Tag Archives: Философия информационного общества

УДК 101.1; 316.324.8; 316.6

 

Крайнов Андрей Леонидович – Саратовский государственный аграрный университет имени Н. И. Вавилова, кафедра социально-правовых и гуманитарно-педагогических наук, доцент, кандидат философских наук, доцент, Саратов, Россия.

Email: krainoval@sgau.ru

SPIN: 1008-4432

ORCID: 0000-0002-2129-0065

Авторское резюме

Состояние вопроса: Проблему интернет-зависимости можно считать одной из глобальных проблем современности. Информационные технологии так прочно вошли в повседневную жизнь человека, что он уже не мыслит без них свое бытие.

Результаты: Компьютеры, смартфоны, умные часы, смарт-телевизоры, игровые приставки и прочие гаджеты, объединенные с помощью беспроводных технологий в единую сеть с выходом в Интернет, подчиняют себе человеческое сознание и волю, завоевывая первое место в системе ценностей. Усиление зависимости от электронных девайсов чревато изменением социального поведения и когнитивных способностей человека. Перегрузка мозга огромным количеством информационного шума приводит к развитию стрессов и психических заболеваний. Преодолеть интернет-зависимость в современных условиях достаточно проблематично, но можно постараться снизить ее негативное влияние на человека.

Выводы: Проблему интернет-зависимости надо по праву поставить в один ряд с экологической, демографической, техногенной проблемами общества. Можно предположить два варианта дальнейшего развития событий: либо человечество придет к состоянию, когда все, что только можно, будет чипировано и подключено к сети Интернет, либо принятые на государственном уровне своевременные меры по профилактике и предотвращению интернет-зависимости смогут минимизировать ее негативное влияние на будущие поколения.

 

Ключевые слова: информационное общество; гаджеты; интернет-зависимость; глобальные проблемы современности; информационные технологии.

 

Internet Addiction as a Global Problem of Our Time

 

Krainov Andrey Leonidovich – Saratov State Agrarian University named after N. I. Vavilov, Department of Humanities, Associate Professor, PhD (Philosophy), Saratov, Russia.

Email: krainoval@sgau.ru

Abstract

Background: The problem of Internet addiction is considered to be one of the global problems of our time. Information technologies have come into the everyday life so firmly that people can no longer imagine their lives without them.

Results: Computers, smartphones, smart watches, smart TVs, game consoles and other gadgets, connected by wireless technologies into a single network with Internet access, subjugate human consciousness and will, taking first place in the value system. Increased dependence on electronic devices is fraught with changes in social behavior and cognitive abilities of people. Overloading the brain with a huge amount of information noise leads to the development of stress and mental illness. Overcoming Internet addiction in modern conditions is quite problematic, but one can try to reduce its negative impact.

Conclusion: The problem of Internet addiction should be by right on a par with the environmental, demographic, and technogenic problems of society. One can assume two options for the further case scenario: either humanity will reach a stage where everything that is possible will be microchipped and connected to the Internet, or timely measures taken at the state level to prevent Internet addiction will be able to minimize its negative impact on generations to come.

 

Keywords: information society; gadgets; Internet addiction; global problems of our time; information technology.

 

Проблема интернет-зависимости чрезвычайно актуальна. Это обусловлено невозможностью отказаться от использования подключенных к глобальной телекоммуникационной сети Интернет устройств – как в бизнесе, так и в личных целях. Современный человек вынужден, даже против своей воли, использовать смартфон вместо кнопочного мобильного телефона стандарта связи 2G, быть зарегистрированным в различных социальных сетях, использовать корпоративные онлайн-приложения и прочие сервисы Интернета. Постоянная алертность от ожидания новых сообщений электронной почты, социальных сетей и мессенджеров постепенно меняет его психику и модель социального поведения, увеличивая социальную напряженность.

 

С точки зрения социальной психологии о наступлении интернет-зависимости или аддикции можно говорить, когда у человека постоянно присутствует навязчивое состояние – стремление проверять электронную почту и прочие сервисы Интернет, увеличиваются проведенное им время в сети и расходы на коммуникацию. Таким образом, потребитель интернет-услуг все время предвкушает следующий сеанс онлайн [см.: 1, с. 45]. Согласно исследованию агентства Business Insider, уведомления смартфона повышают уровень стресса, присутствие смартфона вблизи снижает продуктивность работы, постоянный доступ к информации отупляет мозг и повышает утомляемость, а просмотр смартфона перед сном способствует недосыпу [см.: 2]. Поведение человека меняется существенным образом, если в силу определенных обстоятельств любимого гаджета не оказалось рядом (забыл, украли), либо им нельзя воспользоваться (села батарея, наложили арест). Из-за смартфонов разрушаются семьи, отношения, происходят убийства и прочие асоциальные деяния, так как смартфон является alter ego своего владельца, и далеко не каждый готов расстаться со своим виртуальным двойником в угоду отношениям в реальном мире.

 

Условная анонимность и возможность создавать множество аватаров превращает виртуальную среду в место реализации человеческих фантазий. Один и тот же пользователь Интернет одновременно может быть волшебником в компьютерной игре, страстным любовником на сайте для взрослых, известным ученым на научном форуме, не раскрывая своей истинной сущности. Он может собрать в свою коллекцию максимальное количество друзей в социальных сетях, выбирая их по социальному статусу, и очень гордиться этим достижением. Таким образом, пользователь интернет-среды невольно становится бодрийяровским симулякром, за которым ничего не стоит, все данные, указывающие на него, могут быть ложными, даже номер сотового телефона, используемый при регистрации.

 

Такие перспективы виртуального мира очень выгодны различного рода мошенникам, чья деятельность в сети Интернет каждым годом становится более дерзкой. Что способствует росту противоправных действий онлайн? На первый взгляд, проблема вполне ясна и связана с освоением представителями преступного мира перспективной ниши, но, как известно, бдительного человека практически невозможно провести. Следовательно, причина роста онлайн-преступности кроется и в самих жертвах. А здесь необходимо философское осмысление проблемы.

 

Согласно Д. Р. Латфуллиной, проникновение информационных технологий в нашу жизнедеятельность произвело существенные изменения в личности и сознании человека [см.: 3, с. 489]. Анализ онлайн-сервиса Think with Google показывает, что у зумеров-центениалов – поколения, родившегося после 2000 года, концентрация внимания на 25 % ниже, чем у их предшественников – представителей поколения Y. Миллениалы или поколение «некст» способны удерживать внимание 12 секунд, а центениалы – всего 8. Поколение Z легче принимает информацию на веру, также его представители лишь в 30 % случаях перепроверяют рекламные сообщения, что меньше на 10 % поколения Y [см.: 4]. По сравнению с представителями поколения X, которые помнят жизнь без Интернета и информационных технологий, ни первые, ни вторые не способны анализировать серьезные массивы информации, критически осмысливать получаемые данные, но, самое главное, они не способны ни на секунду обойтись без гаджетов, так как практически родились с ними.

 

Наряду со слабым вниманием у поколения Google (общий термин для обозначения представителей цифрового поколения) наблюдаются повышенная доверчивость, гендерная и расовая толерантность, информационная открытость, предпочтение коротким видео как наиболее оптимальному способу передачи информации. По данным Commscope, 100 % центениалов проверяют смартфон хотя бы 5 раз за час. Причем 7 из 10 совершеннолетних представителей поколения Z делают это каждые 2 минуты [см.: 4].

 

Слабая концентрация внимания и плохая память являются следствием клипового мышления. Феномен клиповой культуры, продуктом которой является клиповое мышление, был описан американским философом Элвином Тоффлером. К ее особенностям относятся мозаичность и фрагментарность образа, быстрая смена одних образов другими, алогичность, яркость и кратковременность, отрывочность информации и быстрое исчезновение целых массивов данных. Если на момент создания Тоффлером данного понятия (1970 г.) информационное воздействие на человека было сравнительно невелико, так как основными медиаканалами общества были газеты, радио и телевидение (причем термин “blip culture” относится главным образом к последнему, «блип» – это мерцающая точка на экране), то с развитием сети Интернет информационный поток, охвативший человека, стремительно вырос. Желание везде успеть, мысленно обработать огромные объемы информации, поступающей из различных сервисов и служб Интернета, формирует естественную защиту мозга от перегрузок, заставляя наше сознание поверхностно воспринимать поступающие данные.

 

Таким образом, глобальной проблемой современного общества является постепенная трансформация сознания каждого нового поколения. В связи с этим интересно рассмотреть особенности детей, родившихся после 2010 года, которых некоторые ученые называют поколением альфа. Считается, что его представители одновременно существуют в нескольких мирах: реальном, виртуальном, мире дополненной реальности и воображаемом мире, каждый из которых наложен друг на друга в их сознании [см.: 5]. Но проблема с концентрацией внимания у них еще выше, чем у центениалов: они способны концентрировать внимание всего на одну секунду [см.: 6]. Они совершенно не воспринимают классический текст, который требует послогового прочтения и анализа. Их текст – это образы, звуки, инфографика, клипы.

 

На основе вышеперечисленных особенностей подрастающего поколения можно заключить, что жить, учиться и работать они смогут исключительно при наличии Интернета и всевозможных подключенных к нему гаджетов. Это означает, что они совершенно не готовы к экстремальным или диким условиям существования – вдали от цивилизации, в сельской глубинке, в условиях техногенной катастрофы. Скорее всего, они не смогут работать на аналоговом оборудовании, заниматься классической научной деятельностью, выполнять монотонные операции, требующие высокой концентрации внимания. Конечно, данный прогноз является очень условным, но знакомство с информационными технологиями с двухлетнего возраста коренным образом меняет способности сознания и познания окружающего мира.

 

Дети-альфа космополитичны по своей природе, у них нет привязки к своей стране, они не смогут быть патриотами, так как их мир – это мир без границ. Они скорее всего начнут делать карьеру в области информационных технологий. Гиганты ИТ-индустрии по всему миру ждут новое поколение детей, с пеленок умеющее пользоваться Интернет.

 

Из описанных выше фактов очевидно, что бороться с интернет-зависимостью совершенно бессмысленно. Пока живы представители поколения Х, которые застали период существования человечества до Интернета и массового применения информационных технологий, данные попытки в вялотекущем режиме предпринимаются. Как только поколение альфа повзрослеет и обзаведется детьми, проблема интернет-зависимости перестанет существовать. Следует отметить, что тонкость вопроса заключается в том, что далеко не во всех странах интернет-зависимость считается болезнью, следовательно, отношение к ней со стороны государства и общества совершенно разное. В США и в России, например, интернет-зависимость не является заболеванием, а в Австралии, Китае, Японии, Индии, Италии, Южной Корее и Тайване – является [см.: 7].

 

В 2017 году в методы лечения интернет-зависимости в китайских клиниках входила практика электрошоковой терапии в центре Шаньдун, которая применялась к пациентам-подросткам. Сейчас Китай отказался от применения электрошока, но одним из эффективных способов борьбы с интернет-зависимостью в Поднебесной является система трудовых лагерей. В них зависимые подростки занимаются физическим трудом на основе жесткой армейской дисциплины под присмотром военных. За невыполнение правил одним из учеников наказывают всю группу [см.: 8].

 

В Южной Корее в 2011 году правительство приняло «закон Золушки», запрещающий детям младше 16 лет играть в сетевые видеоигры с 12 ночи до 6 утра. К методам борьбы с интернет-зависимостью относят также силовые упражнения и физические нагрузки. Телефоном пациентам разрешают пользоваться не больше часа в день [см.: 9].

 

В Японии ситуация с интернет-зависимостью одна из самых серьезных в мире. Продвинутая японская молодежь активно использует онлайн-технологии для решения всех своих жизненных задач, отдавая наибольшее предпочтение социальным медиа. В 2013 году японское министерство образования решило создать специальные рехаб-лагеря для детей от 12 до 18 лет. Большую роль японцы отводят просветительной работе с молодежью в школах, где на наглядных примерах показывают все риски данной зависимости [см.: 10].

 

Таиланд предлагает интернет-зависимым пациентам 45-дневный курс реабилитации без использования каких-либо электронных устройств. Он включает в себя групповую и индивидуальную терапии по 25 часов в неделю и физические нагрузки [см.: 7].

 

В России в скором времени может измениться ситуация по отношению к интернет-зависимости. В 2022 году вступит в силу новый классификатор болезней (МКБ-11), в котором некоторые формы интернет-зависимости будут классифицироваться как заболевания. Например, «нарушения, вызванные патологическим влечением к играм, преимущественно в онлайне» [7]. Это очень значимое нововведение, так как сам факт признания интернет-зависимости болезнью говорит о том, что государство будет финансировать ее профилактику и лечение. Без государственного вмешательства невозможно браться за борьбу с таким глобальным по охвату населения заболеванием.

 

Таким образом, проблему интернет-зависимости по праву можно поставить в один ряд с экологической, демографической, техногенной проблемами общества. Нет единого подхода к ее решению, более того, не во всех странах есть осознание, что это проблема. Но бесспорен факт, что интернет-зависимость меняет общество, и эти изменения в дальнейшем трудно будет прогнозировать. Можно предположить два варианта дальнейшего развития событий: либо человечество придет к состоянию киберпанка и трансгуманистическим ожиданиям, когда всё, что только можно, будет чипировано и подключено к сети Интернет, либо принятые на государственном уровне своевременные меры по профилактике и предотвращению интернет-зависимости смогут сдерживать ее негативное влияние на будущие поколения.

 

Список литературы

1. Ушакова Е. С. Интернет-зависимость как проблема современного общества // Личность в меняющемся мире: здоровье, адаптация, развитие. – 2014. – № 1 (4). – С. 44–51. – URL: http://humjournal.rzgmu.ru/en/art&id=64 (дата обращения 20.10.2020).

2. Стресс и разрушенные отношения. Как смартфоны влияют на наш мозг // Новости высоких технологий – Hi-Tech Mail.ru. – URL: https://hi-tech.mail.ru/review/stress-i-razrushennye-otnosheniya-kak-smartfony-vliyayut-na-nash-mozg/ (дата обращения: 20.10.2020).

3. Латфуллина Д. Р., Нуруллина Н. А. Влияние информационных технологий на новое поколение // Ученые записки Казанского филиала «Российского государственного университета правосудия». – 2016. – Т. 12. – С. 488–493.

4. Чем отличаются поколения Y и Z – и о чем брендам с ними разговаривать // Think with Google. – URL: https://tinyurl.com/y62gaeox (дата обращения: 20.10.2020).

5. Кузнецова-Райс Н. Поколение Альфа: о чем думают дети новой формации // Tatler – журнал о светской жизни. – URL: https://www.tatler.ru/heroes/pokolenie-alfa-o-chem-dumayut-deti-novoj-formacii (дата обращения: 20.10.2020).

6. На смену поколению Z идет новое – альфа. Почему к нему стоит присмотреться прямо сейчас // AdMe – Творчество. Свобода. Жизнь. – URL: https://www.adme.ru/svoboda-kultura/na-smenu-pokoleniyu-z-idet-novoe-alfa-pochemu-k-nemu-stoit-prismotretsya-pryamo-sejchas-2256465/ (дата обращения: 20.10.2020).

7. Взнуздаева М. От электрошока до лагерей для взрослых: как лечат интернет-зависимость во всем мире // vc.ru – бизнес, технологии, идеи, модели роста, стартапы. – URL: https://vc.ru/offline/63797-ot-elektroshoka-do-lagerey-dlya-vzroslyh-kak-lechat-internet-zavisimost-vo-vsem-mire (дата обращения: 20.10.2020).

8. Китай лечит интернет-зависимых подростков в исправительных лагерях // РИА Новости. – URL: https://ria.ru/20140702/1014397624.html (дата обращения: 20.10.2020).

9. Персианинов Р. «Я играл в видеоигры 15 часов в день, а фоном работал Netflix»: как лечат интернет-зависимых // TJ – новости интернета. – URL: https://tjournal.ru/flood/45487-rehabs (дата обращения: 20.10.2020).

10. Ёсиаки Х. «Зависимые от связей»: особенности японской Интернет-зависимости // Современный взгляд на Японию. – URL: https://www.nippon.com/ru/currents/d00102/ (дата обращения: 20.10.2020).

 

References

1. Ushakova E. S. Internet Addiction as a Problem of Modern Society [Internet-zavisimost kak problema sovremennogo obschestva] Lichnost v menyayuschemsya mire: zdorove, adaptatsiya, razvitie (Personality in a Changing World: Health, Adaptation, Development), 2014, no. 1 (4), pp. 44–51. Available at: http://humjournal.rzgmu.ru/en/art&id=64 (accessed 20 October 2020).

2. Stress and Broken Relationships. How Smartphones Affect Our Brains [Stress i razrushennye otnosheniya. Kak smartfony vliyayut na nash mozg]. Available at: https://hi-tech.mail.ru/review/stress-i-razrushennye-otnosheniya-kak-smartfony-vliyayut-na-nash-mozg/ (accessed: 20 October 2020).

3. Latfullina D. R., Nurullina N. A. Influence of IT on Young Generation [Vliyanie informatsionnykh tekhnologiy na novoe pokolenie]. Uchenye zapiski Kazanskogo filiala “Rossiyskogo gosudarstvennogo universiteta pravosudiya” (Scientific Notes of the Kazan Branch of the “Russian State University of Justice”), 2016, vol. 12, pp. 488–493.

4. How Generations Y and Z Differ – and What Brands to Talk to Them [Chem otlichayutsya pokoleniya Y i Z - i o chem brendam s nimi razgovarivat]. Available at: https://tinyurl.com/y62gaeox (accessed: 20 October 2020).

5. Kuznetsova-Rays N. Generation Alpha: What the Children of the New Formation Think About [Pokolenie Alfa: o chem dumayut deti novoy formatsii]. Available at: https://www.tatler.ru/heroes/pokolenie-alfa-o-chem-dumayut-deti-novoj-formacii (accessed: 20 October 2020).

6. Generation Z Is Being Replaced by a New One – Alpha. Why You Should Take a Closer Look at It Right Now [Na smeny pokoleniyu Z idet novoe – alfa. Pochemu k nemu stoit prismotretsya pryamo seychas]. Available at: https://www.adme.ru/svoboda-kultura/na-smenu-pokoleniyu-z-idet-novoe-alfa-pochemu-k-nemu-stoit-prismotretsya-pryamo-sejchas-2256465/ (accessed: 20 October 2020).

7. From Electroshock to Adult Camps: How Internet Addiction Is Treated Around the World [Ot elektroshoka do lagerey dlya vzroslykh: kak lechat internet-zavisimost vo vsem mire]. Available at: https://vc.ru/offline/63797-ot-elektroshoka-do-lagerey-dlya-vzroslyh-kak-lechat-internet-zavisimost-vo-vsem-mire (accessed: 20 October 2020).

8. China Treats Internet Addicted Teenagers in Correctional Camps [Kitay lechit internet-zavisimykh podrostkov v ispravitelnykh lageryakh]. Available at: https://ria.ru/20140702/1014397624.html (accessed: 20 October 2020).

9. Persianinov R. “I Played Video Games 15 Hours a Day, and Netflix Was Working in the Background”: How Internet Addicts Are Treated [“Ya igral v videoigry 15 chasov v den, a fonom rabotal Netflix”: kak lechat internet-zavisimykh]. Available at: https://tjournal.ru/flood/45487-rehabs (accessed: 20 October 2020).

10. Yoshiaki H. “Linkage Dependents”: Features of Japanese Internet Addiction [“Zavisimye ot svyazey”: osobennosti yaponskoy Internet-zavisimosti]. Available at: https://www.nippon.com/ru/currents/d00102/ (accessed: 20 October 2020).

 
Ссылка на статью:
Крайнов А. Л. Интернет-зависимость как глобальная проблема современности // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 4. – С. 38–45. URL: http://fikio.ru/?p=4241.

 
© А. Л. Крайнов, 2020

УДК 165.2

 

Боровинская Дарья Николаевна – Сургутский государственный педагогический университет, кафедра социально-гуманитарного образования, доцент, кандидат философских наук, доцент, Сургут, Россия.

Email: sweetharddk@mail.ru

SPIN: 7541-3509

Авторское резюме

Состояние вопроса: Необходимость изучения мышления и креативности обусловлена стремительными изменениями, происходящими в различных сферах жизнедеятельности. С одной стороны, проблемы современного мира требуют практической реализации оригинальных решений, основанных на максимальном использовании нетрадиционных способов мышления. С другой – существует потребность создания и внедрения новых, значимых для общества продуктов, что невозможно без понимания способствующих этой деятельности реальных обстоятельств.

Результаты: Большая часть фундаментальных работ в области мышления формирует определённое единство логических и психологических представлений о нем, что накладывает отпечаток и на развитие научных представлений о мышлении, результатом которого является креативный продукт.

На основе существующих результатов, полученных за весь период развития науки в различных сферах жизнедеятельности, в исследовании мышления формулируются новые подходы, теории, концепции, обладающие интегративными свойствами. Однако более значимым является не формирование новых теорий, а установление возможных и невозможных «сбоев» уже существующих.

Так, начиная с середины ХХ в. в изучении мышления активно формируется междисциплинарный подход. При этом особенность реализации данного подхода заключается в том, что он не отрицает другие подходы, а, вбирая в себя их достоинства и существуя на стыках научного знания, позволяет интегрировать существующие подходы в такую модель, которая открыта для дальнейшего развития.

Область применения результатов: Актуализация предложенных подходов к изучению мышления и креативности в условиях информационного общества позволяет точнее и определённее понять предмет креативности. Представленные результаты дают материал для философского анализа проблем, связанных с мышлением и его спецификой, учёта особенностей мыслительных операций при формировании актуальных квалифицированных моделей бакалавров в действующей системе образования.

Методы исследования: В работе использованы философские и общенаучные методы, поскольку исследование носит междисциплинарный характер.

Выводы: Исследования в области мышления претерпели значительные изменения. Сегодня акцент делается как на внешних, так и на внутренних формах и аспектах мышления. Например, на восприятии внешних предметов или специальных знаковых систем, данных субъекту внешним образом. Это могут быть текст, схема, изображения, а также формы на основе речевых высказываний, когда изучаются закономерности формирования языка, предпосылок осуществления коммуникации.

 

Ключевые слова: мышление; креативность; подходы к изучению мышления; логический полюс креативного; коммуникация; текст.

 

Actualization of Methodological Approaches to the Study of Thinking and Creativity

 

Borovinskaya Daria Nikolaevna – Surgut State Pedagogical University, Department of Social and Humanitarian Education, Associate Professor, PhD (Philosophy), Associate Professor, Surgut, Russia.

Email: sweetharddk@mail.ru

Abstract

Background: The need to study thinking and creativity is due to the rapid changes occurring in various spheres of life. On the one hand, the problems of the modern world require the practical implementation of original solutions based on the maximum use of non-traditional ways of thinking. On the other hand, there is a need to create and introduce new products that are significant for society, which is impossible without understanding the real circumstances that contribute to this activity.

Results: Most of the fundamental publications in the field of thinking give a certain unity of logical and psychological ideas about it. They leave an imprint on the development of scientific ideas about thinking, the result of which is a creative product.

Based on the existing results obtained over the entire period of the development of science in various spheres of life, new approaches, theories, concepts with integrative properties are being formulated in the study of thinking. However, it is not the formation of new theories that is significant, but the identification of possible and impossible “failures” of existing ones.

Starting from the middle of the twentieth century, an interdisciplinary approach to the study of thinking has been formed. The peculiarity of the implementation of this approach is based on the fact that it does not deny other approaches, but, absorbing their merits and existing at the junction of different scientific spheres, it allows existing approaches to integrate into a model that is open for further development.

Implications: Actualization of the proposed approaches to the study of thinking and creativity in information society makes it possible to understand the subject more accurately and definitely. The presented results provide material for a philosophical analysis of the problems associated with thinking and its specifics, taking into account the peculiarities of mental operations in the formation of actual models of bachelors in the current education system.

Research methods: The work uses philosophical and general scientific methods, since the research is interdisciplinary in nature.

Conclusion: Research in the field of thinking has undergone significant changes. Today, the emphasis is on both external and internal forms and aspects of thinking, for example, on the perception of external objects or special sign systems given to the subject in an external way. These can be a text, a diagram, an image, as well as forms based on speech utterances, when some patterns of the language formation, i. e. prerequisites for communication are studied.

 

Keywords: thinking; creativity; approaches to the study of thinking; logical pole of the creative; communication; text.

 

В многообразии философских направлений, исследовавших мышление в XIX–XX веках, не было единой стратегии. Основные методологические подходы были представлены психологическим, логическим, информационным, технологическим подходами.

 

Первая психологическая теория мышления была разработана Д. Юмом. Затем теория, в основе которой лежит ассоциативное связывание впечатлений и идей, была дополнена исследованиями Д. Гартли, В. Вундта и др. Американский философ и психолог У. Джеймс также полагал, что ассоциация по сходству лежит в основе творческой аналогии, когда индивид переносит старый опыт на новую ситуацию.

 

Мышление исследуется как непрерывный процесс анализа через синтез. В конце XIX века немецкий логик Т. Липпс предложил программу разделения исследовательского труда. Законы мышления и установившиеся продукты рационального познания, отличающиеся своей определённостью и чётким порядком, есть предмет логики, а собственно процесс мышления остаётся за психикой как предметом психологии.

 

В этот период развития научных знаний о мышлении актуальным стало исследование соотношения мышления и языка, мышления и речи. По мнению С. Л. Рубинштейна, трудность решения этой проблемы связана с тем, что при поста­новке её в одних случаях рассматривалось мышление как процесс, как дея­тельность, в других – мысль как продукт этой деятельности [см.: 11].

 

Процессуальность мышления исследовал немецкий и американский психолог К. Коффка. Он выделил три основные операции структурирования: объединение, анализ, вычленение структурного центра. Именно последнюю он считал самым главным мыслительным действием, которое находит промежуточные звенья. Здесь безразличный элемент (запрет или что-то другое) вдруг становится центром всей структуры. Такая внезапность и является яркой феноменальной характеристикой мышления.

 

Триаду ведущих структурных операций, где наряду с центрированием выделялись группировка и реорганизация, предложил немецкий психолог М. Вертгеймер.

 

Мышление как способ решения задач детально исследуется представителями Вюрцбургской школы (Н. Ах, К. Бюлер, О. Кюльпе, О. Зельц), которые выстроили свою концепцию на критике ассоцианизма. О. Кюльпе полагал, что основой мышления должно стать понятие задачи-цели. О. Зельц определил задачу как исходный пункт развёртывания мышления, в котором обнаружены пробелы. Продуктивное мышление в социальной практике и науке, по его мнению, отличается целенаправленностью и предвиденными открытиями.

 

Систематическую концепцию мышления и конфликтную теорию начала мысли предложил американский философ Д. Дьюи. Он отмечал, что процесс мышления возникает тогда, когда нарушается привычная связь внешнего стимула (S) с реакцией организма (R). Концепция полного акта мышления включает пять ступеней: чувство затруднения; определение проблемного затруднения; представление о возможном решении; аналитическое развитие гипотезы; эмпирическое обоснование результата.

 

Наряду с психологическим подходом активно развивается логический. Один из первых философских вариантов логицизма был представлен ещё Гегелем. Ключевым импульсом в мышлении немецкий философ признавал противоречие. «Противоречие есть критерий истины, отсутствие противоречия – критерий заблуждения» [4, c. 265].

 

Разрешение противоречия «справедливо толкуется Гегелем как “предложение”, абстрактно формулирующее реальный аспект действительного закона мышления, действительной логической формы. И этот действительный закон мышления заключается в том, что “противоположности” не просто фиксируются как таковые, сами по себе, вне связи друг с другом, а постигаются в их единстве, доходящем до тождества, причем как “противоположности”, так и их “тождество” выступают как взаимопредполагающие моменты перехода одного в другое» [7].

 

Поиск новых путей развития науки о рациональных формах мышления происходит через выстраивание различных логических исчислений в виде особых формализованных языков.

 

На рубеже XIX–XX веков психологизм получил достойный отпор. Первым в критику вступил Г. Фреге. Он указал на главный недостаток психологизма, состоявший в смешении субъективных представлений с объективными смыслами и значениями. Для развития теоретической науки, включая математическую логику, нужно установить чёткое разделение: субъективными образами занимается психология, а объективными понятиями – общая (математическая) и специализированные (теоретические разделы науки) логики. «Строго отделять психологическое от логического, субъективное от объективного; о значении слова нужно спрашивать не в его обособленности, а в контексте предложения; не терять из виду различие между понятием и предметом» [14, c. 23].

 

Немецкий логик утверждает, что «если мы вообще хотим выйти за пределы субъективного, мы должны понимать познание как деятельность, которая не создаёт познаваемое, но схватывает то, что уже существует. Образ схватывания хорошо подходит для освещения существа дела» [19, с. XXIV]. В процессе схватывания «мышление не создаёт мысли, но вступает в отношение с чем-то объективным. Мысль тесно связана с истиной, но то, что признаётся истинным, то, о чём выносится суждение, является истинным совершенно независимо от того, кто выносит суждение. Когда учёный говорит о факте как о твёрдом основании науки, он имеет в виду мысль, которая признаётся за истинную, и если бы последняя зависела от изменчивых состояний человеческого рассудка, то никакой речи об объективном знании идти не могло бы. Учёный не создаёт, но открывает истины, которые безотносительны ко времени» [12, c. 44].

 

В 1879 году Г. Фреге вводит понятие пропозициональной функции и формулирует логистический метод. По его мнению, «можно увидеть, как чистое мышление, отвлечённое от всякого такого содержания, к которому приходим через чувства или даже через созерцание a priori, может порождать только из содержания, вытекающего из его же особенностей, суждения, которые на первый взгляд кажутся возможными лишь на основании какого-нибудь содержания» [15, c. 125].

 

В контексте изучаемого вопроса интерес представляет теория смысла, согласно которой в знаковой системе выделяются три категории знаков: собственные имена, имена функций и имена истинности значений. И каждое из них связано с предметным значением посредством смысла. Именно этому элементу – смыслу немецкий логик отводит эвристическую функцию приращения знания.

 

Предложенная Г. Фреге программа логицизма была близка британскому философу Б. Расселу. При этом его, скорее, интересовало отношение структур мысли к тому, что мыслится.

 

Он установил зависимость онтологических представлений от логической структуры и обосновал, что выбранный способ формализации затрагивает не только структуру мысли, но и нечто говорит о мире. «Ему удалось показать, что онтологию можно рассматривать как следствие определённой формально логической доктрины. Выявление структуры мысли задаёт структуру мыслимого, и в этом отношении формальная логика приобретает трансцендентальное содержание» [12, c. 56].

 

Тем самым Рассел стремится представить процесс познания так, чтобы он соответствовал логическим структурам, выведенным с помощью чисто формального исследования.

 

Сложность заключается в том, что в рамках самой логики трансцендентальное содержание остаётся на уровне бессодержательных моделей, которые имеют дело с любой возможностью. «В логике было бы пустой тратой времени рассматривать выводы относительно частных случаев; мы имеем дело всегда с совершенно общими и чисто формальными импликациями, оставляя другим наукам исследование того, в каких случаях предложения подтверждаются, а в каких нет» [20, с. 47].

 

Критика концепций Г. Фреге и Б. Рассела явилась основным предметом исследования Л. Витгенштейна, что нашло отражение в его работах «Заметки по логике», «Заметки, продиктованные Дж. Э. Муру».

 

Акцентируя внимание на анализе символических особенностей логических предложений, Витгенштейн утверждает, что компетенция логики ограничивается исследованием особенностей знаковых систем. И решение вопроса кроется не в том, чтобы создать новый, более совершенный язык; дело в том, чтобы, следуя внутренней целесообразности языка, правильно объяснить, как он работает. «Мы должны узнать, как язык заботится о себе» [1, c. 61].

 

Мышление тесным образом связано с логическим языком, и сущность языка австрийский философ видит в описании реальности. «Мышление и язык – одно и то же. А именно, мышление есть вид языка. Так как мысль, конечно, тоже есть логический образ предложения и, таким образом, также и некоторый вид предложения» [1, c. 105]. А раз мышление и язык одно и то же, то всё существенное языка в полной мере относится и к мышлению как его разновидности.

 

Основной грамматической категорией для Витгенштейна являлось предложение, при этом его подход к исследованию существенно отличался от подхода Фреге и Рассела. Для объяснения предложения австрийский логик привлекал понятие образа, трактуемое особым способом. «Образ состоит в том, что его элементы соотносятся друг с другом определённым способом. Образ есть факт» [3, c. 14]. Образ, не имеющий отношения к чувственному восприятию, не зависим от того, кому он принадлежит, но обладает структурой (соотношением элементов), которая может быть отображена через форму. «Форма отображения есть возможность того, что предметы соотносятся друг с другом так же, как элементы образа» [3, c. 151]. При этом именно форма отображения есть то общее, что образ имеет с действительностью. «То, что образ должен иметь общим с действительностью, чтобы он мог отображать её на свой манер – правильно или ложно – есть его форма отображения» [3, c. 117].

 

Форма отображения, по мнению Витгенштейна, характеризует следующие свойства образа: композиционность – «предметам соответствуют в образе элементы образа»; репрезентативность – «элементы образа замещают в образе предметы»; одинаковая математическая сложность с отображаемым; общность формы с отображаемым. Именно последнее свойство позволяет философу утверждать, что все возможные различия в способах отображения означают, что можно создать различные образы одной и той же действительности. В свою очередь, в форме отображения необходимо различать его средства и структуру. Пространство, временны́е промежутки, цветность и т. п. есть лишь средства отображения; структура же – это то, что остаётся помимо всех отобразительных средств. Общность формы, следовательно, разбивается на: общность отобразительных средств (пространственный образ отображает пространственные отношения элементов действительности; цветовой – цветовые и т. п.); общность структуры (структура характеризуется наличием элементов и их возможным соотношением, безразличным к конкретному способу изображения) [см.: 12].

 

Важно, что «образ изображает то, что он изображает, независимо от своей истинности или ложности, через форму отображения» [3, c. 22]. Образ в таком случае соотнесён не с действительностью, но лишь с возможностью того, что он изображает. Но в этой возможности присутствует и невозможность, поскольку каждый образ изображает не только то, как должны обстоять дела, чтобы он был верным, но и то, чего быть не должно, дабы он не оказался ложным [см.: 12]. И здесь, в связи с креативным, важно то, что особая роль отводится именно пониманию всей совокупности предложений, что охватывает всякую возможную реальность через образы.

 

Логический полюс креативного составляют образы, в которых отражены только необходимые черты, то есть в образе, где форма отображения является логической формой. Именно такой – логический – образ Витгенштейн называет мыслью [см.: 2]. «Возможность мыслить действительность означает возможность создать её образ» [12, c. 175]. Как образ, «мысль содержит возможность того положения вещей, которое ей мыслится». Другими словами, если возможно всё то, что можно помыслить, или, что одно и то же, образ чего можно создать, то образ того, чего создать нельзя, – невозможно, или, вернее, нельзя было бы помыслить, что оно собой представляет.

 

«Многие идеи Фреге, Рассела, Мура, Витгенштейна своим источником имеют те взгляды мировой философии, где во главу угла ставилась точность и обоснованность хода доказательства, а основным принципом верифицируемости выдвигаемых теорий выступала очевидность, в той или иной мере соответствующая корреспондентской теории истины» [13, c. 24].

 

В отечественной практике большой вклад в решение проблемы мышления был внесён членами Московского логического, а впоследствии методологического кружка (Н. Г. Алексеев, О. И. Генисаретский, Б. А. Грушин, В. В. Давыдов, А. А. Зиновьев, И. С. Ладенко, М. К. Мамардашвили, В. М. Розин, В. С. Швырёв, Г. П. Щедровицкий и многие другие выдающиеся философы).

 

В свете построения «новой логики» мышление исследуется через его проявление в текстах, где внимание акцентируется на знаковом замещении. Это логическое отношение (и обратное ему отношение отнесения), которое связывает знаковую форму и объективное содержание, представляющие собой две «плоскости» относительно независимого «разворачивания» процессов мышления [17, c. 590]. Представление мышления в таком двухплоскостном (пространственном) аспекте было принципиальным отличием программных установок Московского методологического кружка (далее: ММК) как от формальной логики (которая «видит» содержание только «сквозь» форму), так и от логики диалектической (которая в лучшем случае поступает «наоборот», то есть рассматривает разворачивание форм мышления как «самодвижение содержания») [см.: 18].

 

В качестве базовых положений построения «новой логики» Г. П. Щедровицкий выделял следующие: 1) мышление есть прежде всего деятельность, именно деятельность по выработке новых знаний; 2) ядро, сердцевину этой деятельности образует выделение определенного содержания в общем «фоне» действительности и «движение» по этому содержанию; 3) знаковые структуры, составляющие материал мышления, и техника оперирования ими зависят от того содержания, которое отражается в этих структурах; 4) мышление представляет собой исторически развивающееся, или, как говорил Маркс, «органическое» целое. Новая логика должна быть, следовательно, содержательной и генетической [см.: 16, c. 39].

 

В то же время поворот к «опосредованному» методологизму, представленный работами А. А. Зиновьева и Э. В. Ильенкова, наоборот, состоит в том, что нужно смотреть не на мир, а на мышление, которое этот мир познаёт – то есть на «способ полагания» мышлением объективного содержания.

 

«ММК объединяла Идея мышления и его развития, причем развития, осуществляемого коллективно. Спецификой методологического мышления является особый тип нормативности, соединяющий практическое отношение мышления к миру с рефлексивно-практическим отношением этого мышления к самому себе. Практическое отношение мышления к миру проявляется в деятельностном подходе, в принципе деятельности, выводящем мышление на задачи социального действия. Практическое отношение мышления к самому себе проявляется также в принципе его рефлексивной самоорганизации» [9].

 

Основным тезисом в работе ММК является то, что организация коллективно-распределённого мышления изменяется вполне сознательно и организационные схемы подотчётны рефлексии (принцип рефлексивной самоорганизации). В целом в обозначенный период развитие научных представлений о мышлении характеризуется, с одной стороны, превалированием «логицизма», а с другой – определённым распространением субъективно-психологической точки зрения. Большая часть фундаментальных работ в области мышления формирует определённое единство логических и психологических представлений о нем, что наложило отпечаток и на развитие научных взглядов на креативное мышление.

 

Отдельный интерес в рамках уточнения предмета нашего исследования представляют результаты работ, появление которых было продиктовано особенностями информационного подхода, активно развивавшегося с середины XX века. Данный подход широко используется в когнитивных науках, на стыках психологии, нейрофизиологии, компьютерных наук, при разработке проблематики искусственного интеллекта.

 

В современных исследованиях человеческой психики, в которых преобладает естественно-научная ориентация, для концептуального выражения проблем и результатов широко используется комплекс общенаучных понятий, ядром которого выступает категория информации [см.: 6].

 

«Сформировался новый тип теоретического объяснения, связанный прежде всего с принципами информационной причинности и организации, информационного управления и функционирования самоорганизующихся систем, которые, повторяю, не противоречат физическим объяснениям, но расширяют горизонты научных исследований и создают новые концептуальные возможности решения междисциплинарных проблем. Именно в этом плане главную роль играют информационные подходы. Их плодотворность обусловлена тем, что они способны создавать концептуальные мосты между физическими, биологическими, психологическими и социогуманитарными исследованиями» [5]. Образ предмета, создаваемый в результате мыслительных процессов, так или иначе «есть информация, воплощённая в определённом мозговом коде» [6, c. 147].

 

В качестве центральной представителями информационного подхода выделяется задача расшифровки мозговых нейродинамических кодов психических явлений. Более того, данный подход активно используется и для выяснения методологических способов междисциплинарных исследований социокультурной динамики [см.: 10].

 

Попытка обосновать единство трёх элементов мышления – проблема, метод и результат – была предпринята в рамках технологического подхода, где мышление предстаёт в виде знания, которое структурируется в последовательность актов, дающую в итоге новую когницию. Вкупе с теорией информации и на основе кибернетических разработок появляется направление, исследующее «искусственный интеллект» (ИИ). Познание стало трактоваться в виде получения, обработки, хранения и передачи знаний. В исследованиях по ИИ чётко выделялись два направления: распознавание образов и решение задач. Работы в этой области позволили выявить значительное многообразие видов задач. Одна из их разновидностей специфична тем, что исходные данные задачи неизменны, а характеристики модели могут меняться. Такая задача фиксируется путём описания примеров (стимулов), указания названий (классов) и условий предъявления стимулов.

 

К числу актуальных сегодня направлений в понимании мышления, сознания, мозга также относится и «вычислительная теория сознания» (The Computational Theory of Mind). Её базовая идея – признание наличия некоторой функциональной связи между объектом или явлением и их символическим описанием, между когнитивными процессами и их языковыми репрезентациями.

 

На основе существующих результатов, полученных за весь период развития науки в различных сферах жизнедеятельности, в исследовании мышления формулируются всё новые и новые подходы, теории, концепции, обладающие интегративными свойствами. Однако значимым является не формирование новых теорий, а установление возможных и невозможных «сбоев» уже существующих.

 

Так, начиная уже с середины ХХ в., в изучении мышления активно формируется междисциплинарный подход. При этом особенность реализации данного подхода заключается в том, что он не отрицает другие подходы, а, вбирая в себя их достоинства и существуя на стыке научного знания, позволяет интегрировать существующие подходы в такую модель, которая открыта для дальнейшего развития.

 

«Будучи сознательной деятельностью, мышление органически связано с информационными процессами, протекающими на бессознательно-психическом уровне. По-видимому, правильнее было бы даже сказать, что реальный процесс мышления осуществляется в едином сознательно-бессознательно-сознательном психическом контуре, анализ которого является специальной и весьма сложной задачей» [6, c. 77].

 

Исследования в области мышления претерпели значительные изменения. Сегодня подробно анализируются внешние и внутренние формы мышления. Например, на основе восприятия внешних предметов или специальных знаковых систем, данных субъекту внешним образом. Это могут быть текст, схема, изображения, а также формы на основе речевых высказываний, когда исследуются закономерности формирования языка, предпосылок осуществления коммуникации.

 

Более того, наука идёт в направлении создания искусственной, виртуальной, компьютерной действительности. И «эта рукотворная реальность есть некая другая картина мира. Не та, которая сидит в наших головах или описана в книгах, а именно другая, чего раньше не было в арсенале человечества. Это принципиально иной прибор для познания действительности, для добывания нового знания» [8, c. 10].

 

Суммируя всю совокупность полученных результатов исследований мышления в рамках обозначенных подходов, отметим, что их актуализация сегодня позволяет точнее и определённее раскрывать предмет креативности через возможность изображения вхождения предмета в любое состояние дел. Их результаты дают обширный материал для философского анализа проблем, связанных с мышлением и его спецификой.

 

Список литературы

1. Витгенштейн Л. Дневники 1914–1916. – Томск: Водолей, 1998. – 191 с.

2. Витгенштейн Л. Лекция об этике // Историко-философский ежегодник. – М.: Наука, 1989. – С. 238–246.

3. Витгенштейн Л. Философские работы. – М.: Гнозис, 1994. – Ч. 1. – 544 с.; Ч. 2, кн. 1. – 252 с.

4. Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа. Философия истории. – М.: Эксмо, 2007. – 880 с.

5. Лекторский В. А., Пружинин Б. И., Бодякин В. И., Дубровский Д. И., Колин К. К., Мейлик-Гайказян И. В., Урсул А. Д. Информационный подход в междисциплинарной перспективе (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. – 2010. – № 2. – С. 84–112. – URL: http://vphil.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=103 (дата обращения: 15.11.2020).

6. Дубровский Д. И. Проблема идеального. Субъективная реальность. – М.: Канон+, 2002. – 368 с.

7. Ильенков Э. В. Проблема противоречия в логике // Диалектическое противоречие. – М.: Политиздат, 1979. – С. 122–143.

8. Макаров В. Л. Получение нового знания методом компьютерного моделирования // Искусственный интеллект: междисциплинарный подход / под ред. Д. И. Дубровского и В. А. Лекторского. – М.: ИИнтеЛЛ, 2006. – С. 5–10.

9. Марача В. Г. Московский методологический кружок: основные программные идеи и формы организации интеллектуальных практик // Фонд Институт развития имени Г. П. Щедровицкого. – URL: https://www.fondgp.ru/old/lib/mmk/5/index.html (дата обращения: 15.11.2020).

10. Мелик-Гайказян И. В. Информационные процессы и реальность. – М.: Физматлит: Наука, 1998. – 191 с.

11. Рубинштейн С. Л. К вопросу о языке, речи и мышлении // Вопросы языкознания. – 1957. – № 2. – С. 42–49.

12. Суровцев В. А. Автономия логики: источники, генезис и система философии раннего Витгенштейна. – Томск: Издательство Томского университета, 2011. – 308 с.

13. Суровцев В. А. Аналитическая философия: всеобщее и нюанс // Вопросы философии. – 2010. – № 8. – С. 23–29.

14. Фреге Г. Основоположения арифметики: логико-математическое исследование о понятии числа. – Томск: Водолей, 2000. – 127 с.

15. Фреге Г. Шрифт понятий: скопированный с арифметического формульный язык чистого мышления // Методы логических исследований. – Тбилиси: Мецниереба, 1987. – С. 83–151.

16. Щедровицкий Г. П. О различии исходных понятий «формальной» и «содержательной логики» // Избранные труды. – М.: Школа культурной политики, 1995. – С. 34–50.

17. Щедровицкий Г. П. О строении атрибутивного знания // Избранные труды. – М.: Школа культурной политики, 1995. – С. 590–631.

18. Щедровицкий Г. П., Алексеев Н. Г., Костеловский В. А. Принцип «параллелизма формы и содержания мышления» и его значение для традиционных логических и психологических исследований анализ // Щедровицкий Г. П. / Избранные труды. – М.: Школа культурной политики, 1995. – С. 1–33.

19. Frege G. Grundgesetze der Arithmetik, begriffsschriftlich abgeleitet. – Jena: Verlag von Hermann Pohle, 1893. – Bd. 1. – 255 s.

20. Russell B. Our Knowledge of the External World. – London: George Allen & Unwin, LTD, 1926. – 265 р.

 

References

1. Wittgenstein L. Diaries 1914–1916 [Dnevniki 1914–1916]. Tomsk: Vodoley, 1998, 191 p.

2. Wittgenstein L. Lecture on Ethics [Lektsiya ob etike]. Istoriko-filosofskiy ezhegodnik (History of Philosophy yearbook). Moscow: Nauka, 1989, pp. 238–246.

3. Wittgenstein L. Philosophical Works [Filosofskie raboty]. Moscow: Gnozis, 1994, part 1, 544 p.; part 2, book 1, 252 p.

4. Hegel G. W. F. The Phenomenology of Spirit. Philosophy of History [Fenomenologiya dukha. Filosofiya istorii]. Moscow: Eksmo, 2007, 880 p.

5. Lektorskiy V. A., Pruzhinin B. I., Bodyakin V. I., Dubrovskiy D. I., Kolin K. K., Meylik-Gaykazyan I. V., Ursul A. D. The Information Approach in Interdisciplinary Prospect (A Round-Table Discussion) [Informatsionnyy podkhod v mezhdistsiplinarnoy perspektive (materialy “kruglogo stola”)]. Voprosy filosofii (Problems of Philosophy), 2010, no. 2, pp. 84–112. Available at: http://vphil.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=103 (accessed 15 November 2020).

6. Dubrovsky D. I. The Problem of the Ideal. Subjective Reality [Problema idealnogo. Subektivnaya realnost]. Moscow: Kanon +, 2002, 368 p.

7. Ilyenkov E. V. The Problem of Contradiction in Logic [Problema protivorechiya v logike]. Dialekticheskoe protivorechie (Dialectical Contradiction). Moscow: Politizdat, 1979, pp. 122–143.

8. Makarov V. L.; Dubrovskiy D. I., Lektorskiy V. A. (Eds.) Obtaining New Knowledge by the Method of Computer Modeling [Poluchenie novogo znaniya metodom kompyuternogo modelirovaniya]. Iskusstvennyy intellekt: mezhdistsiplinarnyy podkhod (Artificial Intelligence: Interdisciplinary Approach). Moscow: IInteLL, 2006, pp. 5–10.

9. Maracha V. G. Moscow Methodological Circle: Basic Program Ideas and Forms of Organizing Intellectual Practices [Moskovskiy metodologicheskiy kruzhok: osnovnye programmnye idei i formy organizatsii intellektualnykh praktik]. Available at: https://www.fondgp.ru/old/lib/mmk/5/index.html (accessed 15 November 2020).

10. Melik-Gaikazyan I. V. Information Processes and Reality [Informatsionnye protsessy i realnost]. Moscow: Fizmatlit: Nauka, 1998, 191 p.

11. Rubinstein S. L. On the Question of Language, Speech and Thinking [K voprosu o yazyke, rechi i myshlenii]. Voprosy yazykoznaniya (Topics in the Study of Language), 1957, no. 2, pp. 42–49.

12. Surovtsev V. A. Autonomy of Logic: Sources, Genesis and System of Philosophy of Early Wittgenstein [Avtonomiya logiki: istochniki, genezis i sistema filosofii rannego Vitgenshteyna]. Tomsk: Izdatelstvo Tomskogo universiteta, 2011, 308 p.

13. Surovtsev V. A. Analytical Philosophy: General and Nuance [Analiticheskaya filosofiya: vseobschee i nyuans]. Voprosy filosofii (Problems of Philosophy), 2010, no. 8, pp. 23–29.

14. Frege G. The Foundations of Arithmetic: A Logico-Mathematical Enquiry into the Concept of Number [Osnovopolozheniya arifmetiki: logiko-matematicheskoe issledovanie o ponyatii chisla]. Tomsk: Vodoley, 2000, 127 p.

15. Frege G. Begriffsschrift, a Formula Language, Modeled upon That of Arithmetic, for Pure Thought [Shrift ponyatiy: skopirovannyy s arifmeticheskogo formulnyy yazyk chistogo myshleniya]. Metody logicheskikh issledovaniy (Methods for Research in Logic). Tbilisi: Metsniereba, 1987, pp. 83–151.

16. Schedrovitsky G. P. About the Difference Between the Initial Concepts of “Formal” and “Meaningful Logic” [O razlichii iskhodnykh ponyatiy “formalnoy” i “soderzhatelnoy logiki”]. Izbrannye trudy (Selected Works). Moscow: Shkola kulturnoy politiki, 1995, pp. 34–50.

17. Schedrovitsky G. P. About the Structure of Attributive Knowledge [O stroenii atributivnogo znaniya]. Izbrannye trudy (Selected Works). Moscow: Shkola kulturnoy politiki, 1995, pp. 590–631.

18. Schedrovitsky G. P., Alekseev N. G., Kostelovskiy V. A. The Principle of “Parallelism of the Form and Content of Thinking” and Its Significance for Traditional Logical and Psychological Research Analysis [Printsip “parallelizma formy i soderzhaniya myshleniya” i ego znachenie dlya traditsionnykh logicheskikh i psikhologicheskikh issledovaniy analiz]. Izbrannye trudy (Selected Works). Moscow: Shkola kulturnoy politiki, 1995, pp. 1–33.

19. Frege G. Grundgesetze der Arithmetik, begriffsschriftlich abgeleitet. Jena: Verlag von Hermann Pohle, 1893, Bd. 1, 255 s.

20. Russell B. Our Knowledge of the External World. London: George Allen & Unwin, LTD, 1926, 265 р.

 
Ссылка на статью:
Боровинская Д. Н. Актуализация методологических подходов к изучению мышления и креативности // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 4. – С. 60–72. URL: http://fikio.ru/?p=4236.

 
© Д. Н. Боровинская, 2020

УДК 101.1; 316

 

Городищева Анна Николаевна – Сибирский государственный университет науки и технологий имени академика М. Ф. Решетнева, кафедра рекламы и культурологии, заведующий кафедрой, доктор культурологии, доцент, Красноярск, Россия.

Email: gorodichevaan@sibsau.ru

SPIN: 7502-5795

Researcher ID: A-4107-2014

ORCID: 0000-0003-4330-2802,

Scopus ID: 57191442619.

Городищев Алексей Викторович – Санкт-Петербургское государственное бюджетное учреждение культуры «Централизованная библиотечная система Красногвардейского района», специалист по библиотечно-выставочной деятельности и медиадизайну, кандидат филологических наук, Санкт-Петербург, Россия.

Email: agorodischev@gmail.com

SPIN: 2764-0256

Авторское резюме

Состояние вопроса: Устойчивая тенденция киберсоциализации людей приводит к формированию новых закономерностей самоидентификации в виртуальной среде. Поэтому необходим целенаправленный процесс исследования изменений «сущности и явления», «формы и содержания» понятия «самоидентичность» в виртуальном пространстве.

Результаты: Современные исследования идентичности позволили выделить релевантные подходы к самоидентификации в киберпространстве современного общества, определить условия корреляции параметров идентичности в реальном и виртуальном мире.

Область применения результатов: Обозначенные проблемы уточняют понятие самоидентификации в виртуальной среде, позволяют сформулировать вероятные основания для конкретизации философских представлений по проблемам личности в кибернетическом обществе.

Методы исследования: В работе нашли применение философские и общенаучные методы, методы системного анализа и социальной антропологии.

Выводы: Параметры идентификации личности в кибернетическом обществе сосредоточены в виртуальном пространстве и имеют нечеткие границы. Это заставляет индивида постоянно находиться в процессе выбора виртуального сообщества, которое позволит ему сохранять свою идентичность.

 

Ключевые слова: идентичность; самоидентификация; личность; кибернетическое общество.

 

Problems of Human Self-Identification in a Cybernetic Society

 

Gorodischeva Anna Nikolaevna – Reshetnev Siberian State University of Science and Technology, Department of Advertising and Cultural Studies, Head of the Department, Doctor of Cultural Studies, Associate Professor, Krasnoyarsk, Russia.

Email: gorodichevaan@sibsau.ru

Gorodischev Alexey Viktorovich – Krasnogvardeysky District Centralized Library System, specialist in library and exhibition activities and media design, PhD (Philology), Saint Petersburg, Russia.

Email: agorodischev@gmail.com

Abstract

Background: A stable tendency towards cyber socialization of people results in the formation of new patterns of self-identification in a virtual environment. Therefore a purposeful process of researching changes in the “essence and phenomenon”, “form and content” of the concept of self-identity in virtual space is needed.

Results: Modern research on identity has made it possible to take relevant approaches to self-identification in the cyber space of modern society, to determine the conditions for the correlation of identity parameters in the real and virtual world.

Research implications: The formulated problems clarify the concept of self-identification in a virtual environment. They make it possible to cover probable grounds for specifying philosophical approaches to personality problems in a cybernetic society.

Research methods: Philosophical and general scientific methods, methods of system analysis and social anthropology have been applied in the work.

Conclusions: The parameters of personal identification in a cybernetic society are concentrated in the virtual space and have fuzzy boundaries. This forces the individual to be constantly in the process of choosing a virtual community that will allow them to maintain their identity.

 

Keywords: identity; self-identification; personality; cybernetic society.

 

В последнее десятилетие в результате резкой трансформации социально-политических реалий стали обращать на себя особое внимание процессы, связанные с поисками оснований идентификации личности. Рационально организованная действительность, предполагающая чисто техническое исполнение положений политики информатизации, породила кризис самоидентификации, создав человека, уже «неспособного собрать многогранную жизнь общества в единое целое» [1, с. 50]. Поиски ответа на вопрос «кто я?» вывели человека в новую кибернетическую реальность, где традиционные идеи и ценности утрачивают смысл для личности, потому что их невозможно идентифицировать привычными средствами. Границы самого человека, также как и многих социальных явлений бытия, стали подвижными и расширились до виртуального пространства Интернета, заставив индивида искать новые средства определения своего места в мире. Задачей данной работы является показать зависимости и следствия воздействия виртуальной среды на механизмы формирования параметров и критериев самоидентификации личности.

 

Идентичность – категория междисциплинарная, она имеет давнюю традицию исследования целым комплексом наук. В этой исследовательской традиции уже складывается консенсус относительно выделения основных компонентов в структуре идентичности. Структура идентичности, статические и динамические аспекты идентичности, параметры личностной и социальной идентификации изучались в рамках философских, социологических, психологических, культурологических исследований, при этом выделялись типы и разрабатывались классификации идентичности, отрабатывались приемы инструментального описания. В основе определений идентичности – опора на латинский корень idem (то же самое), обозначающий свойство вещей оставаться теми же самыми, сохраняющими свою «сущность», тождественность при всех трансформациях (с лат. Identificare – отождествлять, identifico – отождествляю). Следовательно, идентичность представляется как точное соответствие вещи своему образцу, некой сущности, соотнесенность чего-либо (имеющего бытие) с самим собой [см.: 2, с. 131]. Поскольку транзитивность идентичности имплицитно содержит смысловую антиномичность, то адекватным методологическим основанием анализа идентичности выступает диалектика устойчивости и изменчивости, постоянства и вариативности.

 

Большинство исследователей идентичности, начиная с Э. Эриксона, выделяют в этом явлении несколько аспектов или уровней. Прежде всего, это деление на личностный, индивидуальный уровень, который рассматривается как набор персональных характеристик, делающих данного индивида уникальным, и социальный уровень, который связан с идентификацией индивида с нормами и ожиданиями социальной среды, в которую он погружен. Индивидуальный и социальный уровни идентичности тесно взаимосвязаны, и пока не сформировалось однозначного мнения, какая идентичность – личностная или социальная – является первичной.

 

Несмотря на обилие различных характеристик и определений понятия «личность», для наших целей можно указать на несколько главных, отфильтрованных временем. Прежде всего, под личностью и индивидом понимают уникальную, неповторимую сторону человека. Однако можно заметить, что, хотя объективно каждый человек, действительно, уникален и неповторим, в культурном и социальном отношении он может не проявлять этой своей неповторимости, сливаясь с миллионами себе подобных в социальной среде обитания и социальном пространстве [см.: 3, с. 22]. Такой подход позволяет рассматривать идентичности личности, определяющей координаты своего мира через изменение в процессе социальных взаимодействий в виртуальной среде.

 

По сложившейся научной традиции в современных исследованиях выделяют два вида структур идентичности личности: параметрические и категориальные. В категориальных структурах социальной идентичности James E. Cameron выделяет стремление к централизации, эффекту тяготения к роли личности как части группы. Таким образом возникает «эффект группы», а также складываются внутренние групповые связи, являющиеся частью социальной идентичности и описывающиеся через основные характеристики групп, в которые человек включается в ходе своей жизнедеятельности и принадлежность к которым он осознает [см.: 4, с. 243]. Jay W. Jackson включает в модель групповой идентичности когнитивный, оценочный и эмоциональный компоненты, где отдельно в структуру когнитивного компонента включает достигнутый уровень само-категоризации, деперсонализацию и метаконтраст [см.: 5, с. 24]. Ставшая уже классической теория идентификации по характеру ее предметной направленности [см.: 6, с. 46] разделяет идентификацию на личную и социальную, учитывает, что ситуация, опыт людей, поведение и любое другое взаимодействие определяется их индивидуальными характеристиками, то есть личностными качествами. Для нашего исследования важной является модель Luhtanen R., Crocker J. A, позволяющая оценивать индивидуальные различия в коллективной, а не личной самооценке с помощью четырех подшкал, выделяя степень референтности группы для индивида и значимость группы в структуре Я-образа [см.: 7, с. 304–305].

 

С другой стороны, подходы к идентичности различаются в зависимости от того, как она воспринимается – через тождество и различие или как различие между «самостью» и «тождеством». В этом случае под идентичностью как феноменом понимается единичность бытия личности, ее «самость» (ipse, self), самоопределение личности, экзистенциальная самотождественность или «смысл себя» (С. Хантингтон). Допущение о неизменности личности не позволяет решить вопрос о ее адаптации к внешним изменениям. В итоге различается идентичность как результат и процесс идентификации – как выбор, обеспечивающий непрерывную динамику идентичности (Э. Эриксон). Результатом этого процесса, подразумевающего в конечном счете понимание ситуаций и выбор места для себя, становится «построение модели взаимосвязи с внешним миром» [8, с. 32–33]. Объяснением этому утверждению служит теория социального сравнения, когда люди определяют ценность тех или иных личностных позиций в сравнении с успешными членами социальной группы.

 

Согласно теориям социальной психологии, люди психологически усваивают свое социальное членство в группах, и социальные процессы идентификации в группе влияют на их познание, аффект, мотивацию и работу, лидерство, а также активность и инновации, результаты, в том числе производительность, отношение к работе и профессиональное благополучие [см.: 9, c. 14]. Эти качества личности определяются эмоциональным опытом, который получен в результате самоконтроля и внешнего ограничения, закрепляющего паттерны поведения. Внешними факторами ограничения являются среда жизнедеятельности, социальное окружение, культура, а теперь еще и виртуальная реальность, которые детерминируют личностные ценности, тем самым определяя направленности личной идентификации.

 

При различии внешних условий показатель субъективной оценки часто не совпадает со стереотипами идентичности. Исследования Д. А. Леонтьева показывают, что объективное качество жизни влияет на показатели самоидентификации личности лишь в ограниченной степени, потому что не самое высокое качество жизни может быть скомпенсировано осмысленностью самого субъекта, на основе собственного личностного потенциала [см.: 10, с. 22–23]. При этом измерение личного благополучия – не психологического переживания, а объективной оснащенности личности психологическими особенностями, выделенными Ryff C. [см.: 11, с. 1071], – например, само-принятие, позитивные отношения с другими, автономия, контроль над окружением, целенаправленность жизни, личностный рост – может быть скорректировано и параметрами идентичности в ином пространстве бытия. Анализ параметров и соотношений между параметрами идентичности личности и их корреляцией с идентичностью конкретного пространства бытия, их изучение в контексте «благополучие и неблагополучие», «комфорт и дискомфорт» может определить предельные влияния виртуальной среды на позитивное функционирование личности в физическом мире и смягчить неблагоприятное психологическое воздействие внешней среды.

 

Кибернетическое общество, по определению А. В. Тонконогова [см.: 12, с. 25], – это новый тип ноосферного образования, управленческий механизм которого сосредоточен в основном в виртуальной сфере информационного пространства, что характеризуется активным и постоянным взаимодействием всех общественных страт с искусственным интеллектом как на государственном, так и на индивидуальном уровне. Социальное пространство кибернетического общества обладает пространственно-временными характеристиками, подобными реальному пространству, в котором люди обустраивают жизнь, накапливают опыт и приобретают чувство идентичности. Однако «место» в кибернетическом пространстве обладает иной размерностью: трансграничностью, экстерриториальностью, децентрализованностью, разветвленностью, многоканальностью, которые позволяют образовывать новые функциональные пространства информационно-коммуникационной среды Интернет, изменять устойчивую функциональность «качества места» (Р. Флорида). Идентичность кибернетического места становится неустойчивой, множественной, гипертекстуальной, и личность сталкивается с проблемой выбора направления для собственной идентичности.

 

Самоидентификация в кибернетическом обществе превращается в поиск того, с чем индивид может идентифицироваться, чтобы кибернетическое общество определило его как личность. Проблема состоит в том, что если в традиционном обществе индивид, отождествляя себя с одной из локальных социальных групп, выбирал для себя собственные ориентиры, которые тесно связаны с личными представлениями, ценностными ориентациями и культурными традициями, то в кибернетической среде самоидентификация изначально не определена, размыта и множественна. Следовательно, кибернетическая среда, которая может адаптировать свое поведение под условия внешней среды, измеренная по Флориде [см.: 13, с. 25] как то, что там есть, кто там есть, что там происходит, предстает как изменяющаяся динамическая система, которая не дает однозначных образцов для идентификации. Это означает, что такой параметр, как вовлеченность личности в виртуальные сообщества, при определенных условиях может замещать параметры самоидентичности.

 

Современные исследования виртуальной идентичности, как правило, сосредоточены на решении проблем аутентификации в виртуальной среде и видят природу возникающих дисфункций в процессе институализации виртуальных социальных групп. Пространство виртуальной социальной группы определяется не культурно значимыми смыслами, не едиными общественными модусами, а схожестью «жизненных стилей», которые объединяют множественность идентичностей. Упорядочить эти множественности – значит найти способ соотнесения виртуального мира с реальным и предоставить возможность личности соотнести свой внутренний мир с предоставленным виртуальным. Но в среде наслоения пространства и информации, где каждая зона активна, уникальность пространства сомнительна, источники развития для индивидуального и общественного определяются моментом, императивы личности, исключительно важные для поддержания целого, не могут пока выступать средством связи социального и индивидуального. В ходе анализа работ по выявлению факторов воздействия виртуальной среды на человека прослеживается взаимосвязь между стресс-факторами, прямо не воздействующими на личность, но оказывающими влияние на формирование типа личности. Такими факторами в виртуальной среде выделены: множественность выбора персональной, культурно-цивилизационной, социальной идентичности; отсутствие целостности групп, и, как следствие, отсутствие единых оснований для идентичности, замкнутость и ограниченность коммуникационных связей; дисбаланс индивидуальной и коллективной идентификации.

 

Для фундаментального исследования поставленной проблемы необходимо проводить достаточно серьезный сбор эмпирического материала. Вместе с тем, основываясь на теоретических исследованиях можно констатировать, что самоидентификация достигается при выполнении личного экзистенциального проекта, который задается категориями желаемого и жизненно необходимого для личности, и ингибирует факторы окружающей среды, которые могут быть как физическими, так и виртуальными. Такой проект формируется в детстве, когда ценность событиям и действиям придается взрослыми, которые передают контекст события в будущее, определяя последствия для себя и ребенка. При этом идентичность с местом (place-identity) заставляет либо принимать низкую интенсивность и качество желаний, либо прикладывать усилия, чтобы быть на уровне притязаний окружающего мира. Окружающее пространство в многочисленных исследованиях чувства места (sense of place) и привязанности к месту (place attachment) показывает, что место детства определяет паттерны поведения и в будущем. Чувство принадлежности (sense of belonging) – чувство дома, заставляет организовывать будущий дом по образу и подобию родового. Позитивное или негативное отношение человека к месту формируется как часть личностной идентичности, и в будущем как воспоминания, чувства и опыт, относящийся к прошлому, настоящему переносится и на будущее место проживания (daily life settings). Поэтому начиная с детства идентичность включает «вписывание» в определенную среду (пространство и условия существования), которые определяют и соотнесение с социальными группами. На начальном этапе формирования моральных мотивов личности ее окружает пространство, внутреннее состояние которого меняется вместе с состоянием окружающей среды, в котором невозможно однозначно оценить границы предписанного поведения, невозможно интерпретировать разнообразие паттернов поведения в знаках культуры. Приняв правила виртуальной идентичности, личность начинает включаться в виды пространства, которые отличны от физического, в разнообразие виртуальных общностей. В кибернетической среде набор действий, необходимых для обратной связи между причиной и следствием, отражает разнообразие только успешных действий, избегая при этом неудачных, поэтому когнитивная карта личности не получает качественного образа реальности. Незавершенность образа тиражируется в дальнейшей жизни. Можно предположить, что реакцией на неожиданную и возросшую изменчивость мира станет на какое-то время возобладание консервативных тенденций, стремление к стабильности, желание закрепиться в изменчивом мире, следовательно, востребованной станет «твёрдая» идентичность физического мира, способная быть опорой личности.

 

Список литературы

1. Кеидия К. З. Философское понимание самоидентификации в бытийной структуре личности // Вестник Оренбургского государственного университета. – 2012. – № 1 (137). – С. 50–55.

2. Абушенко В. Л. Проблема идентичностей: специфика культур-философского и культур-социологического видения // Вопросы социальной теории. – М.: Междисциплинарное общество социальной теории, 2010. – Т. 4. – С. 128–146.

3. Розин В. М. Философия субъективности. – М: Издательство АПК и ПРО, 2011. – 380 с.

4. Cameron James E. A Three-Factor Model of Social Identity // Self and Identity. – 2004. – Vol. 3:3. – Pp. 239–262. DOI: 10.1080/13576500444000047.

5. Jackson Jay W. Intergroup Attitudes as a Function of Different Dimensions of Group Identification and Perceived Intergroup Conflict // Self and Identity. – 2002. – Vol. 1:1. – Pp. 11–33. DOI: 10.1080/152988602317232777.

6. Tajfel H., Turner J. C. An Integrative Theory of Intergroup Conflict // W. G. Austin, S. Worchel / The Social Psychology of Intergroup Relations. – Monterey, CA: Brooks/Cole, 1979. – Pp. 33–37.

7. Luhtanen R., Crocker J. A Collective Self-Esteem Scale: Self-Evaluation of One’s Social Identity // Personality and Social Psychology Bulletin. – 1992. – № 18. – Pp. 302–318. DOI: 10.1177/0146167292183006.

8. Буденкова В. Е., Савельева Е. Н. Идентичность как предмет теоретико-методологического анализа: модели и подходы // Вестник Томского государственного университета. Культурология и искусствоведение. – 2016. – № 1 (21). – С. 31–44.

9. Zacher H., Esser L., Bohlmann C., Rudolph C. W. Age, Social Identity and Identification, and Work Outcomes: a Conceptual Model, Literature Review, and Future Research Directions // Work, Aging and Retirement. – 2019. – Vol. 5 (1). – Pp. 24–43. DOI: 10.1093/workar/way005.

10. Леонтьев Д. А. Счастье и субъективное благополучие: к конструированию понятийного поля // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. – М.: ВЦИОМ, 2020. – № 1 (155). – C. 14–38.

11. Ryff C. Happiness Is Everything, or Is It? Explorations on the Meaning of Psychological Well-Being // Journal of Personality and Social Psychology. – 1989. – Vol. 57. – № 6. – Pp. 1069–1081. DOI: 10.1037/0022-3514.57.6.1069.

12. Тонконогов А. В. Кибернетическое общество как реальность XXI века // Закон и право. – 2018. – № 9. – С. 23–26.

13. Florida R. The Rise of the Creative Class. – New York: Hachette Bookroup, Inc., 2019. – 512 p.

 

References

1. Keidiya K. Z. Philosophical Understanding of Self-Identification in the Existential Structure of Personality [Filosofskoe ponimanie samoidentifikatsii v bytiynoy strukture lichnosti]. Vestnik Orenburgskogo gosudarstvennogo universiteta (Bulletin of the OrenburgStateUniversity), 2012, no. 1 (137), pp. 50–55.

2. Abushenko V. L. The Problem of Identities: the Specificity of Culture-Philosophical and Cultural-Sociological Vision [Problema identichnostey: spetsifika kultur-filosofskogo i kultur-sotsiologicheskogo videniya]. Voprosy sotsialnoy teorii (Questions of Social Theory). Moscow: Mezhdistsiplinarnoe obschestvo sotsialnoy teorii, 2010, vol. 4, pp. 128–146.

3. Rozin V. M. Philosophy of subjectivity [Filosofiya subektivnosti]. Moscow: APK i PRO, 2011, 380 p.

4. Cameron James E. A Three-Factor Model of Social Identity. Self and Identity, 2004, vol. 3:3, pp. 239–262. DOI: 10.1080/13576500444000047.

5. Jackson Jay W. Intergroup Attitudes as a Function of Different Dimensions of Group Identification and Perceived Intergroup Conflict. Self and Identity, 2002, vol. 1:1, pp. 11–33. DOI: 10.1080/152988602317232777.

6. Tajfel H., Turner J. C. An Integrative Theory of Intergroup Conflict. In W. G. Austin, & S. Worchel (Eds.), The Social Psychology of Intergroup Relations. Monterey, CA: Brooks/Cole, 1979, pp. 33–37.

7. Luhtanen R., Crocker J. A Collective Self-Esteem Scale: Self-Evaluation of One’s Social Identity. Personality and Social Psychology Bulletin, 1992, no. 18, pp. 302–318. DOI: 10.1177/0146167292183006.

8. Budenkova V. E., Savelyeva E. N. Identity as a Subject of Theoretical and Methodological Analysis: Models and Approaches [Identichnost kak predmet teoretiko-metodologicheskogo analiza: modeli i podkhody]. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Kulturologiya i iskusstvovedenie (Bulletin of the TomskStateUniversity. Culturology and Art History), 2016, no. 1 (21), pp. 31–44.

9. Zacher H., Esser L., Bohlmann C., Rudolph C. W. Age, Social Identity and Identification, and Work Outcomes: a Conceptual Model, Literature Review, and Future Research Directions. Work, Aging and Retirement, 2019, vol. 5 (1), pp. 24–43. DOI: 10.1093/workar/way005.

10. Leontiev D. A. Happiness and Subjective Well-Being: Towards the Construction of the Conceptual Field [Schaste i subektivnoe blagopoluchie: k konstruirovaniyu ponyatiynogo polya]. Monitoring obschestvennogo mneniya: Ekonomicheskie i sotsialnye peremeny (Monitoring of Public Opinion: Economic and Social Changes). Moscow: VTsIOM, 2020, no. 1 (155), pp. 14–38.

11. Ryff C. Happiness Is Everything, or Is It? Explorations on the Meaning of Psychological Well-Being. Journal of Personality and Social Psychology, 1989, vol. 57, no. 6, pp. 1069–1081. DOI: 10.1037/0022-3514.57.6.1069.

12. Tonkonogov A. V. Cybernetic Society as a Reality of the XXI Century [Kiberneticheskoe obschestvo kak realnost XXI veka]. Zakon i pravo (Laws and Regulations), 2018, no. 9, pp. 23–26.

13. Florida R. The Rise of the Creative Class. New York: Hachette Bookroup, Inc., 2019, 512 p.

 
Ссылка на статью:
Городищева А. Н., Городищев А. В. Проблемы самоидентификации человека в кибернетическом обществе // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 4. – С. 29–37. URL: http://fikio.ru/?p=4225.

 
© А. Н. Городищева, А. В. Городищев, 2020

УДК 316.324.8

 

Трубицын Олег Константинович – Новосибирский государственный университет, институт философии и права, доцент, кандидат философских наук, Новосибирск, Россия.

Email: trubitsyn77@mail.ru

SPIN: 5197-9813

Авторское резюме

Состояние вопроса: Утверждение о переходе цивилизации на стадию постмодерна в настоящее время весьма популярно и довольно часто принимается без серьезного обоснования. Однако ряд специалистов сомневается в правомерности такого подхода.

Результаты: Современное состояние концепции постиндустриального общества создает возможность для верификации ее сильной и слабой версии. Слабая версия акцентирует усиление информационной специализации развитых стран в рамках международного разделения труда. Она является эмпирически обоснованной, но не свидетельствует о выходе общества на новую ступень развития. Сильная версия утверждает революционное значение изменений, произошедших в научно-технической и социально-экономической сферах, однако эта гипотеза пока не находит практического подтверждения. Неолиберальные институты не стали благоприятной институционной средой для развития передовых производств и постиндустриального перехода.

Область применения результатов: Выявление причин, приводящих к негативным последствиям в развитии так называемых постиндустриальных стран, позволяет разрабатывать стратегию национального развития, избегая при этом скоропалительных выводов и тенденциозных оценок.

Методы исследования: В работе проведен сравнительный анализ разных вариантов теории нового общества, а также верификация положений концепции постиндустриального общества при помощи статистики экономического развития ведущих капиталистических стран, прежде всего США.

Выводы: Слабая версия постиндустриальной теории не дает оснований для утверждения о формировании некой новой стадии общественного развития. Сильная версия описывает реальный переход общества на стадию постмодерна, но она не проходит проверку практикой. Таким образом, можно утверждать, что реального перехода к постиндустриальному обществу пока не произошло.

 

Ключевые слова: модерн; постмодерн; индустриализм; постиндустриализм; информационное общество; общество знания; сервисное общество.

 

Evaluation of a Strong Version of the Post-Industrial Society Concept

 

Trubitsyn Oleg Konstantinovich – Novosibirsk State University, Institute of Philosophy and Law, Associate Professor, PhD (Philosophy), Novosibirsk, Russia.

Email: trubitsyn77@mail.ru

Abstract

Background: The statement about the transition of civilization to the stage of postmodernism is very popular currently and quite often accepted without serious justification. A number of experts, however, question the validity of this approach.

Results: The current state of the concept of post-industrial society creates an opportunity to verify its strong and weak version. The weak version emphasizes the strengthening of the information specialization in developed countries within the framework of the international division of labor. It has empirical grounds, but it does not indicate that society is entering a new stage of development. The strong version asserts the revolutionary significance of the changes that have taken place in the scientific, technical and socio-economic spheres, but this hypothesis does not find practical confirmation. Neoliberal institutions have not become a favorable institutional environment for the development of advanced industries and post-industrial transition.

Implications: Revealing the reasons leading to negative consequences in the development of the so-called post-industrial countries, makes it possible to formulate a national development strategy, avoiding tentative conclusions and biased assessments.

Research methods: The paper provides a comparative analysis of different versions of the theory of a new society, as well as verification of the provisions of the concept of post-industrial society with the help of statistics on the economic development of leading capitalist countries, primarily the United States.

Conclusion: The weak version of the post-industrial theory does not provide grounds for asserting the formation of a certain new stage of social development. By contrast, the strong version describes the real transition of society to the postmodern stage, but it is not verified. Thus, one could state that a real transition to post-industrial society has not taken place yet.

 

Keywords: modern; postmodern; industrialism; post-industrialism; information society; knowledge society; service society.

 

Данная публикация является продолжением статьи, посвященной критическому анализу такого популярного подхода к интерпретации современного состояния общества как концепция постиндустриального общества. В предыдущей статье [см.: 1] была рассмотрена общая модель и основные характеристики постиндустриального, или «нового» общества, на основе чего выявлены критерии сильного и слабого вариантов данной модели. Слабый вариант концепции постиндустриального общества утверждает, что по мере развития глобализации происходит углубление международного разделения труда, промышленность из развитых стран перемещается в новые индустриальные страны, и в результате хозяйства развитых стран превращаются в «штабные экономики», то есть усиливают свою специализацию на более выгодных, «креативных» нишах нематериального производства. Слабая версия модели нового общества опирается на положения концепций информационного, сервисного и сетевого общества, которые указывают на факты информационно-коммуникационной революции, роста доли сервисных работников и доли сектора услуг в структуре ВВП, а также увеличения значения и распространения сетевых структур. Как было отмечено ранее, данные положения имеют хорошее эмпирическое подтверждение, однако в целом не дают оснований для утверждения о выходе общественного развития на качественно новую ступень. То есть с философско-исторической точки зрения фиксируемое данными концепциями «новое» общество является новым лишь по отношению к обществу раннего модерна. По существу, эта модель не выходит за пределы модели индустриального общества, находящегося на исторической стадии модерна.

 

Сильный вариант подразумевает выход технико-экономического прогресса на качественно новый, более высокий уровень, то есть предполагает, что постиндустриальный переход – это не деиндустриализация, а сверхиндустриализация, когда развитие информационного сектора экономики позволяет осуществлять промышленную деятельность еще более успешно. Соответственно, постмодерн – это стадия, характеризующаяся в первую очередь тем, что достигшее ее общество наиболее ёмко описывается как постиндустриальное, то есть такое, экономическим базисом которого выступает постиндустриальное производство, представляющее собой новую ступень в развитии производительных сил. Таким образом, если положения сильной версии получат эмпирическое подтверждение, то это даст возможность заключить, что «новое» общество является по-настоящему новым, не укладывается в рамки модели индустриального общества эпохи модерна. Целью данной статьи является оценка эмпирической адекватности и логической обоснованности сильной версии концепции постиндустриального общества.

 

Итак, сильный вариант концепции постиндустриального общества, который нужно сейчас проанализировать, подразумевает следующее. Такие процессы, как внедрение новых информационных технологий, ускоренное развитие теоретической науки, опережающий рост сектора услуг, углубляющаяся либерализация общественного сознания, способствующая увеличению креативного потенциала нации, – все это в конечном счете приводит к скачку в прогрессивном развитии производительных сил, который, в свою очередь, позволяет повысить конкурентоспособность национального хозяйства на мировом рынке, обеспечить потрясающий рост благосостояния населения. Э. Тоффлер [см.: 2] также связывает постиндустриальный переход с технологической революцией в энергетике. К этому аргументу примыкает еще одно утверждение – об ускоренном переходе на энерго- и ресурсосберегающие технологии, что позволит преодолеть проблему ограниченности природных ресурсов, в частности энергоносителей. В целом страна постиндустриальная должна быть сильнее в экономическом плане по сравнению с индустриальными странами и более конкурентоспособна по сравнению с ними не только в сфере информационных технологий, финансов или кинематографа, но и в производстве материальных потребительских благ и продовольствия. В итоге это должно вести к своеобразному «замыканию» постиндустриального мира в своих границах [см.: 3], поскольку все, что могут предложить передовым постиндустриальным странам отсталые индустриальные и доиндустриальные страны (природные ресурсы, дешевый труд) им больше не нужно. С помощью передовых ресурсо- и энергосберегающих технологий роботы на безлюдных предприятиях постиндустриальных стран произведут все, что нужно, дешевле и качественнее, чем традиционные индустриальные предприятия.

 

Д. Белл относил переход на новую стадию на период второй половины ХХ века. Так что все указанное выше уже должно было произойти к нашему времени как минимум в США и Японии (Европа остается под сомнением) [см.: 4, с. CXXIX]. Г. Кан и А. Винер [см.: 5] в книге с говорящим названием «Год 2000» указывали соответствующую дату в качестве условной вехи окончательного формирования постиндустриального общества. То есть, по мнению классиков постиндустриальной теории, постиндустриальный переход должен был в основном завершиться к 2000 г., а значит в 2020 г. с точки зрения данной теории уж точно можно говорить о переходе на стадию постмодерна как о свершившемся факте. В. Иноземцев еще более радикализирует данный тезис, утверждая, что на Западе не только уже произошел постиндустриальный переход, но и намечается еще более фундаментальная трансформация. По его мнению, «начальная стадия постэкономической революции в основном завершена: постиндустриальный мир не только достиг состояния, гарантирующего продолжительное и относительно устойчивое развитие, не только сделал важные шаги на пути к формированию адекватной этому состоянию системы мотивации и совершил целый ряд технологических прорывов, но и радикально обособился от остального мира» [3, с. 550]. Будучи вариантом линейно-стадиального подхода к истории, теория постиндустриального общества подразумевает, что передовая страна – в данном случае США – показывает прочим странам образ их успешного будущего, если они также смогут позднее осуществить постиндустриальный переход, или же образ их желаемого, но недостижимого будущего – если не сумеют. З. Бжезинский в связи с этим утверждал, что история возложила на США особую миссию – показать человечеству перспективы его светлого будущего, так как Америка – это «социальная лаборатория мира» [6, с. 79]. Соответственно имеет смысл посмотреть, в какой мере осуществились эти прогнозы на примере Америки как страны – лидера постиндустриализма.

 

Статистические данные [см.: 7] позволяют оценить тенденции развития реального сектора экономики США за последние десятилетия, причем особенно наглядно это можно сделать, сравнив их с показателями производства в КНР и в мире в целом. Далее приведем данные о производстве ряда ключевых для индустриальной экономики продуктов (в расчете на душу населения, для наибольшей наглядности). Будут приведены данные на начало периода сбора статистических данных (как правило, середина ХХ века), и указаны основные тенденции с пиковыми значениями. По чугуну для США данные имеются с 1950 г. по 2018 г.: в 1950 г. – 384 кг, 1955 г. – 420 кг (максимум), затем при некоторых колебаниях наблюдается понижательная тенденция, достигшая минимума в 2016–2017 гг. – 69 кг, в 2018 г. незначительный рост до 73 кг. В мире в целом за период с 1960 г. по 2017 г. производство возросло с 85 до 159 кг, в КНР – с 2 кг в 1950 г. до 515 в 2017 г. Подобную же для США картину пика в середине ХХ века и устойчивого снижения с некоторыми временными колебаниями вверх-вниз можно наблюдать и на примере других ключевых индустриальных продуктов первичной переработки. Приведем еще несколько примеров. Сталь: в США 1950 г. – 577 кг, 1955 г. – 639 (максимум), 2015 – 246 кг. (минимум), 2018 – 265 кг; мир в целом демонстрирует рост со 114 кг в 1960 г. до 224 кг в 2017 г.; КНР – с 1 кг в 1960 г. до 600 в 2017 г. Алюминий: в США 1950 г. – 4,3 кг, 1980 г. – 20,4 кг (максимум), 2017 – 2,3 кг (минимум), 2018 – 2,7 кг; мир в целом – рост с 1,5 кг в 1960 г. до 7,9 в 2017 г.; КНР – рост с 0,0 в 1950 г. до 24,0 в 2017 г. Цемент: в США 1950 г. – 254 кг, 1965 г. – 335 кг (максимум), 2010 г. – 215 кг (минимум), 2018 г. – 268 кг; мир в целом демонстрирует рост со 104 кг в 1960 г. до 552 в 2015 г., затем снижение до 538 кг в 2017 г; КНР – рост с 1 кг в 1950 г. до 1748 в 2016 г. и снижение до 1681 в 2017 г. Можно заметить, что «авиационного металла» – алюминия, равно как чугуна и цемента, США сейчас производят меньше среднемирового уровня и лишь стали производят чуть больше среднемирового уровня. Наглядно видна картина деиндустриализации США, начавшейся по ряду направлений еще в 1960-е гг.

 

Можно, конечно, подвергнуть выводы о деиндустриализации США сомнению, указав, что приведенные данные касаются продуктов первичной переработки. Собственно американские постиндустриалисты и не скрывали, что задача правительства США – перенести производства низкого передела с низкой добавленной стоимостью в страны полупериферии, а самим сконцентрироваться на производстве товаров с высокой добавленной стоимостью, то есть на высокотехнологичном производстве, а также нематериальном производстве – НИОКР, финансах, IT. Также предполагалось, что вывод в другие страны производств, основанных на устаревающих индустриальных технологиях материального производства – трудо- и ресурсоемких – откроет в США место для последующего развития здесь нового материального производства, основанного на постиндустриальных технологиях. Впоследствии эти полностью автоматизированные ресурсосберегающие производства победят в конкурентной борьбе промышленность новых индустриальных стран. Такая стратегия выглядит имеющей смысл, но давайте посмотрим, что же получилось на практике.

 

На практике, как указывают специалисты [см.: 8], оказалось, что эта стратегия вывода производственных мощностей выгодна, прежде всего, крупным ТНК, но она уничтожает малые и средние компании обрабатывающей промышленности. Число таких компаний, являющихся основой национальных стоимостных цепочек и географически дисперсных промышленных кластеров, с конца ХХ века сократилось на 100 тыс. Постиндустриалисты опирались на популярный в постмодернистской философии тезис о детерриторизации и смерти географии, поэтому полагали, что вывоз производства не скажется негативно на развитии НИОКР в США. Критики постиндустриальной стратегии, в частности S. Cohen и J. Zysman, в противоположность этому предсказывали, что инновации в обрабатывающей промышленности будут притягиваться в те места, где развивается производство [см.: 9]. Практика показала верность их прогнозов. Действительно, как правило, инновационная деятельность, включая прикладные исследования и инжиниринг, разработку продуктов и совершенствование производственных процессов эффективней осуществляется рядом с фабриками и заводами. Так что «по мере того как все больше инженеров и дизайнеров перемещались за рубеж, многие американские компании теряли свои компетенции на территории США. Со временем лозунг “изобретай здесь, делай там” превратился в “изобретай там, делай там”» [10].

 

Апологеты постиндустриальной стратегии, основанной на транснациональном функционировании капитала, американские и иностранные, доказывают, что все негативные моменты малозначимы и в целом данная политика принесла США пользу и обеспечила впечатляющий прогресс американской экономики. Постиндустриальная модель экономики, по их мнению, принципиально устойчива и бескризисна. Так, по мнению В. Иноземцева, «развитые страны Запада представляют собой сегодня вполне здоровые хозяйственные системы, стабильному и динамичному развитию которых не могут угрожать никакие экономические факторы» [3, с. 550]. Кризис 2008 г., по существу не преодоленный до сих пор, застой в экономическом развитии последующего десятилетия, новый кризис, начинающийся в 2020 г., наглядно свидетельствуют об обратном. Также непонятным кажется при принятии оптимистического тезиса В. Иноземцева тот факт, что президенты США Б. Обама и Д. Трамп, имеющие мало общего между собой, неоднократно заявляли о необходимости реиндустриализации Америки.

 

Скептики указывают, что, несмотря на ряд активно рекламируемых успехов, развитые страны не демонстрируют в последние годы больших достижений. Более того, США за последние десятилетия утратили целый ряд ключевых технологий [см.: 11]. В частности, американцы не имеют современных технологий по обогащению урана и остаются зависимыми в этом от российских компаний [см.: 12]. При этом они уже неоднократно пытались восстановить данные технологии, для чего масштабно финансировались программы и проекты – но без толку. США пытаются восстановить утраченные за период господства идеи превосходства нематериальной экономики компетенции в производстве ледоколов и троллейбусов, но пока получается плохо. Также они испытывают трудности в создании двигателей для тяжелых ракет и еще ряда высокотехнологичных продуктов. А в период пандемии коронавируса выяснилось, что США больше не производят собственных антибиотиков. В течение ряда лет американские астронавты были лишены возможности доставки на МКС на отечественных ракетах. Успешная доставка американских астронавтов на новом космическом корабле «Dragon» на МКС оказалась для США очень важным прорывом, поскольку они смогли преодолеть то отставание, которое было у них по пилотируемым полетам в космос в последние годы. Однако этот полет не стал существенным прорывом в мировом масштабе, и, более того, лишь позволил им сделать то, что они успешно умели делать десятилетия тому назад. Что же до полетов на Луну, то, в отличие от ситуации полувековой давности, в наши дни все проекты подобного рода пока никак не могут сдвинуться с мертвой точки. Таким образом, во многих секторах высокотехнологичного производства страна пытается догнать саму себя полувековой давности, причем по большей части безуспешно.

 

В развитии автоматизированных производств, когда американские роботы в конкурентной борьбе одолеют китайских рабочих, ожидаемый успех тоже пока не достигнут. Например, «Форбс» [см.: 13] сообщает о том, что компания Adidas объявила о приостановке производства на роботизированных заводах в США и Германии. Adidas заявляет, что технологии, которые применялись на заводах в Ансбахе и Атланте, будут перевезены в Азию, где они будут использоваться более эффективно и гибко. Как отмечают аналитики «Блумберг», принятое Adidas решение стало шагом назад для тех, кто надеялся, что такие проекты будут началом «новой эры производства» в Европе и Северной Америке. Это, конечно, частный случай, но достаточно выразительный.

 

Нельзя, конечно, сказать, что роботизация промышленности и сектора услуг в США и мире в целом вообще не развивается. «По оценкам Всемирного экономического форума, в 2018 г. порядка 29 % всех рабочих часов приходилось на роботов, к 2025 г. эта доля превысит половину. Роботы уже сейчас выполняют, например, 47 % всех задач, связанных с обработкой информации, и 31 % работ, связанных с физическим трудом. Темпы роботизации производств за последние пять лет (с 2014 по 2018 г.) составляют в среднем в мире почти 20 % в год, следует из данных International Federation of Robotics (IFR)» [14]. То обстоятельство, что темпы роботизации информационного труда опережают темпы роботизации физического труда, ставит под угрозу реализацию модели сервисного общества, поскольку на настоящий момент информационные работники составляют значительную часть всех работников сферы услуг. Последовательное развитие такой тенденции ведет нас скорее к безработному, чем сервисному обществу. Однако в настоящий момент более значимо здесь другое. Хотя показатель роботизации промышленности США выше среднемирового, тем не менее в расчете на душу населения Америка существенно уступает новым индустриальным странам (217 роботов на 10 тыс. чел. против 831 у Сингапура и 774 у Южной Кореи) [см.: 14]. Так что провозглашаемый теоретиками постиндустриализма лидер постиндустриального развития не является флагманом роботизации. Если же говорить о перспективах постиндустриального перехода в целом, то именно роботизация представляется сейчас наиболее перспективным фактором выхода на новую ступень развития производительных сил, но провозглашать этот факт свершившимся представляется преждевременным.

 

Теперь стоит рассмотреть приведенный выше аргумент Э. Тоффлера [см.: 2], который среди признаков и составных частей постиндустриального перехода называет технологическую революцию в энергетике – переход к более широкой энергетической базе, подразумевающей развитие новой, или зеленой энергетики (использование возобновляемой энергии ветра, солнца, приливов, геотермальных вод, биомассы и т. п.), а также новых форм ядерной энергетики. Предполагается, что это позволит решить проблему дефицита энергии. Это сильный аргумент, поскольку касается энергетического базиса производительных сил, соответственно может свидетельствовать о выходе производительных сил на качественно более высокий уровень. Однако с новыми, да и со старыми формами ядерной энергетики, как уже было отмечено, в США наблюдаются серьезные проблемы – многие имевшиеся ранее компетенции были за последние годы утрачены, а новые не сформированы. С развитием альтернативной энергетики, казалось бы, такой проблемы нет. Здесь можно упомянуть, с одной стороны, так называемую сланцевую революцию, с другой – активное развитие зеленой энергетики. Однако, как показали события 2020 г., сланцевая добыча энергоносителей относительно рентабельна лишь при очень высоких ценах на нефть и газ, по всей видимости, не менее 80 USD за баррель нефти. При 40 USD за баррель добыча начинает обвально сокращаться, скважины закрываются ввиду их катастрофической нерентабельности. И это не считая побочных издержек в виде экологических проблем, вызываемых использованием метода гидроразрыва. Да и в целом данная отрасль экономики США оставалась хронически убыточной за редким исключением с самого своего возникновения, поддерживая свое существование за счет дешевых кредитов. К тому же сама по себе сланцевая добыча нефти и газа не представляет собой действительной революции в энергетике, так как продуктом использования новых методов добычи выступают вполне традиционные для индустриального технологического уклада невозобновляемые углеводородные источники энергии.

 

Несколько сложнее обстоит дело с возобновляемой энергетикой. С одной стороны, можно сказать, что энергия солнца и ветра – это древнейшие источники энергии для человечества, которые широко использовались еще в доиндустриальную эпоху. С другой, ветрогенерация электроэнергии – это, очевидно, все же иной технологический уровень использования энергии ветра, чем его использование ветряными мельницами и парусными судами. То есть учитывая то, что производится именно электроэнергия, и что производится она при помощи возобновляемых источников, это в принципе можно счесть за революцию в энергетике. Так что не удивительно, что зеленая энергетика вызвала немалый энтузиазм у правительств развитых стран, которые стали активно продвигать ее у себя. Однако развитие это достигалось преимущественно за счет правительственных субсидий, что свидетельствует о слабости данного проекта с рыночной точки зрения. На настоящий момент времени зеленая энергетика дороже традиционной, так что, как правило, чем выше ее доля в энергобалансе страны, тем выше цена электричества для потребителей. Реализация подобных планов перехода к новой энергетике столкнулась с серьезной критикой специалистов. Они указывают, что одна из особенностей солнечной и ветровой энергетики – это то, что «затраты на передачу значительно выше, чем у других видов электроэнергии», в том числе потому, что «по сравнению с традиционным производством, как правило, существует большое расстояние между тем, где возобновляемые источники энергии производятся и где они потребляются» [15]. Также проблема связана с тем, что данные источники энергии являются прерывистыми, то есть нестабильными. Например, ветровые электростанции не производят энергии, если нет ветра. Также солнечные электростанции производят основную часть энергии не тогда, когда она особенно нужна – в холодные и малосолнечные дни, а наоборот – тогда, когда ее не требуется в таких объемах. Отсюда возникает потребность в хранении энергии, которая сейчас решается путем строительства крупных аккумуляторных станций, что крайне дорого и плохо с экологической точки зрения. В результате так называемая «зеленая» энергетика оказывается в конечном счете крайне дорогой и экологически недружественной. «Виды энергии, производимой ветром и солнцем, не являются теми видами энергии, которые нужны экономике. Ветер и солнечная энергия производят прерывистое электричество, доступное только в определенное время и в определенных местах. То, что нужно мировой экономике, – это разнообразие различных типов энергии, которые соответствуют энергетическим требованиям многих устройств, существующих сегодня в мире. Эта энергия должна быть транспортирована в нужное место и сохранена в нужное время суток и в нужное время года» [15].

 

Итак, можно согласиться с Э. Тоффлером, что с теоретической точки зрения энергетическая революция является признаком выхода на новую стадию развития производительных сил. Однако на практике мы таковой не обнаруживаем. На настоящий момент в развитых странах Запада, в частности в США, предпринимаются некоторые попытки свершить энергетическую революцию, пока что по большей части неудачные. Таким образом, данный критерий свидетельствует против гипотезы о переходе к постиндустриальной экономике и формированию нового общества. Причем то, что энергетическую проблему пока не удалось успешно решить, в перспективе станет негативно сказываться на процессе дальнейшей роботизации промышленности, существенно его тормозя.

 

К обоснованию постиндустриального перехода можно подойти и с другой стороны. В предыдущей работе [см.: 1] нами была рассмотрена слабая версия теории нового общества, основу которой составляют концепции информационного и сервисного общества. Напомним, что суть ее состоит в том, что постиндустриальная страна (в качестве образцового случая обычно рассматриваются США) – это та страна, которая превратилась из «мировой фабрики» в «мировой офис». Применительно к США факт такого перехода доказывается ссылками на статистику, которая демонстрирует прогрессирующее преобладание доли сервисного сектора в ВВП и занятости. Как указывает Д. Белл [см.: 4], в начале ХХ века только около трети работников в США были заняты в сфере услуг, к 1940 г. их число сравнялось с числом занятых в материальном производстве, а в 1970-е гг. их доля в структуре занятости составляла уже 2/3. В настоящее время (по данным на 2017 г.) состав ВВП в разбивке по секторам происхождения выглядит следующим образом: сельское хозяйство – 0,9 %, промышленность – 19,1 %, услуги – 80 % [см.: 16]. Определенно, факт перехода к сервисной экономике, который подчеркивает концепция сервисного общества, имеет место быть, так что данную концепцию можно считать эмпирически подтвержденной.

 

Возникает, тем не менее, вопрос о том, как это стоит интерпретировать. Можно выдвинуть предположение, что, хотя критерии сильной версии постиндустриализма пока не реализованы, реализация слабой версии создает необходимый фундамент для будущего перехода к полноценному постиндустриальному обществу. То есть информационное и сервисное общество – это пока характеристики позднего модерна, модели, описывающие развитые страны, отказавшиеся от индустриальной специализации в пользу нематериального производства. И хотя само по себе это еще не означает перехода к постиндустриальному обществу, однако создает предпосылки для этого. Гипотетически можно представить себе ситуацию, когда опережающее развитие сервисного сектора представляет собой прогрессивный сдвиг в развитии производительных сил.

 

Действительно, сервисизация сервисизации рознь. Так, например, один из самых высоких уровней относительного развития сектора услуг в экономике (81,9 %) демонстрирует такая слаборазвитая и бедная страна как Джибути. Тем не менее, гипотетически можно представить себе ситуацию прогрессивного сервисного перехода, которую собственно и предлагает слабая версия постиндустриальной теории. Эта модель предполагает, что в данной стране происходит рост социального сектора, обслуживающего различные потребности местного населения – здравоохранения, образования, социального обеспечения, а также увеличивается число парикмахеров, барменов, учителей йоги, массажистов, певцов, домашних работников и т. п. Но одновременно с этим происходит развитие экспортоориентированного сервисного сектора, позволяющего избежать отрицательного торгового сальдо, а именно отраслей, направленных на предоставление иностранным клиентам услуг в сфере финансов, менеджмента и маркетинга, НИОКР и IT. Правда при этом только две последние позиции могут быть названы истинно постиндустриальными, так как на оказании финансовых и торговых услуг специализировались еще итальянские города-государства в доиндустриальную эпоху.

 

Теперь посмотрим, реализовался ли вариант прогрессивной сервисизации в США. Определенно, сервисная специализация США в международном разделении труда достаточно выражена – значительную часть экспортных доходов обеспечивает оказание финансовых услуг, экспорт развлекательного контента (кино и музыка), продукции сферы IT и НИОКР. Возникает предположение, что специализация на передовых и перспективных сервисных направлениях экономической деятельности в рамках системы международного разделения труда может послужить своеобразным трамплином для последующего полноценного перехода на качественно более высокую ступень развития производительных сил. Попробуем оценить обоснованность такого предположения.

 

Теоретическим обоснованием потенциальной возможности такого развития событий выступает проведение исторической аналогии с ситуацией промышленного переворота в Англии. Ключевой предпосылкой индустриализации Великобритании с экономической точки зрения стала аграрная революция, то есть существенный рост производительности сельского хозяйства в период, непосредственно предшествовавший началу промышленного переворота. Это происходило как в самой Британии, так и в других европейских странах, а также в России, что дало Британии возможность перейти к специализации на производстве промышленных товаров: значительная их часть производилась для продажи на рынках аграрных стран, а часть полученной прибыли использовалась для покупки у них продовольствия. Аграрная революция создала потенциальный спрос на промышленные товары, когда существовал потенциал дальнейшего роста сельскохозяйственного производства, но смысла в этом не было, так как прочие страны тоже были сельскохозяйственными. Британия же ответила на этот потенциальный спрос, предложив массу промышленных товаров, чем стимулировала дальнейшую интенсификацию сельскохозяйственного производства в Восточной Европе, чьи помещики в обмен на излишки своих продовольственных продуктов теперь могли получать продукцию английской промышленности. Как показали теоретики миросистемного подхода, это привело к усилению различий между странами ядра, полупериферии и периферии миросистемы, когда такое международное разделение труда стимулировало рост производительности труда в сельском хозяйстве других стран, но подавляло развитие их промышленности. Тем не менее в дальнейшем промышленный переворот все-таки распространился и в других странах. Так что получается, что первоначальная промышленная специализация одной страны в международном разделении труда стала прологом к последующей повсеместной индустриализации, то есть стадиальному переходу в развитии производительных сил.

 

Данный исторический прецедент наводит на обоснованное, на первый взгляд, предположение, что, действительно, специализация США на передовых и перспективных направлениях экономической деятельности в рамках системы международного разделения труда потенциально может стать предпосылкой для последующего перехода на качественно более высокую ступень развития производительных сил. Индустриализация новых индустриальных стран создает условия, аналогичные условиям аграрной революции, позволяя передовой стране сконцентрироваться на наиболее перспективных сферах экономической деятельности. Соответственно можно предположить, что нынешняя специализация США, способствующая их постиндустриальному переходу, становится прологом к будущему постиндустриальному переходу миросистемы в целом.

 

Рассмотрим теперь, так ли обстоит дело на практике. Действительно, нельзя игнорировать факт сокращения доли занятости в промышленности и роста доли занятости в сфере услуг, на который указывают сторонники концепции сервисного общества. Однако возникает вопрос, что скрывается за этим ростом сервисной занятости, какого рода сервисизация происходит в США – прогрессивная или деградирующая? В период становления постиндустриальной теории вменяемые показатели для отслеживания этого аспекта занятости в США отсутствовали. И только недавно в Корнельском университете разработали новый индекс для оценки базового здоровья рынка труда [см.: 17]. Cornell-CPA US Private Sector Job Quality Index отслеживает соотношение высокооплачиваемых рабочих мест к низкооплачиваемым на ежемесячной основе, начиная с 1990 года. Этот индекс демонстрирует прогрессирующее снижение качества рабочих мест в сфере услуг. Во все большей степени увеличение доли рабочих мест происходит в подсекторах рабочих мест самого низкого качества – в частности, в розничной торговле, досуге и гостиничном бизнесе, административной деятельности, управлении отходами и услугах в области здравоохранения и социальной помощи. Хотя не все должности в этих подсекторах имеют низкое качество, подавляющее большинство должностей в них предлагают меньше, чем средний недельный доход всех рабочих мест в США. «Что привело нас сюда? – задаются вопросом журналисты издательства Блумберг. – Глобализация и аутсорсинг производства промышленных товаров – это, безусловно, один из виновников. Но наше десятилетнее урезание федеральных расходов на ремонт и строительство новой внутренней инфраструктуры… конечно, не помогло» [17].

 

Особенно интересная ситуация складывается с подлинно постиндустриальным сектором экономики – НИОКР. В США, когда они начали проводить постиндустриальную политику, предполагали, что наиболее передовые и перспективные НИОКР будут воплощаться в самих США. Теоретики постиндустриализма обещали, что, выводя материальное производство за рубеж, США не утратят своей экономической мощи, поскольку будут продолжать подниматься вверх по стоимостным цепочкам, усиливая свою специализацию на высокотехнологичных отраслях с высокой добавленной стоимостью. Предполагалось, что чем сильнее будет развиваться производство в новых индустриальных странах, тем богаче будут становиться США, получая все больше дохода от интеллектуальной ренты. Однако «технологические инновации коренным образом отличаются как от научных открытий, так и от инжиниринговых изобретений. Роль инноваций заключается в трансформации обещающих изобретений и открытий в новые товары или технологические процессы, чтобы удовлетворить определенные социальные потребности с помощью передовых ноу-хау. Для создания богатства и обеспечения национальной безопасности страна должна генерировать инновации. В противном случае крупные государственные инвестиции в НИОКР оказываются простым субсидированием НИОКР других стран, которые организуют производство и получают прибыль от полученных результатов» [10].

 

Все сказанное выше не стоит, конечно, воспринимать как утверждение, что США полностью деградировали в технико-экономическом плане. Это все еще одна из развитых стран мира, обладающая преимуществами во многих сферах и многими ключевыми технологиями. Однако случай с китайской информационной корпорацией Huawei, первой представившей технологию связи 5 G, с которой правительство США борется нерыночными методами, свидетельствует, что даже в IT-технологиях – традиционном бастионе американского технологического превосходства – уже нет былого явного лидерства. Так что хотя общее технологическое лидерство за США пока сохраняется, имеются негативные тенденции и, вопреки прогнозам теоретиков постиндустриализма, преимущество данной страны уменьшается, а не возрастает. В частности, наблюдается постепенное отставание американской инженерной школы, прежде занимавшей лидирующие позиции в мире. Это связано с падением престижа профессии инженера и соответствующего образования, когда наиболее перспективные выпускники школ предпочитают идти учиться и работать юристами, менеджерами и т. п., а инженеров на американские предприятия приходится переманивать из других стран. Последствия подобного можно наблюдать на примере постоянных скандалов с продукцией фирмы Boeing, еще недавно являвшейся практически монополистом на рынке пассажирского авиастроения. По достаточно оптимистичным утверждениям аналитиков ЦРУ, «США имеют самую технологически мощную экономику в мире, с ВВП на душу населения в размере $59,500. Американские фирмы находятся на переднем крае или почти на переднем крае технологических достижений… однако их преимущество сузилось после окончания Второй мировой войны» [16]. Получается парадоксальная картина: чем чаще и увереннее говорят о переходе США на постиндустриальную стадию развития, тем слабее и неувереннее становится американское технологическое лидерство, плавно переходя в промышленное отставание от передовых индустриальных стран.

 

Привел к этому вовсе не естественный ход событий, а сознательно реализуемая стратегия, ставшая результатом политического выбора. Элвин и Хейди Тоффлеры не зря дали своей книге «Создание новой цивилизации» подзаголовок «Политика Третьей Волны». Этим они подчеркнули значимость политического выбора для успешности постиндустриального перехода, а также острый конфликт, который связан с таким решением. Постиндустриализм не сможет, по их мнению, успешно развиваться, пока ему препятствует индустриализм, а индустриализм как технологический уклад не исчезнет сам собой, без государственных усилий. «Теперь, когда мы осознали, что между сторонниками сохранения индустриализма и сторонниками его вытеснения бушует ожесточенная борьба, у нас есть новый инструмент для изменения мира» [18, с. 22]. Этот инструмент – политические решения, способствующие ослаблению политических и экономических позиций индустриалистов и освобождающие пространство и ресурсы для постиндустриальных секторов экономики. Реакционеры, несомненно, будут сопротивляться, но революционеры находятся на правильной стороне истории, их усилия поддерживаются всей логикой прогресса. «Конфликт между Второй и Третьей Волной является, в сущности, основной причиной политического напряжения в сегодняшнем обществе… С одной стороны, мы видим приверженцев индустриального прошлого, с другой – растущие миллионы тех, кто понимает, что большинство важных мировых проблем больше не могут быть решены в рамках индустриального порядка. Этот конфликт и есть “суперборьба” завтрашнего дня» [18, с. 21].

 

В рассуждениях подобного рода имеется определенная логика. Стоит согласиться, что вечно сохраняться традиционный индустриальный уклад не может, в частности из-за ресурсных ограничений, о которых писали эксперты Римского клуба еще в 1970-е годы. Действительно, невозобновляемые ресурсы постепенно исчерпываются, что делает проблематичным бесконечный индустриальный рост в его прежних формах. Так что развитие новых технологий в энергетике и промышленности, способных преодолеть данные ограничения, является весьма актуальной задачей. Также в определенной мере обоснованным выглядит и положение о том, что капитал, воплощенный в устаревающих технологиях, и связанные с ним социальные группы могут выступать тормозом технико-экономического развития. Нередко препятствием для развития более высокого технологического уклада становится наследие прежнего уклада, когда ограниченные ресурсы поглощаются предприятиями этого устаревшего уклада, а государственные инвестиции под влиянием лобби, связанного с прежним укладом, вкладываются в инфраструктуру вчерашнего дня. Отсюда иногда возникает ситуация, именуемая экономистами «преимуществом отсталости», когда страна, не достигшая высот в развитии инфраструктуры и технологий прежнего уклада, опережает конкурентов при переходе к новому укладу. Отсюда можно понять логику американских постиндустриалистов, в частности того же Э. Тоффлера, которые добивались либерализации внешнеторговых правил в конце ХХ века, способствовали вывозу устаревших, как им казалось, индустриальных производств в Китай и прочие новые индустриальные страны. По их задумке это должно было очистить пространство для развития новых постиндустриальных секторов и технологий в самой Америке.

 

Однако итоги развития США последних десятилетий показывают, что в эти рассуждения, либо же в практику их конкретного воплощения в жизнь закрались какие-то ошибки. Примером такой относительно частной ошибки, повлекшей существенные последствия, выступает выбор стратегии развития энергетики, предполагающей приоритет прерывистой генерации, о чем говорилось ранее. Но имеется и более фундаментальная причина такого развития событий, которая связана с политическим выбором стратегии развития.

 

В 1970-е гг. корпоративный капитал в капиталистических странах оказался в сложном положении: рост заработной платы работников и рост налогов для выполнения государством своих социальных функций ограничивали накопление капитала и снижали норму прибыли. Выход был найден в проведении политики неолиберализма (лучше сказать, ультралиберализма) на национальном уровне и фритредерства на международном. Информационная революция призвана была обеспечить технологический базис для глобализации. Г. Шиллер [см.: 19] указывает, что информационная революция, в частности, развитие СМИ используется американскими корпорациями для построения транснациональной империи: для рекламы своих продуктов по миру, и шире, для пропаганды американского образа жизни и либерального капитализма. Так, развитие телевидения и киноиндустрии способствует достижению частных планов отдельных капиталистов – позволяет создавать новые рынки сбыта конкретных товаров, а также общих целей капиталистического класса в целом – способствует пропаганде гедонизма и потребительства. Развитие глобальных информационных сетей позволило многонациональным корпорациям (МНК) прежних лет перейти к глобально ориентированным стратегиям и превратиться в современные транснациональные корпорации (ТНК). Достижения информационной революции служат, таким образом, для более выгодного размещения капиталов по всему свету, для контроля над разветвленной сетью филиалов и контроля над общественным сознанием.

 

Ультралиберальная политика в краткосрочном плане оказала позитивное воздействие на американскую экономику. Снижение налогов и ограничение роста заработной платы позволило увеличить накопление капитала. Расширение транснациональной деятельности корпораций дало им возможность освоить новые рынки сбыта, привлечь капиталы иностранных инвесторов. Однако в долгосрочном плане последствия оказались скорее негативными. У. Бек пишет о том, что теперь интересы ТНК и граждан государств, где у них находятся штаб-квартиры, все больше расходятся. «Что хорошо для “Дойче банк”, давно уже нехорошо для Германии» [20, с. 19], говорит он, обыгрывая известную фразу: «что хорошо для “Дженерал моторс” – хорошо для Америки». Действительно, в рядах капиталистического класса произошел раскол на глобалистов и национально ориентированных капиталистов, причем вторые стали постоянно проигрывать первым в борьбе за влияние. Если говорить о социальных последствиях неолиберальной политики, то нужно отметить, что в США рост экономики обогатил 10 % населения, которые получили 96 % дополнительных доходов [20, с. 17], в то время как благосостояние 80 % населения США за последние два-три десятилетия не выросло, а благосостояние нижней трети населения даже снизилось.

 

Но в рамках темы нашего исследования более принципиален другой факт – деиндустриализация, разрушение физической экономики США. Дж. Тенненбаум [см.: 21] говорит о том, что это разрушение началось приблизительно тридцать лет назад под знаменем перехода к «постиндустриализму». С конца 1970-х гг. начался вывод средств из сферы производства в сферу финансовых операций. Эти процессы ускорились по мере развития информационной революции и начала глобализации. Американские города действительно все больше превращаются в информационно-сервисные, финансовые центры, практически полностью деиндустриализованные. Но это связано не с постиндустриальным переходом, как утверждают апологеты постиндустриализма, а с глобализацией, с вывозом капитала, когда производство уходит в Китай и Мексику. Причем, как уже говорилось ранее, расчеты, что избавление от «старой» индустрии путем ее вывода за рубеж позволит обеспечить успешное развитие индустрии «новой», то есть высокотехнологичных производств и НИОКР, не оправдались. Следствием деиндустриализации становится не прогрессивное хозяйственное и социальное развитие, а деградация народного хозяйства и вызываемые этим социальные проблемы. В частности, происходит изнашивание социальной инфраструктуры, так как государство сокращает ассигнования на образование и здравоохранение. Это препятствует реальному переходу к обществу знаний, поскольку растет доля малограмотного населения. Лакмусовой бумажкой для определения состояния технической инфраструктуры стал ураган Катрина в 2006 г. Тогда оказалось, что государство не в состоянии обеспечить экстренный масштабный вывоз беженцев из затопленного Нового Орлеана, так как железнодорожная инфраструктура оказалась разрушена. Но разрушителем ее стала не стихия: в результате либеральных реформ, приватизации и закрытия «нерентабельных» участков железной дороги в США больше нет единой железнодорожной сети. Само же затопление явилось следствием недофинансирования ремонта дамб.

 

Все это очень похоже на то, что происходило в России в 1990-х гг. Однако если в случае России это можно было списать на кризис индустриализма (постиндустриальные страны более эффективны в традиционной индустриальной деятельности, чем страны, не вышедшие на новую стадию развития), то с США такая отговорка не проходит (ведь они, как правило, рассматриваются в качестве эталона постиндустриального общества). Поэтому более адекватной представляется трактовка информационной революции не как основания перехода к постиндустриальной стадии, а как технологической предпосылки глобализации. Она позволяет ТНК успешно уходить от социальных обязательств, минимизировать налоговые отчисления, манипулировать производственными мощностями с целью максимизации прибыли. В целом же происходит не выход развитых стран на новую прогрессивную стадию развития производительных сил, а изменение географического размещения производственных мощностей, углубление специализации стран на разных стадиях производственного цикла: есть сырьевые страны, страны, предоставляющие трудовые ресурсы, и страны, предоставляющие для обобществленного в мировом масштабе производства финансовые ресурсы.

 

Итак, стоит признать, что постиндустриальная теория выступила как правдоподобный прогноз выхода общества на новую ступень развития производительных сил и обоснование необходимости развивать и внедрять новые технологии постиндустриального технологического уклада. В этом состоит ее позитивный вклад в теорию социально-экономического развития. Действительно происходит постепенное развитие и внедрение технологий, которые потенциально могут стать основой постиндустриального технологического уклада (роботы, IT, искусственный интеллект, биотехнологии и т. п.). Однако энтузиасты постиндустриализма преувеличивают реальный уровень развития и актуальную значимость этих технологий, не образовавших пока целостной технологической системы качественно нового уровня по сравнению с индустриальной. Помимо некоторой поспешности в провозглашении наступления новой эры, теорию постиндустриального общества можно обвинить в том, что ее основные версии на практике стали обоснованием и оправданием деиндустриализации, реальным последствием которой стало не освобождение пространства для развития новых постиндустриальных производств, как это провозглашалось, а вывоз капитала, обеспечивший ускоренное развитие новых индустриальных стран и обогащение представителей транснационального финансового капитала. Таким образом, провозгласив необходимость и неизбежность перехода к постиндустриализму, его теоретики обосновали идеологию и стратегию, которые на практике препятствуют такому переходу. В частности, постиндустриальная теория стала обоснованием политики неолиберальных реформ. Сформированные в ходе их проведения институты не стали благоприятной институциональной средой развития передовых производств, науки и технологий. Вместо качественного скачка в развитии производительных сил бывшие развитые индустриальные страны под успокоительные разговоры о постиндустриализме провели деиндустриализацию, превратившись в страны со штабными экономиками.

 

На настоящий момент времени постиндустриальный переход выглядит возможным, но вовсе не предопределенным направлением развития общества. Потенциально возможный постиндустриальный технологический уклад предполагает такое развитие производительных сил, когда произойдет формирование целостной системы технологий нового уровня – переход на новую энергетическую базу, повсеместная автоматизация и роботизация, дополненные информатизацией, развитием биотехнологий и т. д.; в перспективе – развитие Интернета вещей, а возможно (хотя и маловероятно) и сильного искусственного интеллекта. Пока не известно, что из этого можно будет реализовать в ближайшие годы, а что, может быть, окажется принципиально не реализуемым. В частности, тотальному распространению роботизации может воспрепятствовать неспособность решить проблему энергообеспеченности, поскольку чем больше роботов, тем больше потребность в электроэнергии. Еще более серьезным препятствием может стать деглобализация – конфликт ведущих держав, ведущий к разрушению устоявшейся системы международного труда, когда мировой рынок распадется на ряд региональных рынков. К развитию роботизации подталкивает существование глобального рынка сбыта, обеспечивающего спрос на массово производимые стандартные товары. Протекционизм, возвращающий нас в ситуацию относительно замкнутых национальных или регионально-блоковых рынков сбыта, может привести к тому, что для окупаемости роботизированного производства просто не будет достаточных рынков сбыта.

 

Разработка адекватной постиндустриальной теории, способствующей прогрессу производительных сил, пока еще остается актуальной, но нерешенной задачей, как и сам постиндустриальный переход. В перспективе этот переход будет включать в себя не только выход производительных сил на качественно более высокую ступень развития, но и соответствующее изменение социальных отношений. В данной работе основной упор делался на анализе состояния производительных сил, наиболее наглядно отражающих степень реализации постиндустриальных прогнозов. Однако действительный выход производительных сил на новую ступень развития неизбежно подразумевает необходимость адаптации всех социальных институтов к новым условиям. Задачи поддержания в рабочем состоянии новой технологической инфраструктуры означают определенные требования к системе образования, которая должна эффективно готовить соответствующих специалистов, к системе государственного и муниципального управления, системе социального обеспечения и т. д. Постиндустриальный переход будет означать также революцию в военном деле, отдельные элементы которой просматриваются сейчас в разработке так называемой сетецентрической стратегии боевых действий. Она подразумевает дистанционное управление различного рода боевыми роботами и беспилотниками, которое в перспективе, видимо, будет передано искусственному интеллекту. Постиндустриальный переход не будет означать автоматического решения всех социальных проблем. Напротив, можно ожидать возникновения новых острых проблем, способы борьбы с которыми пока не ясны. Например, в случае активного развития роботизации, включая сюда информационных роботов, общество может столкнуться с проблемой массовой безработицы, когда множество людей окажется не готово к новым требованиям рынка труда и не сможет найти на нем место для себя. Эффективная постиндустриальная теория должна уже сейчас оценить возможные проблемы и попытаться заранее разработать пути их решения, чтобы постиндустриальный переход не стал социальной катастрофой.

 

Список литературы

1. Трубицын О. К. Критерии выхода общественного развития на стадию постмодерна // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – 3 (29). – С. 18–35. – URL: http://fikio.ru/?p=4125 (дата обращения 10.12.2020).

2. Тоффлер Э. Третья волна. – М.: Издательство АСТ, 1999. – 784 с.

3. Иноземцев В. Л. За пределами экономического общества. – М.: Academia – Наука, 1998. – 640 с.

4. Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. – М.: Академия, 1999. – 956 с.

5. Kahn H., Wiener A. J. The Year 2000: A Framework for Speculation on the Next Thirty-Three Years. – London: MacMillan, 1967. – 431 p.

6. Иконникова Г. И. Теория «постиндустриального общества». Будущее человечества и его буржуазные толкователи (Критический анализ). – М.: Мысль, 1975. – 221 с.

7. 11 показателей для 11 стран мира с 1950 года (I часть) // Инфоцентр AfterShock. Каким будет завтра? – URL: https://aftershock.news/?q=node/763326 (дата обращения 10.12.2020).

8. Kota S., Mahoney T. Reclaiming America’s Leadership in Advanced Manufacturing // The American Society of Mechanical Engineers. – URL: https://www.asme.org/getmedia/d3312fef-038a-4320-b8b7-e4ba160b2a20/reclaiming-americas-leadership-in-mfg-2019-(1).pdf (дата обращения 10.12.2020).

9. Cohen S., Zysman J. Why Manufacturing Matters: The Myth of the Post-Industrial Economy // Southern Economic Journal. – 1988. – № 54(3). – pp. 97–103. DOI: 10.2307/1059037.

10. Кондратьев В. Б. Проблемы деиндустриализации в США // Перспективы. Электронный журнал. – 2019. – № 3 (19). – С. 130–147. – URL: http://www.perspektivy.info/oykumena/ekdom/problemy_deindustrializacii_v_ssha_2019-10-09.htm (дата обращения 10.12.2020). DOI: 10.32726/2411-3417-2019-3-130-147.

11. Брекотин С. Четыре технологии, которые США утратили // Инфоцентр AfterShock. Каким будет завтра? – URL: https://aftershock.news/?q=node/794752 (дата обращения 10.12.2020).

12. Самофалова О. США объявили новую энергетическую войну России // Взгляд. Деловая газета. – URL: https://vz.ru/economy/2020/4/24/1036154.html (дата обращения 10.12.2020).

13. Минак К. Adidas приостановит роботизированное производство в США и Германии // Forbes. – URL: https://www.forbes.ru/newsroom/biznes/387163-adidas-priostanovit-robotizirovannoe-proizvodstvo-v-ssha-i-germanii (дата обращения 10.12.2020).

14. Где больше всего роботов // Эконс. Экономический разговор. – URL: https://econs.online/articles/details/gde-bolshe-vsego-robotov/ (дата обращения 10.126.2020).

15. Tverberg G. How Renewable Energy Models Can Produce Misleading Indications // Our Finite World. – URL: https://ourfiniteworld.com/2019/10/24/how-renewable-energy-models-can-produce-misleading-indications (дата обращения 10.12.2020).

16. North America: Unites States // The World Factbook – Central Intelligence Agency. – URL: https://www.cia.gov/library/publications/the-world-factbook/geos/us.html (дата обращения 10.12.2020).

17. Alpert D., Hockett R. C. The Jobs Market Isn’t as Healthy as It Seems // Bloomberg. – URL: https://www.bloomberg.com/opinion/articles/2019-12-19/u-s-jobs-market-isn-t-as-healthy-as-it-seems (дата обращения 10.12.2020).

18. Тоффлер Э., Тоффлер Х. Создание новой цивилизации. Политика Третьей Волны. – Новосибирск: Сибирская молодежная инициатива, 1996. – 104 с.

19. Уэбстер Ф. Теории информационного общества. – М.: Аспект-Пресс, 2004. – 400 с.

20. Бек У. Что такое глобализация? – М.: Прогресс-Традиция, 2001. – 304 с.

21. Калашников М., Тенненбаум Дж. Штаты на распутье // ЦентрАзия. – URL: https://centrasia.org/newsA.php?st=1153995840 (дата обращения 10.12.2020).

 

References

1. Trubitsyn O. K. Criteria for Entering the Postmodern Stage of Social Development [Kriterii vykhoda obschestvennogo razvitiya na stadiyu postmoderna]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in the Information Society), 2020, no. 3 (29), pp. 18–35. Available at: http://fikio.ru/?p=4125 (accessed 10 December 2020).

2. Toffler A. The Third Wave [Tretya volna]. Moscow: AST, 1999, 784 р.

3. Inozemtsev V. L. Outside the Economic Society [Za predelami jekonomicheskogo obshhestva]. Moscow: Academia; Nauka, 1998, 640 p.

4. Bell D. The Coming of Post-Industrial Society: A Venture of Social Forecasting [Gryaduschee postindustrialnoe obschestvo. Opyt sotsialnogo prognozirovaniya]. Moscow: Academia, 1999, 956 р.

5. Kahn H., Wiener A. J. The Year 2000: A Framework for Speculation on the Next Thirty-Three Years. London: MacMillan, 1967, 431 р.

6. Ikonnikova G. I. Theory of “Post-Industrial Society”. The Future of Humanity and Its Bourgeois Interpreters (Critical Analysis) [Teoriya “postindustrialnogo obschestva”. Buduschee chelovechestva i ego burzhuaznye tolkovateli (Kriticheskiy analiz)]. Moscow: Mysl, 1975, 221 р.

7. 11 Indicators for 11 Countries of the World since 1950 (Part I) [11 pokazateley dlya 11 stran mira s 1950 goda (I chast)]. Available at: https://aftershock.news/?q=node/763326 (accessed 10 December 2020).

8. Kota S., Mahoney T. Reclaiming America’s Leadership in Advanced Manufacturing. Available at: https://www.asme.org/getmedia/d3312fef-038a-4320-b8b7-e4ba160b2a20/reclaiming-americas-leadership-in-mfg-2019-(1).pdf (accessed 10 December 2020).

9. Cohen S., Zysman J. Why Manufacturing Matters: The Myth of the Post-Industrial Economy. Southern Economic Journal, January 1988, no. 54 (3), pp. 97–103. DOI: 10.2307/1059037.

10. Kondratev V. B. Problems of Deindustrialization in the USA [Problemy deindustrializatsii v SShA]. Perspektivy. Elektronnyy zhurnal (Perspectives. Electronic Journal), 2019, no. 3 (19), pp. 130–147. Available at: http://www.perspektivy.info/oykumena/ekdom/problemy_deindustrializacii_v_ssha_2019-10-09.htm (accessed 10 December 2020). DOI: 10.32726/2411-3417-2019-3-130-147.

11. Brekotin S. Four Technologies That the US Has Lost [Chetyre tekhnologii, kotorye SShA utratili]. Available at: https://aftershock.news/?q=node/794752 (accessed 10 December 2020).

12. Samofalova O. The US Has Declared a New Energy War on Russia [SShA obyavili novuyu energeticheskuyu voynu Rossii]. Available at: https://vz.ru/economy/2020/4/24/1036154.html (accessed 10 December 2020).

13. Minak K. Adidas to Suspend Robotic Production in the US and Germany [Adidas priostanovit robotizirovannoe proizvodstvo v SShA i Germanii]. Available at: https://www.forbes.ru/newsroom/biznes/387163-adidas-priostanovit-robotizirovannoe-proizvodstvo-v-ssha-i-germanii (accessed 10 December 2020).

14. Where are the Most Robots [Gde bolshe vsego robotov]. Available at: https://econs.online/articles/details/gde-bolshe-vsego-robotov/ (accessed 10 December 2020).

15. Tverberg G. How Renewable Energy Models Can Produce Misleading Indications. Available at: https://ourfiniteworld.com/2019/10/24/how-renewable-energy-models-can-produce-misleading-indications (accessed 10 December 2020).

16. North America: United States. Available at: https://www.cia.gov/library/publications/the-world-factbook/geos/us.html (accessed 10 December 2020).

17. Alpert D., Hockett R. C. The Jobs Market Isn’t as Healthy as It Seems. Available at: https://www.bloomberg.com/opinion/articles/2019-12-19/u-s-jobs-market-isn-t-as-healthy-as-it-seems (accessed 10 December 2020).

18. Toffler A., Toffler H. Creating a New Civilization: The Politics of the Third Wave [Sozdanie novoy tsivilizatsii. Politika Tretey Volny]. Novosibirsk: Sibirskaya molodezhnaya initsiativa, 1996, 104 p.

19. Webster F. Theories of the Information Society [Teorii informatsionnogo obschestva]. Moscow: Aspekt Press, 2004, 400 р.

20. Beck U. What Is Globalization? [Chto takoe globalizatsiya?]. Moscow: Progress-Traditsiya, 2001, 304 p.

21. Kalashnikov M., Tennenbaum J.States at a Crossroad [Shtaty na raspute]. Available at: https://centrasia.org/newsA.php?st=1153995840 (accessed 10 December 2020).

 
Ссылка на статью:
Трубицын О. К. Оценка сильной версии концепции постиндустриального общества // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 4. – С. 83–103. URL: http://fikio.ru/?p=4219.

 
© О. К. Трубицын, 2020

УДК 316.324.8

 

Горохов Павел Александрович – Российская Академия Народного Хозяйства и Государственной службы при Президенте РФ, филиал в Оренбурге, профессор кафедры гуманитарных, социально-экономических, математических и естественнонаучных дисциплин, доктор философских наук, профессор, Оренбург, Россия.

Email: erlitz@yandex.ru

SPIN: 9090-4375

Авторское резюме

Состояние вопроса: Анализ духовного и физического развития человека в эпоху глобализации редко становился предметом философского рассмотрения, несмотря на наличие работ, исследующих влияние глобализации на мировоззрение. Заслуживают внимания, в частности, классические и постмодернистские философские идеи об актуальном и потенциально возможном облике человека, воздействующие на формирование человека «сетевого».

Результаты: За последние три десятка лет сформировалось целое поколение людей, для которых компьютер и пребывание в сети стали экзистенциальным фактором. Великая формула Рене Декарта cogito ergo sum трансформировалась ныне в постмодернистский лозунг online ergo sum. Индивидуальное и социальное бытие оказались настолько тесно связаны с сетевой реальностью, что подлинные человеческие чувства оказались вытесненными и забытыми. Живое человеческое общение превратилось в симулякр сетевого присутствия. Интернет – великое изобретение, но используется оно не столько для благородной цели объединения людей и их духовного самосовершенствования, сколько для примитивизации культуры и аннигиляции подлинной человечности.

Область применения результатов: Результаты исследования могут быть использованы для преподавания специальных курсов по философской антропологии, социальной философии, философии техники, истории философии.

Выводы: Трансформация «человека разумного» в «сетевого человека» стала возможной и безмерно облегчилась в эпоху глобализации, когда стираются границы и насильственно уничтожаются уникальные социокультурные различия. Агрессивная политкорректность и насильственно навязываемая толерантность являются неизбежными и деструктивными чертами глобализации, всячески внушаемыми «сетевому человеку». Большинство живущих в сети людей так и не становятся личностями, превращаясь в деперсонализированных индивидов и «людей без свойств», лишенных духовно-нравственных основ.

Ключевые слова: интернет; «сетевой человек»; философская антропология; «человек разумный»; духовность; личность; актуальное и потенциальное бытие; глобальные проблемы.

 

The Globalization Era: Reflections on the Person

 

Gorokhov Pavel Alexandrovich – the Presidential Academy of National Economy and Public Administration, branch in Orenburg, professor of the department of humanities, mathematics, socio-economic and natural sciences, Doctor of philosophy, professor, Orenburg, Russia.

Email: erlitz@yandex.ru

Abstract

Background: Analysis of the spiritual and physical development of a person in the globalization era has rarely become the subject of philosophical research, despite the existence of works that investigate the impact of globalization on the worldview of a person. The article analyzes classical and postmodern philosophical ideas about the actual and potential image of a person and shows their impact on the formation of the “network” person.

Results: Over the past three decades, a whole generation of people has formed for whom the computer and being on the network have become an existential factor. René Descartes’ great formula “cogito ergo sum” has now been transformed into the postmodern slogan “online ergo sum”. Individual and social existence turned out to be so closely connected with the network reality that genuine human feelings were repressed and forgotten. Live human communication has become a simulacrum of network presence. The Internet is a great invention, but it is used not so much for the noble goal of uniting people and their spiritual self-improvement, as for the simplification of culture and the annihilation of true humanity.

Research Implications: The research results can be used to run special courses in philosophical anthropology, social philosophy, philosophy of technology, history of philosophy.

Conclusion: The transformation of “Homo sapiens” into the “network person” became possible and much easier in the era of globalization, when borders are blurred and unique sociocultural differences are forcibly destroyed. Aggressive political correctness and forcibly imposed tolerance are inevitable and destructive features of globalization, which are strongly suggested to the “network person”. Most of the people living in the network never become personalities, turning into depersonalized individuals and “people without character traits”, devoid of spiritual and moral foundations.

Keywords: Internet; “network person”; philosophical anthropology; “Homo sapiens”; spirituality; personality; actual and potential existence; global problems.

 

Современный западный мир именуют по-разному: постинформационное общество, общество метамодерна, глобализирующееся общество. Тем более неимоверно сложно дать дефиницию того общества, которое сложилось в современной России. Как бы то ни было, за последние три десятка лет все человечество пережило судьбоносные перемены, навсегда поменявшие ход его истории и трансформировавшие сложившийся веками уклад человеческого бытия. Видимо, сам «человек разумный» переживает ныне невиданные ранее изменения, которые кардинальным образом преобразуют его физическую и духовную природу как биосоциального существа.

 

В этой статье мы размышляем над современными духовными и физиологическими трансформациями «человека разумного», осуществляющимися в эпоху глобализации по преимуществу в недрах западной цивилизации, и над тем, к чему эти изменения могут привести в самое ближайшее время и в отдаленной перспективе.

 

В прекрасном фильме Саввы Кулиша «Мертвый сезон» (1968) о работе советской разведки в разгар холодной войны один из персонажей – нацистский преступник, ученый и врач с говорящей фамилией Хасс (по-немецки Hass – ненависть) – рассуждает о своем идеале «грядущего человека», которого он надеется создать с помощью изобретенного им химического оружия – газа RH.

 

Хасс говорит: «Это будет общество людей новой породы. Потому что, стоит только впрыснуть одну десятитысячную грамма RH самому неповоротливому человеческому существу, как оно мгновенно ощутит огромное интеллектуальное могущество. Вот вам и решение всех проблем. Нет больше ни богатых, ни бедных, – есть только элита. Живущая в Новом Эдеме: мыслители, поэты, учёные… Работать будут представители неполноценных рас, прошедшие специальную психохимическую обработку. Но в совершенно иных дозах. Причём, на этом пути открываются возможности, поистине сказочные. Во-первых, эти люди по-своему счастливы, поскольку они начисто лишены памяти. Они отрезаны от какой бы то ни было информации извне. Ведь от чего люди страдают больше всего? От сравнений. Кто-то живёт лучше, кто-то талантливее, кто-то богаче, кто-то могущественнее. А человек, прошедший психохимическую обработку, будет радоваться, непрерывно. Радоваться, что ему тепло, что помидор – красный, что солнце светит, что ровно в два часа, что бы ни случилось, он получит свой питательный бобовый суп, а ночью – женщину. При условии, что он будет прилежно трудиться. Ну, разве это не милосердно?

 

А дальше RH сможет создавать определённые типы служебного человека. Как это мудро сделала природа в улье, муравейнике. Представьте: человек-ткач, человек-пекарь, человек-шофёр. Причём, у него нет никаких других потребностей, никакого комплекса неполноценности. Человек-робот, ни о чём не думает, всегда доволен, и он – размножается, производит себе подобных!» [16].

 

Если в 60–70-е годы эти слова звучали как научно-фантастический бред фашиствующего интеллектуала, то в нашу абсурдную эпоху глобализации, политкорректности и толерантности идеи такого рода получили развитие в философской теории и практике трансгуманизма. Трансгуманисты верят, что качественное улучшение человеческого тела по сути положит начало новому этапу эволюции «человека разумного». И тогда евгеника, о которой мечтали национал-социалисты, покажется безобидной фантазией. Если применить судьбоносные достижения генной инженерии, робототехники и разнообразных биотехнологий, ставшие реальностью за последние два десятка лет, то человечество уже в ближайшем будущем сможет преодолеть ограничения, заложенные в нём как в биологическом виде. И это не просто фантазия или голое прожектерство, ибо еще в 1997 году была создана Всемирная трансгуманистическая ассоциация, сменившая в 2008 году свое название на «Humanity +».

 

Современный трансгуманизм не отрицает и даже всячески приветствует потенциальное пребывание человеческого разума в виртуальном пространстве, а в идеале идеологи и практики трансгуманизма мечтают о слиянии человеческого разума и компьютера. Подчеркнем, что интернет – великое изобретение, но сегодня оно используется не столько для благородной цели объединения людей и их духовного самосовершенствования, сколько для примитивизации культуры и аннигиляции подлинной человечности. Увы, большинство людей пользуются всемирной паутиной не для того, чтобы совершать виртуальные экскурсии по Лувру или Эрмитажу, пользоваться сокровищами Библиотеки Конгресса США или Российской Государственной библиотеки.

 

В последнее время сформировалось целое поколение людей, для которых компьютер и пребывание в сети стали экзистенциальным фактором. Великая формула Рене Декарта cogito ergo sum трансформировалась ныне в броский слоган online ergo sum.

 

Действительно, индивидуальное и социальное бытие оказались настолько тесно связаны с сетевой реальностью, что подлинные человеческие чувства оказались вытесненными и забытыми. Живое человеческое общение обратилось в симулякр сетевого присутствия, душевный разговор – в чат, а продуктивная творческая работа учителя и ученика, преподавателя и студента, неизбежно предполагающая полноценную обратную связь, еще до пандемии во многих университетах превратилась в суррогат дистанционного обучения.

 

Трансгуманисты утверждают, что их цель благородна – избавить человека разумного от присущей ему агрессивности. Но уже давно отмечено – не только философами, но и прозорливыми фантастами (вспомним хотя бы роман «Возвращение со звезд» великого писателя и мыслителя Станислава Лемма) – что здоровая агрессивность как форма бытийной энергии жизненно необходима для развития человеческой цивилизации, а ее утрата приводит к деградации и торжеству энтропии. Л. Н. Гумилев, как известно, называл такую жизненную энергию пассионарностью.

 

Агрессивность – неотъемлемое свойство человека. Видимо, наш отдаленный предок, покрутив в руке знаменитую «палку-копалку», сначала размозжил ею голову своему собрату, а потом вырыл для него яму, дабы скрыть содеянное. Увы, любое техническое новшество человек сначала использует для уничтожения себе подобных или обретения господства над ними. Порох сначала применили для войн, а уж затем для прокладки горных дорог и постройки шахт. Сначала создали атомную бомбу, а уж затем – ядерный реактор для атомных электростанций. Как констатировал Ф. Ницше, все это «человеческое, слишком человеческое». Кант недаром писал, что человек сделан из «столь кривой тесины», что сделать что-либо прямое из него нет никакой возможности [13, c. 19]. Гегель, подобно Канту, утверждает в «Философии религии» следующее: «Человек… зол сам по себе, зол во всеобщем смысле, глубинах своего внутреннего духа, просто зол, зол в своей внутренней глубине…» [7, c. 266]. С этими мыслями великих немецких идеалистов можно не соглашаться, но не принимать их в расчет было бы большой ошибкой.

 

Предельное выражение зла, которое один человек может причинить другому, – убийство, в том числе и убийство на войне, выступающей предельной формой социального зла. Современное человечество во многом забыло ужасы войны. К сожалению, для многих современных политиков война – это род компьютерной игры или занятной анимации. Может быть, сидя в бункере, войну можно воспринимать и так. Но для людей, над головами которых вырастает ядерный гриб и которые сгорают заживо, война остается тем, чем она была на протяжении все человеческой истории – страшной индивидуальной и социальной трагедией.

 

О необходимости «вечного мира» философы рассуждали часто, хотя политики предпочитали не прислушиваться к ним. Скажем, поздний трактат И. Канта, написанный в форме потенциального международного договора, современники сочли причудой стареющего мудреца. А ведь это была эпоха страшной и великой Французской революции, которая породила череду европейских войн и первую попытку насильственного объединения европейских народов под властью универсального гения Бонапарта.

 

По сути, наполеоновская попытка создания всемирной революционной империи была своего рода глобализацией. Ранее мы писали: «Кант доказывал, что человек, появляющийся как феноменальное творение природы, тем не менее преодолевает естественную обусловленность своего бытия и осознает свою принадлежность не только пространству чувственно воспринимаемых явлений, но и миру умопостигаемых идей, открывая для себя внеприродную причинность императивов должного. Трактат «К вечному миру» закономерно развивает эти идеи. Осознание необходимости мира на земле – императив должного. Должное, понимаемое как предполагаемое необходимое и желанное сущее, проявляется во взглядах и представлениях людей о совершенном образе жизни» [9, c. 188–189].

 

Гегель в свою великую эпоху еще мог видеть в войне ряд положительных моментов, считая, вслед за Гераклитом, что война способствует развитию творческих потенций народа. Гегель, не закрывая глаза на негативные стороны войны, полагал, что войны способствуют установлению сильной власти и оздоровлению общества: «Высокое значение войны состоит в том, что благодаря ей… сохраняется нравственное здоровье народов; подобно тому, как движение ветров не дает озеру загнивать, что с ним непременно случилось бы при продолжительном безветрии, так и война предохраняет народы от гниения, которое непременно явилось бы следствием продолжительного, а тем паче вечного мира» [6, c. 360].

 

Во времена Гегеля не было оружия массового поражения, способного уничтожать не только вражеские армии, но мирное население. Кант в этом отношении оказался во многом прозорливее Гегеля, требуя окончательного и бесповоротного прекращения войн – если человечество не хочет оказаться на гигантском кладбище. Тем более для Канта война является прямым нарушением нравственной оценки человека как самоцели. Поэтому никакой войны не должно быть. И все же Гегель был гуманистом, искренне считавшим, что человек воспитывается для свободы. Как представитель немецкого идеализма, он всю свою великую систему построил для достижения благородной цели – человеческой свободы.

 

Для Гегеля человек – дух, а «дух существует только как единичное действительное сознание» [8, c. 431], отмечает мыслитель в «Эстетике». В «Философии истории» он пишет: «Человек является целью в себе самом благодаря своему божественному началу» [4, c. 33]. У Гегеля, понимавшего и отстаивавшего всю безмерную глубину и сложность человека, онтология была неразрывным образом связана с антропологией. Не бездушный автомат, не винтик грядущего общества потребления – отнюдь не таким предстает человек в философии Гегеля. В «Истории философии» он постулирует: «Человек обладает бесконечной ценностью» [5, c. 86].

 

Гегелевское понимание человека как творящего духа оказало влияние на всю последующую историю философии, причем на мыслителей, совершенно разных по своим духовным интенциям. Например, Карл Ясперс писал: «Человек – существо, которое не только есть, но и знает, что оно есть… Он существо, которое не может быть полностью познано как бытие, но еще свободно решает, что оно есть: человек – это дух, ситуация подлинного человека – его духовная ситуация» [20, c. 289–290].

 

В ХХ столетии понимание человека как духовного существа претерпело радикальные изменения. Постмодернизм как условная общность философских воззрений глобализирующегося Запада внедряет в массовое сознание свой образ человека. Главным объектом критики в работах постмодернистов выступают именно homo sapiens и гегелевское понимание человека как бесконечной ценности. Например, Жиль Делез подверг критике концепцию самосознания человека. Еще до модификации великого принципа Декарта, предпринятой в сетевую эпоху и о которой мы писали выше, постмодернистами была создана такая формула: «Я говорю – следовательно, я существую». Творческая и созидающая мысль заменяется простым «говорением». Человек, таким образом, уравнивается с попугаем, который тоже весьма искусно подражает человеческой речи, но вряд ли понимает ее.

 

Принцип классической философии, сформулированный Спинозой и развитый Гегелем и Марксом, – понимание свободы как осознанной необходимости – давно сдан постмодернистами в архив. В своей критике «человека разумного» постмодернисты стремились создать собственную антропологию. Кирпичиком такой антропологии стал эгоистичный человеческий индивид, делающий лишь то, что ему необходимо в данный момент времени, совершенно не считаясь с другими. Последовательно воспевается атомизация общества и его фактическое разрушение.

 

Человек для постмодернистов – «культ непосредственного». Для любого человека «нет ничего более бесчеловечного, чем прямая линия» [14, c. 916]. Разум и логика объявляются главными врагами человека. Последовательно отрицается универсализм в человеке, причем основное внимание уделяется чисто материальным потребностям и претензиям в жизни. Если глубоко чтивший Гегеля марксист В. И. Ленин говорил в речи о задачах союзов молодежи, что «коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество» [15, c. 302], тем самым настаивая на стремлении к универсальности и безграничности человеческого духа, то именно постмодернисты во многом виновны в современной ситуации всеобщей бездуховности, превознесении сугубо материального начала в индивидуальном и социальном бытии.

 

Собственно говоря, когда бывший министр образования России А. Фурсенко еще в 2007 году укорил советскую систему образования в том, что она, дескать, формировала человека-творца, «а сейчас задача заключается в том, чтобы взрастить квалифицированного потребителя, способного квалифицированно пользоваться результатами творчества других» [17], он не только обнаружил свою подлинную сущность, но и продемонстрировал, что во многом осуществляет стиль мышления постмодернистов.

 

Ведь даже цель этики постмодернистов состоит в принижении, развенчании и отрицании добра в человеке. В мире уже давно идет процесс размывания здоровых человеческих отношений, основанных на любви, дружбе и доверии. Искренность человеческих чувств целиком и полностью отрицается большинством постмодернистов. Видимо, это – духовный и этический апофеоз общества потребления.

 

Например, Деррида так и не смог признать и поверить, что человек часто может действовать бескорыстно. Он считал, что любой подарок, служащий выражением искренних и добрых чувств, можно сравнить с «фальшивыми монетами». Все дело в чувстве признательности, неизбежно возникающем у принимающего подарок, и в том ощущении удовольствия, которое испытывает тот, кто подарок дарит. Итог путаных рассуждений Деррида можно свести к следующей формуле: «Сущность подарка аннулирует подарок».

 

Постмодернизм стремится обосновать и способствовать созданию антропологического типа, характерного для глобализирующегося общества. Идеальный человек эпохи глобализации – это космополит, совершенно свободный от всяческих традиций, правовых и моральных норм, традиционной культуры. Чувство любви к Родине для него, тем более, нереально и даже смешно. Главная ценность для такого человека нового типа – собственные инстинкты, а единственным смыслом жизни является немедленное следование зову этих инстинктов. В терминологии Деррида такого человека именуют «шизоид». И такой индивид превыше всего в жизни ценит именно потребление.

 

Постмодернисты, как правило, принимают методологическое допущение, согласно которому человек является деперсонализированным индивидом, «обратимым» шизофреником. Более того, сама шизофрения объявляется «творческой нормой» общественной жизни людей. Рассуждают о шизоанализе как разновидности деконструктивизма Деррида в антропологии. И такие интеллектуальные игры деконструируют не только сознание, но и структуры бессознательного. В результате природа человека окончательно релятивизируется, а современное пребывание в сети, становящееся для многих перманентным, лишь укрепляет этот духовный и нравственный релятивизм.

 

Из трактовки человека осознанно изгоняется именно Человеческое. Постмодернисты создают собственный суррогат, при внимательном рассмотрении оказывающийся вульгарной похабщиной. Впрочем, Делез пишет об этом открыто: «Все, что пишется – ПОХАБЩИНА» (то есть, всякое зафиксированное или начертанное слово разлагается на шумовые, пищеварительные или экскрементальные куски» [11, c. 114]. Как говорится, без комментариев, sapienti sat: случай клинический.

 

Именно безумие или отсутствие смысла начинают все чаще выдавать за глубокомыслие в эпоху глобализации. Ситуация все чаще напоминает великую сказку Г. Х. Андерсена «Новое платье короля» и уж тем более пьесу Е. Шварца «Голый король». На выставках и в художественных галереях «знатоки» рассуждают о смысле творений психически больных художников и скульпторов, с умным видом разглядывая «икебаны» из консервных банок и коровьего навоза, а умные люди предпочитают помалкивать, ибо не хотят плыть против течения и даже готовы найти смысл во всякой бессмыслице – тем более, если за авторитетное мнение платят хорошие деньги.

 

Впрочем, некоторые постмодернисты были способны высказывать вполне здравые суждения. Жан Бодрийяр написал еще в 1986 году философско-художественное эссе «Америка». В этом произведении некий странник-философ путешествует по огромной стране и становится очевидцем дегуманизации среды обитания и деформации истинно человеческих чувств. Герой отмечает, что американские города напоминают «нечеловеческие черты внеземного объекта». Созданы эти обезличенные и лишенные истории города некоей «транссексуальной капиталистической надменностью мутантов» [21, c. 307].

 

Эти мысли Бодрийяра согласуются со словами Мартина Хайдеггера, который еще в 1966 году в интервью журналу «Шпигель» высказал свою тревогу и страх перед дегуманизирующей человека техникой таким образом: «Я не знаю, испугались ли Вы, – я, во всяком случае, испугался, когда недавно смотрел фотоснимки Земли, сделанные с Луны. Даже атомной бомбы нам не нужно, искоренение человека уже налицо. У нас теперь сохранились лишь технические отношения. То, где человек живет теперь, – это уже не Земля» [23, c. 84]. Сегодня, когда смартфоны стали для большинства людей важнейшим экзистенциальным фактором, эти мысли Хайдеггера кажутся пророческими.

 

Здесь Хайдеггер в полной мере разделяет опасения великого Гёте по поводу чрезмерного технического прогресса, лишенного разумной необходимости и моральной составляющей. Это хорошо понял Р. Рорти, когда отметил следующее: «Гёте, Киркегор, Сантаяна, Уильям Джеймс, Дьюи, поздний Витгенштейн и поздний Хайдеггер являются фигурами такого сорта. Они часто обвиняются в релятивизме или цинизме. Они часто сомневаются в прогрессе, и особенно относительно самых последних заявлений о том, что такая-то и такая-то дисциплина наконец-то сделала природу человеческого познания столь ясной, что разум теперь распространяется на всю человеческую деятельность» [18, c. 272].

 

Оборотная сторона прогресса ныне явственно видна, и выражается она, прежде всего, в расчеловечении самого человека – мировом зле, с которым столкнулось человечество в эпоху глобализации. Хайдеггер со страхом наблюдал этот начавшийся в то время процесс, который ныне идет полным ходом.

 

Ведь расчеловечение является формой социального и индивидуального зла. В работе «Отрешенность» Хайдеггер пишет: «Бездумность – зловещий гость, которого встретишь повсюду в сегодняшнем мире, поскольку сегодня познание всего и вся доступно так быстро и дешево, что в следующее мгновение полученное так же поспешно и забывается» [19]. В какой-то мере мыслитель возвращается к Платону, утверждавшему, что знание – это благо. Но Хайдеггер понимал, что есть знание, входящее в бытийственную основу личности, и есть информация как знание низшего порядка, которое обречено на скорое забвение. Тем более актуальны и верны эти наблюдения в нашу эпоху, когда человек в состоянии мгновенно получить интересующие его сведения из всемирной паутины и тут же благополучно забыть их. Налицо не только нравственный, но и гносеологический релятивизм, когда знание обесценивается до уровня повседневной информации из сводок новостей.

 

Вполне объяснима и пессимистичность оценок, данных Хайдеггером миру последней трети ХХ столетия и месту в нем человека. Видимо, для эпохи глобализации он нашел бы еще более суровые слова и нелицеприятные оценки. Мыслитель в своих трудах намеренно акцентирует внимание на самых драматических сторонах человеческого бытия, чтобы люди серьезно задумались над фундаментальными проблемами своего существования. Но на наш взгляд философия Хайдеггера уже самим фактом обращения к жгучим проблемам социального бытия убеждает исследователей его творчества в том, что человек вполне способен успешно решать выдвигаемые жизнью задачи даже в нашу противоречивую эпоху, когда вновь «распалась связь времен» и под угрозу уничтожения поставлены базисные основания всей европейской культуры.

 

Многие мыслители, начиная с Платона, видели изъяны демократии. Видел их и Хайдеггер. Как и Ницше, творчеством которого он специально занимался, в демократии немецкий мыслитель увидел не торжество высшей и всеобщей справедливости, а лишь явственную опасность для существования самых лучших, талантливых и сильных духом людей [см.: 22, c. 538]. В торжестве «духа демократии» можно усмотреть, по Хайдеггеру, исток и явственные свидетельства кризиса Европы.

 

Ведь современная ситуация в Европе, когда в культурнейшие европейские страны – вследствие интеллектуальной и политической слепоты ее лидеров – хлынул поток чужеродной массы, не имеющей ни малейшего понятия ни об истории Европы, ни о самой демократии, ни – тем более – о западноевропейской культуре, но желающей в полной мере пользоваться материальными благами этой великой культуры, – такая ситуация является уже не предвестником, а явственным индикатором той «гибели Европы», о которой писал О. Шпенглер и не мог не размышлять Мартин Хайдеггер. Заметим, что в оригинале название труда Шпенглера “Der Untergang des Abendlandes“ можно перевести не только как «Закат Европы», но и как «Гибель Запада». Западная цивилизация утратила, образно говоря, зубы и силу мускулов, а вместе с ними и совесть, и здравый смысл.

 

Запад в лице своего самопровозглашенного форпоста – США – после гибели Советского Союза предпринял невиданную прежде экспансию, осуществляя навязывание собственных ценностей и цивилизационных смыслов всему человечеству. По сути, такое агрессивное навязывание и представляет суть глобализации, которая может быть понята как цивилизационная война. Е. В. Дегтярев отмечает: «…формирование эффективных экспансионистских систем парадоксально по самой своей сути: чем актуально меньше факторов (ресурсов) для их успешного создания и функционирования, тем потенциально они успешнее. Кроме того, чем масштабнее цели, ставящиеся управленческой элитой (на первый взгляд, «не достижимые») в процессе создания экспансионистской системы, тем она эффективнее. Помимо этого, важнейшими духовными факторами, обеспечивающими успешность функционирования экспансионистской системы, являются «энергийность» соответствующего социума, его «предпринимательский дух», а также способность (своеобразный «талант») превращать выпавшие на его долю «минусы» в «плюсы» [см.: 10, c. 137–138].

 

Те же США, взявшие на себя роль флагмана всей западной цивилизации, добились невиданного материального могущества, но вот в плане духовного превосходства американской техногенной цивилизации возникают большие сомнения.

 

Автор этих строк придерживается точки зрения прекрасного историка философии, германиста А. В. Гулыги, который считал, что в наши дни подлинная культура возможна лишь как освоение традиции. Действительно, даже если не быть особыми пессимистами, на грустные раздумья о вырождении культуры навевают присужденные в последние годы Нобелевские премии по литературе. Если в ХХ столетии лауреатами этой премии становились писатели, историки и философы, которых читал и до сих пор читает весь образованный мир (Теодор Моммзен, Генрих Сенкевич, Редьярд Киплинг, Ромен Роллан, Бернард Шоу, Борис Пастернак, Альбер Камю и другие великие творцы), то с наступлением нового столетия эта премия все чаще стала вручаться не за создание литературных шедевров, а за политическую, половую или социокультурную ангажированость.

 

Да простят меня искренние почитатели произведений Патрика Модиано, Светланы Алексиевич, Ольги Токарчук или Луизы Глюк, но не могу не высказать обоснованных сомнений, будут ли вообще читать их творения через несколько десятков лет. Автор этих строк, профессиональный филолог и историк, нисколько не сомневается в том, что Сартра, Пастернака и Бродского будут читать и через двести лет, а вот по поводу недавних нобелевских лауреатов такой уверенности нет ни у кого, кто хотя бы немного разбирается в литературе.

 

Полным ходом идет обмельчание тем, образов, художественных средств. Если вспомнить Юрия Олешу и его определение писателей как «инженеров человеческих душ», ставшее благодаря И. В. Сталину крылатым, то многих современных постмодернистов можно назвать «губителями человеческих душ». Мы считаем именно литературу, поэзию и философию величайшими духовными потенциями, которым сегодня угрожает полная аннигиляция, но в современную эпоху катастрофическим образом обмельчали и деформировались и живопись, и музыка, и архитектура.

 

Попытаемся представить физический и духовный облик человека эпохи глобализации, не только живущего, по большей части, в виртуальной реальности, но и даже предпочитающего ее реальности подлинной. Рискнем предположить, что физический облик нового человека будет отличаться от вида современных людей. Экологическая катастрофа и разнообразные пандемии (видимо, идущая сейчас полным ходом пандемия коронавируса отнюдь не будет последней) изменят рост, скелет и кожные покровы человека. И вряд ли в лучшую сторону.

 

Эпидемия коронавируса, если оставить в стороне конспирологические теории (хотя есть веские основания предполагать, что этот вирус создан в военных лабораториях), распространилась по миру такими сверхскоростными темпами именно в результате глобализации. Китайцы в конце 2019 года поехали в Италию на рождественскую распродажу и привезли, как и в начале XIV века, «подарок» для Италии и всей Европы. В XIV веке пандемию вызвала чума из Поднебесной – «черная смерть», а в XXI столетии – загадочный коронавирус.

 

Видимо, глобализации неизбежно будет сопутствовать антропный коллапс, который неизбежно изменит физиологию и психологию человека. Необратимые изменения окружающей среды могут привести к непредсказуемым и страшным мутациям. Если следовать теории Дарвина, то новый вид людей может возникнуть вследствие непрекращающейся биологической эволюции. Известно, что Томас Гексли (Хаксли) был последовательным адептом Дарвина. Этот ученый считал, что технический прогресс будет способствовать тому, что люди станут хилыми, сутулыми, малорослыми, но зато с огромной головой – вместилищем объемного мозга, свидетельства значительного интеллектуального развития.

 

Интересно, что ученик Гексли – великий писатель и мыслитель Герберт Уэллс полностью разделял эти прогнозы как в своих научных работах, так и в романах «Первые люди на Луне» и «Война миров», где показал высокоразвитых разумных существ с мощным мозгом, у которых атрофировались не только пищеварительная и половая системы, но и нравственность.

 

Трудно сказать, насколько такие прогнозы верны. Нанотехнологии и уникальные хирургические операции уже сегодня позволяют продлить жизнь богачей с помощью замены многих органов, а в будущем успехи клонирования отдельных органов, о которых с уверенностью говорят сегодня ученые, переведут из разряда фантастики в обыденную реальность книги и фильмы о киборгах, то есть гибридах «естественного» человека и технических компонентов.

 

Что касается высокого интеллекта, то в типичном среднестатистическом западном индивиде зачатков сверхчеловека, о котором мечтал Ницше, пока не наблюдается. Напротив, средний образовательный и культурный уровень людей Запада неуклонно снижается. Интересно, что в США этот процесс явственно активизировался с 50-х годов ХХ столетия, когда после двух мировых войн из Европы хлынул поток иммигрантов, взявших на себя львиную долю интеллектуальной деятельности в стране. США стали настолько богатыми, а социальная сфера в стране настолько развилась, что у многих граждан исчез стимул к саморазвитию и профессиональному совершенствованию. Американцы стали меньше читать и учиться. Поэтому уже в 60-е годы американские педагоги, озабоченные массовым внедрением разнообразных тестов и исчезновением живого общения преподавателя и студента, бросили отчаянный клич «Нация в опасности!», но не были услышаны.

 

Ситуация повторилась в нашей стране, когда ни одного честного российского академика и профессора не спросили, нужно ли входить России в Болонскую систему и нужен ли вообще этот жуткий и абсурдный эрзац, именуемый ЕГЭ. Уже сейчас ясно, что последствия всех этих преступных экспериментов для интеллектуального здоровья нации являются катастрофическими.

 

А ведь в советскую эпоху наши соотечественники были самой читающей нацией. Преступная реставрация капитализма привела, помимо всего прочего, к катастрофическому снижению образовательного и культурного уровня. Можно сколько угодно критиковать советское телевидение, но в 70–80-е годы по воскресеньям в лучшее эфирное время показывали телеспектакли со сцен ведущих театров страны, а не пошлые ток-шоу, не дающие ничего ни уму, ни сердцу и лишь потакающие самым примитивным человеческим чувствам: зависти, злобе, нездоровому любопытству. Все это отнюдь не способствует процессу нравственного совершенствования.

 

В России вследствие определенных политических и социокультурных особенностей ее развития не привилась и, будем надеяться, никогда не привьется та безумная самоубийственная толерантность и агрессивная политкорректность, которые стали ныне неотъемлемой частью западной цивилизации и о которой так мечтают некоторые неадекватные либералы в нашей стране. В западных странах дело уже доходит до полного абсурда – в этом убеждает как деятельность ставшего окончательно террористическим движения Black Lives Matter, так и запрет книг Марка Твена, Уильяма Фолкнера и Маргарет Митчелл из-за присутствия в этих шедеврах неполиткорректной лексики и нетолерантных сцен. Поневоле вспомнишь великого Бредбери и его пророческие шедевры «451 градус по Фаренгейту» и «Эшер II». А Генрих Гейне в трагедии «Альманзор» еще в 1821 году предрек: «Там, где сжигают книги, в конце концов сжигают также и людей». Это пророчество сбылось в нацистской Германии, сбывается оно ныне и на политкорректном Западе.

 

Совершенно неясно, к чему приведут сексуальная и гендерная революции, отнюдь не закончившиеся на Западе, а лишь приобретшие новые, еще более отталкивающие и абсурдные формы. Однополые браки, агрессивный гомосексуализм, весь этот абсурд и насилие над детьми, над которыми безумные родители готовы совершить страшные операции по смене пола – все это свидетельствует о духовной проказе, разъевшей организм некогда великой западной цивилизации. Бывшая когда-то интенсивной духовная жизнь на Западе давно превратилась в жалкий симулякр.

 

Н. А. Бердяев сформулировал: «Индивидуализация раскрытия личности совершается… в недрах духовной жизни» [1, c. 43]. Но если духовная жизнь мельчает или превращается в суррогат, тогда исчезают возможности для рождения личности или ее развития. Гегель прекрасно писал: «Каждый, поскольку его признают свободным существом, есть лицо. Поэтому принцип права можно выразить и так: с каждым другой должен обращаться именно как с лицом. Понятие личности включает в себя особенность Я (Ichheit) или же отдельность как нечто свободное или всеобщее. Люди обладают личностью в силу своей духовной природы» [3, c. 37].

 

Итак, в эпоху глобализации, когда духовность примитизирована донельзя или вообще последовательно изгоняется из индивидуальной и общественной жизни, возможности для возникновения личности необычайно малы. Видимо, большинство людей в эпоху глобализации так и не становятся личностями. Старая формула психологов о том, что индивидами рождаются, личностями становятся, а индивидуальность отстаивают, перестала сегодня работать. Многие даже личностями не становятся, так и оставаясь на уровне индивидов. А уже об индивидуальности и вовсе говорить не приходится…

 

Люди стремятся выложить в сеть фотографии своего завтрака, обеда или ужина, любимой собаки или самих себя по время отдыха. Большинство из этих зомбированных сетевых индивидов даже не задумывается, интересны ли эти фотографии кому-либо. Главное, что так делает большинство людей. Видимо, для современного человечества эпохи глобализации становится все более распространенным тот тип, о котором писали Эдгар По («Человек толпы»)». Роберт Музиль («Человек без свойств»), Изабель Холланд («Человек без лица»). Это – деперсонализированный индивид, предпочитающий реальному общению с живыми людьми пребывание в сети. Ведь там так легко спрятаться, придумать себе новую биографию, зажить виртуальной жизнью. Все это было бы не так плохо, если бы при этом человек постепенно не уходил из реальной жизни, предпочитая виртуальное бытие.

 

Тенденция ухода от реальной жизни очень печальна, ибо она тесно связана с процессом расчеловечивания. Диалектический процесс развития, выраженный в гегелевской формуле «тезис-антитезис-синтез», применимой к индивидуальному и общественному бытию, в нашу эпоху перестает быть реальностью, ибо исчезает человек как носитель уникального Я, как развивающаяся и совершенствующаяся личность.

 

Некогда И. Кант писал: «То обстоятельство, что человек может обладать представлением о своем Я, бесконечно возвышает его над всеми другими существами, живущими на Земле. Благодаря этому он личность, и в силу этого единства сознания при всех изменениях, которые он может претерпевать, он одна и та же личность, то есть существо, по своему положению и достоинству совершенно отличное от вещей, каковы неразумные животные, с которыми можно обращаться и распоряжаться как угодно» [12, c. 357].

 

Человек разумный на наших глазах превращается в деперсонализированного индивида, в «сетевого человека», с которым можно «обращаться и распоряжаться как угодно». О свободе такие индивиды предпочитают не задумываться, да она им и не нужна. Со времен Сократа известно, что быть рабом легче, нежели свободным человеком. Исчезает «ответственное Я», о котором хорошо написал Карлос Вальверде в своей «Философской антропологии»: «Мое ответственное “Я” составляет центр моего мира; и только исходя из него я вижу все остальное и реализую себя в практической деятельности» [2, c. 156].

 

Увы, многие пункты пророческих мечтаний доктора Хасса, с которых мы начали эту статью, уже стали печальной реальностью в эпоху глобализации. Великое изобретение, которое должно быть использовано для воссоединения людей на планете, – интернет – превратился поистине в паутину, попадание в которую для многих людей означает интеллектуальное и духовное рабство. Счастье для таких индивидов – мизерное понятие, сводимое к щекотанию нервов виртуальными образами, а живое человеческое общение свелось к обмену разнообразными «лайками», «сториз» и фотографиями. Видимо, разнообразные пандемии будут лишь способствовать этим печальным явлениям, минимизируя реальное человеческое общение.

 

Более того, под угрозой ныне оказался язык как уникальная знаковая система, ибо «сетевой человек» предпочитает визуальные образы и разнообразные пиктограммы в форме «смайликов». Складывается впечатление, что вся человеческая культура вернулась к своим истокам: вместо наскальной живописи люди обмениваются примитивными изображениями, а обезьяноподобное и бессмысленное бормотание рэп-музыкантов пришло на смену жутким завываниям первобытных колдунов и шаманов. Неужели спираль развития мировой цивилизации распрямилась и превратилась в замкнутый круг бытия, а змея истории укусила свой собственный хвост? В это не хочется верить, но если «сетевых» и деперсонализированных индивидов будет становиться все больше, то в будущем вся человеческая цивилизация окажется под угрозой вырождения.

 

Список литературы

1. Бердяев Н. А. Философия свободного духа. – М.: Республика, 1994. – 252 с.
2. Вальверде К. Философская антропология. – М.: Христианская Россия, 2000. – 472 с.
3. Гегель Г. В. Ф. Работы разных лет: в 2 т. Т. 2. – М.: Мысль, 1971. – 630 с.
4. Гегель Г. В. Ф. Сочинения. Том 8. Философия истории. – М.: Государственное социально-экономическое издательство, 1935. – 470 с.
5. Гегель Г. В. Ф. Сочинения. Том 11. Лекции по истории философии. Книга третья. – М.–Л.: СОЦЭКГИЗ, 1935. – 560 с.
6. Гегель Г. В. Ф. Философия права. – М.: Мысль, 1990. – 524 с.
7. Гегель Г. В. Ф. Философия религии: в 2 т. Т. 2. – М.: Мысль, 1977. – 573 с.
8. Гегель Г. В. Ф. Эстетика. Том 4. – М.: Искусство, 1973. – 675 с.
9. Горохов П. А., Южанинова Е. Р. Трактат Иммануила Канта «К вечному миру»: возможность реализации проекта // Теория и практика общественного развития. – 2015. – № 11. – С. 188–190.
10. Дегтярев Е. В., Сеничев И. В. Парадоксальность британского экспансионизма: некоторые аспекты // Интеллект. Инновации. Инвестиции. – 2015. – № 1. – С. 137–141.
11. Делез Ж. Логика смысла. – М.: Академический Проект, 2011. – 472 с.
12. Кант И. Антропология с прагматической точки зрения // Сочинения в 6 томах. Том 6. – М.: Мысль, 1966. – С. 349–588.
13. Кант И. Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане // Собрание сочинений: в 8 т. Т. 8. – М.: ЧОРО, 1994. – С. 12–28.
14. Кнабе Г. С. Избранные труды: теория и история культуры. – М.: Летний Сад, РОССПЭН, 2006. – 1198 с.
15. Ленин В. И. Задачи союзов молодежи // Полное собрание сочинений. Изд. 5. Т. 41. – М.: Политиздат, 1981. – С. 298–318
16. Мертвый сезон // Тексты и цитаты из фильмов. Описания фильмов. URL: http://cinematext.ru/movie/mertvyj-sezon-1968/?page=13 (дата обращения 17.10.2020).
17. Нажми на кнопку – получишь результат // Литературная газета. – 2008. – № 24 (6176) за 11 июня.
18. Рорти Р. Философия и зеркало природы. – Новосибирск: Издательство Новосибирского университета, 1997. – 320 с.
19. Хайдеггер М. Отрешённость // Разговор на просёлочной дороге. – М.: Высшая школа, 1991. – С. 102–111.
20. Ясперс К. Смысл и назначение истории. – М.: Политиздат, 1991. – 320 с.
21. Baudrillard J. America // Arthur Asa Berger (ed). / The Postmodern Presence: Readings on Postmodernism in American Culture and Society.Walnut Creek: AltaMira Press, 1998. – pp. 300–310.
22. Heidegger M. Nietzsche I und II. 8. Auflage. – Stuttgart: Klett-Cotta, 2008. – 963 s.
23. Wisser R. (Hrsg.): Martin Heidegger im Gespräch. – Freiburg im Breisgau, München: Karl Alber, 1970. – 792 s.

 

References

1. Berdyaev N. A. Freedom and the Spirit [Filosofiya svobodnogo dukha]. Moscow: Respublika, 1994, 252 p.
2. Valverde C. Antropología filosófica [Filosofskaya antropologiya]. Moscow: Khristianskaya Rossiya, 2000, 472 p.
3. Hegel G. W. F. Works of Different Years: in 2 vol. Vol. 2 [Raboty raznykh let. Tom 2]. Moscow: Mysl, 1971, 630 p.
4. Hegel G. W. F. Works. Vol. 8. Lectures on the Philosophy of History [Sochineniya. Tom 8. Filosofiya istorii]. Moscow: Gosudarstvennoe sotsialno-ekonomicheskoe izdatelstvo, 1935, 470 p.
5. Hegel G. W. F. Works. Vol. 11. Lectures on the History of Philosophy. Book 3 [Sochineniya. Tom 11. Lektsii po istorii filosofii. Kniga tretya]. Moscow, Leningrad: SOTsEKGIZ, 1935, 560 p.
6. Hegel G. W. F. Elements of the Philosophy of Right [Filosofiya prava]. Moscow: Mysl, 1990, 524 p.
7. Hegel G. W. F. Lectures on the Philosophy of Religion [Filosofiya religii: v 2 t. T. 2]. Moscow: Mysl, 1977, 573 p.
8. Hegel G. W. F. Lectures on Aesthetics [Estetika. Tom 4]. Moscow: Iskusstvo, 1974, 675 p.
9. Gorokhov P. A., Yuzhaninova E. R. Immanuel Kant’s “Perpetual Peace”: Possibility of Project Implementation [Тraktat Immanuila Kanta “K vechnomu miru”: vozmozhnost realizatsii proekta]. Teoriya i praktika obschestvennogo razvitiya (Theory and Practice of Social Development), 2015, no. 11, pp. 188–190.
10. Degtyarev E. V., Senichev I. V. On Some Aspects of British Expansionism Paradox [Paradoksalnost britanskogo ekspansionizma: nekotorye aspekty]. Intellekt. Innovatsii. Investitsii (Intellect. Innovation. Investments), 2015, no. 1, pp. 137–141.
11. Deleuze G. The Logic of Sense [Logika smysla]. Moscow: Akademicheskiy Proekt, 2011, 472 p.
12. Kant I. Anthropology from a Pragmatic Point of View [Antropologiya s pragmaticheskoy tochki zreniya]. Sochineniya v 6 t. T. 6 (Works: in 6 vol. Vol. 6). Moscow: Mysl, 1966, pp. 349–588.
13. Kant I. Idea for a Universal History with a Cosmopolitan Purpose [Ideya vseobschey istorii vo vsemirno-grazhdanskom plane]. Sobranie sochineniy: v 8 t. T. 8 (Collected Works: in 8 vol. Vol. 8). Moscow: ChORO, 1994, pp. 12–28.
14. Knabe G. S. Selected Works: Theory and History of Culture [Izbrannye trudy. Teoriya i istoriya kultury]. Moscow: Letniy Sad, ROSSPEN, 2006, 1198 p.
15. Lenin V. I. The Tasks of the Youth Leagues [Zadachi soyuzov molodezhi]. Polnoe sobranie sochineniy. Izdanie 5. Tom 41 (Complete Works. Ed. 5. Vol. 41). Moscow: Politizdat, 1981, pp. 298–318.
16. Dead Season. Available at: http://cinematext.ru/movie/mertvyj-sezon-1968/?page=13 (accessed 17 October 2020).
17. Press the Button – You Will Get the Result [Nazhmi na knopku – poluchish rezultat]. Literaturnaya gazeta (Literary Newspaper), 2008, no. 24 (6176), 11 June.
18. Rorty R. Philosophy and the Mirror of Nature [Filosofiya i zerkalo prirody]. Novosibirsk: Izdatelstvo Novosibirskogo universiteta, 1997, 320 p.
19. Heidegger M. Gelassenheit [Otreshennost]. Razgovor na proselochnoy doroge (Country Path Conversations). Moscow: Vysshaya shkola, 1991, pp. 102–111.
20. Jaspers K. The Origin and Goal of History [Smysl i naznachenie istorii]. Moscow: Politizdat, 1991, 320 p.
21. Baudrillard J. America. The Postmodern Presence: Readings on Postmodernism in American Culture and Society. Walnut Creek: AltaMira Press, 1998, pp. 300–310.
22. Heidegger M. Nietzsche I und II. 8. Auflage. Stuttgart: Klett-Cotta, 2008, 963 p.
23. Wisser R. (Hrsg.): Martin Heidegger im Gespräch. Freiburg im Breisgau, München: Karl Alber, 1970, 792 s.

 
Ссылка на статью:
Горохов П. А. Размышления о человеке эпохи глобализации // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 4. – С. 12–28. URL: http://fikio.ru/?p=4198.

 
© П. А. Горохов, 2020

УДК 101.1; 316.28; 008

 

Зейналов Шолат Аловсат оглы – Институт Философии Национальной Академии Наук Азербайджана, отдел философия устойчивого развития, доктор философии по философии, Баку, Азербайджан.

Email: sholet@mail.ru

ORCID: 0000–0003–2509–1159

Авторское резюме

Состояние вопроса: Одна из важных задач социальной философии – определение сущности и значения диалога и коммуникации для обеспечения мира и безопасности человечества в контексте современной философии и истории цивилизации.

Результаты: Современность ставит перед человечеством весьма важную и сложную дилемму: либо преобразовать, изменить ныне существующий катастрофизм, либо продолжить его. Хотя ответственность за продолжительное и динамичное развитие цивилизации и воспринимается как вызов времени, к сожалению, во многих случаях следовать этим принципам не представляется возможным по причине сложности и противоречивости исторических традиций.

Все это указывает на то, что говорить о мире и безопасности только в институциональном понимании слова недостаточно, это лишь одна сторона дела, так как социальные процессы свидетельствуют, что современный человек имеет нигилистическое отношение к коммуникации и диалогу. Проблема в том, что сегодня наука и знания, вместо того чтобы приносить народам счастье и улучшать их благосостояние, наоборот, часто приводят все человечество к опасным и разрушительным тенденциям. Поэтому нам нельзя забывать о том, что наш мир – это исторически сложившиеся коммуникации, в них наше будущее; без коммуникации и диалога не получится.

Область применения результатов: Основные положения и выводы статьи могут быть использованы в научной и педагогической деятельности при рассмотрении вопросов обеспечения мира, диалога, коммуникации, безопасности и мирного сосуществования человечества.

Методы исследования: В работе нашли применение философские и общенаучные методы, поскольку исследование носит междисциплинарный характер. Диалектико-материалистический метод дополнен принципами аналитической философии, системным и синергетическим подходами.

Выводы: Автор считает, что человечество, цивилизация может обеспечить свое будущее развитие, свое дальнейшее существование лишь путем согласованности, коммуникации, диалога, целостности и единства различных подходов к решению проблем современного общества. Чтобы преодолеть эти вызовы истории, человечеству просто необходимо повернуться лицом к философии диалога, к истинной коммуникации, согласованной диалоговым сознанием.

 

Ключевые слова: современность; история; цивилизация; общение; диалог; философия.

 

Dialogue and Communication of Civilizations as a Modern Philosophical Problem

 

Zeynalov Sholat Alovsat oglu – Institute of Philosophy of Azerbaijan National Academy of Sciences, department of philosophy of sustainable development, PhD (Philosophy), Baku, Azerbaijan.

Email: sholet@mail.ru

Abstract

Background: One of the important tasks of social philosophy is to determine the essence and significance of dialogue and communication for ensuring peace and security of humankind in the context of modern philosophy and the history of civilization.

Results: Modernity faces a very important and difficult dilemma for humanity: either to transform, change the current catastrophism, or continue it. Although the responsibility for the long and dynamic development of civilization is perceived as a challenge of the times, unfortunately, in many cases, it is not possible to follow these principles due to the complexity and contradictions of historical traditions.

All this indicates that talking about peace and security only in the institutional sense of the word is not enough; this is only one side of the matter, since social processes indicate that modern man has a nihilistic attitude to communication and dialogue. The problem is that today science and knowledge, instead of bringing people happiness and improving their well-being, by contrast, often lead all of humanity to dangerous and destructive tendencies. Therefore, we must not forget that our world is historically established communications, our future is in them; it will not work without communication and dialogue.

Implications: The main provisions and conclusions of the article can be used in scientific and pedagogical activities when considering the issues of ensuring peace, dialogue, communication, security and peaceful coexistence of humankind.

Research methods: Philosophical and general scientific methods have been applied in the work, since the research is interdisciplinary in nature. The dialectical-materialistic method is supplemented by the principles of analytical philosophy, systemic and synergetic approaches.

Conclusion: The author believes that humanity (i.e. civilization) can ensure its future development, its further existence only through consistency, communication, dialogue, integrity and unity of various approaches to solving the problems of modern society. To overcome these challenges of history, humanity simply has to pay attention to the philosophy of dialogue, true communication, coordinated by the dialogue consciousness.

 

Keywords: modernity; history; civilization; communication; dialogue; philosophy.

 

Введение. Диалог и коммуникации цивилизаций являются, как известно, одной из актуальных проблем на протяжении всей человеческой истории. Идея цивилизованного общества возникла в античный период, однако нельзя отрицать и факт существования могущественных цивилизаций еще в Шумере, древнем Египте, Индии. Однако «именно греки классического периода начали считать себя не просто отличными от других народов, но и превосходящими их» [10, с. 8]. Когда-то ученые утверждали, что «человеческая история – это история цивилизаций» [15, с. 44]. Однозначно надо отметить, что данная проблема отличается своим многообразием проявлений, на одном из которых – философском – мы и остановимся.

 

Что такое диалог? Исследователи отмечают, что «сегодня диалог значительно расширил первоначальные границы своей сущности, политизировался, стал выражать общую сущность и сотрудничество (коммуникации – Ш. З.) в целях решения спорных вопросов в отношениях между народами, нациями, религиями, общественно-политическими структурами» [4, с. 320]. Однако «считая диалог между цивилизациями межкультурным диалогом, не стоит забывать о необходимости рассмотрения его не с практически-политической, а с философской точки зрения» [2, с. 160]. Цель в данном случае – создание подлинного диалога, основанного на общечеловеческих ценностях и философском общении на основе новых данных. При обосновании философско-культурного статуса диалога выясняется, что: «1) только многообразие диалогов в разнообразном бытии может обеспечить в нынешнем глобальном обществе существование людей; 2) необходимо обеспечить условия для многообразия в виде уважения и общения между людьми, что обеспечит единство национального и общечеловеческого» [2, с. 156]. Диалог в своем философском смысле «является культурным событием, проявляющимся как жизненно необходимая социальная ценность, личностная потребность, умственная деятельность, отношения общения и т. д.» [2, с. 153]. В истории философии проблемы диалога Востока и Запада, Севера и Юга всегда стояли в центре внимания исследователей, которые пытались создать между двумя цивилизациями своеобразные мосты, наладить взаимопонимание. Вместе с тем многие исследователи не считают возможным создание общемировой философии, расценивая это как: «1) результат неправомерного смешения природы философии и природы науки; 2) отказ от естественного плюрализма мировосприятий и свободы духа индивидов; 3) результат внутренней несовместимости спиритуализма Востока с натурализмом и национализмом Запада и т. д.» [7, с. 186].

 

Исследователи, отмечая, что цивилизации оцениваются как культурные системы, а философия «большей частью является личной реакцией на целостность вещей», в то же время подчеркивают, что «все цивилизации являются членами одной человеческой семьи, ее составными элементами» [2, с. 161]. По поводу теорий цивилизаций современного сознания Запада американский мыслитель С. Хантингтон говорил, что среди призывов XXI века – “возрождение религий” будет очень актуальным [см.: 15]. Современная тенденция также подтверждает реализацию данного тезиса. Но следует отметить, что когда речь идет о сознании Запада, то в теоретической мысли во взаимоотношениях религии и философии, религии, философской веры и бытия, экзистенции и тому подобных проблем общечеловеческого бытия философия религии экзистенциалистов, в особенности, немецкого философа К. Ясперса, отличается своей оригинальностью [см.: 5].

 

И самое интересное, что «в течение всей истории цивилизации предоставляли для людей наивысший уровень идентичности» [15, с. 44]. История показывает, что это утверждение весьма проблематично. Но, по мнению ученых, несмотря на постоянные изменения, мир был и всегда будет коммуникативным.

 

Современный иранский ученый С. М. Хатеми отмечает, что именно мусульманский мир впервые выдвинул идею диалога между цивилизациями, который в конечном счете должен завершиться равенством народов и государств. По его мнению, «диалог возможен тогда, когда каждый участник его уважает другого и относится к нему с позиции равенства» [12, с. 5]. Однако на Востоке и в особенности в мусульманском мире начиная с середины 90-х годов прошлого века выступления западных ученых и мирового сообщества в целом, рассуждающие о необходимости межцивилизационного диалога, были встречены неоднозначно. По мнению английского востоковеда Б. Луиса, «ислам и христианский мир, говорившие, по крайней мере в переносном смысле, на одном языке, использовавшие одни и те же методы спора и убеждения, приверженные к одним и тем же или сходным представлениям о том, что есть религия, могли, тем не менее, существенно расходиться во мнениях» [8, с. 17].

 

Вместе с тем если гражданин города-государства и представитель цивилизованного народа, где с этимологической точки зрения слово «сivis» лежит в основе слова «цивилизация», Геродот, живший в середине V века до н. э., называл негреческие народы варварами, «то ко времени Аристотеля, столетие спустя, варвары и варварские народы уже характеризуются с точки зрения их специфических социальных признаков: обращения с рабами, меновой, то есть не знающей денег, экономики, – черт, вызывающих негативную оценку у цивилизованных греков» [10, с. 8]. Как известно, Аристотель, живший в период расцвета рабовладельческого строя, считал, что без рабов обойтись невозможно, причем рабы должны наниматься из негреческих народов. Согласно Аристотелю, «варвар и раб по природе одно и то же», и потому «с варварами не воюют, на них охотятся» [13, с. 445]. Аристотель, считавший такую борьбу справедливой, хотел, чтобы греки правили всем миром, поскольку «в наилучшем государстве все граждане-греки превращаются в рабовладельцев, а все народы – в их рабов» [13, с. 445].

 

Когда мы смотрим на историю цивилизации, мы видим, что, конечно, христианство, прежде всего в «цивилизованной» Римской империи в условиях, где на каждом шагу «господствовали несправедливость и угнетение», возникло в первую очередь на гребне борьбы за свободу угнетенных народов [см.: 1, с. 9]. Христианство, победив впоследствии идолопоклонничество и получив статус государственной религии, продемонстрировало в отношении к эллинизму враждебную позицию, и это было закономерно. Однако наряду со своим отношением к античному наследию, лишавшим историко-идеологических оснований западную цивилизацию «в последующее время, благодаря церковной организации и письменной культуре, союзу церкви с такими всесильными монархами, как Карл Великий, христианская ойкумена уже могла сознательно ставить между собой и западной цивилизацией знак равенства» [10, с. 10].

 

С другой стороны, как отмечал известный английский востоковед У. Уотт, «возникшее на Востоке величественное научно-культурное наследие как минимум оставалось на высоком уровне вплоть до XVII века» [11, с. 26]. К тому же Р. Осборн справедливо спрашивал, почему же в средние века поиски Нового мира шли по ту сторону Атлантического океана; не найдя ответа, он отмечал, что «…знакомство со множеством «примитивных» народов… делало европейцев XVI века в их собственных глазах еще больше похожими на древних греков и римлян – людей цивилизации, окруженных варварами» [10, с. 10]. В Европе, говоря «цивилизованный», подразумевали человека приличного поведения, говоря «цивилизованность», они имели в виду «умение быть воспитанным, вежливым и общительным» [14, с. 33].

 

Однако несмотря на движения, начатые в Европе – это Ренессанс, Реформация, и эпоха Просвещения, – «благородная культура XVIII века… не смогла пережить ножа гильотины и кровавого побоища наполеоновских войн, она вновь расцвела в следующем столетии в джентльменских клубах Англии» [10, с. 10]. К тому же, как отмечает Р. Осборн, «в 1857 году викторианский историк Генри Томас Бокль изобразил цивилизацию в виде великой исторической цепи, уже первое звено которой, цивилизация древнего Египта, представляла разительный контраст варварству, господствовавшему среди африканских народов» [10, с. 11].

 

Р. Осборн, вынужденный признать, что цивилизация имеет отношение не только к западной географии, пишет, что, по мнению Бокля, «провести черту между цивилизацией и нецивилизацией не составляло труда, пусть даже когда в случае с индийскими махараджами, наследниками Великих Моголов, или китайскими и японскими императорами приходилось прибегать к некоторым ухищрениям». В целом же западную реальность удачно характеризует следующая его мысль: «Цивилизация была атрибутом людей белого цвета кожи и христианского вероисповедания, атрибутом же прочих было варварство», а культурный эгоизм, правивший на Западе, в конечном счете привел к тому, что «в 1890-х годах европейская колонизация приобрела невиданные ранее масштабы, и стало казаться, что недалеко те время, когда плоды западной цивилизации начнет вкушать весь мир» [10, с. 12].

 

Именно Ж. Ж. Руссо, являясь современником этого общества, сравнил идеал и реальность и понял, что «народы Европы, первыми достигшие цивилизации, впали в “варварство” намного хуже, чем те, которых они клеймят этим именем» [9, с. 5–6].

 

Необходимо отметить, что основной особенностью ситуации в современной философии является невиданное доселе развитие философской культуры, связь традиций и их взаимодействие. Происходящее географическо-культурное расширение также не может не иметь философскую подоплеку. Ряд философских региональных культур, в том числе латиноамериканская, африканская, азиатская и др., стали активными участниками общечеловеческого философского диалога. Идеи и принципы философии жизни, а также экзистенциализм, философская антропология, герменевтика, феноменология, аналитическая философия особенно актуальны для развития философско-культурного подхода. Так, под влиянием постмодернизма в современных философских направлениях (к примеру, в философской компаративистике) произошла смена стратегической линии развития от классического моноцентризма (между европоцентризмом, востокоцентризмом и проч.) в сторону контрастно-дуалистического приспособления (например, между западным рационализмом и восточным иррационализмом).

 

Сюда также входит сравнительный диалог, уделяющий внимание типовому многообразию философских суждений, образности в контексте парадигм плюралистического мировоззрения. В целом кризис классического моноцентризма и развитие плюралистических философских парадигм на основе дихотомических подходов в контексте современных идей, плюралистического и экзистенциального подходов, завершились тем, что сравнительная философия вновь обосновала необходимость самопознания и потребовала подготовки плюралистически-интегративных, диалогически-полилогичных парадигм. Компаративисты были убеждены, что во имя избавления от общечеловеческого хаоса «философия может стать важным фактором смягчения напряженности, уменьшения возможности конфликтов в области культуры (экономики, искусства, религии и др.) и создания “мирового сообщества”» [6, с. 185]. Именно на основе философии происходит незаменимый процесс культурного обмена, который в синтетической форме объединяет культуры многих народов. Именно поэтому «необходимо “мужской” городской, технический Запад соединить с “женским” аграрным, философским Востоком, практиковать метод йоги (философия тогда будет сотрудничать с религией) и раскрывать истину в человечески делах (как в Китае), делать упор на мистическое переживание и научиться экзистенциальному подход к проблемам человеческого мира (Нортроп)» [6, с. 186]. Фактически весь этот универсальный процесс происходит в феноменологическом смысле диалога и общения. Разумеется, процесс синтеза и обмена между традиционной западной и восточной философией нельзя принимать лишь как эклектическую комбинацию; здесь не обойтись без «потери элементов своего наследия (Бхаттачарья, Бэрт), без вырывания из “гомогенного контекста”, в котором они развивались (Р. Паниккар)» [6, с. 187]. В этом отношении неправильно было бы искусственным образом «примирить» «идеи и идеалы» различных регионов. Лишь взаимопонимание диалога, проводимого на основе равных статусов, может привести к «естественному синтезу». Ссылаясь на мнение немецкого исследователя фон Ринтелена, А. С. Колесников выступает за то, чтобы Запад и Восток, оставаясь верными самому себе, уважали другие культуры.

 

Именно в сфере философии диалог различных цивилизаций через культуры разных народов может быть максимально выражен; обмен идеями также связан с различными культурными ценностями. Поскольку ценности различных культур взаимосвязаны с общечеловеческими ценностями, то «только в сфере ценностей возможно взаимопонимание, ибо здесь человек может раскрыть себя с максимальной полнотой» [6, с. 188]. Другими словами, рассматривая историю цивилизации, можно также сказать, что эта история – универсальный феномен, образованный взаимодействием идей и коммуникации.

 

Если даже и отмечают непреодолимые противоречия между нравственно-этическими ценностями Востока и системой научных ценностей Запада, то все равно «одни западные философы акцентируют особую роль в сближении Востока и Запада эстетических ценностей Востока (Т. Манро), другие – ее спиритуалистические элементы (А. Пайпе), третьи – ее религиозно-мистические составляющие, когда исчезает различие между познающим и познаваемым, как у христианских мистиков, суфиев, последователей Упанишад (К. Ясперс, Й. Такеуши, Дж. Полителла, С. К. Саксена)» [6, с. 188]. Однако с философской точки зрения определить ценности или глубинные элементы индивидуального опыта, которые могут возникнуть на основе межцивилизационного диалога и сотрудничества, которые обусловлены исторически-функционально и выражают субъектно-объектный дуализм предмета теоретического исследования, очень трудно.

 

В свою очередь в современных философских исследованиях компаративистская методология, выступая с коммуникативных позиций гуманитарного знания, «утверждает диалог как норму современного философского мышления и историко-философского процесса» [6, с. 190]. Таким образом, с компаративистских позиций история философии, отражающая в себе философское наследие различных цивилизаций, рассматривается как диалог различных философских культур. Однако процесс диалога не сопровождается универсализацией, требуется, чтобы в этническом, лингвистическом, культурном, религиозном контексте тоже шло углубление процесса, это же, в свою очередь, снабжает «культуры интеллектуальной арматурой и делает возможным межкультурное философское общение без отказа от своей оригинальности и неповторимости» [6, с. 191].

 

С этой точки зрения «в размышлениях философов Востока и Запада есть много совпадающих моментов во взглядах, к примеру, на сущность абсолютной истины, но разница в религии, к которой они обращаются, требовании времени и условий, в которых они проживают, способствуют возникновению различий в этих взглядах» [3, с. 131]. На конференции 1989-го года относительно ценностей Запада и Востока «были высказаны суждения о невозможности синтеза-идентификации, но говорилось о реальности и продуктивности диалога-адаптации, к которому не всегда проявляет готовность Восток, видя в “универсалистском империализме” (Р. Ганди, Д. Чаттопадхьяя) диалога (который ведется на языке и в рамках западной культуры) модернизацию по западному образцу» [6, с. 196].

 

В синергетическом подходе к диалогу цивилизаций, в единой мировой системе отношения «элемент-система» с новых позиций обосновывают связь различных элементов в человеческой цивилизации. Здесь главный философский ориентир – гуманизм, который должен лежать в основе будущего развития человечества на Земле. Поэтому следует отметить, что понимание истории цивилизации как диалога и коммуникации, как мы видим, всегда было проблематичным. Но мы не должны забывать, что наше время – это эпоха научно-технического прогресса. Поэтому в современную эпоху ни цивилизация, ни общество, ни государство не могут жить изолированно. Мы знаем, что современный мир – это глобальное явление, так что диалог и коммуникации цивилизаций как современная проблема развития информационного общества ориентируют нас на то, что мы должны измениться к лучшему! Без коммуникации и диалога существовать невозможно! Их необходимость стала особенно очевидна в XXI веке, но она исходит из сущности человеческого рода, независимо от религии, расы или уровня социального развития.

 

Список литературы

1. Ализаде А. А. Христианство: история и философия (ранний период). – Баку: Абилов, Зейналов и сыновья, 2007. – 172 с. (на азерб. языке).
2. Асланова Р. Глобализация и культурное многообразие. – Баку: Элм, 2004. – 264 с. (на азерб. языке).
3. Буниатзаде К. Абсолютная истина в мышлении Запада и Востока (средние века) // Запад – Восток: Диалог цивилизаций. – Баку. – 2006. – № 1(2). – C. 128–133 (на азерб. языке).
4. Гусейнов Г., Бахарчы Т. Взаимоотношения между Западом и Востоком в плане христианского и исламского мышления. – Баку: Тякнур, 2005. – 442 с. (на азерб. языке).
5. Зейналов Ш. А. Философия диалога. – Баку: Европа, 2017. – 304 с. (на азерб. языке).
6. Колесников А. С. Философская компаративистика и диалог культур. Россия и Грузия: диалог и родство культур: Сборник материалов симпозиума. Выпуск 1 / Под ред. Парцевания В. В. – СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2003. – С. 185–205.
7. Курбанов Ф. Исторические типы субъекта и возможности глобализации в призме синергетики // Запад – Восток: Диалог цивилизаций. – Баку, 2006. – № 1 (2). – С. 184–190 (на азерб. языке).
8. Льюис Б. Ислам и Запад. – М.: Библейско-богословский институт св. Апостола Андрея, 2003. – 317 с.
9. Новикова Л. И., Козлова Н. Н., Федотова В. Г. Цивилизация и исторический процесс. – М.: Знание, 1983. – 64 с.
10. Осборн Р. Цивилизация. Новая история западного мира / Пер. с англ. М. Колопотина. – М.: АСТ Москва, Хранитель, 2008. – 764 с.
11. Философия Востока (IX–ХII века) / Составитель З. Мамедов. – Баку: Бакинский университет, 1999. – 304 c. (на азерб. языке).
12. Хатами М. Ислам, диалог и гражданское общество. – М.: РОССПЭН, 2001. – 240 c.
13. Чанышев А. Н. Философия древнего мира: Учеб. для вузов. – М.: Высшая школа, 1999. – 703 с.
14. Шукюров А. Культурология. – Баку: Адилоглы, 2003. – 274 с. (на азерб. языке).
15. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций / Пер. с англ. Т. Велимеева. – Москва: АСТ, 2006. – 571 с.

 

References

1. Alizade A. A. Christianity: History and Philosophy (Early Period) [Khristianstvo: istoriya i filosofiya (ranniy period)]. Baku: Abilov, Zeynalov i synovya, 2007, 172 p. (in Azeri language).
2. Aslanova R. Globalization and Cultural Diversity [Globalizatsiya I kulturnoe mnogoobrazie]. Baku: Elm, 2004, 264 p. (in Azeri language).
3. Buniatzade K. Absolute Truth in the Thinking of the West and East (Middle Ages) [Absolyutnaya istina v myshlenii Zapada I Vostoka (srednie veka)] // Zapad –Vostok: dialog tsivilizatsiy (West – East: Dialogue of Civilizations). Baku: 2006, no. 1 (2), pp. 128–133 (in Azeri language).
4. Huseynov G., Bakharchy T. The Relationship between the West and the East in Terms of Christian and Islamic Thinking [Vzaimootnesheniya mezhdu Zapadom I Vostokom v plane khristianskogo i islamskogo myshleniya]. Baku: Teknur, 2005, 442 p. (in Azeri language).
5. Zeynalov Sh. A. Philosophy of Dialogue [Filosofiya dialoga]. Baku: Evropa, 2017, 304 p. (in Azeri language).
6. Kolesnikov A. S., Partsevaniya V. V. (Ed.) Philosophical Comparative Studies and Dialogue of Cultures [Filosofskaya komparativistika I dialog kultur]. Rossiya I Gruziya: dialog I rodstvo kultur: Sbornik materialov simpoziuma. Vipusk 1 (Russia and Georgia: Dialogue and Kinship of Cultures: Collection of Symposium Materials. Issue 1). Saint Petersburg: Sankt-Peterburgskoe filosofskoe obschestvo, 2003, p. 185–205.
7. Kurbanov F. Historical Types of the Subject and the Possibilities of Globalization in the Prism of Synergetics [Istoricheskie tipy subekta i vozmozhnosti globalizatsii v prizme sinergetiki] // Zapad – Vostok: dialog tsivilizatsiy (West – East: Dialogue of Civilizations). Baku: 2006, no. 1(2), pp.184–190 (in Azeri language).
8. Lewis B. Islam and the West [Islam i Zapad]. Moscow: Bibleysko-bogoslovskiy institut sv. Apostola Andreya, 2003, 317 p.
9. Novikova L. I., Kozlova N. N., Fedotova V. G. Civilization and the Historical Process [Tsivilizatsiya i istoricheskiy protsess]. Moscow: Znanie, 1983, 64 p.
10. Osborne R. Civilization. New History of the Western World [Tsivilizatsiya. Novaya istoriya zapadnogo mira]. Moscow: AST Moskva, Khranitel, 2008, 764 p.
11. Mamedov Z. (Ed.) Philosophy of the East (IX–XII Centuries) [Filosofiya Vostoka (IX–XII veka)]. Baku: Bakinskiy universitet, 1999, 304 p. (in Azeri language).
12. Khatami M. Islam, Dialogue and Civil Society [Islam, dialog i grazydanskoe obschestvo]. Moscow: ROSSPEN, 2001, 240 p.
13. Chanyshev A. N. Philosophy of the Ancient World [Filosofiya drevnego mira]. Moscow: Vysshaya shkola, 1999, 703 p.
14. Shukurov A. Culturology [Kulturologiya]. Baku: Adiloglu, 2003, 274 p. (in Azeri language).
15. Huntington S. The Clash of Civilizations [Stolknovenie tsivilizatsiy]. Moscow: AST, 2006, 571 p.

 
Ссылка на статью:
Зейналов Ш. А. Диалог и коммуникация цивилизаций как современная философская проблема // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 4. – С. 73–82. URL: http://fikio.ru/?p=4194.

 
© Ш. А. Зейналов, 2020

УДК 1:316

 

Рахматуллина Зугура Ягануровна – Государственная Дума Федерального Собрания Российской Федерации, депутат, доктор философских наук, профессор, председатель Ассамблеи народов Республики Башкортостан, Москва, Россия.

Email: rahmatullina@duma.gov.ru

SPIN: 4342-4210

Авторское резюме

Состояние вопроса: Одним из главных ресурсов и условий развития Российской цивилизации совершенно справедливо считается дружба народов. В то же время современная идеологическая борьба связана с полемикой по поводу ее значимости и актуальности для современного общества.

Результаты: Для многонациональной Российской Федерации дружба народов является не каким-то патетическим анахронизмом, доставшимся в наследство современности от прошлой истории, а проверенной многовековой и новейшей российской историей духовной ценностью, насущной социокультурной и политико-идеологической потребностью. Современное Российское государство, в частности, республика Башкортостан, накопило позитивный опыт организации культуры и образования как процесса взаимодействия и взаимного обогащения многочисленных национальных культур. Дружба народов требует поддержки на государственном и личностном уровне, привлечения всех потенциальных факторов и механизмов для ее развития.

Выводы: Новейшая история еще раз подтверждает, что для народов России остается неизменной альтернатива: или они добрые соседи, единомышленники и соратники, которые оберегают и умножают вековые традиции межнационального мира, согласия и дружбы, или они недруги, которых легко разведут по «национальным и религиозным дворикам» лжеидеологи и лжепророки. Тогда у них единственная дорога – назад, в небытие, в никуда. Других вариантов история нам не оставила.

 

Ключевые слова: дружба народов; диалог культур; геополитические вызовы; межнациональный мир; будущее российской цивилизации.

 

Friendship of Peoples as a Traditional Value of Russian Civilization

 

Rakhmatullina Zugura Yaganurovna – State Duma of the Federal Assembly of the Russian Federation, Deputy, Doctor of Philosophy, Professor, Chairperson of the Assembly of Peoples of the Republic of Bashkortostan, Moscow, Russia.

Email: rahmatullina@duma.gov.ru

Abstract

Background: The friendship of peoples is one of the main resources and conditions for the development of Russian civilization. At the same time, modern ideological struggle is associated with controversy over its significance and relevance for modern society.

Results: For the multinational Russian Federation, the friendship of peoples is not some kind of pathetic anachronism inherited from its history, but a spiritual value, an urgent socio-cultural, political and ideological need, proven by centuries-old and recent Russian history. The modern Russian state, in particular the Republic of Bashkortostan, has accumulated positive experience in organizing culture and education as a process of interaction and mutual enrichment of numerous national cultures. Friendship of peoples requires support at the state and personal level, the involvement of all potential factors and mechanisms for its development.

Conclusion: Recent history once again confirms that for the peoples of Russia the alternative remains unchanged: either they are good neighbors, like-minded people and comrades in arms who protect and multiply the age-old traditions of interethnic peace, harmony and friendship, or they are enemies who can be easily separated into “national and religious courtyards” by false ideologists and false prophets. Then they have the only way – back to nothingness, to nowhere. History has left us no other options.

 

Keywords: friendship of peoples; dialogue of cultures; geopolitical challenges; international peace; the future of Russian civilization.

 

Огромное и многоликое Российское государство в условиях современных сложных геополитических и внутренних вызовов решает для себя вечный гамлетовский вопрос – «быть или не быть?». Быть или не быть самобытной цивилизацией, сильной и самостоятельной страной, защищающей свои национальные приоритеты и интересы, свой народ, историю, культуру, мир и согласие на многонациональной земле? Этот исторический вызов в новейшей национальной истории российской цивилизации еще раз демонстрирует непреложную жизненную аксиому: уверенное настоящее и достойное будущее страны, вписавшей в духовную биографию Всечеловечества многие, изменившие планетарную жизнь культурные, миростроительные и героические страницы, зависят от гражданского согласия, единства и дружбы ее многонационального народа, имеющей вековые традиции в ее судьбе. Еще накануне празднования 70-летия Великой Победы на организованной в рамках партийного проекта «Библиотеки России» в Год литературы видеоконференции с регионами один из ветеранов сказал: «Вы знаете, почему мы в 1945, победили вооруженную до зубов немецкую армию? Потому что у них не было самого главного оружия, которое было в наших руках и душах – патриотизма и дружбы народов: мы, солдаты разной веры и национальности, все вместе, как один, защищали одну-единственную родину-мать, одну на всех». Действительно, сформировавшееся в течение веков естественно-историческое единство народов, основанное на взаимопонимании, диалоге культур, языков и религий, мирном со-бытии и межнациональной дружбе, в котором каждый этнос нашел свою достойную нишу, – это уникальная цивилизационная черта, не имеющая аналогов ни в одной стране мира и всегда выступающая в отечественной социокультурной биографии объединяющим нацию духовным механизмом. Более того, несмотря на то, что исторические испытания и цивилизационные трансформации последних десятилетий обусловили разрушение традиционных отечественных ценностей и культурных смыслов, девальвацию идей интернационализма, гражданственности и патриотизма, ценность дружбы народов как консолидирующего и миростроительного начала, необходимость ее сбережения как механизма сохранения гарантированного и надежного бытия в сложившихся условиях сохраняли и сохраняют в обществе свою императивность. Особенно сегодня сбережение этой ценности имеет жизненно важное значение и для страны, и для каждого человека – независимо от его веры и национальности. Возвращение Крыма изменило однополярный мир и расстановку политических сил на международной арене. США и западные общества ввели против «страны-агрессора» – России – санкции, запустили опасную игру в политику «двойных стандартов», используя проверенный формат ведения агрессивной информационной войны, искажающей историческую правду и современную истину, активно вовлекая в эти процессы идеологию, практику и риторику внутренних протестных движений, подчеркивая существующие проблемы в жизни страны, умноженные объективными причинами. Цель подобных действий прозрачна: расколоть единое российское общество и спроектировать «бунты» или этнорелигиозные ссоры под знаменем «цветных революций». В сложившейся ситуации, как это очевидно сегодня, российское общество, как никогда, нуждается в консолидации его многочисленных народов и общенациональном единении. «Дружба народов» – не патетический анахронизм, доставшийся в наследство современности от прошлой истории, как склонны считать многие ангажированные исследователи-идеологи, а проверенная многовековой и новейшей российской историей духовная ценность и судьбоносная социокультурная и политико-идеологическая потребность многонационального российского общества, заботящегося сегодня о своем самостоятельном, успешном, уверенном, миростроительном пути и в собственной, и в планетарной политической и культурной истории и о самосохранении в международном сообществе как уникальной самобытной цивилизации.

 

Современное Российское государство – одно из крупнейших многонациональных государственных образований мира, ставшее Родиной (по данным Всероссийской переписи населения 2010 года) для представителей 193 национальностей, общающихся на 277 языках и их диалектах, исповедующих все мировые и многочисленные национальные религии. Как известно, в отечественной системе образования сегодня используются около 90 языков, в том числе почти 30 из них – языки обучения, а около 60 изучаются как предмет. Данный уникальный образовательный опыт России – это своеобразная объективация на практике «дружбы народов» в многонациональном обществе. В частности, в многонациональном Башкортостане, в котором равновеликий диалог культур, религий и языков, дружба многочисленных народов и гражданский мир являются «визитной карточкой» республики и позиционируются как ее уникальный национально-культурный бренд как на федеральном уровне, так и далеко за пределами Российской Федерации, есть интересный опыт. Сегодня в школах республики организовано обучение на 6 языках (башкирском, русском, татарском, чувашском, марийском, удмуртском), изучаются в качестве самостоятельных предметов 14 родных языков народов многонационального края. Например, в одну из школ республики приглашен учитель из Латвии для преподавания родного языка. На встрече с коллегами-парламентариями в Риге поделилась информацией об организации национального образования в Башкортостане, о том, как десяток детишек-латышей изучают в небольшом селе Максим Горький в Архангельском районе Башкортостана родной язык, знают свои традиции и праздники, любят свои песни и танцы. Для многих система образования многонациональной республики стала открытием, кто-то даже пофилософствовал о силе национального духа латышей даже вдали от материнского этноса. Ответ российского парламентария был также философским: да, безусловно, дух – категория самодостаточная и сильная, но он требует и «сильной» заботы, и башкирские латыши сберегли, как и многие другие этносы, свою идентичность только благодаря соответствующей федеральной и региональной национально-культурной и образовательной политике – политике сбережения языков, культур, веры как основы межнационального мира и согласия в поликультурном пространстве. Именно поэтому Президент страны В. В. Путин, встречаясь с членами Совета Ассамблеи народов Башкортостана летом 2001 года в Уфе, отметил, что в Башкирии, как в капле воды, отражается вся наша Россия с ее многообразием культур, религий, языков, с дружбой народов, и мы будем, продолжил Президент, брать с вас пример, будем дорожить тем, что достигнуто Россией за сотни, сотни лет.

 

«Дружба народов» как социальная и духовная ценность российской цивилизации является одним из реальных механизмов единения этносов, открывающим возможности для творческого общения и равновеликого диалога этнических культур, языков, верований, для обмена культурными достижениями и возможностями. Русский язык как квинтэссенция российской цивилизации стал государственным языком и языком межнационального общения для многочисленных народов страны, которые вместе творили и творят многоликую отечественную социокультуру. Народы Российского государства – единый народ с общей национальной судьбой и историей. Поэтическую метафору в стихотворении «Не русский я, но россиянин» народного поэта Башкортостана Мустая Карима, обращенную к русскому народу, сегодня может повторить каждый:

«Ты вкус дал хлебу моему и воду

Моих степей в живую обратил,

Ты мой народ, для радости народа,

С народами другими породнил» [1, с. 57].

 

Народы России «породнились» и узнавали друг о друге благодаря дружбе, через русский язык приобщались к многонациональной российской и мировой культуре и входили в нее: сегодня башкира Мифтахетдина Акмуллу и Мустая Карима, аварца Расула Гамзатова, татарина Габдуллу Тукая, мордвина Авксентия Юртова, калмыка Давида Кугультинова, балкарца Кайсына Кулиева, чувашей Константина Иванова, Якова Ухсая и многих других знает не только Россия, но и весь культурный мир.

 

Сегодня в России, по мнению исследователей и экспертов, наметился позитивный мегатренд в улучшении ситуации в области межнациональных и межконфессиональных отношений. Политические события последних лет, «Крымская весна», судьбоносная роль России при регулировании ряда международных политических проблем и другие открыли еще одну страницу в новейшей истории российской цивилизации. Наступил миг прозрения и осознания того, что Россия отныне и навсегда – «не большая автозаправка», по выражению одного из американских сенаторов, а большая, единая, дружная многонациональная страна, великая цивилизация с правом на собственную политическую позицию и со своими национально-государственными интересами, прописанными в ее главном законе – Конституции страны. Более того, для многочисленных народов Российского государства их надежное этническое настоящее и уверенное, гарантированное этническое будущее – только в большой многонациональной и дружной семье, в единстве, в составе сильной и неделимой России. Дружба народов – это надежный заслон внешним и внутренним угрозам, ответ геополитическим вызовам, основа успешности, национальной безопасности и поступательного развития страны. Дружба народов нужна российскому обществу в современной противоречивой и полной опасностей непростой жизни как воздух – ее необходимо беречь и умножать и на государственном, и на личностном уровне, используя все потенциальные факторы и механизмы: взвешенную государственную национально-культурную политику, успешные социальные реформы, сильную экономику, семью, систему образования и молодежные организации, религию, СМИ, искусство, этнические праздники и традиции, общественные и национально-культурные объединения. Ясно одно: или народы России – добрые соседи, единомышленники и соратники, которые оберегают и умножают вековые традиции межнационального мира, согласия и дружбы, вместе творят единую национальную историю, и российская цивилизация идет вперед, в будущее, или они недруги, которых легко разведут по «национальным и религиозным дворикам» лжеидеологи и лжепророки, и у них единственная дорога – назад, в небытие, в никуда: других вариантов здесь нет.

 

Список литературы

1. Карим М. Долгая дорога. – Уфа: Китап, 2004. – 278 с.

 

References

1. Karim M. The Long Road. Ufa: Kitap, 2004, 278 p.

 
Ссылка на статью:
Рахматуллина З. Я. Дружба народов как традиционная ценность российской цивилизации // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 3. – С. 12–17. URL: http://fikio.ru/?p=4129.

 
© З. Я. Рахматуллина, 2020

УДК 316.324.8

 

Трубицын Олег Константинович – Новосибирский государственный университет, институт философии и права, доцент, кандидат философских наук, Новосибирск, Россия.

Email: trubitsyn77@mail.ru

Авторское резюме

Состояние вопроса: Утверждение о переходе общества на стадию постмодерна (постиндустриальную) стало в наши дни настолько общепринятым, что обычно повторяется без попыток его критического рассмотрения. Тем не менее рядом авторов высказываются обоснованные сомнения в такой трактовке современного состояния цивилизации.

Результаты: Можно сформулировать ключевые характеристики сильной и слабой версий модели постиндустриального общества. Согласно слабой версии, по мере развития глобализации происходит углубление международного разделения труда, в результате чего хозяйства развитых стран превращаются в «штабные экономики», а промышленность перемещается в новые индустриальные страны. Развитые страны не переходят на какой-то качественно новый уровень развития материальных производительных сил, а лишь усиливают свою специализацию в более выгодных сферах деятельности, прежде всего, в финансах, а также в маркетинге, дизайне и т. п. «креативных» нишах нематериального производства. Сильный вариант предполагает, что постиндустриальный переход – это не деиндустриализация, а сверхиндустриализация. Страна постиндустриальная должна быть в целом сильнее в экономическом плане по сравнению с индустриальными странами и более конкурентоспособна по сравнению с ними не только в сфере информационных технологий, финансов или кинематографа, но и в производстве материальных потребительских благ и продовольствия.

Область применения результатов: Каждый из двух выявленных вариантов теории предлагает свой набор показателей перехода на постиндустриальную стадию. Эти показатели могут послужить для верификации данных моделей.

Выводы: Слабая версия постиндустриальной теории эмпирически обоснована, но не дает оснований для утверждения о переходе общества на новую стадию развития. Сильная версия теоретически позволяет говорить о переходе общества на стадию постмодерна, но она нуждается в дальнейшей верификации.

 

Ключевые слова: модерн; постмодерн; индустриализм; постиндустриализм; информационное общество; общество знания; сервисное общество.

 

Criteria for Entering the Postmodern Stage of Social Development

 

Trubitsyn Oleg Konstantinovich – Novosibirsk State University, Institute of Philosophy and Law, Associate Professor, PhD (Philosophy), Novosibirsk, Russia.

Email: trubitsyn77@mail.ru

Abstract

Background: The statement about the transition of society to the postmodern (postindustrial) stage has become so generally accepted today that it is usually repeated without any attempts to examine it critically. Nevertheless, a number of authors express reasonable doubts about such an interpretation of the current state of civilization.

Results: It is possible to formulate the key characteristics of the strong and weak versions of the postindustrial society model. According to the latter, as globalization develops, the international division of labor intensifies, as a result, the economies of developed countries are turning into “headquarters economies”, and industry is shifting production to new industrial countries. Developed countries are not rising to a qualitatively new level of material productive forces development, but are only strengthening their positions in more profitable areas of activity, primarily finance, as well as marketing, design, and similar “creative” niches of non-material production. The strong version suggests that the postindustrial transition should be not de-industrialization, but super-industrialization. In contrast, a postindustrial country should be generally stronger economically than industrialized countries and more competitive not only in the field of information technology, finance or cinema, but also in the material consumer goods and food production.

Implications: Each of the two identified versions of the theory offers its own set of indicators of the transition to the postindustrial stage. These indicators can serve to verify these models.

Conclusion: The weak version of the postindustrial theory is empirically justified, but it does not provide grounds for asserting the transition of society to a new stage of its development. The strong version theoretically allows us to speak about the transition of society to the postmodern stage, but it needs further verification.

 

Keywords: modern; postmodern; industrialism; post-industrialism; information society; knowledge society; service society.

 

В середине ХХ века многие исследователи заговорили о переходе к «новому» обществу – новому по сравнению с обществом модерна. Популярность подобной гипотезы привела к тому, что стали множиться различные варианты теории нового общества – концепции «общества постмодерна», «постиндустриального общества», «посткапиталистического общества», «общества знаний», «сервисного общества» и «информационного общества», которые используются для описания цивилизации эпохи постмодерна. Они по-разному соотносятся у разных сторонников идеи революционного перехода на новую ступень социального развития. Они могут рассматриваться как тождественные по своей сути, могут соотноситься как общее и частное, либо же считаться разными фазами новой исторической стадии, следующей за модерном. Будем исходить из наиболее популярной версии, что концепция постиндустриального общества – это общая схема, в рамках которой существуют прочие, более специфические варианты подхода, делающие упор на какую-то определенную черту этого нового общества. Так, Д. Белл [см.: 1], описывая определенные стороны постиндустриального общества, именовал его информационным, сервисным, а также обществом знания. Несколько особняком здесь оказывается постмодернистская социология, исходящая из иной методологической традиции, которая является скорее альтернативой и дополнением концепции постиндустриального общества, чем ее частным случаем. В философско-историческом плане разделение Всемирной истории на большие стадии, определяемые уровнями развития производительных сил, – аграрную (премодерн), индустриальную (модерн) и постиндустриальную (постмодерн) – можно назвать парадигмой стадий технологического роста, поскольку большинство концепций данного рода, за исключением, пожалуй, постмодернистской социологии и концепции постэкономического общества, строятся на предпосылке технологического детерминизма.

 

Утверждение о переходе общества на стадию постмодерна стало в наши дни настолько общепринятым, что чаще всего стереотипно принимается как факт без попыток его критического рассмотрения. Так, учащимся предлагается просто запомнить последовательность стадий социального развития «доиндустриальная – индустриальная – постиндустриальная», чтобы без раздумья ответить на экзаменационный вопрос. Тем не менее, проблема адекватности утверждений и прогнозов теории нового общества вполне актуальна, поскольку нельзя просто принимать их как данность. Целью данной статьи является выделение фундаментальных положений концепции постиндустриального общества, для чего сначала будет рассмотрена общая модель и основные характеристики постиндустриального, или «нового» общества. Это должно стать основой для последующей критики данной теории, оценки ее эмпирической адекватности и логической обоснованности.

 

Прежде, чем перейти к выяснению вопроса об адекватности гипотезы о выходе общественного развития на новую стадию, то есть об обоснованности провозглашения современности эрой постмодерна, стоит определиться с тем, какого рода социальная система в принципе может быть признана отрицанием общества модерна, а затем соотнести с этой моделью те утверждения, которые предлагаются теоретиками постиндустриализма. Префикс «пост» применяется, когда мы пытаемся описать состояние общества, качественно отличающееся от предыдущего, но при этом позитивно определить возникшее или формирующееся состояние пока не получается, так что нам проще сказать, каким общество уже не является, чем то, каким именно оно будет. На практике теоретики постиндустриализма пытаются, конечно, давать и позитивные определения нового общества, но начать стоит все же с анализа того, что именно подлежит отмене.

 

Существуют разные подходы к определению общества модерна и критериев модернизации. Тем не менее, можно составить обоснованный список основных параметров модернизации, т. е. ключевых изменений в социальном режиме в соответствии с требованиями новой эпохи [см.: 2]. Наиболее часто называются индустриализация, становление капитализма, секуляризация, массовизация, урбанизация, бюрократизация и научно-техническое развитие. Нередко также добавляется демократизация, хотя сомнительно, что она является необходимой составляющей модернизации. Все эти параметры в той или иной степени значимы, но их значимость не однопорядкова. Представляется полезным выделять базовый фактор модернизации – индустриализацию, и второстепенные факторы – все остальные, являющиеся либо сопутствующими индустриализации, либо производными от нее. Индустриализация – это концентрированное выражение успехов во всех прочих сферах общественного развития эпохи модерна. Соответственно и общество, претендующее на то, чтобы быть постмодерновым, как минимум должно быть постиндустриальным, а также должно описываться как такое, где произошло качественное изменение в прочих параметрах – либо обращение данных процессов вспять, либо их выход на качественно более высокий уровень.

 

Теперь стоит обратиться к тому, как именно определяют общество постмодерна те исследователи, которые заявляют о его формировании. Признаки перехода на постиндустриальную стадию у разных авторов различаются. Далее будут перечислены основные из них с указанием того, какие исследователи делали на них основной упор. Некоторые из приведенных параметров можно оценить в плане реалистичности и соответствия современной действительности, опираясь на простой обыденный опыт. В основном это касается второстепенных выражений предполагаемого постиндустриального перехода. Ключевые параметры будут оценены с точки зрения того, насколько процессы, описываемые теоретиками постиндустриализма, вообще могут быть основанием для признания выхода общества на новый уровень развития.

 

Многие представители данной парадигмы, особенно сторонники концепции общества знания, делают основной акцент на рост роли знания в (пост)современном обществе – знания не только научно-технического, но также управленческой и общегуманитарной компетентности. Соответственно предполагается рост социальной значимости института науки и высшего образования, прежде всего университетов как основных центров инноваций. Так, например, по мнению З. Бжезинского [см.: 3], в новом обществе существенно возрастает роль университетов и научных центров, которые непосредственно определяют технологические и социальные изменения и, в конечном счете, жизнь общества в целом. Э. Тоффлер [см.: 4] доказывает, что теперь знания становятся непосредственной основой богатства, военной силы и власти. Д. Белл делает существенное уточнение, указывая на то, что речь должна идти не просто о росте объема и значения знания, а о росте значения теоретического знания. «Понятие “постиндустриальное общество” делает упор на центральное место теоретических знаний как на тот стержень, вокруг которого будут организованы новые технологии, экономический рост и социальная стратификация» [1, с. 152]. Это подразумевает увеличение экономического и политического веса класса интеллектуалов, а также достижение наукой своей зрелости. «Корни постиндустриального общества лежат в беспрецедентном влиянии науки на производство… Исходя из этого можно сказать, что научное сословие – его форма и содержание – является монадой, содержащей в себе прообраз будущего общества» [1, с. 504–505]. Таким образом, научно-техническое развитие, являющееся важным признаком общества модерна, продолжается в эпоху постмодерна. Но при этом оно выходит на качественно новый уровень, когда наука становится не просто непосредственной, а основной производительной силой. Это очень сильный критерий – в том плане, что способен выступать маркером перехода к новому обществу, однако реалистичность подобных утверждений требует проверки.

 

Концепция информационного общества – это своеобразный «облегченный» вариант концепции общества знаний, где указывается на факт роста объемов циркулирующей в обществе информации, независимо от ее истинности или полезности. Например, Дж. Нейсбит [см.: 5] среди мегатрендов современного общественного развития называет переход от индустриального общества, в основе которого лежит производство материальных благ, к информационному обществу, в основе которого лежит производство и распределение информации. Также Э. Тоффлер [см.: 6] говорит о взрывном росте значения информации, которая на новой стадии приобретет гораздо большую ценность, чем на всех предыдущих, и вызывает реорганизацию бизнеса, СМИ, науки и образования, политики и военного дела. Подобного рода представления, возможно, несколько преувеличены, однако практика внедрения достижений информационно-коммуникационной революции, действительно, демонстрирует многочисленные примеры ее воздействия на разные сферы социальной жизни. В качестве примера можно привести реорганизацию некоторых традиционных секторов, переносимых на электронную основу – развитие торговли через Интернет, образовательных, бухгалтерских и прочих онлайн-услуг и т. п., а также появление некоторых новых секторов экономики (производство компьютерных игр) и общественных феноменов (виртуальные социальные сети, блоги в качестве новых СМИ).

 

Таким образом, концепция информационного общества опирается не на сомнительное и очень сильное утверждение о том, что наука превратилась в основную производительную силу, а на более очевидный факт информационно-коммуникационной революции. Развитие электронных СМИ, а еще более – появление Интернета сильно повлияли на многие сферы социальных отношений, прежде всего процессы формирования общественного сознания, распространение идей, экспоненциальный рост объемов информации, циркулирующей в обществе. Эпидемия коронавируса в нынешнем году ускорила процессы адаптации возможностей, предоставляемых интернет-технологиями, бизнесом, государством и гражданским обществом, в частности, стимулируя переход к дистанционным формам занятости и образования. Многие люди сейчас почти непрерывно взаимодействуют с различного рода гаджетами, обеспечивающими постоянное получение и производство ими новой информации. В этом плане современное общество вполне может именоваться информационным. Однако возникает вопрос о философско-историческом статусе такого утверждения. Что есть информационное общество – характеристика развитого общества позднего модерна или характеристика общества, вышедшего на стадию постмодерна?

 

Прежде всего, возникает вопрос, способствовала ли информационно-коммуникационная революция выходу производительных сил на более высокую ступень развития? Энтузиасты новых информационных технологий (IT) указывают, в частности, на тот факт, что в США начиная с 1991 г. вложения в IT превышают вложения в основные фонды. Но дает ли это должную отдачу? Как раз с этим все не очень ясно. Далеко не очевидно, что бурный рост IT является двигателем развития современной экономики в целом. «Главным феноменом современной мировой экономики является глубокая и все более усиливающаяся диспропорция между новыми, информационными, и традиционными секторами экономики» [7, с. 44]. В США эта структурная диспропорция начинает складываться с помощью государства в конце 1980-х гг. за счет приоритетного развития «новой экономики». Некоторые отечественные (А. Б. Кобяков и М. Л. Хазин) и зарубежные (Л. Ларуш) экономисты оценивают ее как «раковую опухоль» на теле американской экономики. И для этого есть основания. Владельцы капитала начали вкладывать большую часть своих средств в переоснащение предприятий на основе новых технологий, так как были уверены, что это увеличит производительность труда. Их уверенность строилась не только на рекламе со стороны фирм-производителей информационных технологий, но и на пропаганде СМИ, подкрепленной научным авторитетом адептов концепции информационного общества. Они доказывали, что, согласно их теории, внедрение «новой экономики» в традиционную экономическую деятельность ведет к резкому росту производительности труда. Однако это оказалось значительным преувеличением. На деле IT оказали серьезное влияние на рост производительности труда только там, где они представляли собой новые средства производства.

 

Возможно, отношение сторонников «физической экономики» к IT является слишком скептическим. В некоторых вопросах, таких как автоматизированное управление технологическими процессами, связь, бухгалтерский и производственный учет и т. п. IT-инфраструктура значительно облегчает деятельность работников, снижает ее себестоимость, делает ее более эффективной. Совсем отказаться от использования этих технологий для большинства современных предприятий означает потерю конкурентоспособности. При грамотном и уместном использовании IT могут быть тем инструментом, который способен существенно повысить эффективность технологических процессов на предприятии и улучшить взаимодействие предприятий в рамках технологических и социальных систем более общего уровня. В то же время очевидно, что IT не в состоянии в серьезной степени стать заменой инвестиций в физический капитал, а тем более живого труда. Чрезмерный оптимизм энтузиастов повсеместного внедрения IT в качестве своей обратной стороны имеет недооценку значимости традиционных факторов производства. В результате, как и предсказывали скептики, «новая экономика» не только поглощает огромные объемы инвестиций, но и не в состоянии существенно увеличить объемы своих продаж конечным потребителям. Принципиально иного результата развитие IT достигло только там, где они представляли собой новые средства производства, например, в производстве компьютерных игр. Конечно, преуменьшать значение подобного рода секторов экономики тоже не стоит, однако новое общество – это не то общество, которое отказалось от промышленного производства в пользу компьютерных игр и т. п., а то, где развитие информационного сектора экономики позволяет осуществлять промышленную деятельность на качественно более высоком уровне. Точно так же, как индустриализация не уничтожила сельское хозяйство, а позволила организовать его более эффективно, так и развитие IT будет означать революцию только тогда, когда это выведет развитие производительных сил общества в целом на новую ступень.

 

Таким образом, концепция информационного общества эмпирически лучше обоснована, чем концепция общества знания, но по большому счету сама по себе никак не доказывает выхода производительных сил и общества в целом на какой-то качественно новый уровень развития. Так, модель общества, которую М. Кастельс [см.: 8] именует информациональным капитализмом, и которая, по его мнению, приходит на смену индустриальному капитализму, по большому счету остается разновидностью общества модерна. Для обоснования же выхода на принципиально новую стадию приходится переходить к аргументам концепции общества знаний, а здесь уже недостаточно одного указания на появление персональных компьютеров и Интернета. Тем не менее, стоит принять утверждение о росте объемов информации, циркулирующей в обществе и становящейся одним из основных производственных ресурсов, в качестве одного из признаков современного общества.

 

Другим признаком формирования постиндустриального общества, практически общепринятым среди его теоретиков, выступает такой параметр, как опережающий рост сектора услуг. Сторонники концепции сервисного общества считают это параметр ключевым и определяющим специфику экономики и социальной структуры нового общества. На то, что экономика, основой которой является промышленное производство товаров, уступает место экономике услуг, указывали, в частности, З. Бжезинский [см.: 3] и Д. Белл [см.: 1]. Д. Белл, признавая, что еще в период с 1870 по 1920 гг. в США рост занятости в сфере услуг происходил практически с той же скоростью, что и рост занятости в промышленности, все же полагает, что факт нарастающего с середины ХХ века доминирования сферы услуг, в том числе в плане занятости, имеет ключевое значение, поскольку «подобные изменения в характере производства и структуре занятости – один из важнейших аспектов зарождения постиндустриального общества» [1, с. 168]. Если индустриализация связана с увеличением доли промышленности в ВВП и доли промышленных рабочих в структуре занятости, то теперь предполагается относительное уменьшение этих показателей по сравнению с сектором услуг, что является составной частью постиндустриальной трансформации. Утверждение о росте доли сектора услуг в ВВП и доли сервисных работников в структуре занятости, особенно если речь идет о развитых странах Запада, – хорошо подтвержденное статистикой положение теории нового общества.

 

Здесь проблема возникает в связи с различием в интерпретациях данного феномена. Постиндустриалисты исходят из того, что преобладание в ВВП и структуре занятости третичного (сервисного) сектора является достаточным основанием для выделения новой исторической стадии. Однако стоит заметить, что в мировой истории имеются примеры преимущественно сервисных политий уже в античности и в средневековье – например, Венецианская республика. Также рост доли сектора услуг наблюдался на всем протяжении периода модерна, а в наши дни преобладание третичного сектора обнаруживается не только в развитых, но и в наиболее бедных и отсталых странах. «Преобладание третичного сектора уже в странах третьего мира, которое сейчас считается свидетельством неблагополучия в экономике, доказывает, что для развития сферы услуг нет необходимости в индустриальном базисе, кроме того… мало что свидетельствует в пользу представления о том, что развитые общества переходят от ситуации наибольшей занятости в промышленности к ситуации наибольшей занятости в секторе услуг. Самая разительная перемена произошла в связи с переходом рабочей силы в сферу услуг не из промышленности, а из сельского хозяйства» [9, с. 64]. Рост доли сектора услуг в значительной мере отражает не столько технологический, сколько социокультурный сдвиг, связанный с ростом женской занятости. Значительная доля услуг, предоставляемых сейчас коммерческими учреждениями, прежде была частью нерыночной домашней экономики. Уход за детьми и стариками, готовка еды и уборка – все это было делом домохозяек. Сокращение неоплачиваемого женского труда, когда дети отправились в детские сады, старики – в дома престарелых, а обедать люди идут в заведения общепита, означает не увеличение количества услуг, а их коммерциализацию. Также значительная часть роста доли сектора услуг объясняется таким феноменом, как аутсорсинг, когда промышленные предприятия вместо того, чтобы пользоваться как раньше услугами своих собственных бухгалтерского, юридического и т. п. отделов обращаются к услугам сторонних специализированных организаций. Здесь также рост объема услуг является чисто статистическим. Это не значит, конечно, что чистого роста доли сервисного сектора не произошло, но, во-первых, он не столь значителен, как это выглядит с точки зрения статистики, а с другой, он не означает принципиального разрыва с ситуацией модерна.

 

Еще одним из фундаментальных признаков постиндустриального перехода выступает изменение в сфере общественного сознания, определяющее трансформацию в отношениях и поведении людей, начиная от бытовых привычек, сексуального поведения и кончая преобразованиями господствующей идеологии. Основной упор на этот параметр делают постмодернисты – представители идеалистической версии теории нового общества. Но и большинство сторонников позитивистской версии этой теории также признают важность данного рода изменений. В целом предполагаемые изменения описываются как последовательное развитие тенденций либерализации и детрадиционализации, вышедших на качественно новый уровень. В частности, это проявляется в подъеме новых социальных движений, таких как феминизм, и установлении таких принципов, регулирующих социальные отношения и поведение людей, как толерантность, политкорректность и мультикультурализм. О подобной тенденции – причем, как правило, в позитивном ключе – заявляют практически все представители теории нового общества, в том числе Э. Тоффлер [см.: 6], М. Кастельс [см.: 8] и др. Утверждается, что это означает переход к более гуманному обществу, где утверждается приоритет личной свободы, когда индивидуальный выбор не ограничивается давлением общества и традиций, открывается простор для самовыражения личности, различных образов жизни и культурного многообразия. Эта радикальная детрадиционализация продолжает тенденции секуляризации, свойственные эпохе модерна, но выводит их на новый уровень.

 

Впрочем, имеется и другая, противоположная по сути трактовка изменений в сфере культуры при переходе к новому обществу, представленная в работе «Постсекулярное общество» Ю. Хабермаса [см.: 10]. Он утверждает, что при переходе от индустриального общества к постиндустриальному благосостояние и социальное обеспечение в них компенсируют потребность в религиозной жизни и веры в какой-либо Абсолют, что, казалось бы, должно довести тенденцию секуляризации до логического конца. Однако на практике мы сталкиваемся, по его мнению, с ситуацией не радикально секулярного, а постсекулярного мира, где происходит «возрождение религии». Возрождение активной религии в наше время стало возможным благодаря сочетанию трех факторов: 1) экспансия миссионеров; 2) радикализация фундаменталистов; 3) политическая инструментализация потенциала насилия, присущего многим мировым религиям. Таким образом, Ю. Хабермас также утверждает, что в параметре секуляризация / детрадиционализация происходит качественный сдвиг, но направлен он не в сторону радикализации данных процессов, а в сторону обращения вспять.

 

Как представляется, Ю. Хабермас описывает лишь некоторые яркие, но поверхностные явления, придавая им не то значение, которое они имеют. На практике мы видим скорее агрессивную экспансию нетрадиционных форм религиозности – различного рода политизированных или тоталитарных сект. Выступая экстремальной формой реакции на нарастающую детрадиционализацию, на практике они способствуют не спасению, а разрушению традиционной религиозности. Религии традиционно стремятся дисциплинировать людей в плане способности контролировать свои желания и ограничивать пороки, современная же культура скорее склонна поощрять любые желания и удовлетворять любые прихоти людей-потребителей, провозглашая равенство всех образов жизни и систем ценностей. Так что общая тенденция секуляризации, профанации и детрадиционализации, присущая эпохе модерна, продолжается, что оставляет, тем не менее, открытым вопрос: происходит ли радикализация данной тенденции и дойдет ли она до своего предела? Пока что можно лишь констатировать активное стремление прогрессистских лево-либеральных движений реализовать данный сценарий и нарастающее стремление консерваторов ему противодействовать. Консерваторы опираются при этом на сохранившиеся элементы традиционной культуры, а либералы – на индивидуалистический и эгалитаристский сдвиг общественного сознания, характерный для эпохи модерна, продолжая тем самым старые споры.

 

В политическом плане этот эгалитаристский сдвиг общественного сознания, когда почти всякий обыватель полагает себя компетентным выносить суждения по любому поводу и активно вмешиваться в управление общественными делами, означает углубление демократизации (З. Бжезинский, Д. Белл). Демократизация, вышедшая на уровень массового гражданского активизма и повсеместного развития демократического участия, является второстепенным, но достаточно популярным параметром постиндустриального перехода. З. Бжезинский [см.: 3] связал демократизацию с еще одним параметром постиндустриального перехода – повышением социальной роли телевидения. В 1970 г. он предсказывал рост значимости телевидения, которое должно будет бороться с главным бичом человечества – скукой от слишком благополучной жизни, а также вовлекать в общественную и политическую жизнь, принятие общественно важных решений широкие народные массы. Однако, что касается роли телевидения, то после появления Интернета она фактически скорее снижается, чем растет. Так что данный критерий явно не соответствует реальности, но даже если бы и соответствовал, то вряд ли это можно было бы считать существенным основанием для провозглашения наступления новой исторической эпохи. Впрочем, с определенным основанием можно утверждать, что роль массового организатора, агитатора и пропагандиста в наши дни взял на себя не предвиденный З. Бжезинским в 1970 г. Интернет. И действительно, многие сейчас связывают рост гражданского активизма и развитие демократии с развитием интернет-коммуникаций. Тем не менее утверждение о непрерывной прогрессивной поступи демократизации более всего напоминает не строго научное утверждение о факте, а пропагандистско-идеологическое клише, наподобие заклинаний о развитом социализме периода позднего СССР.

 

С большим основанием можно утверждать, что развитие интернет-технологий способствовало развитию процессов сетевизации. Сетевизация – процесс трансформации организационных структур от иерархических к сетевым, который, как предполагается, затрагивает все общество – от уровня национальных государств (которые ослабляются и чьи границы становятся более проницаемыми) до уровня корпораций и малых групп. Так, по мнению Э. Тоффлера [см.: 6], в ходе постиндустриального перехода происходит перераспределение власти, когда национальные структуры практически отмирают, уступая свои полномочия наднациональным (МВФ и т. п.) и субнациональным структурам (органы местного самоуправления), в том числе неправительственным (ТНК). Также и Дж. Нейсбит [см.: 5] согласен, что люди все меньше зависят от иерархических структур, делая выбор в пользу неформальных сетей. С точки зрения М. Кастельса [см.: 8], давшего наиболее подробное описание процессов сетевой трансформации, новое общество будет, в первую очередь, именно сетевым по своей сути. Даже если принять данное утверждение за чистую монету и процессы углубления демократизации лишь продолжают тенденции, характерные для эпохи модерна, то сетевизация вроде бы означает дебюрократизацию, т. е. радикальное отрицание тенденции, характерной для предыдущей эпохи. Однако более внимательное прочтение работ М. Кастельса свидетельствует о том, что он скорее подчеркивает преемственность с индустриальным прошлым, чем разрыв с ним. Информационные сети и сетевые структуры в целом вносят определенную новизну, но они скорее дополняют традиционные бюрократические структуры, чем заменяют их. Так что сетевизация – это скорее характеристика позднего модерна, чем постмодерна. Что касается более радикальной версии концепции сетевого общества – гипотезы об отмирании национального государства и замене его сетями мировых городов и ТНК – так это пока скорее план-прогноз олигархов-глобалистов и их интеллектуальной обслуги, чем состоявшийся факт.

 

Отрицанию в постиндустриалистской теории подвергается также и тенденция урбанизации, свойственная эпохе модерна. Э. Тоффлер [см.: 6] предсказывает, что развитие новых информационных технологий приведет к дезурбанизации и перемещению большинства населения в «электронные коттеджи», т. е. в небольшие поселения, воплощающие в себе достоинства города и деревни, избавленные при этом от их недостатков. На практике пока мы наблюдаем скорее гиперурбанизацию, когда все больше людей перемещается из небольших городков в крупнейшие городские центры.

 

Более принципиальным представляется момент отрицания капиталистического пути развития, который также предсказывается многими сторонниками теории нового общества. По мнению Д. Белла [см.: 1], формирующееся постиндустриальное общество будет постдефицитным с точки зрения доступности материальных благ, т. е. дефицит благ, определявший в период капитализма (и до него) мотивы поведения людей и основные коллизии социальных конфликтов, исчезнет, зато станет массовым явлением дефицит информации и времени. Вопреки этому утверждению, очевидно, что дефицит материальных благ, по крайней мере в наши дни, никуда не делся, так что данная предпосылка посткапитализма пока не работает. П. Дракер связывает переход к посткапитализму с развитием экономики, основанной на знаниях: «То обстоятельство, что знание стало главным, а не просто одним из видов ресурсов, и превратило наше общество в посткапиталистическое» [11, с. 98]. Очень сильное заявление, когда из одного сомнительного и не доказанного утверждения выводится другое.

 

В. Иноземцев [см.: 12], опираясь на результаты исследований Р. Инглегарда, доказывает, что постдефицитность ведет к замещению экономической, утилитарной мотивации к труду надутилитарной, что в свою очередь ведет к трансформации труда в творчество (впрочем, возможно, только для новой креативной элиты общества). Творчество в принципе не подлежит эксплуатации, так как основным капиталом творческой корпорации становятся неотчуждаемые способности ее работников. Творческие корпорации, таким образом, утрачивают свой капиталистический характер, частная собственность вытесняется и замещается личной. Сужается сфера применимости рыночных механизмов. А в целом это означает возникновение предпосылок для перехода от капиталистического общества к посткапиталистическому и даже, что более фундаментально, от экономического к постэкономическому.

 

В целом эти утверждения В. Иноземцева выглядят как попытка выдать желаемое за действительное, что особенно заметно в аспекте провозглашения достигнутой постдефицитности. Его заявление о том, что «более предпочтительным кажется стремление преодолеть эксплуатацию не в ее объективно-экономическом, а в субъективно-нравственном аспекте» [12, с. 138] – это, по сути, призыв к интеллектуальным работникам заняться успокоительным самовнушением. Это такой своеобразный опиум для так называемого креативного класса, которому внушается мысль: если вы действительно творческие работники, то эксплуатации для вас не существует, если же вы ее ощущаете – сами виноваты, не стали по-настоящему творческими. В США «субъективное преодоление эксплуатации» происходит на фоне продолжительного роста неравенства и катастрофического сокращения доли среднего класса, который уже не является преобладающим. Все прочие утверждения В. Иноземцева также являются не объективной констатацией факта, а успокоительной пропагандой о том, что проблемы капитализма и сам он как таковой автоматически преодолеваются по мере развития постиндустриального общества, а впереди нас ждет постэкономическое общество, практически коммунизм. Действительно, в последнее время, особенно в период начавшегося в 2020 г. кризиса, в практике многих стран Запада наблюдаются элементы, не свойственные капитализму, такие как переход к политике отрицательных процентных ставок и массовая раздача денег безработному населению. В некоторых странах (Финляндии, например) в последние годы проводились эксперименты с введением безусловного базового дохода. То есть, с одной стороны, подрываются традиционные капиталистические стимулы к труду, с другой – к нормальной предпринимательской деятельности и накоплению капитала, поскольку и доходы населения, и прибыль предпринимателей все больше обеспечиваются непосредственной раздачей «вертолетных» денег государством. Однако находящаяся в кризисе капиталистическая система не перестает от этого быть капиталистической, больной капитализм – это еще не посткапитализм. Вообще утверждение о переходе к посткапитализму выглядело более убедительным в середине ХХ века, в период расцвета модели государства всеобщего благосостояния. Однако неолиберальные реформы последних 30-40 лет существенно разрушили эту модель. Так что сейчас даже отдельные популистские меры по поддержке малообеспеченных слоев населения не компенсируют произошедшего усиления разрыва между бедными и богатыми. Так, в США группа населения со средними доходами, прежде составлявшая почти две трети населения, теперь сократилась до менее половины, в то время как основная часть прироста национального благосостояния за последние десятилетия досталась наиболее обеспеченной части – одному проценту американцев. Причем в основном это люди, получающие доход с вложений капитала, что никак не соответствует гипотезе о переходе к посткапитализму.

 

В качестве промежуточного итога стоит привести классическое определение Д. Белла, которое позволяет выделить основные черты «нового», постиндустриального общества: «Постиндустриальное общество определяется как общество, в экономике которого приоритет перешел от преимущественного производства товаров к производству услуг, проведению исследований, организации системы образования и повышению качества жизни; в котором класс технических специалистов стал основной профессиональной группой и, что самое важное, в котором внедрение нововведений… во все большей степени стало зависеть от достижений теоретического знания… Постиндустриальное общество… предполагает возникновение нового класса, представители которого на политическом уровне выступают в качестве консультантов, экспертов или технократов» [цит. по: 13, с. 27]. Креативный класс, или, точнее, его наиболее выдающаяся часть (меритократия) становится основным производительным классом, наиболее эффективным собственником и, в соответствии с марксистским принципом, политически доминирующим классом. Это связано с тем, что «знания и способы их практического применения замещают труд в качестве источника прибавочной стоимости. В этом смысле как труд и капитал были центральными переменными в индустриальном обществе, так информация и знания становятся решающими переменными постиндустриального общества» [14, с. 332].

 

Таким образом, обобщенная модель теоретиков постиндустриализма выглядит следующим образом. Основной движущей силой трансформации зрелого индустриального общества послужила научно-техническая революция в целом и информационно-коммуникационная революция в особенности. Научно-техническая революция вызвала увеличение производства материальных благ, а также изменение относительной ценности разных факторов производства и сдвиг в структуре потребностей населения. «Изменение значения знания, начавшееся двести пятьдесят лет назад, преобразовало общество и экономику. Знание стало сегодня основным условием производства. Традиционные “факторы производства” – земля (т. е. природные ресурсы), рабочая сила и капитал – не исчезли, но приобрели второстепенное значение» [11, с. 95]. Изменение относительной ценности факторов производства ведет к изменению положения тех социальных групп, которые являются их владельцами. «Насыщение» потребительского рынка товарами промышленного производства (вследствие роста производительности труда) вызывает рост благосостояния населения и снижение предельной полезности дополнительных единиц благ данного рода. Отсюда следует, с одной стороны, смещение в структуре потребительских предпочтений от материальных продуктов к услугам, а с другой – снижение спроса со стороны наемных работников на нетворческие профессии, которые являются непривлекательными для них. В то же время и со стороны работодателей растет спрос на работников, способных к выполнению интеллектуально насыщенной, творческой работы. Поскольку высокие технологии с успехом заменяют, вытесняют затраты на сырье, материальные средства производства и физический труд, относительная ценность этих факторов производства снижается. Параллельно с этим растет ценность «человеческого ресурса» – интеллекта, создающего блага практически самостоятельно, с минимальным участием других ресурсов. Технологические изменения более-менее автоматически ведут к изменениям социальным. Превращение в главный ресурс интеллекта вместо капитала ведет к снижению значения и власти капитала и росту влияния интеллектуалов, которые в принципе не могут подвергаться эксплуатации, поскольку их основной капитал – это их знания, умения и навыки, не отчуждаемые от них. В результате развитие постиндустриального общества ведет к автоматическому «самоустранению» капиталистических отношений. Капиталистическая социальная стратификация с ее разделением на капиталистов и эксплуатируемый пролетариат заменяется при этом неполяризованной, крайне размытой структурой с множеством групп, отличия между которыми зависят главным образом от уровня интеллекта. Во главе общества стоит меритократия – группа наиболее заслуженных интеллектуалов, приносящих наибольшую пользу обществу. А основная часть населения, независимо от роли в производстве, благодаря своим приличным доходам образовывает средний класс. Информационно-коммуникационная революция помогает новым социальным движениям в их борьбе за либерализацию общественной жизни, а также способствует сетевой трансформации организационных структур.

 

Итак, мы вплотную подходим к формулированию эмпирических критериев, которые можно верифицировать на предмет того, реализовались ли прогнозы постиндустриалистов. И здесь мы сталкиваемся с необходимостью разделения двух обобщенных вариантов теории нового общества – сильного и слабого. По сути, такое разделение можно обнаружить в работе Д. Белла, который дает два определения постиндустриального общества – в соответствии с требованиями слабого и сильного варианта теории. «Если мы определим постиндустриальное общество как такое, где произошел сдвиг от промышленного производства к сфере услуг, то получится, что Великобритания, почти вся Западная Европа, Соединенные Штаты и Япония вступили в постиндустриальный век. Но если мы определим информационное общество как такое, в котором существуют научный потенциал и способность трансформировать научные знания в конечный продукт, называемый обычно “высокими технологиями”, то можно сказать, что только Соединенные Штаты и Япония отвечают данному условию» [1, с. CXXIX]. При этом если в своей работе 1973 года Д. Белл уверенно говорит о постиндустриальном обществе как уже свершившемся факте («Вполне можно считать, что 1945–1950 годы символически были годами рождения постиндустриального общества» [1, с. 466]), то в 1998 г. он куда осторожнее отмечает, что сужение традиционных секторов хозяйства в развитых странах ставит вопрос о том, перейдут ли западные общества к экономике с новыми «высокотехнологичными» производствами с «высокой добавленной стоимостью» или же они превратятся в «штабное хозяйство», предоставляющее инвестиции и финансовые услуги остальному миру [см.: 1, с. CXVI]?

 

Таким образом, слабый вариант концепции постиндустриального общества – это по существу не столько философско-исторический, сколько экономико-географический подход. Он утверждает следующее: по мере развития глобализации происходит углубление международного разделения труда, в результате чего хозяйства развитых стран превращаются в «штабные экономики», а промышленность перемещается в новые индустриальные страны. То есть ситуация на первый взгляд выглядит так, как будто развитые страны не переходят на какой-то качественно более высокий уровень развития материальных производительных сил, а лишь усиливают свою специализацию на более выгодных сферах деятельности, прежде всего, финансах, а также маркетинге, дизайне и т. п. «креативных» нишах нематериального производства. Так, еще в 1973 г. Д. Белл признавал, что «Соединенные Штаты все больше становятся обществом рантье, где значительная и все более возрастающая часть торгового баланса представлена не столько экспортом, сколько поступлениями от зарубежных инвестиций американских корпораций» [1, с. 214]. Страны-рантье живут за счет прибыли от инвестирования в чужую промышленность, становясь для остального мира специализированной территорией финансового капитала. Но в таком случае возникает вопрос, который потребуется отдельно рассмотреть, – а можно ли подобную ситуацию вообще интерпретировать как выход на новую стадию развития общества, социальную революцию, равнозначную модернизации?

 

Сильный вариант основания для подобных сомнений не создает. Он явно именно это и подразумевает – выход технико-экономического прогресса на качественно новый, более высокий уровень. Сильный вариант предполагает, что постиндустриальный переход – это не деиндустриализация, а сверхиндустриализация. Процесс индустриализации в свое время привел не к отказу развитых стран от своего сельского хозяйства, а к мощному повышению его производительности. Увеличение околичности производства привело к ситуации, когда меньшее количество сельскохозяйственных работников способно прокормить большее число людей. Например, в России столетней давности крестьяне составляли около 80 % населения, а сейчас их меньше 20 %, но обеспеченность продовольствием осталась на достаточном уровне. Точно так же постиндустриальное общество – это не то общество, которое отказалось от промышленного производства в пользу компьютерных игр и т. п., а то, где развитие информационного сектора экономики позволяет осуществлять промышленную деятельность еще более успешно. Как индустриализация не уничтожила сельское хозяйство, а позволила организовать его более эффективно, так и новые информационные технологии, с точки зрения данной теории, дополняют традиционные промышленные технологии, повышают общую эффективность экономики. Увеличивается околичность производства, и меньшее количество людей может производить большее количество материальных благ. «Избыточные» для промышленности рабочие при этом переходят в «новую экономику», включающую различные виды информационной и сервисной деятельности. Таким образом развитие новых, «постиндустриальных» секторов экономики не является исключительно самоцелью, а выступает также и средством повышения промышленной и сельскохозяйственной конкурентоспособности страны. Страна постиндустриальная должна быть в целом сильнее в экономическом плане по сравнению с индустриальными странами и более конкурентоспособна по сравнению с ними не только в сфере информационных технологий, финансов или кинематографа, но и в производстве материальных потребительских благ и продовольствия.

 

Реализовался ли такой вариант где-либо на практике? Этот вопрос требует дальнейшего изучения. Но, во всяком случае, можно уверенно сказать, что сильный вариант на уровне теории вполне определенно заявляет о снятии старого индустриального общества: в этой теории индустриальное производство и традиционные факторы производства (труд, земля и капитал) больше не являются фундаментом производительных сил, в этой теории произошли дезурбанизация, демассовизация, дебюрократизация, преодоление капитализма, а наука превратилась в основную производительную силу и базис новой экономики. Так ли обстоит дело в реальности – отдельный вопрос, и все эти утверждения нуждаются в сопоставлении с эмпирикой, но теоретически общество, описываемое подобным образом, обществом модерна уже определенно не является.

 

Слабая версия опирается, прежде всего, на положения и аргументы, представленные в рамках концепций информационного общества, сервисного общества и сетевого общества. В отличие от аргументов сильной версии, ее положения не требуют дополнительной верификации, так как эмпирическая обоснованность большинства из них достаточно наглядна. Однако все описываемые ею процессы не выводят общество на некую качественно новую, более высокую ступень развития. Описываемое данными концепциями общество остается обществом модерна, со всеми его основными характеристиками. Можно говорить только о позднем модерне, когда добавляются некоторые новые специфические характеристики общества: информатизация, опережающий рост сектора услуг и экспансия сетевых структур.

 

Список литературы

1. Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. – М.: Академия, 1999. – 956 с.

2. Трубицын О. К. Ключевые социальные решения эпохи модерна // Сибирский философский журнал. – 2020. – Т. 18. – № 1. – С. 74–86.

3. Brzezinski Z. Between Two Ages: America’s Role in the Technetronic Era. – New York: The Viking Press, 1970. – 355 p.

4. Тоффлер Э. Метаморфозы власти: Знание, богатство и сила на пороге XXI века. – М.: АСТ, 2003. – 669 с.

5. Нейсбит Д. Мегатренды. – М.: Издательство ACT; Ермак, 2003. – 380 с.

6. Тоффлер Э. Третья волна. – М.: АСТ, 1999. – 784 с.

7. Кобяков А. Б., Хазин М. Л. Закат империи доллара и конец «Pax Americana». – М.: Вече, 2003. – 368 с.

8. Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. – М.: ГУ ВШЭ, 2000. – 608 с.

9. Уэбстер Ф. Теории информационного общества. – М.: Аспект Пресс, 2004. – 400 с.

10. Habermas J. A “Post-Secular” Society – What Does That Mean? // Reset Dialogues on Civilizations. – URL: https://www.resetdoc.org/story/a-post-secular-society-what-does-that-mean/ (дата обращения 13.06.2020).

11. Дракер П. Посткапиталистическое общество // Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология. – М.: Academia, 1999. – С. 67–100.

12. Иноземцев В. Л. За десять лет. К концепции постэкономического общества. – М.: Academia, 1998. – 576 с.

13. Иноземцев В. Л. Перспективы постиндустриальной теории в меняющемся мире // Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология. – М.: Academia, 1999. – С. 3–66.

14. Белл Д. Социальные рамки информационного общества // Новая технократическая волна на Западе. – М.: Прогресс, 1986. – С. 330–342.

 

References

1. Bell D. The Coming of Post-Industrial Society: A Venture of Social Forecasting [Gryaduschee postindustrialnoe obschestvo. Opyt sotsialnogo prognozirovaniya]. Moscow: Akademiya, 1999, 956 p.

2. Trubitsyn O. K. Key Social Solutions of the Modern Era [Klyuchevye sotsialnye resheniya epokhi moderna]. Sibirskiy filosofskiy zhurnal (Siberian Journal of Philosophy), vol. 18, no. 1, pp. 74–86.

3. Brzezinski Z. Between Two Ages: America’s Role in the Technetronic Era. New York: The Viking Press, 1970, 355 p.

4. Toffler А. Metamorphoses of Power: Knowledge, Wealth and Power on the Threshold of the XXI Century [Metamorfozy vlasti: Znanie, bogatstvo i sila na poroge XXI veka]. Moscow: AST, 2003, 669 р.

5. Naisbitt J. Megatrends: Ten New Directions Transforming Our Lives [Megatrendy]. Moscow: AST; Ermak, 2003, 380 р.

6. Toffler A. The Third Wave [Tretya volna]. Moscow: AST, 1999, 784 p.

7. Kobyakov A. B., Khazin M. L. The Decline of the Dollar Empire and the End of “Pax Americana” [Zakat imperii dollara i konets “Pax Americana”]. Moscow: Veche, 2003, 368 p.

8. Kastells M. The Information Age: Economy, Society and Culture [Informatsionnaya еpokha: еkonomika, оbschestvo i kultura]. Moscow: GU VShE, 2000, 608 р.

9. Webster F. Theories of the Information Society [Teorii informatsionnogo obschestva]. Moscow: Aspekt Press, 2004, 400 р.

10. Habermas J. A “Post-secular” Society – What Does that Mean? // Reset Dialogues on Civilizations. Available at: https://www.resetdoc.org/story/a-post-secular-society-what-does-that-mean/ (accessed 13 June 2020).

11. Drucker P. Post-Capitalist Society [Postkapitalisticheskoe obschestvo]. Novaya postindustrialnaya volna na Zapade. Antologiya (A New Post-Industrial Wave in the West. Anthology). Moscow: Academia, 1999, pp. 67–100.

12. Inozemtsev V. L. Ten Years Later: Toward the Concept of Posteconomic Society [Za desyat let. K kontseptsii postekonomicheskogo obschestva]. Moscow: Academia, 1998, 576, р.

13. Inozemtsev V. L. Prospects of Post-Industrial Theory in a Changing World [Perspektivy postindustrialnoy teorii v menyayuschemsya mire]. Novaya postindustrialnaya volna na Zapade. Antologiya (A New Post-Industrial Wave in the West. Anthology). Moscow: Academia, 1999, pp. 3–66.

14. Bell D. The Social Framework of the Information Society [Sotsialnye ramki informatsionnogo obschestva]. Novaya tekhnokraticheskaya volna na Zapade (New Technocratic Wave in the West). Moscow: Progress, 1986, pp. 330–342.

 
Ссылка на статью:
Трубицын О. К. Критерии выхода общественного развития на стадию постмодерна // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 3. – С. 18–35. URL: http://fikio.ru/?p=4125.

 
© О. К. Трубицын, 2020

УДК 316.324.8; 116

 

Орлов Сергей Владимирович – Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения, кафедра истории и философии, доктор философских наук, профессор, Санкт-Петербург, Россия.

Email: orlov5508@rambler.ru

SPIN: 6519-6360,

ORCID: 0000-0002-8505-7852,

ResearcherID: AAI-6212-2020

Авторское резюме

Состояние вопроса: Философская концепция развития исторически меняется в ходе эволюции науки и практической трудовой деятельности человека. Крупные изменения, происходящие в современном обществе, закономерно приведут к разработке более глубокого понимания диалектики. Однако в настоящее время задача раскрытия специфики концепции развития в эпоху информационного общества почти не привлекает внимание философов.

Результаты: В информационную эпоху традиционные представления философского материализма о самодвижении материи дополняются пониманием процессов управления как противоположности самодвижения. Управление в природе и обществе достигает высшей ступени развития, когда оно включает в себя механизмы программирования. Соединение концепций самодвижения, управления и программирования позволяет не только лучше раскрыть философский смысл информационных процессов, но и глубже, на новом уровне описать фундаментальные черты материального мира, которые выражают категории материи, сознания, самодвижения и саморазвития.

Выводы: В информационном обществе формируется необходимая эмпирическая база и социальный запрос на углубление классических представлений о диалектике и разработку ее идей и подходов, которые в прошлые эпохи оставались в тени. Изменения в теории развития связаны в первую очередь с осмыслением информации и разнообразных информационных процессов, механизмов самодвижения, управления и программирования, с поиском аналогов и прототипов компьютерных технологий в живой и неживой природе.

 

Ключевые слова: теория диалектики; информационное общество; самодвижение и саморазвитие; управление; компьютерная программа; программирование.

 

Self-Movement, Control and Conception of Dialectics in Information Society

 

Orlov Sergey Vladimirovich – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of History and Philosophy, Doctor of Philosophy, Professor, Saint Petersburg, Russia.

Email: orlov5508@rambler.ru

Abstract

Background: The philosophical concept of development changes in the course of science evolution and human activity. The major changes taking place in modern society will naturally result in the development of a deeper understanding of dialectics. At present, however, the task of revealing the specifics of the concept of development in the epoch of information society hardly attracts the attention of philosophers.

Results: In the information epoch, the traditional ideas of philosophical materialism about the self-movement of matter are complemented by an understanding of control processes as the opposite of self-movement. Control in nature and management in society reach the highest stage of development when they include programming mechanisms. The unity of the concepts of self-movement, control and programming makes it possible not only to reveal the philosophical meaning of information processes, but also to describe at a new level the fundamental features of the material world, which express the categories of matter, consciousness, self-movement and self-development.

Conclusion: The emergence of information society creates the necessary empirical base and social demand for promoting classical ideas on dialectics and developing its notions and approaches, which remained in the background in the past. They are primarily associated with the comprehension of information and various information processes, mechanisms of self-movement, control, management and programming, the search for analogues and prototypes of computer technology in the spheres of organic and inorganic nature.

 

Keywords: dialectic theory; Information society; self-movement and self-development; control; management; computer program; programming.

 

Концепция изменения и развития окружающего мира появилась в европейской философии во времена Гераклита и с тех пор совершенствуется в глубокой взаимосвязи и взаимодействии с наукой и общественной практикой. Логично предположить, что формирование постиндустриального, информационного общества неизбежно приведет к усложнению философской концепции развития, появлению или выходу на передний план каких-то новых ее аспектов. Можно предположить также, что эти новые формы проявления диалектики уже замечены в естествознании, общественных и технических науках и для их глубокого осмысления требуется философская интерпретация и обобщение. Попробуем проанализировать представления о развитии, формирующиеся в науке информационного общества, и сопоставить их с более ранними, классическими интерпретациями теории диалектики. Само собой разумеется, что в настоящее время возможно обозначить только некоторые существенные аспекты этой проблемы, ее целостное исследование остается пока делом будущего.

 

Представители различных наук примерно одинаковым образом описывают особенности информационного общества. Для раскрытия механизмов его эволюции важны, в частности, идеи М. Кастельса о перестройке системы общественных отношений на основе сетевых структур [см., напр.: 1, с. 77] и о главном отличии этого типа общества от предыдущих ступеней развития цивилизации: информация становится одновременно сырьем, предметом труда и продуктом труда [см.: 1, с. 77, с. 82]. Видный специалист по теории информации К. К. Колин так характеризовал кардинальные изменения во всех сферах человеческой деятельности: «Эти изменения столь масштабны и глубоки, а их влияние на жизнедеятельность общества столь значительно, что можно вполне обоснованно говорить о формировании на нашей планете принципиально новой информационной среды обитания – автоматизированной инфосферы» [2, с. 3]. «Другими словами, информационная революция означает переход общества на использование принципиально новых средств информатики и на качественно новый уровень развития процессов информационного взаимодействия» [2, с. 30]. «В ближайшем будущем информация станет не только результатом труда подавляющего большинства населения нашей планеты, но и объектом этого труда» [2, с. 34]. Последствия подобных изменений информационных процессов для научного познания и для корректировки существующих принципов объяснения мира удачно формулировал известный петербургский специалист в области кибернетики и робототехники М. Б. Игнатьев. «Картина мира в каждую из эпох формируется на основе синтеза всех достижений во всех сферах человеческой деятельности, – отмечал он. – В эпоху расцвета механики сформировался механицизм, в эпоху развития компьютерной техники естественно ожидать формирования компьютеризма. Так называемый реальный мир – это один из миров виртуальных… При описании Вселенной напрашиваются биологические аналогии и самоорганизация с внешним и внутренним управлением. Неклассические науки привнесли в картину мира наблюдателя, постнеклассические – управителя» [3, с. 238]. «Люди в основном пользуются моделями XIX в., когда господствовала механика, а самой распространенной машиной были механические часы с пружинами, колесиками и маятниками. В наше время самая распространенная машина – это компьютер… Компьютер – это не только машина для вычислений и обработки информации, это еще и модель мира. Понимание мировоззренческого значения компьютера еще только начинается» [3, с. 240]. Управитель – это человек, все более сложно и глубоко преобразующий реальность с использованием информационных технологий. Наука, отмечал М. Б. Игнатьев, благодаря компьютерной технике получила возможность перейти от простейших законов природы, открытых во времена механицизма и выражаемых буквально тремя символами (второй закон Ньютона, закон Ома и т. п.) к раскрытию сложных стохастических закономерностей, действующих в больших многоуровневых системах. Философское осмысление этого усложнения механизмов научного познания будет, с нашей точки зрения, включать в себя углубление и переосмысление ряда фундаментальных философских понятий, раскрытие их глубинной структуры.

 

Идея управления, непосредственно связанная с концепцией информации, еще недостаточно осмыслена на философском уровне. Она не обсуждается в традиционных курсах философии. В общем виде управление определяется, например, как «элемент, функция организов. систем различной природы (биологических, социальных, технических), обеспечивающая сохранение их определ. структуры, поддержание режима деятельности, реализацию программы, цели деятельности» [4, c. 704]. Между тем представления об управлении носят не просто математический или кибернетический характер, а имплицитно заложены в содержание фундаментальных философских понятий – таких, как материя и сознание, движение, взаимодействие, самодвижение, саморазвитие. Можно привести аналогию: как отражение, по мнению В. И. Ленина, является всеобщим свойством материи, по существу родственным с ощущением, сознанием, так и управление не возникает в обществе неожиданно и без всяких предпосылок. Некие примитивные, зачаточные и, конечно, бессознательные процессы и формы управления, не содержащие еще ни программы, ни цели деятельности, зарождаются в более простых формах материи. Может быть, их было бы правильнее обозначить особым термином – например, «протоуправление», зачаточное управление и т. п.

 

Место этих зачаточных форм управления в философской концепции бытия можно определить следующим образом. Важнейший атрибут материидвижение (развитие) проявляется, в частности, как взаимодействие. Одна из сторон взаимодействия оказывает влияние на другую сторону. Таким образом, вторая сторона взаимодействия способна существовать и изменяться либо самостоятельно (это самодвижение, саморазвитие), либо под внешним воздействием. Повсеместно встречается такое внешнее воздействие, при котором состояние объекта (системы) существенно изменяется не в результате его самодвижения, обусловленного внутренними факторами, а в зависимости от содержания и состояния другого объекта (другой системы). Это воздействие можно, с нашей точки зрения, охарактеризовать как простейшую форму управления. С самого начала управление оказывается процессом, противостоящим самодвижению и имеющим свое собственное специфическое содержание. «Процесс, основное содержание которого определяется внутренними детерминантами, в своем результате выступает как самодвижение», – отмечал специалист по концепции самодвижения Ф. Ф. Вяккерев [5, с. 317]. «К тем процессам, основное содержание которых определяют внешние детерминанты», он предлагал применять понятие движения в узком смысле этого слова [там же]. Нам представляется, что в информационную эпоху будет логично рассматривать такие процессы как управляемые, то есть развертывающиеся под внешним управлением, а не в результате самодвижения.

 

Понятие управления не является в данном случае просто «изменением номенклатуры», не затрагивающим смысла философских проблем. Дело в том, что идея управления уже в античной философии широко применялась для разграничения материалистического и идеалистического понимания мира. Платон и Аристотель использовали идею управления не только при описании государства, но и для характеристики отношений между миром вещей и миром идей, материей и формой. У них, у Анаксагора и у ряда более поздних мыслителей духовный мир является источником активности, управляет материальными вещами, которые не обладают самодвижением и поэтому не могут породить то многообразие окружающего мира, которое наблюдается эмпирически. Представление об управлении материальным миром со стороны духовного развивалось далее не только в христианском вероучении, но и в трудах классиков идеалистической философии. Так, Дж. Беркли выражал недоумение: почему материалисты отказываются признавать основой мира дух, «который один может действовать» [6, с. 196]? Неудивительно, что в полемике с идеалистами материалисты нового времени подчеркивали наличие у материи фундаментального свойства – «существенной активности», «самодвижения» [7, с. 110]. «Никакая часть материи, – развивал эту мысль Д. Толанд, – не лишена своей собственной внутренней энергии, хотя всякая часть определяется соседними частями в большей или меньшей степени, смотря по силе своего сопротивления, а эти соседние части модифицируются, в свою очередь, каким-нибудь другим способом, ближайшими к ним» [7, с. 110–111]. Таким образом, уже в XVIII веке философам материалистам становится ясно, что материя в целом находится в процессе самодвижения (учитывая более поздние уточнения – саморазвития), ничем не управляется извне, но в рамках материального мира процессы самодвижения сосуществуют с явлениями внешнего воздействия, то есть управления. В рассуждениях П. А. Гольбаха о возникновении религии прямо критикуются представления, что природа «должна быть сама разумной или управляться разумной причиной», «для которой человек был и будет всегда образцом» [8, с. 45]. На самом же деле такой внешней управляющей причины нет, мир существует по своим собственным законам, и даже человек своей деятельностью не может изменить этот порядок: «…у человека нет никаких оснований считать себя каким-то привилегированным существом природы; он испытывает те же изменения, что и все другие произведения её» [8, с. 56].

 

Можно заметить, что в результате жесткой полемики с идеалистическим направлением философии материалисты разрабатывали прежде всего идею самодвижения материи, а вся концепция управления в целом в результате отказа от утверждения об управляющем воздействии духовной субстанции на материальный мир стала рассматриваться как нечто менее существенное, не заслуживающее специального исследования. Такая недооценка внешнего воздействия и управления в процессах развития сохранялась в традициях советской философской мысли даже в конце XX века. Так, в фундаментальном труде «Материалистическая диалектика. В 5-ти т.» отмечается: «В принципе возможен такой тип развития (например, процесс, ведущий к повышению уровня организации), который определяется преимущественно внешними детерминантами» [5, с. 317]. Однако подробного анализа механизмов развития путем внешнего воздействия, внешнего управления обычно не пытались дать – этот тип материальных процессов оставался на периферии внимания философии вплоть до эпохи информационного общества.

 

Механизмы развития, формирующиеся в процессах управления, начали привлекать к себе внимание ученых в первой половине XIX века. В 1834 г. Андре Мари Ампер в работе «Опыт философских наук или аналитическое изложение естественной классификации всех человеческих знаний» предсказал возникновение в будущем особой науки об общих закономерностях процессов управления и связи в организованных системах. Эту науку будущего он назвал «кибернетика». Десятилетием позже в концепции материалистического понимания общества по существу закладывается философский фундамент трактовки развития как внешнего управления.

 

По-видимому, общей философской основой объяснения природы управления стало раскрытие сущности человеческого труда. Сначала Поль Анри Гольбах понимал человека как часть природы, отмечая, «что человек, подобно прочим существам, есть продукт природы, похожий на них в некоторых отношениях и подчиняющийся тем же законам, что и они, но отличающийся от них в других отношениях и подчиняющийся сверх того специальным законам, вытекающим из различия его строения» [8, с. 52]. Согласно Гольбаху, люди в обществе способны «доставлять» другим предметы, в которых те нуждаются, и благодаря этому получать помощь в удовлетворении своих собственных потребностей [8, с. 192]. Спустя несколько десятилетий Г. В. Ф. Гегель гораздо точнее проясняет смысл этих «специальных законов» и способов «доставлять» другим людям необходимые им предметы: «…человек в своем потреблении имеет отношение преимущественно к произведениям людей и он потребляет именно такие человеческие усилия… Человеческий пот и человеческий труд добывают для человека средства удовлетворения его потребностей» [9, с. 222]. Наконец, Карл Маркс, развивая идеи трудовой теории стоимости, рассматривает труд как универсальную деятельность человека, основу всей общественной жизни, материальный «процесс, совершающийся между человеком и природой, процесс, в котором человек своей собственной деятельностью опосредует, регулирует и контролирует обмен веществ между собой и природой» [10, с. 188]. В рамках материалистической концепции общества становится ясно: развитие цивилизации необходимо включает в себя управленческие воздействия на природу. Следовательно, среди специфических законов социальной формы материи могут существовать особые законы управления, которые конкретизируют общие, универсальные законы развития. В применении к самому обществу необходимость научно обоснованного управления была убедительно показана теоретиками менеджмента конца XIX – начала XX века. Современный российский исследователь достаточно удачно лаконично формулирует их кредо: «Именно он, человек, – единственный создатель законов и механизмов управления, и только с их помощью можно упорядочить этот мир и придать ему необходимую человеку организованность» [11, с. 30].

 

Не требует особых доказательств признание Чарльзом Дарвином управляющего воздействия на биологический вид большого набора биогенных и абиогенных факторов. Споры о степени влияния на эволюцию внешних и внутренних условий породили, как известно, такую концепцию, как номогенез (Л. С. Берг).

 

Большой класс внешних воздействий, изменяющих природные и социальные процессы на Земле, был открыт А. Л. Чижевским, который на эмпирическом материале показал реальное управляющее воздействие на общество изменений, происходящих на Солнце. В известной работе «Земное эхо солнечных бурь» он делал вывод: «Нет, и человек и микроб – существа не только земные, но и космические, связанные всей своей биологией, всеми молекулами, всеми частицами своих тел с космосом, с его лучами, потоками и полями» [12, с. 331].

 

С развитием как управлением вплотную столкнулся В. И. Вернадский при разработке концепций биосферы и ноосферы. Новизна этой области исследования заключалась, помимо всего прочего, в том, что ученым пришлось иметь дело, конечно, не со сверхъестественными силами, управляющими природой или отдельными ее областями, но и не с ее собственным самодвижением или саморазвитием. В. И. Вернадский неоднократно фиксирует, что процессы изменения в природе или ее отдельных сферах идут не по схеме самодвижения через развертывание и разрешение внутренних противоречий, а через управление. В этих случаях последовательность процессов в системе развивается не по собственной внутренней логике, а под внешним воздействием других систем и процессов, часто отличающихся по уровню сложности и по характеру проявляющихся в них законов. Так, если «химический состав живых естественных тел является функцией их собственных свойств», то «химический состав косных естественных тел является функцией свойств окружающей среды, в которой они создаются» [13, с. 545]. «Лик планеты – биосфера – химически резко меняется человеком сознательно, и главным образом бессознательно. Меняется человеком физически и химически воздушная оболочка суши, все ее природные воды» [13, с. 550]. Вернадский неоднократно отмечал, что ноосфера создается не просто как какая-то сфера мысли – ее целенаправленное формирование является материальным трудовым процессом, привносящим нечто новое как в природу, так и в общество: «Мне кажется, что начавшееся создание ноосферы человеческой мыслью и трудом меняет всю обстановку его истории, не позволяет просто сравнивать прошлое с настоящим, как это было допустимо раньше» [14, с. 33]. «На наших глазах биосфера резко меняется. И едва ли может быть сомнение в том, что проявляющаяся этим путем ее перестройка научной мыслью через организованный человеческий труд не есть случайное явление. Его корни лежат глубоко и подготовлялись эволюционным процессом, длительность которого исчисляется сотнями миллионов лет» [14, с. 19]. Помимо идеи, предвосхищающей антропный принцип, ученый высказывает здесь важную для нашей темы мысль: с эволюцией природы, а потом человека и человеческого труда отношение управления усложняется и его роль в развитии материального мира возрастает.

 

Крупнейшей революцией в понимании управления стало создание технологий программного управления, программирования, использующего компьютерную технику. Оно породило новый подход к механизмам саморазвития и управления в природе, который М. Б. Игнатьев назвал компьютеризмом (см. выше). Логично возникает вопрос: являются ли компьютерные программы от начала и до конца изобретением человека, или же в природных процессах уже существовал какой-то их более простой прообраз – некое бессознательное программирование, то есть развитие, управляемое естественно возникающей программой?

 

Самым очевидным природным аналогом компьютерной программы является генетический код. Наука о наследственности к настоящему времени подробно исследовала закономерности его функционирования и показала его способность передавать информацию и управлять развитием организма – функции, во многом похожие на функции компьютерной программы, управляющей процессами материального производства. Простое и очевидное отличие генетического кода от компьютерной программы состоит в том, что он возникает естественным путем с появлением биологической формы материи и существует объективно, независимо от сознания и без вмешательства человека. Работу генетического кода можно было бы назвать естественным программированием. Попытки религии и идеалистической философии обосновать сверхъестественное, внеприродное происхождение генетического кода являются сейчас, образно говоря, одним из участков фронта полемики материализма и идеализма. Интересно отметить: как человеческий труд стал принципиально новым механизмом развития материи, так и искусственное, созданное человеком компьютерное программирование сильно отличается от стихийно сформировавшегося в природе. В то же время оба эти способа развития имеют глубокое сходство. Химические субстраты, достигнув наивысшего для химии уровня сложности (открытые каталитические системы) [см.: 15, с. 227] уже не могут больше усложняться на основе старых, химических механизмов, и над химической формой материи надстраивается биологическая, развивающаяся путем матричного копирования, происходящего по определенной программе. Аналогичным образом при возникновении социальной формы материи трудовая деятельность человека потребовала создания еще более сложной, идеальной мысленной программы, материализующейся в эпоху информационного общества через компьютерное программирование.

 

Открытие механизмов развития через управление и естественное программирование (генетический код) стало крупной вехой в истории биологии, позволившей объяснить ранее непонятные проявления жизни – например, ставившие в тупик Ч. Дарвина сцепленное наследование и так называемый «кошмар Дженкина». Их объяснение было дано только благодаря внедрению в биологию новой парадигмы – описания биологической эволюции с помощью учения о наследственности. Оно предполагало действие естественной программы и управление сборкой молекул белка со стороны носителей этой наследственной программы (нуклеиновых кислот). «Попытки сформулировать законы наследственности помимо Менделя и менделизма оставались бесплодными», – констатирует известный российский генетик С. Г. Инге-Вечтомов [16, с. 547]. Появление в живом веществе объективно существующего механизма программирования приводит к тому, что развитие жизни не удается адекватно описать без сознательной фиксации и исследования этого механизма. Разум не создает и не корректирует, а только открывает механизмы развития природы, и не может объяснять явления в обход этих законов, до их открытия.

 

Современное компьютерное программирование почти полностью опирается на физические приборы и очень мало пока использует химические, биологические или социальные процессы. Его развитие закономерно порождает следующий вопрос: не существует ли каких-то природных механизмов программирования и в добиологических формах материи – в физической и химической? Ведь абстрактно можно, например, предположить, что сам Большой Взрыв был результатом действия какой-то гипотетической программы. Эта мысль давно высказывается как западными фантастами, так и учеными. Профессор Калифорнийского университета в Сан-Диего Яннис Папаконстантину пишет: «Попытаемся представить себе, каково наше место в этом космосе. Мы можем быть на пути к превращению в божественную силу благодаря развитию наших недавно открытых компьютерных технологий. Или мы можем уже существовать в мыслях и вычислениях мирового суперкомпьютера, как предположил Айзек Азимов. Или имеет место то и другое одновременно. Не важно, какой точки зрения мы придерживаемся – запомним слова великого провидца Кларка: Истина окажется гораздо удивительней» [17, с. 38]. Раскрывая идею компьютеризма, М. Б. Игнатьев так формулирует проблему: «Существует несколько гипотез относительно устройства нашего мира. Одна из них – наш мир конечен и все сценарии его развития записаны в памяти сверхкомпьютера Вселенной. Тогда для того чтобы предсказать будущее событие, нужно получить доступ к этой памяти, и некоторым – пророкам – это удается» [3, с. 238].

 

На первый взгляд, мировой суперкомпьютер напоминает идею бога, создающего Вселенную и управляющего ею не с помощью святого духа, а посредством информационных технологий. Проще всего увидеть в такой постановке проблемы новый виток противостояния науки и религии, материализма и идеализма. Действительно, религия и церковь стараются давать свои интерпретации всех крупных научных открытий. Так, в свое время Папа Римский в одной из энциклик отмечал, что теория Большого Взрыва хорошо подтверждает христианскую концепцию креационизма, поскольку развертывание всей Метагалактики из небольшого (даже по земным масштабам) облачка материи – это и есть сотворение мира практически из ничего. Тем не менее нельзя исключить, что в развитии космических объектов действительно обнаружатся какие-то формы бессознательного программирования, имеющие нечто общее с работой искусственно созданных информационных систем. Они потребуют серьезного научного исследования, а не просто религиозных интерпретаций и абстрактных предположений. Мы не обсуждаем в данной работе полемику между наукой и религией, но считаем важным сосредоточиться на чисто научной, философской проблеме: не требуют ли современные технологии управления и программирования постановки неких новых проблем теории развития, какой-то модификации и уточнения традиционного содержания диалектики? Представляется, что современная философия – философия информационного общества – должна будет ответить на этот вопрос утвердительно.

 

Попытаемся сформулировать некоторые новые идеи, возникающие в теории развития в результате исследования явлений самодвижения, управления и программирования.

 

1. Взаимодействие материального и духовного в процессах человеческой деятельности.

В классическом марксизме, а затем в российской философии советского периода взаимодействие материального и духовного было раскрыто достаточно подробно. В процессе познания происходит распредмечивание, при котором свойства и характеристики материальных объектов становятся компонентами человеческого знания, отражаются в нашем сознании. В трудовой деятельности происходит опредмечивание наших мысленных образов, то есть человек пытается в материальной практической деятельности с помощью орудий труда воплотить свои замыслы в предметы реального мира, которые существуют и будут дальше существовать по законам природы. В информационном обществе диалектика опредмечивания и распредмечивания не «отменяется», но значительно усложняется. Между человеком и миром вещей теперь оказываются не только традиционные орудия труда и машинная техника индустриальной эпохи, но и новый компонент, требующий специального философского осмысления – виртуальная компьютерная реальность. Она существует на материальном субстрате специальной вычислительной техники и состоит из компьютерных программ и контента файлов. Эту реальность относят или к материальной, или к духовной, или к особому – не материальному и не духовному – типу реальности. Ранее мы пытались обосновать точку зрения, что виртуальная реальность – это особая, качественно новая область объективной реальности, обладающая специальными свойствами (квазиидеальность и квазисубъективность), которые делают виртуальную реальность внешне похожей на реальность субъективную. Тем самым усложняется и совершенствуется взаимодействие объективной и субъективной реальности [см., например: 18, с. 12–25]. Теперь процесс опредмечивания идеальных образов включает в себя дополнительную переходную ступень: их материализация происходит сначала на особой материальной модели – в компьютерных продуктах (прежде всего, программах, контенте файлов), а уже потом, через этого посредника, воздействует на классическую, «традиционную», предметную объективную реальность. Компьютерная виртуальная реальность – это специфическая часть объективной реальности, которая строится как бы «на матрице» реальности субъективной, похожа на последнюю больше, чем любая другая сфера объективного мира и поэтому совершенствует взаимодействие двух реальностей, делая разрешимыми новые классы задач, которые были ранее недоступны более примитивному человеческому труду эпохи индустриального общества. Можно показать подробнее, что объективная и субъективная реальность не должны теперь рассматриваться как два противоположных друг другу монолита: в них выделяются особые области, или зоны, которые находятся между собой в сложных, разнообразных и, главное, не одинаковых отношениях.

 

2. Взаимосвязь материального и идеального в информационных процессах вообще, в управлении и программировании – в частности.

Концепции информации, управления, программирования пока слабо увязаны с фундаментальными философскими концепциями материи, развития, человека. Достаточно широко распространены спорные концепции, согласно которым информация – это нематериальное явление [см., например: 19, с. 5; 20, с. 142], а даже в процессах простейшего механического отражения информация преобразуется таким образом, что происходит переход материального в идеальное и обратно [см.: 21, с. 142]. Этот подход нуждается в более глубоком анализе, так как исследование информационных технологий убедительно показывает: ни в процессоре компьютера, ни на жестком диске, ни на флэшке не замечено никаких психических процессов, духовных явлений. Тем более идеальное не может возникать во взаимодействии простых физических объектов. (Мы не рассматриваем тут концепцию Э. В. Ильенкова, которая, вопреки представлениям психологии и физиологии высшей нервной деятельности, допускает существование идеального вне человеческого мозга и, конечно, может быть отдельно рассмотрена и переосмыслена с учетом опыта современных информационных технологий). Связь материального и идеального в информационных процессах гораздо более сложная и опосредованная.

 

Представляется достаточно важным также философский вопрос: компьютерная программа – явление материальное или идеальное? В распространенных определениях программы указываются и те, другие ее черты. Так, в Интернете дается популярная характеристика: «Компьютерная программа — это последовательность инструкций, которая предназначена для исполнения вычислительной машиной. Образ программы, чаще всего, хранится в памяти машины (например, на диске) как исполняемый модуль (один или несколько файлов). Из образа на диске с помощью специального программного загрузчика может быть построена исполняемая программа уже в оперативной памяти машины» [22]. В программе, таким образом, выделяется сконструированное человеком духовное содержание (последовательность инструкций) и форма его материального воплощения – запись на диске (в том числе съёмном) и совокупность команд, введенных в оперативную память компьютера. Определяя программу как объект авторского права, Гражданский кодекс РФ (гл. 70, ст. 1261) акцентирует внимание на объективной, то есть материальной форме ее существования: «Программой для ЭВМ является представленная в объективной форме совокупность данных и команд, предназначенных для функционирования ЭВМ и других компьютерных устройств в целях получения определённого результата, включая подготовительные материалы, полученные в ходе разработки программы для ЭВМ, и порождаемые ею аудиовизуальные отображения» [23].

 

При сопоставлении компьютерной программы с фундаментальными понятиями философии следует прежде всего отметить: на разных этапах разработки и функционирования она меняет свою природу. На первом этапе, в виде замысла и мысленных образов в человеческой голове, всякая программа является набором идеальных образов, понятий, и поэтому по своей форме всецело идеальна (хотя по содержанию, как известно, любая истинная мысль отражает черты объективного мира). На втором этапе программа записывается на бумаге с помощью языков программирования. С точки зрения соотношения материального и идеального, объективного и субъективного, это уже первый, но еще не окончательный этап материализации программы. С одной стороны, она является записью с помощью материальных знаков (объективная форма) и безусловно может служить объектом авторского права наравне с книгой, нотами музыкального произведения и т. п. С другой стороны, материализация программы еще не завершена. Как и книга, программа несет информацию, которая может быть считана, декодирована и понята познающим субъектом. Материализация знаний в форме книги на этом заканчивается. Книга никак не может непосредственно повлиять, например, на технологический процесс материального производства – для этого нужен человек, который прочитает ее и использует полученную информацию в своей материальной трудовой деятельности. Запись программы на бумаге тоже еще не может участвовать в технологических процессах, но она способна перейти на следующий уровень материализации. На третьем этапе программа записывается в память и операционную систему компьютера и приобретает новую способность, которой не могло быть у книжного текста – непосредственно управлять процессом материального производства. Она становится действующей, объективно существующей технической системой (приспособлением). Такое понимание компьютерной программы представляется возможным интерпретировать как современную форму реализации отмеченной Карлом Марксом тенденции – знание, наука превращается в непосредственную производительную силу. В автоматизированных технологических процессах программа действует как своеобразный микроскопический материальный инструмент, в чем-то похожий на молоток, пилу, плоскогубцы и т. п. Магнитные диполи, носители информации, и электромагнитные поля по законам физики через компьютер воздействуют на рабочую машину, а через нее – непосредственно на предмет труда. Никаких духовных процессов тут уже не протекает. Наконец, на четвертом этапе процесс опредмечивания человеческих планов и идеальных образов завершается. Предмет труда в случае успешного завершения всего процесса принимает ту форму, которую запланировал человек. Теперь содержание компьютерной программы материализовано в продукте труда, хотя ни грамма ее информации в этом продукте найти нельзя – точно так же, как в товаре, по выражению К. Маркса, нельзя найти ни грамма стоимости. Исходя из концепции Э. В. Ильенкова можно, конечно, попытаться интерпретировать идеальное не как свойство мозга, а «как аспект культуры, как ее измерение, определенность, свойство» [24, с. 266], однако нам, как и многим исследователям феномена идеального, представляется, что такой подход размывает грань между материальным и идеальным, только препятствуя раскрытию их реальной диалектики.

 

Компьютерная программа, таким образом – это особая создаваемая человеком реальность, в которой сложно сочетаются, взаимодействуют и переходят друг в друга материальные и духовные явления.

 

3. Усложнение диалектики вещи, свойства и отношения в информационную эпоху.

Трудности возникают не только при описании диалектики материального и идеального в управлении, информации, компьютерной программе. Не до конца ясен сам онтологический статус этих явлений. Так, необходимо уточнить, что такое информация или программа – вещь, явление, процесс, свойство, отношение или что-то еще?

 

Рассмотрим подробнее феномен компьютерной программы. Как мы показали, на разных этапах функционирования в ней по-разному сочетается материальное и идеальное содержание. Становится ли материализованная программа вещью? Очевидно – нет, так как вещи, на которых она обычно записывается – магнитные диполи или знаки специального языка – являются не самой программой, а только ее носителем. На одну и ту же флэшку можно записать разные файлы и программы. Можно ли считать программу отношением? Видимо, тоже нельзя. Она скорее проявляется в отношении. Программа, с нашей точки зрения, существует, передается и функционирует как свойство. Передача программы с одного носителя на другой – это передача свойств одного материального субстрата другому. Носитель информации (вещь) при записи программы приобретает новые свойства, которые она проявляет в отношении с другими вещами. Это свойство состоит в хранении информации, кодирующей знания, в структурировании ее и структурном анализе (насколько анализ возможен без сознания и понимания содержания), в способности передавать на рабочую машину информацию в виде пакета команд, управляющих процессами материального производства. Тут обнаруживается важное сходство компьютерной программы (а, следовательно, содержащейся в ней информации, контента файлов) с человеческим сознанием, идеальным, психикой. Согласно представлениям современной науки, психика, идеальное – это не предмет, не вещь (вещи), а особое свойство, принадлежащее высокоорганизованной материи. Следовательно, и компьютерная программа с содержащейся в ней информацией, и психика, идеальное – свойства материальной субстанции. Важное направление исследования искусственного интеллекта, участвующего в процессах управления и программирования – это, видимо, сопоставление его как свойства материальных субстратов с сознанием, идеальным, психикой как более сложным свойством более сложных материальных субстратов. Современная искусственно созданная компьютерная программа обладает интересным свойством, в каком-то смысле нарушающим закон необходимого разнообразия У. Эшби. Физические процессы, которые заведомо проще химических, биологических и социальных явлений, могут адекватно выражать без потери качества, записывать в виде текста состояния и законы поведения качественно более сложных систем. Объяснение этому в общем виде, вероятно, состоит в том, что содержание информации, записанной в памяти компьютера в виде файлов, ни в какой мере не задается физическими частицами, а закладывается в физическую систему человеческим сознанием, то есть социальной формой материи. Субстрат носителя информации иногда предлагают характеризовать как новый, искусственно созданный тип материальных объектов – «абстрактные материальные структуры» [25, с. 223]. Современная форма компьютерного труда превращается в производство особых необычных объектов – абстрактных материальных структур, способных записывать информацию о любых познанных человеком явлениях материального мира. В случае использования в процессах материального производства абстрактные материальные структуры могут быть запрограммированы и наделены свойствами, позволяющими управлять технологическими процессами. Интересно, что в экономике информационного общества переход от ведущей роли производства товаров к ведущей роли сектора услуг тоже связан с глобальной переориентацией на изменение не вещей, а свойств: если товары – это прежде всего вещи, то услуги – это в основном деятельность по изменению и восстановлению свойств вещей (хотя понятно, что вещи и свойства неразрывны и всегда взаимодействуют). Таким образом, в условиях информационного общества не только в теории, но и в материальном производстве возникают новые, более сложные формы проявления диалектики вещи, свойства и отношения.

 

4. Управление, программирование и конкретно-всеобщая концепция развития.

Как было показано в российской философии советского периода, в частности – в работах школы научной философии Пермского университета, в теории диалектики существует особый глубинный слой, пласт или подход – так называемая конкретно-всеобщая концепция развития [см., например: 26; 27; 28]. Она опирается на идеи Гегеля, Ф. Энгельса и ряда известных российских философов (Б. М. Кедров [см.: 29], А. А. Бутаков [см.: 30]), однако не была в полной мере оценена российской философской мыслью XX века и не входила в учебники философии. Между тем в приведенных работах достаточно убедительно показано, что уровню современной науки соответствует именно такая, углубленная трактовка теории развития.

 

В рамках конкретно-всеобщей концепции диалектики уже со времен Гегеля началось исследование закономерностей, описывающих взаимосвязь низших и высших форм материи в процессах развития. Сейчас предлагается выделять пять таких закономерностей: возникновения высшего из низшего, включения низшего в высшее, сохранения низшего в виде среды высшего, подчинения низшего высшему, интегральной природы (качества, сущности) высшего [см., например: 28, с. 178]. В материальном мире по определенным законам происходит взаимодействие процессов управления, протекающих в высших и низших формах материи, и взаимодействие организующих эти процессы программ. С использованием этой концепции развития в начальный период информационной эпохи философы выделили два главных способа построения системы власти и управления в обществе: слабо иерархизированная система с движением информации снизу и команд сверху, и хорошо иерархизированная система с распределением полномочий между всеми уровнями организации [см.: 31]. Политическая власть и политическая борьба в любом обществе строится вокруг проблемы выработки конкретной эффективной модели сочетания этих принципов управления. Модель эта зависит от множества обстоятельств и постоянно корректируется. Так, в текущем 2020 году во время пандемии коронавируса Президент Российской Федерации специально объявил о делегировании большого объема полномочий по борьбе с пандемией субъектам федерации. Всевозможные комментарии о политических мотивировках такого шага (которые мы в данной статье не обсуждаем) не меняют сути дела: реально возникла ситуация, при которой жесткий контроль из центра становится неэффективным и успешное решение управленческих задач требует перераспределения полномочий между центральными и местными органами власти.

 

Развитие информационного общества привело к обнаружению еще одного фундаментального принципа организации системы власти и управления – сетевой структуры [см., например: 32]. Этот принцип широко применяется в информационном обществе. М. Кастельс (см. выше) подробно описал механизмы функционирования сетей и новые возможности программирования и управления, которые они предоставляют. Они позволяют также внедрять методы управления материальным производством, научно-исследовательской и общественной деятельностью, связанные с технологиями программирования – это инсорсинг, аутсорсинг, краудсорсинг и ноосорсинг [см.: 33, с. 76].

 

Наконец, конкретно-всеобщую концепцию развития по существу начал применять В. И. Вернадский при описании биосферы и ноосферы. В сложных социоприродных системах в полной мере проявляются не только традиционные законы диалектики, но и закономерности конкретно-всеобщей концепции развития. Это стало особенно заметно в эпоху компьютерного программирования. Специфика взаимодействия природных систем в биосфере состоит в том, что постоянно возникают управляющие и программирующие воздействия между объектами разных уровней сложности, относящихся к физической и химической (косное вещество, по Вернадскому) и биологической (живое вещество) формами материи. Эти связи отличаются от взаимодействий между объектами одного и того же уровня сложности. В ноосфере к ним добавляются еще взаимодействия с социальной формой материи, которые в настоящее время часто организуются человеком на основе методик программного управления. Одна из закономерностей взаимодействия низшего и высшего – объединяющая, интегрирующая роль высшего, наиболее сложного уровня организации. Поэтому управление ноосферой способна эффективно осуществлять только самая сложная, социальная форма материи – человек. Природные формы материи не вырабатывают механизмов выхода, например, из экологического кризиса – возможности их саморегуляции в условиях техногенной цивилизации ограничены и могут быть расширены, принципиально перестроены только методами и технологиями, создаваемыми высшей формой материи – обществом. На данный факт обращал внимание В. И. Вернадский. По этой же причине представляется, что ключ к решению экологических проблем содержит в себе все же не теория биосферы и ноосферы, а теория информационного общества. Только общество с его социальной структурой и технологиями способно организовать планомерный выход из ситуации глобального экологического кризиса, управляя более простыми формами материи.

 

В итоге можно сделать вывод о достаточно тесной связи философской концепции развития с наукой и культурой своей эпохи. В советский период теория диалектики обычно излагалась на сравнительно простом, традиционном уровне как совокупность принципов, законов и категорий. Во второй половине XX века на основе подходов классиков диалектики стал активнее развиваться конкретно-всеобщий вариант теории развития, полнее отражавший проблемы и уровень зрелости науки этого периода. Наконец, возникновение информационного общества создает необходимую эмпирическую базу и социальный запрос на углубление классических представлений о диалектике и разработку ее идей и подходов, которые в прошлые эпохи оставались в тени. Они связаны в первую очередь с осмыслением информации и разнообразных информационных процессов, механизмов самодвижения, управления и программирования, с поиском аналогов компьютерных технологий в живой и неживой природе. Формирование философии информационного общества неизбежно приведет к новому взгляду на традиционный круг философских проблем.

 

Список литературы

1. Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура: пер. с англ., под науч. ред. О. И. Шкаратана. – М.: ГУ ВШЭ, 2000. – 608 с.

2. Колин К. К. Социальная информатика: Учебное пособие для вузов. – М.: Академический Проект; М.: Фонд «Мир», 2003. – 432 с.

3. Игнатьев М. Б. Кибернетическая картина мира: учебное пособие. – СПб.: ГУАП, 2010. – 416 с.

4. Философский энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1983. – 840 с.

5. Материалистическая диалектика. В 5 т. Т. 1. Объективная диалектика / Под общ. ред. Ф. В. Константинова и В. Г. Марахова; отв. ред. Ф. Ф. Вяккерев. – М.: Мысль, 1981. – 374 с.

6. Беркли Дж. Трактат о принципах человеческого знания // Беркли Дж. Сочинения. Сост., общ. ред. и вступит. Статья И. С. Нарского. – М.: Мысль, 1978. – С. 149–247.

7. Толанд Д. Письма к Серене // Толанд Д. Избранные сочинения. – М.-Л.: Госиздат, 1927. – С. 1–134.

8. Гольбах П. Система природы. – М.: Соцэкгиз, 1940. – 456 с.

9. Гегель Г. В. Ф. Сочинения. Т. VII. Философия права. – М.-Л.: Соцэкгиз, 1934. – 380 с.

10. Маркс К. Капитал. Т. 1 // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 23. – М.: Государственное издательство политической литературы, 1960. – 908 с.

11. Богачек И. А. Философия управления: Очерки профессионального управленца. – СПб.: Наука, 1999. – 232 с.

12. Чижевский А. Л. Земное эхо солнечных бурь. Изд. 2-е. Предисловие О. Г. Газенко. – М.: Мысль, 1976. – 367 с.

13. Вернадский В. И. Живое вещество и биосфера. – М.: Наука, 1994. – 672 с.

14. Вернадский В. И. Размышления натуралиста. Кн. II. Научная мысль как планетное явление. – М.: Наука, 1977. – 192 с.

15. Руденко А. П. Теория саморазвития открытых каталитических систем. – М.: МГУ, 1969. – 276 с.

16. Инге-Вечтомов С. Г. Генетика с основами селекции: учебник для студентов высших учебных заведений – 2-е издание, перераб. и доп. – СПб.: Н-Л, 2010. – 720 с.

17. Papakonstantinou Y. Created Computed Universe // Communications of the ACM. – June 2015. – Vol. 58. – No. 6. – Pp. 36–38. DOI:10.1145/2667217.

18. Орлов С. В. Виртуальная реальность как искусственно созданная форма материи: структура и основные закономерности развития // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2016. – № 1. – С. 12–25. URL: http://fikio.ru/?p=2056 (дата обращения 01.02.2020).

19. Лукин В. М. Может ли материализм объяснить сущность информационного общества? // Проблема материализма в социальной философии: Сборник статей, посвященный 70-летию профессора СПбГУ П. Н. Хмылева / Отв. ред. В. М. Лукин. – СПб.: СПбГУ, 2008. – С. 4–10.

20. История информатики и философия информационной реальности: Учеб. пособие для вузов / Под ред. чл.-корр. РАН Р. М. Юсупова, проф. В. П. Котенко. – М.: Академический проект, 2007. – 429 с.

21. Колин К. К. Философия информации и структура реальности: концепция «четырех миров» // Информационное общество. – 2013. – № 2. – С. 136–147.

22. Что такое компьютерная программа // Полезности для вебмастеров и не только. – URL: http://xbb.uz/soft/Chto_takoe_kompjuternaja_programma (дата обращения 01.02.2020).

23. Гражданский кодекс РФ. Глава 70 // Викитека – свободная библиотека. – URL: https://ru.wikisource.org/wiki/Гражданский_кодекс_РФ/Глава_70# Статья_ 1261._Программы_для_ЭВМ (дата обращения 01.02.2020).

24. Ильенков Э. В. Философия и культура. – М.: Политиздат, 1991. – 464 с.

25. Орлов В. В., Васильева Т. С. Философия экономики. – Пермь: ПГУ, 2005. – 264 с.

26. Орлов В. В. Материя, развитие, человек. – Пермь: ПГУ, 1974. – 397 с.

27. Философский материализм и современность/ Под ред. В. В. Орлова. – Красноярск: КГУ, 1986. – 224 с.

28. Орлов В. В. Проблема системы категорий философии: монография. – Пермь: ПГУ, 2012. – 262 с.

29. Кедров Б. М. Энгельс и диалектика естествознания. – М.: Политиздат, 1970. – 471 с.

30. Бутаков А. А. Основные формы движения материи и их взаимосвязь в свете современной науки: учебное пособие. – М.: Высшая школа, 1974. – 264 с.

31. Развитие, предвидение, планирование. Межвузовский сборник научных трудов. – Пермь: Пермский университет, 1984. – 164 с.

32. Власть и общество в России XVIII – начала XXI вв.: История и современность: монография / Под общ. Ред. Л. Ю. Гусмана, И. А. Тропова. – СПб.: ГУАП, 2011. – 168 с.

33. Рождение коллективного разума: О новых законах сетевого социума и сетевой экономики и об их влиянии на поведение человека. Великая трансформация третьего тысячелетия. / Под ред. Б. Б. Славина. – М.: ЛЕНАНД, 2013. – 288 с.

 

References

1. Castells M. The Information Age: Economy, Society and Culture [Informatsionnaya epokha: ekonomika, obschestvo i kultura]. Moscow: GU VShE, 2000, 608 p.

2. Kolin K. K. Social Informatics: Textbook for Universities [Sotsialnaya informatika: Uchebnoe posobie dlya vuzov]. Moscow: Academic Project; Moscow: The Mir Foundation, 2003, 432 p.

3. Ignatiev M. B. Cybernetic Picture of the World: Textbook [Kiberneticheskaya kartina mira: uchebnoe Posobie]. Saint Petersburg: GUAP, 2010, 416 p.

4. Philosophic Encyclopedic Dictionary [Filosofskiy entsiklopedicheskiy slovar]. Moscow: Sovetskaya entsiklopediya, 1983, 840 p.

5. Konstantinov F. V., Marakhov V. G. (Eds.) Materialist Dialectics. In 5 vol. Vol. 1. Objective Dialectics [Materialisticheskaya dialektika. V 5 t. T. 1. Obektivnaya dialektika]. Moscow: Mysl, 1981, 374 p.

6. Berkeley J. A Treatise Concerning the Principles of Human Knowledge [Traktat o printsipakh chelovecheskogo znaniya]. Sochineniya (Works). Moscow: Mysl, 1978, pp. 149–247.

7. Toland J. Letters to Serena [Pisma k Serene]. Izbrannye sochineniya (Selected Works). Moscow-Leningrad: Gosizdat, 1927, pp. 1–134.

8. Holbach P. The System of Nature [Sistema prirody]. Moscow: Sotsekgiz, 1940, 456 p.

9. Hegel G. V. F. Works. Vol. VII. Elements of the Philosophy of Right [Sochineniya. T. VII. Filosofiya prava]. Moscow-Leningrad: Sotsekgiz, 1934, 380 p.

10. Marx K. Capital. Vol. 1 [Kapital. T. 1.]. Marks K., Engels F. Sochineniya. 2-e izd. T. 23 (Marx K., Engels F. Works. 2nd ed. Vol. 23). Moscow: Gosudarstvennoe izdatelstvo politicheskoy literatury, 1960, 908 p.

11. Bogachek I. A. Management Philosophy: Essays on a Professional Manager [Filosofiya upravleniya: Ocherki professionalnogo upravlentsa]. St. Petersburg: Nauka, 1999, 232 p.

12. Chizhevsky A. L. The Terrestrial Echo of Solar Storms [Zemnoe ekho solnechnykh bur]. Moscow: Mysl, 1976, 367 p.

13. Vernadsky V. I. Living Matter and Biosphere [Zhivoe veschestvo i biosfera]. Moscow: Nauka, 1994, 672 p.

14. Vernadsky V. I. Reflections of a Naturalist. Book II. Scientific Thought as a Planetary Phenomenon [Razmyshleniya naturalista. Kn.II. Nauchnaya mysl kak planetnoe yavlenie]. Moscow: Nauka, 1977, 192 p.

15. Rudenko A. P. The Theory of Self-Development of Open Catalytic Systems [Teoriya samorazvitiya otkrytykh kataliticheskikh system]. Moscow: MGU, 1969, 276 p.

16. Inge-Vechtomov S. G. Genetics with the Basics of Selection: A Textbook for Students of Higher Educational Institutions [Genetika s osnovami selektsii: uchebnik dlya studentov vysshikh uchebnykh zavedeniy]. St. Petersburg: N-L, 2010, 720 p.

17. Papakonstantinin Y. Created Computed Universe. Communications of the ACM, June 2015, vol. 58, no. 6, pp. 36–38. DOI: 10.1145 / 2667217.

18. Orlov S. V. Virtual Reality as an Artificially Created Form of Matter: Structure and Basic Laws of Development [Virtualnaya realnost kak iskusstvenno sozdannaya forma materii: struktura i osnovnye zakonomernosti razvitiya]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2016, no. 1, pp. 12–25. Available at: http://fikio.ru/?p=2056 (accessed 01 February 2020).

19. Lukin V. M. Can Materialism Explain the Essence of the Information Society? [Mozhet li materializm obyasnit suschnost informatsionnogo obschestva?]. Problema materializma v sotsialnoy filosofii: Sbornik statey, posvyaschennyy 70-letiyu professora SPbGU P. N. Khmyleva (The Problem of Materialism in Social Philosophy: Collected Articles Dedicated to the 70th Anniversary of the Professor of St. Petersburg State University P. N. Khmylev). Saint Petersburg: SPbGU, 2008, pp. 4–10.

20. Yusupov R. M., Kotenko V. P. (Eds.) The History of Computer Science and the Philosophy of Information Reality: Textbook [Istoriya informatiki i filosofiya informatsionnoy realnosti: Uchebnoe Posobie dlya vuzov]. Moscow, Akademicheskiy proekt, 2007, 429 p.

21. Colin K. K. Philosophy of Information and the Structure of Reality: The Concept of “Four Worlds” [Filosofiya informatsii i struktura realnosti: kontseptsiya “chetyrekh mirov”]. Informatsionnoe obschestvo (Information Society), 2013, no. 2, pp. 136–147.

22. What Is a Computer Programme [Chto takoe kompyuternaya programma]. Available at: http://xbb.uz/soft/Chto_takoe_kompjuternaja_programma (accessed 01 February 2020).

23. Civil Code of the Russian Federation. Chapter 70 [Grazhdanskiy kodeks Rossiyskoy Federatsii. Glava 70]. Available at: https://ru.wikisource.org/wiki/Гражданский_кодекс_РФ/Глава_70# Статья_ 1261._Программы_для_ЭВМ (accessed 01 February 2020).

24. Ilyenkov E. V. Philosophy and Culture [Filosofiya i kultura]. Moscow: Politizdat, 1991, 464 p.

25. Orlov V. V., Vasileva T. S. Philosophy of Economics [Filosofiya ekonomiki]. Perm: PGU, 2005, 264 p.

26. Orlov V. V. Matter, Development, Man. [Materiya, razvitie, chelovek]. Perm: PGU, 1974, 397 p.

27. Orlov V. V. (Ed.) Philosophical Materialism and Modernity. [Filosofskiy materializm i sovremennost]. Krasnoyarsk: KGU, 1986, 224 p.

28. Orlov V. V. The Problem of the System of Categories of Philosophy: Monograph [Problema sistemy kategoriy filosofii: monografiya]. Perm: PGU, 2012, 262 p.

29. Kedrov B. M. Engels and the Dialectic of Natural Science [Engels i dialektika estestvoznaniya]. Moscow: Politizdat, 1970, 471 p.

30. Butakov A. A. The Main Forms of Motion of Matter and Their Relationship in the Light of Modern Science: Textbook [Osnovnye formy dvizheniya materii i ikh vzaimosvyaz v svete sovremennoy nauki. Uchebnoe Posobie]. Moscow: Vysshaya shkola, 1974, 264 p.

31. Development, Foresight, Planning. Collected Interuniversity Scientific Papers [Razvitie, predvidenie, planirovanie. Mezhvuzovskiy sbornik nauchnykh trudov]. Perm: Permskiy universitet, 1984, 164 p.

32. Gusman L. Yu., Tropov I. A. (Eds.) Power and Society in Russia XVIII – Early XXI century: History and Modernity: Monograph [Vlast i obschestvo v Rossii XVIII – nachala XXI vv.: Istoriya i sovremennost: monografiya]. Saint Petersburg: GUAP, 2011, 168 p.

33. Slavin B. B. (Ed.) Birth of a Collective Mind: On the New Laws of Networked Society and the Network Economy and Their Impact on Human Behavior. The Great Transformation of the Third Millennium [Rozhdenie kollektivnogo razuma: O novykh zakonakh setevogo sotsiuma i setevoy ekonomiki i ob ikh vliyanii na povedenie cheloveka. Velikaya transformatsiya tretego tysyacheletiya]. Moscow: LENAND, 2013, 288 p.

 
Ссылка на статью:
Орлов С. В. Самодвижение, управление и концепция диалектики в информационном обществе // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 2. – С. 27–46. URL: http://fikio.ru/?p=4035.

 
© С. В. Орлов, 2020.

УДК 172

 

Костин Николай Олегович – Папский Университет Иоанна Павла II, философский факультет, магистрант, Краков, Польша.

Email: nikolay.kostin19@gmail.com

Авторское резюме

Состояние вопроса: Экологическая проблематика является одним из самых острых вопросов современности. Изначальные исследования в данной области инициировали естественно-научные дисциплины. Однако насущность и глобальность данного вопроса вызвала появление разработок и в области гуманитаристики. На данный момент мы имеем несколько крупных концептуальных групп: экософия Арне Нэсса (и «глубинная экология» в целом), экотеология.

Результаты: Результативность какой-либо теории зависит от практической реализации. Ни экософия, ни экотеология не имеют системно обусловленной и универсальной практической компоненты. Таким образом, в поисках решения проблемы связи теории и практики стоит выйти из академической среды и обратиться к современной молодежной культуре.

Область применения результатов: Движение Straight Edge предполагает неразрывную связь теории и практики. Обращение к нему как к модели экологического мышления позволяет расширить экологический дискурс в гуманитарных исследованиях.

Выводы: Не претендуя на универсальность решения, в качестве альтернативы сугубо академическим системам экологического мышления и поведения можно рассматривать движение Straight Edge, обладающее большим потенциалом в области защиты окружающей среды и выработки индивидуального и группового стиля экологического поведения.

 

Ключевые слова: экология; эгалитаризм; субкультура; движение Straight Edge.

 

Environmental Thinking and Environmental Behavior

 

Kostin Nikolay Olegovich – Pontifical University of John Paul II, Faculty of Philosophy, graduate student, Krakow, Poland.

Email: nikolay.kostin19@gmail.com

Abstract

Background: Environmental problems are one of the most pressing issues of our time. Initial research in this field was undertaken by natural science disciplines. However, the global nature of the problem has prompted research in the field of humanities. Nowadays, we have several large conceptual groups: the ecosophy of Arne Naess (and the “deep ecology” as a whole), ecotheology.

Results: The effectiveness of a theory depends on practical implementation. The article shows that neither ecosophy nor ecotheology have a systemically determined and universal practical component. Thus, in search of a solution to the problem of the connection between theory and practice, it is worth leaving the academic environment and turning to modern youth culture.

Research implications: The Straight Edge movement involves an inextricable link between theory and practice. Turning to it as a model of environmental thinking allows us to expand environmental discourse in humanitarian research.

Conclusion: Without claiming to be a universal solution, the Straight Edge movement, which has great potential in the field of environmental protection and the development of individual and group environmental behavior, is an alternative to purely academic systems of ecological thinking and behavior.

 

Keywords: ecology; egalitarianism; subculture; the Straight Edge movement.

 

В настоящее время экологическая проблематика, в связи с ее актуальностью, занимает важное место и в естественно-научных, и в экономических, и в гуманитарных исследованиях. Также принято говорить отдельно об экологической политике какого-либо государства [см.: 1, с. 212]. Возникший изначально в естественных науках, этот пласт исследований перешел затем в сферу гуманитаристики [см.: 13, с. 2]. В рамках гуманитарных наук было разработано теоретическое осмысление проблем экологии. На данный момент существуют несколько теорий, на которых мы подробнее остановимся ниже.

 

Мы будем использовать два основных понятия: «экологическое мышление» и «экологическое поведение». Экологическое мышление – совокупность этических принципов, связанных с отношением человека к природе. Это теория. Яркие примеры этого явления – экософия Арне Нэсса (отдельно можно брать пласт так называемой «глубинной экологии») и экотеология. Экологическое поведение – практическая реализация теоретических принципов, то есть осознанные поступки индивида или группы, направленные на сохранение и защиту окружающей среды. Цель данной статьи – проиллюстрировать одну из современных моделей экологического поведения на примере реально существующего молодежного субкультурного движения. Наша задача – показать действенную, рабочую систему, не претендующую в то же время на универсальность.

 

Начнем с обзора теоретических подходов. Философские взгляды Арне Нэсса представляют собой целостную концепцию, где мы можем найти основания этического отношения к природе, иными словами, принципы экологического мышления. В своей системной и прогрессивной работе «Ecology, community and lifestyle» Нэсс рассматривает «экологическое знание» (то есть составляющую «экологического мышления») в связи с глубинной экологией [см.: 12, p. 23–35], вводит понятия «экософия» (как философское осмысление природных процессов и роли человека в них) [см.: 12, p. 35–68] и, как завершающий этап, личностный «стиль жизни», базирующийся на принципах науки экологии и экософского мировоззрения [см.: 12, p. 87–104]. Раздел «Ecosophy, technology, and lifestyle» посвящен европейской модели экологического поведения, которую автор считает наиболее оптимальной как с научных, экономических, так и с этических позиций.

 

Ценность работ Нэсса действительно значительная. Помимо естественно-научного исследования и этического подхода к решению проблемы, он предполагает также «lifestyle», то есть синтез, ориентированный на практику. Казалось бы, это идеальная (или очень близкая к идеалу) конструкция: экологическое мышление формирует экологическое поведение. Однако минус состоит в том, что практика, «lifestyle» Нэсса, разработана для скандинавских стран с учетом экологической политики этих государств, структуры экономики и менталитета граждан. Это не универсальная модель, и не стоит ожидать того, что она будет действенно работать в других регионах.

 

Другой подход к формированию экологического мышления – это экотеология. Экотеология затрагивает большое количество проблем, связанных с природой. Сами решения исходят из той или иной теологической установки. С этим связано огромное богатство трактовок как самой экологической проблематики, так и причин их возникновения. В рамках экотеологии мы видим удивительное соединение богословских компонентов (в первую очередь, разных церковных традиций) и современной экологии. «”Кризис” – греческое слово, которое означает критический момент, когда ставится под вопрос все прежнее. Это может быть суд Божий над нами. Это может быть суд природы над нами, момент, когда природа с негодованием, с возмущением отказывается с нами сотрудничать» [6, c. 12], – пишет митрополит Антоний Сурожский. Совсем иная постановка ключевого вопроса у Аруны Гнанейдесон, представительницы феминистической экотеологии: «Защищающие справедливость люди слишком долго считали заботу о творении второстепенной по сравнению с другими заботами. Однако в Индии всегда было иначе, а в последние годы индийское движение за охрану окружающей среды и женское движение с новой силой обратили внимание на эту проблему» [2, c. 87]. Соответственно, и мысли о способах решать глобальную экологическую проблему будут отличаться кардинальным образом. У одних экотеологов – это воззвание к морали, у других – рассудочные суждения в области экономики и роли в ней церкви, у третьих – эсхатологические ожидания и цитаты из Священного Писания.

 

Теоретическое богатство этого направления неоспоримо. Сам феномен экотеологии – крайне прогрессивный, и радостно видеть продолжение трудов современных теологов в экологическом дискурсе. Однако существует значительный недостаток – при всем блеске построений и нетривиальном синтезе эти труды часто остаются сугубо в рамках академической области. Социальное влияние церкви (различных конфессий) никто, конечно, не отменял. Но, как признают сами экотеологи, воздействие на паству в этом русле довольно трудно осуществить.

 

Для реализации теоретических положений требуются практические принципы, то есть «экологическое поведение». Теория крайне важна, но ее можно признать актуальной только в связи с подходящей для ее реализации практикой. Именно поэтому возникают значительные трудности в решении экологических проблем. Экологическая политика – официальное и регламентированное явление. Нельзя говорить о ее бессмысленности, но во многом это лишь система запретов и контроля (по отношению к предприятиям и к отдельным гражданам). Более того, многие экологические активисты говорят о «антиэкологической политике» отдельных государств. Связано это с поощрением со стороны государства функционирования токсичных предприятий. Такая система, как правило, не вырабатывает экологического мышления и поведения.

 

По моему мнению, все теоретические системы, связанные с экологией, исходят из антропоцентризма. Антропоцентризм в данном вопросе – неизбежность, так как сами теории – продукт мышления человека, его позиция. От человека исходят как принципы, так и конкретные действия. Мы попробуем предположить, возможен ли отход от антропоцентрической модели.

 

Какова же практика решения проблем экологии? Как было сказано, антропоцентризм в данном вопросе изначален, поэтому начало решения проблемы сводится к отношению человека к самому себе как к представителю экосистемы, к собственному здоровью и образу жизни. Далее – отношение к внешней среде и забота о ней. Если исходить из этого как из начальной точки, можно насчитать несколько форм практической реализации этих идей в нашем современном обществе.

 

Первая и всем хорошо известная – пропаганда здорового образа жизни. Она начинается, как правило, со школьной скамьи. На уроках биологии, основах безопасности жизнедеятельности, физкультуры и на отдельных учебных мероприятиях говорят о пагубном влиянии вредных привычек. Традиционный набор: табакокурение – это плохо; употребление алкоголя – вредно; наркотики приводят к смерти. Но будем честными – мало на кого из учащихся это влияет. Они, как правило, прекрасно знают о вреде всего вышеперечисленного, но видят совсем иную картину. В обществе вне рамок школы люди употребляют все эти продукты. Данная схема не работает именно потому, что за запретами нет никакого личностного смысла. Грубо говоря, употреблять алкоголь или нет – мой личный выбор, и последствия этого – мое личное здоровье. В сухом остатке остаются только запреты и покрытый пылью морализм. Слушающий этот контент зачастую не воспринимает его всерьез – в конце концов, устарела сама форма подачи.

 

Существует также более модный и привлекательный вариант – это молодежные проекты. На данный момент в России самый яркий пример такого феномена – движение «Лев Против» [см.: 5]. В чем его посыл? – вредные привычки являются злом. Людей, распивающих на улицах спиртные напитки и курящих, нужно одергивать. Люди, оставившие после себя бутылки, заслуживают порицания. Каким образом? Нужно отбирать у них бутылки, насильно тушить сигареты. В случае отказа или сопротивления – применять силу. В итоге происходит следующее: под лозунгами здорового образа жизни, патриотизма, соблюдения законов происходит подогревание националистических настроений (что иногда заметно по риторике «активистов»), прямые нарушения закона (избиение людей, несанкционированная съемка с последующим появлением ролика в Интернете). Данная модель работает на нескольких ярких маркерах.

 

1) Визуальный. Запоминающийся, брутальный внешний вид лидера. Лидер проекта, Михаил Лазутин, спортивного телосложения, коротко стрижен, носит бороду. Все это является неплохим элементом пропаганды спорта и здорового образа жизни для молодого населения.

 

2) Поведенческий. В первую очередь, это агрессия. После нарочито вежливых фраз наступает этап физического насилия: у граждан забирают бутылки с алкоголем, сигареты и нередко избивают. Известен случай избиения такими активистами пенсионеров и многие другие хулиганские действия [см.: 4].

 

3) Идеологический. Скрытый националистический и шовинистический подтекст. Те, кто имеет вредные привычки – априори плохие люди, они вредят окружающим и своей стране в целом. Это люди низшего сорта, которых либо надо «переучивать», либо «наказывать» (вспомним здесь одно из самых известных исследований Мишеля Фуко). По сути, первые два маркера служат формированию и укоренению последнего. Бытовые проявления шовинизма вряд ли помогут развитию у человека осознанного отношения как к своему здоровью, так и к экосистеме.

 

Фактически данная модель экологического поведения не работает в нужном направлении по той же самой причине, что и первая – за всеми этими призывами нет никакого смысла. Однако в последнем случае присутствует значительная социальная угроза. Вполне нормально быть свободным от вредных привычек и не мусорить. Соблюдать законы своей страны – необходимо. Но жестоко притеснять за иное поведение других – ненормально и аморально. По сути, смысл всего этого проекта (и ему подобных) – выплеск скрытой агрессии среди молодежи. Значительно усугубляет дело бытовой фашизм. Еще никогда в рамках фашиствующих настроений не рождалось чего-либо позитивного. Нельзя насилием и шовинизмом создать трезвую систему экологического поведения. (Здесь нужно сделать уточнение: термин «фашизм» употреблен в современном и широком понимании. Полное и аналитическое описание этого феномена как «ур-фашизма» дает Умберто Эко в своей знаменитой работе «Вечный фашизм» [10, c. 49–80].)

 

Таким образом, возникает вопрос: как возможно совмещение экологического поведения с уважением свободы личности и практической заботой о собственном организме и природе в целом?

 

Не претендуя на универсальность решения, можно предложить другое молодежное движение, руководствующееся совсем иными принципами. Данное движение носит название «Straight Edge» (сокращенно-символически используется аббревиатура SxE).

 

Движение Straight Edge возникло в русле музыкального (а в дальнейшем – и субкультурного) преобразования панк-рок музыки в 80-е годы XX в. Из-за изменения стилистики (более тяжелое звучание, ускоренный темп композиции, иное построение текстов) возникает новый музыкальный стиль – хардкор-панк (хардкор).

 

Данное движение неразрывно связано с субкультурой хардкор-панка и, соответственно, с теми идеями, которые он включает в себя: индивидуализм, веганизм, антифашизм, зоозащита, забота об экологии. В данном вопросе для нас особенно важны последние аспекты – зоозащита и забота об экологии. Идейное разнообразие Straight Edge несколько затрудняет его описание как системы экологического мышления и поведения. Центральными сочинениями, на которых базируются многие принципы Straight Edge, являются «Мясо для слабаков» Джона Джозефа Макгоуэна [см.: 3] и книга, созданная при участии Иэна Маккея [см.: 11]. Обе упомянутые фигуры являются значимыми как в музыкальном движении хардкор-панка, так и в движении Straight Edge. В книге Макгоуэна, лидера культовой хардкор-группы Cro-Mags, как и в текстах его песен, говорится о важности отказа от вредных привычек. Помимо вреда для организма и сознания, это воспринимается как отказ от финансирования алкогольных и табачных корпораций, «которые нас убивают» [3]. Макгоуэн много говорит о важности веганизма именно как этического принципа современного человека. Борьба за права животных воспринимается как подлинная необходимость, так как, защищая животных, ты осуществляешь защиту окружающего мира и, в конечном итоге, самого себя. Отсюда исходит риторика о важности зоозащиты и сохранения экологического баланса каждым отдельным человеком, сознательным индивидом.

 

Иэн Маккей по сути вводит сам термин «Straight Edge» в широкий оборот. В 1981 г. от лица его группы появляется песня, которая носит такое же название. Призыв «всегда держать себя под контролем» [8], развиваться, а не деградировать, стал гимном данного движения и субкультуры. Сознательное отношение к собственному здоровью и поведению так же, как и у Макгоуэна, неразрывно связано с отношением к экосистеме, к планете в целом. Он на практике проводит этические принципы D. I. Y. (англ. «do it yourself»), то есть абсолютную самостоятельность своих действий, отказ от какой-либо коммерческой поддержки со стороны на примере своего лейбла звукозаписи. По аналогии и Маккей в книге «The Idealist» говорит о полной ответственности каждого человека в вопросе сохранения природы [см.: 11, p. 56]. Защищая природу, защищаешь себя – вот основной посыл экологического мышления Straight Edge.

 

Однако наша задача – рассмотреть такую модель, которая бы работала в нашем обществе и в современном мире цифровых технологий, распространяющихся «культурных мемов» и всеобщей сетевой коммуникации [см.: 7, c. 22–39]. В современной России трансляторами данных идей служат многие хардкор-группы. Территориальные центры российского хардкор-панка: Уфа, Санкт-Петербург, Москва, Киров, Петрозаводск. Наиболее активные деятели движения (группы) Straight Edge в рамках хардкор-культуры: «What We Feel», «Unsubs», «Проверочная Линейка», «210», «Apache». В текстах их песен произведен синтез идей веганизма и защиты экологии. Ярким примером (приводим один, чтобы не перегружать ими текст) служит песня «Голос животных» группы «What We Feel»: «Мясная индустрия, конвейер фабрики смерти уносит жизни миллионов живых существ. Муки и страданья наполняют души, невинные создания обречены на смерть» [9] – веганизм тут понимается именно как этический выбор, а не просто метод диетического питания. Благодаря контролю над собой и своим телом видится реальная, практическая защита природы, достижение по отношению к ней большей справедливости и экологического баланса. Заканчивается песня логическим выводом – личную ответственность за защиту природы несет каждый человек, только благодаря его сознательной позиции возможно как сохранение природы, так и сохранение человека: «Ты не уйдешь от суда! Он внутри тебя – мертвый корм – трупы убитых животных. Возложив на себя обязанности палача, убивая их – ты убиваешь себя» [9].

 

Несмотря на явное разнообразие идей и форм их подачи – художественные книги, журналистские статьи, тексты песен, выставки и т. д., можно выделить несколько основных принципов, положений Straight Edge.

 

1) Принцип замещения. Отказываясь от вредных привычек, меняя свое поведение и бытовые привычки, не имеет смысла видеть цель именно в самом отказе. Абсолютно нормально не употреблять алкоголь и не мусорить. Важно заменить деструктивную компоненту своего поведения продуктивной – заниматься творчеством, самообразованием и т. п. Смысл состоит именно в изменении, а не отказе, в высвобождении времени и физических ресурсов на более плодотворные и позитивные процессы.

 

2) Уважение индивидуальности. Так как движение Straight Edge, как и вся хардкор-культура в целом, берет за этическую основу принципы взаимоуважения, солидарности и индивидуализма, то не может идти речи о насильственном воздействии на личность. Смысл данного принципа в том, что изменение поведения и мышления невозможно добиться агрессией, но только идейным и эмоциональным посылом к человеку.

 

3) От уважения индивидуальности – к защите природы. Как мы уже увидели выше, эти два момента тесно переплетены в идее рассматриваемого движения. Природа в данном случае предстает как огромное количество индивидуальных форм жизни, поэтому их эксплуатация – действие аморальное и пагубное для всего общества.

 

Само Straight Edge движение по природе своей интернационально – сторонники находятся по всему миру. В этом есть большой плюс, так как взаимодействие, взаимопомощь, обмен опытом позволяют все более точно реализовывать экологическое поведение в разных регионах и разных условиях (чего мы не видели в предыдущих примерах моделей экологического поведения).

 

Движение имеет яркие социальные маркеры:

– необычность, авангардность музыки;

– разнообразие идей и практик;

– уважение индивидуальности и открытость;

– новизна и честность, искренность.

 

Все это позволяет на основании вышеизложенных принципов строить поведенческую модель, то есть «экологическое поведение». В данном случае теория и практика реально существуют неразрывно друг с другом. Более того, интернациональность и социальная открытость позволяют находить иные, более точные и практичные формы защиты экологии.

 

Говоря же об антропоцентрической установке, можно сделать предположение, что дальнейшее развитие движения Straight Edge, учитывая идею индивидуальности форм жизни в природе, позволит выйти из эгоистического и порочного круга антропоцентризма. Таким образом, можно считать, что данное социальное явление – прогрессивная форма экологического мышления и поведения.

 

Список литературы

1. Билль Дж. Тезисы о социальной экологии и суперэкологизме // Самарская Лука: проблемы региональной и глобальной экологии. – 2012. – Т. 21. – № 2. – С. 211–216.

2. Гнанейдесон А. Женщина, экономика и экология // Экотеология. Голоса Севера и Юга / Под ред. Дэвида Г. Холмана. – М.: Испо-Сервис, 1997.

3. Джозеф Дж. Мясо для слабаков / Пер. А. Шастак, Внуковский. – [б. и.], 2011. – 162 с.

4. Имеют ли право активисты «Лев против» приставать к людям и отбирать у них алкоголь и сигареты? // The Question – умные ответы на ваши гениальные вопросы. – URL: https://thequestion.ru/questions/229373/imeyut-li-pravo-aktivisty-lev-protiv-pristavat-k-lyudyam-i-otbirat-u-nikh-alkogol-i-sigarety (дата обращения: 13.10.2019).

5. Лев Против // YouTube. – URL: https://www.youtube.com/channel/UCUBoIo2p7GSRMt1YcSswDEw (дата обращения: 13.10.2019)

6. Митрополит Сурожский Антоний. Христианство и экологический кризис // Экотеология. Голоса Севера и Юга / Под ред. Дэвида Г. Холмана. – М.: Испо-Сервис, 1997. – С. 13–19.

7. Опенков М. Ю. Хакни будущее: введение в философию общества знаний. – М.: МОО ВПП ЮНЕСКО «Информация для всех», 2007. – 127 с.

8. Песня группы «Minor Threat» – «Straight Edge», 1981.

9. Песня группы «What We Feel» – «Голос животных»/«Animal voice», 2009.

10. Эко У. Пять эссе на темы этики. – СПб.: Symposium, 2003. – 37 с.

11. Friedman G. E. The Idealist: In My Eyes Twenty Years. – New York: Burning Flags Press, 1998. – 148 p.

12. Naess A. Ecology, Community and Lifestyle. – Cambridge: CambridgeUniversity Press, 1989. – 223 p.

13. O’Callaghan O. Orchestration of Ecology, as Ecology // Proceedings of the Symposium “Music and Ecologies of Sound. Theoretical and Practical Projects for a Listening of the World”. – University Paris 8. – May 27–30, 2013.

 

References

1. Bill J. Thesis of Social Ecology and Superecology [Tezisy o sotsialnoy ekologii i superekologizme]. Samarskaya Luka: problemy regionalnoy i globalnoy ekologii (Samarskaya Luka: Problems of Regional and Global Ecology), 2012, vol. 21, no. 2, pp. 211–216.

2. Gnaneydeson A. Woman, Economy and Ecology [Zhenshchina. ekonomika i ekologiya]. Ekoteologiya. Golosa Severa i Yuga (Ecotheology. Voices of the North and South). Moskow: Ispo-Servis, 1997.

3. Loseph J. Meat Is for Pussies [Myaso dlya slabakov]. 2011, 162 p.

4. Do “Leo Against” Activists Have the Right to Molest People and Take Away Alcohol and Cigarettes from Them? [Imeyut li pravo aktivisty «Lev protiv» pristavat k lyudyam i otbirat u nikh alkogol i sigarety?]. Available at: https://thequestion.ru/questions/229373/imeyut-li-pravo-aktivisty-lev-protiv-pristavat-k-lyudyam-i-otbirat-u-nikh-alkogol-i-sigarety (accessed 13 October 2019)

5. Leo Against [Lev protiv]. Available at: https://www.youtube.com/channel/UCUBoIo2p7GSRMt1YcSswDEw (accessed 13 October 2019)

6. Metropolitan Anthony of Sourozh. Christianity and the Ecological Crisis [Khristianstvo i ekologicheskiy krizis]. Ekoteologiya. Golosa Severa i Yuga (Ecotheology. Voices of the North and South). Moskow: Ispo-Servis, 1997, pp. 13–19.

7. Openkov M. Y. Hack of Future: an Introduction to the Philosophy of a Knowledge Society [Khakni budushcheye: vvedeniye v filosofiyu obshchestva znanii]. Moscow: MOO VPP UNESKO “Informatsiya dlya vsekh”, 2007, 127 p.

8. Song of “Minor Threat” – “Straight Edge”, 1981.

9. Song of “What We Feel” – “Animal Voice”, 2009.

10. Eco U. Five Moral Pieces [Pyat esse na temy etiki]. Saint Petersburg: Symposium, 2003, 37 p.

11. Friedman G. E. The Idealist: In My Eyes Twenty Years. New York: Burning Flags Press, 1998, 148 p.

12. Naess A. Ecology, Community and Lifestyle. Cambridge: Cambridge University Press, 1989, 223 p.

13. O’Callaghan O. Orchestration of Ecology, as Ecology. Proceedings of the Symposium “Music and Ecologies of Sound. Theoretical and Practical Projects for a Listening of the World”. University Paris 8, May 27–30, 2013.

 
Ссылка на статью:
Костин Н. О. Экологическое мышление и экологическое поведение // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 2. – С. 47–55. URL: http://fikio.ru/?p=3990.

 
© Н. О. Костин, 2020.

УДК 316.324.8

 

Исаев Борис Акимович – Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения, кафедра истории и философии, профессор, доктор социологических наук, профессор, Санкт-Петербург, Россия.

Email: isaevboris@yandex.ru

SPIN: 6726-1385

Авторское резюме

Состояние вопроса: Основные позиции ученых по вопросу о роли, месте и времени революций в постиндустриальном обществе можно свести к революционной, признающей необходимость политического переворота и назревших реформ, и контрреволюционной, отрицающей функциональность революций. Главным отличием постиндустриальных революций от индустриальных является снижение их интенсивности и осуществление революций в отдельных сферах или даже субсферах общества. Наиболее вероятными и характерными для постиндустриального общества сегодня выступают технологические, коммуникационные, информационные революции, революции в культурной сфере.

Результаты В постиндустриальном обществе изменились формы и процесс протекания революций, которые начинаются в какой-либо одной сфере или даже субсфере, а затем распространяются на другие сферы и субсферы. В отличие от эпохи индустриализма, для которой были характерны социально-политические, охватывающие все общество революционные перевороты, постиндустриальные революции обычно начинаются именно в отдельной сфере или даже субсфере и не выглядят как всеохватные и всепроникающие. Постиндустриальные революции чаще всего происходят в техносфере, а также в культурной, коммуникационной и информационной сферах и субсферах, оказывая при этом влияние на другие компоненты социальной системы.

Выводы: Революционный энтузиазм, основанный на реальной возможности осуществления революций, учитывая огромный перевес революционных сил над контрреволюционными, быстрой смены власти и радикальной ломки социальных и политических институтов в постиндустриальном обществе существенно уменьшился по сравнению с обществом индустриальным. Но это не означает, что революции как радикальные формы перестройки общественной жизни совершенно ушли из политического процесса. Революции в постиндустриальном обществе изменили формы проявления, снизили радикализм, перешли из социально-политической и в другие сферы и субсферы общественной жизни – такие, как культурная, коммуникационная и информационная.

 

Ключевые слова: революции; постиндустриальное общество; роль, место и время революций в постиндустриальном обществе; сферные и субсферные революции; революции в технологической, культурной, коммуникационной и информационной сферах.

 

The Role, Place and Time of Revolutions in Postindustrial Society

 

Isaev Boris Akimovich – Saint Petersburg State University of Aerospace Instrumentation, Department of History and Philosophy, Professor, Doctor of Sociology, Saint Petersburg, Russia.

Email: isaevboris@yandex.ru

Abstract

Background: The main scientific concepts of the role, place and time of revolutions in postindustrial society can come to revolutionary, recognizing the need for a political coup and overdue reforms, and counter-revolutionary, denying the functionality of revolutions. The main difference between postindustrial and industrial revolutions is the reduction of their intensity and the implementation of revolutions in certain spheres or even sub-spheres of society. The technological, communication, information and cultural revolutions are the most probable and characteristic of contemporary postindustrial society.

Results: In postindustrial society, the forms and process of revolutions have changed, which begin in any sphere or even sub-sphere, and then spread to some other spheres and sub-spheres. Unlike the era of industrialism, which was characterized by sociopolitical, inclusive revolutions, postindustrial revolutions usually begin in one sphere or even sub-sphere and are not encompassing and pervasive. Postindustrial revolutions are most common in the technosphere, as well as in the cultural, communication and information spheres and sub-spheres, while having an impact on other components of society.

Conclusion: Revolutionary enthusiasm based on the real possibility of revolutions, having the huge preponderance of revolutionary forces over counterrevolutionary ones, the rapid change of power and the radical breakdown of social and political institutions in postindustrial society, has significantly decreased compared to industrial society. Nevertheless, this does not mean that revolutions, as radical forms of social life reconstructing, have completely ceased to exist in the political process. Revolutions in postindustrial society have changed the forms of manifestation, reduced radicalism, moved from the sociopolitical and other spheres and sub-spheres of public life – such as cultural, communication and information.

 

Keywords: revolution; postindustrial society; the role, place and time of revolutions in postindustrial society; sphere and sub-spheric revolutions; revolution in the technological, cultural, communication and information spheres.

 

1 Разные позиции в вопросе о роли, месте и времени революций

Разные ученые отводят разную роль революциям в человеческой истории. Одни подчеркивают исключительно позитивное значение революций, отдают им главную роль в историческом процессе, в преобразовании обществ – роль исключительно позитивной силы, переносящей общества на более высокую ступень развития. Время революций, по К. Марксу, приходит, когда старые производственные отношения становятся оковами, препятствующими развитию производительных сил. Революции занимают важное место в историческом процессе, они завершают старую и начинают новую историческую эпоху, создают новые производственные отношения, открывают новые возможности развития производительных сил. Маркс называл революции «локомотивами истории», отдавая им роль ускорителей исторического процесса, подчеркивая их исключительно прогрессивное значение [см.: 1, с. 86].

 

Другие ученые, наоборот, подчеркивают исключительно негативное воздействие революций на общество, отмечая их стихийность, анархичность, аномичность (Э. Дюркгейм [см.: 2, с. 223–225]), разрушительный характер для сложившихся и устоявшихся социально-политических институтов (Э. Берк [см.: 3, с. 91–95]), ценностей и норм, на которые опираются люди в своем поведении. Революции, по мнению де Местра, совершают большее зло, чем то, которое хотят исправить [см.: 4, с. 38].

 

Важно понимать, какие критерии мы вводим при анализе революций. Если следовать критерию прогресса и развития общества, ускорения социально-политических и экономико-культурных преобразований, изменению самого человека, то революции с их коренной ломкой старого и насильственным внедрением нового, радикальными перестройками социума, безусловно, несут в себе позитивные, креативные и прогрессивные функции.

 

Если же за главный критерий взять стабильность общественных связей, ценностей, норм, законов, обычаев и традиций – в общем, неизменность и устойчивую цикличность социальной, политической, экономической, культурной, религиозной жизни, то революции, бесспорно, выступают как нарушители общественного порядка, как разрушители устоявшихся общественных институтов, как бури, превращающие спокойное течение жизни в бурлящий поток, переворачивающий спокойно плывущую лодку – общество.

 

Все, что сказано о роли революций в историческом процессе, касается и их места и времени. С точки зрения революционеров и вообще всех недовольных общественным устройством социальных слоев и индивидуумов, революции как очищающая сила общества необходимы и их надо всячески приближать. С точки зрения правящего класса и «молчаливого большинства», для которого традиции и стабильность важнее любых перемен, путь даже сулящих «золотые горы», революции вредны, ибо они нарушают «общественное спокойствие», социальный порядок, разрушают нормально функционирующие общественные институты и т. д. и, конечно, революциям надо всячески противостоять. Революции, с точки зрения нереволюционного большинства общества, не только неуместны, но и всегда происходят не ко времени.

 

Время революций наступает, когда элита теряет «волю к власти», когда правящая верхушка удаляется от интересов большинства, когда резко сужается социальная поддержка правящего класса, когда в обществе формируется «революционное большинство» – достаточно широкая коалиция социальных слоев, выступающая за революционные перемены.

 

Время революций наступает, если правительство затягивает назревшие реформы, «кормит» общество обещаниями. Революция в этом смысле есть быстрая, концентрированная реализация несостоявшихся вовремя или не доведенных до логического завершения реформ.

 

Местом революции революционеры чаще всего выбирают столицу, ибо в ней находится правительство, подлежащее свержению. Но так как революция – это не только рациональное и спланированное событие, но и стихийный процесс, то начало революции может произойти и в другом месте. Например, революция 1918 г. в Германской империи началась на военно-морской базе Киль, а затем уже перебросилась в Берлин, Американская революция имела своим началом «Бостонское чаепитие», а революция в Нидерландах началась с погромов католических церквей, организованных протестантами сразу во многих городах и поселениях.

 

Очевидно, революции, как и все подобные им сложные и неоднозначные социально-политические, экономико-культурные явления, имеют как позитивные, так и негативные для общества функции, происходят в определенное время и в определенном месте, хотя заранее определить это время и место весьма нелегко.

 

2 Сферные и субсферные революции

Если принять сферную теорию общественного устройства, согласно которой общество состоит из политической, экономической, социальной, культурной (духовной) сфер, включающих в себя еще и субсферы, то можно сделать вывод о том, что революции начинаются в какой-либо одной сфере, а затем распространяются на другую или другие. Современные революции часто начинаются даже не в одной из сфер общества, а только в ее небольшой части – субсфере.

 

Феномен субсферных революций часто остается незамеченным обществом, так как революционные изменения в какой-либо субсфере быстро распространяются на всю сферу, и революция приобретает сферный характер. Субсферные революции – это характерная черта современных быстро меняющихся обществ, в которых лидирующую роль играют наука и экономика. Но в науке и экономике, как лидирующих и революционизирующих сферах современного общества, существуют свои быстро меняющиеся субсферы, которые оказывают революционизирующее влияние на соседние субсферы и сферу в целом.

 

В современной экономике такими локомотивными субсферами, «тащащими» вперед промышленность и способствующими прогрессу всего общества, выступает субсфера опытно-конструкторских разработок (ОКР), структурно входящая в сферу экономики. Субсферу ОКР часто объединяют с такой отраслью науки, как научные исследования (НИ), в единую субсферу, которая занимает пограничное место между сферами науки и экономики, а точнее включена в обе эти сферы. Объединенная субсфера научных исследований и опытно-конструкторских разработок или НИОКР в наше время находится на самом острие научно-технологического прогресса.

 

В современной культурной сфере, несмотря на ее не вполне революционное положение в структуре общества, под воздействием новаций в революционизирующих общество сферах также происходят революционные изменения. Начинаются эти мини-революции в субсферах – отдельных частях культурной сферы, таких как: кинематограф, театр, балет, литература, архитектура, музейное дело и т. д. Учитывая развитую коммуникационную среду современного общества, повышенную скорость распространения информации, взаимозависимость всех стран на планете, изменения, возникающие в одной из субсфер культуры, быстро распространяются на другие субсферы и культуру в целом, на все сферы общества. Например, революция импрессионистов в живописи как субсфере культуры быстро охватила другие жанры искусства, в том числе настенную живопись, скульптуру, литературу, производство набивных тканей, обоев, портьер, расписной посуды, модной одежды, дизайн помещений, рекламу и т. д. При этом изменения, происходившие во французской живописи, быстро распространились на другие страны и континенты.

 

3 Техносферный подход к анализу общества и роли, места и времени революций

Техносферный подход к анализу революционных изменений является сегодня наиболее распространенным и востребованным как современной наукой, так и современной экономикой.

 

Одним из ярких представителей этого подхода к исследованию революций является американский теоретик Элвин Тоффлер[1]. По Тоффлеру, общество состоит из следующих сфер:

– техносферы,

– социосферы,

– информационной сферы – инфосферы,

– властной сферы.

 

Ведущую роль в этой сферной системе играет техносфера, при этом в эпохи индустриализма и постиндустриализма ее ведущая роль существенно возрастает, так как техносфера не только производит, но и участвует в распределении жизненных благ, в техносфере зарождаются и развиваются наиболее существенные, революционные изменения, которые затем распространяются на социосферу, инфосферу, властную сферу, а также на психосферу (состояние психики и личные взаимоотношения живущих на Земле людей) и биосферу (все живое окружение людей, с которым непосредственно взаимодействует человеческое общество).

 

Зарождение и распространение изменений происходит с разной скоростью. Бывают периоды, когда изменения происходят и распространяются особенно быстро, вздымаясь, словно океанские волны, накатывающиеся на пологий берег. Волны, как все увеличивающееся число новаций, зарождающихся в техносфере общества и перетекающих в другие сферы, изменяют все сферы и все общество в целом – это и есть, по Тоффлеру, технологические революции.

 

Тоффлер считает, что развитие общества не является линейным процессом. Оно осуществляется путем обострения и разрешения социальных конфликтов. Периодическое чередование конфликтного и ламинарного течения общественной жизни образует волны, которые Тоффлер сравнивает с волнами океана, воздействующими на все суда, вовлекающими в процесс революционных изменений всех людей и общества в целом. Движущей силой всех изменений и новаций в обществе выступают технологические революции, которые и определяют сущность возникающей на их основе цивилизации.

 

В истории человеческого общества, по Тоффлеру, были три великие революции, кардинально преобразившие все сферы человеческой жизни и деятельности и окружающую общество природу.

 

Первая или аграрная технологическая революция началась 10 тыс. лет назад с овладения людьми в регионе Восточного Средиземноморья и Междуречья Тигра и Евфрата способом посадки злаков, в частности пшеницы, ржи и проса, которые произрастали там в диком состоянии. Это изменило образ жизни первых земледельцев с кочевого на оседлый, образ деятельности с собирательства случайно находимых злаков, плодов и кореньев, с охоты на случайно обнаруживаемых диких животных на выращивание урожая на определенных полях и домашнего скота в загонах по определенному плану. По времени происхождения (в период нового каменного века – неолита) эту сельскохозяйственную по сути революцию называют еще неолитической.

 

Неолитическая или аграрная революция позволила скачкообразно поднять производительность сельского труда, создавать запасы продуктов и сырья для производства одежды, обуви, предметов домашнего обихода. У людей появилась возможность строить постоянные жилища, создавать постоянные семьи, для повышения безопасности возводить стены вокруг поселений, создавать постоянные отряды профессиональных воинов, содержать профессиональных чиновников и жрецов, наконец, создать государство.

 

Итогом аграрной технологической революции с точки зрения развития человеческого общества явилась гигантская волна сельскохозяйственной цивилизации.

 

Вторая или индустриальная технологическая революция началась с промышленного переворота в Англии в середине XVII – начале XVIII века, в ходе которого кроме аграрного сформировался новый, намного более производительный индустриально-фабричный и индустриально-заводской тип производства, в результате которого началось не только производство отдельных высокопроизводительных машин, но создание целых поточных линий и автоматизированных систем, которые производили новые машины. Произошел новый скачок в производительности труда, в развитии массового производства и массового распределения товаров. Массовый характер деятельности и отдыха проник во все сферы общества, вызвав в них такие неоднозначные явления, как гигантизм и стандартизацию, которые, с одной стороны, двигали общество вперед к новому знанию и новому стилю жизни, с другой – создавали проблемы отчуждения и распада социальных связей, проблемы неравномерного распределения производимой продукции и социальной несправедливости. Результатом этой революции, по Тоффлеру, стала вторая гигантская волна, сформировавшая новую, индустриальную цивилизацию.

 

«Начиная с этого времени, – утверждает Тоффлер, – Первая волна утратила свою движущую силу, тогда как Вторая волна набирала мощь. Индустриальная цивилизация, производное этой Второй волны, стала доминировать на нашей планете, пока и она не дошла до своего гребня. Эта исторически последняя точка поворота достигла Соединённых Штатов в период, начавшийся примерно в 1955 году, – в том десятилетии, когда впервые количество “белых воротничков” и работников сферы обслуживания стало превышать число “синих воротничков”. Это было то самое десятилетие, которое стало свидетелем широкого внедрения компьютеров, доступных путешествий на реактивных самолётах, таблеток-контрацептивов и многих других высокозначимых нововведений. Именно в этом десятилетии Третья волна начала наращивать свои силы в Соединённых Штатах Америки. Впоследствии она достигла (в различные сроки) большинства других индустриальных стран, в том числе Великобритании, Франции, Швеции, Германии, Советского Союза и Японии. В наши дни все страны, обладающие высокими технологиями, страдают от коллизии между Третьей волной и устарелыми, отвердевшими экономикой и учреждениями Второй волны» [5, с. 40].

 

Третья или информационная технологическая революция началась во второй половине XX века с широкого распространения компьютеров, лазерной техники, биотехнологий, генной инженерии, информатики, электроники, теле- и видеокоммуникаций. На их основе возникает новая космическая техника, получающая энергию непосредственно от Солнца и позволяющая начать заселение других планет солнечной системы, новые транспортные системы, позволяющие связать самые удаленные районы Земли, перевозить гигантское количество грузов и пассажиров, передвигаться с неслыханными ранее скоростями, новое конструирование, производство новых «умных» машин, производящих, в свою очередь, еще более «умные» машины.

 

Именно в этих, вышеуказанных отраслях производство и потребление сегодня лавинообразно нарастает, образуя гигантскую Третью волну трансформаций. Главным двигателем этих революционных сдвигов становится информация, творчество и интеллектуальные технологии.

 

На смену пролетариату эпохи Второй волны появляется «когнитариат» – интеллектуальный работник, обладающий не только мастерством, но и информацией и новыми технологиями, позволяющими более эффективно работать, чем в индустриальную эпоху. С другой стороны, внедрение инновационных технологий позволяет сократить число занятых работников и ведет к увеличению безработицы. Кроме того, информационная технологическая революция, увеличивая отрыв стран Третьей волны от стран Второй и Первой волн, создает все увеличивающуюся пропасть в уровне развития и уровне жизни, на краях которой формируются мировой полюс богатства и мировой полюс бедности.

 

Третья волна Тоффлера – это и есть третья технологическая революция, состоящая из перемен и новаций, которые приобретают перманентный характер, разрушают отжившие структуры индустриального и сельскохозяйственного общества и формируют новые структуры нарождающегося из этой волны-революции, из этих разрушений и созиданий, из этих столкновений и перемешиваний, из этого хаотичного, турбулентного, не всегда предсказуемого процесса формирования нового постиндустриального общества.

 

Тоффлер отмечает: «Многие из сегодняшних перемен взаимозависимы и неслучайны. Например, разрушение малой семьи, глобальный энергетический кризис, распространение “культов” и кабельного телевидения, рост работы со скользящим графиком и соглашений о дополнительных льготах, появление сепаратистских движений на пространстве от Квебека до Корсики, – всё это может казаться лишь отдельными явлениями. Однако верна иная точка зрения. В действительности все эти явления представляют собой компоненты одного гораздо более крупного феномена – гибели индустриализма и роста новой цивилизации… Эта новая цивилизация столь глубоко революционна, что она бросает вызов всем нашим старым исходным установкам. Старые способы мышления, старые формулы, догмы и идеологии, несмотря на то, что в прошлом они процветали или были весьма полезными, уже не соответствуют больше фактам. Мир, который возникает с огромной скоростью из столкновения новых ценностей и технологий, новых геополитических отношений, новых стилей жизни и способов коммуникации, требует совершенно новых идей и аналогий, классификаций и понятий» [5, с. 20–22].

 

Третья гигантская волна, вызванная информационной технологической революцией, дала начало постиндустриальному и информационному обществу.

 

4 Революции в культурной сфере (субсфере ценностей) и ее значение в модернизации общества

По мнению других авторов, революционные сдвиги происходят не в технотронной, а в культурной сфере, точнее в субсфере ценностей, на которые ориентируются люди и, в первую очередь, молодежь. Кеннет Кенистон, например, утверждает, что значительная масса молодежи современных развитых стран стремится к «поиску мира, расположенного по ту сторону материализма, к отказу от карьеризма и стяжательства» [6, с. 128].

 

Рональд Инглхарт обращает внимание на революционный переход от ценностей модерна к ценностям постмодерна. Он убежден, что в постиндустриальном обществе «преобладающими становятся ценности постмодерна, неся с собой ряд разнообразных социетальных перемен, от равноправия женщин до демократических политических институтов и упадка государственно-социалистических режимов» [7, с. 6–23].

 

Революция ценностей в эпоху постмодерна по своему значению в жизни общества соизмерима с индустриальной революцией. Изменились не только общественные и экономические организации гражданского общества. Большие изменения происходят также в государственных структурах и политических партиях. Повсюду через механизм поколенных перемен проникают новые идеи, новые ценности, новые отношения и правила поведения. Общество постепенно, от поколения к поколению переходит от индустриальной и материалистической системы ценностей к постиндустриальной и постматериалистической. Современные, так называемые развитые общества, по мнению Инглхарта, как раз находятся в процессе такого перехода.

 

Как видим, у данной группы авторов сложилось убеждение, что источником современных революционных изменений выступает культурная сфера общества, а именно ее ценностная субсфера. Основным содержанием ценностно-структурного сдвига в ходе революции в сфере культуры, является переход от материалистических ценностей к ценностям постматериальным. Движущими силами этой ценностно-культурной революции является механизм межпоколенных изменений ценностей.

 

Следует подчеркнуть, что в обществах с авторитарной политической культурой постиндустриальные революции и принесенные ими изменения системы ценностей и индивидуального образа жизни в общем ведут к демократизации, но в обстановке повышения мобильности и спада в экономике – к неуверенности в завтрашнем дне и проявлениям ксенофобии, в демократических обществах – к развитию демократической культуры по пути развития политического и общественного участия.

 

5 Коммуникационные революции и сетевое общество

Важной субсферой современного общества стала коммуникация. Ален Турен среди всех сфер и субсфер по степени революционизирующего воздействия на общественные изменения выделяет сферу коммуникации. Поэтому современное общество, следующее за индустриальным, он называет коммуникационным, так как в его основе, определяющей направление его развития, находятся системы информации и коммуникации.

 

Если в индустриальную эру индивиды были вовлечены в «управляемые системы коллективной организации» только в сфере экономики и в меньшей мере – в социальной сфере (точнее – субсфере занятости), то в постиндустриальном, программированном обществе появились всеохватывающие, мобилизующие централизованные системы управления в самых различных сферах и субсферах: информационной, образовательной, научно-исследовательской, потребительской, здравоохранительной.

 

Эти системы могут создавать долгосрочные программы, программировать развитие всех сфер и субсфер общества. Постиндустриальное общество становится социумом, развивающимся по заранее составленным, научно обоснованным программам, постоянно корректируемым в связи с изменением внешних обстоятельств и состояний самого социума. Не следует думать, что постиндустриальное, программируемое общество идет по пути усиления государственного идеологического контроля, унификации социальных отношений и централизации принятия решений, по пути тоталитаризма. Программируемое общество не уменьшает, а, наоборот, существенно увеличивает возможности выбора, количество коммуникаций индивидов.

 

Если в индустриальном обществе основой политического процесса была идея справедливости или достижение общей удовлетворенности, то в постиндустриальном, программированном обществе такой основой станет идея счастья, «основанного на учете потребностей индивидов и социальных групп» [8, с. 410–430].

 

Другой не менее важной подструктурой современного общества становятся сети. Не только социальные сети, организованные по большей части для индивидуального общения, с которыми мы сталкиваемся ежедневно, но и сети в широком смысле, как необходимая часть общественной структуры, как узлы, сплетения и переплетения коммуникаций. Коммуникационные узлы и линии и выступают главными компонентами коммуникационных сетей.

 

Сети становятся не только необходимой структурой нового общества, они, по мнению Мануэля Кастельса, определяют формирующееся на наших глазах постиндустриальное, информационное общество. Сетевая структура общества представляет собой комплекс узловых пунктов, связанных коммуникациями. К этим пунктам относятся: рынки ценных бумаг, финансовые учреждения, сырьевые и производящие товары организации, государственные структуры, серые и преступные организации, занимающиеся отмыванием денег и т. д. Пункты или узлы этой глобальной финансово-экономической сети связаны линиями-коммуникациями: потоками финансов, ценных бумаг, товаров, рабочей силы, сырья, наркотиков и др. Сети национальные и интернациональные сливаются, в конце концов, в единую глобальную финансово-экономическую и информационно-коммуникативную сеть. У этой глобальной сети, в отличие от сетей национальных, нет правительства, она развивается по сетевым закономерностям. На национальные сети национальные правительства имеют лишь ограниченное влияние. Сети – это структуры, с одной стороны, очень гибкие и живучие, с другой – плохо поддающиеся управлению, особенно когда речь идет о прямом контроле и жестких командах.

 

Поэтому формирующееся сетевое общество выступает также в качестве фактора будущей весьма опасной перекройки всех властных отношений. Подсоединенные к сетям «рубильники» (например, когда речь идет о переходе под контроль финансовых структур той или иной империи средств массовой информации, влияющей на политические процессы) выступают в качестве орудий осуществления власти, доступных лишь избранным. Кто управляет таким рубильником, тот и обладает властью [см.: 9, с. 499–501].

 

6 Информационные революции и их роль в преобразовании современного общества

Еще одна группа авторов, исследуя черты постиндустриализма, делает упор на такой его быстро разрастающейся субсфере, как информация. Некоторые из них прямо называют следующее за индустриальным общество информационным.

 

Джон Нейсбит обнаружил среди главных тенденций современности такой мегатренд, как движение от индустриального общества к обществу, в основе которого лежит производство и распределение информации [см.: 10, с. 8–9].

 

В наши дни постиндустриальное общество вследствие развернувшейся информационной революции, то есть быстрых и коренных изменений в субсфере производства, классификации, хранения и распространения информатизации, которые оказывают существенное, порой определяющее влияние на развитие и трансформацию других сфер, все чаще называют информационным обществом. Как утверждает Питер Дракер, проследивший историю развития информационной субсферы, сегодняшняя информационная революция, вообще говоря, – четвертая информационная революция в истории человечества.

 

Первая информационная революция – это изобретение письменности, которое произошло в Месопотамии пять-шесть тысяч лет назад.

Вторая информационная революция произошла в результате изобретения рукописной книги в Китае, вероятно, около 1300 г. до н. э.

Третья информационная революция произошла после изобретения в Германии Иоганом Гутенбергом печатного пресса и наборного шрифта между 1450 и 1455 гг.

 

Резкий рост производительности труда печатников привел к существенному падению цен на печатные книги. Если до изобретения печатного станка рукописные книги были привилегией состоятельных людей, то с появлением большого количества типографий печатные книги стали доступными многим.

 

Революции в приеме, обработке, подаче и хранении информации всегда оказывали влияние на изменение социальной структуры общества. Третья информационная революция в печати, например, быстро создала инфраструктуру печатных станков и целых печатных цехов и типографий и сформировала новый класс специалистов-печатников. Одним из первых, кто наладил выпуск недорогих печатных книг хорошего качества большими, неслыханными до этого тиражами – до тысячи экземпляров, стал венецианский печатник Алдус Магнус (1449–1515). Кроме того, для расширения круга покупателей он организовал переводы книг с латыни на итальянский и начал издавать не только классику, но и современных авторов. Всего за годы своей активной деятельности Магнус издал более тысячи наименований книг. Похожая судьба сложилась у другого участника третьей информационной революции, голландца Кристофа Платтена (1520–1589), создавшего крупнейшую в Европе печатную кампанию, наладившую выпуск иллюстрированных книг массовыми тиражами [см.: 10, с. 239].

 

Но не всех рядовых печатников ждала судьба Магнуса и Платтена. Дальнейшее развитие печатного дела и большие прибыли привели к формированию социальной группы издателей – владельцев и организаторов печатного дела, сформировав также социальные группы наемных работников: наборщиков, переплетчиков, иллюстраторов, рабочих типографий. Отдельно сформировалась социальная группа авторов – креативных людей, регулярно издающих свои произведения за гонорар.

 

Революция в книгопечатании оказала влияние и на другие сферы и субсферы общества. В частности, в европейских странах были созданы новые университеты, рассчитанные не на теологические диспуты, а на изучение светских наук. Фактически была создана новая система образования. Именно книгопечатание стояло у начал протестантизма и сделало возможной реформацию церкви. Религиозные споры, которые имели место и до третьей информационной революции, благодаря последней переросли в религиозную революцию – Реформацию, ставшую важной эпохой развития человеческого общества. Не менее важно влияние третьей информационной революции, позволившей публикацию карт и лоций, описаний мореплаваний значительными тиражами, на развитие географии и мореплавания, знаменовавшее эпоху Великих географических открытий.

 

Четвертая информационная революция началась с изобретения компьютера. Кроме того, она имела одной из главных причин неудовлетворенность руководства крупных коммерческих фирм и государств поставляемыми им учетными данными бухгалтеров, статистов и чиновников. Требовалось не просто увеличение объема и скорости передачи данных, но новая концепция информации. Первой новой концепцией информации (в 1920-х гг.) стал учет экономических цепочек (economic-chain accounting), который позволил проследить издержки по всей экономической цепи от поставщика до конечного потребителя. Около 1980-х годов появился кооперационный учет (activity-bases accounting), с помощью которого можно было сосредоточиться не на снижении затрат, а на создании большей стоимости продукции [см.: 11, с. 227–229]. При этом все специалисты по информации стали использовать персональные компьютеры и программирование. Возникли целые информационные системы (ИС) и информационные технологии (ИТ). Появились новые возможности по сбору и организации данных для управления не только отдельными предприятиями и транснациональными корпорациями (ТНК), но и государствами и даже – через систему ООН, в какой-то мере – глобальными проблемами.

 

Четвертая информационная революция началась в экономической сфере, захватив затем и социальную сферу. Изменения в технологиях вызвали изменения в структуре образования. Уже сегодня во многих странах, в том числе в России, действует система образовательного туризма и система телевизионных образовательных программ. В здравоохранении четвертая информационная революция приведет к смещению акцентов с лечения болезней и борьбы с эпидемиями на профилактику заболеваний и поддержание физического и психического здоровья людей. Как выразился Дракер, в образовании и здравоохранении акцент в ИТ (информационные технологии) все больше будет смещаться от «Т» к «И» [см.: 11, с. 235].

 

Четвертая информационная революция, как и предыдущие, также изменила социальную структуру общества, сформировав несколько социальных групп людей, профессионально связанных с производством, продажей, эксплуатацией и обслуживанием новой техники: производителей электронно-вычислительной техники, программного обеспечения и других сопутствующих товаров, продавцов, программистов, ремонтников и т. п. Однако и здесь на лидирующие позиции вышли владельцы фирм, создатели все новых поколений компьютерной техники и организаторы ее массового производства и продажи. Таким образом, массовое использование компьютеров в производстве и в быту не только изменило социальную структуру общества, но и оказало влияние на повседневную жизнь широких масс.

 

В наше время четвертая информационная революция кроме экономической и социальной распространяется и на все другие сферы общества: политическую, культурную, военную и такие важные субсферы, как финансовая, субсферы отдыха и развлечений, туризма, спорта и т. п. [см.: 12, с. 91–92].

 

Революционный энтузиазм, основанный на реальной возможности осуществления революций, учитывая огромный перевес революционных сил над контрреволюционными, быстрой смене власти и радикальной ломке социальных и политических институтов, характерный для индустриальной эры, в постиндустриальном обществе существенно уменьшился. Но это не означает, что революции как радикальные формы перестройки общественной жизни совершенно ушли из политического процесса. Революции в постиндустриальном обществе изменили формы проявления, снизили радикализм, перешли из социально-политической в другие сферы и субсферы общества – такие, как технологическая, культурная, коммуникационная и информационная.

 

Список литературы

1. Маркс К. Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г. // К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Том 7. – М. Госполитиздат, 1956. – С. 5–110.

2. Дюркгейм Э. Самоубийство: Социологический этюд. – М.: Мысль, 1994. – 399 с.

3. Берк Э. Размышления о революции во Франции. – М.: Рудомино, 1993. – 144 с.

4. Местр Ж. де. Рассуждения о Франции. – М.: РОССПЭН, 1997. – 387 с.

5. Тоффлер Э. Третья волна. – М.: Издательство АСТ, 1999. – 784 c.

6. Keniston K. Youth and Dissent: The Rise of a New Opposition. – New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1971. – 403 р.

7. Инглхарт Р. Постмодерн: меняющиеся ценности и изменяющиеся общества // Полис. –1997. – № 4. – С. 6–23.

8. Турен А. От обмена к коммуникации: рождение программированного общества // Новая технократическая волна на Западе. – М.: Прогресс, 1986. – С. 410–430.

9. Кастельс М. Становление общества сетевых структур // Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология. – М.: Academia, 1999. – С. 494–505.

10. Нейсбит Д. Мегатренды. – М.: ACT, Ермак, 2003. – 380 с.

11. Дракер П. Следующая информационная революция // Информационное общество: экономика, власть, культура. Хрестоматия: в 2-х т. Т. 1. – Новосибирск: НГТУ, 2004. – С. 227–238.

12. Исаев Б. А. Понятие и типология политических режимов // Социально-гуманитарные знания. – 2009. – № 3. – С. 88–97.

 

References

1. Marx K. The Class Struggles in France, 1848 to 1850 [Klassovaya borba vo Frantsii s 1848 po 1850 g.]. K. Marx, F. Engels. Sochineniya. Tom 7 (K. Marx, F. Engels. Works. Vol. 7). Moscow: Gospolitizdat, 1956, pp. 5–110.

2. Durkheim E. Suicide: a Study in Sociology [Samoubiystvo: Sotsiologicheskiy etyud]. Moscow: Mysl, 1994, 399 p.

3. Burke E. Reflections on the Revolution in France [Razmyshleniya o revolyutsii vo Frantsii]. Moscow: Rudomino, 1993, 144 p.

4. Mestre J. de. Considerations on France [Rassuzhdeniya o Frantsii]. Moscow: ROSSPEN, 1997, 387 p.

5. Toffler A. The Third Wave [Tretya volna]. Moscow: Izdatelstvo AST, 1999, 784 p.

6. Keniston K. Youth and Dissent: The Rise of a New Opposition. New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1971, 403 p.

7. Inglehart R. Postmodern: Changing Values and Changing Societies [Postmodern: menyayuschiesya tsennosti i izmenyayuschiesya obschestva]. Polis (Polis. Political Studies), 1997, № 4, pp. 6–23.

8. Touraine A. From Exchange to Communication: The Birth of Programming Society [Ot obmena k kommunikatsii: rozhdenie programmirovannogo obschestva]. Novaya tekhnokraticheskaya volna na Zapade (New Technocratic Wave in the West). Moscow: Progress, 1986, pp. 410–430.

9. Castells M. The Formation of a Society of Network Structures [Stanovlenie obschestva setevykh struktur]. Novaya postindustrialnaya volna na Zapade. Antologiya (New Post-Industrial Wave in the West. Anthology). Moscow: Academia, 1999, pp. 494–505.

10. Naisbitt J. Megatrends [Megatrendy]. Moscow: Izdatelstvo AST; Ermak, 2003, 380 p.

11. Drucker P. Next Information Revolution [Sleduyuschaya informatsionnaya revolyutsiya]. Informatsionnoe obschestvo: ekonomika, vlast, kultura. Khrestomatiya: v 2 t. T. 1 (Information Society: Economy, Power, Culture. Reader. In 2 vol. Vol. 1). Novosibirsk: NGTU, 2004, pp. 227–238.

12. Isaev B. A. The Concept and Typology of Political Regimes [Ponyatie i tipologiya politicheskikh rezhimov]. Sotsialno-gumanitarnye znaniya (Social and Humanitarian Knowledge), 2009, № 3, pp. 88–97.



[1] Его теория технологических революций изложена в работах «Шок будущего» (1972), «Третья волна» (1980), «Метаморфозы власти» (1990) и других книгах, ставшими мировыми бестселлерами.

 
Ссылка на статью:
Исаев Б. А. Роль, место и время революций в постиндустриальном обществе // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 2. – С. 12–26. URL: http://fikio.ru/?p=3984.

 
© Б. А. Исаев, 2020.

УДК: 504.03; 502.313

 

Васильева Вера Николаевна – Мурманский арктический государственный университет, кафедра философии, социальных наук и права социального обеспечения, доктор социологических наук, профессор, Мурманск, Россия.

Email: Vasilevavn99@mail.ru

Лобченко Людмила Николаевна – Мурманский арктический государственный университет, кафедра теории государства и права, кандидат исторических наук, доцент, Мурманск. Россия.

Email: l.lobchenko@mail.ru

Авторское резюме

Состояние вопроса: В современных условиях под воздействием нерационально организованной человеческой деятельности нарушилось естественное равновесие природных циклов, восстановить которое известными сейчас методами невозможно, что обусловливает необходимость использования дополнительных ресурсов для поиска новых технологий. Специалисты разного профиля, в том числе и обществоведы, уделяют внимание как разработке программ оптимизации природопользования, так и поиску новых теоретических подходов к вопросам взаимодействия общества и природы.

Теоретическим основанием рационального природопользования могут стать передовые идеи основоположников русского антропокосмизма, обосновывавших возможность увеличения меры разумности человека во взаимодействии с природой посредством объединения усилий человечества и обеспечения сплоченности общества на основе общезначимой для всех людей идеи.

Результаты: Идеи антропокосмистов относительно будущего человечества, будучи интериоризированными, могут стать платформой как для перестройки общественного сознания, так и для оптимизации природоохранных практик и процесса природопользования. Среди этих фундаментальных идей особое место занимает обоснование целостного восприятия мира человеком (В. И. Вернадский), не позволяющее бездумно относиться к природе и ее преобразованиям в процессе антропогенного вмешательства. Деятельность человека по преобразованию биосферы должна осуществляться с учетом законов эволюции и интересов ныне живущих и будущих поколений людей. Только в этом случае она будет фактором, способствующим переходу к стадии ноосферного развития.

Размышляя о будущем человечества, представители антропокосмизма акцентировали внимание на необходимости развития нравственного отношения к природе у каждого человека. Основным источником формирования нового нравственного отношения человечества к окружающей природной среде антропокосмисты считали сплоченность всех людей во имя интересов будущего.

Выводы: Формирование позитивно-активных природоохранных установок у всех членов социума становится возможным только на основе развития должного уровня экологической культуры у представителей всех социальных групп российского и мирового сообщества. Обеспечить необходимый уровень экологической культуры и экологической грамотности населения можно путем направленного экологического воспитания, теоретическим фундаментом которого могут стать идеи антропокосмистов, считавших, что перспективы развития общества и природы зависят от воплощения в жизнь всеобщей нравственности.

 

Ключевые слова: антропокосмизм; биосфера; ноосфера; ноосферология; проект «безусловной нравственности»; эволюционирование; экоориентированность.

 

Russian Anthropocosmism as Theoretical Foundation for Solving Socio-Ecological Problems

 

Vasilieva Vera Nikolaevna – Murmansk Arctic State University, Department of Philosophy, Social Sciences and Social Security Law, Doctor of Sociology, Professor, Murmansk, Russia.

Email: Vasilevavn99@mail.ru

Lobchenko Lyudmila Nikolaevna – Murmansk Arctic State University, Department of Theory of State and Law, PhD (History), Associate Professor, Murmansk, Russia.

Email: l.lobchenko@mail.ru

Abstract

Background: Nowadays, under the influence of irrationally organized human activity, the balance of natural cycles has been violated and cannot be restored by known methods. This necessitates the search and use of additional resources. Professionals in various fields, including social scientists, pay attention to both the development of environmental management optimization programs and the search for new theoretical approaches to the issues of interaction between society and nature.

Advanced ideas of the founders of Russian anthropocosmism can be the theoretical foundation of rational nature management. They raised the possibility of increasing the level of human rationality in interaction with nature by combining the efforts of humankind and ensuring social cohesion based on the idea which is universally valid for all people.

Results: The internalized ideas of anthropocosmists regarding the future of humankind can become a basis for restructuring public consciousness and optimizing environmental practices and the process of nature management. Among these fundamental ideas, the substantiation of a holistic perception of the world by humans (V. I. Vernadsky) occupies a particular place, which does not allow people to treat nature thoughtlessly, disregarding its transformations in the process of anthropogenic activity. Human activities to transform the biosphere should be implemented taking into account the laws of evolution and the interests of present and future generations. Only in this case will it be a factor contributing to the transition to the stage of noospheric development.

Reflecting on the future of humankind, representatives of anthropocosmism focused on the need to develop a moral attitude to nature in every person. Anthropocosmists considers all people’ unity in the interests of the future to be the main source of the formation of a new moral humankind attitude to the natural environment.

Conclusion: The formation of positively active environmental attitudes for all members of society becomes possible. The development of the proper level of environmental culture among representatives of all social groups of the Russian and world community is its basis. The necessary level of ecological culture and ecological literacy of the population can be reached through special environmental education, the theoretical foundation of which can be the ideas of anthropocosmists who believe that the prospects for the development of society and nature depend on the implementation of universal morality.

 

Keywords: anthropocosmism; biosphere; noosphere; noospherology; “unconditional morality” project; evolution; eco-orientation.

 

Для современного обществознания огромное значение имеет исследование теоретического наследия мыслителей прошлого, определивших подходы к изучению и решению многих проблем современности. Теоретическим фундаментом решения вопросов рационализации социоприродного взаимодействия, безусловно, являются работы русских антропокосмистов (Н. Ф. Фёдорова, К. Э. Циолковского, А. Л. Чижевского, В. И. Вернадского), обосновавших актуальность поддержания равновесия в окружающей природной среде и неразрывную взаимосвязь судьбы человечества и освоения космического пространства.

 

Специалисты в области социальной экологии, осмысливая роль русского антропокосмизма в становлении и развитии экологического мировоззрения человека, выделяют в русском космизме три основополагающих проблемы:

– космическая тема, которая, по мнению Ю. Н. Пахомова, является «философским базисом космизма» [7, с. 8–9];

– глобально-экологическая тема, рассматривающая различные аспекты и проблемы взаимодействия с окружающей средой и сохранение жизни на Земле;

– социально-этическая проблематика, отражающая связь биосферных процессов с динамикой человеческого сознания, органически соединяющая тему космоса с глобально-экологическими вопросами.

 

Следует отметить, что русские антропокосмисты были первыми в истории мировой науки учеными, которые поставили под сомнение рациональность идей антропоцентризма и стали продвигать идею целесообразности объединения людей, аргументируя это соображениями социоприродного благополучия.

 

Все антропокосмисты, размышляя о перспективах развития социоприродного взаимодействия, связывали их с необходимостью рационализации взаимоотношений человека и природы. Основой рассуждений Н. Ф. Фёдорова по этому вопросу является необычное для его времени убеждение в том, что природа, как и человек, обладает сознанием, раскрывающимся во взаимодействии с разумом человека.

 

Представители современной обществоведческой науки справедливо считают, что концепция Н. Ф. Фёдорова отличается наиболее глубоким и обширным философско-мировоззренческим содержанием, а, следовательно, обладает основополагающим методологическим значением для разработки идей оптимизации социоприродного взаимодействия.

 

Н. Ф. Фёдоров, как и все его последователи, связывает перспективы развития системы «общество – природа» с качественным преобразованием социоприродных взаимоотношений посредством постепенного привнесения в окружающую природу человеческого разума. В русле этой теоретически значимой идеи Фёдоров высказал необычайно прогрессивную для его времени мысль о развитии разума человека посредством осознания им своей неразрывной зависимости от природных сил и процессов. Н. Ф. Фёдоров утверждал, что природа, как и человек, наделена сознанием, наличие которого диктует необходимость рационального управления природными силами. Если человек не будет взвешенно подходить к вопросу организации своих взаимоотношений с природой, то это может, как сказали бы сегодня, стать предпосылкой нарастания социоприродных рисков. Фёдоров же, будучи человеком своей эпохи, говорит о том, что природа в условиях отсутствия рациональности во взаимоотношениях социоприродного взаимодействия может превратиться в силу, враждебную по отношению к человеку и обществу. Обоснование разумности природной среды и наличия в ней разумных составляющих является основанием рассуждений Фёдорова об увеличении уровня рациональности в процессе развития отношений между обществом и природой. Человек, исследуя закономерности природных процессов и наращивая ресурсы для управления ими и социумом, способствует этим дальнейшему осознанию природой самое себя в человеке. Таким образом, согласно идее Фёдорова, разумность преобразуемой обществом природы проявляется и активизируется путем увеличения уровня рационализации взаимодействия человека с нею.

 

Суть основной идеи Фёдорова о развитии взаимоотношений общества и природы состоит в том, что последняя, увеличивая степень осознания самой себя человеком, «достигает… такого состояния, достигнув которого, она уже ничего разрушать не будет…» [9, с. 480]. Общество, следовательно, является той разумной частью природы, которая, обладая сознанием, осознает и осмысливает себя и окружающую природу.

 

Фёдоров считает, что развитие разумности природы через увеличение уровня осознания социума является объективным процессом, не зависящим от нашего желания. Разумная составляющая природы стремится к такому состоянию, когда общество само управляет ее процессами, стремясь достичь оптимума во взаимоотношениях с ней. Таким образом, социальная регуляция природы является продолжением эволюции ее собственной разумности в человеке, следовательно, оказывается выражением свойственных природе законов и закономерностей.

 

Как уже говорилось выше, по Фёдорову, продуктивное управление природными процессами может быть достигнуто за счет объединения сил человечества, направленных на преодоление «гнета природы». Уменьшение зависимости от природных сил должно стать «общим делом» объединенного человечества, в реализации которого должен быть заинтересован каждый член социума. Только сплоченное общество, мобилизовав ресурсы людей, может преодолеть свойственный каждому человеку страх перед природными силами. Сплоченность общества может быть достигнута в процессе интериоризации каждым сознательным членом общества моральных норм и идей рационализации управления природными силами.

 

Процесс внедрения нравственных норм в практику природопользования, необходимость которого утверждал основоположник антропокосмизма, в настоящее время, по-видимому, находится на начальной стадии осознания передовой общественностью потребности в нравственном отношении к природе. По мнению В. С. Стёпина, «сегодня предпринимаются попытки расширить понимание категорического императива, применяя его не только к сфере нравственных отношений людей, но и в отношении человека к живой природе» [8, с. 20].

 

Н. Ф. Фёдоров предполагал, что освоенные нормы морали, становясь движущей силой человеческих побуждений, сохранят способность к регуляции человеческих действий и поступков при любых изменениях социальных обстоятельств, независимо от преобразуемых социальных условий, от проявлений сиюминутных интересов и потребительских установок отдельных индивидов. В связи с данным подходом Фёдоров назвал свою концепцию общественного развития проектом «безусловной нравственности».

 

Несмотря на то, что по сравнению с настоящим временем антропогенные нагрузки на природу во времена Фёдорова не были столь велики, основоположник антропокосмизма смог предсказать, чем может обернуться развитие индустриальной цивилизации, пронизанной идеалами потребительской психологии. Он писал, что развитие, связанное с целями удовлетворения не всегда разумных потребностей, основано на эксплуатации природы и людей. Фёдоров был убежден в том, что каторжный труд человека имеет и всегда будет иметь место при любом общественном порядке. Выход из этой неблагоприятной для человека ситуации Фёдоров связывал с повышением уровня регуляции природы обществом.

 

Таким образом, по мнению основоположника антропокоcмизма, условия жизни и труда человека определяются не только характером общественного строя, но и влиянием отношений общества с окружающей природной средой. Когда человек научится регулировать метеорологические процессы, использовать энергию Солнца, сможет заменить добычу полезных ископаемых извлечением «движущих сил непосредственно из атмосферных токов», то этим он сможет существенно уменьшить эксплуатирующие нагрузки каторжного труда. Управление природными процессами в перспективе призвано стать основанием возможности осуществления общего дела, ориентированного, по мнению Фёдорова, на более значимые цели. Конечной целью «общего дела», результативность которого зависит от уровня сплоченности человечества, является полная победа над «умерщвляющей силой» [9, с. 482], то есть возможность воскрешения прошлых поколений, реализация которой может быть достигнута на основе познания сил и законов природы. Сауткин А., рассматривая предложенную Фёдоровым концепцию воскрешения предков как «перспективу для трансгуманистических концепций» [11, с. 67], пишет, что идея преодоления смерти Фёдорова, сочетающая христианские представления с научным позитивистским подходом, привела «мыслителя к утверждению о возможности и даже необходимости достижения практического бессмертия человека… реального воскрешения… умерших ранее» [11, с. 71]. В преодолении смерти и страха перед нею Фёдоров видит перспективную задачу для человечества.

 

Итак, Фёдоров, предполагая, что человечество сможет преодолеть неизбежность смерти посредством воскрешения предков, утверждал, что это будет не только способствовать исчезновению страха перед природными силами, но и обусловливать реальность перспектив заселения космоса.

 

Зарубежный исследователь творчества Н. Ф. Фёдорова, Джордж М. Янг, связывая цели «общей задачи» Фёдорова с преобразованиями человечества и космоса, ссылаясь на Фёдорова, пишет, что «наши возможные потомки и воскрешенные личности могут отличаться от того, как мы выглядим сегодня», как современный человек отличается от «предчеловеческих предков». Рассуждая о последствиях возможных трансмутаций, Дж. М. Янг считает, что они станут «тотальной метаморфозой», вызванной медленными, «не внезапными, но радикальными изменениями, как и любые следствия предыдущего эволюционного развития». По мнению Янга, «…самое важное в трансмутации Фёдорова, так это то, что мы будем и трансмутаторами, и трансмутантами» [12, c. 80].

 

Если перспективы трансмутаций сегодня выглядят достаточно абстрактно, то перспективы освоения космоса постепенно становятся реальностью. Очередным шагом реализации идей Фёдорова, по-видимому, можно считать создание цифрового сообщества Асгардия, формирующегося по инициативе предпринимателя и филантропа И. Р. Ашурбейли [см.: 1]. Инициативу нашего соотечественника поддержала В. В. Терешкова, которая видит в Асгардии первое космическое государство, призванное, научив людей слушать и понимать друг друга, способствовать преодолению недоверия и непонимания в их взаимоотношениях, а также содействовать реализации намерений беречь свою планету и защищать ее в составе передового отряда человечества, участвующего в строительстве социума Будущего.

 

Создание Асгардии, по-видимому, можно также интерпретировать как зарождение новой морали будущего человечества, перспективы возникновения которой Фёдоров связывал с осознанием людьми отсутствия гармонии во взаимодействии с природой. Преодоление «гнета природы», по Фёдорову, станет импульсом для зарождения новых нравственных норм, на основе которых произойдут глубинные изменения в сознании человека. Его прогноз в отношении влияния нравственных норм на осознание необходимости изменения отношения к природе начинает постепенно сбываться, о чем писал В. С. Стёпин: «Идеи новой этики и новые ценностные установки, связанные с современными тенденциями научно-технологического развития, выступают предпосылками новых стратегий деятельности и нового понимания природы» [8, с. 21].

 

По предположению Фёдорова, потребность в нравственном отношении к природе начнет осознаваться людьми в том случае, если произойдет событие глобально-экологического масштаба, которое, затронув интересы каждого, станет стимулом к всеобщему единению. Без объединения всех людей проект воскрешения «отцов» «сынами», то есть живыми поколениями человечества, способными управлять природой, не сможет быть реализован.

 

Итак, согласно основополагающим идеям Фёдорова, природные процессы, отражаясь в сознании человека, развиваются в направлении увеличения меры рационального в социоприродном взаимодействии. Следовательно, разумная регуляция природной среды обусловлена ее собственным развитием и является проявлением имманентного ей стремления человечества к объединению и преодолению зависимости от природы.

 

Если Фёдоров связывал перспективы заселения космоса с деятельностью объединенного человечества, воскресившего своих предков, то другой видный представитель антропокосмизма, К. Э. Циолковский, связывал этот процесс с деятельностью высших существ, которые, будучи более совершенными по сравнению с людьми, имеют значительно больше свободы и возможностей для самореализации.

 

Рассматривая космос как беспредельную физическую среду, являющуюся вместилищем материи и энергии, Циолковский, которого по праву считают основоположником теории космонавтики, видел в нем сферу приложения творческих сил будущих поколений человечества, которые под влиянием высших существ реализуют «абсолютную волю Вселенной».

 

Абсолютная воля Вселенной, согласованная с волей высших существ, есть стремление к развитию, совершенству, распространению разумности на окружающее космическое пространство. По мнению Циолковского, в космосе изначально имеют место лишь добро и благо, стремление к которым является причиной развития всей космической системы, в том числе и планеты Земля. Поэтому смиренное уважение в отношении изначальной причины космоса является проявлением необходимого благоразумия и рассудительности. Обосновывая необходимость «смирения перед Причиной», ученый рассматривает ее в качестве источника трепетного отношения людей к «таинственным», не имеющим обоснованных объяснений, явлениям.

 

Циолковский, как и Н. Ф. Фёдоров, предполагал возможность существования других разумных миров, о которых современной науке еще не известно. Кроме того, Циолковский предполагал, что среди людей находятся невидимые для них существа, оказывающие влияние на их жизнедеятельность. Присутствие этих существ, как считал ученый, подтверждается необъяснимыми и таинственными феноменами, очевидцем которых был он сам. Допущение Циолковским существования иных миров позволяет предположить, что процессы жизнедеятельности на Земле зависят не только от проявлений индивидуальной и общественной воли людей, но и от постоянного воздействия невидимых существ и проявлений воли Вселенной.

 

Вслед за Фёдоровым Циолковский обосновывает положение, согласно которому социальное и нравственное объединение человечества является предпосылкой осознания зависимости человеческой жизнедеятельности от воздействий других разумных существ и абсолютной воли Вселенной. Начальным этапом этого объединительного процесса станет формирование объединенного правительства для управления развитием человечества, призванного объединить все население Земли [см.: 10, с. 6]. Следующим этапом расширения единства станет включение в сферу управления территорий заселенных планет, которыми также будет управлять избранный совет. Такое поэтапное объединение является, по Циолковскому, не только выражением Абсолютной воли, но и важным этапом преодоления страданий и зла в объединенном космическом пространстве, в условиях которого разумные существа станут жить и развиваться согласованно.

 

В отличие от концептуально-философских изысканий Н. Ф. Фёдорова и К. Э. Циолковского, учение А. Л. Чижевского характеризуется естественнонаучной направленностью, что позволяет считать его самого выдающимся представителем биофизики, основоположником гелиобиологии, одним из родоначальников космической биологии, разработчиком теории гелиотараксии.

 

Развивая теорию зависимости земной жизни от космических процессов, А. Л. Чижевский обосновал вывод, что на все проявления человеческой деятельности (интеллектуальной, эмоционально-психической, социальной и пр.) оказывают влияние процессы, протекающие в окружающем космическом пространстве. Он исходил из того, что излучения, идущие от Солнца, находящегося на небольшом расстоянии от Земли, оказывают наиболее существенное воздействие на развитие земных процессов и жизнедеятельность людей. Чижевский считал Солнце единственным источником энергии для всех форм земной жизни, включая естественную эволюцию живых организмов и производственную деятельность.

 

Поэтому Чижевский связывал цель научной деятельности с познанием закономерностей воздействия солнечной активности на поведение людей и течение социальных процессов. Он считал, что научные исследования, позволив выявить закономерности во всех проявлениях органического и неорганического мира, позволят свести их в общую универсальную теорию эволюции человечества.

 

В процессе разработки теории о зависимости земной жизни от космических процессов Чижевский систематизировал данные о проявлениях солнечной активности, о влиянии этих явлений на исторические события. Таким образом, в своей теории ученый применил законы природы для объяснения социальных фактов. Согласно Чижевскому, история общества является результатом постоянного взаимодействия между человеком и природой.

 

Согласно Чижевскому, электромагнитные колебания на Солнце являются фактором, влияющим на сплоченность людей и общественные умонастроения. Ученый пришел к выводу, что увеличение солнечной активности повышает социальную напряженность, стимулирует рост человеческой активности во всех ее проявлениях, что позволяет предположить существование неразрывных связей между историей человечества и космическими процессами. Данное положение стало основанием для разработки целостной концепции, раскрывающей специфику взаимодействия космических явлений и событий в земной жизни.

 

Следует отметить, что идея о зависимости человеческой истории от астрофизических факторов была сформулирована Чижевским еще при жизни Циолковского. В одной из его ранних работ («Астрономия, физиология и история»), изданной в 1921 году, выявлялась зависимость исторических событий от солнечных процессов. В более поздней работе Чижевского «Земное эхо солнечных бурь» (1973 год) обосновывалось воздействие физико-химических процессов на Солнце на земную жизнь (войны, революции, эпидемии, миграция народов и др.). Циолковский, познакомившись с трудами А. Л. Чижевского, увидел в идеях молодого ученого «создание новой сферы человеческого разума».

 

Предположение Чижевского о влиянии солнечной энергии на формирование личностных качеств позволило выявить значение солнечной энергии для реализации потенциальных способностей человека, развития его интеллекта, стимулирования социальной активности, и, следовательно, развития культуры.

 

Чижевский, обосновывая влияние солнечного излучения на переход потенциальной нервной энергии больших масс людей в кинетическую, утверждал, что энергия Солнца, достигнув Земли, стимулирует потребность людей в снятии напряжения и обеспечении релаксации на основе двигательной активности. При наличии значимой идеи и общих целей, способных объединить и сплотить людей, спонтанно возрастающая нервная возбудимость и импульсивная раздраженность масс провоцируют массовые социальные движения, способные изменить общий социокультурный фон. Если в обществе нет сплачивающих идей для объединения и организации больших социальных групп, то активное влияние солнечных потоков на людей, согласно Чижевскому, приводит к росту аномальности индивидуального и группового поведения (хулиганство, преступность, экзальтации, коллективная истерия).

 

Таким образом, по мнению А. Л. Чижевского, все виды социальной деятельности, включая мыслительные, поведенческие и массовые процессы, происходящие в обществе, обусловлены солнечной энергией, которая стимулирует реализацию потенциально заложенных в человеке духовных качеств и социальной активности, являющихся основанием социокультурной динамики.

 

Для подтверждения обусловленности социальной жизнедеятельности распределением электромагнитных сил по поверхности планеты Чижевский систематизировал информацию об исторических событиях, произошедших в жизни многих государств, за 2414 лет, а также данные о пятнах на Солнце с 1610 года. «Наложение» результатов этих двух крупномасштабных исследований позволило выяснить, что всплески социокультурной динамики совпадали во времени с колебаниями физико-химических процессов, протекавших на Солнце.

 

Рассматривая крупные исторические события, связанные с деятельностью народных масс, ученый сделал вывод о цикличности всемирно-исторического процесса и его совпадении с периодами солнечной активности. Причем исторический цикл в среднем равен по своей продолжительности солнечному, то есть 11 годам. Это позволило Чижевскому сделать вывод о совпадении периодов концентрации исторических массовых событий с периодами максимумов солнечной активности, рассматривать историческое развитие как равнодействующую социальных и космических сил, обосновать необходимость глубочайшего и всестороннего изучения закономерностей влияния космоса на земные процессы с целью их последующего разумного использования.

 

Все ранние антропокосмисты (Н. Ф. Фёдоров, К. Э. Циолковский, А. Л. Чижевский), соединяя перспективы развития человеческого общества с рационализацией социоприродного взаимодействия, связывали их с развитием нравственного отношения к природе и потребностью в увеличении объема знаний о природных процессах и месте человека в космосе.

 

Руководствуясь перспективными идеями основоположников антропокосмизма, условием их реализации В. И. Вернадский считал осознание человеком того, какой должна быть его жизнь, какими должны быть ее условия, на каких ценностях она должна базироваться и на каких принципах должны основываться совершаемые им действия по отношению к природному или социальному окружению.

 

В. И. Вернадский так же, как и А. Л. Чижевский, в своем мировоззрении стремился к органическому соединению естествознания и обществознания. Он, будучи основоположником геохимии, биогеохимии, радиогеологии и учения о биосфере и ноосфере, является ярчайшим представителем естественнонаучного направления в антропокосмизме. Он ввел в научный оборот понятие «живое вещество», которое является аналогом понятия «биосфера», используемого в науке еще с XVIII века. Вернадский определял биосферу как целостную оболочку Земли, заселенную жизнью и качественно преобразованную ею [см.: 3, с. 57, 63].

 

Осознавая постоянно возрастающие возможности человеческого разума, посредством которых человек способен осушать моря, передвигать горы, изменять русла рек и т. д., Вернадский ввел в научный оборот понятие «ноосфера» (сфера разума). Данное понятие стало фундаментальным для его работы «Научная мысль как планетное явление» и ряда других публикаций.

 

В. И. Вернадский, развивая концепцию ноосферы, утверждал, что составной частью всех запасов энергии на нашей планете является физическая и духовная сила людей, то есть человек является определенным источником энергии, входящей в энергетический потенциал всей планеты. По мнению основоположника учения о ноосфере, антропогенная деятельность современного человека по своему воздействию на природу сравнима с геофизическими силами Земли. Современный человек обладает объемом энергии, достаточным для создания условий перехода биосферы Земли в новую стадию ее эволюции – стадию ноосферы.

 

Ноосфера, будучи определенной ступенью в развитии окружающей природной среды, представляет собой преобразованную человеческой жизнедеятельностью биосферу. При этом «ноосфера… обладает некой более сложной, интегральной природой, не сводимой к физическим, химическим, биологическим и социальным процессам в чистом виде» [6, с. 9]. Переход биосферы на стадию ноосферного развития является закономерным и необратимым, так как обусловлен законами эволюционирования мыслящей оболочки Земли. Ноосферу Вернадский рассматривает как процесс, как постоянное расширение мыслящей оболочки Земли посредством совершенствования разума и увеличения масштабов разумной деятельности человека.

 

Переход биосферы на стадию ноосферы возможен при условии подключения к процессу эволюции силы человеческой мысли (в первую очередь научной) и активной осмысленной деятельности. Называя мысль геологической и энергетической силой, Вернадский имеет в виду те грандиозные изменения в окружающей среде, которые влечет за собой осознанная человеческая деятельность, опирающаяся на научные и технические достижения.

 

Стадия включения Земли в сферу «мыслящей оболочки» наступает лишь на определенном этапе развития мыслительной деятельности человека. Ноосфера, по мнению Вернадского, только начинает формироваться. С этой идеей Вернадского перекликается мнение Н. В. Мотрошиловой, которая полагает, что в настоящее время появились пока еще слабые ростки «…нового экологического сознания, требующего не только выработки, но и массового соблюдения принципов экологической цивилизованности в каждом шаге человеческой жизнедеятельности» [4, с. 28].

 

Вернадский, анализируя реальное состояние мыслящей оболочки Земли, тревожился, что перспективам ее развития угрожает использование научно-технических открытий в разрушительных целях. В статье «Война и прогресс науки» ученый с тревогой и настойчивостью писал о нравственной ответственности ученых за использование научных открытий. Стремление предотвратить возможность нежелательных последствий внедрения научных открытий, которые тревожили Вернадского, способствовало зарождению новых тенденций в развитии современной науки. В. С. Стёпин, анализируя эти тенденции, констатирует следующее: «Современная наука при изучении сложных, человекоразмерных систем соединяет поиск истины с расширением этических регулятивов научного поиска» [8, с. 21]. Данные тенденции развития научного знания воплощают прогноз Вернадского о том, что деятельность ученых, являющихся наиболее передовыми представителями человечества, отражает лучшие интеллектуальные и моральные качества, новые идеи и взгляды.

 

Таким образом, основоположник ноосферологии считал, что именно научная мысль является главным фактором перехода биосферы на стадию ноосферы. Биосфера, вовлеченная на этапе перехода в сферу рационально организованной человеческой деятельности, активно преображается под влиянием внедряемых научных открытий. При этом, как считает В. И. Вернадский, «программа» постепенного перехода к ноосферному развитию заложена в самой биосфере, следовательно, она сама способствует этой эволюции.

 

Переход планеты на стадию развития «разумной оболочки» Вернадский считал таким же неизбежным и естественным, как и появление жизни на Земле. Возникновение ноосферы является проявлением закономерного, непрерывного эволюционного развития. При этом человек, по мнению Вернадского, не венец творения, а лишь очередная ступень совершенствования живых организмов. Эволюция видов, в ходе которой постепенно изменяется их влияние на окружающую среду, происходит естественным образом, стимулируя эволюцию самой биосферы.

 

Такой же естественный характер носит и развитие разумной деятельности и, следовательно, науки. Вернадский считает, что научное знание не должно приводить к результатам, противоречащим процессу наращивания масштабов рациональности. Развитие науки, способствуя эволюционированию биосферы, отражает естественные геологические законы, в соответствии с которыми развитие биосферы Земли и разумной деятельности человечества стимулируют их взаимное преображение.

 

Наука и научная деятельность, направленные на изменение биосферы Земли, по убеждению Вернадского, являются «природным явлением». Он аргументирует это тем, что возникновение и развитие науки обусловлено развитием человеческой деятельности. Человек, будучи вовлеченным в сферу научной деятельности, направленной на оптимизацию социоприродного взаимодействия, согласует цели и результаты своей деятельности с природой, чем способствует восстановлению нарушенных связей с нею.

 

Как и все антропокосмисты, В. И. Вернадский, размышляя о будущем человечества, ратовал за целостное восприятие мира человеком, поскольку оно не позволяет бездумно относиться к природе и ее преобразованиям. Деятельность человека должна осуществляться с учетом как законов эволюции, так и интересов всех людей, как ныне живущих поколений, так и тех, кто придет вслед за ними. Организованная таким образом деятельность будет способствовать пролонгации ноосферной стадии развития, базирующейся на нравственном отношении к природной среде.

 

Основным источником формирования нового нравственного отношения человечества к природе Вернадский вслед за своими предшественниками считал сплоченность всех людей во имя интересов будущего. По его мнению, «нельзя безнаказанно идти против принципа единства всех людей как закона природы» [2, с. 148].

 

Вернадский считал, что жизнедеятельность общества должна быть согласована с законами природы, а это предполагает, во-первых, знание её законов и, во-вторых, правильное их применение в практике природопользования, учитывающего интересы всех людей.

 

Вернадский, размышляя о будущем биосферы, акцентирует внимание на необходимости развития нравственного отношения к деятельности у каждого человека. Таким образом, идеи Вернадского о значении нравственной составляющей в природопреобразующей деятельности человека перекликаются с «проектом безусловной нравственности» Н. Ф. Фёдорова, связывавшего развитие общества и природы с воплощением в жизнь всеобщей нравственности.

 

Анализ основополагающих идей русских антропокосмистов позволяет сделать следующие обобщения.
1) Наряду с миром, управляемым людьми, существует «мир космоса», пока непознанный человеком, но реагирующий на антропогенные воздействия и способный к саморазвитию.
2) Возникновение человеческого разума и общества является необходимой ступенью развития природы и проявления ее законов.
3) Осознание истинной системы связей между природой и обществом является условием предотвращения опасного для общества предела изменений природы человеком («проблема устойчивости жизни», по определению Вернадского).
4) Природопокоряющее мышление человека должно быть заменено космическим мышлением, включающим идею единства человека и Вселенной. Данная замена предполагает необходимость длительной подготовки, всеобщего обязательного воспитания, способствующего раскрытию способностей и характера каждого, «указывающие каждому и что он должен делать, и с кем он должен нести свой труд в деле обращения слепой силы природы в управляемую разумом» [9, с. 91–92].
5) Основой формирования нового отношения к среде обитания, стремления жить в гармонии с ней является сплоченность и объединение людей.

 

Таким образом, экоориентированность идей русского антропокосмизма позволяет рассматривать их как теоретический фундамент решения социально-экологических проблем.

 

Идеи антропокосмистов о необходимости объединения усилий человечества и нравственном отношении к преобразованиям природы, будучи задействованными в экологическом воспитании, могут стать надежным теоретическим фундаментом для перестройки мировоззрения человека и оптимизации как природоохранных практик, так и процесса природопользования в целом.

 

Среди основополагающих идей антропокосмизма особое место занимает обоснование целостного восприятия мира человеком (В. И. Вернадский), в соответствии с которым биосферопреобразующая деятельность человека, осуществляемая с учетом законов эволюции и интересов человечества, способствует переходу к стадии ноосферного развития.

 

Идеи антропокосмистов, связывавших перспективы социоприродного развития с воплощением всеобщей нравственности, будучи внедренными в мировоззренческие структуры общественного сознания, станут фундаментальным основанием позитивно-активных природоохранных установок членов социума.

 

Литература

1. Валентина Терешкова призвала россиян вступать в ряды Асгардии // Игорь Рауфович Ашурбейли – официальный сайт. – URL: https://www.ashurbeyli.ru/chronicle/article/valentina-tereshkova-prizvala-rossiyan-vstupat-v-r-17265 (дата обращения 01.03.2020).

2. Вернадский В. И. Биосфера и ноосфера. – М.: Наука, 1989. – 261 с.

3. Вернадский В. И. Химическое строение биосферы Земли и её окружения. – М.: Наука, 1965. – 375 с.

4. Мотрошилова Н. В. Варварство как оборотная сторона цивилизации // Вестник Российского философского общества. – 2005. – № 4 (36). – С. 10–24.

5. Новожилова Е. О. Социология глобальных экологических процессов // Социологические исследования. – 2008. – № 9. – С. 59–67.

6. Орлов С. В. Традиции К. Маркса и В. И. Вернадского в философской концепции развития эпохи информационного общества // Шестая международная научно-практическая конференция «Философия и культура информационного общества»: тезисы докл. – СПб.: ГУАП, 2018. – С. 9–10.

7. Пахомов Ю. Н. Формирование экочеловека: методологические принципы и программные установки. – СПб.: СПбГУ, 2002. – 124 с.

8. Стёпин В. С. Философия и поиск новых ценностей цивилизации // Вестник Российского философского общества. – 2005. – № 4 (36). – С. 10–24.

9. Фёдоров Н. Ф. Сочинения. – М.: Мысль, 1982. – 711 с.

10. Циолковский К. Э. Неизвестные разумные силы. – М.: Московский рабочий, 1991. – 46 с.

11. Sautkin A. Identity and Death in Nikolai Fedorov’s Philosophy of Resurrection // Analele Universităţii din Craiova. Seria Filosofie. – 2015. – № 1 (35). – Рp. 67–81.

12. Young G. M. The Russian Cosmists: The Esoteric Futurism of Nikolai Fedorov and His Followers. – Oxford: University Press, 2012. – 296 p.

 

References

1. Valentina Tereshkova Called On Russians to Join the Ranks of Asgardia [Valentina Tereshkova prizvala rossiyan vstupat v ryady Asgardii]. Available at: https://www.ashurbeyli.ru/chronicle/article/valentina-tereshkova-prizvala-rossiyan-vstupat-v-r-17265 (accessed 01 March 2020).

2. Vernadsky V. I. Biosphere and Noosphere [Biosfera i noosfera]. Moscow, Nauka, 1989, 261 p.

3. Vernadsky V. I. The Chemical Structure of the Biosphere of the Earth and its Environment [Khimicheskoe stroenie biosfery Zemli i ee okruzheniya]. Moscow, Nauka, 1965, 375 p.

4. Motroshilova N. V. Barbarism as the Flip Side of Civilization [Varvarstvo kak oborotnaya storona tsivilizatsii]. Vestnik Rossiyskogo filosofskogo obschestva (Bulletin of the Russian Philosophical Society), 2005, no. 4 (36), pp. 10–24.

5. Novozhilova E. O. Sociology of Global Environmental Processes [Sotsiologiya globalnykh ekologicheskikh protsessov]. Sotsiologicheskiye issledovaniya (Sociological Studies), 2008, no. 9, pp. 59–67.

6. Orlov S. V. Traditions of K. Marx and V. I. Vernadsky in the Concept of Dialectics in the Information Society Era [Traditsii K. Marksa i V. I. Vernadskogo v filosofskoy kontseptsii razvitiya epokhi informatsionnogo obschestva]. Shestaya mezhdunarodnaya nauchno-prakticheskaya konferentsiya “Filosofiya i kultura informatsionnogo obschestva”: tezisy dokladov (Sixth International Scientific and Practical Conference “Philosophy and Culture of the Information Society”, abstracts of the reports). Saint Petersburg, GUAP, 2018, pp. 9–10.

7. Pakhomov Yu. N. The Formation of an Eco-Man: Methodological Principles and Program Settings [Formirovaniye ekocheloveka: metodologicheskiye printsipy i programmnyye ustanovki]. Saint Petersburg, SPbGU, 2002, 124 p.

8. Stepin V. S. Philosophy and the Search for New Values of Civilization [Filosofiya i poisk novykh tsennostey tsivilizatsii]. Vestnik Rossiyskogo filosofskogo obschestva (Bulletin of the Russian Philosophical Society), 2005, no. 4 (36), pp. 10–24.

9. Fedorov N. F. Works [Sochineniya]. Moscow, Mysl, 1982, 711 p.

10. Tsiolkovsky K. E. The Unknown Intelligence [Neizvestnyye razumnyye sily]. Moscow, Moskovskiy rabochiy, 1991, 46 p.

11. Sautkin A. Identity and Death in Nikolai Fedorov’s Philosophy of Resurrection. Analele Universităţii din Craiova. Seria Filosofie, 2015, no. 1 (35), pp. 67–81.

12. Young G. M. The Russian Cosmists: The Esoteric Futurism of Nikolai Fedorov and His Followers. Oxford, University Press, 2012, 296 p.

 
Ссылка на статью:
Васильева В. Н., Лобченко Н. Л. Русский антропокосмизм как теоретический фундамент решения социально-экологических проблем // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 1. – С. 42–56. URL: http://fikio.ru/?p=3902.

 
© В. Н. Васильева, Н. Л. Лобченко, 2020.

УДК 316.37; 316.324.8

 

Боровинская Дарья Николаевна – Сургутский государственный педагогический университет, кафедра социально-гуманитарного образования, доцент, кандидат философских наук, доцент, Сургут, Россия.

Email: sweetharddk@mail.ru

Авторское резюме

Состояние вопроса: Основными факторами социального и культурного прогресса стали, с одной стороны, технологические изменения, а с другой – в период глубоких изменений возросла роль самого человека, обладающего новым социальным характером, формируемым актуальными компетенциями. Экспансия информации как основного ресурса производства способствует непрерывному развитию данного процесса.

Результаты: В качестве базовых социальных изменений современного общества, являющихся внешними детерминантами развития креативности, выступают:

– изменения в духовной сфере – формирование новой научной парадигмы; фундаментальный социопсихологический сдвиг; распространение глобальных информационных потоков;

– изменения в экономической сфере – в характере и формах организации производительных сил и превалировании информационных ресурсов; глобализация экономики; изменения в системе человеческой деятельности, её объективных характеристиках и мотивации; изменения во внутренней структуре деятельности; развитие высоких технологий;

– изменения в социальной сфере – смена принципов социальной стратификации, развитие интегрального социокультурного строя.

Область применения результатов: Выделенные детерминанты развития креативности в условиях информационного общества позволяют определить конкретные векторы развития современной системы образования.

Выводы: Перемены в нормах и ценностях, обусловленные возрастающим индивидуализмом, – это то общее, что объединяет изменения, происходящие во всех сферах жизнедеятельности современного общества.

Процесс удовлетворения потребностей человека осуществляется как творчество, новация, активность, зачастую исходящие непосредственно от субъекта. Все более важным становится развитие разнообразных стилей мышления, обусловленных происходящими в мире базисными изменениями.

 

Ключевые слова: креативность; глобализация; социальные изменения; ценности; информационные технологии; креативная экономика; инновации.

 

Determinants of Creativity in the Information Society

 

Borovinskaya Daria Nikolaevna – Surgut State Pedagogical University, Department of Social and Humanitarian Education, Associate Professor, PhD (Philosophy), Associate Professor, Surgut, Russia.

Email: sweetharddk@mail.ru

Abstract

Background: The main factors of social and cultural progress were, on the one hand, technological changes, and on the other, during the period of profound changes, the role of the person himself, having a new social character formed by relevant competencies, increased. The expansion of information as the main resource of production contributes to the continuous development of this process.

Results: The basic social changes in modern society, which are external determinants of the development of creativity, are:

– changes in the spiritual sphere – the formation of a new scientific paradigm; fundamental sociopsychological shift; distribution of global information flows;

– changes in the economic sphere – in the nature and forms of organization of productive forces and the prevalence of information resources; globalization of the economy; changes in the system of human activity, its objective characteristics and motivation; changes in the internal structure of activities; development of high technology.

– changes in the social sphere – a change in the principles of social stratification, the development of an integrated socio-cultural system.

Implications: The identified determinants of the development of creativity in the information society allow us to determine the specific vectors of development of the modern education system.

Conclusion: Changes in norms and values, due to increasing individualism – this is something that unites the changes taking place in all spheres of life of modern society.

The process of satisfying human needs is carried out as creativity, innovation, activity, often coming directly from the subject. The development of diverse styles of thinking, caused by the basic changes taking place in the world, is becoming increasingly important.

 

Keywords: creativity; globalization; social change; values; information technology; creative economy; innovation.

 

Изменения во всех сферах жизнедеятельности человека всё в большей степени становятся неотъемлемой частью мира как общности. Так, нынешние социальные изменения стимулируют интеграцию деятельности и результатов, объединение людей, а также социально-экономические, культурные, политические, технологические виды интеграции, которые продолжают осуществляться по-прежнему высокими темпами.

 

Основными факторами социального и культурного прогресса, с одной стороны, стали технологические изменения, а с другой – в период глубоких изменений возросла роль самого человека, обладающего новым социальным характером, формируемым актуальными компетенциями. Экспансия информации как основного ресурса производства способствует непрерывному развитию данного процесса.

 

Принимая во внимание темпы социальных изменений, задаваемые технологическим прогрессом, отметим, что в условиях радикальных изменений в производственной сфере, быстрого переосмысления существовавших технологических и теоретических схем и концепций особое значение приобретает поддержание гармоничного соответствия между сущностью развертывающихся процессов и их внешними формами. Добиваться такого соответствия необходимо, прежде всего, потому, что изменения, инициирующие и провоцирующие постэкономическую революцию, могут быть отмечены и на индивидуальном, и на социопсихологическом уровне.

 

«В контексте растущей глобализации, становится вполне естественным вопрос об особенностях формирования существования человека в новом “инновационном” социальном пространстве. Мы являемся свидетелями нового формирования индивидуальности, в ее глобальном, постиндустриальном, информационном понимании. В то же время углубление конфликта самоидентичности в цивилизационных и глобальных масштабах продолжается. Быстрый рост технологического прогресса не совпадает с естественным человеческим развитием. Технические, культурные, политические и экономические инновации ускорили темп социального времени, делая стадии его роста в несколько раз короче, чем физический, биофизиологический и социальный темп развития человека» [10, c. 124].

 

Глубокие изменения, происходящие в развитии средств коммуникации, глобализация информационных потоков способствуют повышенному осознанию многими из нас собственной индивидуальности – тех черт, которые делают нас неповторимыми. Так изменяется наш собственный образ.

 

Ценностные изменения в современном обществе затрагивают все сферы жизни. И, говоря о приоритетах, которые определяет для себя современный человек, сложно не учесть и такой преобладающий вид потребления, как вещественный. З. Бауман в книге «Глобализация. Последствия для человека и общества» характеризует новый, присущий сегодняшнему Западу тип консьюмеризма: сегодня «имя потребительской игре – не столько жадность к приобретательству и владению, не приобретение богатства в его материальном осязаемом смысле, сколько страсть к новым, доселе не испытанным ощущениям. Потребители – это, в первую очередь, коллекционеры ощущений, наслаждений; они собирают вещи лишь во вторую очередь, как следствие. <…> Желание не желает удовлетворения. Напротив, желание желает желания» [2, с. 120].

 

Сегодня фундаментальные изменения в обществе, выделяемые многими учёными, с одной стороны, способствуют поступательному прогрессу общества и человека в нём, а с другой – привносят в общество элементы дегуманизации, что, увы, ведёт к его регрессу.

 

Так, одной из главных особенностей современного общества являются изменения в духовной сфере.

 

Научно-техническая революция последних десятилетий обеспечила невиданное ранее развитие цивилизации, и, тем самым, возможности самосовершенствования людей как личностей. Произошло формирование новой научной парадигмы, объединяющей взаимосвязанные теории в одной отрасли знания (частная парадигма) или мировоззрения в целом и научной картины мира (общенаучная парадигма), служащей основой принятия практических решений. Результатом данного процесса сегодня могут послужить «взрывы научного творчества, повторяющиеся через столетия, указывающие… на то, что через столетия повторяются периоды, когда скопляются в одном или немногих поколениях, в одной или многих странах богато одарённые личности, те, умы которых создают силу, меняющую биосферу» [4, c. 216].

 

Произошёл фундаментальный социопсихологический сдвиг, с каким человечество ранее не сталкивалось. Когда удовлетворены материальные потребности, когда понятна действительная роль знаний, внутренним побудительным мотивом человека становится его стремление стать совершеннее, чем в настоящий момент, расширить свой кругозор и возможности, больше знать и уметь, открыть то, что ранее не было известно, и так далее. На наш взгляд, данная тенденция способствует развитию именно духовных потребностей человека.

 

Распространение с ошеломляющей силой глобальных информационных потоков и развитие интегрального социокультурного строя также обуславливают изменения в духовной сфере.

 

Анализируя существующие изменения в обществах, ещё американский политолог С. Хантингтон утверждал, что именно культура и различные виды культурной идентификации будут приобретать всё большее значение по сравнению с другими направлениями идентичности [см.: 8].

 

В последнее время инициатива общественных преобразований наряду с культурой исходит от экономики, ориентированной на удовлетворение новых потребностей. Но это не означает, что две эти сферы жизнедеятельности следует рассматривать в отрыве друг от друга.

 

Выделяя культуру в качестве одной из ведущих сфер наряду с политикой и экономикой, Д. Белл утверждал, что «для общества, группы людей или отдельной личности культура представляет собой непрерывный процесс поддержания собственной неповторимой индивидуальности, основанной на гармоничном единстве, которое достигается благодаря стройной системе эстетических взглядов, нравственных оценок своей сущности и стилю жизни» [11, p. 25].

 

В своё время в работе «Теория и история» В. Ж. Келле и М. Я. Ковальзон указывали на взаимосвязь культуры с развитием человека, её влияние на формирование у него высших нравственных качеств. Безусловно, с одной стороны, человек сам творит культуру, «опредмечивая в продуктах материального и духовного производства, нормах и ценностях, механизмах регуляции человеческих отношений и т. д. результаты своего собственного развития, и усваивает её, распредмечивая, выявляя и делая доступным для себя заключённое в этих “предметах” специфически человеческое содержание» [7, c. 246], а с другой – предстаёт как творение культуры. «Культура, охарактеризованная в самом общем виде, есть развитие человека как родового, то есть сознательного, творческого, самодеятельного, существа» [7, c. 240], она, в свою очередь, способствует развитию в нём как высших, так и низших качеств потребления. В этом, собственно, и заключается их взаимосвязь с неоднозначными результатами.

 

Информационные технологии обладают тотальным всепроникающим характером. С одной стороны, это способствует более эффективной работе рынков путём упрощения и расширения доступа к информации, благодаря чему огромное количество знаний может храниться, пересылаться и становиться достоянием людей. Ускоряется инновационный процесс, позволяя проще и дешевле обрабатывать огромные объёмы информации и сокращая время, необходимое для разработки новой продукции. С другой стороны, «виртуализация общества с неизбежностью предполагает и трансформацию самого человека. Происходит интенсивное становление виртуальных личностей, которые используют сетевые “ники” вместо родовых имен и организуют глобальные сообщества, часто крипторелигиозного характера. Фактически это означает “новую мифологизацию” как неожиданный результат технологической революции, казавшийся апофеозом рационализма» [9, c. 26].

 

Внедрение информационных технологий увеличивает спрос на специальности, требующие определённой квалификации, необходимых компетенций, включающих умение креативно мыслить. Экономика напрямую зависима от определённых знаний [см.: 3].

 

Погоня за новыми нужными знаниями – неотъемлемая черта участников современного хозяйства. При этом, по мнению ряда отечественных специалистов, «разворачивающаяся сегодня в мире “экономика войны” маскируется не только под “экономику знаний”, “блокчейн-экономику”, “экономику искусственного интеллекта”, “техногенную экономику” и прочее. Собирательным понятием здесь становится категория “инновационная экономика – абстракция, позволяющая западным “инноваторам” произвольно трактовать само понятие “нового” и “прогрессивного” и, соответственно, делить мир на “современное” и “устаревшее”» [10, c. 226].

 

Поскольку информационные ресурсы обладают весьма специфическим характером воспроизводимости и могут эффективно использоваться далеко не всеми субъектами производства, пропорции обмена благ в постэкономическом обществе в большой мере определяются таким параметром, как редкость – редкость продукта, редкость способностей к обработке информации, редкость знаний, редкость оптимального сочетания традиционных и новых факторов производства.

 

Развёртывание существующих тенденций не может не вызывать изменений в системе человеческой деятельности, её объективных характеристиках и мотивации. В отношении её организационных форм повсеместно отмечается радикальный сдвиг от корпораций индустриального типа к так называемым «адаптивным корпорациям», которые отказываются от приоритета максимизации прибыли, не только ориентируются на традиционные экономические ценности, а стимулируют поиски нового и формируют творческий стиль работы. В свою очередь, это служит толчком к самосовершенствованию человека, поскольку само общество существует и изменяется в результате самосовершенствования массового творчества людей, творящих новые отношения, новые производства, новые смыслы, новые решения. Любое достижение в этой области всегда вызывает недовольство своей недостаточностью и тем самым даёт стимул к его дальнейшему углублению.

 

Как отмечает В. Л. Иноземцев, изменяются цели деятельности. Творческий характер деятельности в современном обществе не зависит от развития производительных сил. Скорее наоборот, стремление всё больше удовлетворить высшие ценности, такие, как самоактуализация и самореализация, способствует увеличению производительных сил. Подобная реализация наблюдается и за счёт сокращения времени, отводимого на трудовую деятельность, и за счёт увеличения свободного времени [см.: 5].

 

В качестве ещё более принципиальных изменений некоторыми исследователями постиндустриального общества отмечаются изменения во внутренней структуре деятельности. Они проявляются прежде всего в том, что взаимодействие между людьми решительно вытесняет взаимодействие человека с преобразованной им природой, характерное для социумов индустриального типа. Индустриальным обществам свойственно наличие элементов отчуждения людей от средств производства и собственной деятельности, в силу чего человек не воспринимает себя активным носителем власти и богатства, а чувствует себя усовершенствованной «вещью», зависимой от внешней силы, определяющей смысл его жизни, причём становление и рост такого отчуждения непосредственно связаны с экспансией индустриальной системы и ею же порождены. В условиях постиндустриального строя возникают реальные возможности для преодоления этого феномена, первым шагом на пути к этому является «разрушение стен между тем, что мы продолжаем называть образованием, трудом и досугом» [12, p. 1].

 

Влияние технологий велико. Данный факт признавали многие экономисты – от А. Смита до К. Маркса и Й. Шумпетера. Однако эффективность технологии определяется критерием человеческой креативности, а наиболее фундаментальные изменения, происходящие в том числе и в социальных структурах и образе мышления, способствуют развитию креативного потока.

 

Изменения в социальной сфере, в первую очередь, обусловлены сменой принципов социальной стратификации. Общество начинает подразделяться на две большие группы, одна из которых может быть названа господствующей, а другая – отчуждённой, причём все современные тенденции свидетельствуют о том, что средние слои, служившие на протяжении всего последнего столетия залогом стабильности общества, могут в ближайшие десятилетия «расколоться» под воздействием происходящих процессов, а их представители пополнят высшие и низшие страты общества, обособленность и отчуждённость которых друг от друга будет лишь возрастать.

 

В этой связи не менее важной особенностью современности становится вопрос становления общества сетевых структур, отмеченный в работе М. Кастельса. «Исследование зарождающихся социальных структур позволяет сделать следующее заключение: в условиях информационной эры историческая тенденция приводит к тому, что доминирующие функции и процессы всё больше оказываются организованными по принципу сетей. Именно сети составляют новую социальную морфологию наших обществ, а распространение “сетевой” логики в значительной мере сказывается на ходе и результатах процессов, связанных с производством, повседневной жизнью, культурой и властью. Да, сетевая форма социальной организации существовала и в иное время, и в иных местах, однако парадигма новой информационной технологии обеспечивает материальную основу для всестороннего проникновения такой формы в структуру общества» [6, c. 494].

 

Современная точка зрения по поводу формирования и развития сетевого общества отражена и в работе шведских писателей А. Барда и Я. Зодерквиста. «Существование Сети – это факт, с которым нельзя не считаться. Сеть изменяет практически всё в нашей жизни. И крушение Интернет-компаний показательно как раз в том смысле, что нынешние капиталисты просто не понимают основ новой экономики и социального устройства, появлению которых мы обязаны Сети. В результате, очевидно, представители нынешнего класса капиталистов не смогут удержаться на вершине власти, как только влияние новых факторов станет повсеместным. Новый правящий класс – NETократия – вышел на арену. В связи с тем, что капиталистический способ производства больше не будет являться доминирующим, необходимо ожидать появления и развития нового низшего класса. Вместо ранее существовавшего пролетариата нарождается новый “потребительский” класс – консьюмтариат… Это класс, который погружен в туман бесконечного количества информации, в котором невозможно разглядеть знание. Разумеется, знание доступно только нетократам: это их валюта, их топливо, их адреналин. Нетократы – новая правящая элита, они управляют консьюмтариатом» [1, c. 5]. Но, соглашаясь с существованием «многоликого человека» в тотальной сети, мы не можем разделить точку зрения авторов относительно того, что индивидуум, человек цельный, уходит прочь, прикованный к своему единообразию как к тяжёлому рюкзаку.

 

При использовании терминологии Шведской экономической школы акцент перенесён на формирование стратовой структуры сетевого информационного общества. Высший класс представлен нетократией, состоящей из кураторов сетей, мыслителей-этерналистов (от англ. eternal – «вечность»; термин призван подчеркнуть бесконечность процесса становления) и нексиалистов (от лат. nexus – «связь», «соединение»). С одной стороны, нетократия разделена конкурирующими за эксклюзивные знания и информацию сетями, которые возглавляют и контролируют кураторы, а с другой – объединена сетью единого кураториата, осуществляющего сетевое управление миром и полицейский контроль. Низший класс, существование которого нетократия отрицает столь же утопическим образом, как буржуазия отрицала существование в качестве низшего класса пролетариата, представлен консьюмтариатом (от англ. consumer proletariat – пролетариат потребителей). В состав этого же класса фактически попадают и капиталисты, занятые традиционным производством – распределением.

 

Новая преобладающая информационная технология, по мнению авторов, изменяет всё, в том числе и язык. Отчасти из-за того, что необходима новая терминология, и, что самое интересное и непонятное, так это то, что старые слова приобретают новые значения. С изменением языка изменяется и образ мышления. Новая технология даёт новые определения базовым понятиям, таким, как знание и истина. Перепрограммируются представления о том, что является важным и неважным, возможным и невозможным, и, самое главное, о том, что такое реальность. Реальность принимает новые выражения.

 

Актуальным становится и повсеместное появление аномалий. То есть явлений, которые нельзя предвидеть и трудно подогнать-подстроить под существующую парадигму. Они повсюду: в социуме, в культурной жизни и в экономике. Предпосылки, лежащие в основе политики, изменяются с поражающей скоростью.

 

При описании современного социума А. Бард и Я. Зодерквист изначально обращают внимание на будущность. Во-первых, на то, что новая социальная, культурная и экономическая парадигма приобретает реальные очертания. Движущей силой этого процесса является продолжающаяся революция в области информационного менеджмента, дигитализация и удивительное развитие электронных сетей. Немедленным следствием этого являются радикальные изменения в интеллектуальной среде обитания, что вынуждает нас серьёзно корректировать своё поведение. И, во-вторых, скандинавские авторы акцентируют внимание на том, что новая парадигма будет напоминать по своим свойствам скорее жидкость, чем твёрдую структуру. Ибо уже сегодня мы можем констатировать появление не просто новых социальных норм, но и то, что само представление о норме стало иным.

 

Опасность нового противостояния человека и общества заключается не только в постулате, что главным критерием отнесения человека к тому или иному социальному слою окажется его способность усваивать и обрабатывать информацию, создавать новое знание, что фактически означает предопределённость занятия человеком заданной социальной ниши, которая вряд ли может быть изменена в течение его жизни, но и в то, что в новых условиях образуется невиданная ранее диспропорция между целями людей и их реальными возможностями. Верхушка общества, главным образом ориентированная не на обретение дополнительных материальных благ, а на получение нового актуального знания, стремящаяся к внутренней удовлетворённости своей деятельностью, будет, тем не менее, уже распоряжаться основной частью общественного богатства; в то же время представители низших общественных групп, стремящиеся к обеспечению всё более высокого качества жизни через присвоение материальных благ, лишены реальной возможности достижения того благосостояния, к которому стремятся.

 

Существенные изменения в социальной стратификации при всей их неоднозначности обуславливают увеличение количества креативно мыслящих людей, причем не только мыслящих, но и действующих.

 

В современных условиях формируется существенно иная ситуация, когда развитие новой эпохи означает становление многомерного мира, характеризующегося прежде всего тем, что интересы человека начинают радикально выходить за пределы, задаваемые одним лишь стремлением удовлетворить свои материальные нужды. Есть тенденция формирования неэкономических ценностей: желание заниматься творческой деятельностью, получать образование или повышать его уровень, иметь гибкий рабочий график, участвовать в жизни организации, города, общества и т. д. Это, в свою очередь, подчёркивает идею неразрывности связи человека и общества, тем самым подталкивая нас в дальнейшем к выявлению определяющих качеств новой модели человека с учётом уже имеющихся изменений.

 

В свою очередь, отмечается подъём креативной экономики, которая соединяет сферы инноваций (техническая креативность), бизнеса (экономическая креативность) и культуры (художественная и культурная креативность) в единое целое, создавая всё более тесные взаимосвязи между ними.

 

Подобные цели в течение последних десятилетий стали доминирующими для большей части общества наиболее развитых стран, и последствия этого явления трудно переоценить. Данный переход чаще называется переходом от труда как только экономически мотивированной деятельности к креативности, целью и мотивом которой выступает самореализация личности. Он обеспечивает небывалую доселе степень субъективной свободы для тех, кто занят творческой хозяйственной деятельностью. Не будучи всецело подчинены материальным интересам, люди из этой новой социальной категории оказываются не подверженными эксплуатации в традиционном смысле этого слова. В то же время зависимость общества от таких людей и результатов их деятельности становится столь серьёзной, что именно им достаются все материальные преимущества современной цивилизации.

 

В данном исследовании креативность не противопоставляется труду, несмотря на то, что существуют определённые отличительные характеристики, которые выделяет в своей работе В. Л. Иноземцев. А именно – мотивация, которую сегодня определяет сам человек – как в результате происходящих трансформаций социальных структур, так и вследствие духовного его совершенствования. Например, развитию инновационных процессов способствовали предприниматели, основным мотивом деятельности которых является прибыль. Характер креативной деятельности, безусловно, неотчуждаем от производящего человека, но подобная деятельность не всегда есть случайность, обусловленная обстоятельствами. Ведь наряду с такими личностными и деловыми качествами, как стрессоустойчивость, склонность к обучаемости, ориентация на достижение результата, сегодня высоко ценится и умение креативно мыслить. И труд здесь выступает скорее как основа для формирования и развития креативной составляющей человека.

 

Экспансия креативных начал лежит в основе того впечатляющего технического и организационного прогресса, который наблюдается в последние десятилетия в развитых информационных обществах; оба процесса развёртываются параллельно и дополняют друг друга.

 

Переход именно к креативной деятельности, совершающийся, по сути, на личностном уровне, обеспечивает ныне более значимое воздействие на все стороны общественной жизни – значительнее, чем те изменения, которые находятся обычно в поле зрения экономистов и социологов. Становление креативности в качестве детерминанты хозяйственного прогресса представляется уже основной нематериальной составляющей постэкономической трансформации.

 

Развитие форм человеческой деятельности и прогресс материального производства предполагают и взаимодополняют друг друга. В условиях господства чисто экономических закономерностей, при абсолютном доминировании материальных интересов и целей технологический прогресс, подобный наблюдаемому сегодня, был бы невозможен. Справедливо и обратное: становлению творчества в масштабах и формах, определяющих его как общесоциальное явление, также не суждено было реализоваться, пока большая часть общества не достигла относительно высокого материального благосостояния и не появилась реальная возможность обретения и использования той информации и знания, которые предоставляются технологической революцией.

 

Можно согласиться с рядом исследователей, что «технологический прогресс и прогресс социопсихологический, изменения в материальной составляющей современного общества и в сознании тех, кто в наибольшей мере ответственен за соответствующие перемены, идут параллельно. Именно их сочетание и обусловливает непрерывность и динамику постэкономической трансформации».

 

Стремление ко всеобщей индивидуализации, происходящее в наше время, способствует возникновению противоречий между отдельным человеком и обществом, между классами и между отдельными индивидами. Происходит некоторая общественная дезинтеграция, потенциал которой не снижается от того, что она происходит в незаметных поверхностному наблюдению формах.

 

В связи с вышесказанным целесообразно сделать следующие выводы.

 

Во-первых, в качестве основных социальных изменений современного общества, являющихся внешними детерминантами развития креативности, выступают:

– изменения в духовной сфере – формирование новой научной парадигмы; фундаментальный социопсихологический сдвиг; распространение глобальных информационных потоков;

– изменения в экономической сфере – изменение характера и форм организации производительных сил и превалирование информационных ресурсов; глобализация экономики; изменения в системе человеческой деятельности, её объективных характеристиках и мотивации; изменения во внутренней структуре деятельности; развитие высоких технологий;

– изменения в социальной сфере – смена принципов социальной стратификации, развитие интегрального социокультурного строя.

 

И общее, что объединяет происходящие изменения во всех сферах жизнедеятельности, – это перемены в нормах и ценностях, обусловленные возрастающим индивидуализмом.

 

Процесс удовлетворения потребностей человека осуществляется как творчество, новация, активность, зачастую исходящие непосредственно от субъекта. Актуальным становится развитие стилей мышления, обусловленных происходящими базисными изменениями современного общества.

 

Во-вторых, все ранее отмеченные сдвиги, безусловно, обладают противоречивым влиянием на человека. А именно – с одной стороны, наблюдается утрата человеком контроля над социальными процессами; имеют место неспособность человека и общества контролировать перемены, что, в свою очередь, порождает ситуации неопределённости; обнаруживается неспособность человека к планированию и достижению долговременных целей; у современного человека возникает потребительский стандарт и развиваются аномалии, среди которых одно из ведущих мест занимает проблема одиночества. С другой стороны, происходящие изменения способствуют самореализации, самоактуализации этого активно действующего субъекта общественных отношений.

 

Становление современного общества приводит и к новому пониманию его сущности. Как отмечал Э. Фромм, дегуманизация во имя эффективности стала обычным делом. Безусловно, эффективность желательна в любом виде целенаправленной деятельности. Но её следует рассматривать в рамках более широкой системы; следует безусловно учесть и человеческий фактор в этой системе. В конечном счёте, эффективность как таковая не должна доминировать ни в каком виде деятельности.

 

В-третьих, современное хозяйство обнаруживает всё большую зависимость от креативного потенциала человека, который становится абсолютно необходим как для развития самого процесса производства, так и для адекватного усвоения его результатов. Предпосылкой экспансии подобной направленности является обеспечение условий, способствующих адекватному удовлетворению возникающего на неё спроса.

 

Внутренняя пассивность человека в сегодняшнем динамически изменяющемся мире заставляет его существовать, «плыть по течению». Активность становится для современного человека необходимостью, «глотком воздуха», дающим возможность удовлетворять не только свои физиологические потребности, включая и массовое вещественное потребление, но и духовные потребности в самореализации, самовыражении и самоутверждении.

 

Само общество и те изменения, которые происходят сегодня в мире, обусловливают динамику развития креативности, информативности и активности человека. Основным ресурсом становятся именно информация и знания, обмен которыми происходит преимущественно при помощи телекоммуникации и компьютеров, а также активность, которая сегодня как никогда влияет на динамику интеллектуальных процессов, таких, как скорость актуализации информации, беглость и отрывочность мышления, устойчивость и переключаемость внимания, прочность запоминания, умственная работоспособность.

 

При этом каждое из выделенных качеств современного человека обусловлено главными характеристиками постиндустриального общества: центральной ролью не только теоретического, но и эмпирического знания, созданием новой интеллектуальной технологии, ростом класса не просто носителей знания, но и умеющих эти знания использовать в зависимости от конкретной ситуации. В связи с этим креативность становится объективно востребованной характеристикой как отдельно взятого субъекта, так и всего общества в целом, поскольку именно креативность способствует прогрессивному развитию, сохранению и выживанию цивилизации в целом.

 

Список литературы

1. Бард А., Зодерквист Я. Netoкратия. Новая правящая элита и жизнь после капитализма. – СПб.: Стокгольмская школа экономики в Санкт-Петербурге, 2004. – 252 с.

2. Бауман З. Глобализация. Последствия для человека и общества. – М.: Весь мир, 2004. – 185 с.

3. Боровинская Д. Н. Проблема креативности в образовательной перспективе: монография / науч. ред. В. А. Суровцев. – Томск: Издательский дом Томского государственного университета, 2019. – 220 с.

4. Вернадский В. И. Труды по всеобщей истории науки. – М.: Наука, 1988. – 336 с.

5. Иноземцев В. Л. Расколотая цивилизация. Наличествующие предпосылки и возможные последствия постэкономической революции. – М.: Academia – Наука, 1999. – 724 с.

6. Кастельс М. Становление общества сетевых структур // Новая постиндустриальная волна на Западе: антология / под ред. В. Л. Иноземцева. – М.: Academia, 1999. – С. 492–505.

7. Келле В. Ж., Ковальзон М. Я. Теория и история: проблемы теории исторического процесса. – М.: Политиздат, 1981. – 290 c.

8. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. – М.: АСТ, 2006. – 571 с.

9. Штепа В.В. Пирамида и сеть (модерн и постмодерн) // Модели человека в современной философии и психологии: сборник материалов Всероссийской конференции 18–19 мая 2005 года / отв. за вып. П. А. Носова. – Новосибирск: НГУ, 2006. – С. 24–37.

10. Цивилизация и модернизация: история и современность: коллективная монография // под ред. проф. В. Ю. Бельского, проф. Е. А. Когай. – М.: СГУ, 2019. – 365 с.

11. Bell D. The Cultural Contradictions of Capitalism. – New York: Basic Books, 1976. – 328 p.

12. Norris F. 10 Years On, Lessons of a ‘One-Day Sale’ // International Herald Tribune. – 1997. – October 18–19. – № 35655. – P. 1.

 

References

1. Bard A., Söderqvist J. The Netocrats: Futurica Trilogy [Netokratiya. Novaya pravyaschaya elita i zhizn posle kapitalizma]. Saint Petersburg, Stokgolmskaya shkola ekonomiki v Sankt-Peterburge, 2004, 252 p.

2. Bauman Z. Globalization: The Human Consequences [Globalizatsiya. Posledstviya dlya cheloveka i obschestva]. Moscow, Ves mir, 2004, 185 p.

3. Borovinskaya D. N., Surovtsev V. A. (Ed.) The Problem of Creativity in the Educational Perspective [Problema kreativnosti v obrazovatelnoy perspektive]. Tomsk, Izdatelskiy dom Tomskogo gosudarstvennogo universiteta, 2019, 220 p.

4. Vernadsky V. I. Works on the General History of Science [Trudy po vseobschey istorii nauki]. Moscow, Nauka, 1988, 336 p.

5. Inozemtsev V. L. Civilization Split: The Available Prerequisites and Likely Consequences of the Post-Economic Revolution [Raskolotaya tsivilizatsiya. Nalichestvuyuschie predposylki i vozmozhnye posledstviya postekonomicheskoy revolyutsii]. Moscow, Academia – Nauka, 1999, 724 p.

6. Castells M. The Rise of the Network Society [Stanovlenie obschestva setevykh struktur]. Novaya postindustrialnaya volna na Zapade: antologiya (New Post-Industrial Wave in the West: Anthology). Moscow, Academia, 1999, pp. 492–505.

7. Kelle V. Zh., Kovalzon M. Ya. Theory and History: Problems of the Theory of the Historical Process [Teoriya i istoriya: problemy teorii istoricheskogo protsessa]. Moscow, Politizdat, 1981, 290 p.

8. Huntington S. The Clash of Civilizations [Stolknovenie tsivilizatsiy]. Moscow, AST, 2006, 571 p.

9. Shtepa V. V. Pyramid and Network (Modern and Postmodern) [Piramida i set (modern i postmodern)]. Modeli cheloveka v sovremennoy filosofii i psikhologii: sbornik materialov vserossiyskou konferentsii 18–19 maya 2005 goda (Human Models in Modern Philosophy and Psychology: Collected Materials of All-Russian Conference, 18–19 May 2005). Novosibirsk, NGU, 2006, pp. 24–37.

10. Belsky V. Yu, Kogai E. A. (Eds.) Civilization and Modernization: History and Presence [Tsivilizatsiya i modernizatsiya: istoriya i sovremennost]. Moscow, SHU, 2019, 365 p.

11. Bell D. The Cultural Contradictions of Capitalism. New York, Basic Books, 1976, 328 p.

12. Norris F. 10 Years On, Lessons Of a ‘One-Day Sale’. International Herald Tribune, 1997, October 18–19, no. 35655, p. 1.

 
Ссылка на статью:
Боровинская Д. Н. Детерминанты развития креативности в условиях информационного общества // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 1. – С. 57–69. URL: http://fikio.ru/?p=3899.

 
© Д. Н. Боровинская, 2020.

УДК 130.2

 

Кузнецова Евгения Владимировна – Институт философии Национальной Академии наук Беларуси; Центр исследований глобализации, интеграции и социокультурного сотрудничества, кандидат философских наук, доцент, Минск, Республика Беларусь.

Email: kuznetzova.evgeniya2012@yandex.ru

Авторское резюме

Состояние вопроса: В контексте глобального «наступления» массовой культуры возникает проблема сохранения национальной культуры. Отождествлять создание единой мировой культуры на основе межкультурной интеграции и глобализацию на основе стереотипизированных образцов масскульта будет ошибочно.

Результаты: Массовая культура современного общества имеет определенные отличия от предыдущего, индустриального этапа ее бытийствования. Зарубежные и отчественные ученые выделяют такие черты массовой культуры информационной цивилизации, как глобальность, «клиповость» или «мозаичность», виртуальность, иллюзорность, телесность. При этом форму и содержание массовой культуры определяют средства массовой информации. Глобальность и стремление к всеобщей унификации выступают угрозой для национальных культур и языков, в частности, для русской национальной культуры. Обращение к феномену русской культуры демонстрирует, что массовая культура может разрушить складывающийся столетиями под влиянием различных факторов духовный код национальной культуры.

Область применения результатов: Предложенная проблематика носит меджисциплинарный характер и может успешно осваиваться философами, культурологами, филологами, которые занимаются проблемой сохранения языков и культур в контексте глобализационно-интеграционных процессов.

Выводы: Современная массовая культура в ее глобальном варианте по сути есть система ценностей, образ жизни, манера и способ мышления американской культурной модели. Между тем на этапе информационной цивилизации важно сохранить все многообразие культур, и именно национальная культура в современных условиях господства массовой культуры или поп-культуры остается очагом «высокой культуры», поскольку за ней стоят своеобразие традиций, менталитета, богатство языка.

 

Ключевые слова: массовая культура; русская национальная культура; духовный код; виртуальность; «мозаичность»; телесность; менталитет; средства массовой информации; информационная цивилизация; элитарная культура.

 

Russian National Culture in the Context of World Mass Culture: the Problem of Conservation and Development

 

Kuznetsova Evgenia Vladimirovna – Institute of Philosophy of the NationalAcademy of Sciences of Belarus; Center for Research on Globalization, Integration and Sociocultural Cooperation, PhD (Philosophy), Associate Professor, Minsk, Republic of Belarus.

Email: kuznetzova.evgeniya2012@yandex.ru

Abstract

Background: In the context of the global “offensive” of mass culture, the problem of national culture conservation arises. It is a mistake to identify the creation of the universal world culture on the basis of intercultural integration and globalization on the basis of stereotyped samples of mass culture.

Results: There are certain differences between the mass culture of modern society and the previous, industrial stage of its existence. Foreign and domestic scientists distinguish such features of the mass culture of information civilization as globality, “clip-like” or “mosaicism”, virtuality, illusory, physicality. The form and content of mass culture is determined by the mass media. Globality and the desire for universal unification pose a threat to national cultures and languages, in particular, to Russian national culture. An appeal to the phenomenon of Russian culture demonstrates that mass culture can destroy the spiritual code of national culture, which has been developing for centuries under the influence of various factors.

Implications: The proposed problems are of a multidisciplinary nature and can be successfully mastered by philosophers, culturologists, philologists who deal with the problem of preserving languages and cultures in the context of globalization and integration processes.

Conclusion: Modern mass culture in its global version is essentially a system of values, a way of life, manner and way of thinking of the American cultural model. Meanwhile, at the stage of information civilization, it is important to preserve the diversity of cultures. It is national culture in the current conditions of the dominance of mass culture or pop culture that remains the focus of “high culture”, because it is based on the originality of traditions, mentality, and language resources.

 

Keywords: mass culture; Russian national culture; spiritual code; virtuality; “mosaicism”; physicality; mentality; mass media; information civilization; elite culture.

 

Главным содержанием человеческой деятельности всегда являлась культура как творение и созидание. Каждая отдельно взятая культура того или иного народа представляет собой сложную систему специфических наборов моделей поведения и деятельности, и выражающих их образных средств, фиксирующих индивидуальность национальной культуры. Со временем культурная система приобретает определенную устойчивость и ее смысловое ядро, обладая иммунитетом, сопротивляется воздействию других культур. Поэтому процесс интеграции носит сложный и неоднозначный характер. Сегодня процесс мировой культурной интеграции зачастую подменяется всеобщей американизацией. Происходит это по ряду причин, в частности, из-за продолжающегося господства США в области технологий и промышленного производства, из-за английского языка как инструмента международной коммуникации, из-за быстрого распространения синтетической интегральной культуры, родившейся в США – поп-культуры или массовой культуры.

 

Феномен массовой культуры, как и феномен массового производства, массового человека, зародился в эпоху нового времени и был осмыслен исследователями еще в XIX в. и нач. XX в. И. Гердер, А. Шопенгауэр, Ф. Ницше, Н. А. Бердяев – все они анализировали понятие массовой культуры. Массовый человек ограничен, стереотипен, ему для завершенности картины мира требуется набор стандартизированных ситуаций. В то же время ему необходим мир фантазий и иллюзий, где он спасается от сложностей окружающего мира. Этим миром и является массовая культура. Но массовая культура информационной цивилизации, безусловно, отличается от массовой культуры индустриальной эпохи. По справедливому убеждению многих авторов, своим нынешним обликом культура обязана, в первую очередь, средствам массовой информации (коммуникации).

 

Так, известный канадский исследователь в области СМИ М. Маклюэн убежден, что изобретение электрических и электронных средств массовой коммуникации совершило переворот в жизни человечества, сокрушив время и пространство и превратив мир в «глобальную деревню». Благодаря средствам массовой коммуникации, современный человек попадает в ситуацию «плюрализма миров и культур» [см.: 1]. Э. Тоффлер продолжает вслед за Маклюэном изучать культуру информационного общества во взаимосвязи с СМК. Современная культура с его точки зрения – это имиджевая культура, клип-культура [см.: 2]. Она формирует такую уникальную форму восприятия, как «зэппинг», когда путем безостановочного переключения каналов телевидения создается новый образ, состоящий из обрывков информации и осколков впечатлений. Еще один исследователь феномена массовой культуры в современном обществе – итальянский философ и семиотик У. Эко. По мнению Эко, современная культура создает виртуальное пространство, являющееся одновременно реальным и иллюзорным [см.: 3]. Это некая знаковая совокупность, дублирующая мир, однако подобный процесс копирования мира является необходимым элементом восприятия субъекта, так как вне знаковости мир «как бы» не существует. Любой символический мир, для Эко, – будь то мир фотографии или кино – кодированная реальность, дублирующая подлинную, позволяющая субъекту интепретировать и конструировать мир вокруг себя.

 

Известный французский философ и социолог А. Моль признает, как и многие другие исследователи, что характер современной культуры мозаичный, то есть это «целое, собранное из отдельных кусков». «Необходимо свыкнуться с мыслью, что мы живем в окружении мозаичной культуры, что именно эта культура определяет наши поступки» [4, с. 353]. Массовую культуру как культуру гиперреальности рассматривал и Ж. Бодрийяр [см.: 5, с. 76]. Единица неподлинного смысла, существующего в культуре, называется им «симулякр». Основная идея Бодрийяра заключается в том, что то, что мы пытаемся понять как проявление реальности, есть только образ реальности. Симулякр отрицает реальность, прячет, скрывает ее. В то же время реальность – единственное, что не существует. Реальность – то, чему можно найти только виртуальный эквивалент (симулякр). Бодрийяр уточняет, что реальность – не то, что можно воспроизвести, а то, что уже воспроизведено; то есть чем больше реального, существующего – тем меньше реальности. Еще одна тема в творчестве Ж. Бодрийяра – телесность. Он считает, что разгул сексуальности в современной массовой культуре – признак общей болезни; это общий разгул форм масскульта, период «одичания» людей. Но современная массовая культура имитирует, симулирует эротизм. Изменить качество культуры может только насильственное ограничение «оргий» и практика запретов различного рода.

 

Российский исследователь В. Подорога также обращается к проблеме современной массовой культуры, высказывая свои опасения относительно гибели «высокой» культуры [см.: 6, с. 319]. Подорога отмечает, что современная массовая культура или культура развлечений постепенно подчиняет себе страт высокой культуры, встраивает ее в те потребности, которые рождаются в масс-медийной индустрии образов. «Высокая культура» разрушается, перестает существовать как влиятельный страт, маргинализируется, оказывается в ведении узкого круга знатоков. Носители высокой культуры вынуждены подстраиваться под желания масс. Они стараются услужить вкусам толпы, чтобы выжить.

 

В. Подорога выдвигает гипотезу, заключающуюся в следующем: то, что мы называем массовой культурой – не культура, а среда, в которой одни культуры гибнут, другие трансформируются, третьи начинают быстро развиваться. И мировая культура станет в скором будущем глобальной массовой.

 

Таким образом, благодаря современным средствам массовой информации, а также ряду других технических средств массовая культура создает новую реальность – виртуальную, подменяя подлинную. И все, с чем мы имеем дело в современной массовой культуре – симулякры, по Ж. Бодрийяру. При этом данная культура представляет собой набор отдельных эпизодов, фрагментов, клипов. Но элитарная культура, исчезающая, по мнению многих исследователей, сейчас, может сохраниться в качестве культурного образца. Если же этого не случится и элитарная культура будет окончательно размыта под давлением массовой, то, к сожалению, содержание культуры будущего сохранится прежним и будет нести агрессию и удовлетворение телесных желаний и потребностей публики, то есть удовлетворение инстинктов Эроса и Танатоса, по З. Фрейду.

 

Говоря о необходимости сохранения элитарной культуры отметим, что сохранение элитарной культуры означает, во многом, сохранение этнонациональных культур. За каждой этнонациональной культурой стоят своеобразие менталитета, ценностные приоритеты, традиции, обычаи, в противоположность массовой культуре – иллюзорной, зависящей и основывающейся исключительно на научно-техническом прогрессе, зачастую абсурдной из-за желания угодить как можно более широкой аудитории. Возможность стирания различий национальных культур, исчезновения ряда языков в связи с выстраиванием некой технологической цепочки через средства массовой информации – одна из основных проблем информационной цивилизации. Есть ли возможность в этих условиях сохранить этнонациональную культуру как уникальное явление? И что эта культура будет собой представлять? Попробуем ответить на эти вопросы на примере русской культуры.

 

Русская культура, как известно, представляет собой сложный сплав этнокультурных, полилингвистических и поликонфессиональных составляющих.

 

Одним из факторов, определяющих формирование русской культуры, является природно-географический фактор (отнесем его к материальной составляющей становления культуры), включающий в себя местоположение страны, особенности климата и почвы, территориальные размеры. Климатически бескрайние равнины северной части Европы и Азии представляют собой зону резко континентального климата с длинной холодной зимой и коротким засушливым летом. Климат такого рода определил характер труда народа, проживающего в данном регионе, и наложил отпечаток на формирование темперамента. Аритмичный труд (интенсивная работа в течение короткого летнего отрезка времени) обусловил появление таких черт, как безрассудность, иррационализм, лень.

 

Необъятные равнины при столь суровом климате, большое количество лесов – все это требовало немало совместных усилий от тех, кто пытался освоить эту «неуютную» часть Земли. Отсюда общинный способ ведения хозяйства на Руси (экономический фактор, представляющий собой также материальную составляющую культуры). Русская община – это сложное и противоречивое явление, обусловившее сущность многих политических, экономических и социокультурных процессов, происходивших впоследствии. Общинный принцип организации жизни определил жесткую зависимость русского человека от коллектива, неумение принимать самостоятельные решения, понимание справедливости как равенства во всем, зависимость от чужой воли.

 

Геополитический фактор – местонахождение России между Европой и Азией – сыграл значительную роль в процессе культурной самоидентификации русского народа. Своеобразие культуры и менталитета народа как носителя этой культуры во многом обусловлено смешением черт азиатского и западноевропейского менталитетов.

 

Конфессиональные особенности (принятое православие и сохранившиеся элементы язычества) также предопределили ряд черт русской культуры. Православная вера стала своего рода духовной субстанцией, детерминировавшей развитие русской национальной культуры. В то же время элементы язычества превносят в русскую культуру некий «колорит» суеверия и фатализма.

 

Возникновение и формирование любой национальной культуры всегда сопряжено с рядом особенностей и противоречий общественного развития. Формирование национальной культуры как таковой возможно лишь на определенном этапе развития общества. В патриархальной российской глубинке народная культура передавалась из поколения в поколение на местном уровне исключительно силой традиции, привычки, устоявшимися обрядами и обычаями. Определяющим типом культурной коммуникации было непосредственное общение между поколениями живущих рядом людей. Элементы этнической культуры – обряды, обычаи, мифы, фольклор – поддерживались и сохранялись исключительно посредством естественных способностей человека: его памяти, устной речи, музыкального слуха, органической пластики, не требовавших специальных знаний и особых технических средств. Но культура, достаточная для существования этноса, перестает быть таковой, когда речь идет о существовании нации. В отличие от этнической, граница национальной культуры определяется не фактором происхождения кровнородственных отношений, а задается силой самой культуры, ее способностью распространяться за пределы племенных, этнических образований. Условием существования национальной культуры является принципиально иной вид коммуникации, возникновение которого напрямую связано с возникновением письменности и развитием языка. Именно посредством письменности общие для всей нации символы и идеи получают возможность широкого распространения. Письменная культура противопоставляется стихии живого разговорного языка с его местными диалектами и семантическими различиями. Так, через контакт с Византией русская культура преодолела локальную ограниченность и приобрела универсальное измерение, соприкоснувшись с библейскими и эллинистическими источниками, общими для большинства европейских культур. Так же как и письменность, новым толчком для развития русской культуры стало изобретение книгопечатания. Поэтому именно язык выступает связующим звеном всех элементов этнонациональной культуры и, как правило, отражает все те процессы, через которые прошла та или иная национальная культура. Как указывает Н. С. Трубецкой, современный русский язык выступает прямым преемником общеславянской традиции [см.: 7]. Отсюда в русском языке большое количество чешских и польских слов, являющихся, в свою очередь, кальками немецких слов или образованиями от немецких корней. Здесь можно назвать чисто польские слова: кий, огулом, вензель; польские образования от немецких корней: рынок (Ring), крахмал (Kraftmehl), фартук (Vartuck). В качестве источников лексикона русского языка выступают, причем в большом количестве, заимствования из финно-угорского и тюркского языков. Число тюркизмов в современном русском языке при самом приблизительном подсчете достигает нескольких тысяч. Среди них: карандаш, балаган, арбуз, каблук, товарищ, ящик, тюрьма [см.: 8].

 

В конечном счете, в результате соединения всех вышеперечисленных факторов «русское» стало обозначать совершенно особый способ понимания мира, «культурный код», формирующий все российское культурное пространство.

 

Угроза массовой культуры как носителя образцов западной пропаганды для существования русской культуры выражается на сегодняшний день в большом количестве англоязычных заимствований, «калек» в средствах массовой информации как основном источнике такого рода заимствований. Пропаганда западного образа жизни в российских средствах массовой информации может привести к непоправимым изменениям в русском духовном коде. Как следствие этого – возможное разрушение этнокультурной идентичности не только русского народа, но и всех россиян. И если это произойдет, то мы будем иметь дело уже с совершенно иной культурой, иным народом и иным языком.

 

Масскульт – планетарный феномен, обусловленный ростом высоких технологий и созданием единого информационного пространства. Но все же было бы ошибкой отождествлять создание единой мировой культуры на основе межкультурной интеграции и глобализацию на основе стереотипизированных образцов масскульта. Не только понимание и уважение других этнокультурных традиций и ценностей, но и осознание своих собственных может и должно явиться условием дальнейшего развития межкультурных коммуникаций и диалога культур.

 

Список литературы

1. Маклюэн М. Галактика Гуттенберга: Становление человека печатающего. – М.: Академический проект, 2005. – 432 с.

2. Тоффлер Э. Третья волна. – М.: АСТ, 2002. – 795 с.

3. Усманова У. Умберто Эко: Парадоксы интерпретации. – Минск: Пропилеи, 2000. – 200 с.

4. Моль А. Социодинамика культуры. – М.: КомКнига, 2005. – 407 с.

5. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. – М.: Рольф, 2000. – 387 с.

6. Подорога В. Культура и реальность. Заметки на полях // Массовая культура: современные западные исследования. – М.: Прагматика культуры, 2005. – С. 308–337.

7. Трубецкой Н. С. Лекции по древнерусской литературе. История. Культура. Язык. – М. Прогресс, 1995. – 797 с.

8. Шипова Е. Н. Словарь тюркизмов в русском языке. – Алма-Ата: Наука, 1976. – 444 с.

 

References

1. McLuhan M. The Gutenberg Galaxy: The Making of Typographic Man [Galaktika Guttenberga: Stanovlenie cheloveka pechatayuschego]. Moskow, Akademicheskiy proekt, 2005, 432 p.

2. Toffler E. The Third Wave: The Classic Study of Tomorrow [Tretya volna]. Moscow, AST, 2002, 795 p.

3. Usmanova U. Umberto Eco: Paradoxes of Interpretation [Umberto Eko: Paradoksy interpretacii]. Minsk, Propiley, 2000, 200 p.

4. Moles A. Sociodynamic of a Culture [Sotsiodinamika kultury]. Moskow, KomKniga, 2005, 407 p.

5. Baudrillard J. Symbolic Exchange and Death [Simvolicheskiy obmen i smert]. Moskow, Rolf, 2000, 387 p.

6. Podoroga V. Culture and Reality. Marginal Notes [Kultura i realnost. Zametki na polyah]. Massovaya kultura: sovremennye zapadnye issledovaniya (Mass Culture: Modern Western Studies). Moskow, Pragmatika kultury, 2005, p. 308–337.

7. Trubetzkoy N. S. Lectures on Ancient Russian Literature. History. Culture. Language. [Lektsii po drevnerusskoy literature. Istoriya. Kultura. Yazyk]. Moskow, Progress, 1995, 797 p.

8. Shipova E. N. Dictionary of Turkism in Russian [Slovar tyurksizmov v russkom yazyke]. Alma-Ata, Nauka, 1976, 444 p.

 
Ссылка на статью:
Кузнецова Е. В. Русская национальная культура в контексте мировой массовой культуры: проблема сохранения и развития // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 1. – С. 24–31. URL: http://fikio.ru/?p=3895.

 
© Е. В. Кузнецова, 2020.

УДК 140.8

 

Яковлева Лилиана Сергеевна Сибирский федеральный университет, кафедра философии Гуманитарного института, аспирант, Красноярск, Россия.

Email: l.yakovleva128@gmail.com

ORCID: 0000-0002-1151-3544.

Авторское резюме

Состояние вопроса: В современном информационном обществе мобильный телефон является более персонализированным устройством, нежели телевизор или веб-сайт, он становится продолжением личности человека. Телефон дает ощущение постоянной связи с другими людьми. Многочисленная публикация собственных фотографий посредством социальных сетей похожа на подачу сигнала в виртуальное пространство: «Я существую!».

Результаты: Благодаря компьютерной эволюции изменяются способы создания визуальной презентации, что приобретает характер зависимости, так как люди в попытках сделать уникальные снимки доходят до крайностей, не замечая нанесения вреда собственному здоровью. Актуальность проблемы обусловлена возрастающей ролью феномена селфи в формировании нарциссизма личности в информационном пространстве. Предметом исследования в статье является форма проявления феномена селфи в виртуальном пространстве – нарциссизм, целью – выявление влияния феномена селфи на развитие нарциссизма личности.

Выводы: Развитие трансформации нарциссизма личности только набирает обороты, так как формы коммуникации в Интернете стремительно совершенствуются, а человек находит новые способы самопрезентации. Селфизм следует считать серьезным социальным и психологическим нарушением. Он является социокультурной девиацией, ставшей нормой для современного информационного общества.

 

Ключевые слова: информационное общество; личность; самоидентификация; самопрезентация; самопознание; социальные сети; нарциссизм; феномен селфи; селфизм.

 

The Phenomenon of Selfie as a Form of Transformation of Personality Narcissism in Information Society

 

Yakovleva Liliana Sergeevna – Siberian Federal University, Department of philosophy of Humanitarian Institute, postgraduate student, Krasnoyarsk, Russia.

Email: l.yakovleva128@gmail.com

Abstract

Background: In modern information society, a mobile phone is a more personalized device than a TV or a website; it becomes an extension of a human personality. The phone gives a feeling of constant communication with other people. Numerous publication of your own photos through social networks is like sending a signal to a virtual space: «I exist!».

Results: Due to computer evolution, the ways of creating a visual presentation are changing, which causes some dependence, as people trying to take unique pictures go to extremes without noticing that they can seriously damage their health. The urgency of the problem is due to the increasing role of the selfie phenomenon in the formation of personality narcissism in information space. The subject of the research is the form of manifestation of the selfie phenomenon in virtual space, i. e. narcissism; the goal is to identify the influence of the selfie phenomenon on the development of personality narcissism.

Conclusion: The transformation development of personality narcissism is only gaining momentum, as forms of communication on the Internet are rapidly improving, and people find new ways of self-presentation. Selfism should be considered a serious social and psychological defect. It is a sociocultural deviation that has become a norm for modern information society.

 

Keywords: information society; personality; self-identification; self-presentation; self-knowledge; social networking; narcissism; selfie phenomenon; selfism.

 

Развитие IT технологий, производство все более совершенной техники, глобализация культуры, создание социальных сетей является чертами информационного общества. Информационно-коммуникационные инновации создают новую социальную реальность, отличающуюся от предыдущих форм общественного устройства по своим онтологическим характеристикам. Сегодня мы можем наблюдать, что селфи-фотографии стали крайне популярными в довольно короткий промежуток времени. Селфи (selfie) – новое слово, которое трактуется словарем Мэрриам-Вебстер как «фотография самого себя, сделанная с помощью цифровой камеры в основном для распространения в социальных сетях» [см.: 9]. Таким образом, возникновение селфи обусловлено возникновением фронтальных цифровых камер и социальных сетей, таких как Твиттер, Фейсбук, Инстаграм, Вконтакте и др. Самое первое селфи в мире – фото американца Роберта Корнелиуса, появилось оно в 1839 году. Роберт сфотографировал себя с помощью дагерротипа (прототипа первого фотоаппарата) [см.: 12]. Идея получила известность, но не имела популярности. Только с возникновением и развитием социальных сетей (2005–2011 гг.) – виртуального пространства для коммуникации селфи обретает мгновенную популярность. В России термин «селфи» чаще всего используют в контексте «самощелк» или «фотографический автопортрет». Особенностью данного автопортрета является то, что чаще всего он выполняется с расстояния вытянутой руки или через зеркало и является способом самопрезентации в виртуальном пространстве на таких площадках, как Facebook, VK и Instagram.

 

Названия ряда иностранных изданий все чаще обращаются к феномену селфи, обрисовывая его как яркую форму проявления нарциссизма, а также одиночества человека («у автора нет друга, который мог бы сделать его портрет»). Так J. Wortham отмечает, что selfie – это борьба человека за то, чтобы предъявить себя окружающему миру, при этом важно именно отразить себя «здесь и сейчас», донести до зрителя определенный момент своей жизни и свое отношение к нему, поскольку «фотография зачастую лучше любого текста» [см.: 13]. Феномен селфи стал предметом междисциплинарного изучения философии, антропологии, социологии, психологии и психиатрии.

 

Нарциссизм и проблема самоидентичности

Нарциссическая личность – это личность, которая полностью поглощена собой. Человечество всегда было одержимо собой, а благодаря популярности селфи мы это увидели и осознали. Пытаемся ли мы через селфи определить собственную идентичность? Стали ли мы нарциссами? Есть ли разница между тем, как мы выглядим в Интернете и в реальности? Вызывает ли у нас сожаление публикация наших фото в социальных сетях? и всегда ли нам приятно, когда нас отмечают на фотографиях? Пытаемся ли мы найти ответ на вопрос «Кто Я?» и задаем ли этот вопрос себе? Получить ответы на эти вопросы представляется возможным при философско-социальном исследовании.

 

Мифологическая традиция представляла Нарцисса как человека, чрезмерно обожающего самого себя и отрицающего всякую потребность в близких отношениях с окружающими [см.: 10]. Обратимся к трактовке эпизода с Нарциссом и его отражением, предложенной Марсилио Фичино: «Юный Нарцисс, человек безмятежной и наивной души, не знавший своего собственного лица, стремится узнать свою внешность и постичь свою сущность. Но он жаждет приникнуть к своему отражению в воде и обнять его, а значит, он обожает красоту тела, эфемерную, как бегущая вода. А это и есть отражение самой души. Но тем самым он отвергает свой облик. Он никогда не достигнет собственной тени» [цит. по: 7, с. 214]. У Фичино нарциссизм маркирован негативно. Из этого мифа реконструируются черты нарциссической личности: чередование ощущений собственной грандиозности и ущербности, имидж заменяет истинную сущность человека.

 

Проблема исследования нарциссизма личности носит междисциплинарный характер, она занимает умы философов, социологов, психологов, политологов и педагогов. Ведущий психоаналитик современности Отто Кернберг считает, что «в норме нарциссизм – это состояние благополучия и удовлетворения от жизни, естественная функция личности, жизнь в целостности с самим собой, умение гордиться собой и выражать свои лучшие качества. При нормальном нарциссизме наше “я” окружено репрезентациями людей, которые нас любят, и мы получаем удовольствие от любовных отношений со значимым другим, радость от реализации в профессии, дружбе, семейных отношениях. При нарциссическом расстройстве репрезентации значимых других отсутствуют. Есть только грандиозное, но тотально одинокое “я”» [см.: 6]. При этом нарцисс не чувствует своей ценности до тех пор, пока его ценность не подтвердят окружающие. Нарциссические личности видят мир через призму достижений, иерархий и статусов. Оценка ими другого человека зависит от того, какое положение он занимает в обществе, насколько он богат, каков уровень его полномочий. Вся их жизнь направлена на стремление окружить себя внешними атрибутами социального успеха. Таким образом, нарциссические личности склонны к поддержанию собственной грандиозности. Женская половина человечества арендует букеты из 101 розы, мужская – самолеты или вертолеты для того, чтобы сделать снимок, транслирующий успешность и значимость. «Нередко встречается сочетание нарциссической и мазохистской патологии, когда человек реализует свое превосходство, чувствуя себя самым большим страдальцем в мире. Он считает себя самым несчастным, сочетая хронические жалобы с практиками саморазрушения» [см.: 6]. В Интернете можно встретить многочисленные аккаунты, пользователи которых занимаются трансформацией своего тела и транслируют свои достижения в инстаграме. Основная мотивация подобных селфи – желание быть замеченным окружающими, стремление получить одобрение, социальное поглаживание через лайки. Нарциссы – это люди с абсолютно измененной системой координат, они могут утверждать, что им «не важно мнение окружающих» и при этом говорить о том, что когда они приходят в общественное место, то на них обращают внимание, что позволяет им чувствовать себя знаменитыми. Когда человек дает этот посыл, он априори хочет быть видимым. Инстаграм-пользователи, занятые собственной трансформацией, как правило, утверждают, что их увлечение не связано с желанием обогащения, что ими движет стремление быть не такими, как все. Здесь проявляется значимый аспект нарциссизма – яркая демонстративность. Нарцисс убеждён в собственной уникальности, особом положении, превосходстве над остальными людьми. Он восхищается собой, своей внешностью, своими талантами и достижениями и ждет такого отношения от окружающих. Если вы не поставите ему или ей лайк, то нарцисс всего лишь подумает, что это от зависти.

 

Сегодняшний мир хочет более гротескных вариантов и, соответственно, человек продает ровно то, что покупают все вокруг. Замечено, что люди с низким достатком часто делают снимки в брендовой одежде, которая не является оригинальной, рядом с дорогими машинами специально, транслируя: они могут позволить себе оплатить это. Как отмечал Эрих Фромм: «Человек превратился в товар и рассматривает свою жизнь как капитал, который следует выгодно вложить. Если он в этом преуспел, то жизнь его имеет смысл, а если нет – он неудачник. Его ценность определяется спросом, а не человеческими достоинствами: добротой, умом, артистическими способностями» [8, с. 90]. Показательным примером могут стать девушки, транслирующие образ современной Барби в виртуальное пространство. Стоит отметить, что такие аккаунты, чаще всего встречающиеся в социальной сети инстаграм, пользуются популярностью среди молодежной аудитории и насчитывают от 800 тысяч подписчиков. Девушки постят десятки фотографий в день, находясь в бесконечном поиске своего идеального фотографического «Я».

 

Еще сложнее обстоит ситуация, когда встречаются два нарцисса и создают пару. Нарциссические личности, находясь в союзе, занимаются не выстраиванием отношений между собой, а лишь трансляцией во внешний мир образа счастливой и благополучной пары. Все их усилия направлены на создание в глазах общественности нереалистичного образа отношений, полных идиллии. Главный романтический эгоист современной Франции – герой неоднозначного романа «Любовь живет три года» Фредерика Бегбедера – говорит: «Как же я допустил, чтобы показуха до такой степени подмяла мою жизнь?» и приходит к выводам: «Ты точно влюблен, когда начинаешь выдавливать зубную пасту на другую, не свою щетку. <…> Любовь живет долго, только если каждый из любящих знает ей цену. Мы оказались не готовы к счастью, потому что были не приучены к несчастью. Нас ведь растили в поклонении одному богу – благополучию. Надо знать, кто ты есть и кого ты любишь. Надо завершиться самому, чтобы прожить незавершенную историю» [1, с. 179]. Книга Ф. Бегбедера – диагноз новому времени: абсолютно точный, безжалостный, без реверансов и смягчения. Это произведение о цинике, который не верит в то, что когда-нибудь сможет полюбить кого-то сильнее, чем себя. Фредерик Бегбедер превращает свой роман «Любовь живет три года» в самое настоящее исследование. Мы можем назвать это взглядом наоборот, эгоистичный цинизм, который высмеивает цинизм нового времени – опошление и любви, и брака, и страсти, и возведение в абсолют определенных стереотипов, навязанных временем. В полном объеме картина главного бича современного общества – эго, максимализм, «наш собственный пуп, который важнее, чем другой человек» [1, с. 179].

 

Пары, транслирующие свою личную жизнь миру, считают необходимым поделиться своими успехами в личной жизни через призму сто и одного селфи. Нарциссическую личность не волнует, что кроме двух лиц на фото ничего нет, в подписи к снимку они могут рассказывать о потрясающем путешествии в Рим, признаваться в любви и ставить романтические хештеги #mylove, #люблютебябольшежизни и #моязая. Вместо «заи» для обращения могут использоваться другие представители животного мира. Выставление своих чувств напоказ эта категория считает неотъемлемой частью жизни; часто не получая одобрение общества в виде лайков, партнеры начинают сомневаться в своем выборе и, как правило, такие союзы не являются долговечными. Под влиянием развития информационных технологий возникает иллюзия связи с людьми, которая на самом деле приводит современное общество к порогу тотального одиночества. Мы можем также наблюдать, что институт брака переживает кризис, а статистика распада браков ежегодно имеет тенденцию к увеличению. Мы думаем, что это связано с тем, что нарциссические потребности и установки не согласуются с качественными, взаимно удовлетворяющими отношениями.

 

Селфи: к вопросу самоинфляции

Портрету нарциссической личности присуще следующее:

– хроническая хандра (депрессивно-подобное настроение);

– тотальное недовольство собой, обществом, жизнью;

– неконтролируемый гнев: от раздражения до ненависти;

– фантазии о собственной уникальности;

– затяжные конфликты с окружающими людьми, сниженная способность к эмпатии и любви;

– страх провала или страх оказаться никем;

– бездеятельность на фоне грандиозных идей [см.: 3].

 

В начале 20-х годов прошлого века многие исследователи стали предсказывать развитие культуры в нарциссическом направлении. Так, известный психолог Карни Хорни обратила внимание на то, что большинство современных людей страдают от самоинфляции. Культура приобретает нарциссический характер вследствие самоинфляции – ожидания любви за те качества, которыми в реальности человек не обладает [см.: 3]. Самоинфляция – это стремление человека быть тем, кем на самом деле он не является, стремление к тем критериям, которые не нужны человеку, но соответствуют ценностям, принятым в том или ином социуме. Нарциссические ценности культивируются в современном информационном пространстве. В настоящем исследовании мы выдвигаем гипотезу, что селфи является формой проявления нарциссической личности. На сегодняшний день общественно-социальные установки транслируют ценности потребления и нарциссизма. «Стала нормой вещно-эксгибиционистская форма поведения, когда посредством приобретенных брендовых вещей позиционируется статус их обладателя» [цит. по: 4, с. 14]. Стремление «быть не хуже других» является нарциссической мотивацией. Мы можем видеть, что нарциссическая культура развивается стремительными темпами.

 

Термин «нарциссизм» известен еще со времен древнегреческих текстов. Овидий определял нарциссизм следующим образом: «Нарциссизм – любовь к самому себе и собственному телу». Ввел данное понятие в научный обиход Зигмунд Фрейд, который трактовал нарциссизм как «состояние, когда либидо, оторвавшись от внешнего мира, обращается на собственное Я». В 70-е годы Хайнц Кохут предложил более широкую формулировку данного термина: «Нарциссизм – отдельная линия нормального развития индивида, ядро Самости» [цит. по: 11, с. 155]. Кохут предложил видение нарциссизма как отдельной линии развития каждого человека, которая может иметь различные векторы изменения, но при этом она является ядром личности: «Данный аспект самости, естественно, существует в неразрывной связи с онтологическим, т. е. проблемой самопознания индивида, его представлений о себе» [цит. по: 5, с. 50].

 

Мы рассматриваем нарциссизм как совокупность проявлений повышенного интереса к собственной персоне, от нормальных до избыточных и патологических ее форм. В нашем исследовании мы дифференцируем состояния нарциссизма. В нормальной форме он присущ каждому человеку, патологическую форму он приобретает, как правило, в том случае, когда в его основе лежит агрессия, стыд, различные зависимости, а также психологические травмы родом из детства (предпосылки создаются в возрасте до 10 лет). Например, у некоторых девочек с нарциссической травмой детская увлеченность игрой Барби во взрослом возрасте перерастает в стремление найти новую идентичность, превратиться в Барби. Современное общество стремится к деструктивным формам проявления индивидуальности, где, прежде всего, страдают личные взаимоотношения. Философия постмодернизма оказывает определенное воздействие на общество, которое усиливает нарциссическую направленность культуры. Вследствие появления виртуальной сети человечество выглядит грандиозно, как создатель Интернета, но в то же время каждый человек по отдельности представляется ничтожно малым. Классический нарцисс – это человек, который смотрит в свое отражение и тонет, а постмодернистский нарцисс – это человек, который смотрит на свое селфи, провалившись в виртуальное пространство. Интернет вызывает цифровую зависимость, давая ощущение отсутствия границ и времени.

 

Как известно, определение яда гласит: всякое вещество является ядом и всякое вещество не есть яд – в зависимости от дозы. Это утверждение также мы можем применить к феномену селфи. В настоящее время мы столкнулись с болезнью XXI века – селфизмом, которая является следствием информационного, цифрового яда. Мы можем говорить о цифровой зависимости. Человек, обладающий нарциссической личностной динамикой, обращается к психологу или психотерапевту при возникающих сложностях психологического характера. Есть мнение, что нарциссизм невозможно вылечить. Нарциссы часто сетуют на одиночество и невозможность построить отношения с конкретным человеком или обществом в целом. Ученые отмечают, что неудача в личных отношениях может стать причиной возникновения нарциссизма. Отчужденность людей друг от друга особенно характерна для мегаполисов. И мы можем видеть, как эта тенденция набирает обороты – например, произошла революция в торговле при появлении в магазинах касс самообслуживания. Как отмечают исследователи, профессия продавца через несколько лет может полностью исчезнуть, поскольку будет заменена цифровыми сервисами, ведь уже сейчас существует тенденция замещения элементов монотонного труда алгоритмами.

 

На данный момент не все термины феномена селфи смогли утвердиться в обществе. Например, «брегги» («курортный спам») – селфи, сделанные исключительно для того, чтобы похвастаться. На английском языке слово to brag означает «хвалиться». Отличие бегги в том, что его сразу же выставляют в соцсети. Ключевое послание таких публикаций – жизнь удалась. На фото важен не только главный герой, но и детали. Фоном может служить венецианский канал, горные вершины Куршевеля, фешенебельный отель. Главное послание подобных фотографий: «А где я был? А я вот сейчас не просто себя фотографирую. А позавидуйте мне! Вот я сейчас здесь». Как отмечает О. Кернберг: «Нарцисс начинает болезненно осознавать интенсивность своей зависти, истоки реакций в прошлом и постепенно отвергает свою зависть, которая разрушает отношения любви и здоровой зависимости. Впервые он начинает испытывать вину. И постепенно происходит самый яркий и вознаграждающий момент деконструкции патологического нарциссизма – восстановление способности любить» [см.: 6].

 

В современном мире обращение к вопросу нарциссизма весьма актуально, так как нарциссизм в контексте прочтения как любви к себе, не в патологической форме, присущ всем людям без исключения. Вопрос заключается в том, с какой интенсивностью любовь к себе проявляется. Исследователи отмечают, что процесс создания селфи имеет гораздо более глубокие мотивы, чем желание или нежелание кого-то заинтересовать. Еще философ Жан Бодрийяр писал, что быть подключенным к образу себя на экране, к своей витальности куда важнее, чем ей обладать. Я на экране – следовательно, я существую [см.: 2, с. 110]. Состояние подключенности к собственным селфи есть доказательство жизни в мире победившего визуального образа. И доказывать это приходится регулярно.

 

Мы приходим к выводу, что селфи давно уже стало не просто развлечением, а отражением жизненных устремлений общества, маркером социальной заметности, формой проявления нарциссизма личности. Мы видим, что и с точки зрения английского языка слово «селфи» несет на себе оттенок самовлюбленности, так как оно очень похоже на «selfish» (пер.: «эгоистичный»). Однако автор не утверждает преобладания селфи в виртуальной самопрезентации, а только описывает вероятную ситуацию, которая может возникнуть, если селфи будет преобладать. Многие медиаперсоны и лидеры мнений транслируют на всеобщее обозрение свои нарциссические склонности, и людям не терпится подражать их исключительности. Их возмутительное поведение не оставляет никого равнодушными и кажется людям обаятельным и привлекательным, и потому люди позволяют себе ими «восторгаться».

 

Таким образом, наше исследование ставит вопрос не о свершившемся событии, а об альтернативе тому, к чему приведет нынешнее увлечение селфи. Селфи – феномен фотографического автопортрета, конструкт виртуальной самопрезентации личности, требующий дальнейшего углубленного анализа.

 

Список литературы

1. Бегбедер Ф. Любовь живет три года. – М.: Иностранка, Азбука-Аттикус, 2012. – 192 с.

2. Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры. – М.: Республика, Культурная революция, 2006. – 269 с.

3. Змановская Е. В. Нормальный и патологический нарциссизм // Психотерапия в России – YouTube. – URL: https://www.youtube.com/watch?v=AzbEOuXwzhE (дата обращения 16.09.2019).

4. Ильин А. Н. Кредит и кредитомания в условиях общества потребления // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2019. – № 2 (24). – С. 12–28. – URL: http://fikio.ru/?p=3554 (дата обращения 16.09.2019).

5. Кудашов В. И. Диалогичность сознания и ее самодетерминирующая роль. – Красноярск: КВШ МВД РФ, 1996. – 112 с.

6. Люльчак Е. Отто Кернберг о трагедии нарциссизма // Life Healing Space. – URL: http://lifehealingspace.com/otto-kernberg-o-tragedii-nartsissizma/ (дата обращения 16.09.2019).

7. Фичино М. Комментарий на «Пир» Платона // Эстетика Ренессанса. В 2 т. Т. 1 / Сост. и науч. ред. В. П. Шестаков. – М.: Искусство, 1981. – С. 210–234.

8. Фромм Э. Догмат о Христе – М.: Олимп, АСТ, 1998. – 416 с.

9. Selfie // Dictionary by Merriam-Webster. – URL: http://www.merriam-webster.com/dictionary/selfie (дата обращения 16.09.2019).

10. Schwartz-Salant N. Narcissism and Character Transformation: The Psychology of Narcissistic Character Disorders. – Toronto: Inner City Books, 1982. – 190 p.

11. Kohut H. The Analysis of the Self: A Systematic Approach to the Psychoanalytic Treatment of Narcissistic Personality Disorders. – Chicago: University of Chicago Press, 2013. – 384 p.

12. Tompson К. Smarter Than You Think: How Technology Is Changing Our Minds for the Better. – London: Penguin Press, 2013. – 352 p.

13. Wortham J. My Selfie, Myself // The New York Times. – URL: http://www.nytimes.com/2013/10/20/sunday-review/my-selfie-myself.html?pagewanted=all&_r=0 (дата обращения 16.09.2019).

 

References

1. Beigbeder F. Love Lasts Three Years [Liubov zhivet tri goda]. Moscow, Inostranka, Azbuka-Attikus, 2012, 192 p.

2. Baudrillard J. The Consumer Society: Myths and Structures [Obschestvo potrebleniya. Ego mify i struktury]. Moscow, Respublika, Kulturnaya revolyuciya, 2006, 269 p.

3. Zmanovskaya E. V. Normal and Pathological Narcissism [Normalnyy i patologicheskiy nartsissizm]. Available at: https://www.youtube.com/watch?v=AzbEOuXwzhE (accessed 16 September 2019).

4. Ilyin A. N. Credit and Credit Mania in the Consumer Society [Kredit i kreditomaniya v usloviyakh obschestva potrebleniya]. Filosofiya i gumanitarnye nauki v informatsionnom obschestve (Philosophy and Humanities in Information Society), 2019, no. 2 (24), рp. 12–28. Available at: http://fikio.ru/?p=3554 (accessed 16 September 2019).

5. Kudashov V. I. Dialogicality of Consciousness and Its Role in Self-Determining [Dialogichnost soznaniya i ee samodeterminiruyuschaya rol]. Krasnoyarsk, KVSh MVD RF, 1996, 112 p.

6. Lyulchak E. Otto Kernberg on the Tragedy of Narcissism [Otto Kernberg o tragedii nartsissizma]. Available at: http://lifehealingspace.com/otto-kernberg-o-tragedii-nartsissizma/ (accessed 16 September 2019).

7. Ficino M. Comment on Plato’s Feast [Kommentariy na “Pir” Platona]. Estetika Renessansa. V 2 t. T. 1 (Aesthetics of the Renaissance. In 2 vol. Vol. 1). Moscow, Iskusstvo, 1981, рр. 210–234.

8. Fromm E. The Dogma of Christ [Dogmat o Khriste]. Moscow, Olimp, AST, 1998, 416 p.

9. Selfie. Definition of Selfie by Merriam-Webster. Available at: http://www.merriam-webster.com/dictionary/selfie (accessed 16 September 2019).

10. Schwartz-Salant N. Narcissism and Character Transformation: The Psychology of Narcissistic Character Disorders. Toronto, Inner City Books, 1982, 190 p.

11. Kohut H. The Analysis of the Self: A Systematic Approach to the Psychoanalytic Treatment of Narcissistic Personality Disorders. Chicago, University of Chicago Press, 2013, 384 p.

12. Tompson К. Smarter Than You Think: How Technology Is Changing Our Minds for the Better. London, Penguin Press, 2013, 352 p.

13. Wortham J. My Selfie, Myself. Available at: http://www.nytimes.com/2013/10/20/sunday-review/my-selfie-myself.html?pagewanted=all&_r=0 (accessed 16 September 2019).

 
Ссылка на статью:
Яковлева Л. С. Феномен селфи как форма трансформации нарциссизма личности в информационном обществе // Философия и гуманитарные науки в информационном обществе. – 2020. – № 1. – С. 70–79. URL: http://fikio.ru/?p=3880.

 
© Л. С. Яковлева, 2020.