УДК 168

 

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ по проекту № 19–011–00398 «Второй позитивизм в России: философская проблематика, влияние, критика».

 

Караваев Эдуард Федорович – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет», Институт философии, профессор кафедры логики, доктор философских наук, профессор, Санкт Петербург, Россия.

Email: EK1549@ek1549.spb.edu

199034 Санкт–Петербург, Менделеевская линия д.5,

тел.: + 7(812)328–94–21, доб. 1844.

 

Авторское резюме

Задача исследования: В работах Николая Александровича Шанина (1919–2011) современная символическая логика представлена в качестве основы информационного моделирования. Ориентация на разработку этого современного метода познания и практики фактически характеризует как содержание его научных работ в области топологии, конструктивной математики, поиска естественного вывода, построения финитарной концепции математического анализа, так и его преподавательскую деятельность на философском факультете СПбГУ.

Состояние вопроса: Информационное моделирование – это прохождение компьютерной программы. Для составления программы требуется описать задачу на «естественном» языке соответствующей научной дисциплины. Далее делается перевод на специальный формализованный язык. То, насколько удачно, – с точки зрения собственно представления содержания задачи и возможностей инструментов программирования, – подобран этот язык, существенно влияет на результат. В работах Н. А. Шанина детально представлен подход к информационному моделированию с позиций конструктивного направления в математике. Его исследования начались с попыток расширить границы общей части классической и конструктивной математики. Было известно, что доказательства традиционной математики переходят в доказательства конструктивной математики при так называемом «негативном переводе», т. е. при добавлении двойного отрицания перед знаками существования ┐┐Ǝ и дизъюнкции V. Шанину удалось осуществить обобщение теоремы Гёделя – Колмогорова о погружении классической арифметики в конструктивную. Он построил алгорифм выявления конструктивной задачи, который образует основу формулировки конструктивной семантики.

Результаты: Убедительным подкреплением концепции Шанина явился АЛПЕВ (Алгорифм Поиска Естественного Вывода), разработанный в начале 1960–х гг. в ЛОМИ группой математической логики, руководителем которой он оставался до своего ухода из жизни. Алгорифм обеспечивает «достаточно хороший» и «естественный» вывод (данного утверждения из данных аксиом). АЛПЕВ был запрограммирован, и эта программа до сих пор остается одной из лучших в своей области.

Выводы: Собственно научная работа Н. А. Шанина, его статьи и доклады на конференциях, а также его преподавательская деятельность способствовали подготовке будущих специалистов в области информационного моделирования.

 

Ключевые слова: символическая логика; информационное моделирование; конструктивизм; алгорифм.

 

Modern Symbolic Logic as the Fundamental Basis of Information Modeling (On the Centenary of the Birth of Nikolai Alexandrovich Shanin)

 

The study was carried out with financial support from the Russian Federal Property Fund for the project No. 19–011–00398 “Second positivism in Russia: philosophical problems, influence, criticism”.

 

Karavaev Eduard Fedorovich – Saint Petersburg State University, Institute of Philosophy, Professor, Department of Logic, Doctor of Philosophy, Professor, Saint Petersburg, Russia.

Email: EK1549@ek1549.spb.edu

5, Mendeleev Line, Saint Petersburg, 199034, Russia,

tel.: + 7 (812) 328–94–21, ext. 1844.

Abstract

Aim: In the works of Nikolai Alexandrovich Shanin (1919–2011), modern symbolic logic is presented as the basis for information modeling. The orientation toward the development of this modern method of cognition and practice, in fact, characterizes both the content of his scientific papers in the field of topology, constructive mathematics, finding the natural conclusion, formulating finitary concepts of mathematical analysis, and his teaching activities at the Faculty of Philosophy of St. Petersburg State University.

Background: Information modeling is the passage of the computer program. To write the program, it is necessary to describe the problem in the “natural” language of the relevant scientific discipline. Then a translation into a special formalized language is made. How well this language is selected, from the point of view of the actual presentation of the content of the task and the capabilities of the programming tools, significantly affects the result. N. A. Shanin’s works presented in detail the approach to information modeling from the standpoint of the constructive direction in mathematics. His research began with attempts to extend the boundaries of the common part of classical and constructive mathematics. The proofs of traditional mathematics were known to turn into the proofs of constructive mathematics through the so-called “negative translation”, i.e. by adding a double negation before the signs of existence ┐┐Ǝ and disjunction V. Shanin was able to generalize the Gödel – Kolmogorov theorem on immersion of classical arithmetic in constructive one. He built an algorithm for identifying a constructive problem, which forms the basis of the formulation of constructive semantics.

Results: A convincing reinforcement of Shanin’s concept was ALFNC (Algorithm for Finding a Natural Conclusion), developed in the early 1960s in LDIM (Leningrad department of Institute of Mathematics ) by a group of mathematical logic, the head of which he remained until his death. The algorithm provides a “good enough” and “natural” conclusion (of the statement from the given axioms). ALFNC was programmed, and this program remains one of the best in this field.

Conclusion: N. A. Shanin’s research, his articles and reports at conferences, as well as his teaching activities contributed to the training of future specialists in the field of information modeling.

 

Keywords: symbolic logic; information modeling; constructivism; algorithm.

 

Введение

25 мая 2019 г. исполнилось 100 лет со дня рождения Николая Александровича Шанина, выдающегося отечественного математика и логика, широко известного своими работами в области топологии, конструктивной математики, поиска естественного вывода, построения финитарной концепции математического анализа. Этот юбилей широкое математическое сообщество отметило Международной конференцией (Санкт–Петербург, 23–26 мая 2019 г.) [см.: 14].

 

Были сделаны доклады и выступления ученых из восьми стран; в их числе: Великобритания (2 человека), Германия (1), Италия (1), Нидерланды (1), Россия (6 – Москва, Новосибирск, Санкт–Петербург), Румыния (1), США (5), Франция (6), Южная Африка (1). Многие из участников являются учениками Шанина. Были обсуждены темы, развивающие различные стороны его богатейшего наследия. Вполне очевидно, что обзор содержания названной конференции – отдельная задача.

 

Цель данной статьи – показать, как в работах Шанина современная символическая логика представлена в качестве основы информационного моделирования[1]. Ориентация на разработку этого современного метода познания и практики характеризует, фактически, содержание его многих научных работ в области топологии, конструктивной математики, поиска естественного вывода, построения финитарной концепции математического анализа, его книг, статей и докладов на конференциях. Эта же ориентация присуща и его многолетней преподавательской деятельности на Философском факультете СПбГУ [см.: 13].

 

Информационное моделирование состоит в прохождении компьютерной программы, которая воплощает в себе «автоматизированный мысленный эксперимент» [2]. Формулировка «мысленный эксперимент» есть и у Шанина; см., например, упоминание мысленных экспериментов над наглядно представленными объектами в его работе «Понятия и логические средства конструктивной математики как средства теоретических моделей информационного типа» [9, с. 3].

 

Для составления программы требуется описать задачу на «естественном» языке соответствующей научной дисциплины. Далее делается перевод на специальный формализованный язык. То, насколько удачно – с точки зрения собственно представления содержания задачи, имеющихся в наличии компьютеров, инструментов программирования – подобран этот язык, существенно влияет на результат [см.: 4; 6].

 

От интуиционизма – к конструктивизму

В работах Н. А. Шанина детально представлен подход к информационному моделированию с позиций конструктивного направления в математике [см.: 3].

 

Еще в конце 1940–х гг. Шанин под влиянием Андрея Андреевича Маркова познакомился с основными идеями интуиционистского подхода к основаниям математики и пришел к необходимости переосмысления многих результатов «классической» математики, перехода к новой системе понятий и рассуждений. Стоит отметить, что это переосмысление находилось в конфликте с его собственным предшествующим математическим опытом и содержанием его собственных топологических и теоретико-множественных работ.

 

Уже в рамках традиционной математики проводилось различие между «чистыми» теоремами существования и «эффективными» способами построения искомых объектов. Такого рода различие между «эффективным» существованием Ǝх (читается «осуществимо x») и «неэффективным» существованием ┐┐Ǝх («не может не существовать х») нашло отражение в формальных системах интуиционистского (конструктивного) исчисления предикатов и интуиционистской (конструктивной) арифметики. В этих же формальных системах проводилось различие между «эффективной» и «неэффективной» дизъюнкциями. Однако эти системы, давая возможность изучать свойства «эффективных» существования и дизъюнкции на формальном уровне, не давали достаточно удовлетворительной семантики этих понятий.

 

Первыми работами, в которых анализировалось отношение классических (традиционных) систем и интуиционистских систем, были работы К. Гёделя и А. Н. Колмогорова. Они опирались на идею погружающей операции, состоящей в отображении, которое ставит в соответствие суждению А новое суждение А’ близкой синтаксической структуры так, что А’ выводимо в интуиционистской системе тогда и только тогда, когда А выводимо в соответствующей классической системе.

 

Исследования Шанина по основаниям математики, нацеленные – как это оказалось, в конце концов – на приближение ее к потребностям информационного моделирования, начались с попыток расширить границы общей части классической и конструктивной математики. Ко времени его первых работ в этом направлении было известно, что доказательства традиционной математики переходят в доказательства конструктивной математики при так называемом «негативном переводе», т. е. при добавлении двойного отрицания ┐┐ перед знаками существования Ǝ и дизъюнкции V. При таком переводе, очевидно, сохраняются лишь те арифметические теоремы, которые не содержат ни Ǝ, ни V. Шанин построил серию более тонких погружающих операций и сумел указать классы теорем, содержащих Ǝ и V, которые переносятся в конструктивную математику без изменений. Эти результаты явились серьёзным обобщением теоремы Гёделя – Колмогорова о погружении классической арифметики в конструктивную [7–9].

 

Раньше интуиционисты обосновывали применяемую ими логику малопонятными «философскими» соображениями. Первая математически ясная интерпретация конструктивных существования и дизъюнкции – реализуемость, по С. К. Клини – основывалась на понятии алгорифма.

 

Суждение «для каждого х существует у, такой что А(х, у)» (символически, ∀хƎуА(х,у)) по Клини понимается как наличие алгорифма, строящего у по х. Если же (для произвольного х) всего лишь получено противоречие при допущении, что у не существует, то считается обоснованным только суждение ∀х┐┐ƎуА(х, у).Однако интерпретация Клини сводила вопрос об истинности данной формулы к рассмотрению таких формул, логическая структура которых в некотором отношении была не проще структуры исходной формулы.

 

Развивая свои идеи в области конструктивной семантики, Шанин построил алгорифм выявления конструктивной задачи, который образовал основу одной из самых распространенных формулировок конструктивной семантики. Его алгорифм перерабатывает суждение А в эквивалентное ему при конструктивном понимании суждение А’ вида Ǝх₁. . . x_kN, где N не содержит связок Ǝ и V, с которыми как раз и связана в конструктивной математике задача построения объектов. Следовательно, заключенная в А конструктивная задача сводится к построению объектов х₁, . . ., x_k и обоснованию суждения N, которое само уже не содержит конструктивной задачи. В силу результатов о погружении, для обоснования N в рамках конструктивной математики достаточно доказать его в классической арифметике.

 

Подчеркнем, что многие процессы в человеческой деятельности допускают «практически приемлемое» моделирование посредством подходящих конструктивных и вполне финитарных ситуаций (или более сложных ситуаций, но не апеллирующих к тому или иному варианту представлений о «бесконечности» [см.: 9; 10]).

 

На основе разработанных принципов конструктивного понимания суждений Шанин приступил к проведению программы конструктивизации математики, в первую очередь, – математического и функционального анализа. Одной из целей конструктивизации была разработка системы понятий и аппарата, пригодных для постановок задач, связанных с вопросами вычислимости в анализе. Соответствующая программа работ была намечена в выступлении Шанина на III Всесоюзном математическом съезде в 1956 г. И это, опять-таки, продвигало развитие символической логики «в пользу потребностей» информационного моделирования.

 

При проведении в жизнь названной программы очень важным (а иногда – решающим) оказывается правильный выбор конструктивных аналогов основных понятий анализа – таких, как вещественное число, непрерывная функция и т. д. Однако непосредственная, «пословная», конструктивная переформулировка классических определений может привести к неработоспособным понятиям. Шанин заметил, что большинство работающих конструктивных понятий можно определить на основе подходящим образом выбранных пополнений метрических пространств. В качестве исходного пополняемого пространства берется некоторое простое множество конструктивных объектов, например, рациональные числа, кусочно-постоянные функции и т. п.

 

О единстве научной и преподавательской работы Н. А. Шанина в подготовке информационного моделирования

Адекватное представление о подходе Шанина к подготовке средств информационного моделирования дает, на наш взгляд, его концепция (или, если угодно, «парадигма») преподавания символической логики на философском факультете СПбГУ в период с осеннего семестра 1991/1992 учебного года по весенний семестр 1999/2000 учебного года.

 

На конференции «Методологические и методические проблемы математического образования», которая была проведена в рамках философского (методологического) семинара ЛОМИ 12 февраля 1981 г. [см.: 4, с. 16], Шанин, касаясь издержек формализма в преподавании, зачитал цитату из книги В. А. Успенского «Машина Поста»: «Вообще способность воспринимать какую-либо систему понятий или какое-либо построение до (и независимо от) получения информации о том, зачем это нужно, т. е. до (и независимо от) каких бы то ни было приложений, представляется нам одним из важнейших качеств, воспитываемых занятиями математикой.

 

Представление о цели, которую преследует изложение того или иного материала, способствует, возможно, его запоминанию, но не должно влиять на понимание, которое может и должно иметь место независимо от этой цели. Умение мыслить формально – это особое умение, развивающееся, как и всякое умение, в результате тренировки. Такая тренировка могла бы начинаться с ранних лет, доступна для первоклассника. Элементами такой тренировки могут служить и сложение многозначных чисел (при том, что многозначные числа понимают без особой семантики, просто как цепочки цифр, а сумма определяется посредством алгоритма сложения столбиком) и простейшие упражнения с машиной Поста» [5, с. 19].

 

Шанин расценил эту точку зрения как недопустимый в преподавании формализм и (даже) обвинил А. А. Иванова в ее пропаганде (введение в курс математики актуальных бесконечно малых дает некоторые методические удобства, но в техническом вузе неизбежно формальное их понимание).

 

На второй конференции «Методологические и методические проблемы математического образования», которая состоялась 3–4 февраля 1983 г., Шанин в своём выступлении поднял ряд серьезных теоретических вопросов относительно оснований математики, понятия математического объекта, строгости математических рассуждений.

 

Приводим опубликованный текст его выступления.

 

«Бурбаки – это очень плохо. Великая математика создавалась без теории множеств, без понятия множества. Встает вопрос, на какой основе эта математика создавалась. Это можно понять из цитаты Бурбаков по истории математики.

 

В рамках классической математики, очевидно, правомочно говорить, что точка принадлежит прямой линии, но делать отсюда вывод о том, что прямая «составлена из точек», нельзя без нарушения табу на актуальную бесконечность, и Аристотель пускается в длинные рассуждения, чтобы определить этот запрет. В XIX в., очевидно, для того чтобы пресечь все возражения этого рода, многие математики избегают говорить о множествах и систематично рассуждают “по содержанию”. Так, например, Галуа говорит не о числовых полях, но только о свойствах, общих всем элементам этого поля. <…> (Пеано – единственный математик, который свободно употребляет язык теории множеств в элементарной геометрии.)^* Когда Больцано в 1817 году доказывает существование нижней грани множества, ограниченного снизу в R, он еще рассуждает “по содержанию”, как и большинство его современников, говоря не о произвольном множестве действительных чисел, а о произвольном свойстве этих последних» [1, с. 38–39; отмеченную звёздочкой^* фразу Шанин опускает].

 

«Люди в повседневной жизни научились выделять типы объектов. Эти типы объектов люди научились выделять с помощью некоторой деятельности. В чем главная беда Бурбаков? Их концепция маскирует, даже дезавуирует основные механизмы, с помощью которых математика отражает реальный мир. Не понятие множества – главное в математике, без этого понятия математика может легко обойтись, а понятие типа объекта. Натуральное число – это, например, объект, с которым можно определенным образом действовать, строя другие объекты, причем, совсем не обязательно мыслить все построения собранными вместе.

 

Но понятие функции – это действительно вещь фундаментальная. У Бурбаки функция – это множество упорядоченных пар. Такой подход начисто отбрасывает способ, с которым люди реально приходят к функциям и функциями пользуются. В действительности имена функций – это имена типов действий. Понятие функции не сводимо к понятию множества – на этом пути мы приходим в тупик, так как множество пар, в свою очередь, определяется функцией, сопоставляющей одним парам «истинно», а другим – «ложно», и возникает порочный круг. На самом деле приходится иметь понятие функции, вводимое независимо от множества пар. Но даже в том случае, когда мы сможем рассматривать ту или иную функцию как множество пар, все равно, мы лишаемся возможности понимать тот механизм, с помощью которого математика отражает реальный мир через деятельность.

 

Изложение математики надо начинать с объяснения того, что имеются различные индивидуальные объекты и типы объектов. Мы их включаем в некоторый механизм деятельности, и на этой почве возникает понятие функции как вида деятельности и т. д. Так надо организовывать основы процесса обучения математике. Если мы будем функции так определять, то мы не утратим связи с тем, что реально происходит. Когда человек все это уже прошел, то ему можно сказать, что функция есть «на самом деле» множество пар, – для краткости…

 

Это – иллюзия, что математика есть нечто очень точное. В реальной жизни мы действуем не в рамках абсолютной точности, а в рамках практической достаточности. Более того, трудности оснований математики лежат не в теории множеств, а гораздо раньше. Рассмотрим утверждение ∀n(f(n) = 0), где f – очень простая алгоритмически заданная функция, примитивно рекурсивная. Какой смысл имеет это утверждение? Конечно, это не факт реальной действительности, ибо в реальной действительности мы встречаемся лишь с конечными наборами натуральных чисел. Может быть, это следует понимать так, что мы в состоянии предъявить некоторое рассуждение, которое экстраполирует наши представления, выработанные в конечных областях? Попробуем эти представления сформулировать в некоторой аксиоматической системе. Допустим, что для данной функции f наше утверждение можно доказать методом обычной индукции. Тогда можно указать f’, для которой простая индукция не пройдет, но пройдет более сложная индукция. Но тогда можно предъявить f», для которой и эта более сложная индукция не пройдет и т. д. Объяснить до конца, что утверждение ∀n(f(n) = 0) означает, невозможно. Уже здесь лежат трудности основания математики, а вовсе не в теории множеств. Там вообще горы идеализации, горы фантастики. Но математики такие вещи доказывают. На самом деле они не претендуют на исчерпывающее определение истинности подобного тождества, останавливаясь на практически достаточном этапе. Пусть допускается только обычная индукция в качестве условия истинности тождества. Оно явно не исчерпывает все ситуации – это доказал Гёдель, но в реальных ситуациях практически достаточно. Нам нет необходимости во всеобъемлющем понятии функции, достаточно демонстрировать разного рода примеры» [4, с. 19–26].

 

Третья конференция «Методологические и методические проблемы математического образования» состоялась 4–5 февраля 1985 г. Все доклады сопровождались оживленной дискуссией. Приведем выступления Шанина в изложении А. А. Иванова и А. И. Скопина.

 

«Так, Н. А. Шанин высказал мысль о возможной целесообразности объединения курсов математического анализа и механики (так поступал, например, И. Ньютон). Такое изложение математики, по его мнению, могло бы заинтересовать учащихся.

 

С другой стороны, Н. А. Шанин высказал возражение против термина “переменная величина” в обычном его употреблении, отмечая, что введение понятия “переменная” означает переход к новому уровню абстракции, что этот переход означает переход от “средней” математики к “высшей”, и идейную важность этого перехода необходимо подчеркивать. Именно здесь и начинается дифференциальное и интегральное исчисление.

 

По поводу другого доклада, Н. А. Шанин остановился еще на одном методологическом вопросе общего характера. В математике, заметил он, наслаивается целая иерархия различных идеализаций. Необходимо, по его мнению, так перестроить изложение математики, чтобы остались только практически используемые идеализации. Так вместо функций, понимаемых в смысле Дирихле, надо рассматривать функции в смысле Эйлера. Более точно, нет даже необходимости рассматривать множество всех вещественных чисел и т. д.» [4, с. 28–29].

 

Далее приводятся отрывки из текстов двух докладов Шанина на конференциях по логике, проходивших на философском факультете. Из их содержания можно полнее увидеть направленность изучения символической логики в сторону информационного моделирования.

 

Эта направленность непосредственно представлена в названии первого из них: «Понятия и логические средства конструктивной математики как средства теоретических моделей информационного типа» [9].

 

«1. В настоящее время в среде математиков преобладает мнение, что теория множеств в ее современном виде обеспечивает формирование вполне удовлетворительной логико-понятийной базы разнообразных областей математики, в частности, математического анализа (МА).

 

С другой стороны, эта логико-понятийная база МА и теория множеств в целом уже давно оказались объектами критического анализа, в котором принимали участие (в конце XIX столетия и в XX столетии) многие выдающиеся математики. По существу, это был анализ идеализаций, участвующих в формировании “интуитивной основы” теории множеств, с точки зрения “уровня их согласованности” с результатами экспериментального исследования природы на макро- и мегауровнях детализации и “охвата” в пространстве – времени. Такой анализ привел некоторых математиков к следующей точке зрения:

Использование абстракции завершенной бесконечности и “надстроек” над ней представляет собой чрезмерный произвол воображения, и это обстоятельство побуждает к поискам альтернативных вариантов МА (и других областей математики), не использующих “чрезмерных” идеализаций.

 

Такие поиски стимулировали, в частности, формирование конструктивного направления в математике. С течением времени стало ясно, что для формирования конструктивного направления в математике имеются и стимулы, идущие непосредственно из приложений математики. В приложениях математики типичны такие задачи, в которых как исходные данные, так и искомые решения представляют собой “конкретные информации” о некоторых объектах (в широком смысле этого слова) или о связях между ними. Здесь имеются в виду “информации”, имеющие форму дискретных знакосочетаний, составляемых тем или иным отчетливо охарактеризованным способом из букв заданного алфавита. В случае варьируемых исходных данных (и решений), имеющих этот характер, обычно ставится задача о построении алгорифма, перерабатывающего исходные данные в исходные решения.

 

При рассмотрении задач такого рода во многих случаях применяются теоретические модели, формируемые из того строительного материала, который предоставляет традиционный МА. А последний систематически использует абстрактные представления теории множеств – представления, часто весьма отдаленные от “конкретных информаций”. Интуитивно ощущаемая необязательность “далеко идущих” идеализаций теории множеств при рассмотрении упомянутых выше задач побуждает к поискам “чисто информационных” моделей рассматриваемых фрагментов “мира экспериментальных данных”. Здесь имеются в виду теоретические модели, в которых подразумеваемые объекты (реальные или воображаемые) и связи между ними индивидуально представлены с удовлетворяющей нас детальностью и точностью посредством “конкретных информаций” (последние рассматриваются “на фоне” некоторого отношения равенства, выражающего их взаимозависимость с определенной точки зрения). При этом предпочтительны такие модели, в которых “конкретные информации” рассматриваются именно как знаковые конструкции с достаточным этой их особенности без таких идеализаций, использования которых мы в состоянии избежать, а также без “окружения” их какими–либо “идеальными объектами”, не имеющими индивидуальных определений посредством знаковых конструкций. Практические соображения такого рода также стимулировали развитие конструктивного направления в математике.

 

2. Конкретные теории, принадлежащие конструктивному направлению в математике, объединяет то, что объекты (всех типов), о которых идет речь в этих теориях, являются конструктивно определяемыми объектами. Однако существуют значительные (даже принципиальные) различия между некоторыми теориями в “уровне требований” к семантической отчетливости (к разъясненности смысла) формулируемых суждений и определений.

 

В процессе формирования и разработки (на интуитивном уровне) конкретных областей математики обычно используются те или иные экстраполяции представлений, связанных с термином “истинное суждение” в повседневной жизни и в экспериментальных науках. В математических и логических теориях, предполагающих конечность предметной области, такая экстраполяция имеет достаточно отчетливый характер; по существу, она представляет собой уточнение “бытовых” представлений применительно к ситуациям определенного типа. Переход к теориям с “произвольными” множествами объектов, осуществляемый на основе абстракции завершенной бесконечности, сопровождается экстраполяцией, имеющей характер весьма произвольного “фантазирования” и радикального отрыва от “мира экспериментальных данных”.

 

3. Промежуточный характер имеет переход к теориям с конструктивно определяемыми объектами. С одной стороны, здесь объекты суждений характеризуются и воспроизводятся как “почти физические” объекты. С другой стороны, все объекты теории, вообще говоря, не могут быть порождены или “просмотрены” за конечное число дискретных шагов, и даже суждения вида “процесс применения (заданного) алгорифма F к любому натуральному числу X заканчивается” и вида “любое натуральное число X удовлетворяет (заданному) алгорифму F и проверяемому условию C” не поддаются истолкованию в качестве утверждений о каких-то феноменах в “мире экспериментальных данных”.

 

Для таких суждений в качестве обоснований предлагаются некоторые “теоретические рассмотрения”, направленные на то, чтобы обнаружить обстоятельства, в силу которых всякий раз, когда окажется построенным некоторое натуральное число N, окажется “истинным” (в “естественном” смысле) тот частный случай рассматриваемого обобщающего суждения, который получается при замещении переменной X числом N.

 

“Диапазон типов”, фактически используемых для этой цели теоретических рассмотрений, весьма значителен: от “очерченных” в общих чертах Д. Гильбертом “финитарных” рассмотрений, имеющих характер “мысленных экспериментов над наглядно представленными объектами”, до рассуждений с использованием “принципа конструктивного подбора” А. А. Маркова (для суждений первого вида) и иных трудно поддающихся обоснованиям и потому дискуссионных видов умозаключений (например, трансфинитной индукции при упорядочении натуральных чисел по типу того или иного конструктивного, но “большого” ординала).

 

Для предложенной Д. Гильбертом “финитарной установки” характерны весьма “жесткие” требования к “наглядности” разъяснения используемой (при рассмотрении конструктивно определенных объектов) экстраполяции представлений об истинных суждениях – представлений, ведущих свое происхождение из теорий с конечными предметными областями. Требования этого рода характерны для той части конструктивной математики, которая называется финитарной математикой. Однако после выдающихся работ К. Гёделя и Г. Генцена было осознано, что даже для суждений упомянутых выше двух видов невозможно предложить какое–то “полное и окончательное” уточнение интуитивно приемлемых видов экстраполяции – граница интуитивно приемлемых видов “размыта”.

 

Поэтому, стремясь к семантической отчетливости теоретических моделей информационного типа, мы вынуждены иметь в виду не некую единую “точно” очерченную финитарную математику, а иерархию “частных финитарных математик”, в которой трудности обоснования “семантической приемлемости” ее ступеней нарастают при удалении от начальных ступеней иерархии. Структура каждой ступени такова, что каждый раз используется некоторый бескванторный язык (или язык, переводимый в бескванторный посредством точно формулируемых синтаксических правил перевода), построенный над некоторым разрешимым классом тотальных алгорифмов, тотальность которых обосновывается на основе специфичных для упомянутых выше видов, а допустимые способы умозаключений обосновываются на основе специфичных для данной ступени представлений об истинных суждениях второго вида.

 

“Частные финитарные математики”, находящиеся на начальных ступенях упомянутой иерархии, предоставляют привлекательный “строительный материал” для теоретических моделей разнообразных фрагментов “мира экспериментальных данных”. Оказывается, что во многих ситуациях такого рода модели способны конкурировать с моделями, использующими (например) традиционный математический анализ, предоставляя при этом существенные, с точки зрения приложений, дополнительные возможности. Ввиду этого, заслуживает внимания вопрос о принципах и конкретных способах построения финитарных вариантов базисных частей математического анализа, а также иных областей математики.

 

4. Уже давно разрабатываются математические теории, имеющие своими объектами изучения только конструктивно определяемые объекты, но использующие значительно более “богатые” языки, чем те, которые используются в финитарных математических теориях. Экстраполяция упомянутых выше представлений об истинных суждениях на суждения, фигурирующие в таких языках, представляет собой, вообще говоря, весьма “тяжелую” и, по мнению автора, неблагодарную задачу. “Хорошая” экстраполяция не получается, и это умаляет роль таких теорий как средств теоретического моделирования реальных ситуаций. Однако обширный материал в области построения конструктивных (в широком смысле) вариантов различных математических теорий, накопленный в работах по традиционной (в современной терминологии) конструктивной математике, играет существенную роль при разработке финитарных вариантов».

 

Фундаментальная роль процедурного подхода к разъяснению смысла суждений

Второй доклад «Эскиз финитарного варианта математического анализа» [11] также имеет четко выраженную практическую, конструктивную, в широком смысле слова, направленность в сторону информационного моделирования; в нём дополняются и развиваются положения предыдущего доклада.

 

«1. В процессе “стихийного” овладения конкретным человеком тем или иным естественным (“разговорным”) языком на интуитивном уровне формируются, в частности, какие-то представления об “осмысленных” языковых конструкциях и о “смысле” таких конструкций. Инициатором экспликации интуитивных представлений этого рода был Г. Фреге. Он приводит разнообразные примеры языковых выражений, для которых “интуитивно определимы” (в принципе) их значения, и констатирует некоторые трудности в проблеме экспликации, возникающие при рассмотрении того или иного естественного языка “в целом”.

 

Предложенные Фреге формулировки на эту тему являлись и являются объектами дискуссий. Этот доклад посвящен обсуждению проблемы с точки зрения выработанных в физике и других областях естествознания представлений о базисной роли процедурных (операциональных) разъяснений понятий, отношений и суждений.

 

2. Ввиду чрезвычайного разнообразия ситуаций и целей, применительно к которым люди используют естественные (а также целенаправленно “изобретенные”) языки, и ввиду разнохарактерности трудностей, обнаруживающихся при поисках желаемых уточнений для естественного языка, рассматриваемого “в целом” (в частности, для таких фрагментов языка, в которых происходит апеллирование к “далеко идущим” идеализациям), целесообразно при рассмотрении проблемы разъяснения языковых конструкций упомянутого рода выделить ситуации некоторых “простых” типов – ситуации, при которых эта проблема перестает быть “необъятной” и допускает достаточно отчетливые экспликации, создающие некоторую базу для рассмотрения той же проблемы во все более и более сложных ситуациях.

 

Однако даже для ситуаций “весьма простых” типов (а ниже только о них будет идти речь) формулирование достаточно отчетливых разъяснений связано с выбором некоторых базисных представлений принципиального характера…

 

3. Фундаментальное продвижением в проблеме, о которой здесь идет речь, было подготовлено изобретением в конце ХIХ и начале ХХ столетий для “сравнительно обширных” фрагментов естественных языков таких моделей, которые, абстрагируясь от весьма многих черт естественных языков и представляя собой “искусственные” языки с отчетливо определенными и сравнительно простыми синтаксисами, делали вполне обозримыми “смысловые аспекты” языковых конструкций (особенно при использовании деревьев синтаксического разбора). Здесь в первую очередь имеются в виду логико-предметные языки типа языка исчисления предикатов 1-й ступени (вообще говоря, с предметными константами и предметными переменными нескольких родов и с константами как для конкретных предикатов, так и для конкретных предметных функций).

 

Ограничимся рассмотрением именно таких “модельных” языков. Для них интуитивные представления об “осмысленных” языковых выражениях в современной логической литературе эксплицируются посредством понятий предметный термы, замкнутый предметный терм, формула и замкнутая формула (суждение). Для случаев этого типа и в предположении, что для предметных переменных каждого рода в каком-то смысле “задана” область их допустимых значений, и все предикатные (функциональные) константы обозначают конкретные предикаты (предметные функции), в каком-то смысле “заданные” при всех наборах индивидуальных констант, предусмотренных типами рассматриваемых предикатов (предметных функций), концепция, предложенная Фреге, конкретизируется следующим образом: каждый замкнутый предметный терм предлагается рассматривать как составное (вообще говоря) имя того объекта, который является значением данного терма (и представляет собой константу определенного рода), а любое суждение – как составное имя одной из двух булевых констант И, Л, играющих роль сокращенных записей специфических “сигнальных слов” истина, ложь (или, в “бытовом” варианте, – роль обозначений слов да, нет). При этом под смыслом рассматриваемой языковой конструкции Фреге предлагает понимать то, что отражает способ представления объекта, обозначаемого данным знаком.

 

Однако восприятие процессов формулирования (и обоснования) законов природы или “интересных по содержанию” математических теорем как деятельности, направленной на получение разнообразных (часто весьма “изощренных”) представлений “сигнала” истина, никак не согласуется с обычным пониманием участниками таких процессов своей деятельности как части процесса познания реальных объектов и явлений» [11, c. 415–416].

 

Финитарность, органически связанная с процедурностью

Далее в этой же работе Шанина «процедурность», «процессуальность» подхода в осмыслении суждений (и рассуждений) дополняется принципиальными соображениями, касающимися «аккуратного, уважительного» обращения с понятием «бесконечность» [11, c. 416–421].

 

«В современных учебниках логики в качестве экспликации представлений о значениях замкнутых предметных термов и замкнутых формул (суждений) предлагаются определения рекурсией по шагам процессов порождения предметных термов и формул. В случаях, когда среди подразумеваемых предметных областей допускаются не только конечные области, такие рекурсивные определения вызывают “тяжелые” вопросы, связанные с использованием при разъяснениях кванторов общности и существования “далеко идущих” идеализаций.

 

Ввиду этого “базу” для экспликаций имеет смысл искать в таких ситуациях, которые складываются при мысленном выделении на макроскопическом уровне детализации и “охвата” в пространстве-времени того или иного фрагмента “мира экспериментальных данных”, состоящего из конечного набора конечных множеств (называемых обычно предметными областями), каждое из которых состоит из чувственно воспринимаемых и “практически неизменных” (на протяжении интересующего нас промежутка времени и в интересующих нас отношениях) объектов. При этом предполагается, что выделенный набор предметных областей “осваивается” посредством конечного набора материальных, или мысленных, или смешанных потенциально выполнимых (и охарактеризованных “практически отчетливо”) процедур, оставляющих “практически неизменными” объекты, к которым они применяются, и имеющих своими результатами при применении к допустимым (т. е. согласованным с типом процедуры) исходным данным в одних случаях – один из “сигналов” И, Л (в этих случаях говорят, что процедура определяет предикат), а в других случаях – конкретный элемент одной из предметных областей (в этих случаях процедура определяет предметную операцию или предметную функцию).

 

Назовем ситуации этого типа вполне финитарными.

 

5. При вполне финитарных ситуациях имеется возможность формировать многошаговые процедуры, “составляемые” в том или смысле из “базисных” процедур. С этой целью используют, в частности, предметные термы и формулы. Конкретный замкнутый предметный терм (конкретное суждение) может играть роль зашифрованного описания процесса выполнения при заданном наборе предметных констант определенной (вообще говоря, многошаговй) процедуры (результат процесса называют значением рассматриваемого выражения), и именно осуществления (часто не осознаваемые) таких процессов фактически формируют интуитивные представления, связываемые обычно с термином смысл замкнутого предметного терма (соответственно, смысл суждения).

 

Такая экспликация принципиально отличается от предложенной Фреге, ибо акцент делается не на объекте, являющемся значением языкового выражения (и оказывающемся в “поле зрения” лишь после завершения процесса), а на определенной деятельности, в которой фигурируют рассматриваемые предметные области и “базисные” процедуры. (По-видимому, Фреге было чуждо истолкование языковых выражений, даже в реальных ситуациях, в терминах, касающихся каких-либо процессов и человеческой деятельности).

 

Часто формулируемые в логической литературе рекурсивные определения значений языковых выражений “намекают” на способ развертывания подразумеваемых процессов, но в то же время они “затушевывают” возможное непосредственное описание. Непосредственно и в наглядной форме процедура описывается в виде процесса последовательного продвижения по дереву синтаксического разбора от “листьев” дерева к его “корню” с выполнением очередных “базисных” процедур (или, при использовании “строчной” записи языковых выражений, – в виде процесса, слагающегося из выявления внутри текста всех выражений, символизирующих однократное применение той или иной “базисной” процедуры или пропозициональной функции к синтаксически допустимому набору констант, получения значений таких выражений, подстановки последних вместо самих выражений, применения к полученному выражению таких же шагов, и т. д.). Здесь предполагается, что предварительно все вхождения в исходное выражение кванторов общности и существования “переведены” стандартным способом (продвижением “изнутри” выражения) в семантически равнозначные конечные конъюнкции и (соответственно) конечные дизъюнкции.

 

6. При вполне финитарных ситуациях распространенным способом выражения некоторых знаний о тех или иных введенных в рассмотрение объектах и процедурах является следующий процедурный способ: описывается некоторая, вообще говоря, многошаговая процедура, “составляемая” в том или ином смысле из исходных процедур и сформулированная применительно к выбранному набору предметных констант; это описание дополняется сообщением об ожидаемом результате.

 

В практике языкового выражения конкретных знаний сформировался определенный стандартный ожидаемый результат (вообще говоря, не произносимый, но подразумеваемый при сообщении собеседнику конкретного знания с утвердительной интонацией) – это сигнал да (в некоторых контекстах – сигнал истина). Суждения – это языковые конструкции, приспособленные именно к такому способу сообщения знаний.

 

Человек, формулирующий с утвердительной интонацией какое–либо суждение в качестве своего знания об объектах из рассматриваемых предметных областей и о некоторых “базисных” процедурах, фактически имеет в виду следующее: я описываю в зашифрованном виде определенный эксперимент, и его ожидаемым результатом является сигнал да (варианты: сигнал истина, сигнал И).

 

Иногда ожидаемые результаты описываются в иных формах. Однако последние в практике языкового общения обычно сводят к “стандарту” с помощью подходящих способов (в некоторых случаях – с помощью отношений равенства в рассматриваемых предметных областях).

 

В практике языкового общения людей иногда то или иное конкретное суждение (формулируемое применительно к вполне финитарной ситуации) называют истинным суждением (верным суждением), имея в виду, например, такое разъяснение: Суждение называют истинным (верным), если оно описывает (отражает) то, что имеет место в действительности. Однако это разъяснение само нуждается в каком-то “процедурном” объяснении. По-видимому, интуитивная основа использования термина истинное суждение такова, что, применяя его, фактически имеют в виду следующее: результат эксперимента, “описываемого” этим суждением, представляет собой сигнал да. Однако это разъяснение не всегда осознается в качестве “базисного”. Возможно, именно в этом лежат корни предложенной А. Тарским концепции истинности, не совместимой с очерченными выше семантическими представлениями “процедурного характера”.

 

7. При выходе за рамки вполне финитарных ситуаций экспликации, о которых идет речь, осуществляются посредством экстраполяций (во многих случаях “весьма идеализированных”) упомянутых выше представлений о процедурах, связываемых с замкнутыми термами и суждениями, посредством формирования некоторых представлений воображения, дополняемых (в языке) подходящими, выражающими эти представления, суждениями. Последние рассматриваются (при тех или иных мотивировках) как допустимые исходные данные для процессов логического вывода. Например, так обстоит дело, когда некоторые из включенных в рассмотрение объектов не поддаются чувственному восприятию (например, ядро планеты Земля, собственный гипоталамус и т. п.), но на основе уже сложившейся “картины мира” или некоторых гипотез человек формирует представления о “естественных” экстраполяциях некоторых, осуществимых лишь в иных условиях, процедур. Во многих случаях экстраполяции имеют в своей основе “картину”, формируемую воображением в предположении, что мысленно устранены реальные препятствия к выполнению тех или иных действий, направленных на “экспериментальное освоение” объектов (здесь по существу используется форма сослагательного наклонения). В этих экстраполяциях “уязвимым звеном” во многих случаях оказывается мотивировка приемлемости используемых средств логического вывода – ведь последние соответствуют своему назначению лишь тогда, когда при применениях этих средств возникают лишь истинные “в экстраполированном смысле” суждения.

 

Аналогично и в то же время своеобразно (ввиду центральной роли “угадывания” исходных данных для процессов логического вывода) производится экстраполяция представлений о процедурах в случаях, когда формируются представления о ранее существовавших или ожидаемых в будущем ситуациях “вполне финитарного типа”.

 

Многие ситуации из разнообразных областей человеческой деятельности допускают “практически приемлемое” моделирование посредством подходящих вполне финитарных ситуаций или более сложных ситуаций, но не апеллирующих к тому или иному варианту представлений “о бесконечности”. В то же время, радикально усложняется (в соответствии с современными представлениями физики и космологии) характер экстраполяций при формировании представлений воображения, касающихся ситуаций в микромире или мегамире (дело доходит до отказа от “прямых” экстраполяций и перехода к существенно иным принципам моделирования подразумеваемых ситуаций). Радикально усложняется также проблема экстраполяции представлений “процедурного” характера при использовании того или иного варианта представлений “о бесконечности”. При использовании представлений этого рода (в частности, в математике) возникает усложняющаяся в соответствии с характером используемых идеализаций иерархия экстраполяций, и лишь для “начальных этажей” этой иерархии (например, для “этажа”, занимаемого финитарной математикой) удается предложить “сравнительно наглядные” экстраполяции представлений, о которых выше шла речь. (В конкретных областях финитарной математики изучаемыми объектами являются знакосочетания и тотальные алгорифмы некоторых синтаксически охарактеризованных типов, и рассматриваются лишь такие суждения, которые “сводимы по смыслу” к бескванторным суждениям или к суждениям, представимым в виде замыкания бескванторной формулы кванторами общности, связывающими все входящие в формулу переменные. При этом при формировании представлений об изучаемых объектах принимается абстракция потенциальной осуществимости, но не допускается, как чрезмерная, абстракция завершенной бесконечности)».

 

Представляется уместным привести запись (набросок) ещё одного доклада Н. А. Шанина [см.: 12], сделанную им самим.

 

Принципиальная роль Гёделевых нумераций в проблеме разъяснения смысла суждений о натуральных числах

«1. Изобретённая К. Гёделем техника кодирования натуральными числами конструктивно определяемых объектов разнообразных типов (в частности, всевозможных слов в заданном алфавите и слов специальных видов, термов и формул языков математической логики, выводов в аксиоматических теориях, а также ординалов из конкретных конструктивно заданных шкал трансфинитных чисел), позволила обогатить математическую логику знаниями фундаментального характера.

 

Среди этих знаний выделяются доказанные самим К. Гёделем теоремы о свойствах аксиоматических построений арифметики, фундаментальные теоремы С. К. Клини о рекурсивных функциях, а также знание способов перенесения в подходящей форме правила трансфинитной индукции из теории множеств в “достаточно богатые” арифметические языки. Последнее обстоятельство позволяет осмыслить принципиальные трудности при попытках формулирования “в завершенном виде” способа понимания в арифметических языках суждений вида ∀xA(x), где x – переменная для натуральных чисел (даже в тех A(x) – примитивно-рекурсивный предикат).

 

2. В конструктивной математике с термином “натуральное число” связывается определение, характеризующее (в традиционном варианте) определяемые объекты как слова 0, 01, 011, 0111 … в двухбуквенном алфавите {0,1}, порождаемые посредством конкретных (и очевидных) правил порождения. Л. Э. Я. Брауэр, имея в виду такой характер этих объектов, ввёл в язык арифметики конструктивный квантор существования (используем здесь знак Ǝ⁺) и сформулировал специфический способ понимания суждений вида Ǝ⁺xB(x). В то же время вопрос о “достаточно отчётливом” разъяснении квантора общности ∀ фактически не возникал.

 

Лишь после работ К. Гёделя и Г. Генцена было осознано, что этот вопрос тесно связан с вопросом о приемлемости с “содержательной” точки зрения “арифметических” правил трансфинитной индукции, сформулированных для тех или иных шкал конструктивных ординалов. А последний вопрос – предмет острых дискуссий (в последних активно участвовал и К. Гёдель).

 

Лишь дискуссии на эту тему привлекли внимание математиков конструктивного направления к “семантической размытости” суждений вида ∀xA(x), обнаруживаемой даже в тех случаях, когда A(x) – “сравнительно простой” предикат.

 

3. В этом докладе будет продемонстрирован на конкретных примерах характер возникающих семантических трудностей и будет кратко очерчен некоторый подход к преодолению этих трудностей в рамках финитарного направления в математике»[2].

 

Убедительный итог

Основу компьютерной программы для информационного моделирования образует алгорифм, который является её «скелетом». Убедительным подкреплением концепции Н. А. Шанина явился алгорифм АЛПЕВ (Алгорифм Поиска Естественного Вывода) [см.: 6]. В 1961 г. в Ленинградском отделении Математического института им. В. А. Стеклова (ЛОМИ) была организована группа математической логики, руководителем которой он оставался до своего ухода из жизни. В этом же году основные идеи АЛПЕВ были изложены Шаниным на IV Всесоюзном математическом съезде.

 

Работа группы началась с поставленной Шаниным задачи построения алгорифма, который выдавал бы «достаточно хороший» и «естественный» вывод (данного утверждения из данных аксиом). Такая постановка задачи была связана с тем, что известные алгорифмы, дающие в принципе для каждой выводимой формулы какой-то ее вывод, могли выдавать вывод излишне длинный (например, содержащий повторения некоторых участков вывода и имеющий вид, который трудно воспринять человеку).

 

Решающее значение имели идеи Шанина по методике расчленения процесса: этап поиска вывода, этап «прополки» (устранения излишних частей вывода) и этап «монтажа» (перестройки вывода в форму, которую легко воспринимает человек) и по методике поиска «родственностей», т. е. похожих частей в формулировке испытуемого суждения. Эти усовершенствования принципов конструирования программы получили дальнейшее развитие в ряде работ по поиску вывода. На протяжении 1962 г. на заседаниях Ленинградского семинара по математической логике Шаниным освещался ход работ его группы по усовершенствованию АЛПЕВ. Принципы построения окончательного варианта были впервые доложены на заседаниях Ленинградского математического общества в марте-апреле 1963 г. Программа, реализующая АЛПЕВ, была составлена для электронно-вычислительной машины «Урал-4», в то время одной из лучших отечественных ЭВМ[3]. На I Всесоюзном симпозиуме по машинному поиску логического вывода (г. Тракай, Литовская ССР, июль 1964 г.) было доложено об успешном построении и испытании АЛПЕВ.

 

Первоначально рассматривался вывод в классическом исчислении высказываний. В связи с принципиально более трудной задачей поиска вывода в исчислении предикатов (узком[4]) Шанин выдвинул важную идею введения метапеременных, которая дала толчок к построению С. Ю. Масловым обратного метода поиска вывода [см.: 3]. Эта идея состоит в следующем: при поиске возможных посылок применений правил для кванторов ∀→ и →Ǝ вместо конкретных значений термов подставляются некоторые «метапеременные», значения которых выявляются позже, при получении аксиом.

 

Итак, «пионерская» и весьма эффективная работа по АЛПЕВ действительно является убедительным подкреплением адекватности подхода Н. А. Шанина к построению фундамента современного информационного моделирования.

 

Список литературы

1. Бурбаки Н. Очерки по истории математики. – М.: Издательство иностранной литературы, 1963. – 291 с.

2. Караваев Э. Ф., Никитин В. Е. Природа информационного моделирования и его актуальность // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе.– 2018. – № 3 (21). – С. 36–63. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://fikio.ru/?p=3272 (дата обращения 10.07.2019).

3. Маслов С. Ю., Матиясевич Ю. В., Минц Г. Е., Оревков В. П., Слисенко А. О. Николай Александрович Шанин (к шестидесятилетию со дня рождения) // Успехи математических наук. – 1980. – Т. 35. – Вып. 2 (212). – С. 241–245.

4. Методологические проблемы преподавания математики. Сборник научных трудов. – М.: Наука. Центральный совет философских (методологических) семинаров при Президиуме АН СССР, 1987. – 150 с.

5. Успенский В. А. Машина Поста. – М.: Наука. Главная редакция физико-математической литературы, 1988. – 96 с.

6. Шанин Н. А., Давыдов Г. В., Маслов С. Ю., Минц Г. Е., Оревков В. П., Слисенко А. О. Алгорифм машинного поиска естественного логического вывода в исчислении высказываний. – М. – Л.: Наука, 1965. – 39 с.

7. Шанин Н. А. О некоторых логических проблемах арифметики // Труды МИАН СССР. – 1955. – Т. 43. – С. 3–112.

8. Шанин Н. А. О конструктивном понимании математических суждений // Труды МИАН СССР. – 1958. – Т. 52. – С. 226–311.

9. Шанин Н. А. Понятия и логические средства конструктивной математики как средства теоретических моделей информационного типа // Научная конференция «Современная логика: проблемы теории, истории и применения в науке». 16–17 июня 1994 г. Тезисы докладов. – Ч. I. Современные направления логических исследований. – Санкт-Петербург, 1994. – С. 1–5.

10. Шанин Н. А. О процедурном подходе к разъяснению смысла суждений // Современная логика: проблемы теории, истории и применения в науке. Материалы пятой Общероссийской научной конференции. – Санкт-Петербург, 1998. – С. 415–421.

11. Шанин Н. А. Эскиз финитарного варианта математического анализа. (Препринт ПОМИ–06–2000). – СПб.: Санкт-Петербургское отделение Математического института им. В. А. Стеклова.

12. Шанин Н. А. Принципиальная роль гёделевых нумераций в проблеме разъяснения смысла суждений о натуральных числах // Современная логика: Проблемы теории, истории и применения в науке. Материалы IX Общероссийской научной конференции, 22–24 июня 2006 г.

13. Караваев Э. Ф. Н. А. Шанин и подготовка специалистов по логике на Философском факультете СПбГУ // Философский полилог: Журнал Международного центра изучения русской философии. – 2019. – № 1 (5). – С. 123–138. DOI: https://10.31119/phlog.2019.5.8.

14. Shanin–100. EIMI Conference // Conference in Honor of Nikolai A. Shanin on the Occasion of His 100th Anniversary. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.pdmi.ras.ru/EIMI/2019/dlc (дата обращения 10.07.2019).

 

References

1. Burbaki N. Essays on the History of Mathematics. [Ocherki po istorii matematiki]. Moscow, Izdatelstvo inostrannoy literatury, 1963, 291 p.

2. Karavaev E. F., Nikitin V. E. The Nature of Information Modeling and Its Actuality [Priroda informatsionnogo modelirovaniya i ego aktualnost]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve [Philosophy and Humanities in Information Society], 2018, № 3 (21), pp. 36–63. Available at: http://fikio.ru/?p=3272 (accessed 10 July 2019).

3. Maslov S. Y., Matiyasevich Y. V., Mints G. E., Orevkov V. P., Slissenko A. O. Nikolai Alexandrovich Shanin (Dedicated to the 60^th Anniversary of the Birth). [Nikolai Alexandrovich Shanin (k shestidesyatiletiyu so dnya rozhdeniya)]. Uspekhi matemaicheskikh nauk (Russian Mathematical Surveys), 1980, Vol. 35, Iss. 2 (212), pp.241–245.

4. Methodological Problems of Teaching Mathematics. Collected Scientific Works [Metodologicheskiye problemy prepodavaniya matematiki. Sobraniye nauchnykh trudov]. Moscow, Nauka, Tsentralnyy sovet filosofskikh (metodologicheskikh) seminarov pri Prezidiume AN SSSR, 1987, 150 p.

5. Uspenskiy V. A. Post–Turing Machine [Mashina Posta]. Moscow, Nauka, Glavnaya redaktsiya fiziko-matematicheskoy literatury, 1988, 96 p.

6. Shanin N. A., Davydov G. V., Maslov S. Y., Mints G. E., Orevkov V. P., Slissenko A. O. The Algorithm of Machine Search for Natural Logical Inference in Propositional Calculus [Algorifm mashinnogo poiska estestvennogo logicheskogo vyvoda v ischislenii vyskazyvaniy]. Moscow, Leningrad, Nauka, 1965, 39 p.

7. Shanin N. A. On Some Logical Problems of Arithmetic [O nekotorykh logicheskikh problemakh arifmetiki]. Trudy MIAN SSSR (Proceedings of the V. A. Steklov Mathematical Institute of the Academy of Sciences of the USSR), 1955, Vol. 43, pp. 3–112.

8. Shanin N. A. On the Constructive Understanding of Mathematical Judgments [O konstruktivnom ponimanii matematicheskikh suzhdeniy]. Trudy MIAN SSSR (Proceedings of the V. A. Steklov Mathematical Institute of the Academy of Sciences of the USSR), 1958, Vol. 52, pp. 226–311.

9. Shanin N. A. Concepts and Logical Means of the Constructive Mathematics as Means of Theoretical Models of Information Type [Ponyatiya i logicheskiye sredstva konstruktivnoy matematiki kak sredstva teoreticheskikh modeley informatsionnogo tipa]. Nauchnaya konferentsiya “Sovremennaya logika: problemy teorii, istorii i primeneniya v nauke”. 16–17 iyunya 1994 g. Tezisy dokladov. – Ch. I. Sovremennye napravleniya logicheskikh issledovaniy (The Scientific Conference “Modern Logic: Problems of Theory, History and Application in Science”, 16–17 June 1994. Theses of Reports. Part I.). Saint Petersburg, 1994, pp.1–5.

10. Shanin N. A. On the Procedural Approach to Explaining the Meaning of Judgments [O protsedurnom podkhode k razyasneniyu smysla suzhdeniy]. Sovremennaya logika: problemy teorii, istorii i primeneniya v nauke. Materialy pyatoy Obscherossiyskoy nauchnoy konferentsii (The Modern Logic: Problems of Theory, History and Application in Science. Proceedings of the Fifth All–Russian Scientific Conference), Saint Petersburg, 1999, pp. 415–421.

11. Shanin N. A. A Sketch of a Finitary Version of Mathematical Analysis [Eskiz finitarnogo variant matematicheskogo analiza]. Preprint–06–2000 (The Preprint of PDMI–06–2000). Saint Petersburg, Petersburg Department of Steklov Institute of Mathematics.

12. Shanin N. A. The Principal Role of the Gödel’s Enumerations in the Problem of Clarification of the Meaning of Judgments about the Natural Numbers [Principialnaya rol gedelevskykh numeratsiy v probleme razyasneniya smysla suzhdeniy o naturalnykh chislakh]. Sovremennaya logika: problemy teorii, istorii i primeneniya v nauke. Materialy IX Obscherossiyskoy nauchnoy konferentsii. 22–24 iynya 2006 g. (The Modern Logic: Problems of Theory, History and Application in Science. Proceedings of the IX All–Russian Scientific Conference, 22–24 June 2006).

13. Karavaev E. F. N. A. Shanin and the Training of Specialists in Logic at the SPbSU Faculty of Philosophy [N. A. Shanin i podgotovka spetsialistov po logike na Filosofskom fakultete SPbGU]. Filosofskiy polilog: Zhurnal Mezhdunarodnogo tsentra izutseniya russkoy filosofii. (Philosophical Polylogue: The Journal of the InternationalCenter for the Study of Russian Philosophy), 2019, № 1 (5), pp. 123–138.

14. Shanin–100. EIMI Conference. Available at: http://www.pdmi.ras.ru/EIMI/2019/dlc (accessed 10 July 2019).

УДК 159.91; 159.942

 

Забродин Олег Николаевич – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Первый Санкт- Петербургский государственный медицинский университет имени академика И. П. Павлова Министерства здравоохранения Российской Федерации», кафедра анестезиологии и реаниматологии, старший научный сотрудник, доктор медицинских наук.

Email: ozabrodin@yandex.ru

197022, Россия, Санкт-Петербург, ул. Льва Толстого, д. 6–8,

тел.: +7-950-030-48-92.

Авторское резюме

Предмет исследования: Психофизиологический анализ романа «Война и мир», проведенный последователем И. П. Павлова профессором В. С. Дерябиным. Объектами анализа явились ремарки на полях произведения Л. Н. Толстого, относящиеся к влиянию аффективности (чувств, влечений и эмоций) на мысли и поведение героев романа. При анализе замечаний В. С. Дерябина автор данной статьи исходил из представлений психофизиолога о ведущей роли аффективности в психической деятельности человека.

Результаты: На основании отмеченных В. С. Дерябиным эпизодов романа автор данной статьи выявил, что персонажи Толстого – Наташа, Пьер, Андрей Болконский и другие – действуют, как правило, не на основе разума, интеллекта, а под воздействием подсознательного влияния аффективности, сигнализирующей о неосознаваемых потребностях. Л. Н. Толстой отмечает в качестве двигателей их поведения различные социальные чувства: отрицательные – эгоизм, эгоцентризм, карьеризм, лесть, и др., и положительные – любовь, самоотверженность, патриотизм и др.

Выводы: В отмеченных примерах из романа Л. Н. Толстого В. С. Дерябин нашел подтверждение своим представлениям об интегрирующей роли аффективности во внимании, мышлении и активации поведения с целью удовлетворения актуализированной потребности.

 

Ключевые слова: психофизиологический анализ; аффективность; роль аффективности в мышлении и поведении.

 

Encyclopedia of Social Feelings in “War and Peace” by L. N. Tolstoy. V. S. Deryabin: Psychophysiologist’s View

 

Zabrodin Oleg Nikolaevich – First State Saint Petersburg Medical University named after Academician I. P. Pavlov of the Ministry of Health of the Russian Federation, Department of Anesthesiology and Intensive Care, Senior Researcher, Doctor of Medical Sciences.

Email: ozabrodin@yandex.ru

Leo Tolstoy str., 6–8, Saint Petersburg, 197022, Russia,

tel.: + 7-950-030-48-92.

Abstract

Purpose: Psychophysiological analysis of the novel “War and Peace”, made by a follower of I. P. Pavlov, Professor V. S. Deryabin. The objects of analysis have been the remarks on the margins of L. N. Tolstoy’s work related to the influence of affectivity (feelings, drives and emotions) on the thoughts and behavior of the novel characters. When analyzing V. S. Deryabin’s comments, the author has proceeded from his ideas about the leading role of affectivity in human mental activity.

Results: Based on the episodes of the novel marked by V. S. Deryabin, the author has revealed that Tostoy’s characters – Natasha, Pierre, Andrei Bolkonsky and some others – act, as a rule, not on the basis of reason, intellect, but under the control of the subconscious influence of affectivity, signaling about unconscious needs. L. N. Tolstoy notes various social feelings as the reason for their behavior: negative – egoism, egocentrism, careerism, flattery, etc., and positive – love, selflessness, patriotism, etc.

Conclusion: In the noted examples from Tolstoy’s novel, V. S. Deryabin has found confirmation of his ideas about the integral role of affectivity in attention, thinking and behavior activation in order to meet an actualized need.

 

Keywords: psychophysiological analysis; affectivity; the role of affectivity in thinking and behavior.

 

В. С. Дерябин – ученик и продолжатель дела И. П. Павлова – большую часть научной жизни посвятил изучению аффективности – чувств, влечений и эмоций [см.: 11]. В своих научных работах он нередко обращался к примерам из литературных произведений, которые были для него не только источником эстетического наслаждения, но также и средством научного анализа механизмов человеческой психологии, роли аффективности в мышлении и поведении.

 

Он когда-то писал мне: «Человек знает себя со стороны своих чувств, желаний, надежд, опасений, симпатий и антипатий, мыслей и намерений, но не знает, как и почему они возникают, не знает их материальной, физиологической обусловленности. Из этого незнания вытекает много самообманов, иллюзий, заблуждений, о которых человек не подозревает. Он очень часто не сознает, что чувства, желания, эгоизм, честолюбие и т. д. управляют его разумом. Когда я увидел это, передо мною встал вопрос: что такое человек с его “свободной волей” и поступками, и я стал психиатром, изучал психологию и физиологию центральной нервной системы, и это определило направление всей моей работы, стало делом жизни» [3, с. 248].

 

Понятие об афффективности и ее ведущей роли в психической деятельности и поведении человека В. С. Дерябин развил в статье «О закономерности психических явлений», 1927 [см.: 5], а также в работе «Аффективность и закономерности высшей нервной деятельности», 1951 [см: 2] и монографии «Чувства Влечения Эмоции», 1974 [см.: 8].

 

В первой из этих статей В. С. Дерябин привлекает собственные данные изучения изолированного поражения эмоционально-волевой сферы при относительно сохранном интеллекте у больных эпидемическим энцефалитом. Из этого факта он сделал важный вывод: «Экспериментально-психологическое исследование показывает, что с интеллектом у больного дело обстоит нередко благополучно, но у него нет ни тоски, ни радости, ни гнева, ни надежды и нет целей. Получается живой труп. Этот естественный эксперимент с особенной яркостью показал, что движущей силой являются эмоции, что интеллект сам по себе бесплоден. Ум, освобожденный от влияний эмоций, похож на механизм, из которого вынута пружина, приводящая его в действие. Разум только рабочий аппарат» [5, с. 1318].

 

И второй вывод – эмоционально-волевая сфера человека связана со стволом головного мозга, с его подкорковыми образованиями, которые в своем развитии появляются раньше, чем кора головного мозга и интеллектуальные процессы. Таким образом, зависимость интеллекта от эмоциональной сферы базируется на анатомической организации мозга.

 

В книге «Чувства. Влечения. Эмоции» [см.: 8] ученый приходит к обобщающему выводу: «Аффективность активирует внимание и мышление и стимулирует поведение, а мышление находит сообразно объективной ситуации пути для решения задач, которые ставит перед ним аффективность» [8, с. 211]. В. С. Дерябин подчеркивал, что со стороны физиологической подкорковые узлы, с которыми связаны аффективные реакции, являются источником силы, оказывающей влияние на кору больших полушарий, а кора обеспечивает соответствие поведения жизненной обстановке. Этот вывод базируется на представлении И. П. Павлова о том, что подкорковые центры, являющиеся базой инстинктов, оказывают тонизирующее влияние на кору головного мозга [см.: 12].

 

К Л. Н. Толстому В. С. Дерябин обращался в ряде крупных работ: «Чувства. Влечения. Эмоции» [см.: 8], «Психология личности и высшая нервная деятельность» («О сознании». «О Я». «О счастье») [см.: 7], «О потребностях и классовой психологии» [см.: 9], «Эмоции, порождаемые социальной средой» [см.: 10]. Среди произведений Л. Н. Толстого, которые цитировал В. С. Дерябин: «Рубка леса», «Севастопольские рассказы», «Крейцерова соната», но, в первую очередь, – «Война и мир». При анализе этого гениального произведения он в особенности обращал внимание на влияние, порой неосознаваемое, аффективности на мышление и поведение героев романа.

 

Пометы на полях (их насчитал 58) романа представляли собой краткие карандашные ремарки, чаще – просто точки с указанием страниц «Войны и мира», – массивного тома, 1941 года издания. Роман был подписан к печати 16 августа 1941 г., т. е. незадолго до начала блокады Ленинграда – 8 сентября, и, надо думать, имел целью поднять моральный дух ленинградцев.

 

Целью статьи явилось: привести наиболее характерные фрагменты романа, на которые обратил внимание ученый-психофизиолог, и прокомментировать их в аспекте представлений В. С. Дерябина о направляющем влиянии аффективности на образ мыслей и поступки людей.

 

Пометы на полях в данном тексте выделены жирным шрифтом и, как правило, предшествуют отмеченному тексту романа. Цитаты из Л. Н. Толстого приводятся в написании автора. Ссылки в тексте статьи на Л. Н. Толстого даны по двадцатитомному изданию сочинений писателя 1960–1964 гг. Одновременно в тексте приводится том, часть и глава приводимого отрывка с целью найти при желании цитату по любому изданию Л. Н. Толстого. В виду смысловой важности курсивов, данных писателем, в тексте романа автор статьи выделил их жирным шрифтом.

 

Л. Н. Толстой был для В. С. Дерябина особенно близок. Об этом он писал мне в дарственной надписи в книге избранных произведений писателя. Уместно привести эту дарственную надпись с целью понимания того, чем близок был Л. Н. Толстой для ученого и человека.

 

«Дорогой Олег! Уходя, возвращаю тебе твой подарок. Толстой – один из самых любимых мной писателей.

В “Севастопольских рассказах” он изображает, с одной стороны, Калугина “с блестящей храбростью и тщеславием, двигателем всех поступков”, Праскухина – “пустой, безвредный человек, хотя и павший на поле брани за веру, престол и отечество”, Михайлова – “с его робостью и ограниченным взглядом”, Песта – “ребенок без твердых убеждений и правил”.

С другой стороны, он выводит образы солдат и матросов. Тут нет “пузырящейся пены тщеславия и мелочности”. После разговора с матросом он пишет: “Вы молчаливо склоняетесь перед молчаливым бессознательным величием и твердостью духа, этой стыдливостью перед собственным величием” (курсив В. Дерябина – О. З).

О рядовых защитниках Севастополя пишет: “То, что они делают, делают они так просто, так мало напряженно и усиленно, что вы убеждены, что они могут сделать во сто раз больше…, они все могут сделать. Чувство, которое заставляет их работать, не есть чувство мелочности, тщеславия, забывчивости…, но какое-нибудь другое чувство, более властное, которое сделало из них людей, так же спокойно живущих под ядрами, при ста случайности смерти, вместо одной, которой подвержены все люди, и живущих в этих условиях среди беспрерывного труда, бдения и грязи. Из-за креста, из-за названия, из угрозы не могут принять люди эти ужасные условия: должна быть другая, высокая, побудительная причина”.

“Кто злодей и кто герой этой повести? Все хороши и все дурны”. “Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который всегда был, есть и будет прекрасен, – правда»”.

В юности ищут героя, которому хотели бы подражать.

Олег, пусть героем твоим будет герой, “который был, есть и будет прекрасен, – правда”! Стремись найти этого героя, чтобы служить ему.

Твой дедушка. 23–XII–1949».

 

«Роман Л. Н. Толстого для В. С. Дерябина-ученого являлся источником «человекознания» (иначе – «человековедения») – будущей науки, в чьё создание он внес вклад своими упомянутыми выше работами, которые он называл «начатками человекознания». Он писал: «“Человекознание” – понимание человека, а, следовательно, и самого себя – теперь может быть основано на научных данных, хотя отдельные отрывки знания еще не соединены воедино» [3, с. 248].

 

В. С. Дерябин был убежден, что целостное понимание человека может быть достигнуто на основе психофизиологии как науки в ее неразрывной связи с социальной психологией. В своих исследованиях ученый руководился учением И. П. Павлова о высшей нервной деятельности и учением А. А. Ухтомского о доминанте.

 

В Л. Н. Толстом В. С. Дерябина привлекал взгляд писателя на человека как на в первую очередь природное существо, что писатель ярко выразил мыслями Дмитрия Оленина в «Казаках».

 

Великий писатель был для ученого также источником воспитания внука. Об этом он писал мне в письме-завещании «Путевка в жизнь» (в дальнейшем – «Письмо») с целью облегчить в будущем социальную адаптацию [см.: 3; 4].

 

Несмотря на то, что роман Л. Н. Толстого написан в 60-х годах XIX в., меткие наблюдения гениального писателя, «душеведа», в отношении закономерностей психики человека явились общечеловеческими, т. е. оказались актуальными не только для его современников, но и для людей последующих эпох.

 

К чтению «Войны и мира» дед обратил меня, закончившего восьмой класс. После прочтения какого-либо отрывка из романа он беседовал со мной, обращая внимание на такие социальные чувства, как лесть, лицемерие, карьеризм и другие, за которыми кроются корыстные интересы. Позднее понял, что тем самым он проводил мысли, которые изложил в «Письме». Хотя письмо было написано в 1949 г., когда мне было 10 лет, но на конверте им было помечено: «Олегу вручить в собственные руки в день, когда ему исполнится шестнадцать лет». Письмо было предназначено внуку, но, по сути, оно было обращено в широком смысле к «юноше, обдумывающему житье», и не только в 50-х годах прошлого столетия, но и к нынешнему.

 

В «Письме» дед писал мне: «В “Войне и мире” выступают: 1. старик Курагин, Друбецкой с мамашей, Берг, Жерков – люди, все усилия направляющие к тому, чтобы получше устроиться в жизни, все силы и умение их направлено на то, чтобы заслужить расположение нужных лиц, умение держаться с “тактом” ими доведено до совершенства; 2. Тушин – “настоящий человек” – герой, честнейший человек, который стесняется до того, что совершенно теряется при начальстве; подвиг, совершенный им, остается незамеченным, он оказывается совершенно неоцененным, потому что он не импонирует своим поведением, не способен постоять за себя; 3. князь Андрей Болконский – человек с положительными общественными тенденциями, готовый работать и жертвовать собой для Родины. И в то же время он получил такое воспитание, что умеет поддержать свое достоинство, он импонирует другим. Сравнение Курагина и Друбецкого с Тушиным показывает, как торжествует подлость, а прекрасный человек остается не признанным только потому, что у него не выработалось необходимое умение, которое вырабатывается упражнением» [4, с. 72–73].

 

В виду большого разнообразия подмеченных ученым в романе проявлений чувств, влечений и эмоций появилась необходимость представить их по мере усложнения: от простых – эндогенная жизнерадостность Наташи, проявления эгоизма и эгоцентризма, самоуверенности, к межличностным отношениям (лесть, лицемерие, обман) и так далее, к проявлениям социальной психологии – чувствительность к влиянию среды, карьеризм, честолюбие, тщеславие, и, с другой стороны, – гуманизм, патриотизм.

 

Комментарий к пометам В. С. Дерябина на полях «Войны и мира» Л. Н. Толстого

Эндогенное чувство счастья, возникающее вне связи с какими-то внешними причинами. Ученый приводит радость пятнадцатилетней Наташи как проявления реакции молодого здорового организма, посылающего в головной мозг с периферии тела интенсивную нервную импульсацию от чувствительных рецепторов, создающую высокий эмоциональный жизненный тонус, эйфорию. «Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшихся смехом» [16, с. 12].

 

Такую же, по сути, беспричинную радость испытывали юные Наташа и Петя, возвратившийся из полка в Москву: «Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха… Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда-то, что вообще происходит что-то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого» [17, с. 341–342].

 

Другой пример «эндогенного счастья» – переживания смертельно раненого князя Андрея, перенесшего мучительную операцию. «После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни…». В этой фразе ученый отмечает переживание детского счастья, характерное для тяжелобольных [17, с. 291].

 

Еще один пример эндогенного счастья – Пьера. «Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием» [18, с. 113–114].

 

Эндогенное послеобеденное благодушие Наполеона. «Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении» [17, с. 38–39].

 

По В. С. Дерябину, нет непроходимой пропасти между описанным выше простым чувством, связанным с удовлетворением потребности в пище, и чувством эндогенного счастья. Оба – переживания положительного чувственного тона. Чувства, влечения и эмоции, включая и социальные, являются этапами эволюционного развития [см.: 8]. Сходство между простым чувством удовольствия, связанным с ним общим чувством удовлетворенности, благодушия у Наполеона и «эндогенным счастьем» Наташи проявляется в отмеченной писателем особенности восприятия. Наташа на балу считала, что все окружающие счастливы вместе с ней, а Наполеону в его послеобеденном благодушии казалось, что он окружен людьми, обожающими его.

 

Бессознательное. Писатель отмечает характерное свойство человеческой психики: «Всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно (курсив мой – О. З.) думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило» [17, с. 200]. Обращая внимание на этот отрывок, ученый отмечает направляющее влияние аффективности – избежать влияния чувства неприятного на мышление и поведение, приводящее к бездействию.

 

Те причины человеческих поступков, которые В. С. Дерябин-ученый изучал методом психофизиологического анализа с позиций скрытого влияния на мышление потребностей и сигнализирующих о них эмоций, для героев Л. Н. Толстого порой казались скрытыми от них самих и не могли быть объяснены путем логических рассуждений. Анализ разума не давал им понять возникновение совершенно противоположных мыслей.

 

Так, князь Андрей, глубоко пораженный восторженной реакцией Наташи по поводу лунной ночи, не мог постичь последовавших затем противоречивых своих мыслей и решений. «Он даже теперь не понимал, как мог он когда-нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно также как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему прийти мысль уехать из деревни… Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь, после своих уроков жизни, опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое» [16, с. 177]. Он не представлял, что на течение мыслей его и предполагаемых поступков влияло неосознаваемое зарождающееся чувство любви к Наташе.

 

Так же и у Пьера. «Пьера в первый раз поразило… то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее» [16, с. 195].

 

При чтении произведения обратил внимание на другое подсознательное влияние аффективности (опять же – чувства к Наташе) – на критическое отношение к Сперанскому и его окружению, а затем – к его проектам и своему общественному служению. От восхищения реформатором и его доверительными речами Болконский пришел к негативному восприятию его проектов, увидев в них теоретическую абстрактность и неприложимость к нуждам простого человека. Доминирующее чувство определило отбор ассоциаций – доводов против теорий Сперанского и служения под его эгидой: «он…вспомнил мужиков, Дрона-старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой» [16 с. 234]. А в основе-то было пробудившееся стремление к личному счастью.

 

После разрыва с Наташей и внезапной опалы Сперанского князь Андрей в третий, и последний, раз изменил отношение к Сперанскому в пользу признания его заслуг. С позиций психофизиологического анализа, трезвый взгляд князя Андрея был обусловлен потерей надежды на личное счастье и солидарностью с потерпевшим поражение реформатором. Оба чувства подсознательно повлияли на интеллектуальную оценку [16, с. 408–409].

 

Подтверждением в пользу отмеченной выше психофизиологической закономерности – одностороннего мышления, отбора ассоциаций – аргументов в пользу защищаемой человеком идеи под влиянием господствующей эмоции служат мысли Кутузова. «Он… с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего-нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее» [18, с. 130].

 

Эгоизм. Примером эгоизма является Анатоль Курагин. «Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка… У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин-женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей все простится, потому что она много любила; и ему все простится, потому что он много веселился» [16, с. 406].

 

Другим примером эгоизма, детски наивного, и, казалось бы, не несущего разрушительных последствий, в отличие от Анатоля Курагина, является эгоизм графа Ильи Андреевича Ростова: «Граф ясно видел (курсив мой – О. З.), что в его отсутствие должно было что-нибудь случиться; но ему так страшно было думать (курсив мой – О. З.), что что-нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню» [16, с. 399]. И здесь противоречие между ясностью сознания того, что должно произойти, и страхом думать о неприятном разрешается в пользу бегства от реальных событий, т. е. и тут страх определяет образ мыслей и действий (точнее – бездействия) графа.

 

Даже у наполненной христианской любовью к людям княжны Марьи проявился эгоизм: «Пьер видел по лицу княжны Марьи, что она была рада и тому, что случилось, и тому, как ее брат принял известие об измене невесты [16, с. 408].

 

Эгоцентризм. Ярким воплощением эгоцентризма является в романе фигура Берга, который для него самого не осознается как отрицательное явление: «Разговор его всегда касался только его одного, Берг видимо наслаждался, рассказывая все это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей тоже могли быть свои интересы» [15, с. 81–82].

 

Эгоцентризм неизмеримо большего масштаба представлен в лице Наполеона Бонапарта. «Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это [17, с. 37].

 

Карьеризм. «Борис за это время своей службы, благодаря заботам Анны Михайловны, собственным вкусам и свойствам своего сдержанного характера, успел поставить себя в самое выгодное положение по службе. Он находился адъютантом при весьма важном лице, имел весьма важное поручение в Пруссию и только что возвратился оттуда курьером. Он вполне усвоил себе ту понравившуюся ему в Ольмюце неписанную субординацию, по которой прапорщик мог стоять без сравнения выше генерала, и по которой, для успеха на службе, были нужны не усилия на службе, не труды, не храбрость, не постоянство, а нужно было только уменье обращаться с теми, которые вознаграждают за службу, – и он часто удивлялся своим быстрым успехам…» [16, с. 99–100].

 

Лесть. К влиянию лести на объективность ее оценки и искажение разумности суждений писатель обращался не раз. «В самых лучших, дружески простых отношениях лесть или похвала необходимы…» [15, с. 43]. Среди средств, с помощью которых люди добиваются своих корыстных целей, писатель также выделяет лесть.

 

Пьер, сделавшийся неожиданно богачом и графом Безуховым, испытал влияние лести: «Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашею необыкновенной добротой», или: «При вашем прекрасном сердце», или: «Вы сами так чисты, граф…», или; «Ежели он был так умен, как вы», и т. п., так что он искренне начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен» [15, с. 272].

 

По этому поводу В. С. Дерябин писал в очерке «О Я»: «Человек может не только поддаваться чужой лести, но охотно льстить себе самому и возвышать себя в собственных глазах. Ему приятно чувствовать себя справедливым, гуманным, великодушным…». [7, с. 87].

 

Человеку здоровому, в отличие от находящегося в состоянии депрессии, свойственна положительная самооценка. Поэтому влияние лести на самооценку может быть объяснено следующим образом. В аспекте учения А. А. Ухтомского о доминанте [см.: 19] превалирующий очаг возбуждения в коре головного мозга (доминанта) притягивает к себе однозначные (в данном случае – положительные) очаги возбуждения. Происходит усиление первичной доминанты и, тем самым, самооценки.

 

Другой пример лести как средства достижения своих целей: княгиня Анна Михайловна наставляет сына Бориса Друбецкова: «Будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович все-таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, будь мил, как ты умеешь быть… [15, с. 67–68].

 

С другой стороны – тонкая лесть, которую применил Сперанский как средство склонить умного собеседника – Болконского к работе над своими начинаниями: «Сперанский… льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей» [16, с. 188].

 

Лицемерие. Воплощением лицемерия в романе представляется князь Василий Курагин. В нем писателем представлен характерный образ мыслей и действий светского человека, не выбирающего путей для достижения своекорыстных целей. При этом, отмечает писатель, наш герой руководится не сознательным желанием причинить зло и ущерб ближнему, но инстинктом [15, с. 271]. Выражения такого стремления в форме конкретных мыслей обычно остается за пределами сознания, т. к. противоречит принятым в светском обществе нормам. «Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни» [15, с. 271]. О такой неосознаваемой потребности сигнализирует «инстинкт» или «внутреннее чувство», т. е. аффективность (чувства, влечения и эмоции), которые определяют образ действий данного персонажа – сближение с нужными людьми.

 

Писатель не ограничивается одним случаем лицемерия на примере князя Василия Курагина. Другой, еще более выразительный пример, – ухаживание Бориса Друбецкова за стареющей невестой Жюли Карагиной [16, с. 344–349]. Само созвучие фамилий – Курагины – Карагины как бы закрепляет образ лицемерия за обоими семействами.

 

Слава, честолюбие, тщеславие. Л. Н. Толстой обладал необыкновенным чутьем в распознавании и понимании человеческих слабостей (в особенности связанных с самовозвышением и самообманом – болезненным самолюбием, эгоцентризмом, честолюбием, тщеславием), свойственных как обыкновенным людям, так и признанному гением Наполеону.

 

Слава – проявление честолюбия, а для князя Андрея это – жажда признания в избавлении армии от смертельной опасности, стремление к подвигу, подобному тому, который совершил генерал Бонапарт, изгнавший роялистов из Тулона. Честолюбие князя Андрея резко отличается от тщеславия Наполеона, стремящегося к славе не из любви к своим подданным, а из-за присущей ему мании величия и презрения к толпе. Поэтому раненому на Аустерлицком поле князю Андрею «так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона (на лице которого «было сиянье самодовольства и счастия» – О. З.), так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему… Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих» [15, c. 394]. Там же, приводя «строгий и величественный строй мысли» князя Андрея, Л. Н. Толстой не забывает упомянуть, что они были связаны с ослаблением сил от истекшей крови (курсив мой – О. З.), страданием и близким ожиданием смерти.

 

После разочарования в своем герое князь Андрей разуверился и в славе, говоря Пьеру: «Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что-нибудь, желание их похвалы). Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя» [16, c. 125].

 

Гордость. Понятие гордости в социальном смысле имеет, как известно, положительное и отрицательное значение. Недаром В. С. Дерябин своему психофизиологическому очерку «Об эмоциях, связанных со становлением в социальной среде», дал краткое название – «О гордости» [7]. Гордость заставляет А. Болконского преодолеть животный страх смерти под обстрелом на батарее Тушина: «Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его: «не могу бояться», подумал он…» [15, с. 261]. Когда же он под Аустерлицем бросился со знаменем в руках, чтобы остановить бегущих солдат, то он совершил это «чувствуя слезы стыда и злобы» [15, с. 378]. Другой вариант – преодоление страха в момент смертельной опасности капитаном Козельцевым, считавшим под влиянием самолюбия, страха, что его могут принять за труса, которое Л. Н. Толстой описал в «Севастопольских рассказах» [14, с. 218].

 

Гордость явилась причиной смертельного ранения князя Андрея, не желавшего показаться трусом в глазах солдат, и, в первую очередь, в глазах своего адъютанта. Но не только она, но и сословная гордость дворянина – князя Болконского, стремление сохранить собственное достоинство не дали ему отбежать от грозящей смертью гранаты. Можно видеть, что гордость князя Андрея как явление социальное включает несколько чувств. Писатель по присущему ему методу контраста рисует, как страх диктует поведения адъютанта, вжавшегося в землю, и лошади: «Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх (курсив мой – О. З.), фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону» [17, с. 286].

 

Писатель на примере Денисова приводит и другой пример гордости-самолюбия. Безумно храбрый гусар Денисов отбил обоз с провиантом, не дошедший до его голодающих товарищей, и отказывается из гордости и самолюбия подписать прошение государю о помиловании. Однако опасность быть разжалованным в рядовые все-таки заставляет его пойти на этот компромисс, вопреки убежденности в своей правоте и мнению товарищей: «Видно плетью обуха не перешибешь…» [16, с. 154–155].

 

Так, социальное чувство поддержания стабильности своего существования – командира гусар, которых он любит, заставило Денисова-воина подчиниться законам социального бытия и побороть болезненное самолюбие и желание сказать правду о воровстве провиантского ведомства.

 

Под действием тревоги, физического переутомления и связанной с ними раздражительности возможно исчезновение чувства справедливости. «Измученные бессонницей и встревоженные, они (князь Андрей и его сестра Марья – О. З.) сваливали друг на друга свое горе, упрекали друг друга и ссорились» [16, с. 107].

 

Самоуверенность. Писатель дает обзор самоуверенности как свойства национального характера, при этом его можно было бы упрекнуть в национализме, если бы он тут же не привел самоуверенности русского, обусловленной, по его мнению, глупостью и леностью мысли. «Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо-обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что-нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина» [17, с. 364].

 

Примером положительных качеств, которые доложен выработать в себе молодой человек, служил для ученого князь Андрей Болконский: «…князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он все читал, все знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу» [15, с. 41].

 

Представляется, что в формировании этих качествах князя Андрея сказалось влияние его отца князя Николая Андреевича Волконского, который «говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум» [15, с. 119]. Судя по пристрастию старого князя к точным наукам и скептическому отношению к религии, в нем чувствуется влияние французских материалистов-энциклопедистов просветителей.

 

Мысли княжны Марьи о жизни без отца. «И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего-то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться» [17, с. 157].

 

«Желания и надежды» – эмоции, возникающие в подкорковых образованиях головного мозга, проснулись под влиянием снятия торможения на эти образования со стороны коры головного мозга (тирании тяжелобольного отца, подавлявшего все человеческие желания княжны Марьи). При этом вследствие менявшейся жизненной ситуации все попытки подавить эмоциональное возбуждение путем «приказов» – молитв, исходящих из коры головного мозга, оказались безуспешными.

 

Влияние среды. Влияние замкнутой армейской среды, формирующей групповое сознание военного, Л. Н. Толстой испытал еще во время службы на Кавказе, о чем позднее писал в «Рубке леса» и в «Севастопольских рассказах» [см.: 14]. В «Войне и мире» такого рода влияние он прослеживает на примере молодого Ростова, поступившего в Павлоградский полк. «Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо» [16, с. 140–141].

 

Хитрость побеждает ум. «И как всегда бывает, что в деле хитрости глупый человек проводит более умных, она, поняв, что цель всех этих слов и хлопот состояла преимущественно в том, чтобы, обратив ее в католичество, взять с нее денег в пользу иезуитских учреждений (о чем ей делали намеки), Элен, прежде чем давать деньги, настаивала на том, чтобы над нею произвели те различные операции, которые бы освободили ее от мужа» [17, с. 320]. Отметив этот отрывок, ученый хотел подчеркнуть, что добиться желаемого у умного человека возможно путем воздействия не на его интеллект, а путем лести, путем воздействия на его эмоциональную сферу: самолюбие, честолюбие, тщеславие, которые искажают мышление, отклоняет его от здравого смысла.

 

Последствия аффекта. Переживания Пьера после Бородинского сражения. «Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут» [17, с. 327]. Эмоциональный стресс, перенесенный Пьером, вызвал оживление аффективных переживаний, связанных с помрачением сознания. У людей, переживших землетрясение в Мессине (Сицилия), отмечались нарушение сознания типа ступора и утрата ощущения времени [см.: 20], связанные с разлитым торможением в коре головного мозга.

 

Отреагирование Наташи на разрыв с князем Андреем. «Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни… Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: “«Что ж дальше?” А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила…» [17, с. 82]. Писатель рисует типичную картину реактивной депрессии, при которой преобладают переживания отрицательного чувственного тона. Они порождают отсутствие интереса к жизни, идеи самоуничижения и самообвинения, отсутствие надежд и перспектив на будущую счастливую жизнь. Ученый отметил тут яркий пример влияния отрицательных эмоций на содержание мыслей Наташи.

 

Другой пример последствия психического потрясения (эмоционального стресса, по современной терминологии), перенесенного князем Андреем на Аустерлицком поле, связанного с утратой веры в героя – Наполеона. При отсутствии внешних эмоциональных проявлений, как и в случае Наташи, – отсутствие веры в изменения жизни к лучшему. «Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро не приличны» [16, с. 122].

 

Для чего жить. У Пьера под влиянием благодарного взгляда Наташи «вечно мучивший его вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему. Этот страшный вопрос: зачем? к чему? – который прежде представлялся ему в середине всякого занятия, теперь заменился для него не другим вопросом и не ответом на прежний вопрос, а представлением ее… Слышал ли он, и сам ли вел ничтожные разговоры, читал ли он, или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался, как прежде; не спрашивал себя, из чего хлопочут люди, когда все так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее в последний раз, и все сомнения его исчезали…» [17, с. 90–91]. Для Пьера, почувствовавшего любовь к Наташе, мысли о смысле жизни сменились перенесением «в другую, светлую область душевной деятельности… в область красоты и любви, для которой стоило жить» [17, с. 91]. Можно видеть тут яркий пример, как одна доминанта – мучивший Пьера вопрос о смысле жизни сменился другой, более мощной доминантой любви к Наташе. Опять же чувство победило интеллект.

 

Сила жизненной привычки. «Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот-вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться» [17, с. 340]. Свойство человеческой натуры избегать негативных переживаний, в данном случае – непосредственных неприятных решений, приводя доводы в пользу их отсрочивания, было уже отмечено выше (см. Бессознательное).

 

Оправдание убийства. Граф Растопчин спровоцировал самосуд над подозреваемым в измене заключенным Верещагиным. Озверелая толпа, возбужденная демагогическими речами Растопчина, растерзала подозреваемого. Вызванный этими речами у толпы аффект, подавивший кору головного мозга, сменился у людей самооправданием в убийстве. «О господи, народ-то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно-жалостным выражением глядя на мертвое тело…» [17, с. 391]. Это пример того, как сильные эмоции (ярость, страх) суживают сознание людей (когда сильная эмоция вызывает доминантный очаг возбуждения в коре головного мозга и торможение в других отделах коры – отрицательная индукция по И. П. Павлову), что лишают их разума. Такое состояние близко к патологическому аффекту, при котором суженное сознание сочетается с амнезией (потерей памяти на совершившиеся события). За убийством заключенного в романе последовало раскаяние убийц, проявившееся в форме самооправдания.

 

Самооправдание наступило и в мыслях самого Растопчина. Писатель приводит последовательность его чувств и мыслей, приведших к убийству заключенного. Губернатор Москвы почувствовал свою несостоятельность в организации ополчения для обороны Москвы от приближающейся армии Наполеона. Реакцией был гнев. «Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он еще искал для него предмета… “Вот она чернь, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своей глупостью! Им нужна жертва…” И потому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева» (курсив мой – О. З.) [17, с. 387]. Опять же последовательность – гнев, мысли и действия, направленные на то, чтобы уйти от мучительного чувства несостоятельности. И далее: «Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим à propos (удобным случаем – О. З.) наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу» [17, с. 393].

 

Презрение к смерти, жертвенность у Пьера, готовящегося убить Наполеона. Писатель отмечает сложное психическое состояние Пьера, готового пожертвовать собой ради общего блага. «Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением (курсив мой – О. З.) представлял себе свою погибель и свое геройское мужество» [17, с. 404–405].

 

Жертвенность Сони. В жертвенности Сони, как и, как показано выше, – Пьера, Л. Н. Толстой, «душевед», отмечает эгоистический компонент, сходный, при всем различии, с теорией «разумного эгоизма» Н. Г. Чернышевского. «Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все-таки всеми любимой» [18, c. 37–38]. Можно сказать, что высшее социальное чувство самопожертвования, связанное с самоуважением, является доминантным по отношению к биологическому чувству самосохранения, связанному со страхом (в случае Пьера), и чувству униженной зависимости (в случае Сони).

 

Счастье. «Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету» [18, c. 57]. В. С. Дерябин в психофизиологическом очерке «О счастье» вспоминает эту пословицу в разделе «Иллюзии и самообманы во взглядах на счастливую жизнь» [7, с. 136]. Подобно тому, как происходит адаптация в сфере простых чувств удовольствия и неудовольствия, происходит привыкание и к положительным и отрицательным социальным чувствам. Поэтому, подчеркивает В. С. Дерябин, если человек ставит целью достижение личного счастья, то вследствие привыкания его постигает разочарование (яркий пример у А. П. Чехова – рассказ «Крыжовник», который ученый особенно любил).

 

Счастье Наташи. «Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя… На глаза Наташи, все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга; никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы» [16, с. 229]. Аналогичный пример полного счастья приводит Л. Н. Толстой в повести «После бала». В психологии такое явление носит название «Перенос чувств»; в «павловской физиологии» речь идет об «иррадиации» нервного возбуждения в коре головного мозга, когда возбуждение из доминирующего нервного центра распространяется на другие.

 

«Счастье» Берга. При чтении романа не мог удержаться от невольного сопоставления по контрасту полного счастья Наташи и тщеславного «счастья» Берга. «Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.

 

Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем-нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему-то Берг привлек Пьера» [16, с. 229].

 

Счастье Наташи переполняла ее и распространялось вовне в стремлении сделать других счастливыми. Тут опять же следует говорить об иррадиации доминантного эмоционального возбуждения на другие отделы коры головного мозга. Как следует из приведенной выше цитаты, доминанта самодовольства и тщеславия Берга питалась внешними раздражителями, которые ее усиливали. Если счастье Наташи можно сравнить с полным до краев сосудом, то «счастье» Берга только стремилось наполнить его тешащими тщеславие деталями.

 

Народное чувство. Фигура Кутузова. Л. Н. Толстой пишет о массовом сознании в критические моменты истории – «народном чувстве», которое выбрало его выразителем Кутузова и противопоставляет его Наполеону. «Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.

 

Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история» [18, c. 212].

 

Скептическое отношение Л. Н. Толстого к докторам. Свое скептическое, сдобренное иронией, отношение к докторам, а с ними – и к науке в целом, писатель выразил в двух, отмеченных ученым, эпизодах. Первый касается лечения Наташи, пережившей эмоциональный стресс и впавшей в депрессию. Писатель подчеркивает, что невозможно лечить душевное заболевание материальными – лекарственными средствами, но признает силу внушения, психотерапевтического воздействия.

 

Позволил себе последующую пространную цитату из «Войны и мира» в виду ее очевидной актуальности. «Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по-французски, по-немецки и по-латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания» [17, с. 78–79].

 

Во втором эпизоде скептическое отношение к докторам в лапидарной форме представлено в случае излечения Пьера. «Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все-таки выздоровел» [18, c. 232].

 

Неверие Л. Н. Толстого в науку, в стремление к достижению с ее помощью истинных знаний, отметил В. В. Вересаев, воспоминая, как писатель с негодованием и насмешкою говорил о присланной ему книге И. И. Мечникова «Этюды оптимизма», говорил о невежестве, проявляемом в ней нобелевским лауреатом.

 

О сновидениях. «Как в сновидении все бывает неверно, бессмысленно и противоречиво, кроме чувства, руководящего сновидением, так и в этом общении, противном всем законам рассудка, последовательны и ясны не речи, а только чувство, которое руководит ими» [18, c. 325–326]. Стихийное понимание Л. Н. Толстым механизма сновидений как определяющего влияния тревожащих эмоций на саму картину сна близко к представлениями И. П. Павлова о снятии торможения со стороны коры головного мозга на подкорковые образования, связанные с образованием эмоций.

 

Коллективная психология. В романе имеется несколько примеров коллективной психологии (см. выше «Оправдание убийства»). Один из наиболее ярких примеров – дворянское собрание в Москве во время безудержного наступления Наполеона. Противоречивые выступления участников собрания определялись страхом, прикрываемым патриотическими речами. «Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему» [17, с. 111].

 

Французы, бежавшие из Москвы, были одержимы одним стремлением – как можно скорее избавиться от опасности. Это заставило их необдуманно устремиться к Смоленску и вступить на разоренную и бедную продовольствием Смоленскую дорогу. Состояние французов, независимо от звания, психиатры называют индуцированным помешательством. Оно было индуцировано коллективным страхом, который подавил разум.

 

«Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе… Сама ограниченная масса их (французов – О. З.), как в физическом законе притяжения, притягивала отдельные атомы людей. Она двигалась своей стотысячной массой как целым государством [18, с. 134].

 

Военная психология. Скептическое отношение Л. Н. Толстого к науке, которую он называл «мнимым знанием совершенной истины», распространялось и на военную науку: «Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено, и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит» [17, с. 63].

 

При повторном чтении «Войны и мира» поразило то знание психологии военных – солдат, офицеров – гусаров, гвардейцев, адъютантов – об этом можно было бы писать много. Тут и индивидуальная психология на примере близкого писателю героя – Андрея Болконского, чувства которого во время боя и артиллерийского обстрела были близки ему – участнику обороны Севастополя; тут и коллективная психология, которую можно назвать корпоративной, например, гусар и гвардейцев.

 

Тут и психология солдатской массы перед Аустерлицким сражением, которая от бодрого, веселого настроя, после внезапной остановки на марше перед боем благодаря возникшей неопределенности переходит к растерянности, неуверенности: «По рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине» [15, c. 366].

 

Писатель ненавязчиво обращает внимание читателя на то, что перед солдатами нашей армии перед Аустерлицким сражением не была поставлена задача ни военными начальниками («никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами»), ни самим императором. В то же время Наполеон перед боем объезжал войска, в своем приказе выразил единение с ними и поставил конкретную задачу: «Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут идти, чтобы обойти меня справа, они выставят мне фланг!» [15, c. 364].

 

«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины-богатыри!» – думал Кутузов» [18, c. 129]. Сталин, обратившийся в речи 3 июля 1941 г. к народу к памяти Кутузова-полководца, не понял ни уроков войны 1812 г., ни военной тактики Кутузова, представленной в романе Л. Н. Толстого, – отступить перед грозным противником, сберечь живую силу армии, чтобы разгромить его, когда приступит время.

 

К военной психологии, к влиянию эмоций на мышление и поведение в экстремальных ситуациях – активирующему или тормозящему, В. С. Дерябин обратился в 1926 г. в статье: «Задачи и возможности психотехники в военном деле» [см.: 9].

 

Возрастная психология. Писатель отмечает, как с возрастом меняется психология людей – от восторженности и подвижности Наташи и Пети Ростовых до вялости и инертности стариков; рисует психофизиологическую картину состояния московских стариков, у которых отсутствие эмоций порождает вялость, пассивность и отсутствие какой-либо цели. Пьер «увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век…» [16, с. 327].

 

Ясность мысли князя Николая Андреевича не мешала ему со старческим эгоизмом препятствовать браку сына с Наташей. В основе же – страх старика изменить что-либо в своей уходящей жизни: «Он не мог понять того, чтобы кто-нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что-нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – “Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели”, говорил себе старик» [16, с. 247]. Именно этот страх определил односторонний отбор ассоциаций-аргументов против женитьбы сына, выраженный, однако, в дипломатической форме.

 

О предсказаниях и предвидении. Известный швейцарский психиатр Эуген Блейлер в книге «Аффективность, внушаемость и паранойя» [см.: 1] и В. С. Дерябин в «Чувствах Влечениях Эмоциях» писали о том, что сильные эмоции влияют на отбор ассоциаций, и даже ученый, убежденный в правоте своей научной гипотезы, невольно, под влиянием господствующей эмоции, односторонне отбирает те доказательства своей правоты, в которых он убежден. Такой сильной эмоцией может быть страстная убежденность талантливого ученого, но такая односторонность может быть обусловлена честолюбием; во что бы то ни стало доказать именно свое. Литературным подтверждением этого научного положения служит отмеченная ученым цитата из Л. Н. Толстого. «Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти (на опасность будущей войны 1812 года – О. З.) были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: “Я тогда еще сказал, что это так будет”, забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные» [17, c. 116].

 

В Эпилоге романа писатель, обобщая сказанное, излагает свои взгляды на исторический процесс, представления о главных свойствах человеческой психики: о сознании и о свободе воли.

 

Понимание истории, по Л. Н. Толстому, зависит от времени – одни и те же события могут трактоваться противоположным образом: «…следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо… Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного… Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни» [18, c. 266].

 

Подтверждением слов Л. Н. Толстого явилась смена взглядов на Великую Октябрьскую революцию, Гражданскую войну, большевизм, роль Сталина и т. п., наступившая в период хрущевской «оттепели» и горбачевской «перестройки».

 

Воззрения Л. Н. Толстого на противоречивость оценки исторического процесса в зависимости от времени и взглядов исследователя во многом близка диалектическому пониманию конкретности истины. Вспоминается высказывание К. Маркса и Ф. Энгельса о том, что ошибка историков прошлого состояла в том, что на место человека той эпохи они подставляли человека своего времени, а этим человеком был немец.

 

«Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно-малые элементы, которые руководят массами…» [17, c. 303].

 

Несмотря на это, Л. Н. Толстой пишет о том, что именно страх быть захваченным казаками, чего чуть было не произошло, заставил Наполеона принять окончательное решение о скорейшем отступлении [18, c. 133].

 

Отрицая значение роли личности в истории, Л. Н. Толстой приходит к выводу о предопределенности, детерминированности исторических событий: «На вопрос о том, что составляет причину исторических событий, представляется другой ответ, заключающийся в том, что ход мировых событий предопределен свыше (курсив мой – О. З.), зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное» [17, c. 251]. Роль личности в истории писатель рассматривает на примере Наполеона (мнимая свобода воли) и Кутузова (подчинение себя необходимости).

 

Критики советского периода, вероятно, могли бы написать об исторических взглядах Л. Н. Толстого таким образом, что он перерос исторический идеализм, но не дорос еще до исторического материализма.

 

Сознание. Свобода воли. «Сознание это есть совершенно отдельный и независимый от разума источник самопознавания. Через разум человек наблюдает сам себя; но знает он сам себя только через сознание.

 

Без сознания себя немыслимо и никакое наблюдение и приложение разума.

 

Для того чтобы понимать, наблюдать, умозаключать, человек должен прежде сознавать себя живущим. Живущим человек знает себя не иначе, как хотящим (курсив мой – О. З.), то есть сознает свою волю. Волю же свою, составляющую сущность его жизни, человек сознает и не может сознавать иначе, как свободною.

 

Если, подвергая себя наблюдению, человек видит, что воля его направляется всегда по одному и тому же закону (наблюдает ли он необходимость принимать пищу, или деятельность мозга, или что бы то ни было), он не может понимать это всегда одинаковое направление своей воли иначе, как ограничением ее» [18, с. 362].

 

Можно видеть, что писатель противопоставляет сознание разуму, под сознанием понимая, по сути, чувственную сферу психики, аффективность. С другой стороны, В. С. Дерябин в очерке «О сознании» не противопоставляет аффективность мышлению и заключает: «Сознания как особой психической функции, отдельной от других психических функций, нет. Оно является функцией мозга, сводящейся к интеграции всех психических функций» [18, с. 45].

 

Целую главу второй части Эпилога писатель посвятил вопросу о свободе воли и необходимости в действиях одного человека или многих, вовлеченных в какие-либо исторические события. По поводу свободы воли Спиноза высказался так: «Люди только по той причине считают себя сводными, что свои действия они сознают, а причин, которыми они определяются, не знают [13, с. 86].

 

Несколько эпизодов из романа заставили задуматься, не проводя полных аналогий, об известном сходстве исторической обстановки, предшествовавшей Отечественной войне 1812 года и Великой Отечественной войне: неподготовленность к войне Александра I, его неверие в то, что Наполеон нападет на Россию. Ряд территориальных уступок французскому императору, сделанные Александром после Тильзитского мира 1807 г., укрепили уверенность Наполеона в слабости России. Несмотря на опасность войны, Александр в течение месяца в пограничном Вильне предавался приемам и балам. В результате в разгаре очередного бала он узнает о войне: армия Наполеона перешла Неман.

 

И другой эпизод. Наполеон говорит генералу Балашову, которого Александр послал к французскому императору с предложением мира: «Я бы дал вашему государю эти провинции (Молдавию и Валахию – О. З.) так же, как я дал ему Финляндию» [17, с. 33]. Это напоминает содержание секретного протокола к пакту Молотова-Риббентропа, определившего нейтралитет Германии в случае войны Советского Союза с Финляндией и согласие Германии на присоединение Бессарабии к СССР.

 

Другие примеры вневременной актуальности мыслей Л. Н. Толстого. Во время неотвратимого наступления Наполеона на Москву «одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно-патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны» [17, с. 199]. И в наше время народная инициатива, порожденная патриотическими чувствами («Бессмертный полк»), превратилась в официальное мероприятие, лишенное первоначальной непосредственности.

 

На обеде у князя Николая Андреевича, приехавшего в Москву, рассказывали «о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора» [16, с. 338].

 

«Самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя» [17, с. 54]. Это высказывание Л. Н. Толстого, умудренного военным опытом, представляется прямым предостережением государю императору Николаю II. Если бы тот предпочитал читать Льва Толстого, а не Аркадия Аверченко, то, возможно, он не принял бы на себя верховное командование армиями в период Первой мировой войны, что связало поражения на фронтах с его именем.

 

«Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований» [16, с. 170].

 

В заключение следует отметить, что Л. Н. Толстой являлся стихийным психофизиологом, что было основано на его природном и творческом чутье на проявления подсознательных влечений и эмоций, внутренних жизненных интересов, определяющих мысли и поступки людей. Поэтому творчество Л. Н. Толстого давало такой богатый материал для подтверждения научных положений В. С. Дерябина о роли потребностей, сигнализирующих о них чувств, влечений и эмоций в мышлении и поведении.

 

Литература

1. Блейлер Э. Аффективность, внушаемость и паранойя. – Одесса, 1929. – 140 с.

2. Дерябин В. С. Аффективность и закономерности высшей нервной деятельности // Журнал высшей нервной деятельности им. И. П. Павлова. – 1951. – Т. 1. – В. 6. – С. 889–901.

3. Дерябин В. С. Письмо внуку // Нева. – 1994. – № 7. – С. 146–156.

4. Дерябин В. С. Письмо внуку // Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae. – 2005. – № 3–4. – С. 57–75.

5. Дерябин В. С. О закономерности психических явлений (публичная вступительная лекция) // Психофармакология и биологическая наркология. – 2006. – Т. 6. – В. 3. – С. 1315–1321.

6. Дерябин В. С. Задачи и возможности психотехники в военном деле // Психофармакология и биологическая наркология. – 2009. – Т. 9. – В. 3–4. – С. 2598–2604.

7. Дерябин В. С. Психология личности и высшая нервная деятельность: Психофизиологические очерки / Изд. 2-е, доп. – М.: ЛКИ, 2010. – 202 с.

8. Дерябин В. С. Чувства, влечения, эмоции: о психологии, психопатологии и физиологии эмоций. – М.: ЛКИ, 2013. – 224 с.

9. Дерябин В. С. О потребностях и классовой психологии (Публикация О. Н. Забродина) // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2013. – № 1. – С. 99–137. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://fikio.ru/?p=313 (дата обращения 01.09.2019).

10. Дерябин В. С. Эмоции, порождаемые социальной средой (Публикация О. Н. Забродина) // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2014. – № 3. – С. 115–146. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://fikio.ru/?p=1203 (дата обращения 01.09.2019).

11. Забродин О. Н. Психофизиологическая проблема и проблема аффективности: Викторин Дерябин: Путь к самопознанию – М.: ЛЕНАНД, 2017. – 208 с.

12. Павлов И. П. Физиология и патология высшей нервной деятельности // Полное собрание сочинений: Т. 3, кн. 2. – М.: АН СССР, 1951. – С. 383–408.

13. Спиноза Б. Этика, доказанная в геометрическом порядке и разделенная на пять частей. – М. – Л.: Госсоцэкгиз, 1932. – 223 с.

14. Толстой Л. Н. Повести и рассказы 1852–1856 гг. // Собрание сочинений. В 20 т. Т. 2. – М.: Государственное издательство художественной литературы, 1960. – 456 с.

15. Толстой Л. Н. Война и мир // Собрание сочинений. В 20 т. Т. 4. – М.: Государственное издательство художественной литературы, 1961. – 403 с.

16. Толстой Л. Н. Война и мир // Собрание сочинений. В 20 т. Т. 5. – М.: Государственное издательство художественной литературы, 1962. – 417 с.

17. Толстой Л. Н. Война и мир // Собрание сочинений. В 20 т. Т. 6. – М.: Государственное издательство художественной литературы, 1962. – 449 с.

18. Толстой Л. Н. Война и мир // Собрание сочинений. В 20 т. Т. 7. – М.: Государственное издательство художественной литературы, 1963. – 497 с.

19. Ухтомский А. А. Принцип доминанты // Собрание сочинений. Т. 1. – Л.: Издательство Ленинградского университета, 1950. – С. 197–201.

20. Störring G. Psychologie des menschlichen Gefühlslebens. – Bonn: Verlag von Friedrich Cohen, 1922. – 289 s.

 

References

1. Bleuler E. Affectivity, Suggestibility and Paranoia [Affektivnost, vnushaemost i paranoyya]. Odessa, 1929, 140 p.

2. Deryabin V. S. Affectivity and Regularity of Higher Nervous Activity [Affektivnost i zakonomernosti vysshey nervnoy deyatelnosti]. Zhurnal vysshey nervnoy deyatelnosti imeni I. P. Pavlova (I. P. Pavlov Journal of Higher Nervous Activity), 1951, Vol. 1, № 6, рр. 889–901.

3. Deryabin V. S. Letter to the Grandson [Pismo vnuku]. Neva (Neva), 1994, № 7, pp. 146–156.

4. Deryabin V. S. Letter to the Grandson [Pismo vnuku]. Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae (Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae), 2005, № 3–4, pp. 57–75.

5. Deryabin V. S. About Regularity of the Mental Phenomena [O zakonomernosti psikhicheskikh yavleniy]. Psikhofarmakologiya i biologicheskaya narkologiya (Psychopharmacology and Biological Narcology), 2006, Vol. 6, № 3, pp. 1315–1321.

6. Deryabin V. S. Problems and Opportunities of Psychotechnique in Military Affairs [Zadachi i vozmozhnosti psikhotekhniki v voennom dele]. Psikhofarmakologiya i biologicheskaya narkologiya (Psychopharmacology and Biological Narcology), 2009, Vol. 9, № 3–4, pp. 2598–2604.

7. Deryabin V. S. Psychology of the Personality and Higher Nervous Activity: Psychophysiological Essays [Psikhologiya lichnosti i vysshaya nervnaya deyatelnost: psikhofiziologicheskie ocherki]. Moscow, LKI, 2010, 202 p.

8. Deryabin V. S. Feelings, Inclinations and Emotions: About Psychology, and Physiology of Emotions [Chuvstva, vlecheniya, emotsii. O psichologii, psichopatologii i fiziologii emotsiy]. Moscow, LKI, 2013, 224 p.

9. Deryabin V. S. About Needs and Class Psychology (O. N. Zabrodin’s Publication) [O potrebnostyakh i klassovoy psikhologii (Publikatsiya O. N. Zabrodina)]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2013, № 1, pp. 99–137. Available at: http://fikio.ru/?p=313 (accessed 01 September 2019).

10. Deryabin V. S. Emotions Provoked by the Social Environment (O. N. Zabrodin’s Publication) [Emotsii, porozhdaemye sotsialnoy sredoy (Publikatsiya O. N. Zabrodina)]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2014, № 3, pp. 115–146. Available at: http://fikio.ru/?p=1203 (accessed 01 September 2019).

11. Zabrodin O. N. Psycho-Physiological Problem and the Problem of Affectivity: Victorin Deryabin: The Way to Self-Knowledge. [Psikhofiziologicheskaya problema i problema affektivnosti: Viktorin Deryabin: put k samopoznaniyu]. Moscow, LENAND, 2017, 208 p.

12. Pavlov I. P. Physiology and Pathology of Higher Nervous Activity. [Fiziologiya i patologiya vysshey nervnoy deyatelnosti]. Polnoe sobranie sochineniy: T. III, kn. 2 (Complete Works: Vol. III, book 2). Moscow, AN SSSR, 1951, pp. 383–408.

13. Spinoza B. Ethics, Demonstrated in Geometrical Order [Etika, dokazannaya v geometricheskom poryadke i razdelennaya na pyat chastey]. Moscow – Leningrad, Gossotsekgiz, 1932, 223 p.

14. Tolstoy L. N. Novellas and Stories 1852–1856 [Povesti i rasskazy 1852–1856 gg.]. Sobranie sochineniy. V 20 tomakh. Tom 2 (Collected Works. In 20 vol. Vol. 2). Moscow, Gosudarstvennoe izdatelstvo khudozhestvennoy literatury, 1960, 456 p.

15. Tolstoy L. N. War and Peace [Voyna i mir]. Sobranie sochineniy. V 20 tomakh. Tom 4 (Collected Works. In 20 vol. Vol. 4). Moscow, Gosudarstvennoe izdatelstvo khudozhestvennoy literatury, 1961, 403 p.

16. Tolstoy L. N. War and Peace [Voyna i mir]. Sobranie sochineniy. V 20 tomakh. Tom 5 (Collected Works. In 20 vol. Vol. 5). Moscow, Gosudarstvennoe izdatelstvo khudozhestvennoy literatury, 1962, 417 p.

17. Tolstoy L. N. War and Peace [Voyna i mir]. Sobranie sochineniy. V 20 tomakh. Tom 6 (Collected Works. In 20 vol. Vol. 6). Moscow, Gosudarstvennoe izdatelstvo khudozhestvennoy literatury, 1962, 449 p.

18. Tolstoy L. N. War and Peace [Voyna i mir]. Sobranie sochineniy. V 20 tomakh. Tom 7 (Collected Works. In 20 vol. Vol. 7). Moscow, Gosudarstvennoe izdatelstvo khudozhestvennoy literatury, 1963, 497 p.

19. Ukhtomskiy A. A. The Theory of Dominant [Uchenie o dominante]. Sobranie sochineniy. T. 1 (Collected Works. Vol. 1). Leningrad, Izdatelstvo Leningradskogo universiteta, 1950, pp. 197–201.

20. Störring G. Psychologie des menschlichen Gefühlslebens. Bonn, Verlag von Friedrich Cohen, 1922, 289 s.

 
Ссылка на статью:
Забродин О. Н. Энциклопедия социальных чувств в «Войне и мире» Л. Н. Толстого. В. С. Дерябин: взгляд психофизиолога // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2019. – № 3. – С. 93–118. URL: http://fikio.ru/?p=3679.

 
© О. Н. Забродин, 2019.

УДК 1(091)

 

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ по проекту № 19-011-00398 «Второй позитивизм в России: философская проблематика, влияние, критика».

 

Рыбас Александр Евгеньевич – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет», Институт философии, кафедра русской философии культуры, доцент, кандидат философских наук, Санкт-Петербург, Россия.

Email: alexirspb@mail.ru

199034, Россия, С.-Петербург, Менделеевская лин., 5,

тел.: +7 (921) 387-87-91.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Одним из наиболее влиятельных направлений философской мысли в России второй половины XIX – первой четверти ХХ века был позитивизм, представленный вначале идеями О. Конта, Дж. Ст. Милля, Г. Спенсера, Э. Литтре, а затем Э. Маха и Р. Авенариуса. Знакомясь с этими идеями и популяризируя их, русские философы, однако, не становились эпигонами позитивизма, а, наоборот, пытались развивать собственные концепции, что зачастую приводило их к резкой критике основоположников позитивной философии.

Результаты: В ходе дискуссий сформировался феномен русского позитивизма, во многом существенно отличавшегося от своего прототипа. Кроме того, идеи позитивизма проникли в сферы художественного творчества, естествознания, искусства и даже религии. На фоне всеобщего увлечения идеалами научности формируются и философские взгляды А. А. Ухтомского, выдающегося физиолога, создателя учения о доминанте. В своих работах, посвященных преимущественно вопросам изучения высшей нервной деятельности, но далеко выходящих за их пределы, он попытался синтезировать идеи эмпириокритицизма, естествознания, патристики и русской религиозной философии.

Вывод: Философскую позицию А. А. Ухтомского следует обозначить термином «православный позитивизм».

 

Ключевые слова: русский позитивизм; эмпириокритицизм; А. А. Ухтомский; доминантная теория; научная философия; история русской философии.

 

Orthodox Positivism of A. A. Ukhtomsky

 

Rybas Aleksandr Evgenievich – Saint Petersburg State University, Institute of Philosophy, Russian Philosophy and Culture Department, associate professor, PhD (philosophy), Saint Petersburg, Russia.

Email: alexirspb@mail.ru

Mendeleev Line, 5, Saint Petersburg, 199034, Russia,

tel.: +7 (921) 387-87-91.

Abstract

Background: One of the most influential schools of philosophical thought in Russia in the second half of the XIX – the first quarter of the XX century was positivism, presented by the ideas of O. Comte, J. St. Mill, G. Spencer, E. Littre, and then by those of E. Mach and R. Avenarius. While studying these ideas and popularizing them, Russian philosophers, however, did not become the epigones of positivism, in contrast, they tried to develop their own concepts, which often led them to sharp criticism of the founders of positive philosophy.

Results: During the discussions, the phenomenon of Russian positivism was formed, which in many respects significantly differed from its prototype. In addition, the ideas of positivism penetrated the spheres of artistic creativity, science, art, and even religion. Against the background of universal enthusiasm for scientific ideals, the philosophical views of A. A. Ukhtomsky, an outstanding physiologist, the creator of the doctrine of the dominant, were also formed. In his works devoted mainly to the study of higher nervous activity, but far beyond their limits, he tried to synthesize the ideas of empiriocriticism, natural science, patristics, and Russian religious philosophy.

Conclusion: The philosophical position of A. A. Ukhtomsky should be designated by the term “Orthodox positivism”.

 

Keywords: Russian positivism; empiriocriticism; A. A. Ukhtomsky; dominant theory; scientific philosophy; history of Russian philosophy.

 

Одним из наиболее важных направлений в русской философии XIX – начала ХХ века был позитивизм. В отличие от религиозных философов, пытавшихся постичь Абсолют и опиравшихся на веру и предание, сторонники позитивной философии единственным источником познания считали эмпирические исследования, отвергая метафизику и религиозную догматику. Подлинное, или позитивное, знание представлялось при этом совокупным результатом специальных наук, и прежде всего естествознания. Основную задачу позитивной философии они видели в том, чтобы преодолеть укорененный в традиции онтологический и гносеологический дуализм, выработав единый метод научного и философского познания.

 

Впервые идеи О. Конта становятся известными в России во второй половине 1840-х годов. В 1847 году в журнале «Отечественные записки» была опубликована обширная статья В. Милютина, излагавшая основные идеи «Курса позитивной философии». Однако популярность пришла к позитивизму только в середине 1860-х годов, когда практически во всех ведущих журналах стали помещаться материалы, анализирующие и, как правило, критикующие воззрения основоположников позитивизма. В 1898 году открытие первого в России Петербургского философского общества было отмечено чтениями и публикациями в честь столетнего юбилея со дня рождения Конта. В это же время активно распространяется эмпириокритицизм, повлиявший не только на развитие отечественной философии, но и на историю России.

 

Влияние позитивизма на русскую философию классического периода было настолько большим, что практически в каждой философской системе того времени можно наблюдать или критическую реакцию на него, которая в большинстве случаев так или иначе способствовала развитию собственных взглядов философов (как, например, у В. С. Соловьева, наиболее известного обличителя О. Конта, в то же время глубоко воспринявшего целый ряд его идей), или попытки продолжить дело позитивизма, отделив «дух позитивной философии», или научный метод, от различных конкретных его применений (и прежде всего от «огюст-контизма», который рассматривался сторонниками позитивной философии, особенно такими, как Н. Г. Чернышевский и Д. И. Писарев, главным образом в критическом ключе).

 

Отношение к позитивизму в русской философии всегда было неоднозначным. С одной стороны, его считали наиболее влиятельной доктриной столетия, оплодотворившей различные направления мысли[1], утверждали, что почти все мыслящие люди XIX века явно или неявно были позитивистами, Конта называли центральной фигурой XIX века, его символом, пророком будущего, настаивали на признании «великой заслуги безбожника и нехристя Конта перед христианским миром» [10, c. 578], призывая даже причислить его к лику святых. С другой стороны, никто в России не стал ортодоксальным позитивистом: сторонники этого направления предпочитали отталкиваться от позитивизма, считая его необходимым моментом в становлении их собственных философских взглядов, моментом, который непременно должен был быть пройден и затем оставлен как опыт ученичества. Очевидно только то, что позитивизм в России был весьма востребованным учением, соответствовал запросам времени и способствовал развитию самых разных тенденций в русской философской культуре.

 

Можно выделить целый круг философских проблем, обсуждение которых в России было инициировано рецепцией позитивизма. «Первый» позитивизм породил дискуссии о «законе трех стадий» и прогрессивном развитии научного знания, о конце метафизики и теологии как учений об абсолютной истине, о критериях «позитивной» философии и науки, о возможности познания без апелляции к вечным сущностям, а также о свободе человека и его социальном творчестве, предполагающем утверждение принципов альтруизма в качестве основополагающих социальных и культурных ценностей. «Второй» позитивизм привлек внимание русских философов прежде всего к разработке гносеологической проблематики, связанной с попыткой «преодоления дуализма мысли и жизни» посредством критики опыта, т. е. обнаружения в нем и устранения из него догматически принятых метафизических допущений с целью достижения его относительной «чистоты», гарантирующей научность познания; этому способствовали разработанные Р. Авенариусом и Э. Махом метод элиминации, принцип экономии мышления, или наименьшей траты сил, учение об элементах опыта и о комплексах элементов, теория двух видов зависимости элементов – психического и физического, принцип полного параллелизма психического и физического и т. д. Приверженцы эмпириокритицизма в России хотя и считали его философией современного естествознания и активно занимались ее популяризацией, главную свою задачу видели в том, чтобы критически переосмыслить основополагающие принципы Э. Маха и Р. Авенариуса, устранив ошибки и противоречия из их учения.

 

Важно отметить, что позитивизм как первой, так и второй волны оказал заметное влияние в России не только на тех философов, которые разделяли эту позицию, но и на других, практически всех мыслителей, определив тем самым интеллектуальную атмосферу в целом. В частности, непосредственное воздействие позитивизма на русскую мысль конца XIX – первой трети ХХ века выразилось в появлении особого взгляда на предмет философии и способ философского познания. Не только позитивисты, но и многие представители самых разнообразных философских учений начинают требовать от философии конкретных результатов, которые можно было бы использовать в практической жизни – подобно тому, как используются достижения точных наук. Н. А. Бердяев писал в это время, подводя итог своим наблюдениям: «Мечта новой философии – стать научной или наукообразной. Никто из официальных философов не сомневается серьезно в верности и законности этого стремления во что бы то ни стало превратить философию в научную дисциплину. На этом сходятся позитивисты и метафизики, материалисты и критицисты» [1, c. 262].

 

Общее настроение, характеризующееся установкой на признание безоговорочного авторитета науки, привело к тому, что наука стала пониматься не только как универсальный способ обретения знаний, необходимых для жизни человека, но и как наивысшая культурная ценность, определяющая уровень социального и духовного развития человека. В результате многие русские мыслители стали трактовать философию как науку, а науку – как философию, доказывая гомогенность философского и научного знания и тем самым придавая научным истинам характер ценностей, а ценностям – характер научного знания. Очевидно, что для сторонников позитивизма подобный ход рассуждений был вполне логичен и ожидаем; не случайно ведь идея «научной философии» была представлена ими как результат тысячелетнего развития мировой философии, получив таким образом и историко-философское осмысление [см.: 2; 7]. Но и далекие от позитивизма люди также пытались доказать возможность строгой фиксации предметности философского знания, определения критериев его истинности и выработки единой методологии познания.

 

Так, например, П. Я. Чаадаев, Б. Н. Чичерин, Н. О. Лосский, С. Л. Франк и Г. Г. Шпет, которых вряд ли возможно заподозрить в симпатиях к позитивизму, полностью соглашались с требованием наукообразности философии и старались следовать в своем философском творчестве идеалу научности. Показательным примером является в данном случае позиция Н. О. Лосского, который, истолковывая русскую философию в контексте религиозной веры, утверждал, однако, что философия – это знание, а не выдумка праздного воображения. В заключительной главе своей «Истории русской философии» он писал: «Философия – это наука. Как и всякая другая наука, философия стремится к установлению строго доказуемых истин не для избранных народов или наций, а для всех мыслящих людей» [8, c. 468]. Более того, Н. О. Лосский сопоставлял философию с точными науками и признавал, что «философия даже в наши дни находится на более низком уровне развития, чем, например, такие науки, как математика или физика» [8, c. 469]. Именно недостаточной развитостью философии как науки он объяснял факт существования многочисленных философских школ, иногда прямо противоположных и крайне враждебных друг другу, а также «ошибки» в наиболее значительных философских системах. То, что философия может отражать характер и интересы тех народов, которые занимаются ею, также является, по мнению Н. О. Лосского, следствием неразвитости философского познания.

 

На фоне всеобщего увлечения идеалами научности формируются и философские взгляды А. А. Ухтомского, выдающегося физиолога, создателя учения о доминанте. В своих работах, посвященных преимущественно вопросам изучения высшей нервной деятельности, но далеко выходящих за их пределы, А. А. Ухтомский попытался синтезировать идеи эмпириокритицизма, естествознания, патристики и русской религиозной философии. Казалось бы, сочетание указанных позиций непременно должно было привести А. А. Ухтомского к эклектизму, однако никакого эклектизма в его воззрениях нет. именно это обстоятельство заставляет обращаться к анализу философских взглядов русского ученого, и нельзя не отметить, что в последнее время число исследований, в которых ставится задача найти общее основание для столь различных мировоззренческих установок, постоянно растет [см.: 3–5; 12].

 

Один из вариантов решения этой задачи реализован в работах С. Н. Коробковой, которая предлагает рассматривать философские взгляды А. А. Ухтомского в аспекте реалистического мировоззрения: «Именно реализм как философская система позволяет целостно представить философскую концепцию А. А. Ухтомского и связать воедино науки (физиологию, психологию), мораль и религиозные чувства» [6, c. 162]. Понимая философский реализм как динамическую корреляцию духовного и материального, С. Н. Коробкова подчеркивает, что А. А. Ухтомский, подобно другим выдающимся ученым (Д. И. Менделееву, Н. А. Умову, М. М. Филиппову), признававшим себя реалистами с целью подчеркнуть несводимость их позиции ни к идеализму, с одной стороны, ни к материализму, с другой, старался учитывать как духовные явления с их спецификой и вариативностью, так и конкретные факты действительности, явле­ния природы, изучение которых могло вестись только посредством методов точных наук. Таким образом, принцип доминанты А. А. Ухтомского, согласно С. Н. Коробковой, позволил обосновать связь духовного (психического) и материального (физиологического) в практической деятельности человека. В контексте реалистического мировоззрения следует рассматривать и философские взгляды А. А. Ухтомского, в результате чего они могут быть сведены в систему, причем такие понятия, как «природа», «опыт», «естественность», являются здесь основополагающими.

 

Соглашаясь в основном с выводами С. Н. Коробковой, можно, тем не менее, указать на то обстоятельство, что термин «философский реализм», хотя он и использовался довольно часто в русской философии начиная с А. И. Герцена и Д. И. Писарева, так и не получил окончательного содержательного закрепления. Именно поэтому С. Н. Коробкова вынуждена самостоятельно определять его значение, реконструируя – а, может быть, и моделируя – соответствующую традицию русской мысли. Конечно, такая реконструкция вполне допустима, и создание термина и даже целой традиции может являться адекватным результатом историко-философского исследования. Однако если учесть, что в России в рассматриваемый период уже была сложившаяся и институционально оформленная философская школа, так же оперировавшая ключевыми понятиями «опыт», «природа» и «естественность» и так же старавшаяся преодолеть психофизический дуализм, то выделение философского реализма в качестве особой традиции будет, скорее всего, излишним. Очевидно, речь идет о русском позитивизме, и прежде всего об эмпириокритицизме. К тому же и сам термин «реалистическое мировоззрение» был использован русскими эмпириокритиками для обозначения их философской позиции, о чем и свидетельствует изданный в 1904 году сборник их работ, в котором была предпринята попытка систематизации философских взглядов [см.: 9]. Таким образом, при анализе воззрений А. А. Ухтомского уместнее ссылаться не на философский реализм, а на второй позитивизм – более содержательно определенное направление русской мысли первой четверти ХХ века.

 

Сначала А. А. Ухтомский получил духовное образование: в 1899 году он окончил словесное отделение Московской духовной академии, защитив диссертацию на тему «Космологическое доказательство бытия Божия». В этой работе он предпринял попытку «доказать бытие Божие тем же самым способом и направлением мысли, какой создал науку о природе» [19, c. 321]. Решая поставленную задачу, А. А. Ухтомский настаивает на необходимости прояснения статуса и функций религиозного опыта. Традиционно этот опыт рассматривался только в контексте веры и личного совершенствования человека, а не в контексте познания, что приводило к ряду неразрешимых проблем. Например, все больше обнаруживалась несовместимость церковного вероучения и выводов естественных наук, в результате чего усиливалось противостояние религиозной метафизики и позитивной философии. А. А. Ухтомский показывает ошибочность противопоставления веры и знания, которые в действительности дополняют и проясняют друг друга, являясь «двумя сокровищницами мысли», содержащими ответы на все вопросы жизни.

 

Разрыв между верой и знанием А. А. Ухтомский объясняет следующим образом: «Откуда общепринятое теперь различие in genere “знания” (науки) и “веры” (религии)? Оно, очевидно, случайного (исторического) происхождения, не заключается в самих понятиях: ведь всякое знание – психологически есть “верование”… а “верование” в истории всегда было высшим откровением, чистым знанием действительности. Лишь историческими особенностями интеллектуального прогресса человечества объясняется это явление, что часть интеллектуального запаса человека, отставая и отрываясь от живого и идущего вперед русла понятий и “верований”, становится сначала “высшим знанием”, в противоположность общедоступному, вседневному, опытному знанию, затем – “верой” и “религией” (“священным преданием”) в противоположность “знанию” – в специальном смысле» [13, c. 273].

 

В данном случае А. А. Ухтомский, скорее всего, опирался на идеи В. С. Соловьева, изложенные им в «Чтениях о Богочеловечестве» – цикле публичных лекций, прочитанных в 1878 году. Согласно В. С. Соловьеву, религиозный, или «внутренний», опыт функционально тождественен опыту «внешнему»: «в обоих случаях опыт дает только психические факты, факты сознания, объективное же значение этих фактов определяется творческим актом веры» [11, c. 63]. Но если В. С. Соловьев, исходя из этого, доказывал возможность философии религии, то А. А. Ухтомский ставит задачу шире: обосновать единство человеческого опыта и преодолеть дуализм физического и духовного, указав на естественнонаучные основы нравственности и обнаружив те физиологические механизмы, которые формируют поведение человека, качества его личности и мировоззрение.

 

Преодоление дуализма позволит, полагал А. А. Ухтомский, восстановить истинное значение христианской религии, потому что избавит ее от «идеализма», т. е. от привычки диктовать миру его законы. «Я именно убежден с Духовной академии, – пишет он в записной книжке, – что только чистая позитивистическая мысль, мысль, знающая один метод познания – опыт, как бы он ни приходил, только эта чистая позитивистическая мысль способна вернуть христианству его светлый жизненный голос в мире. Это – традиция христианской александрийской школы. Стоически-неоплатоновская традиция, возобладавшая в истории Церкви, увела христианскую мысль в пустынные поля догматических абстракций, в “филологию” вместо философии» [18, c. 409].

 

Поскольку религиозный опыт представляет собой психическое состояние человека, а психика обусловлена высшей нервной деятельностью, то он должен изучаться при помощи физиологии. Неслучайно в раннем христианстве тело человека почиталось наравне с душой, что нашло отражение в патристике. Отцы церкви считали, что тело, или «естество», дано Богом человеку для того, чтобы он мог проявлять свои душевные устремления. Бог все устроил разумно, и поэтому знание тела – «покрова души» – так же необходимо, как и духовное знание. Между телом и душой изначально существует гармония, и ее нарушение как в ту, так и в другую сторону ведет к одностороннему рационализму и догматизму, препятствующим «собеседованию человека с истиною». А. А. Ухтомский выражает взаимную зависимость души и тела следующим образом: «Тело и его поведение и обычаи могут воспитываться и следовать за тем, что созрело и решено внутри. Но и дух и воля воспитываются тем, что сложилось и как воспитано тело и поведение» [13, c. 278].

 

После защиты диссертации А. А. Ухтомский становится кандидатом богословия, однако продолжать церковную карьеру отказывается. Его привлекают естественные науки, прежде всего физиология, и поэтому он поступает на восточный факультет Санкт-Петербургского университета, чтобы затем перевестись на физико-математический факультет (выпускникам духовных академий запрещалось поступать на естественнонаучные факультеты, но не запрещалось переводиться с других факультетов). А. А. Ухтомский ставит перед собой цель создать единую науку о человеке, в которой человек рассматривался бы как «живое целое», с присущими ему телесными, душевными и духовными качествами, а также внутренней свободой и способностью к творчеству. Эта интегральная наука может быть названа «психофизиологией», поскольку все разнообразие психических состояний человека она должна описывать исходя из данных физиологии. «Мы привыкли думать, – пишет А. А. Ухтомский в дневнике, – что физиология – это одна из специальных наук, нужных для врача и не нужных для выработки миросозерцания. Но это неверно. Теперь надо понять, что разделение “души” и “тела” имеет лишь исторические основания, что дело “души” – выработка миросозерцания – не может обойтись без знания “тела” и что физиологию надлежит положить в руководящее основание при изучении законов жизни (в обширном смысле)» [13, c. 272].

 

А. А. Ухтомский становится учеником и последователем известного физиолога Н. Е. Введенского, основателя петербургской физиологической школы. Представители этой школы считали, что «нормальное отправление органа (например, нервного центра) в организме есть не предопределенное, раз навсегда неизменное качество данного органа, но функция от его состояния» [15, c. 36]. Таким образом, реакция нервного центра на соответствующий раздражитель не является неизменной и не может быть статическим его качеством, а определяется целым комплексом межцентральных отношений и в конечном итоге всей нервной системой. Описывая случаи нетипических реакций, Н. Е. Введенский ввел понятие «истериозис», полагая, что оно должно описывать «сбои» нервной системы. А. А. Ухтомский, развивая подход своего учителя, предложил рассматривать эти случаи не как исключение из правила, а как важный факт нормальной деятельности нервной системы. То, что внешне выглядит как «сбой» в работе нервного центра, должно объясняться, согласно А. А. Ухтомскому, в более широком контексте, а именно с учетом влияния других нервных центров, которые в той или иной степени могут определить качество данной реакции. В том случае, когда влияние смежных центров отсутствует или сводится к минимуму, налицо «нормальная» реакция; когда же раздражение смежных центров достаточно велико, то реакция протекает иначе, чем ожидалось.

 

В 1911 году А. А. Ухтомский защитил магистерскую диссертацию по теме «О зависимости кортикальных двигательных эффектов от побочных центральных влияний», в которой изложил указанное выше понимание работы нервных центров. Вместо понятия «истериозис» он стал использовать термин «доминанта», взятый им из «Критики чистого опыта» Р. Авенариуса. Описывая механизм поведения человека, обусловленный работой центральной нервной системы (системы С), Р. Авенариус заметил, что иногда параллельные иннервационные ряды могут влиять друг на друга так, что один из них полностью изменяет другой, как бы подавляя его и подчиняя себе, в результате чего определяется и реакция организма в целом. А. А. Ухтомский увидел здесь точное изложение сути своей теории. Однако, в отличие от Р. Авенариуса, он придал доминанте центральное значение. Доминанта – это «господствующий очаг возбуждения, предопределяющий в значительной степени характер текущих реакций центров в данный момент» [15, c. 39] и привлекающий к себе волны возбуждения из самых различных источников.

 

А. А. Ухтомский выделил четыре основных признака доминанты:

1) повышенная возбудимость нервного центра;

2) способность нервного центра суммировать, накоплять в себе возбуждение;

3) способность поддерживать это возбуждение в течение долгого времени;

4) достаточная инерция, с которой, однажды начавшись в данном центре, возбуждение продолжается далее.

 

Поскольку доминанта предполагает возбуждение не одного нервного центра, а целой группы их, то можно говорить о развитии, или становлении, доминанты. А. А. Ухтомский выделил несколько этапов «роста» доминанты и продемонстрировал их при помощи эпизодов из «Войны и мира» Л. Н. Толстого, касающихся главной героини романа – Наташи Ростовой. Речь в данном случае идет о становлении доминанты на продолжение рода.

 

Первая фаза – это укрепление наличной доминанты по преимуществу: под влиянием внутренней секреции, рефлекторных влияний и пр. в организме формируется достаточно устойчивая доминанта, которая привлекает к себе в качестве поводов к возбуждению самые разнообразные рецепции. «Это Наташа Ростова на первом балу в Петербурге: “Он любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастью… вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами все это понимаем – и еще многое, многое сказала эта улыбка”» [15, c. 47]. На данном этапе доминанта просто заявляет о своем наличии, здесь важно то, что она уже сформировалась, и поэтому безразлично, какие раздражители позволяют судить о ее присутствии.

 

Вторая фаза развития доминанты характеризуется тем, что из множества действующих рецепций доминанта вылавливает те, которые для нее представляют особый биологический интерес. Это стадия выработки «адекватного раздражителя», благодаря которому происходит выделение предметного комплекса раздражителей из среды. Так, Наташа у Бергов «была молчалива, и не только не была так хороша, как она была на бале, но она была бы дурна, ежели бы она не имела такого кроткого и равнодушного ко всему вида». Но вот появился князь Андрей, и она преобразилась: «из дурной опять сделалась такою же, какою она была на бале». Это произошло потому, объясняет Ухтомский, что «доминанта нашла своего адекватного раздражителя» [15, c. 48]: если раньше Наташа была возбуждена, красива и счастлива для всех, то теперь только для одного князя Андрея.

 

Третья фаза наступает тогда, когда между доминантой и раздражителем устанавливается прочная, «адекватная» связь, так что наличие одного из контрагентов будет вызывать наличие другого. Например, князя Андрея рядом нет; может быть, он уже погиб; но Наташе достаточно только вспомнить о нем или услышать его имя, чтобы пережить ту гамму эмоций, которая раньше вызывалась присутствием князя Андрея. Таким образом, князь Андрей из реального «раздражителя» становится идеальным, он моделируется как предмет мышления благодаря соответствующему состоянию нервной системы. Ухтомский делает вывод: «Среда поделилась целиком на “предметы”, каждому из которых отвечает определенная, однажды пережитая доминанта в организме, определенный биологический интерес прошлого. Я узнаю вновь внешние предметы, насколько воспроизвожу в себе прежние доминанты, и воспроизвожу мои доминанты, насколько узнаю соответствующие предметы среды» [15, c. 48].

 

На первых двух этапах развития доминанты она обусловливается соматическими (спинномозговыми) процессами, на третьем – закрепляется на кортикальном уровне. Кортикальные компоненты доминанты являются высшими, они в достаточной мере автономны, поскольку не зависят уже от состояния нервной системы, а сами могут влиять на нее, определяя психическую жизнь человека и его поведение. А. А. Ухтомский подчеркивает, что именно на кортикальном уровне происходит восстановление однажды пережитых доминант, которые могут воспроизводиться либо полностью (галлюцинации), либо частично, в виде сокращенного символа (воспоминание). Кортикальные компоненты доминанты образуют предметное мышление, а значит, составляют содержание познания и формируют мировоззрение. «С нашей точки зрения, – пишет А. А. Ухтомский, – всякое “понятие” и “представление”, всякое индивидуализированное психическое содержание, которым мы располагаем и которое можем вызвать в себе, есть след от пережитой некогда доминанты» [15, c. 51].

 

Тем самым преодолевается гносеологический дуализм (учение о двух принципиально отличных друг от друга видах познания: при помощи чувств и посредством разума), поскольку чувственное и рациональное познание оказываются фазами развития целостной доминанты. Вместо традиционного деления познавательных способностей человека А. А. Ухтомский вводит понятия «интегрального образа» и «интеграла опыта».

 

Интегральный образ является продуктом переживаемой нами в настоящее время доминанты, будь она сформирована впервые или же восстановлена, хотя бы частично, из кортикальных компонентов ранее пережитых доминант. В интегральном образе связываются воедино все впечатления, которые имеют отношение к данному переживанию, и в результате у человека складывается соответствующее «понятие» о предмете. А. А. Ухтомский подчеркивает, что это понятие всегда наполнено «субъективными» оценками и является относительным и подвижным, открытым для дальнейшей содержательной коррекции. Интегральный образ – это «определенно творимый и интегрируемый образ во времени» [17, c. 321], он позволяет актуализировать хранящееся в памяти знание о данном предмете, чтобы по возможности расширить его с учетом новых рецепций, которые представляют в настоящий момент для доминанты биологический интерес. Происходит, как выражается А. А. Ухтомский, «переинтеграция» знания, что и составляет механизм его развития (так развиваются наука, философия и культура в целом).

 

После того, как переинтеграция состоялась, интегральный образ полагается в качестве законченно-неподвижной формы в пространстве и уходит в «склады памяти». При этом отбрасываются все субъективные характеристики переживания, оно объективируется, приобретает постоянные характеристики (сущность и свойства) и становится элементом того, что обычно называется «объективной реальностью». Если интегральные образы являются «дифференциалами действительности, которые мы допускаем ради удобства анализа», то интегралы опыта – это «то, во что отлилась совокупность впечатлений, приуроченных к определенной доминанте, которую мы пережили со всею ее историею для нас» [17, c. 314]. Между интегралами опыта и интегральными образами всегда идет борьба, поскольку «старая доминанта возобновляется или для того, чтобы при новых данных обойтись без помощи старого опыта, или для того, чтобы по новым данным переинтегрировать старый опыт» [14, c. 65]. Прекращение этой борьбы ведет к стагнации мысли, к схоластике в философии и науке.

 

Понимание действительности как результата пережитых доминант позволило А. А. Ухтомскому сделать вывод о возможности ее творческого моделирования. Очевидно, что если реальность «в чрезвычайной степени определяется тем, каковы наши доминанты и каковы мы сами» [16, c. 142], то для того, чтобы ее изменить, нужно «направить в определенное русло поведение и саму интимную жизнь людей» [14, c. 66], овладев доминантами в себе самих и в окружающих. Физиология дает возможность понять основные принципы поведения человека, объясняет смысл и структуру ставшего, однако она не в силах научно сформулировать идеал общественного развития, его цель. Здесь можно строить лишь гипотезы, и причем такие, которые нельзя фактически проверить. Смысл жизни всегда гипотетичен – он утверждается на свой страх и риск и доказывается собственным существованием человека. Философские истины, как и истины науки, открываются экспериментально, разница только в том, что в философии эксперимент длится целую жизнь.

 

В качестве цели индивидуального и социального развития А. А. Ухтомский предлагает считать «воспитание» доминанты на лицо другого. В данном случае он исходил из наблюдения о необходимости «золотого правила нравственности» для существования социума. Это правило присутствует и в религиях, и в философских учениях, несмотря на их разнообразие. Выраженное в терминах физиологии, оно будет выглядеть так: нельзя человека сводить к абстракции и судить о нем с точки зрения своих доминант. Другой человек должен быть принят как другой, во всей его конкретности, независимо от теорий, предубеждений и предвзятостей. «Только там, где ставится доминанта на лицо другого, как на самое дорогое для человека, впервые преодолевается проклятие индивидуалистического отношения к жизни, индивидуалистического миропонимания, индивидуалистической науки. Ибо ведь только в меру того, насколько каждый из нас преодолевает самого себя и свой индивидуализм, самоупор на себя, ему открывается лицо другого. И с этого момента, как открывается лицо другого, сам человек впервые заслуживает, чтобы о нем заговорили как о лице» [16, c. 150].

 

Утверждение доминанты на лицо другого обеспечит, по мысли А. А. Ухтомского, высшее счастье человечества. Однако это счастье нельзя понимать как некоторое конечное состояние человечества, венец истории: «идеальный пункт покоя и совершенного удовлетворения остается и здесь только фикцией» [16, c. 147]. Человек существенно неопределим, и поэтому «дрессура человечества» должна вестись исходя из личного признания ответственности за реализацию того или иного проекта. «Наша организация, – пишет А. А. Ухтомский, – принципиально рассчитана на постоянное движение, на динамику, на постоянные пробы и построение проектов, а также на постоянную проверку, разочарование и ошибки. И с этой точки зрения можно сказать, что ошибка составляет вполне нормальное место именно в высшей нервной деятельности» [16, c. 148].

 

Краткий обзор философских взглядов А. А. Ухтомского позволяет сделать вывод о том, что их вполне допустимо обозначить термином «православный позитивизм». На причастность к позитивизму указывают и установка на опытное познание, и стремление связать соматику с интеллектом и духом, и, наконец, само понятие доминанты, взятое у Р. Авенариуса и логически развитое на основе принципов эмпириокритицизма. Православным позитивизм А. А. Ухтомского делает присущая русскому ученому религиозность, которая не только не боится «духа научности», но использует его для активного поиска «живой веры».

 

Список литературы

1. Бердяев Н. А. Смысл творчества. Опыт оправдания человека // Философия свободы. Смысл творчества. – М.: Правда, 1989. – С. 254–580.

2. Богданов А. А. Философия живого опыта. Материализм, эмпириокритицизм, диалектический материализм, эмпириомонизм, наука будущего. Популярные очерки. Изд. 2-е. – М.: КРАСАНД, 2010. – 272 с.

3. Гладнева Е. В. Целостная природа человека в отечественной физиологической и психофизиологической мысли второй половины XIX – первой половины XX века: автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук. – СПб., 2010. – 22 с.

4. Каликанов С. В. Учение А. А. Ухтомского о доминанте: историко-философский анализ: автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук. – М., 2002. – 32 с.

5. Коробкова С. Н. Антропология А. А. Ухтомского в контексте русского естественнонаучного («физиологического») материализма: автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук. – СПб., 2000. – 21 с.

6. Коробкова С. Н. Доминантная теория А. А. Ухтомского в контексте реалистического мировоззрения // Соловьевские исследования. – 2015. – Вып. 2(46). – С. 159–170.

7. Лесевич В. В. Что такое научная философия? – М.: Директ-Медиа, 2011. – 458 с.

8. Лосский Н. О. История русской философии. – М.: Советский писатель, 1991. – 480 с.

9. Очерки реалистического мировоззрения: Сборник статей по философии, общественной науке и жизни. – СПб.: Издательство С. Дороватовского и А. Чарушникова, 1904. – 676 с.

10. Соловьев В. С. Идея человечества у Августа Конта // Сочинения. В 2 т. – Т. 2. – М.: Мысль, 1988. – С. 562–581.

11. Соловьев В. С. Чтения о Богочеловечестве // Чтения о богочеловечестве; Статьи; Стихотворения и поэма; Из «Трех разговоров…»: краткая повесть об Антихристе. – СПб.: Художественная литература, 1994. – С. 32–202.

12. Столбун Ю. В. Основы формирования учения о психической доминанте академиком А. А. Ухтомским: автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора психологических наук. – Тверь, 2003. – 46 с.

13. Ухтомский А. А. Две сокровищницы мысли (1887–1916) // Доминанта: Статьи разных лет. 1887–1939. – СПб.: Питер, 2002. – С. 266–284.

14. Ухтомский А. А. Доминанта и интегральный образ // Доминанта: Статьи разных лет. 1887–1939. – СПб.: Питер, 2002. – С. 52–66.

15. Ухтомский А. А. Доминанта как рабочий принцип нервных центров // Доминанта: Статьи разных лет. 1887–1939. – СПб.: Питер, 2002. – С. 36–51.

16. Ухтомский А. А. Доминанта как фактор поведения // Доминанта: Статьи разных лет. 1887–1939. – СПб.: Питер, 2002. – С. 113–150.

17. Ухтомский А. А. Жизнь с лицом человеческим (1923–1924) // Доминанта: Статьи разных лет. 1887–1939. – СПб.: Питер, 2002. – С. 307–334.

18. Ухтомский А. А. Заслуженный собеседник: Этика. Религия. Наука. – Рыбинск: Рыбинское подворье, 1997. – 576 с.

19. Ухтомский А. А. Из записных книжек // Интуиция совести: Письма. Записные книжки. Заметки на полях. – СПб.: Петербургский писатель, 1996. – С. 310–416.

 

References

1. Berdyaev N. A. The Meaning of the Creative Act [Smysl tvorchestva. Opyt opravdaniya cheloveka]. Filosofiya svobody. Smysl tvorchestva (The Philosophy of Freedom. The Meaning of the Creative Act). Moscow, Pravda, 1989, pp. 254–580.

2. Bogdanov A. A. The Philosophy of Living Experience. Materialism, Empiriocriticism, Dialectical Materialism, Empiriomonism, the Science of the Future. Popular Essays. [Filosofiya zhivogo opyta. Materializm, empiriokrititsizm, dialekticheskiy materializm, empiriomonizm, nauka budushchego. Populyarnyye ocherki]. Moscow, KRASAND, 2010, 272 p.

3. Gladneva E. V. The Holistic Nature of Man in the Russian Physiological and Psychophysiological Thought of the Second Half of the XIX – the First Half of the XX Century. Abstract of the Ph. D. Degree Thesis in Philosophy [Tselostnaya priroda cheloveka v otechestvennoy fiziologicheskoy i psikhofiziologicheskoy mysli vtoroy poloviny XIX – pervoy poloviny XX veka: avtoreferat dissertatsii na soiskanie uchenoy stepeni kandidata filosofskikh nauk]. St. Petersburg, 2010, 22 p.

4. Kalikanov S. V. The Doctrine of A. A. Ukhtomsky about the Dominant: A Historical and Philosophical Analysis. Abstract of the Ph. D. Degree Thesis in Philosophy [Uchenie A. A. Ukhtomskogo o dominante: istoriko-filosofskiy analiz: avtoreferat dissertatsii na soiskanie uchenoy stepeni kandidata filosofskikh nauk]. Moscow, 2002, 32 p.

5. Korobkova S. N. A. A. Ukhtomsky’s Anthropology in the Context of Russian Natural and Scientific (“Physiological”) Materialism. Abstract of the Ph. D. Degree Thesis in Philosophy [Antropologiya A. A. Ukhtomskogo v kontekste russkogo estestvennonauchnogo («fiziologicheskogo») materializma: avtoreferat dissertatsii na soiskanie uchenoy stepeni kandidata filosofskikh nauk]. St. Petersburg, 2000, 21 p.

6. Korobkova S. N. The Dominant Theory of A. A. Ukhtomsky in the Context of the Realistic Worldview [Dominantnaya teoriya A. A. Ukhtomskogo v kontekste realisticheskogo mirovozzreniya]. Solovyovskiye issledovaniya (Solovyov Studies), 2015, № 2 (46), pp. 159–170.

7. Lesevich V. V. What is Scientific Philosophy? [Chto takoye nauchnaya filosofiya?]. Moscow, Direct Media, 2011, 458 p.

8. Lossky N. O. History of Russian Philosophy [Istoriya russkoy filosofii]. Moscow, Sovetskiy pisatel, 1991, 480 p.

9. Essays on a Realistic Worldview: A Collection of Articles on Philosophy, Social Science and Life [Ocherki realisticheskogo mirovozzreniya: Sbornik statey po filosofii, obschestvennoy nauke i zhizni]. St. Petersburg, Izdatelstvo S. Dorovatovskogo i A. Charushnikova, 1904, 676 p.

10. Solovyov V. S. The Idea of Humanity in the Works of Auguste Comte [Ideya chelovechestva u Avgusta Konta]. Sochineniya. V 2 t. T. 2 (Works. In 2 vol. Vol. 2). Moscow, Mysl, 1988, pp. 562–581.

11. Solovyov V. S. Lectures on Godmanhood [Chteniya o Bogochelovechestve]. Chteniya o Bogochelovechestve; Stati; Stikhotvoreniya i poema; Iz “Trekh razgovorov…”: kratkaya povest ob Antikhriste (Lectures on Godmanhood; Articles; Poetry and a Poem; From “The Three Conversations…”: A Short Tale of the Antichrist).St. Petersburg, Khudozhestvennaya literatura, 1994, pp. 32–202.

12. Stolbun Yu. V. The Fundamentals of the Mental Dominant Doctrine by academician A. A. Ukhtomsky. Abstract of the Doctoral Degree Thesis in Psychology [Osnovy formirovaniya ucheniya o psikhicheskoy dominante akademikom A. A. Ukhtomskim: avtoreferat dissertatsii na soiskanie uchenoy stepeni doktora psikhologicheskikh nauk], Tver, 2003, 46 p.

13. Ukhtomsky A. A. Two Depositories of Thought (1887–1916) [Dve sokrovishchnitsy mysli. 1887–1916]. Dominanta: Statyi raznykh let. 1887–1939 (Dominant: Articles of Different Years. 1887–1939). St. Petersburg, Piter, 2002, pp. 266–284.

14. Ukhtomsky A. A. Dominant and the Integral Image [Dominanta i integralnyy obraz], Dominanta: Statyi raznykh let. 1887–1939 (Dominant: Articles of Different Years. 1887–1939). St. Petersburg, Piter, 2002, pp. 52–66.

15. Ukhtomsky A. A. Dominant as a Working Principle of Nerve Centers [Dominanta kak rabochiy printsip nervnykh tsentrov]. Dominanta: Statyi raznykh let. 1887–1939 (Dominant: Articles of Different Years. 1887–1939). St. Petersburg, Piter, 2002, pp. 36–51.

16. Ukhtomsky A. A. Dominant as a Behavior Factor [Dominanta kak faktor povedeniya]. Dominanta: Statyi raznykh let. 1887–1939 (Dominant: Articles of Different Years. 1887–1939). St. Petersburg, Piter, 2002, pp. 113–150.

17. Ukhtomsky A. A. Life with a Human Face (1923–1924) [Zhizn s litsom chelovecheskim (1923–1924)]. Dominanta: Statyi raznykh let. 1887–1939 (Dominant: Articles of Different Years. 1887–1939). St. Petersburg, Piter, 2002, pp. 307–334.

18. Ukhtomsky A. A. Honored Interlocutor: Ethics. Religion. Science [Zasluzhennyy sobesednik: Etika. Religiya. Nauka]. Rybinsk, Rybinskoye podvore, 1997, 576 p.

19. Ukhtomsky A. A. From the Notebooks [Iz zapisnykh knizhek]. Intuitsiya sovesti: Pisma. Zapisnyye knizhki. Zametki na polyakh (Intuition of Conscience: Letters. Notebooks. Marginal Notes).St. Petersburg, Peterburgskiy pisatel, 1996, pp. 310–416.

УДК 1(091)

 

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ по проекту № 19-011-00398 «Второй позитивизм в России: философская проблематика, влияние, критика».

 

Коробкова Светлана Николаевна – доцент, доктор философских наук, доцент кафедры истории и философии Санкт-Петербургского государственного университета аэрокосмического приборостроения, Санкт-Петербург, Россия.

Email: korobkova@hf-guap.ru

196135, Россия, Санкт-Петербург, ул. Гастелло, д. 15,

тел.: +7 (812) 708-42-13.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Поиск смысла происходящих изменений во всех сферах практической жизни, определение направления продуктивных теоретических, научных исследований являются насущной задачей философской науки. Отечественная философия в этой работе может смело опираться на свой исторический опыт.

Результаты: Европейский позитивизм, творческой основой которого была вера в научную постижимость бытия, в русской мысли, в свою очередь, породил новое течение – реализм. Философский реализм поставил для себя задачу найти основания понимания мира как единого целого с целью прогнозирования возможных изменений.

Рецепция идей позитивизма русскими учеными и мыслителями позволила им сформулировать ряд положений, которые в настоящее время могут быть развернуты на новом уровне (концепция многофакторного развития, идея конверсии материального и духовного, принцип виртуальности в равновесной системе).

Вывод: Триада «человек – природа – общество», сложившаяся в результате развития идей «социальной физики», является продуктивной и позволяет разрабатывать «философию действительности».

 

Ключевые слова: позитивизм; реализм; корреляция; эволюционизм; эмпиризм; виртуальный принцип; философия действительности.

 

The Ideas of Positivism in the History of Russian Philosophical Thought

 

Korobkova Svetlana Nikolaevna – Doctor of Philosophy, Associate Professor, Department of History and Philosophy, Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Saint Petersburg, Russia.

Email: korobkova@hf-guap.ru

Gastello str., 15, Saint Petersburg, 196135, Russia,

tel.: +7 (812) 708-42-13.

Abstract

Background: Studying the essence of changes in all spheres of practical life, determining the trends of productive theoretical research is an urgent task of philosophy. Russian philosophy in this case can easily rely on its historical experience.

Results: European positivism, the creative basis of which was the belief in the scientific comprehensibility of being, in Russian thought, in its turn, has given rise to a new trend, namely realism. Philosophical realism has tried to find the basis for understanding the world as a whole in order to predict possible changes.

The reception of positivism ideas by Russian scientists and thinkers has allowed them to formulate many postulates which becomes actual now at a new level of philosophical thought (the concept of multifactorial development, the idea of material and spiritual conversion, the principle of virtuality in an equilibrium system).

Conclusion: The triad “human – nature – society”, formed as a result of the ideas of “social physics”, has been actual so far and makes it possible to construct modern “philosophy of reality”.

 

Keywords: positivism; realism; correlation; evolutionism; empiricism; virtual principle; philosophy of reality.

 

В современном информационном обществе философия продолжает искать «третий путь» между материализмом и идеализмом, эмпиризмом и рационализмом, диалектикой и метафизикой. Новые технологии и вызванные ими к жизни явления социальной и практической жизни активно требуют адекватного осмысления и освоения в области науки, образования, профессиональной деятельности и т. п. Философии принадлежит важная гуманистическая миссия – сохранение духовного в мире прагматизма и технократизма.

 

В 1904 году, на одном из заседаний Московского психологического общества, посвященном памяти Канта, с докладом выступил В. И. Вернадский и акцентировал внимание на роли философии: «Если… всмотреться в исторический ход мысли, то можно заметить, что все крупные открытия и научные обобщения – рано ли, поздно ли – находят себе отражение и переработку в философской мысли: и в случае, ежели они стоят уже вне пределов существующих философских систем, способствуют созданию новых… В этом смысле научная деятельность до известной степени предшествует философской работе, и после крупных философских обобщений, раздвигающих рамки познанного или рушащих веками стоящие, научно выработанные, философски обработанные положения, можно ждать проявлений философского гения, новых созданий философской мысли, новых течений философии» [1, с. 214].

 

Появление новых философских идей и систем, представляющих взгляд на мир и действительность, не является результатом какого бы то ни было произвольного волеизъявления, но есть работы мысли как таковой. Спор «физиков и лириков» остался в прошлом, современные технологии и другие цивилизационные достижения могут получить объективную философскую оценку при реализации междисциплинарного подхода.

 

В этом смысле исследование рецепции идей позитивизма в отечественной философской мысли видится весьма полезным [см., напр.: 5; 7].

 

Позитивизм возник как реакция на неспособность метафизической философии представить ясную, целостную картину мира. Абстрактные понятия, которыми оперирует метафизика, он объявил лишенными смысла. Философским кредо позитивизма стало признание абсолютного значения опыта, эмпирии, практики в поисках истины. Творческой основой этих исканий была вера в научную постижимость бытия, абсолютизация методов науки и научных открытий. «Философствующие физики» претендовали на создание «научной философии». Утверждалось, что научная философия должна строиться по подобию эмпирических наук, ибо только путем изучения природных, естественных закономерностей можно получить объективное знание о мире. Таким образом, в XIX в. естествознание заявило о себе в философском плане.

 

Приоритет научного способа мышления, по мнению позитивистов, заключается в том, что к разуму относятся практически, не ставя перед ним невыполнимых гносеологических задач. Границей научного мышления является реальная действительность, мир явлений. Претензия на сущностное познание, с точки зрения позитивизма, не оправдана. Есть определенная эмпирическая ситуация, которая и подлежит объективному исследованию с помощью точных методов науки. Это – конечная цель развитого естественнонаучного познания.

 

Границы науки – один из первых вопросов, который вызвал дискуссию благодаря предложенной родоначальником позитивизма О. Контом классификации наук. Однако для самого Конта введенная им классификация имела значение лишь постольку, поскольку доказывала правомерность и реальность науки об обществе, являющейся главным звеном его новой философии. Иерархия наук, предложенная французским мыслителем, – математика, астрономия, физика, химия, физиология и социальная физика – не отражала преемственной связи (ни идейной, ни исторической) между различными областями знания, но утверждала единство метода – эмпирического.

 

Вопрос о приложении методов точной науки к анализу социальных явлений, в частности, стал основным для русского мыслителя-реалиста М. М. Филиппова. В работе «Конт и его метод» [см.: 8] он не только дает положительный ответ на этот вопрос, но и пытается реализовать данную идею в своей теоретической системе. Общая оценка, которую дает ученый положительной философии, такова: «Положительная философия… не есть завершенное и незыблемое здание. Самый фундамент требует существенных поправок; в нем отсутствует теория познания; в нем, вообще, нет последовательного объединяющего принципа, хотя Конт упорно искал его, сначала в математике, затем в области социологии. В лице автора “Критики чистого разума”, к которому Конт относился с большим уважением, но которого знал лишь “из вторых рук”, германская философия уже дала начала, которых Конт не успел найти – и должна была рано или поздно привести к критическому реализму, во многом стоящему выше учения Конта; однако последовательное развитие позитивизма, в свою очередь, могло бы привести к таким же или аналогичным началам» [8, с. 43]. Таким образом, историк философии М. М. Филиппов отмечает продуктивную роль позитивизма в утверждении реалистического направления. Метод эмпиризма и триада «человек – природа – общество», сложившаяся в результате развития идей «социальной физики», определили тенденцию фактического развития научной и философской мысли в России.

 

Наиболее активную рецепцию позитивизма в отечественной философии можно заметить относительно философии английских мыслителей, в частности Спенсера. Его работы переводились в России, подвергались критическому анализу (И. Любомудров, П. В. Тихомиров, Н. К. Михайловский). Спенсер предложил эволюционную модель вселенной.

 

Эмпиризм и эволюционизм – это существенные идеи позитивизма, которые нашли свое воплощение в реалистическом мировоззрении русской мысли.

 

Для отечественной мысли важно отметить два аспекта философии Спенсера: 1) формулировка закона эволюции; 2) обоснование реализма как принципа познания действительности. Реконструируем основные положения системы английского позитивиста-эволюциониста, как они представлялись в России. «Карта» учения очень удачно предложена И. Любомудровым в его работе «Введение в философию Г. Спенсера» [см.: 6]. При сопоставлении этой карты с исходными теоретическими установками реализма обнаруживается ряд принципиальных точек соприкосновения.

 

Так, общая канва философской системы Спенсера в значительной степени совпадает с утверждениями убежденных реалистов – в частности, химика Д. И. Менделеева. А именно: нечто, реальность производит на человека воздействие, которое порождает в нем изменения – ощущения. Внешнюю реальность можно классифицировать как Материя, Движение и Сила. Они обладают свойством константности: материя – неуничтожима, движение – непрерывно, сила – количественно постоянна. Это свойственно всем порядкам бытия: от космоса до нервных клеток. Все силы связаны между собой определёнными отношениями. Эти отношения есть закономерность.

 

Следующее положение. Повсюду во вселенной происходит беспрерывное перераспределение материи и движения – интеграция и дезинтеграция. Потеря движения сопровождается интеграционными процессами. Нарастание движения сопровождается дезинтеграцией. В истории системы это есть прогресс (развитие, эволюция) и регресс (разложение). Прогресс имеет место, когда интеграционные процессы преобладают и наоборот, поглощение движения и дезинтеграция материи свидетельствуют о регрессе. Мысль о беспрерывном перераспределении материи и движения является базовой для концепции физика Н. А. Умова – представителя «энергетического» направления естественнонаучного реализма. И, более конкретно, регресс и разрушение, трактуемые английским мыслителем как рассеивание материи, коррелируют с идеей энтропии, предложенной немецким ученым Р. Клаузиусом и развитой Умовым. И та, и другая сторона согласны, что разрушительные и созидательные процессы создают ритм движения вселенной и составляют замкнутый цикл превращений. Чем более глобальна система, тем более длинный жизненный цикл она проходит.

 

Скажем далее о доминирующей идее, рожденной в девятнадцатом столетии – об эволюции. Эволюция, с точки зрения Спенсера, есть переход от бессвязного состояния к связному. Если этот процесс сопровождается вторичными изменениями, то мы говорим о превращении системы из однородной в разнородную. Процесс интеграции соединяется с процессом дифференциации. На основе этих суждений Спенсер выводит свой главный закон о том, что эволюция есть движение от неопределенной однородности к определенной разнородности. Для реалистов была важна мысль позитивиста о том, что развитие, свойственное разным порядкам бытия, не есть отдельные части общего развития, но есть единое непрерывное развитие, всеобщее связное движение материи в некотором направлении, определяемое на конкретном этапе как система. В частности, теория многофакторного развития М. М. Филиппова пытается подтвердить эту мысль [см.: 9].

 

Суть этой теории сводится к тому, что эволюция – функция от ряда переменных. Эволюция осуществляется в нескольких направлениях одновременно, и между различными линиями развития существуют переходы, когда тот или иной эволюционный процесс достигает необходимого уровня. Проспективным, прогрессивным фактором эволюции, по мнению Филиппова, является психический фактор – ум, интеллект, мышление. Совершенствование интеллекта есть условие прогрессивного развития человека, общества, действительности.

 

Спенсер обосновывал неизбежность эволюции как части всеобщего перераспределения. Эта неизбежность, с его точки зрения, была обусловлена рядом причин: во-первых, неустойчивостью однородного, невозможностью эффективно противостоять внешнему воздействию; во-вторых, возрастающей дифференциацией при переходе от однородного к разнородному, т. е. неизбежным образованием новых элементов системы. Эволюционный процесс приходит к относительному завершению, когда достигается равновесие между силами, действующими внутри системы и силами, им противопоставляемыми. Полное равновесие, по мысли Спенсера, есть период совершенства и полнейшего счастья. На уровне жизни это означает овладение человеком условиями своего существования, не только в биологическом, но и в социальном, историческом, космологическом плане. Идея равновесия (гармонии, гомеостаза) как некоторого идеального отношения человека и среды была поддержана учеными-естественниками (Санкт-Петербургская школа физиологии), их экспериментальными исследованиями, и является одним из элементов реалистического воззрения.

 

Весьма эстетично и символично выглядит художественная иллюстрация процесса эволюции, имеющаяся на титуле некоторых работ Спенсера – эмблема цветка: «Внизу изображены кристаллы, представляющие огненного происхождения скалы, источник коих таится в недрах земных и обломки которых образуют различные геологические слои, составляющие твердую кору земного шара. На них стелется наносная почва, местами покрытая плесенью. Последняя дает начало двум видам растений – растениям тайнобрачным (не цветущим) и явнобрачным (цветущим). Представителем явнобрачных взято двусемядольное растение, т. е. высшая форма растительной жизни, в чем убеждаемся по листьям, почке, цветку и плодам, выпадающим из сумки. На нем приютилось и им питается насекомое, причем внизу по стеблю ползет личинка, в средней части подвешена куколка, а на цветке покоится совершенное насекомое – бабочка» [6, с. 4].

 

Данная естественнонаучная зарисовка демонстрирует, что закон эволюции носит всеобщий характер и охватывает все сферы действительности: от физико-биологических явлений до социально-психологических. Идея всеобщей связи явлений в природе, их взаимная обусловленность, корреляция материального и духовного – важная составляющая, взятая на вооружение философским реализмом. Эта идея до сих пор не получила должного осмысления в современной философии, хотя еще И. Кант оставил мировому сообществу «философское завещание» – найти принцип, связующий все в единое целое. В своей диссертации «О мире чувственном и мире умопостигаемом» он писал: «Когда дано много субстанций, то основанием возможности их общения является не только само их существование, но требуется и еще что-то другое, из чего были бы поняты их взаимные отношения». И далее, если «очистить» понятие взаимодействия от предвзятого суждения, что отельные «случайные» субстанции мира (отличные от «необходимых») самим своим существованием воздействуют друг на друга, «…то получим вид взаимодействия, который единственно может быть назван реальным, и благодаря которому мир заслуживает названия реального целого, а не идеального и воображаемого» [3, с. 26]. Само многообразие чувственно воспринимаемого мира ничего не объясняет и не доказывает его реальности. Необходимо найти «что-то другое», принцип, по которому не только многообразие представляется связанным, но и представление оказывается связанным с представляемым – необходим коррелят.

 

Принцип связи, или коррелят, предполагает связь «по форме». Читаем у Канта: «…Связь, составляющая сущностную форму мира, рассматривается как принцип возможных влияний друг на друга субстанций (курсив мой – С. К.), составляющих мир. Ведь действительные влияния относятся не к сущности, а к состоянию мира, и сами переходящие силы, т. е. причины влияний предполагают известное начало (в другом переводе, «некий принцип» [4, с. 282] – прим. С. К.), благодаря которому возможно то, чтобы состояния многих друг от друга независимых вещей взаимно обусловлены; отрицая такое начало, нельзя предполагать и возможности переходящих сил в мире» [3, с. 4–5]. Таким образом, формально мир есть такое целое, где существующие в действительности явления связаны друг с другом, во-первых, по принципу дополнительности, т. е. так, что при игнорировании какого-либо одного явления невозможно объективно представить целого; во-вторых, связь их носит вероятностный характер, заключающийся в возможном воздействии друг на друга независимых в реальном пространстве и времени (в действительности) явлений.

 

Подойти к решению вопроса о связи материального и идеального в реальной действительности пытался немецкий мыслитель Е. Дюринг. Однако, присвоив ему «титул» эклектика [см.: 10], механически соединившего идеи материализма, идеализма и позитивизма, исследователи оставили вне поля научного и философского внимания его попытку ввести в изучение действительности принцип виртуальности.

 

Он считал, что «виртуальное начало есть самое общее и, так сказать, наиболее философское, с каким нам доселе пришлось встретиться» [2, с. 88]. Опираясь на принцип виртуальности, Дюринг пытался преодолеть доминирующее механистическое мировоззрение, оставаясь на реальной почве науки и опыта.

 

В своей работе «Критическая история общих принципов механики» он писал, что «настоящими аксиомами … служат не основные схемы мышления, но основные состояния природы» [2, с. 2]. Одновременно указывал, что рациональное, т. е. проспективно-теоретическое постижение природы определяется «степенью понимания, каковое будет раскрыто относительно общих оснований вещей в специальных и сложных процессах» [2, с. 3]. Мало изучить механизмы природы, необходимо найти реальные основания («дознанные причины» – Е. Дюринг, – прим. С. К.) всеобщих процессов, в которые включен человек. Виртуальный принцип предполагает наличие основания для возникновения (начала, рождения, появления) чего-то в равновесной системе. Это основание может быть выражено сколь угодно малой величиной.

 

Е. Дюринг пишет: «Если рассматривать виртуальное действие сил, то принцип уже упрочен, и дальнейший вопрос только в том, как измерять это виртуальное действие. Но чтобы знать, как оценивать виртуальное действие сил, нужно прежде согласиться насчет того, как и какими факторами вообще определять силовое действие. Актуальное и свободное силовое действие дает также меру для выражения просто возможного и виртуального, т. е. ограниченного действия. Таким образом виртуальный принцип отсылает к понятию величины силы и ее факторов» [2, с. 275]. Для того, чтобы «рассчитать» силу возможных изменений и их направление, необходимо построить теоретическую модель изучаемого явления. Дюринг считал, что «такой рациональности не имеется еще в наличности…» [2, с. 275] и это задача будущего.

 

В настоящее время мы широко используем понятие «виртуальная реальность», не позаботившись о его философском определении.

 

Таким образом, можно заключить, что позитивная философия подготовила методологическую почву для формирования реалистического мировоззрения в русской мысли. Позитивистские идеи в определенном смысле дают ключ к интерпретации явлений современной действительности, что позволяет разрабатывать «философию действительности». Позитивизм сохраняет историческое значение как действенный противовес метафизике и мистицизму.

 

Список литературы

1. Вернадский В. И. Кант и естествознание // Избранные труды по истории науки. – М.: Наука, 1981. – 359 с.

2. Дюринг Е. Критическая история общих принципов механики. – М.: Издание переводчика, 1893. – 532 с.

3. Кант И. О форме и началах мира чувственного и умопостигаемого. – СПб.: Типография М. М. Стасюлевича, 1910. – 119 с.

4. Кант И. О форме и принципах чувственно воспринимаемого и интеллигибельного мира // Собрание сочинений: в 8 т. Т. 2. – М.: Чоро, 1994. – C. 277–320.

5. Коломийцев С. Ю. История философии науки: от XIX до начала XXI века. – СПб.: ГУАП, 2016. – 196 с.

6. Любомудров И. Введение в философию Г. Спенсера. – Самара: Губернская типография, 1897. – 43 с.

7. Рыбас А. Е. Позитивная философия в России конца XIX – первой трети XX вв. – Mauritius: LAP LAMBERT Academic Publishing, 2017. – 324 с.

8. Филиппов М. М. Конт и его метод. – СПб.: Типография А. Пороховщикова, 1898. – 53 с.

9. Филиппов М. М. Философия действительности // Сочинения: в 2 ч. Ч. 2. – СПб.: Типография А. Пороховщикова, 1897. – С. 477–1177.

10. Дюринг // Словари и энциклопедии на Академике. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://dic.academic.ru/dic.nsf/enc_philosophy/2261 (дата обращения: 09.06.2019).

 

References

1. Vernadskiy V. I. Kant and Natural Science [Kant i estestvoznanie]. Izbrannye trudy po istorii nauki (Selected Works on the History of Science). Moscow, Nauka, 1981, 359 p.

2. Dühring E. A Critical History of the General Principles of Mechanics [Kriticheskaya istoriya obschikh printsipov mekhaniki]. Moscow, Izdanie perevodchika, 1893, 532 p.

3. Kant I. Dissertation on the Form and Principles of the Sensible and the Intelligible World [O forme i nachalakh mira chuvstvennogo i umopostigaemogo]. Saint Petersburg, Tipografiya M. M. Stasyulevicha, 1910, 119 p.

4. Kant I. Dissertation on the Form and Principles of the Sensible and the Intelligible World [O forme i principakh chuvstvenno vosprinimaemogo i intelligibelnogo mira]. Sobranie sochinenii v 8 t. T. 2 (Collected Works: in 8 vol. Vol. 2). Moscow, Choro, 1994, pp. 277–320.

5. Kolomiytsev S. Y. History of the Philosophy of Science: From the XIX to the Beginning of the XXI Century [Istoriya filosofii nauki: ot XIX do nachala XXI veka]. Saint Petersburg, GUAP, 2016, 196 p.

6. Lyubomudrov I. Introduction to the Philosophy of H. Spencer [Vvedenie v filosofiyu G. Spensera]. Samara, Gubernskaya tipografiya, 1897, 43 p.

7. Rybas A. E. Positive Philosophy in Russia at the End of XIX – First Third of the XX Centuries [Pozitivnaya filosofiya v Rossii kontsa XIX – pervoy treti XX veka]. Mauritius, LAP LAMBERT Academic Publishing, 2017, 324 p.

8. Filippov M. M. Comte and His Method [Kont i ego metod]. Saint Petersburg, Tipografiya A. Porokhovschikova, 1898, 53 p.

9. Filippov M. M. Philosophy of Reality [Filosofiya deystvitelnosti]. Sochineniya: v 2 ch., Ch. 2 (Works: in 2 vol. Vol. 2). Saint Petersburg, Tipografiya A. Porokhovschikova, 1897, pp. 477–1177.

10. Dühring [During]. Available at: https://dic.academic.ru/dic.nsf/enc_philosophy/2261 (accessed 09 June 2019).

 
Ссылка на статью:
Коробкова С. Н. Идеи позитивизма в истории русской философской мысли // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2019. – № 2. – С. 129–137. URL: http://fikio.ru/?p=3611.

 
© С. Н. Коробкова, 2019.

УДК 51 (091)

 

Левин Виталий Ильич – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Пензенский государственный технологический университет», доктор технических наук, профессор, ведущий научный сотрудник, заслуженный деятель науки РФ, Пенза, Россия.

Email: vilevin@mail.ru

440039, Пенза, пр. Байдукова, 1-а,

тел.: +7 (8412) 49-55-35.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Софья Александровна Яновская – известный ученый и педагог в области логики и философии – пользовалась при жизни большим уважением как среди коллег, так и среди партийно-государственных кругов страны. Но после ее смерти в 1966 г. появились слухи о неподобающем ее поведении в период Гражданской войны, где она воевала на стороне красных и якобы участвовала в «красном терроре», и в 1930-е гг., когда она якобы участвовала в «погромах» старых профессоров. В связи с этим возникла проблема проверки обоснованности указанных обвинений против С. А. Яновской.

Результаты: На основе проведенных исследований было установлено следующее.

1) Не известны какие-либо факты, которые подтверждают выдвигавшиеся против С. А. Яновской обвинения.

2) Отсутствуют свидетельства реальных, заслуживающих доверия лиц, подтверждающих эти обвинения.

3) Имеется ограниченное число работ, обосновывающих эти обвинения, однако обоснования в них логически несостоятельны.

4) Большинство работ, содержащих обвинения против Яновской, даже не пытаются обосновать их, а лишь ссылаются на другие работы с голословными обвинениями, убеждая, что им следует верить.

Область применения результатов: Полученные результаты должны учитываться:

– в следующих работах, посвященных научной биографии С. А. Яновской;

– в новых обобщающих работах по истории математики и логики в России и мире;

– в аналогичных работах по общей истории науки.

Выводы: С. А. Яновская занимала особое положение в советской научно-педагогической иерархии, т. к. была не только ученым и педагогом, но и представителем коммунистической партии в математическом сообществе. Она придерживалась марксистских взглядов на науку, в частности, на математику, но всегда защищала науку и ученых от давления со стороны партии и государства. С. А. Яновская сыграла выдающуюся роль в ознакомлении советских специалистов с новейшими логико-математическими работами западных ученых-классиков. Однако ее взгляды, в сочетании с большим уважением к ней со стороны крупных математиков, вызывали раздражение некоторых других ученых. Этим, по-видимому, объясняются выдвигавшиеся против нее обвинения.

 

Ключевые слова: С. А. Яновская; математика; логика.

 

Outstanding Philosopher and Organizer of National Science Sofya Alexandrovna Yanovskaya

 

Levin Vitaly Ilich – Penza State Technological University, Doctor of Engineering, Professor, Leading Researcher, Honored Worker of Science of Russian Federation, Penza, Russia.

Email: vilevin@mail.ru

1-а, pr. Baidukova, Penza, 440039, Russia,

Phone: +7 (8412) 49-55-35.

Abstract

Background: Sofya Alexandrovna Yanovskaya, a famous scientist and teacher in the field of logic and philosophy, enjoyed great respect during her life both among her colleagues and among the party and state circles of the country. But after her death in 1966, rumors appeared about her inappropriate behavior during the Civil War, where she fought on the Red side and allegedly participated in the “red terror”, and in the 1930s, when she allegedly participated in the “pogroms” of the old professors. In this regard, there was a problem of checking the validity of these charges against S. A. Yanovskaya.

Results: On the basis of research, the following was established.

1) No facts are known which confirm the advances against S. A. Yanovskaya charges.

2) There is no evidence of real, trustworthy persons confirming these allegations.

3) There are limited number of papers that substantiate these allegations, but the rationale behind them is logically untenable.

4) Most of the works containing charges against S. A. Yanovskaya, they don’t even try to substantiate them, but only refer to other works with unsubstantiated accusations, convincing the reader that they should believe.

Research implications: The results obtained should be used:

– in subsequent works on the scientific biography of S. А. Yanovskaya;

– in new generalizing works on history of mathematics and logic in Russia and the world;

– in similar works on the general history of science.

Conclusion: S. A. Yanovskaya held a special position in the Soviet scientific and pedagogical hierarchy, since was not only a scientist and teacher, but also a representative of the Communist Party in the mathematical community. She adhered to Marxist views on science, in particular, on mathematics, but always defended science and scientists from pressure from the party and the state. S. A. Yanovskaya played a prominent role in familiarizing Soviet scientists with the latest logical-mathematical works of Western classic scientists. However, her views combined with great respect for her by the great mathematicians, irritated some other scientists. This, apparently, explains the charges against her.

 

Keywords: S. A. Yanovskaya; mathematics; logic.

 

Введение

Софья Александровна Яновская (1896–1966) – широко известный ученый и педагог в области математической логики, философии и оснований математики. Имя ее как специалиста не нуждается в представлении: освещению ее научной, педагогической и организационной деятельности посвящены десятки статей и книг. Также сохранилось множество воспоминаний об этом замечательном человеке, принадлежащих перу ее друзей и учеников [см.: 1–9]. Однако в российской научной литературе и, в ещё большей степени, околонаучном фольклоре существуют прямо противоположные оценки С. А. Яновской как человека и общественного деятеля. В этих оценках ей инкриминируют участие в Гражданской войне на стороне большевиков. Утверждается, что она служила в Красной Армии комиссаром, носила наган и пускала его в ход, если это требовалось. Более того, ее обвиняют в том, что она в 1920-е – 1930-е годы участвовала в «погромах» ученых старой формации, не разделявших марксистско-ленинскую идеологию. Эти погромы устраивались новой властью с целью обеспечить свой контроль над наукой и высшей школой. Все эти обвинения ставят под вопрос репутацию ученого и настоятельно требуют ответа.

 

1. История вопроса

Софья Александровна Яновская пользовалась при жизни большим уважением как среди коллег-профессионалов, математиков и логиков, так и среди партийно-государственных кругов страны [см.: 9]. Положение изменилось после смерти Софьи Александровны в 1966 году. Тогда в академической среде стали появляться слухи о якобы неподобающем ее поведении в период Гражданской войны. Ученица С. А. Яновской Зинаида Андреевна Кузичева в июне 2006 года рассказала автору, что «Софья Александровна служила в Гражданскую войну большевикам, ходила с наганом и, не задумываясь, пускала его в ход, когда требовалось. Но впоследствии она раскаялась и, искупая свою вину, стала совсем другим человеком, таким, какой мы ее знали». Через четыре года, в июне 2010 года, Зинаида Андреевна поправила свои воспоминания, рассказав мне, что «впервые услышала о Софье Александровне – комиссаре от одного человека в конце 1960-х гг.; он сказал, что она ходила тогда (в Гражданскую войну) с большим пистолетом, но ничего насчет «пускала в ход, когда требовалось», он не говорил; однако и тому, что он сказал, я не поверила, т. к. он был человек очень язвительный». Значительно позже слухов о якобы неподобающем поведении Яновской в период Гражданской войны начали появляться слухи о якобы ее участии в 1930-е годы в «погромах» ученых старой, дореволюционной формации, выступавших против навязываемой сверху марксистско-ленинской идеологии. Все эти слухи в отношении С. А. Яновской не сопровождались приведением каких-либо доказательств неподобающего ее поведения: засвидетельствованных фактов, логических рассуждений и т. д. Они оставались слухами, не переходящими в публикации, в течение 30 лет – с 1966 до 1996 года. Столь длительный период, в течение которого недоброжелатели С. А. Яновской и критически настроенные к ней исследователи предпочитали «держать фигу в кармане», объясняется, видимо, двумя обстоятельствами. Во-первых, у всех этих людей не было весомых доказательств их обвинений в адрес Софьи Александровны Яновской. Во-вторых, и это главное, в этот период были ещё живы ее многочисленные друзья и коллеги, знакомые с ней ещё со времен Гражданской войны, которые могли свидетельствовать в ее пользу и дать отпор обвинениям.

 

Положение изменилось уже в 1996 г., спустя 30 лет после смерти С. А. Яновской. В этом году отмечалось 100-летие со дня ее рождения, проводились юбилейные мероприятия, специальные юбилейные издания. И люди, которые долго дожидались подходящего момента, решили, что он настал, и принялись писать в журналы то, что раньше циркулировало лишь на уровне слухов. И у этих писаний нашлось немало читателей. Первой заметной публикацией, в которой открыто говорилось о якобы неблаговидном поведении С. А. Яновской в 1930-е гг., была статья историков науки И. Г. Башмаковой и С. С. Демидова и математика В. А. Успенского [см.: 10] (первая и третий – ученики С. А. Яновской!). В этой статье авторы пишут: «Новая власть ставила под свой контроль науку и высшую школу, одной из главных задач была борьба с реакционной профессурой, утверждение пролетарского студенчества, внедрение в студенческую и профессорскую среду единственно верной марксистско-ленинской идеологии. Все это сопровождалось шумными пропагандистскими кампаниями, чистками и поисками врагов. Особая роль в этих мероприятиях отводилась так называемым “красным профессорам” (выпускникам Института красной профессуры) – членам большевистской партии, носителям новой, марксистской идеологии. Они должны были выступать не только рупором новой идеологии и политики, но и быть зоркими стражами, не допускающими идеологической крамолы, выявляющими и обличающими ее, в каком бы виде – даже самом невинном она ни появлялась. Эта “борьба” нередко заканчивалась в застенках ОГПУ. К числу “красных профессоров” в Московском университете относились и С. А. Яновская. Многие ее поступки в эти годы кажутся нам непонятными. Ведь она вместе с Э. Кольманом – одной из наиболее одиозных фигур в советской науке тех лет – громила “реакционную профессуру” и способствовала созданию тяжелой атмосферы вокруг ряда известных математиков (например, Д. Ф. Егорова, арест которого последовал в 1930 г.)».

 

В этом отрывке авторы статьи пытаются представить С. А. Яновскую как погромщика старых профессоров, используя в качестве единственного аргумента то, что она была «красным профессором». Однако из логики хорошо известно, что такой аргумент считается логической ошибкой, называемой «ссылкой в споре на личные качества противника». Не случайно авторы не приводят ни одного конкретного случая «погрома», учиненного Яновской – одни только слова.

 

Ещё дальше указанных авторов пошел философ В. А. Бажанов. В своей работе [11] он писал: «Беспристрастный подход к истории науки требует… не только перечисления заслуг ученого, а описания творческой эволюции во всем многообразии красок – как белых, так и черных, свидетельствующих о сути эпохи, о силе и интеллектуальном мужестве тех, кто смог подняться над нею и создать предпосылки для прорыва в иную эпоху. Как произошло, что ученый, придерживавшийся в достаточно зрелом возрасте марксистско-ленинской идеологии в ее более чем ортодоксальном, воинственном варианте, сурово клеймивший в 1930-х гг. своих идеологических противников и рассматривавший их фактически как врагов, как этот ученый смог стать человеком, сознательно, последовательно и энергично возрождавшим то, что только что им разрушалось». В этом воодушевляющем отрывке поражает то, что его автор не считает необходимым хоть как-то обосновать свои утверждения. Например, привести хотя бы пару случаев разрушения (чего? когда?) и возрождения (чего? когда?). Вот ещё один интересный отрывок из той же работы [11]: «Революция докатилась, наконец, и до Института математики и механики, руководство и методы которого были коренным образом изменены [Яновская 1930]. Эта статья Яновской вышла в майской книжке журнала «Под знаменем марксизма», а осенью этого года глава «Московской школы» Д. Ф. Егоров был сослан в Казань, где через год скончался». Очевидно, что здесь С. А. Яновская обвиняется в соучастии в преследованиях и смерти Д. Ф. Егорова. Однако никаких оснований для этого нет: то, что Егоров был сослан после публикации статьи Яновской, отнюдь не значит, что это произошло из-за этой статьи. Более того, как следует из приведенного отрывка, он был написан после того, как в институте математики и механики МГУ начались чистки, жертвой которых стал и Егоров, так что С. А. Яновская никак не могла повлиять на его судьбу. В своей более поздней книге [см.: 12] В. А. Бажанов дополнительно предпринимает попытку объяснить бесконечную преданность и самоотдачу С. А. Яновской по отношению к своим ученикам. Дело заключается в том, что эта черта личности Яновской, хорошо известная в научных кругах, противоречила распускаемым о ней негативным слухам и разрушала их. Вот как Бажанов решает поставленную задачу: «Ее внимание и бескорыстная помощь молодежи, вступающей в науку, были формой покаяния, причем покаяния не словом, а делом». Однако такое объяснение никак не проходит. С. А. Яновская была неверующим человеком, и понятия греха, покаяния и т. д. были ей чужды. Поэтому, если бы она осознала свою вину перед кем-то и решила ее загладить, она, как светский и здравомыслящий человек, встретилась с тем, перед кем виновата, и попросила у него прощения. На деле ничего подобного не произошло. Ещё дальше пошел ученик С. А. Яновской (!) Б. В. Бирюков, который в своей книге [13] написал: «Ученик Яновской Д. П. Горский высказал взгляд, что полное самопожертвования поведение Яновской было своего рода формой ее покаяния; евреи не знают покаяния в христианском его понимании, и Софья Александровна нашла способ загладить ту вину, которая на ней несомненно лежала – добрыми поступками». Простим двум ученым незнание религии святого народа, которая на самом деле включает и покаяние, притом в гораздо более жесткой форме, чем в христианстве. Однако совершенно непростительно, что обоим даже не пришло в голову, что существует возможное гораздо более простое объяснение бескорыстного, полного самоотдачи поведения Яновской по отношению к своим ученикам и близким: она была просто по-настоящему хорошим и добрым человеком, для которого совершать добрые дела по отношению к близким так же естественно, как и дышать.

 

Очень много времени уделил изучению научной биографии С. А. Яновской ее ученик Б. В. Бирюков, который под ее руководством в 1950-е гг. защитил кандидатскую, а в 1960-е – докторскую диссертацию. Удивительно, но в своей книге [13] он пишет: «В октябре 1930 г. Д. Ф. Егоров был арестован по сфабрикованному делу “О центре всесоюзной контрреволюционной организации «Истинная православная церковь»”. Егорова приговорили к пяти годам заключения, но затем этот приговор был заменен высылкой в Казань на пять лет. Там в следующем году Д. Ф. Егоров скончался в больнице. Не существует никаких документов, говорящих о каком-либо участии С. А. Яновской в “деле Егорова”. Трудно, однако, предположить, что она в нем не участвовала. Объяснение же тому, почему никаких документальных свидетельств ее участия в гонениях на Д. Ф. не обнаружено, я вижу в том, что свидетельства эти уничтожены». Здесь Яновская фактически обвиняется в соучастии в убийстве Егорова, но не представляются никакие доказательства этого обвинения. Более того, утверждается, тоже без всяких доказательств, что существовали документы, говорящие об участии Яновской в гонениях на Егорова, однако они были уничтожены. Данная цепочка рассуждений человека – специалиста по логике удивительна: ведь в ней трижды нарушен основной закон логики – закон достаточного основания! Конечно, эти рассуждения не имеют никакой доказательной силы. Приведем ещё один интересный фрагмент из книги [13], где Б. В. Бирюков негативно характеризует свою учительницу. «Вполне понятна позиция С. А. Яновской, занятая ею в деле Лузина в 1936 г. В томе “Дело акад. Н. Н. Лузина” [14] мы находим приложение “Против Лузина и лузиновщины (собрание математиков МГУ)”. Оно начинается со слов о том, что представители московской математической общественности, профессора и преподаватели, научные работники и аспиранты НИИ математики, механики и астрономии МГУ собрались, чтобы обсудить статьи в “Правде” о деятельности Н. Н. Лузина. Что же в этой деятельности было сочтено заслуживающим осуждения? Об этом мы узнаем из резолютивной части данной публикации, где о вредительской деятельности Лузина говорится следующее: разгромленный и разбитый враг не сложил оружия. Лишенный возможности открытого выступления, он применяет все более разнообразные приемы маскировки, все искуснее пряча свое действительное лицо. Ярким примером этого является разоблаченная “Правдой” деятельность Н. Лузина. Давая заведомо ложные похвальные отзывы, выдвигая малоспособных математиков и затирая талантливую научную молодежь, печатая все свои хорошие работы за границей и помещая в советских изданиях лишь малоценные статьи, издеваясь при этом над собственными похвальными отзывами и работами, помещенными в советских журналах, лицемерно льстя в глаза советской научной молодежи и сообщая по секрету друзьям, что время этой молодежи подходит к концу, Лузин думал, что одурачивает нашу научную общественность. Явствующая из всех этих фактов вредительская деятельность этого господина нашла, однако должную оценку на страницах “Правды”, сорвавшей с него советскую маску. С. А. Яновская выступала на этом собрании с главным докладом. Она повторила те обвинения, которые мы привели выше». Сказанное здесь в адрес Яновской не соответствует действительности: Софья Александровна выступила на собрании первой, так что никак не могла повторить обвинения против Лузина, которые прозвучали в итоговой резолюции собрания, составленной после его окончания, с учетом всех выступлений. На самом деле Яновская говорила о том, что Лузин не соблюдает нормы этики, обязательные для любого ученого: занимается плагиатом, недобросовестно относится к подготовке учебников, двурушничает и т. д. В сказанном ею не было ничего такого, что было неизвестно сотрудникам МГУ, и другие весьма авторитетные выступающие (Понтрягин, Колмогоров, Бухгольц и др.) подтвердили это [см.: 15]. Так что приведенная попытка Б. В. Бирюкова обвинить Софью Александровну Яновскую в соучастии в гонениях на Н. Н. Лузина несостоятельна.

 

Мое личное знакомство с Б. В. Бирюковым состоялось в 2001 г. Борис Владимирович выступил тогда с пленарным докладом о жизни и творчестве Яновской на конференции «Континуальные логико-алгебраические исчисления и нейроматематика», организованной в Ульяновке проф. Л. И. Волгиным. В докладе он рассказывал о Яновской как выдающемся ученом, педагоге, общественном деятеле. В то же время он упомянул об ее участии в Гражданской войне на стороне красных в качестве большевистского комиссара, «ходившего с большим револьвером и, не задумываясь, пускавшим его в ход». Это было сказано тоном, не допускающим сомнения в том, что сам Бирюков считал такую деятельность не только преступной, но и позорной – вроде сифилиса. Более того, он пытался объяснить эту деятельность Яновской ее национальным происхождением. Доклад Б. В. Бирюкова меня заинтересовал и удивил. На следующий день мы встретились и долго беседовали. Выяснилось, что Борис Владимирович судит о революции 1917 г. и Гражданской войне исключительно с позиции белых. Я обратил его внимание на существование других позиций, а по возвращении домой выслал подборку информации о названных событиях, которой он не владел, и объяснил свою позицию по ним. Ответа от него я не получил. С этого времени я занялся самостоятельным изучением жизни и творчества С. А. Яновской. Из воспоминаний ее близких и учеников было ясно, что Софья Александровна не только крупный ученый, педагог и организатор науки, но и замечательный человек. Однако над ней висел груз обвинений в неподобающем поведении в период Гражданской войны, когда она в качестве большевистского комиссара якобы участвовала в красном терроре, и в 1930-е гг., когда она в качестве парторга якобы принимала участие в погромах старых профессоров, не разделявших коммунистических взглядов. В своих изысканиях я стремился объективно отразить вклад С. А. Яновской в отечественную науку и педагогику, ее человеческий облик, исходя из презумпции невиновности. При этом самым широким образом использовались воспоминания о ней ее друзей, коллег и учеников. К 2004 г. работа была завершена и оформлена в виде обширной машинописи объемом в 2 изд. листа. И тут началось самое трудное – оказалось, что работу никто не хочет печатать. Более того, она вызвала явное отторжение, против которого была бессильна любая логика, хотя те люди, к которым я обращался, были сплошь специалистами по логике. Сначала в 2007 году статью отверг журнал «Вопросы истории естествознания и техники», куда мне посоветовал обратиться Б. В. Бирюков. Анонимный рецензент в отзыве написал: «Работа В. И. Левина – написанная достаточно живо статья о выдающемся советском историке математики С. А. Яновской. Ничего нового статья не содержит, за исключением критики некоторых авторов (И. Г. Башмаковой, В. А. Успенского, С. С. Демидова, В. А. Бажанова) за их точку зрения об участии С. А. в 1930-е годы в погромах ученых старой формации. Критика эта очень наивна. Представляя С. А. “идеальным человеком”, автор трактует ее позицию в “деле Лузина” как позицию человека, проводившего “обычную идеологическую работу партийцев среди беспартийных”. На самом же деле С. А., выступая против Н. Н. Лузина с обвинениями, носившими характер критики недостойных действий Лузина, не могла не понимать, какую грозную силу несут ее обвинения. Живя и действуя в это страшное время, она не избежала участия в творившихся тогда несправедливостях. Она была живым человеком и тоже боялась. И когда чувствовала, что почва под ней начинала гореть, могла прибегнуть к неблаговидным действиям, даже к доносу. Печатать эту статью не следует». Я, естественно, возразил этому нелогичному отзыву, указав, что боятся все живые существа, но доносят лишь немногие, и потребовал предъявить факты доносительства С. А. Яновской. Ответа на мое письмо не последовало, из чего можно было заключить, что такие факты рецензенту не известны. Вскоре после этого Б. В. Бирюков заинтересовался историей отклонения моей статьи в ВИЕТ. Он написал мне: «Было бы интересно узнать, КТО в ВИЕТ написал Вам, что она ДОНОСИЛА! Это понятие достаточно неопределенно. Донос может быть закрытым, в виде статьи или абзаца в статье. Ещё раз прошу Вас узнать в ВИЕТ, какими негативными сведениями о Софье Александровне они располагают и кто именно». Узнать что-либо мне так и не удалось, так что любознательность Бориса Владимировича осталась неудовлетворенной, а негативных фактов о С. А. он не получил. Однако мою статью он раскритиковал: «Что касается Вашей статьи о Яновской, она мне не очень понравилась, т. к. ее образ представлен только в позитивном виде. Кроме того, источниковедческая база Вашей статьи представляется мне слабой. Книжка “Женщины – революционеры и ученые” всем известна, и считать ее очень важным источником не следует. Поскольку вы не застали С. А., писать о ней Вы можете только на основе каких-нибудь новых или малоизвестных источников». Стало ясно, что Б. В. Бирюков, у которого уже были публикации о Яновской и готовилась книга о ней, не хочет, чтобы я «вклинился» в этот процесс. Тем не менее, я послал свою статью в журнал «Вопросы философии», известив об этом Бирюкова. Журнал мне не ответил – даже после моих запросов. Не исключено, что такое поведение было инициировано письмом Бирюкова в редакцию журнала, где его хорошо знали по многим публикациям, в частности, о С. А. Яновской.

 

Потерпев неудачу с опубликованием статьи о С. А. Яновской в российских изданиях, я попытался обратиться к международным изданиям. Первым из них был ежегодник «Логические исследования» (Logical Investigations), издаваемый Институтом философии РАН на русском и английском языках, при международной редколлегии. Туда в 2009 году и была отправлена моя статья. Я надеялся на ее публикацию, т. к. главный редактор ежегодника А. С. Карпенко меня знал и ранее опубликовал пару моих статей. Однако время шло, но в очередных «Ежегодниках» статья не появлялась. Наконец, в 2011 году пришлось обратиться к главному редактору. В ответ мне было сообщено, что публикация статьи снова откладывается, т. к. Яновская в ней «больно хорошая». После чего пришлось перейти к реализации проекта через иностранные издания. Сначала я послал статью проф. А. Шуману (Польша), и она в 2013 году вышла в свет в США по-английски на страницах книги, изданной под редакцией проф. А. Шумана [см.: 16]. Затем расширенная версия этой статьи была опубликована в виде отдельной книги в Германии [см.: 17]. Пикантная подробность: на страницах американской книги наряду с моей статьей, в которой дана высшая положительная оценка С. А. Яновской как человека, ученого и педагога, опубликована статья А. С. Карпенко [18], в которой, наряду с положительными высказываниями о Яновской, содержится такой пассаж: «Она была политруком на фронте (Гражданской войны – В. Л.) и в борьбе за идеалы марксизма-ленинизма была членом суда, который мог приговорить людей к расстрелу».

 

В результате многолетних посмертных устных и печатных обвинений против С. А. Яновской со стороны отдельных ученых – ее коллег в научном сообществе широко распространилось мнение о якобы ее участии в погромах отечественных ученых дореволюционного образца, проводившихся советской властью. Разумеется, у мыслящих ученых были все возможности, чтобы проверить выдвигавшиеся обвинения и убедиться, что все они лишены оснований. Однако для более широкой аудитории никаких оснований и не требовалось – достаточно было мнений, высказанных учеными-противниками С. А. Яновской. Вот характерный пример. В книге Ю. М. Колягина и О. А. Саввиной о Д. Ф. Егорове [19] написано: «В кампании, организованной против Д. Ф. Егорова, не осталась в стороне “красный профессор” С. А. Яновская. Хотя документальных свидетельств участия Софьи Александровны в деле Егорова практически не осталось, ее ученик Б. В. Бирюков утверждает: “Трудно, однако, предположить, что она в нем не участвовала… Объяснение же, почему никаких документов, свидетельствующих о ее участии в гонениях на Дмитрия Федоровича, не обнаружено, я вижу в том, что свидетельства эти уничтожены”. Действительно, высказывания “красного профессора”, ее близость к Э. А. Кольману и другие факты говорят, что словам Бирюкова следует верить».

 

2. Анализ публикаций

Выше мы увидели, что в текстах, содержащих обвинения против С. А. Яновской, отсутствуют соответствующие сколько-нибудь серьезные доказательства. Интересно в связи с этим выяснить, каким образом такие «голые» обвинения появились в научной печати. Анализ начнем с работы [10]. Важность этой работы определяется тем, что она была первой, содержащей обвинения, и при этом два из трех ее авторов – И. Г. Башмакова и В. А. Успенский – были учениками С. А. Яновской, много лет общались с ней и хорошо ее знали. Этого нельзя сказать о третьем авторе – С. С. Демидове. Когда в начале 2000-х гг. я познакомился с работой [10], больше всего меня поразило то, что в ней ученики Яновской дают своей учительнице столь негативную оценку (см. выше). Мне такое поведение показалось противоестественным, и я начал действовать. Сначала я обратился к В. А. Успенскому. В письме, посланном дважды по электронной почте (декабрь 2004 и май 2005) и регулярной почтой (июнь 2005), я написал: «Глубокоуважаемый Владимир Андреевич! Обращаюсь к Вам по совету О. Б. Лупанова. Занимаюсь логикой и её историей. У меня возник ряд вопросов, связанных с личностью… С. А. Яновской, которую Вы, очевидно, знали. Именно, встречаются в опубликованных работах утверждения, что в конце 20–30-х гг. она занималась политдоносами на ученых, на основании чего те были репрессированы (Егоров, Лузин и др.). Однако в воспоминаниях современников, её знакомых, подчеркивались её исключительные душевные качества, человечность. Где правда? В. И. Левин». И уже в июне получил ответ: «Глубокоуважаемый Виталий Ильич! О Яновской. Был бы рад узнать от Вас, в каких именно публикациях (и на каких страницах) упоминается ее якобы доносительская деятельность. О ее роли в деле Егорова и деле Лузина никогда ничего не слышал. В книге “Дело академика Лузина” она вроде бы не присутствует. Я знаю ее с лучшей стороны. Где правда (и что такое правда) знает один лишь Бог. – Ваш В. А. Успенский». Из письма Успенского следовало, что ему не известно о каких бы то ни было прегрешениях (например, доносах), совершенных С. А. Яновской. Более того, стало ясно, что он в действительности не является одним из соавторов работы [10], сообщающей о якобы существовании таких прегрешений. Труднее оказалось выяснить роль И. Г. Башмаковой, второго автора этой работы и ученицы С. А. Яновской, поскольку к этому времени ее уже не было в живых. Однако мне снова повезло. В 2010 г. мне дала интервью З. А. Кузичева, ученица С. А. Яновской, контактировавшая тесно с Башмаковой в течение 40 лет [см.: 20]. В числе прочего, она сказала: «И. Г. Башмакова – ученица Софьи Александровны – относилась к ней с огромным уважением и преклонением. Она, даже если бы знала что-то о неблаговидных действиях С. А., никогда не сказала об этом вслух». Это свидетельство подтверждается тем, что в единоличных публикациях Башмаковой нигде не встречаются сведения о каких-то «неблаговидных поступках» Яновской. Наоборот, в ее воспоминаниях [4] мы находим панегирик ее учительнице: «В моей судьбе С. А. сыграла исключительно большую роль: она помогла мне выбрать специальность, руководила мной в моих занятиях по истории математики, не раз оказывала мне помощь в наиболее тяжелые минуты жизни. Эту маленькую, хрупкую и такую энергичную женщину, богато одаренную и умом, и сердцем, мне никогда не забыть». Из сказанного ясно, что И. Г. Башмакова, как и В. А. Успенский, в действительности не является одним из авторов работы [10], по крайней мере, той её части, где С. А. Яновская обвиняется в совершении «неблаговидных поступков». Остался единственный возможный вывод: автором указанных обвинений против С. А. Яновской является третий из авторов работы [10] – С. С. Демидов. После этого было естественно обратиться к С. С. Демидову: «Профессору Демидову С. С. Уважаемый Сергей Сергеевич! Я занимаюсь вопросами истории науки и техники. Сейчас изучаю научную и человеческую биографию С. А. Яновской. Нашел статью: Башмакова И. Г., Демидов С. С., Успенский В. А. Жажда ясности // Вопросы истории естествознания и техники. 1996. № 4. В этой статье, в числе прочего, утверждается, что С. А. Яновская в конце 1920-х – 1930-х гг. “громила реакционную профессуру” и “способствовала, мягко говоря, созданию тяжелой атмосферы вокруг ряда известных математиков”, выступала “в роли гонительницы” и что после войны “в ней произошел перелом”, после которого она стала “совсем другой – доброй, отзывчивой, готовой открыто защищать научные ценности, отстаивать с большим риском для себя и математику, и математиков”. Содержание приведенных фраз представляется исключительно важным в уяснении биографии С. А. Яновской. В связи с этим очень прошу Вас откликнуться и сообщить: 1) на каких фактах основано утверждение о погромах, создании тяжелой атмосферы и роли гонительницы, кем и где эти факты опубликованы? 2) кто из людей, знавших С. А. Яновскую до и после войны, зафиксировал произошедший в ней перелом, где и когда этот факт был опубликован? Профессор В. И. Левин». Это письмо я отправил по всем электронным адресам Демидова (дважды) и почтой по его служебному адресу в ИИЕТ РАН (Москва) в течение сентября – ноября 2011 г. Ответа не последовало. Из чего вытекало, что никаких оснований для обвинения С. А. Яновской, прозвучавших в работе [10], у профессора С. С. Демидова не существует.

 

Ещё легче анализируются работы В. А. Бажанова [см.: 11, 12]. Их автор полностью опирается на работу И. Г. Башмаковой, С. С. Демидова, В. А. Успенского [10], содержащую безосновательные обвинения против С. А. Яновской, и лишь журит их за недостаточную жесткость: «Почти обходят стороной весьма драматический и достаточно характерный для отечественной гуманитарной науки период жизни С. А. Яновской. Говорится лишь кратко, в общих словах, что С. А. Яновская относилась в МГУ к числу “красных профессоров”, что в этот период борьбы с “егоровщиной” и “дела академика Н. Н. Лузина” многие ее поступки (какие?) кажутся “непонятными”, что, наконец, в отличие от Э. Кольмана – соавтора Яновской того времени – “она никогда не писала доносов, ни прямых, ни идеологических”. Даже в список литературы, завершающий статью, почему-то не включены публикации, которые могут относиться к непонятным поступкам и пролить свет на их суть». Таким образом, никакого вклада в подведение оснований под обвинения против С. А. Яновской в работах В. А. Бажанова нет.

 

Интересен и поучителен анализ работ Б. В. Бирюкова, посвященных жизни и творчеству С. А. Яновской. Бирюков с детства воспитывался в семье, не принявшей большевизм и Октябрьскую революцию. В 1950 году он окончил философский факультет МГУ и, поработав преподавателем, в 1955 году поступил в аспирантуру этого факультета по кафедре логики. Его научным руководителем была зав. кафедрой профессор С. А. Яновская. Это стало для него проблемой, которую он пытался решить всю оставшуюся жизнь. Дело было в том, что С. А., будучи превосходным научным руководителем – как педагог, ученый и человек, в то же время являлась активно действующим представителем ненавистного Бирюкову большевизма. Эти две стороны одной и той же личности были для него абсолютно несовместимыми, и это все время мучило его. Однажды, по его рассказу мне, он не выдержал и открыто спросил С. А.: «Как вы могли примкнуть в 1917 году к большевикам?». «В этом не было ничего необычного, – простодушно ответила ему Яновская, – тогда все так поступали, поскольку были недовольны политикой царя». Впоследствии, по его словам, он понял бестактность своего поступка, но не прекратил «расследования». Этим, по нашему мнению, во многом объясняется то, что после смерти Яновской в октябре 1966 года Бирюков забрал ее архив себе, хотя перед смертью она завещала разделить архив между ее учениками (интервью А. С. Кузичева 2008 г. [см.: 21]). Однако изучение архива, судя по публикациям Б. В. Бирюкова, не привело его к каким-нибудь находкам, подтверждающим «неблаговидные поступки» Яновской в период Гражданской войны и во время гонений в 1930-е годы на дореволюционных профессоров. Но Борис Владимирович не сдавался и продолжал поиски. В частности, в 2007 г. он обращался ко мне с просьбой, чтобы я выяснил в ИИЕТ, «какими негативными сведениями о Софье Александровне они располагают и кто именно» (см. выше). Тем не менее, он не преуспел в этом деле. Его книга о Яновской 2010 года [см.: 13] явно показала, что и в конце пути он не может привести ни одного убедительного факта, ясного свидетельства или документа, подтверждающего его «негативные сведения» о С. А. Вместо них в соответствующих местах книги Б. В. Бирюков приводит бездоказательные, часто нелогичные рассуждения. Например, «С. А. не могла не участвовать в революционных сублимациях. Согласно сообщению А. П. Горского, один из свидетелей событий тех лет поведал ему (кто? когда? – В. Л.), как С. А. настаивала на расстреле красноармейца, самовольно покинувшего поле боя» [13, с. 29]; «переехав в Москву, молодая коммунистка С. Яновская и привезенная ею с журналистской работы заповедь быть добросовестным и правдивым, наверное, претерпела трансформацию, необходимую для приспособления к реалиям научной работы при советской власти» [13, с. 34]; «новая власть занялась искоренением православия. Влияние православия было сильным в Московском университете, в частности, в институте математики и механики. С конца двадцатых прошла полоса судебных процессов над инженерами. С. А. Яновская не могла быть в стороне от этих мрачных событий» [13, с. 43] и т. д. Все эти «обвинения» сопровождаются в книге многочисленными антисемитскими пассажами [13, с. 24, 27, 44, 46, 137 и т. д.]. Конечно, как ученик С. А. Яновской, Б. В. Бирюков отдает должное выдающемуся вкладу С. А. в отечественную науку и подготовку кадров, пишет о «замечательном “феномене” Яновской» [13, с. 8], ее «высочайшей требовательности к себе и к коллегам, внимательности к своим ученикам, стойкости, позволившей ей не сломаться под ударами официальной идеологии, благожелательности к людям, снискавшей ей симпатии окружающих» [13, с. 286]. Однако возникает вопрос: мог ли человек, требовательный к себе, внимательный к ученикам, благожелательный к людям, совершать «неблаговидные поступки»? Этот вопрос, видимо, задал себе однажды сам Бирюков, который всю жизнь упорно искал следы этих поступков. И сам ответил с полной определенностью: нет, не мог. Развернутый ответ содержится в его предисловии к последней книге под его редакцией – лекциям С. А. Яновской по алгебре логики [см.: 22], отрывок из которого приведен ниже.

 

«С. А. пользовалась большим авторитетом в отечественном математическом сообществе. Одной из причин этого были ее работы, в частности, статьи о развитии математики в СССР за тридцать и сорок лет… Ее авторитет среди математиков был, прежде всего, авторитетом моральным, задававшим уровень порядочности, ниже которого опускаться было нельзя… Человеком она была замечательным. В перерывах между лекциями, по пути домой – вокруг нее всегда ученики, правильнее было бы сказать, поклонники – с нею просто не хотелось расставаться. С нею можно было обсуждать любые темы, касающиеся науки, искусства, и просто бытовые. С. А. всегда вникала во все дела учеников, была в курсе забот и житейских трудностей, стремилась оказать помощь. На ее рабочем столе постоянно были фотографии детей наиболее близких учеников. С детьми она моментально находила общий язык, хотя не допускала никакого сюсюканья. Такой она и осталась в памяти учеников и почитателей – маленькой ростом, живой, энергичной, мудрой, внимательной и доброй духом».

 

Эта характеристика С. А. была написана в конце жизни самым дотошным, настроенным против неё биографом. Она кладет конец легенде о Софье Александровне Яновской как кровожадном большевике-комиссаре времен Гражданской войны и суровой партийной гонительнице антисоветски настроенных математиков в 1930-е годы.

 

Заключение

Во второй половине 1960-х годов, вскоре после смерти С. А. Яновской, математики-шестидесятники почувствовали свободу и возможность высказываться по различным, в т. ч. общественно-политическим вопросам. Кто-то из видных математиков, обозленных на С. А. за то, что им пришлось ранее считаться с ее взглядами на математику, поскольку она была представителем коммунистической партии в математическом сообществе, позволили себе публично нелицеприятно высказаться о ней. Эти высказывания были чисто эмоциональными и не сопровождались обоснованиями и фактами. Высказывания, однако, упали на благодарную почву, где понимали ненужность фактов, – ведь, как сказал Геббельс, ложь правдоподобнее правды, но для этого она должна быть чудовищной! И вот на Яновскую посыпались обвинения одно абсурднее другого. Ей инкриминировали все – службу красным во время Гражданской войны; участие в военных трибуналах, приговаривавших к расстрелам; льготное (без справки о рабоче-крестьянском происхождении) поступление в институт красной профессуры; борьба с «крамолой»; участие в погромах антисоветски настроенных профессоров (Егоров, Лузин и др.); слежка и доносы на коллег-математиков; насильственное внедрение в университетах марксистско-ленинской идеологии; принадлежность к племени «безродных космополитов» и т. д. В этих обвинениях приняли участие некоторые из ее учеников, на которых она фактически положила свою жизнь. Но что же двигало всеми этими людьми? Желание хотя бы посмертно отомстить носительнице ненавистных коммунистических взглядов? Да, это было. Неприязнь к старой мудрой еврейке? Да, было и это – российское математическое сообщество в XX веке на добрую половину было заражено антисемитизмом. Однако, главное, по-видимому заключалось в «Феномене Яновской», которая смогла, не являясь, строго говоря, математиком, заслужить глубокое уважение математического сообщества страны и одновременно – ее партийно-политического руководства. Это был полный успех, причем для его достижения С. А. Яновская не предпринимала никаких специальных приемов: она просто талантливо, честно и напряженно работала. А успех, как сказала другая мудрая женщина, Фаина Раневская, – «единственный непростительный грех ближнего».

 

Список литературы

1. Кушнер Б. А. Несколько воспоминаний о С. А. Яновской // Вопросы истории естествознания и техники. – 1996. – № 4. – С. 119–123.

2. Гуковская В. А. Прекрасная способность помогать окружающим // Женщины – революционеры и ученые / ред. Минц И. И., Ненароков А. П. – М.: Наука, 1982. – С. 115–116.

3. Юшкевич А. П. Призвание мастера // Женщины – революционеры и ученые / ред. Минц И. И., Ненароков А. П. – М.: Наука, 1982. – С. 108–111.

4. Башмакова И. Г. Одаренная умом и сердцем // Женщины – революционеры и ученые / ред. Минц И. И., Ненароков А. П. – М.: Наука, 1982. – С. 100–103.

5. Бирюков Б. В. Выдающийся исследователь логических основ научного знания // Женщины – революционеры и ученые / ред. Минц И. И., Ненароков А. П. – М.: Наука, 1982. – С. 87–96.

6. Горский Д. П. Математик-марксист // Женщины – революционеры и ученые / ред. Минц И. И., Ненароков А. П. – М.: Наука, 1982. – С. 83–87.

7. Войшвилло Е. К. Интервью с профессором кафедры логики Е. К. Войшвилло (1992 г.) // Философский факультет МГУ им. М. В. Ломоносова: страницы истории. – М.: Изд-во Московского ун-та, 2011. – С. 401–412.

8. Бирюков Б. В., Борисова О. А. Софья Александровна Яновская – мыслитель, исследователь, педагог // Вопросы философии. – 2004. – № 5. – С. 133–142.

9. Левин В. И. Очерки истории прикладной логики. – Пенза: Изд-во Пензенской государственной технологической академии, 2007. – 284 с.

10. Башмакова И. Г., Демидов С. С., Успенский В. А. Жажда ясности // Вопросы истории естествознания и техники. – 1996. – № 4. – С. 108–119.

11. Бажанов В. А. Очерки социальной истории логики в России. – Ульяновск: СВНЦ, 2002. – 130 с.

12. Бажанов В. А. История логики в России и СССР. – М.: Канон+, 2007. – 335 с.

13. Бирюков Б. В. Трудные времена философии. Софья Александровна Яновская: Время. События. Идеи. Личности. – М.: Либроком, 2010. – 310 с.

14. Дело академика Н. Н. Лузина / отв. ред. С. С. Демидов, Б. В. Левшин. – СПб.: Изд-во РХГИ, 1999. – 311 с.

15. Против Лузина и Лузиновщины (Собрание математиков МГУ) // Фронт науки и техники. – 1936. – № 7. – С. 123–125.

16. Levin V. I. Sofia Alexandrovna Yanovskaya, the Person, Teacher and Scientist // Logic in Central and Eastern Europe: History, Science and Discourse. Lanham: University Press of America, 2013. – pp. 671–687.

17. Левин В. И. Софья Александровна Яновская – ученый и человек. – Saar-brücken: Palmarium Academic Publishing, 2016. – 58 p.

18. Karpenko A. S. Moscow Logical School (Period of Ideology 1917–1991) // Logic in Central and Eastern Europe: History, Science and Discourse. – Lanham: University Press of America, 2013. – pp. 317–380.

19. Колягин Ю. М., Савина О. А. Дмитрий Фёдорович Егоров. Путь ученого и христианина. – М.: Изд-во ПСТГУ, 2010. – 250 с.

20. Кузичева З. А. Интервью В. И. Левину. – 25.06.2010.

21. Кузичев А. С. Интервью В. И. Левину. – 28.06.2008.

22. Яновская С. А. Лекции по алгебре логики / ред. Б. В. Бирюков, З. А. Кузичева. – М.: Либроком, 2015. – 320 с.

 

References

1. Kushner B. A. Some Memories on S. A. Yanovskaya [Neskolko vospominaniy o S. A. Yanovskoy]. Voprosy istorii estestvoznaniya i tekhniki (Issues in the History of Science and Technology), 1996, № 4, pp. 119–123.

2. Gukovskaya V. A. (Mints I. I., Nenarokov A. P. Eds.) Excellent Ability to Help Others [Prekrasnaya sposobnost pomogat okruzhayuschim]. Zhenschiny – revolyutsionery i uchenye (Women – Revolutionaries and Scientists.). Moscow, Nauka, 1982, pp. 115–116.

3. Yushkevich A. P. (Mints I. I., Nenarokov A. P. Eds.) Master’s Vocation [Prizvanie mastera]. Zhenschiny – revolyutsionery i uchenye (Women – Revolutionaries and Scientists). Moscow, Nauka, 1982, pp. 108–111.

4. Bashmakova I. G. (Mints I. I., Nenarokov A. P. Eds.) Gifted with Mind and Heart [Odarennaya umom i serdtsem]. Zhenschiny – revolyutsionery i uchenye (Women – Revolutionaries and Scientists). Moscow, Nauka, 1982, pp. 100–103.

5. Biryukov B. V. (Mints I. I., Nenarokov A. P. Eds.) Out-Standing Researcher of the Logical Foundations of Scientific Knowledge [Vydayuschiysya issledovatel logicheskikh osnov nauchnogo znaniya]. Zhenschiny – revolyutsionery i uchenye (Women – Revolutionaries and Scientists). Moscow, Nauka, 1982, pp. 87–96.

6. Gorskiy D. P. (Mints I. I., Nenarokov A. P. Eds.) Mathematician and Marxist [Matematik-marxist]. Zhenschiny – revolyutsionery i uchenye (Women – Revolutionaries and Scientists). Moscow, Nauka, 1982, pp. 83–87.

7. Voyshvillo E. K. Interview with Professor of Department of Logic E. K. Voyshvillo (1992 Year) [Intervyu s professorom kafedry logiki E. K. Voyshvillo (1992 g.)], Filosofskiy fakultet MGU im. M. V. Lomonosova: stranitsy istorii (Faculty of Philosophy of Moscow State University: Pages of History). Moscow, Izdatelstvo Moskovskogo universiteta, 2011, pp. 401–412.

8. Biryukov B. V., Borisova O. A. Sofya Alexandrovna Yanovskaya – Thinker, Researcher, Teacher [Sofya Aleksandrovna Yanovskaya – myslitel, issledovatel, pedagog], Voprosy filosofii (Problems of Philosophy), 2004, № 5, pp. 133–142.

9. Levin V. I. Essays on History of Applied Logic [Ocherki istorii prikladnoy logiki]. Penza, Izdatelstvo Penzenskoy gosudarstvennoy tekhnologicheskoy akademii, 2007, 284 p.

10. Bashmakova I. G., Demidov S. S., Uspenskiy V. A. Thirst for Clarity [Zhazhda yasnosti]. Voprosy istorii estestvoznaniya i tekhniki (Issues in the History of Science and Technology), 1996, № 4, pp. 108–119.

11. Bazhanov V. A. Essays on Social History of Logic in Russia [Ocherki sotsialnoy istorii logiki v Rossii]. Ulyanovsk, SVNC, 2002, 130 p.

12. Bazhanov V. A. History of Logic in Russia and the USSR [Istoriya logiki v Rossii i SSSR]. Moscow, Kanon+, 2007, 335 p.

13. Biryukov B. V. Difficult Times of Philosophy. Sofya Alexandrovna Yanovskaya: Time. Events. Ideas. Persons [Trudnye vremena filosofii. Sofya Aleksandrovna Yanovskaya: Vremya. Sobytiya. Idei. Lichnosti]. Moscow, Librokom, 2010, 310 p.

14. Demidov S. S., Levshin B. V. (Eds.) The Case of Academician N. N. Luzin [Delo akademika N. N. Luzina]. Saint Petersburg, Izdatelstvo RKhGI, 1999, 311 p.

15. Against Luzin and Luzinovschina (Meeting of Mathematicians of Moscow State University) [Protiv Luzina i Luzinovschiny (Sobranie matematikov MGU)]. Front nauki i tekhniki (Front of Science and Technics), 1936, № 7, pp. 123–125.

16. Levin V. I. Sofia Alexandrovna Yanovskaya, the Person, Teacher and Scientist. Logic in Central and Eastern Europe: History, Science and Discourse. Lanham, University Press of America, 2013, pp. 671–687.

17. Levin V. I. Sofya Alexandrovna Yanovskaya – the Scientist and the Person [Sofya Aleksandrovna Yanovskaya – ucheniy i chelovek]. Saarbrücken, Palmarium Academic Publishing, 2016, 58 p.

18. Karpenko A. S. Moscow Logical School (Period of Ideology 1917–1991). Logic in Central and Eastern Europe: History, Science and Discourse. Lanham, University Press of America, 2013, pp. 317–380.

19. Kolyagin Yu. M., Savina O. A. Dmitriy Fedorovich Egorov. The Path of the Scientist and the Christian [Dmitriy Fedorovich Egorov. Put uchenogo i khristianina]. Moscow, Izdatelstvo PSTGU, 2010, 250 p.

20. Kuzicheva Z. A. Interview to V. I. Levin [Interviyu V. I. Levinu]. 25.06.2010.

21. Kuzichev A. S. Interview to V. I. Levin [Interviyu V. I. Levinu]. 28.06.2008.

22. Yanovskaya S. A. Lectures on Algebra of Logic [Lektsii po algebre logiki]. Moscow, Librokom, 2015, 320 p.

 
Ссылка на статью:
Левин В. И. Выдающийся философ и организатор отечественной науки Софья Александровна Яновская // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2019. – № 2. – С. 112–128. URL: http://fikio.ru/?p=3545.

 
© В. И. Левин, 2019

УДК 159.942; 159.91

 

Забродин Олег Николаевич – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет имени академика И. П. Павлова Министерства здравоохранения Российской Федерации», кафедра анестезиологии и реаниматологии, старший научный сотрудник, доктор медицинских наук, Санкт-Петербург, Россия.

Email: ozabrodin@yandex.ru

197022, Россия, Санкт-Петербург, ул. Льва Толстого, д. 6–8,

тел.: +7-950-030-48-92.

Авторское резюме

Предмет исследования: Проведенный в работе В. С. Дерябина анализ двух альтернативных теорий происхождения эмоций – Джемса – Ланге и У. Кеннона.

Результаты: К указанному анализу В. С. Дерябин подошел с позиций материалистической диалектики, рассматривая возникновение эмоций как высший этап эволюционного развития аффективности (чувств, влечений и эмоций). Автор подчеркивал, что в переживании простых чувств удовольствия и неудовольствия, влечений (голод, жажда, половое влечение) определяющую роль играет афферентная (центростремительная) нервная импульсация, поступающая в головной мозг от рецепторов периферических органов. Поэтому и в формировании эмоций в центрах головного мозга он придавал важное значение усиливающей эмоции афферентной импульсации, поступающей с периферии.

Вывод: Примененный В. С. Дерябиным в средине 30-х годов ХХ века диалектический подход к анализу образования эмоций позволил снять противоречия существовавших в то время двух альтернативных теорий и предложить единую теорию формирования эмоций.

 

Ключевые слова: эмоции; анализ происхождения эмоций; диалектический подход; единая теория образования эмоций.

 

The Dispute about the Origin of Emotions. Do We Feel Using Our Head or Heart? (Commentary on V. S. Deryabin’s Works Devoted to the Analysis of Theories of Emotions Origin)

 

Zabrodin Oleg Nikolaevich – The First Saint Petersburg State Medical University Named after Academician Pavlov, Anesthesiology and Resuscitation Department, Senior Research Worker, Doctor of Medical Sciences, Saint Petersburg, Russia.

Email: ozabrodin@yandex.ru

6–8 Lew Tolstoy st., Saint Petersburg, 193232, Russia,

 tel.: +7 950 030 48 92.

Abstract

Purpose: To analyze the two alternative theories of emotions origin, namely the W. James – K. Lange and W. B. Cannon theories, in V. S. Deryabin’s work.

Results: V. S. Deryabin has analyzed the theories mentioned above from the standpoint of materialist dialectics, considering the emergence of emotions as the highest stage of the evolutionary development of affectivity (feelings, inclinations and emotions). The author has emphasized that in the experience of simple feelings of pleasure and displeasure, inclinations (hunger, thirst and sexual desire) the afferent (centripetal) nervous impulses that enter the brain from the receptors of peripheral organs play the decisive role. Therefore, in the initial formation of emotions in the centers of the brain, he has attached great importance to the stirring up emotion caused by afferent impulses coming from the periphery.

Conclusion: Dialectical approach to the analysis of emotions formation, which V. S. Deryabin applied in the middle of the 1930s, allowed him to remove the contradictions from the two alternative theories, existed at that time, and to advance an integral theory of emotions formation.

 

Keywords: emotions; analysis of the origin of emotions; dialectic approach; integral theory of emotions formation.

 

Давний спор между психологами и физиологами о механизме возникновения эмоций отражал дуализм в воззрениях на психическую деятельность. Этому вопросу В. С. Дерябин посвятил два раздела своей монографии «Чувства, влечения и эмоции» (название при издании – «Чувства. Влечения. Эмоции»): «Теория происхождения эмоций Джемса – Ланге» и «Возражения против теории Джемса – Ланге». Последний раздел был исключен редакторами издания, по-видимому, в связи с его насыщенностью данными физиологических экспериментов и возможной сложностью восприятия широким читателем. Вместе с тем, оба раздела монографии представляют единое целое. При написании этих разделов автор исходил из принципов материалистического монизма и психофизиологического единства.

 

В период написания монографии данные об анатомо-физиологическом субстрате эмоций были скудными. К концу 20-х гг. существовали две основные теории возникновения эмоций. Так называемая «периферическая» теория происхождения эмоций была выдвинута известным американским психологом Уильямом Джемсом (1842–1910) и датским психологом и физиологом Карлом Ланге (1834–1900). Теория Джемса – Ланге придавала первостепенное значение в возникновении эмоций так называемым висцеральным (т. е. исходящим из внутренних органов) ощущениям, рефлекторно возникающим под влиянием внешних раздражений – в первую очередь в сердце [см.: 4], или же вследствие возникающих при этом сосудистых реакций [см.: 6].

 

«Центральная» теория возникновения эмоций, выдвинутая У. Кенноном (1871–1945) в 1927 г. [см.: 5; 8], объясняла переживание и выражение эмоций механизмом корково-подкорковых взаимоотношений в центральной нервной системе, главным звеном которого является возбуждение подкоркового образования, зрительного бугра – таламуса. Позднее эта теория была дополнена «гипоталамической» теорией Э. Гельгорна, согласно которой формирование эмоций обусловлено возбуждением подбугорья (гипоталамуса) и его связей со структурами переднего и среднего мозга [см.: 1; 2].

 

К рассмотрению двух альтернативных теорий В. С. Дерябин подошел с позиций материалистической диалектики. Во-первых, с позиций целостного рассмотрения – «во всех связях и опосредствованиях», во-вторых, в аспекте эволюционного развития аффективности (чувств, влечений и эмоций), высшим этапом которого являются эмоции. В. С. Дерябин подчеркивал, что в образовании простых чувств, дающих окраску неприятным ощущениям (болевым, температурным и др.), и влечений – мотиваций (голод, жажда, половое влечение) важную роль играет поступающая в головной мозг центростремительная нервная импульсация, вызывающая висцеральные ощущения.

 

Поэтому-то в свете генетической связи простых чувств, чувств, связанных с влечениями, и эмоций В. С. Дерябин выдвигает своё объяснение психофизиологических механизмов эмоций, лишенное односторонности указанных теорий. Признавая ведущую роль центральных механизмов в возникновении эмоций, В. С. Дерябин обосновывает значение в этом процессе висцеральных ощущений, служащих, в частности, для усиления эмоциональных переживаний. Ярким примером тому представляется действие введенного человеку адреналина, который, как известно, не проникает в головной мозг и не вызывает эмоций, но усиливает уже имеющиеся эмоции [см.: 7].

 

В. С. Дерябин пишет по этому поводу: «Если концепцию Джемса – Ланге дополнить, приняв во внимание участие в эмоциональных реакциях таламических и гипоталамических центров, то ход физиологических процессов, с которыми связаны эмоциональные реакции, можно представить в таком виде. Процессы могут протекать как “сложнейшие безусловные рефлексы”, осуществляющиеся через подкорковые центры (И. П. Павлов), и по типу временной связи, представляя “объединенную деятельность коры и подкорки”… Можно думать, что аналогично этому при взаимодействии коры и подкорки могут возникать разнообразнейшие вегетативно-эндокринные реакции, вызывающие таламические и корковые процессы, с которыми связано неисчислимое богатство эмоциональных проявлений у человека» [3, с. 162].

 

При подготовке к публикации с целью большей доступности изложения в скобках представлены пояснения к отдельным физиологическим и медицинским терминам. В связи с тем, что публикуемые разделы входят в монографию, подготовленную к печати в средине 30-х годов прошлого столетия, даны ссылки на более поздние издания отдельных авторов.

 

Список литературы

1. Гельгорн Э. Регуляторные функции автономной нервной системы. – М.: Издательство иностранной литературы, 1948. – 415 с.

2. Гельгорн Э., Луфборроу Дж. Эмоции и эмоциональные расстройства. – М.: Мир, 1966. – 672 с.

3. Дерябин В. С. Чувства, влечения, эмоции: о психологии, психопатологии и физиологии эмоций. – М.: ЛКИ, 2013. – 224 с.

4. Джемс У. Психология / Под ред. Л. А. Петровской. – М.: Педагогика, 1991. – 368 с.

5. Кеннон В. Физиология эмоций. – М. – Л.: Прибой, 1927. – 173 с.

6. Ланге К. Аффекты (душевные движения): Психофизиологический этюд. – СПб.: Типография училища глухонемых, 1890. – 67 с.

7. Тимофеев Н. Н., Гурари А. Л. Влияние адреналина на депрессивных больных // Труды Военно-медицинской академии. – Л.: Издательство Военно-медицинской академии РККА им. С. М. Кирова, 1936. – 287 с.

8. Cannon W. B. The James – Langе Theory of Emotions: A Critical Examination and an Alternative Theory // The American Journal of Psychology. – 1927. – V. 39. – Pp. 106–124.

 

References

1. Gelgorn E. Regulatory Functions of the Autonomic Nervous System [Regulyatornye funktsii avtonomnoy nervnoy sistemy]. Moscow, Izdatelstvo inostrannoy literatury, 1948, 415 p.

2. Gelgorn E., Lufborrou J. Emotion and Emotional Disorders [Emotsii i emotsionalnye rasstroystva]. Moscow, Mir, 1966, 672 p.

3. Deryabin V. S. Feelings, Inclinations, Emotions. About Psychology, Psychopathology and Physiology of Emotions [Chuvstva, vlecheniya, emotsii. O psikhologii, psikhopatologii i fiziologii emotsiy]. Moscow, LKI, 2013, 224 p.

4. James W. Psychology [Psikhologiya]. Moscow, Pedagogika, 1991, 368 p.

5. Cannon W. B. Physiology of Emotions [Fiziologiya emotsiy]. Moskow – Lenigngrad, Priboy, 1927, 173 p.

6. Lange C. Affects (Mental Movements): Psychophysiological Etude [Affekty (dushevnye dvizheniya): Psikhofiziologicheskiy etyud]. Saint Petersburg, Tipografiya uchilischa glukhonemykh, 1890, 67 p.

7. Timofeev N. N, Gurari A. L. Effect of Adrenaline on Depressive Patients. [Vliyanie adrenalina na depressivnykh bolnykh]. Trudy Voenno-medicinskoy akademii (Proceedings of the MilitaryMedicalAcademy). Leningrad, Izdatelstvo Voenno-meditsinskoy akademii RKKA im. S. M. Kirova, 1936, 287 p.

8. Cannon W. B. The James – Langе Theory of Emotions: a Critical Examination and an Alternative Theory // The American Journal of Psychology, 1927, Vol. 39, pp. 106–124.

 

Приводимые ниже разделы монографии «Чувства Влечения Эмоции» не имеют общего названия, хотя по содержанию являются единым целым. Это позволяет дать им следующее заглавие.

 

В. С. Дерябин

Анализ двух альтернативных теорий происхождения эмоций и диалектически обоснованная единая теория

(Публикация О. Н. Забродина)

 

Теория происхождения эмоций Джемса – Ланге

Физические изменения при эмоциях так резко бросаются в глаза, что на роль их в эмоциях уже давно обратили внимание. Какое же значение они имеют? Обычно представляется такой порядок: внешнее раздражение вызывает психическую реакцию, например, испуг, вследствие этого появляется вздрагивание «от испуга», сердцебиение. В. Вундт [см.: 2] говорит, что направление и качество аффекта субъективно ощущается гораздо раньше, чем появляются самые слабые симптомы физических изменений, а потому точка зрения, считающая исходным пунктом эмоции психическую сторону, более согласуется с выводами непосредственного наблюдения. В то же время нельзя не отметить, что телесные явления, наблюдающиеся при эмоциях, усиливают самые душевные движения. Например, сердцебиение, дрожь и затруднение дыхания усиливают страх. Вследствие тесной связи и взаимодействия явлений психических и физических, В. Вундт называет эмоции процессами психофизическими и телесные явления рассматривает как явления, «сопровождающие аффекты».

 

У. Джемс в 1884 г. [см.: 6] и К. Ланге в 1890 г. [см.: 8] совершенно иначе оценили значение физиологических явлений при эмоциях. Они выдвинули теорию, что эмоции есть восприятие ощущений, вызванных изменениями в теле вследствие внешнего раздражения. Внешнее раздражение, служащее причиной возникновения аффекта, вызывает рефлекторно изменения в деятельности сердца, дыхании и кровообращении, в тонусе мышц. Вследствие этого во всем теле при эмоции испытываются разные ощущения, из которых и слагается переживание эмоций. К. Ланге [см.: 8] считает первичными сосудодвигательные изменения, остальные же телесные изменения – второстепенными, зависящими от малокровия мозга или прилива крови к нему и от изменения кровенаполнения органов.

 

Обыкновенно говорят: мы потеряли близкого человека, огорчены, плачем; мы повстречали медведя, испугались, дрожим; мы оскорблены, приведены в ярость, наносим удары. А, согласно теории Джемса, порядок событий формулируется так: мы опечалены, потому что плачем, боимся, потому что дрожим, приведены в ярость, потому что бьем.[1] Если бы телесные проявления не следовали немедленно за восприятием, то, по их мнению, не было бы и эмоции. Если мы представим себе какую-нибудь эмоцию и мысленно вычтем из нее одно за другим все телесные ощущения, с ней связанные, то от нее, в конце концов, ничего не останется. Если из эмоции страха устранить сердцебиение, затрудненное дыхание, дрожание в руках и ногах, слабость в теле и т. д., то не будет и страха. Нет гнева, если нет волнения в груди, прилива крови к лицу, расширения ноздрей, стискивания зубов и кулаков, а, наоборот, дыхание ровное, а лицо спокойно. Человеческая эмоция, лишенная всякой телесной подкладки, есть один пустой звук. Сходные мысли высказывал Б. Спиноза. Р. Декарт говорил, что эмоция является не чем иным, как осознанием органических двигательных, сосудистых и висцеральных, а особенно сердечных изменений. Большая часть наших душевных волнений, говорит Ч. Дарвин, так тесно связана с выражением их, что они едва ли существуют, если тело остается пассивным. «Человек, например, может знать, что его жизнь находится в величайшей опасности, или может сильно желать спасти ее, но в то же время может воскликнуть, как Людовик XVI, когда он был ок­ружен свирепой толпой: „Боюсь ли я? – Пощупайте мой пульс!”» [4, стр. 141].

 

В доказательство правильности своей теории У. Джемс указывает на то, что, вызывая произвольно проявление той или другой эмоции, ее можно усилить: бегство усиливает паническое чувство страха; можно усилить гнев, дав волю внешним проявлениям; возобновляя рыдания, мы усиливаем чувство горя. Расправьте морщины на лбу, проясните свой взор, выпрямьтесь, заговорите громко, весело приветствуя знакомых, и вы невольно поддадитесь мало-помалу благодушному настроению. Для придания себе храбрости мы громко говорим, свистим, и это придает нам уверенность, и, наоборот, стоит сдержать гнев, досчитать до десяти, и повод к гневу может показаться ничтожным.

 

Актеры, представляя себе определенную эмоцию, воспроизводя голосом, мимикой и жестами определенные движения, вызывают общие физиологические явления данной эмоции. Гамлет говорит по поводу игры актера:

«Чудовищно! Какой-нибудь актер

Притворно, под влиянием мнимой страсти

Насилует себя и так морочит,

Что вдруг лицо бледнеет от волнения,

И слезы на глазах, и странный вид,

И голос оборвавшийся, и все

В его наружности подходит к горю.

Каков обман! Все ради ничего».

 

Однако опрос показал, что актеры только тогда хорошо играют роль, когда действительно переживают эмоции, а не производят только, хотя бы и искусно, мимику и телодвижения, соответствующие эмоциям.

 

Понятно, что даже искусное воспроизведение одной только мимики не дает еще переживания эмоции. Телесные проявления, например, страха заключаются, кроме мимики, в сердцебиении, дрожи и т. д. В сумме возникающих вследствие этого ощущений ощущение от сокращения мимических мышц составляет сравнительно ничтожную часть. Эта часть не может при волевом воспроизведении заменить целое. Актер, воспроизводя голосом, мимикой и жестами определенную эмоцию, вызывает по ассоциации соответственное представление, и только живое представление эмоции может вызвать всю сумму телесных переживаний, а, следовательно, и соответственное субъективное переживание, придающее высшую естественность игре.

 

Что физиологические изменения не есть только явления, сопровождающие психические, доказывается также и тем, что эмоции могут возникать без всякого внешнего воздействия на психику, под влиянием чисто телесных причин (химических и лекарственных воздействий). Известно, что вино «веселит сердце человека», вином можно «залить тоску», благодаря вину исчезает страх – «пьяному море по колено».

 

Мухомор вызывает припадки бешенства и наклонность к насильственным действиям. Настой мухомора в старину давали воинам, чтобы привести их в «кровожадное состояние». Гашиш может вызывать припадки буйства. Emetinum – рвотный корень, рвотный камень, вызывает угнетенное состояние со страхом и частью с тоской.

 

При отравлении стрихнином возникает чувство страха. Сильный страх возникает также при лечебном применении метразола, вызывающего сильную реакцию со стороны сердечно-сосудистой системы. Теплой ванной, введением под кожу кислорода, морфином или опием можно уменьшить чувство тоски у депрессивных больных. Струя холодной воды, вызывая сокращения кожных сосудов, хорошо действует против гнева.

 

Эмоции возникают также под влиянием внутренних причин в случаях патологических. При заболеваниях сердца и аорты появляется тоска, которая иногда достигает чрезвычайной степени (предсердечная тоска). Страх появляется нередко у сердечных больных при нарушении компенсации, а при наступлении компенсации исчезает. При неврастении обычное явление – раздражительность. При маниакально-депрессивном психозе появляется то тоска и страх, то веселое, повышенное состояние и часто – склонность к гневному аффекту.

 

И при многих других заболеваниях имеется страх или радость без объектов этих эмоций: больной боится, но сам не знает, чего, или счастлив без причины. Так, эйфория наблюдается при прогрессивном параличе, туберкулезе и др. Болезни желудка могут вызывать угнетенное настроение. Здесь эмоции ясно возникают эндогенно.

 

У маленьких детей страх появляется от действия сильных звуков, т. е. вследствие силы раздражения, а не от сложной психической причины. Свою теорию У. Джемс распространяет только на возникновение простых эмоций (гнев, страх и т. п.), изменения в периферических органах при которых очень сильны. Относительно высших эмоций он говорит: «Я не отрицаю того факта, что могут быть… эмоции, обусловленные исключительно возбуждением центров совершенно независимо от центростремительных токов. К таким чувствованиям можно отнести чувство нравственного удовлетворения, благодарности, любопытства, облегчения после разрешения задачи. Но слабость и бледность этих чувствований, когда они не связаны с телесными возбуждениями, представляют весьма резкий контраст с более грубыми эмоциями». Впрочем, он прибавляет, что и «…тонкие эмоции всегда бывают связаны с телесным возбуждением: нравственная справедливость отражается в звуках голоса или в выражении глаз и т. п.» [6, с. 283 – 284].

 

Схему обычного представления о возникновении эмоций, например, страха, можно изобразить так [рис. 1]

 

Рисунок 1. Схема обычного представления о возникновении эмоций

 

По теории Джемса – Ланге представляется такая схема [рис. 2][2]

 

Рисунок 2. Схема Джемса – Ланге

 

Голод, жажда и сексуальное влечение, так называемые жизненные чувства, очень близки к эмоциям, куда их нередко и относили. Теперь мы знаем, что влечения – это комплексы ощущений, возникающих вследствие изменений внутри нашего тела (курсив мой – О. З.). Теория Джемса – Ланге, рассматривающая эмоции как ощущения, вызванные изменениями в нашем теле, сближает их с жизненными чувствами.

 

Мы видим, что голод и жажда проявляются в виде безусловных гематогенных (т. е. осуществляемых через кровь – О. З.) рефлексов – геморефлексов, которые имеются как у низших животных, так и у собаки без больших полушарий. На этих безусловных рефлексах строится ряд условных рефлексов, и в ходе развития создаются сложные взаимоотношения подкорковых механизмов и коры головного мозга. Над первичными простейшими пищевыми безусловными и условными реакциями возникает сложная психическая (точнее, психофизиологическая) надстройка; влечение к пище, свойственное всем организмам, усложняется у человека в чрезвычайной степени. Аналогичную картину хода развития можно проследить и в отношении аффектов.

 

Выражение элементарных эмоций: гнева, страха, радости – можно широко проследить в животном царстве; они проявляются у животных как высоко, так и низко организованных. У собаки без больших полушарий [см.: 17] наравне с проявлением голода и жажды наблюдается и проявление эмоций. Такая собака дает реакции положительного и отрицательного чувственного тона на ощущения вкусовые, кожные и сильные звуковые. Так, на вкус мяса, смоченного раствором хинина, она кривила морду и выплевывала кусок, а лакомую пищу ела скорее, чем менее вкусную. В последнем случае все, смотревшие на еду, получали впечатление, что животное во время нее получает приятное удовлетворение. При чистке она давала проявления неудовольствия лаем, брыканием, бесцельным кусанием. При вынимании из клетки получался форменный припадок бешенства: она сильнейшим образом брыкалась лапами, чрезвычайно громко лаяла, кусала вокруг, причем способность найти место раздражения у нее отсутствовала. Таким образом, при сохранении части аффективных реакций у собаки после удаления коры головного мозга наблюдалось исчезновение большинства их. Угрожающие жесты, показывание кролика переставало вызывать реакцию, не было разницы в реакции по отношению к своим и чужим и т. п.

 

Имеются ли у собаки без больших полушарий субъективные проявления, мы, конечно, не знаем, но несомненно, что, с одной стороны, ряд раздражений вызывает по типу безусловного рефлекса выразительные движения соответственных эмоций и что, с другой стороны, большая часть эмоциональных выразительных реакций исчезает вместе с исчезновением условных рефлексов вследствие удаления коры головного мозга. Это дает основания предполагать, что физиологические процессы, с которыми связаны эмоции у собаки, протекают по типу реакций условных и безусловных. Мысль эта высказывалась неоднократно. Уже К. Ланге отметил, что в эмоциональной области имеет место образование временных связей. И. П. Павлов писал: «Можно надеяться, что еще более сложные акты, обозначаемые пока психологическими терминами гнева, страха, игры и т. д., будут приурочены к простой рефлекторной деятельности части головного мозга, лежащей прямо под большими полушариями» [11, с. 122].

 

В. П. Осипов [см.: 10] неоднократно повторял, что эмоциональные и аффективные процессы развиваются по типу условных рефлексов. У. Кеннон [см.: 7] также указывал на наличие условно-рефлекторных реакций в эмоциональной сфере.

 

Действительно, образование временных связей в эмоциональной сфере можно проследить на ряде наиболее простых эмоций. Это можно проверить на выразительных движениях, т. е. на той мимике и жестах, которыми выражаются эмоции.

 

Возражения против теории Джемса – Ланге[3]

Теория Джемса – Ланге в ряде случаев не встретила признания. Особенно важные возражения против нее привели известные физиологи Ч. Шеррингтон и У. Кеннон. У. Кеннон [см.: 15] так суммировал возражения, выдвигаемые против теории Джемса – Ланге.

1. Аффективное поведение у животных не меняется при полном отделении внутренних органов от центральной нервной системы (ЦНС).

2. Искусственное вызывание висцеральных (т. е. возникающих во внутренних органах – О. З.) изменений, типичных для сильных аффектов, не вызывает переживания соответственной эмоции.

3. Очень различным эмоциональным состояниям соответствуют одинаковые висцеральные изменения.

4. Внутренние органы обладают относительно слабой чувствительностью.

5. Висцеральные изменения возникают слишком медленно, чтобы быть источником аффектов.

 

Однако каждое из этих положений вызывает возражения и не может считаться твердо доказанным. Наиболее серьезное возражение против роли висцеральных ощущений при эмоциях сделал своими опытами Ч. Шеррингтон [см.: 14]. Он перерезал у собаки спинной мозг тотчас позади выхода диафрагмального нерва (n. phrenicus). Спустя необходимое время, были перерезаны с промежутками в 28 дней оба блуждающих и оба симпатических нерва. Этими операциями была произведена децентрализация области груди, внутренних органов, кровеносных сосудов и всего тела, начиная от задней части плеч. Оставались чувствительными только голова, шея, плечи, передние разгибательные мускулы передних конечностей. Диафрагма – единственный мускул позади лопаток, который сохранил свои афферентные (современное название центростремительных нервов – О. З.) нервы.

 

Собака прожила 20 дней, и, несмотря на отсутствие ощущений от внутренних органов и мускулатуры, проявляла внешне такие же аффекты, как и в норме: выражала радость при виде сторожа, ярость при приближении кошки. Голос был сильно ослаблен, но все же можно было радостный лай отличить от гневного ворчания. Кстати, можно упомянуть, что Зоммер и Гейманс [цит. по: 7] наблюдали эмоциональные реакции на изолированных головах собак, кошек и кроликов, у которых жизнь и мозговая деятельность поддерживалась посредством искусственного кровообращения.

 

У. Кеннон и С. Бриттон [см.: 16] в течение многих месяцев поддерживали жизнь кошек после удаления у них всего симпатического отдела вегетативной нервной системы (т. е. у так называемых симпатикоэктомированных животных – О. З.). Таким образом были исключены реакции, осуществляющиеся через посредство возбуждения симпатической нервной системы – СНС: вазомоторные реакции (реакции кровеносных сосудов – О. З.), секреция А, торможение кишечника, пиэлоэрекция (подъем волосяных сосочков – О. З.) и проч. Но в присутствии собаки симпатикоэктомированная кошка выказывала признаки ярости: шипела, выгибала спину, оскаливалась, поднимала лапу, чтобы ударить. Отсутствовало лишь поднимание волос (т. е. пиэлоэрекция – О. З.).

 

При обсуждении опытов Ч. Шеррингтона и У. Кеннона следует иметь в виду, что при наличии прежних возбуждений в головном мозгу возможно их оживление по типу условного рефлекса.

 

А. А. Ухтомский [см.: 13] писал о том, что восстановление однажды пережитых доминант (т. е. сильного источника возбуждения в ЦНС – О. З.) может происходить по кортикальным компонентам (т. е. по возобновлению очагов возбуждения, находящихся в коре головного мозга – О. З.). Большее или меньшее восстановление всей прежней констелляции, отвечающей прежней доминанте, приводит к тому, что прежняя доминанта переживается или в виде сокращенного символа (психологическое воспоминание), или в виде распространенного возбуждения со всеми прежними сосудистыми и секреторными явлениями.

 

Если до кастрации жеребец не испытал coitus, возбудимость полового аппарата у него полностью прекращается. Половая доминанта в этом случае оказывается просто вычеркнутой из жизни животного. Но если до кастрации coitus был испытан, кора успела связать с ним зрительно-обонятельные и соматические ощущения, то и в мерине половое возбуждение и попытки ухаживания будут возобновляться при приближении кобылы. При этом, когда гормональные возбудители исчезли, то доминанта может восстанавливать свои соматические компоненты чисто нервным путем, рефлекторно, по кортикальным компонентам.

 

Мы полагаем, что такой механизм мог иметь место и у собаки Ч. Шеррингтона с перерезанными афферентными волокнами от большой части тела и внутренних органов и, в частности, таким образом могло происходить условно-рефлекторное возникновение мышечных реакций.

 

К. М. Быков [см.: 1] также отмечает, что иногда условный рефлекс более действенен, чем безусловный. В то время, как безусловный рефлекс уже не дает эффекта, условный раздражитель способен вызвать реакцию. Такая возможность лишает опыты Ч. Шеррингтона полной убедительности.

 

В. Кеннон [см.: 7] установил наличие А (адреналина) в крови при страхе и гневе и пытался инъекцией его раствора вызвать эти эмоции. Однако при введении А эмоции не возникали, хотя и наблюдались признаки возбуждения нервной системы.

 

Мараньон [цит. по: 7] произвел аналогичные опыты на большом числе лиц: у подопытных возникали ощущения пери- или эпигастральной пальпитации (усиленной, неправильной работы сердца – О. З.), диффузной артериальной пульсации, стеснения в грудной клетке, сжимания в горле, сухости во рту, нервности, недомогания. В некоторых случаях эти ощущения были связаны с неопределяемым аффективным состоянием: «Я чувствую, как если бы я испугался», «как будто ожидаю большую радость», «как будто бы я плакал, не знаю почему», «как будто бы я испытал большой испуг, однако успокаиваюсь», «чувствую, как если бы они собирались мне что-то сделать».

 

Эти переживания не носили характера настоящей живой эмоции. Лишь в малом числе случаев развивалась настоящая эмоция, обычно – печали со слезами, всхлипываниями, вздохами. При этом отмечались какие-то предрасполагающие моменты: в случаях гипертиреоидизма (повышенной функции щитовидной железы – О. З.), после предварительного разговора с пациентами относительно их детей или умерших родителей, т. е. А усиливал уже существующие переживания). Случаи настоящей субъективной эмоциональной реакции, таким образом, были исключением, а не обычным явлением. Обычно же телесные изменения, произведенные А, не вызывали эмоций.

 

Н. Н. Тимофеев и А. Л. Гурари [см.: 12] в клинике психиатрии Военно-медицинской академии производили инъекции А при депрессивных состояниях у больных маниакально-депрессивным психозом (13 чел.). При этом наблюдался явный сдвиг состояния вегетативной нервной системы в сторону симпатикотонии (преобладания тонуса СНС – О. З.). Со стороны психической при этом наблюдалось резкое усиление всех основных симптомов заболевания. У больных отмечался громкий плач, ажитированное поведение, усиление идей самообвинения и проч. В некоторых случаях А вызвал появление страха.

 

При депрессивных состояниях простой формы раннего слабоумия (шизофрении) А не влиял на психическую симптоматику. При параноидной форме шизофрении реакции на А нарастали медленно, были более длительны и варьировали по своему характеру. При этом установлено понижение тонуса вегетативной нервной системы. В этом может найти объяснение менее яркая и непостоянная по своему характеру реакция депрессивных больных на А. Нельзя, конечно, ожидать одинаковой у всех подобной реакции.

 

Ряд фактов указывает на то, что при эмоциональном возбуждении вовлекается не только симпатическая, но и парасимпатическая нервная система. Об этом говорят такие общеизвестные явления, как слезы при сильных эмоциях, а также то, что ожидание, связанное с волнением, вызывает позывы к мочеиспусканию. Отмечают, что большинство экзаменующихся испытывает позывы к мочеиспусканию. То же наблюдалось в траншеях Первой моровой войны. Сюда же относится «медвежья болезнь» при испуге. Брунсвик [цит. по: 7] наблюдал в экспериментальных условиях, что удивление, испуг и неудовольствие вызывают повышение тонуса желудочно-кишечного тракта, а страх и раздражение – понижают его.

 

Известно, что испуг вызывает заметное уменьшение частоты пульса. Э. Гельгорн и сотрудники [см.: 3] провели следующие опыты. У кошек перерезался спинной мозг в шейном отделе, чтобы выключить поступление симпатических нервных импульсов к надпочечникам. Затем их ставили перед яростно лающей собакой. Аффект ярости, вызванный этим у кошек, привел не к глюкозурии (выделению сахара с мочой, наступающему при повышенном его содержании в крови – О. З.), а к гипогликемии (пониженному уровню сахара в крови – О. З.), но после перерезки блуждающих нервов этот эффект исчезал. Аналогичное явление вызывалось у крыс, у которых шумом хлопушки вызывался испуг. В норме у них эмоция страха вызывала гипергликемию. После удаления надпочечников страх вызывал гипогликемию, а после удаления надпочечников и двухсторонней ваготомии (перерезки блуждающих нервов – О. З.), произведенной под диафрагмой, изменений содержания сахара в крови не наблюдалось.

 

Таким образом, при реакциях ярости и страха у кошек и крыс возникает возбуждение не только симпатико-адреналовой системы, но и вагоинсулярной системы. Следовательно, вегетативно-эндокринные реакции при эмоциях сложнее, чем предполагал У. Кеннон.

 

Железы внутренней секреции при эмоциях, как и всегда, действуют не изолированно, но их действие усиливается, модифицируется или блокируется действием других желез. Так, секрет щитовидной железы усиливает действие А, но на артериальное давление действует противоположным образом – возбуждает n. depressor и тем самым понижает его. Действие одной и той же железы поэтому при разных констелляциях может быть не связано с одинаковыми психическими проявлениями. Гиперфункция щитовидной железы вызывает то маниакальное состояние, то страх, то тревогу, то тоску. Весьма возможно, что разница в реакциях при введении А зависит от соотношения с работой других эндокринных желез. А определяется в крови при реакциях, кажущихся противоположными – при страхе и ярости.

 

Обе реакции при своей противоположности (астеническая и стеническая) стоят близко друг к другу. «Мы одновременно и боимся того существа, которое хочет нас убить, и желаем сами убить его» (У. Джемс). Страх легко переходит в гнев и гнев в страх в зависимости от ситуации. Но и при одной и той же эмоции получаются разные реакции: то человек обращается в бегство, то совершает в порыве страха разрушительные действия (что наблюдается иногда у душевнобольных), то цепенеет от страха.

 

Возможно, что в этих случаях дело идет о действии разных количеств одних и тех же биологически активных веществ. Малые дозы А вызывают сужение кровеносных сосудов, большие – расширение; малые повышают свертываемость крови, большие понижают ее; малые дозы атропина замедляют деятельность сердца, большие – ускоряют и т. д., и т. д. Отсюда возможно предположить, что разные количества эндогенных биологически активных веществ, вызывая различное физиологическое действие, могут продуцировать разный психический эффект.

 

Возможны также варианты индивидуальных реакций на одно и то же количество данного вещества: при физиологических опытах раздражения одинаковой силы могут давать различный результат. Например, в опытах В. В. Стрельцова в лаборатории Л. А. Орбели [см.: 9] после раздражения симпатического нерва препараты (задние лапки лягушки) в течение более длительного времени не теряли возбудимость, и не наступала контрактура (спазм – О. З.) мышц, но в известном проценте случаев при аналогичном раздражении возбудимость резко падала и быстро наступала контрактура. В 12 % случаев при глубоких степенях отравления хлоралгидратом после раздражения симпатического нерва наступало длительное тоническое мышечное сокращение. Приходится думать, что при различных условиях одни и те же раздражения вызывают в мышце разные физико-химические процессы.

 

Аналогичные явления могут наблюдаться и в организме человека при разных его состояниях. Различное действие одна и та же доза А производит на симпатикотоника (с преобладанием тонуса СНС) и ваготоника (с преобладанием тонуса блуждающего нерва – О. З.).

 

Таким образом, заключение У. Кеннона об отрицательных результатах его экспериментов вызывают следующие сомнения.

 

1. Факты показывают, что при эмоциях нельзя все внутрисекреторные явления сводить к выделению А. В реакциях участвует ряд желез, и введение А не воспроизводит всех условий, имеющих место в организме при эмоциях.

 

2. Наблюдавшиеся в отдельных случаях другими авторами появление эмоций при введении А показало, что при неизвестных пока условиях А-ом можно вызывать переживание эмоций.

 

3. В условиях экспериментов необходимо иметь в виду как различное действие от различных доз вводимого вещества, так и разное действие одной и той же дозы в зависимости от состояния организма. Поэтому сказать в настоящее время, что мы не сможем, искусственно вызывая висцеральные изменения, при этом не вызвать эмоции, было бы преждевременно.

 

В. Кеннон [см.: 7] установил, что различным эмоциональным и неэмоциональным состояниям соответствуют одинаковые висцеральные изменения. Характерные признаки возбуждения СНС и наличие сахара в моче были установлены при страхе и ярости, при лихорадке, при действии холода и при асфиксии в период возбуждения. Одинаковые телесные изменения, с точки зрения У. Джемса и К. Ланге, должны были повести к тому, что гнев, холод и лихорадка чувствовались бы одинаково, но этого нет. Однако при этом приходится иметь в виду, что степень возбуждения СНС при ярости и лихорадке, страхе и холоде неодинакова и что количественная разница в физиологических процессах часто связана с качественной разницей в процессах психических.

 

Мы не ощущаем нормальной работы сердца, но ощущаем усиленную его работу и патологические изменения в его функционировании (например, при нарушениях ритма сердечных сокращений – З. О.). Определенная степень давления на нервы сокращающейся матки вызывает ощущение оргазма, а усиление ее сокращений продуцирует боль. До сих пор не установлены грани интенсивности физиологических процессов в органах, с переходом которых возникают новые психические переживания. С физиологическими процессами, кажущимися при поверхностном наблюдении однородными, может быть связана целая шкала разнообразных ощущений.

 

По поводу того, что внутренние органы относительно не чувствительны, упоминалось выше. В настоящее время от этого представления приходится отказаться[4]. Внутренние органы не обладают свойствами эпикритической (тонко дифференцированной и точно локализованной – О. З.) кожной чувствительности, но дают качественно иные, очень разнообразные ощущения. Мощно развитая морфология внутренних органов дает основание допускать большие потенциальные возможности интероцептивной (связанной с рецепторами внутренних органов – О. З.) чувствительности.

 

И, наконец, относительно последнего возражения У. Кеннона, что висцеральные изменения происходят слишком медленно, чтобы быть источником аффектов. Можно сказать, что далеко не все такого рода внутренние изменения происходят медленно. Очень быстро может «вспыхивать краска стыда», моментально замирает сердце от испуга (сердце «екнуло»). Но надо принять во внимание и то, что эмоции не сводятся только к безусловным рефлексам, а огромное большинство их протекает по типу условных и высших психических процессов.

 

Одновременно с возникновением представлений оживляются корковые следы эмоциональных процессов.

 

Таким образом, следует заключить, что психические переживания, появившиеся в связи с оживлением этих эмоциональных процессов, подкрепляются и усиливаются ощущениями, возникающими при появлении соматических (телесных – О. З.) изменений. В последовательное течение аффекта могут вливаться ощущения от позднее происходящих более медленных висцеральных изменений.

 

Литература

1. Быков К. М. Кора головного мозга и внутренние органы. – М.: Государственное издательство медицинской литературы, 1947. – 284 с.

2. Вундт В. Чувства и аффекты // Основы физиологической психологии. Вып. 5. Т. 3. Гл. XVI. – СПб.: Типография П. П. Сойкина, 1910. – С. 125–280.

3. Гельгорн Э. Регуляторные функции автономной нервной системы. – М.: Иностранная литература, 1948. – 415 с.

4. Дарвин Ч. Выражение душевных волнений. – СПб.: Типография А. Пороховщикова, 1896. – 222 с.

5. Дерябин В. С. Чувства, влечения, эмоции: О психологии, психопатологии и физиологии эмоций. – М.: ЛКИ, 2013. – 224 с.

6. Джемс У. Психология / Под ред. Л. А. Петровской. — М.: Педагогика, 1991. – 368 с.

7. Кеннон В. Физиология эмоций. Телесные изменения при боли, голоде, страхе и ярости. – Л.: Прибой, 1927. – 175 с.

8. Ланге К. Аффекты (душевные движения): Психофизиологический этюд. – СПб.: Типография училища глухонемых, 1890. – 67 с.

9. Орбели Л. А. О некоторых достижениях советской физиологии // Избранные труды. Т. 2. – М. – Л.: Издательство АН СССР, 1962. – С. 587–606.

10. Осипов В. Н. О физиологическом происхождении эмоций // Сборник, посвящённый 75-летию академика И. П. Павлова. – 1924. – С. 105–114.

11. Павлов И. П. Лекции о работе больших полушарий головного мозга // Полное собрание сочинений. Т. IV. – М. – Л.: Издательство АН СССР, 1951. – С. 7–448.

12. Тимофеев Н. Н., Гурари А. Л. Влияние адреналина на депрессивных больных // Труды Военно-медицинской академии. – Л.: Издательство Военно-медицинской академии РККА им. С. М. Кирова, 1936. – 287 с.

13. Ухтомский А. А. Учение о доминанте // Собрание сочинений. Т. 1. – Л.: Издательство ЛГУ, 1950. – 329 c.

14. Шеррингтон Ч. Интегративная деятельность нервной системы. – Л.: Наука, 1969. – 390 с.

15. Cannon W. B. The James-Langе Theory of Emotions: A Critical Examination and an Alternative Theory // The American Journal of Psychology. – 1927. – Vol. 39. – Pp. 106–124.

16. Cannon W. B., Britton S. W. Pseudoaffective Medulliadrenal Secretion // The American Journal of Psychology. – 1925. – Vol. 72. – Pp. 283–294.

17. Goltz F. Der Hund ohne Grosshirn. Siebente Abhandlung über die Verrichtungen des Grosshirns // Archiv für die gesamte Physiologie. – 1892. – Bd. 51. – № 11–12. – Pp. 570–614.

 

References

1. Bykov K. M. Cerebral Cortex and Internal Organs [Kora golovnogo mozga i vnutrennie organy]. Moscow, Gosudarstvennoe izdatelstvo meditsinskoy literatury, 1947, 284 p.

2. Vundt V. Feelings and Affects [Chuvstva i affekty]. Osnovy fiziologicheskoy psikhologii. Vyp. 5. T. 3. Gl. XVI (Fundamentals of Physiological Psychology. Is. 5. Vol. 3. Ch. XVI). Saint Petersburg, Tipografiya P. P. Soykina, 1910, pp. 125–280.

3. Gelgorn E. Regulatory Functions of the Autonomic Nervous System [Regulyatornye funktsii avtonomnoy nervnoy sistemy]. Moscow, Inostrannaya literatura, 1948, 415 p.

4. Darvin C. The Expression of the Emotions in Man and Animals [Vyrazhenie dushevnykh volneniy]. Saint Petersburg, Tipografiya A. Porokhovschikova, 1896, 222 p.

5. Deryabin V. S. Feelings, Inclinations, Emotions: About Psychology, Psychopathology and Physiology of Emotions [Chuvstva, vlecheniya, emotsii: O psikhologii, psikhopatologii i fiziologii emotsiy]. Moscow, LKI, 2013, 224 p.

6. James W. Psychology [Psikhologiya]. Moscow, Pedagogika, 1991, 368 p.

7. Cannon W. Bodily Changes in Pain, Hunger, Fear and Rage: An Account of Recent Researches into the Function of Emotional Excitement [Fiziologiya emotsiy. Telesnye izmeneniya pri boli, golode, strakhe i yarosti]. Leningrad, Priboy, 1927, 175 p.

8. Lange C. Affects (Mental Movements): Psychophysiological Etude [Affekty (dushevnye dvizheniya): Psikhofiziologicheskiy etyud]. Saint Petersburg, Tipografiya uchilischa glukhonemykh, 1890, 67 p.

9. Orbeli L. A. On Some Achievements of Soviet Physiology [O nekotorykh dostizheniyakh sovetskoy fiziologii]. Izbrannye trudy. T. 2 (Selected Works. Vol. 2). Moscow – Leningrad, Izdatelstvo AN SSSR, 1962, pp. 587–606.

10. Osipov V. N. On the Physiological Origin of Emotions [O fiziologicheskom proiskhozhdenii emotsiy]. Sbornik, posvyaschennyy 75-letiyu akademika I. P. Pavlova (Collected Works Dedicated to the 75th Anniversary of Academician I. P. Pavlov). 1924, pp 105–114.

11. Pavlov I. P. Lectures on the Work of the Cerebral Hemispheres [Lektsii o rabote bolshikh polushariy golovnogo mozga]. Polnoe sobranie sochineniy. T. IV (Complete Works. Vol. IV). Moscow – Leningrad, Izdatelstvo AN SSSR, 1951, pp. 7–448.

12. Timofeev N. N, Gurari A. L. Effect of Adrenaline on Depressive Patients. [Vliyanie adrenalina na depressivnykh bolnykh]. Trudy Voenno-medicinskoy akademii (Proceedings of the MilitaryMedicalAcademy). Leningrad, Izdatelstvo Voenno-meditsinskoy akademii RKKA im. S. M. Kirova, 1936, 287 p.

13. Ukhtomskiy A. A. The Theory of Dominant [Uchenie o dominante]. Sobranie sochineniy. T. 1 (Collected Works. Vol. 1). Leningrad, Izdatelstvo LGU, 1950, 329 p.

14. Sherrington C. The Integrative Action of the Nervous System [Integrativnaya deyatelnost nervnoy sistemy]. Leningrad, Nauka, 1969, 390 p.

15. Cannon W. B. The James-Langе Theory of Emotions: A Critical Examination and an Alternative Theory. The American Journal of Psychology, 1927, Vol. 39, pp. 106–124.

16. Cannon W. B., Britton S. W. Pseudoaffective Medulliadrenal Secretion. The American Journal of Psychology, 1925, Vol. 72, pp. 283–294.

17. Goltz F. The Dog Without a Cerebrum: Seventh Treatise on the Functions of the Cerebrum [Der Hund ohne Grosshirn. Siebente Abhandlung über die Verrichtungen des Grosshirns]. Archiv für die gesamte Physiologie (Archives of All Physiology), 1892, Bd. 51, № 11–12, pp. 570–614.

УДК 159.942; 612.821

 

Забродин Олег Николаевич – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет имени академика И. П. Павлова» Министерства здравоохранения Российской Федерации, кафедра анестезиологии и реаниматологии, старший научный сотрудник, доктор медицинских наук.

Email: ozabrodin@yandex.ru

197022, Россия, Санкт-Петербург, ул. Льва Толстого, д. 6–8,

тел.: +7 950 030 48 92.

Авторское резюме

Предмет исследования: Комментарий к неопубликованному разделу монографии В. С. Дерябина «Чувства, влечения, эмоции»: «Влияние эмоций на физиологические процессы».

Результаты: В изучении влияния психики на функции и структуру организма и их нарушения – психосоматические заболевания – сохраняется дуализм. В. С. Дерябин в своих исследованиях преодолел дуализм путем изучения влияний на эти процессы эмоций – психофизиологических по своему содержанию. Тем самым был обоснован материалистический подход к изучению патогенеза психосоматических заболеваний.

 

Ключевые слова: эмоции; физиологические процессы; психосоматические заболевания; патогенез; психофизиологический подход.

 

V. S. Deryabin’s Study of Emotion Influence on Physiological Processes as a Psycho-Physiological Approach to the Research of Psychosomatic Diseases Pathegenesis

 

Zabrodin Oleg Nicolievich – The First Saint Petersburg State Medical University named after Academician I. P. Pavlov of the Ministry of Health of the Russian Federation, Department of Anaesthesiology and Reanimatology, Senior Researcher, Doctor of Medical Sciences, Saint Petersburg, Russia.

Email: ozabrodin@yandex.ru

6–8 Leo Tolstoy st., Saint Petersburg, 197022, Russia,

tel.: +7 950 030 48 92.

Abstract

Background: The comment on the unpublished section of V. S. Deryabin’s monograph “Feelings, Inclinations, Emotions”: “Emotion Influence on Physiological Processes”.

Results: Dualism is preserved in studying the influence of psyche on functions and structure of the body and their disorders, i. e. psychosomatic diseases. In his research V. S. Deryabin has overcome dualism by studying the influences on these processes of emotions – psycho-physiological according to their contents. Thus, the materialistic approach to studying pathogenesis of psychosomatic diseases has been proved.

 

Keywords: emotions; physiological processes; psychosomatic diseases; pathogenesis; psycho-physiological approach.

 

Имеются различные определения понятий «психосоматика», «психосоматическая медицина», «психосоматические заболевания», сходные по общему содержанию. Так, психосоматика – направление в медицине (психосоматическая медицина) и психологии, изучающее влияние психологических факторов на возникновение и течение соматических (телесных) заболеваний.

 

Согласно развернутому определению, психосоматические заболевания – это заболевания, причинами которых являются в большей мере психические процессы больного, чем непосредственно какие-либо физиологические причины. Если медицинское обследование не может обнаружить физическую (физиологическую – О. З.) или органическую причину заболевания, или если заболевание является результатом таких эмоциональных состояний, как гнев, тревога, депрессия, чувство вины, тогда болезнь может быть классифицирована как психосоматическая.

 

В этом и других определениях психосоматических заболеваний сохраняется дуализм: с одной стороны – процессы чисто психические, с другой – соматические заболевания с их органическими симптомами.

 

Работа В. С. Дерябина «Влияния эмоций на физиологические процессы» представлена автором в виде подраздела к главе IV «Эмоции» монографии «Чувства, влечения, эмоции», написанной в конце 20-х гг. прошлого столетия и подготовленной к печати в средине 30-х гг. Этот подраздел не вошел в текст книги при ее опубликовании в 1974 г. [см.: 1]. Обсуждаемая работа носит в первую очередь философский, методологический характер. В ней с позиций материалистического монизма, психофизиологического единства изложены принципы изучения влияния психики на организм с его органами и тканями, их физиологическими функциями и их нарушениями – психогенными и нейрогенными заболеваниями.

 

В связи с наличием во взглядах на взаимоотношение психики и сомы упомянутого выше дуализма, В. С. Дерябин взял за основу патологических влияний психических факторов действие эмоций – явлений психофизиологических. Известно, что сильные эмоции (страх, тревога, ярость, гнев и др.) невозможны без их физиологических проявлений в виде реакции вегетативной нервной системы, и в первую очередь – симпатической нервной системы (СНС). Согласно исследованиям В. Кеннона и сотрудников [см.: 3; 7], указанные эмоции активируют симпатико-адреналовую систему (САС) с выбросом в кровь симпатина (впоследствии идентифицированного как медиатор СНС норадреналин – НА) и гормона мозгового слоя надпочечников адреналина (А). В связи с этим понятно включение в упомянутую монографию разделов главы IV «Влияние симпатической нервной системы при боли» и «Влияние адреналина на функции организма», в которых подробно описано действие активации САС на органы и физиологические системы организма: сердечно-сосудистую, дыхательную, выделительную, органы чувств, поперечнополосатую мускулатуру и др. Раздел этот также не вошел в первую публикацию монографии в 1974 г.

 

Изложение «Влияния эмоций на физиологические процессы» ограничено автором описанием тормозного действия отрицательных эмоций на моторику желудка, двенадцатиперстной кишки (ДПК) и отделение желудочного сока, взятую из работ У. Кеннона [см.: 3]. Вместе с тем в настоящее время эти патологические явления, принимающие хронический характер, могут трактоваться как предшественники таких заболеваний, как гастрит, холецистит, панкреатит. Согласно современным данным [см.: 4], застой пищи в ДПК (дуоденостаз), повышение давления в ней препятствуют эвакуации желчи и панкреатического сока из соответствующих протоков и способствуют развитию холецистита и панкреатита.

 

К настоящему времени накопился значительный экспериментальный и клинический материал о физиологических эффектах САС. У. Кенноном развито учение о гомеостатической роли САС [см.: 7], т. е. о ее способности осуществлять в организме гомеостаз (постоянство внутренней среды организма), т. е. поддерживать физиологические параметры жизненно важных показателей крови и дыхания и возвращать их к норме в случае отклонения от указанных параметров. Созвучно этому учению учение об адаптационно-трофическом действии СНС [см.: 5] на центральную и периферическую нервную системы, поперечнополосатую мускулатуру и органы чувств.

 

СНС поддерживает в организме целостность органов и тканей, их резистентность к повреждающим воздействиям путем активации в них трофических (энергетических, пластических) процессов, что получило название «нервная трофика». Учение о нервной трофике и ее нарушениях имеет длительную историю и связано с именами Ф. Мажанди, И. П. Павлова, В. Гаскелла, Л. А. Орбели, А. Д. Сперанского, С. В. Аничкова и др.

 

В. С. Дерябин в своих работах неоднократно повторял, что всякий психический процесс является одновременно процессом психофизиологическим [см.: 2]. В свое время нас учили на кафедре философии, что психика есть идеальное и ее никак нельзя сливать с материальным, иначе получится вульгарный материализм. Между тем наш великий физиолог Иван Петрович Павлов в своем капитальном труде «Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных» писал, что «наступает и наступит, осуществится естественное и неизбежное сближение и, наконец, слитие психологического с физиологическим, субъективного с объективным – решится фактически вопрос, так долго тревоживший человеческую мысль. И всяческое дальнейшее способствование этому слитию есть большая задача ближайшего будущего науки» [6]. Это высказывание не следует понимать механистически. Речь идет о достижении совершенства в понимании единства (двуединства!) психических и физиологических процессов.

 

Представляется принципиально важным положение В. С. Дерябина, изложенное в приводимой ниже статье: «Если бы медицина стала на ту точку зрения, что болезни могут возникать по причинам нематериальным, цепь явлений материальных оказалась бы при таком представлении порвана вследствие того, что в ряд явлений материальных, протекающих по принципу причинности, вторгаются факторы нематериальные».

 

Согласно эволюционному подходу, развиваемому В. С. Дерябиным в его работах, эмоции, наряду с чувствами и влечениями (мотивациями), представляют собой более совершенный этап эволюционного развития аффективности (чувств, влечений и эмоций). Поэтому и монографию «Чувства, влечения, эмоции» он заключает словами: «Изложенные факты дают достаточные основания трактовать чувства, влечения и эмоции как психофизиологические процессы, понимание которых может быть достигнуто при рассмотрении их с эволюционной точки зрения» [1].

 

В связи со своими взглядами на психофизиологическую природу эмоций, автор в разделе «Возражения против теории Джемса – Ланге» (связывающей возникновение эмоций с висцеральными, т. е. возникающими внутри органов, ощущениями, достигающими путем центростремительной импульсации коры головного мозга) упомянутой монографии выдвинул свой вариант происхождения эмоций, лишенный крайностей психологизма и физиологизма. При этом он писал: «Если концепцию Джемса – Ланге дополнить, приняв во внимание участие в эмоциональных реакциях таламических и гипоталамических центров (головного мозга – О. З.), то ход физиологических процессов, с которыми связаны эмоциональные реакции, можно представить в таком виде. Процессы могут протекать как «сложнейшие безусловные рефлексы», осуществляющиеся через подкорковые центры (И. П. Павлов), и по типу временной связи, представляя «объединенную деятельность коры и подкорки».

 

Раздел «Возражения против теории Джемса – Ланге» также не был опубликован при первом издании книги. Исключение нескольких упомянутых выше разделов монографии было связано с тем, что при ее подготовке к изданию редакторы стремились в первую очередь представить психологию эмоций, считая, по-видимому, физиологию эмоций более трудной для понимания широкого читателя. Между тем, в обиходе нередко можно слышать упоминание об А-гормоне, выделяющемся в экстремальных условиях. О нем пишут с положительным оттенком как о веществе, позволяющем вызвать острые ощущения, скрасить пусть обеспеченное, но часто однообразное офисное существование.

 

В свете вышеизложенного, в связи с важностью психофизиологического понимания влияния эмоций на функции и структуру органов организма в норме и патологии, в данной публикации научного наследия В. С. Дерябина представлен неопубликованный ранее раздел монографии «Чувства, влечения, эмоции»: «Влияние эмоций на физиологические процессы».

 

Список литературы

1. Дерябин В. С. Чувства, влечения, эмоции. О психологии, психопатологии и физиологии эмоций. Изд. 3-е, доп. – М.: ЛКИ, 2013. – 224 с.

2. Дерябин В. С. Психофизиологическая проблема и учение И. П. Павлова о «слитии» субъективного с объективным // Психофармакология и биологическая наркология. – 2007. – Т. 7. – № 3–4. – С. 2202–2207.

3. Кеннон В. Физиология эмоций. – Л.: Прибой, 1927. – 175 с.

4. Костюченко А. Л., Филин В. И. Неотложная панкреатология. – СПб.: ДЕАН, 2000. – 480 с.

5. Орбели Л. А. О некоторых достижениях советской физиологии // Избранные труды. Т. 2. – М.–Л.: Изд. АН СССР, 1962. – С. 587–606.

6. Павлов И. П. О возможности слития субъективного с объективным. Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных // Полное собрание сочинений. Т. III. Кн. 2. – М.–Л.: Изд-во АН СССР, 1951. – С. 151–152.

7. Cannon W. В. Тhе Wisdom оf the Bоdу. – New York: W. W. Norton & Company, 1939. – 333 p.

 

References

1. Deryabin V. S. Feelings, Inclinations, Emotions: About Psychology, Psychopathology and Physiology of Emotions [Chuvstva, vlecheniya, emotsii. O psikhologii, psikhopatologii i fiziologii emotsiy]. Moscow, LKI, 2013, 224 p.

2. Deryabin V. S. Psycho-Physiological Problem and I. P. Pavlov’s Doctrine about “Conjointery” of Subjective with Objective [Psihofiziologicheskaya problema i uchenie I. P. Pavlova o “slitii” subektivnogo s obektivnym]. Psikhofarmakologiya i biologicheskaya narkologiya (Psychopharmacology and Biological Narcology), 2007, Vol. 7, № 3–4, pp. 2202–2207.

3. Cannon W. B. Physiology of Emotion [Fiziologiya emotsiy]. Leningrad, Priboy, 1927, 175 p.

4. Kostyuchenko A. L, Filin V. I. Emergency Pancreatology [Neotlozhnaya pankreatologiya]. Saint Petersburg, DEAN, 2000, 480 p.

5. Orbeli L. A. About Some Achievements of Soviet Physiology. [O nekotorykh dostizheniyakh sovetskoy fiziologii]. Izbrannye trudy. T. II (Selected Works. Vol. 2). Leningrad, Izdatelstvo AN SSSR, 1962, 587–606 p.

6. Pavlov I. P. About Possibility of Conjointery of Subjective with Objective [O vozmozhnosti slitiya subektivnogo s obektivnym. Dvadtsatiletniy opyt obektivnogo izucheniya vysshey nervnoy deyatelnosti (povedeniya) zhivotnykh]. Polnoe sobranie sochineniy, T. III. Kn. 2. (Complete Works. Vol. III. Book 2). Moscow–Leningrad, Isdatelstvo AN USSR, 1951, pp. 151–152.

7. Cannon W. В. Тhе Wisdom оf the Bоdу. New York, W. W. Norton & Company, 1939, 333 p.

 

В. С. Дерябин

Влияние эмоций на физиологические процессы

(Публикация О. Н. Забродина)

 

В классификации душевных болезней есть отдел психогенных заболеваний, т. е. заболеваний, которые возникают вследствие психических воздействий эмоционального характера, например, невроз страха, невроз ожидания, бред кверулянтов и др.

 

По общераспространенным преставлениям в среде немедицинской, от волнений, от огорчений, страха можно заболеть, а от радости – выздороветь.

 

Таким образом, и с научной точки зрения, и по ходячим взглядам, даже в среде малокультурной, психика оказывает влияние на тело, но есть огромная разница между пониманием примитивным и научным. Примитивное представление таково, что психические процессы есть нечто нематериальное.

 

Если бы медицина стала на ту точку зрения, что болезни могут возникать по причинам нематериальным, цепь явлений материальных оказалась бы при таком представлении порвана вследствие того, что в ряд явлений материальных, протекающих по принципу причинности, вторгаются факторы нематериальные. Однако, как видно из вышеизложенного, эмоции не есть явления, существующие без связи с материей, а представляют психофизиологические процессы, отличающиеся в отношении физиологическом от прочих физиологических процессов лишь тем, что они протекают в наиболее высоко организованной материи, где усложнение процессов придает эмоциям новые качества – процесса психофизиологического. Это ведет к появлению нового свойства высших физиологических процессов – субъективной, психологической стороны. Г. В. Плеханов подчеркивал, что всякое данное психическое состояние есть лишь одна сторона процесса, другую сторону которого составляет физиологическое явление.

 

Одни и те же процессы субъективно воспринимаются как психические переживания, а объективно изучаются как процессы физиологические. Физиологическая сторона этих психофизиологических процессов включена в общую цепь физиологических процессов, протекающих по законам причинности.

 

Физиологические явления, которыми обусловлено переживание эмоций, не сводятся только к мозговым процессам, но при этом происходят изменения в разных органах. Органом эмоциональных переживаний мозг становится лишь в связи со всем телом (разрядка моя – О. З.). В сложной цепи физиологических процессов лишь ничтожная часть их связана с отражением в субъективном сознании, и проявление этого нового свойства высокоорганизованной материи не нарушает связи и закономерности течения физиологических процессов в целом. Влияние биологических факторов на психику и психики на физиологические процессы не есть взаимоотношение материального и духовного – нематериального, а явлений физиологических и психофизиологических.

 

Если кто-либо испугался волка, то физиологический процесс протекает так: раздражение колбочек сетчатки глаза светом вызывает возбуждение, которое по нервным путям идет в зрительные центры коры головного мозга, где, оживляя следы прошлых сходных возбуждений, вызывает восприятие волка. Вместе с тем, вследствие установившейся временной связи, возбуждение распространяется на таламус, вследствие чего в нем вызывается реакция, связанная с переживанием эмоции страха. Идя дальше, возбуждение распространяется на вегетативные центры гипоталамуса. Этим рефлекторно вызывается сердцебиение, осуществляется влияние на дыхание, мускулатуру, стимулируется деятельность желез внутренней секреции, усиливающих возбуждение вегетативной нервной системы (в частности – щитовидной железы, мозгового слоя надпочечников).

 

Изменения во внутренних органах, действуя на окончания чувствительных нервов, вызывают возбуждение, которое проводится по афферентным (центростремительным) путям в таламус и кору головного мозга и усиливает имеющееся там возбуждение соответствующих центров, связанное с субъективным переживанием страха.

 

Из этого ряда физиологических процессов психическими свойствами обладают лишь процессы в головном мозгу. Центростремительное и центробежное распространение возбуждения не связано с сознательными процессами. Субъективно человек не воспринимает физиологических процессов, как таковых, и их взаимную связь. Изменения в теле и движения, вытекающие из эмоций, воспринимаются как следствия психического процесса, т. к. физиологические процессы протекают вне сферы сознания. Отсюда вытекает представление, что психическое нематериальное может вызвать материальные изменения. Если в психиатрии говорится о психогенном происхождении некоторых заболеваний, то при этом подразумевается действие факторов психофизиологических, т. е. что психическое воздействие есть в то же время материально-физиологическое воздействие, как об этом говорилось выше.

 

Сила реакции основана на прошлом опыте данной личности и действии онтогенетически развившихся механизмов. То, что незначительное раздражение может оказать потрясающее влияние на весь организм, не представляет чего-либо своеобразного, свойственного исключительно эмоциям: то же наблюдается и в сфере явлений физико-химических: искра может вызвать взрыв пороха, а выстрел в горах – снежный обвал. В организме всегда имеется запас накопленной потенциальной энергии, максимальное расходование которой может вызваться раздражением незначительной силы.

 

Человек, которого режут, может проявить отчаянную энергию самообороны и выказать чрезвычайную силу, объясняющуюся возбуждением под влиянием боли симпатико-адреналовой системы – САС и выделением в кровь динамогенных гормонов (в частности, – адреналина – А, тироксина). Тот же человек, если на него вновь будет произведено нападение, при одном виде ножа даст такую реакцию, как будто бы нож уже делает свое дело: наступает возбуждение САС, повышается содержание А в крови и вместе с ними – способность к проявлению необычайной силы.

 

Сильнейшая реакция в ответ на малые раздражения с физиологической стороны вполне понятна. Это можно иллюстрировать таким примером. Возьмем два зрительных раздражения: вид куска хлеба и вид направленного на человека ножа. Силу зрительного раздражения в обоих случаях можно считать одинаковой. Однако возбуждение в первом случае пойдет по проторенному прежде пути в пищевой центр и вызовет у голодного человека отделение слюны. Во втором случае, нож – сигнал боли и угрозы жизни, вызовет общее возбуждение, которое пойдет на основании прошлого жизненного опыта по иному пути. Вызовет общее возбуждение САС и выделение А, питуитрина, гормонов щитовидной железы и пр., и это может произвести чрезвычайное динамогенное действие на организм.

 

И для выделения такого «невинного» секрета, как слюна, и для выделения ряда динамогенных гормонов достаточно одной и той же силы возбуждения, несмотря на огромную разницу в конечном эффекте. Выделение гормонов самых активных желез внутренней секреции не требует какого-то особого напряжения для организма. Когда змея выделяет яд при укусе, то это совершается как всякий другой рефлекторный акт. Выделить яд для змеи не представляет никакой трудности. Тот факт, что слабое раздражение действует нередко на психику сильнее сильного, не говорит о нарушении закона сохранения энергии. Объяснение кроется в филогенезе и онтогенезе реагирующего.

 

В настоящее время, когда путем научного анализа получены доказательства того, что эмоции представляют собой процессы психофизиологические и установлена непрерывность и материальная обусловленность течения этих процессов со стороны физиологической, психогенные воздействия на организм теряют свою загадочность и при медицинском изучении со стороны материальной занимают место в ряду высших физиологических и психофизиологических процессов.

 

Известно, что настроение и эмоции оказывают чисто материальное влияние на организм, на состояние сил, работоспособность, функции внутренних органов и т. д. Эмоции оказывают влияние и на физиологические процессы, протекающие помимо сознания.

 

Мы уже знаем, что ярость и гнев, как и боль, вызывают торможение сокращений ЖКТ и выделения желудочного сока, что является одним из частых показателей действия А и возбуждения СНС. В. Кеннон [см.: 1] такого рода остановку движений желудка установил рентгенологически. Мы уже упоминали о таком опыте, когда собаку перед мнимым кормлением дразнили кошкой. При последующем кормлении голодное животное жадно набрасывалось на пищу, но за 20 мин отделилось лишь 9,5 см³ кислого сока со слизью, тогда как при кормлении той же собаки в течение 5 мин без предварительного эмоционального раздражения выделилось 66.7 см³ чистого желудочного сока. Если собаку приводили в ярость в то время, когда отделение сока было уже в полном ходу, тогда сокоотделение прекращалось. При сильных негативных эмоциях тормозится секреция не только желудочных желез, но и поджелудочной железы и печени. Это делает физиологическое пищеварение невозможным, а, кроме того, тормозя перистальтику, ведет к застою в ЖКТ.

 

То же наблюдается при сильных болях, а, следовательно, у раненых, оперированных, а также перенесших тяжелые травмы и т. п. В. Кеннон приводит такую иллюстрацию. В Бостон приехала женщина, эмоционально возбудимая, посоветоваться с врачом по поводу расстройства пищеварения. Приехала она вечером, а утром при исследовании после пробного завтрака было установлено отсутствие свободной соляной кислоты и застой пищи. Весь пробный завтрак и значительное количество ужина оставались в желудке не переваренными. Домашний врач сообщил, что вместе с пациенткой приехал муж, чтобы напиться «в лоск». Ночью она пережила много тревог и волнений вследствие буйства мужа. Через сутки больная отдохнула, успокоилась и при исследовании желудка были получены нормальные данные.

 

Весьма вероятно, что возникающие у нервных людей ощущения тяжести, давления в желудке и расстройства пищеварения нередко связаны с эмоциями отрицательного чувственного тона. Высказывалось даже предположение, что большинство диспепсий имеет функциональный характер – т. н. «нервная диспепсия», которую даже называют «эмоциональной диспепсией».

 

Механизм «психогенного» возникновения болезненных симптомов в данном случае ясен в виду того, что в настоящее время психофизиологические процессы страха и гнева стали ясны со стороны физиологической.

 

Как упоминалось, те же соматические явления, которые имеют место при страхе, производит боль, вызывающая выделение А.

 

Из этих фактов следует ряд практических выводов: не следует матери есть или кормить грудью ребенка вскоре после того, как было пережито состояние гнева или страха. Нужно помнить, что всякие неприятности во время еды также портят пищеварение. У душевнобольных, испытывающих сильные эмоции страха, гнева и т. п., у раненых, у оперированных и у больных, перенесших сильные боли, следует стимулировать пищеварение. Пища у них должна быть вкуснее обычной, чтобы сильнее возбуждались аппетит и сокоотделение, и должна быть более легко перевариваемой. Также необходимо помнить о необходимости очищения у них кишечника для удаления застаивающейся пищи.

 

Список литературы

1. Кеннон В. Физиология эмоций. – Л.: Прибой, 1927. – 175 с.

 

References

1. Cannon W. B. Physiology of Emotion [Fiziologiya emotsiy]. Leningrad, Priboy, 1927, 175 p.

 
Ссылки на статью:
Забродин О. Н. Исследование В. С. Дерябиным влияния эмоций на физиологические процессы как психофизиологический подход к изучению патогенеза психосоматических заболеваний // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2018. – № 4. – С. 96–101. URL: http://fikio.ru/?p=3362.
Дерябин В. С. Влияние эмоций на физиологические процессы (Публикация О. Н. Забродина) // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2018. – № 4. – С. 101–105. URL: http://fikio.ru/?p=3362.

 
© О. Н. Забродин, 2018

УДК 159.91; 159.942.5

 

«Динамогенное действие эмоций» в психофизиологических исследованиях В. С. Дерябина

 

Забродин Олег Николаевич – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Первый Санкт- Петербургский государственный медицинский университет имени академика И. П. Павлова Министерства здравоохранения Российской Федерации», кафедра анестезиологии и реаниматологии, старший научный сотрудник, доктор медицинских наук, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: ozabrodin@yandex.ru

197022, Россия, Санкт-Петербург, ул. Льва Толстого, 6–8,

тел: +7 950 030 48 92.

Авторское резюме

Статья посвящена комментарию к работе Викторина Сергеевича Дерябина (1875–1955) «Динамогенное действие эмоций» – психофизиологическому феномену, который был важным для автора из-за его психофизиологического содержания в рамках изучения им аффективности (чувств, влечений и эмоций). Особое внимание автор уделил физиологической стороне феномена с привлечением результатов исследований Л. А. Орбели и сотрудников об адаптационно-трофической функции симпатической нервной системы (СНС) и работ У. Кеннона и сотрудников о влиянии симпатико-адреналовой системы (САС) на функции организма).

В. С. Дерябин подчеркивал, что динамогенное влияние эмоций и оздоровляющее значение целеустремленности как явление не только психическое, но в то же время и физиологическое, имеет свой предел, который не следует переходить.

 

Ключевые слова: динамогенное действие эмоций; аффективность; адаптационно-трофической функции симпатической нервной системы.

 

“Generating the Force Effect of Emotions” in Psycho Physiological Research of V. S. Deryabin

 

Zabrodin Oleg Nikolaevich – The First Saint Petersburg State Medical University Named after Academician Pavlov, Anesthesiology and Resuscitation Department, Senior Research Worker, Doctor of Medical Sciences, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: ozabrodin@yandex.ru

6–8 Lew Tolstoy st., Saint Petersburg, 193232, Russia,

tel: +7 950 030 48 92.

Abstract

The article is devoted to review the work of V. S. Deryabin “Generating the force effect of emotions” – psycho physiological phenomenon. It was important for the author because of its psycho physiological content in the aspect of the examination by him of affectivity (feelings, inclinations, emotions). Special attention is paid to the physiological side of the phenomenon involving the results of studies by L. A. Orbeli and collaborators on the adaptive-trophic function of the sympathetic nervous system (SNS) and works of W. Cannon and collaborators about the influence of the sympathetic-adrenal system in the functions of the body.

V. S. Deryabin emphasized that the dynamogenic influence of emotions and the health value of purposefulness as a phenomenon not only psychic, but at the same time, physiological, has its own limit, which should not be passed.

 

Keywords: generating the force effect of emotions; affectivity; adaptive-trophic function of the sympathetic nervous system.

 

«Динамогенное действие эмоций», или буквально – «генерирующее энергию действие эмоций» – психофизиологический феномен, который являлся предметом многолетних исследований В. С. Дерябина в качестве одного из проявлений аффективности (чувств, влечений-мотиваций и эмоций). Исследования являлись частью работы по изучению психофизиологической проблемы. На эту тему автор (в то время – сотрудник неврологического отделения клиники нервных болезней Свердловского медицинского института), несмотря на развившуюся у него алиментарную дистрофию, нашел силы написать и опубликовать в 1944 г. в журнале «Наука и жизнь» статью «Эмоции как источник силы», особенно актуальную в годы Великой Отечественной войны [см.: 1].

 

Ранее он включил раздел «Динамогенное действие эмоций» в монографию «Чувства, влечения и эмоции», подготовленную к печати в 1936 г., но опубликованную по не зависящим от автора обстоятельствам только в 1974 г. [см.: 2]. Уделил внимание этому вопросу он и в монографии «Психология личности и высшая нервная деятельность» [см.: 3]. К примерам исключительной творческой активности научных работников как проявлению динамогенного действия эмоций, заряженности на поставленной цели он обратился в «Письме внуку» [см.: 4]. В динамогенном действии эмоций В. С. Дерябин видел проявление единства психических и физиологических процессов. Физиологической стороне этого феномена он уделил особое внимание как в монографии, посвященной аффективности, так и в упомянутой выше статье.

 

Пониманию физиологической стороны эмоций способствовали работы У. Кеннона о роли симпатической нервной системы (СНС) и гормона мозгового слоя надпочечников адреналина (А) в образовании и выражении эмоций [см.: 7] и школы академика Л. А. Орбели, многолетним сотрудником которого был В. С. Дерябин, посвященные изучению адаптационно-трофического влияния СНС на поперечнополосатую мускулатуру, органы чувств, периферическую и центральную нервную систему – ЦНС [см.: 8]. С учетом специфики физиологического материала изложение его самим В. С. Дерябиным и публикатором предлагаемой статьи было приближено к пониманию широкого круга читателей. При издании монографии «Чувства, влечения и эмоции» в 1974 г. раздел «Динамогенное действие эмоций» был существенно сокращен. В данной публикации авторский текст представлен в полном виде, дополнен фрагментами: из другого раздела этой монографии, посвященного описанию влияния СНС и А на функции ЦНС и поперечнополосатой мускулатуры, а также из статьи В. С. Дерябина «Эмоции как источник силы».

 

Представляемая работа была написана в средине 30-х гг. прошлого века, и автор, описывая участие СНС и А в динамогенном действии эмоций, опирался в основном на экспериментальные и клинические данные того времени (Л. А. Орбели, У. Кеннон). Механизмы нейрохимической передачи в синапсе[1] были исследованы позднее: был идентифицирован медиатор СНС норадреналин – НА [см.: 10] и установлена классификация чувствительных к НА и А биохимических рецепторов – адренорецепторов [см.: 9]. Несмотря на отсутствие этих данных, В. С. Дерябин справедливо объяснял воспроизводящие возбуждение СНС (симпатомиметические) эффекты А его действием вблизи симпатических нервных окончаний, в контакте с которыми позднее были обнаружены адренорецепторы.

 

Адреналин, по представлениям многих, – вещество, выделяющееся в экстремальных ситуациях как некая приправа к острым ощущениям – в настоящее время часто упоминается в словесном обиходе. Однако далеко не все, используя это слово, понимают значение данного вещества как гормона мозгового слоя надпочечников, являющегося компонентом единой симпатико-адреналиновой системы (САС) и оказывающего симпатомиметическое действие на органы и ткани. В связи с этим данные о физиологических эффектах А, приводимые В. С. Дерябиным в представляемой здесь статье, могут быть интересны широкому кругу читателей. Неожиданную актуальность физиологические механизмы динамогенного действия эмоций приобрели в связи с т. н. «допинговым скандалом», обвинением российских спортсменов в применении допингов – веществ, повышающих психическую и физическую работоспособность, предупреждающих или отсрочивающих развитие утомления. К ним следует отнести, в частности, фармакологические средства, усиливающие образование веществ, обладающих высоким энергетическим потенциалом – в первую очередь аденозинтрифосфорной кислоты (АТФ) – универсального источника энергии для всех биохимических процессов, протекающих в живых системах.

 

В этом отношении спортивные соревнования напоминают ситуации боевых действий, когда за короткий отрезок времени, а иногда и за длительный его период требуется проявить максимум психической и физической энергии. Тогда, наряду с высоким эмоциональным напряжением, возникает необходимость в наибольшей степени мобилизовать резервные возможности организма. Как отмечалось выше, этому способствуют активность САС, а также «симпатомиметики» – фармакологические средства, которые «подхлестывают» эту систему путем высвобождения из симпатических окончаний НА, а из мозгового слоя надпочечников – А (амфетамин-фенамин, эфедрин, метамфетамин-первитин и др.). Указанные симпатомиметики вызывают привыкание и в настоящее время относятся к наркотическим средствам. Начиная с 1938 г. первитин систематически применяли в Германии в больших дозах как в армии, так и в оборонной промышленности (таблетки первитина официально входили в «боевой рацион» лётчиков и танкистов). В. С. Дерябин подчеркивал, что динамогенное влияние эмоций и оздоровляющее значение целеустремленности как явление не только психическое, но в то же время и физиологическое, имеет свой предел, который не следует переходить.

 

Согласно диалектическому закону «перехода количественных изменений в качественные», физиологические, адаптационно-трофические, гомеостатические (поддерживающие гомеостаз – постоянство внутренней среды организма) влияния СНС при чрезвычайном напряжении САС или при длительном действии симпатомиметиков благодаря избыточному высвобождению НА и А превращаются в патологические и вызывают дистрофические и деструктивные изменения в органах и тканях [см.: 5; 6]. Что касается перечисленных симпатомиметиков, то их применение приводит к истощению организма и, в первую очередь, нервной системы – депрессии, апатии, мышечной слабости и другим патологическим симптомам.

 

Список литературы

1. Дерябин В. С. Эмоции как источник силы // Наука и жизнь. – 1944. – № 10. – С. 21–25.

2. Дерябин В. С. Чувства, влечения, эмоции. – М.: ЛКИ, 2013. – 224 с.

3. Дерябин В. С. Психология личности и высшая нервная деятельность: Психофизиологические очерки / Отв. ред. О. Н. Забродин. Изд. 2-е, доп. – М.: ЛКИ, 2010. – 202 с.

4. Дерябин В. С. Письмо внуку // Нева. – 1994. – № 7. – С. 146–156.

5. Забродин О. Н. Фармакологические, иммунологические и медицинские аспекты симпатической стимуляции репаративной регенерации // Психофармакология и биологическая наркология. – 2006. – Т. 6, В. 4. – С. 1341–1346.

6. Заводская И. С., Морева Е. В. Фармакологический анализ механизма стресса и его последствий. – Л.: Медицина, 1981. – 214 с.

7. Кеннон В. Физиология эмоций. Телесные изменения при боли, голоде, страхе и ярости. – М.–Л.: Прибой, 1927. – 173 с.

8. Орбели Л. А. Лекции по физиологии нервной системы // Избранные труды. Т. 2. – М.–Л.: Издательство Академии наук СССР, 1962. – С. 237–483.

9. Ahlquist R. P. A Study of the Adrenotropic Receptors // American Journal of Physiology. – 1948. – Vol. 153. – № 3. – pp. 586–600.

10. Euler U. S. von, Hillarp N.-A. Evidence for the Presence of Noradrenaline in Submicroscopic Structures of Adrenergic Axons // Nature (London). – 1956. – Vol. 177. – № 4497. – pp. 44–45.

 

References

1. Deryabin V. S. Emotions as Power Source [Emotsii kak istochnik sily]. Nauka i zhisn (Science and Life), 1944, № 10, pp. 21–25.

2. Deryabin V. S. Feelings, Inclinations and Emotions: About Psychology, and Physiology of Emotions [Chuvstva, vlecheniya, emotsii. O psichologii, psichopatologii i fiziologii emotsiy]. Moscow, LKI, 2013, 224 p.

3. Deryabin V. S., Zabrodin O. N. (Ed.) Psychology of the Personality and Higher Nervous Activity (Psycho Physiological Essays) [Psichologiya lichnosti i vysshaya nervnaya deyatelnost (psichofisiologicheskie ocherki)]. Moscow, LKI, 2010, 202 p.

4. Deryabin V. S. Letter to the Grandson [Pismo vnuku]. Neva (Neva), 1994, № 7, pp.146–156.

5. Zabrodin O. N. Pharmacological, Immunological and Medical Aspects of Sympathetic Stimulation of Reparative Regeneration [Farmakologicheskie, immunologicheskie i meditsinskie aspekty simpaticheskoy stimulyatsii reparativnoy regeneratsii]. Psikhofarmakologiya i biologicheskaya narkologiya (Psychopharmacology and Biological Narcology), 2006, Vol. 6, № 4, pp. 1341–1346.

6. Zavodskaya I. S., Moreva E. V. Pharmacological Analysis of the Mechanism of Stress and Its Consequences [Farmakologicheskiy analiz mekhanizma stressa i ego posledstviy]. Leningrad, Meditsina, 1981, 214 p.

7. Cannon W. B. Bodily Changes in Pain, Hunger, Fear and Rage [Fiziologiya emociy. Telesnye izmeneniya pri boli, golode, strakhe i yarosti]. Moscow–Leningrad, Priboy, 1927, 173 p.

8. Orbeli L. A. Lectures on the Physiology of the Nervous System [Lektsii po fiziologii nervnoy sistemy]. Izbrannye trudy. Tom 2 (Selected works. Vol. 2). Moscow–Leningrad, Izdatelstvo AN SSSR, 1962, pp. 237–483.

9. Ahlquist R. P. A Study of Areceptors. American Journal of Physiology, 1948, Vol. 153, № 3, pp. 586–600.

10. Euler U. S. von, Hillarp N.-A. Evidence for the Presence of Noradrenaline in Submicroscopic Structures of Adrenergic Axons. Nature (London), 1956, Vol. 177, № 4497, pp. 44–45.

Профессор В. С. Дерябин

Динамогенное действие эмоций

(Публикация О. Н. Забродина)

 

Каждый наблюдал и на себе испытывал, что психика оказывает влияние на состояние сил и работоспособность, что под влиянием стенических аффектов (гнев, радость) силы растут, а при астенических аффектах и настроениях (угнетенное настроение, сильный страх) силы уменьшаются. Если человек потерял веру в себя, угнетен, делает «немилую работу», то все «не клеится», все «валится из рук».

 

Почти каждому приходилось слышать рассказы о проявлении необычайной силы под влиянием гнева и страха. Есть немало рассказов о проявлении необычайной силы животными и людьми под влиянием гнева, ярости в момент смертельной опасности для жизни. Зайчиха, не обороняющаяся, когда на нее бросается собака, курица, позволяющая бить себя ястребу, обращают противников в бегство, когда они должны защищать своих детенышей.

 

Мне, например, рассказывал один врач, старик, страдающий обезображивающим артритом, что он во время пожара вытащил сундук, который потом с трудом занесли три крепких крестьянина.

 

В корреспонденциях с театра военных действий и в книгах о Великой Отечественной войне мы часто читали о сверхчеловеческом напряжении бойцов, о проявлении ими невиданной силы и выносливости. Так, военный корреспондент, в дальнейшем – известный писатель Вадим Кожевников, писал: «Мы пушки с собой тянули на руках в гору. Не знаю, может, четверку коней впрячь, и они бы через минуту выбились, а мы от пушек рук не отрывали, откуда сила бралась. Если бы попросили просто так, для интереса в другое время по такой крутизне орудие дотащить, прямо доложу, нет. А тут ведь подняли до самой высоты…» [цит. по: 2].

 

О том же писал и Василий Гроссман, писатель, в военную пору – военный корреспондент газеты «Красная звезда»: «Пехотинцы шли, неся на себе полтора боекомплекта, шли в мокрых свинцово-тяжелых шинелях. Налетал жестокий северный ветер. И шинели замерзали, колом стояли на теле, словно жестяные, не защищали от ветра. На сапогах налипали пудовые подушки грязи. Иногда люди делали не больше километра в час, так тяжела была дорога…. Но страстное чувство безостановочного движения вперед жгло кровь и сердце всей наступающей армии. Здесь действовала великая сила страсти победы и мести» [цит. по: 2]. Таких выдержек можно привести сколько угодно.

 

Известно, что длительное двигательное возбуждение у душевнобольных, в частности, при маниакальном состоянии маниакально-депрессивного психоза, сопровождающегося к тому же бессонницей, не вызывает утомления и истощает менее, чем следовало бы ожидать. У эпилептиков в сумеречном состоянии иногда наблюдалось проявление необычайной силы.

 

Известный немецкий хирург А. Бир[2] приводит случай, описанный Вестфалем. 23-летний работник, страдающий комбинацией истерии и навязчивого невроза, и, кроме того, имевший эпилепсию, впадал в припадки, во время которых он, неловкий и неуклюжий, выполнял сложнейшие гимнастические упражнения с удивительной ловкостью и выносливостью. С обезьяньим проворством он прыгал от одной кровати к другой, не задевая больных, выполнял род индийского танца и т. д. Сознание при этом, по-видимому, не было помрачено – на вопросы он давал осмысленные ответы. При представлении студентам в клинике больной, не подгибая ног, прыгнул из положения стоя на столик, находившийся от пола на высоте 79 см., и далее вверх с одной скамейки амфитеатра на другую до самой верхней и обратно. Он слегка сгибал ноги, сильно отталкивался вверх с почти выпрямленными ногами, сопровождая прыжок движениями рук. При этом он имел грубую и неприспособленную обувь.

 

А. Бир приводит описание влияния инстинкта у птиц на моторику: «Осенним ясным утром в сосновом бору он услышал высоко в воздухе крик перелетного дикого гуся и увидел треугольник тянущейся на юг семьи красивых птиц. Ликующе, возбуждающе, вызывающе звучит крик, и со всех дворов громким криком отвечают домашние гуси. От крика дикого гуся оживает вялая стая домашних гусей. С криками, вспархивая, они сделали длинный разбег, поднялись против легкого ветра на воздух и кружились в ловком полете минут десять, временами располагались вроде треугольника, а, в общем, летали беспорядочно, и, наконец, неуклюже попадали на то же место, с которого взлетели. Эти гуси принадлежали к тяжелой померанской породе, и к этому времени были жирны, так как питались зерном на полях. Они совершили полет, к которому были не способны в более тощем виде. За четыре недели до этого он видел, как молодая, озорная собака гнала стаю таких же гусей. Они спасались неуклюже: то бегом, то летя на короткое расстояние, и все-таки один из них был схвачен собакой. Собака задавила бы его, если бы не подошел человек. Унаследованный инстинкт – родовое воспоминание, которого не мог угасить плен, продолжавшийся много поколений, сделал то, что не мог сделать страх смерти».

 

При чрезвычайном душевном возбуждении у людей могут проснуться, казалось бы, вычеркнутые цивилизацией наследственные влечения и способности, как у описанных выше гусей. Эпилептики в сумеречном состоянии выказывают искусство лазать. При этом наблюдали, что они пользуются не только коленями и голенями, но и внутренней стороной стоп, как обезьяны или как австралийские аборигены.

 

А. Бир описывает далее такой случай. «Один совсем не тренированный охотник приехал на охоту. По вечерам он долго сидел и порядочно выпивал, хотя был к этому непривычен. В три часа он должен был уже идти на охоту. Весь день до того он был на ногах испытал сильные физические нагрузки. Сверх того, погода была неблагоприятная. Первые три дня было жарко, и почти беспрерывно шел дождь; на четвертый день охотника промочило ночной грозой.

 

Незадолго до восхода солнца прояснило и сделалось изрядно холодно. Переутомленный, натерпевшийся, озябший, он не крался, как следовало бы, а скорее спотыкался на местности. Тогда-то, наконец, его слух поразил грозный трубный крик оленя (находящегося в течке). Сразу же, как ветром сдунуло усталость, жалкое состояние и чувство холода: пульс бьется усиленно, мысли обострены, медленные, неловкие, нецелесообразные движения сразу делаются живыми, ловкими, целеустремленными. Счастье улыбнулось охотнику, он свалил “короля леса”, и радость от успеха целый день не давала появиться усталости». Здесь дело шло не об автоматизированном, непроизвольном двигательном проявлении. На охоте необходимо высокое напряжение внимания, точность и полная сознательность движений. Здесь действовало сильное эмоциональное возбуждение, «охотничья страсть», силу которой может оценить только тот, у кого с детства она в крови.

 

С влиянием эмоционального настроя на состояние сил приходится встречаться каждому врачу. Мать у постели больного ребенка бодрствует дни и ночи, не утомляясь и без вреда для себя, если он выздоравливает. Если же ребенок умирает, то часто наступает внезапное крушение.

 

Люди нередко под влиянием гнетущих впечатлений в совершенно короткий срок теряют в весе то, что они приобрели месяцами длительного и тщательного ухода и лечения.

 

Много значит вера в себя и положительное настроение духа. Известно, что, если кто-нибудь при прыжках в высоту думает, что ему заданной высоты не взять, то прыжок не удастся. Выдающиеся рекордсмены («большие пушки» спорта) после неудачи иногда не достигают прежних рекордов, или, по крайней мере, для этого требуется большое время. Дело идет, надо думать, не о телесном, а о психическом крушении – о потере уверенности.

 

Интерес, возбуждаемый самой работой, вызывает творческий подъем. Страстное желание достичь цели необычайно повышает функциональные способности, не позволяет возникнуть усталости и сохраняет человека здоровым, несмотря на напряженнейшую работу. Наоборот, чувство неудовольствия угнетает, парализует работоспособность. Это относится к сфере как физического, так и умственного труда.

 

А. Бир приводит в пример одного профессора, питавшего большую страсть к науке, который с утра до позднего вечера был занят практической работой по профессии. «Для удовлетворения своей страсти к науке он часто пользовался ночью и, несмотря на телесно и духовно напрягающую и очень ответственную дневную работу, удовольствовался немногими часами сна. И такой режим утомлял его гораздо менее, чем скучные заседания и посещение гостей на 1–2 часа. Но, если у него не было настроения или он был чем-то угнетен, или должен был делать скучную канцелярскую работу, то для него было совершено невозможно проработать большую часть ночи или несколько ночей подряд. При этом он быстро уставал и на следующий день отмечал заметную усталость.

 

Работал и по выходным и в течение ряда лет не имел летнего перерыва для полного отдыха. Профессиональной деятельностью он в это время занимался лишь меньшую часть дня, а для научной работы, которую он вел в другом направлении, чем зимой, а именно – в излюбленной области, использовал часть дня и вечера. Для него это приятнее, чем ленивое препровождение времени, хотя он при этом значительно напрягался. Перемена занятий защищала его от утомления (очевидно, освежая интерес). Работой он при этом занимался со страстным интересом, как любительством. Такие натуры не часты, но, вероятно, нет ни одного неглупого человека, который не пережил бы нечто подобное».

 

Ученые, несмотря на их, по-видимому, нездоровое сидение и 14–16-часовую ежедневную работу, часто достигают глубокой старости и долго остаются трудоспособными, т. к. их поддерживает страстная любовь к науке. Однако рано изнашиваются люди, несущие работу лишь из-за платы, с неудовольствием, и карьеристы, действующие не вследствие одушевления и внутреннего стремления, но из эгоизма.

 

Известный изобретатель Т. Эдисон до пятидесятилетнего возраста работал в среднем девятнадцать с половиной часов в сутки. Работа захватывала его полностью. Один из своих опытов по изобретению фонографа он производил в течение пяти суток, не прерывая его ни днем, ни ночью. Несмотря на такую работу, он дожил до глубокой старости.

 

Приведенные факты достаточно иллюстрируют влияние аффективности (чувств, влечений и эмоций) на функциональные способности организма. Там, где сильны эмоции – например, на войне, во время революции, – мы видим действия, выдающиеся по силе над обычными. Пришлось слышать от одного участника сражения под Сольдау (одно из первых сражений 1-й мировой войны, в котором российская армия потерпела сокрушительное поражение от германской – О. З.), что под влиянием охватившей всех паники он вместе с другими прошел за сутки 150 верст.

 

Революционный энтузиазм невозможное делает возможным под влиянием страстного желания и веры в достижимость цели.

 

Под влиянием безоглядной установки на определенную цель могут выполняться максимальные усилия, проявляться необычайная работоспособность. Исключительный материал в этом отношении представляют биографии выдающихся деятелей, говорящие о беспрерывном огромном напряжении, о ничем не сгибаемых стойкости и упорстве, осуществляемых под влиянием страстного, полного веры стремления к воодушевляющей цели.

 

Сюда же относилось оживляющее, активирующее работу действие эмоционального подъема при соцсоревновании.

 

Действие эмоций на силу и работоспособность используется в житейской практике. Например, музыкой для этой цели издавна пользовались в армиях. В. М. Гаршин так описывает влияние военного марша. «Под мерный, громкий и большей частью веселый марш идти гораздо легче; все, даже самые утомленные, приосанятся, отчетливо шагают в ногу, сохраняют равнение: батальон узнать нельзя. Помню, однажды, мы прошли под музыку больше шести верст в один час, не замечая усталости; но, когда измученные музыканты перестали играть, вызванное музыкой возбуждение исчезло, и я почувствовал, что вот-вот упаду, да и упал бы, не случись вовремя остановка на отдых» [1, с. 144].

 

Подбадривающие крики, похвала для самолюбивого работника – известное средство для подшпоривания в работе.

 

Динамогенное влияние эмоций в настоящее время нашло свое объяснение в воздействии симпатической нервной системы – СНС (иначе – «симпатикуса») и желез внутренней секреции (в первую очередь – адреналина (А) мозгового слоя надпочечников – О. З.) на центральную нервную систему (ЦНС), мышечную систему и весь метаболизм. Возбуждение СНС устраняет утомление в мышце, под влиянием его мобилизуются все резервные силы и функциональные способности повышаются в неожиданной степени. Но, само собой разумеется, и это динамогенное влияние эмоций, и оздоровляющее значение целеустремленности как явление не только психическое, но в то же время и физиологическое, имеют свой предел.

 

Динамогенное действие аффективности, проявляющееся при боли и сильных эмоциях (страхе, гневе, ярости), характеризуется симптомами возбуждения СНС: расширение зрачков, сердцебиение, сужение периферических артерий (у человека вследствие этого наступает бледность), повышение артериального давления (АД), остановка движений желудочно-кишечного тракта, появление сахара в моче, расслабление мускулатуры бронхиолей (мелких разветвлений бронхов) и, вследствие этого, расширение их. Кроме того, сказывается имеющее для нас в данном случае особый интерес активирующее влияние на произвольные поперечнополосатые мышцы. Возбуждение СНС резко повышает функциональные возможности организма.

 

Выяснению физиологического механизма динамогенного действия эмоций способствовали работы Л. А. Орбели [см.: 5] и У. Кеннона [см.: 4] и их сотрудников[3].

 

Исследования Л. А. Орбели и сотрудников обосновали учение об адаптационно-трофическом влиянии СНС на ЦНС, органы чувств и поперечнополосатую мускулатуру. В. В. Стрельцов показал, что СНС оказывает активирующее влияние на подкорковое образование головного мозга – гипоталамическую область, с возбуждением которой связаны проявления аффективности, в частности, эмоций.

 

Работой Э. А. Асратяна было установлено активирующее влияние СНС на кору головного мозга. А именно, при удалении у собаки верхних шейных симпатических ганглиев наступило нарушение высшей нервной деятельности (ВНД): снизилась величина выработанных условных рефлексов. При этом наблюдалось преобладание тормозных процессов над процессами возбуждения: торможение наступало от ничтожных внешних раздражений, значительно удлинялось время последовательного торможения после применения дифференцировок и т. д. Относительное преобладание процессов торможения отразилось на всем поведении животного: собака стала спокойнее, почти все время лежала в ящике; продолжительность сна значительно увеличилась.

 

Аналогичное, но еще более выраженное тормозящее влияние на ВНД и общую возбудимость собаки, произвело в наших опытах повреждение гипоталамической области [см.: 3]. Сходство представленных результатов позволяет предполагать, что и в этом случае имеет место выключение активирующего влияния СНС на кору головного мозга.

 

Изучение СНС, проведенное школой Л. А. Орбели, обнаружило наличие подкорковых центров, оказывающих активирующее влияние на кору головного мозга. Эта система воздействует на все основные отделы ЦНС (спинной мозг, гипоталамус и кору головного мозга) и на течение как условных, так и безусловных рефлексов.

 

Эти экспериментальные исследования объясняют физиологические механизмы психического возбуждения у людей под влиянием сильных эмоций.

 

Надо сказать, что поперечнополосатые (скелетные) мышцы снабжаются как соматическими, так и симпатическими волокнами. Сокращение мышц вызывается импульсами, приходящими по соматическим волокнам; возбуждение, приходящее по симпатическим волокнам, сокращения поперечнополосатых мышц не вызывает, но регулирует их функциональные свойства.

 

Сотрудник Л. А. Орбели А. Г. Гинецинский на задней половине тела лягушки, раздражая индукционным током двигательный нерв, вызывал сокращения икроножной мышцы до тех пор, пока она утомлялась настолько, что была уже не способна сокращаться. Тогда начали раздражать током пограничный ствол СНС. Утомленная мышца при этом постепенно восстанавливала работоспособность и начинала производить все более и более сильные сокращения. Эффект продолжался и после прекращения раздражения СНС, и часто восстановленная работоспособность продолжалась дольше первоначального периода работы. Аналогичные опыты на теплокровных животных дали тот же результат. Этот феномен получил название «Феномен Орбели-Гинецинского».

 

Далее, опыты А. А. Стрельцова показали, что раздражение СНС повышает возбудимость мышцы, значительно пониженную неблагоприятными условиями. Сокращение начинает вызываться меньшей силой электрического тока. Так, благодаря действию симпатикуса повышалась возбудимость мышцы, понизившаяся вследствие легкого отравления хлоралгидратом. В других экспериментах мышца отравлялась слабой дозой кураре (т. н. «стрельный яд», вызывающий паралич мышц. – О. З.), и в тот момент, когда она только что потеряла возбудимость, раздражением симпатикуса было возможно восстановить исчезнувшую возбудимость.

 

При возбуждении СНС импульсы передаются также на железы внутренней секреции и вызывают отделение их гормонов[4]. В первую очередь надо сказать о действии симпатикуса на надпочечные железы и о выделении при этом их гормона А. Адреналин, выделившийся в кровь вследствие возбуждения СНС, производит мощное усиление действия самого симпатикуса, вызвавшего его отделение. Панелла [цит. по: 4] доказал, что у холоднокровных животных А усиливает сокращения скелетной мускулатуры. По опытам У. Кеннона, А восстанавливает работоспособность утомленной мышцы и повышает ее возбудимость. Он влечет за собой и другие изменения, которые вызываются симпатикусом: повышение АД, сужение кожных сосудов, появление сахара в моче, расширение бронхов и пр. Эти реакции также увеличивают возможности организма в борьбе за самосохранение. Повышение АД улучшает кровоснабжение мышц и независимо от других причин восстанавливает их работоспособность.

 

Значительное сходство в активирующем влиянии СНС и А на функции поперечнополосатых мышц определятся тем, что А действует на мышечную ткань вблизи окончаний симпатических нервов.

 

Представленные данные объясняют физиологические механизмы психического возбуждения у людей под влиянием сильных эмоций, их динамогеннного действия как в отношении низших эмоций (страх, гнев, ярость), так и высших социальных чувств.

 

Список литературы

1. Гаршин В. М. Из воспоминаний рядового Иванова // Избранное. – Свердловск: Средне-Уральское книжное издательство, 1985. – С. 127–170.

2. Дерябин В. С. Эмоции как источник силы // Наука и жизнь. – 1944. – № 10. – С. 21–25.

3. Дерябин В. С. Влияние повреждения thalami optici и гипоталамической области на высшую нервную деятельность // Физиологический журнал СССР. – 1946. – Т. 32, № 5. – С. 533–548.

4. Кеннон В. Физиология эмоций. Телесные изменения при боли, голоде, страхе и ярости. – М.–Л.: Прибой, 1927. – 173 с.

5. Орбели Л. А. Лекции по физиологии нервной системы // Избранные труды. Т. 2. – Москва–Ленинград: Издательство Академии наук СССР. – 1962. – С. 237–483.

 

Reference

1. Garshin V. M. From the Memories of Soldier Ivanov [Iz vospominaniy ryadovogo Ivanova]. Izbrannoe (Selected Stories). Sverdlovsk, Sredne-Uralskoe knizhnoe izdatelstvo, 1985, pp. 127–170.

2. Deryabin V. S. Emotions as a Source of Power [Emotsii kak istochnik sily]. Nauka i zhisn (Science and Life), 1944, № 10, pp. 21–25.

3. Deryabin V. S. Influence of Damage of Thalami Optici and Hypothalamic Area on Higher Nervous Activity [Vliyanie povrezhdeniya thalami optici i gipotalamicheskoy oblasti na vysshuyu nervnuyu deyatelnost]. Fiziologicheskiy zhurnal SSSR imeni I. M. Sechenova (I. M. Sechenov Physiological Journal of the USSR), 1946, Vol. 32, № 5, pp. 533–548.

4. Cannon W. B. Bodily Changes in Pain, Hunger, Fear and Rage [Fiziologiya emociy. Telesnye izmeneniya pri boli, golode, strakhe i yarosti]. Moscow–Leningrad, Priboy, 1927, 173 p.

5. Orbeli L. A. Lectures on the Physiology of the Nervous System [Lektsii po fiziologii nervnoy sistemy]. Izbrannye trudy. Tom 2 (Selected Works. Vol. 2). Moscow–Leningrad, Izdatelstvo ANUSSR, 1962, pp. 237–483.

УДК 113; 141.2; 502.31

 

(доклад, прочитанный на юбилейных Чтениях, посвященных 120-летию А. Л. Чижевского в Русском географическом обществе 29 марта 2017 года; посвящается 100-летию Великого Октября)

 

Субетто Александр Иванович – Автономная некоммерческая организация высшего профессионального образования «Смольный институт Российской академии образования», советник ректора, доктор философских наук, доктор экономических наук, кандидат технических наук, профессор, Заслуженный деятель науки РФ, Лауреат Премии Правительства РФ, Президент Ноосферной общественной академии наук, Россия, Санкт-Петербург.

E-mail: subal1937@yandex.ru

195197, Россия, Санкт-Петербург, Полюстровский проспект, д. 59,

тел.: +7(812) 541-11-11.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Имя и идеи Александра Леонидовича Чижевского известны как в России, так и за ее пределами. Его часто сравнивают с такими великими русскими учеными, как Д. И. Менделеев, В. И. Вернадский, К. Э. Циолковский. Однако детальная оценка его места в истории отечественной науки еще не дана.

Результаты: Главные идеи гелиокосмической философии А. Л. Чижевского стали результатом развития русского космизма и легли в основу современного учения о ноосфере (ноосферологии). Эти идеи можно свести к семи основным группам:

(1) раскрытие особой роли солнечно-биосферных связей в циклической динамике живого вещества биосферы;

(2) доминанта циклического, или ритмологического мировоззрения;

(3) «энергетический космизм», раскрывший связь между космической, особенно солнечной энергией и энергией психических и социальных процессов;

(4) реабилитация идеи зависимости деятельности человека и общества от природных влияний;

(5) холизм космического мышления, идея гармонии как главного основания организации мироздания и его разумной части – человека, общества;

(6) универсальный эволюционизм, объединяющий в себе идеи цикличности, спиральности развития и полидетерминизма;

(7) соединение идей космизма и ноосферизма в наметившейся у А. Л. Чижевского концепции космоноосферы.

Область применения результатов: Исследование создает предпосылки для анализа внутренней связи и преемственности между дополняющими друг друга социально-философскими концепциями – идеями Великой Октябрьской социалистической революции, русского космизма и современного ноосферизма.

Выводы: А. Л. Чижевский входит в когорту гигантов русского Возрождения, обосновавших идеал ноосферного социализма и ноосферизма, то есть единственно возможную модель устойчивого развития цивилизации. Эта модель управляемой социоприродной эволюции на базе общественного интеллекта и научно-образовательного общества. Идеи Чижевского продолжают развитие социальной концепции, предложенной Великой Октябрьской социалистической революцией – отказ от ценностей частной собственности и поиск пути гармоничного развития природы, общества и ноосферы.

 
Ключевые слова: Александр Леонидович Чижевский; русский космизм; ноосферный социализм; Великая Октябрьская социалистическая революция; история русской науки.

 

A. L. Chizhevsky – the Titan of the Russian Renaissance and the Genius, Born in the Epoch of the Great October Socialist Revolution

 

Subetto Alexander Ivanovich – Smolny Institute of Russian Academy of Education, rector’s adviser, Doctor of Philosophy, Doctor of Economics, Ph. D in Technology, Professor, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: subal1937@yandex.ru

59, Polustrovsky prospect, Saint Petersburg, Russia, 195197,

tel: +7(812)541-11-11.

Abstract

Background: The name and ideas of Alexander Leonidovich Chizhevsky are known both in Russia and abroad. He is often compared with such great Russian scientists as D. I. Mendeleyev, V. I. Vernadsky, K. E. Tsiolkovsky. However, a detailed assessment of his place in the history of Russian science has not been made yet.

Results: The main ideas of heliocosmic philosophy of A. L. Chizhevsky were the result of the development of Russian cosmism and formed the basis for the co-temporal doctrine of the noosphere (noospherism). These ideas can be classified into seven main groups:

(1) The explanation of the crucial role of solar-biospheric relationships in the cyclic dynamics of living matter in the biosphere;

(2) The dominant of a cyclic, or rhythmological, worldview;

(3) “Energy cosmism”, revealing the connection between cosmic, solar energy in particular, and the energy of mental and social processes;

(4) Rehabilitation of the idea of the dependence of human and social activities on natural influences;

(5) The holism of cosmic thinking, the idea of harmony as the main basis of the universe organization and its rational part-man, society;

(6) Universal evolutionism, formulating the ideas of the cyclic character, the helicity of development and polydeterminism;

(7) A combination of the ideas of cosmism and noospherism in the conception of the cosmosphere developed by A. L. Chizhevsky.

Research Implications: The study creates prerequisites for analyzing the internal connection and continuity between complementary social and philosophical concepts, i. e. the ideas of the Great October Socialist Revolution, Russian cosmism and modern noospherism.

Conclusion: A. L. Chizhevsky is one of the giants of the Russian Renaissance who substantiated the ideal of Noospheric Socialism and Noospherism, i. e. the only possible model for the sustainable development of civilization. This is the model of managed social and natural evolution on the basis of the public intellect and the scientific and educational society. The ideas of Chizhevsky continue to develop the social concept proposed by the Great October Socialist Revolution – the rejection of the values of private property in a search for the harmonious development of nature, society and the noosphere.

 

Keywords: Alexander Leonidovich Chizhevsky; Russian cosmism; noospheric socialism; the Great October Socialist Revolution; the history of Russian science.

 

Вместо предисловия

Вместо предисловия к предлагаемой мною концепции «Александр Леонидович Чижевский – титан эпохи русского Возрождения» приведу ряд мыслей, высказанных нашими замечательными современниками по поводу гениального творчества А. Л. Чижевского:

 

– летчик-космонавт СССР П. П. Попович: «… гелиобиология была только одним из направлений творчества ученого. И в ряде других разделов науки А. Л. Чижевский был первопроходцем, что обусловило сложность его изысканий. Он предложил аэроионификацию народного хозяйства и еще в 30-х годах подчеркивал необходимость управления качеством окружающей среды…» [1, с. 5];

 

– известный ученый, создатель космоантропоэкологии, академик Академии медицинских наук СССР, затем РАН В. П. Казначеев: «А. Л. Чижевский показал, что солнечные циклы глубоко внедряются в жизнедеятельность всех уровней биосферы, начиная от урожайности растений, размножения животных и продолжаясь эпидемиями, вспышками психоэмоционального возбуждения, социальными потрясениями. В этногенезе это было подтверждено Л. Н. Гумилевым в проблемах антропологии. Речь идет о ничтожных энергетических и колоссальных информационно-резонансных влияниях гелиомагнитных сил на живые системы» [1, с. 398];

 

– в «Меморандуме о научных трудах профессора д-ра А. Л. Чижевского», принятом на «Международном конгрессе по биологической физике и биологической космологии в Нью-Йорке», проходившем 11–16 сентября 1939 года, так была охарактеризована личность Александра Леонидовича Чижевского, совместившая в себе и ученого, и художника, и поэта-философа: «… для полноты характеристики этого замечательного человека нам остается еще добавить, что он, как это видно из широкоизвестных его биографий, написанных проф. Лессбергом, проф. Реньо, проф. Понтани и др., является также выдающимся художником и утонченным поэтом-философом, олицетворяя для нас, живущих в XX веке, монументальную личность да Винчи» [1, с. 269].

 

Как-то сам А. Л. Чижевский так выразил свой взгляд на сущность гения и его роль в истории человечества: «Жизнь великого человека должна быть священной не только после его смерти, но и при самой жизни. Гений – это редчайшее из редчайших проявлений вида, что возносит человеческий род над всею природою, над бездною бездн, над мириадами живых существ, где бы они и когда бы они не жили!».

 

Таким великим русским гением, титаном эпохи русского Возрождения и был сам Александр Леонидович Чижевский.

 

1. Значение научного творчества А. Л. Чижевского с позиций ноосферизма XXI века

Александр Леонидович Чижевский был лично знаком с Николаем Александровичем Морозовым, Владимиром Ивановичем Вернадским, Владимиром Михайловичем Бехтеревым, Иваном Петровичем Павловым. Дружил с Константином Эдуардовичем Циолковским, несмотря на возрастное различие между ними в 40 лет. Эпоха великих потрясений в мире и в России, сразу взявшая энергичный старт с революции 1905 года в России, не дала ему времени на медленное восхождение к вершинам творчества. Он в таком же темпе, в каком «загорается пожар» революции, стал формировать в себе ученого, исследователя, мыслителя, сразу же с последнего класса Калужского реального училища, в котором он учился, в 1914 году, со встречи с К. Э. Циолковским, с его лекции, которую тот прочитал перед учениками по просьбе директора училища, «естественника, доктора зоологии» [2, с. 41] Федора Мефодьевича Шахмагонова. Как вспоминает Александр Леонидович, Циолковский так заявил о теме своей лекции: «Сегодня я расскажу вам, мои юные друзья, о возможности совершить путешествие в космическое пространство, то есть перелететь с Земли на Луну, Марс и другие планеты. Это будет не свободная фантазия, подобная рассказам Жюля Верна или Герберта Уэллса, а изложение научных данных, основанных на решении физических и математических проблем» [2, с. 42]. Эта лекция, как хорошие дрожжи, «заквасила тесто» творчества юного гения, и оно стало восходить к своим вершинам.

 

Творчество Александра Леонидовича пришлось в основном на первую половину XX века. На нем лежит печать трагизма советской истории, тех противоречий и субъективных, и объективных, которые были порождены самим масштабом исторических преобразований.

 

Александр Леонидович Чижевский – титан эпохи русского Возрождения, гений русского космизма XX века, трудившийся в одно время и параллельно с другими гениями, такими как Владимир Иванович Вернадский, Константин Эдуардович Циолковский, Николай Александрович Морозов, Павел Александрович Флоренский, Николай Дмитриевич Кондратьев, Владимир Михайлович Бехтерев, Иван Антонович Ефремов, Николай Иванович Вавилов, Сергей Павлович Королев и другие. Им заложены основы гелиобиологии и космобиологии, раскрыты солнечно-биосферные связи, влияние которых сказывается не только на живом веществе биосферы, по В. И. Вернадскому, но и на монолите разумного живого вещества – человечества. Хотя А. Л. Чижевский не пользовался категорией ноосферы и, судя по всему, не был знаком с работами Вернадского по ноосфере, по крайней мере, в 20-х – 30-х годах, но он опирался на учение о биосфере, впервые разработанное Вернадским, и фактически своими работами раздвигал рамки учения о ноосфере, закладывал фундамент для будущего ноосферно-ориентированного синтеза наук в XXI веке, который уже начался в XX веке с учения о биосфере и ноосфере В. И. Вернадского, с Российского общества любителей мировидения – с «птенцов гнезда Морозова», давшего столько ярких мыслителей и ученых России и миру [3, с. 46], творчества других русских энциклопедистов XX века.

 

Жизнь и творчество русского гения Александра Леонидовича Чижевского дает для истории мысли очень важный урок: гонители и хулители гения, в конце концов, сливаются историей «в унитаз истории», их имена остаются разве что для историков науки, а творческое наследие гения возрождается, словно мифическая птица Феникс из пепла, и востребуется его потомками. Жизнь гения продолжается в его мысли, беседующей с будущими поколениями людей.

 

Отто Юльевич Шмидт, выдающийся математик и убежденный большевик, и не менее знаменитый Петр Петрович Лазарев, первый директор и основатель Института физики и биофизики, ведут такой между собой разговор по поводу издания книг Чижевского (по пересказу П. П. Лазарева):

«Шмидт: И вы, в самом деле, думаете, что Чижевский стоит на грани большого научного открытия?

Лазарев: Да, думаю, более того, уверен, что это так и есть.

Шмидт: Вы, Петр Петрович, шутите… Ведь это нелепость: история – психология – массовые явления – Солнце.

Лазарев: А я считаю, что это самая передовая наука, и такого мнения придерживаются крупнейшие ученые у нас и за границей.

Шмидт: Нет, этого не может быть.

Лазарев: Но не противоречит ни философии, ни биофизике…

Шмидт: Да, но можно запретить!

Лазарев: Запрещайте! Науку не запретишь. Она возьмет свое через 50 или 100 лет, а над вами будут смеяться, как мы смеемся и, более того, негодуем, когда читаем о суде над Галилеем. А она все-таки вертится!

Шмидт: Так что ж, по-вашему, Чижевский – Галилей!?

Лазарев: Оценку его работам дадите не вы и не я, а будущие люди – люди XXI века. А вот самые культурные марксисты, такие, как Луначарский и Семашко, наоборот, считают, что исследования Чижевского заслуживают самого пристального внимания. Я говорил и с тем, и с другим. Вот, видите, как могут расходиться точки зрения у людей одной, так сказать, веры…

Во многом мы уже отстали от Запада и будем дальше отставать, если учиним беспощадный контроль над научной мыслью. Это будет крахом! Неужели вы этого не понимаете?

Мой собеседник, продолжал Петр Петрович, видимо, был взволнован этим разговором.

Он зажигал и тушил папиросу за папиросой и так надымил, что дышать стало нечем. Потом встал, начал ходить по комнате, раздумывая…

Шмидт: Да-с, наше положение трудное. Это верно. Запрещать мыслить – это, конечно, смешно. Но нарушать чистоту марксистского учения мы не можем. Поймите и меня, Петр Петрович… Если признать закон Чижевского верным, то, значит, рабочий класс может сидеть, сложа руки, ничего не предпринимать, и революция, придет сама собой, когда захочет того солнышко! Это в корне противоречит нашим основным установкам. Это – неслыханный оппортунизм.

Лазарев: Да разве учение Чижевского состоит в такой нелепице. Я знаю его диссертацию от первой до последней строчки, но никогда не мог бы, исходя из нее, прийти к такому более чем странному выводу. Чижевским установлена новая область знания – космическая биология, и он повсеместно признан ее основателем – «отцом». Судя по вашему настроению, вы собираетесь ликвидировать эту новую область науки, а над Чижевским учинить суд Галилея!.. Запретить ему заниматься наукой! Да, да, запретить! Неслыханно в XX веке. Побойтесь тогда хоть суда истории!..

С деятельностью Солнца и вам приходится считаться, даже если вы и устраните Чижевского. Если сейчас погаснет Солнце, через 8 минут 20 секунд начнется общее оледенение Земли, и ваши победы и новые законы не помогут! Солнце для вас и для “не вас” – общий грозный хозяин, и его “поведение” следует прилежно изучать, а не отмахиваться от этого изучения…» [5, с. 281–282].

 

Правда осталась за Петром Петровичем Лазаревым, а не за Отто Юльевичем Шмидтом.

 

При этом следует обратить внимание, что Чижевский, будучи энциклопедически образованным мыслителем, широко мыслящим ученым, в трудах которого ярко отразились та русская традиция широко, целостно, всеохватно мыслить и исследовать мир человека и космос – традиция, восходящая к творчеству Михаила Васильевича Ломоносова, был на стороне социализма, большевизма, понимая их историческую правоту в главном – в уничтожении эксплуатации человека человеком, в сотрудничестве, кооперации творческих усилий народов мира, и в раскрытии творческого потенциала человека. Даже после 16-летнего периода тюрем, лагерей и ссылки А. Л. Чижевский сохранил свое позитивное отношение к социализму, к его миссии в истории. Это видно по его оценкам в воспоминаниях о встречах с И. П. Павловым и В. М. Бехтеревым в 20-х годах XX века, когда он выполнял просьбу К. Э. Циолковского разбудить интерес крупных физиологов к проблеме физиологической реакции будущих космонавтов на резкое усиление сил тяжести и, наоборот, на состояние невесомости.

 

При встрече с Иваном Петровичем Павловым Александр Леонидович вдруг обнаруживает, что Павлов пришел к логическому выводу: «Надо помогать большевикам во всем хорошем, что у них есть. А у них есть такие замечательные вещи, которые и не снились там, за границей. Кто знает, может быть, это и есть “свет с Востока”, который предвидели прошлые поколения. Все это дело русских людей, хотя среди них много иноверцев, евреев. Но это тонкая прослойка. В основании большевизма лежит потребность русского духа к совершенству, справедливости, добру, честности, великой человечности. Маркс был еврей, но и Христос – тоже еврей. Большевизм в своем конечном счете многограннее и совершеннее христианства…». И далее Павлов бросил реплику: «…в моем возрасте уже ничто не страшно, но я следую своим убеждениям, и только».

 

Чижевский восклицает по поводу услышанного: «Я был потрясен словами Павлова: они не имели ничего общего с тем, что о нем говорили. Его политическое credo было неожиданным для меня – все его считали чуть ли не контрреволюционером, а он оказался почти что коммунист, и, во всяком случае, несравненно дальновиднее многих русских интеллигентов, которые шипели на Октябрьскую революцию, саботировали и показывали кукиш в кармане» [2, с. 355; 366].

 

А вот как происходил разговор между А. Л. Чижевским и В. М. Бехтеревым, когда была затронута тема социализма и большевизма.

 

Чижевский: «Представьте себе далее, что люди научатся управлять мгновенным превращением материи в энергию. Наконец, представьте себе, что у какого-нибудь безумца будет в распоряжении тысяча тонн радиоактивного вещества. Заложив это вещество в глубокую земную расщелину, можно разорвать земной шар на несколько кусков! Таковы «приятные» перспективы, если разумное начало не восторжествует во всем мире. Отсюда следует один обязательный вывод: в мире не должно быть вражды между странами. Если человечество хочет жить, эта истина является абсолютной, непререкаемой. И для этой цели должен быть создан всемирный союз народов на самой передовой социальной платформе».

Бехтерев: «На большевистской?».

Чижевский: «По-видимому, да. Ибо только это социальное устройство в принципе дает возможность неограниченного материального роста и усовершенствования человеческого рода».

Бехтерев: «Вы партиец, коммунист?

Чижевский: «Нет, в партии не состою. Логика и история подсказывает мне образ мыслей и действий, и только. История говорит о том, что целая эпоха заканчивает свое бренное существование, ибо она стала немощной и хилой: капитал не смог в открытом бою подавить революцию 1918–1920 годов. Это показательно. Следующая эпоха – эпоха коренных социальных преобразований, при бурном, неслыханном развитии науки и техники, которое подготавливается новой физикой, физикой атома. При таком овладении энергетическими ресурсами Земли только политически свободное общество может существовать на ней, т.е. очень строгие в смысле организации системы, а не стихийный индивидуализм общественных расслоений и классов. Большевики появились не потому, что этого захотел Ленин, а потому что история человечества вошла в новую эру. Новое историческое качество так же неизбежно, как ход времени, который нельзя ни остановить, ни замедлить. Секунда есть секунда».

Бехтерев: «Черт возьми! Неужели, и в истории существуют, железные законы, которым подчинены человек и все человечество?».

Чижевский: «Да, а что же вы думали? Это относится и к жизни отдельных обществ, и к жизни человечества в целом…» [2, с. 379–381].

 

Мы живем в XXI веке – в веке становления ноосферного, духовного, экологического социализма. Предупреждение Чижевского, прозвучавшее в разговоре с Владимиром Михайловичем Бехтеревым, о том, что эгоистический «разум», ведомый частным интересом получения прибыли, наживы, присвоения и накопления капитала любыми средствами, может в своем ослеплении уничтожить место жизни человечества – планету Земля (пусть с современных позиций модель Чижевского несколько наивна, но по существу, в плане возможности капиталистической гибели человечества вследствие хищнического природопотребления, она реальна), становится реальным в XXI веке.

 

Человечество стоит перед альтернативой: или капиталогенная гибель человечества в результате Глобальной экологической катастрофы уже к середине XXI века, или переход на стратегию управляемой социоприродной эволюции на базе общественного интеллекта и образовательного общества, т. е. на стратегию становления ноосферизма или ноосферного социализма. И логика истории, и здесь прав Александр Леонидович Чижевский, неотвратима, она предъявляет человечеству свои императивы, которые в XXI веке связаны с – или продолжением его жизни, прогресса, развития в форме социализма и соблюдения императивов социоприродной динамической гармонии, – или с его экологической смертью, сгенерированной рыночно-капиталистической формой хозяйствования.

 

В этом контексте творчество А. Л. Чижевского трудно переоценить. С позиций разрабатываемого автором ноосферизма, как новой формы синтеза наук, и нового качества бытия в XXI веке, открытые Чижевским направления научных синтезов в форме космобиологии и гелиобиологии, влияния циклики солнечно-биосферных связей на пульсирование «разумного живого вещества» человечества и через это пульсирование на циклический ход истории, а также другие его исследования и философские прозрения, становятся частью такого ноосферно-ориентированного синтеза наук в XXI веке. Одновременно, Чижевский как ученый мыслитель, «Леонардо да Винчи XX века», по определению «Меморандума о научных трудах профессора д-ра А. Л. Чижевского», принятого на Международном конгрессе по биологической физике и биологической космологии, проходившего в Нью-Йорке в США с 11 по 16 сентября 1939 года, предстает как яркая звезда в сонме русских мыслителей, ученых, деятелей культуры, составляющих содержание, смысл эпохи русского Возрождения с XVIII века по XXI век.

 

2. А. Л. Чижевский – яркая звезда «Вернадскианского цикла» эпохи русского Возрождения

Творчество Александра Леонидовича Чижевского, несмотря на его известность, особенно в 20-х – 30-х годах XX века, его плодотворную дружбу с Константином Эдуардовичем Циолковским, его мировое признание, зафиксированное в «Меморандуме о научных трудах профессора д-ра А. Л. Чижевского» (1939), зафиксировавшего его приоритеты, оставалось в СССР – России долгие годы неизвестным. Вот основные направления его научной деятельности:

(1) в области биофизики и электрофизиологии,

(2) в области медицины,

(3) в области продления жизни,

(4) в области физиологии дыхания, реорганизации зданий и городов,

(5) в основании новой отрасли физиологии,

(6) в области практического животноводства,

(7) в области практического растениеводства,

(8) в области лечения отравлений ядовитыми газами при химической войне,

(9) в области всемирного распространения метода аэроионификации,

(10) в области эпидемиологии,

(11) в области микробиологии,

(12) в области статистического изучения смертности, связанного с установлением мирового синхронизма между частотой смертности и гипотезой существования «нового вида биологически активных излучений при определенных электрических процессах на поверхности Солнца»,

(13) в области изучения внешних влияний на нервно-психическую деятельность,

(14) в области изучения мутаций и других явлений,

(15) в «открытии одного из самых универсальных законов в вегетативной жизни земного шара – “закона квантитативной компенсации”, охватывающего в математической формуле динамику растительного мира Земли»,

(16) во всемирном распространении своих биокосмических трудов, в том числе в раскрытии функции избирательного резонатора на определенные «курпускулярные и электромагнитные процессы внешней среды», обнаруженные в клетке,

(17) в «изучении биологического и физиологического действия пенетрантного излучения»,

(18) в открытии «органных ритмов», «органоритмологии»,

(19) в «основоположении новых наук» – «динамической биоэлектростатики, или науки о движении в крови, тканях и органах электростатических зарядов», «биологической космологии (космобиологии, биокосмики), или науки о влиянии космических и теллурических факторов на жизненные функции», «биоорганоритмологии, или науки о зависимых, и аутохронных ритмах в структурах живых организмов», «аэроионификации, или науки об искусственной регулировке и искусственном управлении электрическим режимом атмосферного воздуха» в помещениях и в целях стимуляции, терапии, профилактики,

(20) в микробиоклиматологии, теории психических эпидемий, в открытии роли электростатики в иммунитете и т. д.,

(21) в изобретениях в области гигиены, профилактической и терапевтической медицины,

(22) в исследованиях об эволюции точных наук в древнем мире, в капитальных многолетних исследованиях о периодах во всеобщей истории и др.

 

Здесь наблюдается сходство с судьбой трудов по ноосфере В. И. Вернадского, когда они почти на 20 лет после его смерти попали в «зону молчания» в пространстве научной отечественной мысли.

 

А. Л. Чижевский – яркая звезда вернадскианского цикла эпохи русского Возрождения.

 

Категория эпохи русского Возрождения впервые была введена и раскрыта автором в работе «Николай Яковлевич Данилевский…» (2007) [4]. Я ввел различение эпохи западноевропейского Возрождения и эпохи русского Возрождения, подчеркивая, что в отличие от акцента на «физическую телесность человека», на свободу и индивидуализм человека, на почве которых вырос западноевропейский, а позже – американский, капитализм, от акцента, характерного для «гуманистических установок» европейского Возрождения, акценты, ценностные ориентации эпохи русского Возрождения – другие: на «космическую телесность человека», на космическое предназначение человека, на его ответственность перед целостным мирозданием, с опорой на общинно-соборные, коллективистские, «всечеловеческие» начала бытия [4]. Эти акценты уже присутствуют в творчестве М. В. Ломоносова, отражаются в творчестве Ф. И. Тютчева, Н. Ф. Федорова, Ф. М. Достоевского, С. Н. Булгакова, К. Э. Циолковского, А. А. Богданова, Л. Н. Толстого, В. И. Вернадского, Н. Г. Холодного, Б. Л. Личкова и др.

 

Мною предложено выделять три парадигмальных цикла или этапа в эпохе русского Возрождения:

(1) «Петровско-Ломоносовский цикл» (1710-е годы – 1810-е годы),

(2) «Пушкинский цикл» (1810-е годы – 1910-е годы),

(3) «Вернадскианский цикл» (1910-е годы – начало XXI века).

 

Конечно, моменты перехода от одного цикла к другому расплывчаты.

 

«Вернадскианский цикл» есть цикл, в котором зрелость в развитии русского синтетизма (или холизма) трансформируется в зрелость космических устремлений гения русского народа. Думаю, что главным для этого периода «фигурами» являются:

– В. И. Вернадский, создатель учения о биосфере и ноосфере;

– С. Н. Булгаков, создатель учения о космической функции хозяйства;

– К. Э. Циолковский, создатель теории реактивного движения и ракетных полетов человека к другим планетам солнечной системы и к звездным мирам, освоения космического пространства и космической философии;

– А. Л. Чижевский, создатель космобиологии и гелиобиологии, влияния циклики солнечно-биосферных связей на пульсацию живого вещества Биосферы;

– Л. Н. Гумилев, создатель теории этногенеза и связей этносферы и биосферы Земли.

 

Конечно, эти выделенные мною 5 ключевых фигур «Вернадскианского цикла» эпохи русского Возрождения нисколько не умаляют другие значительные, масштабные вклады этого этапа в развитие русского Возрождения, которые обозначены творчеством А. А. Богданова, П. А. Флоренского, В. М. Бехтерева, Л. С. Берга, И. П. Павлова, И. А. Ефремова, Н. И. Вавилова, А. Г. Гурвича, П. К. Анохина, Н. Г. Холодного, С. П. Королева, Н. А. Козырева, Н. Н. Моисеева, В. П. Казначеева и других.

 

Таким образом, творчество Александра Леонидовича Чижевского в «Вернадскианском цикле» эпохи русского Возрождения носит системообразующий характер. Оно в значительных своих «измерениях» конгениально творчеству В. И. Вернадского и К. Э. Циолковского.

 

Автор определяет результаты, полученные А. Л. Чижевским в космобиологии и гелиобиологии, как существенный вклад в теорию живого вещества биосферы. Обнаруженная ритмология космо-биосферных, солнечно-биосферных связей нашла свое подтверждение в теории этногенеза Л. Н. Гумилева, в его исторической этнологии, в концепции пассионарных «толчков».

 

«Ядром» эпохи русского Возрождения служит русский космизм. Генезис русского космизма имеет намного большую «глубину» в «толще» исторического потока русско-славянской культуры, по сравнению с тем, как это принято считать современными исследователями русского космизма, ограничивающими начало его появления или творчеством Н. Ф. Федорова, или творчеством Одоевского. Именно глубокая историческая традиция космической философии русской культуры, восходящая к солнцепоклонству в космических воззрениях древних ариев и протославян, стала основанием космических устремлений эпохи русского Возрождения, породивших прорыв советской цивилизации (СССР) в Космос в 1957 г. (первый искусственный спутник Земли) и в 1961 г. (первый человек, облетевший вокруг Земли, – русский, советский, человек, коммунист Юрий Алексеевич Гагарин).

 

В работе «От астрологии к космической биологии (к истории вопроса о внешних влияниях на организм)», скорее всего, по оценкам В. Н. Ягодинского, написанной в 1928 г. (Архив РАН, фонд. 1703, оп. 1, д. 14), Чижевский приходит к выводу: «Таким образом, мы должны представить себе человека и его агрегаты, сообщества и коллективы как продукт природы, как часть её, подчиненную ее общим законам» [5, с. 49]. Вот оно – основание для будущих открытий Л. Н. Гумилева в области взаимодействий этногенеза и биосферы Земли.

 

Современные исследователи творчества В. И. Вернадского и А. Л. Чижевского И. Ф. Малов и В. А. Фролов предложили интересный синтез ряда их высказываний, которому присвоили имя «Меморандум Вернадского – Чижевского» или «Космический меморандум организованности живого мироздания» [6].

 

По оценке И. Ф. Малова и В. А. Фролова, этот «Меморандум» – «памятка всем нам, которая на долгие времена освещает направление исследований и пути познания, идущие по спирально-возрастному закону и осуществляющие великий синтез древнего знания и новой науки». Авторы соединяют мысль В. И. Вернадского о влиянии космических излучений на становление планеты Земля и биосферы и их развитие о том, что биосфера есть как «создание Солнца», так и «процессы Земли», что люди – это «дети Солнца», и что «Биосфера не может быть понята в явлениях, на ней происходящих, если будет упущена эта ее резко выступающая связь со строением всего космического механизма» [6, с. 65], и мысль А. Л. Чижевского, повторяющую независимо от мысли В. И. Вернадского те же императивы познания: «наружный лик Земли и жизнь, наполняющая его, являются результатом творческого воздействия космических сил»; «люди и все твари земные являются поистине «детьми Солнца»; «эруптивная (взрывная – ред.) деятельность на Солнце, и биологические явления на Земле суть соэффекты одной общей причины – великой электромагнитной жизни Вселенной» со своими «пульсом», периодами и ритмами; «…жизнь… в большей степени есть явление космическое, чем земное» и создана «воздействием творческой динамики Космоса на инертный материал Земли»; «перед нашими изумленными взорами развертывается картина великолепного здания мира, отдельные части которого связаны друг с другом крепчайшими узами родства» [6].

 

На базе этого «Меморандума Вернадского – Чижевского» И. Ф. Малов и В. А. Фролов формируют эвристическую модель целостного мироздания в виде вложенных друг в друга вертикальных «октав». Эту систему «октавных вложений» они назвали «Космической иерархической цепью», частями которой выступает «Геосферная иерархическая цепь» (октава) и «Биосферная иерархическая цепь» (октава).

 

Для нас важен смысл единения научного творчества Вернадского и Чижевского, олицетворенного самим названием «меморандума». В. И. Вернадский раскрыл основные положения выдвинутого им впервые в мире учения о биосфере в 1916 году, когда А. Л. Чижевский, только что кончивший Калужское реальное училище, делал только первые шаги на поприще науки. Через 10–12 лет А. Л. Чижевский по сути выдвинутых идей становится сподвижником Вернадского по развитию учения о биосфере.

 

Книга Вернадского «Биосфера» (1926) вызвала творческий энтузиазм у Леонида Александровича [7, с. 17]. Его идеи по «психосфере», по закону квантитативной компенсации биосферы вносят существенный вклад в учение о биосфере и ноосфере, разрабатываемое В. И. Вернадским, хотя сам Чижевский свою деятельность так не оценивал, видя в себе больше соратника и друга К. Э. Циолковского и Н. А. Морозова. Но таковым его сделала сама логика развития эпохи русского Возрождения в XX веке, которую я назвал «Вернадскианским циклом» этой эпохи.

 

3. Становление гения. Начало дружбы с К. Э. Циолковским. О расцвете российской школы, рождающей гениев эпохи русского Возрождения

Очевидно, интеллект многих поколений Чижевских отличался всеохватностью любознания и универсализмом в познании мира. В зрелые годы Александр Леонидович, вспоминая свое семейное раннее детство и воспитание в кругу отца, мамы, тети и бабушки (по отцу), подчеркивал, что основные магистрали его жизни были «заложены в раннем детстве и отчетливо проявили себя к девятому или десятому году жизни. Я жадно поглощал все, что открывалось моему взору, что становилось доступным слуху или осязанию. Не было и нет такой вещи, явления или события, которые не оставили бы во мне следа. Я не знаю, что такое “пройти мимо”. Я не знал и не знаю, что такое безразличие, пренебрежение или нейтралитет» [5, с. 14].

 

Большая отцовская библиотека, а потом и библиотека самого юного Александра, развивали любовь к чтению. Ученый упоминает таких своих любимых в детстве авторов как Лермонтов, Пушкин, Гете, Гейне, Байрон, Гюго. В это же время в круг его чтения попадают научно-популярные сочинения – «Популярная астрономия» Фламмариона и «Небесные тайны» Клейна, а также книги по физике и химии. Бабушка научила Сашу разным языкам с детства, в возрасте 4-х лет он учил наизусть не только русские, но и немецкие и французские стихотворения.

 

Учеба Саши началась в г. Бела Седлецкой губернии в 1906 году. Он поступил в гимназию. Отправляя сына учиться, Леонид Васильевич напутствовал его такими словами: «Рекомендую тебе, Шура, не подъезжать к самой гимназии, а выйти из экипажа раньше: ведь там учатся разные дети, среди них есть и бедные. Благороднее и лучше особенно ничем не выделяться» [5, с. 15]. Так воспитывал отец сына: благородство начинается с уважения ко всем людям, независимо от их социального положения.

 

Вот что не хватает современным «буржуйчикам» в России, ведущим паразитический образ жизни[1]. Чижевский воспоминает директора гимназии немца Евгения Эдуардовича Пфепфера, требовательного и одновременно «гуманного и симпатичного», учителя литературы, тоже немца, Якова Густавовича Миллера, впервые зародившего в нем любовь к немецкой классической поэзии, в частности к поэзии Гёте, Шиллера, Гердера и др.

 

В 1913 году Л. В. Чижевский получает назначение в Калугу. Семья приобретает дом на Ивановской улице – дом № 43. Ныне там располагается Дом-музей Чижевского. Молодой 16-летний Александр поступает в частное реальное училище Ф. М. Шахмагонова, «лучшее среднее учебное заведение города, отличавшееся хорошим преподаванием и отсутствием казенщины» [5, с. 16].

 

Отметим, что Чижевский влился в коллектив с уже начавшим крепнуть научным интересом к космогонии. В 1908–1909 гг. им был написан «научный труд» «Самая краткая астрономия д-ра Чижевского, составленная по Фламмариону, Клейну и др.». А ведь автору этого «обобщения» было всего 11–12 лет. Ныне бы исследователи, много пишущие о сверхгениальных детях «индиго», которые стали массово появляться в 90-х годах XX века, наверное, отнесли бы молодого Сашу к этому же «поколению индиго». Затем Саше купили телескоп, и он начал вести астрономические наблюдения, в частности, наблюдения за планетами Солнечной системы – Марсом, Юпитером, Сатурном, и др., в том числе и за Луной. «Именно Луна долгое время тревожила мое пылкое юношеское воображение» [5, с. 17], – вспоминал Чижевский.

 

К этому времени он прочел популярное сочинение Юнга «Солнце». «Встреча» с кометой Галлея, очевидно, вызвала у него мощный исследовательский интерес к Солнцу, который, по оценкам В. Н. Ягодинского, очевидно, сформировался к 1913–1914 годам, когда он уже вместе с семьей переехал в Калугу. «Теперь я стал солнцепоклонником! Все книги о Солнце, которые нашел в библиотеке отца, в Калужской городской библиотеке, были мною добросовестно изучены. Все, что можно, я выписал из крупнейших магазинов Москвы и Петрограда… Книги Юнга, Аббота, Аррениуса сделались моим настольными справочниками», – замечает Чижевский [5, с. 18].

 

Итак, старт к созданию гелиобиологии в виде изучения Солнца и его влияния на процессы на Земле был сделан, причем во время учебы. Гении взрослеют в интеллектуально-научном плане, в плане исследовательского интереса быстро. Это тоже своеобразная закономерность творческого человека – Homo Creator. В. Н. Ягодинский хоть явно об этой закономерности не говорит, но подмечает такую тенденцию: «…многие крупные научные исследователи периода XIX – начала XX в. именно так – с самообразования и самовоспитания – начинали свой путь в науку. Достаточно напомнить, что И. И. Мечников в семилетнем возрасте “читал лекции” своим сверстникам, даже выплачивал им за это “стипендию”, а в 14–16 лет уже почти на равных вступал в научные споры с преподавателями университета» [5, с. 18].

 

Отметим, что в Чижевском уже в молодом возрасте проявилось ломоносовское качество, о котором как о свойстве русских мыслителей-ученых размышлял С. И. Вавилов: «Умение оперировать сотнями фактов и анализировать сведения из многочисленных источников» [5, с. 19] (определение В. Н. Ягодинского). В своих мемуарах «Вся жизнь» Александр Леонидович так характеризует внутреннее качество своей работы: «В некотором глубоком-глубоком подсознательном отделе моей психики был заключен основной принцип жизни – ни одного дня без продуктивной работы, которая не вносила бы в фундамент будущей жизни нечто важное… Время во всех моих делах играло основную роль. Время было для меня всегда самым дорогостоящим фактором, и одной из основных целей моей жизни было сохранение его и использование его себе и своему мозгу на благо… С детства я привык к постоянной работе… Я принял работу как истинное благо, как обычное и обязательное явление жизни» [5, с. 19; 8, с. 80].

 

В 1915 году Чижевский заканчивает реальное училище. Учился он неровно, его отвлекали от занятий его увлечения астрономией, Солнцем, стихами, музыкой, живописью, физическими и химическими опытами. Он признавался, что «наслаждался дивной способностью ума познавать» [5, с. 20]. Но одновременно он понимал, что как бы ни казались ему школьные предметы не нужными, он должен «обязательно переехать среднее образование» [5, с. 19–20].

 

Уже перед самым выпуском, в начале апреля 1914 года, судьба подарила ему встречу с Константином Эдуардовичем Циолковским, которая стала для него и знаковой, и программной. Чижевский так вспоминает этот момент:

«Однажды, в начале апреля 1914 года, мы, ученики последнего класса Калужского реального училища, неожиданно узнали, что урок рисования отменяется и вместо него нам прочтет лекцию Константин Эдуардович Циолковский. О нем я уже слышал, что он большой оригинал, посвятивший всю жизнь вопросам воздухоплавания и имеющий в этой области самостоятельные работы. Калужане к нему относились снисходительно, часто с улыбкой, а то и с открытой насмешкой. Но нам директор, естественник, доктор зоологии Федор Мефодьевич Шахмагонов, предупреждая нас о лекции Циолковского, сказал: – Имейте в виду, господа, сегодня вы увидите человека выдающегося. Циолковский – ученый, изобретатель и философ. Внимательно слушайте его лекцию. Его идеям принадлежит большая будущность» [2, с. 41]. Наконец, началась лекция. Циолковский вошел в класс. «Большого роста, с открытым лбом, длинными волосами, – вспоминает Александр Леонидович, – и черной седеющей бородой, он напоминал поэтов и мыслителей. В то время Константину Эдуардовичу шел 57-й год…».

 

Так встретились 17-летний Чижевский и 57-летний Циолковский.

 

В той лекции Циолковский рассказывал о возможностях полета с Земли с помощью ракет на Луну, Марс и другие планеты и сопровождал свой рассказ научной аргументацией и соответствующими фактами. Весь класс был восхищен «от смелости его идей». Ученики восторженно приняли его предложение помогать ему впоследствии, когда станут «учеными, инженерами или деятелями на других поприщах» [2, с. 41]. Поскольку Циолковский после лекции пригласил учеников в ближайшее время к себе, Чижевский сразу же воспользовался таким приглашением и посетил его через неделю, в следующее воскресенье. К этому времени будущий выпускник училища был достаточно опытным исследователем, увлекавшимся не только астрономическими наблюдениями, но и «изучением циклической деятельности Солнца» [2, с. 44]. У него было много вопросов. «Знал лишь, что Солнце определяет собою жизнь и смерть на Земле. А вот эти циклы?.. Полярные сияния и магнитные бури связаны с ними. А дальше? В этом заключалась суть вопроса» [2, с. 44].

 

Циолковский встретил приход молодого человека словами: «…я очень рад вашему приходу, молодой человек. Во-первых, сегодня воскресенье – мой приемный день. – И он слегка улыбнулся. – А во-вторых, моими работами мало кто здесь интересуется, и посещениями не избаловали» [2, с. 47].

 

Начался разговор вокруг «идей космической биологии» [2, с. 47]. Именно так характеризует этот первый разговор Чижевский.

 

Так крупный русский и советский ученый, гений, стоящий у истока начал советской и мировой космонавтики, Эдуард Константинович Циолковский стал «повивальной бабкой», т. е. принял «роды» другого русского гения – Александра Леонидовича Чижевского. Поток русского космизма продолжал набирать силу.

 

Чижевский получил благословление от Циолковского подобно тому, как Пушкин, по его суждению, получил благословение от Державина.

 

В самой зачинающейся дружбе К. Э. Циолковского и А. Л. Чижевского проявилась закономерность системогенетики русского космизма как движения потоков идей. Космические идеи Циолковского вошли в «соприкосновение» с зарождающимися космическими идеями его молодого собеседника.

 

Подчеркну в этой связи особый расцвет российской школы, рождающей гениев эпохи русского Возрождения. В Калужском реальном училище работали преподаватели, профессора, которые или одновременно, или раньше преподавали в высшей школе, вели исследования. Встреча на последнем классе учеников с К. Э. Циолковским – только одно из свидетельств того внимания, которое ученые уделяли школе и отвечали на её просьбы. Здесь проявилась традиция выращивания в школе мыслящих людей, граждан России, ранее уже заявившая о себе в Царскосельском лицее, в котором учился А. С. Пушкин.

 

Такая стартовая позиция помогла А. Л. Чижевскому сразу одновременно с поступлением в высшую школу погрузиться в научные исследования. Становление Чижевского как ученого было стремительно-космическим, соответствующим объекту его исследования – взаимодействиям Земли, Солнца и Космоса.

 

В настоящее время над российской школой, над этой её традицией навис «домоклов меч» реформ, пытающихся превратить образование в рыночную организацию, поставляющую на рынок образовательные услуги. Фактически это капиталистическая смерть отечественного образования. Следует согласиться с профессором Р. Лившицем из Комсомольска-на-Амуре [9], когда тот, выступая против рыночной, «образовательно-услуговой» идеологии реформ, превращающей учителя в «голую функцию» продавца услуг, подчеркивал, что учитель, в первую очередь, – нравственный авторитет, что нужно спасать российское образование, обращаясь к национальным традициям в сфере образования, которые восходят к петровско-ломоносовской доктрине академического университетского образования, проходят через весь XIX век и начало XX века, всю систему советского образования. Именно это образование стало основанием эпохи русского Возрождения, в котором гении никогда не забывали о школе.

 

Сам пример становления и взросления Александра Леонидовича Чижевского в школе есть свидетельство высочайшего качества российской системы образования.

 

4. Первый цикл в творческой эволюции А. Л. Чижевского

1914 год – год окончания Чижевским реального училища и год начала Первой Мировой войны. Он подает заявление на продолжение учебы сразу в два московских вуза – Московский коммерческий институт и Московский археологический институт. При этом его выбор уже – не выбор ученика, а выбор зрелого исследователя, которому известно, какие знания ему надо развить у себя. Коммерческий институт ему был необходим для получения основательной подготовки по математическим наукам, а от Археологического института он предполагал получить широкую область знаний по гуманитарному циклу, в первую очередь по политической истории и истории материальной культуры, искусств и литературы.

 

Весной 1917 года Чижевский защищает в Археологическом институте кандидатскую диссертацию и по согласованию с профессорами Александром Ивановичем Успенским и Николаем Ивановичем Кареевым принимается за подготовку докторской диссертации «О периодичности всемирно-исторического процесса», которая была защищена в марте 1918 году на историко-филологическом факультете Московского университета.

 

В этой работе отразилось исследование по влиянию циклов «пятен» на Солнце на исторический процесс через процедуру синхронизации циклов на Солнце и циклов в историческом процессе, калибруемых крупными историческими потрясениями – революциями, войнами, восстаниями, массовыми движениями, морами.

 

Впоследствии Чижевский так определил ключевое значение для этой работы лета 1915 года: «Мною летом 1915 года был сделан ряд наблюдений, послуживших краеугольным камнем для всех дальнейших исследований. В указанное выше время я работал над изучением процесса пятнообразования, которое тогда поглотило всё моё внимание. Я изучил также соотношение между прохождениями пятен через центральный меридиан Солнца и рядом географических и метеорологических явлений: магнитными бурями, северными сияниями, грозами, облачностью и другими явлениями в земной коре и атмосфере…» [5, с. 22; 8, с. 41]. Технику астрономических наблюдений Чижевский, по его же признанию, освоил под руководством известного астронома С. Н. Блажко, который впоследствии, в 1929 году, получили звание члена-корреспондента АН СССР.

 

Чижевским первым в мировой науке было доказано, что роль Солнца для природы, живого вещества биосферы, если прибегнуть к этому понятию В. И. Вернадского, детерминируется не только постоянно излучаемой энергией, но и периодическими изменениями его активности. Если прибегнуть к системогенетической методологии (по автору настоящего доклада – [10; 11]), то можно сказать, что циклы активности Солнца (вспышек магнитно-электрической активности) выступают циклозадатчиками по отношению к циклике биологических, социобиологических, психических процессов на Земле, которые, в свою очередь, становятся внешними циклозадатчиками по отношению к историческим процессам, т. е. истории человечества.

 

Время революции и гражданской войны было голодным временем. В одной из бесед в семье отец Леонид Васильевич Чижевский сказал сыну: «…как раз я читаю роман “Боги жаждут”, в котором Франс сказал сакраментальную фразу: “Ветром Революции в каждом доме загасило плиту”. Точно так же это происходит и у нас: голодное существование вошло в свои права» [2, с. 83].

 

Тем более удивительно, что в эти голодные годы «Революции» русская наука не только не погибла, а, наоборот, рождала в своем лоне все новые и новые прорывы. Это показывает жизнь не только А. Л. Чижевского в эти годы, но и деятельность В. И. Вернадского, Н. А. Морозова, Н. Д. Кондратьева, П. А. Сорокина, К. Э. Циолковского, П. А. Флоренского, А. Е. Ферсмана и многих, многих других ученых. Пламя социалистической революции, если прибегнуть к этой метафоре, несло в себе не столько разрушительные, сколько созидательные импульсы. Неслучайно в эти годы, несмотря на голодные времена, открывались новые научно-исследовательские институты и культурные организации, рождались новые исследовательские проекты, организовывались экспедиции по линии Комиссии естественных производительных сил (КЕПС), организованной по инициативе В. И. Вернадского.

 

Думаю, что это «творческое пламя Революции» отражалось в творчестве юного Чижевского, которое само по внутренней сущности было революционным и интенсивным, несмотря на революционность и «голодность» времени.

 

Вот как ученый характеризует себя – того молодого, находящегося в начале научного пути:

«Уже с восемнадцатилетнего возраста во мне проявлялись некоторые положительные черты: это способность к обобщению и еще другая, странная с первого взгляда способность, или качество ума, – это отрицание того, что казалось незыблемым, твердым, нерушимым. Я считал также, что математика равноценна поэзии, живописи и музыке. Я считал, что плюс и минус – величайшие знаки природы. Природа оперирует с этими знаками, как хирург скальпелем… Я многого не принимал на веру… Все опыты я всегда ставил сам и всегда в таком масштабе и количестве, от которых все приходили в ужас. Я, смеясь, говорил: “Верю лишь одному закону – закону больших цифр”… я был весьма темпераментным. Если что-либо задумал и решил, то я так и действовал, и притом быстро. Откладывать своих решений я не любил и тотчас же старался привести их в исполнение» [2, с. 85].

 

Известна «формула», подтверждаемая историей: революцию делают молодые. Революцию в науке, как правило, тоже делают молодые умы. В лоне Великой Октябрьской социалистической революции, если ее рассматривать не как моментное действие, совершал свою революцию в мировой науке, будучи молодым, Александр Леонидович Чижевский.

 

Новый прорыв в подходе к логике истории, вернее к феномену её цикличности, зафиксированный в его докторской диссертации, сочетался и с новым открытием в подходе к верификации этой цикличности на базе составления синхронических таблиц. Этот метод можно назвать синхроническим методом или методом синхронии, в основу которого была положена синхрония между 11-летними циклами (точнее – 11,1 года) появления «пятен» на Солнце, с их прохождением через солнечный меридиан, за которыми стояли мощные периодические электромагнитные импульсы (потоки солнечных высокоэнергетичных электронов), и циклами в истории человечества, или в физиологической ритмике живого мира и людей, включая ритмику «эпидемиологических нашествий» в биосфере.

 

Фактически работы А. Л. Чижевского наряду с работами И. Ньютона и Н. А. Морозова, а в конце XX и в начале XXI века – работами Фоменко и Носовского, несмотря на продолжающиеся споры вокруг этих работ, можно рассматривать как основание создания «математической истории», будущее которой – еще впереди, возможно – в XXI веке, с учетом становления новой парадигмы математики – математики качества[2].

 

С 1915 года А. Л. Чижевский приступил к глубокой теоретической разработке своей идеи – исследовать действие аэроионов (он же ввел и понятие аэроиона, чтобы отделить «иона в воздухе» как предмет исследования, от иона в жидкостях, в электролитах) на биопсихические процессы в организациях животных и человека.

 

В разгоревшемся споре между отцом Л. В. Чижевским и М. С. Архангельским о научном приоритете своего сына первый поставил окончательную «точку» такими словами: «Приоритет – первенство, а профессор Соколов сам повторяет чужие мысли, мысли иностранных ученых, а это называется компиляцией, а не приоритетом. Нельзя путать одно с другим. А впрочем, прочтите это место в “Основах химии”. Вот что пишет Дмитрий Иванович Менделеев по поводу научного открытия: “Справедливость требует не тому отдать наибольшую научную славу, кто первый высказал известную истину, а тому, кто умел убедить в ней других, показал её достоверность и сделал применимую в науке”» [2, с. 91–92].

 

Так под «артобстрелом» недоброжелателей в науке начинались исследования А. Л. Чижевского по теории и практике аэроионизации, первенство в которых впоследствии, через 20 лет, было признано всем миром.

 

Экспериментальная группа на дому состояла из самого Александра Леонидовича, его отца – Л. В. Чижевского и его тети – О. В. Лесли-Чижевской. Опыты начались с осени 1918 года. Полученные за декабрь 1918 года данные о весе съеденного корма подопытными крысами, их смертности свидетельствовали о достаточной тщательности подбора опытной и контрольной групп животных.

 

Эксперименты шли весь 1919 год. «Весь 1919 год прошел в работе, – вспоминает Александр Леонидович. – Один опыт следовал за другим. К. Э. Циолковский периодически навещал наш дом и с присущим ему добродушием и теплотой интересовался ходом исследований. Он хвалил меня – опыты давали желаемые результаты» [2, с. 99].

 

Приоритет Чижевского состоит в том, и это – главное в теории аэроионизации, что он первым в науке обратил внимание на действие полярных аэроионов на организмы животных и человека: или только положительных, или только отрицательных, – и открыл положительное действие на биопсихические процессы отрицательных аэроионов.

 

В конце 1919 года А. Л. Чижевский заявляет: «Тайна знака разгадана». «Это была первая важная победа в боях за ту область, которую Константин Эдуардович несколько позднее впервые назвал “электронной медициной” – наименование, которое возродилось во всем мире, но уже в 50-х годах текущего столетия, т. е. через 35 лет. Это было провиденциально, как и многое, что сходило с уст Константина Эдуардовича Циолковского», – вспоминает Александр Леонидович.

 

Иными словами, становящаяся теория аэроионизации, её приложение к медицинским исследованиям можно считать зарождением электронной медицины в революционной, советской России, охваченной гражданской войной.

 

Поистине, революция социальная в России сопрягалась с революцией духовно-научной. Этот пласт великого синтеза как части эпохи русского Возрождения еще нужно исследовать и «поднять» ради нас же самих, ради ноосферного прорыва и человечества, и России в XXI веке.

 

Следует отметить большую позитивную роль Анатолия Васильевича Луначарского (1875–1933), известного советского государственного и партийного деятеля, соратника В. И. Ленина, теоретика литературы и искусства, писателя и драматурга, возглавлявшего тогда Народный комиссариат просвещения (Наркомпрос), и Николая Александровича Семашко (1874–1949), первого наркома здравоохранения РСФСР, тогда заведующего кафедрой социальной гигиены 1-го Московского медицинского института, в судьбе А. Л. Чижевского в эти годы.

 

Именно Луначарский в это время снабдил ученого специальной «грамотой» за своей подписью, которая стала охранным документом от всяких наветов, вымыслов, злословий по поводу проводимых экспериментов над крысами в доме Чижевских в Калуге. Когда по Калуге пустили слухи, что Чижевский завёз крыс, которые вот-вот заразят население Калуги чумой, по указанию Н. А. Семашко было в одном из центральных медицинских институтов Москвы показано, что крысы в опытах и корабельные крысы есть разные крысы, и было выдано соответствующее разрешение на проведение опытов [2, с. 102].

 

В декабре 1919 года Чижевский докладывает результаты 8-и опытов в местном научном обществе Калуги. «Опыты позволили впервые точно установить, что отрицательные ионы воздуха действуют на организм благотворно, а положительные чаще всего оказывают неблагоприятное влияние на здоровье, рост, вес, аппетит, поведение и внешний вид животных. Полярность ионов постепенно разоблачалась в полном соответствии с моими теоретическими предположениями» [2, с. 103], – заключает ученый. Доклад Чижевский размножил на ротаторе и послал Сванте Аррениусу в Стокгольм (Швецию) при посредстве Леонида Борисовича Красина.

 

20 мая 1920 года С. Аррениус откликнулся письмом, в котором поддержал результаты исследований, высоко их оценил и пригласил к себе для продолжения исследований в его лаборатории. Письмо произвело большое впечатление на старших друзей Чижевского – профессора Московского университета, физика А. И. Бачинского и академика П. П. Лазарева, который состоял в переписке с С. Аррениусом. П. П. Лазарев уже тогда руководил Институтом биофизики Наркомздрава РСФСР, состоял профессором в ряде вузов и академиком с 1917 года. О нем так отзывается Александр Леонидович: «Со стороны Петра Петровича в течение ряда лет я встречал поддержку моих исследований и внимательное отношение. Он всегда с исключительной тщательностью прочитывал мои экспериментальные работы, иногда делал исправления или требовал более глубокой проработки того или иного вопроса» [2, с. 103].

 

П. П. Лазарев и его лаборатория стали учителями Чижевского в исследовательском деле, заложили исследовательскую культуру становящегося ученого-мыслителя. Здесь, по свидетельству самого ученого, он познакомился с будущими известными советскими учеными Н. К. Щедро, Т. К. Молодых, С. И. Вавиловым, Б. В. Ильиным, В. В. Шулейкиным, с сестрой знаменитого физика П. Н. Лебедева – Александрой Николаевной Лебедевой, работавшей в комнате-музее П. Н. Лебедева.

 

Тут же произошла и встреча с Алексеем Максимовичем Горьким, который поддержал Чижевского и, ознакомившись с содержанием и ходом его опытов, предложил свою помощь в организации выезда ученого в Швецию, к Аррениусу. На одной из встреч Горький сообщил Чижевскому, что после его разговора с Лениным и Луначарским последние согласились, «что просьбу Аррениуса следует уважить» и что «вы должны поехать в Стокгольм на два-три года» [2, с. 109]. Был готов и «проект поездки», связанный с намечаемым в Бергене Международным конгрессом по геофизике, на который «молодая Россия» собиралась послать профессоров А. А. Эйхенвальда, П. И. Броунова и А. Л. Чижевского в качестве секретаря. Но поездка потом, за несколько дней до отъезда, была запрещена в связи с подлой формой поведения поэта К. Д. Бальмонта, который написал «патетическую поэму о молодой стране Советов», получил через ходатайство А. В. Луначарского и Г. В. Чичерина заграничный паспорт и командировочные в золотой валюте и после торжественного банкета в Москве, «на котором он уверял собравшихся в своих лучших чувствах к молодой стране Советов», переехав через границу и очутившись на станции Нарва, собрал митинг и, по оценке Чижевского, «вместо поэмы, прославлявшей русский народ и новую власть, выплеснул на слушателей бочку словесного яда клеветы и лжи, направленных против советской власти» [2, с. 110].

 

А. Л. Чижевский этот срыв встречи с Аррениусом и возможности 2-х – 3-х летней работы с ним по-философски оценил так: «Так закончилось беспокойное лето 1920 года, и я не поехал за границу – и к лучшему. Судьба человека темна. Судьба слепа. Попав к Аррениусу, я мог увлечься какой-либо другой проблемой, или эта другая проблема могла быть мне поручена Аррениусом, отказаться от нее тоже было бы неудобно, и величайшая проблема о воздухе и до сих пор не была бы разрешена. Кто знает? Ведь могло бы быть и так. Кто может утверждать противное? Путь, ведущий к какой-либо цели, чаще всего бывает не прямым, а сложным, зигзагообразным…» [2, с. 111].

 

Но нет худа без добра. Благодаря ходатайству В. Я. Брюсова перед Луначарским, только двум калужанам – Чижевскому и Циолковскому – был назначен «академический паек» [2, с. 118]. Советская власть становилась на ноги, и она не забывала о помощи ученым, ведущим исследования.

 

17 марта 1922 года Чижевский по результатам двух циклов опытов пишет в научном докладе: «Отрицательные ионы воздуха способствуют поддержанию и продлению жизни животных, предохраняя их от преждевременной гибели. В будущем надлежит с чрезвычайной тщательностью изучить механизм этого действия ионов воздуха отрицательного знака. При условии подтверждения этого факта на большом материале, при условии общедоступности «ионификации» помещений будущий человек, пользуясь этим способом, может повести планомерную борьбу за свое долголетие» [2, с. 122].

 

Так в 1922 году А. Л. Чижевским была впервые сформулирована идея аэроионизации помещений и на этом пути – увеличения здоровья нации. Фактически, здесь, по моей оценке, просматриваются уже основания популяционной валеологии, ее аэроионизационного направления.

 

Сработала и связь с Аррениусом. Через американскую ассоциацию помощи Шведская Академия наук прислала, по ходатайству Аррениуса, посылки с продовольствием и одеждой, «очень красивый рентгеновский трансформатор», две выпрямительные лампы, счетчик ионов Эберта.

 

К опытам Чижевского стали присоединяться и медики. Таким соратником стал С. А. Лебединский, с которым на клинические опыты было заключено соглашение.

 

Были получены результаты по значительному приращению веса у подопытных животных, постоянно находящихся в атмосфере с отрицательными ионами. Крысы, страдающие рахитом, через 15–20 сеансов ионизации отрицательными ионами излечивались. Это открывало путь к повышению продуктивности сельского животноводства, к увеличению веса животных на единицу потребляемых кормов на основе «отрицательной» аэроионизации. «На этот факт мною впоследствии было обращено внимание сельскохозяйственных организаций, а выводы эти были подтверждены специальными исследованиям как у нас, так и за рубежом», – писал Чижевский [2, с. 128].

 

Третий цикл опытов Чижевский провел с конца июля до середины сентября 1922 года. Этот цикл был посвящен изучению влияния только положительных ионов на животных. Он показал, что это влияние губительно:

– смертность в опытных группах была катастрофично велика и составляла по отношению к первоначальному числу животных 58,3 %;

– средний вес животных в опытных группах неизменно падал;

– средний вес съеденного опытными группами корма непрерывно падал и в результате составил 75,2 % по сравнению с аналогичным показателем в контрольной группе.

 

5. Второй цикл в творческой эволюции А. Л. Чижевского. Открытие гелиогенетической циклики в истории человечества и становление гелиобиологии

Второй цикл в творческой эволюции Александра Леонидовича Чижевского начинается с того, что он приступает к последовательной разработке проблемы солнечно-биологических связей, правильнее даже было бы сказать – солнечно-биосферных (и соответственно, если воспользоваться понятием ноосферы по В. И. Вернадскому – солнечно-ноосферных) связей. Происходит становление гелиобиологии.

 

В 1922 году он утверждается профессором Московского археологического института. В 1924 году, благодаря помощи и рекомендации наркома просвещения А. В. Луначарского, поддержке П. П. Лазарева и К. Э. Циолковского, публикуется его книга «Физические факторы исторического процесса», в которой были отражены результаты его исследований, проанализированные в защищенной докторской диссертации в 1918 г.

 

Начинается работа над монографией по электронной медицине, которая была почти готова к публикации к моменту его ареста в 1942 году и безвозвратно была утеряна во время эвакуации его архива.

 

В. Н. Ягодинский в своей книге, уже неоднократно мною цитируемой, пишет: «И Луначарский, и автор (т. е. Чижевский – А. С.) понимали, что опубликование этой работы воззовет критику, особенно со стороны «вульгарных социологов» и историков. Так и произошло. «Сразу же ушаты помоев были вылиты на мою голову», – вспоминал Александр Леонидович. Была опубликована серия статей, в которых Чижевского называли и «солнцепоклонником», и мракобесом.

 

К. Э. Циолковский мгновенно встал на защиту научных результатов исследований своего друга.

 

В калужской газете «Коммуна» от 4 апреля 1924 года он публикует свою рецензию, в которой защищает в главном концепцию физических факторов исторических процессов. «В своей книге А. Л. Чижевский, – пишет Константин Эдуардович Циолковский, – кратко излагает достигнутые им после нескольких лет работы результаты в области установления соотношения между периодическою пятнообразовательною деятельностью Солнца – с одной стороны, и развитием массовых социальных движений, а также течением всемирно-исторического процесса за 25 веков – с другой. Для этой цели А. Л. Чижевскому пришлось выполнить целый ряд трудных исследований как в области всеобщей истории человечества, так и в области астрономии, биофизики и даже медицинской эпидемиологии. Статистический подсчет исторических событий с участием масс показал, что с приближением к максимуму солнцедеятельности количество указанных явлений увеличивается и достигает своей наибольшей величины в годы максимума солнцедеятельности (60 %). Наоборот, в минимум активности Солнца наблюдается минимум массовых движений (всего 5 %). Это иллюстрируется А. Л. Чижевским “кривыми всемирной истории человечества” за 2500 лет, охватывающими историю более 80 стран и народов. Данные кривые, метод построения которых впервые найден А. Л. Чижевским, навсегда должны будут сохранить за собой имя нашего исследователя. Затем А. Л. Чижевский устанавливает на основании синтеза огромного исторического материала, что с закономерными периодическими колебаниями в деятельности Солнца соответственно закономерно изменяется поведение масс, массовые настроения и прочее. Словом, молодой ученый пытается обнаружить функциональную зависимость между поведением человечества и колебаниями в деятельности Солнца и путем вычислений определить ритм, циклы и периоды этих изменений и колебаний, создавая таким образом новую сферу человеческого знания. Все эти широкие обобщения и смелые мысли высказываются автором в научной литературе впервые, что придает им большую ценность и возбуждает интерес. Книжку А. Л. Чижевского с любопытством прочтет как историк, которому все в ней будет ново и отчасти чуждо (ибо в историю тут врывается физика и астрономия), так и психолог или социолог. Этот труд является примером слияния различных наук воедино на монистической почве физико-математического анализа» [5, с. 36–37] (выдел. мною – А. С.).

 

Так писал великий русский космист XX века, основатель отечественной космонавтики и мировой космонавтики в целом К. Э. Циолковский.

 

Здесь я хочу обратить внимание на следующие моменты гелио-историко-системогенетического прорыва[3], выполненного в науке А. Л. Чижевским:

1) появление историометрии как исторической циклометрии[4], фиксируемой с помощью «кривых всемирной истории человечества»;

2) фиксация гелиогенетической колебательности в плотности исторических событий, которая может трактоваться как фиксация гелиогенетической цикличности социальной эволюции и соответственно эволюции монолита разумного живого вещества (в лице человечества), погруженного в живое вещество биосферы; К. Э. Циолковский правильно назвал как частную форму этой фиксации «функциональную зависимость между поведением человечества и колебаниями в деятельности Солнца»;

3) история человечества как форма его социальной эволюции наряду с имманентно ей присущими социальными законами и закономерностями находится под воздействием её биологического субстрата – биологического субстрата человечества, через который на ход истории влияют циклозадатчики Солнца и в целом Космоса как надсистем, в которые погружена Земля, биосфера и как ее часть – человечество, коллективный человеческий разум.

 

Последний момент вступал в конфликт со сложившимся взглядом на независимость истории от действия географического детерминизма, на отрицание организмоцентрического взгляда на социальные процессы, на общество как феномен. Поэтому издание книги «Физические факторы исторического процесса» вошло в конфликт с аксиоматикой исторического материализма и имело «большое (в основном – негативное) значение, – как правильно подводит итог В. Н. Ягодинский, – для дальнейшей научной и личной судьбы ее автора» [5, с. 37].

 

На самом деле, по моей оценке, книга Чижевского расширяла основания диамата и истмата, естественнонаучные основания марксизма. Но ученые – марксисты в советской науке 20-х годов не были готовы диалектически взглянуть на открытие Чижевского.

 

В этом проявился нарастающий догматизм советского марксизма, который ограничивал само поле понимания действия исторической диалектики. Позже это проявилось в учиненном властями разгроме советской генетики.

 

Ягодинский справедливо замечает по этому поводу, что идея синхронизации цикличности событийной логики истории (особенно в ракурсе экстремальных исторических событий – революции, войны, мора, голода, стихийных действий, особенно тяжких по своим последствиям) и цикличности солнечной активности рассматривалась большинством оппонентов Чижевского как реанимация «географического и вообще природного детерминизма» [5, с. 38] и отвергалась тут же на основаниях старой критики.

 

Сам Чижевский выступал против упрощенного понимания этой идеи и на этом настаивали такие знаменитые её сторонники, как, например, К. Э. Циолковский и П. П. Лазарев.

 

В монографии «Земное эхо солнечных бурь», которая была опубликована с большим запозданием только в 1973 году, Чижевский писал, что Солнце напрямую «не решает ни общественных, ни экономических вопросов», эти вопросы решает человек, но оказывает влияние на «биологическую жизнь планеты» [5, с. 38] и, соответственно, на биопсихосоциальную сферу деятельности человека, а через нее и на исторические процессы.

 

В лаборатории В. Л. Дурова Александр Леонидович в 20-х-годах выполнил специальное исследование по передаче мысли-образа на расстояние, о котором впервые стало известно только в 1991 году благодаря работе В. А. Чудинова «Чижевский как историк парапсихологии», опубликованной в сборнике докладов Межрегиональной научной конференции «Проблемы биополя» (Ростов Ярославский, 1991, с.98–106) [5, с. 48].

 

Эта работа Чижевского была написана им совместно с А. И. Ларионовым и В. К. Чеховским (хотя материал готовил только Чижевский) не ранее 1925 года на 18 страницах (Архив РАН, фонд 1703, оп.1, дело 4) [5, с. 50]. Рукопись осталась незаконченной, что-то прервало работу над ней. В ней дана история опытов по передаче мыслей на расстояние, охватывающая 7 периодов.

 

А. Л. Чижевским фактически была выдвинута научная гипотеза о том, что передача мыслей на расстоянии сопряжена с работой клеток как радиопередающих устройств.

 

Они резонируют с ноосферными, по моей оценке, высказываниями Н. К. Рериха: «Предполагается, что мысль, посланная из определенного места, будет принята также в определенном месте, где её ожидают, но, подобно радиоволнам, эти же мысли-образы будут восприняты подходящими приемниками и во множестве других мест. Это простое соображение еще раз напоминает нам, как велика ответственность человека за мысль и в каком контексте может находиться эта мысленная нервная энергия и с космическими явлениями величайшего масштаба» [5, с. 53].

 

Монография В. И. Вернадского «Научная мысль как планетное явление», которая подчеркивает ответственность человеческой мысли, её планетарную преобразующую силу, включает в том числе и идею о культурных, психических энергиях, влияющих на процессы в биосфере.

 

В. П. Казначеев со своими учениками, начиная с экспериментальных исследований в 70-х годах, доказал существование дистантной формы передачи информации между клетками, показал, что существует сложная форма реализации передачи мыслей на расстоянии между людьми на основе концепции живого пространства и «пространства Козырева» («зеркал Козырева») [13].

 

Здесь важно подчеркнуть, что у истоков этого направления отечественной научной мысли, имеющего ноосферно-ориентированный характер, стоит наряду с фигурами В. И. Вернадского, В. М. Бехтерева, Н. К. Рериха, В. Л. Дурова и гений А. Л. Чижевского.

 

6. Мировое признание. «Земля в объятиях Солнца»

Мировая слава Чижевского начинает оформляться и расти. Ученые друзья во Франции, по его же собственному признанию, – основоположник теории биолюминесценции профессор Рафаэль Дюбуа и профессор-медик Жюль Реньо способствовали избранию его в Тулонскую академию наук. Об этом событии известие пришло к Чижевскому в одном из писем в 1929 году. По этому поводу ученый-мыслитель грустно замечает: «Звание академика значило признание моих заслуг за рубежом, в то время как эти работы еще не вызывали у многих отечественных ученых положительной оценки» [2, с. 348]. Затем последовали награждения «дипломами члена» наиболее крупных медицинских обществ Франции – Общества сравнительной патологии и общей гигиены Парижского, Рейнского и других медицинских обществ, Общества электротерапии и радиологии Франции, Медико-биологического общества в Монпелье и других. Растет и интерес к творчеству Чижевского и в научной среде США. Колумбийский университет в Нью-Йорке в 1929 году одним из первых откликается на работы по аэроионификации и приглашает ученого для чтения курса биофизики. Профессор В. П. де Смитт сделал в Нью-Йоркской академии наук и других американских научных обществах ряд докладов по работам Чижевского. Поступили приглашения для чтения лекций по биологической физике и космической биологии от Принстонского, Иельского, Гарвадского, Станфордского и других университетов США.

 

Представитель крупнейшей медицинской ассоциации США К. Андерсен-Арчер была в июне 1930 года командирована в СССР для знакомства с работами и экспериментальной базой исследований Чижевского. Ей были показаны соответствующие результаты опытов и соответствующие «базы» в лаборатории Дурова, в лечебнице доктора В. А. Михина, материалы опытов и истории болезней, представленные ветеринарным врачом Тоболкиным. Нагруженная копиями материалов, К. Андерсен-Арчер вернулась в Нью-Йорк и сделала доклад в Институте по изучению туберкулеза им. Трюдо, в результате чего два виднейших американских специалиста направили председателю Совнаркома СССР и Председателю Всесоюзного общества культурных связей с заграницей Ф. Н. Петрову письма с приглашением Александра Леонидовича в США на 8 месяцев. «Широкая пресса Америки, особенно Ассошиэйтед Пресс, в необычных масштабах разнесла вести об этих работах (по аэроионификации – А. С.) по всему миру…» [2, с. 350].

 

Но было и критическое отношение, например, в Великобритании, со стороны учеников Резерфорда. Однако после ответов Чижевского на их критические замечания они признали его правоту. В августе 1930 года (на страницах «Британского журнала актинотерапии и физиотерапии» (том 5, № 5) появляется доброжелательная статья доктора К. Морелла «Лечение легочных заболеваний ионизированным воздухом», которая закрепляла, по признанию самого же Чижевского, «приоритет советской науки в области аэроионификации» [2, с. 352]. Результатом этого стало то, что «лед недоверия на берегах Темзы был сломан» [2, с. 352], и по личному поручению Эрнеста Резерфорда, вице-президента организационного комитета VI-го Международного конгресса по физической медицине, Чижевский был избран почетным членом этого оргкомитета. Его доклад на тему «Искусственная ионизация воздуха как терапевтический фактор» оказался единственным докладом в этой области [2, с. 353]. Великобританская ассоциация по изготовлению медицинской аппаратуры (Лондон) сделал предложение Чижевскому о продаже патента. «Настойчивые требования английской фирмы, – пишет Александр Леонидович – принудил Комитет по изобретениям 16 сентября 1930 года выдать мне авторское свидетельство за № 24387, но, конечно, не для того, чтобы продавать его англичанам» [2, с. 353].

 

Что же показал Чижевский к этому времени в своей теории аэроионификации?

1) В воздухе есть аэроионы – «витамины воздуха» – ионы воздуха отрицательной полярности, без которых даже чистейший воздух смертелен. Это было гениальное, эпохальное открытие.

2) Аэроионизация может стать мощным средством в решении проблемы сохранения здоровья и продления жизни человека.

3) Необходима аэроионизация отрицательными ионами воздуха закрытых помещений, в котором таких отрицательных ионов не хватает и в котором большинство людей проводит большую часть жизни.

4) Разработал аэроионизационный аппарат, получивший название «люстры Чижевского».

5) Между человеческим организмом и воздушной средой осуществляется электрообмен, в котором дыханию принадлежит первостепенное значение. Наблюдения 1925–1929 гг. над людьми и животными показали, что униполярно («отрицательно») ионизированный воздух оказывает определенное воздействие на функцию дыхания и становится лечащим фактором по отношению к легочным заболеваниям.

6) Ионы кислорода по Чижевскому являются ничем иным, как биокатализаторами, воздействующими на окружающие молекулы и поднимающими их энергетический уровень.

 

Данные положения послужили основой для следующего цикла исследований в данном направлении.

 

В этот же десятилетний период с 1922 по 1932 год шло активное становление гелибиологии и космобиологии по Чижевскому, вносящих существенный вклад в учение о биосфере В. И. Вернадского и, соответственно, в систему научных воззрений на ноосферу, которая мною в 90-х годах была названа ноосферизмом.

 

Ключевой работой в этом направлении является работа «Земля в объятиях Солнца» (697 с.), написанная уже к 1931 году [7, с. 6]. Она объединила все работы Чижевского по солнечно-биосферным (солнечно-земным) связям. Отдельный фрагмент этого капитального труда увидел свет в 1928 году в парижском издательстве «Гиппократ» под названием «Les Epidemies et les perturbations electromagnetiques du milien exterieur», а затем уже, спустя 25 лет, эта работа на родном, русском языке была издана в издательстве «Мысль» в 1973 году под названием «Земное эхо солнечных бурь» (2-е издание – в 1976 году). Собственно говоря, эта работа развивала монографию «Физические факторы исторического процесса», поднимала уровень обобщений ученого на новую высоту.

 

Большую роль в поддержке этого направления исследований и в его защите на официальных уровнях советской власти сыграл первый народный комиссар здравоохранения Н. А. Семашко. Вторым человеком, поддержавшим гелиобиологические исследования Чижевского, в частности, в области влияния Солнца на периодичность возникновения эпидемий гриппа, стал известный советский врач-инфекционист Глеб Александрович Ивашенцев, автор знаменитой книги «Курс инфекционных болезней». В 1931 году выходит во «Врачебной газете» его обширная статья «К проблеме этиологии и эпидемиологии гриппа», в которой он оценил исследования Чижевского в области космической эпидемиологии как «величайшую научную вершину» [2, с. 528].

 

У Чижевского имелись сотни тетрадей и сотни зарисовок поверхности Солнца. Он регулярно получал бюллетень солнечных данных из Цюрихской лаборатории, создал микробиологический «кабинет» с отличным микроскопом Цейса, чашками Петри, термостатом и т. д. и уже, по его же признаниям, с 1925 года вел эксперименты по воздействию солнечных лучей на микробы.

 

Предмет исследований эпидемиологии охватывает разнообразные явления и объекты биосферы. Микробы и вирусы, служащие первопричиной возникновения инфекционных заболеваний, составляют огромную часть микромира биосферы, пронизывающее её живое вещество.

 

По моей оценке, микро-вирусная составляющая живого вещества биосферы служит мощной «обратной связью» в системе биотической регуляции в рамках её гомеостатических механизмов, в частности, поддерживающей определенные интервалы пропорций между биомассами «царств» в биотаксономической «пирамиде» биосферы. Именно в рамках этого утверждения я предполагаю, что появление эпидемии СПИДа обусловлено чрезмерным «антропогенным давлением» на функционирование гомеостатических механизмов.

 

В этом контексте пандемия СПИДа есть сигнал-реакция биосферы на антропогенное давление, уже представшее к концу XX века в виде первой фазы Глобальной экологической катастрофы. Замечу по ходу изложения, что сама полицикличность («поликолебательность») функционирования биосферы является формой проявления действия гомеостатических механизмов и периодические эпидемии (пандемии) – часть действия механизмов «неравновесного динамического равновесия» биосферы.

 

В. Г. Ягодинский правильно заостряет мысль, что «…эпидемический… процесс является интегральным выражением целой совокупности изменений социальной, природной и биологической среды во всех их взаимосвязях и на всех уровнях организации биосферы» [5, с. 95].

 

Нужно отметить, что на ход рассуждений, сам тип мышления Чижевского, его теоретический дискурс, понятийный аппарат огромное влияние оказала книга В. И. Вернадского «Биосфера», вышедшая в 1926 году. Л. В. Голованов в своей вводной статье «Космический детерминизм Вселенной» к книге А. Л. Чижевского «Космический пульс жизни. Земля в объятиях Солнца. Гелиотараксия» (1995) подмечает этот факт [7, с. 17].

 

«Земля в объятиях Солнца» – это фундаментальное произведение Чижевского – мощно дополняло учение о биосфере и ноосфере В. И. Вернадского, в первую, очередь по линии воздействия космо-гелио-системогенетических связей на эволюцию биосферы, в том числе и в ее новом состоянии – ноосферы, когда человеческая мысль по своей энерго-преобразующей силе сравнялась с геологическими факторами биосферной эволюции.

 

Поражает уровень и глубина обобщения. Это действительно была презентация, уже по моей оценке, опыта ноосферно-ориентированного синтеза наук, который становится ключевым моментом новой волны синтеза наук в форме ноосферизма XXI веке.

 

Главные итоги в работе Чижевского сводятся к следующему.

 

1) Концепция циклики солнечно-биологических связей в ее развернутом виде становится основанием гелиобиологии и космобиологии.

 

2) Периодичность возмущений на Солнце (цикличность пятнообразования) имеет определенный параллелизм с цикличностью эпидемических катастроф. Этот вывод получил аргументацию в новой, хорошо обдуманной концепции «эпидемических катастроф». «При объяснении этих совпадений ученый придерживается той точки зрения, что в эпохи напряжений в деятельности Солнца, когда повышается его корпускулярная и электромагнитная продукция, вся Земля с ее атмо-, гидро-, лито- и биосферой испытывает на себе влияние усиленного скачкообразного прилива от Солнца» [5, с. 95].

 

3) Чижевским были предложены методы оценки количественной связи между периодическими процессом энергетической активности Солнца и периодическими процессами в разных областях системы «Земля – Биосфера – Общество – Человек», будь то массовые стихийные движения в истории человечества, будь то эпидемии, будь то землетрясения, другие природные катастрофы, будь то «психические эпидемии» (понятие Чижевского), базирующиеся на сравнении статистических рядов и их сглаживании с помощью гармонических функций. Эти методы, тривиальные для нынешнего времени, тогда, в первой трети XX века, были новаторским нововведением, как справедливо замечает В. Н. Ягодинский [5, с. 100].

 

4) Гелиобиологическая концепция по Чижевскому есть одновременно и космобиологическая концепция. Последняя выражается в том, что в полицикличности процессов в биосфере на планете Земля в целом отражается «биение общемирового пульса» [5, с. 88], «космический пульс жизни». В этом «пульсе» проявляется «иерархия циклов земных процессов в зависимости от аналогичных периодов магнитной возмущенности и солнечной активности (измеряемой числами Вольфа и другими индексами). Хорошо известны 5–6, 11, 22, 33–35- летние, а также 90-летие солнечные и климатические циклы, находившие отражение в динамике биосферы (засухи, наводнения и т. п. и их, например, биологические последствия)» [5, с. 88–89].

 

Именно в этом контексте А. Л. Чижевский, если прибегнуть к языку системогенетики [10], прослеживает системогенетическую связь между «астрологической» формой рефлексии над действием космических циклозадатчиков и теоретической (гелио- и космобиологической) рефлексией, представленной в его научно-теоретической системе.

 

7. Концепция психических эпидемий

К заслугам этого периода в жизни Чижевского относится и разработанная им концепция психических эпидемий как неотъемлемая часть гелиобиологии. Он доказательно продемонстрировал, что периодические «пожары» (моя метафора – А. С.) в форме психических эпидемий отражали воздействия солнечно-энергетической цикличности на нервную систему и психику людей, в целом на социальную психологию масс людей. Причем, чем ниже культура масс, чем больше они подвержены влиянию «темных чувств», тем больше это влияние (как бы изнутри), через психобиологический субстрат людей, их «бессознательное».

 

Вполне возможно (это уже мое предположение!), что в «бессознательном» как в эволюционной памяти [14] хранится память такого периодического воздействия и соответствующих психических реакций. «Дорого обходятся человечеству эти периодические массовые реакции. Миллионы жизней гибнут в этой борьбе обнаженных инстинктов» [2, с. 641]. Но, как замечает ученый, «с ростом культуры в массовые движения вкладывается всё большая и большая организованность, несколько затушевывающая их непосредственно стихийный характер. Взрослое человечество будет, по-видимому, считать массовые движения ненормальностью и прибегать к ним лишь в исключительных случаях» [2, с. 641]. А я замечу, что «взрослое человечество» с позиций ноосферизма и есть ноосферное человечество.

 

Заслуга Чижевского состоит в том, что он первый убедительно показал наличие циклического гелиобиологического детерминизма в самом потоке исторической событийности на основе метода (таблиц) синхронизации солнечной циклики и историко-событийной циклики. Эта линия отечественной мысли получила подтверждение в исторической этнологии Л. Н. Гумилева, в открытом им действии «космического пульса жизни» в виде «пассионарных толчков» в процессах этногенеза (этносферы) во взаимодействии с биосферой [15].

 

Вопрос, стоящий перед современниками, стоит в том, чтобы не впасть в биологизаторство оснований истории, это будет крупной методологической ошибкой, а соблюсти меру диалектической логики, в которой и учитывалось бы воздействие «того огромного биологического вихря», о котором пишет Чижевский.

 

8. Закон квантитативно-компенсаторной функции биосферы – открытие А. Л. Чижевского

В обобщающей работе «Земля в объятиях Солнца» Чижевский открывает закон квантитативно-компенсаторной функции биосферы. Именно так назвал этот «закон Чижевского» В. П. Казначеев (1991) [16]. Сама эта квантитативно-компенсаторная функция есть отражение действия гомеостатических механизмов биосферы, «тренировка» которых находится под постоянным циклическим воздействием гелиотараксии (ἥλιοταραξία)[5] – «солнечного возмущения» [17, с. 659].

 

Закон квантитативной компенсации впервые был сформулирован А. Л. Чижевским 31 января 1929 года в докладе «Закон количественной компенсации в вегетативной функции земного шара», прочитанном в практической лаборатории зоопсихологии, возглавляемой В. Л. Дуровым. Александр Леонидович раскрывает «взаимодействие структур биосферы и неодинаковость проявления связи биосферного механизма с колебаниями солнцедеятельности» [5, с. 81] и показывает, что «местные геофизические и метеорологические особенности вносят своеобразие в характер действия космических факторов на органический мир» [5, с. 81].

 

Чижевский обнаруживает систему разных фазовых сдвигов (отклонений от точек минимума и максимума) по отношению к кривой солнечной активности, наблюдаемых применительно к разнообразным процессам живой природы, в том числе и в «живой природе» человечества. Поиск причины этих «сдвигов» и привел ученого к формулировке «закона квантитативной компенсации в функциях биосферы в связи с энергетическими колебаниями в деятельности Солнца» [5, с. 81]. Его суть состоит в «формуле»: «количественные соотношения в ходе того или иного явления на очень больших территориях имеют тенденцию к сохранению путем периодических компенсаций, давая в среднем арифметическом одну и ту же постоянную величину или близкую к ней» [5, с. 81].

 

А. Л. Чижевский придавал этому закону в своей системе гелиобиологии больше значение. Он де-факто рассматривал Землю задолго до концепции Земли-Геи как живого организма Дж. Лавлока как некий целостный организм[6].

 

В ноосферизме закон Чижевского был прямо проинтерпретирован мною как закон гомеостатических механизмов биосферы как суперорганизма, взаимодействующий с законами Бауэра-Вернадского (формулировка в объединительном смысле этих законов предложена В. П. Казначеевым), в которых отражается способность живых систем производить негэнтропию в окружающей среде.

 

Объединяя разные уровни действия этих законов применительно к уровневой организации биосферы, можно говорить о комплексном законе Бауэра-Вернадского-Чижевского [18; 19]. Появление первой фазы Глобальной экологической катастрофы на рубеже XX и XXI веков свидетельствует о том, что человечество в своем антропогенном давлении на гомеостатические механизмы биосферы подошло к порогу их компенсационных способностей (в соответствии с действием «Закона Чижевского»).

 

Закон квантитативно-компенсаторной функции биосферы – крупное открытие А. Л. Чижевского и его весомый вклад в становящуюся в XXI веке научно-мировоззренческую систему ноосферизма.

 

Концепция этого закона Чижевского меняется, насыщается современным содержанием. Впереди новые открытия в лоне действия этого закона, которые отразят более «тонкие механизмы» в логике устойчивого развития биосферы.

 

В терминологии Чижевского атрибут «квантитативная» несет смысл «метрологическая», количественно-мерная [17, с. 679].

 

В наше время этот атрибут получает новое, неожиданное звучание. Он отражает квантовую форму действия механизма компенсации в биосфере – форму компенсации квантами, что корреспондируется по смыслу с циклической природой компенсаторных процессов в биосфере. Квант и есть «квантитативная единица», причем энергетическая единица, о которой рассуждает Александр Леонидович.

 

9. Второй период второго цикла в творчестве А. Л. Чижевского. Концепция органического электрообмена. Становление аэроионотерапии

Второй период второго цикла в творчестве Чижевского охватывает десятилетие с 1932 по 1942 годы. Этот цикл характеризуется большим акцентом в работе ученого на научно-организационную деятельность. К этому периоду Александр Леонидович окончательно формулирует проблему аэроионификации как народнохозяйственную задачу.

 

10 апреля 1931 года в «Правде» и «Известиях» было опубликовано постановление Совета народных комиссаров СССР о научных работах А. Л. Чижевского. Его наградили премией Совнаркома и премией Наркозема СССР. Одновременно была учреждена Центральная научно-исследовательская лаборатория ионификации (ЦНИЛИ) с целым рядом филиалов, директором которой был назначен Чижевский. Это было официальное признание результатов исследований Чижевского и его победа в той дискуссии, которая велась вокруг его приоритетов. Хотя враги, также как и профанаторы его идей, никуда не исчезли и только притаились.

 

Кроме того, с 23 марта 1931 года Чижевский состоял профессором на кафедре климатологии и ионификации Института птицеводства и птицепромышленности и одновременно заведующим отделом ионификации в НИИ птицеводства Наркомзема СССР.

 

Правительством были отпущены на деятельность ЦНИЛИ финансовые средства, которые позволили привлечь к работе видных зоотехников, врачей, физиологов и биохимиков. В исследованиях, выполненных в лаборатории или по ее заданию, участвовало до 50 научных работников [5, с. 177].

 

По итогам исследований в ЦНИЛИ уже в 1933 и 1934 гг. были опубликованы два капитальных тома, которые в скором времени были переведены на ряд иностранных языков. Кроме того, были написаны рукописи по законченным исследованиям, «которые должны были составить содержание еще двух томов» [5, с. 178].

 

Организацией научно-практических работ по аэроионификации птичников руководил В. А. Кимряков (совхоз «Арженка», Воронежский сельхозинститут). Биологическое отделение ЦНИЛИ возглавлял А. А. Передельский, в будущем ставший доктором биологических наук. Он со своей группой научных сотрудников изучал влияние аэроионов отрицательной и положительной полярности на эмбриональное развитие, определял значение дозировок, первичные механизмы биологической реакции на аэроионы, влияние отрицательных и положительных аэроионов на митогенетический режим, сахар, щелочной резерв крови и т. д. Исследования группы Передельского подтвердили выводы Чижевского, сделанные им еще в результате первых циклов опытов во время Гражданской войны, – это противоположное влияние отрицательных и положительных ионов на организм, а также важную роль легочного аппарата как первого приемника аэроионов в организме.

 

А. В. Леонтович как старый коллега Александра Леонидовича, будучи профессором Сельхозакадемии им. Тимирязева, курировал исследования по влиянию на животных. Профессор зоологии МГУ Г. А. Кожевников консультировал опыты над пчелами в совхозе «Марфино». Профессор К. П. Кржишковский с сотрудниками изучал вопрос о влиянии отрицательных аэроионов при различных авитаминозах.

 

Консультантом-физиологом выступал профессор Л. Л. Васильев, руководивший тогда отделом в Институте экспериментальной медицины в Ленинграде. В течение 1932–1936 гг. группа под его началом на средства ЦНИЛИ выполнила целый ряд работ по расшифровке механизма действия униполярных аэроионов. Были выполнены исследования по газообмену, хронаксии, физико-химии крови, которые снова подтвердили (на более высоком экспериментальном уровне) противоположное действие отрицательных (положительное действие) и положительных (отрицательное действие) ионов воздуха на организм.

 

Летом 1932 года на Воронежской станции по аэроионификации в птицеводстве на материале ЦНИЛИ совместно А. Л. Чижевским и Л. Л. Васильевым впервые была экспериментально обоснована концепция органического электрообмена, которая позволила приблизиться к пониманию механизмов физиологического действия униполярных аэроионов.

 

Фактически это было развитием идей электронной медицины, которые были сформулированы Александром Леонидовичем еще в 1919 году в рукописной работе «Морфогенез и эволюция с точки зрения теории электронов».

 

Теперь эти исследования по электронной медицине возобновились. Исследования по электрообмену продолжались в 1933–1936 гг. и затем в 1939–1941 гг., когда под руководством Чижевского были созданы при Управлении строительства Дворца Советов две лаборатории аэроионификации, а Л. Л. Васильев принял участие в ряде экспериментов. По программам ЦНИЛИ также работали профессора А. И. Божевольнов, А. Б. Вериго, А. П. Поспелов, Л. Н. Богоявленский, а также В. И. Жиленков, Б. Я. Ямпольский, А. С. Путилин.

 

В это же время осуществляются опыты по использованию аэроионов в медицине, в частности, для лечения ряда болезней.

 

Одновременно расширяется применение отрицательных аэроионов за рубежом. «В 30-х годах фундаментальные руководства по физиотерапии, климатологии, климатотерапии, биофизике, гигиене, как правило, уже имели специальные главы, посвященные действию аэроионов на организм человека» [5, с. 179]. Это было всемирное признание теории аэроионизации Чижевского.

 

В содружестве с ЦНИЛИ работали врачи в Москве, Воронеже, Ленинграде, Киеве, и «эта совместная работа принесла определенную пользу» [5, с. 179].

 

Чижевский очень щепетильно относился к техническому базису аэроионификации и активно выступал против случаев профанации этого метода, число которых нарастало. Здесь важно соблюсти меру в генерации отрицательных аэроионов кислорода, при этом нейтрализовать негативное явление наполнения воздуха «псевдоаэроионами» – электризованными частицами (мелкими капельками воды, металлическими пылинками, копотью, веществами радиоактивного распада (радон), озоном и т. д.). Именно этими недостатками страдали альтернативные ионизаторы, не выдерживающие конкуренции с «электроэффлювиальным методом», материализацией которого была «люстра Чижевского».

 

Это дало основания для перехода к использованию аэроионификации в валеологических целях (если воспользоваться современным понятием валеологии как науки о здоровье) и в целях повышения эффективности лечебных процессов.

 

Известный писатель П. Павленко, автор романа «Счастье», страдавший легочным заболеванием, неоднократно встречался с ученым и пользовался его помощью. Даже в одно время он мечтал написать книгу о Чижевском. По крайней мере, идеи Чижевского нашли отклик в романе.

 

Происходило становление аэроионотерапии.

 

В конце 1938 года Чижевскому было предложено организовать две лаборатории аэроионификации при строительстве Дворца Советов. Эти лаборатории возглавил В. К. Варищев (третий Московский государственный медицинский институт, кафедра общей и экспериментальной гигиены) и Л. Л. Васильев (Ленинградский государственный педагогический институт). А. Л. Чижевский состоял в штате проектной мастерской и возглавлял «группу при авторе», «в которой изучались: биологическое действие дезионизированного (профильтрованного) и ионизированного воздуха; очищающее (стерилизирующее) действие искусственной аэроионизации на пыль и бактерии воздуха; физиологическое действие аэроионов обоих знаков; распыляющие и ионизирующие свойства гидроэлектрического генератора аэроионов» [5, с. 190].

 

За время работ на строительстве Дома Советов ученый подготовил ряд трудов [5, с. 191]:

– трехтомник «Аэроионы»;

– трехтомник «Труды по ионификации».

 

Потом 7 томов трудов ученого «Аэроионы» (1937–1939 гг.) и 4-х-томник А. Л. Чижевского, Л. Л. Васильева и других под названием «Аэроионификация как гигиенический фактор» (1939–1940 гг.), были представлены перед самым началом войны на соискание премии им. И. В. Сталина [5, с. 190].

 

К 1941 году были решены многие практические и технические вопросы аэроионификации, но война и затем арест в 1942 году прервали эту работу. Чижевский вернулся к ней только в конце 50-х годов.

 

10. Мировые приоритеты титана эпохи русского Возрождения

1939 год – вершина мирового признания Чижевского и его научной славы. Она выразилась в форме признания его заслуг на «Международном конгрессе по биологической физике и биологической космологии» в Нью-Йорке, проходившем с 11 по 16 сентября 1939 года, на котором был принят «Меморандум о научных трудах д-ра А. Л. Чижевского».

 

Сам по себе этот факт беспрецедентен в истории мировой науки. По моей оценке, этот акт значит даже больше, чем присуждение Нобелевской премии. Хотя, по свидетельству А. Л. Чижевского, его представляли к Нобелевской премии. Но в те дни «к нему пришли двое незаметных товарища и «попросили» отказаться о премии [5, с. 291]. В этом «меморандуме» закреплялись 22 мировых приоритета Чижевского, которые уже раскрывались выше.

 

22 мировых приоритета! Это действительное мировое признание универсальности гения Александра Леонидовича Чижевского, достойного представителя вернадскианского цикла эпохи русского Возрождения.

 

В «Меморандуме» подчеркивались капитальные исследования Чижевского [5, с. 363–364]:

– по микробиоклиматологии;

– о психологических эпидемиях;

– о физикохимии воспалительных процессов;

– о роли электростатики в иммунитете;

– об авитаминозах и витаминах;

– об олигодинамических явлениях;

– о графической регистрации сна в норме и при патологии;

– о вредности алюминиевой посуды;

– об аэроионостерилизации воздуха;

– по морфогенезу и эволюции форм;

– об электростатическом распылении жидкостей в целях ингаляции;

– об электричестве выдохнутого воздуха;

– по теории злокачественных образований и др.

 

Само избрание А. Л. Чижевского Почетным президентом Конгресса было также актом признания его заслуги в областях гелио- и космобиологии, биофизики, теории аэроионификации, электронной медицины перед всем мировым научным сообществом. К сожалению, власти А. Л. Чижевского на Конгресс не пустили. Кто-то, кого считал Чижевский своим таинственным недругом, продолжал ему пакостить.

 

Но эпоху русского Возрождения было невозможно приостановить, также как и невозможно погасить исследовательскую мысль настоящего человеческого разума, обращенного к добру, к повышению качества жизни и установлению ноосферной гармонии.

 

А. Л. Чижевский внес и свой вклад в методологию научных обобщений. Здесь его метод близок к методу В. И. Вернадского, к тому, что он назвал «эмпирическим обобщением».

 

Статистические связи между цикличностью энергетической активности излучений Солнца и цикличностью биопроцессов в биосфере и цикличностью исторических процессов на уровне массовых экстремальных событий, раскрываемые Чижевским на основе построения синхронических таблиц, представляли собой несомненно «эмпирическое обобщение» по В. И. Вернадскому.

 

Сам Александр Леонидович так оценивал свой вклад в эту область: «Не только Н. А. Семашко, Г. А. Ивашенцев и С. Т. Вельховер, но и многие другие видные ученые поддержали или интересовались моим исследованиями, отнюдь не считая их фантастическими гипотезами. Эти ученые уже в то время знали, что статистические закономерности совершенно равноценны лабораторному эксперименту. В числе таких ученых были акад. В. И. Вернадский, акад. А. В. Леонтович, К. Э. Циолковский, проф. А. А. Садов, чл.-корр. АН СССР проф. Г. Д. Белоновский, проф. А. В. Репрев, акад. В. Я. Данилевский и другие, которые устно или печатно высказали свое положительное мнение об этих исследованиях [17, с. 730]. Именно на этом пути ученый впервые показал, что «колебания общей смертности достаточно хорошо следуют за кривой циклической деятельности Солнца. В годы максимальной активности Солнца обычно наблюдается большой пик смертности, в годы минимума – тоже пик, но значительно меньшей высоты» [17, с. 732].

 

Чижевский вводит понятие гелиотараксии, под которой понимают циклическое – возмущающее (или циклически-возбуждающее) действие Солнца («гелиоса») на Землю с ее биосферой как органическое целое.

 

Возмущающее ритмо-циклическое действие Солнца как в моменты повышения своей активности как бы увеличивает амплитуду напряженности протекающих социально-исторических процессов. «Энергия солнечных бурь, достигая Земли, тем или иным путем повышает возбудимость нервно-психического аппарата, чем и способствует более резким ответам организма на социальные раздражители. Если таковые имеют место в данном сообществе» [17, с. 702].

 

11. Третий цикл творческой эволюции А. Л. Чижевского. Наперекор судьбе

С января 1942 г. до середины 1944 г. Чижевский, будучи осужденным на 8 лет лагерей, находился в Челябинске и в Ивделе, работал в кабинетах аэроионотерапии и клинических лабораториях.

 

С 1944 по 1945 гг. был научным консультантом лаборатории в Кучине под Москвой. Затем несколько лет (с 1945 по 1950 гг.) провел в Долинке и Спасском под Карагандой.

 

С 1950 по 1957 гг. проживал в Караганде, сотрудничая в различных медицинских учреждениях как ссыльный [5, с. 278].

 

Во всех местах заключения, где был Чижевский, он умел поставить себя так, что с ним считались и везде, не прекращая, он проводил научные исследования.

 

Математик Павел Гаврилович Тихонов вспоминает, что первая встреча с ученым у него произошла во внутренней тюрьме НКВД в 1942 году в Челябинске, поскольку их арестовали одновременно. Вторая встреча состоялась в 1947 году в Спасске, примерно в марте. Он оказался лежачим больным в палате главврача Григоровича и мог часто наблюдать за Александром Леонидовичем, который «сидит в лаборатории», «что-то пишет или смотрит в микроскоп». «В клинической лаборатории он оставался иногда и на ночь. В углублении в виде лоджии едва помещалась его койка» [5, с. 278].

 

П. Г. Тихонов стал соратником Чижевского в исследованиях «по оседанию крови» и производил математические расчеты, разрабатывал математические модели гидродинамики крови.

 

Помогал Чижевскому в математической части исследований и Георгий Николаевич Перлатов, ставший соавтором Александра Леонидовича в книге, подводившей итоги исследованиям структурного анализа движущейся крови [5, с. 274].

 

Г. Н. Перлатов отмечал в Чижевском «мягкость, чувствительность, но одновременно стойкость в убеждениях. В этих чертах его характера есть какое-то сходство с Герценом» [5, с. 294], – писал он в своих воспоминаниях. «В поэзии он отражал движение самой природы. Эгодисперсия – полное растворение, слияние с природой, как у Тютчева» [5, с. 294]. «В живописи он был солнцепоклонником. Любил Рериха (прошлое воплощалось в настоящем)» [5, с. 294].

 

Ирина Николаевна Кулакова вспоминает образ Чижевского уже в 1953 году, когда он был почти в том возрасте, в котором увидел впервые Циолковского в 1914 году: «…Я повстречала гражданина выше среднего роста, в телогрейке, кирзовых сапогах. Обращала на себя внимание длинная густая седая борьба, но на лице было написано благородство, интеллигентность». Ему тогда исполнилось 56 лет, а Циолковского он описал, когда тому было 57 лет. «Я хотя и считалась его начальницей, но не уставала называть себя его ученицей. Я боготворила его. За короткий срок им была написана на основе исследований, проведенных в лаборатории, монография «Биофизические механизмы реакции оседания эритроцитов». Издана в Новосибирске в 1980 году [5, с. 294].

 

В лагерях Чижевский встретил вторую свою любовь в лице Нины Вадимовны Энгельгардт.

 

Нина Вадимовна Энгельгардт, ставшая второй женой Александра Леонидовича – из знатного рода Энгельгардтов, его смоленской ветви, которая дала России много известных деятелей. Николай Федорович Энгельгардт (1799 г. р., т. е. родившийся в один год с А. С. Пушкиным), прадед Нины Вадимовны, командовал пехотной дивизией в Севастопольскую компанию (1854–1855). Другой предок – Александр Николаевич (1832–1893) был сначала артиллерийским офицером, а потом знаменитым землевладельцем. Его сыновья Михаил и Николай стали известным писателями.

 

Нина Вадимовна родилась 30 марта 1903 года в родовом имении Климово. Любимая ее сестра воевала на стороне «белых» в Крыму, выносила раненных с поля боя во время сражения на Перекопе, была потом арестована, подверглась пыткам и расстреляна.

 

Нина тоже прошла 5-летнюю высылку на Соловки. После освобождения стала актрисой в ансамбле под руководством Е. Перешкольника. Потом ее снова арестовали по обвинению в шпионаже. Была на грани смерти. Выжила.

 

С Александром Леонидовичем Чижевским была знакома с детства. Её любовь не раз спасала вспыльчивого и бескомпромиссного Чижевского в трудные годы лагерной жизни.

 

Нина Вадимовна поддерживала мужа и помогала в его исследованиях, требовавших беззаветной самоотдачи. И сама была такой же, как и муж, беззаветной, самоотверженной, стойкой и прошла остаток жизни Чижевского рядом с ним, не только как супруга, но и как друг, соратник, последователь его идей.

 

Чижевский был тем «пассионарием», о которых писал Л. Н. Гумилев, создавая в теории этногенеза концепцию пассионарности и пассионарного толчка. Он создавал вокруг себя поле высочайшего и духовного, и творческого, мыслительного напряжения, которое притягивало к нему всех, кто оказывался рядом. Так было и на воле, и в заключении. Многие из притянувшихся к нему в годы неволи стали его соратниками и даже со-творцами по проводимым исследованиям, которые велись в течение всех лет заключения, а потом ссылки.

 

Чижевский осознавал это своё свойство – свойство бескомпромиссного борца или воина, идущего всегда навстречу врагам и наперекор судьбе. О себе гениальный мыслитель России писал так: «Поведение ученого, борющегося за свои идеи и убеждения, может быть двояким: либо ученый становится в непримиримую оппозицию по отношению к своим противникам и начинает войну за свои идеалы, либо, следуя дипломатическому кодексу, ведет «игру», принимая компромиссы, чтобы, в конце концов, выиграть или проиграть. Выбор поведения зависит от темперамента и уверенности в своих силах. Но нельзя также быть в такой мере уступчивым, чтобы получать пощечины. Принципиальность – это основная линия поведения ученого, а метод борьбы, наступательный или выжидательный, – дело душевного склада и тактики человека… война лучше подлого и позорного мира. Лучше смерть, чем ярмо раба и вечные галеры… я выбрал борьбу до последней капли крови и потому пострадал, но в то же время я всегда чувствовал себя победителем и, наконец, победил на самом деле. Вечный позор лег на имена моих врагов» [2, с. 491].

 

Период заключения и ссылки с 1942 по 1958 гг. оказался периодом тяжелого испытания всех свойств Чижевского. И он заслужил право на эти оценки. Он показал такую духовную и душевную стойкость, такую верность своим научным идеям, что уже одно это ставит его в один ряд с такими мировыми мыслителями прометеевского склада, какими были Джордано Бруно, Томмазо Кампанелла, Галилео Галилей, Иван Посошков, Кибальчич, Николай Александрович Морозов.

 

12. «Гемодинамический вектор» исследований. Разработка основ электронной гематологии

«Гемодинамический вектор» исследований А. Л. Чижевского в клинических лабораториях в эти годы продолжил уже ранее сформировавшийся интерес исследователя в области электронной медицины.

 

В. Н. Ягодинский отмечал, что в военные годы Чижевский не переставал думать о проблемах аэроионификации, в 1943 году подготовил ряд докладов, которые свидетельствует о широте его непрекращающегося поиска, – о методах ускорения заживления ран, о теоретических предпосылках аэроионификации помещений большой кубатуры, об экспериментах по очистке воздуха от микроорганизмов и др.

 

Однако «круг научных интересов ученого в эти годы перемещается в новую для него область – в гематологию. Переход на новую тематику был отчасти обусловлен сложившейся обстановкой, в которой он не мог продолжать прежних исследований. Вместе с тем Чижевским уже с начала 30-х годов владела мысль о необходимости выяснения роли гемодинамики в “электрообмене” организма со средой. Проницательный ум Чижевского нащупал важнейший компонент организма, определяющий его жизненную активность и четко улавливающий внешние воздействия, наиболее целесообразно реагируя на них своими структурными и химическими изменениями, – кровь» [5, с. 209].

 

Чижевский был готов к этому повороту в своем исследовательском интересе предыдущей своей творческой историей.

 

В 1933 году была подготовлена статья о действии аэроионов на кровь. Затем эта тема нашла отражение в статьях (совместно с Л. Л. Васильевым) по органическому электрообмену, восходящих по своей постановке к прорывной работе Чижевского 1919 года «Морфогенез и эволюция с точки зрения теории электронов», путь к публикации которой преградил О. Ю. Шмидт, а также в специальных работах 1934 и 1941 гг. по электрической характеристике крови.

 

«В 1944 г. он делает доклад с математическими доказательствами симметричного расположения эритроцитов в крови (мой комментарий: еще один принцип симметрии, открытый Чижевским, который развивает принципы симметрии Пастера-Кюри-Вернадского!!!), в 1947 г. – о концепции пространственного строения движущейся крови и в 1949 году – об экспериментальных исследованиях в данном направлении. И только в 1951 г., т. е. спустя 10–15 лет после начала работ по крови, в «Вестнике Академии наук Казахской ССР» и «Бюллетене экспериментальной биологии и медицины» публикуются результаты этих исследований. Свое дальнейшее развитие они нашли в статьях 1953–1955гг.» [5, с. 210].

 

Перечислим эти работы [5, с. 423]:

1951 г.:

– «Структурный анализ движущейся по сосудам крови» (Вестник АН КазССР, № 12, с. 58);

– «Структурные образования из эритроцитов и движущейся по сосудам крови» (Бюллетень экспериментальной биологии и медицины, № 12, с. 443);

1953 г.:

– «Ориентация и кинематика эритроцитов в крови» (Известия АН СССР. Серия биология, № 5, с. 72);

– «Электрореакция оседания красных кровяных телец (ранняя диагностика)» (Клиническая медицина, № 31, с. 60);

1954 г.:

– «Об истинной величине диаметра нормоцита крови человека» (Доклады АН СССР, т. 94, № 3, с. 565);

1955г.:

– «Образуются ли эритроцитные монетные столбики вне организма?» (Бюллетень экспериментальной биологии и медицины, № 11, с. 70, соавтор – Г. К. Трофимов).

 

Все эти исследования позволили Чижевскому к 1959 году обобщить их и издать в виде капитальной научной монографии «Структурный анализ движущейся крови» (М.: Изд-во АН СССР, 266 с.). Рецензентами по монографии выступили: директор Института биофизики АН СССР профессор Г. М. Франк, директор Института биохимии АН СССР академик А. И. Опарин, заведующие лабораториями Института морфологии животных АН СССР доктора биологических наук А. Н. Студитский и А. П. Коржуев, а также дали положительные отзывы ряд ученых Математического института им. В. А. Стеклова АН СССР.

 

Книга насыщена математическими формулами, хотя её текстовая часть позволяет врачам и биологам разобраться в существе вопроса, в основных теоретических выводах и практических приложениях.

 

Что же главное внес ученый в науку о крови – гематологию?

1) Предложил теорию движущихся радиально-кольцевых структур эритроцитов.

2) Раскрыл механизмы электростатического взаимодействия эритроцитов и их эволюции.

3) Раскрыл электрические и магнитные свойства эритроцитов, что позволяло в будущем оценить механизмы гелиовоздействия на кровь (уже в логике гелиобиологии).

 

Одновременно, по моей оценке, монография может быть отнесена к сфере математической биологии, становлению которой, наряду с А. А. Любищевым, способствовал уже своими первыми исследованиями А. Л. Чижевский. При сравнении возможных моделей ориентации эритроцитов и выборе среди них оптимальной модели ученый вместе со своими соратниками и помощниками – математиками П. Г. Тихоновым и Г. Н. Перлатовым использовал:

– вероятностные методы (Гауссово распределение, геометрические вероятности);

– формулы интегральной геометрии (формулы Сантала, результаты А. Пуанкаре о числе выпуклых областей определенного вида, пересекающих замкнутый контур с заданным периметром, и др.) [5, с. 211].

 

Потом, спустя 14 и 21 год, уже после смерти Александра Леонидовича вышли еще две его книги, развивающие и дополняющие идеи и теоретическую систему этой работы:

– «Электрические и магнитные свойства эритроцитов» (Киев: Наукова думка, 1973, 94 с.);

– «Биофизические механизмы реакции оседания эритроцитов» (Новосибирск: Наука, Сибирское отделение, 1980, 177 с.).

 

В. Н. Ягодинский справедливо замечает, что эти три академических издания отражают крупный вклад ученого в гематологию и одновременно в биофизику.

 

Чижевский и в методе исследования обогнал свое время. Можно сказать, что Чижевский закладывал основы электронной гематологии как части электронной медицины. Он показал, что «электрическая система крови» [5, с. 214], находится в «непрерывном и многообразном движении по кровеносным сосудам разного диаметра, а, следовательно, и разного режима движения» [5, с. 214].

 

Это шло развитие идей электронной медицины, тех ранних утверждений Чижевского, за которые ему пришлось «вынести тьму упреков», по которым «основная энергия, – как формулировал сам автор, – возникает в организме на конечных этапах окисления органических веществ, при переносе электронов на кислород, полученный при дыхании и поставляемый кровью во все, самые отдаленные уголки нашего тела… клеточное дыхание является самым важным актом в жизнедеятельности организма» [2, с. 237].

 

Электромагнитная динамика движущейся крови с синусоидально-вихревыми эффектами приводит, в моей оценке, к гипотезе о существовании электрической и магнитной асимметрий правой и левой нижних конечностей человеческого организма, что расширяет представления о лево-правополушарном диморфизме человеческого организма и формирует дополнительную базу для физической картины широтно-меридианальных энергетических потоков в человеческом теле (в рамках представлений восточной медицины).

 

Чижевский считал, что «для организма небезразлична величина электрического заряда эритроцитов, более того – эта величина является одним из важных факторов транспортно-обменной работы всего кровяного русла» [5, с. 216].

 

Им раскрыт механизм седиментации эритроцитов. В ходе экспериментов Чижевский искал роль воздействия аэроионов отрицательной полярности на свойства крови и её седиментационные механизмы. Полученные им результаты показали, что электрокинетический потенциал частиц органических и неорганических коллоидов может быть изменен искусственно с помощью униполярного ионного потока. «Есть основания предполагать, что, подвергая кровь в специальной стерильной камере воздействию ионного потока отрицательной полярности, можно будет добиться усиления стабильности её морфоэлементов и коллоидных частиц» [5, с. 233].

 

Ягодинский очень верно подводит итоговую оценку этому циклу работ Чижевского: «…все обилие разнородного материала в работах Чижевского по крови не являются набором не связанных друг с другом фактов, а объединяются в единое целое концепцией структурности красной крови как при движении её по сосудам, так и в процессе оседания и концепцией комплекса биофизических факторов, способствующих поддержанию этой структуры» [5, с. 225].

 

13. Время подведения итогов

Вернувшись в Москву, в период с 1958 по 1964 гг. Чижевский активно продолжал свои работы, в том числе и над проблемой солнечно-биосферной ритмологии, и проблемой аэроионификации.

 

В 1959 году выходит монография «Аэроионификация в народном хозяйстве» (М.: Госплан СССР, 758 с.). В 1963 году в обществе «Знание» издается его брошюра «Солнце и мы» (М.: «Знание», 1963, 48 с.).

 

В 1964 году – в год его смерти вышли из печати работы:

– «Атмосферное электричество и жизнь» («Земля во Вселенной», М.: Мысль, 1964, с. 422–442);

– «О мировом приоритете К. Э. Циолковского» («Земля во Вселенной», 1964, с. 480–489);

– «Об одном виде специфически-биоактивного или Z-излучения Солнца» («Земля во Вселенной», 1964, с. 342–372);

– «Физико-химические реакции как индикаторы космических явлений» («Земля во Вселенной», 1964, с. 378–381) [5, с. 423].

 

Жизнь подходила к концу. По-видимому, А. Л. Чижевский это осознавал и спешил оформить свои воспоминания, которые представил перед взором читателя в 1995 году в виде книги «А. Л. Чижевский. На берегу Вселенной. Годы дружбы с Циолковским. Воспоминания (Составление, вступительная статья, комментарии, подбор иллюстраций Л. В. Голованова)».

 

Оглядываясь на вершины творчества гения А. Л. Чижевского и трагические повороты в его судьбе, нельзя не заметить тонкую травлю его научных работ со стороны скрытых «западников».

 

Здесь уместно вспомнить высказывания К. Э. Циолковского во время беседы у него на дому, по случаю его 75-летия, Владимира Алексеевича Кимрякова, коллеги Чижевского по исследованиям в области аэроионификации, его супруги Татьяны Сергеевны и самого Чижевского.

 

Циолковский: «…Травля научных работ вредит не только ученым, но и государству. Это тонко замаскированное вредительство, корни которого могут лежать даже вне нашего государства… А задумывались ли вы над этим вопросом поглубже? Я задумывался, и не один раз, как только обнаруживал одну удивительную закономерность».

Чижевский: «А именно?»

Циолковский: «Представьте себе, друзья, что как только мне удавалось кое-что сделать в области ракетного движения, так начиналась травля моих работ – травля исподтишка, скрытая, завуалированная и в то же время явная… мне возвращали рукописи, но мои идеи уже оказывались в обработанном виде – либо в Германии, либо в Америке… Так было не раз. Кто-то волком бродит вокруг моих работ о ракетах и буквально рвет их у меня из рук… Мы не болваны, а вот негодяев, продающих нашу мысль оптом и в розницу посторонним государствам, убивать мало. Их надо казнить…».

Чижевский: «Да травля идет не для приятного времяпрепровождения, а за злато!..».

Циолковский: «Живи я в средние века – уже давно поджарили бы на костре… Несдобровать и Цандеру. Уж слишком он рвется вперед!» [2, с. 687–688].

 

Александр Леонидович Чижевский прожил великую жизнь, которую отдал служению науке и Отечеству. Его вклад в науку огромен, энциклопедичен, универсален. Его творчество – часть той ноосферной революции в системе глобального научного мировоззрения, идущей из России, которую в 90-х годах назвали «Вернадскианской», и которая продолжается в XXI веке, внося свой вклад в Ноосферную социалистическую революцию XXI века [20].

 

14. Гелиокосмическая философия А. Л. Чижевского как продолжение философии русского космизма и основание ноосферизма

Философско-мыслительная субстанция, скрепляющая синтетическую научную картину мира – обязательный атрибут любого крупного научного синтеза. Он, собственно говоря, без этой субстанции и немыслим. При этом, если речь идет о синтезе наук, затрагивающем и естественно-научный, и гуманитарный «блоки знаний», а вернее все пять макроблоков единого корпуса научных знаний – естествознание, человекознание, обществознание, технознание и метазнание (а именно такой синтез провел в своем творчестве Чижевский) философско-мыслительной субстанцией обязательно становится космическая философия.

 

Русский космизм как феномен и как определенное измерение русской культуры и русской философии, по моей оценке [21], корнями уходит далеко в глубину прошлого, отражая важное измерение русского, проторусского и прото-восточно-славянского, в целом российско-цивилизационного, архетипа, – измерение общинное, соборное, макро-хронотопическое, северное, связанное с суровыми условиями воспроизводства жизни на территории российской Евразии, требующими космической духовности, терпения, физической выносливости, всеохватного мировоззрения, философии любви, добра, взаимопомощи, холистического (целостного) мышления.

 

Это все есть в русском космизме, у его таких гениальных представителей, какими были М. В. Ломоносов, А. С. Пушкин, Ф. М. Достоевский, Н. Ф. Федоров, Д. И. Менделеев, С. Н. Булгаков, К. Э. Циолковский, А. А. Богданов, П. А. Флоренский, Н. А. Морозов, В. И. Вернадский, Н. Г. Холодный, И. А. Ефремов, Л. Н. Гумилев.

 

Таким же представителем русского комизма и стал А. Л. Чижевский. В его творчестве русский космизм нашел свое концентрированное выражение, но выражение особое – солнцеликое.

 

Эта гелиокосмическая доминанта связывает Чижевского с глубинными корнями русского космизма, восходящими к солнцепоклонничеству древних ариев.

 

Русский космизм – сердцевина эпохи русского Возрождения, главной доминантой которой, выделяющей ее из логики мировой истории человечества, является космическая телесность человека, его прозрения своей сущности, на новом витке системной спирали всемирной истории, как космической сущности, как космического разума, несущего в себе ответственность за сохранение жизни на Земле, за продолжение биосферной-ноосферной эволюции в форме управляемой динамической социоприродной гармонии.

 

Ноосферизм в XXI веке, который я определяю как новую научно-мировоззренческую систему, новую идеологию в XXI веке, ориентированную на реализацию императива выживаемости в виде управляемой социоприродной эволюции на базе общественного интеллекта и образовательного общества – императива выхода из первой фазы Глобальной экологической катастрофы и одновременно как эпоху «ноосферы будущего», эпоху ноосферного экологического, духовного социализма, – вытекает из этой «Вернадскианской революции», предстает прямыми преемником эпохи русского Возрождения, опирается на её потенциал. Он есть своеобразный итог «Вернадскианского цикла» этой эпохи в XX веке – и научное наследие Чижевского, его гелиокосмизм, легший в основу гелиобиологии и космобиологии, его гелио-космологический взгляд на цикличность как в «живом веществе» биосферы, так и в «монолите живого вещества» человечества, входит в этот своеобразный итог.

 

Определение А. Л. Чижевского как ноосферно-космического философа выражает стержневую линию его философско-мыслительной субстанции, пронизывающей всё его творчество.

 

В 1943 году, находясь в заключении в Челябинске, философ-поэт Чижевский написал «Гимн Солнцу (Египетский памятник XV в. до н. э.)» [17, с. 28], мысленно реконструируя молитву древнего египетского священнослужителя, поклоняющегося Атону – «Богу-Солнцу». В этом своеобразном, иносказательном произведении звучит нота света, лучистости, оптимизма.

 

«Чудесен, восход твой, о Атон, владыка веков вечно сущий.

Ты – светел, могуч, лучезарен, в любви бесконечно велик,

Ты – бог сам себя пожелавший; ты – бог сам себя создающий,

Ты – бог все собой породивший; ты – все оживил, все проник.

 

Ты создал прекрасную Землю для жизни по собственной воле

И все населил существами: на крыльях, ногах, плавниках;

Из праха поднял ты деревья; хлеба ты размножил на поле,

И каждому дал свое место – дал пищу, покой, свет и мрак.

 

Ты создал над всем Человека и им заселил свои страны;

В числе их Египет великий; границы провел ты всему,

Все славит тебя, всё ликует, и в храмах твоих музыканты

Высокие гимны слагают – живому творцу своему.

 

Приносят державному жертвы – угодные жертвы земные,

Ликуя и славя, о Атон, твой чистый и ясный восход,

Лучей золотых, живоносных не знают светила иные:

Лик Солнца единобессмертный все движет вперед и вперед.

 

Я – сын твой родимый, о Атон, взносящий священное имя

До крайних высот мирозданья, где в песнях ты вечно воспет;

Даруй же мне силы, о Атон, с твоими сынами благими

Дорогой единой стремиться в твой вечно ликующий свет».

 

Л. В. Голованов охарактеризовал космическую философию Чижевского как «космический детерминизм Чижевского» [7, с. 5–27]. В работе «Земное эхо солнечных бурь» ученый писал: «Мы привыкли придерживаться грубого и узкого антифилософского взгляда на жизнь как результат случайной игры земных сил. Это, конечно, неверно. Жизнь же, мы видим, в значительно большей степени есть явление космическое, чем земное. Она живет динамикой этих сил, и каждое биение органического пульса согласовано с движением космического сердца – этой грандиозной совокупности туманностей, звезд, Солнца, планет» [22, с. 33].

 

Здесь мы видим единство взглядов А. Л. Чижевского и В. И. Вернадского на витально-космическую организованность всего мира. Это воззрение можно назвать витализмом, «следы» которого пытались искать в творчестве Чижевского его враги в 20-х – 30-годах, когда утвердилась линия на борьбу с витализмом, но витализмом особым – космическим витализмом, восходящим к воззрениям Александра Гумбольдта, утверждающим «всеоживленность» Космоса.

 

Л. В. Голованов предлагает работу «Земля в объятиях Солнца» назвать «Манифестом космической экологии» [7, с. 6]. Что ж, это название резонирует с названием, предложенным Маловым и Фроловым – «Космический меморандум живого мироздания».

 

В чем же состоят главные особенности или характеристики космической философии Чижевского?

 

1) В ее солнечности, т. е. в доминанте понимания особой роли солнечно-биосферных связей в циклической динамике живого вещества биосферы. Поэтому эту философию можно назвать гелио-космической. Гелиоцентризм переходит в космоцентризм и, наоборот, космоцентризм проявляется через гелиоцентризм.

 

«Лишь Солнце, освещающее разум,

Дает права существованию

Единой философии –

Природы…

Она – в движении… Вещей застывших нет.

Весь мир – лаборатория движений:

От скрытых атомных вращений

До электрического ритма

Владыки – Солнца…»

– так рефлексирует свою философию Александр Леонидович в «Этюде о Человечестве» [5, с. 242].

 

Можно очевидно говорить о тотальной «Солнечности» или «гелиоцентричности» космической философии Чижевского, его мировоззрения.

 

2) Вторая особенность этой философии – это доминанта циклического (или ритмологического) мировоззрения. Эта особенность делает философию Чижевского близкой циклическому мировоззрению Н. Д. Кондратьева, чей пик творчества приходится на 20-е годы и начало 30-х годов.

 

Чижевский считал, что Космос «не знает истощения, ему присуща вечная жизнь, обусловленная ритмом, отбиваемым колоссальным космическим маятником» [5, с. 244].

 

3) Третья особенность – это «энергетический космизм» [5, с. 245] Чижевского. Здесь сходство взглядов А. Л. Чижевского, В. И. Вернадского и Л. Н. Гумилева значительно. Чижевский подчеркивает момент превращения космической, прежде всего – солнечной, энергии в энергию психических и социальных процессов. В. И. Вернадский в аналогичном контексте писал о связях геохимической энергии и «энергии культуры». Л. Н. Гумилев пытался открыть воздействие космической энергии на этноисторические (этногенетические) процессы в форме пассионарных толчков.

 

По Чижевскому, крупные бури на Солнце, испускающие мощные энергетические потоки на Землю, эхом отзываются в виде влияния «на нервно-психическую сферу» людей, особенно на состояние нервно-психической сферы «нервно- и душевно-больных» [17, с. 412].

 

Он пишет о «переизбытке жизненной энергии» как источнике экзальтационных состояний [2, с. 565]. Что это, как не та же «пассионарность», которую как понятие ввел Л. Н. Гумилев 40 лет спустя. Циклы энергетической активности Солнца переходят в циклы энергетической формы проявления активности человека в истории, что особенно выпукло отражается в периодичности стихийных массовых движений.

 

«Энергетический космизм» нашел, по моей оценке, свое развитие в последующем в теории «физического времени» Н. А. Козырева, в теории этногенетических циклов Л. Н. Гумилева и в работах других отечественных ученых.

 

Следует отметить также большое влияние энергетического мировоззрения К. Э. Циолковского – его постулата, в соответствии с которым количество процессов, ведущих к рассеянию энергии равно числу процессов, приводящих к ее концентрации [2, с. 411].

 

4) Четвертая особенность – это космический витализм, соединенный с географическим детерминизмом, с антропогеографией. Чижевский реабилитирует зависимость жизнедеятельности человека, особенностей хозяйствования от природных влияний. Он, анализируя взгляды Реклю, Шрадера, Майо-Смита, Пенка, Л. Мечникова, Н. Бухарина и других, ставит вопрос о значимости географического детерминизма, который становится основой антропогеографии.

 

Гелио-космический витализм как форма отражения циклики солнечно-биосферных связей, влияющих на жизнь на Земле, на ее энергетический базис, имеет регинальную дифференциацию. Именно в этой логике происходит возвращение к географическому детерминизму. Чижевский, цитируя Шмоллера, подчеркивает, что развитие культуры и техники не освобождает человека от природы, снова напоминая слова Бэкона: «Природой можно повелевать, только подчиняясь ей» [17, с. 524].

 

Если для Чижевского этот тезис раскрывается через влияние «внешней природы» на энергетику «различного рода согласованных коллективных движений» [17, с. 524], то в системе ноосферизма на рубеже XX и XXI веков показано, что географический детерминизм имеет место в контекстах социологии и экономики через действие «закона энергетической стоимости», который связывает между собой затраты энергии на единицу валового продукта в зависимости от климата, средней годовой температуры, инсоляции территории в разных сезонах года, продуктивности биоценозов [18; 19].

 

5) Пятая особенность, главная характеристика космической философии Чижевского – это холизм его космического мышления, который является также характерной чертой русского космизма в целом.

 

А. Л. Чижевский как истинный человек-гармонитель воспроизводит в своих взглядах императив гармонии как главного основания организации мироздания, обращенный к человеку как части – разумной части этого мироздания. Но человек, к сожалению, в своей настоящей форме хозяйствования выступает как фактор антигармонизирующей направленности. Поэтому «природа все больше отторгает людей от себя» [5, с. 247].

 

Здесь проявилось предвидение, пусть в обобщенной форме, возможного наказания со стороны её величества Природы. И это наказание наступило в конце XX века в виде первой фазы Глобальной экологической катастрофы, согласно моей оценке» [18].

 

Чижевский писал:

«О, внешний мир! Неистовый Адам

Готов сгноить в темницах все живое,

И все попрать, и все свалить к ногам

В стенанье, вопле, скрежете и вое» [5, с. 247].

 

6) Шестая особенность воззрений Чижевского, его космической философии – это универсальный эволюционизм, который в чем-то сопрягается с глобальным эволюционизмом в работах В. И. Вернадского. Главные черты эволюционистского взгляда – цикличность, спиральность развития, полидетерминизм. На универсальный эволюционизм как свойство космизма Чижевского указывает В. Н. Ягодинский [5, с. 248].

 

7) Седьмая особенность космической философии Александра Леонидовича – ее ноосферность. Чижевский, познакомившись с работой Вернадского по биосфере, сразу же включил это понятие в свой теоретический дискурс. Он всегда в своих работах делал акцент на роль человеческого разума в гармонизации его отношений с природой, используя стратегию, в которой должна учитываться циклика солнечно-биосферных связей.

 

Хотя категория ноосферы у Чижевского отсутствует, но имплицитно ноосферная концепция, как её выстраивал В. И. Вернадский, присутствует в его работах, в его философской системе. Неслучайно И. Ф. Малов и В. А. Фролов указывают, что «меморандум Вернадского-Чижевского» предстает одновременно как меморандум космоноосферы – будущей космоноосферной организации системы «Человечество – биосфера Земли – Земля – Солнечная система – Космос». При этом Чижевский принимает гипотезу «расширения Земли» [2, с. 704], ставит вопрос, что нужно «вслушиваться в таинственный говор земных недр» [2, с. 705].

 

Но чтобы ноосферный императив реализовался, т. е. человечество перешло к управляемой социоприродной, ноосферной гармонии, необходима сама «человеческая революция» (о которой в «Человеческих качествах» писал Аурелио Печчеи в начале 70-х годов XX века). Именно к этому постоянно возвращались в своих беседах Чижевский и Циолковский. Особенно это касается человека в науке. Важно, чтобы к «верхам науки» не пробирались «самонадеянные люди, люди такого ограниченного интеллекта, что, не будь они химиками или физиками, – как размышлял К. Э. Циолковский, – они занимали бы в обществе последнее место» [2, с. 696].

 

15. Творчество гигантов эпохи русского Возрождения, в том числе А. Л. Чижевского, в контексте императива ноосферной революции XXI века

Чижевский умер в 1964 году от тяжелого заболевания – рака дна полости рта, но до конца своей жизни продолжал работу, результатом которой стала книга его воспоминаний «На берегу Вселенной. Годы дружбы с Циолковским» [2].

 

Проходит время. Наступил XXI век. Наступила новая эпоха его жизни после смерти, жизни его наследия, его мыслей и его идей. Чижевский живет своей второй жизнью – жизнью бессмертия. Он – наш современник.

 

Гелиобиология и космобиология, гелиоэпидемиология, нашедшая свое развитие в трудах В. Н. Ягодинского, теория связи циклов солнечной активности и циклов в функционировании и развитии живого вещества биосферы, в том числе разумного живого вещества в лице человечества, теория аэроионификации, электронная медицина и электронная гематология, – входят в золотой фонд учения о биосфере и ноосфере, в осуществляющийся ноосферно-ориентированный синтез наук в форме ноосферизма.

 

Космобиология по Чижевскому нашла свое развитие в космоантропоэкологии и в концепциях живого пространства, интеллекта как космического феномена человека в трудах В. П. Казначеева, А. В. Трофимова и других представителей «научной школы В. П. Казначеева». Об этом в частности свидетельствует книга В. П. Казначеева и А. В. Трофимова «Интеллект планеты как космический феномен» (1997) [13].

 

«Гелио-космический вектор» исследований проявился в трудах Л. Н. Гумилева в объяснении циклов жизни этносов, зарождение которых он связал с энергетическими импульсами теллуро-космического происхождения, природа которых в его оценке еще нуждается в раскрытии. Он назвал эти импульсы «пассионарными толчками», а само явление «пассионарностью».

 

Чижевский – яркий пример человека-творца, Homo Creator’a. Он параллельно Вернадскому (для которого творчество в эволюции биосферы и в становлении ноосферы как нового состояния биосферы, в котором человеческий разум начинает выполнять роль энерго-творческого и одновременно гармонизирующего фактора, было одним из ключевых в системе понятий) также пишет о творчестве Космоса, о творческой линии взаимодействий космического пространства с живым веществом биосферы.

 

В XXI веке императив гармонизации творчества человека с творчеством природы становится ведущим. Это другое «измерение» императива выживаемости человечества в XXI веке, выхода его из «пропасти» первой фазы Глобальной экологической катастрофы. Исходя из других оснований (системной иерархии мира, системогенетики и теории циклов, в частности – концепции законов дуальности управления и организации систем, закона спиральной фрактальности системного времени, в соответствии с которым любая прогрессивная эволюция есть эволюция, запоминающая самую себя) мною были введены понятия креативной онтологии, онтологического творчества, раскрыта роль творчества как эволюционного феномена, но не в субъективном плане, в плане психологизации самой эволюции, а в объективном, в плане понимания творчества как фундаментального свойства эволюции Космоса [23]. Думаю, что эта линия является развитием творческо-энергетической доминанты во взглядах А. Л. Чижевского.

 

Будучи на 40 лет моложе своего друга К. Э. Циолковского, Чижевский стал вровень с ним как гений, он конгениален Циолковскому в становлении и защите космической философии и космического мировоззрения. Два гиганта эпохи русского Возрождения навсегда останутся в памяти потомков.

 

Удивительный факт: Вернадский, Циолковский, Чижевский предстают рыцарями науки, демонстрируя огромную высоту духа, нравственности, морали, чистоты помыслов в своей битве за будущее человечества. И все три были «воинами Духа». В одном из бесед К. Э. Циолковский сказал своему другу: «…работайте, крепитесь, ждите. Вы стоите у штурвала большого линкора, который рвется в бой. Тактика и стратегия должны стать вашими руководителями. Сами в бой не вступайте. Но не отказывайтесь от него. Принимайте бой во всеоружии ваших знаний и вашего опыта. Вас будут ругать – крепитесь, вам будут угрожать – не сдавайтесь. Вы верите в свое дело, как и я свое. Значит, мы победили» [2, с. 607].

 

И они победили!!!

 

Из России поднимается новая волна ноосферной революции. На фоне глобальной экологического кризиса в бытии человечества, на фоне жестко действующего императива смены ценностей рыночно-капиталистической цивилизации, Россия, опираясь на опыт советской истории и советского социализма, на всю логику оснований своего исторического развития как самостоятельной, евразийской, общинной, северной цивилизации, на русский космизм, на творчество всех гигантов русского Возрождения – М. В. Ломоносова, Д. И. Менделеева, В. В. Докучаева, В. И. Вернадского, К. Э. Циолковского, А. Л. Чижевского, Н. Д. Кондратьева, Н. И. Вавилова, С. П. Королева, Н. Н. Моисеева, А. Л. Яншина, В. П. Казначеева и др. – предлагает человечеству идеал ноосферного социализма или ноосферизма, под которым понимается единственная модель устойчивого развития – управляемой социоприродной эволюции на базе общественного интеллекта и научно-образовательного общества. Для этого нужна «человеческая революция», о необходимости которой писал первый директор Римского клуба Аурелио Печчеи, направленная, уже по моей оценке, на Великий отказ от ценностей частной собственности, культа денег, свободы капитала, свободы рынка, направленного на получение собственной выгоды, эгоизма. Без этого Великого отказа, вне ноосферного социализма рыночно-капиталистическое человечество уже к середине XXI века, с моей точки зрения, ждет экологическая гибель.

 

Обращение к творческому наследию Чижевского – часть такого осознания, попытка его ускорить. Чижевский всегда будет в памяти человечества, пока оно будет жить и осваивать космическое пространство. Его творчество – призыв к человечеству, к русскому народу, к России, – призыв к гармонии как внутри бытия человека, так и вовне, во взаимодействии с Природой!

 

Литература

1. Ягодинский В. Н. Александр Леонидович Чижевский (1897–1964). – М.: Наука, 1987. – 304 с.

2. Чижевский А. Л. На берегу Вселенной. Годы дружбы с Циолковским. Воспоминания. – М.: Мысль, 1995. – 715 с.

3. Субетто А. И. Творчество и бессмертие Николая Александровича Морозова: от прошлого – к настоящему – и от него к будущему. – Кострома: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2007. – 58 с.

4. Субетто А. И. Николай Яковлевич Данилевский: философ истории, предтеча «евразийства» как течения русской философской мысли, цивилизационного подхода к анализу социокультурной динамики и раскрытия логики мировой истории. – Кострома: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2007. – 40 с.

5. Ягодинский В. Н. Александр Леонидович Чижевский (1897–1964). – М.: Наука, 2005. – 438 с.

6. Малов И. Ф., Фролов В. А. Космический меморандум организованности живого мироздания // Дельфис. – 2006. – № 4 (48). – С. 65–75.

7. Голованов Л. Космический детерминизм Чижевского // Чижевский А. Л. Космический пульс жизни. Земля в объятиях Солнца. Гелиотараксия. – М.: Мысль, 1995. – С. 5–28.

8. Чижевский А. Л. Вся жизнь. – М.: Советская Россия, 1974. – 208 с.

9. Лившиц Р. О путинофилии // «Отечественные записки» (приложение к «Советской России»). – 2007. – Вып. № 132. – 7 июня. – С. 3–9.

10. Субетто А. И. Системогенетика и теория циклов. В 2-х книгах – М.: Исследовательский центр проблем качества подготовки специалистов, 1994. – 248 с.; 260 с.

11. Субетто А. И. Социогенетика: системогенетика, общественный интеллект, образовательная генетика и мировое развитие – М.: Исследовательский центр проблем качества подготовки специалистов, 1994. – 168 с.

12. Субетто А. И. Проблемы методологии циклометрии и анализ социокультурной динамики. – СПб. – М. – Красноярск: Изд-во Красноярского краевого центра развития образования, 1999. – 12 с.

13. Казначеев В. П., Трофимов А. В. Интеллект планеты как космический феномен. – Новосибирск: МИКА, 1997. – 110 с.

14. Субетто А. И. Бессознательное. Архаика. Вера. – СПб. – М.: Исследовательский центр проблем подготовки специалистов, 1997. – 138 с.

15. Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера земли. – Л.: ЛГУ, 1989. – 495 с.

16. Казначеев В. П., Спирин Е. А. Космопланетарный феномен человека. – Новосибирск: Наука, 1991. – 304 с.

17. Чижевский А. Л. Космический импульс жизни. Земля в объятиях Солнца. Гелиотараксия. – М.: Мысль, 1995. – 768 с.

18. Субетто А. И. Сочинения. Ноосферизм. Том I. Введение в ноосферизм. – Кострома: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2006. – 644 с.

19. Субетто А. И. Сочинения. Ноосферизм. Том IV. Ноосферное или неклассическое человековедение: поиск оснований. – Кострома: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2006. – 1000 с.

20. Субетто А. И. Ноосферная социалистическая революция XXI века: основания теории. – СПб.: Астерион, 2016. – 139 с.

21. Субетто А. И. Россия и человечество на «перевале» Истории в преддверии третьего тысячелетия. – СПб.: Астерион, ПАНИ, 1999. – 827 с.

22. Чижевский А. Л. Земное эхо солнечных бурь. – М.: Мысль, 1976. – 368 с.

23. Субетто А. И. Самосозидание через научное познание (опыт автогносеургии). – СПб.: Астерион, 2017. – 110 с.

 

References

1. Yagodinskiy V. N. Aleksandr Leonidovich Chizhevskiy (1897–1964) [Aleksandr Leonidovich Chizhevskiy (1897–1964)]. Moscow, Nauka, 1987, 304 p.

2. Chizhevskiy A. L. On the Shore of the Universe. Years of Friendship with Tsiolkovsky. Memories. [Na beregu Vselennoy. Gody druzhby s Tsiolkovskim. Vospominaniya]. Moscow, Mysl, 1995, 715 p.

3. Subetto A. I. Scientific Work and Immortality of Nikolay Aleksandrovich Morozov: From the Past – to the Present – and from This to the Future [Tvorchestvo i bessmertie Nikolaya Aleksandrovicha Morozova: ot proshlogo – k nastoyaschemu – i ot nego k buduschemu]. Kostroma, KGU imeni N. A. Nekrasova, 2007, 58 p.

4. Subetto A. I. Nikolay Yakovlevich Danilevskiy: A Philosopher of History, a Forerunner of “Eurasianism” as a Trend of Russian Philosophical Thought, Civilizational Approach to the Analysis of Social and Cultural Moving Forces and Disclosure of World History Logic [Nikolay Yakovlevich Danilevskiy: filosof istorii, predtecha “evraziystva” kak techeniya russkoy filosofskoy mysli, tsivilizatsionnogo podkhoda k analizu sotsiokulturnoy dinamiki i raskrytiya logiki mirovoy istorii]. Kostroma, KGU imeni N. A. Nekrasova, 2007, 40 p.

5. Yagodinskiy V. N. Aleksandr Leonidovich Chizhevskiy (1897–1964) [Aleksandr Leonidovich Chizhevskiy (1897–1964)]. Moscow, Nauka, 2005, 438 p.

6. Malov I. F., Frolov V. A. Cosmic Memorandum of the Living Universe Organization [Kosmicheskiy memorandum organizovannosti zhivogo mirozdaniya]. Delfis (Delfis), 2006, № 4 (48), pp. 65–75.

7. Golovanov L. Cosmic Determinism of Chizhevskiy [Kosmicheskiy determinizm Chizhevskogo]. In: Chizhevskiy A. L. Kosmicheskiy puls zhizni. Zemlya v obyatiyakh Solntsa. Geliotaraksiya (In: Chizhevskiy A. L. The Cosmic Pulse of Life. Earth in the Arms of the Sun. Heliotaraksiya). Moscow, Mysl, 1995, pp. 5–28.

8. Chizhevskiy A. L. The Whole Life [Vsya zhizn]. Moscow, Sovetskaya Rossiya, 1974, 208 p.

9. Livshits R. About Putinphilia [O putinofilii]. Otechestvennye zapiski (Patriotic Notes), 2007, № 132, June 7, pp. 3–9.

10. Subetto A. I. System Genetics and the Theory of the Cycles. In 2 Books. [Sistemogenetika i teoriya tsiklov. V 2 knigakh]. Moscow, Issledovatelskiy tsentr problem kachestva podgotovki spetsialistov, 1994, 248 p; 260 p.

11. Subetto A. I. Social Genetics: System Genetics, Social Intelligence, Educational Genetics and World Development [Sotsiogenetika: sistemogenetika, obschestvennyy intellekt, obrazovatelnaya genetika i mirovoe razvitie]. Moscow, Issledovatelskiy tsentr problem kachestva podgotovki spetsialistov, 1994, 168 p.

12. Subetto A. I. Problems of Methodology in Cyclometry and Analysis of Social and Cultural Moving Forces [Problemy metodologii tsiklometrii i analiz sotsiokulturnoy dinamiki]. Saint Petersburg, Moscow, Krasnoyarsk, Izdatelstvo Krasnoyarskogo kraevogo tsentra razvitiya obrazovaniya, 1999, 12 p.

13. Kaznacheev V. P., Trofimov A. V. The Planet Intellect as a Cosmic Phenomenon [Intellekt planety kak kosmicheskiy fenomen]. Novosibirsk, MIKA, 1997, 110 p.

14. Subetto A. I. The Unconscious. The Archaic. The Belief [Bessoznatelnoe. Arkhaika. Vera]. Saint Petersburg – Moscow, Issledovatelskiy tsentr problem podgotovki spetsialistov, 1997, 138 p.

15. Gumilev L. N. Ethnogenesis and the Biosphere of Earth [Etnogenez i biosfera zemli]. Leningrad, LGU, 1989, 495 p.

16. Kaznacheev V. P., Spirin E. A. Cosmoplanetarian Human Phenomenon [Kosmoplanetarnyy fenomen cheloveka]. Novosibirsk, Nauka, 1991, 304 p.

17. Chizhevskiy A. L. The Cosmic Pulse of Life. Earth in the Arms of the Sun. Heliotaraxia [Kosmicheskiy impuls zhizni. Zemlya v obyatiyakh Solntsa. Geliotaraksiya]. Moscow, Mysl, 1995, 768 p.

18. Subetto A. I. Works. Noospherism. VolumeI. Introduction to Noospherism [Sochineniya. Noosferizm. Tom I. Vvedenie v noosferizm]. Kostroma, KGU imeni N. A. Nekrasova, 2006, 644 p.

19. Subetto A. I. Works. Noospherism. Volume IV. Noospheric or Nonclassical Human-Study: The Search of Foundations [Sochineniya. Noosferizm. Tom IV. Noosfernoe ili neklassicheskoe chelovekovedenie: poisk osnovaniy]. Kostroma, KGU imeni N. A. Nekrasova, 2006, 1000 p.

20. Subetto A. I. Noospheric Social Revolution of the XXI Century: The Foundations of the Theory [Noosfernaya sotsialisticheskaya revolyutsiya XXI veka: osnovaniya teorii]. Saint Petersburg, Asterion, 2016, 139 p.

21. Subetto A. I. Russia and Humanity on the “Pass” of History on the Threshold of the Third Millenium [Rossiya i chelovechestvo na «perevale» Istorii v preddverii tretego tysyacheletiya]. Saint Petersburg, Asterion, PANI, 1999, 827 p.

22. Chizhevskiy A. L. The Terrestrial Echo of Solar Storms [Zemnoe ekho solnechnykh bur]. Moscow, Mysl, 1976, 368 p.

23. Subetto A. I. Self-Creation through the Scientific Cognition (The Expierence of Autognosioseurgy) [Samosozidanie cherez nauchnoe poznanie (opyt avtognoseurgii)].Saint Petersburg, Asterion, 2017, 110 p.

УДК 159.924.2

 

Забродин Олег Николаевич – Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет имени академика И. П. Павлова Министерства здравоохранения Российской Федерации», кафедра анестезиологии и реаниматологии, старший научный сотрудник, доктор медицинских наук.

E-mail: ozabrodin@yandex.ru

197022, Россия, Санкт-Петербург, ул. Льва Толстого, 6–8,
тел.: +7 950 030 48 92.

Авторское резюме:

Цель: Анализ влияния книги В. Оствальда «Великие люди» на формирование представлений В. С. Дерябина о творческой личности ученого.

Результаты: В статье представлены положения книги В. Оствальда «Великие люди», касающиеся психических качеств гениальных ученых (их психограммы), а также условия, способствующие или препятствующие созданию великих произведений. Книга В. Оствальда произвела неизгладимое впечатление на известного физиолога и психиатра В. С. Дерябина (1875–1955), которого интересовали психические и психофизиологические особенности творческой личности научного работника. Книга В. Оствальда и общение с учителем – гениальным физиологом И. П. Павловым, способствовали формированию представлений В. С. Дерябина о творческой личности ученого. Эти представления нашли отражение в 1926 г. в статье «Задачи и возможности психотехники в военном деле» и в 1949 г. при написании воспоминаний об И. П. Павлове и «Письма внуку».

Выводы: Основные положения книги В. Оствальда, общение с учителем – И. П. Павловым и собственный жизненный опыт способствовали формированию представлений В. С. Дерябина о творческой личности ученого, которые он воплотил в последующих работах.

 

Ключевые слова: В. Оствальд; психограмма гениальных ученых; психические и психофизиологические особенности творческой личности ученого.

 

The Influence of the Book “Great People” Written by V. Ostwald on the Formation of V. S. Deryabin’s Ideas on the Creative Personality of the Scientist

 

Zabrodin Oleg Nikolaevich – The First Saint Petersburg State Medical University Named after Academician Pavlov, Anesthesiology and Resuscitation Department, Senior Research Worker, Doctor of Medical Sciences. Saint Petersburg, Russia.

E-mail: ozabrodin@yandex.ru

6–8 Lew Tolstoy st., Saint Petersburg, 193232, Russia,

tel: +7 950 030 48 92.

Abstract

Purpose: Тo analyze the influence of the book “Great People” written by Ostwald on the formation of V. S. Deryabin’s ideas on the creative personality of the scientist.

Results: The article presents the postulates of V. Ostwald’s book “Great People” regarding the mental qualities of brilliant scientists (their psycho gram), as well as conditions that facilitate or hinder the creation of great works. The book has made an indelible impression on V. S. Deryabin (1875–1955), a famous physiologist and psychiatrist, who was interested in mental and physiological characteristics of the creative personality of the researcher. The book and the communication with I. P. Pavlov, the brilliant physiologist and his teacher, contributed to the formation of V. S. Deryabin’s ideas on the creative personality of the scientist. These views were reflected in the article “Problems and Opportunities of Psychotechnique in Military Affairs” (1926), his memoirs about I. P. Pavlov and “Letters to Grandson” (1949).

Conclusion: The main postulates of the book, the communication with his teacherI. P. Pavlov and his own personal experiences have contributed to the formation of V. S. Deryabin’s ideas on the creative personality of the scientist, which he realized in the later works.

 

Keywords: V. Ostwald; a psycho gram of brilliant scientists; the mental and psychophysiological characteristics of the creative personality of the scientist.

 

Книга известного физикохимика, философа и общественного деятеля, лауреата Нобелевской премии Вильгельма Оствальда «Великие люди» [16] посвящена многостороннему анализу факторов, определяющих психологию великих ученых, и условий создания ими гениальных произведений. В этом отношении произведение В. Оствальда представляется маленькой энциклопедией гениальности. В связи со своей основной специальностью, В. Оствальд делал упор на гениальных исследователей в области химии, физики, математики и т. п. Следует отметить, что психограмма (сочетание психических свойств, определяющих значимость научных исследований) гениальных ученых и успешных и продуктивных научных работников весьма близка. Успешность научной деятельности В. Оствальд как философ «энергист», рассматривающий все явления природы как проявления различных видов энергии, оценивал с позиций затраченной энергии: влияния сопротивлений и содействия на сумму произведенных работ.

 

Так, он писал: «Формирование великого человека рядом с энергетическими законами определяется законами биологическими» [16, с. 305]. Из последних он выделял предпосылки, которые должны быть у родителей, и отмечал, что отцами великих людей часто бывают люди, которые наряду со своей специальностью занимаются свободной научно-технической работой. Также он писал, что чаще гениальные ученые происходили из семей среднего достатка, отличавшихся большим трудолюбием.

 

Школа всегда оказывалась упорным и неумолимым врагом гениального дарования, которое стремится, преодолев консерватизм средней школы, получить высшее образование.

 

Особенностью гения, по В. Оствальду, является противостояние порабощающему влиянию среды – в частности, школы с ее шаблонами. В этом проявляется независимость характера, самостоятельность мышления.

 

Далее автор отмечает у выдающихся ученых раннее психическое развитие и концентрацию внимания на любимом предмете. При этом великие люди очень рано умели находить свое призвание: или общее направление интересов, или одна работа, являющаяся как метеор. Они уже в молодости находили для себя руководящие научные проблемы, а в последующей жизни только разрабатывали их.

 

Признаком гениальных людей, по В. Оствальду, является их стремление вырваться из обстановки, не дающей заниматься любимым делом, и при этом не с целью увеличения своих доходов или улучшения внешнего положения, а с целью добиться возможности дальнейшего образования. К факторам, способствующим формированию мировоззрения гения, В. Оствальд относит стремление к самообразованию, к расширению знаний путем чтения широкого круга литературы. Известным примером тому является Максим Горький.

 

Среди психических свойств гениальной личности В. Оствальд отмечает нестандартность мышления, способность наблюдать факты и извлекать из них правильные выводы. Далее он приводит высказывание Ньютона о том, что к своим открытиям он пришел путем неустанного раздумья над проблемой. В конспекте книги В. Оствальда эти слова подчеркнуты В. С. Дерябиным. Они созвучны словам И. П. Павлова, которые он написал на своей книге «Лекции о работе больших полушарий головного мозга»: «Плод неотступного двадцатилетнего думанья».

 

В разделе книги «Великие произведения» В. Оствальд рассматривает влияние возраста исследователя на создание такого рода произведений и приводит высказывание Г. Гельмгольца о том, что молодые люди охотнее всего сразу принимаются за глубочайшие проблемы. Причиной является «живой, несколько односторонний интерес, сопряженный с действенной силой и мужеством» [16, с. 343]. Подобным образом Э. Блейлер (1927) писал о том, что ничего великого нельзя достигнуть без известной пристрастности и односторонности.

 

«Непринужденное мужество» юности, по выражению В. Оствальда, связано с тем, что ум остался свободен в схватывании предмета с той стороны его, с которой представляется возможным к нему приблизиться. «Это мужество еще не подавлено никакими неудачными опытами, а свежесть воззрений по отношению к новому порождает непринужденность в трактовке явлений, столь часто ведущую к простым решениям» [16, с. 343].

 

Средством решения большой проблемы, по В. Оствальду, является способность свести общую проблему к конкретному случаю, допускающему опытное решение. Как тут не вспомнить И. П. Павлова с разработкой им метода условных рефлексов, позволившего построить учение о высшей нервной деятельности!

 

С другой стороны, В. Оствальд отмечает следующие факторы, препятствующие новым открытиям.

1. Отсутствие положительных знаний о предмете; необузданная фантазия в заблуждениях.

2. Внешние влияния, мешающие работе.

3. Оценка значения нового завоевания в науке: хвалят известных, а не молодых, признавая их за дилетантов, «дикарей».

4. Недостаточная степень подготовленности «научной аудитории» (ученой и другой публики).

5. В оценку чисто теоретических работ специалистами очень легко вкрадывается чувство зависти, влекущее за собой позже несправедливое противодействие признанию новой идеи.

 

Особый интерес с позиций психофизиологии трудовой деятельности представляет раздел книги В. Оствальда «Классики и романтики». В нем автор проводит разделение исследователей по темпераменту, скорости умственных процессов на «классиков» (флегматики, меланхолики) и «романтиков (сангвиники, холерики)».

 

Классиков характеризует медленность психических процессов. Для классика сдержанность является не только основным правилом, но и личной необходимостью. Более кропотливый, уединенный, медлительный классик не так легко находит признание в своем ближайшем кругу.

 

Романтики по натуре эмоциональны, склонны желать внешнего одобрения и могут быть честолюбивыми. Они нуждаются во внешней обстановке, которая бы воспринимала исходящие от них импульсы, полны воодушевления и умеют передавать его другим. Такие романтики создают школы учеников. Сказанное во многом относится к И. П. Павлову.

 

Избыток идей, планов, проблем – признак романтика, прирожденного учителя.

 

У классиков есть черты, которые могут отталкивать учеников. У них есть эгоистическая черта – не доверять ученику, как себе. Они не склонны к преподаванию вообще, в особенности – к экспромтному, а романтики стремятся к нему.

 

Отличает романтиков от классиков и стиль научной работы. Романтики – те, кто революционизируют науку; классики обычно этого не делают, но результатом их работы довольно часто является коренной переворот в исследуемой области.

 

У романтика явления упадка наступают очень скоро и сказываются особо тяжелыми последствиями. Большая скорость реакций у романтика особенно легко доводит его до перенапряжения сил, до хищнического хозяйничанья со своей энергией. В свете современных представлений это можно объяснить истощением нервной системы и, в первую очередь, симпатического ее отдела, поддерживающего в организме трофику органов и тканей [11; 15].

 

В. Оствальд сравнивает классика со скучным медведем, который терпеливо и нежно лижет своего детеныша подобно тому, как классик предпочитает долго держать результат своих исследований, не публикуя, что говорит об отсутствии честолюбия.

 

В свете современного развития кибероружия особенно актуальным представляется высказывание В. Оствальда о том, что в состязании народов развитие отечественной науки играет несравненно более важную роль, чем сооружение военных кораблей и содержание армий.

 

Книга В. Оствальда «Великие люди» нашла отражение в исследованиях В. С. Дерябина (1875–1955), известного физиолога и психиатра, ученика и последователя И. П. Павлова [13; 14]. В. С. Дерябина на примере И. П. Павлова интересовала психограмма ученого, т. е. сочетание тех психических свойств, которые определяют успешность его научной деятельности.

 

Надо сказать, что многие черты выдающегося научного работника, отмеченные в книге В. Оствальда и характерные для И. П. Павлова, имелись и у В. С. Дерябина. Среди них следует отметить трудовое воспитание в семье, ранний интерес к познанию смысла жизни, к самопознанию, стремление расширить кругозор путем чтения литературы по самообразованию и нелегальной литературы, наличие учителя – И. П. Павлова – как примера служения науке. И. П. Павлов дал следующую характеристику В. С. Дерябину: «Сим свидетельствую, что знаю д-ра В. С. Дерябина по его работе по физиологии головного мозга в заведуемой мною физиологической лаборатории Института Экспериментальной Медицины. На основании этого знакомства должен рекомендовать его как в высшей степени добросовестного, наблюдательного и вдумчивого научного работника, каковые качества особенно выступили в трудной области исследования, которую представляет сейчас физиология больших полушарий, изучаемая по новому методу (условных рефлексов)» [12, с. 44].

 

Вся дальнейшая «линия жизни» его была подчинена познанию самого себя и «человекознанию» как науке. Свои работы «Чувства. Влечения. Эмоции» (2013); психофизиологические очерки «О сознании», «О Я», «О счастье» (Психология личности и высшая нервная деятельность, 2010); «О гордости» (Об эмоциях, связанных со становлением в социальной среде, 2014) он называл «начатками человекознания» [6–8].

 

К книге В. Оствальда В. С. Дерябин обращался несколько раз. Первый раз – в статье «Задачи и возможности психотехники в военном деле», написанной в 1926 г., но опубликованной в 2009 г. [5]. Есть основания полагать, что подробный конспект книги В. Оствальда, имеющийся в его архиве, и написание работ по прикладной психологии были осуществлены В. С. Дерябиным в одном и том же 1926 г.

 

В упомянутой выше статье, посвященной военной психологии, автор ссылается на приведенные В. Оствальдом данные о соотношении научного потенциала России и ведущих европейских государств. Сравнение оказалось не в пользу дореволюционной России. С тревогой В. С. Дерябин отмечает, что в условиях международной изоляции Советского Союза и в средине 20-х гг. ХХ в. научный потенциал нашей страны уступает таковому ведущих капиталистических стран и заключает следующее. «В настоящее время, когда мы находимся в состоянии изоляции, развитие своих собственных научных и технических ресурсов приобретает исключительное значение для нашей страны» [5, с. 2604].

 

В этой статье В. С. Дерябин важное место уделяет аффективности (чувствам, влечениям и эмоциям) военнослужащих, которая существенно влияет на мышление, двигательную активность и поведение в военной обстановке.

 

Следует полагать, что книга В. Оствальда внесла свой вклад в мировоззрение В. С. Дерябина и содержание его последующих работ. Однако исследование психограммы ученого было лишь средством к достижению большой цели, им поставленной. Целью В. С. Дерябина как последовательного ученика И. П. Павлова явилось изучение психофизиологической проблемы. Свои воспоминания об Учителе он завершает словами: «Он проложил дорогу “последней науке” – науке о материальных основах психической деятельности» [10, с. 142]. Работая у И. П. Павлова, В. С. Дерябин мог наблюдать, как психограмма великого физиолога была подчинена этой конечной цели исследования.

 

Психические черты великих ученых, подробно описанные В. Оствальдом в книге «Великие люди», – раннее психическое развитие и концентрация внимания на любимом предмете, стремление получить высшее образование, нестандартность мышления и др. – были отмечены у И. П. Павлова в его воспоминаниях об учителе. Однако, в отличие от В. Оствальда, В. С. Дерябин в воспоминаниях особое внимание уделил психофизиологическим свойствам личности ученого (темпераменту, типу высшей нервной деятельности, а именно, соотношению процессов возбуждения и торможения в деятельности коры головного мозга, а также конституции, хорошей психической и физической выносливости). Подробнее об этом писалось ранее [3; 12].

 

Деятельности творческого работника в области науки и культуры В. С. Дерябин уделил внимание в психофизиологическом очерке «О счастье», а именно – в разделе «Счастливая жизнь и активность» и в подразделе «Творческая деятельность». При этом он отметил, что высокая потребность в «гимнастике ума», в интеллектуальной активности может проявляться в творческой работе в области науки, литературы, живописи и других видах искусства [6, с. 155].

 

Концентрируя внимание на психофизиологических особенностях личности выдающихся ученых, В. С. Дерябин отметил их способность, несмотря на, как правило, сидячий «образ жизни», доживать до преклонных лет и сохранять высокую работоспособность. В этом он видел проявление динамогенного действия эмоций и адаптационно-трофической функции симпатической нервной системы [2].

 

В своих исследованиях аффективности человека ученый не устанавливал непреодолимой грани между т. н. нормой с одной стороны и конституциональными особенностями, связанными с ними отклонениями от нормы, и патологией с другой. Так, в работе «О счастье» он приводит следующие градации переживаний положительного чувственного тона: близкие по интенсивности и длительности переживания радости и веселья имеют место у «солнечных», жизнерадостных натур, у гипоманиакальных людей, у циклотимиков. Лишь при максимальной выраженности у больных, страдающих маниакально-депрессивным психозом, эти переживания приобретают патологический характер и требуют помещения в психиатрическую больницу, «однако маниакальный симптомокомплекс представляет карикатурно увеличенный симптомокомплекс реакции веселья здорового человека» [6, с. 123].

 

В 1949 г., наряду с написанием воспоминаний об И. П. Павлове, которые необходимо было представить к апрелю того же года [10], В. С. Дерябин летом пишет «Письмо внуку» (Путевка в жизнь). «Письмо» уместно отнести к научному творчеству ученого, т. к. в нем он делится с внуком опытом в изучении науки «человекознание», а также жизненным опытом [3; 4; 12]. Не исключено, что при написании воспоминаний о И. П. Павлове и письма внуку, которые отделяют друг от друга всего несколько месяцев, В. С. Дерябин вновь обратился к книге В. Оствальда. Во всяком случае, содержание обеих его работ перекликается с положениями этой книги.

 

Основные черты творческого научного работника, подробно представленные в «Письме», В. С. Дерябин подытожил в конце его в виде напутствий внуку, некоторые из которых уместно привести здесь (в последующем курсив мой – О. З.).

 

«Желаю тебе получить и формальное образование (окончить среднюю школу и ВУЗ), и более широкое общее образование, расширяющее горизонт, дающее понимание жизни, людей и самого себя и своего места в жизни.

Желаю стать сознательной и положительной социальной величиной, быть в числе тех, кто строит жизнь и ведет ее вперед.

Широкое образование наложит свою печать на твой труд, какое бы направление деятельности ты не избрал. Оно сделает сознательным твой путь в жизни…

Желаю тебе найти ту специальность, посвятить себя тому труду, который всецело захватил бы тебя и слился с твоей жизнью.

Желаю тебе быстрее найти большую цель работы, к которой направятся многие годы твоего труда.

Желаю прямо, не отвлекаясь мелочами жизни, не блуждая по сторонам, идти к этой цели. Интерес к делу, труд и собственная голова пусть будут главнейшими средствами к достижению цели…

Человек, стремясь к большой цели впереди, может пройти мимо жизни в погоне за будущим… Жизнь физическая и умственная, жизнь в настоящем и стремление к далеко стоящей цели должны быть согласованы» [9, с. 204].

 

Таким образом, основные положения книги В. Оствальда, касающиеся качеств гениальных ученых, но вполне приложимые к выдающимся научным работникам наряду с общением с И. П. Павловым и собственным жизненным опытом вошли в мировоззрение В. С. Дерябина. Спустя многие годы эти представления нашли свое выражение в его воспоминаниях об И. П. Павлове и в напутствиях внуку.

 

Список литературы

1. Блейлер Э. Аффективность, внушаемость и паранойя. – Одесса, 1929. – 140 с.

2. Дерябин В. С. Эмоции как источник силы // Наука и жизнь. – 1944. – № 10. – С. 21–25.

3. Дерябин В. С. Письмо внуку. // Нева. – 1994. – № 7. – С. 146–156.

4. Дерябин В. С. Письмо внуку // Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae. – 2005. – Vol. 11, № 3–4. – С. 57–78.

5. Дерябин В. С. Задачи и возможности психотехники в военном деле // Психофармакология и биологическая наркология. – 2009. – Т. 9, В. 3–4. – С. 2598–2604.

6. Дерябин В. С. Психология личности и высшая нервная деятельность (психол. очерки «О сознании», «О Я», «О счастье»). – Изд. 2-е, доп. М.: Изд. ЛКИ, 2010. – 202 с.

7. Дерябин В. С. Чувства. Влечения. Эмоции. О психологии, психопатологии и физиологии эмоций. – Изд. 3-е. М.: Изд. ЛКИ, 2013. – 224 с.

8. Дерябин В. С. Эмоции, порождаемые социальной средой // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2014. – № 3. – С. 115–146. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://fikio.ru/?p=1203 (дата обращения 01.06.2017).

9. Дерябин В. С. Письмо внуку. Приложение к книге О. Н. Забродина «Психофизиологическая проблема и проблема аффективности: Викторин Дерябин: путь к самопознанию». – М.: ЛЕНАНД, 2017. – С. 179–206.

10. Забродин О. Н. Воспоминания В. С. Дерябина об И. П. Павлове. Опыт психофизиологического анализа творческой личности учёного // Физиологический журнал им. И. М. Сеченова. – 1994. – Т. 80. – № 8. – С. 139–143

11. Забродин О. Н. Фармакологические, иммунологические и медицинские аспекты симпатической стимуляции репаративной регенерации // Психофармакология и биологическая наркология. – 2006. – Т. 6. – В. 4. – С. 1341–1346.

12. Забродин О. Н. Психофизиологическая проблема и проблема аффективности: Викторин Дерябин: путь к самопознанию – М.: ЛЕНАНД, 2017. – 208 с.

13. Забродин О. Н., Дерябин Л. Н. О жизни и научных трудах В. С. Дерябина (К 120-летию со дня рождения) // Журнал эволюционной биохимии и физиологии. – 1998. – Т. 34. – № 1. – С. 122–128.

14. Забродин О. Н., Дерябин Л. Н. В. С. Дерябин – ученик и продолжатель дела И. П. Павлова // Российский медико-биологический вестник им. академика И. П. Павлова. – 2003. – № 1–2. – С. 200–207.

15. Орбели Л. А. О некоторых достижениях советской физиологии // Избранные труды. Т. 2. – М.–Л.: Изд. АН СССР, 1962. – С. 587–606.

16. Оствальд В. Великие люди. – Вятка: Вятское книгоиздательское товарищество, 1910. – 398 с.

 

References

1. Bleuler E. Affectivity, Suggestibility and Paranoia [Affektivnost, vnushaemost i paranoyya]. Odessa, 1929, 140 p.

2. Deryabin V. S. Emotions as a Source of Power [Emotsii kak istochnik sily]. Nauka i zhisn (Science and Life), 1944, № 10, pp. 21–25.

3. Deryabin V. S. A Letter to the Grandson [Pismo vnuku]. Neva (Neva), 1994, № 7, pp. 146–156.

4. Deryabin V. S. A Letter to the Grandson [Pismo vnuku]. Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae, 2005, Vol. 11, № 3–4, pp. 57–78.

5. Deryabin V. S. Problems and Opportunities of Psychotechnique in Military Affairs [Zadachi i vozmozhnosti psihotehniki v voennom dele]. Psihofarmakologiya i biologicheskaya narkologiya (Psychopharmacology and Biological Narcology), 2009, Vol. 9, №. 3–4, pp. 2598–2604.

6. Deryabin V. S. Personality Psychology and Higher Nervous Activity (Psycho-Physiological Essays “About Consciousness”, “About Ego”, “About Happiness”) [Psichologiya lichnosti i vysshaya nervnaya deyatelnost (Psichofiziologicheskie ocherki “O soznanii”, “O Ya”, “O schaste”)]. Moscow, LKI, 2010, 202 p.

7. Deryabin V. S. Feelings, Inclinations, Emotions. About Psychology, Psychopathology and Physiology of Emotions [Chuvstva, vlecheniya, emotsii. O psikhologii, psikhopatologii i fiziologii emotsiy]. Moscow, LKI, 2013, 224 p.

8. Deryabin V. S. Emotions Provoked by the Social Environment [Emotsii, porozhdaemye sotsialnoy sredoy]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2014, № 3, pp.115–146. Available at: http://fikio.ru/?p=1203 (accessed 01 June 2017).

9. Deryabin V. S. Letter to Grandson. Supplement to the Book of O. N. Zabrodin “Psychophysiological Problem and the Problem of Affectivity: Victorin Deryabin: the Way to Self-Knowledge” [Pismo vnuku. Prilozhenie k knige O. N. Zabrodina “Psikhofiziologicheskaya problema i problema affektivnosti: Viktorin Deryabin: put k samopoznaniyu”]. Moscow, LENAND, 2017, pp. 179–206.

10. Zabrodin O. N. V. S. Deryabin’s Memories of I. P. Pavlov. Experience of the Psycho-Physiological Analysis of the Creative Person of the Scientist [Vospominaniya V. S. Deryabina ob I. P. Pavlove. Opyt psikhofiziologicheskogo analiza tvorcheskoy lichnosti uchenogo]. Fiziologicheskiy zhurnal imeni I. M. Sechenova (I. M. Sechenov Physiological Journal), 1994, Vol. 80, № 8, pp. 139–143.

11. Zabrodin O. N. Pharmacological, Immunological and Medical Aspects of Sympathetic Stimulation of Reparative Regeneration [Farmakologicheskie, immunologicheskie i meditsinskie aspekty simpaticheskoy stimulyatsii reparativnoy regeneratsii]. Psikhofarmakologiya i biologicheskaya narkologiya (Psychopharmacology and Biological Narcology), 2006, Vol. 6, № 4, pp. 1341–1346.

12. Zabrodin O. N. Psychophysiological Problem and the Problem of Affectivity: Victorin Deryabin: the Way to Self-Knowledge. [Psihofiziologicheskaya problema i problema affektivnosti: Viktorin Deryabin: put k samopoznaniyu]. Moscow, LENAND, 2017, 208 p.

13. Zabrodin O. N., Deryabin L. N. About V. S. Deryabin’s Life and Scientific Works (To the 120 Anniversary since Birth) [O zhizni i nauchnyh trudah V. S. Deryabina (K 120–letiyu so dnya rozhdeniya)]. Zhurnal evolytsyonnoy biohimii i fiziologii (Journal of Evolutionary Biochemistry and Physiology), 1998, Vol. 34, № 1, pp.122–128.

14. Zabrodin O. N., Deryabin L. N. V. S. Deryabin – a Follower and Successor of I. P. Pavlov [V. S. Deryabin – uchenik i prodolzhatel dela I. P. Pavlova]. Rossiyskiy mediko-biologicheskiy vestnik imeni akademika I. P. Pavlova (I. P. Pavlov Russian Medical Biological Herald), 2003, № 1–2, pp. 200–207.

15. Orbely L. A. About some Achievements of the Soviet Physiology [O nekotoryh dostizheniyah sovetskoy fiziologii]. Izbrannye trudy. Tom 2 (Selected works. Vol. 2). Moscow, AN SSSR, 1962, pp. 587–606.

16. Ostwald V. Great People [Velikie lyudi]. Vyatka, Vyatskoe knigoizdatelskoe tovarishchestvo, 1910, 398 p.

 
Ссылка на статью:
Забродин О. Н. Влияние книги В. Оствальда «Великие люди» на формирование представлений В. С. Дерябина о творческой личности ученого // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2017. – № 2. – С. 105–114. URL: http://fikio.ru/?p=2550.

 
© О. Н. Забродин, 2017

УДК 101.8

Диалектический подход В. С. Дерябина к рассмотрению учения о прогрессивном параличе

 

Забродин Олег Николаевич – Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Первый Санкт- Петербургский государственный медицинский университет имени академика И. П. Павлова Министерства здравоохранения Российской Федерации», кафедра анестезиологии и реаниматологии, старший научный сотрудник, доктор медицинских наук.

E-mail: ozabrodin@yandex.ru

197022, Россия, Санкт-Петербург, ул. Льва Толстого, 6–8,

тел.: 8 950 030 48 92.

Авторское резюме

Предмет исследования: Рассмотрение В. С. Дерябиным эволюции во взглядах на нозологию и этиологию прогрессивного паралича и тормозящего влияния на неё формальной логики, осуществленные им в статье «Ошибки формальной логики в истории учения о прогрессивном параличе».

Результаты: На примере учения о прогрессивном параличе хорошо видно, какое тормозящее влияние на развитие научных знаний об этом заболевании оказала формальная логика, связанная с умозрительным, не опирающимся на опыт, образом мышления. Метафизическое мышление не может понять вариативность патологических процессов и рассматривает существующие представления о той или иной болезни как абсолютно полные, законченные и неизменные.

Выводы: На основании проведенного анализа эволюции взглядов на прогрессивный паралич как на отдельное заболевание, вызываемое сифилисом, автор приходит к выводу о том, что методом научных исследований в медицине должен быть диалектический метод единства теории и практики.

 

Ключевые слова: формальная логика; прогрессивный паралич; нозология; этиология; диалектический метод исследования.

 

The Dialectical Approach of V. S. Deryabin to the Consideration of the Doctrine of Progressive Paralysis

 

Zabrodin Oleg Nikolaevich – The First Saint Petersburg State Medical University Named after Academician Pavlov, Ministry of Public Health of Russian Federation, Anesthesiology and Resuscitation Department, Senior Researcher, Doctor of Medical Sciences, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: ozabrodin@yandex.ru

6–8 Lew Tolstoy st., Saint Petersburg, 193232, Russia,

tel: +7 950 030 48 92.

Abstract

Subject of research: V. S. Deryabin’s consideration of the progress in views on nosology and etiology of progressive paralysis and the inhibitory effect of formal logic given in his article “The Errors of Formal Logic in the History of the Doctrine of progressive paralysis”.

Results: Using the doctrine of progressive paralysis as a specific example, the author convincingly shows that formal logic associated with a speculative, theoretical way of thinking has had an inhibitory effect on the development of scientific knowledge about the disease. Metaphysical thinking is not able to understand the variability of pathological processes and considers the existing knowledge of a particular disease as being absolutely full, complete and unchanged.

Conclusion: On the basis of the analysis of the evolution of views on the progressive paralysis as a separate disease caused by syphilis, the author comes to the conclusion that in medicine the research method should be the dialectical method of the unity of theory and practice.

 

Keywords: formal logic; progressive paralysis; nosology; etiology; dialectical method of investigation.

 

В архиве профессора В. С. Дерябина сохранилась рукопись его статьи: «Ошибки формальной логики в истории учения о прогрессивном параличе». Этой неопубликованной работе автор придавал значение, включив ее в общий список своих работ. По-видимому, время написания этой статьи следует отнести к 1934 г., когда в Восточно-Сибирском медицинском институте была развернута работа по изучению частоты сифилиса у больных психическими заболеваниями среди местного населения. В итоге был опубликован сборник работ института «Сифилис при душевных болезнях», под общей редакцией профессора В. С. Дерябина [2].

 

Приверженность методологии диалектического материализма В. С. Дерябин продемонстрировал в 1931 г. заключительными словами статьи «Задачи Восточно-Сибирского краевого научно-медицинского общества»: «Диалектический метод мышления должен лечь в основу научной и практической работы членов общества» [1].

 

Предлагаемая читателю статья состоит из трех частей. В первой подробно изложены положения формальной логики и их отличия от логики диалектической. Во второй части представлена история формирования взглядов на прогрессивный паралич как на отдельное заболевание. В третьей части изложены противоречивые данные об этиологии этого заболевания. Автор отмечает, что прогресс научных знаний был ограничен метафизическим, основанным на умозрении, образом мышления.

 

С внешней стороны представлялось, что неврологические проявления паралича наслаиваются на уже имеющиеся психические расстройства, являющиеся проявлением отдельного заболевания. Выделение Бейлом прогрессивного паралича в виде отдельной нозологической единицы встретило многочисленные возражения исследователей с позиций формальной логики, склонной видеть проявления болезни в неизменной форме.

 

В связи с этим В. С. Дерябин пишет: «Представление о болезни как об однотипно протекающем процессе долго было препятствием к выделению основных нозологических единиц в психиатрии. Потребовалось много времени, прежде чем убедились, что в области душевных болезней более, чем, может быть, при других заболеваниях, одна и та же болезнь имеет разное течение и выявляется в чрезвычайно разнообразных формах».

 

Таким же тормозом метафизический образ мышления был и при решении вопроса об этиологии прогрессивного паралича. Автор приводит многочисленные противоречивые данные статистики частоты сифилиса у «прогрессивных паралитиков», отмечая, что в течение 40 лет статистика не приблизила вопрос к решению ни на шаг. При этом он приводит ряд аргументов против сифилитической этиологии прогрессивного паралича, базировавшихся на сложившихся представлениях о том, что между началом действия этиологического фактора – бледной спирохеты – и развитием заболевания проходит зачастую 15–20 лет, что намного превышает инкубационный период инфекционных заболеваний. Зависимость между действием этиологического фактора и патогенетического, связанного с поражением не только половой сферы, но и внутренних органов, включая головной мозг с его психической деятельностью, в течение длительного времени не усматривалась не только из-за недостаточности научных знаний, но и вследствие отсутствия диалектического образа мышления.

 

Статью ученый завершает следующими словами. «Каков же должен быть метод научного искания? Ответ один: метод, вытекающий из диалектического принципа «единства теории и практики». Критерием правильности логических построений является наблюдение, эксперимент и практическая применяемость теории…».

 

И в настоящее время можно привести немало примеров одностороннего, недиалектического подхода к изучению патогенеза многих заболеваний.

 

Характерным в этом отношении представляется взгляд на патогенез у человека острых стрессиндуцированных поражений слизистой оболочки (СИПСО) гастродуоденальной зоны (то есть зоны желудка и двенадцатиперстной кишки. – отв. ред.). Эти повреждения возникают вследствие т. н. стресс-реакции на различные чрезвычайные воздействия, в частности, после операций, проводимых в условиях неадекватной анестезии. Патогенез СИПСО сложен и включает ряд факторов агрессии и защиты. При рассмотрении упомянутого патогенеза авторы делают упор на решающую роль факторов агрессии. Это – повреждающее действие на СО желудка и двенадцатиперстной кишки кислого желудочного сока высокой переваривающей силы [4]. Вторым фактором, а, по мнению других авторов, первым по значению, является нарушение кровообращения в СО [5]. Односторонность такого распространенного взгляда может быть связана с особенностями психики человека: принимать во внимание наиболее простые объяснения, которые легко мысленно представить. Действительно, механистические объяснения – действия фактов агрессии – ацидопептического и нарушения кровообращения, микроциркуляции в СО желудка и двенадцатиперстной кишки, легко себе представить.

 

Факторы же резистентности тканей, в частности, желудка, авторы обычно представляют главным образом защитным слоем слизи, нейтрализующим кислый желудочный сок. Согласно учению о нервной трофике, такая резистентность определяется в первую очередь интенсивностью трофических (пластических и энергетических) процессов в тканях, в частности, в стенке желудка [3]. Эти биохимические механизмы могут быть сложны для понимания, зачастую требуют специального образования и поэтому, видимо, не привлекают внимания исследователей.

 

Таким образом, недиалектический, односторонний метод рассмотрения патогенеза СИПСО гастродуоденальной зоны состоит в абсолютизации факторов агрессии и недооценке факторов защиты.

 

Список литературы

1. Дерябин В. С. Задачи Восточно-Сибирского краевого научно-медицинского общества // Советская медицина Восточной Сибири. – 1931. – № 4. – С. 3–7.

2. Дерябин В. С. Сифилис при душевных болезнях. Под общей редакцией профессора В. С. Дерябина. Вступление. Труды Восточно-Сибирского медицинского института. В.1. – Москва – Иркутск, 1934. – C. 3–12.

3. Забродин О. Н. Фармакологические и медицинские аспекты учения о нервной трофике в свете исследований С. В. Аничкова и его школы // Российский медико-биологический вестник имени академика И. П. Павлова. – 2004. – № 1–2. – С. 208–216.

4. Кубышкин В. А., Шишин К. В. Эрозивно-язвенное поражение верхних отделов желудочно-кишечного тракта в раннем послеоперационном периоде. – Consilium Medicum. – 2004. – № 1. – С. 29–32.

5. Spirt M. J. Stress-Related Mucosal Disease: Risk Factors and Prophylactic Therapy. Clinical Therapeutics. – 2004. – Vol. 26. – № 2, pp. 197–213.

 

References

1. Deryabin V. S. Problems of the East Siberian Regional Scientific and Medical Society [Problemy vostochno-sibirskogo nauchno-meditsinskogo obschestva]. Sovetskay medicina Vostochnoy Sibiri (Soviet Medicine of Eastern Siberia), 1931, № 4, pp. 3–7.

2. Deryabin V. S. Syphilis with Mental Illnesses. Entry. [Sifilis pri dushevnyh boleznyah. Vstuplenie]. Trudy Vostochno-Sibirskogo medicinskogo instituta. V. 1. (Proceedings of East-Siberian Institute of Medicine. Vol. 1). Moscow–Irkutsk, 1934, pp. 3–12.

3. Zabrodin O. N. Pharmacological and Medical Aspects of the Doctrine of the Trophic Nervous in the Light of Studies of S. V. Anichkov and His School [Farmakologicheskie i meditsinskie aspekty ucheniya o nervnoy trofike v svete issledovaniy S. V. Аnichkova i ego shkoly]. Rossiyskiy mediko-biologicheskiy vestnik imeni akademika I. P. Pavlova (I. P. Pavlov Russian Medical Biological Herald), 2004, № 1–2, pp. 208–216.

4. Kubyshkin V. A., Shishin K. V. Erosive-Ulcerative Lesions in the Upper Gastrointestinal Tract in the Early Postoperative Period [Erozivno-yazvennoe porazhenie verkhnikh otdelov zheludochno-kishechnogo trakta v rannem posleoperatsionnom periode]. Consilium Medicum, 2004, № 1, pp. 29–32.

5. Spirt M. J. Stress-Related Mucosal Disease: Risk Factors and Prophylactic Therapy. Clinical Therapeutics, 2004, Vol. 26, № 2, Pp. 197–213.

 

 

УДК 101.8

 

Профессор В. С. Дерябин

Ошибки формальной логики в истории учения о прогрессивном параличе

(Публикация О. Н. Забродина)

 

В обыденной жизни на основе практического опыта наряду с наблюдениями изменчивости явлений и предметов образуется представление о постоянстве их, и наряду с мнением, что «человеку свойственно ошибаться», создается вера в незыблемость вечных истин, добрый запас которых имеется у каждого гражданина. Петр Петрович есть Петр Петрович. Дом № 1 на Большой улице есть один и тот же дом. Сотни раз сотни людей видят Петра Петровича и дом № 1, и это все те же неизменные объекты. Представление о постоянстве предметов соответствует примитивному опыту. Черты тождества при повторных восприятиях выдвигаются на первый план, а медленно совершающиеся изменения остаются незамеченными или даже при примитивности наблюдения не могут быть восприняты.

 

Лишь немногие могут наблюдать метаморфозы, которые представляет в своей жизни Петр Петрович и имеют возможность убедиться, что в 30 лет он имеет более сходных черт с другими тридцатилетними мужчинами, чем с самим собой в 8 лет, что жизнь его была постоянным, хотя и медленным изменением, которое также незаметно и несомненно, как движение часовой стрелки. Время деформирует не только дом № 1, но и гранитные горы, но этого нельзя заметить ни сегодня, ни завтра.

 

На такой же ступени примитивного мировоззрения стояла наука при низком уровне своего развития. Предметы и мир считались неизменными, раз навсегда данными, как бы отлитыми в постоянную форму. Ф. Энгельс писал в «Диалектике природы» о том, что согласно этому взгляду, природа, каким бы путем она не возникала, раз она уже имеется налицо, остается всегда неизменной, пока существует. Планеты и спутники их, приведенные в движение таинственным «первым толчком», продолжают кружиться по предназначенным им орбитам во веки веков и до окончания всех вещей. Звезды покоятся навсегда неподвижные на своих местах, удерживая друг друга, благодаря «всеобщему тяготению». Земля остается от века (или от дня своего творения) одинаковой, неизменной. Теперешние 5 частей света существовали всегда, имели всегда те же самые горы и долины, те же реки, тот же климат, ту же флору и фауну, если не говорить об изменениях, внесенных рукой человека. Виды растений и животных были установлены раз навсегда при их возникновении. Гегель этот способ рассмотрения явлений и мира в целом неизменным назвал метафизикой.

 

Кроме учения об абсолютной неизменности природы метафизическая философия считала, что можно путем умозрительного познания достичь абсолютного, законченного знания мира, абсолютной истины. На основе метафизического мировоззрения возникла формальная логика как наука о формах и законах мышления. Понятия в суждениях формальной логики неподвижны и постоянны, как постоянны с метафизической точки зрения предметы. Первый же закон формальной логики – «закон тождества», гласит: а=а – Петр Петрович есть Петр Петрович. Другой закон – «закон исключенного третьего» формулируется так: а есть в или не в. Петр Петрович добр или не добр. Но ведь нет людей только добрых или только злых. В одном человеке уживаются противоположные качества, но формальная логика берет каждую логическую категорию изолированной и противоположной другим, исключая единство противоположностей.

 

Учение об абсолютной неизменности природы и вера в силу умозрения господствовали до ХVIII столетия включительно. Учение Дарвина об изменчивости видов и об эволюции организмов было сильнейшим ударом, нанесенным метафизическому мировоззрению. Маркс и Энгельс обосновали учение о социальных явлениях в их движении и нашли объяснение причин их происхождения и развития в движении производительных сил. Идея эволюции получила признание в самых различных областях знания как система рассмотрения мира в постоянном движении, оказалась тем методом, который наиболее соответствует научному рассмотрению явлений. Так, на смену отжившего метафизического мировоззрения и формальной логики явился диалектический материализм и диалектическая логика.

 

Неподвижность предметов оказалась фикцией. Но, если нет неизменных предметов, а есть вечно текущие процессы, то для адекватности понятий объективной реальности так же подвижны должны быть и понятия. Законы формальной логики оказываются действительны лишь в обыденной жизни, когда отвлекаются от факта изменчивости предметов. Но как только формальная логика прилагается к исследованию предметов в их развитии вследствие борьбы противоположностей, так законы ее могут оказаться ложными. При изучении явлений в развитии единственно правильным методом мышления является диалектическая логика, которая, по определению Ленина, есть учение не о внешних формах мышления, а о законах развития всех материальных, природных и духовных вещей.

 

Вместе с крушением взгляда на абсолютную неизменность природы оказалась подорвана и метафизическая вера в возможность путем одного умозрения постичь абсолютные истины. Стремительное развитие научного знания в XIX в. показало временное, ограниченное значение научных положений, кажущихся незыблемыми. Слова байроновского Манфреда: «наука – обмен одних незнаний на другие» могут иллюстрироваться историей любой науки. Одни гипотезы и теории сменяют другие. В настоящее время подвергаются сомнению даже законы Ньютона, просуществовавшие незыблемо 300 лет и казавшиеся окончательной истиной. Пределы истины каждого научного положения относительны, как говорил Ленин. Теории гибнут, факты остаются, а идущие на смену новые теории все более и более приближаются к пониманию объективных процессов.

 

Таков ход человеческой мысли.

 

Энгельс писал о том, что суверенность (самостоятельность, независимость – О. З.) мышления осуществляется в ряде крайне несуверенно мыслящих людей; познание, притязающее на безусловную истину, находится в ряде относительных заблуждений; как эта суверенность, так и это познание могут быть осуществлены лишь в процессе бесконечного существования человечества. Кроме того, человеческое мышление суверенно и неограниченно по своим задаткам, по своему назначению, по своим возможностям, по своей исторической цели; но оно не суверенно и ограниченно по отдельному осуществлению, по данной в то или иное время действительности.

 

Несмотря на опыт, проделанный научной мыслью за последнее столетие, метафизический образ мышления жив. Представление о постоянстве предметов и явлений, переоценка преходящих «истин» данного момента, вера в силу умозрения встречаются на каждом шагу. Операции с ложной предпосылкой, принимаемой за аксиому вследствие возведения ложного взгляда или положения, имеющих относительное значение, в абсолютную истину представляет старый и вечно новый источник ошибок.

 

В науке по-прежнему нередко переоценивается возможность умозрительным путем найти истину. Методом рассуждения теперь, как и прежде, часто является старая, домарксистская формальная логика, законы которой возникли на основе метафизического воззрения на мир.

 

Отличительной иллюстрацией опасностей, кроющихся в формальной логике, могут служить ошибки, сделанные в истории учения о прогрессивном параличе[1]. Еще в 1814 г. Эскироль [2] писал, что когда паралич «осложняет» душевные расстройства, то сначала затрудняется речь, затем появляется неловкость в движениях, далее следует непроизвольное выделение мочи и пр. (в последующем изложении взглядов на прогрессивный паралич В. С. Дерябин приводит авторов из книги Ю. В. Каннабиха, издания 1928 г. [2] – О. З.). В 1822 г. Бейль впервые описал прогрессивный паралич как самостоятельную болезнь, установив связь между экспансивной его формой и находимым на вскрытии воспалением паутинной оболочки. Его мысль встретила резкую критику. Общее настроение было против мнения Бейля. Прошло тридцать с лишним лет, пока мысль о нозологической[2] самостоятельности прогрессивного паралича одержала верх над дуалистической теорией, ведущей начало от Эскироля – теорией, по которой прогрессивный паралич есть лишь комбинация паралича с разными душевными болезнями, а не особая болезнь, и что Бейль, следовательно, принял за одну болезнь сочетание двух.

 

Бейарже, например, указывал, что паралич может быть без психических нарушений в виде бредовых идей или эмоционального расстройства, но при этом во всех случаях наблюдается слабоумие. По его мнению, слабоумие – не помешательство – «это вещи различные, которые не следует смешивать». Теперь мы знаем, что он наблюдал дементную (характеризующуюся слабоумием – О. З.) форму прогрессивного паралича и свое наблюдение пустил в ход как аргумент против мнения о нозологической самостоятельности этой болезни. В данном случае, как не раз было в истории психиатрии, сказалось стремление под болезнью понимать то, что выявляется в одной и той же неизменной форме.

 

Представление о болезни как однотипно протекающем процессе долго было препятствием к выделению основных нозологических единиц в психиатрии.

 

Потребовалось много времени, прежде чем убедились, что в области душевных болезней более, чем, может быть, при других заболеваниях, одна и та же болезнь имеет разное течение и выявляется в чрезвычайно разнообразных формах. Фикция простых, постоянных, неподвижных форм, свойственная метафизическому мировоззрению, препятствовала пониманию наблюдаемых явлений и была тормозом к поступательному движению научной мысли. Потребовалось более тридцати лет, чтобы мысль Бейля получила общее признание. Еще больше времени потребовал своего решения вопрос об этиологии болезни.

 

В 1863 г. шведский ученый Кбельберг впервые высказал взгляд, что сифилис есть единственная причина прогрессивного паралича. Но еще в 1897 г. вопрос не считался решенным. На международном съезде психиатров в Москве Крафт-Эбинг выступил с докладом, в котором он приводил как доказательство сифилитической природы прогрессивного паралича тот факт, что прививка сифилиса паралитикам дала отрицательный результат. Лишь с введением в 1906 г. реакции Вассермана как диагностического метода спор был кончен, а в 1913 г. Ногуши и Мор установили наличие спирохет в мозгу сифилитиков.

 

Против сифилитической этиологии прогрессивного паралича выдвигался целый ряд аргументов.

1. Анамнез о частоте инфекции в прошлом давал крайне разноречивые данные. Так, вскоре после заявления Кбельберга датчанин Исстерсен нашел сифилис в анамнезе (истории болезни – О. З.) паралитиков в 77 %, а по статистическим данным, опубликованным в 1900 г. Шпренглером, число установленного в анамнезе сифилиса у таких больных колебалось от 1,6 % до 93 %. Сам он получил положительные данные в 46,2 %. По опубликованным в том же году исследованиям Баера эта цифра равнялась 29,7 %. По данным Аптекмана, сифилис отмечался в анамнезе у 14,7 %, а алкоголизм – у 50,4 % паралитиков [1]. По цифрам последнего гораздо более оснований было ставить прогрессивный паралич в связь с алкоголизмом, чем с сифилисом. Таким образом, в течение 40 лет статистика не приблизила вопрос к решению ни на шаг. Как и всегда оказалось, что в науке важен не только метод, но и тот, кто им пользуется.

2. Говорилось, что какая же связь может быть между сифилисом и параличом, если между инфекцией и началом совершенно своеобразной болезни прошло 15–20 лет.

3. Ртутное лечение (лечение препаратами ртути – О. З.) при прогрессивном параличе не помогает. Отсюда делалось такое рассуждение: если ртуть при прогрессивном параличе не помогает – следовательно, это не сифилитическое заболевание.

4. Патологоанатомическая картина отличалась от наблюдавшейся при сифилисе мозга.

5. Частота прогрессивного паралича в разных местностях и странах не соответствует частоте распространения сифилиса.

 

В некоторых странах сифилиса много, а прогрессивного паралича мало или совсем нет [1]. Так, в Абиссинии сифилизация населения составляет 80 %, а прогрессивного паралича нет. Так же нет прогрессивного паралича и в Исландии, несмотря на наличие сифилиса. В Австрии «прогрессивные паралитики» составляли у венгров 17 % всех душевных заболеваний, у румын – 11 %, у саксов – 7,5 % при одинаковой сифилизации этих народностей. В Москве такого рода паралитики составляли 25 % всех душевнобольных мужчин и 12 % женщин, а в Ленинграде – только 10 % мужчин и 3 % женщин.

 

Отсюда делается вывод: как можно утверждать, что прогрессивный паралич вызывается сифилисом, если нет никакой пропорциональности между сифилизацией населения и частотой прогрессивного паралича.

 

Таким образом, целый ряд весьма основательных мотивов приводился против предположения, оказавшегося верным.

 

Формальная логика говорила за то, что сифилис не мог быть причиной прогрессивного паралича. Все аргументы сводились к тому, что предположение о люэтической (вызываемой сифилисом – О. З.) этиологии отвергалось на основании имевшихся представлений о сифилисе, которые считались за окончательную абсолютную истину. Появление своеобразного заболевания через 10–15 лет после инфекции настолько противоречило обычным представлениям, что казалось не только маловероятным, но невозможным. Имеющиеся знания о болезни рассматривались как уже окончательные. Если патологоанатомическая картина не соответствует обычно наблюдавшейся при сифилисе, если ртуть не помогает при прогрессивном параличе, то заключали – это не сифилис. Мысль о том, что может быть болезнь, отличающаяся от обычных форм, и что при этом неизвестном виде сифилиса может существовать особая патологоанатомическая картина и ртуть может быть бессильной, не появлялась, потому что к исследованию подходили с догмой, казавшейся несомненной истиной.

 

Ожидание пропорциональности между частотой сифилиса и прогрессивного паралича было также результатом влияния обычных представлений, по образцу которых мыслились все новые возможности. Так имевшиеся знания о болезни, принимаемые за полную и окончательную истину, и толкование фактов на основании привычных представлений вставали препятствием на пути научного исследования.

 

Тенденция переоценивать имеющиеся знания и принимать их за абсолютные истины сказывается в науке очень часто. Вместо многообразия процессов и изменчивости явлений последние мыслятся упрощенными. Текучие явления оказываются фиксированными в неподвижных формулах. Оценка новых мыслей с точки зрения переоцениваемого научного багажа вела и ведет к тому, что мысли, гармонирующие с общепризнанными, находят благоприятную встречу и высокую оценку, а чем более высказанная мысль отклоняется от обычного круга представлений, чем более идет в разрез признанной догме, тем более сильные возражения она встречает от людей, вооруженных «здравым смыслом» – формальной логикой.

 

История мысли показала, что мысли гения, опередившие понятия современников, получают отпор и признаются только после долгой борьбы, спустя много лет, иногда десятилетий. Достаточно вспомнить, сколько насмешек в свое время вызвала «нелепая» мысль, что земля шарообразна. Представление противоречило «здравому смыслу» и опровергалась целым рядом основательных аргументов.

 

Формальная логика для пользующихся ею создает «горе от ума». Прилипание мысли к проторенной тропе выхолащивает ее и делает бесплодной. Но в то же время необходимо помнить, что не всякая смелая мысль есть верная мысль. Новизна и оригинальность мысли не гарантирует ее правильности. Вера в возможность достичь знания умозрительным путем терпела и терпит жестокие удары, в частности, в медицине. Математика развивает свои логические построения, отправляясь от аксиом. Медицина обладает не незыблемыми аксиомами, отправляясь от которых она могла бы развиваться путем логического построения, а понятиями, имеющими ценность лишь относительного приближения к объективной истине.

 

Каков же должен быть метод научного искания? Ответ один: метод, вытекающий из диалектического принципа «единства теории и практики». Критерием правильности логических построений является наблюдение, эксперимент и практическая применяемость теории. Великий мастер эксперимента И. П. Павлов, являющийся стихийным диалектиком, в разговоре с одним из учеников, доказывавшим правильность своего предположения, сказал приблизительно следующее: «Вы рассуждаете, и умно рассуждаете, но это доказывает только, что вы не сумасшедший. Правильность же понимания фактов доказывается не рассуждениями, а другими фактами». Сознание относительной ценности наших знаний должно делать нас осторожными в критике новых мыслей. К новым теориям нужно подходить не с самоуверенностью, основанной на формальной логике, а поверять их новыми фактами.

 

Без дерзания мысли нет движения науки вперед, но новые идеи должны испытываться критерием единства теории и практики.

 

Список литературы

1. Дерябин В. С. Сифилис при душевных болезнях. Под общей редакцией профессора В. С. Дерябина. Вступление. Труды Восточно-Сибирского медицинского института. В.1. – Москва-Иркутск, 1934. – С. 3–12.

2. Каннабих Ю. В. История психиатрии. Л.: Государственное медицинское издательство, 1928. – 520 с.

 

References

1. Deryabin V. S. Syphilis with Mental Illnesses. Entry. [Sifilis pri dushevnyh boleznyah. Vstuplenie]. Trudy Vostochno-Sibirskogo medicinskogo instituta. V. 1. (Proceedings of East-Siberian Institute of Medicine. Vol. 1). Moscow-Irkutsk, Gosudarstvennoe meditsinskoe izdatelstvo, 1934, pp. 3–12.

2. Kannabikh Y. V. The History of Psychiatry [Istoriya psihiatrii].Leningrad, Gosudarstvennoe medicinskoe izdatelstvo, 1928, 520 p.

УДК 811.161.1; 374

 

Гребенников Александр Олегович – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет», кафедра математической лингвистики, доцент; федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский национальный исследовательский университет информационных технологий, механики и оптики», кафедра иностранных языков, доцент, кандидат филологических наук, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: agrebennikov@spbu.ru

199034, Россия, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 11,

тел: +7 (921) 300-02-91.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Лексикография любого национального языка, находящегося на высокой ступени развития, представляет собой разветвленную систему словарей различных типов. Бурное развитие переживает лексикография русского языка на рубеже XX–XXI вв.: словарь является формой систематизации и хранения самых разнообразных знаний и сведений не только о языке, но и о мире, играет важную роль в межнациональном общении, в повышении культуры речи и регулировании норм литературного языка.

Результаты: Хотя лексикографические работы в области русского языка прослеживаются с XI века, собственно оформление толковой лексикографии приходится на XVII – начало XVIII веков. Несмотря на то, что толковый словарь является ведущим типом словаря национального языка, на сегодняшний день сложилась развитая система словарей русского языка различных типов, созданных на основе многообразия подходов к систематизации и анализу языка. Русская лексикография активно использует новые идеи современной лингвистики, что приводит к расширению словарной типологии и способствует выработке новых подходов к составлению словарей.

Выводы: Одним из главных направлений будущего развития русской лексикографии становится анализ глубинных семантических изменений и процессов на всех уровнях языка со все более активным использованием корпусных методов.

 

Ключевые слова: лексикография; русский язык; толковый словарь; частотный словарь; словарь языка писателя; словарь активного типа; ассоциативный словарь; корпус текстов.

 

The Lexicography of Russian: the History and Trends for Further Development

 

Grebennikov Alexander Olegovich – Saint Petersburg State University, Mathematical Linguistics Department, Associate Professor; Saint Petersburg National Research University of Information Technologies, Mechanics and Optics, Foreign Languages Department, Associate Professor, Ph. D. (Philology), Saint Petersburg, Russia.

E-mail: agrebennikov@spbu.ru

11, Universitetskaya emb., Saint Petersburg, 199034, Russia,

tel: +7 (921) 300-02-91.

Abstract

Background: The lexicography of any language is a highly-developed system of dictionaries. At the turn of the century the lexicography of Russian is being developed rapidly: dictionary is considered as a form of systematizing and presenting various information both about the language and the world, it plays an important role in multinational communication, in standardizing culture of speech and literary language.

Results: The first lexicographic works in Russian are traced back as early as in the XI century. Nevertheless, an explanatory lexicography took its shape in XVII – the early XVIII centuries only. Despite an explanatory dictionary being the major type of dictionary for Russian at present there exist a widely developed system of dictionaries for different purposes based on the diversity of approaches to the task of analyzing the language. Russian lexicography makes active use of new ideas in modern linguistics that results in the development of new dictionary types and contributes to the new approaches to dictionary making.

Conclusion: One of the major trends for further development of Russian Lexicography is the analysis of underlying semantic changes and processes on all levels of language, with corpora methods playing an increasing role.

 

Keywords: lexicography; the Russian language; explanatory dictionary; frequency dictionary; author dictionary; active dictionary; associative dictionary; corpora.

 

На протяжении всей истории своего развития русская лексикография неразрывно связана с особенностями исторического развития России, многочисленные драматические повороты которого напрямую отражались на затухании или всплеске лексикографических работ. Традиционное русское стремление к критическому переосмыслению прошлого привело к тому, что вместо системы серий словарей, характерной сейчас для лексикографии Западной Европы и Америки, мы чаще всего видим процесс создания новых отдельных словарей различных типов, основанных на самостоятельных теоретических принципах.

 

Первыми лексикографическими трудами стали дошедшие до нас с XI века глоссарии – неупорядоченные сборники глосс, авторских пояснений переписчиков богослужебных тексов на полях рукописей, применяемых, в основном, для иноязычных или же «непонятных» слов (т. н. «текстовая лексикография»). В дальнейшем, к XVII веку, упорядоченные по алфавиту глоссарии объединялись уже в азбуковники, используемые в школах для обучения грамоте. Одновременно появляются первые разговорники и то, что теперь мы бы назвали двуязычными словарями.

 

С начала XVIII века, с развитием реформ Петра, активным ростом международных связей России, учреждением Академии Наук и Университета, ростом книгопечатания наблюдается бурный рост словарных работ. В основной массе своей это словари двуязычные, специальные и словари иностранных слов. Первым словарем в современном понимании этого слова становится «Лексикон треязычный» Ф. Поликарпова-Орлова (славянско-греческо-латинский, 19 712 словарных статей) [10], которым пользовались вплоть до 70-х годов XVIII века. Одновременно, с момента своего учреждения, Императорская Академия наук неоднократно пытается создать толковый словарь национального языка, но только в 1789 году появился первый том «Словаря Академии Российской» [12] – первого нормативного толкового словаря русского языка, выработавшего нормы орфографии и заложившего основы системного многоаспектного описания лексики, созданного в период активного формирования единого литературного языка. Словарь содержал свыше 43 000 слов, большое фразеологическое собрание, множество цитат и уступал лишь немногим западноевропейским словарям того времени.

 

Со времени САР толковый словарь становится ведущим типом словаря национального языка. Одновременно метод создания словаря через выбор источников и создание картотеки карточек-цитат из них (бумажной или, уже в наши дни, электронной) для последующего анализа и упорядочивания является господствующим.

 

В XIX веке русская культура достигает своих классических высот, лексикография идет по пути отчетливого оформления словарей различных типов и создания новых толковых словарей, отражающих современное состояние языка. Постепенно вырабатывались принципы системного грамматического, стилистического и семантического описания лексики, которых, в основе своей, и придерживается русская академическая лексикография по сей день.

 

В 1847 году вышел из печати новый словарь – «Словарь церковнославянского и русского языка» [14], отразивший словарный состав не только живого русского языка, но и памятников письменности, причем как русского, так и церковнославянского языка.

 

С 1891 г. выходит «Словарь русского языка» под редакцией Я. К. Грота. Словарь включал общеупотребительную лексику, лексику литературного и делового языка со времён Ломоносова, иноязычные заимствования, неологизмы, научно-техническую терминологию. Из церковно-славянских и древнерусских слов включались те, которые употреблялись в русском литературном языке XIX вв. После смерти Я. К. Грота редактором словаря стал А. А. Шахматов, полагавший, что в Словаре должно найти отражение всё, что имелось в прошлом и наличествует в настоящее время в языке, составители не могут предписывать что-либо языку, они могут лишь констатировать употребление какой-либо формы и её реальное предпочтение сравнительно с другой. Таким образом, первая часть словаря представляет собой тип толкового нормативного словаря, а вторая («шахматовская») – тип ненормативного словаря-тезауруса. Словарь издавался отдельными выпусками до 1937 г.

 

Говоря о лексикографии XIX века, невозможно не упомянуть «Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля [4], не имеющий аналогов уникальный памятник русской и мировой лексикографии. Построенный по алфавитно-гнездовому принципу, ненормативный словарь охватывает лексику письменной и устной речи 19 века, а также терминологию и фразеологию различных профессий и ремёсел. В основу словаря был положен живой народный язык с его областными видоизменениями. Он содержит более 200 000 слов и 30 000 пословиц, поговорок и т. п., служащих для пояснения смысла приводимых слов, а также, через толкование, огромное количество сведений о чертах и особенностях народного быта, традиций, праздников, верований и пр. Из них около 80 000 было единолично собрано автором в течении более чем 50 лет. Это самый большой по объему словника словарь русского языка.

 

События революции 1917 года, наряду с реформой орфографии, привели к возможно крупнейшей в истории русского языка смене лексико-стилистической системы и языковой нормы. Во все сферы языка и, прежде всего, в язык художественных произведений с небывалой силой вторглась разговорная стихия. Ранее изданные и издаваемые словари, таким образом, утратили свою актуальность и не могли быть завершены. Перед академической лексикографией вновь встали задачи выработки языковой нормы. Результатом этого стало появление «Толкового словаря русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова [18]. Данный четырёхтомный словарь (свыше 85 000 слов, основной состав общерусской лексики), охватывающий лексику литературного языка до 30-х гг. XX века, проникнут идеей нормативности на всех уровнях (отбор слов, многочисленные разъяснительные пометы касательно особенностей словоизменения, словоупотребления и даже произношения, демонстрация словоупотребления в образцовых текстах, подбор и разъяснение особенностей фразеологизмов и т. п.). Словарь стал эталонным и по сей день непревзойдённым по подробности разработки стилистической характеристики слова, как в устном, так и в письменном языке (около 30 стилистических помет). К сожалению, картотека словаря не сохранилась, и это снова привело к тому, что, когда после окончания второй мировой войны русский язык снова встал пред задачей лексикографической фиксации и оценки очередных языковых изменений, потребовалась разработка и создание нового словаря, во многом аналогичного по задачам словарю Ушакова. Им стал «Малый академический словарь» [13]. Он создавался на основе той же картотеки, что и «Большой академический словарь» (БАС) [2], ставший вершиной русской толковой лексикографии, о котором пойдёт речь далее.

 

БАС является самым полным толковым и нормативным словарем, охватывающим словарный запас русского литературного языка от Пушкина до наших дней. Нижняя хронологическая точка была и остаётся обусловлена актуальностью литературы XIX века в настоящее время. Первое издание словаря насчитывало более 120 000 слов. Таким образом, БАС вычленяет и исчерпывает лексическое ядро национального языка.

 

С 2004 года началось осуществление издания нового многотомного «Большого академического словаря русского языка». На сегодняшний день издан 21 том словаря (до буквы П), ожидается еще около 10, общий объем словаря, вероятно, превысит 150 000 слов (см. ниже).

 

БАС, будучи нормативным словарем с алфавитным расположением лексики, включает общеупотребительную лексику современного русского языка; неологизмы конца XX – начала XXI в.; научно-технические термины, профессионализмы и областные слова, проникающие в художественную литератору; широкоупотребительные просторечные слова, свойственные разговорной речи, собственные имена в нарицательном значении; общеупотребительные аббревиатуры; устойчивые сочетания и фразеологизмы и т. п. Фразеологизмы (с указанием факультативности состава) приводятся, как правило, в конце словарной статьи, за знаком ◊ при первом по порядку компоненте, у остальных слов фразеологизма дается отсылка.

 

Таким образом, в XX веке в русской лексикографии окончательно сложилась и закрепилась логически оправданная триада словарей, в целом сходная с общим системой толковых словарей в странах Западной Европы: однотомный – четырёхтомный – многотомный. Многотомный словарь, максимально широко представляющий все многообразие литературного языка и предназначенный прежде всего специалистам-филологам; средний, четырёхтомный словарь, представляющий стилистическое многообразие современного литературного языка; и краткий, однотомный словарь популярного типа, предназначенный максимально широкому кругу пользователей, предъявляющий общий актуальный лексико-фразеологический фонд языка, направленный на активную нормализацию современной речи.

 

Представителем последнего типа является единственный регулярно обновляемый и переиздаваемый «Словарь русского языка» С. И. Ожегова, однотомный нормативный словарь, цель которого – способствовать повышению культуры речи самых широких кругов населения. Объем словаря вырос с 51 000 слов в первом издании до 80 000 слов – в последнем [9]. В отличие от таких словарей, как словарь Ушакова или БАС, стилистическая и семантическая характеристика в словаре сведена к необходимому минимуму, что следует из его популярного характера: семантизация максимально лаконична и выразительна, оставлены лишь самостоятельные значения; большое внимание уделяется показу различных ограничений, связанных с реализацией значений в отдельных конструкциях; речения, использующиеся в качестве иллюстраций – минимальны и образцовы. Словарь не включает больше число профессиональной и областной лексики, грубое просторечие, неактуальные на момент выхода словаря слова.

 

В наше время, при составлении нового издания БАС, наряду с Большой словарной картотекой ИЛИ РАН, насчитывающей свыше 8 000 000 словоупотреблений, используется электронная база, появившаяся в конце 2008 года и насчитывающая в настоящее время 1,4 миллиарда словоупотреблений около 5 миллионов русскоязычных слов XVIII-XXI вв. Это открывает перед русской академической лексикографией в процессе подготовки к будущему изданию академического словаря, создаваемого с начала XXI века, перспективу лексикографии взаимосвязанных корпусов: корпус собственно БАС, корпус дополнений к БАС, корпус откликов и замечаний любого уровня, корпус источников, корпус истории фиксации слова в XII–XX веках, корпус исследований по истории и семантике отдельных слов и выражений [3].

 

Другим примером использования корпусных данных при создании словаря стал изданный в 2009 г. «Частотный словарь современного русского языка (на материалах Национального корпуса русского языка)», доступный как в бумажном, так и в электронном виде [6]. Словарь является логическим продолжением существующего исключительно в электронном виде «Частотного словаря С. А. Шарова» [24], построенного, в свою очередь, на основе представительной выборки общим объемом около 40 млн. словоупотреблений (причем художественная проза представляет чуть более половины объема) из текстов 1970–2002 гг.; большинство между 1980 и 1995 (пресса 1997–1999). Основанный на текстах Национального корпуса русского языка (www.ruscorpora.ru) объемом 100 млн. словоупотреблений, «Частотный словарь современного русского языка» включает наиболее употребительные слова современного русского языка (2-я половина XX – начало XXI вв.). Объем частотного списка – 20 000 наиболее употребительных лемм; алфавитного – около 50 000.

 

Интересно отметить, что помимо традиционной информации о частоте употребления той или иной леммы и ее ранге словарь приводит такие статистические показатели, как число текстов, в которых встретилось слово (число документов), коэффициент вариации, распределение употребления слова в текстах, созданных в разные десятилетия. Несомненным достоинством словаря является наличие большого числа приложений, в том числе: распределение лемм по функциональным стилям (включая список значимой лексики по жанрам), частотное распределение лексики по частям речи, частотность словоформ и букв и – что особенно ново и важно с лексикографической точки зрения – данные о частотности имен собственных и аббревиатур.

 

Так называемый «перестроечный» и «пост-перестроечный» периоды русской истории с 1985 года до наших дней явились свидетелями очередного драматического смещения лексических пластов русского языка и смены языковой нормы. Несметное количество заимствований для обозначения новых реалий общественно-политической, экономической и культурной жизни, возвращение в обиход множества дореволюционных понятий, исчезновение многих реалий советского времени поставило перед лексикографами сложную задачу отражения и активной нормализации существующих процессов.

 

В результате под редакцией Г. Н. Скляревской в Санкт-Петербурге появляется «Толковый словарь русского языка конца XX века. Языковые изменения» [17]. Целью словаря, как явствуют из заглавия, было показать именно перемены, происходящие в русском языке с 1985 года. Для первого издания из созданной авторским коллективом Института лингвистических исследований РАН электронной картотеки объёмом около 2 млн. словоупотреблений (материалы прессы, публицистической, научно-популярной и художественной литературы, в последующих изданиях – спонтанная речь на радио и телевидении) было отобрано около 5500 слов и выражений. Для показа динамики словоупотребления используется набор графических знаков, которые последовательно приводятся почти у каждого слова или значения, а также последовательно повторяются подстрочным текстом на каждой странице словаря. Таких знаков пять, они квалифицируют различные типы языковых изменений: первая лексикографическая фиксация; зафиксировано в словарях последнего десятилетия; возвращение слова в актив; актуализация; уход в пассив; возможна и комбинация этих символов.

 

Словарь, имеющий нормативный характер, даёт обширную и разнообразную информацию о слове в традициях академической лексикографии: ударение, варианты написания, орфоэпическую и этимологическую характеристику (при необходимости), стилистическую характеристику, разбиение на значения, устойчивые сочетания (причем выделяются даже семантические сдвиги в речениях), богатый иллюстративный материал, ассоциативные связи. Словарная статья заканчивается справочным отделом, который содержит разные виды информации о слове: сведения из предшествующих словарей, системные связи и соотношения, энциклопедические сведения о слове. В последующих изданиях фиксируется даже комбинированное (латиницей и кириллицей) написание сложносоставных слов и слова, которые образованы от иноязычных по словообразовательным моделям русского языка.

 

Во второй половине XX века получает полноценное развитие зародившаяся на рубеже XIX–XX веков писательская лексикография. Одной из вершин в этом жанре стал «Словарь языка А. С. Пушкина» [16], что не случайно, учитывая главенствующее положение Пушкина в русской поэзии и литературе (аналогичное Шекспиру в английской) и выбор его периода как отсчетного при составлении академических толковых словарей русского языка.

 

«Словарь языка А. С. Пушкина» – это толковый, алфавитный словарь, который охватывает словарный состав различных текстов писателя (поэзии, прозы, драматургии, литературно-критических статей, писем и др.). Словарь полон по реестру слов (словнику) (кроме имен собственных, из которых фиксируются только мифологические), по грамматическим сведениям, по цитации (за несущественными и оговоренными исключениями, в нем учтены и указаны все случаи употребления каждого слова у Пушкина), но дифференциален в описании значений и дефектен по стилистическим сведениям. Семантические определения не даются при однозначных словах, а при словах многозначных намечены только те значения, каких нет у данного слова в современном (т. е. на момент выхода словаря) литературном языке; неописанные значения показываются (иллюстрируются) цитатами и некоторыми другими приемами (указаниями, к чему слово относится, от чего произведено, с каким еще словом сопоставимо и т. д.). От стилистической квалификации слов составители Пушкинского словаря совсем отказались. В словаре указывается частота употребления слова и распределение этой частоты употребления по значениям, в конце словарной статьи приводятся и объясняются устойчивые словосочетания, завершает статью свод форм слова, встретившихся в сочинениях Пушкина, с указанием произведений и страниц.

 

Наряду с этим выдающийся русский лингвист Б. А. Ларин выдвинул альтернативную идею т. н. стилистического словаря языка автора. Главной задачей Ларин считал разработку значений и употреблений слова, так как в преобразовании и усложнении семантики языковых единиц видел проявление сущности художественной речи, «стиля языка» писателя. В результате этого в СПбГУ был создан «Словарь автобиографической трилогии М. Горького» [11], являющийся началом полного словаря М. Горького – полного 1) по словнику; 2) по разработке значений и употреблений слов; 3) по цитации; 4) по грамматической и стилистической квалификации.

 

В настоящее время растет количество писательских частотных словарей [19–23], на фоне которых особняком стоит «Словарь языка Достоевского» [16], использующий методы частотного анализа для выделения так называемых идеоглосс, т. е. лексических единиц, являющихся повторяющимися ключевыми словами в текстах разных жанров (в словаре выделяются художественная проза (с разбивкой на отдельные произведения); публицистика; личные письма; деловые письма и документы) и выражающих основные для творчества писателя понятия, т. о., воспроизводя авторское видение мира.

 

Среди множества идей, питающих развитие русской лексикографии при создании словарей самых различных типов, безусловного упоминания заслуживают идеи академика Ю. Д. Апресяна. Стоит отметить, что в 1960-х – 1970-х гг. XX века Апресян активно сотрудничает с создателями теории «Смысл ↔ Текст» И. А. Мельчуком и А. К. Жолковским. Велась работа по составлению одного из главных компонентов теории – «Толково-комбинаторного словаря», призванного стать словарём нового типа, отражающим прежде всего нетривиальную сочетаемость лексем. Семантика слов в этом словаре описывается в виде развёрнутых формализованных толкований, использующих ограниченный набор единиц; семантически более сложные элементы толкуются через более простые, пока не доходит до использования неразложимых далее элементов – так называемых «семантических примитивов» [7]. Однако в настоящее время идеи Мельчука не разрабатываются в чистом виде при составлении словарей русского языка.

 

В 1979 г. под руководством Апресяна создаётся «Англо-русский синонимический словарь» [1]. Словарь содержит около 350 синонимических рядов английского языка. В каждой словарной статье дается толкование общего значения ряда на русском языке и его перевод, подробная характеристика сходств и различий между синонимами, анализ условий, в которых синонимы способны заменять друг друга, а также описание структуры синонимического ряда. Синонимические ряды иллюстрированы цитатами из классической и современной литературы на английском языке. Важное отличие данного словаря от обычных синонимических словарей состоит в том, что в нем описываются не только семантические и стилистические свойства синонимов, но также их конструктивные и сочетаемостные особенности, причем каждый из этих аспектов синонимического ряда описывается в особой зоне словарной статьи. Авторы стремились фиксировать не только все различия, но и все сходства синонимов в области стиля, значений, грамматических конструкций и лексико-семантической сочетаемости.

 

«Англо-русский синонимический словарь» послужил прообразом для составленного на основе машинного корпуса текстов «Нового объяснительного словаря синонимов русского языка» [8]. Во втором издании Словаря публикуются 354 синонимических ряда, представляющих основные разряды антропоцентрической лексики русского языка и – эпизодически – некоторые другие пласты лексики.

 

В основу создаваемого словаря положены три принципа лингвистического описания: 1) активность (систематизация средств выражения определённого смысла); 2) интегральность (максимально полный и согласованный учёт всех типов лингвистической информации, заключённой в слове); 3) системность (отношения между лексемами на основе тех или иных общих свойств). Новый объяснительный словарь синонимов – это словарь активного типа, реализующий принципы системной лексикографии и ориентированный на отражение языковой, или «наивной», картины мира. В Словаре последовательно отражаются семантические, референциальные, прагматические, коннотативные, коммуникативные, синтаксические, сочетаемостные, морфологические и просодические сходства и различия между синонимами, а также условия нейтрализации различий. Каждому подобному аспекту посвящена отдельная зона словарной статьи. Для выделения зон в тексте словаря разработан специальный метаязык. Условия употребления синонимов показываются на обширном материале цитат и речений. Все словарные статьи содержат также и обширные справочные зоны (до 10), в которых перечисляются фразеологические синонимы, аналоги, точные и неточные конверсивы, конверсивы к аналогам, точные и неточные антонимы и дериваты (включая семантические) к элементам данного синонимического ряда. В некоторых случаях указываются специальные лингвистические работы, посвященные одной или нескольким лексемам, входящим в данный ряд. Каждая словарная статья по содержащейся в ней разнообразной информации, по объёму (несколько страниц) представляет собой отдельное научное исследование.

 

Еще одним примером нетрадиционного лексикографического подхода является «Ассоциативный словарь русского языка», существующий также и в компьютерной версии в виде базы данных [5]. В первом томе – от стимула к реакции – содержится около 7 тыс. стимулов, а во втором – от реакции к стимулу – более 100 тыс. реакций. Общий массив материала – более миллиона словоупотреблений. Словарь строился по результатам массового эксперимента с носителями русского языка (студентов от 17 до 25 лет).

 

Как пишут авторы, «Ассоциативный словарь русского языка» не имеет аналогов в отечественной лексикографии, отражает живое словоупотребление, стихийный литературно-разговорный язык и в конечном итоге – речемыслительный портрет «усреднённого» носителя русского языка, его взгляд на мир, передающий особенности национального менталитета. В словарной статье прямого ассоциативного словаря после заголовочного слова-стимула приводятся слова-ассоциаты, расположенные по мере убывания их частоты, которая указывается в скобках после ассоциатов. В конце статьи приводятся цифры: первая – общее число реакций, вторая – число разных реакций, третья – число отказов испытуемых и четвёртая – число единичных реакций. Таким образом, словарная статья, наряду с типовыми ассоциативными отношениями, дает информацию о полисемии и сочетаемостных свойствах слова, об устойчивости тех или иных сочетаний и т. д.

 

Разумеется, данный обзор не может быть исчерпывающим. За его пределами остаются, например, исторические словари (хотя полного исторического словаря русского языка, такого как OED, не существует, словари отдельных периодов успешно создавались и продолжают создаваться); фразеологические, идеографические, терминологические, учебные и прочие виды словарей. Мы видим, что на протяжении своей истории русская лексикография накопила колоссальный опыт создания словарей самых различных типов, выработала систему многоаспектного описания и анализа слова. Каковы же, на наш взгляд, перспективы лексикографической деятельности в XXI веке? Лексикографические исследования последних лет, такие как новое издание БАС, словари под редакцией Г. Н. Скляревской или Ю. Д. Апресяна, показывают, что:

1) Русский язык должен рассматриваться в неразрывном единстве от Пушкина до современности.

2) Главным направлением лексикографии может и должно стать отражение не столько лексических, сколько глубинных семантических изменений и процессов в языке, будь то анализ современных лексических сдвигов, языка произведений автора, диалектов или терминосистем.

3 Национальные корпуса и корпуса отдельных словарей, рассматриваемые совместно с имеющимися и создающимися традиционными картотеками, будут играть все большую роль в процессе создания словарей различных типов; как уже отмечалось выше, академическая лексикография должна стать лексикографией системы корпусов.

4) При этом роль корпусных методов, позволяющих не только быстрее и отчётливее зафиксировать новые слова, значения и словосочетания, но и глубже проникнуть в природу и характер коллокаций, будет увеличиваться и в отраслевых лексикографиях, например – в писательской, в частности, при анализе стилеобразующих факторов, что ценно не только само по себе, но и в качестве источника для академических словарей.

 

Список литературы

1. Апресян Ю. Д., Ботякова В. В., Латышева Т. Э., Мосягина М. А., Полик И. В., Ракитина В. И., Розенман А. И., Сретенская Е. Е. Англо-русский синонимический словарь. – М.: Русский язык, 1979. – 544 c.

2. Большой академический «Словарь современного русского литературного языка». В 17 т. – М.: Издательство АН СССР, 1948–1965.

3. Герд А. С. Академическая лексикография как система корпусов // Труды международной научной конференции «Корпусная лингвистика – 2013». СПб.: СПбГУ, 2013. – С. 247–248.

4. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. – М., 1863–1866.

5. Караулов Ю. Н., Черкасова Г. А., Уфимцева Н. В., Сорокин Ю. А., Тарасов Е. Ф. Русский ассоциативный словарь. В 2 т. – М.: АСТ-Астрель, 2002.

6. Ляшевская О. Н., Шаров С. А. Частотный словарь современного русского языка (на материалах Национального корпуса русского языка). – М.: Азбуковник, 2009. – 1112 c.

7. Мельчук И. А., Жолковский А. К., Апресян Ю. Д. Толково-комбинаторный словарь современного русского языка. Опыты семантико-синтаксического описания русской лексики. – Вена: Wiener Slawistischer Almanach, 1984. – 992 с.

8. Новый объяснительный словарь синонимов русского языка / Под рук. Ю. Д. Апресяна. Москва; Вена: Языки славянской культуры; Венский славистический альманах, 2004. – 1488 с.

9. Ожегов С. И. Словарь русского языка – М.: Государственное издательство иностранных и национальных словарей, 1949. – 968 с.

10. Поликарпов-Орлов Ф. П. Треязычный лексикон. – М., 1704.

11. Словарь автобиографической трилогии М. Горького с приложением Словаря имён собственных. Вып. 1–6. – Л.: ЛГУ, 1974–1990.

12. Словарь Академии Российской. В 6 т. – СПб: Императорская Академия Наук, 1789–1794.

13. Словарь русского языка: В 4 т. Под ред. А. П. Евгеньевой. 2-е изд. – М: Русский язык, 1981–1984.

14. Словарь церковно-славянского и русскаго языка. В 4 т. – СПб.: Императорская Академия наук, 1847.

15. Словарь языка Достоевского. Лексический строй идиолекта // Под. ред. Ю. Н. Караулова. – М.: Азбуковник, 2001. – 566 с.

16. Словарь языка Пушкина // Под. ред. В. В. Виноградова. В 4 т. – М.: Государственное издательство иностранных и национальных словарей, 1956–1961.

17. Толковый словарь русского языка конца XX века. Языковые изменения // Под. ред. Г. Н. Скляревской. – СПб.: Фолио-Пресс, 1998. – 700 с.

18. Толковый словарь русского языка: В 4 т. // Под ред. Д. Н. Ушакова. – М.: Государственный научный институт «Советская энциклопедия»; ОГИЗ; Государственное издательство иностранных и национальных словарей, 1935–1940.

19. Частотный словарь рассказов Л. Н. Андреева // Авт.-сост. А. О. Гребенников; под ред. Г. Я. Мартыненко. – СПб: СПбГУ, 2003. – 396 с.

20. Частотный словарь рассказов И. А. Бунина // Авт.-сост. А. О. Гребенников; под ред. Г. Я. Мартыненко. — СПб: СПбГУ, 2011. – 296 с.

21. Частотный словарь рассказов А. И. Куприна // Авт.-сост. А. О. Гребенников; под ред. Г. Я. Мартыненко. – СПб: СПбГУ, 2006. – 551 с.

22. Частотный словарь рассказов А. П. Чехова // Авт.-сост. А. О. Гребенников; под ред. Г. Я. Мартыненко. – СПб: СПбГУ, 1999. – 172 с.

23. Частотный словарь языка М. Ю. Лермонтова // «Лермонтовская энциклопедия». – М.: Советская энциклопедия,1981. – С. 717–774.

24. Шаров С. А. Частотный словарь русского языка. // Сайт «Российский НИИ искусственного интеллекта» – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: www.artint.ru/projects/frqlist.asp (дата обращения 28.02.2017).

 

References

1. Apresyan Yu. D., Botyakova V. V., Latysheva T. E., Mosyagina M. A., Polik I. V., Rakitina V. I., Rozenman A. I., Sretenskaya E. E English-Russian Dictionary of Synonyms [Anglo-russkiy sinonimicheskiy slovar]. Moscow, Russkiy yazyk, 1979, 544 p.

2. Great Academic “Dictionary of the Modern Literary Russian Language” [Bolshoy akademicheskiy “Slovar sovremennogo russkogo literaturnogo yazyka”]. In 17 vol. Moscow, Izdatelstvo AN SSSR, 1948–1965.

3. Gerd A. S. Academic Lexicography as a System of Corpora [Akademicheskaya leksikografiya kak sistema korpusov]. Mezhdunarodnaya nauchnaya konferentsiya “Korpusnaya lingvistika – 2013” (Proceedings of the International Conference “Corpus Linguistics – 2013”). Saint Petersburg, 2013, pp. 247–248.

4. Dal V.I. Explanatory Dictionary of the Living Great Russian Language [Tolkovyy slovar zhivogo velikorusskogo yazyka]. In 4 vol. Moscow, 1863–1866.

5. Karaulov Y. N, Cherkasov G. A., Ufimceva N. V., Sorokin Y. A., Tarasov E. F. Russian Associative Dictionary [Russkiy assotsiativnyy slovar]. In 2 vol. Moscow, AST-Astrel, 2002.

6. Lyashevskaya O. N., Sharov S. A. Frequency Dictionary of Contemporary Russian based on the RNC Data [Chastotnyy slovar sovremennogo russkogo yazyka (na materialakh Natsionalnogo korpusa russkogo yazyka)]. Moscow, Azbukovnik, 2009, 1112 p.

7. Melchuk I. A., Zholkovsky A. K., Apresyan Y. D Explanatory Combinatorial Dictionary of Modern Russian. Semantico-syntactic Studies of Russian Vocabulary [Tolkovo-kombinatornyy slovar sovremennogo russkogo yazyka. Opyty semantiko-sintaksicheskogo opisaniya russkoy leksiki]. Wien, Wiener Slawistischer Almanach, 1984, 992 p.

8. Apresyan Y. D. (Ed.) New Explanatory Dictionary of Russian Synonyms [Novyy obyasnitelnyy slovar sinonimov russkogo yazyka]. Moscow, Wien, Yazyki slavyanskoy kultury, Venskiy slavisticheskiy almanakh, 2004, 1488 p.

9. Ozhegov S. I. Dictionary of the Russian Language. [Slovar russkogo yazyka] Moscow, Gosudarstvennoe izdatelstvo inostrannykh i natsionalnykh slovarey, 1949, 968 p.

10. Polikarpov-Orlov F. P. Trilingual Lexicon [Treyazychnyy leksikon]. Moscow, 1704.

11. Dictionary of the Autobiography Trilogy by Maxim Gorky with Dictionary of Proper Names. [Slovar avtobiograficheskoy trilogii M. Gorkogo s prilozheniem Slovarya imen sobstvennykh]. Issue 1–6. Leningrad, Izdatelstvo LGU, 1974–1990.

12. Dictionary of the RussianAcademy [Slovar Akademii Rossiyskoy]. In 6 vol. Saint Petersburg, Imperatorskaya Akademiya Nauk, 1789–1794.

13. Evgeneva A. P. (Ed.) Dictionary of the Russian Language [Slovar russkogo yazyka]. In 4 vol. Moscow, Russkiy yazyk, 1981–1984.

14. Dictionary of the Church Slavonic and Russian Language [Slovar tserkovno-slavyanskogo i russkago yazyka]. In 4 vol. Saint Petersburg, Imperatorskaya Akademiya nauk, 1847.

15. Karaulov Y. N. (Ed.) Dictionary of Dostoevsky’s Language. Lexical Structure of Idiolect [Slovar yazyka Dostoevskogo. Leksicheskiy stroy idiolekta]. Moscow, Azbukovnik, 2001, 566 p.

16. Vinogradov V. V. (Ed.) Dictionary of Pushkin’s language [Slovar yazyka Pushkina]. In 4 vol. Moscow, Gosudarstvennoe izdatelstvo inostrannykh i natsionalnykh slovarey, 1956–1961.

17. Sklyarevskaya G. N. (Ed.) Explanatory Dictionary of the Russian Language of the End of XX Century. Language Changes. [Tolkovyy slovar russkogo yazyka kontsa XX veka. Yazykovye izmeneniya]. Saint Petersburg, Folio-Press, 1998, 700 p.

18. Ushakov D. N. (Ed.) Explanatory Dictionary of the Russian Language [Tolkovyy slovar russkogo yazyka]. In 4 vol. Moscow, Gosudarsvennyy institut “Sovetskaya entsiklopediya”; OGIZ; Gosudarstvennoe izdatelstvo inostrannykh i natsionalnykh slovarey, 1935–1940.

19. Grebennikov A. O., Martynenko G. Ya. (Ed.) Frequency Dictionary of the Short Stories by I. A. Kuprin [Chastotnyy slovar rasskazov A. I. Kuprina]. Saint Petersburg, Izdatelstvo Sankt Peterburgskogo universiteta, 2006, 551 p.

20. Grebennikov A. O., Martynenko G. Ya. (Ed.) Frequency Dictionary of the Short Stories by А. Р. Chekhov [Chastotnyy slovar rasskazov A. P. Chekhova]. Saint Petersburg, Izdatelstvo Sankt Peterburgskogo universiteta, 1999, 172 p.

21. Grebennikov A. O., Martynenko G. Ya. (Ed.) Frequency Dictionary of the Short Stories by L. N. Andreev [Chastotnyy slovar rasskazov L. N. Andreeva]. Saint Petersburg, Izdatelstvo Sankt Peterburgskogo universiteta, 2003, 396 p.

22. Grebennikov A. O., Martynenko G. Ya. (Ed.) Frequency Dictionary of the Short Stories by I. A. Bunin [Chastotnyy slovar rasskazov A. I. Bunina]. Saint Petersburg, Izdatelstvo Sankt Peterburgskogo universiteta, 2011, 296 p.

23. Frequency Dictionary of Lermontov’s Language [Chastotnyy slovar yazyka M. Yu. Lermontova]. Lermontovskaya entsiklopediya (Lermontov’s Encyclopedia). Moscow, Sovetskaya Entsiklopediya, 1981, pp. 717–774.

24. Sharov S. A. Frequency Dictionary of the Russian Language. [Chastotnyy slovar russkogo yazyka]. Available at: www.artint.ru/projects/frqlist.asp (accessed 27 February 2017).

 
Ссылка на статью:
Гребенников А. О. Русская лексикография: история и перспективы // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2017. – № 1. – С. 107–120. URL: http://fikio.ru/?p=2382.

 
© А. О. Гребенников, 2017

УДК 159.91; 159.98; 612.821

 

Забродин Олег Николаевич – Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет имени академика И. П. Павлова Министерства здравоохранения Российской Федерации», кафедра анестезиологии и реаниматологии, старший научный сотрудник, доктор медицинских наук.

E-mail:ozabrodin@yandex.ru

197022, Россия, Санкт-Петербург, ул. Льва Толстого, 6–8,
тел.: 8 950 030 48 92

Авторское резюме

Предмет исследования: Обзор и анализ исследований В. С. Дерябина 20-40-хх гг. ХХ в. области медицинской, военной психологий и психологии труда ученого.

Результаты: Выполненные В. С. Дерябиным в середине 20-х гг. ХХ в. исследования психических нарушений у больных эпидемическим энцефалитом привели его к убеждению о важной роли аффективности (чувств, влечений и эмоций) в психической деятельности и поведении человека. С этих позиций он подошел в 1926 г. к написанию статьи «Задачи и возможности психотехники в военном деле». Главный вывод этой работы: в военной психотехнике оценка качеств военнослужащих только на основании показателей интеллекта представляется недостаточной и необходима разработка и оценка в экспериментальных условиях эмоционально-волевой сферы, в частности, влияния испуга на скорость психических и двигательных реакций. В отличие от традиционного мнения психологов, что психофизиологические показатели (темперамент, тип высшей нервной деятельности, конституция) не относятся к характеристике личности, В. С. Дерябин на примере воспоминаний об учителе – И. П. Павлове – показал значение этих показателей для творческой личности ученого.

Выводы: В. С. Дерябин в своих приоритетных работах в области прикладной психологии реализовал психофизиологический метод исследования и показал ведущее значение аффективности (чувств, влечений, эмоций) для психической деятельности и двигательных реакций.

 

Ключевые слова: прикладная психология; психофизиологический анализ; аффективность.

 

The Psycho-Physiological Approach of V. S. Deryabin to the Study of Applied Psychology

 

Zabrodin Oleg Nikolaevich – The First Saint Petersburg State Medical University Named after Academician Pavlov, Ministry of Public Health of Russian Federation, Anesthesiology and Resuscitation Department, senior collaborator, Doctor of Medical Sciences, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: ozabrodin@yandex.ru

6–8 Lew Tolstoy st., Saint Petersburg, 193232, Russia,

tel: +7 950 030 48 92.

Abstract

Subject of research: A review and analysis of V. S. Deryabin’s research in the 1920-1940s in the field of medical, military and occupational psychology of the scientist.

Results: In the middle of the 1920s V. S. Deryabin conducted the study of mental disorders of patients suffering from epidemic encephalitis. These investigations led him to the conviction that affectivity (feelings, inclinations and emotions) plays an important role in mental activity and human behavior. Using the data obtained, he wrote the article “Challenges and opportunities of psychotechnique in military affairs” in 1926. He drew to the conclusion that in military psychotechnique the evaluation of servicemen’s qualities only on the basis of IQs seemed to be insufficient. The development and assessment of emotional-volitional sphere and the effects of fear on the speed of mental and motor responses, in particular, were required under experimental conditions. The traditional view of psychologists consists in negation of psychophysiological parameters (temperament, type of higher nervous activity, constitution) in the characteristics of the individual. V. S. Deryabin, on the basis of the memoirs about his teacher – I. P. Pavlov, emphasized the importance of these indicators for the creative individuality of the scientist.

Conclusion: V. S. Deryabin in his priority works in the field of applied psychology adopted a psychophysiological method of research and stressed the importance of affectivity (feelings, inclinations, emotions) for mental activity and motor responses.

 

Keywords: applied psychology; psychophysiological analysis; affectivity.

 

В. С. Дерябин (1875–1955) – известный физиолог и психиатр, ученик и продолжатель дела И. П. Павлова. В его научных исследованиях ведущей была психофизиологическая проблема, изучение соотношения психического и физиологического в сознании и поведении человека. К изучению этой проблемы ученый подходил с позиций материалистического монизма и психофизиологического единства [7, 9, 10–13].

 

Согласно его представлениям и работам, проводимым с середины 20-х гг. прошлого века, для решения психофизиологической проблемы важнейшим является изучение аффективности – чувств, влечений и эмоций, поскольку они представляют собой по сути явления психофизиологические [см.: 9]. Хотя парадигмой психофизиологических исследований В. С. Дерябина является учение И. П. Павлова о высшей нервной деятельности (ВНД), им были выполнены также исследования в различных областях психологии. К области теоретической психологии принадлежат его монографии: «Чувства Влечения Эмоции» [4], первое издание которой относится к 1974 г., и «Психология личности и высшая нервная деятельность» [5], впервые опубликованная в 1980 г.

 

К 1926 г. – моменту написания работ В. С. Дерябина – прикладная психология была еще в зачаточном состоянии. Еще не существовало ее разделов – таких, как инженерная, медицинская, военная психология; они носили общее название «психотехника». Основы психотехники были заложены в начале ХХ века в Германии психотерапевтом А. Шаквитцем, который описал методику оценки психологической устойчивости вагоновожатых, включающую в себя, в частности, отсортировку тех, кто заведомо был не способен к этой профессии [1].

 

Статьи В. С. Дерябина, написанные в 1926 г.: «Задачи и возможности психотехники в военном деле», «Психотехническое обследование дорожного мастера», «Психотехническое обследование стрелочника» не были в свое время опубликованы. В. С. Дерябин в это время работал заместителем главного врача по медицинской части областной психиатрической больницы г. Томска и старшим ассистентом кафедры нервных и душевных болезней Томского государственного университета. При кафедре им была организована экспериментально-психологическая лаборатория, в которой была выполнена работа «О восприятии объемов», изданная в виде одноименной монографии [2]. Работа была выполнена с целью выяснения роли осязательных восприятий в развитии представлений пространства. С этой целью исследования были проведены у зрячих и слепых испытуемых. Было обнаружено, что у последних осязательные ощущения существенно не отличались от таковых у зрячих.

 

Интерес В. С. Дерябина к проблеме аффективности усилился в результате изучения им психических нарушений у больных с краевой патологией – исходных состояниях эпидемического энцефалита, поражающего стволовую часть мозга. У этих больных сохранялись такие показатели психики, как восприятие, устойчивость внимания, память, суждения и умозаключения. Однако глубокие нарушения были выявлены в эмоционально-волевой сфере: отсутствие высших интересов, равнодушие к родным – т. н. «эмоциональная тупость», пассивность [3].

 

Исследования, которые уместно отнести к области медицинской психологии, привели его к убеждению, что субстратом эмоций являются подкорковые образования головного мозга (ствол мозга), которые оказывают активирующее влияние на кору больших полушарий, мобилизуя тем самым интеллектуальные процессы и являясь, по выражению И. П. Павлова, «источником силы» [17] для нее.

 

Из этих позиций он исходил при написании статьи, посвященной военной психологии – «Задачи и возможности психотехники в военном деле» [6]. В. С. Дерябин отмечал, что психотехника в Красной Армии в средине 20-х гг. находилась «на пороге к делу». Психотехника имеет две главные задачи. Первая – анализ психофизиологических и физических требований, предъявляемых к различным видам военных профессий (авиация, артиллерия, пехота и др.). Вторая задача – выявление у военнослужащих качеств, необходимых для военной службы в различных родах войск, т. е. речь идет о профориентации, определении рода войск, в которых оптимально проявятся психические и физические качества испытуемых. Если до него упор делался в основном на такие психические свойства военнослужащих, как внимание, память, общее интеллектуальное развитие, быстроту реакции, то заслугой В. С. Дерябина является включение в этот набор эмоциональных, волевых и моральных качеств, что представляется особенно важным в военных условиях.

 

В. С. Дерябин поставил вопрос об изучении в военной психологии физиологии эмоций, в частности, состояния вегетативной нервной и эндокринной систем.

 

У животных в экстремальных ситуациях отмечены три вида реакций:

1) «двигательная буря» или борьба,

2) оцепенение, «затаивание» или «рефлекс мнимой смерти»,

3) бегство от опасности.

 

Эти реакции, выработанные эволюцией с целью победить врага или избежать опасности, являются проявлением базовых эмоций – страха, ярости и связаны с гиперактивацией симпатико-адреналовой системы [14].

 

У людей тормозная реакция – оцепенение, связанное с повышенным мышечным тонусом, физический и психический паралич, наблюдались во время землетрясений [19]. В военных условиях под влиянием страха отмечается тенденция к проявлению описанных выше реакций. Страх способен подавляться высшими эмоциями – чувствами долга и патриотизма. Поэтому В. С. Дерябин [6] приходит к выводу о том, что в военной психотехнике оценка качеств военнослужащих только на основании показателей интеллекта представляется недостаточной и необходима разработка и оценка в экспериментальных условиях эмоционально-волевой сферы, в частности, влияния испуга на скорость психических и двигательных реакций (курсив мой – О. З.).

 

Таким образом, ученый подчеркивает важность психофизиологической характеристики военнослужащих при определении их пригодности к несению военной службы в различных родах войск. При этом уделяет большое внимание соотношению эмоциональной и мыслительной сферы испытуемых, подчеркивая как положительную, так и отрицательную роль эмоций, которые могут способствовать успеху в минуту военной опасности, а могут и затормозить принятие быстрых решений.

 

К сожалению, статья «Задачи и возможности психотехники в военное время», написанная в 1926 г., была опубликована только в 2009 г. Статья получила признание в Интернете (на сайте «Русская семерка» в блоге: «Психотехники спецназа: как это работает»), где писалось следующее: «Первым из наших ученых, кто, опираясь на учение Шаквитца, занялся вопросами военной психотехники, был физиолог и психиатр В. С. Дерябин. Он доказал, что физические способности не всегда отражают потенциал солдат. При этом он писал: “Во время войны (Первой мировой – О. З.) на моих глазах два солдата, служившие нестроевыми, попали в команду разведчиков. Один оказался очень дельным на новом месте, а другой – выдающимся, до дерзости предприимчивым. И это сразу же изменило обстановку на данном участке фронта”. Ученый-психиатр сделал вывод, что в будущих войнах роль психотехники может стать решающей, особенно, когда речь идет о бойцах, выполняющих особо важные боевые задачи».

 

При подготовке статьи о военной психологии В. С. Дерябин детально ознакомился с книгой Вильгельма Оствальда «Великие люди» [15]. Книга, изданная периферийным Вятским издательством в 1910 г., давно стала библиографической редкостью и заслуживает переиздания. В ней представлен подробный анализ факторов, способствующих или препятствующих научной деятельности, а также условий работы исследователя, позволяющей делать великие открытия. В. С. Дерябина привлекла позиция автора книги – известного физикохимика, философа, лауреата Нобелевской премии, который считал, что как материя, так и психика являются проявлением различных видов энергии, что лишает их непреодолимой грани. В. Оствальд писал по этому поводу следующее. «Допущение психической энергии позволяет без натяжек и скачков присоединить психические явления к ряду других процессов природы, и применение основных законов энергетики к психическим явлениям делает возможным интегрирующую систематизацию последних» [15, с. 298]. Такая позиция могла быть близка В. С. Дерябину как последователю идеи психофизиологического единства. К сожалению, в книге известного психолога Михаила Григорьевича Ярошевского «История психологии» [18] нет даже упоминания об В. Оствальде.

 

Книга В. Оствальда оказалась полезной для В. С. Дерябина несколькими моментами. В. Оствальд убедительно показал бесполезность экспериментальной психологии для понимания человеческих поступков, которое (понимание) базируется скорее на жизненном опыте, чем на экспериментальных данных.

 

Другим важным моментом явился анализ предпосылок плодотворных научных исследований в различных странах, наличия в них государственных и общественных институтов, способствующих научной деятельности. В. Оствальд писал: «Наука отстает везде, где отсутствуют такие формы гражданской жизни, которые освобождали бы человека науки от повседневных забот. Университеты страдают от общей ограниченности бюджета, мешающей профессорам свободно отдаваться научной деятельности» [15, с. 313]. Это высказывание, сделанное в начале ХХ в., представляется актуальным и в наше время.

 

В. С. Дерябин рассматривал «человекознание» как науку о человеке, поэтому ему было близко высказанное В. Оствальдом в его книге представление о существовании известной совокупности опытных законов распознавания человека, которые можно собрать и привести в известный систематический порядок для создания базиса соответствующей науки.

 

Наряду с ролью государства и общества в развитии науки В. Оствальд в своей книге уделил большое внимание психограмме ученого, т. е. совокупности психических свойств, определяющих значимость и успех его научной деятельности. К этим свойствам он относил: ранние физическое и психическое созревание, пробуждение интереса к будущему предмету исследования (эмоциональная заряженность – О. З.), связанные с таким интересом наблюдательность, пытливость, также независимость суждений, определяющуюся независимостью характера, способность наблюдать факты и делать из них правильные выводы, высокую работоспособность, обусловленную хорошим физическим развитием, способность к длительной концентрации внимания, неустанное раздумье над проблемой. Гениальность В. Оствальд рассматривал как мозаичную совокупность благоприятных наследственных и социальных факторов. Но и при таком благоприятном сочетании наличие даже одного «слабого звена» портит всю картину и не дает «избраннику» создать гениальные произведения.

 

Взгляды В. Оствальда оказались близкими В. С. Дерябину, однако в описанной психограмме в своих работах он особое внимание уделил тем качествам выдающихся ученых, которые имеют психофизиологическую основу. Все эти качества в общем виде можно представить как проявление доминанты, ведущей потребности – докопаться до истины, понять сущность вещей. Эта потребность свойственна не всем людям и далеко не сразу реализуется в конкретной области науки.

 

В своей главной книге «Чувства. Влечения. Эмоции» [4] В. С. Дерябин изложил основы учения о физиологических основах аффективности и писал о том, что аффективность, сигнализируя о доминирующей потребности, интегрирует восприятие, внимание, отбор ассоциаций, память, психическую и двигательную активность с целью удовлетворения этой потребности. Сказанное в полной мере уместно отнести к потребности ученого «во всем дойти до самой сути».

 

Психограмма творческого работника, в частности, ученого, т. е. совокупность психических и психофизиологических свойств, определяющих значимость и успешность научной деятельности, о которой писал и В. Оствальд, давно интересовала В. С. Дерябина. Эта тема занимала его еще в средине 20-х гг., но к работе над ней он вернулся в 1949 г. при подготовке воспоминаний об учителе – Иване Петровиче Павлове [7]. Указанные исследования в наше время возможно отнести к области «психологии труда» в определении, данном в Большой советской энциклопедии 1969–1978 гг.: «Психология труда – отрасль прикладной психологии, изучающая психологические аспекты и закономерности трудовой деятельности человека».

 

Если психологи (Мясищев В. И., Платонов К. К. и др.) психофизиологические особенности человека – темперамент, тип ВНД, конституцию – не относили к характеристике личности, то В. С. Дерябин на примере И. П. Павлова показал важность этих свойств для успеха научных исследований.

 

В. С. Дерябин в своих воспоминаниях писал по этому поводу: «В психотехнике важно знать не только психограмму, то есть качества, которые требует данная работа, но и те личности, те психофизические конституции (курсив мой – О. З.), которые наиболее удачно справляются с данным видом труда. <…> Если изучается мозг ученых как субстрат умственной работы, то не меньший интерес имеет изучение психофизической личности (курсив мой – О. З.) великих ученых, ибо из такого изучения должен быть сделан ряд практических выводов, имеющих большое общественное значение.

 

У Ивана Петровича было пикническое сложение тела, хорошее здоровье, пламенный страстный характер с наклонностью к веселью и юмору, пламенная воля… Он говаривал, что чувство удовлетворенности от удачной мышечной работы, которое иногда носило характер «мышечной радости», было значительно ярче удовольствия от решения каких угодно умственных задач… Уже при игре в городки сказывался огромный азарт. Элемент активности, борьбы слишком глубоко был заложен в его натуре, и это сказывалось даже в мелочах и шутках. С детства у него наблюдалось сильное упорство в преследовании поставленной цели, какова бы она не была. В его увлечениях и играх сказывались существенные черты характера, которые и помогли ему в дальнейшем достигнуть блестящих результатов. Прежде всего, большой темперамент вызывал чрезвычайную страстность ко всякому делу, но эта страстность всегда сдерживалась и контролировалась. Ясно, что процессы сильного возбуждения достаточно хорошо регулировались собственным торможением» [7, с. 140–141]. Уместно сопоставить наиболее благоприятный в жизни и работе сангвинический темперамент И. П. Павлова с исследованным им сильным, уравновешенным и подвижным типом ВНД у собак, при котором сила процессов возбуждения уравновешивалась развитыми процессами торможения.

 

Сам И. П. Павлов в «Письме к молодежи» [16] отметил главные качества ученого, определяющие успех научной деятельности и в полной мере присущие ему самому: страстность в искании истины, скромность, объективность в оценке результатов своих трудов и в особенности – последовательность в накоплении знаний и фактов, в проведении научных исследований, основанную на бесконечном терпении. Нетрудно заметить, что описанные качества имеют психофизиологическую основу, что особенно подчеркивал В. С. Дерябин при анализе личности И. П. Павлова.

 

Литература

1. Баумгартен Ф. Психотехника. Исследование пригодности к профессиональному труду. Ч. I. – Берлин: Бюро иностранной науки и техники, 1922. – 248 с.

2. Дерябин В. С. О восприятии объемов. – Иркутск: Издательство Иркутского университета. – 1928. – 32 с.

3. Дерябин В. С. Эпидемический энцефалит в психопатологическом отношении // Сибирский архив теоретической и клинической медицины. – 1928. – Т. 3. – № 4. – С. 317–323.

4. Дерябин В. С. Чувства, влечения, эмоции: О психологии, психопатологии и физиологии эмоций. – М.: ЛКИ, 2013. – 224 с.

5. Дерябин В. С. Психология личности и высшая нервная деятельность: Психологические очерки. – М.: ЛКИ, 2010. – 202 с.

6. Дерябин В. С. Задачи и возможности психотехники в военном деле // Психофармакология и биологическая наркология. – 2009. – Т. 9. – В. 3–4. – C. 2598–2604.

7. Забродин О. Н. Воспоминания В. С. Дерябина об И. П. Павлове. Опыт психофизиологического анализа творческой личности учёного // Российский физиологический журнал им. И. М. Сеченова. – 1994. – Т. 80. – № 8. – С.139–143.

8. Забродин О. Н. «Письмо к молодежи» И. П. Павлова и три условия долголетия // Российский медико-биологический вестник имени академика И. П. Павлова. – 2000. –№ 1–2. – С. 207– 212.

9. 3абродин О. Н. Психофизиологическая проблема – сквозная в творчестве В. С. Дерябина // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2014. № 1 (3). – С. 128–146. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://fikio.ru/?p=949 (дата обращения: 01.12.2016).

10. Забродин О. Н. О жизненном и научном пути В. С. Дерябина (к 140-летию со дня рождения) // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2015. – № 4 (10). – С. 84–114. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://fikio.ru/?p=1923 (дата обращения: 10.12.2016).

11. Забродин О. Н. Психофизиологическая проблема и проблема аффективности: Викторин Дерябин: Путь к самопознанию – М.: ЛЕНАНД, 2017. – 208 с.

12. Забродин О. Н., Дерябин Л. Н. О жизни и научных трудах В. С. Дерябина (К 120-летию со дня рождения) // Журнал эволюционной биохимии и физиологии. – 1998. – Т. 34, № 1. – С. 122–128.

13. Забродин О. Н., Дерябин Л. Н. В. С. Дерябин – ученик и продолжатель дела И. П. Павлова // Российский медико-биологический вестник имени академика И. П. Павлова. – 2003. –№ 1–2. – С. 200–207.

14. Кеннон У. Физиология эмоций. – М. – Л.: Прибой, 1927. – 173 с.

15. Оствальд В. Великие люди. – Вятка: Вятское книгоиздательское товарищество, 1910. – 398 с.

16. Павлов И. П. Письмо к молодежи. Полное собрание сочинений. Т. 1. – М. – Л.: АН СССР, 1950. – С. 22–23.

17. Павлов И. П. Физиология и патология высшей нервной деятельности // Полное собрание сочинений. Т. 3. Кн. 2. – М. – Л.: Издательство АН СССР, 1950. – С. 383–408.

18. Ярошевский М. Г. История психологии. – М.: Мысль, 1985. – 576 с.

19. Störring G. Psychologie des menschlichen Gefühlslebens. – Bonn: Verlag von Friedrich Cohen, 1922. – 289 s.

 

References

1. Baumgarten-Tramer F. Psychotechnique. Professional Labor Fitness Research. Part 1 [Psikhotekhnika. Issledovanie prigodnosti k professionalnomu trudu. Ch. I.]. Berlin, Byuro inostrannoy nauki i tekhniki, 1922, 248 p.

2. Deryabin V. S. On the Perception of the Volumes [O vospriyatii obemov]. Irkutsk, Izdatelstvo Irkutskogo universiteta, 1928, 32 p.

3. Deryabin V. S. Epidemical Encephalitis in the Psychopathological Relation [Epidemicheskiy entsefalit v psikhopatologicheskom otnoshenii]. Sibirskiy arkhiv teoreticheskoy i klinicheskoy meditsiny (Siberian Archive of Theoretical and Clinical Medicine), 1928, Vol. 3, № 4, pp. 317–323.

4. Deryabin V. S. Feelings, Inclinations, Emotions: About Psychology, Psychopathology and Physiology of Emotions [Chuvstva, vlecheniya, emotsii: O psikhologii, psikhopatologii i fiziologii emotsiy]. Moscow, LKI, 2013, 224 p.

5. Deryabin V. S. Personality Psychology and Higher Nervous Activity: Psycho-Physiological Essays [Psikhologiya lichnosti i vysshaya nervnaya deyatelnost. Psikhologicheskie ocherki]. Moscow, LKI, 2010, 202 p.

6. Deryabin V. S. Problems and Opportunities of Psychotechnique in Military Affairs [Zadachi i vozmozhnosti psikhotekhniki v voennom dele]. Psikhofarmakologiya i biologicheskaya narkologiya (Psychopharmacology and Biological Narcology), 2009, Vol. 9, № 3–4, pp. 2598–2604.

7. Zabrodin O. N. V. S. Deryabin’s Memories of I. P. Pavlov. The Experience of the Psycho-Physiological Analysis of the Creative Personality of the Scientist [Vospominaniya V. S. Deryabina ob I. P. Pavlove. Opyt psikhofiziologicheskogo analiza tvorcheskoy lichnosti uchenogo]. Rossiyskiy fiziologicheskiy zhurnal im. I. M. Sechenova (Russian Journal of Physiology), 1994, Vol. 80, № 8, pp. 139–143.

8. Zabrodin O. N. “Letter to the Young” by I. P. Pavlov and the Three Conditions of Longevity [“Pismo k molodezhi” I. P. Pavlova i tri usloviya dolgoletiya]. Rossiyskiy mediko-biologicheskiy vestnik (I. P. Pavlov Russian Medical Biological Herald), 2000, № 1–2, pp. 207–212.

9. Zabrodin O. N. Psycho-Physiological Problem Is a Fundamental Problem in V. S. Deryabin’s Works [Psikhofiziologicheskaya problema – skvoznaya v tvorchestve V. S. Deryabina]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2014, № 1 (3), pp. 128–146. Available at: http://fikio.ru/?p=949 (accessed 01 December 2016).

10. Zabrodin O. N. V. S. Deryabin’s Life and Research (To Mark the 140-th Anniversary of His Birth) [O zhiznennom i nauchnom puti V. S. Deryabina (k 140-letiyu so dnya rozhdeniya)]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2015, № 4 (10), pp. 84–114. Available at: http://fikio.ru/?p=1923 (accessed 01 December 2016).

11. Zabrodin O. N. Psycho-Physiological Problem and the Problem of Affectivity: Victorin Deryabin: The Way to Self-Knowledge. [Psikhofiziologicheskaya problema i problema affektivnosti: Viktorin Deryabin: put k samopoznaniyu]. Moscow, LENAND, 2017, 208 p.

12. Zabrodin O. N., Deryabin L. N. About V. S. Deryabin’s Life and Scientific Works (To the 120 Anniversary Since Birth) [O zhizni i nauchnykh trudakh V. S. Deryabina (K 120-letiyu so dnya rozhdeniya)]. Zhurnal evolyutsionnoy biokhimii i fiziologii (Journal of Evolutionary Biochemistry and Physiology), 1998, Vol. 34, № 1, pp. 122–128.

13. Zabrodin O. N., Deryabin L. N. V. S. Deryabin – a Follower and Successor of I. P. Pavlov [V. S. Deryabin – uchenik i prodolzhatel dela I. P. Pavlova]. Rossiyskiy mediko-biologicheskiy vestnik imeni akademika I. P. Pavlova (I. P. Pavlov Russian Medical Biological Herald), 2003, № 1–2, pp. 200–207.

14. Cannon W. B. Physiology of Emotion [Fiziologiya emotsiy]. Leningrad, Priboy, 1927, 173 p.

15. Ostwald V. Great People [Velikie lyudi]. Vyatka, Vyatskoe knigoizdatelskoe tovarischestvo, 1910, 398 p.

16. Pavlov I. P. Letter to the Young [Pismo k molodezhi]. Polnoe sobranie sochineniy, T. 1 (Complete Works. Vol. I). Moscow – Leningrad, AN SSSR, 1950, pp. 22–23.

17. Pavlov I. P. Physiology and Pathology of Higher Nervous Activity. [Fiziologiya i patologiya vysshey nervnoy deyatelnosti]. Polnoe sobranie sochineniy, T. III, Kn. 2 (Complete Works, Vol. III, Book 2). Moscow – Leningrad, AN SSSR, 1951, pp. 383–408.

18. Yaroshevsky M. G. History of Psychology [Istoriya psihologii]. Moscow, Mysl, 1985, 576 p.

19. Störring G. Psychology of Human Emotional Life [Psychologie des menschlichen Gefühlslebens]. Bonn, Verlag von Friedrich Cohen, 1922, 289 p.

 
Ссылка на статью:
Забродин О. Н. Психофизиологический подход В. С. Дерябина к изучению вопросов прикладной психологии // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2016. – № 4. – С. 89–98. URL: http://fikio.ru/?p=2300.

 
© О. Н. Забродин, 2016

УДК 303.822.3; 612.821

 

Забродин Олег Николаевич – Государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет им. акад. И. П. Павлова Министерства здравоохранения Российской Федерации», кафедра анестезиологии и реаниматологии, старший научный сотрудник, доктор медицинских наук, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: ozabrodin@yandex.ru

197022, Россия, Санкт-Петербург, ул. Льва Толстого, 6/8,

тел.: +7 950 030 48 92.

Авторское резюме

Предмет исследования: Анализ личности В. С. Дерябина – физиолога и психиатра – ученика И. П. Павлова, ученого и человека.

Результаты: Мировоззрение В. С. Дерябина с юности формировалась под влиянием революционных демократов Чернышевского, Добролюбова, Писарева, для которых были характерны естественно-научный образ мышления и гуманизм. Гуманизм определил его стремление к познанию закономерностей психической жизни и поступков людей с целью уберечь их от многих иллюзий и ошибок в построении своей жизни. Любовь к страждущему человеку определила для него выбор специальности – психиатрии. Научное мировоззрение В. С. Дерябина было связано, в первую очередь, с работой у И. П. Павлова. Дальнейшие его научные исследования постоянно связаны с учением И. П. Павлова о высшей нервной деятельности и о роли в ней подкорковых образований головного мозга с их функцией – чувствами, влечениями и эмоциями (аффективностью). Научной парадигмой В. С. Дерябина являлся диалектический материализм. Для личности ученого был также характерен патриотизм, проявившийся в особенности во время Великой Отечественной войны, а также в его психофизиологических работах («О Я», «О счастье» и др.). Единство научной личности В. С. Дерябина проявилось в том, что он последовательно применил системный психофизиологический метод исследования к изучению аффективности, проблем психологии и социальной психологии.

Выводы: Единство личности В. С. Дерябина, человека и ученого, проявилось в конечной цели его научных исследований – через познание закономерностей психической жизни человека уберечь его от многих заблуждений и ошибок.

 

Ключевые слова: личность; гуманизм; диалектический материализм; психофизиологический метод исследования; патриотизм.

 

V. S. Deryabin as a Person and a Scientist

 

Zabrodin Oleg Nikolaevich – Pavlov First Saint Petersburg State Medical University, Anesthesiology and Resuscitation Department, Senior Research Worker, Doctor of Medical Sciences, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: ozabrodin@yandex.ru

6/8 Lva Tolstogo str., Saint Petersburg, Russia, 197022,

tel: +7 950 030 48 92.

Abstract

Subject of research: Analysis of personality of V. S. Deryabin as a scientist and a person. He is the physiologist and psychiatrist – pupil of I. P. Pavlov.

Results: The worldview of V. S. Deryabin from his youth was influenced by the revolutionary democrats Chernyshevsky, Dobrolyubov, Pisarev, which were characterized by natural-scientific way of thinking and humanism. Humanism has defined his aspiration to cognition of the laws of mental life and actions of people. Deryabin’s aim consists in the protection of people from the many illusions and errors in the construction of his life. The love to suffering man determined his choice of specialization in psychiatry. The scientific worldview of V. S. Deryabin has been associated primarily with the work in I. P. Pavlov’s laboratories. His further researches were connected constantly with the doctrine of I. P. Pavlov about the higher nervous activity and with the role of sub cortical structures of the brain and its functions – feelings, inclinations and emotions (affectivity). A scientific paradigm of V. S. Deryabin was dialectical materialism. The personality of scientist was also characterized by patriotism, manifested in particular during the Great Patriotic war, as well as in his psycho physiological works (“About Ego”, “About happiness”, etc.). The unity of scientific personality of V. S. Deryabin was evident in his apply of a systemic psycho physiological method to the study of affectivity, as well as to problems of psychology and social psychology.

Conclusion: The unity of personality of V. S. Deryabin manifested in the final goal of his research – to through the knowledge of the laws of human mental life in order to save people from many errors and mistakes.

 

Keywords: personality; humanism; dialectical materialism; psycho physiological method of research; patriotism.

 

Викторин Сергеевич Дерябин – известный физиолог и психиатр, вслед за своим учителем И. П. Павловым посвятивший научную жизнь изучению физиологических основ психической жизни человека [11–13].

 

Психофизиологический компонент личности В. С. Дерябин отразил в работах 40-х годов ХХ века: в очерке «О Я» [3; 7], а также в воспоминаниях об И. П. Павлове [9]. Хотя В. С. Дерябин в очерке «О Я» не употребляет термин «личность», однако этой категории вполне соответствует его понимание Я в социопсихофизиологическом единстве последнего.

 

Прежде всего следует остановиться на семантике понятия «личность». В определениях этого понятия отразились противоречия между социологизмом и психологизмом в его трактовке. Согласно определению, данному в Новейшем философском словаре 1998 г., личность – сугубо социальное явление: «Личность – понятие, выработанное для отображения социальной природы человека, рассмотрения его как субъекта социокультурной жизни, определения его как носителя индивидуального начала, самораскрывающегося в контекстах социальных отношений, общения и предметной деятельности» [14, с. 109]. Другое определение понятия «личность» существует в психологии (см. Википедия): «Личность – это совокупность выработанных привычек и предпочтений, психический настрой и тонус, социокультурный опыт и приобретённые знания, набор психофизических особенностей человека, определяющих повседневное поведение и связь с обществом и природой». Обращает на себя внимание известная противоречивость приведенных дефиниций. Если первое определение – крайне социологизировано, то во втором уже отмечаются психофизиологические особенности человека.

 

В воспоминаниях о своем учителе в области физиологии И. П. Павлове В. С. Дерябин писал: «Личные воспоминания об ученом должны дать то, что не дают его труды – дать представление о личности. Жизнь ученого – его труды (курсив мой – О. З.)» [9, с. 140]. Данное им определение полностью относится и к самому автору этого определения. В его работах, посвященных изучению человека – «человекознанию», с особенной полнотой отразилась личность автора – гуманиста.

 

Примером анализа творческой личности ученого, проведенного В. С. Дерябиным, служат его воспоминания об И. П. Павлове [9]. И. П. Павлов был для В. С. Дерябина примером ученого, посвятившего жизнь познанию материальных основ психической жизни человека. В этом отношении В. С. Дерябин был поистине продолжателем дела своего учителя, воспринявшим многие черты его личности. Следует упомянуть, прежде всего, о большой целеустремленности В. С. Дерябина, сочетающейся с концентрацией внимания на решении конкретных задач исследования, самоотверженность, отсутствие тщеславия, стремление не останавливаться на достигнутом, не уставать учиться, узнавать новое по изучаемой проблеме и в науке в целом.

 

Вслед за И. П. Павловым В. С. Дерябин ставил перед собой большие цели: понять, что является двигателем человеческих мыслей и поступков; что такое «Я» в социопсихофизиологическом понимании; дать всесторонний научный анализ счастья как переживания и социального явления; ответить на вопрос о путях передачи социальных влияний на психику.

 

Постановка значительных целей контрастировала с ограниченностью возможности их достижения. Особенностью натуры Викторина Сергеевича явилась способность не впадать в депрессию при неудачах в работе, не унывать. В этом отношении он был близок к «солнечным натурам» по О. Бумке, о которых писал в очерке «О счастье», вошедшем в монографию «Психология личности и высшая нервная деятельность» [3; 7].

 

В качестве обязательного свойства Я – личности В. C. Дерябин отмечает единство психических процессов – внимания, аффективности (чувств, влечений, эмоций), мышления, памяти, воли, психической и физической активности. По В. С. Дерябину, интегрирующая роль при этом принадлежит аффективности.

 

Другим непременным свойством личности является непрерывность жизненного пути – «линия жизни». Такой непрерывности способствует постановка жизненной цели, «сверхзадачи» по К. С. Станиславскому, которая определяет психическую и физическую активность человека в течение всей жизни. Мне Викторин Сергеевич писал в связи с этим: «…кто ставит в жизни мелкие цели, тот мелочи и добьется» [4, с. 74].

 

По В. С. Дерябину, постановка цели, какой бы высокой она ни была, определяется аффективностью. Представляется, что и у В. С. Дерябина постановка цели определялась любовью к человеку, к конкретным людям, его стремлением избавить их от многих заблуждений и ошибок. Такой «сверхзадачей» для В. С. Дерябина, думается, послужил воспринятый им в юности призыв Сократа «Познай самого себя», а отсюда – и других людей. И этой, без преувеличения, великой цели были подчинены жизненные устремления ученого, и которые укладываются в понятие «линия жизни».

 

Другой непременной чертой личности В. С. Дерябина являлся патриотизм. Это свойство личности проявлялось не только в его убеждениях, но и в самоотверженной работе во время Великой Отечественной войны в качестве врача.

 

Хотя в личности В. С. Дерябина ученый и человек были едины, однако непосредственные воспоминания о нем могут дать представление о его личности в контексте трудного времени, в котором он жил. В этом отношении вспомнилось название книги воспоминаний об отце сына Ф. Д. Рузвельта Элиота «Его глазами», вышедшей в свет у нас в 1946 году [15]. Поистине, трудно короче и более емко назвать книгу воспоминаний о ком-то. Так и в воспоминаниях о В. С. Дерябине – человеке, для меня – моем деде, хочу представить его отношение к событиям современности, к людям, к искусству – литературе, театру, кино, музыке. Хотя эти воспоминания носят отрывочный характер, но, тем не менее, позволяют собрать мозаичную картину черт личности ученого и человека.

 

Готовя к печати работы Викторина Сергеевича, перечитывая их, невольно смотрел на них его глазами. Так было при написании статьи «Творчество Л. Н. Толстого в психофизиологосоциологических исследованиях В. С. Дерябина» [10]. Сходство В. С. Дерябина с Л. Н. Толстым во взгляде на человека как на природное существо поразило меня в «Эпилоге» В. С. Дерябина [5], в котором его взгляд на человека и его судьбу так схож с мыслями молодого героя «Казаков» Л. Н. Толстого Дмитрия Оленина.

 

Викторин Сергеевич, семья которого была близка к разночинной интеллигенции, наиболее ценил и знал русскую художественную литературу. Его знакомство с ней относится к 80–90-м годам ХIX в. и к началу ХХ в. В «Письме внуку» дед писал мне о том, что ряд поколений русской интеллигенции воспитывался на произведениях Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Л. Толстого. Разночинная интеллигенция зачитывалась Писаревым, Чернышевским, Добролюбовым, Некрасовым, в произведениях которых были отображены животрепещущие вопросы, стоявшие перед царской Россией.

 

Русская литература, проза, поэзия поистине неохватны, поэтому вспоминаются лишь эпизоды откликов, реакций В. С. Дерябина на те или иные произведения, отражавшие резонанс их содержания с его эмоциональным состоянием. Пушкина и Лермонтова он особенно любил мне декламировать. «Бориса Годунова» дед часто цитировал:

«Да, жалок тот, в ком совесть не чиста!».

«Учись, мой сын: наука

сокращает нам опыты быстротекущей жизни».

 

Порывисто вставая с постели, стараясь стряхнуть онемение и застой крови в ногах, он взбадривал себя пушкинскими словами:

«Царевич я. Довольно,

стыдно мне пред гордою полячкой унижаться».

 

С особенной проникновенностью он декламировал стихи Лермонтова. Читал для себя, но и для меня – 12–13-летнего, начиная с расстановкой:

«Люблю отчизну я, но странною любовью!

Не победит ее рассудок мой…».

 

Затем, с нарастанием в голосе:

«Ни слава, купленная кровью,

Ни полный гордого доверия покой…».

 

И, наконец, голос его возвышался до патетического восклицанья:

«Но я люблю – за что, не знаю сам –

Ее степей холодное молчанье,

Ее лесов безбрежных колыханье,

Разливы рек ее, подобные морям…».

 

Напротив, при сниженном, угнетенном настроении, характерном для него в последние годы жизни, он вспоминал:

«И скучно, и грустно, и некому руку подать

В минуту душевной невзгоды…».

 

В ответ на концовку этого стихотворения:

«И жизнь, как посмотришь с холодным вниманием вокруг,

Такая пустая и глупая шутка…»,

я со своей детской непосредственностью к нему: «Дедушка, а кто это сказал?». И он в ответ, шутливо: «Это сказал один недотепа!» – отнюдь не как проявление неуважения к поэту, а как отрицание его негативного восприятия жизни.

 

Печально и задумчиво он читал, опять же, как бы для себя:

«Печально я гляжу на наше поколение

Его грядущее – иль пусто, иль темно

Меж тем под бременем познания и сомнения

До времени состарилось оно…».

 

Эти пророческие слова Лермонтова не раз приходят на память в наше время и, видимо, не мне одному…

 

Любил он читать для меня лермонтовскую «Песню про купца Калашникова». Яркие картины произведения представлялись моему воображению, а зримые формы их нашел в иллюстрациях к этой поэме Виктора Васнецова.

 

Когда в 5 классе «проходили» основы русской классической литературы, то дедушка, как я его называл, вспоминал свои любимые произведения. Для него они были не только источником эстетического наслаждения, но и содержали моральные основы человеческих отношений. При этом в качестве негативных примеров он приводил из Гоголя: «Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», «Ревизора», «Мертвые души» «с их Чичиковыми и Сквозник-Дмухановскими».

 

Любил он с детских лет и Н. А. Некрасова, декламировал из «Железной дороги»:

«Все хорошо под сиянием лунным

Всюду родимую Русь узнаю…».

 

А со мой сообразно возрасту читал: «Генерал Топтыгин», «Дед Мазай и зайцы» и т. п.

 

В 40–50-е гг. прошлого века Ф. М. Достоевского в школах не проходили, и разговоров о нем с дедом не помню, но на него он неоднократно ссылался в своих работах, приводя примеры социальных эмоций: самолюбия, тщеславия, лести.

 

Близок ему был и И. С. Тургенев, «Записки охотника» – не только из-за художественных достоинств, но и потому, что дед в молодости был страстным охотником. И, конечно, – «Как хороши, как свежи были розы» из «Стихотворений в прозе». Это восклицание не раз слышал от представителей старшего, дореволюционного поколения. Из тех же «Стихотворений в прозе» («Собака») нашел в его «Письме» краткое изложение следующего высказывания Тургенева: «Смерть налетит, махнет… своим холодным широким крылом… И конец! Кто потом разберет, какой именно в каждом из нас горел огонек?». Этот отрывок прозвучал в 1965 г. темным зимним утром в выступлении по радио известного исторического писателя Ольги Форш с ее рассказом о недавней поездке на Каменный остров к «Петровскому дубу». В том же году узнал о кончине О. Д. Форш. Таким образом, это выступление свидетельницы «Серебряного века», пережившей большинство своих современников, оказалось прощальным.

 

Всеволод Гаршин был одним из самых любимых писателей Викторина Сергеевича. Содержание его рассказа «Красный цветок» он воспринимал не только как аллегорию борьбы с «мировым злом», но и как психиатр. Мама вспоминала, что отец, Викторин Сергеевич, восхищался верным описанием состояния маниакального возбуждения у героя этого рассказа. Помню, как дед читал мне «Attalea princeps» В. Гаршина как символ самопожертвования в стремлении к свободе.

 

Особенно близок был В. С. Дерябину, взгляды которого формировались в 90-е годы XIX века, А. П. Чехов. На него он много ссылался в очерке «О счастье» в разделе «Иллюзии и самообманы во взглядах на счастливую жизнь». М. Горький был ему гораздо менее близок. Такое различие в восприятии обоих писателей представителями до- и послереволюционного поколений отметил А. И. Солженицын в рассказе «Случай на станции Кречетово».

 

В особенности ценил В. С. Дерябин В. Г. Короленко – продолжателя народнической традиции в литературе. Российская провинция 1890–1900-х годов XIX в. находилась под сильным влиянием народничества, а затем – эсеров, влияние которых испытал и В. С. Дерябин – питомец маленького западносибирского города Шадринска.

 

Одним из писателей, к которым неоднократно обращался В. С. Дерябин, был Викентий Викентьевич Вересаев. Он был близок В. С. Дерябину не только как писатель, но и как современник и врач. Книга В. В. Вересаева «Воспоминания» появилась в 1936 г., в разгар работы В. С. Дерябина над очерком «О счастье», в который, как и в очерк «О Я», он вставил отрывки из этой книги. Она оказалась близка В. С. Дерябину не только по работе, но и «по жизни». Близок этот писатель был деду и как обучавшийся в Дерптском (Юрьевском, Тартуском) университете (в котором через пять лет стал учиться и сам В. С. Дерябин) и как оставивший яркие воспоминания о лекциях и разборе психических больных Эмилем Крепелиным.

 

«Воспоминания» В. В. Вересаева были в известной мере и воспоминаниями В. С. Дерябина об общественной обстановке последней четверти XIX в. в России, ибо жили они и формировались как личности в мрачную эпоху царствования Александра III. Оба могли сказать о себе словами Александра Блока: «Мы – дети страшных лет России…». В наше время во взгляде на эту эпоху негативные ее стороны у нас в стране остаются в тени, а превалирует сугубо имперский аспект, выразившийся в словах Александра III: «У России нет союзников, кроме армии и флота».

 

В. В. Вересаев в своей книге вспоминает поэтов – кумиров студенческой молодежи 80-х годов – Надсона, Минского, писателей – Гаршина, Глеба Успенского. Дед любил время от времени, быть может, в порядке утешения меня, огорченного детскими неудачами, задумчиво декламировать, наверное, самое известное стихотворение Семена Надсона:

«Друг мой, брат мой,

усталый страдающий брат

Кто бы ты ни был, не падай душой…».

 

Cоветская литература 40–50-х годов XX века и ее представители – лауреаты Сталинских премий (Семен Бабаевский, Михаил Бубеннов, Елизар Мальцев, Федор Панферов и др.) были далеки от должного писательского профессионализма. Отмечал дед роман П. А. Павленко «Счастье», но не из-за его каких-либо художественных достоинств, а в связи с давнишним научным интересом к этому явлению. На сером фоне современных советских писателей, как вспоминала слова отца моя мама Нина Викториновна, В. В. Вересаев представлялся ему выдающимся писателем.

 

Романы Ильи Эренбурга, так популярные в 40–50-х годах – годы холодной войны – «Падение Парижа», «Буря» – он не любил, быть может, потому, что действия их происходили, главным образом, в отрыве от родной почвы. Как-то он обратил мое внимание на статью И. Г. Эренбурга в «Литературной газете» и отметил калейдоскопичность событий и мест, характерных для этого писателя.

 

Зарубежную художественную литературу дед знал значительно хуже и редко на нее ссылался. Как упоминалось, это отражало в известной степени круг художественных пристрастий провинциальной интеллигенции, из которой он вышел. Известным исключением из этой тенденции являлся Максимилиан Александрович Волошин, приехавший в Московский университет из Коктебеля, что поблизости от Феодосии – тогдашнего небольшого города Восточного Крыма. М. А. Волошин, как ярко вспоминала Марина Цветаева в своем эссе «Живое о живом», был воспитан на западной, и в первую очередь – французской литературе, язык страны которой он знал в совершенстве. Возможно, В. С. Дерябин встречался с М. А. Волошиным на Всероссийском съезде студенческих землячеств в Москве в 1899 году. За участие в этом съезде М. А. Волошин, как и другие студенты-бунтари, среди которых был и В. С. Дерябин, были исключены из Университета и высланы под гласный надзор полиции по месту жительства. Думается, поэзия Максимилиана Волошина, проникнутая болью за судьбы России, была близка В. С. Дерябину, хотя свидетельств этому, к сожалению, не сохранилось.

 

В первой половине 50-х гг. было, казалось, далеко от какого-либо обновления общественной жизни, а ведь дед не дожил всего один год до исторического февральского ХХ съезда КПСС 1956 года. Как бы он отнесся к этому историческому событию и разоблачению «культа личности Сталина и его последствий»? В. С. Дерябин вступил в КПСС только после выхода на пенсию, когда, по словам его, обращенным к племяннику Л. Н. Дерябину, он тем самым только оформил свои убеждения. И, действительно, его крупные научные работы основаны на марксистко-ленинской философии. Сам факт вступления в партию только в конце жизни косвенно говорит о том, что сделано это было отнюдь не из карьеристских побуждений, и о том, что не все в политике партии он одобрял.

 

Когда Сталин умер, то он сказал мне: «Ленин умер – ему построили мавзолей. Сталин умер – что ему построят – пирамиду?». В этих словах я почувствовал осуждение им возвеличивания Сталина. «Ссылку» маршала Г. К. Жукова в периферийный Одесский военный округ он связывал с тем, что Сталин не любил разговоров о том, что победе в войне мы обязаны в первую очередь Г. К. Жукову. Возможно, эта версия была подброшена «органами» и пущена в народ с целью оправдать опалу Г. К. Жукова. Вероятно, В. С. Дерябин принял подобную версию, как и большинство граждан страны в ту пору.

 

Не думаю, что он поверил в обоснованность обвинений и массового уничтожения «ленинской гвардии», в частности, Н. И. Бухарина. Работы его он высоко ценил, цитировал его слова на одном из выступлений в своей статье 1931 года «Задачи Восточно-Сибирского научно-медицинского общества» [1]. Моя тетя – Галина Николаевна Поршнева, студентка 1 курса Института иностранных языков в нашем городе, обратилась в 1949 г. к Викторину Сергеевичу с просьбой порекомендовать ей литературу по марксистко-ленинской философии. Он предложил ей из имеющихся у него книг «Философские тетради» Ленина под редакцией Н. И. Бухарина. В ответ на настороженную реакцию тети он ответил, что Бухарин был видным теоретиком марксизма.

 

Характерен пример, дающий представление о взглядах В. С. Дерябина, которые он вынужден был скрывать. Мой школьный друг Валерий, эрудицией которого я восхищался, похвалил А. Я. Вышинского, тогдашнего министра иностранных дел, за его высокую работоспособность: «Работал даже в самолете!». Когда я передал эти слова деду, тот задумчиво ответил: «История еще в этом разберется и все поставит на свои места!». Очевидно, он видел сфабрикованность судебных процессов против представителей «ленинской гвардии» и не верил в обвинения, которые были выдвинуты против Н. И. Бухарина и его товарищей. Убежден, что разоблачение сталинских репрессий он воспринял бы с полным пониманием. Думается, он хорошо понимал различие между Лениным, допускавшим проявления партийной демократии в виде дискуссий, и диктатурой Сталина.

 

Не могу не упомянуть еще об одном характерном эпизоде. По словам мамы, отец до войны выступал с популярными лекциями на темы: «Мозг и психика», «Душа и мозг» (последнее – название его статьи 1940 г.). В одной из лекций он назвал по какому-то случаю Петра I «Петром Великим». Его вызвали в соответствующие органы и отстали от него только тогда, когда он нашел у Маркса, что тот называл Петра подобным образом.

 

Доктор медицинских наук Б. Ф. Сергеев, автор многих книг по нейрофизиологии, с которым В. С. Дерябин работал в физиологическом отделе Естественно-научного института им. Лесгафта АПН СССР, вспоминал, что В. С. Дерябин проводил политинформации с сотрудниками отдела, проявляя большую эрудицию в вопросах философии, внутренней и внешней политики.

 

Не будет большим преувеличением сказать, что В. С. Дерябин был «человеком государственного ума», наделенным большим социальным чувством. Достаточно обратиться к его статьям 20–30-х годов: «Задачи и возможности психотехники в военном деле», 1926 [6] и «Задачи Восточно-Сибирского научно-медицинского общества» [1]. Уместно напомнить, что, будучи деканом лечебно-профилактического факультета Иркутского госуниверситета, он был одним из создателей Восточно-Сибирского медицинского института, а также Восточно-Сибирского краевого научно-медицинского общества.

 

Это свидетельствовало о том, что В. С. Дерябин обладал способностями организатора научной и лечебной работы. К сожалению, они в дальнейшем не нашли применения. Следует отметить, что хорошие организаторские способности порой бывают свойственны людям, обладающим высоким честолюбием, которое, как и карьеризм, не были свойственны Викторину Сергеевичу. Честолюбие он порицал в очерке «О гордости» («Об эмоциях, порождаемых социальной средой») [8]. В «Письме» он, вспоминая работу у В. П. Сербского, осуждал выслуживание и карьеризм некоторых из его сотрудников.

 

Уже писал о том, что дед был прирожденным воспитателем, что я ощущал при непосредственном общении с ним и что особенно проявилось в «Письме». Насколько вынес из общения с дедом, он был лишен музыкального слуха. В «Письме» он почти не писал о музыке, хотя хорошо понимал ее значение в культурном развитии человека. Сам он иногда что-то напевал про себя. Вспоминаю: «Тореадор, смелеэеее…Тореадор! Тореадор!» из «Кармен» Ж. Бизе или русскую песню «Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке».

 

Дед стремился меня, ребенка 7–8 лет, приобщить к музыке, опере и балету. Первым нашим посещением была Оперная студия Консерватории с «Царской невестой» Н. А. Римского-Корсакова. Сидели мы в одном из первых рядов и вспоминаются роскошные на мой детский взгляд декорации и костюмы, а музыка, которую впоследствии полюбил, совсем не запомнилась. Следующим посещением был «Щелкунчик» П. И. Чайковского в тогдашнем Театре оперы и балета имени Кирова (теперешнем Мариинском театре).

 

Видимо, балет ему был не особенно близок, в отличие от оперы, в которой он видел, в первую очередь, драматическое действие. В 50-е годы практиковались телевизионные трансляции оперных спектаклей из тогдашнего «Кировского» театра. Помню, дед во время одной из таких трансляций записывал слова из предсмертной арии Ивана Сусанина из одноименной оперы М. И. Глинки. Парадоксально, но в период перестройки и демократизации опере вернули предложенное Николаем I название «Жизнь за царя».

 

Влияние музыки на человека В. С. Дерябин рассматривал, в частности, как проявление «динамогенного действия эмоций» на организм. В статье «Эмоции как источник силы» [2] он приводит пример из рассказа В. М. Гаршина «Из воспоминаний рядового Иванова» о том, как строевая песня придавала силы уставшим солдатам во время Русско-Турецкой войны.

 

Всенародная популярность Леонида Утесова удивляла деда, и он стремился понять, в чем причина загадочной любви к певцу, наделенному слабыми вокальными данными. Видимо, секрет этот – опять же в эмоциональном восприятии: единстве задушевного, порой – надрывного голоса с прочувственным содержанием его песен.

 

В 40–50-е годы прошлого века кино у нас вмещало в себя ряд функций, и в первую очередь, – идеологическую, связанную с ней воспитательную и затем – развлекательную. В некотором роде кинотеатры в ту пору выполняли функцию храмов, где души очищались от негативных эмоций обыденной жизни. Представляется, что приобщение к кино было в ту пору уходом от жизни трудной, для большинства – бедной как в материальном отношении, так и скудной событиями. Тут следует добавить тревожную атмосферу холодной войны, от которой хотелось бежать в оазисы кинотеатров. В первое десятилетие после войны наших фильмов было очень мало, да и, появившись, они шли по две недели подряд в одних и тех же кинотеатрах. Повторяли старые довоенные фильмы, в особенности на киноутренниках, предназначенных для школьников: «Чапаев», «Богатая невеста», «Трактористы», «Семеро смелых» и др. Почти не было новых отечественных комедий, чем можно объяснить небывалый успех фильма «Карнавальная ночь» Эльдара Рязанова, появившегося в 1956 г.

 

Выходом из положения служила демонстрация «трофейных» – голливудских фильмов. Трофейными они назывались потому, что перед демонстрацией каждого из них шли титры: «Этот фильм взят в качестве трофея при освобождении Берлина Советской армией». Фильмы эти шли с субтитрами, дававшими далеко не полный перевод разговорного текста. Наряду с ними демонстрировались немецкие фильмы, снятые в фашистской Германии в 30-х и первой половине 40-х годов. Шли не только немецкие музыкальные комедии вроде «Девушки моей мечты», но и серьезные фильмы, обличающие английский империализм («Восстание в пустыне», «Школа ненависти», «Трансвааль в огне», «Гибель Титаника»), которые оказались востребованными в период «холодной войны». Фильмы эти, в отличие от голливудских, дублировались часто известными драматическими артистами. С дедом мы смотрели, в основном, советские фильмы, которые шли в кинотеатре «Баррикада», что был на углу ул. Герцена (ныне – Большая Морская ул.) и Невского. Ему это было удобно, потому что он с 1944 по 1948 гг. непосредственно работал в Институте физиологии им. Павлова АН СССР, что находится поблизости от кинотеатра – на набережной Макарова. Тогда-то после его работы мы смотрели большую часть фильмов. Были это: «Каменный цветок» по П. Бажову (один из немногих в ту пору цветных фильмов) с Тамарой Макаровой, «Белый клык» по Д. Лондону с Олегом Жаковым, «Сын полка» по В. Катаеву с Николаем Гриценко. В других кинотеатрах смотрели: «Рядовой Александр Матросов». «Миклухо-Маклай», «Крейсер Варяг». По поводу последнего фильма дед вспоминал, как после гибели героического крейсера капитана «Варяга» В. Ф. Руднева с командой торжественно встречали в Одессе. Уже название просмотренных фильмов говорит о том, что дед хотел воспитать во мне чувство патриотизма и расширить кругозор подростка. Из зарубежных фильмов запомнился немецкий фильм «Охотники за каучуком» 1938 г. о приключениях в джунглях Амазонки искателей каучукового дерева. Тогда в давке у кассы кинотеатра «Колизей» у деда украли бумажник с деньгами, паспортом и билетами в кино. Несмотря на это, в кинозал нас пропустили.

 

В последние годы жизни деда, – в 1951–1954-й, – запомнились передачи тогдашнего ленинградского телевидения. Телевизор у деда был одним из первых выпусков – «Т 2» с маленьким экраном, что требовало использования большой стеклянной линзы, наполненной водой. В телевизоре постоянно что-то ломалось, что требовало частого вызова «телевизионного мастера».

 

В 50-е годы по телевизору демонстрировали фильмы, только что вышедшие на экраны кинотеатров. При значительной посещаемости последних и малом количестве телевизоров не было конкуренции между этими двумя источниками информации. Вспомнился увиденный по телевидению фильм Рене Клемана «У стен Малапаги» и дед, сидящий в мягком глубоком кресле с подлокотниками в вязаной тюбетейке, прикрывающей лысину, которая у него мерзла, чего я по малости лет не мог понять. В ту пору преобладали фильмы итальянского неореализма: «Под небом Сицилии», «Нет мира под оливами», «Дорога надежды», «Рим в 11 часов» и другие. Наши зрители смотрели эти фильмы лучших режиссеров и от души сочувствовали бедным итальянцам, страдающим под гнетом мафии.

 

Тогда же появились фильмы-спектакли лучших московских театров по пьесам Грибоедова, Островского, Горького и др. С дедом смотрели «Анну Каренину» по Л. Н. Толстому и «Враги» А. М. Горького с участием Аллы Константиновны Тарасовой, к тому времени несколько располневшей. По воспоминаниям мамы, А. К. Тарасова казалась ей в исполнении Анны истеричной, что не соответствовало ее представлениям об Анне Карениной.

 

Незаметно от кино перешел к театру. Работая в Москве в качестве психиатра в клинике В. П. Сербского в 1910–12-х годах, В. С. Дерябин часто посещал московские театры – Большой, МХАТ, впечатления от игры актеров которого сохранились у него на всю жизнь. Незабываемое впечатление на него в ту пору произвела игра Ф. И. Шаляпина в «Борисе Годунове». Он показывал мне в учебнике психологии фото Шаляпина в этой роли и говорил, что по его игре можно наглядно судить о выражении душевных волнений – эмоций. О его любви к МХАТу говорит сохранившийся в его библиотеке «Ежегодник Художественного театра за 1947 год», посвященный 70-летию любимого актера – Василия Ивановича Качалова. Видимо, по совету деда мама свела меня на «Синюю птицу» Метерлинка во время гастролей МХАТа в Ленинграде.

 

Любил он в московский период бывать и в Третьяковской галерее, репродукции картин которой в виде открыток хранились у нас в альбоме. В особенности любил он Репина, Шишкина, Левитана. Айвазовского, Ярошенко. Дома на стене у него висели две репродукции под стеклом в бархатных рамах – «Черное море» Айвазовского и «Золотая осень» Левитана. К моему удивлению, он, воспитанный на традиционной русской живописи, с большим интересом отнесся к современной западной живописи, посещал Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина (до революции – Музей изящных искусств им. императора Александра III). Там я увидел репродукции картин постимпрессионистов Гогена и Сезанна.

 

Хотел он приобщить меня и к живописи: часто мы посещали Русский музей, и он много рассказывал не только о содержании картин, но и об истории России.

 

В целом дед Викторин выступал как ненавязчивый воспитатель, отнюдь не ущемляя на то права родителей. В особенности запомнилось стремление его воспитать во мне внимание к конкретным людям, кто бы они ни были. Хорошо запомнился, казалось бы, незначительный эпизод. На даче в Зеленогорске, которую дед и мои родители снимали в 1954 г., гостили сестра мамы Ольга Викториновна с мужем Михаилом Власовичем (дядей Мишей) и двумя детьми – Леной и Ирой. Об Ольге Викториновне следовало бы написать особо: в 1941 г. она вместе со студентами и преподавателями Первого ЛМИ была эвакуирована в Кисловодск и позднее оказалась на оккупированной немцами территории. В 1947 г. она закончила Первый ЛМИ и по распределению была направлена в Казахстан, в город Кзыл-Орду, где, выйдя замуж, проработала в качестве окулиста более полувека в тяжелых климатических условиях. В частности, она боролась с трахомой, бытовавшей после войны среди местного населения.

 

Дядя Миша был страстным фотографом и приобщил меня, которому дед купил фотоаппарат «Зоркий», к этому своему увлечению. Однажды дядя Миша, стоя у окна, рассказывал что-то деду и мне, а я его не слушал и занимался своим делом. Потом дед меня строго отчитал: «Когда человек о чем-то говорит с тобой, нельзя не слушать его и отвлекаться. Это – неуважение к человеку!».

 

Понимаю теперь, что, приобщая меня к литературе, живописи, музыке, театру, он тем самым ненавязчиво прививал мне чувство патриотизма. Дерябин-патриот проявился, в частности, в одном характерном эпизоде. Я, подросток, иногда в разговорах с дедом повторял слова своего эрудированного друга Валерия, о котором писал выше. Он пренебрежительно отозвался о Козьме Минине – герое освободительной борьбы против польских захватчиков в начале XVII в., узнав где-то, что тот спился и закончил жизнь в кабаке. Дед был возмущен моим необдуманным пересказом и отметил ведущую роль Минина в собирании материальных ценностей и людей на борьбу с поляками.

 

Сам Викторин Сергеевич был большим патриотом. Это свойство личности проявилось у него в военное время, о чем писал ранее с особенной полнотой в «Письме внуку».

 

Список литературы

1. Дерябин В. С. Задачи Восточно-Сибирского краевого научно-медицинского общества // Советская медицина Восточной Сибири. – 1931. – № 4. – С. 3–7.

2. Дерябин В. С. Эмоции как источник силы // Наука и жизнь. – 1944. – № 10. – С. 21–25.

3. Дерябин В. С. Психология личности и высшая нервная деятельность (психофизиологические очерки «О сознании», «О Я», «О счастье»). – Л.: Наука, 1980. – 200 с.

4. Дерябин В. С. Письмо внуку // Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae. – 2005. – Vol. 11. – № 3–4. – С. 57–78.

5. Дерябин В. С. Эпилог // Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae. – 2007. – Vol. 13, № 1. – С. 143–148.

6. Дерябин В. С. Задачи и возможности психотехники в военном деле. // Психофармакология и биологическая наркология. – 2009. – Т. 9, В. 3–4. – С. 2598–2604.

7. Дерябин В. С. Психология личности и высшая нервная деятельность. (Психофизиологические очерки «О сознании», «О Я», «О счастье»). Изд. 2-е, доп. – М.: Изд. ЛКИ, 2010. – 202 с.

8. Дерябин В. С. Эмоции, порождаемые социальной средой // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2014. – № 3. – С. 115–146. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://fikio.ru/?p=1203 (дата обращения 01.02.2016).

9. Забродин О. Н. Воспоминания В. С. Дерябина об И. П. Павлове. Опыт психофизиологического анализа творческой личности учёного // Физиологический журнал имени И. М. Сеченова. – 1994. – Т. 80, № 8. – С. 139–143.

10. Забродин О. Н. Творчество Л. Н. Толстого в психофизиолого-социологических исследованиях В. С. Дерябина // Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae. – 2013. – Vol. 19, № 1. – С. 50–56.

11. Забродин О. Н., Дерябин Л. Н. О жизни и научных трудах В. С. Дерябина (к 120-летию со дня рождения) // Журнал эволюционной биохимии и физиологии. – 1998. – Т. 34, № 1. – С. 122–128.

12. Забродин О. Н., Дерябин Л. Н. В. С. Дерябин – ученик и продолжатель дела И. П. Павлова // Российский медико-биологический вестник. – 2003. – № 1–2. – С. 200–207.

13. Квасов Д. Г., Фёдорова-Грот А. К. Физиологическая школа И. П. Павлова. – Л.: Наука, 1967. – 300 с.

14. Новейший философский словарь / Сост. А. А. Грицанов. – Минск: Изд. В. М. Скакун, 1998. – 896 с.

15. Рузвельт Э. Его глазами / Пер. с англ. А. Д. Гуревича и Д. Э. Куниной. Под. ред. И. Е. Овадиса. Вступительная статья С. К. Бушуева. – М.: Государственное издательство иностранной литературы, 1947. – 256 с.

 

References

1. Deryabin V. S. Problems of the East Siberian Regional Scientific and Medical Society [Problemy vostochno-sibirskogo nauchno-meditsinskogo obschestva]. Sovetskay medicina Vostochnoy Sibiri (Soviet Medicine of Eastern Siberia), 1931, № 4, pp. 3–7.

2. Deryabin V. S. Emotions as a Source of Power [Emotsii kak istochnik sily]. Nauka i zhisn (Science and Life), 1944, № 10, pp. 21–25.

3. Deryabin V. S. Personality Psychology and Higher Nervous Activity: Psycho-Physiological Essays [Psikhologiya lichnosti i vysshaya nervnaya deyatelnost: Psikhofiziologicheskie ocherki]. Leningrad, Nauka, 1980, 200 p.

4. Deryabin V. S. A Letter to the Grandson [Pismo vnuku]. Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae, 2005, Vol. 11, № 3–4, pp. 57–78.

5. Deryabin V. S. Epilogue [Epilog]. Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae, 2007, Vol. 13, №1–4, pp. 143–148.

6. Deryabin V. S. Problems and Opportunities of Psychotechnique in Military Affairs [Zadachi i vozmozhnosti psikhotekhniki v voennom dele]. Psikhofarmakologiya i biologicheskay narkologiya (Psychopharmacology and Biological Narcology), 2009, Vol. 9, № 3–4, pp. 2598–2604.

7. Deryabin V. S. Personality Psychology and Higher Nervous Activity: Psycho-Physiological Essays [Psikhologiya lichnosti i vysshaya nervnaya deyatelnost: Psikhofiziologicheskie ocherki]. Moscow, LKI, 2010, 202 p.

8. Deryabin V. S. Emotions Provoked by the Social Environment [Emotsii, porozhdaemye sotsialnoy sredoy]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2014, № 3, pp. 115–146. Available at: http://fikio.ru/?p=1203 (accessed 01 February 2016).

9. Zabrodin O. N. V. S. Deryabin’s Memories of I. P. Pavlov. The Experience of the Psycho-Physiological Analysis of the Creative Personality of the Scientist [Vospominaniya V. S. Deryabina ob I. P. Pavlove. Opyt psikhofiziologicheskogo analiza tvorcheskoy lichnosti uchenogo]. Fiziologicheskiy zhurnal imeni I. M. Sechenova (I. M. Sechenov Physiological Journal), 1994, Vol. 80, № 8, pp. 139–143.

10. Zabrodin O. N. The Creativeness of L. N. Tolstoy in Psycophysiological and Sociological Researches of V. S. Deryabin [Tvorchestvo L. N. Tolstogo v psikhofiziologo-sotsiologicheskikh issledovaniyakh V. S. Deryabina], Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae, 2013, Vol. 19, № 1, pp. 50–56.

11. Zabrodin O. N., Deryabin L. N. About V. S. Deryabin’s Life and Scientific Works (To the 120 Anniversary since Birth) [O zhizni i nauchnyh trudah V. S. Deryabina (K 120–letiyu so dnya rozhdeniya)]. Zhurnal evolytsyonnoy biohimii i fiziologii (Journal of Evolutionary Biochemistry and Physiology), 1998, Vol. 34, № 1, pp.122–128.

12. Zabrodin O. N., Deryabin L. N. V. S. Deryabin – a Pupil and Successor of I. P. Pavlov [V. S. Deryabin – uchenik i prodolzhatel dela I. P. Pavlova]. Rossiyskiy mediko-biologicheskiy vestnik imeni akademika I. P. Pavlova (I. P. Pavlov Russian Medical Biological Herald), 2003, № 1–2, pp. 200–207.

13. Kvasov D. G., Fedorova-Grot A. K. I. P. Pavlov’s PhysiologicalSchool [Fiziologicheskaya shkola I. P. Pavlova]. Leningrad, Nauka, 1967, 300 p.

14. Gritsanov A. A. (Comp.) The Newest Philosophical Dictionary [Noveyshiy filosofskiy slovar]. Minsk, Izdatellstvo V. M. Skakun, 1998, 896 p.

15. Roosevelt E. As He Saw It [Ego glazami]. Moskow, Gosudarstvennoe izdatelstvo inostrannoy literatury, 1947, 256 p.

 
Ссылка на статью:
Забродин О. Н. В. С. Дерябин: ученый и человек // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2016. – № 2. – С. 56–70. URL: http://fikio.ru/?p=2134.

 
© О. Н. Забродин, 2016

УДК 612.821; 303.822.3

 

Забродин Олег Николаевич – Государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Санкт-Петербургский государственный медицинский университет имени академика И. П. Павлова Министерства здравоохранения Российской Федерации», кафедра анестезиологии и реаниматологии, старший научный сотрудник, доктор медицинских наук, Россия, Санкт-Петербург.

E-mail: ozabrodin@yandex.ru

193232, Россия, Санкт-Петербург, ул. Льва Толстого, 6–8,

тел.: +7 950 030 48 92.

Авторское резюме

Предмет исследования: В статье обсуждается работа В. С. Дерябина в качестве соискателя в руководимых И. П. Павловым лабораториях Императорской Военно-медицинской академии и Императорского Института экспериментальной медицины в Санкт-Петербурге над темой диссертации: «Дальнейшие материалы к физиологии времени как условного возбудителя слюнных желез». Представлены отдельные положения диссертации, защищенной в 1917 г. Воспоминания об учителе были написаны В. С. Дерябиным в 1949 г. в связи со 100-летием со дня его рождения в нескольких вариантах, но не были тогда опубликованы. Далее представлен обобщенный вариант воспоминаний с комментариями. В воспоминаниях В. С. Дерябин осуществил анализ творческой личности И. П. Павлова с учетом его психофизиологических черт (психофизическая конституция, темперамент, тип высшей нервной деятельности – гармоничное сочетание процессов возбуждения и торможения в центральной нервной систем).

Результаты: В. С. Дерябин показывает глубинную связь между физиологическим особенностями организма И. П. Павлова, особенностями его психической деятельности и уникальной результативностью научно-исследовательской работы. Иван Петрович обладал пикническим сложением тела, хорошим здоровьем и сильной волей, очень любил «мышечную радость» от физического труда, он всю жизнь проявлял широкий интерес к предметам и событиям окружающего мира, создавал в своей семье удивительно жизнерадостное настроение. Отличался скромностью, но при этом сильным волевым характером. У него отсутствовала какая-либо стереотипность или предвзятость мысли. В течение всего рабочего дня И. П. Павлов активно общался с сотрудниками своей лаборатории, принимая участие в их текущих экспериментах, с чрезвычайной страстностью относился к любому делу.

Выводы: На примере анализа личности И. П. Павлова В. С. Дерябин разработал системный социопсихофизиологический подход к изучению «психограммы» выдающихся ученых – качеств, определяющих успех их научной деятельности.

 

Ключевые слова: воспоминания об учебе и работе у И. П. Павлова; психофизиологический анализ личности ученого.

 

V. S. Deryabin – I. P. Pavlov’s Disciple and Successor. Psychophysiological Approach to the Analysis of the Teacher’s Personality

 

Zabrodin Oleg Nikolaevich – Saint Petersburg state medical University named after academicianI. P. Pavlov Ministry of health of the Russian Federation, Anesthesiology and Resuscitation Department, senior research worker, doctor of medical sciences, Russia, Saint Petersburg.

E-mail: ozabrodin@yandex.ru

6–8, Lva Tolstogo str., Saint Petersburg, 193232, Russia,

tel: +7 950 030 48 92.

Abstract

Subject of research: The paper reflects the time when V. S. Deryabin worked on his dissertation ‘Some further data on physiology of time as conditional agent of salivary glands’. The research was carried out in the laboratories headed by I. P. Pavlov at the ImperialMilitaryMedicalAcademy and the Imperial Institute of Experimental Medicine in Saint Petersburg. Some statements of his dissertations submitted in 1917 are presented. V. S. Deryabin wrote the reminiscences about his teacher in 1949 in connection with the 100-th anniversary of Pavlov’s birth. They were written in several variants, but were not published then. A synthesis of these reminiscences with comments is given. In the memoirs V. S. Deryabin made the analysis of I. P. Pavlov’s creative personality, taking into account his psycho-physiological traits (psychophysical constitution, temperament and type of higher nervous activity – a harmonious combination of excitation and inhibition processes in the central nervous system).

Results: V. S. Deryabin showed a close interconnection of physiological characteristics of Pavlov’s organism and features of his mental activity with the unique effectiveness of his research work. I. P. Pavlov had an endomorphis somatotype, good health and strong will, he was fond of “muscular joy” at doing physical job, all his life he showed a keen interest in things and events of the surrounding world, he created in his family a surprisingly jovial mood. He was modest, but at the same time he was a man of character. He lacked any stereotyping or biased thoughts. During the working day I. P. Pavlov actively communicated with his co-workers in the laboratory, taking part in their experiments and in any investigations with extreme passion.

Conclusion: While analyzing I. P. Pavlov’s personality, V. S. Deryabin has developed a systematic socio-psychophysiological approach to the study of “psychogramme” of outstanding scientists – i. e. qualities that determine the success of their research activities.

 

Keywords: reminiscences about studying and work at I. P. Pavlov’s laboratory; psychophysiological analysis of the scientist’s personality.

 

В биографии В. С. Дерябина имеются моменты, сближающие её с биографией И. П. Павлова. В. С. Дерябин родился в далёком западно-сибирском селе Соровское Шадринского уезда Пермской губернии (ныне – в Курганской области) в семье священника, отличавшегося прогрессивными взглядами. В юности В. С. Дерябин, как в своё время И. П. Павлов, испытал на себе влияние революционных демократов Чернышевского, Добролюбова, Писарева, труды которых способствовали формированию у него материалистического мировоззрения.

 

В. С. Дерябин поступил на работу в физиологические лаборатории Императорской Военно-медицинской академии (ИВМА) и Императорского института экспериментальной медицины (ИИЭМ), которыми руководил И. П. Павлов, в качестве соискателя в декабре 1912 г. для выполнения исследований на соискание ученой степени доктора медицины. Предварительно – с сентября 1911 г. по февраль 1912 г. – он сдавал докторантские экзамены при Московском Университете. Как указывал А. Г. Иванов-Смоленский [24, с. 20], «Лишь один из учеников И. П. Павлова в этот период был психиатром, но и то оставившим психиатрию и избравшим своей новой специальностью физиологию (В. С. Дерябин)».

 

Сам Викторин Сергеевич писал о работе в павловских лабораториях так. «В конце 1912 года я, работавший в то время по психиатрии, обратился к Ивану Петровичу с просьбой провести под его руководством диссертационную работу и получил разрешение. В его лабораториях в то время “делали диссертации” не только физиологи, но и врачи самых разных специальностей. Иван Петрович однажды сказал, что прежде он считал диссертации излишней формальностью, но потом пришел к заключению, что проведение под опытным руководством систематического экспериментального исследования и обработка материала имеет для врача очень большое значение» [18, с. 142].

 

Поэтому И. П. Павлов охотно привлекал врачей для выполнения диссертационных тем по проблеме, целиком его занимавшей. Это себя полностью оправдывало – хотя далеко не все врачи в дальнейшем посвятили себя физиологии, но каждый в работе по своей специальности стал проводником идей нервизма и значения высшей нервной деятельности (ВНД) и ее нарушений в патологии.

 

И. П. Павлов очень требовательно относился к выполнению эксперимента начинающими сотрудниками, с допустившими в проведении опытов небрежность, невнимательность, без сожаления расставался. В. С. Дерябин – вдумчивый и педантичный в исследованиях – выдержал экзамен на право работать у И. П. Павлова. Об этом свидетельствует характеристика, данная ему И. П. Павловым 24 июня 1924 г. (личный архив О. Н. Забродина). «Сим свидетельствую, что знаю д-ра В. С. Дерябина по его работе по физиологии головного мозга в заведуемой мною физиологической лаборатории Института Экспериментальной Медицины. На основании этого знакомства должен рекомендовать его как в высшей степени добросовестного, наблюдательного и вдумчивого научного работника, каковые качества особенно выступили в трудной области исследования, которую представляет сейчас физиология больших полушарий, изучаемая по новому методу (условных рефлексов)».

 

Ко времени начала работы В. С. Дерябина в лабораториях И. П. Павлова уже проводилось изучение физиологии времени как условного возбудителя слюнных желез [33; 34]. Работа В. С. Дерябина явилась продолжением этих исследований и получила название «Дальнейшие материалы к физиологии времени как условного возбудителя слюнных желез». Над выполнением порученного исследования В. С. Дерябин работал в 1913–1914 гг. Опыты проводились на двух собаках, у которых Ю. П. Феокритова выработала условные рефлексы на время с помощью метронома. У третьей собаки доктором М. М. Стуковой подобные рефлексы были выработаны с помощью кожно-механического раздражителя – кололки.

 

В связи с тем, что между действиями экспериментатора, предваряющими акт еды, и деятельностью слюнной железы собаки могла установиться временная связь, эксперименты были переведены из ИВМА в ИИЭМ в условия изоляции животных в специальных камерах, в которых они были лишены посторонних внешних воздействий. Эксперименты в условиях изоляции привели к исчезновению условных рефлексов на время и дифференцирование времени. Такие рефлексы восстанавливались только после продолжительной выработки.

 

Важным выводом работы явилось то, что «при выработке суммарного (на время и условный раздражитель) рефлекса дифференцирование времени собаками ведется так же правильно от одного раздражения, как и от суммарного раздражения».

 

Полученные экспериментальные данные послужили материалом для докторской диссертации В. С. Дерябина «Дальнейшие материалы к физиологии времени как условного возбудителя слюнных желез» [3], которую В. С. Дерябин успешно защитил на заседании Ученого Совета ИВМА в марте 1917 г. Оппонентами (тогда их называли цензорами) по диссертации выступали профессора И. П. Павлов, Н. П. Кравков и доцент Л. А. Орбели.

 

В конце текста диссертации автор благодарил «глубокоуважаемого профессора Ивана Петровича Павлова за предоставленную тему и руководство работой и за школу строго-научного исследования сложно-нервной деятельности центральной нервной системы». Там же он выражал глубокую благодарность ассистентам лаборатории И. П. Павлова Н. П. Тихомирову, В. В. Савичу, Л. А. Орбели и Е. А. Ганике. Знаменательно, что вслед за тем он искренне поблагодарил «за руководство первыми шагами моего психиатрического образования Владимира Петровича Сербского».

 

В ту пору наряду с обычными для диссертаций выводами в самом конце ее помещались «Положения», в которых диссертант мог проявить себя и как специалист более широкого профиля, и как общественный деятель. Знаменательно в этом отношении положение из докторской диссертации Василия Константиновича Анрепа: «Околоточные надзиратели, дворники и швейцары Петербурга обеспечиваются лучше служащих врачей».

 

В своих «Положениях» В. С. Дерябин выступает как врач-психиатр, озабоченный призрением душевнобольных. Особенно характерно для личности В. С. Дерябина следующее положение: «Классификация душевных болезней не может отлиться в окончательную форму до тех пор, пока остается невыясненной патологическая сущность значительного числа психических заболеваний». Цитированное положение он почти дословно повторил в автобиографической записке [25], обосновывая свой возврат из психиатрии к физиологии в 1933 г. В этом проявилось единство личности ученого, верного издавна поставленной цели – познанию закономерностей психической жизни человека и ее нарушений. Далее следуют положения, характеризующие время 1-й Мировой войны и В. С. Дерябина – старшего врача пехотного полка, заботящегося о гигиене и профилактике в войсках возвратного и сыпного тифа [3].

 

Уже работая с начала 20-х гг. ХХ в. в Томске в качестве психиатра, В. С. Дерябин не оставлял попыток проверить свои идеи в экспериментах, как когда-то у И. П. Павлова, на собаках. Но, как вспоминала дочь Викторина Сергеевича Нина Викториновна Дерябина, ввиду отсутствия надлежащих лабораторных условий попытки эти закончились неудачей. В связи с этим В. С. Дерябин обратился с письмом к И. П. Павлову с просьбой поработать в его лабораториях. В архиве В. С. Дерябина сохранился ответ И. П. Павлова, впервые опубликованный в журнале «Российский медико-биологический вестник имени академика И. П. Павлова» за 2003 г. [20], который привожу здесь.

 

В письме сохранена старая орфография, которой оставался верен И. П. Павлов. Письмо написано на сдвоенном листе бумаги размером 9×11 см чёрными чернилами.

 

«1924 г., 24 марта

Многоуважаемый Викторин Сергеевич,

Конечно, я был бы рад Вас принять опять в лаборатории как отличного работника, но очень боюсь, что Ваша работа в силу чрезвычайной переполненности моей лаборатории будет очень затруднена. Теперь не то, что было раньше: работай хоть цельный день. Сейчас комнату занимают двое – трое, работать приходится по определённым часам. Да и с животными беда: нет достаточного помещения и не всегда хватает средств для их пропитания. Так и разсудите сами: есть Вам расчёт работать при таких условиях, или нет. Тема, о которой пишите в письме, не разрабатывалась дольше. Но надо сказать, что тот предмет далеко вперёд ушёл против Вашего периода во многих отношениях. Конечно, есть не малый интерес и просто только познакомиться со всем тем, что сейчас делается в лаборатории. Намечаются очень определённые и важные отношения нашей работы к нервным заболеваниям.

Итак, как хотите, но знайте, что дело с некоторым риском.

Преданный Вам

Ив. Павлов».

 

С учетом сказанного в письме, Викторин Сергеевич в ту пору не смог вернуться к физиологическому эксперименту. Возврат к работе в области физиологии произошел девять лет спустя, когда в декабре 1933 г. по рекомендации И. П. Павлова В. С. Дерябин поступил в руководимый Л. А. Орбели отдел специальной и эволюционной физиологии Всесоюзного института экспериментальной медицины.

 

В это время, учитывая давний интерес И. П. Павлова к проблеме корково-подкорковых взаимоотношений и собственный клинический опыт по изучению психических нарушений у больных в исходных состояниях эпидемического энцефалита, В. С. Дерябин выполняет экспериментальное исследование на собаках на тему: «Влияние повреждения thalami optici и гипоталамической области на высшую нервную деятельность», позднее опубликованное в виде статьи [7]. Проблеме корково-подкорковых взаимоотношений посвящены и последующие работы ученого с исследованием влияния алкалоида бульбокапнина на ВНД собак [4; 5].

 

Представления И. П. Павлова об активирующем влиянии подкорковых образований на кору головного мозга [31] В. С. Дерябин, вопреки господствующим в то время представлениям о доминирующей роли коры, развил в статье «Аффективность и закономерности высшей нервной деятельности» [8].

 

В 1949 г. в связи со столетием со дня рождения И. П. Павлова Всесоюзное общество физиологов поручило академику К. М. Быкову сбор материалов в книгу воспоминаний об И. П. Павлове, которые необходимо было представить не позднее 1 апреля 1949 г. Среди учеников И. П. Павлова, к которым обратился К. М. Быков, был и В. С. Дерябин. Заканчивая письмо, К. М. Быков писал: «Всякие сведения лично знавших, работавших у Ивана Петровича или соприкасавшихся с ним в жизни, были бы весьма ценны для сборника» (Письмо К. М. Быкова В. С. Дерябину от 26.02.1949). Предполагалось издать солидный сборник подробных воспоминаний об И. П. Павлове многих учеников Ивана Петровича, включая и работавших у него ограниченный срок.

 

Есть основания полагать, что выходу в свет сборника помешала последовавшая в 1950 г. Объединенная сессия Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР, посвященная физиологическому учению И. П. Павлова (т.н. «Павловская сессия»). На сессии были подвергнуты пристрастной и необъективной критике ведущие ученики И. П. Павлова: Л. А. Орбели, А. Д. Сперанский, П. К. Анохин и другие, а также И. С. Бериташвили и Л. С. Штерн. В этих условиях издание сборника воспоминаний учеников И. П. Павлова, ведущих из которых предполагалось подвергнуть суровой критике за «отклонение от линии» его учения, представлялось нежелательным.

 

28 сентября 1949 года, накануне 100-летия со дня рождения И. П. Павлова, Ю. А. Жданов, тогдашний зав. отделом науки ЦК ВКПб, сообщил И. В. Сталину о «серьёзном неблагополучии» в развитии павловского учения. Виновными он назвал Л. А. Орбели, И. С. Бериташвили и арестованную Л. С. Штерн. И. В. Сталин прокомментировал это сообщение следующим образом: «По-моему, наибольший вред нанес учению академика Павлова академик Орбели… Чем скорее будет разоблачен Орбели и чем основательней будет ликвидирована его монополия, тем лучше» [32].

 

О работе в павловских лабораториях Викторин Сергеевич оставил черновые наброски, которые он объединил в сокращенный текст 1,5 стр. машинописи, который был опубликован в 1980 г. в его книге «Психология личности и высшая нервная деятельность» [10; 14]. Сводный вариант воспоминаний о И. П. Павлове удалось опубликовать позднее [18].

 

В воспоминаниях об учителе В. С. Дерябин дает анализ творческой личности И. П. Павлова и вместе с тем обосновывает принципы анализа личности выдающихся ученых, которые могут быть применены в наше время при написании их биографий и исследовании научного творчества. Автор поставил перед собой важную задачу: определить, совокупность каких психических черт определяет эффективность работы человека науки. Подобными чертами в высокой степени обладал И. П. Павлов. Таким образом, речь шла об определении психограммы ученого. О важности знания психограммы работника В. С. Дерябин писал в статье «Психотехника в военном деле», 1926 г. [13], в которой подчеркивал важность психофизиологической характеристики военнослужащих при определении их пригодности к несению военной службы в различных родах войск (пехота, артиллерия, авиация). При этом он уделял большое внимание соотношению эмоциональной и мыслительной сферы испытуемых, подчеркивая как положительную, так и отрицательную роль эмоций, которые могут способствовать успеху в минуту военной опасности, а могут и затормозить принятие быстрых решений.

 

В «Воспоминаниях» В. С. Дерябин остается верен системному психофизиологическому подходу, включающему освещение роли наследственных факторов, темперамента, типа ВНД, соотношения процессов возбуждения и торможения и т. д. Таким образом, он поставил перед собой задачу, выходившую далеко за рамки изложения непосредственных впечатлений от повседневного общения с учителем. По-видимому, сам он хорошо понимал, что психофизиологический анализ личности И. П. Павлова окажется неприемлемым для составителей сборника с учетом тогдашних методологических установок, базирующихся на известном высказывании К. Маркса: «Личность есть продукт общественных отношений». Сам В. С. Дерябин разделял этот принцип, но не мог ограничиться им и исключить роль факторов наследственных, конституциональных. Есть основания полагать, что В. С. Дерябин хотел написать большую статью об Иване Петровиче, включающую вопросы не только психологии научного творчества, но и его психофизиологию. Однако он сознавал, что такая статья в его время опубликована не будет.

 

Уместно привести здесь расширенный вариант воспоминаний В. С. Дерябина об учителе c небольшими комментариями [18].

 

«Личные воспоминания об ученом должны дать то, что не дают его труды – дать представление о личности. Жизнь ученого – его труды. Труды работника в области естествознания – это наблюденные факты и их толкование, а это толкование есть приспособление мыслей к фактам. Мысли диктуются объективной данностью наблюдаемых явлений, за ними трудно угадать живую индивидуальность мыслителя. А между тем нам не только известно, но и важно знать личность исследователя.

 

В психотехнике важно знать не только психограмму, то есть качества, которые требует данная работа, но и те личности, но те психофизические конституции (курсив мой – О. З.), которые наиболее удачно справляются с данным видом труда (автор использует архаичный в наше время термин «психофизические конституции», вкладывая в него психофизиологическое содержание – О. З.).

 

И. П. (Иван Петрович – О. З.) по результатам своей 55-летней научной работы представляет в русской науке единственное, а, следовательно, исключительное явление… В чем же эта исключительность? Какими свойствами личности объясняется успех его работы? Что сделало его мировым ученым и чего, очевидно, недостает у других русских ученых? Какая разница в том, как работал И. П. и как работает масса… ученых? Что делает работу продуктивной и что обрекает ее на бесплодное топтание на месте? Ответ на этот вопрос должно дать изучение личности наиболее выдающихся ученых. Если изучается мозг ученых как субстрат умственной работы, то не меньший интерес имеет изучение психофизической личности (курсив мой – О. З.) великих ученых, ибо из такого изучения должен быть сделан ряд практических выводов, имеющих большое общественное значение. К сожалению, мы почти не имеем биографий выдающихся ученых, написанных с целью дать объективное изложение свойств и особенностей данного лица так, что они могли служить для установления психограммы научного работника.

 

Я два года работал у И. П., и мне кажется, что его личность, жизнь, способ работать представляют исключительный интерес. Знание его личности делает понятным успех его работы, указывает, как должно работать, и делает ясным дефекты обычной у нас работы.

 

У Ивана Петровича было пикническое сложение тела, хорошее здоровье, пламенный страстный характер с наклонностью к веселью и юмору, пламенная воля… Большинство этих качеств он наследовал от отца, у которого были также и крепкое здоровье, и сильная воля. Сила и здоровье создавали в семье Павловых удивительно жизнерадостное настроение…. В течение жизни у Ивана Петровича не остывал широкий интерес к окружающему. Все его радовало: и хорошая книга, и цветок, и бабочка, и игра в рюхи. Зато он сохранил умственную и телесную свежесть, несмотря на свои годы.

 

Самым счастливым моментом жизни Иван Петрович считал лето. В это время он много читал литературных новинок, исторических книг. В это же время он любил мышечную деятельность самого различного характера: работа в огороде или саду, занятия столярным или токарным делом, увлечения различными видами спорта, такими, как купание, велосипедная езда, физические упражнения в гимнастическом обществе и, конечно, игра в городки – любимое занятие еще с рязанской семинарии.

 

Он говаривал, что чувство удовлетворенности от удачной мышечной работы, которое иногда носило характер «мышечной радости», было значительно ярче удовольствия от решения каких угодно умственных задач…. Уже при игре в городки сказывался огромный азарт. Элемент активности, борьбы слишком глубоко был заложен в его натуре, и это сказывалось даже в мелочах и шутках. С детства у него наблюдалось сильное упорство в преследовании поставленной цели, какова бы она не была. В его увлечениях и играх сказывались существенные черты характера, которые и помогли ему в дальнейшем достигнуть блестящих результатов. Прежде всего, большой темперамент вызывал чрезвычайную страстность ко всякому делу, но эта страстность всегда сдерживалась и контролировалась. Ясно, что процессы сильного возбуждения достаточно хорошо регулировались собственным торможением…» [18].

 

Уделяя большое внимание в объяснении формирования личности И. П. Павлова психофизиологическим особенностям, В. С. Дерябин отдавал должное в этом процессе роли воспитания и среды: «Никакого высокомерия в общении, никаких искусственных мер к повышению себя в глазах других. Ему был чужд псевдонаучный, вычурный стиль речи и письма. В этом отношении оно имел много общих черт с И. М. Сеченовым. В этом сказались идеи революционных демократов. В юности, в период формирования личности и мировоззрения, на обоих оказали влияния почти одна и та же среда, одни и те же идеи». В этой связи В. С. Дерябин отмечает, что отличительной чертой И. П. Павлова была скромность. «Несмотря на бурный боевой характер, у Ивана Петровича не было и следа самовлюбленности людей, уверенных в своей непогрешимости. Вспоминается такой случай: Иван Петрович говорил с нами о физике Томсоне как о великом ученом. В оживленном разговоре один сотрудник невзначай назвал его (И. П. Павлова – О. З.) великим ученым. «Ну, уж, – великий ученый!» – воскликнул Иван Петрович, сделав отрицательное движение всем телом. Хотя, надо сказать, что он, конечно, сознавал все величие проделанной им работы» [18, с. 141].

 

В «Воспоминаниях» В. С. Дерябин последовательно показывает, как в формировании личности ученого принимают участие наследственные факторы-задатки и факторы социальные, создавая основу, на которой развертывается ее «психограмма». Можно заметить, что первая половина воспоминаний об И. П. Павлове содержит психофизиологическую характеристику личности ученого, характеристику его формальных черт, создающих обеспечение творческой деятельности. Диалектическое рассмотрение изучаемой проблемы со стороны формы и со стороны содержания было характерно для В. С. Дерябина. Так, в психофизиологическом очерке «О сознании» [10, 14] содержатся два подраздела: «О сознании с формальной стороны» и «О содержании сознания». В соответствии с таким подходом вторая часть воспоминаний посвящена раскрытию содержания «психограммы» И. П. Павлова – научного работника.

 

«В то время у него была такая система руководства. Ежедневно с 10 ч. утра до 6 ч. вечера (кроме часов лекций) он был в лаборатории и делал обход работающих. Заходил почти ежедневно к каждому, присутствовал на всех сколько-нибудь значительных опытах и помнил ход каждой работы так же хорошо, как непосредственный работник. Сидя около экспериментатора, Иван Петрович много и оживленно говорил как по данной теме, так и о других опытах, составляющих «злобу дня». Перед работником развертывался ход работы лаборатории. А Иван Петрович при этом повертывал обсуждаемый вопрос с разных сторон. Это был процесс «неотступного думания» вслух. В качестве рабочего предположения он высказывал иногда очень свободные суждения, но не торопился признавать верность своей мысли.

 

Для Ивана Петровича было характерно отсутствие стереотипности и предвзятости мысли. Всякая теория им без всякого колебания отвергалась, если не соответствовала фактам. Примат Иван Петрович отдавал факту, но и к факту относился критически. Полученные факты упорно проверялись. Работа повторялась неоднократно с различными вариациями факторов. Сотрудников нередко поражала его наблюдательность: он видел то, что ускользало от взгляда рядового работника. И. П. не признавал неудавшихся опытов. Неудачу опыта он считал результатом незнания фактов, обусловливающих явление. У него не было «отходов» научного производства. На неудачных опытах сосредоточивалось особое внимание, и «неудавшийся опыт» нередко становился началом открытия. То, что в окончательном виде выходило из его лаборатории, всегда было твердо и всесторонне изучено» [18, с. 142].

 

Примером тому могут служить исследования И. П. Павловым физиологии пищеварения у собак, с целью чего у них в различные отделы желудочно-кишечного тракта вживлялись фистулы для сбора пищеварительных соков. У оперированных собак возникали трофические нарушения: выпадение волосяного покрова, изъязвления кожи на лапах и слизистой полости рта и даже было отмечено у одной собаки развитие дистрофических изменений в миокарде. Эти «побочные явления» послужили для И. П. Павлова источником обобщенных представлений о рефлекторном характере трофических нарушений в органах и тканях. Об этом он указывал в статьях «Лабораторные наблюдения над патологическими рефлексами с брюшной полости» [29] и «О трофической иннервации» [30]. В последней статье он писал: «…описанные явления могли бы трактоваться как рефлексы с ненормально раздражаемых центростремительных нервов пищеварительного канала на особые задерживающие трофические нервы разных тканей» [30, с. 403].

 

Эти «лабораторные наблюдения» послужили в начале 50-х гг. ХХ в. стимулом к созданию экспериментальных моделей рефлекторных дистрофических повреждений слизистой оболочки желудка, печени, поджелудочной железы и миокарда, с целью фармакологического анализа механизмов их развития [17; 21; 22; 23; 26].

 

В конце «Воспоминаний» В. С. Дерябин писал: «Для великого экспериментатора гипотеза была ценна лишь постольку, поскольку она выдерживала испытания фактами. “Вы рассуждаете, и умно рассуждаете, но это доказывает только то, что Вы не сумасшедший. Правильность понимания фактов доказывается не рассуждениями, а другими фактами”, – сказал он одному сотруднику. “Сопоставлять факты, накоплять их, но не оставаться на поверхности фактов”, этому учил Иван Петрович. Путем “добывания” фактов он шел к решению великой проблемы. Со всей присущей ему страстностью он сделал науку главным содержанием своей жизни. Страстность создавала исключительную концентрацию на одной проблеме и порождала “неотступное думанье”. Иван Петрович отдавался сразу только одному делу. Занявшись высшей нервной деятельностью, он совершенно прекратил работы по пищеварению. В каждую область исследования, в которой начинал работать, он вносил великую страсть исследователя, ясный глубокий ум, ставил большие цели, вносил новый оригинальный метод исследования и создавал новую эпоху в исследуемой области. Сильный, “настоящий человек” в науке, он шел всегда прямым путем в жизни и науке. В итоге длинной творческой жизни И. П. Павлов стал princeps phisiologorum mundi (старейшиной физиологов мира) и гордостью русской науки. Его великая заслуга в истории человеческой мысли та, что он проложил дорогу “последней науке” – науке о материальных основах психической деятельности» [18, с.142].

 

Сам И. П. Павлов в «Письме к молодежи» [28] отметил главные качества ученого, определяющие успех научной деятельности и в полной мере присущие ему самому: страстность в искании истины, скромность, объективность в оценке результатов своих трудов и в особенности – последовательность в накоплении знаний и фактов, в проведении научных исследований, основанную на бесконечном терпении. Нетрудно заметить, что описанные качества имеют психофизиологическую основу, что особенно подчеркивал В. С. Дерябин при анализе личности И. П. Павлова.

 

В какой мере психофизиологические черты личности И. П. Павлова были характерны для самого В. С. Дерябина? Насколько для него самого применим психофизиологический метод анализа? В. С. Дерябин обладал многими психофизиологическими чертами, характерными для своего учителя: гиперстенической конституцией, хорошим физическим развитием, открытым веселым характером, ярко выраженным сангвиническим темпераментом, высокой работоспособностью и настойчивостью в достижении научных целей и т. д. Многое в методах проведения научных исследований В. С. Дерябин воспринял у самого И. П. Павлова, будучи его последовательным учеником: высокую наблюдательность, требовательность в проведении экспериментов, критичность в обсуждении полученных данных. Однако эти вторичные факторы лишь подчеркивают первичность влияния факторов психофизиологических.

 

На условиях, обеспечивающих успех в достижении поставленной цели, В. С. Дерябин особо останавливался в «Письме внуку» [11; 12]. В нем он приводит высказывания гениальных или выдающихся личностей, достигших в области науки или культуры необыкновенных результатов. При этом он подчеркивает, что гениальная одаренность еще не является обязательным фактором творческой продуктивности, если она не подкреплена психофизиологическими особенностями личности. Ими являются, по мнению В. С. Дерябина, высокая эмоциональность, длительная концентрация внимания на поставленной цели, бесконечное терпение в ее достижении, значительная работоспособность, связанная с хорошим физическим и психическим развитием, свойство выполнять черновую работу как средство к достижению конечной цели. К этому он добавляет необходимость наличия наряду с высоким профессионализмом широкого кругозора, способности ставить большие цели, эрудиции, нежелания размениваться на мелочи, поддаваться корыстолюбию, тщеславию. Все эти качества были присущи И. П. Павлову, их он воспитывал в своих учениках, они были характерны и для В. С. Дерябина.

 

Уделяя большое внимание проблемам научного творчества, В. С. Дерябин в «Письме» обратил внимание на то, что ученые с их зачастую сидячим, нефизиологическим образом жизни часто доживают до преклонного возраста. Причину такого физического и творческого долголетия ученый видел в динамогенном действии эмоций, связанных с творческой активностью и ее обеспечением симпатической нервной системой (СНС): «Возбуждение симпатической нервной системы… устраняет утомление в мышце, под влиянием его мобилизуются все запасные силы и функциональные способности повышаются в неожиданной степени» [15, с. 190]. Динамогенное влияние эмоций в настоящее время нашло свое объяснение в активирующем влиянии СНС и нейроэндокринной системы на энергетические процессы в скелетной и гладкой мускулатуре.

 

Будучи многолетним сотрудником Л. А. Орбели, В. С. Дерябин разделял его учение об адаптационно-трофической функции СНС. Согласно Л. А. Орбели, СНС оказывает адаптационно-трофические влияния на ЦНС, периферическую нервную систему, органы чувств, гладкую и скелетную мускулатуры, поддерживая их функции, а также способствуя их восстановлению после истощающих нагрузок [27]. О роли СНС в динамогенном действии эмоций В. С. Дерябин писал в статье «Эмоции как источник силы» [6], а также в разделе «О роли симпатической нервной системы при боли», к сожалению, не вошедшем в издания его монографии «Чувства Влечения Эмоции» [9; 15]. В этом разделе он представил обзор работ сотрудников Л. А. Орбели, посвященных изучению влияния СНС на функции головного мозга. В частности, он приводит результаты работы Э. А. Асратяна [2], в которой удаление верхних шейных симпатических ганглиев у собак сопровождалось значительным уменьшением величины выработанных условных рефлексов с преобладанием процессов торможения: собаки становились малоподвижными, увеличивалась продолжительность сна. Подобным уменьшением тонизирующих влияний СНС на кору головного мозга В. С. Дерябин объясняет отмеченное им угнетение ВНД у собак после повреждения у них таламуса и гипоталамической области с ее симпатическими центрами [7].

 

Представляется, что психофизиологические особенности И. П. Павлова, о которых писал В. С. Дерябин, одновременно являлись условиями его долголетия. К такому выводу привело сопоставление необходимых качеств научного работника, какими являлись страстность в исканиях истины, последовательность и терпение в достижении цели, самокритичность, т. е. гармоничное соотношение процессов возбуждения и торможения в центральной нервной системе, с адаптационно-трофическим влиянием на нее СНС. Следует полагать, что страстный темперамент И. П. Павлова находил свое энергетическое обеспечение благодаря высоким резервным возможностям симпатико-адреналовой системы.

 

В процессе старения организма животных и человека трофическая функция нервной системы, в частности, адаптационно-трофическая функция СНС, понижается. Это находит выражение в развитии трофических нарушений: выпадении волос, развитии изъязвлений кожи и подлежащих тканей, ослаблении функций важнейших систем организма и органов чувств. А. С. Догель [16] выдвинул теорию о том, что старение организма связано со старением СНС. В экспериментальных исследованиях [35] показано, что в процессе старения наступает ослабление энергетических процессов в нейроне, деструкция нервных, в том числе симпатических, окончаний. При этом в нейроне происходит снижение интенсивности нервной импульсации, интенсивности и качества аксонального тока «трофогенов», синтеза в нервных окончаниях медиаторов норадреналина и ацетилхолина. Согласно исследованиям указанных авторов, продлению жизни экспериментальных животных способствуют умеренное голодание, понижение температуры окружающей среды, а также дозированные физические нагрузки. Нетрудно заметить, что все указанные факторы способствуют активации адаптационно-трофической функции СНС.

 

Следует предположить, что в сангвиническом, характерном для И. П. Павлова, темпераменте генетически заложен высокий тонус СНС, который обусловлен интенсивным синтезом катехоламинов, связанным в первую очередь с активностью ключевого фермента синтеза катехоламинов тирозингидроксилазы, и наличием их значительных резервов в организме. Ярким примером такого гиперсимпатикотоника представляется Порфирий Иванов с его высокой устойчивостью к охлаждению. С воспитанием такой устойчивости, по-видимому, во многом связана развивавшаяся им система оздоровления.

 

Системный подход к анализу личности И. П. Павлова-ученого со специальным изучением роли его психофизиологических особенностей, осуществленный В. С. Дерябиным, представляется важным вкладом в исследование психологии творчества, имеющим несомненное практическое значение.

 

Список литературы

1. Аничков С. В., Заводская И. С., Морева Е. В., Веденеева З. И. Нейрогенные дистрофии и их фармакотерапия. – Л.: Медицина, 1969. – 238 с.

2. Асратян Э. А. Влияние экстирпации верхних шейных симпатических узлов на пищевые условные рефлексы собаки // Архив биологических наук. – 1930. – Т. 30. – Вып. 2. – С. 243–265.

3. Дерябин В. С. Дальнейшие материалы к физиологии времени как условного возбудителя слюнных желез: Диссертация на степень доктора медицины. – Петроград, 1916. – 159 с.

4. Дерябин В. С. Влияние бульбокапнина на пищевые условные рефлексы // Физиологический журнал СССР имени И. М. Сеченова. – 1936. – Т. 20, № 3. – 393–404.

5. Дерябин В. С. Влияние бульбокапнина на оборонительные (кислотные и двигательные) условные рефлексы // Физиологический журнал СССР имени И. М. Сеченова. – 1940. – Т. 29. – В. 5. – С. 401–412.

6. Дерябин В. С. Эмоции как источник силы // Наука и жизнь. – 1944. – № 10. – С. 21–25.

7. Дерябин В. С. Влияние повреждения thalami optici и гипоталамической области на высшую нервную деятельность // Физиологический журнал СССР имени И. М. Сеченова. – 1946. – Т. 32. № 5. – С. 533–548.

8. Дерябин В. С. Аффективность и закономерности высшей нервной деятельности // Журнал высшей нервной деятельности. – 1951. – Т. 1, В. 6. – С. 889–901.

9. Дерябин В. С. Чувства. Влечения. Эмоции. – Л: Наука, 1974. – 258 с.

10. Дерябин В. С. Психология личности и высшая нервная деятельность (психофизиологические очерки «О сознании», «О Я», «О счастье».). – Л.: Наука, 1980. – 200 с.

11. Дерябин В. С. Письмо внуку // Нева, 1994. – № 7. – С. 146–156.

12. Дерябин В. С. Письмо внуку // Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae. – 2005. – Vol. 11. – № 3–4. – С. 57–78.

13. Дерябин В. С. Задачи и возможности психотехники в военном деле // Психофармакология и биологическая наркология. – 2009. – Т. 9, В. 3–4. – С. 2598–2604.

14. Дерябин В. С. Психология личности и высшая нервная деятельность: Психофизиологические очерки / Изд. 2-е, доп. – М.: Изд. ЛКИ. – 2010. – 202 с.

15. Дерябин В. С. Чувства, влечения и эмоции: О психологии, психопатологии и физиологии эмоций / Изд. 3-е. – М.: Изд. ЛКИ. – 2013. – 224 с.

16. Догель А. С. Старость и смерть. – Петроград: Мысль, 1922. – 45 с.

17. Забродин О. Н. Проблема нервной трофики в трудах С. В. Аничкова и его школы // Физиологический журнал имени И. М. Сеченова. – 1993. – Т. 79, № 12. – С. 109–114.

18. Забродин О. Н. Воспоминания В. С. Дерябина об И. П. Павлове. Опыт психофизиологического анализа творческой личности учёного // Физиологический журнал имени И. М. Сеченова. – 1994. – Т. 80. – № 8. – С. 139–143.

19. Забродин О. Н. «Письмо к молодежи» И. П. Павлова и три условия долголетия // Российский медико-биологический вестник имени академика И. П. Павлова. – 2000. – № 1–2. – С. 207–212.

20. Забродин О. Н., Дерябин Л. Н. В. С. Дерябин – ученик и продолжатель дела И. П. Павлова // Российский медико-биологический вестник имени академика И. П. Павлова. – 2003. – № 1–2. – С. 200–207.

21. Заводская И. С. Экспериментальная дистрофия стенки желудка и ее фармакотерапия. Автореферат диссертации на соискание учёной степени доктора медицинских наук. – Л., 1958. – 21 с.

22. Заводская И. С., Морева Е. В., Новикова Н. А. Влияние нейротропных средств на нейрогенные поражения сердца. – М.: Медицина, 1977. – 192 с.

23. Заводская И. С., Морева Е. В. Фармакологический анализ стресса и его последствий. – Л.: Медицина, 1981. – 216 с.

24. Иванов-Смоленский А. Г. Пути взаимодействия экспериментальной и клинической патофизиологии головного мозга. – М.: Медицина, 1965. – 495 с.

25. Квасов Д. Г., Фёдорова-Грот А. К. Физиологическая школа И. П. Павлова. – Л.: Наука, 1967. – 300 с.

26. Корхов В. В. Нейрогенная дистрофия печени и ее фармакология. – Л.: Медицина. – 1974. – 216 с.

27. Орбели Л. А. О некоторых достижениях советской физиологии. Избранные труды. Т. 2. – М. – Л.: Изд. АН СССР, 1962. – С. 587–606.

28. Павлов И. П. Письмо к молодежи // Полное собрание сочинений. Т. 1. – М. – Л.: Изд. АН СССР, 1951. – С. 22–23.

29. Павлов И. П. Лабораторные наблюдения над патологическими рефлексами с брюшной полости // Полное собрание сочинений. Т. I. – М. – Л.: Изд. АН СССР, 1951. – С. 550–563.

30. Павлов И. П. О трофической иннервации // Полное собрание сочинений – Т. II. – М. – Л.: Изд. АН СССР, 1951. – С. 577–582.

31. Павлов И. П. Физиология и патология высшей нервной деятельности // Полное собрание сочинений. Т III. Кн. 2. – М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1951. – С. 383–408.

32. Сталин И. В. Письмо Ю. А. Жданову 6 октября 1949 года // Полное собрание сочинений. Т. 18 / Составители тома: М. Н. Грачев, А. Е. Кирюнин, Р. И. Косолапов, Ю. А. Никифоров, С. Ю. Рыченков. – Тверь: Союз, 2006.

33. Стукова М. М. Дальнейшие материалы к физиологии времени как условного возбудителя слюнных желез. Диссертация на степень доктора медицины. – СПб., 1914. – 188 с.

34. Феокритова Ю. П. Время как условный возбудитель слюнных желез. Диссертация на степень доктора медицины. – СПб., 1912. – 174 с.

35. Фролькис В. В., Мурадян Х. К. Экспериментальные пути продления жизни. – Л.: Наука, 1988. – 248 с.

 

References

1. Anichkov S. V., Zavodskaya I. S., Moreva E. V., Vedeneeva Z. I. Neurogenic Dystrophy and Their Pharmacotherapyy [Neyrogennye distrofii i ikh farmakoterapiya]. Leningrad, Medicina, 1969, 238 p.

2. Asratyan E. A. The Influence of Resection of the Upper Cervical Sympathetic Nodes on Food Conditional Reflexes Dogs [Vliyanie ekstirpatsii verkhnikh sheynykh simpaticheskikh uzlov na pischevye uslovnye refleksy sobaki]. Аrkhiv biologicheskikh nauk (Archives of Biological Sciences), 1930, Vol. 30, Is. 2, pp. 243–265.

3. Deryabin V. S. Further Materials to Time Physiology as Conditional Activator of Salivary Glands [Dalneyshie materialy k fiziologii vremeni kak uslovnogo vozbuditelya slyunnych zhelez. Dissertatsiya doktorskaya]. Dissertation for Ph. D. Degree, Petrograd, 1916, 159 p.

4. Deryabin V. S. The Influence of Bulbocapnine on the Food Conditioned Reflexes [Vliyanie bulbokapnina na pischevye uslovnye refleksy]. Fiziologicheskiy zhurnal SSSR imeni I. M. Sechenova. (I. M. Sechenov Physiological Journal of the USSR), 1936, Vol. 20, №. 3, pp. 393–404.

5. Deryabin V. S. Influence of Bulbocapnine on the Defensive (Acid and Motor) Conditioned Reflexes [Vliyanie bulbokapnina na oboronitelnye (kislotnye i dvigatelnye) uslovnye refleksy]. Fiziologicheskiy zhurnal SSSR imeni I. M. Sechenova. (I. M. Sechenov Physiological Journal of the USSR), 1940, Vol. 29, № 5, pp 401–412.

6. Deryabin V. S. Emotions as Power Source [Emotsii kak istochnik sily]. Nauka i zhisn (Science and Life), 1944, № 10, pp. 21–25.

7. Deryabin V. S. Influence of Damage of Thalami Optici and Hypothalamic Area on Higher Nervous Activity [Vliyanie povrezhdeniya thalami optici i gipotalamicheskoy oblasti na vysshuyu nervnuyu deyatelnost]. Fiziologicheskiy zhurnal SSSR imeni I. M. Sechenova. (I. M. Sechenov Physiological Journal of the USSR), 1946, Vol. 32, № 5, pp. 533–548.

8. Deryabin V. S. Affektivitet and Regularities of Higher Nervous Activity [Affektivnost i zakonomernosti vysshey nervnoy deyatelnosti]. Zhurnal vysshey nervnoy deyatelnosti (Journal of Higher Nervous Activity), 1951, Vol. 1, № 6, pp. 889–901.

9. Deryabin V. S. Feelings, Inclinations and Emotions: About Psychology, Psychopathology and Physiology of Emotions [Chuvstva, vlecheniya, emotsii. O psichologii, psichopatologii i fiziologii emotsiy]. Leningrad, Nauka, 1974, 258 p.

10. Deryabin V. S. Psyhology of the Personality and Higher Nervous Activity (Psycho physiological Essays “About Consciousness”, “About Ego”, “About Happiness”) [Psichologiya lichnosti i vysshaya nervnaya deyatelnost (Psichofiziologicheskie ocherki “O soznanii”, “O Ya”, “O schastii”)]. Leningrad, Nauka, 1980, 199 p.

11. Deryabin V. S. A Letter to the Grandson [Pismo vnuku]. Neva (Neva), 1994, № 7, pp. 146–156.

12. Deryabin V. S. A Letter to the Grandson [Pismo vnuku]. Folia Otorhinolaryngologiae et Pathologiae Respiratoriae, 2005. Vol. 11, № 3–4. pp. 57–78.

13. Deryabin V. S. Problems and Opportunities of Psychotechnique in Military Affairs [Zadachi i vozmozhnosti psikhotekhniki v voennom dele]. Psikhofarmakologiya i biologicheskaya narkologiya (Psychopharmacology and Biological Narcology), 2009, Vol. 9, № 3–4, pp. 2598–2604.

14. Deryabin V. S. Personality Psychology and Higher Nervous Activity [Psichologiya lichnosti i vysshaya nervnaya deyatelnost]. Moscow, LKI, 2010, 202 p.

15. Deryabin V. S. Feelings, Inclinations, Emotions: About Psychology, Psychopathology and Physiology of Emotions [Chuvstva, vlecheniya, emotsii. O psikhologii, psikhopatologii i fiziologii emotsiy]. Moscow, LKI, 2013, 224 p.

16. Dogel A. S. Old Age and Death [Starost i smert]. Petrograd, Mysl, 1922, 45 p.

17. Zabrodin O. N. The Problem of Nervous Trophism in the Works of S. V. Anichkov and is School [Problema nervnoy trofiki v trudakh S. V. Аnichkova i ego shkoly]. Fiziologicheskiy zhurnal imeni I. M. Sechenova (I. M. Sechenov Physiological Journal), 1993, Vol. 79, № 12, pp. 109–114.

18. Zabrodin O. N. V. S. Deryabin’s Memories of I. P. Pavlov. Experience of the Psychophysiological Analysis of the Creative Personality of the Scientist [Vospominaniya V. S. Deryabina ob I. P. Pavlove. Opyt psihofiziologicheskogo analiza tvorcheskoy lichnosti uchonogo]. Fiziologicheskiy zhurnal imeni I. M. Sechenova (I. M. Sechenov Physiological Journal), 1994, Vol. 80, № 8, pp. 139–143.

19. Zabrodin O. N. “A Letter to the Young” by I. P. Pavlov and the Three Conditions Longevity [“Pismo k molodezhi” I. P. Pavlova i tri usloviya dolgoletiya]. Rossiyskiy mediko-biologicheskiy vestnik imeni akademika I. P. Pavlova (I. P. Pavlov Russian Medical Biological Herald), 2000, № 1–2, pp. 207–212.

20. Zabrodin O. N., Deryabin L. N. V. S. Deryabin – a Pupil and Successor of I. P. Pavlov [V. S. Deryabin – uchenik i prodolzhatel dela I. P. Pavlova]. Rossiyskiy mediko-biologicheskiy vestnik imeni akademika I. P. Pavlova (Pavlov Russian Medical Biological Herald), 2003, № 1–2, pp. 200–207.

21. Zavodskaya I. S. Experimental Dystrophy of the Stomach Wall and Its Pharmacotherapy. Abstract of the Thesis for the Ph. D. Degree (Medicine) [Eksperimentalnaya distrofiya stenki zheludka i ee farmakoterapiya. Avtoreferat dissertatsii na soiskanie uchenoy stepeni doktora meditsinskikh nauk]. Leningrad, 1958. 21 p.

22. Zavodskaya I. S., Moreva E. V., Novikova N. A. Influence of Neurotropic Drugs on Neurogenic Lesions of the Heart [Vliyanie neyrotropnykh sredstv na neyrogennye porazheniya serdtsa]. Moscow, Medicina, 1977, 192 p.

23. Zavodskaya I. S., Moreva E. V. Pharmacological Analysis of Stress and its Consequences [Farmakologicheskiy analiz stressa i ego posledstviy.]. Leningrad, Medicina, 1981, 216 p.

24. Ivanov-Smolenskiy A. G. The Ways of Interaction of Experimental and Clinical Pathophysiology of a Brain [Puti vzaimodeystviya eksperimentalnoy i klinicheskoy patofiziologii golovnogo mozga]. Moscow, Medicina, 1965. 495 p.

25. Kvasov D. G., Fedorova-Grot A. K. I. P. Pavlov’s PhysiologicalSchool [Fiziologicheskaya shkola I. P. Pavlova]. Leningrad. Nauka, 1967, 300 p.

26. Korkhov V. V. Neurogenic Dystrophy of the Liver and its Pharmacology [Neyrogennaya distrofiya pecheni i ee farmakologiya]. Leningrad, Medicina, 1974, 216 p.

27. Orbeli L. A. About Some Achievements of the Soviet Physiology [O nekotoryh dostizheniyah sovetskoy fiziologii]. Izbrannye trudy. Tom 2 (Selected works, Vol. 2). Moscow, Izdatelstvo AN SSSR, 1962, pp. 587–606.

28. Pavlov I. P. A Letter to the Young [Pismo k molodezhi]. Polnoe sobranie sochineniy, Tom 1 (Complete Works, Vol. 1). Moscow–Leningrad, Izdatelstvo AN SSSR, 1951, pp. 22–23.

29. Pavlov I. P. Laboratory Observation of Pathological Reflexes from the Abdominal Cavity [Laboratornye nablyudeniya nad patologicheskimi refleksami s bryushnoy polosti]. Polnoe sobranie sochineniy, Tom I (Complete Works, Vol. 1). Moscow–Leningrad, Izdatelstvo AN SSSR, 1951, pp. 550–556.

30. Pavlov I. P. About the Trophic Innervations. [O troficheskoy innervatsii]. Polnoe sobranie sochineniy, Tom 1 (Complete Works, Vol. 1). Moscow–Leningrad, Izdatelstvo AN SSSR, 1951, pp. 577–582.

31. Pavlov I. P. Physiology and Pathology of Higher Nervous Activity [Fiziologiya i patologiya vysshey nervnoy deyatelnosti]. Polnoe sobranie sochineniy, Tоm 3, Kniga 2 (Complete Works, Vol. 3, Book 2.). Moscow–Leningrad, Izdatelstvo AN SSSR, 1951, pp. 383–408.

32. Stalin I. V. A Letter to Y. A. Zhdanov, 6 October, 1949 [Pismo Yu. А. Zhdanovu 6 oktyabrya 1949 goda] Polnoe sobranie sochineniy, Tom 18 (Complete Works, Vol. 18). Tver, Soyus, 2006.

33. Stukova M. M. Further Data on Physiology of Time as Conditional Activator Salivary Glands. Thesis for the Ph. D. Degree (Medicine). [Dalneyshie materialy k fiziologii vremeni kak uslovnogo vozbuditelya slyunnykh zhelez. Dissertatsiya na stepen doktora meditsiny]. Saint Petersburg, 1914, 188 p.

34. Feokritova U. P. Time as Conditional Activator Salivary Glands. Thesis for the Ph. D. Degree (Medicine). [Vremya kak uslovnyy vozbuditel slyunnykh zhelez. Dissertatsiya na stepen doktora meditsiny]. Saint Petersburg, 1912, 174 p.

35. Frolkis V. V., Muradyan Kh. K. Experimental Ways to Extend Life [Eksperimentalnye puti prodleniya zhizni]. Leningrad, Nauka, 1988, 248 p.

 
Ссылка на статью:
Забродин О. Н. В. С. Дерябин – ученик и последователь И. П. Павлова. Психофизиологический подход к анализу личности Учителя // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2016. – № 2. – С. 38–55. URL: http://fikio.ru/?p=2119.

 
© О. Н. Забродин, 2016