшей собаки; размельченное сушеное мясо горностая давали вместе с хлебом лошадям, заболевшим «шатуном». Высушенную тушку горностая в качестве оберега вешали над косяками дверей, посредине потолка или на косяке того окна, возле которого размещались на ночлег. Пахучие железы, вырезанные у добытого горностая, носили в повязках на поясах или привязывали их на шею домашних животных. Как пишет А. Ф. Анисимов, у эвенков горностай считался шаманским духом-помощником [2, с. 128]; шаманы у баргузинских эвенков нашивали шкурки горностая на тулью шапочки [22, с. 36]. У северных якутов-оленеводов опушке из меха горностая придавалось лечебное значение (против туберкулеза). Существовало поверье, что горностая породила или перевоплотилась в него змея, и поэтому через его изображение можно было снестись с духом нижнего мира [8, с. 223 – 224].

 

Образ рыбы также эксплицирован в религиозных представлениях других северных народов, в частности финно-угорской группы: саамов, вепсов, карел.

 

И. Закриссон упоминает, о том, что рыба из так называемых «священных» озер лучше рыбы из других озер, а смазанный рыбьим жиром священный камень (сейд) на берегу делает рыбалку более удачной [11, с. 53].

 

И. С. Манюхин пишет, что после поедания жертвенного животного кости собирали и клали возле сейда. От птиц оставляли голову и крылья, от рыб – чешую и кишки. Считалось, что если все кости целы, то мясо легко нарастет. Обряд имел целью воспроизводство и приумножение животных, рыб и птиц [19, с. 133].

 

Образы флоры играли не менее важную роль в культуре народов Севера.

 

А. В. Головнев пишет, что в миропонимании ненцев явное первенство принадлежит лиственнице. Из лиственницы изготовлялись священные предметы, в кронах живых деревьев гнездились орлы, а силуэты одиноко растущих лиственниц служили путеводными знаками для тундровых кочевников [7, с. 22].

 

Образ ели (сосны, кедра, можжевельника, пихты) символизировал бессмертие, вечную жизнь, предков, служил вместилищем жизненной силы.

 

Сакрализация этого дерева – ели, его связь с миром мертвых и предков определили ее место и роль в похоронной, поминальной, свадебной обрядности, в образных представлениях народов о «том свете». Остроголовый человек-дерево – это первопредок, хозяин нижнего мира (праотец – энмиэдиэ – то есть «молодая лиственница»). Сакральное отношение к ели в значительной мере определяло ее место в обрядах и верованиях вепсов и карел. Интересно, что в пространственной модели мира карело-финского эпоса мифологический образ ели следует рассматривать не в качестве объекта, а скорее в качестве субъекта, наделенного способностью действовать, жизненной силой, волей. Ели создают локусы сакрального пространства – кладбища, священные рощи [10, с. 119; 121], таким образом, ели могут выступать символом связи между миром живых и миром мертвых.

 

В. В. Чарнолуский сообщает, что «лопари рубят лес на дрова не сплошь, а оставляют некоторые деревья неприкосновенными». Далее он отмечает, что «… эта выборочная система рубки леса находится в какой-нибудь связи с религиозными убеждениями лопарей …» [32, с. 98]. Вообще, необходимо отметить, что религиозные представления лопарей тесно связаны с природой. Их религиозно-мифологическая система, по утверждению В. Львова, содержит и высших и низших богов. Верховное божество – Радиен-Атчие – безусловно напоминает верховного бога древнеримской и древнегреческой мифологии. Кроме того, как сообщает тот же Львов, их представление о высшем божестве и его душе – продукт отдаленного влияния христианства. Несмотря на признание верховного божества, лопари в то же время олицетворяли различные силы природы. Среди их высших богов встречаются бог Солнца, бог грома, бог охоты, было еще много второстепенных: духи, населявшие землю и воду, живущие в лесах и на горах, повелевающие ветрами и тучами [17, с. 64 – 65].

 

П. А. Сорокин указывает, что к деревьям, траве, животным, людям коми прибавляли слово «ловья», то есть с душой: «ловья ну» – дерево с душой, «ловья турун» – трава с душой, «ловья оли» – медведь с душой, «ловья морт» – человек с душой и т.д. Существовало, кроме того, название «ловтэм», то есть без души. Процесс умирания обозначали словом «ловиетэм», то есть «выход души» [27, с. 127].

 

Традиционное экологическое сознание (ТЭЗ) предполагает рассмотрение природы как объективной ценности, все элементы которой являют собой духовное осмысление мира, его творческое преображение, сакральное прообразование (вместо профанного преобразования).

 

Творческое преображение природы предполагает в каждом одухотворенном природопреобразовательном акте способность создать нечто качественно новое вместо тиражирования ранее изобретенного. В своем экологическом аспекте творческое преобразование есть такое, которое учитывает специфику преобразуемого ландшафта и нацелено на то, чтобы гармонично вписать человеческую деятельность в данную природную среду. Конечно, не надо понимать так, чтобы буквально каждый преобразовательный акт не был похож на любой другой. Это невозможно. Нужно, чтобы творческим он был и в целостном замысле преобразования, и чтобы творческий характер имела сама цель преобразования.

 

Творческое преобразование природы должно сопровождаться заботливым, бережным отношением к природе, любовью к ней. Эти два момента – любовь к природе и ее творческое преобразование – позволят гармонизировать взаимоотношения с ней.

 

Необходимо отметить, в частности, что в традиционной поморской культуре «гармония природы и произведений северного зодчества покоилась на единстве восприятия и природы и создаваемых форм как разных проявлений единого образа Божия – того сакрального животворящего архетипа, той истинной Меры и Красоты, у которой учились и которой подражали северные зодчие» [30, с. 46]. Поскольку природный (нижний) мир диалектически связан с верхним (божественным) миром, то освоение мира природы должно носить сакральный прообразовательный характер, основанный не на идее преобразования, а на идее Преображения. Природный мир – творение Божие, и вторжение в него приводит к искажению этого Первообраза, что является величайшим грехом [30, с. 48]. Таким образом, духовное преображение природы – это способ освоения географического пространства, укорененный в традиционном миропонимании русских поморов. Он заключался в следовании строгим канонам, традициям морского промысла, соблюдении принципа меры.

 

Говоря о сущности Преображения, Р. Кристиансен указывает, что оно подразумевает переход из внешнего пространства в пространство внутреннего бытия. Следует оговориться, что данный термин носит метафизический, иррациональный характер, поэтому не поддается системному анализу, как эмпирические данные естественных наук. Преображение возможно лишь в вечный момент «здесь и сейчас», где пространство и время смыкаются, образуя особый ландшафт духа, выступающий посредником между миром природным (тварным) и сферой духовного инобытия (сакральным пространством), опытом Божественного присутствия. О. Павел Флоренский описывает такое состояние, находясь в заключении на Севере, в стенах Соловецкого монастыря: «Здесь, на Священных островах, внешние пространства тесно связаны: Мир и внутреннее пространство Человека – его Душа. Идеальное место для Собора!» [15, с. 8].

 

«Дети земли» (представители традиционных культур, в том числе арктической зоны) всегда принадлежали определенному «месту», окружающему пространству, микрокосму. Мать впустила их сюда; она улучшила человеческую форму. Земля воспринималась как мать всего живого, и ее запрещалось тревожить понапрасну. Смоалла, пророк индейского племени уматилла, запрещал своим последователям копать землю, утверждая, что грешно наносить раны нашей всеобщей матери, резать, надрывать или царапать ее работой. Он аргументировал свою антиземледельческую позицию следующим образом: «Вы предлагаете мне пахать землю? А могу ли я взять нож и вонзить его в грудь своей матери? Чтобы, когда я умру, она не смогла прижать меня к груди и дать мне успокоение? Вы говорите: выкопай камень. А можно ли из-под кожи выкопать кости? Чтобы, когда я умру, она не смогла принять меня в свое тело и родить вновь? Вы просите меня косить траву, сушить сено и продавать его, чтобы стать богатым, как белые. Но разве могу я отрезать волосы у своей матери?!» [36, p. 721]. Некоторые финно-угорские народы также считали ужасным грехом вырывать траву, потому что земле это так же больно, как человеку, у которого вырывают волосы.

 

На поддержание и сохранение космического миропорядка была направлена система разнообразных ритуалов. Ритуалы – это драматические действа, элементы которых организовывались в соответствии с принципами соразмерности и гармонии. Единство с природой подразумевало и единство человека с землей, на которой он обитал. Все земное пространство казалось разделенным и закрепленным за отдельными кланами. «Северный аранда привязан к своей родной почве всеми фибрами своей души. Он всегда говорит о своем «месте рождения» с любовью и почитанием. И слезы наворачиваются ему на глаза, когда он упоминает о местонахождении предка, оскверненном, иногда непроизвольно, белым человеком» [16, с. 305].

 

Т. М. Красовская упоминает, что вся жизнь саами ориентирована на дикую природу. На вопрос: «Где твой дом?» саами отвечают: «Valkeapaa», что довольно сложно перевести на русский язык, так как вся территория («дикая природа») – его дом [14, с. 162].

 

В метафизическом пространстве Севера человек, по выражению Р. Кристиансена, «наполняется глубоким чувством гармонии», он постигает глубокий союз земли и нас самих, для него постижение ландшафта становится постижением духовности, а «понимание значения и важности окружающей среды, и в естественной, и в сконструированной формах, помогает человеку лучше понять себя» [15, с. 7].

 

«Экологичность» жизненного пространства проявляется в том, что с самого раннего возраста жители Севера включены в реальную практику трудовой жизни. У них нет и доли той инфантильной беспечности, поверхностного восприятия окружающего мира, которая обычно присуща детям (а порой и взрослым) больших городов. Все окружающие явления в тундре для них жизненно важны, прихоти и произволу здесь попросту места нет, ведь в каждый момент времени их поведение связано с реальной угрозой для жизни. И. Рольник отмечает, что для северных людей характерна вдумчивость, которой они отличаются уже в раннем детстве. В каждом рисунке северян, подобно эпическим произведениям, вмещается целый мир. Житель Севера воспринимает природу целостно, как нечто неразрывное, единое, сам он часть ее и себя ей не противопоставляет. Космичность ощущения особенно подчеркивается тем, что в рисунках этих мы видим Землю как будто откуда-то сверху, широко, панорамно. Однако это происходит вовсе не потому, что создатель рисунка «увидел Землю с горы – гор там может и не быть, просто такова особенность видения, присущая северянам» [25, с. 79].

 

Сегодня, на фоне коренных преобразований социально-экономического характера, усиливающихся и обостряющихся противоречий глобального и локального характера, традиция выступает как один из механизмов решения экологических проблем. С точки зрения Ю. В. Бромлея, «… в одних и тех же природных условиях отдельные этнические общности подчас по-разному используют «средства жизни». При этом обнаруживается весьма устойчивая связь производственных навыков с этносом» [5, с. 248 – 249].

 

Необходимо отметить, что попытки найти применение методам и приемам традиционного природопользования не подразумевают возврата к первобытному состоянию и использованию примитивных орудий труда, не подвергающих технологической нагрузке естественные ландшафты, а предполагают четко продуманную и взвешенную политику в области использования опыта и ценностных установок традиционных культур народов Севера как одного из ресурсов человечества в преодолении экологического кризиса. Тем более что в условиях Крайнего Севера возврат к традиционному природопользованию экономически оправдан.

 

Сегодня много пишут о проблематике альтернативного общественного развития, предполагающего ряд мер по спасению планеты от глобального экологического кризиса. В 70-80-х гг. прошлого столетия зарождается целое общественное движение, получившее название «альтернативного». Важнейшим направлением его развития является критика основ экономического развития «общества потребления» западного типа. Под эту критику «альтернативщики» подводят теоретико-концептуальную базу на основе изучения кризисов в различных областях (политике, экономике, общественных отношениях, культуре, экологии и т. п.).

 

«Альтернативное движение» использует в своей практике концептуальные положения, разработанные представителями «теории кризиса» (О. Тоффлер, О. Флетхайм, М. Маклюэйн, П. Эрлих, Э. Шумахер, Р. Дюмон, Р. Хейлбронер и др.).

 

В чем же заключается актуальная и сегодня ценность традиционных экософских представлений северной цивилизации? Наиболее полно ответить на этот вопрос помогает нам система принципов и представлений коренных народов Севера.

 

Нижеследующая цитата из программного документа Всемирной комиссии по охраняемым территориям позволяет нам оценить всю значимость рассматриваемого вопроса. «Коренные и другие традиционные народы имеют давние связи с природой и ее глубокое понимание. Ими сделан важный вклад в сохранение и поддержание в естественном состоянии многих наиболее уязвимых экосистем путем практики неистощительного ресурсопользования и уважения к природе как основы их культуры. Поэтому не может быть изначального конфликта между целями особо охраняемых природных территорий и существованием коренных и других традиционных народов внутри и вокруг особо охраняемых природных территорий. Более того, они должны быть признаны как равные полноправные партнеры в развитии и внедрении природоохранных стратегий, затрагивающих их жизненное пространство. Особенно это важно при организации и управлении особо охраняемыми природными территориями» [23, с. 32].

 

Сегодня существуют вполне реальные возможности и ресурсы, чтобы реализовать стратегии одновременно и технологически оснащенного и при этом неразрушающего хозяйствования. Представляется совершенно очевидным тот факт, что опыт традиционного хозяйствования может быть вполне уместен и рационально использован для нужд современного общества.

 

Современное общество может и должно изменить вектор своего развития, это потребует во многом пересмотра устоявшихся ценностей, приоритетов и стратегий. Однако результат такой трансформации человеческого потенциала наверняка будет способствовать преображению жителей планеты, «детей Земли» в первую очередь в нравственном, духовном отношении, а это как раз одна из основных потребностей сегодняшнего уровня развития культуры.

 

Список литературы

1. Алексеенко Е. А. Речной компонент в культуре народов Енисейского бассейна // Реки и народы Сибири / Отв. ред. Л.Р. Павлинская. – СПб.: Наука, 2007. – с. 55 – 86.

2. Анисимов А. Ф. Религия эвенков в историко-генетическом изучении и проблемы происхождения первобытных верований. – М.: Изд-во АН СССР, 1965. – 235 с.

3. Бажанов А. А. Солнце над тундрой. – Мурманск: Книжное издательство, 1983. – 56 с.

4. Большакова Н. П. Жизнь, обычаи и мифы кольских саамов в прошлом и настоящем. – Мурманск: Книжное издательство, 2005. – 416 с.

5. Бромлей Ю. В. Современные проблемы этнографии (очерки теории и истории). – М.: Наука, 1981. – 390 с.

6. Васильев Б. А. Медвежий праздник // Советская этнография. – 1948. – № 4. – с. 78 – 104.

7. Головнев А. В. Говорящие культуры: традиции самодийцев и угров. – Екатеринбург: УрО РАН, 1995. – 606 с.

8. Гуревич И. С. Культура северных якутов-оленеводов: К вопросу о поздних этапах формирования якутского народа. – М.: Наука, 1977. – 245 с.

9. Дунин-Горкавич А. А. Тобольский Север. – Спб.: Типография М. Стасюлевича, 1911. – 103 с.

10. Ершов В. П. Ель (хвойные) в образной характеристике «иного мира» (на материалах карельского фольклора) // Проблемы духовной культуры народов Европейского Севера и Сибири. – Петрозаводск, 2009. – с. 117 – 135.

11. Закриссон И. Саамские Сейды в Скандинавии – этнологические и археологические свидетельства // Культурное и природное наследие островов Белого моря. – Петрозаводск: Карельский НЦ РАН, 2002. – с. 51 – 55.

12. Конаков Н. Д. Промысловый календарь в мировоззрении древних коми // Мировоззрение финно-угорских народов. Сб. научных трудов. – Новосибирск: Наука. Сибирское отделение, 1990. – с. 103 – 120.

13. Конаков Н. Д. Этническая экология и традиционная культура коми. – Сыктывкар, 1984. – 15 с.

14. Красовская Т. М. Экологическая рациональность мировоззрения коренных малочисленных народов Крайнего Севера России // Этноэкологические аспекты духовной культуры / Ред. В .И. Козлов, А. Н. Ямсков, Н. И. Григулевич. – М., 2005. – с. 154 – 168.

15. Кристиансен Р. Е. Сакральное пространство (теология места и сакрального пространства в русско-норвежском контексте) // Свеча-97: Сборник методологических и методических материалов по религиоведению и культурологии / Ред.-сост. Е. И. Аринин. – Архангельск, 1997. – с. 4 – 23.

16. Леви-Строс К. Первобытное мышление. – М.: Республика, 1999. – 382 с.

17. Львов В. Русская Лапландия и русские лопари. – М.: Нобель-Пресс, 1903. – 84 с.

18 Мазин А. И. Традиционные верования и обряды эвенков-орочонов. Конец XIX – нач. XX в. – Новосибирск: Наука, 1984. – 200 с.

19 Манюхин И. С. Культовые места саамов в Карелии // Прибалтийско-финские народы России / Отв. ред. Е. И. Клементьев, Н. В. Шлыгина. – М.: Наука, 2003. – с. 125 – 135.

20. Мифы, предания, сказки хантов и манси / Сост., предисл. и примеч. Н. В. Лукиной. – М., 1990. – 568 с.

21. Попов А. А. Душа и смерть по воззрениям нганасанов // Природа и человек в религиозных представлениях народов Сибири и Севера (Вторая половина XIX – начало XX в.). – Л.: Наука, 1976. – с. 31 – 43.

22. Прокофьева Е. Д. Шаманские костюмы народов Сибири // Религиозные представления и обряды народов Сибири в XIX – нач. XX в. – Л.: Наука, 1971. – с. 5 – 100.

23. Принципы и правила взаимодействия коренных и традиционных народов и охраняемых территорий Всемирной комиссии по охраняемым территориям Международного союза по охране дикой природы // Живая Арктика. – 1999. – № 2. – 46 с.

24. Рейнсон-Правдин А. Н. Игры и игрушка народов Обского Севера // Советская этнография. – 1949. – № 3. – с. 109 – 132.

25. Рольник И. Биосферный характер культуры народов Севера // Культура и экология. Поиск путей становления новой этики / Ред.-сост. Е. Р. Мелкумова. – М.: Интеллект, 1996. – с. 71 – 86.

26. Саамские сказки / Сост. Е. Я. Пация. – Мурманск: Книжное издательство, 1980. – 320 с.

27. Савельева Э. А. Пермь вычегодская. – М.: Наука, 1971. – 224 с.

28. Смоляк А. В. Ульчи: хозяйство, культура и быт в прошлом и настоящем. – М.: Наука, 1966. – 290 с.

29. Таксами Ч. Н. Представления о природе и человеке у нивхов // Природа и человек в религиозных представлениях народов Сибири и Севера. – Л.: Наука, 1976. – с. 203 – 215.

30. Теребихин Н. М. Метафизика Севера. – Архангельск: Изд-во Поморского государственного университета имени М. В. Ломоносова, 2004. – 271 с.

31. Харузин Н. Н. Русские лопари // Известия Императорского общества любителей естествознания. – М.: Товарищество скоропечатни А. А. Левенсон, 1890. – Т. LXVI. – 472 с.

32. Чарнолуский В. В. Материалы по быту лопарей. – Л.: Карело-Мурманская комиссия РГО, 1930. – 136 с.

33. Чернецов В. Н. Фратриальное устройство обско-югорского общества // Советская этнография. – 1939. – № 2. – с. 20 – 42.

34. Шилин К. И. Экософия Северного сияния. – М.: Институт проблем малочисленных народов Севера СО РАН, 1998. – 333 с.

35. Штернберг Л. Я. Гиляки, орочи, гольды, негидальцы, айны. – Хабаровск: Дальгиз, 1933. – 740 с.

36. Mooney J. The Ghost-Dance Religion and the Sioux Outbreak of 1890 // Annual Report of the Bureau of American Ethnology. – Washington, 1896. – vol. 14. – pp. 721 – 780.

 

References

1. Alexeenko E. A. River Component in a Culture of Yenisei River Basin People [Rechnoy komponent v kulture narodov Eniseyskogo basseyna]. Reki i narody Sibiri (Rivers and Peoples of Siberia). Executive Edited By L. R. Pavlinskaya. Saint Petersburg, Nauka, 2007, pp. 55 – 86.

2. Anisimov A. F. Religion of Evenks in Historical and Genetic Study and Problems of Genesis of Primitive Beliefs [Religiya evenkov v istoriko-geneticheskom izuchenii i problemy proiskhozhdeniya pervobytnykh verovaniy]. Moscow, Izdatelstvo Akademii Nauk SSSR, 1965, 235 p.

3. Bazhanov A. A. Sun over the Tundra [Solntse nad tundroy]. Murmansk, Knizhnoe izdatelstvo, 1983, 56 p.

4. Bolshakova N. P. Life, Rituals and Myths of Kola saami in Past and Present [Zhizn, obychai i mify kolskikh saamov v proshlom i nastoyaschem]. Murmansk, Knizhnoe izdatelstvo, 2005, 416 p.

5. Bromlei Yu. V. Modern Problems of Ethnography (Essays of Theory and History) [Sovremennye problemy etnografii (ocherki teorii i istorii)]. Moscow, Nauka, 1981, 390 p.

6. Vasilev B. A. Bear’s Holiday [Medvezhiy prazdnik]. Sovetskaya etnografiya (Soviet Ethnography), 1948, № 4, pp. 78 – 104.

7. Golovnyov A. V. Speaking Cultures: Traditions of Samoyeds and Ugra [Govoryaschie kultury: traditsii samodiytsev i ugrov]. Ekaterinburg, UrO RAN, 1995, 606 p.

8. Gurevich I. S. Culture of Northern Yakuts-herders: On the Question about the Later Stages of the Formation of the Yakut people [Kultura severnykh yakutov-olenevodov: K voprosu o pozdnikh etapakh formirovaniya yakutskogo naroda]. Moscow, Nauka, 1977, 245 p.

9. Dunin-Gorkavich A. A. Tobolsk North [Tobolskiy sever]. Saint Petersburg, Tipografiya M. Stasyulevicha, 1911, 103 p.

10. Ershov V. P. Fur-tree (coniferous) in the Curve to the Other World (on the Materials of the Karelian Folklore) [El (khvoynye) v obraznoy kharakteristike «inogo mira» (na materialakh karelskogo folklora)]. Problemy dukhovnoy kultury narodov Evropeyskogo Severa i Sibiri (Problems of the Spiritual Culture of the Peoples of the European North and Siberia). Petrozavodsk, 2009, pp. 117 – 135.

11. ZakrissonI. Sami Seids in Scandinavia – Ethnological and Archaeological Evidence [Saamskie Seydy v Skandinavii – etnologicheskie i arkheologicheskie svidetelstva]. Kulturnoe i prirodnoe nasledie ostrovov Belogo morya (Cultural and Natural Heritage of the Islands of the White Sea). Petrozavodsk, Karelskiy NTs RAN, 2002, pp. 51 – 55.

12. Konakov N. D. Fishing Calendar in the Worldview of the Ancient Komi [Promyslovyy kalendar v mirovozzrenii drevnikh komi]. Mirovozzrenie finno-ugorskikh narodov. Sb. nauchnykh trudov (Worldview of Finno-Ugric Peoples. Collection of Scientific Works). Novosibirsk, Nauka. Sibirskoe otdelenie, 1990, pp. 103 – 120.

13. Konakov N. D. Ethnic Ecology and Traditional Culture of the Komi [Etnicheskaya ekologiya i traditsionnaya kultura komi]. Syktyvkar, 1984, 15 p.

14. Krasovskaya T. M. Sustainability Worldview of the Indigenous Peoples of the Far North of Russia [Ekologicheskaya ratsionalnost mirovozzreniya korennykh malochislennykh narodov Kraynego Severa Rossii]. Etnoekologicheskie aspekty dukhovnoy kultury (Ethoecological Aspects of Spiritual Culture). Executive Edited By V. I. Kozlov, A. N. Yamskov, N. I. Grigulevich. Moscow, 2005, pp. 154 – 168.

15. Kristiansen R. E. Sacral Space (Theology Places and Sacred Space in the Russian-Norwegian Context) Sakralnoe prostranstvo (teologiya mesta i sakralnogo prostranstva v russko-norvezhskom kontekste)]. Svecha-97: Sbornik metodologicheskikh i metodicheskikh materialov po religiovedeniyu i kulturologii (Candle-97: Collection of Methodological and Methodical Materials for Religious Studies and Cultural Studies). Edited by E. I. Arinin. Arkhangelsk, 1997, pp. 4 – 23.

16. Levi-Stros K. Primitive Thought [Pervobytnoe myshlenie]. Moscow, Respublika, 1999, 382 p.

17. Lvov V. Russian Lapland and Russian Saami [Russkaya Laplandiya i russkie lopari]. Moscow, Nobel-Press, 1903, 84 p.

18. Mazin A. I. Traditional Beliefs and Rituals of Evenks-orochons. The End of XIX – the Beginning of XX Centuries [Traditsionnye verovaniya i obryady evenkov-orochonov. Konets XIX veka – nachalo XX veka]. Novosibirsk, Nauka, 1984, 200 p.

19. Manyukhin I. S. Places of Worship of the Saami in Karelia [Kultovye mesta saamov v Karelii]. Pribaltiysko-finskie narody Rossii (Finnic peoples of Russia). Edited by E. I. Klementev, N. V. Shlygina. Moscow, Nauka, 2003, pp. 125 – 135.

20. Myths, Legends, Khanty and Mansi Fairy Tales [Mify, predaniya, skazki khantov i mansi]. Compilation, preface and notes by N. V. Lukina. Moscow, 1990, 568 p.

21. Popov A. A. Soul and Death According to the Views of Nganasan [Dusha i smert po vozzreniyam nganasanov]. Priroda i chelovek v religioznykh predstavleniyakh narodov Sibiri i Severa (Vtoraya polovina XIX – nachalo XX veka) (Nature and Man in the Religious Conceptions of the Peoples of Siberia and the North (Second Half of 19 – Beginning of 20 Century). Leningrad, Nauka, 1976, pp. 31 – 43.

22. Prokofeva E. D. Shaman Costumes of the Peoples of Siberia [Shamanskie kostyumy narodov Sibiri]. Religioznye predstavleniya i obryady narodov Sibiri v XIX veke – nachale XX veka (Religious views and the rituals of the peoples of Siberia in the XIX – early XX Century). Leningrad, Nauka, 1971, pp. 5 – 100.

23. Principles and Rules of Interaction of Indigenous and Traditional Peoples and Protected Areas of the World Commission on Protected Areas of the International Union for the Protection of the Wild Nature [Printsipy i pravila vzaimodeystviya korennykh i traditsionnykh narodov i okhranyaemykh territoriy Vsemirnoy komissii po okhranyaemym territoriyam Mezhdunarodnogo soyuza po okhrane dikoy prirody]. Zhivaya Arktika (Alive Arctic), 1999, № 2, 46 p.

24. Reinson-Pravdin A. N. Games and toy of the peoples of the Ob North [Igry i igrushka narodov Obskogo Severa]. Sovetskaya etnografiya (Soviet Ethnography), 1949, № 3, pp. 109 – 132.

25. Rolnik I. Biosphere nature of culture of peoples of the North [Biosfernyy kharakter kultury narodov Severa]. Kultura i ekologiya. Poisk putey stanovleniya novoy etiki (Culture and ecology. Search of ways of formation of a new ethics). Edited by E. R. Melkumova. Moscow, Intellekt, 1996, pp. 71 – 86.

26. Saami’s Fairy-Tales [Saamskie skazki]. Edited by E. Y. Patsiya. Murmansk, Knizhnoe izdatelstvo, 1980, 320 p.

27. Saveleva E. A. Vychegda Perm [Perm vychegodskaya]. Moscow, Nauka, 1971, 224 p.

28. Smolyak A. V. Ulchi: the Economy, Culture and Everyday Life in the Past and Present [Ulchi: khozyaystvo, kultura i byt v proshlom i nastoyaschem]. Moscow, Nauka, 1966, 290 p.

29. Taxami Ch. N. View of the Nature of Man and the Nivkhs [Predstavleniya o prirode i cheloveke u nivkhov]. Priroda i chelovek v religioznykh predstavleniyakh narodov Sibiri i Severa (Nature and Man in the Religious Conceptions of the Peoples of Siberia and the North). Leningrad, Nauka, 1976, pp. 203 – 215.

30. Terebikhin N. M. Metaphysics North [Metafizika Severa]. Arkhangelsk, Izdatelstvo, Pomorskogo gosudarstvennogo universiteta imeni M. V. Lomonosova, 2004, 271 p.

31. Kharuzin N. N. Russian Saami [Russkie lopari]. Izvestiya Imperatorskogo obschestva lyubiteley estestvoznaniya (News of the Imperial society of Amateurs in natural history). Moscow, Tovarischestvo skoropechatni A. A. Levenson, 1890, vol. 66, 472 p.

32. Charnolusskii V. V. Materials on Household of the Lapps [Materialy po bytu loparey]. Leningrad, Karelo-murmanskaya komissiya russkogo geograficheskogo obschestva, 1930, 136 p.

33. Chernetsov V. N. Fratrial Device of Ob-Ugric society [Fratrialnoe ustroystvo obsko-yugorskogo obschestva]. Sovetskaya etnografiya (Soviet Ethnography), 1939, № 2, pp. 20 – 42.

34. Shilin K. I. Ecosophy of the Borealis [Ekosofiya Severnogo siyaniya]. Moscow, Institut problem malochislennykh narodov Severa SO RAN, 1998, 333 p.

35. Shternberg L. Ya. Gilyaks, Oroches, Goldes, Negidals, Ainu [Gilyaki, orochi, goldy, negidaltsy, ayny]. Khabarovsk, Dalgiz, 1933, 740 p.

36. Mooney J. The Ghost-Dance Religion and the Sioux Outbreak of 1890. Annual Report of the Bureau of American Ethnology, Washington, 1896, vol. 14, pp. 721 – 780.

 
Ссылка на статью:
Татаринцев В. О. Экоцентрический фундамент традиционной культуры Севера: взгляд из современности // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2014. – № 1. – С. 78–94. URL: http://fikio.ru/?p=938.

 
© В. О. Татаринцев, 2014

УДК 008

 

Манкевич Ирина Анатольевна – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения», кафедра рекламы и современных коммуникаций, профессор, доктор культурологии, доцент, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: iamankevich@yandex.ru.

196135, Россия, Санкт-Петербург, ул. Гастелло, д. 15,

тел.: 8(812) 708-43-45.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Объективно формированию концепта “культурологическая информация” как категории гуманитарного знания содействуют следующие факторы: активное вхождение в обыденный и научный лексикон второй половины XX века понятия “информация” и последующее осмысление его как феномена культуры и общенаучной категории; развитие когнитивно-информационного подхода, основанного на синтезе достижений современной теории информации, наук о человеческом мышлении и теоретическом источниковедении; активизация междисциплинарных взаимодействий в научно-образовательной сфере и становление культурологии как специализированной системы знаний о культуре.

Результаты: В качестве источника культурологической информации текст культуры может быть рассмотрен только при условии соотношения/взаимодействия его с другим текстом, т.е. в контексте той или иной коммуникационной ситуации. “Линия жизни” текста культуры заключает в себе различные срезы функционирования культурологической информации: производители текстов культуры – тексты культуры – потребители текстов культуры (личность – социальная группа – массовая общность – историческое общество). В общем случае к культурологической информации следует отнести те сведения об объектах/субъектах культуры, которые были выявлены, проанализированы и обобщены с позиции системного культурологического подхода и избранного исследователем контекста (объект – текст – контекст – интерпретация).

Область применения результатов: Представлена концепция понятия «культурологическая информация» как научной категории. Цель ввода в научный оборот категории «культурологическая информация» – обогащение понятийного инструментария культурологического знания за счет собственных лингвистических ресурсов, не заимствованных из лексикона сопредельных областей знания. Исходная дефиниция: культурологическая информация – специализированная категория культурологического знания, разновидность научной информации о фактах и концепциях в истории и теории культуры, ориентированная на целевые профессиональные группы потребителей (в отличие от массовой информации, адресуемой широкой непрофессиональной аудитории). В данной дефиниции учтены два ключевых признака, идентифицирующих указанную разновидность научной информации:
1) сфера деятельности – научная деятельность в сфере гуманитарного/культурологического знания;
2) целевое назначение информации, то есть ее адресаты – профессиональная аудитория гуманитариев, генераторы культурологического знания, потребители и интерпретаторы текстов культуры как источников культурологической информации.

Выводы: Культурологическая информация – продукт культурологического мышления, категория культурологического метода – метода культурологического прочтения/интерпретации текстов разной природы как феноменов культуры, независимо от используемой знаковой системы. Культурологическое знание ориентировано не на поиск исторических “истин” и доказательств их достоверности или определение эстетической ценности художественного текста, а на выявление фактов культуры и их культурологическую интерпретацию.

 

Ключевые слова: культурологическое знание; культурологическая информация; социокультурные коммуникации; творчество; методология; тексты культуры; русская классическая литература.

 

The Information Relevant to Cultural Research and the Knowledge Gained from Cultural Research: Methodological Perspective

 

Mankevich Irina Anatolevna — Doctor of Cultural Research, Professor, St. Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, St. Petersburg, Russia.

e-mail: iamankevich@yandex.ru

15, Gastello st., St. Petersburg, Russia, 196135.

tel: +7 (812) 708-43-45

 Abstract

The background of the issue: The concept of information relevant to cultural research as a category of research is based on the following grounds:

• the growing popularity of the notion ‘information’ in sciences and humanities (as well as in the general everyday communication) that has been taking place since the second half of the 20th century along with the rethinking of the notion ‘information’ as a phenomenon of culture and a universal category of research;

• the growth of the cognitive and information approach which is grounded in the synthesis of the achievements of the modern theory of information, the theories of human thinking and the theoretical source studies;

• the proliferation of interdisciplinary connections in the academic sphere and the establishment of cultural research as a specialized system of knowledge about culture.

Results: The text of culture can only serve as a source of information relevant to cultural research in the condition of correlation/interaction of this text with another one, i.e. in the context of a communicative situation. The ‘life cycle’ of a text of culture provides various sections of the information relevant to cultural research: producers of texts of culture – texts of culture – consumers of texts of culture (individuals, social groups, big communities, society in given periods of history). Normally, the information relevant to cultural research comprises the data on cultural objects and subjects, both of which were identified, analyzed and summarized in the light of the systemic approach to culture and the context selected by the researcher (object – text – context – interpretation).

Areas of application of the results: The notion ‘information relevant to cultural research’ was conceptualized as a category of research in order to enforce the set of notions of cultural research without relying linguistically on resources which are external to this discipline. The definition of the notion: the information relevant to cultural research is a specialized category of knowledge gained from cultural research, a kind of research data about facts and concepts in history and theory of culture, addressed directly to the professional consumer groups (in contrast to mass information which is addressed to the general public). This definition takes into consideration two key features which identify this kind of research information:
1) the sphere of occupation – research activities in the field of humanities and cultural research;
2) the recipients (or addressees) – a professional community of researchers, consumers and interpreters of the texts of culture as the sources of information relevant to cultural research.

Conclusion: Information relevant to cultural research is produced by the analysis of culture, and so it is a methodological category used for cultural research – reading/interpreting various texts of culture independent from the sign systems utilized by them. The knowledge gained from cultural research is oriented neither to the search of historical ‘truth’, its verification, nor to the aesthetic evaluation of a fictional text, but rather to identification of the facts in culture and to their interpretation specific for cultural research.

 

Keywords: knowledge gained from cultural research; information relevant to cultural research; sociocultural communications; creativity; methodology; texts of culture; classical Russian literature.

 

Для отечественного образования культурология – единственная межнаучная область знания, способная заполнить пограничную зону между различными гуманитарными дисциплинами. Именно в ней скрещиваются и концентрируются потоки информации от всех других отраслей знания, формирующие, в свою очередь, культурологический вектор в исследованиях конкретных явлений различных культур. Междисциплинарные коммуникации внутри самой культурологии превращает ее в испытательный полигон для проверки самых экстравагантных научных гипотез относительно тех культурных феноменов, природу порождения и траекторию функционирования которых не может “вычислить” ни одна другая наука.

 

«Поэзия, философия и вообще все, что люди привыкли называть культурой, является обобщением – может быть, и обобществлением, – чьих-то личных чувств. Внутри человеческой души чувства эти, однако, существуют в особой и загадочной форме. О ней можно догадываться лишь по делам культуры – по тому, что наносится кистью на полотно, рифмовано в стихах, звучит в молитвах, философских рассуждениях или политических речах… Ту же роль играют и тексты гуманитарной науки, столь же изменчивой, условной и непреодолимо субъективной» [18, с. 5]. А поскольку «культура всегда о себе что-то рассказывает», различные гуманитарные науки в силу специфики традиций, сложившихся внутри предметного поля каждой из них, интерпретируют тексты культуры по-своему. Философия культуры объясняет то, что «автор хотел сказать». Филология и искусствоведение – то, что «автор сумел сказать». А о том, что «автор сказал, сам того не желая», берет на себя смелость толковать культурология [2].

 

Активный рост межнаучных исследований, основанных на использовании методов смежных гуманитарных наук, актуализировал вопрос о культурологическом содержании текстов культуры разной семиотической и жанровой природы и необходимости изучения их как потенциальных источников культурологической информации. Последнее касается, в частности, богатейшего культурологического потенциала русской классической литературы, остающейся на сегодняшний день недостаточно востребованной в качестве потенциального источника культурологической информации о национальных моделях повседневного поведения и “жизнетворения” и генератора культурологического знания.

 

Литературоцентристское прошлое России, явившее миру непревзойденные шедевры литературной культуры, по сей день питающие интеллектуальный фундамент национального самосознания, дает богатейший материал для плодотворного взаимодействия филологического и культурологического знаний. Одним из перспективных направлений, характеризуемого гуманитариями в зависимости от идеологических пристрастий его приверженцев как «филологическая культурология» или «культурологическая филология», в рамках которого содружество этих наук могло бы дать позитивные результаты в научной и образовательной практике, является проблема функционирования текстов повседневности внелитературной и литературной реальности в пространстве социальных коммуникаций. В силу литературоцентричности русской культуры отечественная филология более других оказалась предрасположена к освоению культурологического подхода. Отсюда – и специфичность русской филологической школы, питавшейся “соками” разнородных, но взаимодействующих научных идей, на пересечении которых рождались труды М. М. Бахтина, Ю. М. Лотмана, В. Н. Топорова. Тем более, что принципиальных противоречий между культурологическими и литературоведческими изысканиями нет, поскольку, с одной стороны, «литературовед не всегда имеет в виду концепцию литературного объекта, которую должен отвергнуть культуролог» [6, с. 54], а с другой – сама культурология изначально в своем развитии опиралась на технику литературоведческого анализа применительно к нелитературным объектам культуры. При этом культурные артефакты рассматриваются культурологией «как “тексты”, которые подлежат прочтению, а не простому учету» [6, с. 54]. И если литературоведы предпочитают руководствоваться оценочными методами, то культурология использует симптоматический анализ культурных объектов. И хотя оба метода вполне применимы как к литературным, так и к нелитературным текстам культуры, «тем не менее, внимательное чтение нехудожественных текстов не предполагает их эстетической оценки, а упор на “культурную репрезентативность” литературного произведения подразумевает, что мы оцениваем этот текст в первую очередь как документ эпохи» [6, с. 62]. И не случайно вся историческая биография русской литературы свидетельствует о постоянном ее стремлении вырваться за пределы своего природного художественно-эстетического и поэтического пространства и стать «больше, чем литература». О причинах последнего применительно к гениям русской литературы рассуждал В. Пьецух: «Как посмотришь из нашего угрюмого далека да сообразишься с каверзной правдой жизнью, так и выходит, что задумывали они одно, а на поверку получилось совсем другое. Тут одно из двух: либо создание отчего-то бывает много самовитее, независимей от создателя, либо бунт персонажей вообще в правилах нашей словесности» [12, с. 97].

 

Впервые вопрос о специфике функционирования художественного образа в пространстве культуры был поставлен в работе академика М. В. Нечкиной «Функция художественного образа в историческом процессе», отметившей, в частности, следующее: «Тема, избранная мною, расположена на границе двух наук — литературоведения и истории. Для ее постановки нужны не только опорные данные, почерпнутые из обеих наук. <…> Их, оказывается, недостаточно для решения вопроса. Как всегда, пограничный характер проблемы требует еще чего-то «третьего», порождаемого самой новизной предмета» [11, с. 61 – 63]. Этим «третьим», по всей видимости, и должен был стать системный культурологический метод, позволяющий осмыслить движение художественного смысла/образа/текста в пространстве социокультурных коммуникаций, как в синхроническом, так и диахроническом ракурсе.

 

Особую роль в культурологическом источниковедении конца XX– начала XXI века сыграл информационно-семиотический подход, представленный в трудах Ю.М Лотмана и его последователей. В свете семиотического подхода снимается тезис о механическом отражении реальности в тексте. Культуролог рассматривает текст как объект реального мира, как феномен культуры, формирующий идеи и представления людей. Таким образом, речь идет о функционировании текста в контексте, о функции художественного образа в пространстве социокультурных коммуникаций. Семиотический подход апеллирует к внутренней точке зрения писателя, его героев и читательской аудитории. Последнее обстоятельство способствует реконструкции моделей ценностных ориентаций всех названных субъектов в контексте культурных образцов своего времени независимо от того, имеет ли исследователь дело с высокой литературой или продуктом массового потребления. «С этой точки зрения малохудожественные, популярные произведения литературы представляют исключительно ценный источниковый материал для исследователя», являя собой свидетельство «широкой адаптации идей, превращения их в предмет ”массового потребления”» [10, с. 14]. При этом самое искусство слова становится «особым способом узнавания» [3, с. 25].

 

Новая веха в эволюции источниковедческого образа художественной литературы связана с постструктуралистскими идеями прочтения текстов культуры. Введение Ю. Кристевой и Р. Бартом в широкий научный оборот понятия “интертекстуальность” по существу лишило литературный текст – «мозаику цитаций» «бессознательных и автоматических» – как реальных, так и виртуальных границ. Отрицая волю автора и утверждая свою, читательскую, постструктурализм разоблачил претензии языка на истинность в виду «иллюзорного характера любого высказывания». Так, “текст-письмо”, трансформируясь в “текст-чтение”, приобрел бесчисленное число вариаций, зависящих от вкусовых ассоциаций и тезауруса “читающего” [5, с. 4].

 

Постмодернистские тенденции в развитии мировой культуры XX века, повлекшие за собой кардинальный сдвиг в методологии гуманитарного знания, привели к осознанию непреодолимости извечного барьера в любых системах социальных коммуникаций, коим является человеческая субъективность. Обращение европейских гуманитариев нового поколения к культурно-антропологическому, социально-психологическому, лингвистическому измерению прошлого активизировало стремление отечественных историков к новому герменевтическому прочтению исторических текстов. Актуализация опыта французской школы «Анналов», ориентирующего на изучение исторической эпохи как истории ментальностей, стимулировала активное проникновение в отечественную науку методов психологической реконструкции субъективных моделей бытия – поведения, мышления, чувствований замечательных и незамечательных “творцов” истории. ”Вживание” исследователя во внутренний мир создателей текстов истории способствовало, в свою очередь, формированию нового методологического кругозора в отношении источниковой базы исторических исследований и пересмотру исторически сложившегося в среде ученых пренебрежения информационным потенциалом субъективных продуктов художественного творчества. Анализ работ, посвященных источниковедческому потенциалу исторических и литературно-художественных текстов, позволяет сделать вывод о том, что представители различных гуманитарных дисциплин сближаются в оценке их информационного потенциала с культурологическим подходом [9]. И хотя по своей междисциплинарной природе культурология не следует единой системной методологии, она «не замутняет научные понятия и исторические контексты, а, наоборот, добавляет уровни саморефлексии» [1, с. 5].

 

Объективно формированию концепта “культурологическая информация” как категории гуманитарного знания содействуют следующие факторы: активное вхождение в обыденный и научный лексикон второй половины XX века понятия “информация” и последующее осмысление его как феномена культуры и общенаучной категории; развитие когнитивно-информационного подхода, основанного на синтезе достижений современной теории информации, наук о человеческом мышлении и теоретическом источниковедении; активизация междисциплинарных взаимодействий в научно-образовательной сфере и становление культурологии как специализированной системы знаний о культуре.

 

Родовое, по отношению к культурологической информации, понятие ”информация”, получившее во второй половине прошлого века статус общенаучной категории, современная научная литература трактует как сведения и как сигналы, как количественную меру устранения неопределенности и как отражение разнообразия в объектах живой и неживой природы, как «инструментальное понятие информационного подхода, содержание и объем которого переменны и зависят от изучаемых коммуникационных и организационных явлений» [15, с. 247].

 

Известный российский исследователь, автор многочисленных трудов, посвященных проблемам информации и социальной коммуникации, профессор А. В. Соколов, проведя контент-анализ типичных контекстов, в которых используется слово “информация”, пришел к выводу¸ что понятия (категории) информации по своему содержанию делятся на пять групп: абстрактная фикция, элемент математической модели, создаваемой в процессе корректного информационного подхода (шенноновская трактовка информации); биологический сигнал или материальное рабочее тело», передаваемое по каналам связи в техносфере (сигнальная трактовка информации); семантические явления – сведения, смыслы, знания (семантическая информация); метафорический оборот речи – результат некорректного информационного подхода (атрибутивная трактовка информации); мистический фантом – «непременная субстанция живой материи, психики, сознания» [14, c. 111 – 112]. При этом исследователь справедливо полагает, что метафорические и мистические трактовки информации необоснованно претендуют на статус философской категории.

 

Весьма разнообразны и мало совместимы друг с другом и трактовки другого, родственного категории “информация” понятия – “коммуникация”. В научно-популярной литературе и СМИ наиболее распространенными являются такие толкования этого понятия как общение, средства связи, информационный обмен, общественные связи и т. п. В справочно-энциклопедических изданиях термин “коммуникация” обычно трактуется как опосредованное и целесообразное взаимодействие между субъектами, предполагающее наличие как минимум трех звеньев: передающего субъекта, передаваемого объекта, принимающего субъекта. В зависимости от идеологических симпатий исследователей понятие “коммуникация” зачастую выступает в союзе с близкими ему по духу, но, тем не менее, имеющими свои смысловые нюансы вариациями. Так, широкое распространение в гуманитарной литературе получил термин «межкультурная коммуникация», трактуемый как «общение языковых личностей, принадлежащих различным лингвокультурным сообществам» [4, с. 10]. В культурологических изданиях приводится дефиниция «социокультурной коммуникации» как «процесса взаимодействия между субъектами социокультурной деятельности (индивидами, группами, организациями) с целью передачи или обмена информацией посредством принятых в данной культуре знаковых систем (языков), приемов и средств их использования» [17, с. 277 – 278].

 

Коммуникация и информация являют собой, по сути дела, две стороны одной медали – культуры, что и позволяет рассматривать последнюю (как в целом, так и в многообразии ее видовых, локальных/частных форм) как информационно-коммуникационную систему. Сущность и взаимосвязь информации и коммуникации как феноменов культуры проявляются в процессе их социального функционирования. Информация, будучи продуктом интеллектуальной деятельности людей, идеальна, абстрактна, вне сознания познающего субъекта не существует, обнаруживает себя в процессе коммуникационного взаимодействия субъектов культуры. Коммуникация – в функционировании смыслов-образов культуры, обретающих в процессе их освоения реципиентом статус информационного (коммуникационного) сообщения/текста. Информация – необходимая предпосылка формирования знания. Знание – результат обобществления индивидуальных образов и упорядоченная совокупность социализированных смыслов. При этом с одной стороны, знание об исторических (биографических) событиях Большой и малых жизней вполне конкретно в своей предметности. С другой – чувственные образы и эмоциональные переживания, не поддаваясь вербализации, остаются за пределами знания. С третьей стороны, научное творчество, равно как и художественное, невозможно вне субъективности индивидуального опыта познающего субъекта. И, наконец, с четвертой стороны – масштаб поиска научной истины обречен быть ограниченным методологической схемой и контекстом исследования. Закономерное следствие этого со-бытийного “четырехугольника” – существование вечной проблемы понимания смыслов/текстов – проблемы постижения чужой индивидуальности (автора, персонажа, читателя), в равной мере признаваемой как интуитивно чувствующими художниками, мыслящими образами изящной словесности – «Мысль изреченная есть ложь» (Ф. И. Тютчев), так и логически мыслящими учеными, оперирующими научными категориями – «<…> коммуникация двух разумных существ человеческого типа по сути своей есть обмен обманом» [13, с. 33].

 

Следует отметить, что широко практикуемое в СМИ толкование/интерпретация культурологической информации как совокупности знаний, сведений, данных, сообщений о культурной жизни и деятельности общества, его групп, отдельных личностей, культур, учреждений и организаций, не отражает специфику исследуемой проблемы. Более того, в обыденной практике и даже научных публикациях нередко употребляется весьма некорректное по своей сути словосочетание “культурная информация”, предполагающее, очевидно, существование некой иной, “некультурной” субстанции. Однако информация, будучи продуктом интеллектуально-творческой деятельности человека, уже сама по себе есть феномен культуры. Не случайно в публикациях профессионалов словосочетание культурологическая информация используется в контексте социально- культурного опыта, накопленного поколениями за определенный исторический период [19, с. 26 – 27]. Цель ввода в научный оборот понятия «культурологическая информация» в качестве научной категории гуманитарного/культурологического знания – обогащение понятийного инструментария культурологии за счет собственных лингвистических ресурсов, не заимствованных из лексикона сопредельных областей знания. Культурологическая информация – продукт культурологического мышления, категория метода, в данном случае метода культурологического прочтения/ интерпретации текстов разной природы, включая литературные. Если, конечно, согласиться с тем, что есть такая сфера гуманитарного знания как культурология, и есть такая ”партия” – культурологи.

 

С позиции социальной (гуманитарной) информатики культурологическая информация может быть определена как научная (семантическая) информация о фактах культуры (события, явления, продукты, творцы и потребители культуры) и концепциях (идеях, теориях) в истории культуры, ориентированная на профессиональные группы потребителей (в отличие от массовой информации, адресуемой широкой непрофессиональной аудитории)» [16].

 

В данной дефиниции учтены два ключевых признака, идентифицирующих указанную разновидность научной информации, а именно: “сфера деятельности” (научная деятельность в сфере гуманитарного знания, включая, естественно, и культурологическое знание) и “целевое назначение” информации, то есть ее адресат (профессиональная аудитория гуманитариев – потенциальные потребители и интерпретаторы текстов культуры как источников культурологической информации и производителей культурологического знания).

 

Таким образом, в качестве потенциальных источников культурологической информации выступают любые социальные документы, независимо от своего происхождения и используемой знаковой системы. В общем случае к культурологической информации следует отнести те сведения об объектах/субъектах культуры, которые были выявлены, проанализированы и обобщены с позиции системного культурологического подхода. Важно отметить, что в качестве источника культурологической информации текст культуры может быть рассмотрен только при условии вхождения его в отношения с другим текстом, ибо «…сознание нуждается в сознании, текст – в тексте, культура – в культуре» [8, с. 429].

 

Потенциально “линия жизни” текста культуры заключает в себе различные срезы функционирования культурологической информации: производители текстов культуры – тексты культуры – потребители текстов культуры; тексты культуры – тексты культуры; тексты культуры – личность – социальная группа – массовая общность – историческое общество, др. При таком подходе статус “культурологичности” в сознании познающего субъекта обретают любые реалии/тексты повседневной жизни, включая литературно-художественные.

 

В каждом литературном произведении неизбежно, по воле автора или вопреки ей, отражаются картинки из жизни эпохи. В этой связи художественную литературу можно рассматривать как носитель и источник объективной информации о внелитературной реальности. Однако реальная действительность, получившая отражение в литературном произведении, еще не отражает всех граней и уровней его информационного пространства. Информационный потенциал литературного текста оказывается в разной степени зависимым и от реалий повседневной жизни эпохи, и от реалий повседневной жизни самого автора и его потенциальной читательской аудитории. При этом для культуролога, в отличие от источниковедческих предпочтений историка, любой художественный текст независимо от времени его создания, а также авторской, мировоззренческой или жанровой принадлежности, потенциально информативен. Ибо междисциплинарное русло культурологического знания ориентировано не на поиск исторических истин и доказательств их достоверности, а на выявление фактов культуры и их культурологическую интерпретацию. Информация, заложенная автором в художественном произведении, гораздо обширнее, чем собственно его текст, что и обнаруживается в процессе межкультурной коммуникации как “диалога” сознаний и порождаемых ими текстов, принадлежащих разным культурам.

 

Литературно-художественный текст незримо вбирает в себя тот ментальный срез бытия человеческого, который, ускользая от вербализации, не способен быть зафиксированным ни одним историческим источником. В этом отношении произведения мировой классической литературы, чье текстовое пространство соткано из смыслов-образов разных культурных пластов, времен и народов, можно рассматривать как “романы культуры”, или как ее гипертексты. Эти тексты, понятные для образованного читателя своего времени, для читателя иных поколений превращаются в “архивированный файл”, хранящий “мегабайты” культурных смыслов, скрытых между строк в авторских ассоциациях, аллюзиях и аллегориях, равно как и в идеологических наслоениях, сопровождавших их “другую жизнь” в последующие эпохи. В руках исследователя художественный текст оказывается способным объективировать следы ментальности и пассионарности своей эпохи, благодаря чему он становится ключом к пониманию “культурного бессознательного”. Литературный текст, прочитанный на языке литературной культуры его производителя и/или потребителя в контексте избранной исследователем коммуникационной ситуации, обретает статус источника культурологической информации. При этом предметом культурологического анализа становятся информационно-коммуникационные (знаковые, символические) функции художественных образов, увиденные/прочитанные в контексте мысленной интеграции макро- и микроанализа литературного текста как феномена культуры и частного случая/разновидности текста культуры – информационно-коммуникационной системы, ядро которой составляет коммуникационная триада: Автор – Текст – Читатель.

 

Сегодня, в условиях масштабной смены культурной парадигмы, многие смыслы из классического репертуара художественного наследия неизбежно исчезают с “реципиентного горизонта” срединного читателя. Свою лепту в “парадигмальный кризис” гуманитарного знания добавляет и молодое поколение потребителей культуры, стойко предпочитающее прогулки по Интернет-чатам поклонению высокой литературе. Современные сценические и кино-интерпретации классических произведений зачастую усиливают разрыв поколений и создают ложные представления о культуре и людях ушедших эпох. В этой связи актуализация культурологического потенциала русской литературы как «хранительницы высших смыслов отечественной культуры» [7,с.14], как этического и образно-эмоционального компонента национального наследия представляется не только перспективной сферой познания повседневной жизни как таковой, но и действенной стратегией самопознания человека.

 

В методологическом плане одним из самых сложных аспектов исследования информационного потенциала художественного текста как носителя культурологической информации становится проблема соотношения в его пространстве художественной и научной информации. Магия художественного образа программирует на эмоциональное восприятие литературного образа (деятельность чувств) и на оперирование эстетическими категориями ценности. Задачи научного познания ориентируют на логико-интеллектуальное понимание текста (деятельность мысли) и описание его посредством семантических категорий. Существование потенциально невербализуемых смыслов – причина объективно существующего противоречия между “логикой” чувств (чувственное познание смысла, данного в ощущениях) и логикой ума (логическое познание смысла, воплощенного в знаковой форме).

 

Есть и другой аспект этой проблемы. Так с позиции постструктуралистской теории «язык, вне зависимости от сферы своего применения, неизбежно художественен, т. е. всегда функционирует по законам риторики и метафоры…». Отсюда следует вывод, что и само мышление человека художественно (естественно, человека образованного и обладающего соответствующим уровнем литературной культуры), «и любое научное знание существует не в виде строго логического изложения-исследования своего предмета, а в виде полу- или целиком художественного произведения…», художественность которого может не ощущаться, не осознаваться, «но которая только одна и придает законченность знанию» [5, с. 4]. В идеале задача культурологического познания литературного текста требует от исследователя «равного умения охватить предмет мыслью и уловить чувством то, что еще не поддается мысли» [3, с. 6]. Именно благодаря взаимодействию логического и внелогического внутри системы культуры рождаются новые смыслы культуры, новая культурологическая информация.

 

Список литературы

1. Бойм С. Общие места: мифология повседневной жизни. – М.: Новое лит. обозрение, 2002. – 320 с. – (Библиотека журнала «Неприкосновенный запас»).

2. Вавилон культур [CD-R] / Министерство культуры РФ, Российский институт культурологии. –– М., 2008.

3. Гаспаров М. Л. Диалектика Лотмана // Ким Су Кван. Основные аспекты творческой эволюции Ю.М. Лотмана. – М.: Новое литературное обозрение, 2003. – С. 5 – 10.

4. Гудков Д. Б. Теория и практика межкультурной коммуникации. – М.: Гнозис, 2003. – 288 с.

5. Ильин И. П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. – М.: Интрада, 1996. – 256 с.

6. Каллер Д. Теория литературы: краткое введение; [пер. с англ. А. Георгиева]. – М.: Астрель: АСТ, 2006. – 158 с.

7. Кантор В. К. Русская классика, или Бытие России. – М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2005. – 768 с. – (Серия «Российские Пропилеи»).

8. Лотман Ю. М. Текст в тексте // Лотман Ю. М. Об искусстве. – СПб.: Искусство–СПБ, 1998. – С. 423 – 436.

9. Манкевич И.А. Литературно-художественное наследие как источник культурологической информации // Обсерватория культуры. – 2007. – № 5. – С. 17 – 23.

10. Могильнер М. Мифология «подпольного человека»: радикальный микрокосм в России начала ХХ века как предмет семиотического анализа. – М. : Новое лит. обозрение, 1999. – 208 с.

11. Нечкина М. В. Функция художественного образа в историческом процессе // Содружество наук и тайны творчества. – М.: Искусство, 1968. – С. 61 – 98.

12. Пьецух В. Русская тема. О нашей жизни и литературе – М.: Глобулус, Изд-во НЦ ЭНАС, 2005. – 224 с.

13. Секацкий А. К. Онтология лжи. – СПб.: Изд-во СПбГУ, 2000. – 120 с.

14. Соколов А. В. Информационное общество в виртуальной и социальной реальности. – СПБ.: Алетейя, 2013. – 352 с.

15. Соколов А. В. Метатеория социальной коммуникации. – СПб.: Рос. нац. б-ка, 2001. – 352 с.

16. Соколов А. В., Манкевич А. И. Информатика в перспективе (к вопросу о классификации видов информации в системе наук коммуникационного цикла) // Науч.-техн. информ. Сер. 2. Информ. процессы и системы. – М., 1971. – № 10. – С. 5 – 9.

17. Флиер А. Я. Культурология для культурологов: Учебное пособие для магистрантов, аспирантов и соискателей. – М.: Согласие, 2010. – 672 с.

18. Эткинд А. М. Содом и Психея: очерки интеллект. истории Серебряного века. – М.: «ИЦ–Гарант», 1996. – 413 с.

19. Якимович А. К. Генрих Вёльфлин и другие // Вёльфлин Г. Ренессанс и барокко. – СПб.: Азбука-классика, 2004. – С. 9 – 47.

 

References

1. Boym S. Common Places: Mythologies of Everyday Life in Russia [Obschie mesta: mifologiya povsednevnoy zhizni]. Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie, 2002, 320 p.

2. Babylon of Cultures [Vavilon kultur]. CD-R. Moscow, Russian Institute for Cultural Research, 2008.

3. Gasparov M. L. Lotman’s dialectics [Dialektika Lotmana]. In: Kim, Kwang-Su. Osnovnye aspekty tvorcheskoy evolyutsii Yu. M. Lotmana (Main Aspects of the Evolution of Yu. M. Lotman’s Work). Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie, 2003, pp. 5 – 10.

4. Gudkov D. B. Theory and Practice of Intercultural Communication [Teoriya i praktika mezhkulturnoy kommunikatsii]. Moscow, Gnozis, 2003, 288 p.

5. Ilyin I. P. Poststructuralism, Deconstructivism, Postmodernsism [Poststrukturalizm. Dekonstruktivizm. Postmodernizm]. Moscow, Intrada, 1996, 256 p.

6. Culler J. Theory of literature: a very short introduction [Teoriya literatury: kratkoe vvedenie]. Moscow, Astrel, AST, 2006, 158 p.

7. Kantor V. K. Russian Classics or Being of Russia [Russkaya klassika, ili Bytie Rossii]. Moscow, Rossiyskaya politicheskaya entsiklopediya (ROSSPEN), 2005, 768 p.

8. Lotman Y. M. Text in text [Tekst v tekste]. Ob iskusstve (On Art). St. Petersburg, Iskusstvo-SPb, 1998, pp. 423 – 436.

9. Mankevich I. A. Artistic Literary Heritage as a Source of Information Relevant for Cultural Research [Literaturno-khudozhestvennoe nasledie kak istochnik kulturologicheskoy informatsii]. Observatoriya kultury (Observatory of Culture), 2007, №5, pp. 17 – 23).

10. Mogilner M. The Mythology of an ‘Underground Person’: the Radical Micro-cosmos in Russia in the Beginning of the XX Century as an Object for Semiotic Analysis [Mifologiya «podpolnogo cheloveka»: radikalnyy mikrokosm v Rossii nachala XX veka kak predmet semioticheskogo analiza]. Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie, 1999, 208 p.

11. Nechkina M. V. The Function of the Artistic Image in the Historical Process [Funktsiya khudozhestvennogo obraza v istoricheskom protsesse]. Sodruzhestvo nauk i tayny tvorchestva (The Brotherhood of Sciences and the Mysteries of Creativity). Moscow, Iskusstvo, 1968, pp. 61 – 98.

12. Petsukh V. Russian Theme: About Our Life in Literature [Russkaya tema. O nashey zhizni i literature]. Moscow, Globulus & ENAS, 2005, 224 p.

13. Sekatskiy A. K. The Ontology of Lies [Ontologiya lzhi]. St. Petersburg, Izdatelstvo SPbGU, 2000, 120 p.

14. Sokolov A. V. Information Society in the Virtual and Social Realities [Informatsionnoe obschestvo v virtualnoy i sotsialnoy realnosti]. St. Petersburg: Aleteyya, 2013, 352 p.

15. Sokolov A. V. Metatheory of Social Communication [Metateoriya sotsialnoy kommunikatsii]. St. Petersburg, Rossiyskaya natsionalnaya biblioteka, 2001, 352 p.

16. Sokolov A. V., Mankevich A. I. Perspectives of information science (the issue sof classfication of types of information in the system of sciences related to research into communication) [Informatika v perspektive (k voprosu o klassifikatsii vidov informatsii v sisteme nauk kommunikatsionnogo tsikla)]. Nauchno-tekhnicheskaya informatsiya, Seriya 2: Informatsionniye protsessy i sistemy. (Science and Research Information. Series 2: Informational Processes and Systems), 1971, №10. pp. 5 – 9.

17. Flier A. Y. Culturology for Culturologists [Kulturologiya dlya kulturologov]. Moscow, Soglasie, 2010, 672 p.

18. Etkind A. M. Sodom and Psyche: Essays on Intellectual History of the Silver Age of Russian Culture [Sodom i Psikheya: ocherki intellektualnoy istorii Serebryanogo veka]. Moscow, IC-Garant, 1996, 413 p.

19. Yakimovich A. K. Heinrich Wölfflin and Others [Genrikh Velflin i drugie]. Velflin G. Renessans i barokko (H. Wölfflin. The Renaissance and Baroque]. St. Petersburg, Azbuka-klassika, 2004, pp. 9 – 47.

 
Ссылка на статью:
Манкевич И. А. Культурологическая информация и культурологическое знание: методологический ракурс // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2014. – № 1. – С. 64–77. URL: http://fikio.ru/?p=906.

 
© И. А. Манкевич, 2014

УДК 304.3:394.014:930.85:821.161.1

 

Манкевич Ирина Анатольевна – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Санкт-Петербургский университет аэрокосмического приборостроения», кафедра философии и культурологи, доцент, доктор культурологии, доцент.

E-mail: iamankevich@yandex.ru.

196135, Россия, Санкт-Петербург, ул. Гастелло, д. 15,
тел.: +7(812) 708-42-13.

Авторское резюме

Размышление культуролога о Пушкинском Петербурге как пространстве повседневности. Петербургский стиль культуры вчера-сегодня-завтра.

 

Ключевые слова: Пушкинский Петербург; петербургский стиль; пространство повседневности; переживание; историческое время; культурная память.

 

Pushkin’s Petersburg as an Experience: Culturological Essay

 

Mankevich Irina Anatolievna – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Doctor of Culturе, associate professor of the Philosophy and Theory of Culture Department.

E-mail: iamankevich@yandex.ru.

196135, Russia, Saint Petersburg, 15 Gastello st.,
tel: 8 (812) 708-42-13.

Abstract

The article is a cultural analysis of Pushkin’s Petersburg in the context of everyday space. Petersburg style of culture: yesterday-today-tomorrow.

 

Keywords: Pushkin’s Petersburg; Petersburg style; everyday space; experience; historical time; cultural memory.

Так Риму, Дрездену, Парижу

Известен впредь мой будет вид…

А.С. Пушкин

 

Есть понятия, которые для слуха “племени” петербуржцев неразделимы. К ним относятся Пушкин и Петербург. Но живо ли подобное восприятие Петербурга/Пушкина сегодня? Для образованного в “мировом контексте” культурного сообщества, вероятно, да. Для подавляющей массы “гостей нашего города”, равно как и той части его обитателей/обывателей, которые числятся “жителями нашего города” по месту регистрации, безусловно, нет. Бытует мнение: обосновавшийся в “резиновой” Москве приезжий довольно быстро становится “настоящим москвичом” Большинству переселившихся из малых городов и весей в град Петров такая метаморфоза не грозит. Редкие исключения лишь подтверждают правило: “быть петербуржцем” – это совсем другая история.

 

В истории России основание Санкт-Петербурга было вторым после принятия христианства переломным событием, коренным образом изменившим судьбу отечественной культуры. Не одно поколение российских интеллектуалов в науке, литературе, искусстве пытались постичь, разгадать двойственность, противоречивость “души Петербурга”, в которой одновременно уживались и “дух возмущения”, и “дух растления” (Д. Л. Аркин). В культурной мифологии Петербурга и художественно-эстетическом сознании “племени” петербуржцев град Петра навсегда останется городом “культурно-семиотических контрастов”, городом, который воспринимался его многочисленными биографами одновременно и «как “парадиз”, утопия идеального города будущего, воплощение Разума, и как зловещий маскарад Антихриста» (Ю. М. Лотман), как город-апокалипсис и город-космополит.

 

Пространственный образ города формирует сознание его обитателей, психологию их души, стиль мышления и поведения. Стиль есть «символическое выражение мирочувствования» (О. Шпенглер). Он формируется в области «психологии форм» (Г. Вельфлин). Это «внутренняя форма» и  «внешняя идея» М. С. Каган). «Стиль есть сам человек» (Ж. Бюффон) – творец, одержимый одновременно страстным стремлением к недостижимому и потому вечному идеалу, и к выражению собственного “Я”, изменчивому и неповторимому, как время.

 

Пассионарный характер петербургского стиля определила сама природа, став естественной и величественной декорацией грандиозного исторического действа. «Стиль города – это единство пространства, игры света и тени, красок и звуков, линий и силуэтов зданий <…>, симфония горизонталей и перспектив» [4, с. 411]. Возможно, именно сам стиль и есть тот самый «след от пассионарности мастера», «перелившего часть своей энергии» в созданное им произведение (JI. H. Гумилев).

 

Каменный каприз возводился на водной стихии вопреки «склонениям и нравам» российского люда волею одного человека, «первого большевика» (М. А. Волошин) и истинного пассионария своей эпохи. Впрочем, “пассионарны” были и продолжатели дела Петра – Екатерина II и Александр I, столь же одержимые страстью к строительству, как и их гениальный предшественник. Именно в их царствование была построена значительная часть выдающихся памятников архитектуры, сформировавших классический облик Петербурга.

 

В образе Петербурга мощно и зримо выразился характер русской души. Знаменательно, что большинство архитектурных доминант северной столицы, ставших символами петербургского стиля разных эпох, были созданы иностранными зодчими. Оказавшись на русской службе, и, обретя в России вторую родину, европейские мастера создавали шедевры, аналогов которым в Европе не было. Родившись в недрах архитектурного пространства северной столицы, петербургский стиль распространился и на другие сферы художественного творчества во всем многообразии и блеске региональных вариаций “больших” европейских стилей – русское барокко, екатерининский классицизм, русский ампир, петербургский модерн. Примечательно, что маркиз Астольф де Кюстин при всех своих антирусских ориентациях не мог не отдать дань величественному петербургскому стилю как уникальному образцу подражательного творчества: «И все же подражание классической архитектуре, отчетливо заметное в новых зданиях, просто шокирует, когда вспомнишь, под какое небо так неблагоразумно перенесены эти слепки античного творчества» [10, с.  423].

 

За долгие годы подражания европейским образцам культуры из этих «слепков античного творчества» родился и петербургский стиль моды, сказавшийся на своеобразии образа жизни “племени” петербуржцев, их внешнем облике, моделях костюмного поведения. «Как бы то ни было, но костюмы, коих память одно ваяние сохранило на берегах Егейского моря и Тибра, возобновлены на Сене и переняты на Неве. Если бы не мундиры и не фраки, то на балы можно было бы тогда глядеть как на древние барельефы и на этрусские вазы» [3, с. 247].

 

Альянс власти и моды формировал человека дворянской культуры, для которого соблюдение светского этикета – есть внутренняя потребность души и тела, а изящество манер – источник эстетического удовольствии. Так, еще при Елизавете Петровне в Большом Петергофском дворце на торжественных выходах и балах приглашенных обязывали надевать особые “петергофские платья”, которые по цвету гармонировали с наружной окраской дворца, зеленый с белым, темной зеленью сада и белизной фонтанных струй [11, с. 17].

 

И ни в одной из столиц мира лазоревой окрас церквей и дворцов так эффектно не сочетается со снежным покровом, как в российской столице [6, с. 9]. Ландшафтные лики природы и искусства одухотворяли лики русских красавиц. «Голубой цвет, кажется, любимый цвет русских женщин. Он очень идет к их белым лицам и светлым волосам», – отмечал наблюдательный Т. Готье [7, с. 45].

 

Примечательно, что биография Пушкинского Петербурга хронологически совпадает с завершением формирования классицистического, а затем ампирного облика столицы. «Пушкинский Петербург – мечта Петра, ставшая завершенной реальностью» [9, с. 120]. Архитектурный пейзаж Петербурга первой трети XIX века – безмолвный свидетель и соучастник рождения творческого гения поэта, событий его повседневной жизни. При всей очевидности визуальных различий между архитектурными “одеждами” Петербурга и костюмной средой обитания его аборигенов в обоих пространства угадывается дыхание Genius loci, охраняющего память о месте и времени, породивших уникальное явление мировой культуры – «Пушкинский Петербург».

 

В десятые годы XIX столетия в северную столицу пришел минималистский стиль британских денди. В числе поклонников европейского дендизма в России был и первый поэт России. Молодой Пушкин 1818 – 1820 годов «носил широкий черный фрак с нескошенными фалдами, á l’americaine и шляпу с прямыми полями ála Bolivar, о которой после упомянул он, описывая наряд Онегина» [2, т. 1, с. 109 – 110]. В светский гардероб поэта входил широкий испанский плащ без рукавов, альмавива, который по тогдашней моде поэт носил, закинув одну полу на плечо. «В самой наружности его было много особенного: он  то отпускал кудри до плеч, то держал в беспорядке свою курчавую голову; носил бакенбарды большие и всклокоченные; одевался небрежно; ходил скоро, повертывал тросточкой или хлыстиком, насвистывая или напевая песню. В свое время многие подражали ему, и эти люди назывались á la Пушкин… Он был первым поэтом своего времени и первым шалуном» [2, т. 1, с. 463].

 

Поэтическая небрежность Пушкина вполне органично уживалась с дендистскими притязаниями его натуры. По словам приятеля поэта, Алексея Вульфа: «Одевался Пушкин, хотя, по-видимому, и небрежно, подражая и в этом, как и во многом другом, прототипу своему Байрону, но эта небрежность была кажущаяся: Пушкин относительно туалета был очень щепетилен» [2, т. 1, с. 286]. Костюмные вольности первого поэта России не остались без внимания “главного модельера” Российской империи: «Кстати об этом бале (у французского посланника). Вы могли бы сказать Пушкину, что неприлично ему одному быть во фраке, когда мы все были в мундирах, и что он мог бы завести себе, по крайней мере, дворянский мундир; впоследствии, в подобном случае пусть так и сделает. Император Николай I в пометке на письме к нему Бенкендорфа» [2, т. 2, с. 16].

 

В сознании массового читателя костюмный облик поэта прочно связан с двумя самыми известными его портретами 1827 года – кисти О. Кипренского (Третьяковская галерея, Москва) и В. Тропинина (Всероссийский музей А. С. Пушкина, Санкт-Петербург). Портрет О. Кипренского – художника петербургской школы живописи – являет зрителю поэта-денди, столичного жителя, любимца муз и женщин: черный сюртук, кашне из ткани экосез, накинутое на правое плечо, черный галстук, белый воротник рубашки, тщательно отполированные ногти.

 

«В портрете работы Кипренского изображен не столько сам Пушкин, сколько Пушкин в облике Онегина или, может быть, наоборот – Онегин в образе Пушкина» [8, с. 111]. Художник невольно или сознательно отразил в образе Пушкина сложившееся не без влияния литературных образцов представление читателя о герое своего времени – молодом человеке, отказавшегося от принятых в обществе атрибутов светскости. Не случайна и избранная художником позиция Пушкина – отстраненный взгляд на чистом ампирном фоне, руки, сложенные крестом. В такой же характерной для него позе поэт вместе со своим героем запечатлен на набережной Невы против Петропавловской крепости в известной гравюре Е. Гейтмана.

 

Портрет кисти В. Тропинина – художника московской школы живописи – являет зрителю повседневного Пушкина – цветистый архалук, расстегнутый ворот рубашки с большим белым воротником, небрежно повязанный галстук. Образ Пушкина в приватной позе творческого вдохновения на портрете Тропинина прочитывается как антитеза его же образа, но в позиции публичного одиночества, на портрете Кипренского.

 

На туристической карте Ленинграда – Петербурга немало официальных мест памяти Пушкина, таких как Лицей, музей-квартира поэта на Мойке 12, памятник на месте его последней дуэли. Но есть и иные, «неведомые дорожки», по которым еще бродит genius loci старой столицы пушкинской поры. Это и знаменитая «всеобщая коммуникация Петербурга» [5, с. 8], прогуливаясь по которой в компании с Никитой Всеволожским поэт заглянул как то к известной в столице гадалке, немке Кирхгоф, которая и предсказала Пушкину гибель в 37 лет от белого человека (головы или лошади). В другой раз Пушкин и его молодой приятель В. А. Сологуб, купив на толкучем рынке сайки, стали «из проказ» предлагать их светским разряженным щеголям, фланирующим по Невскому проспекту, и те бегали от них с ужасом. Это и Летний сад, куда Пушкин, «вставши от сна», шел «в халате и туфлях» [12, с. 491]. И кондитерская Вольфа и Беранже на углу набережной р. Мойки и Невского проспекта (ныне дом 18), где Пушкин выпил свой последний стакан «лимонаду или воды» [2, т. 2, с. 378]. И дорога на Черную речку…

 

На одном лишь «пиковом перекрестке» Гороховой и Малой Морской улиц сошлись сразу четыре адреса, напрямую или опосредованно связанные с именем поэта. Так, в угловом доме по ул. М. Морская 10/10 жила княгиня Наталья Петровна Голицына, которую по петербургской традиции принято считать прообразом графини из повести Пушкина «Пиковая дама». «При дворе нашли сходство между старой графиней и княгиней Натальей Петровной и, кажется, не сердятся», – записал поэт в своем дневнике 7 апреля1834 г. [12, т. 8, с. 43]. Пушкин бывал в доме Голицыной в 1830-х годах, когда княгиня, дожившая до 97 лет, была уже в довольно преклонном возрасте. Напротив дома Голицыной в доме по М. Морской ул. 13/8 в октябре 1893 года скончался П. И. Чайковский. А чуть дальше в доме № 4 по Гороховой ул. (тогда ул. Дзержинского), знаменитом многими своими обитателями, жила народная артистка СССР С. П. Преображенская (1904 – 1966), меццо-сопрано, легендарная исполнительница партии графини в опере П. И. Чайковского «Пиковая дама» на сцене Мариинского театра (тогда Ленинградский театр оперы и балеты).

 

А на противоположной стороне в угловом доме по М. Морской ул. 15/7 в пушкинские времена находился знаменитый французский ресторан Дюме^[1], среди постоянных посетителей которых был Пушкин, его близкие и друзья. Здесь 19 февраля 1832 года книгопродавец А. Ф. Смирдин отмечал новоселье – переезд своей книжной лавки от Синего моста на Невский проспект. На обед “от Дюме” были приглашены все русские литераторы, находившиеся в то время в Петербурге, включая Пушкина: «тут соединились в одной зале и обиженные, и обидчики, тут были даже ложные доносчики и лазутчики…» [2, т. 2, с. 107]. В июне 1835 года у Дюме состоялся «тайный кутеж с участием дам» – тригорских знакомых поэта, П. А. Осиповой и А. П. Керн. Пушкин и А. Вульф угощали [2, т. 2, с. 216]. Годом раньше на обеде у Дюме Пушкин познакомился с «котильонным принцем»^[2] Жоржем Дантесом, своим будущим убийцей [2, т. 2, с. 182].

 

В 1930-е годы XX века помещение, в котором в пушкинские времена располагался ресторан Дюме, занимал рабочий кооператив «Красная звезда», где его члены по специальным книжкам имели возможность купить продукты. Над окнами первого этажа этого дома со стороны улицы Гоголя красовалось изображение ордена Красной звезды — одной из первых наград советского государства. В непродолжительный период отмены карточек жители окрестных домов могли ходить сюда за покупками. Рядом с кооперативом находился закрытый распределитель ГПУ, куда рядовым горожанам вход был закрыт [1, с. 36-37].

 

После войны в помещениях, занимаемых прежде распределителем и кооперативной лавкой, разместился безымянный, общедоступный продовольственный магазин. И хотя к тому времени вывеска с Красной звездой уже была снята, в памяти бывалых горожан эта приметная особенность дома запечатлелась надолго, став народным названием семейного гастронома – “Звездочка”. Здесь в благополучные 1950-е, наряду с другими повседневными продуктами питания, петербуржские/ленинградские интеллигенты из окрестных “доходных” домов поутру покупали свежую развесную красную икру – немного, “грамм 100 к завтраку”.

 

В декабре 1998 г. в помещении бывшего французского ресторана пушкинского Петербурга Дюме и ленинградского магазина “Звездочка” обосновался новый “общепит” под названием “da Vinci”, презентуемый его хозяевами как ресторан-клуб, интерьер которого «выдержан в духе одного из гениев эпохи возрождения – Леонардо Да Винчи… конструктора и изобретателя – как «Эпоха Возрождения Вкуса». В ассортименте «эпохи» – стандартный набор статусных аксессуаров: корпоративные вечеринки, музыкальные шоу, модные шоумены, караоке, спутниковое телевидение. В меню – лазанья, борщ с ватрушкой. Гостям ресторана обещается, что в окружении всего выше перечисленного они, «согретые вековым дыханием Старого Города», проведут незабываемую ночь^[3].

 

Новые времена, новые нравы. Как здесь не вспомнить К. И. Чуковского, писавшего еще в 1919 году: «Прежней культурной среды уже нет – она погибла, и нужно столетие, чтобы создать ее» [13, с. 122].

 

Стремительно исчезает и “племя” петербуржцев – грядут “иные” племена.

 

Порвалась дней связующая нить

Как мне обрывки их соединить!^[4]

 

Как все-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеевичем к Дюме заглянуть хоть на четверть часа^[5].

 

Список литературы

1. Бройтман Л. И. Гороховая улица. – СПб.: Крига, 2010. – 424 с.

2. Вересаев В. В. Пушкин в жизни: систематический свод подлинных свидетельств современников: в 2 т. – М.: Локид-пресс, 2001.

3. Вигель Ф. Ф. Записки: в 2 кн. / Ф. Ф. Вигель. – М.: Захаров, 2003. Кн. 1. –– 608 с.

4. Власов В. Г. Стили в искусстве: словарь. – СПб.: Кольна, 1995. –– 672 с.

5. Гоголь Н. В. Невский проспект // Гоголь Н.В. Собрание художественных произведений в 5 т. – М.: Изд-во АН СССР. 1959. Т. 3. –               С. 7 – 57.

6. Голдовский Г. Н. Стиль жизни – стиль искусства // Картина, стиль, мода / Альманах. Вып. 236. – СПб: Palace Editions, 2009. – С. 7 – 15.

7. Готье Т. Путешествие в Россию. – М.: Мысль, 1990. – 398 с.

8. Данилова И. Е. «Исполнилась полнота времен…»: размышления  об искусстве: статьи, этюды, заметки. – М.: РГГУ, 2004. – 589 с.

9. Каган М. С. Град Петров в истории русской культуры. – СПб.: Славия, 1996. – 408 с.

10. Кюстин де А. Россия в 1839 году // Россия первой половины XIX века глазами иностранцев. – Л.: Лениздат, 1991. – С. 421 – 660.

11. Лихачев Д. С. Поэзия садов: к семантике садово-парковых стилей. Сад как текст – СПб.: Наука, 1991. – 371 с.

12 Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: в 10 т. – М. Изд-во Акад. наук СССР. 1957 – 1958.

13. Чуковский К. И. Дневник (1901 – 1929). – М.: Советский писатель, 1991. – 541 с.

 

References

1. Broytman L. I. Gorokhovaya Street [Gorokhovaya ulitsa]. Saint Petersburg, Kriga, 2010, 424 p.

2. Veresaev V. V. Pushkin in Life: Systematic Code of Genuine Contemporary’s Evidences, in 2 vol. [Pushkin v zhizni: sistematicheskiy svod podlinnykh svidetelstv sovremennikov: v 2 t.].Moscow, Lokid-press, 2001.

3. Vigel F. F. Notes, in 2 vol., vol. 1 [Zapiski: v 2 kn., kn 1]. Moscow, Zakharov, 2003, 608 p.

4. Vlasov V. G. Styles in Art: Dictionary [Stili v iskusstve: slovar]. Saint Petersburg, Kolna, 1995, 672 p.

5. Gogol N. V. Nevsky Prospect [Nevskiy prospect]. Sobranie khudozhestvennykh proizvedeniy v 5 t., t. 3 (Collected works, in 5 vol., vol. 3). Moscow, AN SSSR, 1959, pp. 7 – 57.

6. Goldovskiy G. N. Style of Life – Stile of Art [Stil zhizni – stil iskusstva]. Kartina, stil, moda. Almanakh. Vyp. 236 (Picture, Style, Fashion. Almanac, Vol. 236). Saint Petersburg, Palace Editions, 2009, pp. 7 – 15.

7. Gote T. Journey to Russia [Puteshestvie v Rossiyu]. Moscow, Mysl, 1990, 398 p.

8. Danilova I. E. “Completeness of Times Fulilled”: Reflections about Art: Articles, Sketches, Notes [«Ispolnilas polnota vremen…»: razmyshleniya ob iskusstve: stati, etyudy, zametki]. Moscow, RGGU, 2004, 589 p.

9. Kagan M. S. City of Peter in the History of Russian Celture [Grad Petrov v istorii russkoy kultury]. Saint Petersburg, Slaviya, 1996, 408 p.

10. Kyustin de A. Russia in 1839 Year [Rossiya v 1839 godu]. Rossiya pervoy poloviny XIX veka glazami inostrantsev (Russia in the First Half of the XIX Century through the eyes of foreigners). Leningrad, Lenizdat, 1991, pp. 421 – 660.

11. Likhachev D. S. Poetry of Gardens: to the Semantics of landscape Styles. Garden as a Text. [Poeziya sadov: k semantike sadovo-parkovykh stiley. Sad kak tekst]. Saint Petersburg, Nauka, 1991, 371 s.

12 Pushkin A. S. Complete Works, in 10 vol. [Polnoe sobranie sochineniy: v 10 t.]. Moscow, AN SSSR, 1957 – 1958.

13. Chukovskiy K. I. Diary (1901 – 1929) [Dnevnik (1901 – 1929)]. Moscow, Sovetskiy pisatel, 1991, 541 p.

 

---

УДК 008:392:930.85(470.2)

 

Карпов Александр Владимирович – Негосударственное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Санкт-Петербургский Гуманитарный университет профсоюзов», кафедра искусствоведения, и.о. зав. кафедрой, кандидат культурологии, доцент.

E-mail: KarpovAV@gup.ru.

192238, Россия, Санкт-Петербург, улица Фучика, 15, ауд. 419,
тел.: +7(812) 268-70-64.

Авторское резюме

Статья посвящена феномену революционной повседневности. Революционная повседневность понимается как определенный тип культуры и форма общественного сознания и самосознания. Статья построена на основе материалов петроградской прессы октября 1917 года.

 

Ключевые слова: Петроград; революционная культура; революционная повседневность; Октябрьский переворот.

 

Turn Back Time: Revolutionary Culture as Everyday Life

 

Karpov Aleksandr Vladimirovich – Saint Petersburg University of Humanities and Social Sciences, Department of Theory and History of Art, Head of the Department, Ph. D. in Culture Studies, docent.

E-mail: KarpovAV@gup.ru.

192238, Russia, Saint Petersburg, 15, Fuchika st.,
tel:  8 (812) 268 70 64.

Abstract

The article is devoted to the phenomenon of the revolutionary everyday life. Revolutionary everyday life is understood as a specific type of culture and form of public consciousness and self-consciousness. Article is written based on materials of the Petrograd press October 1917.

 

Keywords: Petrograd; revolutionary culture; revolutionary daily; October revolution.

«Что быть могло, но стать не возмогло»

Н. М. Карамзин

 

Революционная повседневность как она есть

В самый разгар перестройки замечательным ленинградским историком Виталием Старцевым в журнале «Коммунист» была опубликована немыслимая ранее, но весьма созвучная перестроечной романтике, статья об альтернативах Октября 1917 года. Историк предложил своим читателям мысленный эксперимент – прочесть статьи российских газет осени-зимы 1917 года, в которых говорилось о торжественном открытии Учредительного собрания, однородном социалистическом правительстве, перемирии с немцами, расколе в партии большевиков, выходе Ленина и Троцкого из РСДРП (б), предотвращении гражданской войны и прочих «чудесах» альтернативной истории. «Вы правы, –  говорит Старцев потрясенным читателям, – это, конечно, фантазия, но основывающаяся на фактах, которые могли произойти, если допустить, что ход событий в октябре 1917 года пошел по другому пути» [32, c. 97].

 

В.И. Старцев писал о фактах политической жизни 1917 года, которые могли бы привести к иной исторической реальности, нежели той, которая нынче нам хорошо известна. Повернуть время вспять – пусть даже в нашей фантазии – по силам не только, а быть может и не столько сфере политической жизни, сколько сфере повседневности, в которой порой и не найти отголосков революционных метаморфоз.

 

В современных социально-гуманитарных исследованиях повседневность определяется как характеристика рутинной части жизни человека, которая в силу своей обыденности, тривиальности, утилитарности, внесобытийности остается практически незамеченной самим человеком и сознанием, как правило, не фиксируется. Повседневность противопоставляется либо празднику; либо торжественным, ритуальным, неутилитарным формам поведения; либо нерутинизированным сферам жизни общества; либо художественному, научному, религиозному опыту или же теоретическому сознанию. Повседневная культура – часть нашего бытия, имеющая свой временной ритм и пространственную локализацию, социальную дифференциацию и психологическую мотивацию [5, 29, 31].

 

В самом словосочетании «революционная повседневность», используемом в статье, содержится некий парадокс. Повседневность – это то, что обыденно, постоянно, каждодневно. Революционность – это сверхординарная событийность, ломающая привычный бег нити истории. Октябрьский переворот знаменовал собой радикальную смену социальных, культурных и, прежде всего, психологических координат. В основе революционной трансформации лежали идеи изменения не только государственного устройства, экономической системы, но и культурных норм, ценностных ориентаций, образцов поведения, моделей мышления. Неудивительно, что сфера повседневной культуры становилась своеобразным зеркалом социальных и культурных изменений, отражая в себе борьбу революционных и традиционных смыслов. Исследователи, характеризуя сломанный чрезвычайными обстоятельствами уклад жизни, именуют его «экстремальной повседневностью» [31, с. 113], когда аномалия становится обыденностью.

 

Весь 1917 год прошел для обывателя под знаком революционных потрясений. Такой плотности политических событий, многие из которых могли значительно изменить вектор социального развития, российская история прежде не знала. Падение монархии и трехсотлетней правящей династии, кризисы Временного правительства, июльское выступление большевиков, августовское наступление Корнилова, подготовка к выборам в Учредительное собрание, параллельное существование двух систем власти – Правительства и Советов, расследование в отношении царского правительства и дело «большевиков – немецких шпионов», постоянные митинги и демонстрации…

 

Все это происходило на фоне жесточайшей, и казалось, неостановимой, войны и резкой радикализации массового сознания. Неудивительно, что сфера повседневности становилось территорией революционных стихий. С другой стороны, рядовой обыватель, стремясь спастись от «разгулявшихся и расплясавшихся бесов» (М. Волошин) анархии и беспорядка, мечтал найти приют в «крепости» своей повседневности. И, действительно, многие события в повседневной жизни горожан отнюдь не указывали на грядущую революцию.

 

Но вот парадокс. При всей детальной изученности – буквально час за часом – событий революционного переворота в октябре 1917 в Петрограде, повседневная жизнь горожан в предреволюционные дни оставалась, за некоторым исключением, длительное время вне сферы исследовательских интересов [59]. Английский историк Э. Свифт, объясняя преимущественный интерес специалистов к политическим аспектам революционной эпохи, а не к событиям культурной жизни, пишет о нескольких причинах. Во-первых, изучение культурной жизни вряд ли способно объяснить падение Временного правительства и захват власти большевиками. Во-вторых, кратковременность данного периода затрудняет изучение культурной жизни; культурные изменения происходят намного медленнее, чем политические и их сложнее оценить [49, c. 394]. В принципе, эти соображения вполне применимы и к сфере повседневной культуры, к сфере еще более консервативной, чем мир искусства или культурная политика.

 

Каков же был повседневный фон революционных событий? Рассмотрим различные аспекты повседневного бытия Петрограда октября 1917 (продовольствие и торговля, мир криминала и мир искусства, досуг и развлечения, слухи и политика), понимая повседневность как достаточно замкнутую и обособленную систему. С другой стороны, будем исходить из того, что сама возможность существования повседневности обусловлена ее взаимодействием с другими мирами бытия, а ее автономность исторически детерминирована.

 

«Гоните рублики – купите бублики»

К осени 1917 года Временным правительством так и не был ликвидирован продовольственный кризис. Хлеб еще с марта распространялся по карточкам. С октября все жители получали по 0, 5 фунта хлеба по основной карточке, рабочие «тяжелого физического труда» имели сверх того дополнительную карточку еще на полфунта [43, 53]. Карточная система распространялась на основные виды продовольственных товаров. Обычным явлением стали очереди и спекуляция, в том числе продовольственными карточками. «Петроград – город обреченный, как по продовольствию, так и по топливу», – констатировал один из городских чиновников в октябре 1917 [41].

 

Власти пытались ограничить уровень оптовых и розничных цен на основные виды продовольствия, стремясь сохранить покупательную способность горожан. Например, в начале октября 1917 года Петроградская Городская дума приняла постановление, согласно которому устанавливались оптовые и розничные цены на сметану и творог. Сметану следовало продавать не более 70 рублей за пуд (опт) и 2 рублей за фунт (розница); творог – 35 рублей и 1 рубль соответственно [37]. Тем не менее, такие меры лишь провоцировали инфляцию (с февраля по август она составила 300%), дефицит, очереди, спекуляцию, подделку товаров и т.п. «Петроградский листок» сообщал 17 октября: «В виду почти полного отсутствия чая, кофе и др. <…> появилось много каких-то неопределенных личностей, продающих эти продукты из-под полы <…>. В лучшем случае чай <…> оказывается брусничным листом, а кофе – толчеными желудями» [48]. Впрочем, иногда случались и маленькие радости: в октябре город оказался завален яблоками. «Яблоки дороги», – отмечала одна из городских газет, но публика «усердно раскупает фрукты» [61].

 

Покупательная способность рубля упала до 6 – 7 копеек по сравнению с довоенным уровнем. Доверия к новым деньгам, в особенности к казначейским знакам достоинством 20 и 40 рублей, выпущенных Временным правительством, у населения не было. Иногда нелюбовь к «керенкам» – так прозвали эти купюры – приводила к курьезным случаям. Так, 22 октября в ресторане «Малоярославец», что на Большой Морской, один из посетителей, уплатив за обед сторублевой купюрой, отказался принимать сдачу казначейскими знаками, выражая, таким образом, по его же собственным словам, неуважение к Правительству [54]. Тем не менее, в октябре 1917 в Петрограде, как впрочем, и в другие времена, за деньги можно было достать все, что угодно [42].

 

Несмотря на продовольственный и товарный дефицит, деловая и торговая жизнь города не прекращалась ни на минуту. К продаже предлагалось все – от модных мехов и обстановок квартир до обувных подметок и дамских шляпок. Обратимся к октябрьским газетам. Газета «Петроградский листок» поместила объявления под заголовком «Барская квартирка», в котором к продаже предлагалась «обстановка на 4 комнаты <…> цена 12 тыс. рублей. Маклаков просьба не беспокоится. Ул. Гоголя, д.16, кв.18» [38, с. 1]. Не только любители «барских квартирок» могли «по случаю» приобрести престижные товары, но и поклонники «живого товара» имели «счастливую возможность» сделать «выгодную покупку»: «Настоящим товарищество “Проводник” объявляет, что 11 сего октября в 12 часов дня имеет состояться аукцион лошадей всего на 40 голов…»; 15 октября аукцион по продаже лошадей проводила Городская Аукционная камера на Конной площади [47; 38, c. 6]. В день переворота, согласно газетным объявлениям, можно было купить партию копченой свинины, черносмородиновое варенье в банках и бочках, шубу мужскую за 3000 рублей, револьвер системы «кольт» 45 калибра; воспользоваться услугами юриста, акушерки, учителя танцев; устроится на работу электромонтером, посудомойкой, кочегаром, няней, прислугой…[40, с. 6].

 

Не останавливал свою работу и крупный бизнес, пытаясь удержаться на плаву в пучине революционной стихии. «Вестник Временного правительства» сообщал в октябре: «Правление акционерного общества Ольховских золотых рудников осведомляет гг. акционеров, что вторичное общее собрание, назначенное на 15-е октября сего года, переносится на воскресенье 5-го ноября в 12 часов дня…» [47]. Неизвестно, состоялось ли общее собрание акционеров золотых рудников пятого ноября, но в любом случае это было уже другое время и другая страна.

 

Город – транспорт – пешеход

Основным видом транспорта в городе осенью 1917 были трамвай и извозчики. Конка закрылась еще в начале сентября из-за отсутствия фуража и истощения лошадей. Билет на трамвай с середины октября стоил 20 копеек для «обычных» пассажиров и 5 копеек для солдат [16]; трамвайное движение заканчивалось к 22 часам. Меры властей по повышению цены проезда (до октября проезд стоил 15 копеек и был бесплатным для солдат) активно обсуждались населением и прессой. В первый день было зарегистрировано несколько столкновений солдат с кондукторами, ибо солдаты поначалу отказывались платить «пятачок» за проезд: «Пускай буржуи платят!». Тем не менее, чиновники с удовлетворением отмечали, что «трамвайная выручка заметно поднялась», а «количество солдатских проездов значительно сократилась». В частности, газеты сообщали, что «ежедневная выручка достигла 198 тыс. рублей (раньше 150-160 тыс.), в том числе и от солдат 10 тыс. рублей», а в самих трамваях «нет обычной тесноты и давки» [52, 15, 26, 55].

 

К октябрю 1917 года около 40 % вагонов стояли в парках из-за недостатка рабочей силы и запчастей [49, с. 413-414]. Тем не менее, трамвай воспринимался горожанами как символ стабильности повседневной жизни. Слухи об отмене трамвайного движения всегда вызывали тревогу; например, в преддверии 20 октября, когда, опять-таки по слухам, ожидалось выступление большевиков. Однако, как сообщает репортер «Петроградского листка», первый трамвай, который «подошел к вокзалу, рассеял страхи…» [1].

 

Сыграл свою роль петроградский трамвай и в истории третьей русской революции. П. Д. Мальков – матрос-большевик с революционного крейсера «Диана», затем комендант Кремля – вспоминал, как брал 25 октября телефонную станцию на Почтовой улице. «Время терять нельзя, до станции далеко, машины нет. Что делать? Видим, трамвай идет. Мы его остановили, публику высадили, и ребята сели в вагон. Народ, что ехал в трамвае, шумит. Ну, да нам некогда было разговаривать. Стал я рядом с вагоновожатым и говорю: “Вези в Петропавловскую крепость!” Он и поехал. Стрелки переводили мы сами. Доехали до крепости, взяли там пушку, прицепили к трамваю и двинулись на Почтовую, где помещалась телефонная станция. Едем – орудие сзади по мостовой гремит…» [6, с. 56]. Абсурдистскую картину бытия трамвая в пространстве революционного города, органично дополняет эпизод 24 октября, кода Ленин в сопровождении Рахья добирался из конспиративной квартиры Фофановой в Смольный в полупустом трамвае. По пути нетерпеливый Ильич засыпал вагоновожатую вопросами о последних политических событиях. Обнаружив, что она придерживается левых убеждений, Ленин начал рассказывать ей, как надо делать революцию [44, с. 332].

 

Несмотря на безрадостное настоящее и неопределенное будущего, городские власти разрабатывали различные проекты организации пассажирских и грузовых перевозок. В частности, сообщалось о планах городской управы выписать из Америки для этих целей до 500 грузовиков, 2000 таксомоторов и около 200 автобусов [14].

 

«Криминальная столица»

Криминальная ситуация в Петрограде оставалась напряженной в течение всего 1917 года. Осенью грабежи под видом обысков (в отчетах сообщалось о группах вооруженных людей, проводящих обыски и не обращающих никакого внимания на милицию [9]), дополнялись откровенными ограблениями, хулиганством, воровством. Только за одну ночь с 4 на 5 октября было совершено 250 разбойных нападений на квартиры и магазины, а неделю спустя всего за двое суток было зарегистрировано 800 краж и грабежей. Это, конечно, сверхординарные цифры. Но и в другие дни октября 1917 сухая статистика рисует безрадостную картину. Например, 17 октября было зарегистрировано «около 60 разгромов, краж, прошедших для воров совершенно безнаказанно. Общая сумма похищенного превышает 200 000 рублей» [49, с. 415; 34, с. 39; 60]. Предприимчивые граждане и фирмы быстро откликнулись на актуальную проблему выживания в преступном окружении, вооружившись последними достижениями технического прогресса. В городских газетах появились объявления, рекламирующие новинки безопасности частной жизни: «Если хотите предохранить себя от громил, звоните в 5 часов вечера 583-70, Морозов. Тайная электрическая сигнализация, приборы-смерти и автоэлектрические замки» [39].

 

Криминальный бизнес революционной эпохи порождал невиданные ранее формы «предпринимательства». На петроградском железнодорожном узле появилась специфическая прослойка воровского мира – «спиртососы» – люди, сделавшие своим промыслом слив и продажу спирта из железнодорожных цистерн. «Спиртовой бизнес» был выгодным делом, особенно в результате ограничений, введенных властями на приобретение «огненной воды». В частности, в Кронштадте в целях «борьбы с увеличившимся пьянством» Исполнительный комитет объявил «все удостоверения и карточки на право получения денатурата недействительными» [7].

 

В столичных кафе богато торговали кокаином. Кокаин был не только модным способом проведения досуга, но и средством совершения преступлений. Так, 18 октября компания веселых молодых людей нанесла визит в притон, содержательницей которого была некая Петрова. Поразив хозяйку своей щедростью и любезностью, молодые люди подсыпали в вино кокаин, и «когда хозяйка и девицы впали в бесчувственное состояние, они принялись за грабеж». Результаты оказались ужасны – две девушки скончались, дворник, пытавшийся преградить путь налетчикам, был ранен; сама же владелица притона оказалась без драгоценностей и 10 тыс. рублей [56].

 

Характер азартных игр приобрел размах эпидемии [49, с. 415]. Одна из столичных газет писала: «Никогда еще не было такой безумной игры как теперь. Никогда еще не было столько официальных, полуофициальных и неофициальных притонов, называемых клубами» [цит. по: 49, с. 415].

 

Преступному миру противостоял слабооруженный 6-тысячный отряд милиции, на две трети состоявший из солдат [4; 34, с. 38-42]. Милиция не имела какой-либо определенной форменной одежды, проект которой обсуждался на протяжении года. Единственным знаком отличия была нарукавная повязка с буквами «Г.М.». В октябре 1917 за десять дней до переворота «Петроградский листок» публикует описание новой форменной одежды для милиции: «темно-синий однобортный мундир, брюки навыпуск черного цвета, шинель матросского образца с белыми пуговицами и фуражка образца фуражки революционного морского офицера с гербом г. Петрограда» [4]. Причем в новую форму милицию предполагалось одеть через две недели. Петроградская милиция новой формы так и не дождалась, на пошив не хватало сукна, а революционный переворот породил иную униформу, ставшую символом карательной политики большевистского государства – кожанку. Благо, что старых запасов этого вида одежды хватало. Как сообщала газета «Коммерсант» в своем рекламном объявлении за несколько дней до переворота: «Кожаные куртки на фланели, вате и мех, поставки в казенные и частные учреждения предлагает Торговый дом <…> “Е. Ольденбург и К”» [47].

 

Между тем сама милиция все чаще становилась объектом нападения со стороны хулиганов. Особенно часто о подобных инцидентах сообщалось в первой половине октября. Так, например, на Железноводской улице при попытке разогнать пьяную толпу был избит милиционер; в Рождественском районе милиционер избит пьяными солдатами, которые вели погромную агитацию. В Александро-Невском районе трое милиционеров, доставивших дезертиров в военную комендатуру, подверглись нападению со стороны караульных, подстрекаемых пьяным начальником караула. На Парголовской улице около 20 хулиганов напали на милиционера и, связав его, заставляли три часа лаять по-собачьи. На Лиговском проспекте произошло столкновение между матросами и милицией, которое закончилось перестрелкой и т.д. [23; 46; 34, с. 43].

 

В октябре в городе ожидались забастовки милиции, недовольной своим положением (в том числе материальным); дворников (требовали увеличения жалованья) и извозчиков (причина – «голодовка и мор несчастных лошадей»). Забастовки были отменены в самый последний момент [4; 19; 25; 29].

 

 

«Искусство должно принадлежать народу!»

Осенью 1917 года у горожан проявился своеобразный интерес к произведениям современных художников. Художественный рынок столицы был весьма оживлен, причем как легальный (в Петрограде в 1917 году насчитывалось 7 аукционных залов и несколько десятков антикварных и художественных магазинов), так и теневой. Происходила энергичная распродажа владельцами особняков и усадеб произведений искусства, регулярно устраивались аукционы картин и декоративно-прикладного искусства, мебели. Часто аукционы проходили в частных домах «по случаю отъезда» и «по случаю эвакуации». В городских газетах было множество объявлений о грядущих продажах [30, с. 177-178].

 

Характерной чертой культурной жизни Петрограда стало появление различных общественных организаций в сфере искусства и культуры от Союза Деятелей искусств до Лиги русской культуры. За неделю до переворота 16, 17 и 19 октября состоялась первая Петроградская конференция пролетарских культурно-просветительных организаций. Инициаторами созыва конференции были петроградские профсоюзы. Оргбюро конференции выступило с воззванием, в котором говорилось, что просвещение и творчество в науке и в искусстве – это «неотъемлемая сторона всякого мощного общественного движения, всякой революции». В общей резолюции, предложенной Луначарским, были определены задачи общественного движения за «пролетарскую культуру». В резолюции отмечалось, что «как в науке, так и в искусстве пролетариат проявит самостоятельное творчество, но для этого он должен овладеть всем культурным достоянием прошлого и настоящего» [13, с. 50]. Эта конференция положила начало формированию самого массового социально-культурного движения революционной эпохи – Пролеткульту. Будущий нарком просвещения Луначарский был активным участником этой конференции, формулируя ее ключевые резолюции. В письме жене 18 октября в Швейцарию он сообщал: «Страшно занят, потому что идет моя конференция, мое детище, первая основа социалистической культурной организации». И далее: «Прежде всего, о маленьком несчастье. Вскакивая на трамвай, я упал и довольно сильно расшибся: хожу с распухшим и ободранным носом. Вся эстетика пропала окончательно» [18].

 

Среди культурных институций более всего революционными переменами был затронут театр. Политика властно вторгалась в сферу театрального творчества [50]. Неотъемлемой частью петроградской театральной жизни стали «митинги-концерты» и «митинги-спектакли». Помещения театров и иных зрительных учреждений становились местом политической агитации. Например, 24 октября солдаты гарнизона Петропавловской крепости, когда им надоело митинговать на плацу по поводу перехода гарнизона на сторону ВРК, переместились в находящееся недалеко помещение цирка «Модерн», ставшего к этому времени основной сценой большевистской пропаганды. Один из участников митинга вспоминал впоследствии: «В 8 часов вечера (митинг начался в полдень – А.К.) в крайне напряженной атмосфере вопрос был поставлен на голосование <…>. Все кто был за ВРК переходят на левую сторону, а его противники на правую. С криками «ура» подавляющее большинство солдат бросается влево» [цит. по: 44, с. 305].

 

В 1917 году в театр пришла иная публика, ранее допускавшаяся лишь на галерку, далекая от культуры и не знавшая и желавшая знать нормы поведения в театре. Порой публика пыталась сорвать спектакль, противный их политическим настроениям. Солдаты протестовали против дивертисментов, в которых актеры пели сатирические куплеты против Ленина. Были, правда, и случаи противоположного характера. В октябре группа неизвестных во время исполнения сатирической пьески про императорскую семью «Царские грешки» поднялась на сцену и потребовала немедленно снять пьесу с репертуара, а от администрации театра (это был «Троицкий фарс» А.С. Полонского) и актера – публичного извинения. Отказавшегося извиняться артиста вызвали на дуэль. Он покинул Петроград, опасаясь за свою жизнь [2, с. 313-314; 50, с. 395-398].

 

Революционные события преломлялись в коммерческих театрах в фарсы типа «Крах торгового дома Романов и К», «Царские холопы», «Веселые дни Распутина» и других им подобных развлекательных спектаклей с элементами политической сатиры и эротики, благо Февральская революция смела институт цензуры. В октябре в «Невском фарсе» (Невский, 56) демонстрировали спектакль «Две Леды»; в «Троицком фарсе» (Троицкая ул., 13) – «В морских купальнях». Обозреватель «Петроградского листка» Н. Шебуев, отмечая расцвет фривольных спектаклей на городских сценах, писал: «так не хочется ворошить эти обыденные противные революционные будни <…>. Хочется забыться. <…> Отвлечься хотя бы “Любовью в ванне”» [57].

 

Наиболее же престижные «старые» театры следовали сложившемуся «классическому» репертуару, словно стремясь не замечать произошедших перемен. В целом же, театральная культура характеризовалась взрывом интереса к коммерческому и массовому самодеятельному массовому театру, как к источнику прежде всего развлечения, а не просвещения [50]. Среди таких коммерческих спектаклей – один из «хитов» октября 1917 – «Ленин и К». Как сообщал еженедельник «Театр и жизнь», анонсируя действо: «Политический шарж в 1 действии из жизни большевиков. 2 мужские и 2 женские роли. Цена 1 руб. 50 коп. Петроград, Литейный, 49» [47].

 

К октябрю 1917 многие музеи перешли на сокращенный рабочий день, ряд музеев из-за недостатка посетителей закрылся. Часть музейных экспонатов из Русского музея и Эрмитажа было решено эвакуировать в виду угрозы возможного немецкого наступления. Эвакуировались не только художественные ценности, но и учреждения государственной власти, что газетчиками было метко названо «великим переселением чиновников» [36]. Как всегда, спрос рождает предложение – газеты запестрели объявлениями следующего содержания: «Ящики для эвакуации делаю всех размеров…» [38, с. 6].

 

В отличие от пустующих музеев бесперебойно работали столичные кинотеатры – осенью 1917 их насчитывалось свыше 300. Наиболее любимыми были драмы и уголовно-приключенческий жанр, фарсы и водевили. В день октябрьского переворота «в работе кинемо, особенно собирающих публику улиц, никакого перерыва не было», – отмечал «Петроградский листок» [49, с. 419].

 

«Ходят слухи…»

Петроградские газеты октября 1917 обрушивали на умы и души горожан лавины политической информации, касавшиеся, в том числе и грядущего большевистского переворота. «В Петрограде только сейчас и разговоров, что о выступлении большевиков», – лейтмотив многих газетных заметок и статей тех дней [10]. Ходили слухи о точной дате 20 октября. Накануне и в этот день жители «бежали» из города, а движение из пригородов в столицу прекратилось. Чиновники, получавшие жалованье именно 20 числа, требовали его выплат заранее [49, с. 419]. Слухи о грядущем большевистском путче перемежались со слухами о скором немецком наступлении. Что было страшнее, никто не знал. Как отмечал в своем дневнике В. И. Вернадский, передавая настроение обывателей: они «готовы “радостно” встретить немцев. Своих боятся больше» [8, с. 12].

 

20 октября город прожил в ожидании переворота. 21 октября «Петроградский листок» опубликовал большой обзор, ушедшему дню, когда ожидавшийся переворот (пока еще) не совершился. Итак, власти заверяли, что «приняты необходимые меры безопасности», «задержано 46 профессиональных громил, прибывших в Петроград на выступление большевиков», и, наконец, что «напали на след Ленина». В этот дет, как обычно, работали магазины, хотя очередей не было – «хозяйки заблаговременно сделали запасы»; работали банки, но клиентов почти не было. Чиновники, по свидетельству газеты, еще накануне «заявили начальству о своем недомогании». Ожидание переворота сказалось и на внешнем облике горожан – политический контекст предопределил особенности одежды: «На улице кидалось в глаза то, что мужчины были в картузах, а не шляпах, женщины в платках, а не шляпках. По понятиям большевика шляпы носит буржуазия» [17]. Эмоционально-психологическое напряжение горожан в этот день было столь велико, что любое отклонение от привычного воспринималось как свидетельство переворота. Обозреватель «Петроградского листка» писал, что принял звуки выбиваемых ковров за выстрелы: «Вошел быт. Прилетел на ковре-самолете. Стало совестно…» [58].

 

Небольшевистские и непартийные газеты призывали большевиков одуматься. Но, увы: «Ленин упорен и неумолим. Дружеские предостережения ему не помогают. В Петрограде снова запахло порохом», – констатировала газета «Современное слово» 12 октября. Ей вторил автор заметки в «Рабочем пути»: «То, что сейчас вытворяют большевики поистине беспримерно в истории двух революций <…>. Вместо той свободы, которые они обещают, получится самая свирепая реакция» [47]. «Петроградский листок» называл Ленина «фельдмаршалом русской разрухи», поднимающего «длани, благословляющие гражданскую войну»; в другой статье в этом же номере газеты обозреватель пророчески замечал, что Россия долго будет помнить «весь сброд, присланный нам из Германии, вот главе с Лениным» [11; 22].

 

18 октября в «Новой жизни» публикуется известное письмо Каменева, в котором тот выступает против инициативы своей партии о вооруженном перевороте: «Ввиду усиленного обсуждения вопроса о выступлении я и тов. Зиновьев обратились к крупнейшим организациям нашей партии в Петрограде, Москве и Финляндии с письмом, в котором решительно высказались против того, чтобы партия наша брала на себя инициативу каких-либо вооруженных выступлений в ближайшие дни» [27].

 

С другой стороны, правительственные и околоправительственные источники стремились внести упокоение в народные массы, как до 20 октября, так и после. Одна из городских газет отмечала, что в правительственных кругах не придают серьезного значения циркулирующим в городе слухам о готовящемся на 20 октября выступлении большевиков. Между тем, отмечает газета, министр юстиции «продолжает давать распоряжения об освобождении большевиков из заключения. 11 октября освобожден из «Крестов» под залог в 3000 рублей кронштадтский большевик Раскольников…» [47]. Сам же министр внутренних дел А. М. Никитин в интервью «Петроградскому листку», опубликованному 13 октября, утверждал, что «слухи о выступлении 20 октября большевиков не имеют под собой никакой почвы» [33]. Спустя десять дней министр вновь убеждал общественность в интервью «Коммерсанту», что большевики не выступят «за неделю до Учредительного собрания» [47]. Иные, как например, бывший министр иностранных дел Временного правительства, П. Н. Милюков, заранее обрекали большевистское выступление на неудачу: «Временное правительEverydayство должно, в случае выступления большевиков, раз и навсегда покончить с ними» [цит. по: 49, с. 418].

 

Пресса призывала власти к энергичным действиям по наведению порядка. Власти через прессу сообщали, что «предварительное следствие по делу большевиков закончено и материалы передаются прокурору для составления обвинительного заключения» [47]; прокурору судебной палаты предписано министром юстиции П. Н. Малянтовичем «сделать немедленное распоряжении  об аресте Ленина» [45].

 

Кстати, фамилия «Ленин» достаточно часто встречалась в эти дни на страницах петроградской прессы. Вот, полковой комитет одной из петроградских воинских частей требует «принять самые решительные меры» к аресту Ленина [51]. Или еще – газета публикует результаты расследования о месте жительства Ленина. «Ульянов (Ленин) не значится проживающим в Петрограде. Значит, указанный им адрес или вымышлен, или Ленин живет в Петрограде без прописки» [12].

 

«Революция, о которой так долго говорили…»

Лишь 24 октября Керенский заявил, что в его распоряжении «находятся бесспорные доказательства организации Лениным и его сотрудниками восстания против Революционного правительства» [28, с. 170-171]. 24 же вечером Ленин на конспиративной квартире Фофановой (Сердобольская ул., где он жил «без прописки») пишет свое известное: «Взятие власти есть дело восстания; его политическая цель выяснится после взятия. <…> Промедление в выступлении смерти подобно!» [32].

 

К середине дня 24 октября, когда разнеслась весть о разведении мостов через Неву, учащиеся начальных и средних школ и служащие государственных учреждений были распущены по домам, банки и магазины в центральной части города были закрыты, а движение трамваев ограничено. И все же на улицах было спокойно. Вечером празднично одетая публика прогуливалась по Невскому проспекту, где проститутки продолжали свой обычный промысел. Рестораны, казино и кинотеатры работали как обычно, хотя количество посетителей уменьшилось; по расписанию шла возобновленная Мейерхольдом постановка пьесы Алексея Толстого «Смерть Иоанна Грозного» в Александринке и опера «Борис Годунов» в Мариинке. «Такая обстановка, – отмечает американский историк А. Рабинович, – значительно дезориентировала население, ожидавшее большевистского выступления, придавая чувство нереальности решающим событиям» [44, с. 320].

 

25 октября глава петроградской милиции Н. В. Иванов получает от Временного правительства предписание арестовать членов Военно-революционного комитета. Однако никаких действенных мер милиция не принимает, ибо она, как показывают современные исследования, не являлась политической опорой Временному правительству [34, с. 46]. Иванов, получив ордер, молча спрятал его в свой портфель. По свидетельству мемуариста в управлении началось обычное чаепитие [34, с. 47].

 

Свои последние дни доживала независимая пресса. 25 октября газеты писали о «мятеже большевиков», о гражданской войне, провоцируемой большевиками, о пулеметах, доставляемых в Смольный, об «огромном количестве лимузинов у нашего пролетариата» [35]. Вскоре после переворота большевики закроют многие как партийные, так и непартийные издания, объявив их контрреволюционными и издав специальный декрет.

 

Однако еще до переворота редакции некоторых газет и журналов были разогнаны не в меру революционными матросами. Уже упоминавшийся нами Мальков впоследствии воспоминал утро 25 октября 1917 года: «В Питере издавалась газета «Биржевые ведомости» <…>. Гнусная газетка. Всякую клевету по адресу большевиков и балтийских матросов печатала. <…> Вспомнил я про «Биржевку», <…> и поехал на минный заградитель «Амур». Взял там 8 моряков, и мы отправились закрывать «Биржевку». Подъезжаем к редакции. Ребята у входа стали – никому ни войти, ни выйти не дают. <…> Разогнали мы редакцию «Биржевки», а рядом, в том же здании, журнала «Огонек» помещение. Тоже поганый журнал был. Мы заодно и его закрыли» [6, с. 56].

 

Весь день 25 октября ожидался штурм Зимнего, который никак не мог начаться: сроки все переносились и переносились – полдень, три часа дня, шесть часов… Один из участников «штурма» вспоминал свое нетерпение: «хочется бросить все и лететь туда к ним (в ВРК – А.К.), чтобы ускорить этот идиотский затянувшийся приступ Зимнего» [44, с. 336]. Наконец в 21.45 крейсер «Аврора» производит самый известный выстрел в истории России. Выстрел холостой. Около 11 вечера пушки Петропавловской крепости открыли настоящий огонь. Большинство снарядов с грохотом разрывается над Невой, не причинив вреда. Со стороны крепости за этим фейерверком наблюдал руководитель ВРК петроградской стороны Тарасов-Родионов: «Странная революция, – подумал он. – Рабочий Совет свергает буржуазное правительство, а мирная жизнь города ни на минуту не прекращается» [цит. по: 44, с. 343].

 

25 октября вечером в Народном доме (Александровский парк, 3) давали «Дон Карлоса» с участием Ф.И. Шаляпина; в Троицком театре К.А. Марджанова – «Саломею», а питерский театр с московским названием «Летучая мышь» зазывал на дивертисмент с «2 оркестрами музыки, превосходной кухней, умеренными ценами» [40, с. 1].

 

В ночь на 26 октября произошло то, что долгое время в официальной советской истории именовалось штурмом Зимнего. Антонов-Овсеенко вспоминал: «… вся атака дворца носила совершенно беспорядочный характер <…>. Наконец, когда удалось выяснить, что юнкеров остается уже не много, мы с Чудновским повели атакующих внутрь дворца. Юнкера при нашем входе сопротивления не оказали, и мы свободно проникли вглубь дворца в поисках Временного правительства» [цит. по: 44, с. 355].

 

«Штурм» Зимнего действительно произошел как-то буднично и прозаично, что и стало причиной его последующей мифологизации, ибо «величайшее событие века», «первая победоносная социальная революция» не могут принадлежать сфере обыденного.

 

Обратимся к воспоминаниям видного большевика Н. И. Подвойского разных лет издания. Год спустя после переворота, он писал: «как только заговорили орудия, и снаряды стали попадать в Зимний дворец, последние колебания кончились. Юнкера выбежали из-за баррикад и закричали, что сдаются. Тогда наши войска огромными массами вливаются во дворец. Здесь производится обыск, и Временное правительство, оказавшееся в одном из покоев дворца, арестовывается» [Цит. по: 3, с. 82].

 

В 1923 году Подвойский писал нечто иное. От фактурности варианта 1918 года не осталось и следа. «Это был героический момент революции, ужасный, кровавый, но прекрасный и незабываемый. Во тьме ночной, озаренной бледным затуманенным дымом, светом и кровавыми мечущимися молниями выстрелов, со всех прилегающих улиц, из-за ближайших углов, как грозные и зловещие тени, неслись цепи красногвардейцев, матросов, солдат, спотыкаясь, падая, снова поднимаясь, но ни на секунду не прерывая своего стремительного ураганоподобного потока <…>. Мгновенная задержка перед баррикадами и трескотня пулеметов, на мгновение заглушившие крики <…>. Упавшие тени, но уже более не поднимающиеся» [Цит. по: 3, с .82].

 

Повседневность завершилась. История становилась мифологией.

 

На следующий день горожанам оставалось лишь задавать друг другу риторический вопрос: «Как же, однако, мог произойти такой захват власти, какой немыслим в каком бы то ни было правовом государстве?» [24].

 

Правового государства «стать не возмогло» ни тогда, ни сейчас. «Возмогло» другое. Сухая строчка из суточных рапортов милицейских комиссариатов Петрограда за 25-26 октября 1917 года «существенных происшествий не отмечено» [34, c. 47] превратилась спустя скорое время в событие поэтической истории, запечатленное известным поэтом-гимнотворцем, согласно «букве и духу» «руководящей и направляющей» воли гегемона:

 

Мы видим город Петроград

В семнадцатом году:

Бежит матрос, бежит солдат,

Стреляют на ходу.

 

И о погоде… В этот день в Петрограде было +1 +3, сухо, к вечеру пошел дождь…

 

Список литературы

1. А. Т. Тревога в Белоострове // Петроградский листок. – 1917. – 15 октября. – С. 3.

2. Алянский Ю.Л. Увеселительные заведения старого Петербурга / Ю. Л. Алянский. – СПб.: Аврора, 2003. – 351 с.

3. Без ретуши: страницы советской истории в фотографиях, документах, воспоминаниях / Авт.-сост. М. П. Ирошников, Ю. Б. Шелаев. В 2-х т. Т. 1. – Л.: Лениздат, 1991. – 304 с.

4. Будет ли бастовать милиция // Петроградский листок. – 1917. – 15 октября. – C. 3.

5. Бычков В.В. Повседневность // Лексикон нонклассики / Под общ. ред. В.В. Бычкова. – М.: РОССПЭН, 2003. – 607 с.

6. В дни Октября. Сборник воспоминаний участников Октябрьской революции / Сост. В В. Каблучко. – М.: Знание, 1957. – 216 с.

7. В Кронштадте // Петроградский листок. 1917. – 15 октября. С. 3.

8. Вернадский В.И. «Придётся перейти через кризис» // Огонёк. – 1990. – № 49. – С.11 – 15.

9. Выступления красной гвардии // Петроградский листок. – 1917. – 15 октября. – С. 5.

10. Выступят ли большевики // Петроградский листок. – 1917. – 18 октября. – С. 3.

11. Выступят ли большевики // Петроградский листок. – 1917. – 20 октября. С. 2.

12. Где живет Ленин? // Петроградский листок. – 1917. – 19 октября. С .3.

13. Горбунов В. В. В. И. Ленин и Пролеткульт. – М.: Политиздат, 1974. – 239 с.

14. Городские дела // Петроградский листок. 1917. – 17 октября. – С. 4.

15. «Двугривенный» дал результаты // Петроградский листок. – 1917. – 18 октября. – С. 4.

16. 20 копеек за трамвай // Петроградский листок. – 1917. – 15 октяб-ря. – С. 4.

17. 20 октября // Петроградский листок. – 1917. – 21 октября. – С. 3.

18. «Жизнь прекрасна, жизнь трагична…»: 1917 год в письмах А.В. Луначарского А.А. Луначарской / Отв. сост: Л. Роговая; сост.: Н. Антонова [Электронный ресурс] // URL: http://az.lib.ru/l/lunacharskij_a_w/text_0050.shtml (дата обращения 10.07.2013).

19. Забастовка извозчиков // Петроградский листок. – 1917. – 14 октяб-ря. – С. 5.

20. Забастовки дворников не будет // Петроградский листок. – 1917. – 14 октября. – С. 4.

21. Ионин Л. Г. Повседневность // Культурология. ХХ век. Энциклопедия. / [Гл. ред., сост. С. Я. Левит]. В 2-х т. Т. 2. СПб.: Университетская книга, 1998. С. 122 – 123.

22. Исаев А Финансовая «политика» М. И. Скобелева // Петроградский листок. – 1917. – 20 октября. – С. 1.

23. Истязание милиционера // Петроградский листок. – 1917. – 19 ок-тября. С. 4.

24. Итоги // Петроградский листок. – 1917. – 5 (18) ноября. – С.1.

25. К забастовке извозчиков // Петроградский листок. – 1917. – 20 ок-тября. С. 3.

26. К проезду солдат на трамваях // Петроградский листок. – 1917. – 19 октября. – С. 4.

27. Каменев о «выступлении». Заявление Л.Б. Каменева в газету «Новая жизнь» 18 октября 1917 года. [Электронный ресурс] // URL: http://his95.narod.ru/doc15/d27.htm (дата обращения 10.07.2013).

28. Керенский А. Ф. Гатчина // Октябрьская революция: Мемуары. Репринт 1926 г. – М.: Орбита, 1991. – С. 169 – 202.

29. Кром М. М. Повседневность как предмет исторического исследования // История повседневности: сб. науч. ст. – СПб.: Изд-во Европейского университета; Алетейя, 2003. – С. 7 – 14.

30. Лапшин В. П. Художественная жизнь Москвы и Петрограда в 1917 году / В.П. Лапшин. – М.: Сов. Художник, 1983. – 495 с.

31. Лелеко В. Д. Пространство повседневности в европейской культуре / В.Д. Лелеко. – СПб.: СПбГУКИ, 2002. – 320 с.

32. Старцев В. И. Октябрь 1917-го: была ли альтернатива // Свободная мысль. – 2007. – № 10. – С. 96 – 107.

33. Л-нъ М. Выступят ли большевики 20 октября // Петроградский листок. – 1917. – 13 октября. – С. 2.

34. Мусаев В. И. Преступность в Петрограде в 1917 – 1921 гг. и борьба с ней / В.И. Мусаев. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2001. – 207 с.

35. Мятеж большевиков // Петроградский листок. – 1917. – 25 октяб-ря. – С. 3.

36. Н. Великое переселение чиновников // Петроградский листок. – 1917. – 15 октября. – С. 3.

37. Обязательное постановление Петроградской Городской думы «Об установлении таксы на сметану и творог» // Петроградский листок. – 1917. – 13 октября. – С. 1.

38. [Объявления] // Петроградский листок. – 1917. – 13 октября. – С. 1, 6.

39. [Объявление] // Петроградский листок. – 1917. – 14 октября. С. 6.

40. [Объявления] // Петроградский листок. – 1917. – 25 октября. – С. 1, 6.

41. Петроград накануне голода // Петроградский листок. – 1917. – 23 октября. – С.3.

42. Петроград перед голодом // Петроградский листок. – 1917. – 15 октября. – С. 2.

43. Полфунта хлеба // Петроградский листок. – 1917. – 21 октября. – С. 5.

44. Рабинович А. Революция 1917 года в Петрограде / А. Рабинович / Пер. с англ. – 2-е изд. – М.: Весь мир, 2003. – 448 с.

45. Распоряжение об аресте Ленина // Петроградский листок. – 1917. – 20 октября. – С. 3.

46. Расправа с милицейскими // Петроградский листок. – 1917. – 14 октября. – С. 4.

47. Революция, о которой так долго говорили большевики, невозможна (подборка из газет 1917 года ) // Коммерсант. – 1997. – 6 ноября. – С. 6.

48. Рыночная фальсификация // Петроградский листок. – 1917. – 17 октября. – С. 4.

49. Санкт-Петербург: Хроника трех столетий / Сост. А. Б. Доливо-Добровольский, Н. О. Харламова. – СПб.: Нева, 2003. – 720 с.

50. Свифт Э. Культурное строительство или культурная разруха? // Анатомия революции: 1917 год в России: массы, партии, власть: [Материалы коллоквиума, 11-15 янв. 1993 г. / Редкол.: В. Ю. Черняев (отв. ред.) и др.]. – СПб.: Глаголъ, 1994. – С. 394 – 405.

51. Солдаты против Ленина // Петроградский листок. – 1917. – 13 октября. – С. 1.

52. Трамвайный пятачок // Петроградский листок. – 1917. – 17 октяб-ря. – С. 4.

53. Хлебный паек будет уменьшен // Петроградский листок. – 1917. – 20 октября. – С. 4.

54. Что вчера случилось? // Петроградский листок. – 1917. – 23 октября. – С. 4.

55. Что дали пятачки? // Петроградский листок. – 1917. – 22 октября. – С. 3.

56. Что случилось вчера? // Петроградский листок. – 1917. – 19 октяб-ря. – С. 4.

57. Шебуев Н. Дневник // Петроградский листок. – 1917. – 13 октяб-ря. – С. 2.

58. Шебуев Н. Дневник // Петроградский листок. – 1917. – 21 октяб-ря. – С. 1.

59. Шевченко М.В. Городская жизнь в Петроградских газетах 1917 года // Проблемы социального и гуманитарного знания. Сборник научных работ. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2000. – Вып. II. – С. 248-264.

60. Шестьдесят разгромов // Петроградский листок. – 1917. – 18 октября. – С. 4.

61. Яблочная спекуляция // Петроградский листок. – 1917. – 25 октября. – С. 5.

 

References

1. A. T. Alarm in Beloostrov [Trevoga v Beloostrove]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 15 October 1917, p. 3.

2. Alyanskiy Y. L. Pleasure Houses of Old Petersburg [Uveselitelnye zavedeniya starogo Peterburga]. Saint Petersburg, Avrora, 2003, 351 p.

3. Iroshnikov M. P., Shelaev Y. B. Without Retouch: Pages of Soviet History in Photos, Documents, Memories, in 2 vol., vol.1 [Bez retushi: stranitsy sovetskoy istorii v fotografiyakh, dokumentakh, vospominaniyakh, v 2-kh t. T. 1.]. Leningrad, Lenizdat, 1991, 304 p.

4. Will the Militia Strike [Budet li bastovat militsiya]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 15 October 1917, p. 3.

5. Bychkov V. V. Daily Occurrence [Povsednevnost]. Leksikon nonklassiki (Lexicon of Nonclassics). Moscow, ROSSPEN, 2003, 607 p.

6. Kabluchko V. V. On the Days of October. Collected Memories of the Participants of the October Revolution [V dni Oktyabrya. Sbornik vospominaniy uchastnikov Oktyabrskoy revolyutsii]. Moscow, Znanie, 1957, 216 p.

7. In Kronstadt [V Kronshtadte]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 15 October 1917, p. 3.

8. Vernadskiy V.I. We’ll Have to Get Across the Crisis [Pridetsya pereyti cherez krizis]. Ogonek (Little Flame). 1990, № 49, pp. 11 – 15.

9. Speeches of Red Guards [Vystupleniya krasnoy gvardii]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 15 October 1917, p. 5.

10. Will Bolsheviks Come Out [Vystupyat li bolsheviki]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 18 October 1917, p. 3.

11. Will Bolsheviks Come Out [Vystupyat li bolsheviki]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 20 October 1917, p. 2.

12. Where Lives Lenin? [Gde zhivet Lenin?]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 19 October 1917, p. 3.

13. Gorbunov V. V. V. I. Lenin and Proletkult [V. I. Lenin i Proletkult]. Moscow, Politizdat, 1974, 239 p.

14. City Affairs [Gorodskie dela]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 17 October 1917, p. 4.

15. “Twenty copecks” Gave Results [«Dvugrivennyy» dal rezultaty]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 18 October 1917, p. 4.

16. 20 Copecks for the Tram Ride [20 kopeek za tramvay]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 15 October 1917, p. 4.

17. October 20 [20 oktyabrya]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 21 October 1917, p. 3.

18. Antonova N. “Life Is Beautiful, Life Is Tragic…”: Year 1917 in the Letters of A. V. Lunacharsky to A. A. Lunacharskaya [«Zhizn prekrasna, zhizn tragichna…»: 1917 god v pismakh A. V. Lunacharskogo A.A. Lunacharskoy]. Available at: http://az.lib.ru/l/lunacharskij_a_w/text_0050.shtml (accessed 10 July 2013).

19. Cabmen’s Strike [Zabastovka izvozchikov]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 14 October 1917, p. 5.

20. Dvorniks Will not Strike [Zabastovki dvornikov ne budet] Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 14 October 1917, p. 4.

21. Ionin L. G. Daily Occurrence [Povsednevnost]. Kulturologiya. XX vek. Entsiklopediya V 2 t., t. 2. (Kulturology. XX Century. Encyclopedia in 2 vol., vol. 2). Saint Petersburg, Universitetskaya kniga, 1998, pp. 122 – 123.

22. Isaev A. Financial “Politics” of M. I. Skobelev [Finansovaya «politika» M. I. Skobeleva]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 20 October 1917, p. 1.

23. Torture of a Militiaman [Istyazanie militsionera]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 20 October 1917, p. 1.

24. Results [Itogi]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 5 (18) November 1917, p. 1.

25. About the Cabmen’s Strike [K zabastovke izvozchikov]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 20 October 1917, p. 3.

26. About the Soldiers Tram Ride [K proezdu soldat na tramvayakh]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 19 October 1917, p. 4.

27. Proclamation of L. B. Kamenev to the Newspaper “New Life” on the October, 18, 1917 [Zayavlenie L. B. Kameneva v gazetu «Novaya zhizn» 18 oktyabrya 1917 goda]. Available at: http://his95.narod.ru/doc15/d27.htm (accessed 10 July 2013).

28. Kerenskiy A. F. Gatchina [Gatchina]. Oktyabrskaya revolyutsiya: Memuary (The October Revolution: Memoirs). Moscow, Orbita, 1991, pp. 169 – 202.

29. Krom M. M. Daily Occurrence as a Subject of a Historical Research [Povsednevnost kak predmet istoricheskogo issledovaniya]. Istoriya povsednevnosti: sb. nauch. St (History of Daily Occurrence, Collected Papers). Saint Petersburg, Izd-vo Evropeyskogo universiteta, Aleteyya, 2003, pp. 7 – 14.

30. Lapshin V. P. Art Life of Moscow and Petrograd in 1917 year [Khudozhestvennaya zhizn Moskvy i Petrograda v 1917 godu]. Moscow, Sov. Khudozhnik, 1983, 495 p.

31. Leleko V. D. Space of Daily Occurrence in European Culture [Prostranstvo povsednevnosti v evropeyskoy kulture]. Saint Petersburg, SPbGUKI, 2002, 320 p.

32. Startsev V. I. October of 1917: Whether There Was an Alternative [Oktyabr 1917-go: byla li alternativa]. Svobodnaya mysl (Free Thought), 2007, № 10, pp. 96 – 107.

33. L-n M. Will Bolsheviks Come Out [Vystupyat li bolsheviki]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 13 October 1917, p. 2.

34. Musaev V. I. Criminality in Petrograd in 1917 – 1921 years and struggle against it [Prestupnost v Petrograde v 1917 – 1921 gg. i borba s ney]. Saint Petersburg, Dmitriy Bulanin, 2001, 207 p.

35. Bolshevik’s Revolt [Myatezh bolshevikov]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 25 October 1917, p. 3.

36. N. The Great Migration of Officials [Velikoe pereselenie chinovnikov]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 15 October 1917, p. 3.

37. Obligatory resolution of Petrograd City Duma “About Fixing Prices on Sour Cream and Curds” [Obyazatelnoe postanovlenie Petrogradskoy Gorodskoy dumy «Ob ustanovlenii taksy na smetanu i tvorog»]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 13 October 1917, p. 1.

38. Advertisements [Obyavleniya]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 13 October 1917, pp. 1, 6.

39. Advertisement [Obyavlenie]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 14 October 1917, p. 6.

40. Advertisements [Obyavleniya]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 25 October 1917, pp. 1, 6.

41. Petrograd the Day Before Hunger [Petrograd nakanune goloda]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 23 October 1917, p. 3.

42. Petrograd Before Hunger [Petrograd pered golodom]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 15 October 1917, p. 2.

43. Half a Pound of Bread [Polfunta khleba]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 21 October 1917, p. 5.

44. Rabinovich A. Revolution of 1917 year in Petrograd [Revolyutsiya 1917 goda v Petrograde]. Moscow, Ves mir, 2003, 448 p.

45. Decree of Lenin’s Arrest [Rasporyazhenie ob areste Lenina]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 20 October 1917, p. 3.

46. Violence against the militiamen [Rasprava s militseyskimi]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 14 October 1917, p. 4.

47. Revolution Which Was Told for so Long by Bolsheviks Is Impossible (Collected Newspapers of 1917 year) [Revolyutsiya, o kotoroy tak dolgo govorili bol#sheviki, nevozmozhna (podborka iz gazet 1917 goda )]. Kommersant (The Businessman). 6 November 1997, p. 6.

48. Market Falsification [Rynochnaya falsifikatsiya]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 17 October 1917, p. 4.

49. Dolivo-Dobrovolskiy A. B., Kharlamova N. O. Saint Petersburg: Chronicle of Three Centuries [Sankt-Peterburg: Khronika trekh stoletiy]. Saint Petersnurg, Neva, 2003, 720 p.

50. Svift E. Cultural Construction or Cultural Devastation? [Kulturnoe stroitelstvo ili kulturnaya razrukha?] Anatomiya revolyutsii: 1917 god v Rossii: massy, partii, vlast. Materialy kollokviuma, 11-15 yanv, 1993 g. (Anatomy of Revolution: Year 1917 in Russia: Masses, Parties, Power. Colloquium Proceedings, 11 – 15 January, 1993 year). Saint Petersburg, Glagol, 1994, pp. 394 – 405.

51. Soldiers against Lenin [Soldaty protiv Lenina]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 13 October 1917, p. 1.

52. Tram Patch [Tramvaynyy pyatachok]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 17 October 1917, p. 4.

53. Bread Ration Will Be Decreased [Khlebnyy paek budet umenshen]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 20 October 1917, p. 4.

54. What Happened Yesterday? [Chto vchera sluchilos?]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 23 October 1917, p. 4.

55. What Five-copeck Coins Gave? [Chto dali pyatachki?]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 22 October 1917, p. 3.

56. What Happened Yesterday? [Chto vchera sluchilos?]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 19 October 1917, p. 4.

57. Shebuev N. Diary [Dnevnik]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 13 October 1917, p. 2.

58. Shebuev N. Diary [Dnevnik]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 21 October 1917, p. 1.

59. ShevchenkoM.V.City Life in Petrograd Newspapers of 1917 Year. [Gorodskaya zhizn v Petrogradskikh gazetakh 1917 goda]. Problemy sotsialnogo i gumanitarnogo znaniya. Sbornik nauchnykh rabot (Problems of Social and Humanitarian Knowledge, Collected Works). Saint Petersburg, Dmitriy Bulanin, 2000, Vol. II, pp. 248 – 264.

60. Sixty Devastations [Shestdesyat razgromov]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 18 October 1917, p. 4.

61. Apple Speculation [Yablochnaya spekulyatsiya]. Petrogradskij listok (Petrograd Leaflet). 25 October 1917, p. 5.

 
Ссылка на статью:
Карпов А. В. Время назад: революционная культура как повседневность // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2013. – № 1. – С. 75–95. URL: http://fikio.ru/?p=298.

 
© А. В. Карпов, 2013

УДК 7.011:7.067:7.08

 

Прилашкевич Елена Евгеньевна — Негосударственное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Санкт-Петербургский Гуманитарный университет профсоюзов», кафедра искусствоведения, доцент, кандидат искусствоведения.

E-mail: pril@yandex.ru.

192238, Россия, Санкт-Петербург, улица Фучика, 15,
тел.: +7 (911) 983-00-02.

Авторское резюме

В статье рассмотрены специфика деятельности арт-группы «Война» с ориентацией на скандал и провокацию, психология восприятия её проектов, а также определено место арт-группы в современной художественной практике.

 

Ключевые слова: современное искусство; кураторские стратегии; художественная провокация; стрит-арт; арт-группа «Война».

 

Contemporary Curatorial Strategy:Art-group «Voina» or Art-group «Mir»

 

Prilashkevich Elena Evgenievna – Saint Petersburg University of Humanities and Social Sciences, Department of Art History, associate professor, Ph.D. in Art History, docent.

E-mail: pril@yandex.ru.

192238, Russia, Saint Petersburg, 15, Fuchika st.,

tel: 8 (911) 983-00-02.

Abstract

The article considers the provocative activity of art-group «Voina», gives an analysis of its perception and defines the place of art-group in contemporary art practice.

 

Keywords: contemporary art; curatorial strategy; art provocation; street art; art-group «Voina».

 

Современный художник с самого начала своей деятельности оказывается перед сложным выбором. С одной стороны, необходимость включения в механизмы арт-рынка требует от него соответствия основным тенденциям художественного процесса. Актуальность проблематики создаваемого им художественного произведения и формы его представления становится в данном случае одним из важнейших факторов успешности автора. С другой стороны, сама природа художника требует от него выхода из поля так называемого мейнстрима и утверждения собственной арт-концепции. Баланс между этими взаимоисключающими направлениями в настоящее время помогает найти куратор, являющийся связующим звеном в решении художественных, организационных и экономических аспектов того или иного арт-проекта.

 

В России о кураторских стратегиях заговорили в самом конце XX века, сразу же после изменения политической и экономической ситуации в стране. Появление первых свидетельств цивилизованного арт-рынка создало условия для развития конкуренции и, как следствие, привело к поиску адекватных способов саморепрезентации. «Сегодня никому, в том числе и профессиональной среде, уже не интересны методы самовыражения творческого индивида, расшевелить и задеть пресыщенную среду способны только долгосрочные, эффектно срежиссированные стратегии с откровенной и последовательной ориентацией на масс-медиа», — пишет О.Холмогорова о кураторских стратегиях 1990-ых годов в одной из первых статей на данную тематику [10, с. 336]. Кураторство, как отдельная профессия, на тот момент ещё не сформировалась на отечественной арт-сцене, и художникам зачастую приходилось самостоятельно справляться с новыми задачами. Они сами занимались внедрением актуального искусства в художественное сознание, продвижением художественного продукта, а также выработкой и реализацией программы, соответствующей целевой аудитории предлагаемого ими проекта. По мнению Холмогоровой, художники разделились на два фронта. Одни пошли по пути «интеллектуальной», а другие — «шоково-эпатажной» формы решения и подачи художественного проекта.

 

Ярким представителем «интеллектуальной» стратегии был и остается один из основателей московского концептуализма Илья Кабаков. Главным объектом творческих изысканий Кабакова становится атмосфера ушедшего советского времени. В своих произведениях он в доступной форме отображает идеологию существующей тогда системы, визуальную пропаганду и даже быт советского человека. Апогеем его философско-художественных размышлений после обращения к эстетике альбома и так называемой «картины-стенда», становится «тотальная» инсталляция, неразрывно связанная с пространством и дающая зрителю возможность непосредственным образом оказаться внутри воспроизводимого художником иллюзорного мира. Представление художественного замысла в данном случае осуществляется Кабаковым спокойно, без излишней драматизации или намеренно жесткого акцентирования на негативных аспектах исследуемого им феномена. Выбрав для себя определенный угол зрения на советскую эпоху, Кабаков апеллирует к вечным ценностям, которые близки и понятны каждому. Он — своего рода «транслятор общего, коллективного подсознания советского человека, вместивший в себя разом обыденность, и страхи, и мистическую надежду» [8]. Такова кураторская стратегия Кабакова, и именно она предопределила его успех в арт-сообществе и сделала живой легендой.

 

При интеллектуальном подходе результаты деятельности художника приходят далеко не сразу, требуя значительных временных затрат. При этом никаких гарантий будущего признания просто не существует. Намного более доступной и эффективной является самопрезентация через скандал. В 1990-ые годы такой путь избрали многие художники. Они сделали ставку на противостояние всяческим общественным нормам и традициям, а также получили ожидаемую ответную реакцию со стороны аудитории. Общественности не нравились выходки Анатолия Осмоловского, забрасывающего публику тортами или неожиданно вступающего в публичную драку; раздражали провокации Александра Бренера, считающего для себя возможным опорожнение у «Подсолнухов» Ван Гога в Пушкинском музее или мастурбацию перед бассейном «Москва»; шокировали половые девиации Олега Кулика и антирелигиозные акции Авдея Тер-Оганяна. Вместе с тем, их имена быстро оказались на слуху, а сами художники практически в одночасье попали в лидеры.

 

Постепенно боевой дух 1990-ых со всей своей радикальностью начал утихать, и даже новоиспеченные «короли скандала» перешли к более традиционным формам реализации художественных проектов. «В 90-е годы я и те, кто работал со мной, ощущали себя больше политическими революционерами, чем художниками», – говорит о причинах подобной метаморфозы Осмоловский, — «Году эдак в 2000-м выяснилось, что невозможно быть разом и как художник гармоничным, и как политик эффективным. Встал выбор: политика или искусство. Я выбрал искусство» [6, с. 150].

 

В настоящее время приверженность к ярко выраженным хулиганским выходкам и провокациям со стороны российских художников значительно снизилась. Провокационность не сдала своих позиций, но сама «шоковая терапия» отошла на второстепенный план. Представители арт-сообщества отдают предпочтение размышлению и диалогу в искусстве, подкрепляя их грамотно выверенной маркетинговой политикой. Новая волна интереса к «шоково-эпатажной» стратегии поднялась в связи с деятельностью арт-группы «Война», официальное признание заслуг которой стало главным событием 2011 года.

 

Арт-группа «Война» была создана в 2007 году в противовес конъюнктурности российского арт-рынка. Настаивая на деградации современных художественных галерей, художники выступили за «возрождение живого экспрессивного искусства, искреннего и честного, вызывающего у зрителя глубокое эмоциональное переживание» [11]. Поставленная задача решалась путем хулиганских выходок и провокаций. Выбрав в качестве своего кумира художника Дмитрия Пригова, участники объединения стали реализовывать свои проекты в рамках уличного художественного акционизма. На сегодняшний момент в составе группы значится свыше двухсот активистов,  включающих представителей различных профессий — поэтов, художников, филологов, журналистов. Не имея общего управленческого звена, их объединяет тяга к ярко выраженным оппозиционным проектам, выходящим как за рамки законодательной системы, так и общественной морали.

 

Протест представителей арт-группы в отношении устоявшегося порядка находит выражение, главным образом, в политических акциях. Большой резонанс вызвал проект арт-группы «Война», реализованный в преддверии выборов президента Российской Федерации 2008 года. Тогда в помещении Государственного биологического музея им. К.А.Тимирязева участники арт-группы устроили массовое совокупление. Одни представители художественного объединения непосредственно принимали участие в публичной оргии, в то время как другие демонстративно держали в руках плакаты с лозунгами, призывавшими к интимным взаимоотношениям в поддержку некоего медвежонка. Среди последних был замечен идеолог «Войны», лексикограф и фольклорист Алексей Плуцер-Сарно. Впоследствии ему были предъявлены обвинения в незаконном распространении порнографических материалов, поскольку именно на него была возложена ответственность за фотофиксацию акции и её представление в интернете. Объектом сарказма в ходе проведения акции стал бывший Президент РФ Дмитрий Медведев.

 

Помимо государственной власти участники арт-группы «Война» выступают категорически против неоправданной цензуры, направленной против современного искусства. Об определенной степени её присутствия, в частности, свидетельствует уголовное преследование организаторов таких выставок как «Осторожно, религия» (Центр Сахарова, 2003), «Новейшее искусство постсоветского пространства» (проект «Россия-2», Центральный Дом художника, 2005), «Русский поп-арт» (ГТГ, 2005) или «Запретное искусство» (Центр Сахарова, 2007). В последнем случае к ответу были призваны российский искусствовед и куратор Андрей Ерофеев, а также бывший директор Музея и общественного центра им. А.Д.Сахарова Юрий Самодуров. После открытия выставки православное общественное движение «Народный собор» обратилось в суд с требованием привлечь их к уголовной ответственности по статье «Возбуждение религиозной и национальной ненависти» (282-1 УК РФ). Активисты арт-группы «Война» не могли снести подобного отношения к своим коллегам по цеху, и в знак своего несогласия организовали ещё одну провокационную акцию прямо в здании Таганского суда. Пронеся на одно из заседаний музыкальные инструменты, они устроили небольшой концерт, намеренно проявив неуважение к работе правоохранительных органов. Свое негативное отношение к полиции, а тогда ещё милиции, они облекли в форму песни с незамысловатым и достаточно оскорбительным текстом.

 

В сентябре 2010 года последней каплей в противостоянии арт-группы «Война» и российской милиции стала петербургская акция «Дворцовый переворот». Название проекту дало место его проведения — городская территория неподалеку от Михайловского замка, где в своё время был убит Павел I. В ходе акции художники перевернули в историческом центре Петербурга несколько милицейских машин и скрылись, полностью нивелируя значимость данной профессии. Позже оскорбленные представители правоохранительных органов нашли предполагаемых преступников в Москве, где они были арестованы и отправлены обратно в город на Неве. Леониду Николаеву и Олегу Воротникову — участникам наглой выходки — были предъявлены обвинения в хулиганстве. Художественная составляющая их действий милицией не рассматривалась. Сложившаяся ситуация стала серьезным информационным поводом для повсеместного распространения публикаций о деятельности арт-группы в средствах массовой информации.

 

На фоне скандала вокруг ареста художников и содержания их в петербургском СИЗО «Кресты» началось восхождение арт-группы «Война» к признанию на государственном уровне. За несколько месяцев до «Дворцового переворота» — в июне 2010 года — активисты в свойственной им манере разрисовали Литейный мост. Девять человек всего за 23 секунды создали граффити, изображающее фаллос. При разведении моста фаллос оказался напротив здания ФСБ, что и было зафиксировано художниками на видео. В начале 2011 года организаторы VI всероссийского конкурса в области современного визуального искусства «Инновация» заявили о включении акции «Член в плену у КГБ/Х— в плену у ФСБ» в шорт-лист номинации «Произведение визуального искусства». Заявителями в данном случае выступили члены Экспертного совета конкурса Армений Сергеев (Екатеринбург) и Евгений Уманский (Калининград).

 

Члены арт-группы «Война» отнеслись к данной номинации крайне негативно, считая её попыткой дестабилизации и уничтожения художественного объединения. Понимая свое искусство как свободное и независимое, они указали, что участие в государственном конкурсе для арт-группы «Война» является неприемлемым и противоречит её идеологическим основам. Жесткая позиция художников вынудила организаторов «Инновации» исключить работу арт-группы «Война» из списка номинантов VI конкурсного сезона. Удаление арт-группы из шорт-листа премии вызвало в арт-среде столь большой резонанс, что оргкомитету пришлось принять дополнительные меры по прояснению реального положения вещей. В итоге арт-группе, вопреки установленным правилам, был предоставлен шанс вернуться в конкурсную борьбу при условии письменного подтверждения своего запоздалого согласия на участие в конкурсе. К всеобщему удивлению, возможность была использована, и идеолог арт-группы «Война» Алексей Плуцер-Сарно удовлетворил все требования оргкомитета. Противоречивость действий художников ещё больше обострила дискуссии среди представителей культурной сферы. В частности, художник Борис Орлов в своем открытом письме обвинил «Войну» в трусости. «Как вы себя уронили! Взялся за гуж не говори, что не дюж. А вы сдрейфили», — пояснил он. «Но вот конфуз-то какой. После всех своих героических выступлений в прессе, “забыв всякий стыд” поползли “к этой кормушке” за охранной грамотой. “Нас неправильно поняли, мы согласны, спасибо, спасибо”. Вот такие вы герои» [5].

 

Постепенно конфликт несколько сгладился, и художественная общественность замерла в ожидании объявления итогов конкурса. Исход ситуации стал известен в начале апреля: арт-группе «Война» присвоили премию. Обойдя Ирину Корину (инсталляция «Показательный процесс»), творческое объединение «Куда бегут собаки» (инсталляция «Поля 2/Кум/Карагез/Солярис»), Андрея Монастырского (инсталляция «Корридор КД») и группу «Синий суп» (видеоинсталляция «Без названия»), «Война» официально была признана лауреатом VI Всероссийского конкурса в области современного искусства «Инновация».

 

Признания скандальной акции в Петербурге лучшим произведением визуального искусства породили новые волнения в российской арт-среде. Если одни арт-деятели оказались целиком и полностью согласны со сделанным выбором, то другие выражали его явное неприятие. В числе сподвижников «Войны» оказались журналист Артемий Троицкий, арт-критики Андрей Ковалев и Николай Молок, художники Олег Кулик и Юрий Аввакумов, коллекционер Игорь Маркин, галерист Марат Гельман и многие другие. «Х— в плену у ФСБ!» – это одна из блистательнейших акций Войны. И шедевр вообще всего мирового акционизма», — так от лица группы АЕС+Ф охарактеризовала работу «Войны» Татьяна Арзамасова, — «Масштабность, лаконичность, кинетика – все изумительно. Политические смыслы абсолютно ясны. И еще в этом есть великолепная мистерия. Это настоящее партизанское искусство в монументальном виде. И это первая из таких визуальных бомб на арт-поле» [9].

 

Представители государственной власти оказались в данном случае более консервативны. Совет Общественной Палаты РФ назвал акцию «Войны» «пощёчиной здравому смыслу» и ошибкой Министерства культуры РФ, являющегося одним из учредителей «Инновации» [3]. Возглавляемое в то время Александром Авдеевым Министерство в свою очередь отметило, что с самого начала оценивало проект «как провокационный, хулиганский, омерзительный с художественной и нравственной точки зрения», но не могло позволить себе вмешиваться в процесс присуждения премии. Это сразу же сделало бы из него цензурный орган, что противоречит государственной политике и формированию гражданского общества в России [4].

 

Неудовлетворенные акциями арт-группы «Война» художники решили выразить свой протест при помощи творческого инструментария. Скандальной практике «Войны» они противопоставили деятельность новой арт-группы «Мир». Отдавая вслед за «Войной» приоритет уличному искусству, представители арт-группы «Мир» выбрали принципиально иную форму высказывания. Пытаясь утвердить художественный процесс стрит-арта в Северной столице, они демонстративно отказались от провокации, сделав своей главной задачей — эстетическое и интеллектуальное единение городской среды с современными арт-объектами или произведениями классической живописи. В разработанном арт-группой манифесте сразу же было заявлено несколько принципиальных моментов её деятельности: высокий уровень мастерства, с которым выполнен каждый объект; интеллектуальная и культурная наполненность (образная целостность произведения); отсутствие скандального подтекста (оскорбления, политической провокации, сильной сексуальной коннотации); сочетаемость с окружающей средой, а также уважение к федеральным и местным законам [7].

 

Первые шаги на пути развития своей концепции художники сделали весной 2011 года в рамках творческого эксперимента «Санкт-Петербург — открытое пространство». В ходе проекта они попытались представить возможный образ Петербурга при изменении ряда исторических обстоятельств. Первая акция нового художественного объединения состоялась в период Масленицы в Соляном переулке у Мухинского училища. Прямо на улице была оставлена картина, изображающая переулок с учетом того, что 300 лет назад там располагалась верфь. Художники попытались понять, как выглядело бы это городское пространство, если бы верфь осталась на своем месте. Следующей площадкой для эксперимента послужил Матвеевский сквер. На его территории к удивлению прохожих появилось полотно, фиксирующее знакомый пейзаж с той разницей, что к нему был добавлен давно забытый образ уничтоженной при советской власти церкви Святого Матфея. Третьим объектом стал вид перестроенного собора, который теперь является ДК Связи, а четвертым — здание БКЗ «Октябрьский», на месте которого до 1960-ых годов находилась греческая церковь, ставшая основным элементом композиции. Таким образом, современный городской ландшафт оказался переосмыслен при помощи живописи и обращения к исторической памяти. Актуальность проекта была обеспечена его интерактивным характером. Случайным участником художественного процесса мог стать каждый. Сталкиваясь с произведением искусства в совершенно неприспособленном для этого месте городского двора, он включался в игру одним своим эмоциональным откликом на картину. Более того, он был волен сам выбрать срок проведения акции. Оставленная на улице картина не охранялась и не должна была возвращаться к её создателю,  поэтому любой желающий мог забрать её к себе домой или попросту выбросить, посчитав это необходимым. В этом заключалась одна из основных интриг проекта.

 

В начале апреля арт-группа «Мир» реализовала в Петербурге необычный перформанс «Выкраси и выброси», приуроченный к Всемирному дню смеха. Главной площадкой для его осуществления стали городские помойки. Ненужные предметы одежды и прочие бытовые изделия при помощи баллончиков с краской и фантазии художников неожиданно для себя приобрели в данном случае значение артефакта. «Идея акции состоит в том, что зачастую произведения искусства ХХ и ХХI веков были более уместны на свалке, чем в пространстве музеев и галерей. В такой шутливой и игровой форме арт-группа «Мир» вступает в сложную искусствоведческую полемику, поднимая сложнейшие вопросы о смысле и виде произведений искусства», — утверждает идеолог «Мира», художница Александра Романова^[1].

 

Своей активностью арт-группа «Мир» доказала возможность существования интересного и адекватного современным художественным практиками уличного искусства с соблюдением общих норм общественного порядка и морали. Вместе с тем, достигнуть популярности своего антипода ей так и не удалось. Более того, именно скандал вокруг арт-группы «Война» косвенным образом послужил стартовой точкой для привлечения внимания к «Миру» со стороны культурной общественности.

 

Успех провокационной деятельности арт-группы «Война» при этом не подвергается ни тени сомнения. Её стратегия оказалась действенной и результативной. Помимо победы в конкурсе «Инновация», «Война», по версии журнала «Артхроника», попала в число 50 самых влиятельных людей в российском искусстве за 2010 год. В ежегодном рейтинге арт-группа оказалась на тринадцатом месте. Коммерческая эффективность художественных проектов арт-группы также достаточно высока, несмотря на внешнее неприятие финансового аспекта. «Наше искусство — это подарок всему миру и каждому человеку в отдельности, — поясняет активистка арт-группы Наталья Сокол, известная под псевдонимом Козленок. — Если люди получают радость, читая отчеты о наших акциях, смотря фото и видео документацию, или впадают в глубокую депрессивную задумчивость, то мы счастливы. Наше искусство трогает. И никто не смеет оценивать его в деньгах. Нельзя любить за деньги, нельзя рожать детей за деньги, нельзя делать искусство за деньги, иначе — это не искусство. Это наша принципиальная позиция и мы всегда будем ее придерживаться» [1]. Высказанная идея была подтверждена сразу же после получения суммы в 400 тысяч рублей, положенной за победу в «Инновации». Все денежные средства «Война» перечислила межрегиональной правозащитной ассоциации «Агора» для помощи гражданским активистам [2].

 

Отсутствие материального воплощения творческого потенциала арт-группы и возможности его продажи, что является отличительной чертой при реализации художественных акций, действительно не мешает «Войне» получать крупные денежные суммы. Как правило, их поступление обеспечивают сподвижники художественного объединения. Так, к примеру, британский художник, известный под псевдонимом Бэнкси, провел в конце 2010 года благотворительный аукцион в помощь российской арт-группе. В данном случае его волновала судьба участников акции «Дворцовый переворот». Выставив на продажу ограниченный тираж принтов под названием «Выбирайте свое оружие», он собрал для представителей «Войны» около 4,5 миллиона рублей. Согласно заявлению художников, эти деньги тоже были пущены на благое дело — поддержку активистки «Другой России» Таисии Осиповой.

 

Все вышеизложенное свидетельствует о том, что ряд художников в настоящее время продолжают брать на себя кураторские функции и делать ставку на провокацию. Несмотря на возмущение со стороны общественности, их действия востребованы и являются неотъемлемым элементом современного художественного процесса.

 

Список литературы

1. «Война» в шорт-листе «Инновации»: Минкульт хочет дать премию, МВД гноит в тюрьме // Сайт «Свободная Война» в поддержку арестованных Олега Воротникова и Лёни Николаева – [Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://free-voina.org/post/3289581310 (дата обращения 10.07.2013).

2. «Война» отдала деньги правозащитникам // Журнал «Коммерсантъ Деньги». № 27 (834) от 11.07.2011 – [Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://www.kommersant.ru/doc/1664346 (дата обращения 10.07.2013).

3. Заявление Совета Общественной Палаты РФ по поводу присуждения премии VI Всероссийского конкурса в области современного визуального искусства «Инновация» работе арт-группы «Война» // Официальный сайт Общественной Палаты РФ // – [Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://www.oprf.ru/ru/documents/495/ (дата обращения 10.07.2013).

4. Комментарий пресс-службы Минкультуры России в связи с заявлением Совета Общественной палаты РФ // Официальный сайт Министерства культуры РФ // – [Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://mkrf.ru/news/ministry/detail.php?ID=172240&sphrase_id=410169 (дата обращения 10.07.2013).

5. Обращение художника Бориса Орлова к художественному сообществу // Сайт Государственного Центра современного искусства – [Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://www.ncca.ru/innovation/newstext.jsp?id=309&listid=201103 (дата обращения 10.07.2013).

6. Осмоловский А. Ф. Традиция и современность // Артхроника, №2. – 2004. – с. 128.

7. «Стрит-арт по-петербургски» от арт-группы «Мир» // Интернет-телеканал «Искусство ТВ» // – [Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://www.iskusstvo-tv.ru/News/2011/03/22/strit-art-po-peterburgski-ot-art-gruppy-mir (дата обращения 10.07.2013).

8. Фрай М. Кабаков – [Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://azbuka.gif.ru/alfabet/k/kabakov/ (дата обращения 10.07.2013).

9. Эксперты о Войне // Сайт «Свободная Война» в поддержку арестованных Олега Воротникова и Лёни Николаева – [Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://free-voina.org/quotes (дата обращения 10.07.2013).

10. Холмогорова О.В. Кураторские стратегии 1990-ых // Художественная культура 20 века: развитие пластических искусств: сб. ст. / под ред. В.В.Ванслова [и др.]. — М.: Русское слово, 2002. С. 335-351.

11. Цели и задачи «Войны» // Сайт «Свободная Война» в поддержку арестованных Олега Воротникова и Лёни Николаева – [Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://free-voina.org/goals (дата обращения 10.07.2013).

 

References

1. Voina in the Short-list “Innovations”: Ministry of Culture Wants to Give an Award, Ministry of Internal Affairs Leaves to Rot in Prison [Voyna v short-liste «Innovatsii»: Minkult khochet dat premiyu, MVD gnoit v tyurme]. Available at: http://free-voina.org/post/3289581310 (accessed 10 July 2013).

2. “Voina” Gave Moneu to Human Rights Activist [«Voyna» otdala dengi pravozaschitnikam]. Available at: http://www.kommersant.ru/doc/1664346 (accessed 10 July 2013).

3. The Proclomation of the Council of the Civic Chamber of the Russian Federation about Awarding the Prize of VI All-Russian Contemporary Visual Art prize “Innovation” to art group “Voina [Zayavlenie Soveta Obschestvennoy Palaty RF po povodu prisuzhdeniya premii VI Vserossiyskogo konkursa v oblasti sovremennogo vizualnogo iskusstva «Innovatsiya» rabote art-gruppy «Voyna»]. Available at: http://www.oprf.ru/ru/documents/495/ (accessed 10 July 2013).

4. Commentary of Press-service of the Ministry of Culture of the Russian Federation about the Proclomation of the Council of the Civic Chamber of the Russian Federation [Kommentariy press-sluzhby Minkultury Rossii v svyazi s zayavleniem Soveta Obschestvennoy palaty RF]. Available at: http://mkrf.ru/news/ministry/detail.php?ID=172240&sphrase_id=410169 (accessed 10 July 2013).

5. Appeal of the Artist Boris Orlov to art community [Obraschenie khudozhnika Borisa Orlova k khudozhestvennomu soobschestvu]. Available at: http://www.ncca.ru/innovation/newstext.jsp?id=309&listid=201103 (accessed 10 July 2013).

6. Osmolovskiy A. F. Tradition and Contemporaneity [Traditsiya i sovremennost]. Artkhronika (Artchronicle). №2, 2004, p. 128.

7. Street-art in Russian from art-group “Mir” [Strit-art po-peterburgski ot art-gruppy «Mir»]. Available at: http://www.iskusstvo-tv.ru/News/2011/03/22/strit-art-po-peterburgski-ot-art-gruppy-mir (accessed 10 July 2013).

8. Kabakov [Kabakov]. Available at: http://azbuka.gif.ru/alfabet/k/kabakov/ (accessed 10 July 2013).

9. Experts about “Voina” [Eksperty o «Voyne»]. Available at: http://free-voina.org/quotes (accessed 10 July 2013).

10. Kholmogorova O.V. Curatorial strategies of 1990-s [Kuratorskie strategii 1990-ykh]. Art Culture of the XX Century: Development of Plastic Arts (Khudozhestvennaya kultura 20 veka: razvitie plasticheskikh iskusstv). Moscow, Russkoe slovo, 2002. pp. 335 – 351.

11. Goals and Tasks of “Voina” [Tseli i zadachi «Voyny»]. Available at: http://free-voina.org/goals (accessed 10 July 2013).