Tag Archives: Философия информационного общества

УДК 37.03:004

 

Осипенко Ульяна Юрьевна – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный технологический институт (технический университет)», кафедра ресурсосберегающих технологий, старший преподаватель, Россия, Санкт-Петербург.

E-mail: osipenko.u@gmail.com

190013, Россия, Санкт-Петербург, Московский проспект, дом 26,

тел.: 8(964)372-12-11.

Быданов Виктор Евгеньевич – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный технологический институт (технический университет)», кафедра философии, заведующий кафедрой, кандидат философских наук, доцент, Россия, Санкт-Петербург.

E-mail: follibilizm@yandex.ru

190013, Россия, Санкт-Петербург, Московский проспект, дом 26,

тел.: 8(812)494-24-56.

Авторское резюме

Состояние вопроса: В связи с развитием информационных и коммуникационных технологий стало актуальным широкое внедрение в учебный процесс информационных систем. Этот подход имеет очевидные достоинства, о которых много писали в литературе, однако к настоящему времени стали понятны и его недостатки.

Результаты: Повсеместное распространение информатизации и компьютеризации порождает ряд новых социальных проблем – свободный доступ к информации, дезинформация, интернет-зависимость, манипулирование общественным мнением и преуменьшение роли человека в образовательном процессе. Они не сводятся только к юридическим или техническим вопросам, эти проблемы возникают в определенном культурном контексте и имеют непосредственное отношение к системам ценностей. Информационно-психологическая безопасность субъекта зависит в значительной степени от него самого, его способности к самостоятельному, осознанному выбору информации, отсутствия установок на подражательство, сопротивляемости манипулятивным информационным воздействиям. Последнее слово остается за нравственным развитием человека.

Выводы: Научно-технический прогресс усилил значимость и актуальность гуманитарного образования, вносящего огромный вклад в культурное и нравственное развитие студентов и оказывающего большое влияние на формирование личности. Гуманитарный подход способствует сохранению уникальности и незаурядности. Он учит человека мыслить нестандартно, уметь донести свои мысли и идеи до окружающих; учит принятию и осмыслению своего места в мире и в целом способствует гармоничному развитию личности.

 

Ключевые слова: информационные технологии; Интернет; компьютерная виртуальная реальность; дистанционное обучение; информационная безопасность; самопрезентация; самоопределение.

 

Informatization of Education: Dignity and the Reverse Side

 

Osipenko Uliana Yurevna – St. Petersburg State Technological Institute (Technical University), Resource Saving Technologies Department, lecturer, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: osipenko.u@gmail.com

26, Moskovsky prospect, Saint Petersburg, 190013, Russia,

tel: 8(964)372-12-11.

Bydanov Viktor Evgenevich – St. Petersburg State Technological Institute (Technical University), Philosophy Department, Head of Department, Ph. D (Philosophy), Associate Professor, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: follibilizm@yandex.ru

26, Moskovsky prospect, Saint Petersburg, 190013, Russia,

tel: 8(812)494-24-56.

Abstract

Background: In connection with the development of information and communication technologies, the widespread introduction of information systems in the educational process to improve the effectiveness of the educational process has become topical. This approach has obvious merits, of which much has been written in the literature, but its shortcomings have become clear by now.

Results: The widespread dissemination of informatization and computerization creates a number of new social problems – free access to information, disinformation, Internet addiction, manipulation of public opinion and minimizing the role of a person in the educational process. They are not limited only to legal or technical issues, these problems arise in a specific cultural context and are directly related to value systems. Information-psychological security of the subject depends largely on himself, his ability to independently, conscious choice of information, the lack of rigs for imitation, resistance to manipulative information influences. The last word remains for the moral development of man.

Conclusion: Scientific and technological progress has strengthened the relevance of humanitarian education, which makes a huge contribution to the cultural and moral development of students and has a great influence on the formation of the individual. The humanitarian approach promotes the preservation of uniqueness and uncommonness. He teaches a person to think outside the box, be able to convey his thoughts and ideas to others; teaches the acceptance and comprehension of one’s place in the world and, on the whole, promotes the harmonious development of the individual.

 

Keywords: information technologies; the Internet; computer virtual reality; distance learning; information security; self-presentation; self-determination.

 

Введение

Первые эксперименты по применению информационных технологий в образовании относятся к концу 50-х годов. Техническая база и программное обеспечение того времени еще не создавали предпосылок для успешного решения поставленных проблем [10].

 

В настоящее время в связи с быстрым развитием информационных и коммуникационных технологий закономерно возникает потребность использовать их более эффективно. Уже давно стало актуальным широкое внедрение в учебный процесс автоматизированных систем обучения и диагностики качества знаний специалистов [9; 12; 16].

 

Автоматизированные системы обучения относятся к классу наиболее эффективных средств воздействия на обучаемых [16]. В литературе можно найти множество примеров описания достоинств автоматизированных обучающих систем, связанных с их применением в обучении и повышении квалификации. Это приводит ко все более масштабному использованию в образовательном процессе новейших достижений информационных и телекоммуникационных технологий, способствует включению обучающегося в мировое постиндустриальное информационное пространство [12].

 

Разработчики дистанционного обучения утверждают, что обучающие компьютерные программы являются самым эффективным средством тренировки и совершенствования мыслительных навыков учащихся и способности принимать самостоятельное решение [9]. Еще одно несомненное достоинство применения автоматизированных систем обучения – введение в мыслительные операции новых семиотических средств. Известно, что изобретение технологии письменной речи радикально расширило диапазон навыков мышления и воображения. И, возможно, семиотические средства компьютерных информационных технологий в еще большей мере расширят диапазон средств мышления и воображения, делая их более гибкими и пластичными [9]. Правда, это относится, прежде всего, именно к обогащению навыков мышления, то есть набору языковых и семиотических привычек интеллектуальной деятельности, а не к «сознанию» как таковому.

 

Сегодня вряд ли кто станет отрицать, что с помощью компьютера приобретаются и тренируются очень полезные когнитивные и исследовательские навыки мышления: навыки планировать, связывать поставленные задачи с имеющимися средствами (инструкциями выполнения задачи); строить прогнозы возможных результатов; развивать способность к самокоррекции; грамотно анализировать проблемы; осваивать алгоритмические процедуры; прорабатывать детали и прочее [9].

 

Сложно оспорить общеизвестный факт: повсеместная компьютеризация и информатизация общества оказались настолько значительны, что привели к изменению сложившейся системы отношений между людьми, породили новую форму культуры и вызвали новые социальные и этические проблемы. С этой точкой зрения можно подробней ознакомиться в работах [1–3; 7; 9; 11; 13; 14; 17; 18; 20]. Компьютеры и Интернет изменили саму культуру мышления и мировоззрения современного человека. А компьютерная виртуальная реальность занимает заметное место в иерархии ценностей современной культуры и личности [3].

 

Одна из самых разительных черт нашего времени, связанная с социальным и нравственным содержанием компьютеризации – это изменения в общественном разделении труда, в социальной структуре, в мотивационно-потребностной сфере, в культуре и моральном сознании [6]. Будет ли компьютеризация служить приумножению социальных и духовных ценностей или останется лишь средством повышения эффективности, производительности и качества труда – это центральный вопрос для социально-философского анализа [6].

 

Человечество переходит на новый этап развития, породивший новое информационное общество, новую информационную этику и культуру. Взаимодействие двух сторон – человека и компьютера – это взаимодействие противоположных по своей сущности, по способу и целям существования объектов [2]. И эти изменения носят противоречивый характер, что связано, например, с трудностями культурно-психологической адаптации человека к нетрадиционным информационным средствам и технологиям. Проблемы сохранения человеческой личности и определения места человека в современном обществе приобретают особую важность. К тому же прогресс компьютеризации сопровождается все нарастающим явлением привязанности человека к компьютеру.

 

В технизированном мире личность зачастую оценивается по ее знаниям и способностям, а применение компьютера усиливает эту тенденцию [6]. Это чревато серьезными нравственными потерями и способствует формированию сугубо рационалистического отношения к человеку.

 

Множество авторов поднимают вопросы изменяющейся системы ценностей, новой компьютерной этики, норм морали в сегодняшнем информационном мире [1–3; 6; 7; 11; 13; 14; 17; 20].

 

Так каковы же основные достоинства и недостатки информатизации?

 

Качество информации

Широкое распространение локальных сетей, персональных компьютеров и рабочих станций в 1980 году обеспечило процветание зарождающейся сети Интернет, а к 1989 году – ее распространение уже практически по всему миру.

 

С начала XX века А. Азимов, Э. Форстрер, М. Лейнстер, Стругацкие, С. Снегов и др. предсказывали появление современного Интернета. В своих научно-фантастических произведениях они описывали компьютерные сети, повсеместную информатизацию и общение людей и роботов в сети. Н. Винер предвидел сегодняшний глобальный характер информатизации общества, предполагая, что в будущем «развитию обмена информацией между человеком и машиной, между машиной и человеком и между машиной и машиной суждено играть все возрастающую роль…» [4, с. 30].

 

Советский физик А. Сахаров писал в своей статье: «В перспективе, быть может, поздней, чем через 50 лет, я предполагаю создание всемирной информационной системы, которая сделает доступным для каждого в любую минуту содержание любой книги, когда-либо и где-либо опубликованной…» [19]. Еще в 1974 он считал, что это окажет глубокое воздействие на жизнь каждого человека, на его досуг, интеллектуальное и художественное развитие.

 

Интернет сейчас – это всемирная система объединённых компьютерных сетей для хранения и передачи данных. Главное информационное достижение глобальной сети – это перевод в цифровую форму гигантских массивов аналоговой информации, накопленной за всю историю человечества. Перенос в сеть научного и культурного достояния человечества, стремительный рост числа электронных изданий и выпусков электронных версий обычных печатных изданий, проведение встреч, конференций и обучение через Интернет создают впечатление, что глобальная сеть способна объединить все и всех [3]. Однако у нее есть и другая сторона.

 

Сейчас многим пользователям, особенно школьникам и студентам, гораздо удобнее отыскивать информацию в глобальной информационной сети, нежели в печатных источниках. Ведь будучи в электронном виде в Интернете, огромные объемы информации становятся доступными в любой точке планеты. Особое значение в этом случае приобретает проблема качества источников информации.

 

В идеале развитие глобальных сетей должно удовлетворять потребности человека в оперативном получении полной и достоверной информации любого вида и назначения. Но это касается не только научной информации. Благодаря Интернету пользователь действительно получает беспрецедентные возможности доступа к ресурсам библиотек, научных изданий, а также возможности непосредственного общения с учеными, однако все это относится и к информации других видов. Глобальная сеть создает благоприятные условия не только для распространения информации, но и для распространения дезинформации. Нередко за помещаемую в Интернет информацию не несет ответственности ни автор, ни провайдер.

 

Оценивая образовательную роль русского сектора Интернета, И. Ю. Алексеева пишет, что трудно определить, какие из предоставляемых сетью возможностей используются сегодня больше – возможности образования или его имитации [3]. Известно, что в Интернете предлагаются наборы рефератов и дипломов, использующие опубликованные на русском языке источники информации, которых в Интернете просто нет. В частности, речь идет об отсутствии обеспечения в Интернете такого свойства информации, как надежность. Увеличение объемов информационных ресурсов и легкость доступа к ним не отменяет проблемы семантических и прагматических качеств информации.

 

В современной реальности, когда любая информация становится доступна в самые короткие сроки, когда объемы информации превышают возможности человека в ее изучении, наступает пресыщение информацией. И самое страшное в этой ситуации, что ценность ее падает, и невозможно отделить важную информацию от ненужной, бесполезной или даже вредной.

 

Специфическим образом в гипертекстовой среде проявляется и такая характеристика, как деперсонализация автора, считает О. В. Новоженина [3]. Деперсонализация имеет несколько уровней – начиная с самого общего, теоретического и заканчивая чисто юридическими и техническими аспектами, связанными, в частности, с проблемой авторского права в глобальной сети. С другой стороны, простота и доступность средств создания информации делают каждого такого субъекта потенциальным автором. Однако насколько качественными будут тексты и насколько достоверной будет информация, которую принесут все эти «новые» авторы?

 

Самопрезентация и самоопределение

Виртуальное общение имеет определенную специфику субъект-субъектных отношений, связанную как с самопрезентацией, так и с восприятием Другого, пишет Л. В. Баева [2]. Важнейшим аспектом общения является презентация себя: своего образа, убеждений, интересов, чувств и т. д. Тенденция создания домашних страниц обусловлена отношением к Интернету как к месту обитания, которое требует благоустройства согласно своим представлениям, стилю жизни, вкусам и т. д.

 

Интернет, задуманный первоначально как средство коммуникации и получения информации, в итоге стал средой, культивирующей самовыражение, поскольку он предоставляет человеку для этого уникальные возможности, которые отсутствуют в реальном мире [3]. Вопрос о самопрезентации и самоопределении стоит в контексте актуальной сегодня проблемы выявления и оценки возможных психологических последствий информатизации.

 

Современный уровень виртуального общения из простого написания писем превратился в нечто гораздо большее. Потребность «приобщиться», включиться в виртуальный диалог с другими стала для многих практически атрибутивной [2]. Это выражается в почти постоянном пребывании людей разного возраста в социальных сетях, многочасовых коммуникациях на игровых порталах, ведении блогов, «живых журналов» и пр. Сегодня многие люди, как известно, проводят в Интернете свой досуг. В связи с этим стоит отметить, что для Интернета становится обычен высокий уровень ошибок, для него характерна тенденция к упрощению грамматических правил, отказу от пунктуации и широкое использования аббревиатур. Это все приводит к сознательному коверканью слов.

 

Совершенно ясно, что именно виртуальная коммуникация дает современному человеку, однако не следует закрывать глаза и на то, что она отнимает. Обязательства, ответственность, сопереживание и глубина присущи реальному общению, а в виртуальном мире глубина заменяется множеством, сопереживание – повышенным вниманием к самому себе, ответственность – развлечением, а обязательства – игрой, свободной от контроля цензуры [2].

 

А. И. Ракитов в книге [17] описывает исследования Ш. Теркли, которые показывают, что дети, вырастающие в тесном общении с компьютерами и электронными игрушками, в психологическом, морально-духовном и мировоззренческом плане довольно существенно отличаются как от своих «некомпьютеризованных» сверстников, так и от детей предшествующих поколений. Речь идет не только о навыках владения вычислительной техникой, но об изменениях фундаментальных духовно-культурных структур, понятий и представлений.

 

«Выросло новое поколение со сниженными ожиданиями того, чем может быть личность и кем способен стать отдельный человек», – отмечает Ланир Джарон, специалист в области визуализации данных и биометрических технологий, в книге [13, с. 13]. Ланир говорит также о последствиях, к которым приводит анонимность пользователей в Интернете, рассуждает о так называемой «свободной культуре», которая наносит серьезный урон миру музыки, литературы и кино. Кроме того, автор обращает внимание на то, что в новой идеологии идея индивидуальной точки зрения отодвинута на второй план. В социальных сетях и таких сервисах, как «Википедия», слишком большое значение уделяется мнению толпы, что снижает значимость индивидуальности в архитектуре общества. Он считает, что современная тенденция развития виртуальных технологий принизила роль обычных людей.

 

Такие ресурсы, как «Википедия», обладают слишком большим влиянием на формирование мнения человека. А ведь «Википедия» на сегодняшний день является открытым онлайн изданием. Это значит, что любой может поучаствовать в ее разработке. Что может нести в себе статья, составленная не специалистами, а любителями? Что может нести в себе информация, представленная неизвестными лицами как факт? «“Истина” теперь то, что таковой считает “Википедия”», – пишет Уотсон Р. [20, с. 13].

 

Главной ошибкой современной цифровой культуры является то, что она раскалывает сообщество людей настолько мелко, что остаются лишь помехи [13]. В Интернете все заботятся о сетевой абстракции больше, чем о реальных людях, входящих в эту сеть, и забывают о том, что сеть сама по себе ничего не значит, значим только сам человек.

 

Унификация массового сознания

Компьютеры и Интернет изменили культуру мышления и мировоззрения современного человека [14]. Умело манипулируя общественным мнением, они воздействуют на каждого человека и способствуют унификации массового сознания, массовой культуры.

 

Глобальная сеть быстро превращается в мощное средство пропаганды [3]. И наряду с неоспоримыми преимуществами, получаемыми благодаря новым компьютерным технологиям, чрезмерный объем поступающей информации создает предпосылки манипулирования общественным мнением, зачастую угрожая сохранности духовных ценностей и этических норм, сложившихся в обществе.

 

В связи с этим помимо актуальности проблемы информационной безопасности возникает современная проблема информационно-социальных систем – обеспечение защиты «от информации» [15].

 

От реальности к виртуальности

Взаимодействие в среде виртуальной реальности происходит таким же образом, как и в подлинной реальности – с помощью систем восприятия и передачи информации. Виртуальная реальность задействует работу человеческих органов чувств, и последние десятилетия дали понять, что ее возможности в этой области действительно велики. Кроме того, виртуальная реальность для пользователя – это реальность среди других реальностей, и она занимает определенное место в иерархии ценностей современной культуры и личности [3].

 

Б. Гейтс [5] рассматривает виртуальную реальность как инструмент исследования и убежден в том, что моделирование как одна из функций системы виртуальной реальности особенно полезно при изучении наук. Виртуальная реальность предоставляет человеку отличные возможности для проведения различного рода исследований, в том числе психологического характера.

 

Виртуальная реальность с ее способностью моделирования любой ситуации может служить средством приобретения и закрепления жизненных умений, а также навыков общения и жизнедеятельности в социуме. Это может повлиять не только на качественно новое развитие любой производственной, торговой, финансовой и других структур, но и на всю экономику страны в целом [11].

 

Основная причина такого оптимистического прогноза использования виртуальной реальности в качестве инструмента исследования состоит в наличии массивов хранящейся в ней информации, а также в возможности манипулирования ее компонентами [5]. И при умелом манипулировании она может стать хорошим помощником для любого человека в области получения профессиональных знаний и улучшения профессиональных навыков.

 

Однако насколько реальна виртуальная реальность для пользователя? Насколько четкой сознание видит границу между этими двумя реальностями? Проблема в том, что существует тенденция к ее истиранию, и это создает отличные возможности для манипулирования сознанием и подсознанием человека [11].

 

За время, проводимое в виртуальном мире, человек не только не решает важных для себя проблем, но и останавливается в своем духовном развитии, полностью перемещаясь в виртуальный мир, где ощущает себя более комфортно [3]. Все это – стремление уйти от реальности.

 

Современные компьютерные средства вместе с информационными технологиями создают иллюзорный мир, и эта иллюзия реальности очень сильна [3]. Если что-то в «реальной реальности» не устраивает человека – возникает соблазн ускользнуть туда, где окружающий мир будет строиться по собственному желанию.

 

В виртуализации образа жизни современного человека Л. В. Баева видит его постепенный переход от реальной формы бытия к информационной. Ведь потребность в виртуальной коммуникации из модной привычки или удобной формы дистанционной передачи эмоций и новостей способна перерасти в некую форму зависимости, постоянного желания находиться в потоке передаваемой и получаемой информации [2].

 

С развитием технологий систем виртуальной реальности растет и число людей, увлекающихся этим явлением [11]. Б. Гейтс еще в 1996 году писал в своей книге [5], что в том случае, когда виртуальная реальность станет доступной всем, это может вырасти в серьезную проблему, поскольку некоторые люди будут пользоваться системой в ущерб всему остальному. Б. Гейтс утверждал, что виртуальная реальность сильнее любой видеоигры, и что впасть в зависимость от нее очень легко.

 

В своей статье [11] С. В. Коловоротный пишет, что сравнительно несложно привить зависимость нахождения в виртуальной реальности. Он связывает это, прежде всего, с объективными психологическими факторами. В. М. Розин также отмечает, что далеко не каждый человек будет убегать от реальности, что к такому поведению склонны люди с особым типом личности, предрасположенные к различным зависимостям [3].

 

Заключение

Не исключено, что сетевое сообщество выработает определенные формы контроля за движением информации в глобальных сетях и определит место человека в информационном пространстве. Однако социальные проблемы повсеместной информатизации не сводятся лишь к юридическим или техническим вопросам. Они возникают в определенном культурном контексте и имеют непосредственное отношение к системам ценностей. Информационно-психологическая безопасность субъекта зависит в значительной степени от него самого, его способности к самостоятельному, осознанному выбору информации, отсутствию установок на подражательство, сопротивляемость манипулятивным информационным воздействиям [3]. Последнее слово остается за нравственным развитием человека.

 

В таком случае становится очевидно, что повышение духовного, нравственного и культурного уровня личности может оказаться если не решением, то хотя бы методом борьбы с возникающими в современном обществе социальными проблемами информатизации. В связи с этим нельзя не отметить роль образования. На формирование личности в целом, на возможность ориентироваться в мире и в смысле всего происходящего оказывают существенное влияние в первую очередь гуманитарные знания. Именно гуманитарные науки вносят огромный вклад в культурное и нравственное развитие студентов и оказывают решающее воздействие на формирование их мировоззрения. Гуманитарный подход способствует сохранению уникальности и незаурядности. Он учит человека мыслить нестандартно, уметь донести свои мысли и идеи до окружающих; учит принятию и осмыслению своего места в мире и в целом способствует гармоничному развитию личности.

 

Особую актуальность описанные социальные проблемы приобретают в технических ВУЗах, где доля гуманитарных дисциплин значительно снижена по сравнению со всеми остальными.

 

Получается, что научно-технический прогресс только усилил значимость и актуальность гуманитарного образования, которое стало неотъемлемой частью современной образовательной системы, ведь оно формирует ценностные ориентиры и жизненные позиции студентов [8].

 

Возможно, именно в этой области и лежит основной путь к решению проблем повсеместной информатизации и компьютеризации общества.

 

Список литературы

1. Алексенко Н. Н. Психоаналитические аспекты поведения человека в киберпространстве // Журнал Практической психологии и психоанализа. – 2000. – № 3. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://psyjournal.ru/psyjournal/articles/detail.php?ID=2889 (дата обращения 10.03.2017).

2. Баева Л. В. Виртуальная коммуникация: особенности и этические принципы // Философские науки. – 2015. – № 10. – С. 5–10.

3. Влияние Интернета на сознание и структуру знания / под. ред. В. М. Розин. – М.: ИФ РАН, 2004. – 239 с.

4. Винер Н. Кибернетика и общество. – М.: Иностранная литература, 1958. – 200 с.

5. Гейтс Б. Дорога в будущее. – М.: Русская редакция. – 1996. – 312 с.

6. Дрозд А. Л. Проблема «человек и компьютер» как предмет философского анализа // IV Державинские чтения. – 2001. – С. 47–49.

7. Емелин В. А. Человек технологический. Трансформация идентичности в условиях развития информационного общества // Философские науки. – 2015. – № 2. – С. 154–157.

8. Ербаева Н. А., Истомина О. Б. К вопросу о гуманитаризации высшей технической школы // Проблемы высшего технического образования в России и за рубежом: материалы международной научно-методической конференции. – Улан-Удэ, 2012. – С. 489–495.

9. Искусственный интеллект: междисциплинарный подход / под ред. Д. И. Дубровского и В. А. Лекторского – М.: ИИнтеЛЛ, 2006. – 448 с.

10. Карпова И. П. История и перспективы развития автоматизированных обучающих систем // Компьютеры в учебном процессе. – 2002. – № 9.– С. 89– 95.

11. Коловоротный С. В. Виртуальная реальность: манипулирование временем и пространством // Журнал Практической психологии и психоанализа. – 2003. – № 1. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://psyjournal.ru/psyjournal/articles/detail.php?ID=2892 (дата обращения 10.03.2017).

12. Кудинов Д. Н. Перспективы разработки автоматизированных обучающих систем // Современные проблемы науки и образования. – 2008. – № 6. – С. 46–50.

13. Ланир Дж. Вы не гаджет. Манифест. – М.: Астрель, 2011. – 112 с.

14. Малинецкий Г. Г, Ахромеева Т. С. Вызовы, возможности и бифуркация виртуальной реальности // Философские науки. – 2015. – № 11.– С. 67–82.

15. Новиков Д. А. Кибернетика: Навигатор. История кибернетики, современное состояние, перспективы развития. – М.: ЛЕНАНД, 2016. – 160 с.

16. Опарина Н. М. Проблемы оптимизации и эффективности подготовки специалистов с использованием автоматизированных систем обучения // Известия РГПУ им. А. И. Герцена. – 2005. – № 12. – 5 т. – С. 301–311.

17. Ракитов А. И. Философия компьютерных революций. – М.: Политиздат, 1991. – 287 с.

18. Сергеева Л. А. Современные проблемы техники и информатики в контексте мировоззренческого подхода // Философские проблемы информационных технологий и киберпространства. – 2010. – № 1. – С. 204–210.

19. Сахаров А. Д. Мир через полвека. – 1974. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.sakharov-archive.ru/Raboty/Rabot_31.html (дата обращения 10.03.2017).

20. Уотсон Р. Файлы будущего: история следующих 50 лет. – М.: Эксмо, 2011. – 583 с.

 

References

1. Aleksenko N. N. Psychoanalytical Aspects of Human Behavior in Cyberspace [Psikhoanaliticheskie aspekty povedeniya cheloveka v kiberprostranstve]. Zhurnal Prakticheskoy psikhologii i psikhoanaliza (Practical Psychology and Psychoanalysis Journal), 2000, № 3. Available at: https://psyjournal.ru/psyjournal/articles/detail.php?ID=2889 (accessed 10 March 2017).

2. Baeva L. V. Virtual Communication: Classification and Specifics [Virtualnaya kommunikatsiya: osobennosti i eticheskie printsipy]. Filosofskie nauki (Philosophic Sciences), 2015, № 10, pp. 5–10.

3. Rozin V. M. (Ed.) The Influence of the Internet on the Consciousnessand the Knowledge Structure [Vliyanie Interneta na soznanie i strukturu znaniya]. Moscow, IF RAN, 2004, 239 p.

4. Wiener N. The Human Use of Human Beings: Cybernetics and Society [Kibernetika i obschestvo]. Moscow, Inostrannaya literatura, 1958, 200 p.

5. Gates B. The Road Ahead [Doroga v buduschee]. Moscow, Russkaya redaktsiya, 1996, 312 p.

6. Drozd A. L. The Question of Man and Computer as a Topic of Philosophical Analysis [Problema “chelovek i kompyuter” kak predmet filosofskogo analiza]. IV Derzhavinskie chteniya (The Reading of Derzhavin IV), 2001, pp. 47–49.

7. Emelin V. A. The Technological Man. The Transformation of Identity under the Conditions of Information Society Development [Chelovek tekhnologicheskiy. Transformatsiya identichnosti v usloviyakh razvitiya informatsionnogo obschestva]. Filosofskie nauki (Philosophic Sciences), 2015, № 2, pp. 154–157.

8. Erbaeva N. A., Istomina O. B. The Question of Humanization of Higher Technical School [K voprosu o gumanitarizatsii vysshey tekhnicheskoy shkoly]. Problemy vysshego tekhnicheskogo obrazovaniya v Rossii i za rubezhom: materialy mezhdunarodnoy nauchno-metodicheskoy konferentsii (The Problems of Higher Technical Education in Russia and Abroad: Proceedings of International Research and Methodology Conference). Ulan-Ude, 2012, pp. 489–495.

9. Dubrovskiy D. I., Lektorskiy V. A. (Eds.) Artificial Intelligence: Interdisciplinary Approach [Iskusstvennyy intellekt: mezhdistsiplinarnyy podkhod]. Moscow, IInteLL, 2006, 448 p.

10. Karpova I. P. History and Development Prospect of Automatic Training Systems [Istoriya i perspektivy razvitiya avtomatizirovannykh obuchayuschikh system]. Kopyutery v uchebno protcesse (Computers in the Educational Process), 2002, № 9, pp. 89–95.

11. Kolovorotnyy S. V. Virtual Reality: Manipulation of Time and Space. [Virtualnaya realnost: manipulirovanie vremenem i prostranstvom]. Zhurnal Prakticheskoy psikhologii i psikhoanaliza (Practical Psychology and Psychoanalysis Journal), 2003, № 1. Available at: https://psyjournal.ru/psyjournal/articles/detail.php?ID=2892 (accessed 10 March 2017).

12. Kudinov D. N. The Prospect of Automatic Training System Development [Perspektivy razrabotki avtomatizirovannykh obuchayuschikh system]. Sovremennye problemy nauki i obrazovaniya (The Modern Problems of Science and Education), 2008, № 6, pp. 46–50.

13. Lanier J. You Are Not a Gadget: A Manifesto [Vy ne gadzhet. Manifest]. Moscow, Astrel, 2011, 112 p.

14. Malinetskiy G. G, Akhromeeva T. S. The Challenges, Capabilities and Bifurcation of Virtual Reality [Vyzovy, vozmozhnosti i bifurkatsiya virtualnoy realnosti]. Filosofskie nauki (Philosophic Sciences), 2015, № 11, pp. 67–82.

15. Novikov D. A. Cybernetic: Navigator. History of Cybernetic, Contemporary State and Future Development [Kibernetika: Navigator. Istoriya kibernetiki, sovremennoe sostoyanie, perspektivy razvitiya]. Moscow, LENAND, 2016, 160 p.

16. Oparina N. M. The Questions of Optimization and Efficiency Training Expert Using Automatic Training System [Problemy optimizatcii i yeffektivnosti podgotovki spetcialistov s ispolzovaniem avtomatizirovannykh system obucheniya]. Izvestiya RGPU im. A. I. Gertcena (Bulletin of RPGU named after A. I. Gertcen), 2005, № 12, pp. 301–311.

17. Rakitov A. I. The Philosophy of Computer Revolutions [Filosofiya kompyuternykh revolyutsiy]. Moscow, Politizdat, 1991, 287 p.

18. Sergeeva L. A. The Modern Troubles of Equipment and Informatics in the Context of Worldview Approach [Sovremennye problemy tekhniki i informatiki v kontekste mirovozzrencheskogo podkhoda]. Filosofskie problemy informatsionnykh tekhnologiy i kiberprostranstva (Philosophical Problems of Information Technology and Cyberspace), 2010, № 1, pp. 204–210.

19. Sakharov A. D. The World in Half a Century [Mir cherez polveka]. 1974. Available at: http://www.sakharov-archive.ru/Raboty/Rabot_31.html (accessed 10 March 2017).

20. Watson R. Future Files: A Brief History of the Next 50 Years [Fayly buduschego: istoriya sleduyuschikh 50 let]. Moscow, Eksmo, 2011, 583 p.

 
Ссылка на статью:
Осипенко У. Ю., Быданов В. Е. Предостережение Всемирной метеорологической организации Парижской конференции по климату 2015 // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2017. – № 1. – С. 12–24. URL: http://fikio.ru/?p=2400.

 
© У. Ю. Осипенко, В. Е. Быданов, 2017

УДК 355.01

 

Бурова Мария Леонидовна – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения», кафедра истории и философии, доцент, кандидат философских наук, доцент, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: marburova@yandex.ru

196135, Россия, Санкт-Петербург, ул. Гастелло, д.15,

тел: +7 (812) 708-42-13.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Информационная война представляет собой особый вид войны, соответствующий новым условиям существования общества. Это позволяет рассматривать ее в соответствии с историко-философской традицией исследования войн как социальный процесс и деятельность. Можно интерпретировать информационную войну как процесс, осуществляющийся в динамической системе, на стыке виртуальной и социальной реальности, и как искусную деятельность в виде технологии и игры.

Результаты: В широком смысле информационную войну можно рассматривать как процесс создания, передачи, распространения и навязывания информационного продукта, способного повлиять на сознание, предпочтения, поведение человека как прямого объекта воздействия. К её количественной стороне относятся физические характеристики и направленность, локальность, прерывность, случайность. Как технологический процесс информационная война имеет свои циклы и фазы. С качественной стороны информационная война представляет собой незавершенный текст с символами, сюжетами и ассоциативными связями, что позволяет определять ее как процесс коммуникации, связанный с пониманием и интерпретацией. Информационная война как специфическая технология представляет собой совокупность способов и методов преобразования как самой информации, так и сознания, поведения человека, основанных на техническом и психологическом знании. Она представляет собой многоуровневую систему, включающую знания, цели, методы и практические действия, то есть выступает как искусная деятельность. Отдельные технологии могут быть сопоставимы с конкретными методиками воздействий на целевую аудиторию. В качестве игры информационная война строит свою иллюзорную реальность, обладает свойствами повторяемости, вариативности, сопричастности. Выступая в разнообразных феноменах общества и культуры как многоплановая деятельность субъектов различного уровня, она не может быть прекращена или завершена.

Область применения результатов: Философское исследование информационных войн.

Выводы: Информационная война предстает как противоречивое единство процесса и деятельности, где внешней стороной оказывается динамичность, непрерывность в пространственных и временных формах, а внутренней, содержательной стороной является человеческая деятельность в ее различных феноменах. Информационная война становится атрибутом информационного общества, динамичным взаимодействием его участников, где победа или проигрыш носят лишь временный, но не окончательный характер.

 

Ключевые слова: информационная война; количественная и качественная стороны процесса; коммуникационный процесс; текст; технология; игра.

 

Information Warfare as a Process and Activity

 

Burova Maria Leonidovna – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of History and Philosophy, associate professor, Ph. D. (philosophy), Saint Petersburg, Russia.

E-mail: marburova@yandex.ru

15, Gastello st., Saint Petersburg, 196135, Russia,

tel: +7 (812) 708-42-13.

Abstract

Background: Information warfare is a special kind of war, corresponding to the new conditions of society existence. This allows us to consider it in accordance with the historical and philosophical tradition of the war study as a social process and activity. It is possible to interpret information warfare as a process occurring in a dynamic system, at the interface of virtual and social reality, and as a skillful activity in the form of technology and a game.

Results: In a broad sense, information warfare can be regarded as a process of creating, transmitting, disseminating and imposing an information product that can affect the consciousness, preferences, and behavior of a person as a direct object of that influence. Physical characteristics and orientation, locality, discontinuity, randomness belong to its quantitative aspect. As a technological process, information warfare has its own cycles and phases. From the qualitative point of view, information warfare is an unfinished text with symbols, plots and associative relations, which allows us to define it as a communication process associated with understanding and interpretation. Information warfare as a specific technology is a combination of ways and methods of transforming both information itself and consciousness, human behavior based on technical and psychological knowledge. It is a multi-level system which includes knowledge, goals, methods and practices, that is, acts as a skillful activity. Separate technologies can be comparable with specific methods of impact on the target audience. As a game, information warfare builds its illusory reality, has the properties of repeatability, variability, involvement. Being represented in various phenomena of society and culture as multifaceted activity of subjects of various levels, it cannot be terminated or completed.

Research applications: Philosophical study of information warfare.

Conclusion: Information warfare is manifested as contradictory unity of process and activity, where the external aspect is dynamism, continuity in spatial and temporal forms, whereas the internal, content aspect is human activity in its various phenomena. Information warfare is becoming an attribute of information society, dynamic interaction of its participants, where victory or loss is only temporary, but not final.

 

Keywords: information warfare; quantitative and qualitative aspects of the process; communication process; text; technology; game.

 

Сложность философского исследования информационной войны связана с тем, что она существует как данность, в которой мы уже находимся, и которая постоянно свершается. Это некая уже привычная составляющая нашего бытия, непрестанно уходящая в прошлое. Поэтому недостаточно рассматривать информационную войну только в качестве термина, который вполне справедливо представляется нечетким в формально-логическом смысле, с неограниченным рядом предикатов [6, с. 11], концепта, несущего в себе образную составляющую [2, с. 33], а также обращаться к привычным политическим оценкам. Поскольку информационная война является особым видом войны, соответствующим новым условиям существования общества, она может быть представлена в соответствии с историко-философской традицией исследования войн как социальный процесс и как деятельность.

 

Рассмотрение войны (борьбы) как всеобщего процесса, источника всего нового и закономерности всего сущего, как движущей космической силы восходит к досократикам (Гераклиту и Эмпедоклу). В Новое время понимание войны как процесса можно отметить у Гегеля, связывающего ее с развертыванием абсолютного духа, а также у Клаузевица (война – продолжение политики иными средствами). Последнюю позицию разделяет марксизм, рассматривающий войны как специфические явления на пути исторического развития общества, выражавшие природу классово-антагонистического строя [7, с. 211]. Предложенный социальной философией марксизма конкретно-исторический подход позволил создать типологию войн, а методология исследования причинности социальных явлений через взаимодействие объективного и субъективного факторов является продуктивной и в наше время. Война как социальный процесс имеет объективный характер, а если это уже завершившийся процесс, то к нему применимо исследование через его условия, источники и движущие силы, характер, пространственно-временные характеристики и другие свойства. Но и сами понятия источника и движущих сил, составляя объективную и субъективную стороны процесса, несут в себе изменение и становление. Война предстает и как событие, и как со-бытие, как изменение социального бытия, а не как свершившийся неизменный факт. Именно поэтому мы переосмысливаем войны как часть не только нашего исторического прошлого, но и настоящего, способного влиять на будущее.

 

Отношение к войне как к деятельности также восходит к античности. У Платона война есть искусная деятельность, к которой нужно готовиться [9, с. 136; 185] и направленная на справедливость [8, с. 227–228]. Для Аристотеля вся человеческая жизнь распадается на занятия и досуг, деятельность (занятия) направлена как на необходимое и полезное, так и на прекрасное. Война существует ради мира [2, 1333а30]. Военные упражнения граждан нужны для того, чтобы граждане не попали в рабство, достигали гегемонии для пользы подвластных и господствовали над теми, кто достоин быть рабом [2, 1334а]. Таким образом, война рассматривается как целенаправленная, искусная и полезная человеческая деятельность. Характеристику войны как особого рода искусства, хитрой и даже обманной деятельности можно отметить у Сунь-Цзы. Положение Гоббса о «войне всех против всех» особенно подходит для характеристики информационной войны, учитывая характерную для нее полисубъектность и неопределенность.

 

Для рассмотрения информационной войны как процесса необходимо использовать категории системы, условия, источника, движущей силы. Представляется возможным рассматривать информационную войну как процесс, осуществляющийся в динамической системе, на стыке виртуальной и социальной реальности. При ведении информационной войны, как и любой войны, ставятся конечные политические, экономические, идеологические цели, отвечающие объективным интересам различных социальных субъектов. Осуществляясь в информационном пространстве посредством изменения и интерпретации информационных данных, она влияет на массовое и индивидуальное сознание. Изменения в сознании и поведении становятся решающим средством, движущей силой для достижения целей.

 

Информационная война стала частью нашей повседневной жизни в последние десятилетия. Но будет вполне оправданным отнести начало этого процесса к появлению письменных источников как носителей информации, что явилось важнейшим условием для создания образов врагов, мифологизации отдельных исторических событий, народов и лиц. С появлением же массовых средств информации, используемых как средства пропаганды, можно говорить об ускорении, активизации информационных и дезинформационных действий, расширении их масштаба. В широком смысле информационную войну можно рассматривать как процесс создания, передачи, распространения и навязывания информационного продукта, способного повлиять на сознание, предпочтения и даже поведение человека как прямого объекта воздействия. Не менее важной составляющей является хранение, кодирование секретной информации, если ее утечка является важным средством давления на противоположную сторону, ослабления ее позиций в информационной войне. Но и простое хранение даже старых данных о событиях, действиях или намерениях людей позволяет при необходимости выдать их в качестве новых или иначе интерпретировать [см.: 5, с. 17].

 

Это истолкование информационной войны позволяет выделить определенные измеряемые физические характеристики (время, скорость, интенсивность, пространство, объем информации). К количественной стороне информационной войны как процесса можно отнести также её направленность. Даже поверхностное исследование деятельности средств массовой информации позволяет дифференцировать различные направленные потоки, рассчитанные на целевую аудиторию (молодежь, этнические, религиозные группы). Часть же транслируемой информации может носить широкий, ненаправленный или даже разнонаправленный характер (если учитывать горизонтальные и вертикальные параметры). Так, Интернет представляет собой большей частью горизонтальную сеть, в которой возможны и иерархические уровни. СМИ, напротив, предлагает нисходящие к аудитории потоки информации, которую зритель-слушатель может воспринимать, осмысливать, переживать или не соглашаться.

 

Информационная война изначально имела локальный и прерываемый характер, что было связано с ее служебным, пропагандистским значением по отношению к предполагаемым или реальным военным действиям. В современных условиях этот процесс стал непрерывным и регулярным, содержащим как латентные, так и активные эпизоды, что выглядит на внешнем уровне как изменение динамики. Поводом для начала активных атак или их прекращения может послужить любое действие, событие, высказывание, имеющее политический, идеологический или экономический характер и затрагивающее действительные или мнимые интересы участвующих сторон. Можно считать, что информационной войне свойственен элемент случайности и, в некоторой степени, непредсказуемости.

 

С другой стороны, информационная война является технологическим процессом, который идет по разработанному плану, имеет фазы и этапы, представляет собой некоторый цикл. Технологический процесс обычно управляем – полностью или частично, автоматически или в «ручном режиме». Поскольку в ходе информационной войны осуществляется манипулирование сознанием или поведением человека, то разработка и исследование механизма и технологии информационного воздействия, связанного с использованием собственно технических средств и психологических методов, ведется в последние годы очень активно. Но сами технологии как способы ведения войны должны быть отнесены к деятельности.

 

Качественная сторона информационной войны связана с содержанием и смыслом передаваемой информации, что предполагает рассмотрение человека не только как информационного объекта, но и как понимающего и оценивающего субъекта, мышление которого имеет минимальную свободу оценки и способности к рациональной критике, но должно быть восприимчивым к навязываемым устойчивым стереотипам.

 

По утверждению И. Ю. Алексеевой и Е. Н. Шклярик, человек как информационный объект характеризуется нелинейностью, незамкнутостью, а сами границы информационного субъекта и объекта не определены. Информационная война является глобальным и не всегда управляемым коммуникационным процессом. Особенно это характерно для интернет-пространства, где постоянно меняются пространственно-временные, содержательные и целевые границы коммуникации [1, с. 72]. В таком смысле информационная война – уже не просто процесс передачи данных. Она представляет собой развертывающийся незавершенный текст, где можно выделить определенные устойчивые символы, идеологические коннотации и особый хронотоп.

 

Как замечает Л. К. Салиева, «совокупность отобранных сообщений в любом выпуске любого СМИ представляет собой коллажный текст. Такой составленный из синхронных событий текст создает единый смысловой образ мира. Образ мира формируется в результате того, что каждый орган массовой информации отбирает и модифицирует (в форме и в нефактологическом содержании) сообщения о событиях по-своему» [10, с. 11]. Привычными, даже стандартными являются сейчас такие образы-символы как «слеза ребенка», «территория (страна) зла», «хакер» (вор-разбойник, крадущий не только собственность, но и информацию). Но конкретная географическая привязка территории зла постоянно меняется, образ одного и того же страдающего ребенка многократно повторяется на разных каналах, хакера можно персонифицировать или представить в виде нечеткого множества. Новые образы-символы (как, например, «русский мир») несут положительную или отрицательную коннотацию, что связано не только с характером источника, но и с установкой воспринимающего субъекта. Также создаются новые ассоциативные связи – например, спорт и допинг.

 

Л. К. Салиева отмечает способность одного и того же текста (в частности, массовой информации) выступать в качестве разного типа высказываний для разных аудиторий. Для профессионалов и журналистов массовая информация – нарратив, в котором они разделяют содержание и его трактовку – то, о чем повествуется – и цель, ради которой информация передается-повествуется. Для обывателя, не знающего приемов создания массовой информации, ее содержание мифологично, образ здесь совпадает с реальностью, он и есть реальность [10, с. 7]. Сюжет, заложенный в информации, может не совпадать с действительным событием или полностью отличаться от него, но в этом и задача информационной войны – дезинформировать, выдать за истину ложь, при этом охватив максимально возможную аудиторию как в своем государстве, так и в государствах-союзниках или соперниках. При этом использование компьютерных технологий позволяет многократно передавать и умножать информацию, создавая многослойные коммуникационные связи. Взаимодействие и общение людей происходит с целью обмена и мыслями, и эмоциями, при недостатке одного всегда будет избыток другого, при этом истинность или ложность повода-события вторична. Поэтому информационная война как коммуникационный процесс бесконечна, не может завершиться победой любой из взаимодействующих сторон, если только не прекратить внешними мерами возможность всякого общения. Но и в широком смысле, как процесс создания и передачи информации, информационная война непрерывна во времени.

 

Что же представляет собой информационная война как деятельность? Предполагается возможным рассматривать ее как технологию и как игру. Любой подход позволяет рассматривать информационную войну достаточно конкретно – с позиции субъекта деятельности, ее средств и результатов.

 

В качестве технологии в целом информационная война представляет собой способы и методы преобразования информации, а также сознания и поведения человека, в том числе ценностного сознания [3], основанные на техническом и психологическом знании. Успешность любой технологии зависит от единства объективных и субъективных факторов. Объективная сторона информационной войны как технологии связана с наличием техники (в данном случае речь идет о развитии систем связи, компьютеров и наличии Интернета). Субъективная сторона связана с наличием у населения определенной технической культуры, компьютерной грамотности, навыков виртуального общения, что делает молодежь, с ее увлечением гаджетами и недостаточной критичностью, особенно уязвимой к информационному воздействию. К субъективным факторам следует отнести мотивы, интересы, настроения, которые являются одновременно условием результативности информационной войны и ее объектом. Информационная война как технология шире, чем совокупность отдельных технологий информационных войн. Она представляет собой многоуровневую систему, состоящую из знаний, целей, методов, практических действий и отдельных операций, то есть выступает как искусная деятельность. Это тот широкий фронт, которому сложно противостоять. Отдельные технологии могут быть сопоставимы с конкретными методиками воздействий на целевую аудиторию.

 

Технологии ведения информационных войн направлены, прежде всего, на массовое сознание и имеют, главным образом, психологический характер. Так, Е. Г. Зорина выделяет меметическое воздействие (посредством демотиваторов, комиксов), политический нейминг (двусмысленное наименование партий, движений, лиц), таргетинг (вбрасывание определенных новостей на первый план в новостных лентах социальных сетей), создание киберсимулякров (виртуальных личностей с их «мнением») и вирусный маркетинг [4, с. 79–80]. Как видим, они неравнозначны. Мем привлекает ироничностью, нейминг – контекстуальностью, что дает возможность объединения людей посредством понимания смыслов. С роботами и вирусными роликами можно справиться, используя компьютерные программы.

 

А. Кугушева отмечает технологию воздействия на поведение людей с целью выработки автоматических реакций и стереотипов, так называемый супернадж [6, с. 20], что отсылает нас к бихевиористской методологии. Но создание заведомо стандартных ситуаций, где не нужно мыслить, а можно реагировать практически рефлекторно, в постоянно меняющейся сложной социальной реальности представляется трудно выполнимой задачей.

 

Данные технологии выступают как средства, используемые различными политическими и социальными субъектами в процессе их взаимодействия ради продолжения самой информационной войны, а не ее окончания. Информационная война как цель в себе не зависит от успешности сменяющихся технологий.

 

Представление информационной войны как игры позволяет особо отметить спонтанность и неожиданность ее элементов, театральность, определенный азарт ее участников. Ход и результат игры, даже если соблюдается сценарий, не всегда легко прогнозировать. Конечно, информационная война может принести практическую пользу, игра же обычно рассматривается как свободная от утилитарного значения. Но информационная война, как игра, строит свою иллюзорную реальность, причем враждующие стороны прекрасно понимают различие между миром реальных и выдуманных событий, сомнительным представляется добросовестное заблуждение или наивная вера в свои утверждения. Вполне вероятно, что хитрая уловка, обманное действие или суждение доставляют удовольствие тому, кто их использует. И в этом информационная война схожа с игрой.

 

В. П. Крутоус и А. В. Явецкий, сравнивая позиции Г.-Г. Гадамера и Ю. М. Лотмана по поводу двойственности игры, отмечают участие в ней разума, отвечающего за соблюдение правил, ритмичность, самоупорядочивание, структурность. В результате создается новая реальность через преображение. Сущность игровой деятельности предполагает сосуществование условного и обыденного отношений к действительности, создаваемой в игре. Осознание «как будто» не меняет отношения к ситуации как реальной, причем допускается множество истолкований и значений элементов. Игра выступает как аналог действительности, познавательная модель, где элементы могут выходить за свои пределы [5, с. 158–159]. Представляет интерес сделанный авторами анализ игры как структуры. Повторяемость, то есть возможность еще раз воспроизвести структуру игры и переиграть неудавшийся ход, может быть применена к информационной войне, где однотипные сюжеты годятся для многократного использования несмотря на абсурдность содержания, и где сама целостность сюжета предполагает конкретный набор частей-элементов в их определенной последовательности. Информационная война выступает как ритуал и как проверка – испытание соперника. Вариативность как совершение движений или восприятие игры с некоторой долей свободы допускает в информационной войне не просто качественное разнообразие интерпретаций, а также разный уровень их интенсивности (от жестких обвинений до намеков, от открытой вражды до имитации нейтральности). Сопричастность превращает зрителя в участника, в «достраивателя» смыслов, а игру – в явление собственной истины. Информационная война как зрелище не может существовать без зрителя, воспринимающего навязываемые ценности и оценки и убеждающегося в результате манипуляций и уловок в реальности сообщаемого события-явления. Так, компьютерная игра, созданная на якобы исторический сюжет, запоминается лучше, чем факты, изложенные в солидном научном труде. А псевдодокументальный агитационный фильм о внешней угрозе заставляет обывателя задуматься об укрытии и обороне.

 

Выделенные свойства игры указывают на то, что она как деятельность субъектов различного уровня, выступая в многообразных феноменах общества и культуры, не может быть прекращена или завершена, в том числе победой или поражением одного из участников, хотя отдельные участники могут добавляться или исключаться из этого действа. Информационная война как один из феноменов современного общества, как своеобразная форма проявления активности человека, как реальность, может изменяться, но не может перестать быть.

 

Итак, процесс реализуется в деятельности, а деятельность оказывается процессом. Информационная война предстает как их противоречивое единство, где внешней стороной оказывается процессуальность, непрерывность в пространственных и временных формах, а внутренней, содержательной стороной является человеческая деятельность в ее различных феноменах. Информационная война становится атрибутом информационного общества, динамичным взаимодействием его участников, где победа или проигрыш носят лишь временный, но не окончательный характер.

 

Список литературы

1. Алексеева И. Ю., Шклярик Е. Н. Что такое компьютерная этика? // Вопросы философии. – 2007. – № 9. – С. 60–72.

2. Аристотель. Политика // Сочинения: в 4-х т. Т. 4. – М.: Мысль. 1983. – 830 с.

3. Бурова М. Л. Информационные войны: аксиологический аспект // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2014. – № 4(6). – С. 31–39.

4. Зорина Е. Г. Технологии подрыва легитимности государственной власти, используемые в интернет-пространстве // Информационные войны. – 2016. – № 1. – С. 78–80.

5. Крутоус В. П., Явецкий А. В. Введение к статье Г.-Г. Гадамера «Игра искусства» // Вопросы философии. – 2006. – № 8. – С. 155–163.

6. Кугушева А. От информационных войн к поведенческим // Информационные войны. – 2016. – № 1(37). – С. 11–22.

7. Материалистическая диалектика. Т 4. – М.: Мысль, 1984. – 320 с.

8. Платон. Алкивиад 1 / Собрание сочинений в 4-х т. Т. 1. – М.: Мысль, 1990. – 860 с.

9. Платон. Государство / Собрание сочинений в 4-х т. Т. 3. – М.: Мысль, 1994. – 654 с.

10. Салиева Л. К. Нарративный анализ. История и современность. Сферы приложения – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://istina.msu.ru/media/publications/article/076/cf6/2967914/_doc_1.pdf (дата обращения: 15.03.2017).

 

References

1. Alekseeva I. Yu., Sklarek E. N. What is Computer Ethics? [Chto takoe kompyuternaya etika?]. Voprosy filosofii (Questions of Philosophy), 2007, № 9, pp. 60–72.

2. Aristotle. Politics [Politika]. Sochineniya: v 4 t. T. 4 (Works: In 4 vol. Vol. 4). Moscow, Mysl, 1983, 830 p.

3. Burova M. L. Information Warfare: The Axiological Aspect [Informacionnye voyny: aksiologicheskiy aspekt]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informacionnom obschestve (Philosophy and Humanities in the Information Society), 2014, № 4(6), pp. 31–39.

4. Zorina E. G. The Online Technologies of Undermine Legitimacy of the Government. [Tekhnologii podryva legitimnosti gosudarstvennoy vlasti, ispolzuemye v internet-prostranstve] Informatsionnye voyny (Information Warfares), 2016, № 1 (37), pp. 78–80.

5. Kratos V. P., Jawecki A. V. Introduction to H.-G. Gadamer’s Article “The Art Game”. [Vvedenie k stаte G.-G. Gadamera “Igra iskusstva”]. Voprosy filosofii (Questions of Philosophy), 2006, № 8, pp. 155–163.

6. Kugusheva A. From the Information Wars to Behavioral. [Ot informacionnyh voyn k povedencheskim]. Informatsionnye voyny (Information Warfares), 2016, № 1 (37), pp. 11–22.

7. The Materialist Dialectic. Vol. 4 [Materialisticheskaya dialektika. T. 4]. Moscow, Mysl, 1984, 320 p.

8. Plato. 1 Alcibiades [Alkiviad 1]. Sobranie sochineniy v 4 t. T. 1 (Collected Works: in 4 vol. Vol. 1). Moscow, Mysl, 1990, 860 p.

9. Plato. Government [Gosudarstvo]. Sobranie sochineniy v 4 t. T. 3 (Collected works: in 4 vol. Vol. 3). Moscow, Mysl, 1994, 654 p.

10. Salieva L. K. Narrative Analysis. History and the Present. Areas of Application. [Narrativnyy analiz. Istoriya i sovremennost. Sfery prilozheniya]. Available at: https://istina.msu.ru/media/publications/article/076/cf6/2967914/_doc_1.pdf (accessed 15 March 2017).

 
Ссылка на статью:
Бурова М. Л. Информационная война как процесс и деятельность // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2017. – № 1. – С. 25–34. URL: http://fikio.ru/?p=2397.

 
© М. Л. Бурова, 2017

УДК 130.3; 316.324.8

 

Кузнецова Евгения Владимировна – учреждение высшего образования «Университет управления «ТИСБИ», кафедра юридических и гуманитарных дисциплин, кандидат философских наук, доцент, Набережные Челны, Россия.

kuznetzova.evgeniya2012@yandex.ru

423825, Россия, г. Набережные Челны, ул. Татарстан, д. 10 (25/14),

тел: 8 (917) 864-11-84.

Авторское резюме

Состояние вопроса: В эпоху индустриальной цивилизации обостряются старые проблемы человеческого бытия, среди которых одиночество, репрессивность и агрессивность общества по отношению к человеку, утрата духовного и нравственного начала. Состояние современного социума можно характеризовать как антропологический кризис, возможным путем выхода из которого видится построение информационного общества.

Результаты: К сложностям и противоречиям становления информационной цивилизации можно отнести тенденцию к стиранию культурного многообразия и унификации культур, снижение уровня содержания, транслируемого СМИ и массовой культурой, фрагментарность, формирование специфического типа личности – «компьютерных» людей, которые уже сейчас являются своеобразными «клонами» друг друга.

В современную эпоху мы имеем дело с большим количеством противоречий информационного общества, разрешить которые возможно только при правильном описании последнего через реальный анализ концепций культуры цивилизации «третьей волны». Возникла потребность в выработке новых взглядов на жизнь, новой философии, свободной от традиционных утверждений. Необходимо создание механизма снятия угрозы обострения межцивилизационных противоречий и трудностей, совмещения принципов бытия локальных и региональных цивилизаций с универсалиями возникающей на этом фоне глобальной информационной культуры.

Выводы: Многие противоречия информационной цивилизации вызваны продолжающимся господством технологичного над духовным, как это было в эпоху индустриальной цивилизации. Снять сложившиеся противоречия возможно лишь при выработке новых взглядов новой философии, когда на первое место выйдет человек, способный построить гармонию между технологиями и духовным содержанием информационного общества.

 

Ключевые слова: антропологический кризис; индустриальное общество; информационное общество; средства массовой информации; массовая культура; унификация культуры; фрагментарность; информационные технологии; демассификация; социальный футуризм.

 

Human’s Being in the Era of Information Civilization: Development of a New Concept of Social Futurism

 

Kuznetsova Evgeniya Vladimirovna – Naberezhnye Chelny Branch of University of Management “TISBI”; Department of Law and Arts, Associate Professor, Ph. D, Naberezhnye Chelny, Russia.

E-mail: kuznetzova.evgeniya2012@yandex.ru

10 (25/14), Tatarstan st., Naberezhnye Chelny, 423832, Russia,

 tel: +7 (917) 864-11-84.

Abstract

Background: The era of industrial civilization has exacerbated such old problems of human existence as loneliness, society’s aggression and repression in relation to people, the loss of spiritual and moral principles. The state of modern society can be characterized as an anthropological crisis. A possible way to resolve it appears to be information society creation.

Results: Among the complexities and contradictions of information civilization are the tendency to blur cultural diversity and unify cultural differences, content deterioration in mass media and popular culture, fragmentation, the formation of a specific type of personality, i. e. “computer” people who seem to be “clones” of one another.

Nowadays we are dealing with a lot of contradictions of information society, which can be solved giving an accurate description of the latter by means of a real analysis of the culture concepts of “the third wave” civilization. There is need for a new outlook on life formulated by a new philosophy, free from traditional convictions. It is necessary to establish a mechanism of threat removal in contradictions and difficulties civilizations interaction and to combine the principles of local civilizations existence with universals of global information culture originating on this background.

Conclusion: Many contradictions of information civilization are caused by the continuing predominance of technology over spirit, as it was in the era of industrial civilization. To remove the existing contradictions is possible only by holding some new views expressed by the new philosophy, when people able to achieve harmony between technology and spiritual content in information society gain first place.

 

Keywords: anthropological crisis; industrial society; information society; mass media; popular culture; unification of culture; fragmentary; information technologies; “demassification”; social futurism.

 

Проблема сущности и бытия человека, его места в социуме всегда находилась в центре философских исследований. Но особенно остро она переживалась в переходные моменты исторического развития человечества, требуя скорейшего разрешения. Реконструирование многих ценностных установок, стремление к крупномасштабному мышлению, новые принципы в управлении – все это означает полное перестраивание действующих социокультурных институтов (семьи, СМИ, образования) требует принципиально иных подходов к решению проблемы человеческого бытия.

 

XX век занимает в бытии человека особое место. В первую очередь потому, что человек небывалым образом раскрыл свой творческий потенциал. Доказательством тому служит множество открытий и изобретений материально-предметной и духовной деятельности. Но в то же время человек оказался на грани самоуничтожения.

 

Феномен разрушения стал следствием также деятельности человека. Мы попробуем разобраться, почему случилось так, что многие открытия и изобретения человека обернулись против него самого, и какие проблемы поставили человечество на грань катастрофы. Возможно ли ее избежать?

 

Одна из характерных черт современности – технологизированность общества и, как следствие, зависимость человека от техники. Г. Маркузе характеризует нынешнее общество, сложившееся на основе технического прогресса, как «одномерное», утратившее «второе измерение». Отсюда термин «одномерный человек» – потребитель, стремящийся к удовлетворению лишь своих потребительских желаний. Человек зависит от общества, его формирование происходит через формирование рационального образа мышления, который оказывает репрессивное воздействие на нравственные, эстетические, духовные ориентации человека [8, с. 92].

 

Андре Глюксман считает, что суть взаимоотношений в обществе – это подчинение. Поэтому неизбежно, что общество и государство воплощают тоталитаризм [3, с. 120]. Мотив репрессивности и агрессивности, таким образом, становится ведущим в социальном бытии человека в XX веке.

 

Д. Рисмен пишет, что человек крайне одинок в XX веке, он окружен обезличенной толпой [17].

 

Э. Фромм полагает, что одиночество – это характерная черта современного человека. По его мнению, одиночество и беспомощность вызваны желанием человека обрести экономическую независимость. Обретение экономической свободы и материального благополучия привели человека к одиночеству, неуверенности и изоляции от внешнего мира. Между тем человек как существо социальное не может вынести изоляции. Как результат – потеря ориентации и ощущение бессмысленности собственной жизни [15, с. 90].

 

Бунт – еще один мотив бытия человека в XX веке. Многие философы современности (в первую очередь, представители экзистенциализма) считают бунт протестом современного человека против мира обреченности, отчуждения и равнодушия. А. Камю полагает, что все существование человека абсурдно. В своих работах он показывает эту абсурдность. По его мнению, бунт предваряет любую цивилизацию и является ее неотъемлемым элементом. В бунте он видит утверждение права человека на свою жизнь [5].

 

Еще одна характерная особенность существования человека в эпоху индустриализма – это массовость. XX век предоставил огромный материал для осознания сущности и роли масс. Это время двух мировых войн, многочисленных революций, межэтнических и межрелигиозных конфликтов, возникновения и падения тоталитарных режимов, периода урбанизации, разрыва социальных связей, миграции населения. Кардинальные трансформации в различных сферах современного общества означают принципиальное изменение характера деятельности человека, основная отличительная черта которой в ХХ веке – массовость. Массовое производство, массовое распределение, массовое распространение, массовое творчество – все это привело к образованию массовой культуры.

 

Массовость проявляется как тенденция, свойственная действиям или взглядам множества людей, как производство товаров в большом количестве, как широко распространенное популярное потребление этих товаров. В создании, распространении и потреблении продукции массовой культуры принимает участие огромное количество людей, в основном большая часть населения городов, стран, регионов, имеющих развитые сети СМИ. Многообразие интересов, взглядов, чувств в массовой культуре спрессовываются в клишированных формах стандартизированной информации, рассчитанной на массовую распродажу с помощью различных средств массовой информации.

 

Ряд техногенных и культурогенных явлений, подобных упомянутым нами здесь, вверг человечество в кризис – экологический, духовный, нравственный. Этой цивилизацией было заложено представление о неистощимости природных запасов и их бесконтрольном использовании человеком, были выработаны ценности неограниченного права человека на Земле как Высшего Существа, обладающего разумом. И, наконец, существующая цивилизация сформировала тип массового потребителя, обладателя таких качеств, как вседоступность и вседозволенность.

 

«Синдром кризиса» возник еще в XIX веке в разгар экономических, политических и социальных потрясений. Выход из исторического кризиса, в котором оказался современный мир, стал ведущей темой исследования многих ученых в различных областях знания: философии, социологии, психологии, экологии. Однако суждения всех мыслителей роднит общая мысль о том, что причина кризиса заключена в ошибочных действиях человечества, явившегося, с одной стороны, создателем цивилизационных норм и ценностей, а с другой – результатом, продуктом функционирования техногенной цивилизации.

 

Действительно, основанием для формирования данной цивилизации явились грандиозные достижения науки. Научная техническая революция позволила человечеству сделать много открытий, жизненно важных и необходимых для облегчения его существования. В то же время успехи в области науки и техники сформировали утилитарные представления о безграничной вере в человеческое мышление. «Слишком большая роль отводится логике и рациональности…, поиск ответов на вопросы ведется исключительно с помощью логики и рационального мышления, игнорируются такие формы человеческого познания, как медитация, молитвы, мечты, интуитивное прозрение» (К. Лебак). К. Лебак утверждает, что одна из основных ошибок человечества заключается в преобладании рационального метода познания как единственно верного [4, с. 150].

 

Между тем непоколебимая вера в рассудок привела еще к одной беде индустриальной эпохи – утрате духовного и нравственного начал в человеческой сущности. Однако мы можем сказать, что человек состоялся как личность лишь в том случае, если ему присущи совесть и сознание наравне с разумом. И возможный путь спасения человечества лежит в формировании подлинной нравственности – чувства ответственности за свои мысли и действия, осознания собственного несовершенства и, как следствие этого, стремление к постоянному духовному развитию. «Даже то, что я живу в то время, когда это происходит, есть уже моя вина» (К. Ясперс).

 

Одним из серьезнейших дефектов цивилизационного сознания, породившего глобальный кризис, стало чувство собственного превосходства человека над всем живым, и соответственно, права его господства на Земле.

 

Р. Атфилд видит причину возникновения глобальных проблем в вере в прогресс, унаследованной от эпохи Просвещения и немецких метафизиков, позволившей безжалостно эксплуатировать природные богатства.

 

«Совершенно ошибочно считать, – пишет Р. Атфилд, – что если людям – существам моральным – столь всерьез многое вверено, то это непременно должно означать отсутствие моральных запретов на практике. Господь, по Библии, заботится о благосостоянии всего живого, а не только человека, и люди в соответствии с этим обязаны заботиться о природе, не разрушать ее целостность в безжалостном подчинении собственным нуждам» [1, с. 33].

 

Культ знания, провозглашенный эпохой Просвещения, привел еще к одной беде – созданию идеологических учений, основанных на расовом или классовом превосходстве, богоизбранности, что, в результате, способствовало возникновению тоталитарных режимов, человеку же свойственно делать свой выбор в пользу общества, в котором все продумано «сверху». Однако в таком обществе нравственное чувство, как считает французский социопсихолог Ж. Семлен, притупляется, ибо оно присуще личности, а не массе [10]. Доминирование общества над личностью является угрозой самому существованию нравственности.

 

Общество, построенное на какой-либо идеологической концепции, старается подавить свободную личность любыми насильственными методами, поскольку для такого общества недопустимы альтернативные идеи, действия («авторитарность, насилие взаимосвязаны»). Отсюда тотальная война, массовое насилие, колоссальное уничтожение человеческих ресурсов в XX веке. Из всего вышесказанного следует вывод, что самая страшная из грозящих нам катастроф – это антропологическая, т. е. «уничтожение человеческого в человеке». В этом случае мы имеем право заявить, что кризис современного мира по своей сути не только и не столько цивилизационный, сколько общественный.

 

Основную архитектуру общества в эпоху индустриальной цивилизации образовывали техносфера, социосфера, инфосфера. Каждой из сфер была отведена своя роль. «Техносфера создавала и распределяла материальные ценности; социосфера распределяла роли отдельных людей в системе, инфосфера – информацию, необходимую для работы всей системы» [13, c. 130]. Информационная цивилизация еще только складывается, а некоторые ее черты уже не только обозначили себя, но и детерминируют все бытие человека и общества на новом цивилизационном витке.

 

Это демассификация, огромное разнообразие идей, социальных институтов, социальных ролей человека, информации. Здесь, безусловно, отводится особое внимание такой способности человека, как способность творить, созидать, создавать новое. Э. Тоффлер справедливо указывает, что для представителей индустриальной цивилизации более характерна способность к анализу, чем к синтезу. Синтез выходит на первое место во всех отраслях теоретического знания. Узкая специализация остается позади, будущее – за мышлением глобальным, всеохватывающим. В науке уже сейчас на первое место выходят интегрированные области знаний: социолингвистика, психолингвистика, лингвокультурология. Изменяется специфика выполнения людьми своих функциональных обязанностей: многие работают дома по гибким графикам [14, с. 201].

 

В социосфере изменения касаются, в первую очередь, семьи. Так, в странах, достигших высокого уровня в функциональном содержании, можно наблюдать разнообразие типов семьи: договорные браки, семьи с одним родителем, гомосексуальные браки, коммуны.

 

В инфосфере происходят коренные изменения. Современные СМИ благодаря новым качественным характеристикам обладают огромной властью в обществе. Именно средства массовой информации принято считать основным фактором происходящих сегодня социокультурных изменений.

 

Действительно, в основе многих футурологических концепций формирования информационной цивилизации лежат, как правило, технологические изменения в сфере средств коммуникации, учитывается создание новых форм и систем массового общения, на базе которых возможны качественно новые сдвиги. Одним из главных видов сырья в грядущей цивилизации является информация, и в связи с этим происходит трансформация, в первую очередь, многих культурно-коммуникативных процессов. Но зарубежные авторы не склонны однозначно определять информационное общество. Среди них следует выделить представителей двух основных течений. Это ученые, примыкающие к концепции постиндустриализма, которые определяют изучаемый социальный феномен как постиндустриальное общество (Д. Белл, А. Турен, Р. Дарендорф, А. Этулони), и представители концепции информационного общества (Э. Тоффлер, Дж. Масуда, Дж. Нейсбит). Рассмотрим основные положения каждой из данных теорий.

 

В 1976 году термин «постиндустриальный» получает официальный идеологический статус в докладе Консультативной комиссии по вопросам политического механизма национального развития. Авторы данной теории полагают, что особое значение в обществе приобретает сфера услуг и потребления. Термин «пост» означает продолжение развития высокоинформатизированного индустриального производства, при этом сохраняются прежний характер экономической деятельности и структура власти. В работе «Грядущее постиндустриальное общество» (1973) Д. Белл определяет данное общество следующим образом, указывая на признаки:

– переход от индустриального производства к сервисному;

– решающее значение кодифицированного теоретического знания для осуществления инноваций;

– превращение интеллектуальной технологии в ключевой инструмент системного анализа и теории принятия решений [2, с. 145].

 

Второе течение получило свое развитие в 80-е годы. Дж. Масуда отмечает, что постиндустриальное общество и есть информационное [16]. Дж. Нейсбит, выступая против Д. Белла, утверждает, что в грядущем обществе важнее значение обработки информации, нежели преобладание «белых воротничков». Э. Тоффлер определяет общество новой волны как супериндустриальное, обладающее следующими признаками, которые отличают его от индустриального:

– основные базовые потребности удовлетворены, каждый из людей хочет удовлетворить свои индивидуальные потребности;

– информация важнее, чем земля, труд, капитал и сырье;

– массовое стандартизированное производство заменяется системой индивидуального производства, в основе которого лежит умственный труд, и конечным продуктом такого труда становятся индивидуальные продукты и услуги;

– развитие нелинейно, так как оно может разрушить то, что достигнуто [14, с. 195].

 

В отечественной науке также наметился способ определения информационного общества как следствия процесса информатизации. «Информатизация есть продолжение и своего рода надстройка над процессом индустриализации, также, как информационное общество представляет собой постиндустриальное общество, вырастающее на основе индустриального» [9, с. 202].

 

Таким образом, именно информация, средства массовой информации, различного рода коммуникативные процессы приковывают к себе внимание исследователей. Любое новое культурное явление отражается в общении и фиксируется в языке – основном инструменте коммуникации. Коммуникация является важным интегрирующим звеном системы культуры, определяющим функциональные особенности общения представителей различных социальных и этнических групп – носителей различных культурных ценностей, с целью взаимодействия – передачи и получения смысловой и оценочной информации с целью воздействия коммуникантов друг на друга (в межличностной и внутригрупповой коммуникации), а также с целью влияния на массовое сознание.

 

Осуществление коммуникации в обществе между его членами происходит пу¬тем реализации идей, образов, передаваемых средствами массовой информации. СМИ являются носителем и транслятором культурных ценностей в обществе. Массовые коммуникации, по мнению исследователей, – это относительно устойчивые информационные связи, обеспечивающие взаимодействие между отдельными группами и институтами, управляющими инстанциями и населением, творцами культуры и ее потребителями. Современные СМИ благодаря демократизации могут способствовать обновлению общества, консолидации демократических сил и общественного мнения. Однако те же средства массовой информации (коммуникации) приводят при определенных условиях и к размежеванию политических позиций, конфронтации, росту радикализма и экстремизма. Это путь и для пропаганды образцов акультурного содержания или с низким культурным уровнем содержания.

 

Мы прежде всего рассмотрим развитие средств массовой информации в историческом разрезе, чтобы определить их роль на современном общественно-цивилизационном этапе развития. Первоначально человечество на заре своего возникновения общалось через сигналы и знаки, в число которых входили жесты, мимика, звуки. Звуковой язык стал важнейшим достижением человечества как способ закрепления и передачи производственной деятельности. Необходимость передачи информации на расстояние стала предпосылкой изобретения письменности. Так завершился первый важнейший этап развития средств массовой информации. (Здесь мы считаем нужным упомянуть, что данный этап представляет собой развитие СМИ в их древнейшей форме – протоСМИ).

 

Развитие культуры, образование государств, выделение в обществе центров руководства и управления, основание городов требовало новых технических средств для осуществления коммуникативных актов, где бы достигалась максимальная интенсивность общения и информационного обмена.

 

Книгопечатание – вторая важнейшая веха на пути формирования СМИ, явившаяся толчком для освоения населением грамоты. Потребность в мультиплицировании (размножении) информации связана с массовизацией общественных процессов, ростом урбанизации. Массовизация вызвала изобретение современных аудио-видео технических средств: радио, телевидения на третьем этапе развития СМИ.

 

В реальности средства массовой информации появились в эпоху Великой французской революции, когда пресса стала не только средством информирования определенных социальных групп о некоторых событиях, а средством информирования всех обо всем. Массовое производство материальных благ индустриальной эпохи предъявляло новые требования к организации и устройству социума, выразившиеся в появлении не только газет и журналов, но и кино, радио, телевидения.

 

Четвертый этап развития СМИ – это начало строительства информационной цивилизации. Он отмечен появлением таких технических возможностей, как: кабельное телевидение, спутниковое телевидение, сеть Интернет. Отсюда – существенное расширение возможностей обратного воздействия реципиента на коммуникатора. Это можно определить как новое свойство СМИ конца ХХ-ого и начала XXI-ого века – диалогичность как установление оперативного обмена информацией между реципиентом и коммуникатором. Таким образом, это дает право переименовать СМИ в СМК (средства массовой коммуникации). Основные технические характеристики СМК – это диахронность (передача и сохранение информации через временные промежутки), мультиплицирование (массовое размножение и распространение), репликация (взаимный информационный обмен в коммуникационном процессе), демассификация.

 

Среди других особенностей СМИ в эпоху информационной цивилизации можно также назвать следующие.

 

Одна из особенностей СМК – крайняя степень централизации и монополизации рынка крупными теле-, радио- и кинокомпаниями. Здесь мы имеем дело либо с государственными компаниями, либо с жесткой конкуренцией, где позиции лидеров занимают постоянно несколько крупнейших объединений. Следствие этого – существование системы цензуры и контроля над содержанием программ, что неизменно ведет к ограниченности в развитии культуры.

 

Еще одна особенность – это взаимодействие ряда информационных технологий. «Организаторы телевизионных “ток-шоу” заимствуют из газет идеи относительно сюжета передач, относительно людей, которых нужно на них пригласить. Все они зависят от факсов, компьютеров, электронной обработки текстов, электронных способов набора, цифровых изображений, электронных сетей, спутников и других технологий» [13, с. 35].

 

Что же собой представляет общество в эпоху информационной цивилизации? К чему привело развитие средств массовой коммуникации при существующих технических средствах? Мы попробуем обозначить ряд явлений, обусловленных информационной цивилизацией.

 

Первое – это тенденция к неуклонному снижению уровня содержания, которое транслируют на общество СМИ и массовая культура. Это связано, в первую очередь, со всеобщей доступностью информации, пропагандируемой прессой, радио, телевидением, сетью Интернет. Феномен распространения позволяет современной информации преодолевать практически любые географические и политические границы. Событие, произошедшее в одной стране, совсем скоро становится известным уже во всем мире, зачастую невзирая па возможную цензуру, поскольку технические средства позволяют вещать теле-радиокомпаниям одних государств и на территории других. Но не ведет ли господство ценностей, доступных и понятных каждому, к духовной деградации? Такой вопрос особенно актуален в рамках современной российской действительности.

 

В период реформ, с падением «железного занавеса», в связи с отсутствием какой-либо политики в области культуры, в нашу страну «хлынула» «потоком» западная массовая культура, доминирующее звено которой – развлекательность и занимательность. Современная российская массовая культура не имеет ни исторических, ни этнических корней. Она обезличена. Россия вместе со всем цивилизационным миром стремительно движется к обществу потребления. Как избежать духовного Апокалипсиса? Как избежать экологической катастрофы? Эти вопросы, как показал опыт XX века, не имеют технических решений.

 

Очевидно, что глобальная технологическая культура объективно ведет к стиранию культурного разнообразия и унификации культур, «…выстраивается единая глобальная технологическая цепочка, а все, что не подходит под этот стандарт, выпадает из поля зрения и интересов владельцев технологических средств» [11, с. 64]. К. Т. Теплиц и Э. Шилз анализируют возможность унификации культуры. По их мнению, достижение абсолютно единой культуры невозможно в силу ряда причин. Во-первых, это развитие личности. Во-вторых, интеллектуальный труд «не способствует установлению равенства в области статуса» [11, с. 65]. В-третьих, «продолжает существовать предрасположение к пережиточному консерватизму – родство и его национальная сублимация» [11, с. 73]. Сохранению неравенства в освоении духовных ценностей служат и природное неравенство умственных способностей, и возрастные различия. Природа человека многообразна, и полное развитие индивидуальных черт – прирожденное право человека. Угроза унификации и стирания культурных различий тем не менее сильна именно потому, что облик современной культуры определяется во многом средствами массовой коммуникации.

 

Быстротечность (фрагментарность, мозаичность) – еще один ключевой признак в определении цивилизации «третьей волны». Если временной перспективой аграрного общества была ориентация на прошлое, индустриального – адаптация к настоящему, то для сверхиндустриального общества – это ориентация только на будущее и его предсказание. Мы стремительно рвем с ценностями прошлого, отказываемся от прежнего образа мыслей, чувств. Растет психологическая, культурная, социальная пропасть, разделяющая разные поколения. Свобода вводится в некий абсолют. Между тем, человечеству для ведения активной деятельности и реализации своего творческого потенциала необходим запас адаптированности. Кроме того, любое общество, трансформируясь, основывается на системе уже существующих ценностей. Отказ от прошлого может поставить под вопрос способность современного человека адаптироваться, а, следовательно, выживать в новых цивилизационных условиях. Это одна из основных опасностей, таящихся во всеобщей информатизации. Стремительное развитие культуры, науки и техники вызывает много других этических и философских проблем. В частности, клонирование человека – одно из самых противоречивых явлений с точки зрения философии, религии, этики, хотя и ясных с точки зрения биологии.

 

Информационный прогресс, основанный на новых технологиях, порождает «компьютерных» людей, которые уже сейчас являются своеобразными «клонами», будучи копией друг друга по образу жизни. Имея доступ к массовой информации, человек приобретает сверхвозможности, так как полностью зависим от информационно-компьютерных программ. Это еще одно противоречие новой информационной цивилизации.

 

Информационные технологии отчасти уже привели к кризису и в государственной политике. Демократия всегда считалась следствием свободы информации. Однако сегодня информация создает предпосылки для нового тоталитаризма, так как повсеместное внедрение информационных технологий лишает личную жизнь человека приватности. Любой факт биографии рядового гражданина любой страны может стать известным административным органам.

 

Таким образом, на одно из первых мест в современном мире выходят именно проблемы управления. Возникающая «мозаичная» демократия общества «третьей волны» ориентируется на отдельного индивида. Э. Тоффлер выделяет три основных принципа, на которых строится политическая жизнь информационной цивилизации [12].

 

1. Принцип меньшинства, который должен заменить принцип большинства. Вместо высокостратифицированного общества, в котором несколько крупных блоков образуют большинство, возникает «конфигуративное общество, где тысячи меньшинств находятся в непрерывном круговороте».

 

2. Принцип «полупрямой» демократии, дающий возможность гражданам самостоятельно вырабатывать многие политические решения, т. е. мнение за пределами законодательных органов будет иметь юридическую силу.

 

3. Принцип «разделения ответственности в принятии решений», когда проблемы функционирования транснациональных корпораций регулируются на глобальном уровне, а децентрализация власти обеспечивает передачу части полномочий региональным властям.

 

Альтернативой мажоритарно-избирательному демократическому механизму является модель «консоциативной демократии» (от латинского «consociatio — соединение, союз, связь).

 

К институтам и принципам «консоциативной демократии» относятся: сотрудничество между элитами; парламентские коалиции, охватывающие представителей разных групп, соглашения о распределении мест в органах власти; предоставление меньшинствам права вето по жизненно важным для них вопросам; пропорциональная избирательная система; федерализм и автономия; особые электоральные правила, призванные способствовать победе кандидатов компромиссных взглядов. Однако данные институты и принципы нуждаются в значительной разработке.

 

Таким образом, мы имеем дело с большим числом противоречий информационного общества, разрешить которые возможно только при правильном определении информационного общества через реальный анализ концепций культуры цивилизации «третьей волны». Необходима выработка новых взглядов на жизнь, новой философии, свободной от традиционных утверждений. Необходим механизм снятия угрозы обострения межцивилизационных противоречий и трудностей, совмещения принципов бытия локальных и региональных цивилизаций с универсалиями возникающей на этом фоне глобальной информационной культуры.

 

Ожидания, возникающие в обществе благодаря новым информационно-коммуникационным технологиям, ожидания творческой насыщенности трудовой сферы, гуманизации всей системы общественных отношений и превращения человека и его бытия в стабилизатор и регулятор общественного развития не могут осуществляться легко и без противоречий. Поэтому на переходном этапе особое значе¬ние приобретает социокультурная детерминанта.

 

Очевидно, что если кризис индустриальной эпохи вызван множеством научных истин и культурных теорий, то и выход из кризиса кроется также в системе духовных ценностей – построении новой модели культуры, которая бы объединила в себе все существующие сегодня в мире самые разнообразные культуры на основе провозглашения таких общечеловеческих ценностей, как ценность Любви к ближнему своему (ценность гуманизма), ценность Природы, ценность Бога как олицетворение Добра и Совершенства, и при этом сохранила бы своеобразие каждой отдельно взятой культуры. Однако произойти это может лишь с развитием информационных инфраструктур как основных средств коммуникации в процессе культурного взаимодействия на стадии цивилизационного развития, определяющей новую направленность поступков, образа жизни людей, новое понимание смысла жизни. «Только в этом случае можно рассчитывать на тысячелетнее царство, которое будет царством нового осмысленного бытия, а не апокалипсисом хаоса научно мотивированных в каждом частном случае, но в целом бессистемных актов, движений, жестов, выкриков, обещаний, сливающихся в общую какофонию мировой постмодернисткой тусовки» [13, с. 302].

 

Современные процессы информатизации общества, характеризующиеся созданием и внедрением новых средств связи, телекоммуникаций, созданием программной продукции, обеспечивающей компьютеризацию производства и управления, формированием интегрированных систем связи и общедоступных баз данных и знаний, сталкивают различные культуры и национальные традиции в системе мирового обмена идеями, технологиями, информацией. С одной стороны, это способствует универсализации, унификации национальных культур, а с другой – стимулирует тенденцию обострения культурного и национального самосознания с приобретающими деструктивные формы проявлениями. Исходя из того, что одной из характерных тенденций современного социального знания является усиление интереса к проблемам научного управления обществом, предотвращение и прогнозирование конфликтов на этнонациональной почве, информационное культурологическое исследование этнических культур, их взаимодействие в системе межкультурных коммуникаций требует особого внимания. Однако ученые во всех вышеперечисленных случаях, определяя новый этап цивилизационого развития, делают акцент на особый вид технологии, не давая при этом фактически никакой оценки социальным аспектам. То есть повторяется та же ошибка: уделяется внимание технологическому элементу, но игнорируется система нравственных и духовных ценностей. Между тем, само употребление термина «общество» обязывает к анализу прежде всего духовного и социального аспектов, поскольку цивилизация – это категория технологичная, а общество – категория в большей степени духовная.

 

Происходит это вследствие продолжающегося господства технологичного над духовным, как и в эпоху индустриальной цивилизации. Это и есть, на наш взгляд, самое главное противоречие информационного общества, вызывающее все другие проблемы: стандартизацию, классификацию, фрагментарность. Снять сложившиеся противоречия возможно лишь при выработке новых взглядов новой философии, основанной на сохранении «вечных», существующих вне временных рамок духовных категорий при дальнейшем развитии высоких информационных технологий.

 

Конечная задача социального футуризма – не просто «перешагнуть» через технократию и заменить ее более гуманным, более дальновидным, более демократичным планированием, но подчинить сам процесс эволюции сознательному человеческому руководству. Таким образом, главное действующее лицо – это Человек, создающий как духовные нравственные ценности, так и технологии. И основная задача Человека как гражданина информационного общества – найти то самое гармоничное соотношение духовного и технологичного, которое бы позволило обществу активно функционировать и развиваться.

 

Список литературы

1. Атфилд Р. Этика экологической ответственности // Глобальные проблемы и общечеловеческие ценности. – М.: Прогресс, 1990. – С. 120–187.

2. Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. – М.: Наука, 1999. – 956 c.

3. Глюксман А. Философия ненависти. – М.: АСТ, 2004. – 380 с.

4. Глобальные проблемы и общечеловеческие ценности. – М.: Прогресс, 1990. – 496 с.

5. Камю А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство. – М.: АСТ, 2005. – 280 с.

6. Кузнецова Е. В. Проблема развития культурно-коммуникативных процессов на этапе формирования информационной цивилизации // Новые идеи в философии. – Пермь. – Выпуск 3 (24). – 2016. – C. 294–298.

7. Мамардашвили М. К. Сознание и цивилизация // Природа. – 1988. – № 11. – С. 30–51.

8. Маркузе Г. Одномерный человек. – Минск: Харвест, 2003. – 230 с.

9. Ракитов А. И. Цивилизация, культура, технология и рынок // Вопросы философии. – 1995. – № 5. – С. 46–62.

10. Семлен Ж. Выход из насилия // Глобальные проблемы и общечеловеческие ценности – М.: Прогресс, 1990. – С. 46–119.

11. Теплиц К. Т., Шилз Э. Теория массового общества // Человек: образ и сущность. – М.: РАН ИНИОН, 2000. – С. 25–147.

12. Тоффлер Э. Метаморфозы власти. – М.: АСТ, 2001. – 426 с.

13. Тоффлер Э. Третья волна. – М.: АСТ, 2002. – 661 с.

14. Тоффлер Э. Шок будущего. – М.: АСТ, 2001. – 330 с.

15. Фромм Э. Бегство от свободы. – Минск: Харвест, 2003. – 253 с.

16. Masuda Y. The Information Society as Post-Industrial Society. – Tokio: World Future Society, 1980. – 265 р.

17. Riesman D. The Lonely Crowd: A Study of the Changing American Character. – New Haven: YaleUniversity Press, 1950. – 420 p.

 

References

1. Afield R. Ethics of Ecological Responsibility. [Etika ekologischeskoi otvetstvennosti]. Globalnye problemy I obschechelovecheskie tsennosti (Global Problems and Common Human Values). Moscow, Progress, 2000, pp. 23–78.

2. Bell D. The Coming of Post-industrial Society [Gryaduschee postindustrialnoe obschestvo]. Moscow, Science, 1999, 310 p.

3. Glucksmann A. Philosophy of Hatred [Filosofiya nenavisti]. Moscow, AST, 2006, pp. 58–172.

4. Global Problems and Common Human Values [Globalnye problemy I obschechelovecheskie tsennosti]. Moscow, Progress, 1990, 496 p.

5. Camus A. A Rebelling Man. Philosophy. Politics, Arts. [Buntuyuschiy chelovek. Filosofiya, politika, iskusstvo]. Moscow, AST, 2005, 289 p.

6. Kuznetsova E. V. The Problem of Cultural and Communicative Processes’s Development at the Stage of Information Civilization. [Problema razvitiya kulturno-kommunikativnyh protsessov na etape formirovaniya informatsionnoi tsivilizatsii]. Novye idei v filosofii (New Ideas in Philosophy), Perm, 2016, Vol. 3 (24), pp. 294–298.

7. Mamardashvili M. Consciousness and Civilization. [Soznanie I tsivilizatsiya] Priroda (Nature), 1988, № 11, pp. 30–51.

8. Marcuse G. One-Dimensional Man [Odnomernyi chelovek]. Minsk, Harvest, 2003, 320 p.

9. Rakitov A. I. Civilization, Culture, Technology and Market [Tsivilizatsiya, kultura, tekhnologiya i rynok]. Voprosy filosofii (Questions of Philosophy), 1995, № 5 pp. 46–62.

10. Semlen J. A Way Out of Violence [Vykhod iz nasiliya]. Globalnye problemy I obschechelovecheskie tsennosti (Global Problems and Common Human Values). Moscow, Progress, 2000, pp. 46–119.

11. Teplits K., Shilz A. Theory of Mass Society [Teoriya massovogo obschestva]. Chelovek: obraz I suschnost (A Man: An Image and Essence), Moscow, The Institute of Scientific Information of Social Sciences of Academy of Sciences of Russian Federation, 2000, pp. 25–147.

12. Toffler A. Metamorphosis of Power [Metamorfozy vlasti]. Moscow, AST, 2001, 602 p.

13. Toffler A. The Third Wave [Tretiya volna]. Moscow, AST, 2002, pp. 221–310.

14. Toffler A. Future Shock [Shok buduschhego]. Moscow, AST, 2001, 558 p.

15. Fromm E. Escape from Freedom [Begstvo ot svobody]. Minsk, Harvest, 2003, pp. 48–190.

16. Masuda Y. The Information Society as Post-Industrial Society. Tokio, World Future Society, 1980, 265 р.

17. Riesman D. The Lonely Crowd: A Study of the Changing American Character. New Haven, Yale University Press, 1950, 420 p.

 
Ссылка на статью:
Кузнецова Е. В. Бытие человека в эпоху информационной цивилизации: выработка новой концепции социального футуризма // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2016. – № 4. – С. 24–37. URL: http://fikio.ru/?p=2295.

 
© Е. В. Кузнецова, 2016

УДК 165; 316.324.8

 

Оконская Наталия Камильевна – Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Пермский национальный исследовательский политехнический университет», профессор кафедры философии и права, доктор философских наук, Пермь, Россия.

E-mail: nataokonskaya@rambler.ru

614010, Россия, Пермский край, Пермь, Комсомольский пр., 29, корп. А,

тел.: +7(342)219-80-47.

Ермаков Михаил Александрович – Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Пермский национальный исследовательский политехнический университет», ассистент кафедры социологии и политологии, Пермь, Россия.

E-mail: sociovampire@mail.ru

614010, Россия, Пермский край, Пермь, Комсомольский пр., 29, корп. А,

тел.: +7(342)219-80-47.

Резник Ольга Афанасьевна – Автономная некоммерческая организация «Пермский гуманитарно-технологический институт», доцент кафедры гуманитарных дисциплин, Пермь, Россия.

614010, Россия, Пермский край, Пермь, Комсомольский пр., 74.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Информационное общество предъявляет специфические требования к человеку в силу экспоненциального развития технизации и инноваций. Специализация функций работника гарантирует относительную легкость адаптации человека к участию в новых технологиях, в то время как подготовка профессионалов широкого профиля оказывается более затратным путем.

Результаты: На современном этапе развития информационного общества происходит вытеснение фундаментальных знаний из разных сфер общественного сознания, связанное со стремлением к максимально быстрому получению прибыли. В первую очередь происходит отчуждение человека от гуманитарной составляющей культуры. Усиливаемый этими статистически значимыми изменениями релятивизм и отрицание роли истины обостряют кризис рациональности. Исключение одной или более фундаментальных областей из познавательной активности субъекта приводит к таким трансформациям практики познания, как, например, трансгуманизм (взамен гуманизма) и эмпиризм (взамен диалектики рационализма). В них проявляются новые формы отчуждения человека от его духовности, вызванные технизацией ценностных составляющих его деятельности. Физиологически эти новые формы отчуждения человека могут сопровождаться возвратом к межполушарной асимметрии взамен развитой функциональной асимметрии мозга.

Выводы: Преодоление кризиса рациональности возможно через синтетический тип мышления, объединяющий сильные стороны классического и неклассического типов рациональности на основе практики как критерия целостной активности. Для выработки новой, более современной формы рациональности в познании требуется восстановление фундаментального, прежде всего гуманитарного и экономического знания в качестве главного ориентира высшего и среднего образования. Если образованию и другим надстроечным институтам информационного общества будут заданы параметры синтетического типа рациональности, кризиса общественного сознания, возможно, удастся избежать.

 

Ключевые слова: информационное общество; технизация человека; рациональность; типы рациональности; синтетический тип рациональности; физиология познания; функциональная асимметрия мозга.

 

Methodology of Thinking Specifics in the Information Society

 

Okonskaya Natalia Kamilevna – Perm National Research Polytechnic University, Professor of Philosophy and Law Department, Doctor of Philosophy, Perm, Russia.

E-mail: nataokonskaya@rambler.ru

29, Komsomolsky Prospekt, Perm, Russia, 614000,

tel: +7 (342) 219-80-47.

Ermakov Mihail Aleksandrovich – Perm National Research Polytechnic University, Assistant of the Department of Sociology and Political Science, Perm, Russia.

E-mail: sociovampire@mail.ru

29, Komsomolsky Prospekt, Perm, Russia, 614000,

tel: +7 (342) 219-80-47.

Reznik Olga Afanasevna – Perm Humanities Institute of Technology, Associate Professor of the Humanities Department, Perm, Russia.

74, Komsomolsky Prospekt, Perm, Russia, 614010.

Abstract

Background: The Information Society has specific requirements to a person by virtue of the exponential development of mechanization and innovation. His main functions of the employee ensures the relative ease of adaptation of the person to participate in the new technologies, while the preparation of generalist professionals is more expensive way.

Results: At the present stage of development of the information society the displacement of fundamental knowledge from different spheres of public consciousness associated with the pursuit of maximum profit quickly. In the first place, there is the alienation of man from the humanitarian component of culture. Strengthens those statistically significant changes relativism and denial of the role of truth aggravate the crisis of rationality. Excluding one or more of the fundamental areas of the cognitive activity of the subject leads to the transformation of knowledge practices, such as transhumanism (instead of humanism) and empiricism (instead of dialectic rationalism). They appear new forms of alienation of man from his spirituality, caused by mechanization value of its constituent activities. Physiologically, these new forms of alienation may be accompanied by a return to the inter-hemispheric asymmetry in exchange advanced functional brain asymmetry.

Conclusion: Overcoming the crisis of rationality is possible through a synthetic type of thinking, combining the strengths of classical and non-classical type of rationality-based practices as an integral activity of the test. To develop a new, more modern form of rationality in cognition required fundamental reconstruction, primarily humanitarian and economic knowledge as the main benchmark higher and secondary education. If education and other institutions of the information society superstructure parameters of the synthetic type of rationality will be asked, public awareness of the crisis may be avoided.

 

Keywords: information society; mechanization of man; rationality; types of rationality; synthetic type of rationality; physiology of cognition; functional asymmetry of the brain.

 

В XXI веке информационное общество вступает в свои права. Углубляющиеся процессы информатизации становятся осью системной трансформации цивилизации, создавая новые формы зависимости личности от рационализации общественной жизни. Работа по сознательному усвоению информации невозможна без рациональных процессов познания. Для постановки проблемы рациональности в практическом ключе требуется, на наш взгляд, дополнить понятие рациональности историческим дискурсом содержания рациональности как прозрачности и ясности в мыслительной активности человека. Именно от рациональности зависят мотивы, ценности, понимание смысла жизни. В мифологическом ключе рациональность может быть интерпретирована как традиции, обычаи, установки, определяемые архетипами общественного сознания.

 

Объективное развитие способностей к логическому вербальному постижению действительности коренится в особом функционировании мозга человека. Эта особенность может быть определена как функциональная асимметрия, характерная только для Homo sapiens. Так как понятие асимметрии не является однозначно философской категорией, позволим себе краткое обоснование его онтологического статуса. Асимметрию необходимо рассматривать как особый способ саморазвития сложных систем. Без асимметрии системы ориентированы на замкнутость, что (через второй закон термодинамики) оборачивается регрессом. Раздвоение на противоположные стороны как источник противоречий становится маркером прогрессивного потенциала саморазвития любой системы.

 

Так, предшествующими этапами развития асимметрии как таковой можно назвать физическую (положительные и отрицательные поля), химическую (хиральность), биологическую (анатомическая, анатомо-механическая, половая, др.) виды асимметрии [8]. Онтологической вершиной этапов развития различных видов асимметрии является именно функциональная асимметрия мозга человека.

 

На основе речи как системы абстрактных знаков через гиппокамп задаются устойчивые центры возбуждения в разных отделах головного мозга, которые приводят к образованию новых нейронов благодаря экспрессии генов. Мозг качественно меняется с каждым новым витком познания человека: усложняются нейронные сети. Сама же по себе «инициатива» создания нейронных сетей, захватывающих все участки высшей нервной деятельности (ВНД), принадлежит именно тормозящей силе слов [10].

 

Именно новые нейронные сети способны затормозить определенные виды биологической активности. Биологическая мотивация и предопределенность сменяется на искусственную мотивацию, вызванную словами. Человек определяет свое поведение «из своей головы».

 

К возрасту полового созревания при условии активной социальной жизни в обществе мозг человека приобретает зрелую функциональную специфику, необходимую для речеизъяснения на уровне, превосходящем «говорение машин», то есть на свободном и понятном самому носителю языке интерпретатора с бесконечной интерпретативной возможностью [2; 5; 9]. Согласно междисциплинарным исследованиям, «энергетические ресурсы мозга порождают не только мышление, речь, но и создают основу для функционирования всего спектра эмоционального, духовно-нравственного потенциала человеческой психики» [11, с. 27].

 

Кроме психологической составляющей у системы рациональности есть более объемная и непосредственно наблюдаемая сторона – технологическая. В информационном обществе эта противоположная сторона обретаемой человеком рациональности выступает особенно ярко. «Техническое формообразование прямо указывает на бурный процесс преобразования природы, вещество которой оказывается пластической массой для введения “порождающих моделей”, как А. Ф. Лосев называл платоновские идеи» [4, с. 8]. Включение в конкурентную борьбу с использованием новейших технологий, требующих полной самоотдачи и нервного напряжения, – чтобы соответствовать скоростям и мощностям урбанизированной и технизированной природы – приводит к глобальным разнонаправленным, зачастую неуправляемым последствиям. В биологии человека может наступить слом функциональной асимметрии мозга, выражающийся в латерализации функций полушарий, вплоть до патологий. Тогда наступает преобладание либо правополушарных (чувственно-эмоциональных), либо левополушарных (потеря смысла при сохранении вербальной активности) функций.

 

Переизбыток рациональных моментов может разрушить правополушарные функционалы, переводя «язык» эмоций и чувств в логико-вербальную область. Риск стрессов, проявляющийся в психических отклонениях и заболеваниях неопознанной этиологии (онкологические и сердечно-сосудистые заболевания) логически объясним разрушением асимметрии функционирования мозга человека.

 

Однако не только болезни проявляют дисгармонию развития рациональности в современном обществе.

 

В организме единство так же необходимо, как и в системе общественных отношений, и это единство, объективно охраняемое асимметрией высшей нервной деятельности, находится под угрозой атаки возрастающей рациональности общественных отношений. Человек утрачивает эмоциональную гармонию с собой и с природой, когда он вовлечен в поиски информации, позволяющей, к примеру, доказать свою профессиональную пригодность. Взамен внутренней работы по самоопределению, результатом которой является знаковое воспроизводство мира в целом, человек стимулируется извне. Наиболее действенным стимулом к такому повороту в судьбе является включение в конкурентную борьбу с использованием новейших технологий, требующих полной самоотдачи и нервного напряжения, чтобы соответствовать скоростям и мощностям урбанизированной и технизированной природы.

 

История рациональности была бы неполна без анализа ее материализации в общественных отношениях. Мы можем предположить, что причиной для возникновения многих проблем человека в информационную эпоху является неустойчивость, вызванная отсутствием системного единства феномена рациональности общества в целом.

 

Идея единства технических новшеств как необходимость преодолеть глобальные кризисы человечества прослеживается еще на основе аристотелевской картины мира. Мир един благодаря единому центру всех изменений (неподвижное начало, νους, ум – правит подвижным миром). Рассматривая эту идею не в качестве парадокса, а как тонко угаданную истину, мы ставим проблему создания единства и сохранения его устойчивости в мире хаотических технических изменений в качестве центрального звена глобальных проблем.

 

Связь экономических отношений с отчуждением человека в процессе труда, с его здоровьем и с технико-технологическими проблемами является базисом материалистического понимания истории. Однако рациональность в широком смысле слова позволяет посмотреть на эту же проблему по-новому, с учетом мыслительной разумной активности человека, через процесс познания.

 

Для исследования рациональности в информационном обществе важно определить тип господствующих приоритетов и ценностей в познании и практическом преобразовании мира.

 

Уже развернутые к настоящему времени типы рациональности в истории развития общественного сознания мы охарактеризуем (не претендуя на исчерпывающий характер такой типологии) как классический и неклассический. Сильная сторона классического типа рациональности, которую требуется непременно сохранить, заключается в следующем: объективная истина возможна, мир познаваем. Разум человека всесилен (Р. Декарт), знание – сила (Ф. Бэкон). Неклассический тип рациональности также имеет свои прогрессивные характеристики: снимается идея абсолютности сознания, идея его трансцендентной заданности извне. К человеку, его сознанию, языку познания предъявляются специфические требования, которым человек не может соответствовать априори. Требуется профессиональная подготовка к научной деятельности (через образование и специфическую практику). «В этой связи, как представляется, далеко не случайно, что глобализация получила своё рельефное выражение в постиндустриальную эпоху, когда стал формироваться научный … труд, требующий для своего выполнения универсально развитых индивидов» [1, с. 18].

 

Синтез сильных сторон рациональности как особого типа умственной активности, разворачивающейся для понимания ситуаций, законов и срезов бытия, мы предлагаем обозначить как синтетический тип рациональности, востребуемый спецификой информационной эры развития общества.

 

Сильной стороной данного типа рациональности является соединение субъекта с его объективной составляющей, являющейся ведущей в процессе развития. «В XIX веке, по Марксу, удалось перейти в логике познания социума (общества) от абстрактного человека вообще к конкретному анализу социальной системы, построенной на технико-экономическом базисе» [7, с. 210]. В этом случае целостность субъекта гарантирована, и возникает защита от кризисов духовности. Синтетический тип рациональности прокладывает свой сложный путь в таких теоретических исследовательских программах, как марксизм и неомарксизм, в концепциях Чижевского, Вернадского, в теории относительности Эйнштейна. Общий стержень, объединяющий эти разнородные парадигмы, – это линия практики, целостной системы. Ведущей методологией становятся материализм и диалектика, одним из принципов выступает антропный принцип. Человек объективно стал главным вектором системы мира, космоса (отнюдь не благодаря своим сознательным устремлениям, а зачастую вопреки им: вопреки слабости своей индивидуальной воли, мизерности своих желаний).

 

Этот тип рациональности в настоящее время слабо актуализирован в научных исследованиях. Одной из причин отставания синтеза всех прогрессивных сторон рациональности в целом являются высокие темпы происходящих трансформаций в обществе. Новая всеобщая форма развития производительных сил – научно-техническая революция, – увеличивает темп общественного развития, начиная с 50-х гг. XX века по экспоненте, воссоздавая человечество как глобальное, сетевым образом связанное воедино целое. «Подобно тому, как конвейер расчленил производство на операции и сделал индустриальное развитие доступным во всех частях мира, научно-техническая революция сделала возможным применение фундаментального знания, являющегося всеобщим, не имеющим хозяев в мире, повсюду» [12, с. 82].

 

Скатывание к мифотворчеству, распространенному в современной науке, выступает следствием попыток удержаться на уровне стихийного, «бытового» материализма, выступающего следствием преобладания повседневного опыта над всеми познавательными практиками: научными, религиозными, философскими, политическими. Именно в обыденном опыте коренятся атавистические черты рациональности, когда мнения заменяют знания, при этом релятивизм, субъективизм востребованы во всех областях практики человека, кроме узкопрофессиональной технологической сферы, где ведущую роль играет не сам субъект, а новые технологии. Между тем «синтез современного знания (научного, философского, религиозного) о различных уровнях бытия (физическом, биологическом, антропологическом, культурном, духовном и т. п.) позволяет рассматривать мир как многообразные формы реальности, находящиеся в действительности в необходимой связи. Выявление этих связей создает условия для прогнозирования развития человека и мира в космическом пространстве, а также для разработки регуляторов практической жизни человека» [3, с. 80]. Этот уровень познания отражает важность синтетического типа рациональности.

 

Если в процессе познания субъект не усвоил определенные области знания сложных, используя терминологию академика В. С. Стёпина – человекоразмерных (гуманитарных правовых, морально-нравственных, философско-социологических и пр.) систем, то следствием может стать необратимая неспособность видения системных объектов, связанных с проблемами человека и общества. Так, моральные проблемы, даже озвученные и проговариваемые, могут не «задевать за живое»; забвение истории родной страны также относится к данному феномену духовной слепоты, вызываемой отсутствием фундаментальных гуманитарных знаний. Именно гуманитарные объекты относятся к сложным системным областям мира, для восприятия которых требуется рациональная перестройка психофизиологических систем познания человека. «На уровне бытия человека борьба за существование становится сознательной. … На сцену истории должен выйти новый тип человека – homo sapiens explorans – “человек познающий”» [3, c. 83–84].

 

В силу сложности таких систем материалистических представлений, как фундаментальные открытия физики Эйнштейна или материалистическое понимание истории, синтетический тип рациональности оказывается слабо востребованным. «Технически оснащенный мир сегодня для многих заменен на виртуальные или объемные модели, воспроизводящие запросы общества. Превращенные в образы первичные понятия (еда, одежда, скорость, мощность) взывают к человеку в качестве непосредственных мотивов его активности. Человек с легкостью адаптируется к запросам повседневности, оказываясь неспособным создавать коммуникативную среду с другими людьми. Забывает становиться самим собой, превращаясь в “свое иное”» [6, с. 148].

 

Проблема рациональности, поставленная исторически, на основе как единичного носителя (человека и его высшей нервной деятельности), так и в целом общественных отношений и их материализации может быть решена через ценности и идеалы синтетической рациональности. Для воплощения этих достижений познавательной практики в обыденный и теоретический срезы общественного сознания необходимо системно представить все фундаментальные открытия естественных, технических и гуманитарных наук так, чтобы картина мира как база познавательной активности «человека познающего» была лишена мифологических вставок и белых пятен, образуемых в результате кризиса рациональности.

 

Список литературы

1. Внутских А. Ю. «Параллельным курсом»: актуальные проблемы информационного общества в программных статьях российских междисциплинарных научных журналов // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2015. – № 1 (7). – С. 12–25.
2. Выготский Л. С. Собрание сочинений: В 6-ти т. Т. 6. Научное наследство / под ред. М. Г. Ярошевского. – М.: Педагогика, 1984. – 400 с.
3. Дмитренко Н. А., Коробкова С. Н., Орлов С. В. Презентация теоретического семинара при журнале «Философия и гуманитарные науки в информационном обществе» // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2016. – № 2 (12). – С. 76–87.
4. Железняк В. Н., Железняк В. С. Будущее во множественном числе: социальная футурология техники в Германии // Вестник Пермского национального исследовательского политехнического университета. Культура, история, философия, право. – 2016. – № 2. – С. 5–17.
5. Марков Б. В. Люди и знаки: антропология межличностной коммуникации. – СПб.: Наука, 2011. – 667 с.
6. Оконская Н. К. Ловушки атавистической рациональности в современной науке // Успехи современной науки и образования – 2016. – № 9, Т. 2. – С. 146–149.
7. Оконская Н. К. Мир философии в просторных рамках современных гуманитарных дисциплин // Вестник ПНИПУ. Культура. История. Философия. Право. – 2009. – № 1. – С. 208–220.
8. Оконская Н. К. Энтропия и асимметрия глазами философа // Успехи современной науки. – 2016. – № 2, Т. 3. – С. 62–65.
9. Панов Е. Н. Знаки, символы, языки. – 2-е изд., доп. – М.: Знание, 1983. – 248 с.
10. Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории (Проблемы палеопсихологии). – М.: Мысль, 1974. – 487 с.
11. Соснина Т. Н. Субстратная, энергетическая и информационная составляющие жизненных циклов виртуальных продуктов (методологический аспект) // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2016. – № 3 (13). – С. 21–36.
12. Федотова В. Г., Колпаков В. А., Федотова Н. Н. Глобальный капитализм: три великие трансформации. – М.: Культурная революция, 2008. – 608 с.

 

References

1. Vnutskikh A. Yu. In Parallel Course: Actual Issues of Information Society in the Programme Articles of Russian Interdisciplinary Scientific Journals [“Parallelnym kursom”: aktualnye problemy informatsionnogo obschestva v programmnykh statyakh rossiyskikh mezhdistsiplinarnykh nauchnykh zhurnalov]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2015, № 1 (7), pp. 12–25.
2. Vygotsky L. S. (Yaroshevskiy M. G. Ed.) The Scientific Heritage [Nauchnoe nasledstvo]. Sochineniya, Tom 6 (Works, Vol. 6). Moscow, Pedagogika, 1984, 400 p.
3. Dmitrenko N. A., Korobkova S. N., Orlov S. V. Presentation of the Theoretical Seminar Held by the Editorial Board of the Journal “Philosophy and Humanities in Information Society” [Prezentatsiya teoreticheskogo seminara pri zhurnale “Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve”]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2016, № 2 (12), pp. 76–87.
4. Zhelezniak V. N., Zhelezniak V. S. Future in the Plural: Social Futurology of Technology in Germany [Buduschee vo mnozhestvennom chisle: sotsialnaya futurologiya tekhniki v Germanii]. Vestnik Permskogo natsionalnogo issledovatelskogo politekhnicheskogo universiteta. Kultura, istoriya, filosofiya, pravo (Perm National Research Polytechnic University Bulletin. Culture, History, Philosophy, Law), 2016, № 2, pp. 5–17.
5. Markov B. V. People and Characters: Anthropology of Interpersonal Communication [Lyudi i znaki: antropologiya mezhlichnostnoy kommunikatsii]. St. Petersburg, Nauka, 2011, 667 p.
6. Okonskaya N. K. Traps of Atavistic Rationality in Modern Science [Lovushki atavisticheskoy ratsionalnosti v sovremennoy nauke]. Uspekhi sovremennoy nauki i obrazovaniya (Successes of Modern Science and Education), 2016, № 9, Vol. 2, pp. 146–149.
7. Okonskaya N. K. The World of Philosophy in the Large Part of Contemporary Humanities [Mir filosofii v prostornykh ramkakh sovremennykh gumanitarnykh distsiplin]. Vestnik Permskogo natsionalnogo issledovatelskogo politekhnicheskogo universiteta. Kultura, istoriya, filosofiya, pravo (Perm National Research Polytechnic University Bulletin. Culture, History, Philosophy, Law), 2009, № 1, pp. 208–220.
8. Okonskaya N. K. Entropy and Asymmetry by Philosopher’s Sight [Entropiya i asimmetriya glazami filosofa]. Uspekhi sovremennoy nauki (Successes of Modern Science), 2016, № 2, Vol. 3, pp. 62–65.
9. Panov E. N. Signs, Symbols, Languages [Znaki, simvoly, yazyki]. Moscow, Znaniye, 1983, 248 p.
10. Porshnev B. F. About the Beginning of Human History (Problems of Paleopsychology) [O nachale chelovecheskoy istorii (Problemy paleopsikhologii)]. Moscow, Mysl, 1974, 487 p.
11. Sosnina T. N. Substrate, Energy and Information Components of the Life Cycles of Virtual Products (Methodological Aspect) [Substratnaya, energeticheskaya i informatsionnaya sostavlyayuschie zhiznennykh tsiklov virtualnykh produktov (metodologicheskiy aspekt)]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2016, № 3 (13), pp. 21–36.
12. Fedotova V. G., Kolpakov V. A., Fedotova N. N. Global Capitalism: Three Great Transformation [Globalnyy kapitalizm: tri velikie transformatsii]. Moscow, Kulturnaya revolyutsiya, 2008, 608 p.

 
Ссылка на статью:
Оконская Н. К., Ермаков М. А., Резник О. А. Специфика методологии мышления в информационном обществе // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2016. – № 4. – С. 14–23. URL: http://fikio.ru/?p=2285.

 
© Н. К. Оконская, М. А. Ермаков, О. А. Резник, 2016

УДК 7.01:304

 

Кузина Татьяна Александровна – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования «Уральский федеральный университет имени первого Президента России Б. Н. Ельцина», институт социальных и политических наук, департамент философии, аспирант, Екатеринбург, Россия.

E-mail: tatialkuz@gmail.com

620083, Россия, Екатеринбург, ул. Ленина, д. 51,

тел: +7 (922) 608-92-26.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Культурные трансформации, связанные с развитием информационного общества, способствуют модификации философских оснований и стилевых особенностей изобразительного искусства. Эти модификации изучены еще недостаточно.

Результаты: Репрезентация как один из ключевых механизмов изобразительного искусства классического периода в новых условиях трансформируется и переосмысливается. Кризис субъект-объектной конструкции в философии (в том числе в философии искусства) способствует тому, что меняется сама репрезентируемая реальность. В данной ситуации искусство имеет дело с гиперреальностью, возникающей на основании СМИ, медиа и нового мифологизированного сознания эпохи. Техника репрезентации также приобретает свойства, сообразные духу времени: например, трафаретная печать, шелкография, реди-мэйд активно применяются в таком направлении изобразительного искусства, как поп-арт.

Область применения результатов: Рассмотрение концепта репрезентации не может осуществляться изолированно в рамках эстетического анализа, оно необходимо предполагает обращение к социокультурным основаниям эпохи информационного общества.

Выводы: Репрезентация, будучи основополагающей конструкцией для изобразительного искусства классической эпохи, продолжает функционировать в рамках неклассической парадигмы, отражая новые закономерности развития культуры информационного общества.

 

Ключевые слова: репрезентация; информационное общество; постмодернизм; изобразительное искусство; гиперреальность; медиа; поп-арт; реди-мэйд.

 

Representation of Information Society in Fine Art (Taking Pop-Art as an Example)

 

Tatyana Aleksandrovna Kuzina – Ural Federal University Named After the First President of Russia B. N. Yeltsin, Institute of Social and Political Sciences, Department of Philosophy, post-graduate student, Ekaterinburg, Russia.

E-mail: tatialkuz@gmail.com

51, Lenina st., Ekaterinburg, Russia, 620083,

tel: +7 (922) 608-92-26.

Abstract

Background: The cultural transformations connected with the development of the information society contribute to modification of the philosophical bases and the stylistic features of fine art. These modifications haven’t been studied enough yet.

Results: Representation as one of the key mechanisms of fine art of the Classical period is being transformed and reconsidered in the new conditions. Crisis of subject-object construction and in philosophy (including the philosophy of art) promotes the change of represented reality itself. In this situation art deals with the hyper-reality created by means of mass media and the new mythologized consciousness of the epoch. Representation technology also obtains the properties corresponding to the spirit of the age. For example, screen printing, silk-screening, ready-made are actively applied in such genre of fine art as pop-art.

Research implications: The concept of representation cannot be considered only in the context of the esthetic analysis. This concept is supposed to be formulated on the sociocultural basis of the information society.

Conclusion: Despite the fact that representation is a fundamental construction of classical fine art, it continues to function in the framework of non-classical paradigm and reflects the patterns of this stage of cultural development.

Keywords: representation; information society; postmodernism; fine art; hyper-reality; media; pop-art; ready-made.

 

Особенности развития общества в любую эпоху ставят перед искусством определенные задачи и влияют на формы его существования. В информационном обществе появляются новые, специфические для него виды искусства, однако и такой традиционный жанр, как изобразительное искусство, не перестает быть интересным для исследования, поскольку претерпевает существенные изменения, связанные с культурными трансформациями.

 

В изобразительном искусстве, помещенном в новые условия существования, уникальным образом обнаруживает себя такое явление, как репрезентация. Представляя собой важную категорию классической эстетики, репрезентация в неклассический период подвергается критическому рассмотрению и переосмыслению. Некоторые исследователи стоят на позиции, утверждающей кризис репрезентации и невозможность ее функционирования в условиях новой эпохи. Однако данная точка зрения может быть в свою очередь критически переосмыслена.

 

Изначально репрезентация предстает, прежде всего, как механизм замещения объекта его иллюзорным подобием, причем иллюзия не скрывает своей заместительной функции, напрямую говорит об отсутствии репрезентируемого объекта – об этом пишут М. Ямпольский [8, c. 5–6] и Р. Краусс [4, c. 42]. Особенностью репрезентации – при рассмотрении ее в рамках классической эпохи – также является то, что она строится на бинарных оппозициях: вырастая из проблемы соотношения материального и идеального в античной философии, она вбирает в себя средневековое представление о двоемирии (соотношении мира земного и мира небесного), а также – и это особенно важно – новоевропейскую субъект-объектную конструкцию. Репрезентация в классический период базируется на субъекте-художнике, который становится посредником между идеальным и реальным мирами и формирует их образы.

 

В неклассический период субъект-объектная конструкция разрушается, и появляются основания говорить о кризисе репрезентации, но здесь необходимо обратить внимание на то, что это кризис именно классической репрезентации, связанной с классической парадигмой в философии и эстетике.

 

Ж. Делёз и Ф. Гваттари рассматривают постмодернистские трансформации в области искусства и отмечают, что произведение становится независимым как от субъекта, так и от объекта: «Произведение искусства – это существо-ощущение, и только; оно существует само в себе» [3, c. 208]. Искусство отныне не репрезентирует внешний или внутренний мир художника, активно перерабатывающего их в своем творчестве, оно подчиняется постмодернистскому принципу самовоспроизводящихся систем («пейзаж сам себя видит», «письмо само себя пишет»), не зависящих от субъекта.

 

Основанием искусства в информационную эпоху становится анонимность как недостаток «авторского присутствия» и «чувства персональной идентичности», что находит отражение в деперсонализованной технике, минимализме и изменении источника материала для работ, – отмечает Сильвия Харрисон (Sylvia Harrison) [9, c. 11].

 

Исследователь постмодернистской культуры Н. Б. Маньковская, в свою очередь, говорит о том, что в новую эпоху место реальных вещей занимает иллюзия – миф, фетиш, проект [5, c. 59–61]. А симулякр вещи, пришедший на смену классическому образу, связан с реальностью второго порядка – он может существовать самостоятельно, не указывая на нечто реальное.

 

Об этом пишет М. Ямпольский: «Если раньше знаки были способами познания самих вещей (через сходство с ними), то теперь знаки отрываются от вещей и начинают в гораздо большей степени говорить о структуре самого представления, о структуре знака. Теперь один знак отсылает к другому знаку, а репрезентация оказывается репрезентацией реп­резентации» [8, c. 324].

 

Данную особенность подчеркивает и Ж. Бодрийяр: если произведения классической эпохи были явными симулякрами (иллюзорность подобия не скрывалась), то в эпоху постмодерна сама реальность стала гиперреальной и эстетичной. В итоге все, что дублирует само себя, оказывается под знаком искусства, искусство находится в состоянии бесконечного воспроизводства. «Итак, искусство теперь повсюду, поскольку в самом сердце реальности теперь – искусственность» [1, c. 154].

 

Очевидно, что классическая репрезентация в таких условиях утрачивает свои основания, однако сам принцип репрезентации из искусства не исчезает. Репрезентация из механизма представления одного в другом превращается в свойство гиперреальности, которая сама всегда является репрезентацией. Когда на смену объективному миру приходит мир медиа, искусство начинает репрезентировать не предметы действительности, а поле культурных смыслов и символов, иллюзорные мифологизированные и фетишизированные псевдовещи, возникающие в искусственном медиа-поле.

 

Обозначенные особенности наиболее ярко проявляются в искусстве поп-арт. Данное направление разворачивается как репрезентация реальности, созданной массовой продукцией, рекламой, СМИ, являющимися необходимыми атрибутами информационного общества. Художник в данном случае не пытается представить посредством своего творчества некую «сверхреальность», потому что ее нет – существует только повседневная жизнь, где «сущностью» вещи становится ее марка.

 

«Если произведения поп-арта и можно назвать картинами, то это “картины картин”» [6, c. 8]. Такие картины воспроизводят тиражированные образы – фотографии, иллюстрации, этикетки и т. д. И само произведение становится вещью среди вещей, подобием этикетки, оторванной от товара.

 

Джаспер Джонс говорит о своей работе «Флаг», что это одновременно и картина, изображающая флаг, и сам флаг. «В действительности, он рисовал флаг, а не изображал его» [7, c. 46], – пишет К. Хоннеф. В то же время техника создания работы показывает, что это не просто флаг, а живопись. Также и изображенный на картине предмет не тождественен предмету самому по себе – это неотъемлемое свойство искусства подтверждает тот факт, что репрезентация не может исчезнуть.

 

Картина, представляющая собой своеобразную этикетку, не требует индивидуального почерка автора, она должна выглядеть так, будто создана штамповальным станком – для этого художники обращаются к таким техническим приемам, как фотопечать, шелкография и т. п. Художник также может инсценировать реди-мэйд, создавая копии готовых предметов или фотографий. Этот процесс подчеркивает уничтожение субъективного начала, поскольку работа по созданию копии предмета, максимально похожей на сам предмет, видится бессмысленной. «Субъективность художника демонстрируется, но демонстрируется как безвозвратная утрата субъективности. <…> Художник изживает свою индивидуальность тем, что путем значительных усилий и при помощи традиционных художественных средств копирует предмет, вместо того чтобы просто присвоить его посредством метода реди-мэйда или технического репродуктирования» [2, c. 127], – пишет Б. Гройс. Но в данном случае это преднамеренное уничтожение индивидуальности, направленное на демонстрацию постмодернистского принципа – художник стремится уподобиться современным анонимным институциям.

 

Устранение индивидуального художественного начала из искусства способствует тому, что смысл произведения исключает авторские привнесения – смысл является очевидным. «Чтобы расшифровать содержание картины, требуется лишь умение считать» [7, c. 86], – остроумно отмечает К. Хоннеф, рассматривая работу Э. Уорхола, изображающую долларовые банкноты. Купюры и в реальности, и на картине означают одно и то же – деньги. Однако здесь уместно говорить о характерной для поп-арта двухуровневой системе: бумажная купюра репрезентирует ценность денег, работа Уорхола, в свою очередь, репрезентирует купюру как репрезентацию – произведение становится репрезентацией репрезентации.

 

Поп-арт также осуществляет репрезентацию репрезентации, применяя метод реди-мэйд: вещь, превратившаяся в знак уже в рамках повседневной реальности, помещается в художественное пространство, за счет чего и становится произведением.

 

Необходимо отметить, что репрезентируемая поп-артом повседневная реальность представляет вместе с тем реальность мифологизированную, воплощает мифологическое коллективное сознание. Изображения Мэрилин Монро, созданные Энди Уорхолом, становятся мифическими иконами [7, c. 84]. Искусство поп-арта репрезентирует мифы, порожденные популярной культурой, мифы, связанные с киноиндустрией и кинозвездами, с марками, брендами и успешностью. Портрет-икона Мэрилин Монро покрыта золотой краской и таким образом формально наделена статусом иконы. А примененная Э. Уорхолом трафаретная печать очищает изначальное фотографическое изображение от объемности и натуралистичности, тем самым превращая его в предмет особой, мифологической реальности.

 

Таким образом, можно заключить, что в изобразительном искусстве поп-арт, выражающем тенденции культурных трансформаций в информационном обществе, репрезентация предстает как преломление среды, созданной массовой культурой и средствами медиа. Отходя от классической парадигмы, утверждающей решающую роль субъекта-творца, репрезентация продолжает существовать в изобразительном искусстве в качестве передачи анонимной структуры коллективного сознания, функционирующего в условиях гиперреальности. Репрезентация внеположной реальности в искусстве превращается в репрезентацию репрезентации – особую художественную надстройку над структурой вездесущей искусственности и симуляции, отражающей дух эпохи своими, специфическими средствами.

 

Список литературы

1. Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры. – М.: Республика; Культурная революция, 2006. – 269 с.

2. Гройс Б. Само-собиратели // Комментарии к искусству. – М.: Художественный журнал, 2003. – С. 121–134.

3. Делёз Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? – М.; СПб.: Институт экспериментальной социологии: Алетейя, 1998. – 287 с.

4. Краусс Р. Во имя Пикассо // Подлинность авангарда и другие модернистские мифы. – М.: Художественный журнал, 2003. – С. 33–51.

5. Маньковская Н. Б. Эстетика постмодернизма. – СПб.: Алетейя, 2000. – 348 с.

6. Обухова А. Живопись без границ: От поп-арта к концептуализму: Альбом. – М.: Галарт: ОЛМА-ПРЕСС, 2001. – 176 с.

7. Хоннеф К. Поп-арт. – М.: Taschen: Арт-Родник, 2005. – 96 с.

8. Ямпольский М. Ткач и визионер: Очерки истории репрезентации, или о материальном и идеальном в культуре. – М.: Новое литературное обозрение, 2007. – 616 с.

9. Harrison S. Pop Art and the Origins of Post-Modernism. – Cambridge: CambridgeUniversity Press, 2001. – 280 p.

 

References

1. Baudrillard J. The Consumer Society: Myths and Structures [Obschestvo potrebleniya. Ego mify i struktury]. Moscow, Respublika, Kulturnaya revolyutsiya, 2006, 269 p.

2. Groys B. Self-Gatherers [Samo-sobirateli]. Kommentarii k iskusstvu (Comments to Art). Moscow, Khudozhestvennyy zhurnal, 2003, pp. 121–134.

3. Deleuze G., Guattari F. What Is Philosophy? [Chto takoe filosofiya?]. Moscow, St. Petersburg, Institut eksperimentalnoy sotsiologii: Aleteyya, 1998, 287 p.

4. Krauss R. In the Name of Picasso [Vo imya Pikasso]. Podlinnost avangarda i drugie modernistskie mify (The Originality of the Avant-Garde and Other Modernist Myths). Moscow, Khudozhestvennyy zhurnal, 2003, pp. 33–51.

5. Mankovskaya N. Aesthetics of Postmodernism [Estetika postmodernizma]. St. Petersburg, Aleteyya, 2000, 348 p.

6. Obukhova A. Painting without Borders: From Pop-Art to Conceptualism: Album [Zhivopis bez granits: Ot pop-arta k kontseptualizmu: Albom]. Moscow, Galart, OLMA-PRESS, 2001, 176 p.

7. Khonnef K. Pop-Art [Pop-art]. Moscow, Taschen, Art-Rodnik, 2005, 96 p.

8. Yampolskiy M. Weaver and Visionary. Representation History Sketches, or About Material and Ideal in Culture [Tkach i vizioner: Ocherki istorii reprezentatsii, ili O materialnom i idealnom v culture]. Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie, 2007, 616 p.

9. Harrison S. Pop Art and the Origins of Post-Modernism. Cambridge, Cambridge University Press, 2001, 280 p.

 
Ссылка на статью:
Кузина Т. А. Репрезентация в изобразительном искусстве информационного общества (на примере искусства поп-арт) // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2016. – № 4. – С. 38–43. URL: http://fikio.ru/?p=2264.

 
© Т. А. Кузина, 2016

УДК 004.946; 001.8

 

Соснина Тамара Николаевна – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования «Самарский государственный аэрокосмический университет имени академика С. П. Королева (национальный исследовательский университет)», кафедра философии и истории, доктор философских наук, профессор, заслуженный работник высшей школы Российской Федерации, Россия, Самара.

E-mail: tnsssau@bk.ru

443086, Самарская обл., г. Самара, Московское шоссе, д. 34.

 тел: 8(846)267-45-65; 8(846) 332-74-83.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Определение статуса виртуального продукта и параметров его жизненного цикла относятся к числу малоразработанных проблем.

Результаты: Главные составляющие информационного продукта – субстратная, энергетическая и информационная.

Субстрат виртуального продукта составляет симбиоз идеального и материального, духовного и вещественного. Он включает в себя два вида субъектов: естественный (индивид, группа) и искусственный (информационная система).

Энергетическая основа может быть проанализирована в вариантах экзо- и эндозатрат с выделением или с поглощением энергии. Энергетическая составляющая продукта виртуального офиса, корпорации проявляется в конструировании человеческим сознанием и эмоциями новой реальности – виртуального инструментария, пригодного для использования в сферах материального и духовного производства.

Информационная составляющая виртуального продукта, так же, как и любого другого, выражается в понятиях «потребительная стоимость» и «стоимость». Сущность потребительной стоимости и стоимости виртуальной продукции определяется особенностями субстратной основы программного продукта; пространственно-временными характеристиками его жизненного цикла; соотношением потребительно-стоимостных и стоимостных параметров друг с другом.

Область применения результатов: Предложенная трактовка виртуального продукта позволяет описать технологические особенности его жизненного цикла.

Выводы: Основу жизненных циклов виртуальных продуктов составляют объективное и субъективное начала. В исследуемых видах деятельности они трансформируются в образования, не имеющие аналога в других сферах действительности, в силу чего соотношение объективных и субъективных компонентов виртуальной реальности требует комплексного рассмотрения.

 

Ключевые слова: жизненный цикл виртуального продукта; субстрат виртуального продукта; эндо- и экзоэнергетическая природа; стоимость и потребительная стоимость виртуального продукта.

 

Substrate, Energy and Information Components of the Life Cycles of Virtual Products (Methodological Aspect)

 

Sosnina Tamara Nikolaevna – Samara State Aerospace University, Department of philosophy and history, Doctor of philosophy, Professor, Honored for Services to the Higher Education of the Russian Federation, Samara, Russia.

E-mail: tnsssau@bk.ru

34, Moskovskoye shosse, Samara, 443086, Russia,

tel: 8(846)267-45-65; 8(846) 332-74-83.

Abstract

Background: Determining the status of the virtual product and its life cycle parameters is not a well-studied field.

Results: The main components of the information product are its substrate, energy and information.

The substrate of the virtual product is a symbiosis of ideal and material, spiritual and physical. It includes two types of subjects: natural (an individual or a group) and artificial (an information system).

The energetic basis can be analyzed in terms of exoergic and endoergic consumption accompanied by its release or absorption. The energy component of the product is a virtual office or corporation. It is manifested in the construction of a new reality – virtual instrumentation suitable for the use in the fields of material and spiritual production by means of the human mind and emotions.

The information component of the virtual product, the same as any other, is expressed in terms of “use value” and “value”. The essence of the use value and the value of the virtual product is determined by the characteristics of the software substrate; spatial-temporal parameters of its life cycle; the ratio of use-value and value parameters with each other.

Research implications: The proposed interpretation of the virtual product furnishes a description of technological features of its life cycle.

Conclusion: The objective and subjective components are the basis of the virtual product life cycles. In the types of activities studied they are transformed into phenomena, which have no equivalent in other spheres of reality, whereby the ratio of the objective and subjective components of virtual reality requires a detailed consideration.

 

Keywords: life cycle of the virtual product; substrate of the virtual product; endoergic and exoergic processes; value and use value of the virtual product.

 

Основу жизненных циклов виртуальных продуктов, так же, как и любых других, составляют объективное и субъективное начала. Однако в виртуальных видах деятельности они трансформируются в образования, не имеющие аналогов.

 

Субстрат виртуальных продуктов образует «симбиоз» идеального и материального, духовного и вещественного. Первое ассоциируется с активностью естественного живого субъекта (индивид, группа), второе – с активностью искусственного субъекта (информационные системы).

 

Естественный субъект действует в виртуальном пространстве-времени, мобилизуя свой психофизический потенциал – сознание. Это высшая форма отражения, присущая человеку, она есть производное функционирующего мозга – материального субстрата сознания. Мозг наделен способностью, с одной стороны, воспринимать информацию о внешней среде, с другой – «обращаться» к «себе самому» с целью осознания собственной сущности. Результатом «соединения» этих потоков информации выступает знание о мире и о самом себе. Другими словами, сознание обладает качествами всех простых моментов деятельности в классическом ее понимании – субъект, средства и предмет труда. Человек способен к ориентации в настоящем и будущем, используя приобретенные в прошлом знания и навыки.

 

Субстрат виртуального предмета и продукта в этом случае проявляется как совокупность всех форм психической деятельности человека:

– на уровне познавательных процессов (ощущение, восприятие, представление, мышление, память, язык, речь);

– на уровне эмоциональных состояний (позитивная и негативная реакция, активность и пассивность поведения);

– на уровне волевых актов (принятие решений, их исполнение).

 

Сознание индивида (группы), функционирующее в режиме циклов виртуальных видов продукции, реализует свой совокупный потенциал, создавая идеальные конструкты разного типа сложности.

 

Искусственный субъект обнаруживает свою сущность, выполняя функции средств труда (орудий и условий), через посредство которых выпуск виртуальной продукции становится фактом.

 

Отличие этих средств труда от используемых в материальном и духовном производстве не является препятствием для признания за ними статуса субъективности.

 

Субстрат средств труда ассоциируется с вещественными образованиями применительно к сфере материального производства. В отношении к духовным видам деятельности (наука, искусство и т. п.) средства труда имеют как материальную форму (приборы, оборудование, производственные помещения и т. п.), так и идеальную (понятие, суждения, умозаключение, гипотезы, теории, модели и т. п.).

 

Субстрат средств труда независимо от принадлежности к материальному или идеальному выполняет главную функцию – служит проводником усилий человека (субъекта деятельности), направляемых на предмет труда с целью преобразования его в продукт.

 

По мере развития нового типа производства – виртуального – появилась объективная необходимость расширения функций средств труда за счет ускоренной передачи им интеллектуальных функций социума. Но интеллектуальная характеристика является базовой для человека, поэтому способность вещественного субстрата к выполнению функций такого рода ставит проблему субъективности неживых образований.

 

Как решались эти вопросы с учетом методологических установок? Практика виртуальных производств давала основание для признания за вычислительной техникой особых качеств средства труда.

 

1. Результаты ее функционирования оказались уникальными. В 2010 году в мире было генерировано 4 эксабайта информации, то есть больше, чем за последние 5000 лет.

 

Существенен момент открытости информации, возможность использования ее не только как средства труда, но и как средства жизнедеятельности социума – глобального целого [см.:1, с. 58–61].

 

С помощью ЭВМ появилась возможность создавать программное обеспечение, способное измерить алгоритмы функционирования любых сфер производства – материального, духовного, виртуального, социального.

 

2. Производительность компьютеров быстро растет за счет внедрения многоядерной архитектоники, увеличения вместимости средств хранения данных, требующихся для расчетов и моделирования, интернет-публикаций, архивов.

 

3. Развитие информационно-компьютерных технологий позволяет вести их разработку в контексте создания искусственного интеллекта, «соотнесения» его с интеллектом естественным.

 

Различия субстратной основы компенсируются созданием интерфейсов, позволяющих наладить контакты естественного и искусственного субъектов через формализованные языки. Появляются проблемы. Их решают, изучая характеристики каждого из взаимодействующих субъектов, потенциал которых задействован на функционировании жизненных циклов виртуальной продукции1, видоизменяются параметры системного образования «интерфейс – языки программирования»2.

 

Интенсивно ведутся разработки по созданию новых языков программирования, направленных на стирание граней между пользователем и программистом, в способах общения человека с машиной: система «программист → классический язык программирования», «пользователь → интерфейс» заменяется системой «программист → классический язык программирования + визуальный язык программирования», «пользователь → интерфейс + визуальный язык программирования» [см.: 2, с. 63–68].

 

Анализ субстратной основы предмета труда и продукта виртуального производства предполагает рассмотрение трех моментов.

 

1. Жизненный цикл продукции виртуального офиса; виртуальной корпорации.

 

Естественный и искусственный субъекты создают в этом случае продукцию в виде идеальных конструктов (техническая документация программного обеспечения), отвечающих стандартным требованиям, дающих полное и точное описание на каком-либо формализованном языке процесса обработки информации, приводящей к решению задачи.

 

Субстрат здесь ассоциируется с определенным содержанием (тесты, графики и т. д.) и оформлением (тип носителя) документов.

 

Идеальный конструкт формируется последовательно от этапа нулевого предмета труда к первичному, вторичному и т. д.

 

Субстрат виртуального продукта отражает совокупные затраты естественного субъекта (процессы распредмечивания и опредмечивания требуют психофизических затрат интеллектуального, эмоционально-нравственного потенциала личности/группы), а также искусственного субъекта (технико-технологическое обеспечение деятельности естественного субъекта).

 

2. Жизненный цикл продукта виртуального индивидуального пользователя (на примере компьютерных игр).

 

Естественный и искусственный субъекты создают продукт в виде эффекта погружения естественного субъекта в иллюзорный (мнимый) мир.

 

Субстрат в этом случае ассоциируется с игровыми сюжетами (моделирование событий, активное в них участие естественного субъекта) и формой их технико-технологического обеспечения.

 

В последнее десятилетие компьютерные игры «переместились» на более высокий уровень: виртуальное игровое пространство трансформировалось в сетевое качество, «подкрепленное» соответствующим технико-технологическим обеспечением. Тренды их использования расширились, возможность удовлетворения «аппетита» участников увеличились (игровая тематика вышла на внеигровые темы).

 

Итоги развития ситуации не заставили себя ждать. С одной стороны, продажа игр резко возросла, IT бизнес является наиболее успешным, с другой – обнаружилось негативное явление, связанное с состоянием здоровья геймеров (утрата ими эмоционального личностного компонента, чувства ответственности, отчуждение от привычных координат бытия – природа, семья, школа, друзья, ощущение собственной неполноценности, ненужности) [см.: 3].

 

Негативные последствия стали предметом размышления ученых, политиков, общественных деятелей. Тревогу вызывает рост числа поклонников компьютерных развлечений, изменение субстратной основы самого виртуального продукта.

 

Сейчас примерно 10–14 % из тех, кто играет в компьютерные игры, являются игроманами, то есть испытывают психологическую зависимость от игр [см.: 4]. В России компьютерными и онлайн-играми увлечено почти 40 млн. человек. По прогнозам на 2016 год в различные игры будет вовлечен каждый третий житель России (более 56 млн. человек). Аналогичная картина наблюдается и в других странах. Проведенное компанией «Sony» исследование показало: количество геймеров по всему миру достигло 1 млрд.; 220 млн. из них живет в США [см.: 5].

 

3. Жизненный цикл виртуального продукта, обладающего художественной ценностью (на примере театральных видов деятельности).

 

Спектакль воспроизводит виртуальную реальность, участниками и творцами которой становятся все присутствующие – артисты, зрители, в широком смысле слова – весь персонал театра. В этом плане изречение «театр начинается с вешалки» достаточно точно воспроизводит ситуацию.

 

Процесс и продукт театральных видов деятельности есть производное функционирования двух естественных субъектов (носителей субстратного качества) – артистов и зрителей. Такая ситуация объясняется тем, что артисты и зрители взаимосвязаны друг с другом по параметру «предмет труда».

 

Координаты различны, но функциональная суть одна: артисты играют для зрителей (один вариант предмета труда), зрители, демонстрируя в той или иной форме свое отношение к спектаклю, «переводят» артистов в статус предмета их труда (второй вариант предмета труда).

 

Субстратная основа искусственного субъекта одновременно с качеством предмета труда обнаруживает качество средства труда. Таковыми выступают артисты: их труд становится возможным лишь при содействии «технического сопровождения». В определенной мере зрители также (хотя бы частично, в лице наиболее активной заинтересованной части) способствуют исполнению спектакля, эмоционально его «подпитывая».

 

Субстратной основой виртуального процесса и продукта жизненного цикла в рассматриваемом нами варианте служит психофизиологическое начало, образы, при посредстве которых формируется определенный настрой у зрителей и актеров. Совместными усилиями создается «эффект присутствия», эффект виртуальной сопричастности, возникающий во время спектакля. Финал – изменение в той или иной мере мироощущения как зрителей, так и артистов.

 

Виртуальный продукт может быть рассмотрен с энергетической точки зрения в вариантах экзо- и эндозатрат с выделением или с поглощением энергии. Оба процесса связаны с использованием психофизического потенциала человека, инициировавшего создание виртуального продукта; а также с расходованием овеществленного в компьютерной технике и технологиях труда человека в прошлом.

 

Основу энергетических процессов составляет 10 миллиардов клеток мозга человека, каждая из которых является аналогом мини-электростанции. Электрическая активность мозга возникает в ходе «соприкосновения» внутреннего – «Я» человека с внешним миром – «не Я». Головной мозг функционирует как образование, состоящее из левого и правого полушарий. Электрическая активность проявляется в речевой функции, языке, памяти (левое полушарие); эмоциях, переживаниях (правое полушарие).

 

Иностранные и отечественные ученые измерили скорость первичного электропотока животного и человека. У людей она составляет 100 м/сек. Вычислена доля участия левого и правового полушарий в образовании и функционировании сознания: левое составляет в среднем 4–5 % объема; правое – более 90 % [см.: 6, с. 57–58, 63].

 

Нервно-психическая энергия приводит в движение ресурсы клеток мозга, преобразует образы действительности с их энергетическим эквивалентом в мыслительные операции, формируя искусственные образы. Существенно, что энергия распределяется одновременно и по множеству центров коры головного мозга, возбуждая организм человека в целом (конечности, мимические мышцы лица, речевые, сердечно-сосудистые органы, мышечную и костную системы, железисто-секреторные органы и т. д.).

 

Энергетические ресурсы мозга порождают не только мышление, речь, но и создают основу для функционирования всего спектра эмоционального, духовно-нравственного потенциала человеческой психики.

 

Поясним наличие энергетической составляющей в виртуальных продуктах применительно к различным их видам.

 

1. Энергетическая составляющая продукта виртуального офиса, корпорации проявляется в конструировании человеческим сознанием и эмоциями новой реальности – виртуального инструментария, пригодного для использования в сферах материального и духовного производства.

 

Программные продукты – результат интеллектуально-эмоционального прочтения цели с передачей заказчику точного описания процесса обработки информации на определенном формализованном языке – воплощают энергетический потенциал совместной работы естественного и искусственного субъектов виртуальной деятельности.

 

В случае с продуктом виртуального офиса (вариант коллективной разработки) энергетическая составляющая проявляет себя как человеческие усилия, затрачиваемые на поиск алгоритмов решения задачи; объединение действий разработчиков проекта; достижение совместной договоренности заказчика с исполнителями о ходе работ и ее результатах.

 

Энергетические затраты сопровождают процессы мотивации разработчиков, побуждая их к действию в направлении достижения желаемого результата на всех этапах жизненного цикла вплоть до утилизации программного продукта.

 

Суммарные энергетические затраты, необходимые для создания виртуального продукта, являются итогом усилий программистов, качества общения разработчиков с коллегами и рабочим пространством (искусственным субъектом виртуальной деятельности).

 

В случае с продуктом виртуальных корпораций первое место в энергозатратах держит параметр «единого информационного пространства», в рамках которого функционирует сеть экономических субъектов, работающих в одном направлении, независимо от их физического местонахождения относительно друг друга.

 

Особенность энергетической составляющей программного сетевого продукта сегодня связана с увеличением производительности компьютеров за счет внедрения многоядерной архитектуры, увеличения вместимости средств хранения данных, необходимых для расчетов и моделирования, а также для интернет-публикаций и архива. Программы, работающие в глобальной сети, приобретают функционал программ, работающих на локальных компьютерах. Появляется новая информационная среда – среда облачных исчислений, когда программы «движутся» с компьютера пользователя в облако. Итог – создание облачных версий продуктов [см.: 2, с. 64]. Показатель энергозатрат на производство сетевого виртуального продукта отличается в лучшую сторону от того, который характеризует продукт «стандартного типа».

 

Следует обратить внимание и на такую специфику деятельности виртуальных компаний как готовность «взять на себя» ответственность за внедрение нового элемента производственного процесса – управление знаниями (феномен обучающейся организации) и воспитание «корпоративного духа» у всех участников производственного процесса – руководителей и подчиненных.

 

2. Виртуальный продукт – эффект погружения в мир иллюзий – предполагает энергозатраты по переводу естественного пространства-времени «Я» в искусственное пространство-время – «не Я».

 

Энергетический потенциал компьютерной техники создает среду, в которой тело человека перестает различать естественные (собственные) ощущения от искусственных (виртуальных). Такого рода метаморфозам подвержено до 80 % ощущений пользователя.

 

Первыми появились технические устройства, воздействующие на зрение и слух человека. В настоящее время развиваются технологии, имитирующие тактильные ощущения, запахи, вкус.

 

Технические системы, порождающие виртуальную реальность, воздействуют на рецепторы глубоких подкорковых образований человека с соответствующими этим процессам энергетическими затратами.

 

Погружение человека в виртуальную реальность требует дополнительных эмоциональных, следовательно, и энергетических затрат. По мере вхождения в эпоху информатизации человек меняет форму энергетического общения. Он «перестает» ощущать себя реальным физически и экзистенциально. Он «перенесен душой и телом» в виртуальность – мир, который остается конструкцией сознания и высоких технологий. Если в эпоху индустриализации можно было говорить том, что человек стал продолжением машины, то в век информатизации можно уверенно констатировать, что он становится продолжением или частью своего компьютера [см.: 7, с. 51].

 

3. Продукт виртуальной деятельности, представляющей художественную ценность, вбирает энергетические потоки, ориентированные вовне и вовнутрь. Применительно к театральному продукту это энергетические потоки, исходящие от усилий артистов (коллектива театра) и зрителей. Первые отдают свой энергетический порыв, вторые – вбирают этот поток, формируя свое отношение к спектаклю.

 

Иначе говоря, имеет место уникальное энергетическое взаимодействие и взаимопроникновение: зритель «подпитывает» энергетику артистов (аплодисменты, возгласы одобрения и т. п.), артисты, воспринимая настроение зала, так или иначе, реагируют своей игрой на создавшуюся ситуацию.

 

Спектакль, выступая продуктом виртуального действия, является энергетическим, эмоциональным и информационным феноменом. «Люди идут в театр для развлечения, но незаметно для себя выходят из него с возбужденными чувствами и мыслями, обогащенные познанием жизни духа» [см.: 8, с. 241].

 

Аналогичная метаморфоза приемлема и для оценки игры самих артистов. Воспроизведем типичную картину «творческих мучений» артиста, воспользовавшись воспоминаниями Фаины Раневской: «В театре мне довелось играть роль в пьесе “Капитан Костров”. Придя домой, я вспоминала с отчаяньем и тоской все сцены, где я особенно плохо играла. В два часа ночи позвонил Михоэлс С. М., присутствовавший на спектакле, и извинившись за поздний звонок, сказал: “Вы ведь все равно не спите, а, наверное, мучаетесь недовольством собой, а я мучаюсь из-за Вас. Перестаньте терзать себя, Вы совсем неплохо играли, поверьте мне, дорогая, совсем неплохо”» [см.: 9, с. 96–97].

 

Информационная составляющая виртуального продукта, так же, как и любого другого, выражается в понятиях «потребительная стоимость» и «стоимость». Сущность потребительной стоимости и стоимости виртуальной продукции рассмотрим с учетом особенностей субстратной основы программного продукта; пространственно-временных характеристик его жизненного цикла; соотношения потребительно-стоимостных и стоимостных параметров друг с другом.

 

С учетом результатов такого анализа попытаемся проанализировать базовые аспекты применительно к деятельности виртуального офиса и корпорации; феномена погружения индивида в иллюзорную среду, а также виртуального эффекта, возникающего при создании продукта, обладающего художественной ценностью.

 

Первая позиция относится к определению потребительно-стоимостных и стоимостных особенностей субстратной основы виртуального продукта в процессе его создания, функционирования вплоть до завершающей стадии.

 

Потребительная стоимость выражает качественно-количественные характеристики природной и социальной подсистем системы «человек – ЭВМ»: первая ассоциируется с функционированием ЭВМ (набор команд и определенным образом организованных вычислительных устройств, в совокупности образующих архитектурную платформу), вторая – с качественно-количественным статусом сотрудников.

 

Качественно-количественный аспект потребительной стоимости может быть раскрыт в логико-историческом ключе как смена поколений компьютерных архитектур: от появления в 30-е годы ХХ в. первых реально действующих компьютеров до пятой их модификации – интеллектуальных систем начала 80-х гг. ХХ в.

 

Качественно-количественный аспект потребительной стоимости может быть выражен как соотношение стоимости компьютерной аппаратуры и стоимости рабочей силы, требующейся для ее эксплуатации: период с 1945 по 1970 гг. – дорогая аппаратура и дешевая рабочая сила; с 1970 по 1985 гг. – дешевая аппаратура и дорогая рабочая сила; с 1981 г. – очень дешевая аппаратура и очень дорогая рабочая сила (фиксируется рост численности персонала) [см.:10, с. 398].

 

Анализ потребительно-стоимостных и стоимостных параметров виртуального продукта возможен и в других ракурсах:

– функциональной классификации компьютеров (международные сертификационные стандарты, устанавливающие категориальный статус ЭВМ с отражением их потребительной стоимости и стоимости);

– классификации аппаратных систем по степени их централизации;

– классификации набора команд;

– классификации по параметру производительности вычислительных систем.

 

Потребительно-стоимостные и стоимостные характеристики виртуального продукта приобретают тенденцию развития адекватно созданию квантовых компьютеров, нейрокомпьютеров, оптических компьютеров с учетом непосредственной их связи с социальной подсистемой, ориентированной на программный продукт – результат совместных усилий коллектива разработчиков.

 

Качественно-количественный параметр потребительной стоимости и стоимости программного обеспечения на всех стадиях жизненного цикла определяется затратами конкретного и абстрактного, живого и овеществленного труда, затрачиваемого командой разработчиков, проектирующих и создающих продукт.

 

Производительность команды (создание высококачественного программного продукта, отвечающего требованиям «здесь и сейчас») зависит от общей и профессиональной культуры каждого из участников жизненного цикла продукта и, как следствие, коллектива разработчиков в целом.

 

На этом уровне потребительно-стоимостные и стоимостные параметры программного продукта определяются наличием определенных индивидуальных качеств у работников (работоспособность, целеустремленность, упорство); их интеллектуальной подвижностью (способность к абстрагированию, анализу, синтезу), склонностью к фантазии и интуитивному прочтению проблем; стремлением к новизне, постоянному обогащению знаний и навыков работы со знаковыми системами, умением работать в группе (общительность, способность к проявлению эмпатии), способностью адаптироваться к изменению среды.

 

Обе подсистемы – природная и социальная – обнаруживают реальный потенциал в случае, если обеспечивается взаимодействие пользователя с аппаратурой.

 

Потребительно-стоимостные характеристики интерфейса являются ключевыми при раскрытии содержания и формы информационной составляющей программного продукта. Программист использует вместо реальной аппаратуры возможности более удобного ее аналога – ЭВМ, то есть виртуальную машину, создающую иллюзию одновременного исполнения нескольких программ на одном процессоре.

 

Потребительно-стоимостные и стоимостные характеристики помогают конкретизировать особенности функционирования системы «ЭВМ – человек» с точки зрения функций средств труда. В итоге образуется симбиоз материального (аппаратура) и идеального (мозг разработчика), функционирующий как единое целое, создающее виртуальную продукцию.

 

Программист становится «продолжением или частью своего компьютера» [см.: 7, с. 51]. Он использует свой мозг в качестве предмета и средства деятельности по производству виртуальной продукции. Это уникальное состояние «Я» роднит его с научно-исследовательскими формами труда. Имеется в виду способность к «объемному» видению ситуации (определение архитектуры программного обеспечения; умение комбинировать типовые алгоритмы и приемы, владеть языками программирования и т. п.).

 

Каждая фаза жизненного цикла виртуального продукта имеет свой тип интерфейса по причине различий, существующих между стадиями функционирования системы «человек – компьютер».

 

Вторая позиция относится к определению пространственно – временных параметров информационной составляющей виртуального продукта и оценке производительности вычислительных систем, усилий разработчиков виртуального продукта.

 

Критерием производительности вычислительной системы является временной интервал, затраченный на разработку программы, прежде всего, время использования центрального процессора. Пространственная составляющая жизненного цикла виртуального продукта выступает фактором, влияющим на производительность системы и, как следствие, ее потребительную стоимость и стоимость.

 

В последние годы применяются информационные системы различного назначения, обеспечивающие поддержку многоуровневого управления крупномасштабными территориально распределенными компаниями.

 

При создании корпоративной информационной системы решаются задачи организации пользовательского интерфейса в целях обеспечения «бесшовного» взаимодействия функционирующих подсистем [см.: 11, с. 52–62].

 

Потребительно-стоимостные и стоимостные параметры виртуального продукта на каждой из стадий его жизненного цикла в пространственно-временном плане зависят от качества функционирования социальной подсистемы интерфейса, производительности труда работников; способности их к общению в интерактивном режиме, рациональному использованию потенциала рабочего пространства (процедура слияния файлов, манипуляции совокупностями каталогов).

 

Третья позиция предполагает анализ соотношения потребительно-стоимостных и стоимостных показателей жизненного цикла виртуального продукта.

 

Виртуальный продукт отличается тем, что он является авторским изделием, интеллектуальной собственностью, создание которой сопровождается затратами конкретного и абстрактного труда, не сопоставимыми с расходами, требующимися на изготовление копий.

 

Налицо две совершенно разные стоимости – стоимость оригинала и стоимость копий. Учитывая существующую классификацию программной продукции (уникальная, специализированная, универсальная), ценовая политика определяется потребностью в программных продуктах определенного типа, количеством потенциальных покупателей, их финансовыми возможностями, наличием конкурентов, качеством предлагаемых программ, их известностью, эффективностью рекламной кампании.

 

Определение стоимости программного обеспечения «вибрирует» между равнозначимыми факторами – гарантией высокого качества продукта, предлагаемого в нужное время и в нужном месте, и минимумом затрат на его изготовление.

 

В последние годы наметились изменения в сторону увеличения трудоемкости производства комплексов программных систем и баз данных, наполнения их информацией (сотни человеко-лет) при увеличении длительности жизненного цикла (от нескольких лет до нескольких десятилетий).

 

Одновременно выросли масштабы и функциональная размерность программных компонентов, обеспечение мобильности в применении стандартизации структуры и интерфейсов, рост требований к надежности и безопасности функционирования программных систем [см.: 12, с. 38].

 

Характеристика информационной составляющей жизненных циклов разных виртуальных продуктов имеет особенности. Попытаемся выявить их с учетом потребительно-стоимостных и стоимостных параметров виртуального офиса и корпорации; ситуации «погружения» в мир иллюзий; эффекта, сопровождающего создание продукта художественных видов деятельности.

 

Потребительно-стоимостные и стоимостные характеристики любого типа виртуального производства рассмотрим на примере базового «среза» интерфейсов. Последние, естественно, не могут не отражать особенность жизненных циклов в аспекте взаимодействия подсистемы «человек» с подсистемой «вычислительная техника».

 

1. На примере офисных проектных структур можно проследить историю трансформаций интерфейсов.

 

На начальном этапе взаимодействие обеспечивалось благодаря программам, составленным на машинных кодах. Не было не только виртуального, но и текстового их оформления. Этот уровень ЭВМ соответствовал социальной составляющей интерфейса, так как понимание архитектуры электронного устройства было доступно ограниченному кругу профессионалов – носителей уникального вида труда.

 

С появлением текстово-логического описания программ совершенствовалась информационная составляющая, постепенно изменялся и квалификационный статус разработчиков, владевших языками программирования высокого уровня (Фортран, Паскаль и т. д.)

 

Потребительно-стоимостные и стоимостные параметры общей подсистемы «человек – ЭВМ» приобретали характер последовательного изменения операционных систем (программирование обеспечивалось на текстовых и графических интерфейсах).

 

В офисном варианте представлена информационная составляющая программного продукта. С одной стороны, это язык программирования (искусственный феномен), с другой – язык традиционного разговорного общения (естественный феномен).

 

В подсистеме «человек – человек» язык общения в начале был однороден и понятен (с каждой стороны выступает один и тот же субъект – человек). В подсистеме «человек – ЭВМ» человек «инструктировал» машину, используя один вариант языков и интерфейсов, а машина «контактировала» с человеком с помощью других языков.

 

Это сложное переплетение потребительно-стоимостных характеристик получило новый импульс развития в сетевых структурах – виртуальных корпорациях.

 

Виртуальная корпорация, связывая в единое целое специфические цели и координируя усилия входящих в нее организаций с точки зрения потребительно-стоимостных и стоимостных показателей, является кооперативной сетью, наделенной ключевыми компетенциями и базирующейся на единой информационной системе. Традиционные интерфейсы, используемые в ограниченном пространстве – времени сетевыми хозяйствующими субъектами, изменили их алгоритм, создали новый инструментарий обеспечения жизненных циклов продукта виртуальных компаний. Трансформировались обе подсистемы: техническая и социальная, и как следствие появился новый вариант интерфейса. Сетевая операционная система предоставила пользователю особую «виртуальную машину», обращение с которой существенно упростилось. Распределительные системы объединили все компьютеры в паутину – сеть.

 

Интегрирующим фактором выступила групповая форма организации работы (средства обеспечения сотрудничества и координации; CALS – технологии, ERP – системы). CALS – технологии обеспечили эффективный обмен информацией между субъектами сети, связали в единое целое стадии жизненного цикла изделия, используя новую идеологию организации социальной подсистемы интерфейса.

 

Высокий уровень «пересечения» трудовых процессов, конкретного живого труда работников, расширение групповых вариантов создания потребительной стоимости – стоимости продукта предполагали новый подход к оценке вклада каждого работника в производство как готового, так и конечного продукта.

 

Появляются сложные для решения не только технические, но и социальные проблемы, связанные с оценкой трудоемкости интеллектуальных видов работы в контексте требований этического порядка (высокий уровень доверия друг другу, нормирование взаимных обязательств и ответственности в соблюдении стандартов).

 

Виртуальные корпорации создают весомые конкурентные преимущества за счет снижения затрат на основные и оборотные средства. Эти изменения требуют нового мышления руководителей, организации работы всех сотрудников по типу «постоянно обучающейся структуры».

 

Сегодня информационная составляющая жизненного цикла виртуального продукта формируется с расчетом на КИС (корпоративные информационные системы) и, главное, создание на ее основе ЕИП (единого информационного пространства) с соответствующим интерфейсом [см.: 13, с. 61–70; 11, с. 53–62].

 

2. Информационная составляющая процесса «погружения» субъекта в виртуальную среду – трехмерное искусственное пространство – предполагает наличие интерфейса человека (творца) с компьютерной техникой, создающей графические, акустические, пластические или иные свойства, интересующие пользователя.

 

Потребительная стоимость и стоимость воспроизведения эффекта присутствия в иллюзорном мире возникает одновременно с намерением субъекта и продолжается до тех пор, пока он сам не прекратит этот процесс. Жизненный цикл создаваемого симбиотического интерфейса «Я – мой компьютер», таким образом, совмещен с процессом создания самого продукта – эффектом пребывания в виртуальной среде.

 

Сегодня такого рода добровольное погружение в той или иной форме получает все большее распространение. Это заметно на быстром распространении новой формы досуговой деятельности – компьютерных игр в контексте развития мощностей современных вычислительных систем и уменьшения их стоимости. Компьютерные игры создают параллельный мир виртуальной реальности, выходя из которого человек невольно проецирует матрицу виртуальности на реальный мир. Возникает психология зависимости, основой которой становятся неудовлетворенность человека жизнью, попытки ухода от насущных проблем. Сейчас примерно 10–14 % из тех, кто играет в компьютерные игры, теряют индивидуальность. Погружение в виртуальный мир в совокупности с агрессивным содержанием многих компьютерных игр все чаще приводит к подростковой агрессии, жестокости, вплоть до убийства родных за запрет пользоваться компьютером [см.: 14, с. 31–32].

 

3. Информационная составляющая жизненного цикла виртуального продукта, обладающего художественной ценностью, имеет общие черты с интерфейсом, при посредстве которого создается «эффект погружения» в иную среду. Отличие в том, что здесь действие строится с использованием компонентов реальной природы. Так, роль интерфейса, соединяющего актерский коллектив со зрителями, выполняет интерактивное общение. Потребительная стоимость и стоимость виртуальной продукции, обладающей художественной ценностью, совпадает с ее жизненным циклом. В последнем поэтапно реализуется двоякая цель: с одной стороны, исходящая от актеров, с другой – от зрителей.

 

Список литературы

1. Тихомирова Н. В. Умные кадры для СМАРТ-города // Информационное общество. – 2012. – № 6. – С. 58–61.

2. Берестнева О. Г., Брылина И. В., Корниенко А. А., Моисеенко А. В. Визуальный язык как средство коммуникации в системе «человек – машина» // Информационное общество. – 2014. – № 3. – С. 63–69.

3. Баева Л. В. Мир ценностей геймера: аксиологический портрет поклонников компьютерных игр // Информационное общество. – 2014. – № 2. – С. 27–34.

4. Митагина А. Игры кончились // Православие.Ru. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.pravoslavie.ru/49445.html (дата обращения 05.09.2016).

5. Sony насчитала в мире 1 млрд. геймеров // Канобу – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://kanobu.ru/news/sony-naschitala-v-mire-1-mlrd-qejmerov-366437 (дата обращения 05.09.2016).

6. Яковлев А. И. Электрическая природа сознания // Социально-гуманитарные знания. – 2007. – № 6. – С. 57–63.

7. Баева Л. В. Виртуальная сансара: трансформация модели реальности в условиях информационной культуры // Информационное общество. – 2012. – № 2. – С. 44–51.

8. Станиславский К. С. Статья, речи, беседы, письма. – М.: Искусство, 1953. – 782 c.

9. Щеглов Д. Фаина Раневская: «Судьба – шлюха». – М.: АСТ, 2003. – 203 с.

10. Одинцов И. О. Профессиональное программирование. Системный подход. – 2 – е изд. – СПб.: БХВ-Петербург, 2004. – 624 с.

11. Марков Н. Г. Инструментальные средства для создания единого информационного пространства промышленных компаний // Информационное общество. – 2014. – № 3. – С. 53–62.

12. Зеленко Л. С. Технологии программирования и программная инженерия. – Часть 1. – Самара: Изд-во СГАУ, 2006. – 96 с.

13. Богданов А. В., Дегтярев А. Б., Мареев В. В., Нечаев Ю. И. Гибкое динамическое объединение ресурсов, или сервисно-ориентированный вычислительный грид // Информационное общество. – 2012. – № 2. – С. 61–70.

14. Прокудин О. Е. Проблема социокультурной адаптации в пространстве компьютерных игр // Информационное общество. – 2013. – № 5. – С. 30–35.

 

References

1. Tikhomirova N. V. «Smart» Personnel for a Smart-City [Umnye kadry dlya SMART-goroda]. Informatsionnoe obschestvo (Information Society), 2012, № 6, pp. 58–61.

2. Berestneva O. G., Brylina I. V., Kornienko A. A., Moiseenko A. V. Visual Language as a Communication Tool in the Man-Machine System [Vizualnyy yazyk kak sredstvo kommunikatsii v sisteme “chelovek – mashina”]. Informatsionnoe obschestvo (Information Society), 2014, № 3, pp. 63–69.

3. Baeva L. V. Axiological Portrait of Gamers [Mir tsennostey geymera: aksiologicheskiy portret poklonnikov kompyuternykh igr]. Informatsionnoe obschestvo (Information Society), 2014, № 2, pp. 27–34.

4. Mitagina A. The Games are Over [Igry konchilis]. Available at: http://www.pravoslavie.ru/49445.html (accessed 05 September 2016).

5. Sony Have Counted 1 Billion Gamers in the World [Sony naschitala v mire 1 mlrd. geymerov]. Available at: http://kanobu.ru/news/sony-naschitala-v-mire-1-mlrd-qejmerov-366437 (accessed 05 September 2016).

6. Yakovlev A. I. Electrical Nature of Consciousness [Elektricheskaya priroda soznaniya]. Sotsialno-gumanitarnye znaniya (Socio-Humanitarian Knowledge), 2007, № 6, pp. 57–63.

7. Baeva L. V. Virtual Samsara: the Transformation of a Model of Reality in Terms of Information Culture [Virtualnaya sansara: transformatsiya modeli realnosti v usloviyakh informatsionnoy kultury]. Informatsionnoe obschestvo (Information Society), 2012, № 2, pp. 44–51.

8. Stanislavskiy K. S. Articles, Speeches, Conversations, Letters [Statya, rechi, besedy, pisma]. Moscow, Iskusstvo, 1953, 782 p.

9. Scheglov D. Faina Ranevskaya: “Fate – Whore” [Faina Ranevskaya: “Sudba – shlyukha”]. Moscow, AST, 2003, 203 p.

10. Odintsov I. O. Professional Programming System Approach [Professionalnoe programmirovanie. Sistemnyy podkhod]. Saint Petersburg, BKhV-Peterburg, 2004, 624 p.

11. Markov N. G. Tools to Create a Single Information Space of Industrial Companies [Instrumentalnye sredstva dlya sozdaniya edinogo informatsionnogo prostranstva promyshlennykh kompaniy]. Informatsionnoe obschestvo (Information Society), 2014, № 3, pp. 53–62.

12. Zelenko L. S. Programming Technology and Programming Engineering. Part 1. [Tekhnologii programmirovaniya i programmnaya inzheneriya. Chast 1]. Samara, SGAU, 2006, 96 p.

13. Bogdanov A. V., Degtyarev A. B., Mareev V. V., Nechaev Yu. I. Flexible Dynamic Pooling of Resources or Service-Oriented Grid Computing [Gibkoe dinamicheskoe obedinenie resursov, ili servisno-orientirovannyy vychislitelnyy grid]. Informatsionnoe obschestvo (Information Society), 2012, № 2, pp. 61–70.

14. Prokudin O. E. Socio-Cultural Adaptation in Computer Gaming Space [Problema sotsiokulturnoy adaptatsii v prostranstve kompyuternykh igr]. Informatsionnoe obschestvo (Information Society), 2013, № 5, pp. 30–35.



1 Предметом обсуждения все чаще становятся вопросы трансформации интеллектуальных способностей естественного субъекта, занятого в сфере виртуальных видов деятельности (снижение объема памяти, изменение качества хранимой информации) [см: 2, с. 5-25].

2 Беспокойство вызывает эмоционально-нравственная составляющая личности естественного субъекта [см: 3, с.41-52].

 
Ссылка на статью:
Соснина Т. Н. Субстратная, энергетическая и информационная составляющие жизненных циклов виртуальных продуктов (методологический аспект) // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2016. – № 3. – С. 21–36. URL: http://fikio.ru/?p=2200.

 
© Т. Н. Соснина, 2016

УДК 316.324.8

 

Тяпин Игорь Никифорович – федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Вологодский государственный университет», кафедра философии, профессор, доктор философских наук, кандидат исторических наук, Вологда, Россия.

E-mail: i.n.tyapin@mail.ru

160000 г. Вологда, ул. Ленина, 15,

тел.: 8(172)72-45-62.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Тесная связь науки и идеологии приводит к тому, что господство идеологии, выражающей корыстные интересы меньшинства, порождает соответствующие ей лженаучные концепции. К таким ошибочным концепциям в настоящее время можно отнести широко используемые в теории постиндустриального (информационного) общества представления об «обществе знания» и «сетевом обществе».

Результаты: Концепция постиндустриализма опирается на размытый и противоречивый методологический аппарат. Она игнорирует цивилизационный подход, не признавая права стран на «незападный» путь развития. Мировая статистика не подтверждает утверждений постиндустриалистов о сокращении индустриального материального производства и замещении его накоплением знаний. В действительности производство материального продукта просто перемещается из стран «большой семерки» в развивающиеся страны Азии, Африки и Латинской Америки. Тем самым укрепляется система неоколониализма.

Концепция «сетевого общества» доводит до предела примитивный технологический детерминизм, утверждая, что сети децентрализуют исполнение и распределяют принятие решений, не имеют центра и действуют на основе бинарной логики. Получается, что социальное развитие происходит без участия воли человека.

Выводы: Новые компьютерные технологии не приводят к качественному изменению ни сущности знания, ни сущности материального производства. Главная цель постиндустриализма состоит в переключении внимания с реальных проблем на мнимые успехи и в распространении модели либерального тоталитаризма, черты которого все явственнее приобретает современное западное общество.

 

Ключевые слова: идеология; наука; общество знания; сетевое общество; информационное общество; постиндустриальное общество.

 

The Concept of “The Knowledge Society” and “The Network Society”: Science or Ideology?

 

Tyapin Igor Nikiforovich – Vologda State University, Department of philosophy, Professor, Doctor of Philosophy, Vologda, Russia.

E-mail: i.n.tyapin@mail.ru

Lenina Street 15, Vologda, Russia, 160000,

tel.: 8(172)72-45-62.

Abstract

Background: The close relationship of science and ideology leads to the fact that ideology prevalence, expressing the vested interests of the minority, generates a pseudo-scientific concept. Nowadays such erroneous concepts include the ideas about the “knowledge society” and “the network society” widely used in the theory of postindustrial (information) society.

Results: The concept of post-industrialism is based on vague and contradictory methodological apparatus. It ignores civilizational approach, not recognizing the right of some countries for non-Western way of development. The world statistics does not confirm allegations of post-industrialists on the reduction of industrial material production and its substitution by some knowledge accumulation. In fact, material production is simply transferred from the “Big seven” countries to developing countries of Asia, Africa and Latin America. Thereby the system of neo-colonialism is strengthened.

The concept of “the network society” stretches primitive technological determinism to the limit, stating that the network decentralizes execution and distributes decision making, it is not centered and operates on the basis of binary logic. It turns out that social development takes place without any human will.

Conclusion: A new computer technology does not result in a qualitative change either in knowledge, or in material production essence. The main goal of post-industrialism is to divert attention from real challenges to imaginary success and disseminate the model of liberal totalitarianism, which becomes more and more popular in modern Western society.

 

Keywords: ideology; science; knowledge society; network society; information society; post-industrial society.

 

Системная связь науки и идеологии является характерной чертой цивилизации Нового и Новейшего времени. Как полагает С. Г. Кара-Мурза, идеология – продукт буржуазного общества – собственно говоря и возникла вместе с наукой как ее «сестра» [5, с. 184]. Она быстро стала паразитировать на науке апеллированием к природе, законам физики, механики, биологии и т. д. Большинство современных идеологий независимо от их происхождения утверждают, что основываются на науке или даже составляют базу самой науки, стремясь таким образом обеспечить себе легитимацию «наукой». Идеология в принципе не является ни ложью, ни злом, но объективным и необходимым духовным компонентом социального бытия. Как отмечает С. С. Сулакшин, идеология есть собрание ценностей, а ценности порождают цели и управленческие, и частные в разных сферах человеческой деятельности, в том числе в науке. По его мнению, усеченное понимание науки только как знаний ложно и неэффективно. Знания – это всего лишь первый этап на оси познавательного потенциала науки в пространстве двух потенциалов – познавательного и преобразовательного [9]. Взаимодействие идеологии и науки может быть положительным как для самой науки, приводя, по терминологии В. И. Вернадского к «взрывам научного творчества», так и для всего общества. Скажем, идеология, вытекающая из адекватной реальности (структурированной и сконструированной в том числе научным познанием) национальной идеи, выступает как объективный фактор государственного бытия, самостоятельный источник и одновременно форма власти: в ее лице весь комплекс общественно-исторических ценностей соединяется в целостную систему общественно-государственной идентичности. Однако любая идеология стремится обосновать тот социальный и политический порядок, который она защищает через апелляцию к естественным законам природы и общества. И если начинает господствовать идеология аморальная, выражающая исключительно эгоистические интересы некоего меньшинства, то научное знание (не являющееся само по себе рефлексивным мировоззрением) легко искажается и используется, интерпретируется таким образом, что превращается во зло, в инструмент манипуляции, размывания базовых ценностей.

 

Именно такое положение вещей в полной мере характерно для современного мира. Управленческое сообщество, в которое входят ослабевшее государство, окрепшая международная бюрократия, финансовая власть, ТНК и крупный бизнес, заботится об управляемости своей системы, предлагая индивиду, в виде так называемого «формируемого общественного мнения», предопределенную «картину будущего», выводимую в том числе из «научной» статистики эмпирических наблюдений и ссылок на «истинные» (на самом деле – лженаучные) концепции. Совокупность исторически меняющихся лженаучных концепций позволяет: а) размывать, нивелировать и менять нравственные установки и принципы (будучи их постоянным «провокатором»), б) устранять в массовом сознании крайне необходимую для манипуляторов разницу между знанием и информацией, в) вызывать перманентную социальную неустойчивость, приводящую к деградации системообразующих социальных институтов, ослаблению суверенных политико-цивилизационных образований.

 

В этой связи не случайным представляется то обстоятельство, что модным трендом теоретической социологии последних десятилетий стало рассмотрение современной социальной системы как «общества знания» и/или «сетевого общества». Обе концепции практически во всех своих разновидностях явно восходят к более ранним теориям постиндустриального общества (иначе современного индустриального, информационного общества, общества «третьей волны», «общества четвертой формации» и др.), уже полвека выступающим на Западе в качестве мейнстрима развития общества.

 

Момент рождения образа будущего мира, ставшего мировоззренческой базой постиндустриального подхода в западной социологии, можно отнести к рубежу 1950-х – 1960-х гг. Именно тогда социологи США и Европы утвердились в выводе, что никакие политические, идеологические и социальные различия в современных условиях не могут считаться более важными, чем фактор технологического прогресса. Выход в 1973 г. книги Д. Белла «Грядущее постиндустриальное общество» вызвал взрыв интереса к постиндустриальной проблематике, став своеобразным рубежом, за которым последовала волна работ и концептуальных вариаций. В итоге концепция постиндустриального общества получила свое развитие в трудах З. Бжезинского, Дж. Гэлбрейта, Р. Катца, М. Маклюэна, Е. Масуды, О. Тоффлера, А. Турена и др.

 

Согласно постиндустриальной теории, общество независимо от политических систем и культур неизбежно в своем развитии проходит последовательно одинаковые фазы, критерий которых заключается в технологических аспектах организации общественного производства: аграрную (господствует первичный сектор производства), индустриальную (приоритет вторичного промышленного сектора производства) и постиндустриальную (приоритет сектора сервиса/услуг). Принцип доминирования определенного сектора производства определяет степень развитости и провозглашаемый тип того или иного общества.

 

Теоретики постиндустриализма неустанно убеждают человечество, что под воздействием НТР (комплексная автоматизация, электронизация и т. д.) неуклонно и закономерно идет формирование общества, в экономике которого преобладает инновационный сектор экономики с высокопроизводительной промышленностью, индустрией знаний, высокой долей в ВВП высококачественных и инновационных услуг, конкуренцией во всех видах экономической и иной деятельности, а также более высокой долей населения, занятого в сфере услуг, нежели в промышленном производстве. Эффективная инновационная промышленность насыщает потребности всех экономических агентов, потребителей и населения, постепенно снижая темпы своего роста и наращивая качественные, инновационные изменения. Научные разработки становятся главной движущей силой экономики – базой индустрии знаний. Наиболее ценными качествами являются уровень образования, профессионализм, обучаемость и творческий подход работника. Главным интенсивным фактором развития постиндустриального общества объявляется человеческий капитал – профессионалы, высокообразованные люди, наука и знания во всех видах экономической инновационной деятельности.

 

Безусловно, теория постиндустриального общества, или постиндустриализма, – это интересное и по-своему значимое явление в гуманитарной науке. Но это – интересный миф, происхождение которого, как полагают Г. В. Осипов и С. Г. Кара-Мурза, было обусловлено глубоким кризисом западного общества, не сводящегося к кризису индустриализма как технологического и экономического уклада, но выступающего кризисом мировоззренческой матрицы, на которой было собрано и в течение четырех веков воспроизводилось западное общество [10, с. 6]. В рамках постиндустриалистских теорий даже на простой логический вопрос – «если почти все занимаются сервисом, то откуда берутся всё расширяющиеся и множащиеся материальные блага?» – ответа не получить. То есть объяснительная модель постиндустриализма элементарной проверки на логическую достоверность не выдерживает. Предлагая определенный объяснительный и прогностический потенциал для понимания особенностей развития современного мира, она одновременно демонстрирует и признаки политического проектного и манипулятивного содержания.

 

Как отмечают авторы коллективной монографии «Постиндустриализм. Опыт критического анализа», конкретно недостоверность и манипулятивность постиндустриализма заключается в следующем [13, с. 24, 260–261]:

 

Во-первых, категориальный аппарат «теории» является релятивистским и довольно безответственным. Скажем, что считать сервисом (в русском переводе – услугами). В этом вопросе очевидна размытость и противоречивость. Кроме бытовых услуг (которые вообще-то были всегда), а также интеллектуальной, в частности научной и образовательной деятельности, здесь есть еще почти не упоминаемые, но главные виды: торговля, банкинг, финансы. То есть в рамках сферы сервиса возникает столкновение двух образов жизни – трудового и паразитического. Именно на область финансовых спекуляций, регулярно потрясающих мировую экономику и разоряющих целые страны и народы, приходится львиная доля современного ВВП. Нетрудно представить себе степень мотивации в стремлении увековечить паразитический порядок вещей. Нетрудно представить себе степень цинизма и преступности в этом устремлении. Нетрудно представить себе уровень ресурсов, которые бросаются на увековечение, трансформацию, осовременивание механизмов воплощения паразитизма. Нетрудно представить себе возможности мобилизации, покупки для этого выдающихся умов, целенаправленного построения мировых механизмов манипуляции и силового охранительства паразитизма. Игра для бенефициаров мирового паразитизма стоит свеч.

 

Во-вторых, игнорирование пространственных динамических перераспределений позволяет в рамках этой теории говорить о линейном фронте мирового развития и его универсальной стадиальности. Иной, а именно – цивилизационный концепт развития мира в виде локальной вариативности отбрасывается. Следовательно, право остального мира на «незападный» путь развития, на политическую и культурную самобытность отрицается или не признается в принципе на основании «научных» данных.

 

В-третьих, игнорируется значимая эмпирика. Утверждение о сокращении индустриального материального производства не подтверждается на мировом статистическом материале. Оно видоизменяется, но объемы материальных ресурсов – продуктов питания, одежды, лечения, энергетики, жилья, транспорта, коммуникаций, потребляемых людьми, только растут. Произошел перенос индустриальных и аграрных производств в развивающиеся страны Азии, Африки, Латинской Америки. Происходит неуклонное сокращение высокооплачиваемых рабочих мест, снижение уровня оплаты труда, размывание «среднего класса». Растет и потребление нематериального продукта. Однако подверстывая в общий зачет сервиса, приходящего «на смену» индустриальному и аграрному материальному производству, и производство знаний, информации и финансовую деятельность, объявляя это благим и неизбежным процессом, универсальной дорогой прогресса человечества, авторы таких теорий преследуют показанную выше цель и заинтересованность. Заключается она в воспроизводстве глобального механизма эксплуатации мира неоколониализма, когда финансовая деятельность – это сервис, а мировая держава – долларовый эмитент – на 80 % свою экономику формирует с помощью подобного сервиса.

 

По сути, постиндустриальное общество – это самоназвание современного Запада. Это достаточно широкое рамочное понятие, объединяющее в себе такое количество концепций, что некоторые из них опровергают сами основы постулатов, выдвинутых Д. Беллом и др. Бездумное употребление этого понятия неизбежно вызывает терминологическую путаницу. С одной стороны, постиндустриальное общество – это вполне конкретная теория развития общественных систем; с другой – это совокупность представлений о будущем, которое также именуется постиндустриальным обществом.

 

У Д. Белла уже нашла отражение и идея «общества знания». Основами же концепции «knowledge society» выступили сформулированные Р. Лэйном (создателем данного понятия), Ф. Махлупом, П. Друкером положения о превращении знания в главнейший, по сравнению с землей, рабочей силой и капиталом, экономический ресурс и о формировании так называемого посткапиталистического типа общества. Впервые «знание» было определено не как гносеологическая сущность, инструмент познания мира, но как основание развития общественного и экономического устройства – самоценный товар, услуга, капитал и, в конечном счете, детерминанта развития общественных отношений. Ключевым стал тезис об эффективном взаимодействии производства знания с созданием материального продукта. В дальнейшем Н. Штер, П. Вайнгарт, Р. Хатчесон, М. Кастельс указали на эволюцию под воздействием расширяющегося производства знаний социальной структуры (доминирование интеллектуальных профессий) и ценностных ориентаций (приоритет творчества, духовного потребления), а также демократизацию и рационализацию всей системы общественного управления. Дж. Майер, Г. Ицковиц развили мысль о том, что главнейшим институтом такого общества становятся университеты.

 

Поскольку концепция общества знания (далее мы будем использовать аббревиатуру КОЗ) является идеологическим порождением социокультурной системы Запада, способом его самоидентификации в современном мире, ее критика в западной научно-философской литературе (Ф. Уэбстер, М. Маклюэн, Н. Луман и др.) является большей частью умозрительной, не связанной с характеристиками отдельных стран и сводится, в основном, к выделению абстрактных «рисков» вроде искажения смысла знаний при их передаче, неспособности справиться с огромными объемами информации, невозможности учета случайных факторов, влияющих на процесс принятия решений. Тем не менее, западные авторы признают, что вся совокупность идей общества знания не представляет собой целостную концепцию.

 

Интерес к теме общества знания в нашей стране обусловлен более всего системным кризисом, который переживает российская цивилизация. Большинство авторов, являющихся сторонниками базовых положений концепции общества знания (И. Ю. Алексеева, B. Л. Иноземцев, В. Г. Юдин, В Н. Шевченко и др.), видят в обществе знания некий универсальный проект эволюции человечества и возрождения России, решения клубка глобальных проблем, прорыв к сверхмодерну. Тем самым российские философы и социологи признают, что по своей глубине и масштабу общество знания выступает проблемой цивилизационного порядка.

 

Наряду с апологией идей общества знания заметным становится и направление их трезвой критики, представители которого (Д. В. Ефременко, В. А. Лекторский, Г. В. Осипов, С. Г. Кара-Мурза и др.) исходят из того, что накопилось достаточно сигналов, позволяющих скорректировать этот проект, разработанный в обстановке технократических иллюзий 1970-х – 1990-х гг.

 

Первая группа замечаний в адрес концепции общества знания связана с ее недоработанностью и внутренней противоречивостью. Здесь речь может идти о нерешенности проблемы содержания исходного понятия: какое знание считать ценным, чем знание отличается от информации и т. д. Если пойти дальше исходного утверждения о сциентифицированном характере знания, то окажется, что критерием его ценности становится не просто научность, а экономическая эффективность, связь с действием, утилитарность (при том, что некоторые считают это признаками не знания, а информации).

 

Если «желтая» газета и научный журнал имеют одинаковую рыночную стоимость, то по этой логике получается – они одинаково «знаниеёмкие» и в равной степени двигают прогресс. В итоге даже сторонниками КОЗ признается, что не только научное знание играет важную роль. Своеобразие других видов знания, в том числе знаний, накопленных в процессе практической деятельности, результатов жизненных наблюдений, технических и «деловых» знаний, «не дотягивающих (и не обязанных «дотянуть») до статуса научных и теоретических – необходимо учитывать, чтобы понимать причины успеха инноваций в одних случаях и отрыва теории от практики в других» [1, с. 255]. Возникает и закономерный вопрос о месте и роли в будущем обществе мировоззренческого знания.

 

Недопустимость преувеличения объективности научного знания и переоценки его социальной релевантности уже общепризнана. Но даже если предположить, что общество будущего станет строиться исключительно на научном знании, все равно не удастся свести все разнообразие проявлений личности и культуры к знанию.

 

Не получила удовлетворительного решения проблема признаков будущего общества знания, определения того, считать ли его современным этапом «постиндустриального» и «информационного» общества или же качественно иным типом. Предлагаемые варианты черт не всегда стыкуются друг с другом, а многие из них, такие как замещение других форм знания наукой, использование информационных технологий в экономике, трансформация источников социальных конфликтов, размыты и, строго говоря, признаками определенного типа общества не являются. Скептиками подчеркивается преувеличенность доли наукоемких отраслей, субъективизм деления по секторам: какие предприятия относятся к «сектору знаний», а какие – нет. Выраженное отличие общества знаний от предыдущего, условно говоря, либерально-капиталистического общества в плане сущности экономического и политического строя не обнаруживается.

 

Как отмечает, к примеру, Н. Н. Шамардин, трудности категоризации «общества знания» во многом связаны с тем, что новые компьютерные технологии качественно не меняют сущности знания. Радикально меняются только возможности получения, хранения, переработки и трансляции знаний, что приводит к беспрецедентному увеличению количества информации и ускорению ее циркуляции. Именно поэтому представляется спорным, что так называемое общество знания существенно отличается от предыдущих типов общества [12, с. 188]. Сюда же можно отнести важный «экономический нюанс». Поскольку знания в принципе не приспособлены к тому, чтобы служить товаром, постольку сложно определить затраты на их производство, их стоимость как товара невозможно измерить общественно необходимым трудом, затраченным на их создание.

 

Вторая группа аргументов критики концепции общества знания вытекает из ее несоответствия реальным тенденциям социальной эволюции, усугубляемого игнорированием глобальных проблем, стоящих перед человечеством.

 

Здесь следует указать на усиление вместо предсказываемых автономизации и демократизации институтов политического контроля вследствие необходимости предотвращения системных угроз. Д. В. Ефременко полагает, что «если расширенное воспроизводство риска можно считать нормальным проявлением человеческой деятельности, то специфика ситуации, которую часто характеризуют как становление общества знания, состоит в скачке от аккумуляции к мультипликации риска» [4, с. 55] и переходе одних видов риска в другие, в том числе политические.

 

Однобокое видение прогресса (по принципу: чем больше знания, тем больше свободы и благополучия) породило у сторонников концепции общества знания непонимание того, что сама свобода в принципе невозможна без наличия в жизни некоторых зон неопределенности – пространства незнания. Вторжение науки в эти зоны чревато резким нарушением установившихся в социальном порядке равновесий. В результате место либеральной идеологии свободного обмена в современных обществах занимают программы возмещения убытков, ориентированные на социальные последствия не института рынка, но государственной деятельности. Система политики возвысилась над трудом, экономикой, техникой и самим обществом.

 

Рассуждения о росте прогресса и креативности явно противоречат реальным тенденциям культурной эволюции «усредненной» личности и общества. Здесь очевидно наблюдается усиление господства массовой культуры, упрощенной рациональности, массовая люмпенизация и деполитизация населения. Капитализм осознал возможности своего выживания, превратив лишних на производстве людей в тех, кто нужен потреблению (причем отнюдь не научных знаний), которое стало коллективной мечтой масс и способом их времяпрепровождения.

 

Особое внимание следует обратить на кризис системы образования, в первую очередь высшего. Постмодерн привел к принятию той точки зрения, что в современном мире не может быть единой образовательной идеологии, единого видения мира, ценностей. Знание стало специализированным, ставя перед каждым человеком дилемму: либо классический идеал образованности, включающий теоретико-мировоззренческий фундамент и глубокие знания в какой-либо профессиональной области, либо тот необходимый минимум, который обеспечит более-менее «успешный» социальный статус. В концепции общества знания само знание есть не обладание неким багажом, а способность «приводить нечто в движение». В этом контексте происходит смена «парадигмы целей» на «парадигму ролей», обеспечивающих включение человека в социокультурное пространство. Основной функцией университетов становится поставка обществу «игроков», «способных выполнять различные роли на постах, которые требуются институтам» [2, с. 8]. Человек стал субъектом лишь инструментальных действий, из личности он превращается в организм, выполняющий определенные функции.

 

Доступность больших объемов информации породила «парадокс информационной насыщенности». Вместо того чтобы интерпретировать информацию, сопоставлять ее с личным опытом и создавать новое знание, обучающиеся предпочитают брать готовое (допустим, в Интернете) и машинально трансформировать в ожидаемый от них результат. В итоге как раз и происходит подмена знания информацией. Исчезает навык критического анализа информации, способствующего формированию знания.

 

Многие составные части концепции общества знания явно не состыкуются с теми формами сознания, которые оперируют этическими ценностями. С. Г. Кара-Мурза отмечает, что общество знания не является обществом совести, в нем отдается приоритет эффективности, т. е. силе. Концепция общества знания фактически использует устаревший тезис о ценностной нейтральности науки и почти «не замечает» нравственных проблем, несмотря на очевидную невозможность «уловить» ценности научным методом. В ней игнорируется фундаментальное противоречие между научным знанием и этическими ценностями, то обстоятельство, что знание как таковое не всегда есть добро.

 

Добавим к этому, что в западной литературе, в которой концепт общества знания как «общества будущего» более разработан, он рассматривается в отрыве от понятия «духовное производство» как идеальной формы связи, отношений и определенного типа общения людей. Оно, собственно, и возникает из потребности, из настоятельной необходимости общения с другими людьми (что отмечали еще классики марксизма). Во-первых, духовное производство помимо традиционных видов духовной деятельности (наука, искусство и пр.), включает в себя виды услуг, связанные с воспроизводством, хранением, распространением и потреблением интеллектуальной продукции. Причем эти границы подвижны, постоянно расширяются по мере сближения духовного производства с другими сферами общественной жизни людей. Во-вторых, это совокупность межличностных отношений в процессе производства, обмена, распространения и потребления ими духовных ценностей, которые получают свою институциональную форму выражения, организуются в систему социальных учреждений и норм поведения в социуме (институциональный аспект деятельности). Таким образом, налицо грубейшая методологическая ошибка!

 

Термин «сетевое общество» был введен в обращение норвежским социальным психологом С. Бретэном, который, в свою очередь, опирался на понятия «сетевой город», «сетевая страна», применявшиеся социологами Торонтского университета. Распространение же словосочетание получило в 1990-е гг. благодаря книгам Я. ван Дейка и М. Кастельса.

 

Я. ван Дейк определяет «сетевое общество» как общество, в котором комбинация социальных сетей и медиасетей формирует и основной способ организации наиболее важных структур на всех уровнях (на личном уровне, коллективном и общественном). Он сравнивает этот тип общества с массовым типом общества, которое сформировано группами, организациями и сообществами, организованными в условиях физического соприсутствия.

 

Испанский социолог-постмарксист М. Кастельс рассматривает формирующуюся сегодня в глобальном масштабе социальную структуру как сетевое общество, важнейшей чертой которого выступает даже не доминирование информации или знания, а изменение направления их использования, в результате чего главную роль в жизни людей обретают глобальные, сетевые структуры, вытесняющие прежние формы личной и вещной зависимости. По мнению Кастельса, в современном мире сетевые принципы общественного устройства постепенно сменяют иерархические: если ранее сеть, сетевая организация была отображением лишь внутренней структуры общества, ее подсистем и объединений, зачастую невидимой, либо трудно распознаваемой, то в новейшем мироустройстве она играет ключевую роль и становится сознательно внедряемой внешней структурой общества, ее формой.

 

Адепты Кастельса (в том числе в нашей стране) характеризуют его работы («Информационная эпоха», «Галактика Интернет» и др.) как объяснение важных взаимосвязей между коммуникацией и отношениями власти и общества в новом технологическом контексте, вскрытие процессов трансформации общества в ходе деконструкции их институтов под давлением новых отношений власти и формирования новых институтов, позволяющих членам общества мирно сосуществовать друг с другом, несмотря на противоречивые интересы и ценностные ориентации. С пафосом заявляется, что концепция сетевого общества становится основополагающей концепцией, отображающей положение дел в современном мире, – практически все сферы жизни в той или иной степени принимают вид сетевой структуры [11].

 

В действительности здесь налицо явно идеологизированный подход, использующий для апологии некоего социального строя смысловую манипуляцию, а именно – подмену в рамках использования понятия «социальный институт» его определения как способа удовлетворения общественной потребности на словосочетание «способ коммуникации». Но способ коммуникации сам по себе еще не есть социальный институт (а всего лишь его элемент, хотя и важный), он даже не меняет радикально ни сущность социального института, ни его, выражаясь марксистским языком, классовые, формационные особенности. Сам М. Кастельс отмечает следующее: «Сети являются орудиями, подходящими для капиталистической экономики (курсив авт. статьи), основанной на обновлении, глобализации и децентрализованной концентрации; для труда рабочих и фирм, базирующихся на мобильности и адаптивности; для культуры с бесконечной деконструкцией и реконструкцией; для политики, направленной, к моментальной обработке ценностей и общественных настроений, и для социальной организации, нацеленной на подавление пространства и уничтожение времени» [6, с. 37].

 

Итак, подавление пространства и уничтожение времени, ни больше ни меньше! Даже если не анализировать подобные метафизические утопии и сосредоточиться только на социальной действительности, то приходится констатировать, что в современном мире мы не видим ни исчезновения силовых ведомств, ни ослабления корпораций, ни увеличения реальной демократии. Наоборот, процессы носят противоположный характер. Изменения происходят лишь для того, чтобы все осталось по-прежнему, а децентрализация остается симптомом разрушения, ослабления государственного суверенитета перед угрозой глобального сверхгосударства. Экономика, политика, культура становятся все более управляемыми «сверху» (или «сбоку», центрами силы извне), но никак не «снизу». Появившаяся благодаря развитию информационных технологий новая ветвь социальной структуры не отменяет прежней стратификации. А информационно-компьютерные сети сами по себе не производят материальный продукт.

 

Уже сам анализ апологетической оценки концепции сетевого общества выдает ее пустоту. Вот что, к примеру, пишет о причинах влиятельности сетевой теории в современной социологической мысли Е. И. Князева: «На наш взгляд, это обусловлено тем, что, во-первых, сетевая теория позволяет выходить за рамки традиционных объяснительных схем, представляя структуру взаимодействий и ее эмерджентные свойства в качестве основной детерминанты социального поведения. Во-вторых, она дает возможность изучать связи всех уровней, начиная от межличностных отношений до мировой системы, тем самым представляя социальную реальность в виде сетевого пространства и устанавливая аналитическую связь между повседневной деятельностью индивидов и разнородными социальными изменениями. И, в-третьих, отличительные особенности сетевой теории – реляционистская направленность и концептуальная емкость – способствуют не только лучшему пониманию глубинных факторов, влияющих на эффективность социальной, экономической, интеллектуальной деятельности социальных субъектов, но и наиболее точному определению места и функций социальных взаимодействий в общей архитектуре социальной системы» [8].

 

В представленной характеристике нет никакой конкретики, при использовании слов-призраков, претензии учения на универсальность, явном нарушении принципа финитизма. Что имеется в виду под «глубинными факторами», влияющих на эффективность социальных субъектов? Какие именно «эмерждентные свойства» открываются? Почему «реляционистская направленность», то есть, видимо, тенденция к пониманию власти как разновидности социального обмена (всего лишь одной из теорий власти и одного аспекта данного института) дает особые, ни с чем не сравнимые гносеологические преимущества? С каких пор «концептуальная емкость» стала признаком научности? В сущности же, влияние сетевого учения во многом определяется не тем, что оно «всесильно потому, что верно», а тем, что оно удобно субъектам глобального управления, поскольку оправдывает западноцентристскую глобализацию, также как брежневскому Политбюро было удобно учение о развитом социализме в условиях отсутствия ранее обещанного (В. И. Лениным, И. В. Сталиным, Н. С. Хрущевым) коммунизма.

 

Важнейшая ложь концепции сетевого общества состоит в том, что, как утверждается, сети децентрализуют исполнение и распределяют принятие решения, они не имеют центра и действуют на основе бинарной логики: включение/исключение. К примеру, та же Е. И. Князева утверждает: «Все, что входит в сеть, полезно и необходимо для ее существования, что не входит – не существует с точки зрения сети и может быть проигнорировано или элиминировано. Если узел сети перестает выполнять полезную функцию, он отторгается ею, и сеть заново реорганизуется. Некоторые узлы более важны, чем другие, но они все необходимы до тех пор, пока находятся в сети. Не существует системного доминирования узлов. Узлы усиливают свою важность посредством накопления большей информации и более эффективного ее использования. Значимость узлов проистекает не из их специфических черт, но из их способности к распределению информации. В этом смысле главные узлы – это не центральные узлы, а узлы переключения, следующие сетевой, а не командной логике» [7]. По приведенной цитате видно, что традиционный для постиндустриализма грубый технологический детерминизм, утверждение, что законы технического развития имеют имманентную логику и целиком и полностью определяют социальное развитие без воли человека, находит здесь свое полное, законченное выражение.

 

Таким образом, «общество знания» и «сетевое общество» не только не являются реально существующими формами социального устройства, но и не представляют собой социальных проектов, осуществление которых явилось бы итоговым результатом современных тенденций цивилизационного развития. В целом данные псевдонаучные (и псевдофилософские!) концепции выступают как современные модификации постиндустриалистского мифа, идеологические продукты, созданные в целях защиты западного социального уклада (как якобы демократического и горизонтально управляемого), сложившегося мирового разделения труда и геополитического расклада сил. Следует согласиться с теми отечественными авторами, кто полагает, что данные учения «претендуют лишь на то, чтобы легитимировать “неизменный”, “естественный” характер капиталистической эксплуатации человека и человечества и маскируют суть дела» [3, с. 110]. Причем сами их «гуру» представляют «информационное», «знаниевое», «сетевое» общество как развитое капиталистическое общество. П. Друкер говорит о доминировании информационного капитализма, М. Кастельс – об информациональном капитализме, информационализме и т. д. Информация и средства ее распространения удовлетворяют, в первую очередь, нужды капиталистической системы. Главное же подлинное призвание новейших модификаций постиндустриализма состоит в том, чтобы, переключив внимание интеллигенции с реальных проблем на мнимые успехи, открыть возможность для полного торжества модели либерального тоталитаризма, черты которого все явственней приобретает современный западный социум (в этом, на самом деле, и состоит его качественная специфика).

 

Список литературы

1. Алексеева И. Ю. Общество знаний и гуманитарные технологии // Философия науки. – Вып. № 16: Философия науки и техники: сборник / отв. ред. В. И. Аршинов, В. Г. Горохов. – М.: ИФ РАН, 2011. – С. 253–262.

2. Багдасарьян Н. Г. Ценность образования в модернизирующемся обществе // Педагогика. – 2008. – № 5. – C. 3–9.

3. Бондаренко Е. А. Интеллектуалы, интеллектуальный труд и культурный капитал в исторических системах духовного производства: диссертация на соискание учёной кандидата философских наук. – Белгород, 2014. – 166 с.

4. Ефременко Д. В. Концепция общества знания как теория социальных трансформаций: достижения и проблемы // Вопросы философии. – 2010. – № 1. – С. 49–61.

5. Кара-Мурза С. Г. Манипуляция сознанием. – М.: Алгоритм, 2000. – 685 с.

6. Кастельс М., Киселёва Э. Россия и сетевое общество // Россия в конце XX века: тезисы доклада международной конференции. – М., 1998. – С. 36–48.

7. Князева Е. И. Концепция сетевого общества М. Кастельса // Учебные материалы – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://pravmisl.ru/index.php?id=2622&option=com_content&task=view (дата обращения: 18.08.2016).

8. Князева Е. И. Сетевая теория в современной социологии // Электронная библиотека БГУ – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://elib.bsu.by/handle/123456789/11256 (дата обращения: 18.08.2016).

9. Наука и идеология // Центр научной политической мысли и идеологии (Центр Сулакшина). – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://rusrand.ru/tv/ideology/nauka-i-ideologija (дата обращения: 18.08.2016).

10. Осипов Г. В., Кара-Мурза С. Г. Общество знания: История модернизации на Западе и в СССР. – М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2013. – 368 с.

11. Саенко Л. А., Егоров М. В. Сетевое общество в контексте современных социальных трансформаций // Дискуссия. – 2014. – № 7(48). – С. 88–93.

12. Шамардин Н. Н. «Общество знаний»: философско-методологическая критика понятия // Научные ведомости Белгородского государственного университета. – Серия Философия. Социология. Право. – 2015. – № 14 (211). – Вып. 33. – С. 185–192.

13. Якунин В. И., Сулакшин С. С., Багдасарян В. Э., Кара-Мурза С. Г., Деева М. В., Сафонова Ю. А. Постиндустриализм. Опыт критического анализа. – М.: Научный эксперт, 2012. – 288 с.

 

References

1. Alekseeva I. Yu. (Arshinov V. I., Gorokhov V. G. Eds.) Knowledge Society and Humanitarian Technologies [Obschestvo znaniy i gumanitarnye tekhnologii] Filosofiya nauki. Vypusk № 16: Filosofiya nauki i tekhniki: sbornik (Philosophy of Science. Issue 16: Philosophy of Science and Technology. Collected Articles). Moscow, IF RAN, 2011, pp. 253–262.

2. Bagdasaryan N. G. The Value of Education in Modernizing society [Tsennost obrazovaniya v moderniziruyuschemsya obschestve]. Pedagogika (Pedagogy), 2008, № 5, pp. 3–9.

3. Bondarenko E. A. Intellectuals, Intellectual Labour, and Cultural Capital in Historical Systems of Intellectual Production. Dissertation for Ph. D. Degree in Philosophy [Intellektualy, intellektualnyy trud i kulturnyy kapital v istoricheskikh sistemakh dukhovnogo proizvodstva: dissertatsiya na soiskanie uchenoy kandidata filosofskikh nauk]. Belgorod, 2014, 166 p.

4. Efremenko D. V. A Concept of Knowledge Society as a Theory of Social Transformations: Achievements and Problems [Kontseptsiya obschestva znaniya kak teoriya sotsialnykh transformatsiy: dostizheniya i problemy]. Voprosy filosofii (Questions of Philosophy), 2010, № 1, pp. 49–61.

5. Kara-Murza S. G. Mind Manipulations [Manipulyatsiya soznaniem]. Moscow, Algoritm, 2000, 685 p.

6. Castells M., Kiseleva E. Russia and the Network Society [Rossiya i setevoe obschestvo]. Rossiya v kontse XX veka: tezisy doklada mezhdunarodnoy konferentsii (Russia at the End of the XX Century: International Conference). Moscow, 1998, pp. 36–48.

7. Knyazeva E. I. The Theory of the Network Society by M. Castells [Kontseptsiya setevogo obschestva M. Kastelsa]. Available at: http://pravmisl.ru/index.php?id=2622&option=com_content&task=view (accessed 18 August 2016).

8. Knyazeva E. I. Network Theory in Contemporary Sociology [Setevaya teoriya v sovremennoy sotsiologii]. Available at: http://elib.bsu.by/handle/123456789/11256 (accessed 18 August 2016).

9. Science and Ideology [Nauka i ideologiya]. Available at: http://rusrand.ru/tv/ideology/nauka-i-ideologija (accessed 18 August 2016).

10. Osipov G. V., Kara-Murza S. G. Knowledge Society: The History of Modernization in the West and in the USSR [Obschestvo znaniya: Istoriya modernizatsii na Zapade i v SSSR]. Moscow, Knizhnyy dom “LIBROKOM”, 2013, 368 p.

11. Saenko L. A., Egorov M. V. Network Society in the Context of Modern Social Transformations [Setevoe obschestvo v kontekste sovremennykh sotsialnykh transformatsiy]. Diskussiya (Discussion), 2014, № 7(48), pp. 88–93.

12. Shamardin N. N. “Knowledge Society”: Philosophical and Methodological Critique of Concepts [“Obschestvo znaniy”: filosofsko-metodologicheskaya kritika ponyatiya]. Nauchnye vedomosti Belgorodskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya Filosofiya. Sotsiologiya. Pravo (BelgorodStateUniversity Scientific Bulletin. – Philosophy. Sociology. Law), 2015, № 14 (211), Issue 33, pp. 185–192.

13. Yakunin V. I., Sulakshin S. S., Bagdasaryan V. E., Kara-Murza S. G., Deeva M. V., Safonova Yu. A. Post-industrialism. The Experience of Critical Analysis [Postindustrializm. Opyt kriticheskogo analiza]. Moscow, Nauchnyy ekspert, 2012, 288 p.

 
Ссылка на статью:
Тяпин И. Н. Концепции «общества знания» и «сетевого общества»: наука или идеология? // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2016. – № 3. – С. 37–51. URL: http://fikio.ru/?p=2194.

 
© И. Н. Тяпин, 2016

УДК 173; 304.2

 

Гузенко Святослав Сергеевич – муниципальное бюджетное общеобразовательное учреждение «Средняя татарско-русская общеобразовательная школа № 57» Кировского района г. Казани, Россия.

E-mail: sergei-zsk@mail.ru

420076, г. Казань, пос. Залесный, ул. Алтынова, д. 2,

тел.: +7(843)-555-96-70.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Семья издавна составляла основу человеческого общества. Поэтому ее духовно-нравственные основы развивались вместе с цивилизацией и образуют важнейший пласт культуры любой социальной системы.

Результаты: Человек и семья существуют на основе многослойной, исторически развивающейся системы норм, обычаев и традиций. Так, можно выделить пять поколений (этапов формирования) концепции прав человека. Моральные нормы изначально были тесно связаны с религией. На Руси происходил синтез взаимно дополнявших друг друга духовных традиций христианства, выраженных, прежде всего, в десяти заповедях, и морально-нравственных норм, выработанных древними славянами (например, законы Сварога). К решению проблем современного общества Россия подходит с большой исторически сформировавшейся и проверенной системой правовых и нравственных норм.

Выводы: Семья является носителем важнейших для народа правовых и моральных традиций, традиций российской культуры. Она – фундамент любого общества и требует постоянной поддержки государства.

 

Ключевые слова: человек; семья; права человека; культура; духовно-нравственные ценности.

 

Moral Human Rights as the Foundation of a Family and Russian Culture

 

Guzenko Svyatoslav Sergeevich – Average Tatar-Russian secondary school № 57 of the Kirov district of Kazan, Russia.

E-mail: sergei-zsk@mail.ru

2, Altynova str., Zalesnaya village, Kazan, 420076, Russia,

tel.: +7(843)-555-96-70.

Abstract

Background: The Family has long constituted the basis of human society. So its spiritual and moral foundations have evolved along with civilization and form the most important layer of culture of any social system.

Results: Person and family are based on the multi-layered, historically developing system of norms, customs and traditions. So, we can distinguish five generations (stages of formation) of human rights. Moral norms were originally closely connected with religion. In Russia the synthesis of mutually Supplement each other of the spiritual traditions of Christianity, expressed primarily in the ten commandments and moral norms, worked out by the ancient Slavs (for example, the laws of Svarog). To the solution of the problems of modern society Russia is coming with a large historically accumulated baggage of legal and ethical norms.

Conclusion: The family is the most important media for the people the legal and moral traditions, traditions of Russian culture. It is the Foundation of any society and requires constant support of the state.

 

Keywords: people; family; human rights; culture; moral and spiritual values.

 

Основу любого общества и государства составляют человек, семья, благодаря которой происходит становление личности и формирование человека [4, с. 161–163].

 

Под семьёй следует понимать объединение влюблённых мужчины и женщины, желающих растить детей, а также объединение людей, основанное на браке или кровном родстве, связанных общностью быта, взаимной моральной ответственностью и взаимопомощью.

 

В любом государстве главным правовым документом является конституция, в которой закрепляются основные права и обязанности граждан.

 

Во главе 2 Конституции Российской Федерации отражены следующие группы прав человека и гражданина: 1. Гражданские (личные) права (статьи 19–28, 45–54); 2. Политические права и свободы (статьи 29–33); 3. Социальные и экономические (статьи 36–42); 4. Культурные права (статьи 43–44) [9].

 

Каждая семья обладает всем этим указанным набором прав и свобод.

 

В Российской Федерации материнство и детство, семья находятся под защитой государства (часть 1 статьи Конституции Российской Федерации).

 

Мы привели так называемую традиционную классификацию прав и свобод человека и гражданина, которая присутствует и в международном праве (например, в Международном пакте о гражданских и политических правах от 16 декабря 1966 года).

 

Существует также классификация прав человека, основанная на генерационном основании, которая включает в себя «пять поколений» прав и свобод человека, которая, по нашему мнению, является наиболее полной.

 

Права человека «первого поколения» были провозглашены в конце XVIII века в ходе буржуазных революций (принятие французской Декларации прав и свобод человека и гражданина и Декларации независимости США). К ним относят гражданские и политические права (право на жизнь, свобода слова, свобода прессы, право на справедливый судебный процесс, презумпцию невиновности, право участия в общественных организациях, право голосовать на выборах или добиваться своего избрания (право голоса), право защиты от политической и социальной дискриминации и другие права).

 

Права человека «второго поколения» связаны с процессом социализации общества, происходящим в конце XIX – начале XX столетия. Это экономические, социальные и культурные права и свободы (право частной собственности и наследования, право на труд и оплату труда, право на забастовки, право на безопасные условия труда, право на образование, право на пользование культурными ценностями и результатами научного прогресса, право на социальную защиту и пенсионное обеспечение, право на материнство и защиту детства и другие).

 

Права «третьего поколения» связаны с интернализацией. К этим правам относятся такие права, как право на мир, на ядерную безопасность и другие.

 

Права человека «четвёртого поколения» были провозглашены в конце XX века. Это так называемые духовно-нравственные права и свободы человека и гражданина, которые закрепляют духовные и нравственные ценности личности [7, с. 199–203].

 

К ним относят такие права и свободы, как уважение духовного и нравственного достоинства человека, право на творчество (духовно и морально-этическое творчество), право выбора и свобода воли, свобода совести и вероисповедания, право на духовное образование и воспитание, право на духовное и нравственное совершенствование, право на благоприятную окружающую среду и другие, которые вытекают из духовной и нравственной автономии человека.

 

Безусловно, что фундаментом любой семьи выступают духовные и нравственные ценности.

 

«Пятое поколение» прав человека связано с правами и свободами души и духа человека. Указанные права были провозглашены в начале XX века. К ним относят право на любовь, право на сотворчество и другие.

 

Любовь берёт своё начало в семье. Благодаря ей рождаются дети, живёт и развивается семья.

 

Четвёртое и пятое поколения прав являются основой любой семьи и противостоят духовно-нравственным деформациям общества и государства (алкоголизм, наркомания, проституция, аборты, половые девиации и прочие отклонения).

 

Любой человек и каждая семья обладают вышеперечисленными правами.

 

Как мы отмечали, к главным духовно-нравственным основам современной России, включая семью, относятся следующие духовно-нравственные явления:

1.Славянский миф (христианский миф);

2.Религия;

3.Четвёртое и пятое поколения прав человека, которые требуют к себе особого внимания, так как они по-новому и с позиции современной юриспруденции рассматривают духовно-нравственную сферу человека [3, с. 13–16].

 

Согласно энциклопедическим словарям, под духовностью понимается совокупность проявлений духа в мире и человеке, объединяющее начало общества, выражаемое в виде моральных ценностей и традиций, сконцентрированных в религиозных учениях и практиках (религия), а также в художественных образах искусства.

 

Духовную сферу составляют миф, религия, культура, искусство и наука.

 

Нравственность – внутренние духовные качества, которыми руководствуется человек, этические нормы.

 

Этические нормы исходят от религии.

 

По мнению Д. Л. Андреева, «во всех сферах жизнедеятельности человека наблюдаются два ряда различных явлений: духовный и интеллектуальный. Почти вся область науки и тем более техники принадлежит ко второму ряду; в него также входят философские (кроме духовной философии), правовые (право), эстетические и моральные построения. Сюда же относятся общественные объединения с различными организационно-правовыми формами, кроме религиозных, политические программы и партии, экономическая и социальная деятельность, даже искусство и художественная литература. Духовный же ряд состоит из человеческих проявлений. Сюда полностью относятся области религии, спиритуалистической или духовной Философии, метаистории, магии, высокой этики или нравственности и наиболее глубокие творения литературы, музыки, пространственных искусств, отражающих сферы духовных материй только светлых проявлений» [2, с. 223].

 

Религия – (от лат. religio – набожность – святыня, предмет культа), мировоззрение и мироощущение, а также соответствующее поведение и специфические действия (культ), основаны на вере в существование Бога или богов, сверхъестественного [11].

 

Различают следующие разновидности религий:

1. Духовное мировоззрение – естественная религия;

2. Астральная религия – мифология как составная часть естественной религии [12, с. 32; 392–393].

 

Со временем астральная религия трансформировалась в астрологию, отделив от себя мифологию как культурно-исторический феномен человечества.

 

Религия имеет свои корни в мифе – сказании, воспроизводящем в вербальной форме архаические верования древних (и современных первобытных) народов, их религиозно-мистические представления о происхождении Космоса, явления природы и события социальной жизни, деяния богов, героев, демонов, «духов» и т. д. [8].

 

Историческую основу нашего государства составляет славянская мифология, представляющая собой совокупность мифологических представлений древних славян (праславян) времени их единства (до конца 1-го тыс. н. э.) [10, с. 450–453].

 

Некоторые авторы полагают, что славянский миф вобрал в себя христианский миф [2, с. 143–145].

 

Существуют мировые религии: буддизм, христианство и ислам, которые в течение столетий выступали главным мерилом духовности, нравственности и Добра.

 

Духовное развитие Киевской Руси связывают с Крещением в конце X века князем Владимиром Святославичем и установлением государственной религии – христианства (православия). В «Повести временных лет» об этом событии сказано так: «Благословен Господь Иисус Христос, возлюбивший Русскую землю и просветивший её крещением святым».

 

Крещение Руси способствовало развитию зодчества, живописи, письменности и разнообразного народного фольклора.

 

Христианство принесло славянам основные заповеди Бога (Десять Божественных заповедей), которые стали основой духовной и нравственной жизни каждого человека.

 

Десять Божественных заповедей имеют следующее содержание:

1. Я есть Господь Бог твой, и нет других богов, кроме Меня.

2. Не сотвори себе кумира и никакого изображения; не поклоняйся им и не служи им.

3. Не поминай имени Господа Бога твоего всуе.

4. Шесть дней работай и делай всякие дела свои, а седьмой есть день отдохновения, который посвяти Господу Богу твоему.

5. Почитай отца твоего и мать, да будешь благословен на земле и долголетен.

6. Не убий.

7. Не прелюбодействуй.

8. Не укради.

9. Не лжесвидетельствуй.

10. Не пожелай ничего чужого.

 

Десять Божественных заповедей вошли в государственные законы Древней Руси: «Русская правда», «Стоглав», «Соборное уложение» и «Судебник».

 

С развитием Российского государства Божьи заповеди всегда составляли и составляют основу действующих законов.

 

В современном понимании Божьи заповеди – это «золотое правило нравственности» [5].

 

Базисными духовно-нравственными ценностями Святой Руси были любовь, вера в Бога, мир, свобода, единство, нравственность, достоинство, честность, патриотизм, солидарность, семья, культура, национальные традиции, благо человека, трудолюбие, самоограничение, жертвенность, которые также составляют основу культуры нашей страны.

 

До Крещения Древней Руси духовно-нравственную основу жизни славян составляло наследие Русских Вед, в которых были изложены Законы Бога Всевышнего или Законы Сварога [1, с. 220–230]. Эти Законы можно назвать праславянской религией, элементы которой дошли и до наших дней (проводы весны, масленица, святки и пр.).

 

Законы Сварога содержат морально-нравственные нормы, которым должны были следовать наши предки при общении с Богом, друг с другом и окружающей природой.

 

Православие стало дополнять праславянскую религию, органично вбирая ее идеи и нравственный потенциал. Семейные ценности теперь могли опираться на долгие исторические традиции, выработанные различными религиозными конфессиями и опытом повседневной жизни.

 

Рассматриваемые права человека и перечисленные духовно-нравственные явления, согласно статье 3 Закона РФ «Основы законодательства Российской Федерации о культуре», отнесены к культурным ценностям Российской Федерации.

 

Т. В. Даниленко точно подметила, что «современное информационное общество существенно преобразовало социальную и духовную природу человека, его ценности и представления» [6, с. 81–90].

 

Таким образом, из вышеизложенного видно, что именно человек и семья являются носителями права на любовь и духовно-нравственных ценностей, то есть выступают фундаментом любого общества и государства. Следовательно, государство должно больше уделять внимание семье и создавать необходимые условия для её укрепления, что существенно и позитивно скажется на российской культуре.

 

Список литературы

1. Асов А. И. Русские веды. Песни птицы Гамаюн. Изборник «Книги Коляды». – М.: Амрита, 2011. – 256 с.

2. Андреев Д. Л. Роза Мира. – М.: Товарищество «Клышников-Комаров и К°», 1993. – 304 с.

3. Гузенко С. С. Духовно-нравственная основа современной России // Культура. Духовность. Общество: сборник материалов IV Международной научно-практической конференции / Под общ. ред. С. С. Чернова. – Новосибирск: ООО агентство «СИБПРИНТ», 2013. – С. 13–16.

4. Гузенко С. С. Духовно-нравственные права человека. Семья // Исследовательская деятельность студента как фактор развития и реализации потенциальных и творческих возможностей специалиста: сборник материалов студенческой научно-практической конференции с международным участием / под ред. Л. А. Кочемайкиной. – Омск: Изд-во АНО ВО «Омский экономический институт», 2016. – С. 161–163.

5. Гусейнов А. А. Золотое правило нравственности. – 2-е изд., доп. и перераб. – М.: Молодая гвардия, 1982. – 208 с.

6. Даниленко Т. В. Человек в информационном обществе (аксиологический аспект) // Культура. Духовность. Общество. – 2016. – № 23. – С. 81–90.

7. Ивентьев С. И. Классификация прав и свобод человека и гражданина // Казанская наука. – 2010. – № 3. – С. 199–203.

8. Ивин А. А. Философия: Энциклопедический словарь. – М.: Гардарики, 2004. – 1074 с.

9. Конституция Российской Федерации // Российская газета, 25 декабря 1993 г.

10. Мифы народов Мира. Энциклопедия: в 2-х т. / Гл. ред. С. А. Токарев. – М.: Российская энциклопедия, 1994. – Т. 2. К–Я. – 719 с.

11. Толковый словарь русского языка: Около 100000 слов, терминов и фразеологических выражений / С. И. Ожегов: под ред. проф. Л. И. Скворцова – 27-е изд., испр. – М.: ООО «Издательство Оникс»: ООО «Издательство «Мир и образование», 2011. – 736 с.

12. Философский энциклопедический словарь / ред.: Е. Ф. Губский, Г. В. Кораблева, В. А. Лутченко. – М.: ИНФРА-М, 2009. – 570 с.

 

References

1. Asov A. I. Russian Veda. The Songs of the Bird Gamayun [Russkie vedy. Pesni ptitsy Gamayun]. Moscow, Amrita, 2011, 256 p.

2. Andreev D. L. The Rose of the World [Roza Mira]. Moscow, Tovarischestvo “Klyshnikov-Komarov i K°”, 1993, 304 p.

3. Guzenko S. S. (S. S. Chernov Ed.) Spiritual and Moral Basis of Modern Russia [Dukhovno-nravstvennaya osnova sovremennoy Rossii]. Kultura. Dukhovnost. Obschestvo: sbornik materialov IV Mezhdunarodnoy nauchno-prakticheskoy konferentsii (Culture. Spirituality, Society: Collected Works of the IV International Scientific and Practical Conference). Novosibirsk, OOO Agentstvo SIBPRINT, 2013, pp. 13–16.

4. Guzenko S. S. (L. A. Kochemaykina Ed.) Spiritual and Moral Human Rights. Family [Dukhovno-nravstvennye prava cheloveka. Semya]. Issledovatelskaya deyatelnost studenta kak faktor razvitiya i realizatsii potentsialnykh i tvorcheskikh vozmozhnostey spetsialista: sbornik materialov studencheskoy nauchno-prakticheskoy konferentsii s mezhdunarodnym uchastiem (The Research Activity of a Student as a Development and Realization of Potential and Creative Specialists’ Abilities Factor. Collected Works of the Scientific and Practical Students Conference with International Participation). Omsk, ANO VO “Omskiy ekonomicheskiy institut”, 2016, pp. 161–163.

5. Guseynov A. A. The Golden Rule of Moraliry [Zolotoe pravilo nravstvennosti]. Moscow, Molodaya gvardiya, 1982, 208 p.

6. Danilenko T. V. A Person in Information Society (Axiological Aspect) [Chelovek v informatsionnom obschestve (aksiologicheskiy aspekt)] Kultura. Dukhovnost. Obschestvo (Culture. Spirituality, Society), 2016, № 23, pp. 81–90.

7. Iventev S. I. The Classification of the Human and Citizen’s Rights and Liberties [Klassifikatsiya prav i svobod cheloveka i grazhdanina]. Kazanskaya nauka (Kazan Science), 2010, № 3, pp. 199–203.

8. Ivin A. A. Philosophy: Encyclopedia [Filosofiya: Entsiklopedicheskiy slovar]. Moscow, Gardariki, 2004, 1074 p.

9. Constitution of the Russian Federation [Konstitutsiya Rossiyskoy Federatsii]. Rossiyskaya gazeta (Russian Gazette), December 25, 1993.

10. Tokarev S. A. (Ed.) Myths of Nations of the World: Encyclopedia. In 2 Vol. Vol. 2 [Mify narodov Mira. Entsiklopediya: v 2-kh t. Tom 2. K–Ya]. Moscow, Rossiyskaya entsiklopediya, 1994, 719 p.

11. Ozhegov S. I. (Ed.) Explanatory Dictionary of the Russian Language [Tolkovyy slovar russkogo yazyka]. Moscow, Oniks, Mir i obrazovanie, 2011, 736 p.

12. Gubskiy E. F., Korableva G. V., Lutchenko V. A. (Eds.) Encyclopedia of Philosophy [Filosofskiy entsiklopedicheskiy slovar]. Moscow, INFRA-M, 2009. 570 p.

 
Ссылка на статью:
Гузенко С. С. Духовно-нравственные права человека как основа семьи и российской культуры // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2016. – № 3. – С. 52–59. URL: http://fikio.ru/?p=2185.

 
© С. С. Гузенко, 2016

УДК 007

 

Игнатьев Михаил Борисович – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения», доктор технических наук, профессор, директор Международного института кибернетики и артоники, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: ignatmb@mail.ru

190000, Санкт-Петербург, ул. Большая Морская, д. 67,

тел: 8(812)494-70-44.

Авторское резюме

Состояние вопроса: В 1956 году в Доме ученых им. М. Горького РАН начала работать секция кибернетики, которую возглавил профессор Л. В. Канторович, впоследствии академик, лауреат Нобелевской премии. Широкая междисциплинарность, охват самых разных сфер научного знания остается важной особенностью работы секции с момента основания до настоящего времени.

Результаты: Кибернетика как наука об управлении и связи берет начало уже в античные времена. Второй период ее развития – от Ампера до Винера, третий – от Винера до 2000 года. Четвертый период – с 2000 г. – характеризуется попыткой по-новому понять информационно-управляющие свойства структур и вести научные исследования в широком диапазоне – от биофизических процессов до исследования фундаментальных физических основ формирования Вселенной. Важнейшие направления в современной кибернетике, находящие отражение в работе секции – развитие представлений о киберфизических системах, лингво-комбинаторное моделирование сложных систем, феномен адаптационного максимума, различные способы защиты информации и исследование границ, разделяющих различные миры – как виртуальные, так и реальные. Примером киберфизической системы является обсуждаемая в современной астрономии модель мирового суперкомпьютера.

Выводы: В настоящее время мир живет в поиске новой нормальности, в преддверии кризисов. Кризисы являются имманентным свойством сложных систем. Их не всегда можно предотвратить, но с использованием кибернетики можно уменьшить глубину кризисов, тщательно измеряя показатели функционирования сложных систем и своевременно принимая необходимые меры.

 

Ключевые слова: кибернетика; управление; кризисы; сложные системы; киберфизические системы; феномен адаптационного максимума; механицизм и компьютеризм.

 

Sixty Years of Cybernetics Section and Modern Cyber-Physical Systems

 

Ignatyev Mikhail Borisovich – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, professor, International Institute of Cybernetics and Artonics, director, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: ignatmb@mail.ru

67, Bolshaya Morskaya, Saint Petersburg, Russia, 190000,

tel: +7(812)494-70-44.

Abstract

Background: In 1956 in ‘the Academics’ House’ named after Maxim Gorky of RussianAcademy of Sciences the section of Cybernetics was established. It was headed by Professor L. V. Kantorovich, later an academician and a Nobel laureate. A wide interdisciplinary approach in various fields of science has remained an important feature of the section work since its foundation.

Results: Cybernetics as the science of control and communication originates in ancient times. The second period of its development is from Ampere to Wiener, the third one being from Wiener until 2000. The fourth period which started in 2000 is characterized by the attempt to understand structure information and control properties and do research in a wide range from biophysical processes to the study of the fundamental physical basis for the Universe development. The most important directions of modern Cybernetics, which are reflected in the academic work of the section, are the development of ideas on cyber-physical systems, linguo-combinatorial simulation of complex systems, the phenomenon of adaptation maximum, various ways of data protection and the study of the boundaries separating different worlds, both virtual and real. A model of the world supercomputer discussed in modern astronomy can be an example of such cyber-physical system.

Conclusion: Nowadays the world lives in the search for new normality, in crises anticipation. Crises are an inherent property of complex systems. We can never prevent all of them, but due to Cybernetics it is possible to counteract their influence, measuring some complex system performance accurately and taking necessary action in good time.

 

Keywords: Cybernetics; control; crises; complex systems; cyber-physical systems; the phenomenon of adaptation maximum; mechanism and computerism.

 

В ноябре 1956 года была организована секция кибернетики в Доме ученых им. Горького АН СССР в Ленинграде, это была первая кибернетическая организация в СССР. Научный совет по проблеме кибернетики при Президиуме АН СССР был создан только в 1959 году под руководством адмирала и академика А. И. Берга, но ему так и не удалось создать в Москве и еще где-либо в РСФСР полноценный институт кибернетики, такие институты были созданы почти во всех союзных республиках – в Киеве, в Тбилиси, в Ташкенте, в Таллине и др., и после смерти А. И. Берга он был закрыт, а секция кибернетики в Ленинграде непрерывно существовала и существует и развивается как центр междисциплинарных исследований по кибернетике как метанауке. Первым председателем секции кибернетики был профессор Л. В. Канторович, впоследствии академик АН СССР, лауреат Нобелевской премии по экономике, и это не было случайностью – именно лауреаты Нобелевской премии по экономике внесли большой вклад в развитие кибернетики.

 

Кибернетика прошла долгий путь развития от средневековых автоматов и регулятора Уатта для паровой машины до всемирной информационно-вычислительной сети, всемирной паутины, на основе которой сейчас совершается самоорганизация социума. Но кибернетика, информатика и вычислительная техника возникли не на пустом месте, они возникли на мощном фундаменте человеческой культуры, науки и техники. Появились новые понятия – киберпространство, кибератака, кибервело и др., кибернетика стала метанаукой. Для того чтобы понять феномен возникновения и развития кибернетики, вычислительной техники и информатики и определить их перспективы развития необходимо разобраться в том, что такое сложные системы и как они развиваются во времени и пространстве, что такое параллельные миры. Ключевыми понятиями теории и практики сложных систем являются самоорганизация, хаос и неопределенность. На основе компьютерных сетей осуществляется новый этап самоорганизации человеческого общества.

 

Мы живем в быстроизменяющемся мире, растет число достижений человеческой цивилизации, но растет и количество, и качество опасностей. Самое большое достижение человечества – это естественный язык, с помощью которого мы общаемся, накапливаем и анализируем информацию. Как показал Клод Шеннон, естественный язык имеет пятикратную избыточность для того, чтобы устойчиво функционировать в нашем мире, то есть наш мир на 80 % враждебен человеку. Итальянский экономист и социолог Вильфредо Парето сформулировал закон, из которого следует, что 20 % усилий дают 80 % результата, а остальные 80 % усилий дают лишь 20 % результата, только надо правильно выбрать направление этих усилий. Он же выявил структуру распределения доходов среди итальянских домохозяйств – 80 % дохода сосредоточено у 20 % домохозяйств, то есть владельцы этих 20 % домохозяйств более или менее правильно выбирают направление своих усилий в современном мире. Таким образом, человеческое общество неоднородно и все время порождает неравенство, что является еще одной опасностью.

 

Люди издревле пытались понять, как устроен мир. С этой целью и был введен термин «кибернетика» французским ученым Андре Мари Ампером (1775–1836 гг.) в его книге «Опыт философских наук или аналитическое изложение естественной классификации всех человеческих знаний» (1834 г.). Эта книга сформировалась под воздействием идей великой французской революции. В ней Ампер высказал предположение, что со временем возникнет особая наука об общих закономерностях процессов управления и связи в организованных системах – «кибернетика». Он отнес ее к группе политических наук, куда входили физико-социальные науки (социальная экономика и наука об общественном благополучии), военные науки (гоплетика – наука о вооружениях и собственно военное дело), этногенические науки (номология – правоведение, учение о праве, законодательство, политика – права народов и собственно политика). С тех пор кибернетика сформировалась как метанаука, которая включает в себя и теорию автоматического управления, и информатику, и системный анализ, и синергетику, и многие другие направления. Следует отметить, что в 1830 г. Ампер был избран в число иностранных членов Императорской Академии наук в Санкт-Петербурге. Уже в наши дни было введено понятие о киберфизических системах, круг замкнулся – ведь Андре Мари Ампер был прежде всего физиком, именно он сформулировал в 1826 году электродинамическую теорию в сочинении «Теория электродинамических явлений, выведенная исключительно из опыта», его именем названа единица силы тока. Объединение физики и кибернетики знаменует новый этап развития науки.

 

Amper

 

В 1948 г вышла книга Норберта Винера «Управление и связь в животном и машине», а в 1950 г его же книга «Кибернетика и общество», что знаменовало новый этап развития наук об управлении. Во время Второй мировой войны Н. Винер участвовал в решении проблем управления артиллерийским зенитным огнем. Автор этих строк мальчишкой работал в августе-октябре 1941 года в Ленинграде на зенитной батарее, оборонявшей завод Светлана. Звучала команда – «Беглый заградительной огонь», сообщались координаты угла возвышения, азимута и трубки и начиналась изматывающая работа, немецкие самолеты натыкались на стену зенитного огня, совершали противозенитный маневр, куда попало сбрасывая бомбы. Так мы отстояли завод Светлана, который работал без выходных днем и ночью, снабжая нашу армию электронными лампами.

 

В различных странах в зависимости от идеологии и социально-экономического развития отношение к кибернетике было различным. На первых порах в СССР оно оказалось отрицательным, в философском словаре кибернетика была названа «лженаукой». Я закончил Ленинградский политехнический институт в феврале 1955 года по специальности «Автоматика и телемеханика» по кафедре Б. И. Доманского. В процессе обучения ни о какой кибернетике мы не слышали, но когда в конце 1955 года в журнале «Вопросы философии» появилась статья Э. Кольмана «Что такое кибернетика», она попала на хорошо подготовленную почву. Уже в ноябре 1956 года была создана секция кибернетики в Ленинградском доме ученых АН СССР.

 

Конечно, проблемы управления волновали многих и до Ампера, логистика сложилась еще в Древней Греции и Древнем Риме, и поэтому логично говорить о до-амперовском периоде развития наук об управлении и связи. В этот период необходимо отметить работы Раймонда Луллия по структурному анализу общества и первой логической машине и Готфрида Лейбница по монадологии, которые во многом предвосхитили работы по многоагентным системам.

 

Второй период развития кибернетики – от Ампера до Винера, когда Д. И. Менделеев осуществил прорыв в системном анализе, построив периодическую систему элементов, когда А. С. Поповым было изобретено радио, когда были реально созданы сложные системы автоматического регулирования и т. д.

 

В 1833 г. профессор Кембриджского университета Ч. Беббидж (1791–1871) разработал проект «аналитической машины» – гигантского арифмометра с программным управлением, арифметическими и запоминающими устройствами. В качестве первого программиста этой машины выступила леди Лавлейс, дочь поэта Байрона. Однако тогда полностью этот проект осуществить не удалось из-за недостаточного развития техники. В 1832 г. Ч. Беббидж был избран иностранным членом Императорской Академии наук в Санкт-Петербурге.

 

Здесь необходимо отметить также нашего соотечественника И. А. Вышнеградского, который разработал теорию регуляторов прямого действия и сформулировал условие устойчивости системы регулирования. И. А. Вышнеградский, будучи министром финансов России в 1887–1892 годах, добился балансировки бюджета и укрепления курса рубля. Также необходимо отметить работы А. Пуанкаре по качественной теории дифференциальных уравнений. В биологии благодаря работам И. М. Сеченова и И. П. Павлова возникло четкое представление об организме как саморегулирующейся системе. Окончание второго периода развития кибернетики ознаменовано началом атомной и космической эры.

 

Третий период – от Винера, когда именно в конце сороковых – в начале пятидесятых годов ХХ века появились электронные вычислительные машины и четко обозначились поколения ЭВМ, появились реально действующие роботы, была определена структура гена и введено понятие мема. За последние 50 лет параметры вычислительных машин улучшились в миллионы раз, выросло быстродействие и объемы памяти, появилось новое программное обеспечение, уменьшились габариты, энергопотребление и стоимость компьютеров. Компьютер стал самой распространенной машиной, возникли мощные вычислительные сети, которые интегрируют все остальные средства коммуникации. Компьютерная инфраструктура продолжает развиваться. Практика создания и применения компьютеров значительно опережает теорию. В этих условиях говорить о теоретических основах кибернетики сложно, но, с другой стороны, имеется много примеров неэффективного применения компьютеров и необходимость выработки теоретических основ становится все острее.

 

Четвертый период начался в 2000 году, когда стало ясно, что существующие модели в различных отраслях науки и техники недостаточно отражают информационно-управляющие свойства структур. По сути люди пользуются моделями XIX века. Этот период характеризуется провозглашением новой стратегической компьютерной инициативы США в XXI веке, в которой предлагается новая трактовка структуры предметной области, Computational Science. Она должна объединить Algorithms, Modeling & Simulation, Computer Science& Information Science и Computing Infrastructure, а главной задачей провозглашается проведение научных исследований в широком диапазоне – от биофизических процессов до исследования фундаментальных физических основ формирования Вселенной.

 

В настоящее время в связи с построением информационного общества возникают совершенно новые фундаментальные проблемы по исследованию мироздания. Все большую роль начинают играть работы наших ученых – В. И. Вернадского, К. Э. Циолковского, А. Л. Чижевского и других. Родилось представление о том, что Вселенная – это модель внутри мирового суперкомпьютера, что позволяет использовать структурные достижения компьютерной техники для объяснения сложных космических проблем.

 

Кибернетику, вычислительную технику, информатику, синергетику и системный анализ изучают в одной связке, они возникли на стыке различных наук, основой их развития являются междисциплинарные исследования. Именно широкой междисциплинарностью отмечена работа секции кибернетики Дома ученых им. М. Горького РАН с момента ее возникновения [1–7].

 

В настоящее время сложилось представление о киберфизических системах, которое базируется на лингво-комбинаторном моделировании сложных систем, феномене адаптационного максимума, разнообразных способах защиты информации и границах, которые разделяют различные миры – и виртуальные, и реальные.

 

Как только в конце 40-ых годов прошлого века появилась электронная вычислительная машина, компьютер, так сразу же родилась аналогия между окружающим нас миром и компьютером, и эта аналогия продолжает развиваться и привлекаться для объяснения мироустройства (работы К. Цузе, Э. Фредкина, С. Ллойда и др.). Появление интернета вещей активизировало эти работы. Интернет вещей предполагает наличие связи с различными предметами, вещами, объектами. Следует заметить, что и до этого связь с различными объектами поддерживалась людьми с помощью зрения, слуха и механического взаимодействия, но интернет вещей предполагает установление новой дополнительной связи с помощью различных технических средств, что позволит вещам взаимодействовать на новом уровне не только с людьми, но и с другими вещами. Далее, каждый из объектов описывается с помощью лингвистических, математических и компьютерных моделей. Например, солнечная система является специализированным вычислительным устройством для решения задачи многих тел. В итоге складывается следующая картина.

 

Во-первых, компьютеры – системы со структурированной неопределенностью, у них имеется память, которая может быть пустой или заполненной различными данными и программами. Доказано, что универсальные цифровые вычислительные машины могут решать самые разные задачи.

 

Во-вторых, описание мироустройства на естественном языке, который является универсальной знаковой системой, с помощью лингво-комбинаторного моделирования, превращается в систему уравнений с произвольными коэффициентами, которые и есть структурированная неопределенность. На использовании естественного языка основан и краудсорсинг – выявление мнений умной толпы.

 

В-третьих, архитектура компьютеров непрерывно развивается – эволюционируют элементная база, уровень знаний компьютера, развиваются операционная среда и интерфейсы общения, системы ввода-вывода информации, системы контроля, диагностики и коррекции, системы передачи информации и энергии. Мир заполнен осцилляторами различных типов – это и атомы, и молекулы, это и солнечная система, и галактики, и все эти осцилляторы включены в общую моделирующую вычислительную систему.

 

В-четвертых, компьютеры являются вместилищем различных виртуальных миров, которые отделены друг от друга системами защиты информации. Наш мир – это виртуальная ячейка в мировом суперкомпьютере, который является неоднородной распределенной структурой, везде проникающей, а гигантский аналог 3D принтера может печатать астероиды, планеты и звезды.

 

В-пятых, компьютеры и сети являются основой самоорганизации социума.

 

Складывается сетевой гибридный интеллект на фоне развития интернета вещей на основе первобытного мышления. Наш современный опыт в своей совокупности составляется из относительно небольшого числа данных и бесконечного числа индукций. Опыт первобытного мышления, напротив, содержит индукции лишь в очень малой пропорции, но зато включает в себя много непосредственных данных, которым мы отказываем в объективной ценности, хотя они, на взгляд первобытного человека, тоже реальны и даже более реальны, чем данные внешних чувств.

 

Все это позволяет выдвинуть гипотезу о том, что компьютер можно рассматривать как базовую модель самоорганизации Вселенной.

 

При таком подходе становится понятным, почему нам до сих пор не удалось установить связь с инопланетянами. Ведь если наш мир не более чем модель внутри мирового суперкомпьютера, то для того, чтобы установить такую связь, необходимо изучить структуру мирового суперкомпьютера, его аппаратного и программного обеспечения, изучить систему защиты между мирами, и вот тогда, может быть, удастся установить связь с обитателями других миров. Это колоссальная фундаментальная задача для современной науки [8; 9].

 

Хотелось бы заметить, что 300 лет тому назад сложился механицизм – система взглядов, когда механика была единственной развитой наукой, получившей применение в производстве, ее символом были механические часы (Г. Галилей, И. Ньютон, П. С. Лаплас и др.). В наше время складывается компьютеризм – система взглядов, когда самой распространенной машиной стал компьютер как система со структурированной неопределенностью, вмещающая в себя множество различных виртуальных миров, которая породила множество моделей, аналогий и метафор. Кибернетика как метанаука продолжает развиваться, порождая все новые и новые направления, а вычислительные сети стали основой самоорганизации социума, который защищает человека.

 

В настоящее время мир живет в поиске новой нормальности, в преддверии кризисов, но кризисы являются имманентным свойством сложных систем [6], можно лишь уменьшить глубину кризисов, если тщательно измерять показатели функционирования сложных систем и своевременно принимать меры.

 

Список литературы

1. Гаскаров Д. В., Киселёв В. Б., Солдатенко С. А., Строговов В. И., Юсупов Р. М. Введение в геофизическую кибернетику и экологический мониторинг / Под общей редакцией Р. М. Юсупова. – СПб.: ГУВК, 1998. – 166 с.

2. Игнатьев М. Б. Голономные автоматические системы. – М.–Л.: Изд. АН СССР, 1963. – 204 с.

3. Игнатьев М. Б. Кибернетическая картина мира. Сложные киберфизические системы. – СПб.: ГУАП, 2014. – 472 с.

4. Игнатьев М. Б., Катермина Т. С. Системный анализ проблемы управления хаосом / Сборник научных трудов XX международной  конференции «Системный анализ в проектировании и управлении». Ч. 1. – СПб.: СПбПУ, 2016. – С. 129–136.

5. История информатики и кибернетики в Санкт-Петербурге (Ленинграде) / Под редакцией Р. М. Юсупова. – СПб.: Наука: Вып. 1, 2008. – 170 с.; Вып. 2, 2010. –152 с.; Вып. 3, 2012. – 216 с.; Вып. 4, 2014. – 180 с.

6. Кибернетика и информатика: сб. научных трудов к 50-летию секции кибернетики. – СПб.: СПбПУ, 2006. – 300 с.

7. Фрадков А. Л. Кибернетическая физика. – СПб.: Наука, 2003. – 208 с.

8. Ignatyev M. Galactic Evolution Simulation on Basement of the Linguo-Combinftorial Approach // Proceedings of the 29th General Assembly of International Astronomical Union. – USA, Honolulu. – 2015.

9. Kardashev N. S. Transmission of Information by Extraterrestrial Civilization // Soviet Astronomy. – Vol. 8. – № 2. – 1964. – pp. 217–221.

 

References

1. Gaskarov D. V., Kiselev V. B., Soldatenko S. A., Strogovov V. I., Yusupov R. M. (R. M. Yusupov Ed.) Introduction to the Geophysical Cybernetics and Environmental Monitoring [Vvedenie v geofizicheskuyu kibernetiku i ekologicheskiy monitoring]. Saint Petersburg, GUVK, 1998, 166 p.

2. Ignatyev M. B. Holonomical Automatic Systems [Golonomnye avtomaticheskie sistemy]. Moscow–Leningrad, Akademiya nauk SSSR, 1963, 204 p.

3. Ignatyev M. B. Cybernetic Picture of the World. Complex Cyber-Physical Systems [Kiberneticheskaya kartina mira. Slozhnye kiberfizicheskie sistemy]. Saint Petersburg, GUAP, 2014, 472 p.

4. Ignatyev M. B., Katermina T. S. System Analysis of the Chaos Management Problem [Sistemnyy analiz problemy upravleniya khaosom] Sbornik nauchnykh trudov XX mezhdunarodnoy konferentsii “Sistemnyy analiz v proektirovanii i upravlenii”. Ch. 1 (Collected Scientific Works of the XX International Conference “System Analysis in Designing and Management”, Part 1). Saint Petersburg, SPbPU, 2016, pp. 129–136.

5. R. M. Yusupov (Ed.) The History of Computer Science and Cybernetics in Saint Petersburg (Leningrad) [Istoriya informatiki i kibernetiki v Sankt-Peterburge (Leningrade)]. Saint Petersburg, Nauka: Issue 1, 2008, 170 p.; Issue 2, 2010, 152 p.; Issue 3, 2012, 216 p.; Issue 4, 2014, 180 p.

6. Cybernetics and Computer Science: Collected Scientific Works Devoted to the 50-years Anniversary of the Section of Cybernetics [Kibernetika i informatika: sb. nauchnykh trudov k 50-letiyu sektsii kibernetiki]. Saint Petersburg, SPbPU, 2006, 300 p.

7. Fradkov A. L. Cybernetic Physics [Kiberneticheskaya fizika]. Saint Petersburg, Nauka, 2003, 208 p.

8. Ignatyev M. Galactic Evolution Simulation on Basement of the Linguo-Combinftorial Approach. Proceedings of the 29th General Assembly of International Astronomical Union. USA, Honolulu, 2015.

9. Kardashev N. S. Transmission of Information by Extraterrestrial Civilization. Soviet Astronomy, Vol. 8, № 2, 1964, pp. 217–221.

 
Ссылка на статью:
Игнатьев М. Б. Шестьдесят лет секции кибернетики как метанауки и современные киберфизические системы // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2016. – № 3. – С. 12–20. URL: http://fikio.ru/?p=2178.

 
© М. Б. Игнатьев, 2016

УДК 316.423.3; 304.5

 

Субетто Александр Иванович – автономная некоммерческая организация высшего профессионального образования «Смольный институт Российской академии образования», советник ректора, доктор философских наук, доктор экономических наук, кандидат технических наук, профессор, Заслуженный деятель науки РФ, Лауреат Премии Правительства РФ, Президент Ноосферной общественной академии наук, Санкт-Петербург, Россия.

E-mail: subal1937@yandex.ru

195197, Россия, Санкт-Петербург, Полюстровский проспект, д. 59,

тел.: +7(812)541-11-11.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Переживаемая сейчас человечеством в целом и Россией в частности эпоха есть революционная эпоха. Однако теория революции развита недостаточно. Это делает актуальными и закономерными попытки разработать более глубокую концепцию социальной революции, опирающуюся на принципы марксистской теории материалистического понимания истории.

Результаты: Прошедшая в Нижнем Новгороде 23–24 апреля 2016 года конференция «Революция как предмет научной и философской рефлексии» позволила сопоставить основные подходы к теории социальной революции, предлагаемые современными российскими философами марксистской ориентации. Становление философии революции еще далеко от завершения. Первый фундаментальный методологический вопрос, связанный с ее разработкой – вопрос о соотношении революции и эволюции. Второй фундаментальный вопрос – об отношении к Великой Октябрьской социалистической революции, адекватная оценка ее как исторического явления. Третий фундаментальный вопрос – о переходе от империалистическо-колониальной системы современного капитализма к социализму. Четвертый вопрос – о доминирующем основании исторической детерминации.

Выводы: Россия первой совершила социалистический прорыв человечества в октябре 1917 года. Теперь она может и должна совершить первый ноосферный прорыв человечества на базе «социализма XXI века» и повести мир людей на Земле по этому пути. Результатом такого прорыва должна стать управляемая социоприродная – ноосферная – эволюция на базе общественного интеллекта, научно-образовательного общества и ноосферного экологического духовного социализма.

 
Ключевые слова: революция; эпоха Ноосферно-социалистической революции; образовательное общество; ноосферный экологический духовный социализм.

 

The Revolution as a Subject of Scientific and Philosophical Reflection

 

Subetto Alexander Ivanovich – Smolny Institute of Russian Academy of Education, rector’s adviser, Doctor of Philosophy, Doctor of Economics, Ph. D. in Technology, Professor, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: subal1937@yandex.ru

59, Polustrovsky prospect, Saint Petersburg, Russia, 195197,

tel: +7(812)541-11-11.

Abstract

Background: The era currently experienced by humanity in general and Russia in particular is the revolutionary era. The theory of revolution, however, is not sufficiently developed. This makes it relevant and logical that a deeper conception of the social revolution, based on the principles of the Marxist theory in the materialist understanding of history should be advanced.

Results: At the conference “Revolution as a subject of scientific and philosophical reflection” held in Nizhny Novgorod on 23–24 April 2016, the main approaches to the theory of the social revolution offered by modern Russian philosophers of the Marxist Orientation were discussed. The formation of philosophy of the revolution is far from its accomplishment. The first fundamental methodological issue associated with its development is the question of the relationship between revolution and evolution. The second fundamental issue is the attitude towards the Great October socialist revolution, its adequate assessment as a historical phenomenon. The third fundamental issue is the transition from the imperialist colonial system of contemporary capitalism to socialism. The fourth one is the dominant basis of historical determination.

Conclusion: Russia made the first socialist breakthrough of humankind in October 1917. Now it can and has to make the first noospheric breakthrough of humankind, on the basis of “socialism of the XXI century”, and lead the humanity along this way. The result of this breakthrough should be a managed socio-natural (noospheric) evolution based on social intelligence, scientific educational society and noospheric ecological spiritual socialism.

 

Keywords: revolution; the era of the noospheric socialist revolution; educational society; noospheric ecological spiritual socialism.

 

Преамбула

23–24 апреля 2016 года в городе Нижний Новгород (Россия) прошла Всероссийская научная конференция с международным участием, посвященная необычной проблеме – «Революции как предмет научной и философской рефлексии» [1; 2]. Организациями-инициаторами этой конференции выступили Нижегородская государственная медицинская академия и Нижегородский государственный университет им. Н. И. Лобачевского. Сопредседатели Оргкомитета – доктор философских наук, профессор, председатель Нижегородского отделения Всероссийской общественной организации «Российские ученые социалистической ориентации» Александр Васильевич Грехов и доктор философских наук, профессор Алексей Николаевич Фатенков.

 

1. Закон периодичности свершения революций в логике развития прогрессивной эволюции. Наступление эпохи Ноосферно-социалистической революции

Автор этого аналитической статьи и первого пленарного доклада «Методологический вопрос о соотношении понятий “революция” и “эволюция” в логике научного познания» [1, с. 114–120] в 2015 году опубликовал монографию «Революция и эволюция (методологический анализ проблемы соотношения этих понятий)» [3]. Такое совпадение между названием авторской монографии и темой конференции, которая прошла через год после появления в свет этой монографии, является не случайным: это свидетельство ощущения многими просвещенными умами, что переживаемая человечеством и Россией эпоха есть революционная эпоха.

 

Позиция автора, которая теоретически доказывалась и аргументировалась и в монографии, и в докладе, состоит в утверждении: революция есть момент любой прогрессивной эволюции (при этом под «прогрессом» здесь понимается только и только рост сложности (кооперативности) эволюционирующих систем); «калькой» действия системогенетического закона инвариантности и цикличности развития (а революция есть качественный скачок между циклами развития на спирали прогрессивной эволюции) является закон периодичности свершения революций в логике развития прогрессивной эволюции.

 

Автором предложена система аксиом становящейся философии революций [1, с. 116]:

(1) нет прогрессивной эволюции, моментом которой не была бы революция;

(2) революция есть смена качеств при переходе от одного цикла прогрессивной эволюции к другому;

(3) спираль любой прогрессивной эволюции калибруется на циклы революциями;

(4) любая прогрессивная эволюция или развитие (а развитие и есть прогрессивная эволюция), таким образом, включает в себе периоды постепенного накопления изменений и революции – качественные скачки;

(5) таким образом, революции – это всегда качественные скачки, которыми квантуется на соответствующие циклы спираль прогрессивной эволюции; иерархии циклов, сопряженной с иерархией систем в мире, соответствует иерархия революций разной глубины (преобразования) и разной масштабности их свершения во времени;

(6) в эволюции как синониме прогрессивной эволюции или развития всегда есть периоды инволюции, т. е. процессов деградации, «упрощения» эволюционирующих систем, когда эволюция в своем ходе «отбрасывается назад»; качественный скачок (со знаком «минус»), переводящий эволюцию на каком-то промежутке времени в инволюцию, и есть контрреволюция;

(7) если революция всегда является качественным скачком по линии прогресса эволюции, то контрреволюция всегда направлена против революции, она пытается «законсервировать» предыдущее состояние или качество, достигнутое эволюцией.

 

Автор показал [3; 4], что Великая Октябрьская социалистическая революция (автор предложил назвать её Великой Русской Социалистической Революцией [3; 4]) возвестила о начале эпохи социалистического преобразования мира, которая в XXI веке под давлением процессов первой фазы Глобальной экологической катастрофы (императива экологического выживания человечества) приобретает ноосферное измерение. Единственная модель устойчивого развития, которую «ищут» лучшие умы человечества, есть управляемая социоприродная эволюция на базе общественного интеллекта, научно-образовательного общества и ноосферного экологического духовного социализма [4–7]. В этом контексте эпоха «рыночных реформ» в России с 1991 по 2016 годы есть на самом деле эпоха рыночно-капиталистической контрреволюции и инволюции, отбросившая Россию исторически «назад», – эпоха, которая не может закончиться «победой» и которая неминуемо будет выброшена на «свалку» Истории как онтологическая ложь под действием поступательного наступления правды Истории, которая – за ноосферным экологическим духовным социализмом [4; 6; 7]. Грядет эпоха Ноосферно-социалистической революции (и в этом – предназначение XXI века), спасающей мир человечества от экологической гибели на рыночно-капиталистическом, (одновременно – империалистическо-колониальном) пути развития. Капитализм превратился в «экологическую утопию» и в «экологического могильщика» человечества, который человечеству, чтобы спастись и продолжить свою прогрессивную социальную эволюцию, необходимо «отбросить» в прошлое как «экологический труп» и «омертвевшую оболочку». Необходимо совершить ноосферный качественный скачок – переход к ноосферной истории, сопровождающийся переходом биосферы в ноосферу, о котором писал, как о законе глобальной эволюции, В. И. Вернадский [8].

 

2. Революция – системное, качественное, позитивное изменение объектов социума и универсума

Доктор философских наук, профессор Лев Александрович Зеленов (Н. Новгород) выступил вторым – с докладом «Методологический потенциал категории “революция”» [1, с. 40–47] (его содокладчик – А. А. Владимиров). Л. А. Зеленов показал, что понятие «революция» является базовым, родовым для множества своих предикативных (производных) видов и форм проявления: социальная, политическая, демографическая, научная, техническая, экономическая, сексуальная и т. д. революции [1, с. 41]. Революция, по Л. А. Зеленову, относится к блоку понятий динамического характера – революция, контрреволюция, эволюция, реформирование, переворот, прогресс, регресс. В данном контексте важный признак революции – это то, что в процессе её осуществления происходит преодоление стагнации, застоя, консерватизма, статичности и т. д., то есть всех состояний объекта, которые выражаются понятием «покой». При этом оппозиционная пара «прогресс» и «регресс» является определяющей в различении «революции» и «контрреволюции» [1, с. 45]. Контрреволюция несет в себе негативно значимый смысл, смысл перевода развития в регрессивную фазу. Л. А. Зеленов обратил внимание на то, что с философско-аксиологической точки зрения революция есть системное, качественное, позитивное изменение объектов социума или универсума.

 

3. «Пост-человеческая революция» по В. А. Кутыреву

Доктор философских наук, профессор Владимир Александрович Кутырев (Н. Новгород) [2, с. 59–66] предложил вниманию слушателей необычную для научно-философской рефлексии тему – «Постчеловеческая революция как результат технологизации человеческого мира».

 

По В. А. Кутыреву, к началу третьего тысячелетия после рождества Христова человечество вошло в эпоху революционных изменений, которая «по своей будущей значимости» превысит «неолитическую революцию», которая была «переходом от приспособительного действия человека в природе (собирательство, охота, рыболовство) к её познавательному и целесообразному изменению – преобразованию» [2, с. 60]. Он обращает внимание на то, что «по мере роста масштабов формопреобразовательной деятельности» человек стал «проникать за пределы реальности, данной ему как телесному существу и воспринимаемой его органами чувств, начал получать результаты, не имея прямого контакта с вещами» [2, с. 60]. В настоящее время в условиях новейшего этапа революционного преобразования технологического базиса взаимодействия человека с природой – «так называемой четвертой промышленной революции» [2, с. 62], когда осуществляется «эмерджентный синтез нано-, био-, инфо- и когно-технологий (НБИК – технологий)» и стираются «границы материального, цифрового и биологического миров», когда создаётся «новая искусственная среда», выходящая «за пределы не только чувств человека, но и его мышления и воображения» [2, с. 62] – появляется опасность технологического расчеловечивания человека.

 

В. А. Кутырев считает, что уже можно констатировать как «факт настоящего», что «человеческой цивилизации больше не существует: она превратилась в постчеловеческую», в «Технос». Каков же выход из этого состояния, несущего угрозу будущему человечества именно по этому, технологическому измерению бытия человека? И докладчик отвечает: «Если всё-таки надеяться на выживание, то, признавая сложный, нелинейный характер развития, надо не слепо следовать за новациями с криком «прогресс не остановишь», а ставить задачу управления им(и). Ввиду сорвавшегося с тормозов инновационного развития – ручного, ножного, а, главное, с головного, условием сохранения жизни должно быть поддержание устойчивости развивающейся системы: темп и характер её изменений не должны быть выше возможности их адаптации к человеку» [2, с. 65].

 

Итак, я как автор этой аналитической работы зафиксирую важный момент, который входит в теоретическую систему ноосферизма по мнению процитированного автора [6]:

– первое – это возникший императив управления инновационным и технологическим развитием с позиций экологии человека, сохранения его прогрессивного развития, который является частью императива перехода к управляемой социоприродной, т. е. ноосферной эволюции как императива выхода человечества из экологического тупика истории в форме первой фазы Глобальной экологической катастрофы;

– второе – это констатация «интеллектуальной черной дыры» (понятие, введенное В. П. Казначеевым в начале 90-х годов ХХ века [9], когда темпы негативных изменений в живом веществе биосферы, в том числе в мире человека намного опережают темпы их познания и исследования и адекватной реакции на них, т. е. адаптации человека и общества к ним).

 

Это понятие В. П. Казначеева автор данной статьи развил и перевел в понятие «Глобальной интеллектуальной черной дыры» [6], когда темпы развития процессов первой фазы Глобальной экологической катастрофы намного опережают темпы их исследований, их осознания и адекватной реакции человечества на них.

 

В. А. Кутырев де-факто зафиксировал нечто подобное по отношению к технологическим изменениям, начинающим изменять саму «природу человека». Он замечает: «Свобода – не познаваемая (это предпосылка), а преодолеваемая необходимость. Раньше – стихийности природы, теперь – стихийности искусственного. Для выживания надо ориентироваться на Controlled development (управляемое развитие), реально руководствуясь которым можно попытаться избежать превращения Genus Homo в «постчеловека», а значит, и конца его/нашего света/мира» [2, с. 65].

 

В. А. Кутырев правильно увидел опасность техногенной гибели человечества, о которой предупреждал еще Н. А. Бердяев в 1930 году в статье «Машина и человек», но не заметил, что это техно(робото) рационализированное преобразование человека в «постчеловека» является частным случаем более масштабного явления – действия Глобальной капитал-мегамашины (монетарно-машинного облика всей системы капитализма в его последней стадии развития – глобального империализма), капиталорационализирующей и человека, и культуру, и науку, и технику и технологии, и мир природы и тем самым убивающей человека как такового, – человека, который до того, как стать придатком машины, уже стал «монетарным роботом», породившим уже первую фазу Глобальной экологической катастрофы, над процессами которой слышится «дьявольский смех» Капитала-Сатаны (об этой фантасмогории бытия Капитала и Капиталократии автор статьи написал в «Капиталократии» [11], затем – в работе «Капиталократия и глобальный империализм» [13]).

 

4. Революция в диалектическом изломе закономерного и желаемого

Доктор философских наук, профессор Алексей Николаевич Фатенков (Н. Новгород) [1, с. 120–127] остановился на проблеме «революция в диалектическом изломе закономерного и желанного». По его оценке, «революция» может быть и «прогрессистской», «прорывом к светлому будущему», и регрессивным явлением как «возвращение к непревзойденному Золотому веку» [1, с. 120], но главный её признак – это «ускорение», «прерывность», «возможный поворот вспять» [1, с. 120]. И поэтому «адекватное описание революционного процесса может быть только диалектическим» («с легитимными и снимаемыми умом противоречиями») [1, с. 120; 121]. А. Н. Фатенков подчеркнул, что «революция есть экстремум, пик социальной кривой, образующийся при резком переходе от периода роста противоречий (не исключено, достаточно длительного) к периоду их быстрого и радикального снятия» [1, с. 121]. При этом он обращает внимание, что за социальной революцией стоит, как правило, не чистый антагонизм (например, пролетариев и буржуа, или зависимых крестьян и господствующих феодалов), и необходимо принимать в расчет «весь комплекс меж- и внутрисословных противоречий, заведомо не укладывающихся в бинарный схематизм» [1, с. 122]. Фатенков обратил внимание участников конференции на провокативную форму постмодернистской рефлексии над феноменом революции (Ж. Делез, Ф. Гваттари и др.) [1, с. 123; 124], когда вместо «долженствования» в бытийной логике зарождения и осуществления революции ставится экзистенциальное понятие «желание». Он замечает: «Революция – не болезнь, как её пытаются представить хронические оппортунисты, а лекарство от болезни, от душевного расстройства; одна из приписываемых культурой и историей микстур, сладкая с горьким привкусом» [1, с. 124]. Развивая ленинскую формулу предреволюционного состояния – «верхи» не могут, а «низы» не хотят жить по-старому, – Фатенков обращает внимание на то, что кризис «верхов» может быть трояким: (1) не могут и не хотят управлять по-старому; (2) хотят, но не могут; (3) могут, но не хотят [1, с. 126]. Аналогичное сложное расчленение наблюдается и в поведении «низов». Отсюда, по А. Н. Фатенкову, – возникающий взгляд на «диалектический излом желанного и закономерного» [1, с. 126]. Далее он заключает: «Желание есть хотение, становящееся можением. Пока человек остаётся существом природно-культурным, его желания небезоснованы и склонны к возвращению. Отсюда с высокой долей вытекает их закономерность» [1, с. 126]. Интересен вывод А. Н. Фатенкова: «Жизнь не реактивна, а самосуща (живое – только из живого). И революция, по существу, зарождается не в ответ – она сама вызов. Обладательница немалой социальной величины. Но ничто великое не совершается без страсти. Так учит диалектика» [1, с. 126, 127].

 

Правда, нужно подчеркнуть, что все ж таки понятие «желанного» («желаемого») более адресовано к человеческому индивиду, а революции свершаются в обществе, и общество не простая суммативная совокупность индивидов, а общность людей, обладающих системно-социальным качеством, отличающим именно это общество от других обществ. Поэтому более верным было бы использование понятие не «желанного», а «интереса» – интереса (экономического, социального) тех или иных «слоев», социальных групп, классов. Здесь возникает интересная проблема выстраивания тех или иных понятийных систем (когнитивных матриц), наиболее адекватно описывающих процесс познания той или иной сущности. Конечно, можно революцию рассматривать и через призму диалектики «должного» и «желанного», но при условии рефлексии тех ограничений, в которых сама такая диалектика отражает диалектику революции.

 

5. Великая российская революция в зарубежной историографии XXI века

Доктор философских наук, профессор Александр Васильевич Грехов (Н. Новгород) в своем докладе «Великая российская революция в зарубежной историографии XXI века» [1, с. 171–178] представил анализ современной зарубежной историографии, посвященной Великой российской революции, которая представлена как состоящая из двух этапов – февральская (Февраль) и октябрьская (Октябрь) революции. А. В. Грехов обращает внимание на то, что для зарубежных историков термин «Великая российская революция» – широко потребляемый, но в достаточно разнообразных трактовках, с преобладанием термина «русская революция», при одновременном сохранении термина «Февральская революция» (С. Бэдкок, И. Дойчер, П. Кенез, Э. Лор, Р. Пайпс, Р. Такер, Р. Уорт, П. Холквист, Дж. Хоскинг) и «Октябрьская революция» (И. Дойчер., Э. Каррер д`Анкосс, П. Кенез, Ю. Кока, Ст. Коэн, М. Малиа, А. Рабинович, Р. Такер, Адам Б. Улам, Р. Уорт) [1, с. 173].

 

При этом приоритетным в подходе зарубежных историков к анализу «Великой российской революции» является вопрос о характере революции. Отвечая на этот вопрос, они подчеркивают «своеобразие исторической эволюции России, соединившей в себе нарастание индустриального развития, сдерживаемого архаичной политической системой, и сохранение этатистски-общинного менталитета российского народа, основную массу которого составляло патриархально-социалистское крестьянство» [1, с. 174]. По М. Малиа (США), после восстания декабристов в 1825 году «революция и социализм в России стали практически синонимами» [1, с. 174]. Американский историк Э. Пол подчеркнул наличие «социалистического крена» революции после Февраля, что проявилось в массовой организации «фабричных комитетов» почти в каждом промышленном центре Европейской части России как «неожиданного продукта Февральской революции» [1, с. 175].

 

Интересно, что Э. Лор (США) пришел к тому же выводу, который вытекал из ленинской теории империализма, что переход человечества к социализму происходил в ХХ веке не по прогнозу К. Маркса (о чем я писал неоднократно в своих работах, посвященных «теории социализма XXI века» [3; 4; 6; 8; 10; 12; 14; 15]), из развитых капиталистических стран, а из стран «периферии» империалистической системы. А. В. Грехов цитирует Э. Лора: «Вовсе не является аномальным то, что коммунизм ХХ столетия имел наибольший эффект не в промышленно развитых, а скорее в отстающих странах, выступая в качестве идеологии антиимпериалистического национального освобождения, т. е. программы мобилизации развивающихся стран против натиска международного капитала, и транснациональных корпораций и модели изоляционистского развития экономики» [1, с. 175].

 

Интересен также теоретический тезис историка О. А. Арина (США), который совпадает с моим теоретическим выводом, что в основе ценностного генома российской цивилизации находится система ценностей русского народа, центрирующаяся вокруг «правды», которую можно назвать «цивилизационным социализмом» [16]: «…капитализм как тотальная политико-экономическая система не соответствует характеру и умострою русского народа, цивилизация которого сформирована на иных политических, экономических и культурных основаниях» [1, с. 176].

 

В заключение своего анализа А. В. Грехов приходит к общему выводу как кумулятивному итогу историковедческой зарубежной рефлексии по поводу генезиса и смысла русской революции 1917 года: это признание «неизбежности двухэтапности Великой российской революци, как следствие кумулятивного характера естественных, ментальных потребностей российского населения» [1, с. 176, 177].

 

6. «Благодаря революциям бытие исторично»

Доктор философских наук, профессор Михаил Михайлович Прохоров (Н. Новгород) [1, с. 94–100] свой доклад посвятил методологическим основаниям философии революции. Тему своего выступления он обозначил так: «Методология исследования категории “революция”: онтологический подход». М. М. Прохоров тезисно сформулировал следующие онтологические моменты при раскрытии сущности «революции» [1, с. 95–100]:

(1) бытие и революция;

(2) революция и уровни определения бытия;

(3) революция и основные законы диалектики;

(4) революция и/или «конец истории» – главная проблема современной глобализации общества.

 

Он отметил, что «бытие постоянно обновляется – качественно и количественно. Революция ответственна за качественное, коренное его обновление» [1, с. 95]. Далее, исходя из собственной 3-х-уровневой градации бытия – субстанционального, атрибутивного и собственно исторического уровней, – он дает соответственно тройственное определение революции. По М. М. Прохорову, «революция» раскрывает важнейший «принцип изменения бытия», дополняя «эволюцию». Если «все бытие обнаруживает себя как процесс» (К. Маркс), значит, революция носит всеобщий характер. Благодаря революциям, бытие исторично, оно обретает «диалектическую необратимость» [1, с. 97].

 

Обращаясь к законам диалектики, М. М. Прохоров определяет революцию как «перерыв постепенности, качественный скачок в развитии» [1, с. 98]. Здесь он, в отличие от моей позиции, обозначенной в первом докладе, революция есть момент прогрессивной эволюции – высказывает другое теоретическое положение: революция как перерыв постепенности противостоит эволюции как степенности развития [1, с. 98]. В этом случае эволюция обретает узкое определение как период постепенного развития между революциями, что противоречит сложившейся научной традиции теоретически осмысливать прогрессивную эволюцию, охватившую все время развития данной сущности – носителя этой эволюции (глобальная эволюция, биологическая или биосферная эволюция, антропная эволюция, социальная эволюция, космогоническая эволюция или эволюция вселенной и т. п.). В конце он указал на спор вокруг «конца истории» по К. Попперу или Ф. Фукуяме как форму отражения «противоречия позитивной (классической) диалектики и диалектики негативной» [1, с. 100].

 

7. О либеральной концепции революции

Доктор исторических наук, профессор Владимир Иванович Бакулин (Киров) в своем докладе «Либеральная концепция революции 1917 г. в России А. С. Ахиезера» [1, с. 160–166] выполнил критический анализ взглядов одного из «гуру» российской либеральной историографии А. С. Ахиезера на революцию 1917 года. Исторический схематизм А. С. Ахиезера выстроен на представлении российской истории как борьбы двух социокультурных идеалов – «вечевого (народного, соборного, консервативного) и либерального (динамичного, прогрессивного) начал».

 

По В. И. Бакулину, Ахиезер явно апеллирует к теории утилитаризма И. Бентама, подходит к оценке исторических явлений «с точки зрения их полезности, возможности служить средством для достижения какой-либо цели», при этом польза рассматривается и как «основа нравственности и критерий человеческих поступков» [1, с. 162]. Фактически философия утилитаризма – философия апологии рыночных отношений. Либерализм вырос как идеология на этой системе взглядов.

 

Де-факто, как показывает В. И. Бакулин, А. С. Ахиезер пытается освободить либеральную власть в 1917 году в лице Временного правительства от ответственности за крушение государственности, выстраивая замысловатую логику борьбы вечевого, народного начала, порождающего феномен – «локализацию сознания», и либерального, прогрессивного начала, за которым, по Ахиезеру, – принцип всеобщей ответственности. В. И. Бакулин замечает по этому поводу, что «Правда в народном сознании ассоциировалась, в первую очередь, не с локализмом (хотя и это имело место), а с социальной справедливостью», о чем «либерал Ахиезер, естественно, умалчивает» [1, с. 163]. И далее, на примере теоретической и исторической несостоятельности историко-теоретических конструкций Ахиезера по поводу революции 1917 года В. И. Бакулин показывает де-факто теоретико-историческое поражение всей философии и теории российского либерализма в начале XXI века, за которым стоит, уже в моей оценке, исторический крах рыночно-капиталистической (либеральной) контрреволюции на рубеже ХХ и XXI веков, повторяющий крах февральской революции как либеральной революции 1917 года.

 

8. Феномен «революция» в контексте теории империализма В. И. Ленина

Остановлюсь еще на ряде докладов, опираясь на публикации в сборнике материалов конференции «Революции как предмет научной и философской рефлексии» (в 2-х книгах, ч. I и ч. II) [1; 2], изданном к началу конференции.

 

Доктор философских наук, профессор Татьяна Васильевна Панфилова (Москва) в докладе «Переосмысливая понятия “революция” применительно к современности» [1, с. 87–94] правильно указала на необходимость осмысления феномена «революция» в начале XXI века в контексте ленинской теории империализма и современной глобализации. Она, вспоминая «положения В. И. Ленина о возможности революции в России в силу того, что она была слабым звеном в империалистической цепи» [1, с. 88], обращает внимание на вопросы, звучащие в устах некоторых исследователей (по моей характеристике, ставящих под сомнение правильность, закономерность всей советской истории в ХХ веке, дабы оправдать рыночно-капиталистическую контрреволюцию в России в 90-х годах ХХ века): «А надо ли было прорывать это звено?», «Не лучше ли было дать России спокойно развиваться в самой этой цепи?». И отвечает на эти вопросы: «Не лучше! Как справедливо подчеркивают авторы книги о глобальном капитализме [17], “капитализм как мировая система озабочен всемирным функционированием капитала, а не осуществлением догоняющей модернизации”. Надежды на то, что развитое капиталистическое общество подтянет Россию до своего экономического и технологического уровня несостоятельны» [1, с. 89] именно в силу того, что империализм изготовился и уже стал в начале ХХ века превращать царскую Россию в свою экономическую колонию. «Ленин был тысячу раз прав, – отмечает она, – когда говорил о необходимости вырвать страну из империалистической зависимости, пока она не превратилась окончательно в колонию империалистических государств» [1, с. 89]. Далее Т. В. Панфилова обращала внимание на то, что «социалистическое строительство хоть и осуществлялось в противовес капитализму, оказалась диалектически связанным», и что «распад коммунизма… явился важным шагом глобализации, ликвидировавшим закрытые для капитализма и информации зоны» (цитата по книге [17, с. 362]) [1, с. 89].

 

Здесь, по моему мнению, наблюдается некоторая недооценка (или непонимание) самой диалектической логики перехода империалистическо-колониальной системы, которая и есть система глобального империализма мировой финансовой капиталократии, к социализму (в дальнейшем – к коммунизму как управляемой истории), которая есть диалектическая логика социалистического (с учетом императива выживаемости в XXI веке – ноосферно-социалистического) преобразования мира, которую автор в «Ноосферизме» (2001) предложил назвать Глобальной социалистической цивилизационной революцией [6; 8; 12].

 

Эта диалектическая логика с учетом состоявшейся в конце ХХ века первой фазы Глобальной экологической катастрофы есть логика «движения» трех фундаментальных противоречий современной эпохи:

– первого фундаментального противоречия – противоречия между хозяйствующим на Земле Человечеством на базе рыночно-капиталистической формы природопотребления и Природой – Биосферой и планетой Земля как суперорганизмами, – которая (которые) через законы гомеостатических механизмов поставила (поставили) экологический предел такой форме бытия человечества. Это противоречие и определяет слияние ноосферного и социалистического императивов, которое и составляет содержание императива экологического выживания человечества и которое и есть единственная форма разрешения этого противоречия, по сути несущего в себе смысл экологического спасения человечества и продолжения Жизни на Земле [6–8; 12–15];

– второго фундаментального противоречия – противоречия между капитализмом в форме глобального империализма и социализмом. ХХ век прошел под знаком наступления первой волны Глобальной социалистической цивилизационной революции. И откат этой «волны» в 90-х годах ХХ века, и реванш глобального империализма не означает поражение социализма и торжество «глобализации» как формы установления мирового господства мировой финансовой капиталократии – глобального империализма, как может показаться из вышеприведенной цитаты. Более того, разрешение первого фундаментального противоречия – а за ним стоит удовлетворение требований императива выживаемости – возможно только через всемирно-историческую победу социализма над глобальным империализмом. Поэтому прогноз на XXI век – это «вторая», более мощная, «волна» Глобальной социалистической цивилизационной революции, но уже с «вектором» становления ноосферного экологического духовного социализма как социализма нового качества – ноосферного;

– третьего фундаментального противоречия – основного противоречия капитализма – противоречия между трудом и капиталом, перешедшего под воздействием первого фундаментального противоречия в противоречие между человеком и капиталом.

 

И в данном контексте ленинской призыв – «Долой всякую колониальную политику, долой всю политику вмешательства и капиталистической борьбы за чужую землю, за чужое население, за новые привилегии, за новые рынки, проливы и т. п.» [18, с. 231] – остается актуальным и в начале XXI века. Потому что империалистическая и колониальная природа капитализма не исчезла, она приобрела только другие формы – финансово-экономические. Капиталистическая глобализация – это процесс экологической гибели человечества, который в начале XXI века обретает грозные черты, и спасти человечество сможет только её альтернатива – ноосферно-социалистическая глобализация [19].

 

К этому выводу, по своей логике, приходит и Т. В. Панфилова: «Сегодня Россия – вместе со всем миром – оказалась перед необходимостью глобальной революции, смысл которой в кардинальном изменении отношений общества и природы. Эту идею воплощает движение “экологического социализма”, в поддержку которого мне уже приходилось высказываться [20]» [1, с. 90]. В докладе она подняла и проблему бюрократизации власти в России, и отчуждения её интересов от интересов развития России, и де-факто сформулировала императив «советизации» системы власти в России: «Остается надеяться на то, что революционные преобразования нашего общества выдвинут органы типа советов, причём осознание опасности отчуждения власти от народа поможет им выполнить своё общественное предназначение» [1, с. 93].

 

9. «Классовое партнерство» в системе капитализма «метрополии» за счет эксплуатации колоний

Кандидат философских наук Ирина Геннадьевна Мясникова (Н. Новгород) в докладе «Закономерность возникновения и закрепления в европейской цивилизации либерал-социал-демократизма как теории и практики классового партнерства» [1, с. 72–79] обратила внимание на то, что западноевропейский либерал-социал-демократизм как теория и практика классового партнерства появился на основе «экономического богатства европейских стран» [1, с. 77] (вне которого такая политика не была бы возможна), и которое возникло исторически благодаря эксплуатации «Западом» всего «незападного мира», и поэтому в этом контексте «рабочий класс Запада стал как бы частью той буржуазии, которая эксплуатирует весь незападный мир, а, следовательно, в его зарплате скрыт уже нетрудовой доход, которым эта буржуазия делится с ним» [1, с. 78]. Отсюда, справедливо замечает И. Г. Мясникова, «вытекает и характер “социалистических” партий Запада: либерал-социал-демократизм, основанный на классовом мире и классовом партнерстве» [1, с. 78].

 

Необходимо отметить, что И. Г. Мясникова в своем «открытии» наткнулась на то, что было уже теоретически осмыслено Р. Люксембург и затем В. И. Лениным в работе «Империализм как высшая стадия капитализма» (1916).

 

Мною это «открытие» переведено в следующую «теоретическую формулу» [7, с. 17]:

«Империалистичность капитализма и порожденный им колониализм – закон бытия капитализма. “Капитализм” в чистом виде, в границах своей страны воспроизводить себя только за счет эксплуатации своего рабочего класса не может».

 

С. Г. Кара-Мурза, анализируя работу Р. Люксембург «Накопление капитала», подчеркивал следующее важное для теории воспроизводства капитализма положение [21, с. 104; 105]: «…оказывается, что цикл расширенного воспроизводства не может быть замкнут только благодаря труду занятых в нем рабочих за счет их прибавочной стоимости. Для него необходимо непрерывное привлечение ресурсов извне капиталистической системы (из деревни, из колоний, из «третьего мира»). Дело никак не ограничивается “первоначальным накоплением капитала”, оно не может быть “первоначальным” и должно идти постоянно».

 

В «Идеологии XXI века» автор, итожа все, что было разработано в теории империализма, так сформулировал своё общее резюме [7, с. 17]: «…наличие колоний, из которых изымаются природные ресурсы, интеллектуальные и трудовые ресурсы, в том числе через нещадную эксплуатацию трудового населения колоний, есть закон бытия капитализма “метрополии”. Империалистичность капитализма выражается в колониальной системе как его необходимом внешнем атрибуте. Капитализм производит себя не только за счет эксплуатации собственного рабочего класса, но и за счет эксплуатации колоний.

 

Подчеркну еще раз: эксплуатация колоний – закон бытия капитализма, что делает его империалистичным изначально.

 

Антиколониальные революции в мире в 40–70-х годах ХХ века, которые произошли под влиянием противостояния империализма и социализма, притягательного примера СССР, не отменили колониализм, поскольку сохранялся капитализм, а изменили его содержание».

 

Появился новый тип колониализма – экономический колониализм, частью которого выступает культурный и интеллектуальный типы колониализма [22].

 

Вот почему социалистические революции начинаются со стран «периферии» мировой системы капитализма/империализма, со стран, по сути своей являющихся если не прямыми, то экономическими колониями (и это доказала история ХХ века).

 

И в этом контексте рабочий класс стран «метрополии» системы глобального империализма опосредованно, вместе с капиталократией («буржуазией») своих стран, участвует в эксплуатации остального мира, и «классовый мир» в странах Западной Европы, Англии, США, Японии (так называемого «золотого миллиарда») и «питаемый» этим «классовым миром» либерал-социал-демократизм возможны только в странах «метрополии» глобального империализма. Именно это заметила И. Г. Мясникова, повторив оценку Ф. Энгельса середины 50-х годов XIX века, обратившего внимание на процесс «обуржуазивания» рабочего класса Англии за счет доходов, получаемых от эксплуатации Индии и других колоний Великобритании.

 

И. Г. Мясникова в своей рефлексии сделала только первый шаг, за которым должен последовать обязательно второй, поднимающий её рефлексию на уровень современного развития ленинской теории империализма – теории глобального империализма. Её итоговый вывод, собственно говоря, уже находится на этом уровне рефлексии:

«…приходится констатировать, что либерал-социал-демократизм – это закономерный феномен именно для Западной Европы. А революционная практика большевиков объясняется не столько “желанием обезопасить большевистский режим в России перед лицом враждебного капиталистического окружения” (ссылка на [23, с. 32]), сколько стремлением сохранить Россию как таковую» [1, с. 79], т. е. избавить её от «капкана» империалистической колонизации, которая уже шла полным ходом и которая была отвергнута всем ходом советской социалистической истории, и опасность которой вновь возникла вместе с рыночно-капиталистической («либеральной») контрреволюцией в России с 1991 года по настоящее время.

 

10. Личностный аспект диалектики как логики революции

Доктор философских наук, профессор Владимир Евгеньевич Баранов (Санкт-Петербург) остановился на «Личностном аспекте диалектики как логики революции» [2, с. 11–18]. Выделяя три модуса человеческой субъектности – (1) индивидуально бессубъектный (конформистский, суггестивный), (2) индивидуально субъектный (эгоцентричный, индивидуалистический) и (3) универсально субъектный или личностный – он показывает, что только последний модус человеческой субъектности – личностный – служит основой восхождения человека к способности диалектического мышления, его устремленности к познанию общесоциальных, общечеловеческих и общеприродных закономерностей, интересов и ценностей, и через это познание – основой возможности выхода на уровень целеполагания в общественном развитии.

 

По В. Е. Баранову, такой субъектной диалектикой виртуозно владел В. И. Ленин [2, с. 13], гений и руководитель Великий русской социалистической революции, согласно моей оценке [10; 14]. Одним из шедевров ленинской диалектической мысли, по его мнению, являются рассуждения Ленина о диалектической логике в работе 1921 года «Ещё раз о профсоюзах, о текущем моменте и об ошибках тт. Троцкого и Бухарина». «Здесь гениальный теоретик и практик революции, – замечает В. Е. Баранов, – формулирует четыре “правила диалектического мышления”. Все они направлены против позитивистского эмпиризма и логического формализма. Все они в своем единстве представляют краткий очерк движущегося по законам противоречия диалектического мышления» [2, с. 14].

 

Показывая ошибки руководителей страны в социалистическом строительстве после В. И. Ленина, В. Е. Баранов подчеркнул их источник – недостаточный уровень культуры владения диалектикой мышления. По его оценке, «диалектика, как и другие законы природы, открытая умами её классиков – от Платона до Ленина – в человечестве нарастает, несмотря на препятствия» [2, с. 17]. И поэтому «прогресс расширения человеческой личностной субъектности» «закономерен и неумолим», и он будет представлен «очередной антропологической революцией, сравнимой с неолитической и цивилизационной, скачком к “точке Омега” Тейяра де Шардена или к “ноосфере В. И. Вернадского”» [2, с. 17].

 

Резюмирует свой взгляд на поднятую тему В. Е. Баранов оптимистично: «Нынешний реванш буржуазно-индивидуалистического мракобесия не может быть долгим, нового Средневековья не будет. Сама жизнь всё более будет подвигать людей к новому интеллекту. Одновременно мы не сбрасываем со счетов и фактор диалектико-логического воспитания, просвещения человечества. Тем духовно и живы» [2, с. 17, 18].

 

11. Методологические вопросы, определяемые современным этапом становления философии революции

Я как автор этой статьи остановился только на нескольких докладах, на мой взгляд, знаковых, однако далеко не охватывающих всё разнообразие взглядов, проблем и вопросов, которые были представлены очно или заочно на этой конференции и нашли своё отражение в двух книгах – сборниках присланных научных статей-докладов [1; 2].

 

Проведенная конференция с таким названием – «Революции как предмет научной и философской рефлексии» – событие выдающееся и символическое в современной интеллектуально-духовной жизни российского общества.

 

Несомненно, сделанный теоретический прорыв состоит в утверждении научно-философского взгляда на феномен революции как явление, имеющее «всеобщий характер» и придающее бытию историчность (М. М. Прохоров). Революция – неотъемлемый атрибут любой прогрессивной эволюции, она есть качественный скачок в развитии, отделяющий один цикл на спирали прогрессивной эволюции, в том числе социальной эволюции – истории, от другого (А. И. Субетто). Революция по своей сущности (в отличие от контрреволюции) есть системное, качественное, позитивное изменение объектов социума или универсума (Л. А. Зеленов).

 

Происходит становление философии революции, которая, как показали представленные материалы и сама научная дискуссия на конференции, ещё далека от завершения.

 

Как прямая дискуссия, так и скрытая, которая присутствует в диалоге (и даже конфликте) представленных методолого-мировоззренческих позиций, выявили ряд проблемных методологических «вопросов» в современной научной и философской рефлексии.

 

Первый такой методологический вопрос – это вопрос о соотношении революции и эволюции. Продолжает сохраняться методологическая позиция, которая противопоставляет революцию и эволюцию (первая есть «разрыв» в постепенности развития, а вторая – постепенность развития), исходя из кумулятивной («постепенной») парадигмы эволюции. Более того, из данного методологического основания допускается в будущем, когда будет покончено с историей классовых обществ, что возможна социальная эволюция без революций. Именно в данном контексте в 90-х годах в России возникли театральные по форме заявления-лозунги, что «Россия исчерпала лимит на революции». По поводу чего кандидат философских наук, доцент Фаниль Фагимович Серебряков (Казань) в своем докладе саркастически заметил: как будто «История, как педантичный аптекарь или занудный бухгалтер, отвешивает революции по дозам, как чиновник в старом советском министерстве по-барски распределял фонды, а они, эти заявители, являются её, Истории, полномочными представителями, призванными доносить до смертных её приговор. За этим, конечно, стоит, в лучшем случае, поверхностность, некомпетентность (если не невежество), отсутствие привычки думать, причем, самостоятельно и со знанием дела. Революции, если уж до них дошло или до них довели дело, не задаются вопросом “быть или не быть”, просто бывают» [1, с. 105].

 

Автором выдвигается методологическая альтернатива [3] данному взгляду, продолжающему доминировать, по крайней мере – в обществоведении. Она состоит в утверждении и соответствующей аргументации теоретического утверждения, которое заключается в формулировке: революция – неотъемлемый элемент (атрибут) любой прогрессивной эволюции, заключающийся в качественном скачке (переходе) от одного цикла развития к другому циклу на спирали прогрессивной эволюции. Это означает, что само понятие прогрессивной эволюции намного сложнее, чем фиксация постепенности развития, она состоит из циклов разной временной масштабности, из которых эволюция предстает как спираль развития, и революций как переходов от одного цикла прогрессивной эволюции к другой с одновременными качественными скачками, отражающими процесс восхождения качества эволюционирующих систем.

 

Второй методологический вопрос – это вопрос отношения к Великой Октябрьской социалистической революции, адекватной её оценки как исторического явления. Он очень важен с позиции теории социалистической революции XXI века, которая должна вобрать в себя исторический революционно-социалистический опыт ХХ века.

 

Что собой представляет эта революция – великое историческое событие, может быть до сих пор еще адекватно неоцененное, или «ошибку истории», некое «заблуждение» цивилизационной истории России, более того – даже некую историческую провокацию (по аналогии с «оранжевыми революциями», которые использует глобальный империализм «Запада» с целью устранения неугодных государств, противостоящих своей политикой стратегии его мировой экспансии в начале XXI века), как заявляют не только некоторые мыслители либерального крыла, но и мыслители, ученые, эксперты, числящие себя за русских патриотов, и даже православных консервативных мыслителей и философов? Аспирант Дмитрий Анатольевич Скородумов (Н. Новгород) на конференции поставил так вопрос: «Что такое революция – локомотив истории или её стоп-кран?» [1, с. 109].

 

Нужно осознать, что Великая Октябрьская социалистическая революция, или, по оценке автора, Великая русская социалистическая революция, есть явление не только масштаба внутренней истории России, а явление всемирно-исторического, и возможно, космопланетарного масштаба. Почему именно так стоит вопрос в преддверии 100-летия этой Великой русской социалистической революции?

 

В «Экономическо-философских рукописях» 1844 года Карл Маркс так провидчески охарактеризовал коммунизм (что необходимо знать каждому коммунисту на Земле) (цитируется по: [25, с. 155; 156]):

– коммунизм – это «полное, происходящее созидательным образом и с сохранением всего богатства достигнутого развития, возвращение человека к самому себе как человеку общественному, т. е. человечному»;

– коммунизм – это «действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение противоречия между существованием и сущностью, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом»;

– коммунизм – это «необходимая форма и энергетический принцип», это «подлинная» будущая история, когда человек становится подлинным субъектом истории.

 

В начале XXI века «противоречие между человеком и природой», разрешение которого по Марксу – предназначение коммунизма, достигло в условиях системы глобального империализма, как автором доказывалось неоднократно [4; 6; 7; 11; 12; 14], первой фазы Глобальной экологической катастрофы, и переход к социализму/коммунизму со снятием этого противоречия на ноосферных основаниях превратился в императив выживаемости человечества – главный императив XXI века.

 

Поэтому вопрос ноосферно-социалистической революции XXI века – это вопрос, обретающий бытийные основания для человечества, «Быть или не быть человечеству на Земле».

 

В 2007 году в работе, посвященной 90-летию Великого Октября, автор статьи писал [24, с. 6]: «Социализм, коммунизм рождается всей историей человечества, и другого пути у человечества с позиций его будущего нет… Если использовать понятие “революция” для обозначения не как одномоментного акта, связанного с политическим переворотом, а её понимать как процесс смены оснований бытия человечества, т. е. как процесс человеческой революции, то можно ставить вопрос, что в 1917 году в России зародилась эпоха Глобальной социалистической цивилизационной революции, под знаком “первой волны” которой прошёл весь ХХ-й век. Появился реальный всемирно-исторический оппонент процессу капитализации всего мира, установлению “глобальной системы свободного перемещения капитала” по Дж. Соросу, а вернее, глобального империализма – Глобальной капиталистической цивилизационной революции, породивший три волны колониальных захватов мира».

 

По А. А. Зиновьеву [26, с. 222], Октябрьская революция есть «самый дерзкий и самый великий в истории социальный эксперимент».

 

Следует согласиться с Ф. Ф. Серебряковым (его доклад назывался «Отношение к революции как лакмусовая бумага социально-политических воззрений» [1, с. 101–108]), что «по тому, какую репутацию в общественном сознании имеет революция, можно судить, находится ли социальная цивилизация в стадии изменений прогрессивных либо консервативных, регрессивных» [1, с. 107].

 

Рыночно-капиталистическая контрреволюция 1999–2016 гг. в России, за которой скрывается процесс экономической колонизации России и её системной катастрофы, управляемых глобальным империализмом, потерпела крах, который несет на себе печать экологического и, соответственно, – онтологического краха всей мировой системы глобального империализма, выход из которого имеет только одну стратегию – прорыв к ноосферному экологическому духовному социализму [5–8]. Поэтому и возникает пестуемая «либеральной элитой» «революциофобия» [6], всевозможные «очернительные» оценки самого исторического явления – Великой русской социалистической революции. Все, кто воюют против этой Великой революции в России, – «пигмеи», не могущие ни понять, ни осознать грозную поступь Истории, уже самим фактом этой Революции в 1917 году проманифестировавшей начало новой Истории – социалистической, поднимающей Человека на уровень ответственности своего исторического созидания не только за будущее всего человечества, но и за будущее Биосферы, переходящей в Ноосферу.

 

Третий методологический вопрос – это вопрос о переходе от капитализма, а вернее империалистическо-колониальной системы, к социализму, т. е. о большой логике социалистической революции. Ленинская теория империализма, её развитие в конце ХХ века [21], а также весь опыт истории ХХ века показывают, что переход к социализму начинается не из стран «метрополии» – развитых капиталистических стран, а из стран «периферии», являющихся по сути экономическими колониями, и этот переход составит целую эпоху, которая в XXI веке обретает дополнительно содержание эпохи Великого эволюционного перелома, связанного с переходом к ноосферной – управляемой социоприродной эволюции.

 

Ключевой вопрос социалистической революции – это социалистическая человеческая революция (В. И. Ленин ставил вопрос о «культурной революции»), которая так и не была завершена в СССР. Социалистическое общество на порядок более высокой субъектности (чем капиталистическое общество), законом устойчивого развития которого является закон опережающего развития качества человека, качества общественного интеллекта и качества образовательных систем в обществе [27], т. е. является научно-образовательным обществом. Косвенно этот вопрос освещен через призму «личностного аспекта диалектики как логики революции» В. Е. Барановым [1, с. 11–18].

 

Социализм – это общество, в котором осуществляется научное управление общественным развитием, т. е. наука становится не только производительной силой, но и силой управления, а образование – «базисом базиса» духовного и материального воспроизводства, т. е. есть научно-образовательное общество [28].

 

Ноосферный экологический духовный социализм (автор его считает возможным называть ноосферизмом) поднимает управление общественным развитием на новый качественно уровень – ноосферный, когда коллективный разум человечества – общественный интеллект – начинает научно управлять социоприродной ноосферной эволюцией, соблюдая законы – ограничения, отражающие действие гомеостатических механизмов биосферы и планеты Земля как суперорганизмов. Именно в этом контексте ноосферная человеческая революция как ядро социалистической революции приобретает смысл «родов действительного разума», т. е. «родов» разума человечества как разума ноосферного [29]. Если исходить из определения коммунизма К. Марксом как «подлинной», т. е. управляемой истории, то под «давлением» императива экологического выживания человечества коммунизм в XXI веке получает ноосферное измерение и ноосферную миссию [30]. Коммунизм обретает характеристику управляемой социоприродной или ноосферной эволюции, т. е. «подлинной» истории в новом, ноосферном качестве. История перестает быть не только стихийной, историей классовых обществ, но и перестает быть именно автономной (условно независимой от природы), поднимается уже на уровень эволюции ноосферы – нового качества биосферы, в структуре которой человеческий разум выполняет гармонизирующую функцию в единстве с действием собственных гармонизаторов биосферы и планеты Земля.

 

Четвертый методологический вопрос – это вопрос о доминирующем основании исторической детерминации: что им является – эволюция технологического базиса воспроизводства жизни (технологический детерминизм) или эволюция классовых отношений, эволюция взаимодействия труда и капитала (а вернее – капиталократии)? Многие исследователи на Западе и в современной России считают, что капитализм постепенно под действием технологического прогресса сам преобразуется в общество социальной справедливости. И негативная оценка всех «бед человечества» также у этих сторонников технологического детерминизма апеллирует к технологическим угрозам для будущего человечества, не замечая капиталогенный (капиталократический) генезис самого такого «античеловеческого» вектора технологического детерминизма.

 

Автор исходит из того, что все угрозы и риски в дальнейшей социальной эволюции человечества, связанные с его возможной экологической, в том числе, – технологической гибелью, имеют своим главным основанием рыночно-капиталистическую форму хозяйствования на Земле, строй мировой финансовой капиталократии, породившей целую иерархию как концентрации капитала и капиталовластия, так и сопутствующую ей иерархию «рынков» и эксплуататорских отношений, в которой не последнюю роль играет эксплуатация экономических колоний – стран «второго» и «третьего» миров («периферии» в системе глобального империализма).

 

Поэтому выход из пропасти первой фазы Глобальной экологической катастрофы, в том числе как её «теней» – Глобальной духовной, Глобальной информационной и Глобальной антропологической катастроф, у человечества только один – установление на Земле ноосферного экологического духовного социализма, т. е. ноосферно-социалистическая революция, альтернативы которой нет.

 

Каковы будут механизмы ноосферно-социалистического преобразования мира в XXI веке?

 

Скорее всего, это будет каскад антикапиталистических, антиколониальных, социалистических революций по всем странам мира, с разной логикой их конкретной реализации, с учетом социокультурных и цивилизационных особенностей тех или иных стран.

 

Разработка ноосферно-социалистической теории и мировоззрения на её основе (автор называет её ноосферизмом) и ноосферно-ориентированный синтез научного знания, включая создание системы непрерывного ноосферного образования, и на их основе – ноосферно-мировоззренческая революция, это императив, обращенный к науке, философии, к разуму человечества.

 

 

Резюме

Общий вывод, вытекающий из авторского анализа, сводится к следующим положениям:

 

1. Революция – неотъемлемый элемент любой прогрессивной эволюции, и диалектика социального развития, как и диалектика научного познания мира, немыслима без этой категории.

 

2. Переход человечества к управляемой социоприродной эволюции на базе общественного интеллекта и научно-образовательного общества, т. е. к коммунизму, не есть переход к социальной истории без революций, как продолжают думать некоторые обществоведы. Речь идет о новом качестве как науки об управлении, так и представления об управляемой, «подлинной» истории, которая, как я показал выше, есть управляемая социоприродная, т. е. ноосферная, эволюция, в которой будет существовать и управление в будущем «революциями» [3] как качественными скачками с минимизацией потерь в воспроизводстве жизни человечества и всей системы жизни на Земле.

 

3. Великая Октябрьская социалистическая революция или Великая русская социалистическая революция – особое, всемирно-исторического и космо-планетарного масштаба, событие, открывшее собой совершенно новую историю – социалистическую, противостоящую пока (!) истории капиталистической и показывающую возможность воспроизводства жизни общества без отношений эксплуатации человека человеком.

 

Человечество совершает после 1917 года, вот уже почти 100 лет, прорыв к новому качеству бытия человека, к раскрытию его духовно-творческого потенциала, к «новым берегам» гармонического будущего, – совершает с трагедиями, потерями, откатами назад, чтобы с учетом исторических уроков сделать новые качественные скачки по линии очеловечивания человека и его социоприродных отношений.

 

Человечество оказалось под «экологическим прессом» первой фазы Глобальной экологической катастрофы, олицетворяемым императивом ноосферно-социалистического прорыва в XXI веке.

 

4. Проведенная конференция «Революция как предмет научной и философской рефлексии», материалы её участников, отраженные в сборниках научных статей с одноименным названием, – это первый, достаточно успешный шаг по становлению нового взгляда на феномен революции в социуме и универсуме.

 

Мир нуждается в ноосферно-социалистическом преобразовании. Этого требует от человечества, т. е. совокупного человека на Земле, само звание «человека» – «человека разумного».

 

5. Россия первой совершила социалистический прорыв человечества в октябре 1917 года. Россия первой совершила космический прорыв человечества 12 апреля 1961 года (55 лет назад) в форме полета Юрия Алексеевича Гагарина на космическом орбитальном аппарате вокруг Земли. Думаю, Россия может и должна совершить первый ноосферный прорыв человечества на базе «социализма XXI века» и повести мир людей на Земле по этому пути. Потому что нет другой модели устойчивого развития человечества, кроме как управляемая социоприродная – ноосферная – эволюция на базе общественного интеллекта, научно-образовательного общества и ноосферного экологического духовного социализма.

 

6. На этом автор ставит многоточие…, потому начавшийся философско-мировоззренческий прорыв в России ждет своего развития!

 

Список литературы

1. Революции как предмет научной и философской рефлексии: материалы Всероссийской научной конференции с международным участием (Нижний Новгород, 23–24 апреля 2016 г.). В 2-х частях. Часть I. – Н. Новгород: Издательство Нижегородской государственной медицинской академии, 2016. – 237 с.

2. Революции как предмет научной и философской рефлексии: материалы Всероссийской научной конференции с международным участием (Н. Новгород, 23–24 апреля 2016 года). В 2-х частях. Часть II. – Н. Новгород: Изд-во Нижегородской государственной медицинской академии, 2016. – 199 с.

3. Субетто А. И. Революция и эволюция (методологический анализ проблемы соотношения этих понятий) / Под науч. ред. Л. А. Зеленова. – СПб.: Астерион, 2015. – 76 с.

4. Субетто А. И. Императив ноосферно-социалистического преобразования мира в XXI веке / Под науч. ред. В. Д. Комарова. – СПб.: Астерион, 2012. – 34 с.

5. Субетто А. И. Ноосферный социализм как форма бытия ноосферного человека (основания теории ноосферного социализма). – СПб.: Астерион, КГУ им. Н. А. Некрасова, 2006. – 56 с.

6. Субетто А. И. Ноосферизм. Том первый. Введение в ноосферизм. – СПб.: КГУ им. Н. А. Некрасова, КГУ им. Кирилла и Мефодия, 2001. – 537 с.

7. Субетто А. И. Идеология XXI века / Под науч. ред. В. В. Лукоянова. – СПб.: Астерион, 2014. – 92 с.

8. Субетто А. И. Манифест ноосферного социализма / Под науч. ред. В. Г. Егоркина. – СПб.: Астерион, 2011. – 108 с.

9. Казначеев В. П., Спирин Е. А. Космопланетарный феномен человека: проблемы комплексного изучения. – Новосибирск: Наука, 1991. – 304 с.

10. Субетто А. И. Ленин, Октябрьская революция и ноосферный социализм – символы развития в XXI веке. – СПб. – Кострома: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2012. – 460 с.

11. Субетто А. И. Капиталократия. Мифы либерализма и судьба России. Втор. изд. – СПб. – Кострома – Луга: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2002. – 360 с.

12. Субетто А. И. Глобальный империализм и ноосферно-социалистическая альтернатива. – СПб.: Астерион, КГУ им. Н. А. Некрасова, 2004. – 99 с.

13. Субетто А. И. Капиталократия и глобальный империализм. – СПб.: Астерион, 2009. – 572 с.

14. Субетто А. И. Владимир Ильич Ленин: гений русского прорыва человечества к социализму. – СПб.: Астерион, 2010. – 498 с.

15. Субетто А. И. Русский вопрос и борьба против глобального империализма в пространстве социалистической революции XXI века. – СПб.: Астерион, 2014. – 54 с.

16. Субетто А. И. Основания и императивы стратегии развития России в XXI веке. – СПб. – Кострома: Астерион, КГУ им. Н. А. Некрасова, 2005. – 324 с.

17. Федотова В. Г., Колпаков В. А., Федотова Н. Н. Глобальный капитализм: три великие трансформации. – М.: Культурная революция, 2008. – 608 с.

18. Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Том 17. – М.: Политиздат, 1968. – 656 с.

19. Субетто А. И. Ноосферная глобализация как альтернатива капиталистической глобализации // Научный доклад на Международном симпозиуме «Глобалистика: состояние и перспективы развития» на базе Смольного института Российской академии образования в Санкт-Петербурге 16 мая 2012 года. – СПб.: Астерион, 2012. – 22 с.

20. Панфилова Т. В. В поддержку экологического социализма // Перспективы мирового социалистического движения в XXI веке: материалы международной научной конференции (Нижний Новгород, 26–27 апреля 2014 г.). – Нижний Новгород: Издательство Нижегородской государственной медицинской академии, 2014. – 264 с.

21. Ленинская теория империализма и современная глобализация. В 2-х книгах. Книга 1 / Под науч. ред. А. И. Субетто. – СПб.: Астерион, 2003. – 260 с.

22. Субетто А. И. Манифест борьбы против глобального империализма. – СПб. – Кострома: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2004. – 38 с.

23. Революция как концепт и событие: монография / Редколл.: Вартумян А. А., Ильинская С. Г., Федорова М. М. – М.: ООО «ЦИУМиНЛ», 2015. – 183 с.

24. Субетто А. И. Всемирно-историческое значение Великой русской социалистической революции и России как её творца. Конец «строя денег» и ноосферный социализм в XXI веке. – Кострома: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2007. – 44 с.

25. Косолапов Р. И. Истина из России. – Тверь: Северная Корона, 2004. – 666 с.

26. Зиновьев А. А. Я мечтаю о новом человеке. – М.: Алгоритм, 2007. – 240 с.

27. Субетто А. И. Опережающее развитие человека, качества общественных педагогических систем и качества общественного интеллекта – социалистический императив. – М.: Исследовательский центр, 1990. – 84 с.

28. Субетто А. И. Научно-образовательное общество как основа стратегии развития России в XXI веке / Под науч. ред. В. В. Лукоянова. – СПб.: Астерион, 2015. – 190 с.

29. Субетто А. И. Роды действительного разума / Под науч. ред. Л. А. Зеленова. – СПб.: Астерион, 2015. – 200 с.

30. Субетто А. И. Миссия коммунизма в XXI веке / Под науч. ред. Л. А. Зеленова. – СПб.: Астерион, 2012. – 40 с.

 

References

1. Revolutions as a Subject of Scientific and Philosophical Reflection (Revolyutsii kak predmet nauchnoy i filosofskoy refleksii). Materialy Vserossiyskoy nauchnoy konferentsii s mezhdunarodnym uchastiem, Nizhny Novgorod, 23–24 aprelya 2016 g. V 2-kh chastyakh. Chast I (Materials of All-Russian Scientific Conference with International Participation, Nizhny Novgorod, 23–24 April, 2016. In 2 Vol. Vol. I. Nizhny Novgorod, Izdatelstvo Nizhegorodskoy gosudarstvennoy meditsinskoy akademii, 2016, 237 p.

2. Revolutions as a Subject of Scientific and Philosophical Reflection (Revolyutsii kak predmet nauchnoy i filosofskoy refleksii). Materialy Vserossiyskoy nauchnoy konferentsii s mezhdunarodnym uchastiem, Nizhny Novgorod, 23–24 aprelya 2016 g. V 2-kh chastyakh. Chast II. (Materials of All-Russian Scientific Conference with International Participation, Nizhny Novgorod, 23–24 April, 2016. In 2 Vol. Vol. I. Nizhny Novgorod, Izdatelstvo Nizhegorodskoy gosudarstvennoy meditsinskoy akademii, 2016 – 199 p.

3. Subetto A. I. (Zelenov L. A., Ed.) Revolution and Evolution. Methodological Analysis Concerning the Correlation of These Concepts [Revolyutsiya i evolyutsiya. metodologicheskiy analiz problemy sootnosheniya etikh ponyatiy]. Saint Petersburg, Asterion, 2015, 76 p.

4. Subetto A. I. (Komarov V. D. Ed.) Noospheric Imperative of Socialist Changing of the World in the XXI century [Imperativ noosferno-sotsialisticheskogo preobrazovaniya mira v XXI veke]. Saint Petersburg, Asterion, 2012, 34 p.

5. Subetto A. I. Noospheric Socialism as a Form of Existence of a Noosphere Person (Foundations of the Theory of Noosphere Socialism) [Noosfernyy sotsializm kak forma bytiya noosfernogo cheloveka (osnovaniya teorii noosfernogo sotsializma)]. Saint Petersburg, Asterion, KGU imeni N. A. Nekrasova, 2006, 56 p.

6. Subetto A. I. Noospherism. Volume One. Introduction to Noospherism [Noosferizm. Tom pervyy. Vvedenie v noosferizm]. Saint Petersburg, KGU imeni N. A. Nekrasova, KGU imeni Kirilla i Mefodiya, 2001, 537 p.

7. Subetto A. I. (Lukoyanov V. V. Ed.) The Ideology of the XXI Century [Ideologiya XXI veka]. Saint Petersburg, Asterion, 2014. – 92 p.

8. Subetto A. I. (Egorkin V. G. Ed.) Manifesto of the Noosphere Socialism [Manifest noosfernogo sotsializma]. Saint Petersburg, Asterion, 2011, 108 p.

9. Kaznacheev V. P., Spirin V. P. Cosmoplanetary Phenomenon of the Human: Problems of a Comprehensive Study [Kosmoplanetarnyy fenomen cheloveka: problemy kompleksnogo izucheniya]. Novosibirsk, Nauka, 1991, 304 p.

10. Subetto A. I. Lenin, the October Revolution and the Noospheric Socialism – the Symbols of Development in the XXI Century [Lenin, Oktyabrskaya revolyutsiya i noosfernyy sotsializm – simvoly razvitiya v XXI veke]. Saint Petersburg, Kostroma, KGU imeni N. A. Nekrasova, 2012, 460 p.

11. Subetto A. I. Capitalocracy. The Myths of Liberalism and the Fate of Russia [Kapitalokratiya. Mify liberalizma i sudba Rossii]. Saint Petersburg, Kostroma, Luga, KGU imeni N. A. Nekrasova, 2002, 360 p.

12. Subetto A. I. Global Imperialism and the Noosphere-Socialist Alternative [Globalnyy imperializm i noosferno-sotsialisticheskaya alternativa]. Saint Petersburg, Asterion, KGU imeni N. A. Nekrasova, 2004, 99 p.

13. Subetto A. I. Capitalocracy and Global Imperialism [Kapitalokratiya i globalnyy imperializm]. Saint Petersburg, Asterion, 2009, 572 p.

14. Subetto A. I. Vladimir Ilyich Lenin: the Genius of the Russian Breakthrough of Humanity to Socialism [Vladimir Ilich Lenin: geniy russkogo proryva chelovechestva k sotsializmu]. Saint Petersburg, Asterion, 2010, 498 p.

15. Subetto A. I. The Russian Question and the Struggle Against Global Imperialism in the Sphere of the Socialist Revolution of the XXI Century [Russkiy vopros i borba protiv globalnogo imperializma v prostranstve sotsialisticheskoy revolyutsii XXI veka]. Saint Petersburg, Asterion, 2014, 54 p.

16. Subetto A. I. The Foundations and the Imperatives of the Development Strategy of Russia in the XXI Century [Osnovaniya i imperativy strategii razvitiya Rossii v XXI veke]. Saint Petersburg, Kostroma, Asterion, KGU imeni N. A. Nekrasova, 2005, 324 p.

17. Fedotova V. G., Kolpakov V. A., Fedotova N. N. The Global Capitalism: Three Great Transformation [Globalnyy kapitalizm: tri velikie transformatsii]. Moscow, Kulturnaya revolyutsiya, 2008, 608 p.

18. Lenin V. I. Complete Works, Vol. 17 [Polnoe sobranie sochineniy. Tom 17]. Moscow, Politizdat, 1968, 656 p.

19. Subetto A. I. The Noospheric Globalization as an Alternative to the Capitalistic globalization [Noosfernaya globalizatsiya kak alternativa kapitalisticheskoy globalizatsii]. Mezhdunarodnyy simpozium “Globalistika: sostoyanie i perspektivy razvitiya”, Smolnyy institut Rossiyskoy akademii obrazovaniya v Sankt-Peterburge, 16 maya 2012 goda (International Symposium “Globalization: the State and Prospects of Development”, Smolny Institute of RussianAcademy of Education, Saint Petersburg, 16 May, 2012. Saint Petersburg, Asterion, 2012. 22 p.

20. Panfilova T. V. In Support of Environmental Socialism [V podderzhku ekologicheskogo sotsializma]. Perspektivy mirovogo sotsialisticheskogo dvizheniya v XXI veke: materialy mezhdunarodnoy nauchnoy konferentsii, Nizhniy Novgorod, 26–27 aprelya 2014 g. (Prospects of the World Socialist Movement in the XXI century: Materials of the International Scientific Conference, Nizhny Novgorod, 26–27 of April, 2014). Nizhny Novgorod, Izdatelstvo Nizhegorodskoy gosudarstvennoy meditsinskoy akademii, 2014, 264 p.

21. Subetto A. I. (Ed.) Leninist Theory of Imperialism and Modern Globalization. In 2 Books, Book 1 [Leninskaya teoriya imperializma i sovremennaya globalizatsiya. V 2-kh knigakh. Kniga 1]. Saint Petersburg, Asterion, 2003, 260 p.

22. Subetto A. I. Manifesto of the Struggle against Global Imperialism [Manifest borby protiv globalnogo imperializma]. Saint Petersburg, Kostroma, KGU imeni N. A. Nekrasova, 2004, 38 p.

23. Vartumyan A. A., Elias S. G., Fedorova M. M. (Eds.) Revolution as a Concept and Event [Revolyutsiya kak kontsept i sobytie]. Moscow, OOO “TsIUMiNL”, 2015, 183 p.

24. Subetto A. I. The World-Historic Significance of the Great Russian Socialist Revolution and of Russia as its Creator. The End of the “System of Money” and Noospheric Socialism in the XXI Century [Vsemirno-istoricheskoe znachenie Velikoy russkoy sotsialisticheskoy revolyutsii i Rossii kak ee tvortsa. Konets «stroya deneg» i noosfernyy sotsializm v XXI veke]. Kostroma, KGU imeni N. A. Nekrasova, 2007, 44 p.

25. Kosolapov R. I. The Truth from Russia [Istina iz Rossii]. Tver, Severnaya Korona, 2004, 666 p.

26. Zinovev A. A. I am Dreaming of a New Man [Ya mechtayu o novom cheloveke]. Moscow, Algorithm, 2007, 240 p.

27. Subetto A. I. Advanced Human Development, the Qualities of Public Educational Systems and the Quality of Public Intelligence – Socialistic Imperative [Operezhayuschee razvitie cheloveka, kachestva obschestvennykh pedagogicheskikh sistem i kachestva obschestvennogo intellekta]. Moscow, Issledovatelskiy tsentr, 1990, 84 p.

28. Subetto A. I. (Lukoyanov V. V. Ed.) The Scientific and Educational Society as the Basis of the Strategy of Development of Russia in the XXI century [Nauchno-obrazovatelnoe obschestvo kak osnova strategii razvitiya Rossii v XXI veke]. Saint Petersburg, Asterion, 2015, 190 p.

29. Subetto A. I. (Zelenov L. A. Ed.) The Birth of the Actual Mind [Rody deystvitelnogo razuma]. Saint Petersburg, Asterion, 2015, 200 p.

30. Subetto A. I. (Zelemnov L. A. Ed.) The Mission of Communism in the XXI Century [Missiya kommunizma v XXI veke]. Saint Petersburg, Asterion, 2012, 40 p.

 
Ссылка на статью:
Субетто А. И. Революции как предмет научной и философской рефлексии // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2016. – № 2. – С. 12–37. URL: http://fikio.ru/?p=2093.

 
© А. И. Субетто, 2016

УДК 117; 316.324.8; 004.946

 

Орлов Сергей Владимирович – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения», кафедра истории и философии, профессор, доктор философских наук, профессор. Россия, Санкт-Петербург.

E-mail: orlov5508@rambler.ru,

196135, Санкт-Петербург, ул. Гастелло, д. 15,

тел.: 8(812) 708-42-13.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Понятие виртуальной реальности широко используется в современной науке и культуре, причем под ним может подразумеваться очень широкий диапазон материальных и духовный явлений. Однако на философском уровне сущность виртуального остается нераскрытой.

Результаты: Сущность виртуального наиболее глубоко проявляется в виртуальной компьютерной реальности, которая создается и поддерживается современной электронной техникой. Материальной основой этой реальности являются компьютерные программы и контент файлов, которые в субстратном плане образованы заряженными физическими частицами, объединенными в абстрактные материальные структуры. Субстанцией, создающей данную реальность, являются не силы природы, а компьютерный труд. Компьютерная виртуальная реальность является особой частью объективной реальности, наиболее близко взаимодействующей с сознанием и приобретающей свойства, внешне похожие на свойства субъективной реальности – квазиидеальность и квазисубъективность. Создание человеком виртуальной компьютерной реальности привело к коренным изменениям структуры социального пространства и времени в информационном обществе. Эта реальность вовлечена во взаимодействия с другими формами объективной реальности, протекающие по общим законам взаимодействия низших и высших форм материи.

Область применения результатов: Предложенная трактовка компьютерной виртуальной реальности позволяет описать взаимодействие материальных и духовных факторов в ходе развития современного информационного общества на основе концепции философского материализма.

Выводы: Виртуальная компьютерная реальность не является духовным, идеальным явлением, а представляет собой искусственно созданную человеком форму материи. Она обладает основными признаками такой самостоятельной формы – своими субстратом и субстанцией, структурами пространства и времени, специфическим отношением с сознанием и взаимодействует с другими формами материи по объективным законам природы и общества.

 

Ключевые слова: компьютерная виртуальная реальность; формы материи; низшее и высшее; квазиидеальность и квазисубъективность; абстрактные материальные структуры.

 

Virtual Reality as an Artificial Form of Matter: Its Structure and Laws

 

Orlov Sergei Vladimirovich – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of History and Philosophy, professor, Doctor of Philosophy, professor, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: orlov5508@rambler.ru

15, Gastello st., Saint Petersburg, 196135, Russia,

tel: +7(812) 708-42-13.

Abstract

Background: The concept of virtual reality is widely used in modern science and culture, and it may imply a very wide range of material and spiritual phenomena. On a philosophical level, however, the essence of the virtual remains uncertain.

Results: The essence of virtual is manifested most deeply in virtual computer reality, which is created and supported by modern electronic equipment. The material basis of this reality seems to be computer programs and files content that are formed of charged physical particles, combined into abstract material structures. The substance creating this reality is not nature forces, but computer work. Computer virtual reality is a particular part of objective reality, interacting most closely with consciousness and acquiring properties that resemble the properties of subjective reality – quasi ideality and quasi subjectivity. The creation of virtual computer reality has led to fundamental changes in the structure of social space and time in information society. This reality is involved into the interaction with other forms of objective reality, obeying the general laws of interaction between lower and higher forms of matter.

Research implications: The proposed interpretation of computer virtual reality   describes the interaction of material and spiritual factors of the modern information society development based on materialistic philosophy.

Conclusion: Virtual computer reality is not a spiritual, ideal phenomenon, it represents a form of matter made by humans. This reality has the main features of such a peculiar form, i. e. its own substrate and substance, space and time structures, some specific relationship with consciousness, and it interacts with other forms of matter according to the objective laws of nature and society.

 

Keywords: computer virtual reality; forms of matter; the lower and the higher; quasi ideality and quasi subjectivity; abstract material structures.

 

Одна из главных особенностей культуры постиндустриального (информационного) общества – возникновение особой сферы человеческого познания и практической деятельности, получившей название «виртуальная реальность». Это понятие определяют по-разному, и общепринятого взгляда на него и обозначаемые им явления пока не сложилось. Под виртуальным в общественном сознании иногда подразумевается просто нечто вымышленное, нереальное, несуществующее. Нам представляется, что виртуальная сфера бытия – очень важная составная часть современной картины мира. Поэтому феномен виртуальной реальности требует самого глубокого исследования, причем не только с точки зрения теории культуры, но и на философском уровне. Современной науке рано или поздно потребуются онтология и гносеология виртуальной реальности, разработка методологических аспектов ее изучения и даже аксиологический подход к этой не до конца понятой сфере бытия. Пока же (как отмечает, например, Е. В. Грязнова) «даже в тех случаях, когда авторы пытаются внести свойства виртуальной реальности в бытие, то кроме декларации о том, что это необычное бытие, ничего не получается. Сущность виртуального остается нераскрытой» [2].

 

Конечно, виртуальная реальность проявляет себя в огромном наборе идей, знаний, представлений, художественных образов, которые человек может сформулировать с ее помощью. Она позволяет создавать наглядные зрительные образы, служащие средством не только научного, но и художественного познания действительности, а также своеобразным интерфейсом между миром компьютера и миром человека. Однако с философской точки зрения необходимо прежде всего установить, с какими специфическими материальными структурами и процессами виртуальная реальность связана. В настоящее время это, конечно, материальные физические процессы электрического и магнитного взаимодействия. Их можно охарактеризовать далее, как один из компонентов процессов и структур, входящих в мир культуры, или второй природы – то есть они являются частью объективной реальности, перестроенной материальной трудовой деятельностью человека. Еще конкретнее, это электронная аппаратура, созданная для передачи и переработки информации. Уже до начала эпохи Интернета было предложено различать два типа приборов, работающих с информацией. Первый тип – приборы, передающие и сохраняющие информацию (телефон, телеграф, радио- и телеаппаратура). Второй тип – приборы, моделирующие производство информации в голове человека и способные более или менее самостоятельно, без прямого участия оператора производить новую информацию – компьютеры [см.: 14, с. 125–127]. Материальной основой существования виртуальной реальности являются, конечно, не телефон и радиоприемник, а приборы второго типа, то есть компьютеры. Поэтому наиболее развитым и сложным сущностным проявлением всех виртуальных процессов можно считать компьютерную виртуальную реальность, в которой и следует искать ключ к пониманию природы виртуального мира.

 

Какие именно материальные структуры необходимы для существования компьютерной виртуальной реальности, то есть являются ее субстратом? Представляется, что это не компьютеры сами по себе, а специфические материальные структуры, являющиеся непосредственными носителями информации – компьютерные программы и контент файлы. В. В. Орлов предложил называть материальные объекты такого рода абстрактными материальными структурами [см., напр.: 9, с. 223–224]: «Производство абстрактных материальных структур – главная современная форма всеобщего, научного труда. … Предмет и продукт компьютерного труда – не избежать каламбура – не имеет предметной формы, а представляет собой отношение, или, как уже отмечалось, абстрактную структуру» [9, с. 224]. Связь абстрактных материальных структур с компьютером до какой-то степени раскрывает аналогия с известным высказыванием В. И. Ленина: мыслит не мозг, а человек при помощи мозга. Примерно так же можно сказать: обрабатывают информацию не сами структуры виртуального мира – программы и создаваемый с их помощью информационный контент, а компьютер при помощи программ.

 

Компьютерные программы и информационный контент физически существуют как микроскопические материальные структуры (заряженные магнитные частицы), позволяющие оперировать с информацией, моделируя при этом некоторые психические процессы. Они образуют новую, специфическую область материального мира, заметно отличающуюся от других его областей. Поэтому нами было предложено рассматривать виртуальную реальность как особую, искусственно созданную человеком форму материи [11, с. 42–54]. Внешне эта форма материи отличается микроскопическими размерами, то есть она не «человекоразмерна» и воспринимается органами чувств только с помощью специальных приборов. В электронных системах контроля и управления она способна, как известно, частично замещать человека и человеческое мышление. Это приводит некоторых специалистов к выводу о нематериальности информации и виртуальной реальности [см., напр.: 3, с. 142; 5, с. 5], хотя, кажется, точнее было бы говорить самое большее о невещественности. Мы уже пытались показать, что виртуальная реальность остается по своей основе частью объективной реальности, но специфической ее формой: виртуальная реальность выстраивается человеком на основе его знаний, как бы на матрице субъективной реальности, и приобретает особое сходство с последней. Отсюда возникает некоторый повод для отождествления компьютерной виртуальной реальности с субъективной реальностью – информацию и виртуальную реальность рассматривают на этом основании как нематериальное. Нам представляется, что виртуальная реальность – например, компьютерные программы – остается материальной: в ней не возникает идеальных образов, протекают не психические, а только электромагнитные процессы. В то же время компьютерная программа и информационный контент обладают значительным внешним сходством с идеальными явлениями и успешно моделируют некоторые их функции. Это сходство можно охарактеризовать как квазиидеальность и квазисубъективность [см.: 12, с. 17–20]. Квазиидеальность состоит в том, что содержание компьютерной программы и созданного с ее помощью информационного контента – не собственные свойства записывающих и сохраняющих их частиц, а содержание предметов и процессов, которые отражены в программе и на изучение (преобразование) которых она нацелена. Внешне это напоминает (но не полностью повторяет) такую основополагающую черту сознания, как идеальность – способность своеобразным образом удваивать мир, придавая материальным вещам и явлениям второе, производное существование – существование не на их собственном материальном субстрате, а на субстрате человеческого мозга в виде мысленных образов реальных предметов. Известно, что отражение действительности в идеальной форме позволяет человеческому сознанию мысленно конструировать потребное будущее и опредмечивать сконструированные таким путем объекты или процессы посредством материальной практической деятельности. Компьютерная программа создает возможность как бы «растянуть» процесс материализации (опредмечивания) идеальных конструктов, добавив в него переходную ступень. Материализация целевых идеальных образов совершается теперь сначала в форме абстрактных материальных структур (компьютерных программ и контента), не обладающих, как и идеальный образ, реальными физическими (материальными) свойствами вещи. Уже потом, на втором этапе, происходит воздействие на предмет внешнего мира посредством алгоритмов, заложенных в квазиидеальной, материальной компьютерной программе.

 

Программа принципиально отличается от такого классического носителя информации, как, например, книга. Книга и ее информационный контент не могут самостоятельно воздействовать на технологические процессы в материальном производстве. Она влияет на события, происходящие в материальном мире, только в том случае, если ее прочитал человек, который декодировал имеющуюся в ней информацию, перевел эту информацию в идеальную форму, то есть знание, и использовал ее для практического воздействия на материальные процессы. Компьютерная программа, наоборот, влияет на технологические процессы материального производства прямо и непосредственно (вспомним аналогичную мысль К. Маркса о превращении науки в непосредственную производительную силу). Программа функционирует как микроскопический материальный инструмент (или управляет микроскопическими материальными инструментами, заряженными частицами), который далее с помощью компьютерной техники управляет технологическими процессами – например, движением рабочей машины в механическом производстве. В структуре материального производства появляется новый промежуточный материальный (квазиидеальный) компонент, усложняющий и совершенствующий воздействие идеального образа на материальный продукт труда. Особенности виртуальной компьютерной реальности позволяют отнести ее к тем «диковинным» формам материи, открытие которых предсказывал еще В. И. Ленин.

 

В случае, если компьютерная программа используется не в материальном производстве, а для обработки информации и производства знаний (духовного производства), ее особая материальная природа проявляется несколько иначе. Информация, содержащаяся в книге или картине, не может изменяться сама собой. Изменение оценки содержания книги или ценности картины – результат внешних по отношению к ним событий (например, общественного признания научной теории, нового писателя или нового направления в живописи). Информационный контент и компьютерная программа, наоборот, способны в некоторых пределах сами, без участия идеального компонента, производить новую информацию, которую человек потом превращает в знание. Как отмечает М. Кастельс, важнейшая черта информационного общества состоит в том, что информация становится сырьем, предметом и продуктом труда [см.: 4, с. 77; 82]. Внешне это выглядит так, как будто компьютерная виртуальная реальность не только сохраняет информацию, но и порождает новые знания, то есть выполняет функцию, которую ранее могли выполнять только идеальные процессы человеческого мышления. Это тоже проявление квазиидеальных свойств компьютерной виртуальной реальности. В процессе производства нового знания материальные процессы и структуры моделируют и выполняют некоторые функции идеального.

 

Попытаемся описать главные особенности компьютерной виртуальной реальности как специфической формы материи.

 

Прежде всего, она не входит в число основных форм материи и составляет часть так называемой «второй природы», или ноосферы, – то есть области природного мира, которая преобразована человеческим трудом. Иными словами, это искусственно созданная форма материи. Она существует объективно, как и всякая другая ее форма, подчиняясь объективным законам природы и общества.

 

Всякая форма материи имеет свою субстратную и субстанциальную основу. Субстратной основой виртуальной реальности выступают в настоящее время физические объекты – заряженные частицы, посредством которых записываются и сохраняются компьютерные программы и информационный контент. Этот субстрат, используя терминологию В. В. Орлова, можно назвать абстрактными материальными структурами. В будущем нельзя исключить создание информационной техники, использующей более сложные субстраты – химический, биологический и, возможно, социальный. Субстанцией этой искусственной формы материи следует признать человеческий труд, без которого никакой искусственный информационный продукт возникнуть не может. Если абстрактный труд, по Марксу, есть субстанция стоимости, то субстанцией компьютерной виртуальной реальности становится современная форма труда – компьютерный труд.

 

Как и любая форма материи, виртуальная компьютерная реальность связана со специфическими формами пространства и времени. Их подробно исследует, например, Мануэль Кастельс в классической работе «Информационная эпоха» [см: 4]. Его внимание сосредоточено не на том пространстве микроскопических масштабов, в котором существуют абстрактные материальные структуры. Он показывает, каким образом виртуальная реальность преобразует социальное пространство и время, воздействуя на них через новые технологии, социальные структуры и общественные движения. Организация индустриального общества как пространства мест постепенно заменяется на организацию информационного общества как пространства потоков. «Место – это территория, форма, функция и значение которой содержатся в границах физической близости» [4, с. 394]. Современное общество все в большей степени становится пространством не мест, а потоков – потоков капитала, информации, технологий, организационного взаимодействия, изображений, звуков и символов. «Пространство потоков, – продолжает М. Кастельс, – есть материальная организация социальных практик в разделенном времени, работающих через потоки. Под потоками я понимаю целенаправленные, повторяющиеся, программируемые последовательности обменов и взаимодействий между физически разъединенными позициями, которые занимают социальные акторы в экономических, политических и символических структурах общества» [4, с. 386]. В качестве материальной основы пространства потоков американский социолог выделяет цепи электронных импульсов (1), узлы и коммуникационные центры (2) и пространственную организацию доминирующих менеджерских элит (3) – «скорее элит, чем классов», уточняет он [см.: 4, с. 386–389]. При этом становится понятным, что возникновение виртуальной реальности приводит к новой расстановке классовых сил и новым методам сохранения социального господства, которое обеспечивается, в частности, способностью подчинить себе социальное пространство: «Фундаментальная форма господства в нашем обществе основана на способности господствующих элит к организации, идущей рука об руку со способностью дезорганизовать те группы общества, которые, составляя численное большинство, видят свои интересы частично (если не вообще) представленными только в рамках удовлетворения господствующих интересов. Четкая организация элит, сегментация и дезорганизация масс – вот, по-видимому, двойной механизм социального господства в наших обществах. Пространство играет в этом механизме фундаментальную роль. Короче говоря: элиты космополитичны, народы локальны» [4, с. 389].

 

Временная организация общества также изменяется вследствие того, что компьютерная виртуальная реальность породила объединенный глобальный рынок капитала, работающий в реальном времени [см.: 4, с. 404]. «Секундные трансакции капитала, гибкое предпринимательство, варьируемое рабочее время жизни, размывание жизненного цикла, поиск вечности через отрицание смерти, мгновенные войны и культура виртуального времени суть фундаментальные явления, характерные для сетевого общества, которые систематически перемешивают последовательность времен» [4, с. 431–432]. Положение усложняется тем, что большинство людей в нашем мире продолжает жить в старой темпоральности [см.: 4, с. 432], равно как и в социальном пространстве старой, сложившейся в индустриальном обществе структуры.

 

Ценность подхода М. Кастельса состоит, с нашей точки зрения, в том, что он показал зависимость социальной формы пространства и времени от компьютерной виртуальной реальности. Ее формирование привело к крупным сдвигам в материальной и духовной жизни общества. Компьютерная виртуальная реальность, созданная в постиндустриальном (информационном, сетевом) обществе, становится инструментом преобразования социальной реальности, в частности, в организации и структурировании социального пространства и времени. Эта идея дает возможность дальнейшего развития концепции исторического материализма, применения ее к объяснению информационного общества.

 

Далее необходимо установить место компьютерной виртуальной реальности в существующей иерархии форм материи.

 

Как отмечалось выше, компьютерная виртуальная реальность не может быть причислена к основным формам материи, она является искусственно созданной формой, входящей в состав «второй природы», или ноосферы. Ее место среди других форм материи пока не обсуждалось в философской литературе. Представляется, что для определения этого места наиболее целесообразно опереться на исследования по закономерностям соотношения (взаимодействия) основных форм материи, уже проведенные в российской философии.

 

Закономерности взаимодействия низших и высших форм материи начал изучать еще Гегель («Философия природы»), хотя делал это, конечно, на идеалистической основе. Затем данные закономерности уже в материалистическом варианте описывал Ф. Энгельс («Диалектика природы»). В российской философской литературе понятия низшего и высшего исследовали Б. М. Кедров, В. И. Свидерский, С. Т. Мелюхин, А. А. Бутаков, В. А. Штофф, К. М. Завадский, М. В. Мостепаненко, А. Д. Вислобоков. Закономерности взаимодействия низшего и высшего подробно описывались в работах школы научной философии Пермского университета – начиная с серии из восьми сборников научных трудов «Философия пограничных проблем науки» (1968–1975 гг.) [см., например: 7]. Все эти исследования позволили выделить на базе анализа основных форм материи пять таких закономерностей. В настоящее время можно, как нам представляется, осуществить следующий шаг – подробнее описать закономерности взаимодействия неосновных форм материи и их взаимосвязь с основными. Попытаемся сделать это применительно к такой «диковинной» форме материи, как виртуальная компьютерная реальность.

 

Фундаментальные законы взаимодействия низшего и высшего, наиболее полно проявляющиеся в отношениях основных форм материи, могут быть сведены к следующим:

1. Возникновение высшего из низшего.

2. Включение низшего в высшее.

3. Сохранение низшего в виде внешней среды высшего.

4. Подчинение низшего высшему.

5. Возникновение интегральной природы (качества, сущности) высшего [подробнее см., например: 8, с. 157–183; 10, с. 178–182; 13].

 

Сложность и специфика применения этих законов к виртуальной компьютерной реальности обусловлена тем, что данная форма объективной реальности является, во-первых, неосновной, а во-вторых – искусственно созданной формой материи. Тем не менее это описание принципиально важно для определения статуса новой формы материи.

 

1. Виртуальная компьютерная реальность – высшее, более сложное явление, чем физическая форма материи. Она возникает из физической формы материи, но не как продукт самодвижения и саморазвития последней (так возникает химическая форма материи), а как результат преобразований, вызванных социальной формой, конкретнее – человеческим трудом. Поэтому движущие силы формирования компьютерной виртуальной реальности – не силы природы, а человеческие потребности, способности и реализующая их трудовая деятельность.

 

2. Закономерность включения низшего в высшее при формировании компьютерной виртуальной реальности реализуется тремя путями. Во-первых, через субстратное включение в нее физических элементов и процессов (заряженных частиц, полей). Во-вторых, в нее включается часть материального содержания социальной формы материи – труд человека и применяемые им технологии. Это включение не субстратное, оно происходит именно на уровне содержания и сущности. В-третьих, в виртуальную компьютерную реальность включается (тоже не субстратно) содержание человеческих знаний, закодированное в виде компьютерных программ и контента файлов.

 

Возникновение таких разноплановых механизмов включения низшего в высшее приводит к появлению парадокса, являющегося, по-видимому, модификацией парадокса развития [о парадоксе развития см., например: 1; 8, с. 98–114]. Известно, что любые научные знания могут быть выражены в языке, оцифрованы и введены в компьютер, превратившись в содержание виртуальной компьютерной реальности. Однако программы и файлы, записанные с помощью заряженных физических частиц, заведомо проще химических, биологических и социальных процессов, знания о которых представлены в компьютерной реальности. Как может низшая форма материи адекватно, без потери качества выразить содержание высшей, заведомо более сложной формы материи? Или компьютерная виртуальная реальность, носителями которой являются физические частицы и процессы, сложнее химизма, жизни и стоит на одном уровне сложности с социальной формой материи? (Примерно такой точки зрения придерживаются, видимо, некоторые сторонники движения «Россия 2045», собирающиеся в недалеком будущем пересадить человеческое сознание на аватар [см.: 15]). Каким образом более сложное может быть без потери качества, адекватно описано на языке более простого? Такую ситуацию можно назвать парадоксом полного и адекватного выражения содержания высшего в низшем, сложного в простом.

 

Представляется, что наиболее удачным путем преодоления этого затруднения является использование концепции теневой системы, предложенной еще в 60-ые годы XX века [см.: 7, с. 61–63], но не получившей распространения в отечественной философии. Она сводится в основном к следующим положениям.

 

«Поскольку элементам высшего уровня неоткуда возникнуть, как из и на основе элементов низшего уровня, в основе элементов высшего должны, очевидно, лежать совокупности элементов низшего уровня. Эти совокупности образуют индивидуальную основу, или эквивалент, элементов высшего уровня, а взятые в системе, формируют новую, вторичную систему комплексных элементов низшего уровня, образующих своего рода копию, «теневую систему» высшего на низшем уровне» [10, с. 192]. «Система эквивалентов высшего на низшем уровне может быть названа теневой системой, ибо она повторяет систему высшего на своем “языке”. Механизм теневой системы имеет всеобщий характер, является важнейшим механизмом взаимодействия основных форм материи» [10, с. 193].

 

Поскольку виртуальная компьютерная реальность есть результат организации физической формы материи человеческим трудом определенного типа («компьютерный труд»), ее можно рассматривать как искусственно созданную теневую систему социальной формы материи (точнее – одну из таких искусственных теневых систем, которые созданы или могут быть созданы в будущем человеческим трудом). Абстрактные материальные структуры состоят из физических компонентов, но создаются и управляются социальной формой материи, которая одна только и обладает способностью декодировать и использовать информационное содержание, вложенное ею самою в свою искусственно сконструированную теневую систему. Самостоятельно возникать последняя не может, но способностью к относительно самостоятельному функционированию и развитию компьютерная виртуальная реальность обладает (до какой степени и в каких формах – это предмет широких дискуссий представителей различных сфер научного знания). Таким образом, сложное, высшее может быть адекватно, без потери качества, выражено в простом, низшем благодаря тому, что высшее записывает информацию в своей теневой системе само и на своем языке, действуя не только по законам низшего, но и по своим собственным, высшим законам. Этот механизм особенно наглядно действует в искусственно созданных формах материи. Однако он изучен недостаточно подробно.

 

3. Физическая форма материи является широкой природной средой, в которой функционирует компьютерная виртуальная реальность. Эта среда способна создавать помехи, которые являются для компьютерной реальности своеобразным упрощенным аналогом экологических проблем, возникающих в обществе. При работе в компьютерной реальности экологические проблемы общества конкретизируются и приобретают специфическую форму, выступая как проблемы защиты от разрушительного действия на эту реальность природной среды и налаживания взаимодействий между виртуальной компьютерной реальностью и объектами природы или общества, на которые ее воздействие направлено.

 

4. В рамках «второй природы» подчинение низшего высшему носит характер управления, сознательного и целенаправленного. Отношение искусственно созданной формы материи с окружающей средой жестко ограничивается и канализируется социальной формой материи, потребности которой эта искусственная форма удовлетворяет. Так, компьютерная виртуальная реальность своеобразным способом закапсулирована, обособлена от ненужной информации из окружающей природной среды, что позволяет ей функционировать более эффективно. Для компьютерной виртуальной реальности подчинение низшего высшему (социальному) выражает саму сущность ее бытия, так как она была сознательно создана для выполнения поставленных человеком задач (что не мешает ей функционировать и по объективным законам природы). Специфическое информационное содержание этой реальности отсутствует в природе, его создает человек как матрицу знаний или – в случае программ для непосредственного управления материальными технологическими процессами – как микроскопический материальный инструмент для воздействия на эти процессы через компьютерную технику.

 

5. В иерархии основных форм материи каждая высшая форма интегрирует в себе низшие, образующие в составе высшего целого систему уровней. Для неосновных и искусственных форм материи эта закономерность действует в ограниченной и видоизмененной форме. Компьютерная виртуальная реальность является безоговорочно высшей, по-видимому, только для физической формы материи, на основе которой она создана, причем высшей не в том смысле, в каком химическое – высшее по отношению к физическому. Искусственно созданная реальность выше и сложнее своего природного прототипа не благодаря саморазвитию, а вследствие включения в свою информационную структуру созданного человеком содержания, которое принципиально не могло бы возникнуть в природе. В то же время представляется, что в каком-то специфическом и ограниченном смысле виртуальная реальность превосходит все природные формы материи и оказывается высшей по отношению к ним. Во-первых, она включает в себя уже упомянутую сложную информацию (некую «теневую систему» социальной формы материи), которая в природе не возникает. Во-вторых, универсальность человека, его мышления и трудовой деятельности постепенно разворачивается в историческом процессе и на определенном этапе общественного развития начинает фиксировать свое универсальное содержание – знания и способности к трудовой деятельности – в компьютерной виртуальной реальности. В-третьих, эта реальность наделяется способностью к самостоятельной деятельности, моделирующей (хотя и с потерей качества) трудовую и познавательную деятельность человека. Человек, таким образом, создал такую искусственную форму объективной реальности, функционирование которой основано на его собственных знаниях и навыках и в этом смысле оказывается в некоторых отношениях сложнее других форм материи. В то же время простота физического материального субстрата, лежащего в основе компьютерной виртуальной реальности, лишает ее способности интегрировать в себе все свойства химической, биологической и социальной форм материи. Только социальная форма материи способна во всех аспектах (субстратном, функциональном, информационном и т. п.) объединить в себе иерархию низших форм материи, что превращает человека, как отметил Карл Маркс, в универсальное существо, совершающее универсальную трудовую и познавательную деятельность [см.: 6, с. 564–566]. Само создание компьютерной реальности – одно из проявлений этой универсальности.

 

Подводя итог, можно еще раз перечислить обстоятельства, делающие возможным рассматривать виртуальную компьютерную реальность как искусственно созданную форму материи. Во-первых, составляющие эту реальность абстрактные материальные структуры, программы, контент файлов являются микроскопическими материальными образованиями, частью объективной реальности, которые функционируют в электронных устройствах по законам физики (в будущем, возможно – по законам других форм материи), а не по законам психических процессов. Во-вторых, эта искусственная реальность находится в специфических отношениях к сознанию – не таких, как любая другая форма материи (квазиидеальность и квазисубъективность). В-третьих, данная форма материи обладает специфическим субстратом – это заряженные физические частицы, посредством которых сохраняются и функционируют компьютерные программы и информационный контент. Субстанцией компьютерной виртуальной реальности является компьютерный труд. В-четвертых, компьютерная реальность порождает новые формы пространственной и временной организации социальных процессов, которые до нее и без нее не существуют. В-пятых, компьютерная информационная реальность вовлечена во взаимодействия с другими формами материи, происходящие по основным законам взаимодействия низшего и высшего.

 

Концепция компьютерной виртуальной реальности как искусственно созданной неосновной формы материи подготавливает предпосылки для материалистического анализа современного информационного общества, для дальнейшей разработки концепции исторического материализма. Представляется, что такой материалистический анализ должен стать шагом вперед по сравнению с распространенными точками зрения, согласно которым современное общество определяется, прежде всего, как «общество знания», а материальные предпосылки, механизмы и последствия развития этого массива знаний фактически считаются несущественными и остаются в тени.

 

Литература

1. Богомолов А. С. Разрешает ли «концепция уровней» парадокс развития? // Философские науки. – 1970. – № 3. – С. 66–72.

2. Грязнова Е. В. Философский анализ концепций виртуальной реальности // Философская мысль. – 2013. – № 4. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://e-notabene.ru/fr/article_278.html (дата обращения 01.03.2016). DOI: 10.7256/2306-0174.2013.4.278.

3. История информатики и философия информационной реальности: Учеб. Пособие для вузов / Под ред. чл.корр. РАН Р. М. Юсупова, проф. В. П. Котенко. – М.: Академический Проект, 2007. – 432 с.

4. Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура / Пер. с англ., под науч. ред. О. И. Шкаратана. – М.: ГУ ВШЭ, 2000. – 608 с.

5. Лукин В. М. Может ли материализм объяснить сущность информационного общества? // Проблема материализма в социальной философии: Сборник статей, посвященный 70-летию профессора СПбГУ П. Н. Хмылева / Отв. ред. В. М. Лукин. – СПб.: СПбГУ, 2008. – 162 с.

6. Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года / Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. – М.: Государственное издательство политической литературы, 1956. – С. 517–642.

7. Орлов В. В. О логике соотношения высших и низших ступеней развития материи (концепция «уровней») // Философия пограничных проблем науки. Ученые записки № 185. – Пермь: Пермский государственный университет, 1968. – С. 5–83.

8. Орлов В. В. Материя, развитие, человек. – Пермь: Пермский государственный университет, 1974. – 397 с.

9. Орлов В. В., Васильева Т. С. Философия экономики. – Пермь: Изд-во Пермского университета, 2005. – 264 с.

10. Орлов В. В. Проблема системы категорий философии: монография – Пермь: Пермский государственный национальный исследовательский университет, 2012. – 262 с.

11. Орлов С. В. Философский материализм в эпоху информационного общества (концепция материи и виртуальная реальность) // Философия и общество. – 2012. – № 1. – С. 42–54.

12. Орлов С. В. Философия информационного общества: новые идеи и проблемы // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2013. – № 1. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://fikio.ru/?p=159 (дата обращения 01.03.2016).

13. Философский материализм и современность / Под ред. В. В. Орлова. – Красноярск: Издательство Красноярского университета, 1986. – 224 с.

14. Янков М. Материя и информация / Пер. с болгарского. – М., Прогресс, 1979. – 335 с.

15. Эксперты // Россия 2045. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.2045.ru/experts/ (дата обращения 01.03.2016).

 

References

1. Bogomolov A. S. Does the “Concept of Levels” Resolve the Paradox of Development? [Razreshaet li “kontseptsiya urovney” paradoks razvitiya?]. Filosofskie nauki (Philosophical Sciences), 1970, № 3, pp. 66–72.

2. Gryaznova E. V. Philosophical Analysis of the Concepts of Virtual Reality [Filosofskiy analiz kontseptsiy virtualnoy realnosti]. Filosofskaya mysl (Philosophical Thought), 2013, № 4, Available at: http://e-notabene.ru/fr/article_278.html (accessed 01 March 2016). DOI: 10.7256/2306-0174.2013.4.278.

3. Yusupov R. M., Kotenko V. P. (Eds.) History of Science and Philosophy of Information Reality [Istoriya informatiki i filosofiya informatsionnoy realnosti]. Moscow, Akademicheskiy Proekt, 2007, 432 p.

4. Castells M. The Information Age: Economy, Society and Culture [Informatsionnaya epokha: ekonomika, obschestvo i kultura]. Moscow, GU VSHE, 2000, 608 p.

5. Lukin V. M. Can Materialism Explain the Essence of the Information Society? [Mozhet li materializm obyasnit suschnost informatsionnogo obschestva?] Problema materializma v sotsialnoy filosofii: Sbornik statey, posvyaschennyy 70-letiyu professora SPbGU P. N. Khmyleva (The Problem of Materialism in Social Philosophy: Collected Papers Dedicated to 70th Anniversary of Professor P. N. Khmylev), Saint Petersburg, SPbGU, 2008, 162 p.

6. Marx K. The Economic and Philosophical Manuscripts of 1844 [Ekonomichesko-filosofskie rukopisi 1844 goda]. Marks K., Engels F. Iz rannikh proizvedeniy (Marx K., Engels F. From the Early Works). Moscow, Gosudarstvennoe izdatelstvo politicheskoy literatury, 1956, pp. 517–642.

7. Orlov V. V. On the Logic of the Correlation between the Highest and the Lowest Stages of the Development of Matter (The Concept of “Levels”) [O logike sootnosheniya vysshikh i nizshikh stupeney razvitiya materii (kontseptsiya “urovney”)]. Filosofiya pogranichnykh problem nauki. Uchenye zapiski № 185 (Philosophy of the Frontier Problems of Science. Scientific Notes № 185). Perm, Permskiy gosudarstvennyy universitet, 1968, pp. 5–83.

8. Orlov V. V. Matter, Development, Man [Materiya, razvitie, chelovek]. Perm, Permskiy gosudarstvennyy universitet, 1974, 397 p.

9. Orlov V. V., Vasileva T. S. Philosophy of Economics [Filosofiya ekonomiki]. Perm, Izdatelstvo Permskogo universiteta, 2005, 264 p.

10. Orlov V. V. The Problem of the Philosophical Categories System [Problema sistemy kategoriy filosofii]. Perm, Permskiy gosudarstvennyy natsionalnyy issledovatelskiy universitet, 2012, 262 p.

11. Orlov S. V. Philosophical Materialism in the Era of Information Society (The Concept of Matter and Virtual Reality) [Filosofskiy materializm v epokhu informatsionnogo obschestva (kontseptsiya materii i virtualnaya realnost)]. Filosofiya i obschestvo (Philosophy and Society), 2012, № 1, pp 42–54.

12. Orlov S. V. Philosophy of Information Society: New Ideas and Problems [Filosofiya informatsionnogo obschestva: novye idei i problemy]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2013, № 1. Available at: http://fikio.ru/?p=159 (accessed 01 March 2016).

13. Orlov V. V. (Ed.) Philosophical Materialism and Modernity [Filosofskiy materializm i sovremennost]. Krasnoyarsk, Izdatelstvo Krasnoyarskogo universiteta, 1986, 224 p.

14. Yankov M. The Matter and the Information (Materiya i informatsiya). Moscow, Progress, 1979, 335 p.

15. Experts. Russia 2045. Available at: http://www.2045.ru/experts/ (accessed 01 March 2016).

 
Ссылка на статью:
Орлов С. В. Виртуальная реальность как искусственно созданная форма материи: структура и основные закономерности развития // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2016. – № 1. – С. 12–25. URL: http://fikio.ru/?p=2056.

 
© С. В. Орлов, 2016

УДК 008 (103)

 

Ильин Алексей Николаевич – федеральное государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Омский государственный педагогический университет», кафедра практической психологии, доцент, кандидат философских наук, Омск, Россия.

E-mail: ilin1983@yandex.ru

644086, Россия, г. Омск, ул. 33-я Северная, 122, 35,

тел: 8-950-338-15-73.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Развитая индустрия коммерческой рекламы – неотъемлемая характеристика общества потребления. Между тем широко распространенные чисто позитивные оценки рекламной деятельности фактически скрывают и вуалируют ее глубокие внутренние противоречия, которые в условиях информационного общества требуют самого пристального анализа.

Результаты: Коммерческая реклама оказывает преимущественно негативное влияние на личность. Она не позволяет дистанцироваться от своего воздействия, поскольку заполняет собой почти все информационное пространство. Вместо информирования о товарах реклама осуществляет манипулирование потребительским поведением и стимулирует к неосознанным покупкам. Реклама – не просто способ продвижения товаров и услуг, а метатехнология создания стандартов поведения, социально-психологических установок, стереотипов сознания, ценностной системы. Посредством рекламы социальные предпочтения и ценности направляются в сугубо материальное, потребительское русло. Реклама, как и вся потребительская инфраструктура, стала одновременно средством изменения социума и институтом специфической социализации.

Один из главных эффектов коммерческой рекламы – мифологизация, гипертрофирование свойств продвигаемых продуктов, что граничит с прямой ложью. Реклама интегрируется в потребительские практики как взрослых, так и детей. Рекламная коммерциализация детей особенно опасна, так как формирует из ребенка типичного бездуховного консюмера. Расширяющееся рекламно-манипуляционное пространство приковывает к себе человека, подчиняет его чувства и волю, формирует потребительский тип мировоззрения.

Выводы: Социальный, культурный и нравственный прогресс требует в настоящее время не защиты рекламы и маркетинга, а, наоборот, поиска средств контроля рекламной индустрии, защиты от нее самого общества. Для борьбы с ее негативным влиянием необходимо, во-первых, резко ограничить пространство для распространения рекламы и, во-вторых, придать ей нравственный облик, ограничив тиражирование литературных, музыкальных произведений и любого контента, в котором романтизируется преступность, эгоизм, инфантилизм и другие пороки.

 

Ключевые слова: общество потребления; реклама; мифологизация.

 

Advertising Management in the Consumer Society

 

Ilin Alexey Nikolaevich – Omsk State Pedagogical University, Department of applied psychology, Associate Professor, Ph. D. (philosophy), Omsk, Russia.

E-mail: ilin1983@yandex.ru

122, 35, street 33 North, Omsk, 644086, Russia,

tel: 8-950-338-15-73.

Abstract

Background: The developed industry of commercial advertising is an integral characteristic of the consumer society. Purely positive widespread assessment of advertising activity, however, actually disguises its deep internal contradictions  which demand thorough analysis of information society.

Results: Commercial advertising exerts mainly negative impact on the personality. People cannot keep their distance from commercial advertising as it fills almost all information space. Instead of goods information, advertising manipulates consumers’ behavior and stimulates them to make chance purchases. Advertising is not just a promotion of goods and services, but also some metatechnology of behavior standards, social psychological orientations, consciousness stereotypes, values system creation. By means of advertising social preferences and values are directed into a material, consumer channel. Advertising, as well as consumer infrastructure, has become simultaneously a means of society changing and an institute of specific socialization.

One of the main effects of commercial advertising is its mythologization, i. e. exaggeration of promoted goods properties, sometimes leading to consumer fruad. Advertising is integrated into consumer decision making of both adults and children. Commercial advertising is especially dangerous for children, as they become typical mass consumers. The extending advertising landscape attracts people, suppresses their feelings and will, forms consumer type philosophy of life.

Conclusion: At the present time social, cultural and moral progress demands not the protection of advertizing and marketing, but, on the contrary, the search of control tools against the advertising industry, society protection from it. For this purpose it is necessary, first, to limit advertising landscape and, second, to give it moral make-up, having limited replication of literary, musical and any other content in which crime, egoism, infantilism and other faults are romanticized.

 

Keywords: consumer society; advertizing; mythologization.

 

Современное общество вполне справедливо принято называть обществом потребления. Индустрия рекламы и моды, широкий ассортимент товаров и услуг стали неотъемлемой частью нашего бытия. Однако такое развитие инфраструктуры потребления вовсе не представляется безобидным, поскольку потребительская культура весьма негативно влияет на общество и личность, формируя гедонистические антипатриотические ценности, возводя в культ развлечения (вместо труда), пропагандируя индивидуализм. Реклама оказывает огромную «помощь» в развитии культа потребления.

 

Рекламу можно встретить не только на телевидении и радио, а буквально везде – на крупных и мелких баннерах, на различных сайтах, на столбах, ограждениях и асфальте, внутри зданий и транспортных средств и на них, в метро и на автобусных остановках и т. д. Насыщенность медиасреды делает каждого из нас реципиентом ее содержания, а современную цивилизацию – цивилизацией реципиентов, потребляющих образы. То, с чем человек постоянно имеет дело, что провоцирует его взгляд, что приходится (именно приходится) лицезреть, что окружает повсеместно, на что человек не может не смотреть, в конце концов интроецируется им, становится частью его самого.

 

В ментальную сферу человека проникает все больше рекламных призывов, поскольку реклама заполонила собой почти все пространство жизни, и она продолжает совершенствоваться, что выражается в выработке новых, более остроумных, хитрых и, соответственно, суггестивных методов влияния. В таких условиях у человека не остается ничего, что препятствовало бы «прочтению» рекламы. Ее «читабельность» не позволяет дистанцироваться от влияния рекламной инфраструктуры. Ранее можно было бы сказать, что реклама умело находит и заполняет собой пустоты и лакуны информационного пространства. Сейчас, в условиях всеобщей рекламизации и брендизации, более точным было бы заявить, что реклама заполняет собой не только пустоты, а все информационное пространство, как вытесняя не-рекламные виды дискурса, так и накладываясь прямо на них.

 

Потребительские установки детерминируются как инфраструктурой произведенных товаров, так и инфраструктурой произведенной рекламы этих товаров. Реклама – не просто способ информирования потенциальных покупателей о товарах и услугах. Наибольший спектр занимает не информирующая (рациональная), а манипулирующая (нерациональная) реклама, которая крайне навязчива, так как она выходит за пределы специальных изданий и находит себе место везде. Политическая и сектантская пропаганда, а также и реклама, наглядно показывают, что слово используется не только как носитель разума, но и в качестве носителя иррационального внушения. Суггестивная коммерческая реклама зачастую агрессивна, от ее просмотра невозможно отказаться, поскольку она без всякого желания зрителя транслируется во время просматриваемого им фильма или прослушиваемой радиопередачи. И он вынужден знакомиться с содержанием рекламного ролика. В ролике же продвигается то, что зрителю/слушателю вовсе не нужно; например, он, будучи мужчиной, поневоле выслушивает рекламу прокладок. «Эта реклама имеет такое же отношение к удовлетворению потребностей людей в рыночной информации, как изнасилование женщины сексуальным маньяком к любви» [6, с. 429]. Функция информирования такой рекламой инверсируется, заменяясь «функцией» псевдоинформирования.

 

Реклама – не просто способ продвижения товаров и услуг, а метатехнология создания стандартов поведения, социально-психологических установок, стереотипов сознания, ценностной системы. Но для этого между рекламой и реципиентом должен возникнуть раппорт как состояние согласия: с одной стороны исходит призыв, с другой возникает доверительный ответ на него. Тогда происходит совпадение между обеими сторонами «коммуникации». Однако оно необязательно связано с качеством рекламируемого продукта. Во многих случаях оно формируется благодаря смысловому и технологическому качеству сообщения, наивности реципиента и т. д.

 

Многие исследователи сходятся во мнении, что реклама создает новые, преимущественно деструктивные, образцы поведения, ценностные ориентации и формы идентичности и в конечном счете стимулирует потребительские тенденции, своими виртуальными мирами образов и брендов предлагая некую индивидуализацию стиля жизни потребителей. Реклама, как и вся инфраструктура консюмеризма, формирует определенную семиосферу, указывает как на функциональные, так и на символические ресурсы товаров, предлагая посредством их потребления приобщиться к референтной группе. Эта семиосфера замещает собой действительно социально значимые ценности типа любви, дружбы, верности, честности, и зачастую легитимирует совершенно иные ценностные ориентации, даже противоположные названным. Рекламная семиосфера формирует мировоззрение, задает нормативы жизнедеятельности, демонтирует и реконструирует систему смыслов. Посредством рекламы социальные предпочтения и ценности направляются в сугубо материальное, потребительское русло. Реклама, как и вся потребительская инфраструктура, стала одновременно средством изменения социума и институтом специфической социализации.

 

Реклама представляет товары и услуги в качестве стандарта потребления, различными (в том числе манипуляционными) средствами пытаясь приобщить человека к данным стандартам, которые зачастую рассчитаны на узкую элитарную прослойку. А что же такое приобщение к стандартам, как ни производство желания? Наличие рекламы и наличие потенциального потребителя, воспринимающего рекламное сообщение, рождают желание. Рекламный знак, нацеленный на отсутствие реальной вещи, конституирует желание ее приобрести; его главная функция – указать не только на красоту, полезность и необходимость вещи, но и на ее отсутствие у потенциального покупателя в данный момент. «Главная функция рекламы состоит в том, чтобы помочь потребителю осознать свой интерес выгодным для данной фирмы образом (“Только товар марки Х может помочь мне!”)» [6, с. 184].

 

Людям свойственно проявлять уверенность в том, что реклама не оказывает на них воздействие. Мы привыкли считать себя достаточно свободными и рефлективными созданиями, минимально подверженными влиянию извне. Однако рефлективность здесь не является гарантированным средством защиты от рекламы. Каждый из нас может встретиться с рекламным слоганом, который непроизвольно запомнится в силу своей глупости, подчеркнутой нелогичности, изощренности или еще каких-либо присущих ему особенностей. А запоминание слогана реципиентом – одна из задач деятельности по созданию рекламы. Или другой пример. Человек приходит в магазин купить стиральный порошок. Он не разбирается в этом виде товара, и из всего ассортимента, насчитывающего десяток наименований, ему надлежит выбрать одно. Никакое название ему ровным счетом ни о чем не говорит, кроме одного. Он не помнит, где и когда видел эту марку, но знает точно, что уже видел. И в таком случае вероятность покупки именно ее усиливается. Конечно, здесь может помешать фактор дизайна, когда человек покупает не то, с чем уже когда-то сталкивался, а то, что, на его взгляд, более презентабельно выглядит. Но, тем не менее, «уже виденное» обладает большим кредитом доверия, чем «еще не виденное». Этот кредит доверия не основывается ни на каких рациональных аргументах. Он основан всего лишь на факте поверхностного знакомства с предметом (не говоря уж о практическом его использовании в прошлом), запечатленном в личностной истории покупателя. И пусть даже этот факт поверхностен, по сравнению с другими предметами именно данный выигрывает конкуренцию, поскольку в подсознании покупателя факта знакомства с ними не запечатлено, импринты отсутствуют. А знакомое – значит располагающее к доверию. Знакомый продукт покупается лучше, чем незнакомый. Но «знакомый» в данном случае – не обязательно продукт, характеристики которого человек хорошо знает. «Знакомый» – в первую очередь тот, который узнается. А чтобы он узнавался, реципиент должен его несколько раз увидеть посредством рекламы. Реклама в той или иной степени оказывает воздействие на каждого независимо от его уверенности в обратном и от уровня развитости рефлективных качеств. В наибольшей степени потребляется именно то, что максимально рекламируется. Люди с меньшим энтузиазмом и доверием будут покупать продукт, который они заранее не увидели. Лидерами прокатов становятся те фильмы, которым была обеспечена масштабная рекламная кампания. Человек зачастую ориентируется при покупке на неотрефлексированное, неосознанное, неявное знание. Покупая отрекламированный товар и считая, что делаем это осознанно и свободно, мы сами покупаемся. Приобретая, мы приобретаемся. В некотором роде потребитель является свободным субъектом именно потому, что он выступает объектом коммерческих структур, что он признается рекламной риторикой свободным, делающим выбор, а на деле объективируется (становится объектом управления) самой этой риторикой.

 

Реклама не столько отражает свойства продукта, сколько их преувеличивает; к реальным свойствам добавляется мифологический компонент. Мифологичность рекламы заключается в ее свойстве представлять предметы в гиперболизированном виде. Причем гиперболизации подвергается не сам рекламируемый предмет, а его основное качество, главная особенность. Формируется эффект превышения возможностей рекламируемого продукта, который граничит с прямой ложью. Мифологичность рекламы как раз и заключена в представлении товара как чудодейственного средства, способного излечить от всех болезней, сделать улыбку блистательно белой, одежду – идеально чистой, а реципиента – неподдельно счастливым. Реклама – это предложение не товара, а его мифологизированного идеального образа, с помощью которого товар наделяется гипертрофированными характеристиками, позволяющими решить проблему, несоизмеримую с использованием данного товара. Одно дело – реальные характеристики, а другое – позиционированные. Предлагая мечту, реклама продвигает всего лишь вещь, мифологизируя вещь, создавая между ней и мечтой неразрывную связь.

 

Рекламная мифология в создании максимально позитивного образа товара доходит зачастую до абсолютной абсурдности. Чего только стоят фразы типа «Водка Аврора. Достаточно одного залпа», «Водка Колыма. Новый этап вашей жизни». Или же название пива – «Дельное». Хотя фраза «Водка Буратино. Почувствуй себя дровами» является не реальной рекламой, а неким демотиватором, подобные рекламные лозунги действительно функционируют в широком поле лоббирования тех или иных продуктов.

 

Абсурд и преувеличение, противореча логике, становятся логической формой продвижения товаров и услуг. Один из примеров – лозунг «Danissimo – пусть весь мир подождет». Вот прямо остановился и подождал! Или же, продолжая перечисление примеров, следует вспомнить слоганы: «Все в восторге от тебя», «Лучше для мужчины нет», «Вас узнают по…». Подобные слоганы подразумевают наличие некоторой группы людей, которые «подождут» вместе со всем миром, «будут судить о Вас по…». То есть реклама адресует сообщение не к некоему изолированному от всего социального пространства индивиду, а к человеку, который включен в социум и стремится подчеркнуть свое отличие от социума. Этот человек, преисполнившийся стремлением подчеркивать себя в глазах других людей брендовыми товарами, вовлечен в систему отличий. Реклама такими слоганами апеллирует как раз к обществу в целом и в частности к значимым людям, которые оценят по достоинству пользователя рекламируемой вещи. К тому же данные слоганы – одновременно идеологически насыщенные жизненные императивы, отсылки к престижу, эмоционально возбуждающие и ободряющие призывы.

 

Человек приобретает не товары, а то, что ему обеспечит их приобретение – некоторую вторичную выгоду: социальный статус, имидж, отношение других людей, положительные эмоции и т. д. Мерседес символизирует солидность и престижность, Кока-Кола – вовлеченность в праздник. Можно сказать, что реклама в первую очередь культивирует имидж, который служит дополнением к функциональным особенностям продукта, к его полезности. Другими словами, реклама предлагает не только конкретную марку, но и что-то более фундаментальное. Вместе с тем реклама не только «продвигает» потребление, но и сама является предметом потребления. И это предмет потребления, в отличие от других, получаемый в дар и доступный для всех; если вещь нам продают, то рекламу предоставляют бесплатно [см.: 2]. Но ее бесплатность и доступность в синтезе представляют собой уловку, приманку, следуя которой, человек приобретает определенное желание, на возбуждение которого реклама направлена.

 

Благодаря рекламе вытесняются из поля восприятия (за ненадобностью) внутренние качестве товара, его настоящая полезность. Воплощенная в технических качествах автомобиля его реальность уступает место мифологии автомобиля, выражаемой фразами типа «с ним вы станете вездесущим, свободным и неуязвимым».

 

Если ранее мифы создавались стихийно вследствие противоречия между потребностью познавать мир и отсутствием достаточной информации о нем, сегодня мифы конституируются целенаправленно и уже не носят когнитивный характер. Вообще, рекламное мифотворчество можно сравнить с архаикой, религией и прочими идеологическими конструктами, которые не укладываются в рамки объективного восприятия и рациональности, которые минимизируют рациональные аспекты потребления. Реклама с ее мифологизацией, создающей мнительного, ведомого, преисполненного необоснованным доверием и поддающегося брендовому обаянию потребителя, принципиально отлична от науки, стимулирующей рационально-критическое мышление. Вера в рекламную информацию, в ее истинность – все равно что вера в Бабу Ягу, Деда Мороза, миф про ребро Адама и в прочих сказочных героев и сюжеты, которые не отличаются достоверностью. По сути, реклама обращена к сфере, локализованной между фактом и вымыслом.

 

Посредством искусственного формирования желания происходит настоящее выворачивание человека вовне. И потребительски ориентированному окружению становится совершенно неважно, что представляет собой человек, какими внутренними качествами он обладает; главное, как он выглядит, во что одевается, какую музыку слушает и каким одеколоном пользуется. Это выражается лозунгом типа: «Я – ничто, имидж – все!». Его ценность определяется имеющимися вещами, в раба которых он превращается.

 

Рациональность рекламы в том, что она, используя нерациональные вербальные приемы, приводит к максимизации капитала коммерческих компаний. Рациональность, основанная на корыстных интересах, приобретает безнравственный характер, особенно в рыночном обществе, где возобладал принцип индивидуализма, монетаризма и конкуренции. В условиях рыночной экономики и свободного движения капитала наукой и практикой не руководят надличностные общечеловеческие интересы, а потому наблюдается оторванность данных областей жизни от этики. Они как продукты утонченного разума работают на создание целой машинерии неразумия, о которой мы ведем речь, – рекламы.

 

Рациональности нужна нравственность, спасающая ее от бесчеловечности, ибо без нравственности она превращается в четко выверенную эгоистическую стратегию. Нравственности нужна рациональность, спасающая ее от безрассудства, ибо без рациональности она мечется в бесполезных попытках найти стратегию для дальнейших действий. Модерн к концу своего существования разделил истину (наука), добро (этика) и красоту (эстетика), после чего получил плоды этого разделения, которые навсегда останутся черными пятнами на теле эпохи модерна. Он получил в результате культ потребления и общество риска.

 

Если раньше религия как мифологическая система занимала особое место в жизни человека, а во времена социализма на место религии встала святая вера в пресловутое светлое будущее, то сейчас во многом религиозные (мифологические) функции выполняют предметы обожания, предлагаемые инфраструктурой потребления. Потребкульт формирует система икон, но икон, замаскированных так, что их обожатели редко осознают данную иконичность. Поэтому миф продолжает пронизывать общественное сознание и находит свое применение не только в возрождении неоархаики в искусстве, лживости правительственных обещаний, многообразии религиозных объединений, поп-фетишах, но и в специфике рекламы. Представляется, что без мифа реклама не была бы сама собой.

 

Многие психологи говорят о скрытой манипулятивности рекламы, что связано с воздействием идеологической или поведенческой программы именно на подсознание реципиента (подпороговые внушения), в обход сознания. Такая технология снижения сопротивления внушению является еще одним аспектом негативного воздействия рекламы на субъектность, а именно на ее сознательную и мировоззренческую составляющие. И эти внутриличностные инъекции конституируют массмедийного субъекта. Предлагаемые ценности, идеалы и нормы, тиражируемые посредством СМИ и рекламы, проникают внутрь человека и претендуют на вакантное место его самости, субъектности. Нередко рекламные лингвистические выверты становятся собственными мыслями людей, существование которых приближается просто к отражению того, что им демонстрируется инфраструктурой потребления.

 

Важной для нашего анализа представляется проблема направленности рекламы на детей. Сейчас дети приобрели особую покупательскую способность посредством влияния на своих родителей, поэтому они выступают весьма перспективным адресатом рекламных кампаний. Ребенок – потребитель «три в одном»: он тратит карманные деньги, оказывает влияние на покупки родителей и представляет собой материал для воспитания потребительского поведения в будущем – во взрослой жизни. Дети черпают рекламную информацию из телевидения, Интернета, рекламных щитов, детских журналов и т. д. – всех тех источников, которые пользуются способностью обращаться к адресату напрямую, минуя традиционные социальные институты типа семьи и школы. Дети, пользуясь сотовыми телефонами, ICQ, чатом, электронной почтой, фаст-фудом, полностью интегрированы в современную потребительскую культуру, которая ориентирована на нетерпеливую жизнь «здесь и сейчас». В общении со сверстниками товары типа новых игрушек и компьютерных игр занимают важное место; как и во «взрослой», в «детской» потребительской культуре они также подчеркивают статус обладателя.

 

Появилась целая индустрия, актуализирующая именно детскую покупательную способность. Не прекращаются исследования, направленные на выработку наиболее эффективных стратегий продаж. Проводятся научные конференции, тематика которых связана с поиском новых методологий влияния на детей. Дети становятся объектом пристального изучения, которое проводится не в целях получения научной истины, а исключительно ради максимизации коммерческой прибыли.

 

Медиа-проекты, рекламирующие специально создаваемые для детей продукты питания, DVD, видеоигры, мобильные телефоны, игрушки и т. д. гипнотизируют маленьких покупателей, делая из них настоящих потребителей. Они убеждают детей в том, что смысл жизни заключен в покупках. Как взрослых, так и детей реклама убеждает в том, что те, кто не имеют определенного товара, не состоялись, у них отсутствует чувство собственного достоинства. Парадокс рекламы здесь наблюдается в трех формах. Во-первых, нет и быть не может четко зафиксированного объекта как «определенного товара, который нужно иметь». Товар не определен, так как к нему относится все многообразие объектов, которые подлежат рекламному продвижению. Поэтому, чтобы быть состоятельным, необходимо иметь не конкретный гаджет, а все, что только рекламируют. Надо ли говорить, что это в принципе невозможно? Во-вторых, именно маниакальная приверженность потребительскому поведению указывает на несостоятельность человека, ибо послушно следовать моде, маркетинговым призывам, трендам новизны (не потому что они ценны, а потому, что они новы, а значит, ценны) – все равно что расписаться в собственной мнительности, безрефлексивности, инфантильности. Поэтому жутко лицемерно отождествление состоятельности и ее противоположности – потакания вещистским слабостям, да еще и не своим, а навязанным индустрией потребления. В-третьих, в условиях действия принципа перманентности, когда мода и реклама постоянно продвигают все новые объекты и призывают забыть о старых, даже если те еще вполне функциональны, состоятельность, на которую намекают рекламщики, невозможно обрести, ее можно только обрекать, вовлекаясь в бессмысленный круг «купил – выбросил – купил». Но это будет постоянно обрекаемая анти-состоятельность под видом ее позитивной противоположности.

 

Продаются не просто рекламируемые продукты, а игрушки, символизирующие персонажей детских мультипликационных фильмов. Так создается привязанность предлагаемой игрушки к полюбившемуся ребенку мультипликационному герою, и эта привязанность играет важную роль в деле продвижения детских продаж. К примеру, после выхода мультфильма «Черепашки-ниндзя» был реализован огромный массив продукции, связанной с этим фильмом; статуэтки героев, комиксы, журналы-раскраски. «Звездные войны» стали тиражироваться не только как фильм, но и как куклы, маски, световые мечи, продукты питания с изображением на упаковках главных героев саги и прочие аксессуары. Чипсы, каши, макароны и другие продукты питания, на упаковках которых красуются полюбившиеся детям герои, представляются маленьким покупателям вкуснее, чем не связанные с мультфильмами продукты, хотя на самом деле они бывают одинаковыми по составу и вкусу.

 

Когда после выхода полюбившегося детям фильма в продаже появляются все аксессуары главного персонажа, реклама как бы говорит детям, что они могут играть в этого персонажа только тогда, когда приобретут всю его амуницию. Здесь, во-первых, стимулируется все то же покупательское поведение. Во-вторых, отчасти ограничивается детская фантазия, воображение, позволяющие играть в игры, формировать самостоятельно правила игр, несмотря на пробелы в купленных аксессуарах. Недостаток, нехватка должны оставлять место для самостоятельности и творчества, но вместо этого среди детей-потребителей нехватка стимулирует давление на родителей со стороны ребенка, призывающего восполнить пустое место. Прежние поколения детей, играя в ковбоев, индейцев (и много кого еще), самостоятельно делали амуницию, предварительно включая воображение, чтобы сначала представить, умственно спроектировать то, что впоследствии подлежало материальному проектированию. Сейчас такие стимулы проявляют себя значительно меньше. Творчество по преобразованию нужных для игр предметов оставляет место для покупок. Творчество, связанное с самостоятельным придумыванием игр и игровых правил, уступает место шаблонному выполнению правил, придуманных специальными разработчиками игр.

 

Авторы книги «Потреблятство» отмечают следующую детскую игру в качестве примера введения детей в наполненную тратами жизнь. Игроки вставляют «кредитные карточки» в пластиковый банкомат и достают игрушечные деньги, которые надо потратить в игрушечном торговом центре. Цель игры – накупить максимальное количество вещей и первым вернуться на автомобильную стоянку. В этой же книге находим пример рекламирующего компьютерную игру слогана: «это куда приятнее, чем застрелить соседскую кошку» [3]. Как говорится, без комментариев. Если первый пример ориентирован на взращивание потребительских ценностей в самом общем смысле, то второй является наглядной иллюстрацией привития детям жестокости. Авторы книги «Проект “Россия”» (т. 2) приводят пример детского кафе, где детям предлагают поводить хоровод не вокруг елки, а вокруг символа доллара [10]. В России уже давно дети стали воспринимать американские бренды как свои, а у многих взрослых они ассоциируются с детством. Чужие символы сместили родные, равно как и чужая культура сместила родную, став своей. Соответственно, в ребенке взращивается космополит, который абсолютизирует чужую культуру в ущерб своей, национальной.

 

Реклама также проникает в школьное пространство. В школах западных стран логотипы известных фирм можно увидеть … практически везде. В документальном фильме «Дети-потребители. Коммерциализация детства» рассказывается о том, что коммерческая реклама размещается на школьных стенах и автобусах, в классах, в актовых и спортивных залах. Во время поездки на школьных автобусах детям включается реклама. Под видом педагогической практики учеников возят по магазинам – это называется образовательным явлением. В школах есть автоматы с кока-колой, пепси, кэдбери и т. д., что поддерживает рост детского ожирения. Рекламу даже размещают на обложках учебников. Там, где всегда формировали образованную личность, возникает явление, приводящее к противоположным результатам.

 

Авторы «Потреблятства» приводят следующий вопиющий случай. В 1998 г. из школы в штате Джорджия исключили ученика за то, что он надел футболку с рекламой «Пепси» в «День кока-колы в школах». 600 ученикам школы велели надеть футболки с рекламой кока-колы и скандировать это слово на лужайке. Компания, производящая напиток, обещала школе заплатить 500 долларов за проведенную акцию. Как это следует понимать? Грош цена учебным заведениям, которые зарабатывают деньги, синтезируя даваемые детям знания с рекламной информацией. Такой синтез вообще неуместен. Тем более он неуместен, если рекламируемые продукты пользуются негативными отзывами врачей. Читатель может вполне справедливо оправдать школьное руководство, сказав, что ему надо каким-то образом зарабатывать деньги для сохранения своего учебного заведения. Да, это правда, современная капиталистическая система едва ли позволяет учебным заведениям другими, более приемлемыми, способами функционировать и развиваться; государственная поддержка школам минимизируется, и администрации приходится привлекать спонсоров со стороны. В этом и заключен порок данной системы.

 

Соответственно, вырисовывается ряд проблем, связанных с воздействием рекламы на детское сознание. Реклама зачастую предлагает ребенку вещи, которые родители купить не в состоянии, что рождает комплекс неполноценности, зависть к более «потребительски успешным» другим детям и приводит к ухудшению отношений с родителями и с одноклассниками. Демонстрация особенно стройных моделей во многих случаях приводит к занижению самооценки и психическим расстройствам типа анорексии у девочек-подростков. Реклама фаст-фудов приучает детей к нездоровой пище.

 

Детское сознание в большей степени подвержено воздействию рекламы, ибо у ребенка еще не сформирован идеологический, морально-нравственный, мировоззренческий, эстетический и т. д. стержень, позволяющий отделять нужное от ненужного, полезное от вредного. Да что там говорить, далеко не все взрослые этим стержнем обладают, и каждый из нас, независимо от внутренней устойчивости, в той или иной степени все равно подвержен манипуляциям. Дети им подвержены максимально. Они безоценочно и совершенно некритично интериоризируют формы поведения, мимику, жесты, слова демонстрируемых им персонажей. Детям свойственно копировать поведение взрослых, и в том числе пропагандируемых персон. В. В. Корнев остроумно замечает, что он не хотел бы сейчас заново становиться молодым, ибо «трудно дать хотя бы один процент вероятности, что растущий в нынешнем потребительском сиропе ребенок станет чем-то большим, чем просто механизмом по зарабатыванию и растрате денег» [9, с. 163]. Недопустимость ориентации системы образования на воспитание только квалифицированного потребителя мы уже подчеркивали в нашей предыдущей статье в журнале «Философия и гуманитарные науки в информационном обществе» [см.: 5].

 

Вот одно из показательных американских рекламных сообщений: «…Благодаря особым качествам автомобиля “Ровер” гангстерам удалось совершить крупнейшую в мире кражу… Покупайте “Ровер”!» [цит. по: 11, с. 20]. То есть данная машина поможет вам совершить кражу, следовательно, нужно ее приобрести. В общем, реклама способна формировать как определенные потребительские ценности, так и жизненные в самом широком смысле слова ценностные ориентации и стратегемы поведения – и вовсе не только у детей. Если внимательно читать не отдельные рекламные сообщения, а коммерческую рекламу в целом как метатенденцию потребительского общества, то мы увидим неявным образом написанные сообщения типа «забудь социальные и политические проблемы, нравственность, честность, долг, патриотизм, справедливость, элементарные требования порядочности и другие высокие идеалы, ведь есть только ты – просто потребляй».

 

Рекламное загрязнение антропного ментального пространства, сферы потребностей и интересов можно представить также в качестве экологической проблемы. Только речь идет не о традиционной, а о ментальной и визуальной экологии. По справедливому мнению Д. А. Колесниковой и В. В. Савчука, внедрять в социальное пространство гламурные и глянцевые образы, которые стали идеалом красоты общества потребления, – значит ухудшать и без того плохую визуальную экологию мегаполисов [8]. Существуют стандарты предельно допустимого загрязнения воды, почвы, воздуха, слуховой среды, но нет стандартов предельно допустимого загрязнения визуальной среды. Этим реклама и пользуется. Визуальная среда, к которой относится также рекламный дискурс, требует регулирования. Избыточность визуальных сведений определяется количественными и качественными характеристиками. К первым относится объем квадратных метров пространства, занятого рекламой. Ко вторым относят интенсивность, яркость, частоту мигания рекламы. Думаю, качественной характеристикой будет являться нормативное, нравственное содержание рекламы – ценности, которые ею пропагандируются.

 

Итак, каким образом следует управлять рекламным дискурсом? Данные предложения нами уже были намечены в одной из работ [4].

 

Первое. Необходимо забрать у рекламы заполонившееся ею антропное бытие и определить узко локализованное место для рекламных сообщений. Им надлежит печататься в специальных журналах и помещаться на только им посвященные телевизионные каналы и интернет-сайты. Реклама должна восприниматься реципиентом добровольно. И, соответственно, реклама призвана оставаться именно рекламой, быть тождественной самой себе, а не мимикрировать под произведения искусства, с помощью чего она ищет дополнительные пути проникновения в сознание человека. Возникает необходимость дистанцировать рекламу от того, что с ней не должно быть связано (например, от искусства) и давать ей право на существование только там, где ей и место, отделяя тем самым «мух от котлет». И если вдруг у человека возникает в силу тех или иных коммерческих целей и обстоятельств потребность ознакомиться с рекламным спектром, он всегда будет знать, где его можно найти.

 

Во-вторых, рекламе необходимо придать нравственный облик (или по крайней мере лишить аморального содержания), поскольку львиная доля современной рекламы – по большей части прямое навязывание аморализма. Это возможно только в том случае, если начнется санкционированное государством и поддержанное обществом наступление на потребительскую культуру в целом и лежащий в ее основе рыночный фундаментализм. С одной стороны, рынок задает характер деятельности СМК, с другой, СМК, находясь под влиянием рынка, транслируют рыночно-потребительские ценности и модели поведения. Медиа отказываются от нерыночных (недостаточно востребованных широкими слоями) материалов, вовлекаясь в некую рыночную цензуру. Так происходит самотиражирование потребкульта. Также необходимо серьезно ограничить тиражирование литературных, музыкальных и др. произведений, в которых романтизируется преступность, эгоизм, инфантилизм и другие пороки.

 

Это будет проявлением позитивной цензуры, а не той, которая существует сегодня – цензуры, распространяющейся не на романтизацию пороков, а на вербализацию оппозиционных в политическом плане мнений. Недопустимо возвеличивать абсолютную свободу творчества, прикрываясь мнением, будто оно есть показатель подлинной и неограниченной демократии. Свобода творчества необходима, но любая свобода ограничивается какими-либо нормами, барьерами, не допускающими ее переход из сферы конструктивности и созидания в сферу деструктивности и порочности. Целесообразно ориентироваться не на догматичные запреты, как это было в СССР, когда по анекдотам, песням и театральным постановкам, образно говоря, стреляли из пушек. Такая стратегия даст эффект сладкого запретного плода. Целесообразно не допускать к широкому тиражированию продукты китча и осуществлять режим благоприятствования замене китча на действительно наполненные нравственностью медиа-продукты. То есть необходимо не вырезать на корню что-либо, оставляя пустое место, а использовать «мягкую силу» и обязательно освободившееся место заполнять иным, более человеко- и обществоцентрированным продуктом. В ином случае борьба с рекламной (и с потребительской в целом) распущенностью ни к чему не приведет, ибо сколько ни отрубай голову змею, она все равно будет отрастать заново.

 

Предлагаемые действия ограничат прибыль от рекламы, но поспособствуют окультуриванию социума. Несомненно, второе является более достойной и приоритетной целью, чем первое. Коммерческая прибыль выше общественного здоровья только в глазах тех, кто эту прибыль получает. Но на более масштабном уровне эти явления совершенно не поддаются сравнению; попытка поставить их в один ряд представляется совершенно абсурдной. Трансформация содержания медиа-реальности как внешней для человека среды приведет к изменению воспринимающего данное содержание человека, его эстетических, интеллектуальных и нравственных особенностей.

 

Свободу слова, прозрачность и гласность, естественно, следует понимать в условном смысле. При абсолютной гласности все видели бы всех, а не один человек наблюдал бы за всеми остальными, то есть осуществлялся бы тот же самый тоталитаризм. Цензура необходима для любого (особенно печатного) слова, ибо именно она указывает на ответственность говорящего. Где нет цензуры, нет ни осмысленности, ни этичности речи. Цензура – условие сохранения общества и признак уважения к речи, но гипертрофированная цензура, наоборот, выступает признаком ненависти к речи. Телевидение (и другие СМИ) не должно быть «абсолютно» свободным, оно не должно транслировать все подряд. Принцип «не нравится – не смотрите» указывает не на демократизм, а на порочность. Идея о свободе СМИ ни в коей мере не проникнута ни гуманизмом, ни демократичностью, так как свобода от всего, в том числе от морали, есть аморальность. Учитывая не только политический контроль, выражающий себя в ангажированности телевидения властными структурами, но и отсутствие культурного контроля, выраженное в засилье культа секса, убийств, глупой развлекательности и прочего китча, цензура СМИ представляется необходимой. Ее отсутствие более вредно, чем полезно. Конечно, речь идет о нравственной, а не идеологической цензуре.

 

Р. Авдеев предположил, что исчезновение рекламы будет похоже на ситуацию, когда у человека есть деньги и желания, но эти желания никому не интересны, и ему больше ничего не предлагают [1]. Однако, во-первых, говорить в таком случае о наличии желаний надо осторожно. Какие желания? Обычные человеческие желания, естественно, никуда не денутся и в мире без рекламы. Но огромный сектор поля желаний пропадет, поскольку он формировался благодаря рекламе, которая выступает одним из основных и самым массовым средством формирования желаний. Поэтому исчезновение рекламы есть исчезновение львиной доли желаний. Во-вторых, желания человека и в мире, где господствует реклама, никому не интересны. Потребительская инфраструктура всего лишь делает вид, что заботится о нас, что интересуется нашими желаниями, стараясь как можно быстрее их удовлетворить. Она улыбается, предлагает, осведомляется, показывает, что приспосабливается под желания реципиента. Но посредством формирования впечатления, будто она заботится о нас, будто интересы и желания каждого клиента для нее священны, она центрирует свои усилия на заботе о себе, а именно о собственных прибылях. Забота о клиенте – всего лишь средство, инструментальная ценность и не более того. Выступая в качестве декларации цели («нам важно то, что важно вам»), целевая направленность остается только на декларативном уровне. Наконец, не стоит говорить о заботе со стороны потребительской инфраструктуры, о ее интересе к нашим желаниям, когда она же отправляет массив манипулятивного воздействия, проявляя интерес не к нашим желаниям, а к тому, чтобы сформировать у максимально большого числа людей те желания, которые она способна удовлетворить. Поэтому потеря рекламы, о которой говорит Р. Авдеев, вряд ли стала бы такой уж невосполнимой утратой для общества.

 

В последнее время получила определенную распространенность антиреклама – абсолютно некоммерческий дискурс, основанный на высмеивании известных брендов, широко рекламируемых товаров и потребительских ценностей, а также конкретных рекламных роликов. Так, в интернете находим огромное множество демотиваторов, которые следует рассматривать в качестве ироничного ответа заполонившей львиную долю антропного пространства рекламе и потребительскому стилю жизни. Верблюд «Джо Кэмел» представляется не рекламирующим сигареты, а умирающим от рака. Ковбой «Мальборо» из мачо превращается в тоскующего по своему легкому инвалида. Антиреклама функционирует как альтернатива, использующая рекламный дискурс для формирования противоположных ему ценностей. Высмеивая его, она показывает нам его пороки. Однако она не способна выступать в качестве серьезной альтернативы, поскольку занимает крайне незначительное медиа-пространство по сравнению с тем широчайшим пространством, которое отводится рекламе.

 

Некоторые рекламисты и пиарщики могут поспорить с нами, выдвигая тезис о том, что реклама – творческая деятельность, которая развивает того, кто ею занимается. Но если она и развивает своего творца, то это развитие идет за счет описанного нами характера воздействия на огромную выборку реципиентов. Мошенника также развивает его деятельность, особенно когда в минуты «инсайта» и «творческого вдохновения» он находит новый изощренный способ одурачивания людей; все-таки сложно отказать в особом таланте С. Мавроди. К тому же, как отмечается, рождение творческой идеи – это вдохновение в искусстве, а в коммуникационной деятельности – это всего лишь технология. Творчество связано с искусством, а креатив – со сферой корпоративных коммуникаций. В искусстве красота создается ради красоты, правда ради правды, оно ориентировано на поиск высшего, идеального и прекрасного. А в креативе красота создается ради достижения коммерческого или имиджевого успеха [7]. Не высказывая полного согласия с автором этих строк относительно разведения понятий творчества и креатива, признаем его правоту в части того, того, что корпоративщики (рекламщики) ориентированы не на искусство ради искусства, а на искусство ради обогащения, статусного роста и т. д. И зачастую это «искусство» в качестве одной из задач ставит перед собой оболванивание людей путем красиво выдуманных слоганов и психологически выверенных образов, что граничит с безнравственностью. Конечно, в качестве возражения можно сказать, что ценность музыки уже ставшей классической группы Deep Purple или Uriah Heep нисколько не умаляется тем, что она писалась в том числе и ради достижения коммерческого успеха, а не просто «для себя». Однако коммерциализация тоже бывает разной – с обманом и аморализмом или без. Сегодня максимальной значимостью для общества обладает не защита рекламы и маркетинга, а поиск защиты от них.

 

Утвердившееся рекламно-манипуляционное пространство приковывает к себе человека, подчиняет его волю, чувства и психологическую направленность, формирует определенный (потребительский) тип мировоззрения. Оно указывает на технологический прогресс, на прогресс влияния одних людей на других. Но упразднение этого пространства следовало бы связывать с социальным, культурным и нравственным прогрессом.

 

Список литературы

1. Авдеев Р. Общество потребления: цель или средство? // Экология и жизнь. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.ecolife.ru/zhurnal/articles/8284/ (дата обращения 01.02.2016 г.).

2. Бодрийяр Ж. Система вещей / пер. с фр. и вступ. ст. С. Зенкина. – М.: «Рудомино», 1999. – 224 с.

3. Ванн Д., Нэйлор Т., Де Граф Д. Потреблятство. Болезнь, угрожающая миру. – Екатеринбург: Ультра. Культура, 2005. – 392 с.

4. Ильин А. Н. Реклама как дискурсивная практика потребительского общества // Вопросы философии. – 2014. – № 11. – С. 25–35.

5. Ильин А. Н. Квалифицированный потребитель – цель системы образования? // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2014. – № 4(6). – С. 40–48. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://fikio.ru/?p=1301 (дата обращения 01.02.2016 г.).

6. Ильин В. И. Потребление как дискурс: Учебное пособие. – СПб.: Интерсоцис, 2008. – 446 с.

7. Каверина Е. А. Феномен креатива и приемы создания креативных идей для специальных событий // Вопросы культурологии. – 2009. – №12. – С. 18–21.

8. Колесникова Д. А., Савчук В. В. Визуальная экология как дисциплина // Вопросы философии. – 2015. – №10. – С. 41–50.

9. Корнев В. В. Философия повседневных вещей. – М.: Юнайтед Пресс, 2011. – 250 с.

10. Проект «Россия», кн. 2. Выбор пути. – М.: Эксмо, 2008. – 448 с.

11. Феофанов О. А. США: реклама и общество. – М.: Мысль, 1974. – 262 с.

 

References

1. Avdeev R. Consumer Society: The Purpose or Means? [Obschestvo potrebleniya: tsel ili sredstvo?]. Ekologiya i zhizn (Ecology and Life). Available at: http://www.ecolife.ru/zhurnal/articles/8284/ (accessed 01 February 2015).

2. Baudrillard J. The System of Objects [Sistema veschey]. Moscow, Rudomino, 1999, 224 p.

3. Vann D., Naylor T., De Graaf D. Affluenza: The All-Consuming Epidemic [Potreblyatstvo. Bolezn, ugrozhayuschaya miru]. Ekaterinburg, Ultra. Kultura, 2005, 392 p.

4. Ilin A. N. Advertising as a Discursive Practice of Consumer Society [Reklama kak diskursivnaya praktika potrebitelskogo obschestva]. Voprosy filosofii (Questions of Philosophy), 2014, № 11, pp. 25–35.

5. Ilin A. N. A Is a Qualified Consumer the Goal of the Education System? [Kvalifitsirovannyy potrebitel – tsel sistemy obrazovaniya?] Filosofiya I gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2014, № 4(6), pp. 40–48. Available at: http://fikio.ru/?p=1301 (accessed 01 February 2016).

6. Ilin V. I. Consumption as a Discourse [Potreblenie kak diskurs]. Saint Petersburg, Intersocs, 2008, 446 p.

7. Kaverina E. A. The Phenomenon of Creativity and Techniques of Generating Creative Ideas for Special Events [Fenomen kreativa i priemy sozdaniya kreativnykh idey dlya specialnykh sobytiy]. Voprosy culturologii (Questions of Culturology), 2009, № 12, pp. 18–21.

8. Kolesnikov D. A., Savchuk V. V. The Visual Ecology as a Discipline [Vizualnaya ekologiya kak disciplina]. Voprosy filosofii (Questions of Philosophy), 2015, № 10, pp. 41–50.

9. Kornev V. V. The Philosophy of Everyday Things [Filosofiya povsednevnykh veschey]. Moscow, Yunayted Press, 2011, 250 p.

10. Project “Russia”, Book 2. The Choice of the Path [Proekt “Rossiya”, kniga 2. Vybor puti]. Moscow, Eksmo, 2008, 448 p.

11. Feofanov O. A. The USA: Advertising and Society [SShA: reklama i obschestvo]. Moscow, Mysl, 1974, 262 p.

 
Ссылка на статью:
Ильин А. Н. Необходимость управления рекламой в обществе потребления // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2016. – № 1. – С. 39–55. URL: http://fikio.ru/?p=2051.

 
© А. Н. Ильин, 2016

УДК 008.2

 

Оконская Наталия Камильевна – Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Пермский национальный исследовательский политехнический университет», профессор кафедры философии и права, доктор философских наук, Пермь, Россия.

E-mail: nataokonskaya@rambler.ru

614010, Россия, Пермский край, Пермь, Комсомольский пр., 29, корп. А,

тел.: +7(342)219-80-47.

Ермаков Михаил Александрович – Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Пермский национальный исследовательский политехнический университет», ассистент кафедры социологии и политологии, Пермь, Россия.

E-mail: sociovampire@mail.ru

614010, Россия, Пермский край, Пермь, Комсомольский пр., 29, корп. А,

тел.: +7(342)219-80-47.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Происходящие в информационную эпоху качественные изменения в обществе требуют выявления новых смысловых факторов социальных институтов, в том числе и института образования. Ответственность образованного человека приобретает глобальные масштабы.

Метод исследования: Исторический логико-дедуктивный подход к институту образования дает возможность сравнения информационного общества с предшествующими этапами развития для выделения сущностной характеристики данного института (персональной ответственности субъектов образовательной практики) в качестве культурного стержня цивилизации.

Результаты: В информационном обществе образование является причиной ускоряющейся классовой дифференциации, проявляющейся через ограничительную роль образования для тех, кто его не в состоянии приобрести. Набирает силу противоречие между реальной образованностью и ее симулякром вследствие распространенной идеи о том, что главным предназначением полученного образования являются навыки и умения в определенной области. В этом случае образование не выполняет своего главного предназначения культурообразования, хотя сохраняет значение для социализации личности.

Причина обострения противоречий в образовании системна и включает в себя следующие элементы: неравный доступ к образованию; отсутствие вербализованной воспитательной направленности института образования; бюрократическое вмешательство в образовательные практики; слабое развитие рынка рабочей силы.

Область применения результатов: Обнаружение новых социальных условий и причин в институциональных процессах системы высшего образования в информационный период дает возможность более точно представить социальную картину реформирования образования и аксиологически обосновать возможные последствия вводимых перемен.

Выводы: Для прогрессивного реформирования образования особенно велико значение новых профессионалов, которые смогут реализовать преимущества информационного общества в противостоянии прекаризации масс, вызванной практикой сохранения социальных систем постиндустриального общества. Формирование новых профессионалов как лидеров, представляющих высшие уровни стратификационной структуры общества, происходит именно через современный институт высшего образования. Прогрессивное изменение института образования определяется активизацией воспитательных функций образования, для встраивания фундаментальных общечеловеческих компетенций (коммуникативности, креативности и обучаемости как способности понимать, критически оценивать и практически использовать новую информацию) в профессиональную структуру общественного разделения труда.

 

Ключевые слова: информационное общество; социальный институт; высшее образование; социальная структура; новые профессионалы; прекариат; прекаризация; информационная культура; ценный труд.

 

Education as a Key Factor of Social Differentiation in Information Society

 

Okonskaya Natalia Kamilevna – Perm National Research Polytechnic University, Professor of Philosophy and Law Department, Doctor of Philosophy, Perm, Russia.

E-mail: nataokonskaya@rambler.ru

29, Komsomolsky Prospekt, Perm, Russia, 614000,

Tel: +7 (342) 219-80-47.

Ermakov Mihail Aleksandrovich – Perm National Research Polytechnic University, Assistant of the Department of Sociology and Political Science, Perm, Russia.

E-mail: sociovampire@mail.ru

29, Komsomolsky Prospekt, Perm, Russia, 614000,

Tel: +7 (342) 219-80-47

Abstract

Background: New essential factors of education in the Information Age, which are induced by some change of personality in social environment, have not been fully identified yet.

Methodology: The research method is a historical and logical-deductive approach to the institution of education.

Results: The functional characteristic of education as a service sector of information society needs to be critically investigated. The basic contradiction of educational practices as a source of progressive tendencies of the social stratification expresses contemporary tendencies in information society development. In reality, education is the cause of accelerating class differentiation due to the restrictive role of education for those who are not able to purchase it.

Contradiction between the real educational qualification and its similarity (simulacres) is gaining strength, because of the widespread idea that the main purpose of education is to obtain skills in a particular area. In this case, education does not fulfill its main goal of culture formation though it keeps the significance for socialization.

The reason for aggravating contradictions in education is systematic. It includes the following elements: inequality in access to education; the absence of verbalized socialization focus of education institution; bureaucratic intervention in educational practices; slow development of the labor market, etc.

Conclusion: The progressive reform of education falls on new professionals who will be able to realize the advantages of information society in opposition to the precarization of humans. Precarization is a special process, which is caused by social system conservation of post-industrial society. The progressive change of the education institution is determined by fostering fundamental universal competences (communicativeness, creativity and educability as an ability to understand, critically evaluate and use new information). It is through the modern higher education that shaping of new professionals as the social structure leaders takes place.

 

Keywords: information society; social institution; higher education; social structure; new professionals; precariat; precarization; information culture; valuable work.

 

В понимании образования сложилось два противоположных по сути исторических подхода. Не пытаясь охватить всю историю возникновения образования, сравним эти подходы, чтобы выявить сущностную проблему появления образования как социального института.

 

1. Образование является следствием классообразования в обществе. Такой подход образно отражен, в частности, в концепции социолога Т. Веблена, который рассматривает образование как побочный во многом случайный продукт деятельности праздного класса жрецов [2, с. 336–337].

 

2. Образование является причиной классообразования. Этот подход прослеживается в концепции Э. Гуссерля, немецкого философа ХХ века, исследующего процесс зарождения нового пласта философов в Древней Греции как прообраза профессиональных ученых. Ведя разговор об изменениях давно минувших лет, Гуссерль смоделировал ситуацию, ведущую к принципиально новому структурированию общества информационного. В суждениях Гуссерля важны две социологические закономерности, точно схваченные им. С одной стороны, новый тип обобществления возникает на основе нового типа деятельности: изменяется экономическая сфера общества. С другой стороны, путем обучения и подражания образовавшаяся страта растет и укрепляется: изменяется социальная сфера общества [см.: 3, с. 101–116].

 

Сегодня на основе формационного подхода к истории теоретически доказано, что классы – исторически временное, преходящее явление. Классовое общество с его антагонизмами появляется вследствие недопуска части общества к собственности на средства производства, которое стало возможным при отделении умственного труда от физического.

 

Системным источником такого воспроизводящего себя недопуска является образование, ввиду того, что умственный труд становится следствием его обязательного приобретения. Чем более дифференцировано общество вглубь и вширь, тем более очевидна ограничительная роль образования для тех, кто его не в силах приобрести.

 

Разделение труда есть единственный объективный источник роста производительных сил общества. Вне разделения труда нет и не может быть человека социального.

 

Исторически данная логика воспроизводится в появлении частной формы собственности на рабов в момент расцвета умственного труда, выражающегося в возникновении светских форм образования (академия Платона, ликей Аристотеля и пр.).

 

Данные выводы означают преобразование экономической и социальной сфер общества, осуществляемое на основе нового типа труда – умственного труда, отделенного от физического. Социальным группам, не связанным напрямую с образовательной практикой, не удастся подняться до вновь достигнутого уровня развития экономической и социальной сфер. Так институт образования приобретает характер необходимого элемента производственных отношений общества.

 

Является ли сегодня образование определяющим институтом дифференциации общества на его информационной стадии развития, или образование играет чисто вспомогательную функциональную роль растущей сферы обслуживания? Функциональная трактовка образования содержит рациональное зерно, однако сведение образования только к сфере обслуживания недостаточно и требует системного пересмотра. Культурообразующая роль образования позволяет уточнить грани образования как социального института.

 

Многие представители молодежи, воспринимая статус образования в качестве гарантии приобщения к праздности, оказываются заложниками поверхностной, но очень распространенной идеи о том, что главным предназначением полученного образования являются навыки и умения в определенной области.

 

На современном этапе в обществе набирает силу противоречие между реальной образованностью и ее симулякром. Речь идет об образовании, реализующем дифференцирующую функцию в отношении к акторам информационного общества.

 

Главными носителями института образования сегодня становятся противоположные группы: те, кто в результате полученного образования могут стать носителями особого труда, – мы назовем их новыми профессионалами, – и те, кто в результате процедуры получения образования не могут стать носителями «ценного труда», представляющего специфику информационного общества.

 

Противоречия в соединении наемного работника со средствами производства сегодня являются главным образом следствием персональной ответственности наемного работника за уровень понимающей части компетенций его деятельности.

 

Если же реализована возможность приобщения к информации при сохранении слабых показателей культуры, то образование не выполняет своего главного предназначения культурообразования, хотя сохраняет значение для социализации личности. При отношении к образованию с целью упростить свою жизнь через «приобщение к праздности» работники могут даже пройти образовательный ценз, получить работу, но при этом не стать информационными собственниками своей рабочей силы. «Что бывает, когда название творца не соответствует действительности, какие самообманы, разрушающие коммуникацию, уводят человека в упорядоченную приспособительную активность… Каждый ли участник технически усовершенствованного мира творец своей истории? Вопрос риторический» [12, с. 75].

 

Нарастают противоречия между реальной образованностью и формальным подтверждением образования (диплом). Согласно Г. Зиммелю, в его исследовании о развитии социальной дифференциации в постиндустриальном периоде развития общества, «зависимость между более ценным трудом и более высокими издержками на его производство обладает своеобразной особенностью, – она не может быть перевернута. Для того, чтобы совершить известную сложную работу, необходимо затратить очень значительные личные усилия, но однако не всегда достаточно большой затраты сил, чтобы исполнить эту работу…» [5, с. 479]. Следовательно, так называемый «ценный труд» становится главным приобретением страты новых профессионалов. Главной качественной особенностью новых профессионалов, не имеющей аналога у наемных работников индустриального типа, является умение составлять динамичные подвижные системы и подсистемы из членов сообщества коллег-профессионалов для решения сложных инновационных задач. Организаторские способности и умение создать эффективную команду коррелируют с высокими моральными качествами менеджеров нового звена, составляющих зачаток т. н. «ретикулярной формации» в сетевом глобальном производстве нового типа. Происходит «общее сокращение числа управляющих высшего и среднего звена, создание наиболее плоской организационной структуры, повышение статуса персонала» [16, с. 162].

 

В настоящее время наблюдается резкое обострение образовательного противоречия. К основным причинам можно отнести следующие:

 

1) Неравный доступ к образованию в результате имущественного и других видов неравенства.

Если доступ к образованию останется неравным, то этот фактор (неравности) приведет к добавочным препятствиям для устойчивого осуществления инновационного процесса дифференциации общества, усиливая восприятие института образования в качестве пропуска в «праздный класс богачей». Наиболее отчетливо эта причина проявляет себя в странах третьего мира. Так, к примеру, «эмпирические исследования … приводят многочисленные причины упадка в успешном продвижении студентов в области фундаментальных наук в нигерийских школах. К таким причинам относятся слабая профессиональная подготовка, низкий академический уровень образования учителей, нехватка практик в подготовке студентов и пр.» [10, с. 24].

 

Подобные характеристики образования делают его по сути номинальным, хотя и дающим статусные преимущества. Развитие экономики идет таким образом, что достигаемая в конечном счете степень автономности, самостоятельности экономики страны оказывается связанной напрямую с существенным уменьшением нищеты, безработицы и социального неравенства [1].

 

2) Отсутствие вербализованной воспитательной направленности института образования.

Часто научение принимается за воспитание. Исторически образовательная и воспитательная деятельность в России были соединены неразрывно, сегодня же эта связь нарушена, и необходимо ее восстановить. «Умственный труд приобретает … все большее значение и постепенно вытесняет труд физический. Основным видом труда становится обработка информации. … Таким образом, ведущим направлением изменения и развития общества становится не материальная, а духовная творческая деятельность человека» [14, с. 12][1].

 

3) Бюрократическое вмешательство в образовательные практики, когда гуманитарное образование оказывается непризнанным со стороны капитала и чиновников.

Чрезмерно высокая признанность в основном технических сфер образования делает общее направление развития образования тупиковым. Обособленным, элитарным положением обладают ученые, занимающиеся исследованием эмпирических (технических) сфер жизни. Однако к мышлению в целом следует относиться с таким же пиететом, как к деньгам, особенно к новому мышлению как воплощению ценного труда. «Мышление втискивается в механическую деятельность, как деньги – в реальные экономические ценности и процессы, внося концентрацию, посредничество…» [4, с. 436]. Гуманитарное образование так же важно, как и специализированное техническое, особенно в обстоятельствах глобализации и сетевой экономики. «При универсализации устойчивость сохраняется в виде потенциального содержания реализуемого в будущем, но делает малоустойчивым настоящее» [11, с. 146]. Однако при кризисных и других проблемных характеристиках настоящего существует общая заинтересованность в его неустойчивости как общечеловеческий интерес в быстром прогрессивном изменении ситуации.

 

4) Слабое развитие рынка рабочей силы, вызванное общим кризисным состоянием глобальной экономики.

Рынок покупателей – до тех пор, пока он более могущественен, чем рынок рабочей силы, – обладает возможностью преуменьшать цену рабочей силы, давая шанс трудоустроиться в первую очередь дешевой малообразованной части молодежи. Ценный труд и дешевый труд, не имея институциональных границ в области политики и экономики, смешиваются в восприятии обыденного сознания. Обострение проблем с миграцией в Западную Европу из стран Африки и других менее развитых регионов можно объяснить именно такой неопределенностью границ труда новых профессионалов, носителей ценного труда.

 

Сегодня для многих стран возможности образовательной сферы в гармонизации общественного развития явно ограничены. Компании-работодатели узко очерчивают требования к наемному работнику, воспринимая его только как исполнителя.

 

«Выпускник российского высшего учебного заведения … сталкивается… с явлениями того, что в экономической теории получило название “рынка покупателя”… Так, в 2012 г. почти 10 % экономически активного населения в возрасте 15–29 лет являлись безработными. Причем пик безработицы среди имеющих высшее образование приходился на возраст 20–24 лет» [7, с. 26]. Ценный труд молодых перспективных ученых и специалистов становится потерянным для информационного общества.

 

Выявленные причины позволяют определить направления перспективного реформирования взаимоотношений в сфере высшего образования в разных сферах.

 

В международном масштабе мировое сообщество выступает полноправным участником в переустройстве репрессивных сфер социальных отношений любого государства, определяя основные направления ответов на «вызовы» инициативных социальных групп. Необходима направленная переориентация всех ступеней образовательной практики в сторону глобализации, сетевой организации, информатизации для дублирования определяющих изменений общественной жизни.

 

Очевидно, что сегодня новый тип межнациональных, межцивилизационных отношений – открытых и равных, свободных от экономического и социокультурного эгоцентризма становится все более настоятельной потребностью.

 

В духовной сфере нематериальным результатом глобализации и сетевого переустройства общества в эпоху информационных технологий становится коллективный разум. «Именно он является по-настоящему революционным инструментом глобального масштаба: сети соединяют друг с другом не только отдельных людей, но и целые культуры и области знаний» [9, с. 9]. По словам Ланвэна, не следует считать коллективное мышление абсолютным ключом к гармонии – его результатом вполне может стать и дисгармония.

 

В области потребления в посредническом положении по отношению к сферам образования и науки будут располагаться те виды деятельности (труда), которые способствуют повышению эффективности функционирования науки и образования, а также потребители данных сфер (т. е. новые профессионалы или иные отдельные социальные институты, которые непосредственно заинтересованы в продуктах деятельности сфер науки или/и образования). Если потребление новых информационных технологий недостаточно эффективно, то в результате формируются так называемые «информационные бедняки» – социальная среда для сохранения структурных атавизмов периода индустриального развития.

 

Вне устойчивой институализированной заботы о повышении информационной компетентности наемного работника общество окажется вовлеченным в новые острые социальные противоречия. Источником этих противоречий будет возникновение таких низших страт среди «информационных бедняков», как прекариат. «Прекариат – …это… новые низшие слои, в том числе … среди нестабильно занятых: тех, кто не имеет гарантий занятости и не имеет социальных гарантий (соцпакета). При этом… состояние прекариата не означает полную нищету и отверженность, а лишь указывает на то, что социально-трудовые отношения в данной ситуации находятся в состоянии нестабильности и ненадежности. Таким образом, прекаризации могут быть подвергнуты представители и среднего, и высшего класса, которым потенциально угрожает потеря рабочего места из-за перевода их на контракт “ноль часов”» [6, с. 009].

 

В индивидуальном плане роль дифференцирующего фактора для территорий играет разница в способности работников и населения использовать информацию, преобразуя ее и извлекая прибавочную стоимость. Тем самым, мы можем говорить о становлении специфического для информационного общества индикатора – информационной культуры. Субъектами информационной культуры становятся прежде всего отдельные личности, от которых зависит успех малых социальных групп, страт и социальных институтов в целом.

 

Именно молодые специалисты воплощают идею информационной культуры, информационной развитости новых профессионалов. Несмотря на низкий статус рабочих мест, где находится работа для молодого специалиста, они зачастую становятся гарантом конкурентоспособности для работодателей мелкого и среднего бизнеса.

 

Роль личности в социальной структуре общества значительно меняется.

 

Изменение роли личности в образовании в информационную эпоху. Выделив роль личности в качестве главного направления для разрешения противоречий в области института образования, наметим системное исследование этого направления. Многократное увеличение нагрузки на личность со стороны информационного пространства, связанное не только с ростом количества окружающей информации, но и с повышением ее значимости как основополагающей детерминанты экономики, выливается в формирование выраженных различий личности индустриального периода и информационной эры. У новых профессионалов состояние социально-экономической нестабильности и ненадежности (состояние прекариата) оказывается более распространенным, чем это виделось в теории. Отделяя необразованную часть общества, загоняя ее в арьергард новой социальной структуры общества, «сильная» часть обрекает себя на полноту ответственности за технизацию и информатизацию общества, лишая традиционной адаптированности страты с пониженной социализацией.

 

Сегодня для новых профессионалов «ведущими являются … “человеческие” факторы: коммуникативность как способность работать в команде, творческость как способность генерировать новые идеи и обучаемость как способность быстро осваивать и практически использовать новую информацию» [15, с. 106].

 

Коммуникативность. Сами университеты как участники глобализации образовательного пространства могут способствовать становлению коммуникативности студентов, лишь практикуя объединенность своих усилий. Коммуникативность как базовая компетенция проявляется в способности ориентироваться и управлять коммуникативными потоками. Внедряемый критерий дифференциации субъектов коммуникации нуждается в более широкой трактовке, предполагающей включение целого ряда характеристик актора, определяющих его так называемую «адекватность» (как субъекта информационного пространства). Например, «возрастает значение индивидуальной состязательности в процессах социального продвижения людей к более высокому социальному статусу, формируются устойчивые связи, консолидирующие социальный потенциал общества» [8, с. 23]. Возрастает роль личности в истории, и это явно происходит по экспоненте. «Прогрессивный в целом перелив занятых в третичный сектор сочетается в ходе финансово-экономического и социально-политического кризиса с переливами не в отсталые, а, зачастую, наиболее развитые узлы индустриальной, а подчас и научно-индустриальной занятости» [8, с. 25], и это определяется на микро (личностном) уровне. Новые профессионалы как информационно просвещенные и более социально активные элементы производства имеют шанс, покидая первичный сектор, трудоустроиться в третичном секторе так, чтобы не потерять свой социальный статус и даже повысить престиж.

 

Творческий характер. Помимо стандартных для теории коммуникации положений, предполагающих необходимость освоения личностью набора навыков и умений, определяющих успешность акта коммуникации, должны также подразумеваться и специфические творческие черты нового профессионала. «Современный мир все более определяется нестабильностью, неопределенностью, быстротой смены видов и методов деятельности, уменьшением времени смены знаний. Поэтому решающим фактором существования и развития такого общества становится интеллектуальный потенциал и творческое начало человека» [15, с. 99].

 

Обучаемость проявляет себя через приобретение информационной культуры. «Все новые научные отрасли требуют жесткой профессионализации, результатом которой становится невозможность единой научной культуры в обычных процессах получения образования» [13, с. 25]; все более актуальна необходимость укрепления нового единства – информационной культуры, своего рода среднестатистического базового индикатора уровня информатизации региона, которая содержит в себе определенные системы ценностей, характеризующие модели поведения и установки социальных групп. Именно информационная культура фактически детерминирует выработку дальнейших отличительных характеристик общества: способность населения к инновационному типу деятельности, способность производить, усваивать и применять информацию как основополагающий экономический и социокультурный ресурс, то есть речь идет об отраженном в культуре «знаниевом» потенциале, являющемся для экономической деятельности информационного этапа особым средством производства. Посредником, позволяющим преобразовать потенциальное преимущество работников в фактическое, является институт высшей школы.

 

Выводы. Обобщая вышесказанное, можно отметить, что дееспособность и эффективность деятельности отдельных регионов или даже стран определяется информационной культурой, формируемой институтом образования.

 

Следовательно, успешность информатизации территориальных единиц и целых государств напрямую зависит от целенаправленной деятельности, сопутствующей формированию развитой информационной культуры как новоприобретенной общесоциальной компетенции жителей информационного общества. Неизбежен социальный заказ на существенную перестройку образовательной системы, что предполагает замену доминирующей ориентации высшей школы (на трансляцию готовой «знаниевой» базы) в сторону переноса акцента к стимулированию творческого потенциала обучающихся.

 

Целью перестройки становится требование «воспитать» специалиста, способного добывать новое знание. Для достижения поставленной цели необходимо сосредоточение внимания вузов на выработке компетентностного набора у нового профессионала, предполагающего умение управлять и оперировать все усложняющимися потоками информации, синтезировать и преобразовывать информацию, используя ее при получении конечного продукта труда. Данный компетентностный набор позволит отличить образование-симулякр от приобретенных реальных способностей обучающихся к коммуникативности, творческой деятельности.

 

Образовательный институт становится основным источником новых прогрессивных классообразующих противоречий. Так или иначе, личность информационного общества вбирает посредством образования множественные изменения, позволяя вести разговор об ускоренном становлении личности нового типа – «человека информационного», обладателя информационной культуры.

 

Список литературы

1. Ayodele J. B., Oyewole B. K. Repositioning the Teaching Profession to Meet Developmental Challenges in Nigeria // Mediterranean Journal of Social Sciences. – 2012. – Vol. 3 (3). – С. 47–52.

2. Веблен Т. Теория праздного класса / Пер. с англ. Вступ. ст. С. Г. Сорокиной. Общ. ред. д. экон. н. В. В. Мотылева. – М.: Прогресс, 1984. – 368 с.

3. Гуссерль Э. Кризис европейского человечества и философия // Вопросы философии. – 1986. – № 3. – С. 101–116.

4. Зиммель Г. Проблемы социологии. Социальная дифференциация. Социологические и психологические исследования / Г. Зиммель // Созерцание жизни. – Избранное. Т. 2. – М.: Юрист, 1996. – С. 301–465.

5. Зиммель Г. Философия труда / Г. Зиммель // Созерцание жизни. – Избранное. Т. 2. – М.: Юрист, 1996. – С. 466–485.

6. Голенкова З. Т., Голиусова Ю. В. Новые социальные группы в современных стратификационных системах глобального общества // Социологическая наука и социальная практика. – 2013. – № 3. – С. 005–015.

7. Голиусова Ю. В., Иващенкова Н. В. Избыточное образование в России: социально-экономические последствия // Теория и практика общественного развития. – 2014. – № 18. – С. 25–31.

8. Голенкова З. Т., Игитханян Е. Д. Основные характеристики социальной динамики наемных работников в России // Вестник ВЭГУ. – 2015. –№ 1 (75). – С. 23–33.

9. Ланвэн Б. Эксклюзивное интервью Т. Ершовой // Информационное общество. – 2010. – № 6. – С. 6–10.

10. Ndirika M. C. Achievement Variations of Basic Science Students Taught with Teacher-Centred, Teacher-Student Centered and Student-Centered Instructions in Kaduna State, Nigeria // Journal of Educational and Social Research. – 2012. – Vol. 2 (8). – pp. 24–33.

11. Оконская Н. Б., Оконская Н. К. Эволюция и генетика общества в фокусе философии. – 2-е изд., перераб. и доп.– Севастополь, ЧП Арефьев М. Э., 2007. – 204 с.

12. Оконская Н. К. Технизация человека в синергетическом аспекте // Вестник Пермского национального исследовательского политехнического университета. Культура, история, философия, право. – 2013. – № 8 (47). – С. 72–82.

13. Оконская Н. К., Ермаков М. А., Резник О. А. Очеловечивание техники и технизация человека // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2014. – № 4(6). – С. 21–30. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://fikio.ru/?p=1278 (дата обращения 31.01.2016).

14. Орлов С. В. Философия информационного общества: новые идеи и проблемы //Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2013. – № 1. – С. 10–24. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://fikio.ru/?p=159 (дата обращения 31.01.2016).

15. Петрова Э. Д. Управление образованием: личность или общество // Идеи и идеалы. – 2012. – № 2 (12). Том 2. – С. 99–108.

16. Севастьянова И. Г., Стегний В. Н. Принятие решений и делегирование полномочий как составляющие эффективного менеджмента // Формирование гуманитарной среды в вузе: инновационные образовательные технологии. Компетентностный подход. – 2014. Т. 1. – С. 161–165.

 

References

1. Ayodele J. B., Oyewole B. K. Repositioning the Teaching Profession to Meet Developmental Challenges in Nigeria. Mediterranean Journal of Social Sciences, 2012, vol. 3 (3), pp. 47–52.

2. Veblen T. Higher Education as a Cultural Expression of the Monetary [Vysshee obrazovanie kak vyrazhenie denezhnoy kultury]. Teorija prazdnogo klassa (Theory of the Leisure Class). Moscow, Progress, 1984, pp. 334–361.

3. Husserl E. Crisis of European Humanity and Philosophy [Krizis evropeyskogo chelovechestva i filosofiya]. Voprosy filosofii (Questions of Philosophy), 1986, № 3, pp. 101–116.

4. Simmel G. The Problems of Sociology. Social Differentiation. Sociological and Psychological Research [Problemy sociologii. Socialnaya differenciaciya. Sociologicheskie i psihologicheskie issledovaniya]. Sozercanie zhizni. Izbrannoe, Tom 2 (The Contemplation of Life. Selected Works, Vol. 2). Moscow, Yurist, 1996, pp. 301–465.

5. Simmel G. Philosophy of Work [Filosofiya truda]. Sozercanie zhizni. Izbrannoe, Tom 2 (The Contemplation of Life. Selected Works, Vol. 2). Moscow, Yurist, 1996, pp. 466–485.

6. Golenkova Z. T., Goliusova Y. V. New Social Groups of Stratification Systems in Modern Global Society [Novye socialnye gruppy v sovremennyh stratifikacionnyh sistemah globalnogo obschestva]. Sociologicheskaya nauka i socialnaya praktika (Sociological Science and Social Practice), 2013, № 3, pp. 005–015.

7. Goliusova Y. V., Ivaschenkova N. V. Overproduction of Eucation in Russia: Socio-Economic Implications [Izbytochnoe obrazovanie v Rossii: socialno-ekonomicheskie posledstviya]. Teoriya i praktika obschestvennogo razvitiya (Theory and Practice of Community Development), 2014, № 18, pp. 25–31.

8. Golenkova Z. T., Igithanyan E. D. Main Features of Social Dynamics of Hired Workers in Russia [Osnovnye kharakteristiki socialnoy dinamiki naemnykh rabotnikov v Rossii]. Vestnik VJeGU (Bulletin VEGU), 2015, № 1 (75), pp. 23–33.

9. Ershova T. Bruno Lanven: Exclusive Interview [Lanven Bruno. Eksklyuzivnoe intervyu] Informacionnoe obshhestvo (Information Society), 2010, № 6, pp. 6–10.

10. Ndirika M. C. Achievement Variations of Basic Science Students Taught with Teacher-Centred, Teacher-Student Centered and Student-Centered Instructions in Kaduna State, Nigeria. Journal of Educational and Social Research, 2012, Vol. 2 (8), pp. 24–33.

11. Okonskaya N. B., Okonskaya N. K. Evolution and Genetics of Society in the Focus of Philosophy [Evoluuciya i genetika obschestva v fokuse filosofii]. Sevastopol, ChP Arefev M. E., 2007, 204 p.

12. Okonskaya N. K. Mechanization of Man in Main Aspects of Synergetics [Tehnizacija cheloveka v sinergeticheskom aspekte]. Vestnik Permskogo nacionalnogo issledovatelskogo politekhnicheskogo universiteta. Kultura, istoryiya, filosofiya, pravo (Perm National Research Polytechnic University Bulletin. Culture, History, Philosophy, Law), 2013, № 8 (47), pp. 72–82.

13. Okonskaya N. K., Ermakov M. A., Reznik O. A. Humanization of Technology and Mechanization of Human [Ochelovechivanie tekhniki i tekhnizaciya cheloveka]. Filosofija i gumanitarnye nauki v informacionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2014, № 4 (6), pp. 21–30, available at: http://fikio.ru/?p=1278 (accessed 31 January 2016).

14. Orlov S. V. Philosophy in Information Society: New Ideas and Problems [Filosofija informacionnogo obschestva: novye idei i problemy] Filosofija i gumanitarnye nauki v informacionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2013, № 1, pp. 10–24, available at: http://fikio.ru/?p=159 (accessed 31 January 2016).

15. Petrova E. D. Management of Education: Person or a Society [Upravlenie obrazovaniem: lichnost ili obschestvo]. Idei i idealy (Ideas and Ideals), 2012, № 2 (12), Vol. 2, pp. 99–108.

16. Sevastyanova I. G., Stegniy V. N. Decision-Making and Delegation of Authority to Constitute Effective Management [Prinyatie resheniy i delegirovanie polnomochiy kak sostavlyayuschie effektivnogo menedzhmenta]. Formirovanie gumanitarnoy sredy v vuze: innovacionnye obrazovatelnye tekhnologii. Kompetentnostnyy podhod. (Formation of Humanitarian Protection in High School: Innovative Educational Technology. The Competence Approach).Perm, PNIPU, 2014, Vol. 1, pp. 161–165.

 


[1] Следует уточнить, что автор цитируемой статьи формулирует данную точку зрения, но не придерживается ее. Далее она подвергается критике (см.: там же). (Примечание главного редактора). 

 
Ссылка на статью:
Оконская Н. К., Ермаков М. А. Образование как ключевой фактор социальной дифференциации в информационном обществе // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2016. – № 1. – С. 26–39. URL: http://fikio.ru/?p=2018.

 
© Н. К. Оконская, М. А. Ермаков, 2016

УДК 141+304.9

 

Бурова Мария Леонидовна – федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения», кафедра истории и философии, доцент, кандидат философских наук, доцент.

E-mail: marburova@yandex.ru

196135, Россия, Санкт-Петербург, ул. Гастелло, д.15

Телефон: +7 (812) 708-42-13

Авторское резюме

Состояние вопроса: В исследованиях роли техники и технологий в современном информационном обществе опыт отечественной марксистской философской традиции используется недостаточно. С развитием компьютерных технологий становится все более актуальным анализ проблемы «искусственного интеллекта». В этой связи целесообразно обращение к работам Э. В. Ильенкова по философии техники.

Результаты: В работах Ильенкова, связанных с проблемами философии техники, выделены онтологический, антропологический, социальный аспекты. Техника и технология рассматриваются как опредмеченное мышление человечества, единство человеческой деятельности, научно-технического знания и предметного результата. Конкретно-всеобщим выражением техники для философа становится машина, что позволяет поставить вопрос об отношении человека к машине и к самому себе. Сведение человека к элементу технической системы является следствием объективного отчуждения от человека его сил и способностей, которое отражается в общественном и индивидуальном сознании в форме оптимистических и пессимистических утопий. Основание технократических иллюзий Ильенков видит в обожествлении техники как таковой во всех ее проявлениях, а всякое обожествление реальных человеческих сил и способностей превращает их в предмет поклонения и некритического принятия их наличного состояния.

Область применения результатов: Диалектико-материалистическая позиция Э. В. Ильенкова может быть использована не только в анализе техники и технологии, но и в исследованиях современного информационного общества в целом.

Выводы: Исследование истоков технократической идеологии, выполненное Ильенковым Э. В., является примером творческого использования марксизма, сохраняющим свое научное значение и в наши дни.

 

Ключевые слова: философия техники; артефакт; машина; мышление; утопизм; рационализм; технократическая идеология.

 

The Philosophy of Technology in E. V. Ilyenkov’s Works

 

Burova Maria Leonidovna – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of History and Philosophy, Associate Professor, Ph. D. (philosophy).

E-mail: marburova@yandex.ru

15, Gastello st., Saint Petersburg, Russia, 196135,

tel: +7 (812) 708-42-13.

Abstract

Background: The existing conception of Marxist philosophy in Russia is underestimated in philosophical studies of the role of engineering and technology in modern information society. The analysis of ‘artificial intelligence’ becomes more relevant because of the development of modern computer technology. Therefore it is purposeful to study E. V. Ilyenkov’s works on the philosophy of technology.

Results: In Ilyenkov’s works on the philosophy of technology the ontological, anthropological and social aspects are highlighted. Engineering and technology are regarded as objectivated thinking of humankind, the unity of human activity, scientific and technical knowledge and some substantive result. The machine becomes the expression of concrete-universal for the philosopher. This idea raises the question about the relationship between humans and the machine and with themselves. That human intelligence becomes an element of some technical system results from objective expropriation of their power and abilities, which is reflected in social and individual consciousness in a form of positive and negative utopias. Ilyenkov considers that idolization of technology in all its forms results in technocratic illusions. Any idolization of real humans’ power and abilities turns them into the object of worshipping and noncritical understanding of their present state.

Research implications: Dialectical-materialist position of Ilyenkov can be used not only in the analysis of engineering and technology, but in studies of modern information society as a whole.

Conclusion: Ilyenkov’s study of the origins of the technocratic ideology is an example of Marxism creative usage which is still important nowadays.

 

Keywords: philosophy of technology; artifact; machine; thinking; utopianism; rationalism; technocratic ideology.

 

В отечественной марксистской философской традиции 60-х – 70-х годов прошлого века сближение проблем науки и техники было во многом обусловлено задачей исследования сути научно-технического прогресса и научно-технической революции, их проявления в социалистическом и капиталистическом обществе. Поэтому анализировать философию техники того времени как нечто существующее самостоятельно достаточно сложно. Также стоит учесть сложившуюся традицию критического отношения к западной (так называемой буржуазной) философии, которую при рассмотрении вопросов техники и технологии было принято обвинять в утопизме, пессимизме или скептическом отношении к прогрессу человека и общества. Кроме того, необходимо было и дальнейшее теоретическое, творческое развитие марксизма в его различных аспектах в условиях полемики с марксистами социалистического лагеря и Франкфуртской школы. В таких условиях философу трудно сохранить баланс между апологией определенной системы ценностей и объективным анализом, убежденностью и борьбой за истину. Но это можно сделать, если найти ту основу, где эти позиции сходятся.

 

Для Э. В. Ильенкова такой основой является отношение человека к человеку. Учитывая разнообразие этих отношений и их опосредованность социумом, цивилизацией, процессом производства, можно рассматривать их как производственные, эксплуататорские, технологические, рациональные, эффективные. Как отмечает Самарская Е. А., «для социалистов-марксистов важно не отношение “человек-техника”, а отношения человека труда и эксплуататора» [13, с. 53]. Этого замечания недостаточно для понимания идей Ильенкова. В его работах, связанных с проблемами философии техники, можно выделить следующие аспекты: онтологический, антропологический, социальный.

 

Что есть техника? Этот вопрос многократно задавался в ХХ веке. Для Ильенкова как марксиста техника – это часть культуры, предметного тела человеческой цивилизации, всего «неорганического тела человека» [6, с. 117]. Реальность техники в том, что она производна от человека и противостоит ему. Объективно противостоящий индивиду мир духовной и материальной культуры, мир понятий науки, техники и нравственности и есть опредмеченное – реализованное в продукте – мышление человечества [6, с. 137]. Рассматривая производство средств производства как всеобщую предпосылку форм жизнедеятельности и воспроизводимый результат, Ильенков указывает на сложные диалектические причинно-следственные связи деятельности и знания. «Сегодня производство орудий труда, развившихся до фантастически сложных машин и агрегатов, остается, с одной стороны, как и на заре человеческого развития, всеобщей объективной основой всего остального развития. Но, с другой стороны, оно по существу зависит от уровня развития науки, своего собственного отдаленного порождения, от своего собственного следствия, и зависит в такой степени, что машины можно рассматривать (не переставая быть материалистом) как “…созданные человеческой рукой органы человеческого мозга…”» [4, с. 87–88].

 

Цитирование Маркса Ильенковым соответствует его стремлению увидеть в технике и саму человеческую деятельность, и научно-техническое знание, и предметный результат. Мы видим, что согласно такому взгляду техника входит в мир человека, как входят в него природа, культура. Человек использует, познает, целеполагает и осмысливает как отдельные объекты, так и сложные природно-технические и человеко-технические системы, создавая и сами объекты, и понятия о них. Тем самым понятие техники у Ильенкова включает в себя и технологию как единство мышления, знания и умения.

 

Не так давно в журнале «Эпистемология и философия науки» проходила дискуссия об онтологии артефактов, заданная статьей Линн Раддер-Бейкер. У Ильенкова не встречается понятие «артефакт» (данное понятие уже употреблялось в то время в западной философии, например у Ж. Эллюля), но его понимание техники, возможно, позволило бы добавить нечто к этой проблеме. Можно предположить, что он не отрицал бы аристотелевское деление происхождения единичных вещей, не усомнился бы и в том, что в некоторых артефактах почти нет естественного материала. Но вряд ли бы он одобрил формально-логическую дизъюнкцию естественного и искусственного, природного и культурного. Да и сам ход мысли от единичных объектов с описанием их особенностей к их абстрактной сущности артефакта, перечень первичных и вторичных видов отдает так критикуемым Ильенковым эмпиризмом, абстрактным отвлечением общего. Необходимо искать типичное, всеобщую форму единичного, конкретность. Это позволит анализировать и сегодняшние технические устройства. Не удивительно, что предельным выражением техники, конкретно-всеобщим, для Ильенкова является машина, понимаемая и как механическая система, и как информационная машина, детище кибернетиков, и как «Машина – совокупность созданных цивилизацией машин и механизмов, включая даже и буржуазную государственную машину» [7, с. 35]. Именно в машине преобладает искусственное, она представляет собой предметное воплощение научного мышления и единство технического и технологического, в ней есть средство-инструмент и знание-умение.

 

Машины давно облегчают труд человека и где-то заменяют его самого. Но стоит ли требовать от машин-артефактов помощи человеку в сфере мышления, как это предлагает Л. А. Маркова? Как отмечает автор, функционируют создаваемые современные артефакты благодаря тому, что они устроены на базе знания законов человеческого мышления, которые воплощены в программах, управляющих этими артефактами. Компьютерная техника приобретает общие черты с человеком благодаря не материальной составляющей, а «интеллектуальной начинке», программе, управляющей ее поведением [10, с. 71]. Любая современная техника немыслима без электроники и программного обеспечения. Но можно предположить, что Э. В. Ильенков не согласился бы с истолкованием этой начинки как интеллектуальной. Для него мышление не сводится к формальным операциям, а несет в себе силу воображения. Он был убежден, что машина может заменить человека в производстве материальной и духовной жизни лишь в действиях (реальных и в плане представления), совершающихся по строго формализованному способу [7, с. 239]. Машина может имитировать поэтическое творчество, действуя в соответствии со штампом программы, сочетать слова и рифмы по формальным канонам стихосложения, но это не искусство, а, скорее, его разложение [7, с. 246]. Да и можно ли считать машину, «внутри которой происходит преобразование одних высказываний в другие высказывания, одних сочетаний знаков в другие сочетания знаков» [5, с. 355] мыслящей, а происходящие в ней явления интеллектуальными, хотя бы и с функциями распознавания и принятия решений?

 

Позиция Ильенкова не утратила своей истинности и актуальности даже сейчас. Теперь программистам и конструкторам удается преобразовывать знаки в звуковые сигналы, что позволяет современным машинам воспринимать и имитировать человеческую речь, а людям «беседовать» со своими техническими устройствами. Но все эти вопросы, ответы, команды являются способом получения готовой информации и никак не могут считаться коммуникацией и мышлением.

 

Невозможно передать машине и функции нравственного суждения, считает Ильенков, как нельзя передать другому право судить о своих поступках. Тем самым человек начинает рассматривать себя как вещь, а не как нравственную личность. Желание формализовать нравственность философ рассматривает как иллюзию научного понимания, ничего не дающую для объяснения самой нравственности и ведущую к потере конкретного человека [7, с. 275–280]. Эта позиция философа ничуть не устарела в условиях современного бурного развития техники и технологии.

 

Происходящее в наше время системное воздействие техники на человека, сужение человека до элемента или мобильного приложения к технологической системе позволяет ему остаться существом разумным, но лишает его свободы быть моральным существом, видеть человека в себе и в другом. Еще опаснее технологические вмешательства в природу человека, вживление приборов, позволяющих расширять чувственные восприятия человека, воздействовать на эмоции и, возможно, на его волю. Встраивание человека в информационное, созданное человечеством же, пространство превращает его в объект, элемент искусственного мира [1, с. 36].

 

Но вряд ли философ признал бы размывание границы между человеком и машиной-артефактом [10, с. 71], хотя мог поставить вопрос о сохранности человека в виртуальной реальности. Почти полвека назад Ильенков продемонстрировал в своей машинной антиутопии результат сознательного проецирования человеческого организма в технике.

 

Человек, создавший ум сильнее и умнее своего собственного, вселил его в машину, а также наделил ее стремлением к совершенству. В этой выдуманной цивилизации машины стремятся избавиться от всякого подобия человеку. Мыслящий мозг на паучьих ножках переживает грех изоморфизма – трагического сходства с человеком [7, с. 13]. Мыслящий Глаз и Мыслящее Ухо стремятся к пределу совершенства своего функционирования. Это совершенство основано на дифференциации. Преодолена нелепая традиция, в силу которой каждой машине придавали массу органов и устройств, совершенно излишних с точки зрения ее узкой специальности [7, с. 17]. Машина становится воплощением рациональности, функции машин должны быть предельно частичны, рационализированы. Но рациональность, понимаемая как эффективность и регулирование отдельными объектами, на деле оказывается аналитической, формально-логической деятельностью рассудка. Отсюда и борьба с конструктивными излишествами, удаление капризных органов, разделенность обязанностей, борьба с противоречиями. Любое противоречие разрешается путем разделения двусмысленного термина на два однозначных. Этими действиями достигаются все новые уровни эффективности и оптимальности, хотя нужды в этом у машинной цивилизации нет, при этом производится все больше единиц Информации. Таким образом, рациональность получает количественное измерение. Как напоминает это наше информационное общество с его бесконечными потоками информации и формализованных данных! Отличие в том, что информация у Ильенкова не нуждается в ее потреблении человеком, который где-то прячется, маскируясь под машину. Она производится ради нее самой и передается в глубины абсолютно пустого Черного Ящика, способность которого к поглощению Информации, нужной и ненужной, беспредельна [7, с. 21–22]. Но при достижении предела эффективности и совершенства открывается беспредельность, с которой машинная рациональность справиться не может. Машины не задавались праздным вопросом «Зачем?», а знали и признавали «Как?». Но вопрос «Зачем?» и есть тот вопрос, размышление над которым свойственно только человеку. Отказ от уподобления человеку означает отказ от мышления.

 

Ильенков сопоставляет свою сказочку с мифами о машине-злодее, демоне или дьяволе, в которых Машина все больше превращает человека в свое «говорящее орудие», в недостающую деталь своего механизма. Машины связаны единством технологического процесса в одну Большую Машину, а человек прислуживает лишь отдельному, частному звену Машинерии. Согласно этим мифам в природе самой Машины заложен такой порядок, что люди вынуждены делить между собой обязанности по ее обслуживанию на управителей и управляемых, чтобы они тренировали только нужные органы [7, с. 34–37]. Философ видит здесь проявление технократической идеологии, представление, что Большая Машина есть самоцель истории развития человеческой цивилизации, науки, техники, истории и практики. Человек же является средством, более или менее пригодным для этой цели. Все это, считает он, следствие закона стоимости как ценности любой вещи или человека, на основе которой определяется выгодность, эффективность всего на свете [7, с. 38–39] и капиталистических отношений.

 

Но и при социализме внутри производства индивид может оставаться деталью частичной машины, профессионально ограниченным частичным работником, где в виде «системы машин» ему противостоит «отчужденная от него наука и реальное управление всей системой машин, осуществляемое особым аппаратом управления» [3, с. 150]. Для Ильенкова борьба за целостность и полноту человека совпадает с задачей снятия отчуждения.

 

Опасность технической рациональности отмечали в 60-е годы XX в. Ж. Эллюль и Г. Маркузе. Для Ж. Эллюля техника, понятая в широком плане как рационализация, адаптирует общество к машине… распространяя повсюду закон эффективности. Технократы правят в современных обществах, они уверены, что техника может обеспечить людям свободу, счастье, демократию и справедливость. На деле техника все больше подчиняет себе человека. Для Г. Маркузе политическая рациональность становится технологической рациональностью. Человек становится объектом технологических манипуляций в сфере труда, быта и потребления [13, с. 58–59]. Но технократическая идеология – это не только пессимизм (Хаксли, Оруэлл) или упреки разуму в соучастии в преступлении и насилии (Маркузе). Критическая оценка взглядов этих авторов является основой для поиска связи гносеологических принципов и социальных действий. Философ выступает против утопизма как ухода от науки, против технократических иллюзий и всех видов технократической идеологии, обнаруживая их связь с эмпиризмом, позитивизмом и идеализмом. Так, рассматривая в своей последней работе романы А. Богданова «Красная звезда» и «Инженер Мэнни», где за жителей Марса все делают машины, люди лишь наблюдают, мир рационален, а все различия на грани исчезновения, он видит в этих описаниях логику эмпиризма. Это логика воспроизведения в мышлении и практического конструирования механических систем, она вполне работоспособна, дает большой практический эффект и выгоду. Но только до той поры, пока и теоретик, и практик имеют дело с механической системой [8, с. 85]. И не важно, что замысел Богданова был не только техницистским, но и вполне гуманистическим. Как отмечает Самарская Е. А., техника у Богданова развивается так, что сможет продуцировать социальную ценность равенства… технический прогресс и есть социальный прогресс,… исполнительские функции берет на себя машина, тем самым прекратится дробление человека на высшие и низшие слои и начнется собирание человека [см.: 13, с. 57]. Романы Богданова оцениваются философом как «проповедь утопического представления о роли инженеров в развитии истории и о великих преимуществах их способа мышления перед всеми прочими видами и способами мышления».

 

Мышление и деятельность инженера-конструктора оказываются предельно целесообразными, рассудочно-аналитическими. Ведь это он организует готовые детали в некоторую систему, способную служить выполнению той или иной цели. И на людей такой инженер-конструктор… смотрит как на детали, входящие в создаваемую им конструкцию. Его основная забота – придумывать, изобретать, конструировать, организовывать, разбирать и собирать… подгонять детали. В романе «мудрые марсианские суперинженеры поняли, …что все так называемые социальные проблемы на самом-то деле в основе своей есть проблемы инженерно-технические. И решать их должны инженеры, представители научно-технической элиты, ибо они только и могут квалифицированно в них разобраться» [8, с. 87–91]. Основание технократических иллюзий Ильенков видит в обожествлении техники как таковой во всех ее проявлениях, а всякое обожествление реальных человеческих сил и способностей превращает их в предмет поклонения и некритического принятия их наличного состояния [2, с. 129]. Но нет ли этого обожествления, или демонизации (что одно и то же) в нашем сегодняшнем отношении к технике и технологиям? Не создаем ли мы себе кумиров, восхищаясь новыми гаджетами, не надеемся ли мы на могущество новых технологий, не боимся ли мы контроля и всеведения средств связи как существующих вне и независимо от нас? Это отношение к технике проявляется в обыденном сознании, в произведениях искусства, в социально-политических концепциях. Тем самым не замечается или забывается, что за властью, могуществом и насилием техники и технологий стоит по-прежнему человек со всеми его достоинствами и недостатками. Значит, оборотной стороной эмпирического и рассудочного (позитивистского) отношения к технике становится ее мистификация. Требование рациональности в техническом знании и деятельности оборачивается мистически-иррациональным поклонением ее таинственной сущности и ее производным в виде виртуальной реальности.

 

Можно ли преодолеть эти два односторонних противостоящих друг другу взгляда на технику? Да, если вспомнить о диалектическом мышлении, защищаемом Ильенковым. Следует заметить, что отстаивавшаяся Э. В. Ильенковым материалистическая концепция техники продолжает разрабатываться российскими философами, в том числе и в сетевом журнале «Философия и гуманитарные науки в информационном обществе». Так, В. Д. Комаров обосновывает необходимость разделения наук на технические и технологические и предлагает классификацию последних, в которой учитываются особенности современного уровня развития техники [см.: 9]. Делаются попытки раскрыть природу виртуальной реальности как особого типа материальных процессов, сложно взаимодействующих с духовными явлениями [см.: 12]. Более того, информационные технологии и связанная с ними сфера технической деятельности настолько существенно отличаются от традиционной механической техники, что формирование информационного общества, с точки зрения ряда российских философов, должно привести к определенному уточнению наиболее фундаментальных положений и понятий философии – например, понятия материи [см.: 11].

 

Можно утверждать, что диалектико-материалистическая позиция Э. В. Ильенкова актуальна и сейчас не только в анализе техники и технологии, но может быть применена и к современному информационному обществу в его различных аспектах (в анализе коммуникаций, идеологий, знания). Развитие марксизма с учетом его духа и буквы, осуществленное Ильенковым, дает пример творческого отношения к философским системам.

 

Список литературы

1. Бурова М. Л. Идентичность и идентификация в условиях информационного общества // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. – Тамбов: Грамота, 2014. – № 5 (43): в 3-х ч. – Ч. 2. – С.32–37.

2. Ильенков Э. В. Вершина, конец и новая жизнь диалектики / Философия и культура. – М.: Политиздат, 1991. – 464 с.

3. Ильенков Э. В. Гегель и «отчуждение» / Философия и культура. – М.: Политиздат, 1991. – 464 с.

4. Ильенков Э. В Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом мышлении. – М.: Российская политическая энциклопедия, 1997. – 468 с.

5. Ильенков Э. В. Диалектика и мировоззрение / Философия и культура. – М.: Политиздат, 1991. – 464 с.

6. Ильенков Э. В. Диалектическая логика: Очерки истории и теории. – 2-е изд., доп. – М.: Политиздат, 1984. – 320 с.

7. Ильенков Э. В. Об идолах и идеалах. 2-е изд. – Киев: Час-Крок, 2006. – 312 с.

8. Ильенков Э. В. Ленинская диалектика и метафизика позитивизма. – М.: Политиздат, 1980. – 175 с.

9. Комаров В. Д. Технологические науки: предмет и структура // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе [Электронный ресурс]. – 2013. – № 2. – С. 37–49. – Режим доступа: fikio.ru/?p=768 (дата обращения 30.09.2015).

10. Маркова Л. А. Артефакт – законы природы, артефакт – законы мышления // Эпистемология и философия науки. – 2011. – Т. 28. – № 2. С. 70–71.

11. Орлов С. В. Философский материализм в эпоху информационного общества (концепция материи и виртуальная реальность) // Философия и общество. – 2012. – № 1. – С. 42–54.

12. Орлов С. В. Виртуальная реальность как новая форма материального бытия // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе [Электронный ресурс]. – 2013. – № 2. – С. 82–87. Режим доступа: http://fikio.ru/?p=658 (дата обращения 30.09.2015).

13. Самарская Е. А. Социальные ценности и технический прогресс (историко-философский экскурс) // Философские науки. – 2014. – № 7. С. 52–65.

 

References

1. Burova M. L. Identity and Identification under Conditions of Information Society [Identichnost i identifikatsiya v usloviyakh informatsionnogo obschestva]. Istoricheskie, filosofskie, politicheskie i yuridicheskie nauki, kulturologiya i iskusstvovedenie. Voprosy teorii i praktiki. V 3 ch., Ch. 2 (Historical, Philosophical, Political and Law Sciences, Cultorology and Study of Art. Issues of Theory and Practice. In 3 vol., Vol. 2), Tambov, 2014, № 5 (43), pp. 32–37.

2. Ilyenkov E. V. The Summit, the End and the New Life of Dialectics [Vershina, konecz i novaya zhizn dialektiki]. Filosofiya i kultura (Philosophy and Culture). Moscow, Politizdat, 1991, 464 p.

3. Ilyenkov E. V. Hegel and “Alienation” [Gegel i "otchuzhdeniye"]. Filosofiya i kultura (Philosophy and Culture). Moscow, Politizdat, 1991, 464 p.

4. Ilyenkov E. V. The Dialectics of the Abstract and the Concrete in Scientific-Theoretical Thinking [Dialektika abstraktnogo i konkretnogo v nauchno-teoreticheskom myshlenii]. Moscow, Rossiyskaya politicheskaya entsiklopediya, 1997, 468 p.

5. Ilyenkov E. V Dialectics and World Outlook [Dialektika i mirovozzrenie]. Filosofiya i kultura (Philosophy and Culture). Moscow, Politizdat, 1991, 464 p.

6. Ilyenkov E. V. Dialectical Logic: Essays in History and Theory [Dialekticheskaya logika: ocherki istorii i teorii]. Moscow, Politizdat, 1984, 320 p.

7. Ilyenkov E. V. About Idols and Ideals. [Ob idolah i idealah]. Kiev, Chas-Krok, 2006, 312 p.

8. Ilyenkov E. V. Leninist Dialectics and the Metaphysics of Positivism [Leninskaya dialektika i metafizika pozitivizma]. Moscow, Politizdat, 1980, 175 p.

9. Komarov V. D. Technological Sciences: Their Subject and Structure. [Tekhnologicheskie nauki: predmet i struktura]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve [Philosophy and Humanities in Information Society], 2013, № 2, pp. 37–49. Available at: fikio.ru/?p=768 (accessed 30 September 2015).

10. Markova L. A. Artifact – the Laws of Nature, Artifact – the Laws of Thought [Artefakt – zakony prirody, Artefakt – zakony myshleniya]. Epistemologiya i Filosophiya nauki (Epistemology & Philosophy of Science), 2011, № 2. pp. 70–71.

11. Orlov S. V. Philosophical Materialism at the Epoch of Information Society (Conception of Matter and Virtual Reality) [Filosofskiy materializm v epokhu informatsionnogo obschestva (kontseptsiya materii i virtualnaia realnost)]. Filosofiya i obschestvo (Philosophy and Society), 2012, № 1, pp. 42–54.

12. Orlov S. V. Virtual Reality as a New Form of Material Being. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2013, № 2, pp. 88–91. Available at: http://fikio.ru/?p=654 (accessed 30 September 2015).

13. Samarskaya E. A. Social Values and Technological Progress (The Historical-Philosophical Digression) [Sotsialnye tsennosti i tekhnicheskiy progress (istoriko-filosofskiy ekskurs)]. Filosofskiye nauki (Philosophical sciences), 2014, № 7, pp. 52–65.

 
Ссылка на статью:
Бурова М. Л. Проблемы философии техники в творчестве Э. В. Ильенкова // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2015. – № 3. – С. 54–63. URL: http://fikio.ru/?p=1822.

 
© М. Л. Бурова, 2015

УДК 101.9

 

Комаров Виктор Дмитриевич – федеральное государственное казенное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Военная академия материально-технического обеспечения им. генерала армии А. В. Хрулёва», Военный институт (инженерно-технический), кафедра гуманитарных дисциплин, профессор, доктор философских наук, профессор.

E-mail: vdkomarov@mail.ru

191123, Россия, Санкт-Петербург, Захарьевская ул. д. 22,

тел.: 8(812)578-81-17.

Авторское резюме

Состояние вопроса: Экзистенциализм является, как известно, одним из главных направлений философии XX века. Вопреки распространенному мнению можно показать, что осмысление реальности с точки зрения экзистенциальной парадигмы было распространено и среди советских философов, в том числе – на философском факультете Ленинградского государственного университета.

Результаты: Главной причиной экзистенциалистской направленности научного творчества старшего поколения ученых философского факультета Санкт-Петербургского государственного университета стал их личный опыт участия в сражениях Великой Отечественной войны. Пребывание в военных условиях на грани между жизнью и смертью позволило им сформировать и выразить в своих трудах особую философскую концепцию жизни и человека, которую можно охарактеризовать как «марксистский экзистенциализм» или воинствующий экзистенциализм в современной марксистской философии. Экзистенциальная проблематика, практически забытая в период относительно спокойного мирного сосуществования различных политических систем, вновь привлекла к себе внимание после распада СССР и наступления длительного периода социальной нестабильности, продолжающегося в различных формах до сих пор. К числу философов-ветеранов Великой Отечественной войны, в работах которых присутствовала концепция марксистского экзистенциализма, можно отнести докторов философских наук, профессоров Амелина Петра Пименовича, Галактионова Анатолия Андриановича, Иванова Владимира Георгиевича, Кагана Моисея Самойловича, Казакова Анатолия Павловича, Комарову Веру Яковлевну, Корнеева Михаила Яковлевича, Подкорытова Геннадия Алексеевича, Смольянинова Ивана Федоровича, Федотова Василия Павловича, Шахновича Михаила Иосифовича, а также кандидатов философских наук, доцентов Купченко Ирину Петровну и Почепко Валерия Антоновича.

Область применения результатов: Обнаружение концепции марксистского экзистенциализма в трудах ученых философского факультета СПбГУ дает возможность более точно представить картину развития отечественной философии советского периода.

Выводы: В рамках философии марксизма на философском факультете Санкт-Петербургского (в прошлом Ленинградского) госуниверситета в советский период сложилось направление, которое можно охарактеризовать как «марксистский экзистенциализм». Важнейшей опорой для него послужил личный опыт ленинградских ученых – участников Великой Отечественной войны.

 

Ключевые слова: буржуазная философия; экзистенциализм; марксизм; воинствующий материализм; религиозная философия; материализм; страх и трепет; героическая мысль; оптимистическое свободомыслие; патриотизм.

 

Marxist Existentialism Presented in Works of Some Saint Petersburg Philosophers of the XX Century

 

Viktor Dmitrievich Komarov – Military Academy of the Material and Technical Maintenance Named after General of the Army A. V. Khrulev, Military Institute (engineering), Department of Humanities, professor, Doctor of Philosophy, Saint Petersburg, Russia.

E-mail: vdkomarov@mail.ru

22, Zakharievskaia st., St. Petersburg, Russia, 191123,

tel: +7(812)578-81-17.

Abstract

Background: Existentialism is known to be one of the main trends of XX century philosophy. By contrast to a prevailing opinion, one can say that the understanding of reality from the viewpoint of existential paradigm was spread among Soviet philosophers, with philosophers of St. Petersburg University being included.

Results: The main reason of existential trend in the works of senior generation philosophers of Saint Petersburg University was their participation in World War II. While being on the verge of life and death, they could formulate and express a peculiar conception of life and man in their works. This conception can be termed ‘Marxist existentialism’ or ‘militant existentialism in modern Marxist philosophy’, the latter being connected with V. I. Lenin’s term ‘militant materialism’. Existential discourse, in fact, forgotten during the period of peaceful co-existence between different political systems, again was paid attention to after the disintegration of the USSR and the beginning of the prolonged period of social instability which continues in this or that form. The philosophers-veterans of World War II, in whose works the conception of Marxist existentialism can be found, are professors P. Amelin, A. Galactionov, V. Ivanov, M. Kagan, A. Kazakov, V. Komarova, M. Korneev, G. Podkorijtov, I. Smolianinov, M. Shakhnovich, associate professors I. Kupchenko and V. Pochepko.

Research limitations: The conception of Marxist existentialism presented in some works of Russian philosophers gives us the opportunity to understand profoundly the development of Russian philosophy of the Soviet period.

Conclusion: In the framework of Marxist philosophy at the faculty of philosophy of St. Petersburg University during the Soviet period there appeared a trend which can be named ‘Marxist existentialism’. The private experience of philosophers-veterans of World War II is considered to be its main basis.

 

Keywords: bourgeois philosophy; existentialism; Marxism; militant materialism; religious philosophy; materialism; fear and trembling; heroic thought; optimistic freethinking; patriotism.

 

В год 75-летия философского факультета Санкт-Петербургского (в прошлом Ленинградского) государственного университета главным памятным событием, на мой взгляд, стал 20-миллионный марш «Бессмертного полка» по городам и весям России. Это означало, что 70-летие Великой Победы отметил сам Великий народ, творцы и наследники всемирно-исторической победы над фашизмом и милитаризмом. Я тоже как давний выпускник (1957) именитого советского факультета шагал по Невскому проспекту с портретом своего брата Валентина – ветерана Второй мировой, и вспоминал, прежде всего, тех учёных философского факультета ЛГУ, которые в конце 40-х годов пришли учиться человеческой мудрости на Менделеевскую линию, дом 5 с фронтов величайшей в истории войны.

 

Одни из них имели тяжелые ранения и увечья с поля боя, других сия печаль миновала, но у каждого из них в груди, под металлом боевых орденов и медалей билось живое сердце советского патриота. Каждый из них желал взглянуть на минувшую жесточайшую «битву миров» умудрёнными глазами и по-русски понять смысл тех сражений, что резко повернули влево ход мировой цивилизации.

 

В этом знаменательном году мы с гордостью и благодарным трепетом вспоминаем об интеллектуальных подвигах наших ветеранов войны – докторов философских наук, профессоров Амелина Петра Пименовича, Галактионова Анатолия Андриановича, Иванова Владимира Георгиевича, Кагана Моисея Самойловича, Казакова Анатолия Павловича, Комаровой Веры Яковлевны, Корнеева Михаила Яковлевича, Подкорытова Геннадия Алексеевича, Смольянинова Ивана Федоровича, Федотова Василия Павловича, Шахновича Михаила Иосифовича, а также кандидатов философских наук, доцентов Купченко Ирины Петровны и Почепко Валерия Антоновича.

 

Безусловно, все они испытали смертельный трепет первого боевого крещения и тяготы фронтовой службы Отечеству, но они же, советские патриоты, сумели преодолеть страх смерти и одержать психологическую победу над своей плотью, добыть интеллектуальную победу над физическим врагом. Мне представляется, что жизненный подвиг наших славных коллег можно по-новому понять с философской позиции воинствующего экзистенциализма.

 

Традиционно можно утверждать, что наши соратники по философскому факультету Ленгосуниверситета постигали и решали актуальные философские проблемы с позиций завещанного В. И. Лениным воинствующего материализма. Однако их преимущество перед нами было в том, что они прошли сквозь кровавые, чрезвычайные «пограничные ситуации». Они побывали на военной грани между жизнью и смертью. Они интеллектуально постигли голую правду человеческого существования в ХХ веке. Они – листья ветки, которую можно назвать «марксистский экзистенциализм».

 

В отечественной философской культуре 80-х – 90-х годов ХХ в. почти исчезла тема экзистенциализма как философии человеческого существования. Видимо, сказалась благость свободомыслия в условиях предыдущего 40-летнего периода мирного сосуществования двух разнотипных общественных систем. Однако, когда трагически погиб Советский Союз, возник однополярный мир, и в общественном сознании постсоветской России сформировалась патриотически-мемориальная парадигма относительно Отечественной войны 1812–1814 годов, затем 300-летия Дома Романовых, 100-летия Первой мировой войны и, наконец, по поводу 70-летия Великой Победы, – тогда наши интеллектуалы стали рассуждать о проблемах человеческого бытия в стиле классического экзистенциализма как эклектичной философии существования, иногда даже склоняясь перед западной «волей к смерти».

 

Здесь важно напомнить, что первый вариант западнического осмысления проблем человеческого существования в условиях глобальной войны предложил датский философ Сёрен Кьеркегор, который в 1843 году опубликовал свою книгу «Страх и трепет». В ней он по существу впервые попытался осмыслить трагические впечатления западного обывателя от ужасов наполеоновских войн.

 

Классический экзистенциализм как философия существования своеобразно выразил дух ожесточения классовой борьбы в предчувствии Первой мировой войны, дух смертельной «схватки миров» в её ходе и сложился как направление трагической мысли культур, столкнувшихся в период Второй мировой войны. Зарождение и эволюцию этого философского направления хорошо показала доцент философского факультета МГУ Пиама Павловна Гайденко в своей книге 1963 года [см.: 3].

 

Для нас важно отметить, что первые всплески этой «философии трагического человечества» на рубеже веков выразила русская религиозная философия в лице Н. А. Бердяева и Л. И. Шестова (Шварцмана). Превозмогая (каждый по-своему) дух обыденного рассудка философствования различных народов, Лев Шестов избрал парадигму откровения, а Николай Бердяев – позицию «умозрения над схваткой». Впоследствии после начавшейся в 1917–1920 годах «вселенской революции духа» это парадигмальное раздвоение русской философии экзистенциализма породило противоречивые философские течения в немецкой и французской культурах. Условно их можно трактовать как атеистическое (оптимистическое) и религиозное (пессимистическое) течения западноевропейской философской мысли. Примерно такая картина эволюции экзистенциализма вырисовывается в трудах Э. Ю. Соловьёва доперестроечного периода.

 

В связи с нашей темой меня больше привлекает методологическая позиция Николая Александровича Бердяева как классического русского философа и почётного доктора Кембриджского университета. Если сопоставить работы Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма» (Париж, 1931) и «Русская идея» (Париж, 1955), то яснее становится «народный реализм» его религиозно-философского мировоззрения. Раннее увлечение марксизмом не прошло для него бесследно, так что можно утверждать, что, пребывая в ссылке на христианском Западе и почитаемый там как основатель философии персонализма, Николай Бердяев до конца жизни оставался потомственным русским патриотом в статусе «православного атеиста».

 

Советские ленинградские философы особенно уважали жизненный оптимизм Н. А. Бердяева, его антифашистскую идеологическую позицию во время Великой Отечественной войны и его реалистическое отношение к советскому социализму [см.: 4]. «Советский патриотизм» Бердяева, выразившийся в его трудах периода Второй мировой войны, привлёк внимание ведущих профессоров нашего факультета к его позиции реалистического персонализма и своеобразного, так я его называю, «воинствующего экзистенциализма».

 

Н. А. Бердяев понимал, что Россия, победившая ударную силу мирового антигуманизма и западной буржуазности, стала местом последнего и успешного испытания реального гуманизма. Он выражал надежду, что именно в этой победившей России «будет создан иной, более справедливый, чем просто буржуазный, строй, и она сможет выполнить предназначенную ей миссию – стать объединительницей восточного (религиозного) и западного (гуманистического) начал истории» [там же, с. 51].

 

В определённом смысле можно считать, что поколение фронтовиков, окончивших курс философского факультета Ленгосуниверситета, к началу 50-х годов ХХ в. унаследовало в своих трудах лучшие традиции русского основоположника экзистенциализма и персонализма. Постараюсь показать это на конкретных персоналиях.

 

Выходец из крестьянской семьи (Ленинградская область) Михаил Яковлевич Корнеев (1926–2002) закончил войну в звании гвардии старшего сержанта ВВС. Его знакомство с «пограничными ситуациями» началось в декабре 1941 г. на дорогах, ведущих к Ораниенбаумскому плацдарму, и продолжилось после призыва в Советскую Армию в июне 1944 года. После этого 18-летний боец встречался со смертельными ситуациями на 3-м Белорусском и 3-м Прибалтийском фронтах.

 

В 1948 г. орденоносец Михаил Корнеев поступил на заочное отделение философского факультета ЛГУ (служил в Калининграде), а в 1951 году был после демобилизации переведён на дневное отделение нашего факультета. Он закончил его с отличием в 1953 году. Сочетая активную комсомольскую работу в Университете с научными исследованиями, молодой ветеран Великой Отечественной войны, будучи преподавателем философского факультета, защитил в 1957 г. кандидатскую диссертацию по проблеме «Наука и надстройка». В идеологически сложный переходный период Михаил Яковлевич отважился защитить в 1971 г. докторскую диссертацию «Проблемы социальной типологии личности в марксистской и буржуазной социологии». Вполне закономерно этот боец ленинской партии стал руководить с 1972 по 1992 год факультетской кафедрой современной зарубежной философии и социологии.

 

Профессор М. Я. Корнеев привнёс заряд воинствующего материализма в университетские аудитории молодых африканских республик (Мали и Гвинея, 1965–1968 гг.), где познакомился с вариантами французского экзистенциализма. Советский доктор философских наук «показал класс» воинствующего экзистенциализма и при чтении лекций в Лейпцигском университете (1973; 1980; 1983) и университете Ориенте (республика Куба, 1979–1980).

 

На вершине своей творческой деятельности кавалер ордена Отечественной войны и трёх боевых медалей М. Я. Корнеев стал всемирно известным основателем советской научной школы по философской компаративистике и заслуженным деятелем науки Российской Федерации. Был мастером спорта СССР по лыжам.

 

Весьма показателен в обозначенном отношении творческий путь моего научного руководителя по кандидатской диссертации – профессора Анатолия Павловича Казакова (1920–1975). Выходец из крестьян Нижегородской губернии, он героически прошёл всю Великую Отечественную войну. Среди его боевых наград главной была та, что считалась высшим отличием солдатской доблести – орден Славы III степени. Будучи человеком цыганского темперамента, Казаков не знал страха ни в рукопашной схватке с фрицами, ни в идеологической битве.

 

Окончив в 1949 г. курс философского факультета ЛГУ, Анатолий Павлович был принят здесь в аспирантуру и по окончании её защитил кандидатскую диссертацию по категориям марксистско-ленинской философии. Я счастлив, что именно доцент Казаков был квалифицированным руководителем по моей дипломной работе «Диалектическая логика и практика» (1957). Уже тогда мы поняли, что военная практика 40-х годов ХХ века дорогами Великой войны, а потом и кровью героических защитников советского социалистического дела на века подтвердила суровую правду К. Маркса, поставившего философскую категорию практики в основу научной теории бытия и познания.

 

В переломные 60-е годы русский философ-диалектик А. П. Казаков с позиций исторического материализма высветил основы научной теории общественного прогресса, заложенные знаменитыми предшественниками социологии ленинизма – П. Л. Лавровым, Н. М. Ковалевским, Н. К. Михайловским. Его докторская диссертация «Теория прогресса в русской социологии конца XIX века» стала достойным сертификатом для ведущего профессора кафедры философии гуманитарных факультетов ЛГУ. Жаль, что его жизнь оборвалась ранее пенсионного возраста.

 

Участник Великой Отечественной войны, потерявший в боях ногу, Анатолий Андрианович Галактионов родился в Петрограде (1922) и, как его ровесники, окончил философский факультет ЛГУ в 1949 г. Ознакомившись с работой Г. В. Плеханова «Materialismus militans» и другими трудами выдающегося пропагандиста марксизма в России, аспирант Галактионов посвятил свою кандидатскую диссертацию анализу плехановской концепции русской материалистической философии XIX в. (1951).

 

Успешная преподавательская работа А. А. Галактионова на кафедре истории философии ЛГУ с 1952 г. была во многом обусловлена исследованием свободной и бесстрашной философской мысли А. Н. Радищева, М. А. Фонвизина, революционных демократов. Вместе с П. Ф. Никандровым, борясь за объективное освещение истории оригинальных концепций русской философии, доцент Галактионов А. А выступил инициатором их совместной докторской диссертации по истории русской философии (1966). Затем ими же была написана одна из первых марксистских монографий по истории русской философии.

 

Марксистская методология исследования историко-философского процесса в России позволила профессору Галактионову заострить специфический русский материализм против глобального пессимизма западноевропейской философской мысли XIX–XX веков. В своих новаторских трудах он показал, что с 40-х годов XIX века русская философия «становится “главным стволом мировой философской мысли, параллельным марксизму”, а с началом ХХ в. она превращается в центр марксистской мысли, которая “сняла” научное, диалектико-материалистическое направление русской философии как одного из родников ленинизма» [1, с. 208]. В таком понимании все направления свободолюбивой русской мысли предстали как воинствующий экзистенциализм революционных мыслителей – в противоположность пессимистической деградации западноевропейской философии.

 

Долгая жизнь Владимира Георгиевича Иванова (1922–2006) сложилась своеобразно: родился в Саратове, а всю войну прослужил на Тихоокеанском флоте. После демобилизации старшина I статьи ВМФ СССР заинтересовался вопросами психологии человека на войне и в 1952 году успешно закончил психологическое отделение философского факультета ЛГУ.

 

Аспирант кафедры психологии того же факультета Иванов В. Г. своей кандидатской диссертацией по педагогике (1956) отметил великую силу коллективизма в преодолении острых психологических ситуаций. Фиксируя в последующих работах ведущую роль разума и оптимистических идей в социально-психологических процессах, Владимир Георгиевич в 1973 году защитил докторскую диссертацию по философской проблеме «Коллектив и личность».

 

Интересно отметить, что знаменательный переход от психологии коллективизма к коммунистической идеологии он совершил будучи авторитетным в СССР заведующим кафедрой этики и эстетики в Ленгосуниверситете (1960–1989). Разрабатывая в 70-х – 80-х годах (на основе обобщения богатого опыта советских педагогов) проблемы нравственной культуры личности и теорию нравственных ценностей современного человека, доктор философских наук Иванов В. Г. создаёт такие значительные труды, как «История этики Древнего мира» (Л., 1980) и «История этики Средних веков» (Л., 1984).

 

Жаль, что по разным обстоятельствам ветерану Великой войны не удалось окончить книгу по истории этики в современную эпоху. Считаю, что это – завет его ученикам на ближайшие 5–10 лет.

 

Студент филологического факультета Ленинградского университета Моисей Каган (1921–2005) ушёл в июле 1941 г. на фронт добровольцем в составе народного ополчения и был ранен при обороне Ленинграда. Кавалер медали «За отвагу» лечился в госпиталях и был признан инвалидом войны.

 

Послужив политруком в Пермском госпитале, Моисей Самойлович вернулся в 1944 г. в Ленинград, где за участие в военных действиях был отмечен медалью «За оборону Ленинграда». Одновременно вёл научно-педагогическую работу как аспирант и затем ассистент кафедры истории искусств исторического факультета Ленгосуниверситета. Историко-эстетическое осмысление М. С. Каганом стыков жизни и смерти в прошлом и настоящем человеческом бытии побудило его подготовить кандидатскую диссертацию «Французский реализм XVII века» и успешно защитить её в 1948 году.

 

С 1960 года началась напряжённая работа доцента, затем профессора Кагана на философском факультете ЛГУ, где он в 1966 году защитил докторскую диссертацию по учебному пособию «Лекции по марксистско-ленинской эстетике». Уже в этом научном труде ветерана Великой Отечественной войны были выражены нотки воинствующего экзистенциализма, которые развернулись в синергетическую картину культурно-философского осмысления противоречивости человеческого бытия.

 

Можно смело сказать, что вершиной кагановского системного подхода к феноменальной экспликации синергетичного гуманитарного знания стала книга глобального масштаба: Каган М. С. «Се человек: Рождение, жизнь и смерть в волшебном зеркале изобразительного искусства» (СПб, 2001).

 

Вера Яковлевна Комарова (1919–2007), уроженка Великого Новгорода, с 1937 года училась сначала на историческом факультете Ленгосуниверситета, а с 1940 – на философском факультете. С сентября 1941 года – в Красной Армии, где была отмечена боевыми орденами и медалями. Демобилизовалась в 1945 году и в 1947 году окончила философское отделение нашего факультета. Инвалид войны по ранению. С 1950 года – в аспирантуре на кафедре истории философии ЛГУ, где была затем преподавателем, доцентом, профессором до 1991 года.

 

Защитив кандидатскую диссертацию по проблемам философии Аристотеля, Вера Яковлевна стала основательно изучать древнегреческий язык, демократическую культуру Античной цивилизации. Приближаясь к пенсионному возрасту, коммунист В. Я. Комарова защитила докторскую диссертацию «Становление философского материализма в Древней Греции. Логико-гносеологический аспект диалектики философского познания» (1976).

 

В своих трудах по проблемам становления философского материализма в древнегреческой культуре профессор Комарова В. Я. вскрыла диалектическую противоречивость человеческого бытия в этой цивилизации. Она показала, что Гераклит и Парменид искусно постигали диалектику бытия мира и бытия мысли о мире. Основанием этой диалектики оба философа считали бытие как таковое, как существующее само по себе. Русская исследовательница в ХХ в. установила, что античной философии был присущ апорийный характер. Считаю, что этот вывод – один из цивилизационных истоков воинствующего экзистенциализма всех последующих поколений философов-материалистов в мире.

 

Уральский парнишка Геннадий Подкорытов (1922) начал войну рабочим-десятиклассником. К концу Великой Отечественной войны стал инвалидом. Имея боевые награды и будучи на излечении в госпитале, успешно изучал историю в Пятигорском педагогическом институте (окончил в 1947 г.). Аспирантуру философского факультета ЛГУ окончил в 1951 г. и в своей кандидатской диссертации показал аналитические способности в области диалектической логики.

 

Ведя преподавательскую работу на философском факультете Ленгосуниверситета, Геннадий Алексеевич Подкорытов стал исследовать логику познания в гуманитарных науках. В итоге в 1968 г. он успешно защитил докторскую диссертацию «Историзм как метод научного познания».

 

Интерес ветерана войны с фашизмом к историзму как методу гуманитарного познания побудил профессора Подкорытова преподать марксистскую философию студентам и аспирантам чехословацких вузов в 1971–1972 годах. Став затем (1976–1986) заведующим кафедрой философии гуманитарных факультетов ЛГУ, профессор Г. А. Подкорытов воспитывал аспирантов и студентов нашего университета в духе воинствующего экзистенциализма марксистского толка. По его мнению, в историзме должно видеть и теорию мира, и метод его познания. При этом следует чётко различать принцип историзма и исторический метод.

 

Ветеран Великой Отечественной войны Иван Федорович Смольянинов (1923–1983) был ярким представителем воинствующего экзистенциализма в области марксистско-ленинской эстетики.

 

Инвалид войны по ранению, студент-фронтовик Смольянинов окончил в 1947 г. историко-философский факультет Воронежского госуниверситета и затем аспирантуру того же факультета (1951). В 1951–1967 гг. он – кандидат наук, преподаёт в Ленинграде различные дисциплины на кафедре марксизма-ленинизма Института им. И. Е. Репина Академии художеств СССР. Одновременно философские дисциплины Смольянинов преподает на философском факультете ЛГУ. Везде он позиционирует комплексный подход к проблемам связи эстетики с научно-техническим прогрессом и общественной практикой социализма.

 

В докторской диссертации «Проблема человека в марксистско-ленинской философии и эстетике» (1974) И. Ф. Смольянинов на основе практики художественного познания человека систематизирует огромный и разносторонний советский материал по проблеме человека. На этой методологической базе в последующих трудах он, будучи уже профессором кафедры философии гуманитарных факультетов ЛГУ, показывает, что динамичная личность бытийствует как продукт сложной диалектики природной и социальной детерминации человека.

 

Всеми своими трудами по проблемам человеческого существования в ХХ веке профессор И. Ф. Смольянинов обосновал реальную возможность построения универсальной модели личности как субъекта реального гуманизма.

 

К поколению советских воинов, не ведавших «страха и трепета» западных граждан перед лицом германского фашизма, относился и мой коллега по кафедре исторического материализма Валерий Антонович Почепко (1922–1975). Украинский десятиклассник Валерий встретил войну в рядах Красной Армии, будучи уже опытным мастером бокса. Теперь ему предстояло 4 года, преодолевая страх смерти, без трепета перед фашистской силой защищать Советскую власть и отстаивать перед злейшим врагом человечества ленинско-сталинское дело трудового народа.

 

Отмеченный орденом Боевого Красного Знамени и другими боевыми наградами, в частности, за участие в штурме Кенигсберга, В. А. Почепко в 1951 г. окончил с отличием философский факультет ЛГУ и затем успешно защитил кандидатскую диссертацию «Социалистическая государственность и общественное коммунистическое самоуправление» (1964), где показал современное значение методологии воинствующего материализма.

 

Между прочим, современным сторонникам неокантианства не мешало бы знать, что, как вспоминал Валерий Антонович, во время посещения группой советских офицеров могилы И. Канта в только что взятом Кенигсберге кто-то из них задал покойному философу риторический вопрос: «Теперь-то ты понимаешь, Кант, что материя первична?!».

 

Работая с 1967 года доцентом на головной кафедре философского факультета ЛГУ, В. А. Почепко разрабатывал тему докторской диссертации по проблемам теории социальной революции. К сожалению, до своей смерти (в октябре 1975 года), он успел лишь опубликовать монографию «Ленин и проблемы мирового революционного процесса» (Л., Изд-во Ленинградского ун-та, 1975. – 103 с.) Революционный энтузиазм советского воина-победителя стал лучшим ответом на интеллектуальные терзания немецких и французских философов-экзистенциалистов.

 

* * *

В связи с некоторыми обстоятельствами мне не удалось конкретизировать обозначенную в заголовке позицию ряда перечисленных ветеранов философского факультета старейшего Российского университета. Одно только можно сказать твёрдо: все они были высокоинтеллектуальными носителями коммунистической партийности в мировой философии. Они с честью преодолели в своём научном творчестве все препоны судьбы, связанные с «Ленинградским делом» и со сложными событиями в отечественной философской науке и образовании в конце XX – начале XXI века.

 

Есть надежда на то, что выпускники философского факультета (Института философии) Санкт-Петербургского государственного университета конца XX – начала XXI веков не упустят из виду тот мудрый интеллектуальный багаж, которые оставили им в наследство наши ветераны идеологических битв ХХ века.

 

Литература

1. Алексеев П. В. Философы России XIX–XX столетий: биографии, идеи, труды. – М.: Академический Проект, 2002. – 1152 с.

2. Профессора Санкт-Петербургского государственного университета: биобиблиографический словарь / Сост. Г. А. Тишкин. – СПб.: Издательский дом Санкт-Петербургского университета, 2004. – 756 с.

3. Гайденко П. П. Экзистенциализм и проблемы культуры. – М.: Высшая школа, 1963. – 120 с.

4. Ермичёв А. А. Бердяев Николай Александрович // Русская философия: Энциклопедия. – М.: Книжный Клуб Книговек, 2014. – С. 49–51.

 

References

1. Alekseev P. V. Philosophers of Russia of XIX–XX Centuries: Biographies, Ideas, Works [Filosofy Rossii XIX–XX stoletiy: biografii, idei, trudy]. Moscow, Akademicheskiy Proekt, 2002, 1152 p.

2. Tishkin G. A. Professors of Saint PetersburgStateUniversity: Bibliographic Dictionary [Professora Sankt-Peterburgskogo gosudarstvennogo universiteta: biobibliograficheskiy slovar]. Saint Petersburg, Izdatelskiy dom Sankt-Peterburgskogo universiteta, 2004, 756 p.

3. Gaydenko P. P. Existentialism and the Problems of Culture [Ekzistentsializm i problemy kultury]. Moscow, Vysshaya shkola, 1963, 120 p.

4. Ermichev A. A. Berdyaev Nikolay Aleksandrovich [Berdyaev Nikolay Aleksandrovich]. Russkaya filosofiya: Entsiklopediya (Russian Philosophy: Encyclopedia). Moscow, Knizhnyy Klub Knigovek, 2014, pp. 49–51.

 
Ссылка на статью:
Комаров В. Д. Образец воинствующего экзистенциализма в трудах профессоров философского факультета Ленинградского государственного университета // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2015. – № 3. – С. 13–23. URL: http://fikio.ru/?p=1819.

 
© В. Д. Комаров, 2015