УДК 316.324.8
Трубицын Олег Константинович – Новосибирский государственный университет, институт философии и права, доцент, кандидат философских наук, Новосибирск, Россия.
Email: trubitsyn77@mail.ru
Авторское резюме
Состояние вопроса: Утверждение о переходе общества на стадию постмодерна (постиндустриальную) стало в наши дни настолько общепринятым, что обычно повторяется без попыток его критического рассмотрения. Тем не менее рядом авторов высказываются обоснованные сомнения в такой трактовке современного состояния цивилизации.
Результаты: Можно сформулировать ключевые характеристики сильной и слабой версий модели постиндустриального общества. Согласно слабой версии, по мере развития глобализации происходит углубление международного разделения труда, в результате чего хозяйства развитых стран превращаются в «штабные экономики», а промышленность перемещается в новые индустриальные страны. Развитые страны не переходят на какой-то качественно новый уровень развития материальных производительных сил, а лишь усиливают свою специализацию в более выгодных сферах деятельности, прежде всего, в финансах, а также в маркетинге, дизайне и т. п. «креативных» нишах нематериального производства. Сильный вариант предполагает, что постиндустриальный переход – это не деиндустриализация, а сверхиндустриализация. Страна постиндустриальная должна быть в целом сильнее в экономическом плане по сравнению с индустриальными странами и более конкурентоспособна по сравнению с ними не только в сфере информационных технологий, финансов или кинематографа, но и в производстве материальных потребительских благ и продовольствия.
Область применения результатов: Каждый из двух выявленных вариантов теории предлагает свой набор показателей перехода на постиндустриальную стадию. Эти показатели могут послужить для верификации данных моделей.
Выводы: Слабая версия постиндустриальной теории эмпирически обоснована, но не дает оснований для утверждения о переходе общества на новую стадию развития. Сильная версия теоретически позволяет говорить о переходе общества на стадию постмодерна, но она нуждается в дальнейшей верификации.
Ключевые слова: модерн; постмодерн; индустриализм; постиндустриализм; информационное общество; общество знания; сервисное общество.
Criteria for Entering the Postmodern Stage of Social Development
Trubitsyn Oleg Konstantinovich – Novosibirsk State University, Institute of Philosophy and Law, Associate Professor, PhD (Philosophy), Novosibirsk, Russia.
Email: trubitsyn77@mail.ru
Abstract
Background: The statement about the transition of society to the postmodern (postindustrial) stage has become so generally accepted today that it is usually repeated without any attempts to examine it critically. Nevertheless, a number of authors express reasonable doubts about such an interpretation of the current state of civilization.
Results: It is possible to formulate the key characteristics of the strong and weak versions of the postindustrial society model. According to the latter, as globalization develops, the international division of labor intensifies, as a result, the economies of developed countries are turning into “headquarters economies”, and industry is shifting production to new industrial countries. Developed countries are not rising to a qualitatively new level of material productive forces development, but are only strengthening their positions in more profitable areas of activity, primarily finance, as well as marketing, design, and similar “creative” niches of non-material production. The strong version suggests that the postindustrial transition should be not de-industrialization, but super-industrialization. In contrast, a postindustrial country should be generally stronger economically than industrialized countries and more competitive not only in the field of information technology, finance or cinema, but also in the material consumer goods and food production.
Implications: Each of the two identified versions of the theory offers its own set of indicators of the transition to the postindustrial stage. These indicators can serve to verify these models.
Conclusion: The weak version of the postindustrial theory is empirically justified, but it does not provide grounds for asserting the transition of society to a new stage of its development. The strong version theoretically allows us to speak about the transition of society to the postmodern stage, but it needs further verification.
Keywords: modern; postmodern; industrialism; post-industrialism; information society; knowledge society; service society.
В середине ХХ века многие исследователи заговорили о переходе к «новому» обществу – новому по сравнению с обществом модерна. Популярность подобной гипотезы привела к тому, что стали множиться различные варианты теории нового общества – концепции «общества постмодерна», «постиндустриального общества», «посткапиталистического общества», «общества знаний», «сервисного общества» и «информационного общества», которые используются для описания цивилизации эпохи постмодерна. Они по-разному соотносятся у разных сторонников идеи революционного перехода на новую ступень социального развития. Они могут рассматриваться как тождественные по своей сути, могут соотноситься как общее и частное, либо же считаться разными фазами новой исторической стадии, следующей за модерном. Будем исходить из наиболее популярной версии, что концепция постиндустриального общества – это общая схема, в рамках которой существуют прочие, более специфические варианты подхода, делающие упор на какую-то определенную черту этого нового общества. Так, Д. Белл [см.: 1], описывая определенные стороны постиндустриального общества, именовал его информационным, сервисным, а также обществом знания. Несколько особняком здесь оказывается постмодернистская социология, исходящая из иной методологической традиции, которая является скорее альтернативой и дополнением концепции постиндустриального общества, чем ее частным случаем. В философско-историческом плане разделение Всемирной истории на большие стадии, определяемые уровнями развития производительных сил, – аграрную (премодерн), индустриальную (модерн) и постиндустриальную (постмодерн) – можно назвать парадигмой стадий технологического роста, поскольку большинство концепций данного рода, за исключением, пожалуй, постмодернистской социологии и концепции постэкономического общества, строятся на предпосылке технологического детерминизма.
Утверждение о переходе общества на стадию постмодерна стало в наши дни настолько общепринятым, что чаще всего стереотипно принимается как факт без попыток его критического рассмотрения. Так, учащимся предлагается просто запомнить последовательность стадий социального развития «доиндустриальная – индустриальная – постиндустриальная», чтобы без раздумья ответить на экзаменационный вопрос. Тем не менее, проблема адекватности утверждений и прогнозов теории нового общества вполне актуальна, поскольку нельзя просто принимать их как данность. Целью данной статьи является выделение фундаментальных положений концепции постиндустриального общества, для чего сначала будет рассмотрена общая модель и основные характеристики постиндустриального, или «нового» общества. Это должно стать основой для последующей критики данной теории, оценки ее эмпирической адекватности и логической обоснованности.
Прежде, чем перейти к выяснению вопроса об адекватности гипотезы о выходе общественного развития на новую стадию, то есть об обоснованности провозглашения современности эрой постмодерна, стоит определиться с тем, какого рода социальная система в принципе может быть признана отрицанием общества модерна, а затем соотнести с этой моделью те утверждения, которые предлагаются теоретиками постиндустриализма. Префикс «пост» применяется, когда мы пытаемся описать состояние общества, качественно отличающееся от предыдущего, но при этом позитивно определить возникшее или формирующееся состояние пока не получается, так что нам проще сказать, каким общество уже не является, чем то, каким именно оно будет. На практике теоретики постиндустриализма пытаются, конечно, давать и позитивные определения нового общества, но начать стоит все же с анализа того, что именно подлежит отмене.
Существуют разные подходы к определению общества модерна и критериев модернизации. Тем не менее, можно составить обоснованный список основных параметров модернизации, т. е. ключевых изменений в социальном режиме в соответствии с требованиями новой эпохи [см.: 2]. Наиболее часто называются индустриализация, становление капитализма, секуляризация, массовизация, урбанизация, бюрократизация и научно-техническое развитие. Нередко также добавляется демократизация, хотя сомнительно, что она является необходимой составляющей модернизации. Все эти параметры в той или иной степени значимы, но их значимость не однопорядкова. Представляется полезным выделять базовый фактор модернизации – индустриализацию, и второстепенные факторы – все остальные, являющиеся либо сопутствующими индустриализации, либо производными от нее. Индустриализация – это концентрированное выражение успехов во всех прочих сферах общественного развития эпохи модерна. Соответственно и общество, претендующее на то, чтобы быть постмодерновым, как минимум должно быть постиндустриальным, а также должно описываться как такое, где произошло качественное изменение в прочих параметрах – либо обращение данных процессов вспять, либо их выход на качественно более высокий уровень.
Теперь стоит обратиться к тому, как именно определяют общество постмодерна те исследователи, которые заявляют о его формировании. Признаки перехода на постиндустриальную стадию у разных авторов различаются. Далее будут перечислены основные из них с указанием того, какие исследователи делали на них основной упор. Некоторые из приведенных параметров можно оценить в плане реалистичности и соответствия современной действительности, опираясь на простой обыденный опыт. В основном это касается второстепенных выражений предполагаемого постиндустриального перехода. Ключевые параметры будут оценены с точки зрения того, насколько процессы, описываемые теоретиками постиндустриализма, вообще могут быть основанием для признания выхода общества на новый уровень развития.
Многие представители данной парадигмы, особенно сторонники концепции общества знания, делают основной акцент на рост роли знания в (пост)современном обществе – знания не только научно-технического, но также управленческой и общегуманитарной компетентности. Соответственно предполагается рост социальной значимости института науки и высшего образования, прежде всего университетов как основных центров инноваций. Так, например, по мнению З. Бжезинского [см.: 3], в новом обществе существенно возрастает роль университетов и научных центров, которые непосредственно определяют технологические и социальные изменения и, в конечном счете, жизнь общества в целом. Э. Тоффлер [см.: 4] доказывает, что теперь знания становятся непосредственной основой богатства, военной силы и власти. Д. Белл делает существенное уточнение, указывая на то, что речь должна идти не просто о росте объема и значения знания, а о росте значения теоретического знания. «Понятие “постиндустриальное общество” делает упор на центральное место теоретических знаний как на тот стержень, вокруг которого будут организованы новые технологии, экономический рост и социальная стратификация» [1, с. 152]. Это подразумевает увеличение экономического и политического веса класса интеллектуалов, а также достижение наукой своей зрелости. «Корни постиндустриального общества лежат в беспрецедентном влиянии науки на производство… Исходя из этого можно сказать, что научное сословие – его форма и содержание – является монадой, содержащей в себе прообраз будущего общества» [1, с. 504–505]. Таким образом, научно-техническое развитие, являющееся важным признаком общества модерна, продолжается в эпоху постмодерна. Но при этом оно выходит на качественно новый уровень, когда наука становится не просто непосредственной, а основной производительной силой. Это очень сильный критерий – в том плане, что способен выступать маркером перехода к новому обществу, однако реалистичность подобных утверждений требует проверки.
Концепция информационного общества – это своеобразный «облегченный» вариант концепции общества знаний, где указывается на факт роста объемов циркулирующей в обществе информации, независимо от ее истинности или полезности. Например, Дж. Нейсбит [см.: 5] среди мегатрендов современного общественного развития называет переход от индустриального общества, в основе которого лежит производство материальных благ, к информационному обществу, в основе которого лежит производство и распределение информации. Также Э. Тоффлер [см.: 6] говорит о взрывном росте значения информации, которая на новой стадии приобретет гораздо большую ценность, чем на всех предыдущих, и вызывает реорганизацию бизнеса, СМИ, науки и образования, политики и военного дела. Подобного рода представления, возможно, несколько преувеличены, однако практика внедрения достижений информационно-коммуникационной революции, действительно, демонстрирует многочисленные примеры ее воздействия на разные сферы социальной жизни. В качестве примера можно привести реорганизацию некоторых традиционных секторов, переносимых на электронную основу – развитие торговли через Интернет, образовательных, бухгалтерских и прочих онлайн-услуг и т. п., а также появление некоторых новых секторов экономики (производство компьютерных игр) и общественных феноменов (виртуальные социальные сети, блоги в качестве новых СМИ).
Таким образом, концепция информационного общества опирается не на сомнительное и очень сильное утверждение о том, что наука превратилась в основную производительную силу, а на более очевидный факт информационно-коммуникационной революции. Развитие электронных СМИ, а еще более – появление Интернета сильно повлияли на многие сферы социальных отношений, прежде всего процессы формирования общественного сознания, распространение идей, экспоненциальный рост объемов информации, циркулирующей в обществе. Эпидемия коронавируса в нынешнем году ускорила процессы адаптации возможностей, предоставляемых интернет-технологиями, бизнесом, государством и гражданским обществом, в частности, стимулируя переход к дистанционным формам занятости и образования. Многие люди сейчас почти непрерывно взаимодействуют с различного рода гаджетами, обеспечивающими постоянное получение и производство ими новой информации. В этом плане современное общество вполне может именоваться информационным. Однако возникает вопрос о философско-историческом статусе такого утверждения. Что есть информационное общество – характеристика развитого общества позднего модерна или характеристика общества, вышедшего на стадию постмодерна?
Прежде всего, возникает вопрос, способствовала ли информационно-коммуникационная революция выходу производительных сил на более высокую ступень развития? Энтузиасты новых информационных технологий (IT) указывают, в частности, на тот факт, что в США начиная с 1991 г. вложения в IT превышают вложения в основные фонды. Но дает ли это должную отдачу? Как раз с этим все не очень ясно. Далеко не очевидно, что бурный рост IT является двигателем развития современной экономики в целом. «Главным феноменом современной мировой экономики является глубокая и все более усиливающаяся диспропорция между новыми, информационными, и традиционными секторами экономики» [7, с. 44]. В США эта структурная диспропорция начинает складываться с помощью государства в конце 1980-х гг. за счет приоритетного развития «новой экономики». Некоторые отечественные (А. Б. Кобяков и М. Л. Хазин) и зарубежные (Л. Ларуш) экономисты оценивают ее как «раковую опухоль» на теле американской экономики. И для этого есть основания. Владельцы капитала начали вкладывать большую часть своих средств в переоснащение предприятий на основе новых технологий, так как были уверены, что это увеличит производительность труда. Их уверенность строилась не только на рекламе со стороны фирм-производителей информационных технологий, но и на пропаганде СМИ, подкрепленной научным авторитетом адептов концепции информационного общества. Они доказывали, что, согласно их теории, внедрение «новой экономики» в традиционную экономическую деятельность ведет к резкому росту производительности труда. Однако это оказалось значительным преувеличением. На деле IT оказали серьезное влияние на рост производительности труда только там, где они представляли собой новые средства производства.
Возможно, отношение сторонников «физической экономики» к IT является слишком скептическим. В некоторых вопросах, таких как автоматизированное управление технологическими процессами, связь, бухгалтерский и производственный учет и т. п. IT-инфраструктура значительно облегчает деятельность работников, снижает ее себестоимость, делает ее более эффективной. Совсем отказаться от использования этих технологий для большинства современных предприятий означает потерю конкурентоспособности. При грамотном и уместном использовании IT могут быть тем инструментом, который способен существенно повысить эффективность технологических процессов на предприятии и улучшить взаимодействие предприятий в рамках технологических и социальных систем более общего уровня. В то же время очевидно, что IT не в состоянии в серьезной степени стать заменой инвестиций в физический капитал, а тем более живого труда. Чрезмерный оптимизм энтузиастов повсеместного внедрения IT в качестве своей обратной стороны имеет недооценку значимости традиционных факторов производства. В результате, как и предсказывали скептики, «новая экономика» не только поглощает огромные объемы инвестиций, но и не в состоянии существенно увеличить объемы своих продаж конечным потребителям. Принципиально иного результата развитие IT достигло только там, где они представляли собой новые средства производства, например, в производстве компьютерных игр. Конечно, преуменьшать значение подобного рода секторов экономики тоже не стоит, однако новое общество – это не то общество, которое отказалось от промышленного производства в пользу компьютерных игр и т. п., а то, где развитие информационного сектора экономики позволяет осуществлять промышленную деятельность на качественно более высоком уровне. Точно так же, как индустриализация не уничтожила сельское хозяйство, а позволила организовать его более эффективно, так и развитие IT будет означать революцию только тогда, когда это выведет развитие производительных сил общества в целом на новую ступень.
Таким образом, концепция информационного общества эмпирически лучше обоснована, чем концепция общества знания, но по большому счету сама по себе никак не доказывает выхода производительных сил и общества в целом на какой-то качественно новый уровень развития. Так, модель общества, которую М. Кастельс [см.: 8] именует информациональным капитализмом, и которая, по его мнению, приходит на смену индустриальному капитализму, по большому счету остается разновидностью общества модерна. Для обоснования же выхода на принципиально новую стадию приходится переходить к аргументам концепции общества знаний, а здесь уже недостаточно одного указания на появление персональных компьютеров и Интернета. Тем не менее, стоит принять утверждение о росте объемов информации, циркулирующей в обществе и становящейся одним из основных производственных ресурсов, в качестве одного из признаков современного общества.
Другим признаком формирования постиндустриального общества, практически общепринятым среди его теоретиков, выступает такой параметр, как опережающий рост сектора услуг. Сторонники концепции сервисного общества считают это параметр ключевым и определяющим специфику экономики и социальной структуры нового общества. На то, что экономика, основой которой является промышленное производство товаров, уступает место экономике услуг, указывали, в частности, З. Бжезинский [см.: 3] и Д. Белл [см.: 1]. Д. Белл, признавая, что еще в период с 1870 по 1920 гг. в США рост занятости в сфере услуг происходил практически с той же скоростью, что и рост занятости в промышленности, все же полагает, что факт нарастающего с середины ХХ века доминирования сферы услуг, в том числе в плане занятости, имеет ключевое значение, поскольку «подобные изменения в характере производства и структуре занятости – один из важнейших аспектов зарождения постиндустриального общества» [1, с. 168]. Если индустриализация связана с увеличением доли промышленности в ВВП и доли промышленных рабочих в структуре занятости, то теперь предполагается относительное уменьшение этих показателей по сравнению с сектором услуг, что является составной частью постиндустриальной трансформации. Утверждение о росте доли сектора услуг в ВВП и доли сервисных работников в структуре занятости, особенно если речь идет о развитых странах Запада, – хорошо подтвержденное статистикой положение теории нового общества.
Здесь проблема возникает в связи с различием в интерпретациях данного феномена. Постиндустриалисты исходят из того, что преобладание в ВВП и структуре занятости третичного (сервисного) сектора является достаточным основанием для выделения новой исторической стадии. Однако стоит заметить, что в мировой истории имеются примеры преимущественно сервисных политий уже в античности и в средневековье – например, Венецианская республика. Также рост доли сектора услуг наблюдался на всем протяжении периода модерна, а в наши дни преобладание третичного сектора обнаруживается не только в развитых, но и в наиболее бедных и отсталых странах. «Преобладание третичного сектора уже в странах третьего мира, которое сейчас считается свидетельством неблагополучия в экономике, доказывает, что для развития сферы услуг нет необходимости в индустриальном базисе, кроме того… мало что свидетельствует в пользу представления о том, что развитые общества переходят от ситуации наибольшей занятости в промышленности к ситуации наибольшей занятости в секторе услуг. Самая разительная перемена произошла в связи с переходом рабочей силы в сферу услуг не из промышленности, а из сельского хозяйства» [9, с. 64]. Рост доли сектора услуг в значительной мере отражает не столько технологический, сколько социокультурный сдвиг, связанный с ростом женской занятости. Значительная доля услуг, предоставляемых сейчас коммерческими учреждениями, прежде была частью нерыночной домашней экономики. Уход за детьми и стариками, готовка еды и уборка – все это было делом домохозяек. Сокращение неоплачиваемого женского труда, когда дети отправились в детские сады, старики – в дома престарелых, а обедать люди идут в заведения общепита, означает не увеличение количества услуг, а их коммерциализацию. Также значительная часть роста доли сектора услуг объясняется таким феноменом, как аутсорсинг, когда промышленные предприятия вместо того, чтобы пользоваться как раньше услугами своих собственных бухгалтерского, юридического и т. п. отделов обращаются к услугам сторонних специализированных организаций. Здесь также рост объема услуг является чисто статистическим. Это не значит, конечно, что чистого роста доли сервисного сектора не произошло, но, во-первых, он не столь значителен, как это выглядит с точки зрения статистики, а с другой, он не означает принципиального разрыва с ситуацией модерна.
Еще одним из фундаментальных признаков постиндустриального перехода выступает изменение в сфере общественного сознания, определяющее трансформацию в отношениях и поведении людей, начиная от бытовых привычек, сексуального поведения и кончая преобразованиями господствующей идеологии. Основной упор на этот параметр делают постмодернисты – представители идеалистической версии теории нового общества. Но и большинство сторонников позитивистской версии этой теории также признают важность данного рода изменений. В целом предполагаемые изменения описываются как последовательное развитие тенденций либерализации и детрадиционализации, вышедших на качественно новый уровень. В частности, это проявляется в подъеме новых социальных движений, таких как феминизм, и установлении таких принципов, регулирующих социальные отношения и поведение людей, как толерантность, политкорректность и мультикультурализм. О подобной тенденции – причем, как правило, в позитивном ключе – заявляют практически все представители теории нового общества, в том числе Э. Тоффлер [см.: 6], М. Кастельс [см.: 8] и др. Утверждается, что это означает переход к более гуманному обществу, где утверждается приоритет личной свободы, когда индивидуальный выбор не ограничивается давлением общества и традиций, открывается простор для самовыражения личности, различных образов жизни и культурного многообразия. Эта радикальная детрадиционализация продолжает тенденции секуляризации, свойственные эпохе модерна, но выводит их на новый уровень.
Впрочем, имеется и другая, противоположная по сути трактовка изменений в сфере культуры при переходе к новому обществу, представленная в работе «Постсекулярное общество» Ю. Хабермаса [см.: 10]. Он утверждает, что при переходе от индустриального общества к постиндустриальному благосостояние и социальное обеспечение в них компенсируют потребность в религиозной жизни и веры в какой-либо Абсолют, что, казалось бы, должно довести тенденцию секуляризации до логического конца. Однако на практике мы сталкиваемся, по его мнению, с ситуацией не радикально секулярного, а постсекулярного мира, где происходит «возрождение религии». Возрождение активной религии в наше время стало возможным благодаря сочетанию трех факторов: 1) экспансия миссионеров; 2) радикализация фундаменталистов; 3) политическая инструментализация потенциала насилия, присущего многим мировым религиям. Таким образом, Ю. Хабермас также утверждает, что в параметре секуляризация / детрадиционализация происходит качественный сдвиг, но направлен он не в сторону радикализации данных процессов, а в сторону обращения вспять.
Как представляется, Ю. Хабермас описывает лишь некоторые яркие, но поверхностные явления, придавая им не то значение, которое они имеют. На практике мы видим скорее агрессивную экспансию нетрадиционных форм религиозности – различного рода политизированных или тоталитарных сект. Выступая экстремальной формой реакции на нарастающую детрадиционализацию, на практике они способствуют не спасению, а разрушению традиционной религиозности. Религии традиционно стремятся дисциплинировать людей в плане способности контролировать свои желания и ограничивать пороки, современная же культура скорее склонна поощрять любые желания и удовлетворять любые прихоти людей-потребителей, провозглашая равенство всех образов жизни и систем ценностей. Так что общая тенденция секуляризации, профанации и детрадиционализации, присущая эпохе модерна, продолжается, что оставляет, тем не менее, открытым вопрос: происходит ли радикализация данной тенденции и дойдет ли она до своего предела? Пока что можно лишь констатировать активное стремление прогрессистских лево-либеральных движений реализовать данный сценарий и нарастающее стремление консерваторов ему противодействовать. Консерваторы опираются при этом на сохранившиеся элементы традиционной культуры, а либералы – на индивидуалистический и эгалитаристский сдвиг общественного сознания, характерный для эпохи модерна, продолжая тем самым старые споры.
В политическом плане этот эгалитаристский сдвиг общественного сознания, когда почти всякий обыватель полагает себя компетентным выносить суждения по любому поводу и активно вмешиваться в управление общественными делами, означает углубление демократизации (З. Бжезинский, Д. Белл). Демократизация, вышедшая на уровень массового гражданского активизма и повсеместного развития демократического участия, является второстепенным, но достаточно популярным параметром постиндустриального перехода. З. Бжезинский [см.: 3] связал демократизацию с еще одним параметром постиндустриального перехода – повышением социальной роли телевидения. В 1970 г. он предсказывал рост значимости телевидения, которое должно будет бороться с главным бичом человечества – скукой от слишком благополучной жизни, а также вовлекать в общественную и политическую жизнь, принятие общественно важных решений широкие народные массы. Однако, что касается роли телевидения, то после появления Интернета она фактически скорее снижается, чем растет. Так что данный критерий явно не соответствует реальности, но даже если бы и соответствовал, то вряд ли это можно было бы считать существенным основанием для провозглашения наступления новой исторической эпохи. Впрочем, с определенным основанием можно утверждать, что роль массового организатора, агитатора и пропагандиста в наши дни взял на себя не предвиденный З. Бжезинским в 1970 г. Интернет. И действительно, многие сейчас связывают рост гражданского активизма и развитие демократии с развитием интернет-коммуникаций. Тем не менее утверждение о непрерывной прогрессивной поступи демократизации более всего напоминает не строго научное утверждение о факте, а пропагандистско-идеологическое клише, наподобие заклинаний о развитом социализме периода позднего СССР.
С большим основанием можно утверждать, что развитие интернет-технологий способствовало развитию процессов сетевизации. Сетевизация – процесс трансформации организационных структур от иерархических к сетевым, который, как предполагается, затрагивает все общество – от уровня национальных государств (которые ослабляются и чьи границы становятся более проницаемыми) до уровня корпораций и малых групп. Так, по мнению Э. Тоффлера [см.: 6], в ходе постиндустриального перехода происходит перераспределение власти, когда национальные структуры практически отмирают, уступая свои полномочия наднациональным (МВФ и т. п.) и субнациональным структурам (органы местного самоуправления), в том числе неправительственным (ТНК). Также и Дж. Нейсбит [см.: 5] согласен, что люди все меньше зависят от иерархических структур, делая выбор в пользу неформальных сетей. С точки зрения М. Кастельса [см.: 8], давшего наиболее подробное описание процессов сетевой трансформации, новое общество будет, в первую очередь, именно сетевым по своей сути. Даже если принять данное утверждение за чистую монету и процессы углубления демократизации лишь продолжают тенденции, характерные для эпохи модерна, то сетевизация вроде бы означает дебюрократизацию, т. е. радикальное отрицание тенденции, характерной для предыдущей эпохи. Однако более внимательное прочтение работ М. Кастельса свидетельствует о том, что он скорее подчеркивает преемственность с индустриальным прошлым, чем разрыв с ним. Информационные сети и сетевые структуры в целом вносят определенную новизну, но они скорее дополняют традиционные бюрократические структуры, чем заменяют их. Так что сетевизация – это скорее характеристика позднего модерна, чем постмодерна. Что касается более радикальной версии концепции сетевого общества – гипотезы об отмирании национального государства и замене его сетями мировых городов и ТНК – так это пока скорее план-прогноз олигархов-глобалистов и их интеллектуальной обслуги, чем состоявшийся факт.
Отрицанию в постиндустриалистской теории подвергается также и тенденция урбанизации, свойственная эпохе модерна. Э. Тоффлер [см.: 6] предсказывает, что развитие новых информационных технологий приведет к дезурбанизации и перемещению большинства населения в «электронные коттеджи», т. е. в небольшие поселения, воплощающие в себе достоинства города и деревни, избавленные при этом от их недостатков. На практике пока мы наблюдаем скорее гиперурбанизацию, когда все больше людей перемещается из небольших городков в крупнейшие городские центры.
Более принципиальным представляется момент отрицания капиталистического пути развития, который также предсказывается многими сторонниками теории нового общества. По мнению Д. Белла [см.: 1], формирующееся постиндустриальное общество будет постдефицитным с точки зрения доступности материальных благ, т. е. дефицит благ, определявший в период капитализма (и до него) мотивы поведения людей и основные коллизии социальных конфликтов, исчезнет, зато станет массовым явлением дефицит информации и времени. Вопреки этому утверждению, очевидно, что дефицит материальных благ, по крайней мере в наши дни, никуда не делся, так что данная предпосылка посткапитализма пока не работает. П. Дракер связывает переход к посткапитализму с развитием экономики, основанной на знаниях: «То обстоятельство, что знание стало главным, а не просто одним из видов ресурсов, и превратило наше общество в посткапиталистическое» [11, с. 98]. Очень сильное заявление, когда из одного сомнительного и не доказанного утверждения выводится другое.
В. Иноземцев [см.: 12], опираясь на результаты исследований Р. Инглегарда, доказывает, что постдефицитность ведет к замещению экономической, утилитарной мотивации к труду надутилитарной, что в свою очередь ведет к трансформации труда в творчество (впрочем, возможно, только для новой креативной элиты общества). Творчество в принципе не подлежит эксплуатации, так как основным капиталом творческой корпорации становятся неотчуждаемые способности ее работников. Творческие корпорации, таким образом, утрачивают свой капиталистический характер, частная собственность вытесняется и замещается личной. Сужается сфера применимости рыночных механизмов. А в целом это означает возникновение предпосылок для перехода от капиталистического общества к посткапиталистическому и даже, что более фундаментально, от экономического к постэкономическому.
В целом эти утверждения В. Иноземцева выглядят как попытка выдать желаемое за действительное, что особенно заметно в аспекте провозглашения достигнутой постдефицитности. Его заявление о том, что «более предпочтительным кажется стремление преодолеть эксплуатацию не в ее объективно-экономическом, а в субъективно-нравственном аспекте» [12, с. 138] – это, по сути, призыв к интеллектуальным работникам заняться успокоительным самовнушением. Это такой своеобразный опиум для так называемого креативного класса, которому внушается мысль: если вы действительно творческие работники, то эксплуатации для вас не существует, если же вы ее ощущаете – сами виноваты, не стали по-настоящему творческими. В США «субъективное преодоление эксплуатации» происходит на фоне продолжительного роста неравенства и катастрофического сокращения доли среднего класса, который уже не является преобладающим. Все прочие утверждения В. Иноземцева также являются не объективной констатацией факта, а успокоительной пропагандой о том, что проблемы капитализма и сам он как таковой автоматически преодолеваются по мере развития постиндустриального общества, а впереди нас ждет постэкономическое общество, практически коммунизм. Действительно, в последнее время, особенно в период начавшегося в 2020 г. кризиса, в практике многих стран Запада наблюдаются элементы, не свойственные капитализму, такие как переход к политике отрицательных процентных ставок и массовая раздача денег безработному населению. В некоторых странах (Финляндии, например) в последние годы проводились эксперименты с введением безусловного базового дохода. То есть, с одной стороны, подрываются традиционные капиталистические стимулы к труду, с другой – к нормальной предпринимательской деятельности и накоплению капитала, поскольку и доходы населения, и прибыль предпринимателей все больше обеспечиваются непосредственной раздачей «вертолетных» денег государством. Однако находящаяся в кризисе капиталистическая система не перестает от этого быть капиталистической, больной капитализм – это еще не посткапитализм. Вообще утверждение о переходе к посткапитализму выглядело более убедительным в середине ХХ века, в период расцвета модели государства всеобщего благосостояния. Однако неолиберальные реформы последних 30-40 лет существенно разрушили эту модель. Так что сейчас даже отдельные популистские меры по поддержке малообеспеченных слоев населения не компенсируют произошедшего усиления разрыва между бедными и богатыми. Так, в США группа населения со средними доходами, прежде составлявшая почти две трети населения, теперь сократилась до менее половины, в то время как основная часть прироста национального благосостояния за последние десятилетия досталась наиболее обеспеченной части – одному проценту американцев. Причем в основном это люди, получающие доход с вложений капитала, что никак не соответствует гипотезе о переходе к посткапитализму.
В качестве промежуточного итога стоит привести классическое определение Д. Белла, которое позволяет выделить основные черты «нового», постиндустриального общества: «Постиндустриальное общество определяется как общество, в экономике которого приоритет перешел от преимущественного производства товаров к производству услуг, проведению исследований, организации системы образования и повышению качества жизни; в котором класс технических специалистов стал основной профессиональной группой и, что самое важное, в котором внедрение нововведений… во все большей степени стало зависеть от достижений теоретического знания… Постиндустриальное общество… предполагает возникновение нового класса, представители которого на политическом уровне выступают в качестве консультантов, экспертов или технократов» [цит. по: 13, с. 27]. Креативный класс, или, точнее, его наиболее выдающаяся часть (меритократия) становится основным производительным классом, наиболее эффективным собственником и, в соответствии с марксистским принципом, политически доминирующим классом. Это связано с тем, что «знания и способы их практического применения замещают труд в качестве источника прибавочной стоимости. В этом смысле как труд и капитал были центральными переменными в индустриальном обществе, так информация и знания становятся решающими переменными постиндустриального общества» [14, с. 332].
Таким образом, обобщенная модель теоретиков постиндустриализма выглядит следующим образом. Основной движущей силой трансформации зрелого индустриального общества послужила научно-техническая революция в целом и информационно-коммуникационная революция в особенности. Научно-техническая революция вызвала увеличение производства материальных благ, а также изменение относительной ценности разных факторов производства и сдвиг в структуре потребностей населения. «Изменение значения знания, начавшееся двести пятьдесят лет назад, преобразовало общество и экономику. Знание стало сегодня основным условием производства. Традиционные “факторы производства” – земля (т. е. природные ресурсы), рабочая сила и капитал – не исчезли, но приобрели второстепенное значение» [11, с. 95]. Изменение относительной ценности факторов производства ведет к изменению положения тех социальных групп, которые являются их владельцами. «Насыщение» потребительского рынка товарами промышленного производства (вследствие роста производительности труда) вызывает рост благосостояния населения и снижение предельной полезности дополнительных единиц благ данного рода. Отсюда следует, с одной стороны, смещение в структуре потребительских предпочтений от материальных продуктов к услугам, а с другой – снижение спроса со стороны наемных работников на нетворческие профессии, которые являются непривлекательными для них. В то же время и со стороны работодателей растет спрос на работников, способных к выполнению интеллектуально насыщенной, творческой работы. Поскольку высокие технологии с успехом заменяют, вытесняют затраты на сырье, материальные средства производства и физический труд, относительная ценность этих факторов производства снижается. Параллельно с этим растет ценность «человеческого ресурса» – интеллекта, создающего блага практически самостоятельно, с минимальным участием других ресурсов. Технологические изменения более-менее автоматически ведут к изменениям социальным. Превращение в главный ресурс интеллекта вместо капитала ведет к снижению значения и власти капитала и росту влияния интеллектуалов, которые в принципе не могут подвергаться эксплуатации, поскольку их основной капитал – это их знания, умения и навыки, не отчуждаемые от них. В результате развитие постиндустриального общества ведет к автоматическому «самоустранению» капиталистических отношений. Капиталистическая социальная стратификация с ее разделением на капиталистов и эксплуатируемый пролетариат заменяется при этом неполяризованной, крайне размытой структурой с множеством групп, отличия между которыми зависят главным образом от уровня интеллекта. Во главе общества стоит меритократия – группа наиболее заслуженных интеллектуалов, приносящих наибольшую пользу обществу. А основная часть населения, независимо от роли в производстве, благодаря своим приличным доходам образовывает средний класс. Информационно-коммуникационная революция помогает новым социальным движениям в их борьбе за либерализацию общественной жизни, а также способствует сетевой трансформации организационных структур.
Итак, мы вплотную подходим к формулированию эмпирических критериев, которые можно верифицировать на предмет того, реализовались ли прогнозы постиндустриалистов. И здесь мы сталкиваемся с необходимостью разделения двух обобщенных вариантов теории нового общества – сильного и слабого. По сути, такое разделение можно обнаружить в работе Д. Белла, который дает два определения постиндустриального общества – в соответствии с требованиями слабого и сильного варианта теории. «Если мы определим постиндустриальное общество как такое, где произошел сдвиг от промышленного производства к сфере услуг, то получится, что Великобритания, почти вся Западная Европа, Соединенные Штаты и Япония вступили в постиндустриальный век. Но если мы определим информационное общество как такое, в котором существуют научный потенциал и способность трансформировать научные знания в конечный продукт, называемый обычно “высокими технологиями”, то можно сказать, что только Соединенные Штаты и Япония отвечают данному условию» [1, с. CXXIX]. При этом если в своей работе 1973 года Д. Белл уверенно говорит о постиндустриальном обществе как уже свершившемся факте («Вполне можно считать, что 1945–1950 годы символически были годами рождения постиндустриального общества» [1, с. 466]), то в 1998 г. он куда осторожнее отмечает, что сужение традиционных секторов хозяйства в развитых странах ставит вопрос о том, перейдут ли западные общества к экономике с новыми «высокотехнологичными» производствами с «высокой добавленной стоимостью» или же они превратятся в «штабное хозяйство», предоставляющее инвестиции и финансовые услуги остальному миру [см.: 1, с. CXVI]?
Таким образом, слабый вариант концепции постиндустриального общества – это по существу не столько философско-исторический, сколько экономико-географический подход. Он утверждает следующее: по мере развития глобализации происходит углубление международного разделения труда, в результате чего хозяйства развитых стран превращаются в «штабные экономики», а промышленность перемещается в новые индустриальные страны. То есть ситуация на первый взгляд выглядит так, как будто развитые страны не переходят на какой-то качественно более высокий уровень развития материальных производительных сил, а лишь усиливают свою специализацию на более выгодных сферах деятельности, прежде всего, финансах, а также маркетинге, дизайне и т. п. «креативных» нишах нематериального производства. Так, еще в 1973 г. Д. Белл признавал, что «Соединенные Штаты все больше становятся обществом рантье, где значительная и все более возрастающая часть торгового баланса представлена не столько экспортом, сколько поступлениями от зарубежных инвестиций американских корпораций» [1, с. 214]. Страны-рантье живут за счет прибыли от инвестирования в чужую промышленность, становясь для остального мира специализированной территорией финансового капитала. Но в таком случае возникает вопрос, который потребуется отдельно рассмотреть, – а можно ли подобную ситуацию вообще интерпретировать как выход на новую стадию развития общества, социальную революцию, равнозначную модернизации?
Сильный вариант основания для подобных сомнений не создает. Он явно именно это и подразумевает – выход технико-экономического прогресса на качественно новый, более высокий уровень. Сильный вариант предполагает, что постиндустриальный переход – это не деиндустриализация, а сверхиндустриализация. Процесс индустриализации в свое время привел не к отказу развитых стран от своего сельского хозяйства, а к мощному повышению его производительности. Увеличение околичности производства привело к ситуации, когда меньшее количество сельскохозяйственных работников способно прокормить большее число людей. Например, в России столетней давности крестьяне составляли около 80 % населения, а сейчас их меньше 20 %, но обеспеченность продовольствием осталась на достаточном уровне. Точно так же постиндустриальное общество – это не то общество, которое отказалось от промышленного производства в пользу компьютерных игр и т. п., а то, где развитие информационного сектора экономики позволяет осуществлять промышленную деятельность еще более успешно. Как индустриализация не уничтожила сельское хозяйство, а позволила организовать его более эффективно, так и новые информационные технологии, с точки зрения данной теории, дополняют традиционные промышленные технологии, повышают общую эффективность экономики. Увеличивается околичность производства, и меньшее количество людей может производить большее количество материальных благ. «Избыточные» для промышленности рабочие при этом переходят в «новую экономику», включающую различные виды информационной и сервисной деятельности. Таким образом развитие новых, «постиндустриальных» секторов экономики не является исключительно самоцелью, а выступает также и средством повышения промышленной и сельскохозяйственной конкурентоспособности страны. Страна постиндустриальная должна быть в целом сильнее в экономическом плане по сравнению с индустриальными странами и более конкурентоспособна по сравнению с ними не только в сфере информационных технологий, финансов или кинематографа, но и в производстве материальных потребительских благ и продовольствия.
Реализовался ли такой вариант где-либо на практике? Этот вопрос требует дальнейшего изучения. Но, во всяком случае, можно уверенно сказать, что сильный вариант на уровне теории вполне определенно заявляет о снятии старого индустриального общества: в этой теории индустриальное производство и традиционные факторы производства (труд, земля и капитал) больше не являются фундаментом производительных сил, в этой теории произошли дезурбанизация, демассовизация, дебюрократизация, преодоление капитализма, а наука превратилась в основную производительную силу и базис новой экономики. Так ли обстоит дело в реальности – отдельный вопрос, и все эти утверждения нуждаются в сопоставлении с эмпирикой, но теоретически общество, описываемое подобным образом, обществом модерна уже определенно не является.
Слабая версия опирается, прежде всего, на положения и аргументы, представленные в рамках концепций информационного общества, сервисного общества и сетевого общества. В отличие от аргументов сильной версии, ее положения не требуют дополнительной верификации, так как эмпирическая обоснованность большинства из них достаточно наглядна. Однако все описываемые ею процессы не выводят общество на некую качественно новую, более высокую ступень развития. Описываемое данными концепциями общество остается обществом модерна, со всеми его основными характеристиками. Можно говорить только о позднем модерне, когда добавляются некоторые новые специфические характеристики общества: информатизация, опережающий рост сектора услуг и экспансия сетевых структур.
Список литературы
1. Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. – М.: Академия, 1999. – 956 с.
2. Трубицын О. К. Ключевые социальные решения эпохи модерна // Сибирский философский журнал. – 2020. – Т. 18. – № 1. – С. 74–86.
3. Brzezinski Z. Between Two Ages: America’s Role in the Technetronic Era. – New York: The Viking Press, 1970. – 355 p.
4. Тоффлер Э. Метаморфозы власти: Знание, богатство и сила на пороге XXI века. – М.: АСТ, 2003. – 669 с.
5. Нейсбит Д. Мегатренды. – М.: Издательство ACT; Ермак, 2003. – 380 с.
6. Тоффлер Э. Третья волна. – М.: АСТ, 1999. – 784 с.
7. Кобяков А. Б., Хазин М. Л. Закат империи доллара и конец «Pax Americana». – М.: Вече, 2003. – 368 с.
8. Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. – М.: ГУ ВШЭ, 2000. – 608 с.
9. Уэбстер Ф. Теории информационного общества. – М.: Аспект Пресс, 2004. – 400 с.
10. Habermas J. A “Post-Secular” Society – What Does That Mean? // Reset Dialogues on Civilizations. – URL: https://www.resetdoc.org/story/a-post-secular-society-what-does-that-mean/ (дата обращения 13.06.2020).
11. Дракер П. Посткапиталистическое общество // Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология. – М.: Academia, 1999. – С. 67–100.
12. Иноземцев В. Л. За десять лет. К концепции постэкономического общества. – М.: Academia, 1998. – 576 с.
13. Иноземцев В. Л. Перспективы постиндустриальной теории в меняющемся мире // Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология. – М.: Academia, 1999. – С. 3–66.
14. Белл Д. Социальные рамки информационного общества // Новая технократическая волна на Западе. – М.: Прогресс, 1986. – С. 330–342.
References
1. Bell D. The Coming of Post-Industrial Society: A Venture of Social Forecasting [Gryaduschee postindustrialnoe obschestvo. Opyt sotsialnogo prognozirovaniya]. Moscow: Akademiya, 1999, 956 p.
2. Trubitsyn O. K. Key Social Solutions of the Modern Era [Klyuchevye sotsialnye resheniya epokhi moderna]. Sibirskiy filosofskiy zhurnal (Siberian Journal of Philosophy), vol. 18, no. 1, pp. 74–86.
3. Brzezinski Z. Between Two Ages: America’s Role in the Technetronic Era. New York: The Viking Press, 1970, 355 p.
4. Toffler А. Metamorphoses of Power: Knowledge, Wealth and Power on the Threshold of the XXI Century [Metamorfozy vlasti: Znanie, bogatstvo i sila na poroge XXI veka]. Moscow: AST, 2003, 669 р.
5. Naisbitt J. Megatrends: Ten New Directions Transforming Our Lives [Megatrendy]. Moscow: AST; Ermak, 2003, 380 р.
6. Toffler A. The Third Wave [Tretya volna]. Moscow: AST, 1999, 784 p.
7. Kobyakov A. B., Khazin M. L. The Decline of the Dollar Empire and the End of “Pax Americana” [Zakat imperii dollara i konets “Pax Americana”]. Moscow: Veche, 2003, 368 p.
8. Kastells M. The Information Age: Economy, Society and Culture [Informatsionnaya еpokha: еkonomika, оbschestvo i kultura]. Moscow: GU VShE, 2000, 608 р.
9. Webster F. Theories of the Information Society [Teorii informatsionnogo obschestva]. Moscow: Aspekt Press, 2004, 400 р.
10. Habermas J. A “Post-secular” Society – What Does that Mean? // Reset Dialogues on Civilizations. Available at: https://www.resetdoc.org/story/a-post-secular-society-what-does-that-mean/ (accessed 13 June 2020).
11. Drucker P. Post-Capitalist Society [Postkapitalisticheskoe obschestvo]. Novaya postindustrialnaya volna na Zapade. Antologiya (A New Post-Industrial Wave in the West. Anthology). Moscow: Academia, 1999, pp. 67–100.
12. Inozemtsev V. L. Ten Years Later: Toward the Concept of Posteconomic Society [Za desyat let. K kontseptsii postekonomicheskogo obschestva]. Moscow: Academia, 1998, 576, р.
13. Inozemtsev V. L. Prospects of Post-Industrial Theory in a Changing World [Perspektivy postindustrialnoy teorii v menyayuschemsya mire]. Novaya postindustrialnaya volna na Zapade. Antologiya (A New Post-Industrial Wave in the West. Anthology). Moscow: Academia, 1999, pp. 3–66.
14. Bell D. The Social Framework of the Information Society [Sotsialnye ramki informatsionnogo obschestva]. Novaya tekhnokraticheskaya volna na Zapade (New Technocratic Wave in the West). Moscow: Progress, 1986, pp. 330–342.
Ссылка на статью:
Трубицын О. К. Критерии выхода общественного развития на стадию постмодерна // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 3. – С. 18–35. URL: http://fikio.ru/?p=4125.
© О. К. Трубицын, 2020